Кремль 2222. Шереметьево

Есть такое дурацкое выражение: «ничто не предвещало беды». Как будто, если бы ее что-то предвещало, ты б так и продолжал спешить ей навстречу с распростертыми объятьями – мол, здравствуй, родимая, где ж ты так шлялась, заждался я тебя… Да щас там. Как говорится, знал бы где упасть, упал бы в другом месте, где помягче. Или просто тупо поехал другой дорогой.

Но я поехал этой, хотя говорил мне Тимофей: «остерегайся населенных пунктов. Хрен его знает, кем они могут быть населены». И сейчас не объехал я тот пункт, а попер прямо, в самую гущу подозрительно хорошо сохранившихся трех-четырех-пятиэтажек. Расслабился, терминатором себя почувствовал, ага. Как же, на крутом мотоцикле, снабженном двумя «миниганами», с «Валом» за спиной, плюс на поясе «Ярыгин», подаренный Тимофеем, «Бритва» моя неразлучная, кинжал «Сталкер» за голенищем. Куда деваться. Сам черт мне брат, и смерть сестра названая. Да и подумаешь, мертвый городок впереди. Сколько их было, сколько будет.

Короче, ничто не предвещало…

А город и вправду мертвый оказался. Словно труп свежепреставившийся. Не дышит, не шевелится, но свежий с виду, будто не умер вовсе, а заснул. Мне б призадуматься, с чего бы это такое – вокруг на сотни километров одни пустоши да развалины, а тут практически целый небольшой город, которого словно и не коснулась Последняя Война человечества, превратившая этот мир в выжженную пустыню. Но – не призадумался. Не может живой человек постоянно быть в напряжении, будь он хоть с ног до головы наикрутейший вояка. Плюс мысли у меня имелись тяжелые, давили нехило…

В общем, лопухнулся я.

А те, кто в засаде сидели, – нет.

Довольно широкая дорога меж домами внезапно окончилась широкой площадью, пустой, словно нестандартно большой плац воинской части. По бокам – типовые пятиэтажки, точно такие же, как в Припяти и тысячах других городов, далеких от мегаполисов. А впереди – трехэтажное приземистое строение с окнами, заложенными кирпичом и, словно горизонтальными зрачками, перечеркнутыми прорезями бойниц. И в одной из тех бойниц заметил я блеск незначительный, мелькнувший как бы невзначай…

От того блеска мгновенно мне стало слегка нехорошо, аж спина взмокла разом. Мысли горестные подевались куда-то, а вместо них соображалка заработала, включилась с нейтральной сразу на пятую. Лучше поздно, чем никогда. Хотя у меня появилось стойкое ощущение, что уже поздно. Ибо попал я в классическую ловушку, где с трех сторон дома, где в почти каждом окне кто-то уже взял на прицел одинокого мотоциклиста, и только ждет команды открыть огонь.

Правда, у меня было небольшое преимущество. Крохотное такое, мизерное. И заключалось оно в том, что мне ждать команд от кого-либо без надобности. Я сам себе и командир, и разведчик, и стрелок в одном флаконе – вернее, в слегка потертом, но вполне еще годном трофейном камуфляже архаичной расцветки «лиственный лес». И порой эти команды настолько безумные, что я сам им удивляюсь. А уж враги – и подавно.

Начни я сейчас разворачиваться на площади, невидимые стрелки, разом поняв, что их план раскусили, немедленно изрешетили бы меня свинцом. Или стрелами утыкали, словно ежа, если у них с огнестрелом неважно. Это в своем навороченном «Мутанте» я мог выпендриваться, крутость показывать. Но мой защитный костюм пал смертью храбрых в бою, геройски заслонив меня броней и осыпавшись на землю грудой искореженного металла. Сейчас же вся моя защита – это хлопчатобумажная камуфла да мотоциклетный шлем на голове, который откопали защитники Кронверка в запасниках Музея. Вряд ли, конечно, это был выставочный экспонат. Скорее всего, забыл его там кто-то из давно умерших работников, да так и провалялся раритет две сотни лет, зарастая пылью и паутиной. Но ничего, нашли его благодарные бойцы, почистили и вручили мне – хотя, на мой взгляд, благодарить было особо не за что.

В общем, не стал я разворачиваться на площади, а наоборот, поддал газу, откинув перед этим защитный колпачок над красной кнопкой и вдавив ее в приборную панель.

Глухо заворчали шестиствольные пулеметы, подвешенные по бокам моего мотоцикла. Если вы читаете эти строки, значит, какой-то издатель в каком-то из миров обнародовал мои записи, и, возможно, предыдущие тоже. Кому интересно, откуда на моем байке «миниганы» появились, ищите предыдущий роман о том, что произошло со мной в Петербурге. А мне слегка недосуг разъяснять что к чему, так как лечу я на своем мотоцикле прямо на трехэтажный дом, и очень надеюсь, что сейчас не убью себя об стену. Хотя есть к этому все предпосылки – в конце двадцатого века дома порой строили на совесть, и этот – именно из таких.

Но оба пулемета уже раскрутились, и свинцовый ливень обрушился на дом, мгновенно выбив из него огромное облако кирпичной пыли. В которое я и нырнул, слыша, как за спиной тарахтят беспорядочные выстрелы – значит, с огнестрелом у местных все в порядке, и, соответственно, все я сделал правильно.

Если, конечно, мне удастся остаться в живых.

Удар был нехилый – все-таки, устояла стена под натиском моих пулеметов. Но когда в нее врезался тяжеленный байк, переднее бронированное крыло которого специально и задумывалось для подобных ударов, выщербленная пулями кладка не выдержала.

Наверно, эффектно это выглядело со стороны – мотоциклист вламывается в здание, и во все стороны кирпичи летят. Мне же было как-то наплевать на внешние эффекты, тем более, что один из кирпичей заехал мне по шлему. Прилично так, до звездных спецэффектов. Но лучше уж так, чем с кирпичом в мозгу. И, кстати, хоровод созвездий перед глазами еще не повод, чтобы расслабляться.

Тем не менее, мотоцикл я не удержал, и вместе с ним грохнулся на пол, при этом в самый последний момент успев поджать ноги и выдернуть ключ из замка.

Двигатель байка захлебнулся вместе с пулеметами, правда, те успели прочертить по противоположной стене две нехилых черты, по пути вынеся дверь напротив. Удержи я равновесие, можно было прям через дом насквозь проскочить и умчаться вдаль. Но не супермен я, увы, поэтому вдаль не получилось. Хорошо еще, что об стену не саморазмазался, и что ноги целы. Остальное – привычное дело техники.

«Вал» перекидывать со спины в положении лежа на боку дело долгое, секунды полторы-две точно займет. А вот «Ярыгина» из кобуры выдернуть времени вдвое меньше требует. Что я и сделал, с учетом того, что на полуразрушенном перекрытии второго этажа неуверенно застыли несколько силуэтов, офигевших от моего шумного и эффектного вторжения.

Кстати, дом внутри был пуст, если не считать слежавшихся куч мусора по углам и остатков бетонных перекрытий, с которых свисали книзу веревочные лестницы. Понятно. Это дом, превращенный в нечто вроде трехэтажного ДОТа – если, конечно, можно так назвать кирпично-бетонную коробку со множеством огневых точек на месте окон.

Точек было много. А вот вояк возле них штук десять зависло, не больше. У большинства в руках хлипкий огнестрел, типа древнего охотничьего ружья, но у двоих я точно АК срисовал, которые они неуверенно так снимали с упоров. Понятно для чего. Чтоб через секунду-другую обрести пошатнувшуюся уверенность в себе и превратить в дуршлаг больно шуструю жертву. Сейчас вон тот, с харей шире плеч, непременно заорет «Вали его!» – и начнется. Уже и пасть растягивает, медленно так, мерзко, ниточки слюней меж толстых губ поблескивают… И не понять, то ли человек это с уродской рожей, то ли ворм с нормальной мордой для этой породы. Наверно, все-таки второе. Уж больно харя у него паскудная, без мутаций тут точно не обошлось.

Это у меня всегда так. Ну, или почти всегда. В экстремальные моменты время словно замедляется, будто сама судьба мне лишний шанс дает. Правда, недолго это состояние длится, к сожалению, очень недолго, пару-тройку мгновений, не более. А за это короткое время надо успеть так много…

Первую пулю губастый пастью и словил, так и не успев дать команду своей пристяжи. Рожу я его, кстати, как следует не рассмотрел, только цель видел – губы его, похожие на пельмени, зубы гнилые меж ними, а в центре – язык. Мясистый, красный и в пупырышках. Один в один как мишень, и язык – словно «десятка». В него и воткнулся раскаленный свинцовый цилиндрик, который в этот момент был словно частью меня. Да нет, мной был, чего уж там. Как и оружие мое, с которым мы в те секунды стали единым целым. Такая вот мистика со мной каждый раз случается, когда большое количество вражьей силы пытается меня на ноль помножить. Может, просто глюк это, а, может, дар, которому я уже много раз жизнью обязан. Впрочем, какая разница, что это? Главное, оно пока работает, и от меня большое ему за это человеческое спасибо.

Башка губастого мотнулась назад, автомат вывалился из лап хозяина и медленно так полетел вниз с высоты третьего этажа.

А я продолжал стрелять, одновременно вертясь на полу, словно детский «волчок» – старая игрушка, найденная мной как-то в Припяти. Потому что встать на ноги – это тоже время, которого у меня не было…

«Ярыгин» хорошая машинка. Прежде всего тем, что патронов в нем аж восемнадцать против восьми «макаровских». Об остальных достоинствах и недостатках наиболее распространенных в России пистолетов можно спорить, но для меня количество патронов в магазине карманной артиллерии всегда решающее. Потому что, например, в моей ситуации – один против десяти – с «макаром» шансов выжить было бы ровно на десять патронов меньше…

Еще троих мне удалось срубить пулями с бетонных карнизов – в том числе и второго автоматчика – когда я услышал выстрел. Один. Оттуда, откуда не ждал. Вроде всех стрелков просчитал, выстегнул наиболее опасных…

Но с одним – просчитался.

Я его уже потом увидел, вышедшего из темного угла справа. Невысокого, жилистого, быстрого, в темным плаще за плечами. Увидел, когда он уже назад сдавал, обратно в тень прячась. Сволочь… Шаг вперед – выстрел – шаг назад. Это тебе не местная деревенщина. Так сработать мог только профи. Такая же опытная сволочь, как я сам. И если б я на полу не крутился, словно юла, тут бы он меня и сделал одним выстрелом. А так только ногу мне рвануло выше колена, и сразу тепло там стало. Когда кровь одежду пропитывает, сперва тепло чувствуется. И, если крупный нервный узел не задет, боль только потом придет. Сначала рывок и тепло. И мысль. «Твою мать… Приехали».

В этой ситуации думать ты можешь что угодно, главное – стрелять не переставай. Пока живой – двигайся, дерись, не сдавайся. Гарантированно убивают только остановившихся. Что в прямом, что в переносном смысле…

Там, куда я выстрелил, жилистого уже не было. И смысла его высматривать – тоже. Больше он на глаза не покажется. Если не получилось с первого выстрела, уйдет в тень до тех пор, пока не представится удобный случай. Если, конечно, это охотник, для которого я – цель. Если нет – просто уйдет. Не вышло, да и ладно. Такие подставляться не любят…

Я думал и стрелял, еще двоим фатально испортив жизнь в процессе размышлений. Кто-то на бетонных карнизах навечно остался, кто-то вниз попадал, смачно шлепаясь на бетон навеки расслабившимся телом. А четверо оставшихся оружие вниз побросали и рухнули на бетон мордами вниз, вразнобой вопя во все горло: «Не стриляяяй! Не надаааа!!! Сдаемсяяя мыыы!!!».

Грамотный ход. Мне их отсюда не видать, и повода стрелять вроде нет, ибо народ признал свою ошибку и больше не будет. Наверно. Откуда мне знать, что произойдет, если я встану с пола и повернусь к ним спиной? Но больше всего меня тот исчезнувший жилистый напрягал. Точно ли губастый был истинным командиром этой шайки? Уж больно грамотно продумана засада…

Но, с другой стороны, вечно на полу не проваляешься, вставать надо. Если, конечно, встанется – черт его знает, что с ногой. Если бедренный нерв перебит, или пуля в берцовую кость ударила, то с подъемом на ноги будут серьезные проблемы.

Для начала я перекатился влево с выходом на одно колено. Раненая нога пока слушалась, но это ненадолго. Короткого взгляда хватило, чтобы понять – пуля пробила кожу и застряла в мясе. Не фатально, но через четверть часа нога станет как деревянная, и от потери крови я сам буду словно кукла-буратино с оборванными ниточками управления. То есть, никакущий. Поэтому надо срочно отсюда убираться, причем желательно без риска получить дополнительную порцию свинца в спину.

Поэтому я со сдавшимися уродами поступил вопреки всем существующим конвенциям. А именно – выдернул из разгрузки гранату и, сорвав кольцо, швырнул ее на карниз, свободный от выживших горе-стрелков. И для острастки заорал: «Ложись!», хотя и без того все лежали, кроме меня.

Была бы то боевая граната, меня б тоже посекло осколками как пить дать. Но напоследок Тимофей сунул мне в дареную разгрузку нестандартный с виду боеприпас, мол, может пригодиться. Нелетальная штука, но дыма и вони будет от души.

Оказалось, не обманул. Хлопнуло знатно, и немедленно помещение стало заполняться черным, вонючим дымом. Понятно. Несмертельный сюрприз с добавкой адамсита, отравляющего вещества раздражающего действия. Через десять-пятнадцать секунд выжившим будет точно не до меня, и за это время мне рекомендуется убраться подальше, если не хочу вместе с выжившими в этом доме плакать горючими слезами, одновременно захлебываясь в собственных соплях.

Я бросился к мотоциклу, поднял его, воткнул ключ в замок… Есть! Дальше уже привычный набор движений – стартер, сцепление, первая передача ногой вниз… Быстрее, еще быстрее, причем главное – не вдохнуть. Иначе вместо поездки отсюда и подальше будешь корчиться на полу вместе со страдальцами, обосновавшимися на карнизах.

Хорошо, что дверь мои пулеметы вынесли заблаговременно. Я вылетел из дома в клубах дыма, словно черт из загоревшейся табакерки. Вслед мне неслись проклятия, перемежаемые всхлипами и завываниями. Нет, все-таки, это не уродливые люди только что пытались меня подстрелить, а самые настоящие вормы… за исключением того коренасто-жилистого стрелка, который появился ни пойми откуда и сгинул в никуда, слишком быстро сделав и то, и другое, чтобы о нем забыть.

Хотя были у меня и другие поводы, чтобы задуматься. Причем более насущные, так как стрелок исчез, а проблемы – остались. Например, стремительно немеющая нога, колдобины на раздолбанной дороге, ведущей бес знает куда, сгущающиеся тучи, предвещающие нехилый дождь… А также запасная канистра с бензином, пробитая пулей возле самого дна.

Последнюю проблему я обнаружил, отъехав от городка километра три. Больше медлить было нельзя, ибо голова начала кружиться не по-детски от потери крови. Пуля в ноге не лучший спутник для путешествий, и нужно было оказать самому себе элементарную помощь, ибо кто еще поможет тебе, если вокруг ни души?

Впрочем, если даже и толпа будет рядом, скорее всего, никто и не почешется. Постапокалипсис – синдром тотальный. Поражает не только города и страны, но и людей, причем часто живущих во вполне себе цивилизованных мирах, не познавших ужасов Последней Войны. «Это не твое дело», «не хочешь проблем – пройди мимо», «моя хата с краю»… В принципе, верные установки на выживание, оканчивающиеся знаменитым «падающего – подтолкни», следом за которым по логике вещей следует «человек человеку – волк». А потом уже и не впадлу ту самую пресловутую красную ядерную кнопку нажать, выкрикнув перед этим «да горите вы все в аду!». Так и начинается Апокалипсис – с той самой минуты, как кто-то прошел мимо нуждающегося в помощи…

Такие вот мудрые мысли бродили у меня в голове, пока я накладывал тугую повязку на бедро. Наложил, сел на мотоцикл… И понял: хрен я куда доеду, растеряв по пути минимум литр крови. И до Москвы мне теперь точно не дотянуть. Мой байк, конечно, машина замечательная, но бензин жрет как хороший танк. Конечно, две двадцатилитровых канистры спасли бы положение, но одна оставшаяся – увы. А бензин в этих местах, подозреваю, дороже золота.

Впереди виднелись какие-то бревенчатые строения – то ли сараи, то ли дома, вросшие в болотистую землю чуть не по самые крыши. С виду вроде нежилой хутор. Дымка нет над полуразвалившимися трубами, скотина не мычит и не хрюкает, крысопсы не гавкают. Хорошо, если б нежилой. Мне бы перекантоваться хоть немного, рану осмотреть-продезинфецировать. Если получится, пулю достать. Городские вормы, надеюсь, в преддверии ливня за мной в погоню не пустятся, а там, глядишь, я уже и оклемаюсь маленько.

До строений я доехал. Даже нашлись силы загнать байк под дырявый навес и дотащиться до двери ближайшей хаты… которая сама собой распахнулась при моем приближении.

Я рефлекторно вскинул пистолет – и от резкого движения чуть не грохнулся мордой в грязь, едва равновесие удержал. Кровопотеря – штука подлая. В самый неподходящий момент накрывает тебя слабость нереальная. Будь ты хоть сам терминатор, фиг ты чего путного сделаешь, когда нет давления в системе, и руки-ноги трясутся от слабости, того гляди откажут.

Но стрелять не пришлось.

На пороге покосившейся избенки стоял древний, тощий дед в свободной серой рубахе, подпоясанной веревкой, холщовых штанах, и с седой бородой до пупа. Но больше всего меня поразили глаза старика. Молодые глаза. Пронзительные, словно в самую душу заглянул мне обитатель убогого домишки.

– Пистоль брось, – сказал он просто, будто продолжая давно начатый разговор со старым знакомым. – Тут он тебе без надобности.

Я спорить не стал. И «Ярыгина», естественно, не бросил, хоть и хотелось мне последовать совету старика. Скрипнув зубами, я сделал над собой усилие, и со второй попытки засунул в кобуру изрядно потяжелевший пистолет.

В глазах старика промелькнуло удивление.

– Вот значится как? – задумчиво протянул он. – Не слушаесси?

– Просто… не привык друзей бросать, – выдавил я, чувствуя, что еще немного, и я просто завалюсь на бок.

– Ага, – после недолгой паузы произнес дед. – Это хорошо, что не привык. И что в мертвых железках жизнь видишь, тоже хорошо. Может, сгодишься на что. Заходи, чего встал? У меня силов-то нетути тебя бугая в дом затаскивать.

И посторонился, мотнув бородой, мол, проходи, не задерживайся.

Ну, я и прошел. Смутило меня, конечно, дедово «может, сгодишься на что», но выяснять, на что может сгодиться старику полудохлый сталкер, сил не было. Впустил – и спасибо.

Внутри дом выглядел еще хуже, чем снаружи. Стол, стул, широкая деревянная лавка, потемневшая от времени, неоштукатуренная деревенская печка, сложенная из кирпича, самодельные полки вдоль стен, заставленные разнокалиберными банками и бутылками. И самогонный аппарат в углу, собранный со знанием дела. Не две кастрюли и змеевик из гнутой медной трубки, как в деревнях обычно встречается, а солидная конструкция из нержавейки со встроенным термометром, барометром, каплеуловителем и еще какими-то хитрыми прибамбасами, недоступными для понимания неспециалиста.

Но мне было глубоко параллельно, чем тут дед развлекается на досуге. Главное – есть лавка, где можно расположиться и заняться раной. Интересно, сколько мне времени дадут городские до того, как пустятся в погоню? Жаль, что тут дедок оказался, как бы его не пристрелили под горячую руку. Но до соседнего, явно нежилого сарая я уже не дойду. Хрен меня теперь кто от этой лавки оторвет без подъемного крана.

– Шел бы ты отсюда, папаша, причем чем дальше – тем лучше, – прохрипел я. – Тут за мной погоня может образоваться. Попадешься вормам под горячую руку – не помилуют.

– Ишь ты, деловой какой, – хмыкнул дед, запирая дверь на хлипкий крючок. – Меня из моего же дома гонит, раскомандовался тут. Это ты про городских ребятишек что ль, от них мне бежать надо? Щас, разбежался. Как бы им отсюда бежать не пришлося.

Я хмыкнул в ответ. Смелость стариковская штука известная, мол, пожилого не тронут, а, значит, можно борзеть в полный рост. Но это в цивилизованном обществе прокатывает, а тут цивилизация закончилась минимум двести лет назад. Хотя мое дело предупредить.

Скинув рюкзак на пол, я уселся на лавку и принялся разматывать повязку, наспех наложенную прямо поверх штанины. Дед же остался стоять, прислонившись плечом к дверному косяку, глядя на мое занятие и бормоча себе под нос, ни к кому не обращаясь, будто думая вслух:

– Воин, значица. Крепкий, опытный. Темный был изрядно, помогли затемниться. А недавно осветлился. Вернее, осветлили через трендюли да красное Поле Смерти. Потом по Питеру прогулялся маленько. Надолго там ту прогулку запомнят, да и ты ее не забудешь. А теперь к ребятишкам в засадку попал, но ушел красиво. Шестерых подстрелил, значица, четверых траванул, как крысят. А чужак, что тебя пулей отметил, ушел. В другу сторонку, левее двинул, ага.

Я занимался своим делом, не обращая внимания на стариковскую болтовню. Когда же снял повязку, вдруг дошло. Аж про рану забыл. Поднял глаза на деда, а от него прям будто свет какой-то идет… Впрочем, изба внутри тоже светилась немного. Потому что под потолком мох фосфоресцирующий прижился. Или же дед его туда каким-то образом прилепил заместо бесплатного электричества…

Но это все детали. Главное – в точку старик попал, и не один раз. Дело в том, что реально стоял ментальный блок в моей голове, давно стоял, сколько себя помню. Многие мне про него говорили, а помочь ничем не смогли. Гады-ученые в Припяти мои собственные воспоминания заглушили, а поверх них наложили чужую биографию, не мою, вкупе с навыками, сделавшими из меня машину-убийцу.

Но недавно в разрушенном войной Петербурге мне тот блок снял влегкую мутант-Оператор, за которым я шагнул в красное Поле Смерти. А после повоевать пришлось нехило, вместе с питерцами отбивая Петропавловскую крепость у захвативших ее мутантов. И реально забыть ту битву не получится никогда, в том числе, по причинам, о которым я запретил себе думать…[1]

И с «ребятишками» дед угадал точно. И с чужаком, который меня подстрелил, не ошибся.

– Ты кто, отец? – тихо спросил я.

По крыше забарабанил дождь, но звук был какой-то странный. Словно через ватное одеяло слышал я удары капель. Да и сама избенка вдруг изменилась. Будто сквозь толстое стекло видел я предметы, слегка, совсем чуть-чуть изменившие форму, и оттого казавшиеся нереальными, словно нарисованными на обратной стороне того стекла. И фигура старика слегка поплыла, размыло ее немного. Только глаза деда я видел четко, будто жили они отдельно от нарисованного тела…

– Что тебе в моем имени, странник? – раздалось в моей голове. – Ты лучше приляг, отдохни. Устал же.

– Устал, – признал я, беспрекословно подчиняясь. Да я, честно говоря, и не понял – подчинился я, или само собой вдруг так случилось, что лежу я на лавке и гляжу в потолок, сквозь который просвечивают далекие звезды…

– Ну и лежи. А я пока гляну, что у тебя внутрях. Красное Поле, оно только мясо изменяет, на костях наросшее. Думаешь, помолодел маленько, и требуха твоя другой стала? Не, ошибаесси.

Расплывчатая фигура нависла надо мной облаком серого тумана, в котором совершенно отдельно от нее плавали руки. Худые, перевитые венами, словно обрубленные у локтей туманными клочьями, смутно напоминавшими рукава свободной рубахи.

Эти руки опустились вниз, и я почувствовал тянущую боль в области живота. Терпимую, но неприятную настолько, что я невольно попытался поднять голову. Получилось не сразу, будто протаскивал я ее через некую плотную субстанцию, аж шея заныла от напряжения. Но от того, что я увидел, мышечное нытье как-то сразу забылось.

Камуфляж на мне был расстегнут, это я точно разглядел, хоть картинка и была слегка размытой. А вот руки, торчащие из тумана, я видел четко. И сейчас они деловито ковырялись у меня в животе, причем делали это довольно свободно, будто не в живую плоть погрузились, а в густой кисель.

Я хотел что-то сказать, дернуться – но не вышло. Тело словно одеревенело. Ни рукой шевельнуть, ни ногой, ни языком. Как та собака из анекдота – все понимаю, а сказать не могу.

– И не надо, – умиротворенно произнес голос, словно прочтя мои мысли. – Наговорисся еще. Смотреть – смотри, это можно. А все остальное только мешает. Что сейчас, что по жизни. Я вот тоже грешен, поговорить по-стариковски люблю, а не с кем особо. Деревья, ветер, река меня понимают, но отвечают редко. Не надо это им, без болтовни живут. И правильно делают. Это только мы, двуногие, языками мелем попусту, а договориться не можем. Лучше б молчали, глядишь, и Последней Войны не случилось бы…

Надтреснутый старческий голос поскрипывал в моей голове, а чужие руки продолжали плавать внутри меня, будто две коряги в половодье, на две трети погрузившиеся в мутную воду. Наконец, нащупав что-то, потянули… и вытащили большой темный шмат, похожий на здоровенную мертвую медузу без щупалец, вымоченную в кленовом сиропе.

– Н-да, – задумчиво протянул голос. – Хреновая печень. Да, да, знаю, не говори ничего. Водку поганую пил, типа, от радиации спасался. И не только водку. Много гадости через нее прогнал. Конечно, по-хорошему, поменять бы ее, но не на что. У всех тут такая же, если не хуже. Ладно. Самогончиком промою хорошенько, еще послужит. У меня самогон целебный, на травах. Всю хворь-пакость из тела выгоняет. Но напрямую промыть завсегда лучше, чем месяц им отпаиваться.

Откуда-то появилась стеклянная лохань, наполовину заполненная мутноватой жидкостью, куда и отправился темный шмат. Руки деловито полоскали его, теребили, как хорошая хозяйка отстирывает грязную рабочую спецовку, потом отжали. Жидкость стала мерзко-бурого цвета, в ней плавали какие-то ошметки. А шмат стал заметно светлее.

– Ну вот, порядок.

Руки проворно запихали печень обратно, но на этом процесс не закончился. Следом поочередно были извлечены почки, похожие на большие картофелины. Из одной руки вытряхнули камень величиной с лесной орех, из другой еще несколько штук, но поменьше. Потом настала очередь желудка, в котором руки ковырялись довольно долго, выскребая ногтями гастрит. Во всяком случае, так пояснил голос, сетуя при этом на беспорядочное житье всяких бродяг, которые себя не жалеют и жрут все, что ни попадя.

Все происходящее было похоже на мутный, невнятный сон с неплохой детализацией отдельных фрагментов, в котором ты вроде видишь что-то из ряда вон выходящее, но не удивляешься. Кто ж удивляется во сне? Правильно, никто. Может, только по пробуждению, типа, ну надо же, приснится ж такое…

Вот и я, отбросив попытки пошевелиться, воспринимал происходящее спокойно. Правда, через некоторое время мне уже порядком надоело рассматривать петли собственных кишок, которые руки деловито перебирали, мимоходом оторвав аппендикс и выбросив его в лохань. И я рискнул подумать о своей ноге.

– А, ну да, мелочи я как всегда забываю, склероз, – посетовал голос. Левая рука слегка отдалилась, легко вытащила что-то из моей ноги, будто косточку из ломтя арбуза – и выронила. Где-то бесконечно далеко внизу раздался слабый стук.

– Ну вот, потерял, – посетовал голос. – Ну и хрен с ней, не больно надо. Так, ну, сердце с легкими вроде в порядке – это потому, что не куришь, как некоторые. Теперь крови в тебя влить маленько – и порядок. Где-то у меня было… Ага.

В руках появилась трехлитровая банка с затертой этикеткой «Колхоз “Путь к коммунизму”». Сок березовый», которую руки бережно поставили рядом с лоханью. Правда, не прозрачный сок был в той банке, а вязкая жидкость цвета перезрелой вишни…

– Теперь помоги-ка мне немного, – сказал голос.

Откуда-то в моих пальцах появилась большая пластиковая воронка, в носик которой руки проворно всунули какую-то гибкую трубку… Ну да, конечно, не трубку, а, похоже, аорту, вытащенную из моей груди. Потом над горлышком воронки повисла банка, из которой тягучей струей полилась темная жидкость…

А потом как-то смешалось все. Воронка, банка, перевитые венами руки, ее держащие… Туман сгустился, и странный сон, смахивающий на горячечный бред, растворился в нем, как исчезают в утренней дымке смутные образы отдаленных предметов, которые вроде бы и были, а вроде б и не было их никогда…

Не люблю я пробуждение с похмелья. Голова как колокол, пустая и тяжелая. Во рту будто кошки ночевали. Руки-ноги свинцовые… А при мысли, что придется открывать глаза, да еще и вставать, возникают мрачно-суицидальные мысли.

Первой мыслью было: «опоил проклятый дед до белочкиных глюков»… Второй – что и не помню уже, пил ли чего, или даже пробку не нюхал. Третьей: «твою мать, я же ранен! И, кстати, не исключено, что уже помер от острой кровопотери». Интересно, на том свете после смерти ощущения такие же, как с тяжелейшего бодуна, или все-таки помягче?

– Если проснулся, то чего валяесси-то? – раздался знакомый голос.

Я с усилием разлепил губы, но не веки.

– Думаю.

– Небось, хрень какую-нить думаешь, – предположил голос. – Вставай уже, жратва остывает.

При мысли о еде желудок призывно дернулся. Ну да, организм отчаянно желает калорий, и плевать ему на то, что я вставать не хочу. Ладно, придется напрячься.

Я осторожно открыл глаза, всерьез опасаясь увидеть полупрозрачную крышу и клок тумана с торчащими из него человеческими руками.

Ожидания не оправдались.

Я лежал на жесткой лавке в нищей, прокопченной избе, а за столом сидел давешний старикан и длинными, растрескавшимися ногтями сдирал шкурку с печеной картофелины. Получалось у него это довольно ловко, даже быстрее, чем я ножом бы справился. Чувствовалась многолетняя сноровка.

Помимо стариковских локтей, на столе стояла глубокая алюминиевая миска с картошкой, надорванная бумажная пачка с надписью «Поваренная каменная пищевая соль», высокая бутыль с мутноватой жидкостью и два граненых стакана советских времен.

– Ну, наконец-то, – произнес дед, макая в соль картофелину, после чего откусил от нее порядочный кусок крупными, не стариковскими зубами. – Красиво спать не запретишь.

– И долго я… красиво спал, – осведомился я, спуская ноги с лавки и морщась от боли, плескавшейся в моей голове, словно жаба в аквариуме.

– Двое суток, и еще маленько. Чего призадумался-то? Снедать иди, потом подумаешь. Тухлое это занятие, на голодное брюхо мысли в башке гонять.

Со стариком трудно было не согласиться. Поэтому я встал, сделал два шага…

Так. Я ранен или где? И если или где, то почему хожу, будто здоровый? За двое суток огнестрелы не лечатся.

Я с опаской опустил глаза. Если я действительно бухал до синевы, то боль могло приглушить. Правда, я не слышал, чтобы при этом простреленная нога вела себя как здоровая.

Но выяснить, как там дела с моим бедром, не удалось. На мне были холщовые штаны, застиранные и выношенные чуть ли не до состояния марли. Тем не менее, разглядеть что-либо сквозь переплетения ниток, перемежаемых заплатками, было нереально.

– Штаны не нравятся? – осведомился дед, берясь за вторую картофелину. – Ну, не обессудь, твои все изгвазданные были и дырявые, пришлось девкам в слободе отдать, чтоб постирали и залатали. Пожрешь – переоденешься, а то мои запасные портки с рубахой и так на ладан дышуть.

От мысли, что на мне сейчас дедова одежда, меня слегка перекосило. Но внутренне. Вида я не подал, ибо нечего обижать хозяина, который тебя за стол зовет. Лучше аккуратно выяснить, что тут произошло за те два дня, которые я красиво провел, давя массу на широкой лавке.

Между тем хозяин сплюнул на пол кусочек картофельной шелухи, взял бутыль и щедрой рукой наполнил стаканы до краев.

– Ну, давай, воин, вздрогнем, чтоб голова не болела, а душа – запела.

Я с сомнением глянул на стакан. Насчет головы это дед в самую точку, гудела она знатно. Но, боюсь, с четверти литра самогона, употребленного на голодный желудок, я запросто могу еще на двое суток выпасть из реальности.

– Давай, давай, не сумлевайся, – сказал дед, пододвигая ко мне граненую емкость. – Он на травах, а у нас тут такие травки растут, что любую хворь разом излечат. Залпом закидывай, и закусить потом не забудь.

Пить я умею, но не люблю. Но тут отказать было почему-то неудобно. Может, потому, что на одной из полок увидел я чисто вымытую банку с этикеткой «Березовый сок» и рядом с ней – воронку с широким горлом. А еще возле лавки на полу рассмотрел я тщательно замытые темные пятна, которые если специально не приглядываться, то и не заметишь. Короче, взял я тот стакан и вылил в себя его содержимое, как и рекомендовалось, не глотая, словно в пустой бурдюк опрокинул.

И не ошибся. Такое глотать – это гарантированно горло сжечь напрочь. Будто раскаленной лавы порцию хватанул. Пищевод опалило так, что аж слезы выступили, а желудок лишь дернулся от неожиданности, после чего скорбно провис книзу, сожженный напрочь. Во всяком случае, ощущение было именно такое.

В общем, я сидел не в силах пошевелиться, мысленно готовясь с минуты на минуту отправиться в печальные чертоги Сестры, а дед лишь хихикнул, вытащил из миски картофелину и протянул мне.

– Закусывай, чего глазами хлопаешь? Эх, молодежь городская. Это вам не водку паленую в ваших городах хлестать. Это чистый продукт, на травках да на меду.

Желудок вяло дернулся, словно подавая сигнал – живой я еще, хозяин. Пока что. Потом дернулся еще раз, сильнее, настоятельно требуя пищи. Вот оно как оказывается…

Картофелина оказалась нереально вкусной, не то что импортное генномодифицированное мыло в форме картошки, которое продавали в супермаркетах моего родного мира. Я ее вообще без соли умял, и немедленно принялся за вторую.

– Ну и нормально, – хмыкнул дед. – Жить будешь. А на ребятишек, что тебя в засадку заманили, не серчай. Им тоже как-то выживать надо. Они от шоссе себе отвод асфальтовый сделали, и ежели кто впервой едет, непременно попадется – поворот они дерном да крыш-травой замаскировали аж на целый километр. Ты в этом сезоне первый, кто сумел вырваться, такие дела…

– А были еще те, кто вырвался? – поинтересовался я, макая в соль надкушенную катрофелину.

Дед призадумался.

– В прошлом годе не, не было, все полегли. А в позапрошлом да, было. Целый отряд прорвался. Но то муты были на моторцикелах, как у тебя, на людей похожие, только морды собачьи. Они потом много тут катались, но больше не попадалися, загодя поворачивали где надо.

– Понятно, – кивнул я. – Хорошие у тебя травки. И лечение хорошее. Нога как новая.

– Это да, могём, – хмыкнул старик. – Так оно завсегда проще, чем по живому резать. Точку сборки повернул маленько, сдвинул, будто гайку ржавую, и чисти человека, словно решето забившееся. В старину токо так и лечили. Больниц да госпиталев не было, а люди были здоровее нонешних в разы. В каждой деревне почитай жил тот, кто умел такое. Оттого и слово «врач» на Руси и пошло, то есть, человек, точку сборки умеющий поворачивать.

Я многое слышал про народных целителей, хилеров и других детей природы, умеющих творить чудеса, но, признаться, не верил. Оно всегда так – пока сам не ощутишь на себе чужие таланты, никогда не поверишь, что подобное возможно. Я – ощутил. Но моя рациональная часть сознания все равно протестовала – сон это был, а дед просто гипнотизер и сказочник. Пулю вытащил, пока я валялся в коматозе, а теперь лапшу на уши вешает про древние чудеса в духе Карлоса Кастанеды.

Впрочем, как бы оно не было на самом деле, старику по-любому спасибо. Нога полностью восстановилась, головокружения и других симптомов острой кровопотери не наблюдалось, а самогон его не столько опьянил, сколько, наоборот, придал сил. Заточив третью картофелину, я уже украдкой поглядывал на дверь – общество разговорчивого старика, признаться, стало меня слегка напрягать. Я, конечно, парень вежливый, но гостеприимный дед, судя по всему, мог трепаться сутками, а мне все-таки хотелось добраться до Москвы, по которой я, признаться, успел соскучиться. Да и не только по ней…

– Ладно, вижу я, тебе на месте не сидится, – проворчал дед, перехватив мой взгляд. – Щас принесу твое барахло, и двигай себе туды, куда до этого направлялся.

Кряхтя, старик поднялся со стула, откинул невидимую с первого взгляда крышку подпола и полез туда, костеря по пути современную молодежь, которая ни хрена себя не бережет и постоянно ищет приключений на свою задницу.

Наконец, мое имущество было извлечено из тайника, включая добросовестно выстиранный и заштопанный камуфляж. Правда, кожаный мешок с золотом, который я реквизировал на базе Черного Шака, стал легче чуть не вдвое.

– А чего ты хотел? – дед поднял вверх седые брови. – Баб, что твои шмотки стирали да чинили, надо было отблагодарить? Надо. Ребятишкам городским, чтоб не проказничали да от тебя отстали, нужно было монеток отстегнуть? Нужно. Ну и вот.

– Ладно, – кивнул я. Так даже лучше, не люблю быть кому-то обязанным. – Как я понимаю, себя ты тоже не забыл. Значит, мы в расчете?

– Не совсем, – покачал головой дед, вмиг став предельно серьезным. – Тут ты ошибся, милок. Мне твоего золотишка не нужно, у меня и так все есть. А вот Долг Жизни придется тебе отработать.

Я, поднявшись было с лавки, сел обратно. Хочешь, не хочешь, но Долг Жизни в любой из Зон – это святое. Забудешь о нем, вмиг личной удачи лишишься, и умрешь плохо и больно. Чаще в какой-нибудь аномалии, любящей переваривать добычу заживо, причем делать это медленно, со смаком, помимо процесса утоления голода наслаждаясь эманациями ужаса и страданий, испускаемыми обреченной жертвой.

– И что от меня требуется?

– Немногое, – сказал старик, беря с полки крохотную деревянную коробочку. – Отнеси это князю новгородскому и отдай лично в руки.

Я прикинул в памяти карту, которую углем начертил для меня Тимофей на кирпичной стене Петропавловской крепости. Память у меня хорошая, большего не требовалось. Ну да, Великий Новгород как раз на пути в Москву, так что просьба старика не показалась мне чем-то запредельным.

– Ладно, сделаю, – сказал я, забирая коробочку, неожиданно показавшуюся довольно тяжелой. – Это все? Отдам, и Долг спишется?

– Я ж сказал, чего неясно? – проворчал старик. – Сделаешь – и свободен. На запад езжай по тропинке, и не оборачивайся, а то худо будет. Как асфальт увидишь, так это шоссе и будет прямое до самого Новгорода. Не останавливайся нигде, там по пути деревни гиблые. Тормознешь – пропадешь. Ладно, всё. Поел, попил, теперь переодевайся, возвращай мои шмотки, и проваливай, недосуг тут мне с тобой.

Я не принял в ущерб сказанное довольно сварливым тоном. Старость склонна к обидам на пустом месте и перемене настроения без каких-либо объективных на то причин. Поэтому я быстро сбросил с себя чужую одежду, подивился немного отсутствию шрама на месте входного отверстия пули (хотя подсознательно ожидал чего-то подобного, на то оно и чудо), облачился в свой «лиственный лес» и вышел из избы.

Мотоцикл мой стоял практически там же, где я его и оставил под дырявым навесом. Разве что, может, чуть левее. И чище, чем был. Ни грязищи, налипшей на колесах и крыльях, ни моей крови на педали тормоза и выхлопной трубе. Если это входит в оплату, то большое дедушке спасибо. Еще бы бензина где раздобыть по пути, вообще все было б волшебно.

В общем, сел я на свой байк, завел его и поехал куда было сказано. То есть, на запад по узкой тропке, на которой едва помещались широкие колеса моего мотоцикла. Однако отъехав всего ничего, не удержался и глянул в зеркало заднего вида… И не увидел ничего. Удивившись, притормозил, вгляделся… Бесполезно. В треснувшем зеркале лишь клубился туман, которого минуту назад не было и в помине.

Очень захотелось оглянуться, но я пересилил себя. И дед говорил, что не нужно этого делать, и вообще любой сталкер знает – плохая это примета. Так что я просто аккуратно прибавил газ – хоть тропинка и ровной казалась, но лучше не рисковать.

Кстати, справа и слева от нее насколько хватало глаз расстилалось самое натуральное болото, с кочками, зарослями камышей и невеселыми признаками «живой» топи. По пути мне попались:

– прогнивший насквозь остов «Спайдера», задравшего облезлый манипулятор к хмурому небу Зоны,

– скелет то ли человека, то ли ворма, обнявший ржавый винтовочный ствол,

– полузатопленный череп жука-медведя, из глазницы которого настороженно выглядывала двухголовая змея,

– и вполне себе прилично сохранившаяся водокачка, торчащая из болота, словно назидательно поднятый кверху палец кирпичного великана. Странное явление, абсолютно не вписывающееся в ландшафт – что, впрочем, характерно для любой Зоны любого из миров.

Впрочем, особо разглядывать местные достопримечательности у меня желания не было. Зазеваешься, съедешь с тропы пусть даже совсем чуть-чуть, и сам станешь достопримечательностью, навеки захваченной жадным болотом. Которое, кстати, было не настолько бескрайним, как могло показаться с первого взгляда.