Крепитесь, други!

Часть первая

В просторном зале кафе «Артистическое» играла негромкая танцевальная музыка. После давнего пожара, залитого потоками слез московской театральной богемы, помещение было восстановлено и стало еще краше, как это водится после всех московских пожаров. Особенно уютно бывало здесь зимой, в разгар сезона, когда герои театра и кино приходили сюда запросто и, по-птичьи мелко оглядываясь по сторонам, проверяли произведенное впечатление. С известностью не шутят, ее приходится нести, как награду или крест, смотря по человеку… Но и сейчас, летом, на склоне дня, артистическое кафе не пустовало. Свободные столики оставались только в середине зала, места же возле окон, оркестра, укромные уголки за выступами и колоннами были полны особенной, присущей лишь этому заведению, узнаваемой в лицо публикой, и на эти лица хотелось смотреть и смотреть. Известность — не шутка.

Близился вечер. В зал то и дело входили пары и одиночки, окликали и подсаживались к знакомым, или пробирались в середину зала, чтобы занять столик для тех, кто явится позднее, но придет непременно. Все здесь были знакомы-полузнакомы друг с другом, все продолжали открытую, ни на мгновение не прерывающуюся, нервную богемную жизнь, полную скрытого труда и показного безделья.

Виктор Селезнев, ведущий артист труппы «Белая звезда», задумчиво смотрел на посетителей. Он сидел за столиком близ музыкантов и ждал друзей. По-обыкновению, на него поглядывали женщины, и он привычно вел с ними сладкую любовь взглядов, мгновенных или долгих ударов затаенных, или откровенных, или насмешливых глаз. Темноволосый, с острой косичкой на затылке, с почти сросшимися бровями, он был одет в грубую черную рубашку и черные брюки, на шее пестрел красный платок, концы которого падали на грудь, приоткрытую до темнокудрявости, до пуговицы пристойности…

Подойти должны были двое: Вениамин Травкин, главреж «Белой звезды», и Толик, старый друг их обоих по училищу. На последнего возлагались два ответственных поручения.

Для нового сезона в театре ставилась современная пьеса-комедия из времен императрицы Екатерины Второй. Пьеса, разумеется, шумно-музыкальная, многолюдная, костюмная и, разумеется же, безумно дорогая для труппы полунищих актеров. Венька, главный режисер, был также беден, но отличался везучестью, словно поплавок на воде, и ему уже случалось в последнюю минуту вывертываться из таких, казалось, гробовых обстоятельств, когда уже никто ни на что не надеялся. На это полагались и теперь.

Роль фаворита царицы, светлейшего князя Потемкина, Виктор, ведущий актер-любовник, хотел, конечно же, взять себе. Ему казалось, что в присутствии Толика Веньке невозможно будет отказать в его великой просьбе. В этом состояла первая комиссия Толика.

Тому мешали отношения Виктора с первой звездой театра Натальей Румянцевой. Штормовая страсть между ними, стоившая ему развода с женой, улеглась еще зимой, к облегчению обоих, тем не менее, уже не любовники, но еще не друзья, они продолжали ревниво и подозрительно следить друг за другом чуть не с супружеской ревностью. В последнее же время стали замечать сближение Натальи с Травкиным. Соперничество таилось в обоих мужчинах, как огонь в зажигалке.

Были и другие причины. Театр! Все открыто, все больно!

… А во-вторых, очередь платить по счетам сегодня была за Толиком, так как на прошлой неделе за него платил Виктор.

Ему уже принесли салат из огурцов и помидоров и графинчик с водкой, похожий на химическую колбу с золоченым ободком, но на всякий случай он ничего не трогал.

Первым появился Толик. Он пришел не один. С ним была подруга, молодая девушка, по виду, цыганка — тонкая, смуглая, одетая в пеструю юбку из мелькающих лоскутов и странный наряд из цепочек, которые ниспадали от шеи к талии блестящей ниагарой, и сквозь которые едва просвечивал красно-синий шелк по-индийски короткой нижней блузки. Волосы ее черными прядями струились по спине.

Все повернули головы, пока эти двое шли к Виктору. Сам Толик, плотный, лысеющий блондин, был полной противоположностью своей даме.

Виктор поднялся.

— Знакомься, — представил его Толик. — Виктор, мой друг, драматический артист.

— Очень рад, — наклонил голову Виктор.

Толик обнял за плечи девушку.

— А это Зора, самая юная артистка театра «Ромэн».

— Я счастлива, — она подставила щеку, и Виктор коснулся губами свежей кожи близ угольной родинки.

— Что будешь пить, Зора? — спросил Толик, когда все уселись.

— Ничего спиртного, — звучно произнесла она. — Апельсиновый сок со льдом.

— Почему? — улыбнулся Виктор. — Барон не позволяет?

— Может быть, — засмеялась она сочным ртом.

Официант принес сок. Мужчины выпили водки. Виктор смотрел на Зору. За этим столом он более подходил ей по внешности, чем ее невзрачный кавалер, и поэтому он слегка красовался перед нею.

— прочитал из Блока и с интересом добавил. — А скажите, вы умеете плясать, как таборные цыганки, как Ляля Черная? Бить плечами, стоя на коленях и отклоняясь назад до полу? По большому счету, это самая зажигательная штука в цыганской пляске. Умеете? Или уже нет? Вы московская цыганка?

— Так? — она мелко потрясла плечами и цепочки ее всколыхнулись, зазвенев.

— Браво! А гадать можете?

Она повернулась к Толику.

— Твой друг опасно любопытен. Погадать ему?

— Сначала мне, — усмехнулся тот.

На ее смуглом лице проступила серьезность.

— Не боишься?

Толик замешкался, но отступать было поздно, сам напросился. Он открыл обе ладони.

— Правую, левую?

— Сначала ручку позолоти, соколик. Без денег пустой обман, — заговорила она певучим распевом цыганской гадалки.

Толик достал десять тысяч, сущие пустяки по курсу 1997 года. Она взяла его левую руку и внимательно склонилась над нею. Толик напрягся. Видно было, что он не прочь был отшутиться и дать обратный ход, но она уже «работала».

— Хочешь верь, мой золотой, хочешь, не верь, тебя ожидает огромное богатство, — в ее голосе звучало неподдельный цыганский зачин. — Будешь ворочать большими деньгами, мой драгоценный, люди станут уважать тебя. Но прежде пройдешь через лихое испытание.

— Какое еще испытание? Когда?

— Скоро.

— Лучше не надо, — помотал он головой, посерьезнев.

— От судьбы не уйдешь, мой яхонтовый. Людям не доверяй, на себя полагайся. Все.

Наступило молчание. Мужчины подняли тост за ее здоровье. Толик поцеловал смуглую тонкую кисть девушки с тремя перстнями на пальцах. Потом мечтательно вздохнул.

— Чтобы сошлось по-твоему, мне нужен начальный капитал. Эх, бы я развернулся! У меня руки чешутся за собственное дело взяться!

— Какое дело? — пожал плечами Виктор. — Все давно схвачено. Другие управились раньше нас.

— Ты просто не в курсе, Витька. Именно сейчас пошла вторая волна, скопидомы-трудяги, черная кость. Это тебе не торгаши чужими шмотками, их не купишь-не продашь и никогда не разоришь. Потому что они начинают с нуля и сами, слышишь, сами созидают все под себя. По кирпичику. Корневые мужики. А дел навалом, работай, знай. В свое место можно встроиться в любой момент, было бы желание. И деньги для начала.

— Возьми кредит в банке.

— Если бы я знал, чем буду заниматься, то да, взял бы. Но я устроен так, что думаю и начинаю от денег, как танцор от печки. Никак не раньше.

Девушке стало скучно.

— Позолоти ручку, мой желанный, — повернулась она к Виктору.

Виктор тоже был не рад собственной затее, но делать нечего, приходилось подвергнуться. Он взглянул на Толика. Вторая купюра легла на стол. Свесив черные пряди, Зора склонилась над его ладонью и едва заметно вздрогнула.

— Сложная кривая судьба… Это рука преступника.

Виктор потемнел. Зора продолжала.

— Слушай внимательно. У тебя гордая и безжалостная душа, драгоценный мой. Как у великого таланта. Словно ястреб, ты способен взлететь выше всех, и, подобно ему же, брызнуть по ветру горсткой перьев. Очень, очень дерзкая рука, а судьба… вся в твоей душе.

Она с облегчением оттолкнула от себя крепкую ладонь Виктора.

Тот молчал.

— Я хочу танцевать, — обратилась к своему кавалеру.

Толик увлек девушку в танцевальный круг и долго водил медленными шагами, поглядывая в ту сторону. Он видел, как Виктор, словно взъерошенный боевой петух, понемногу успокоился, налил и выпил водки, как встал, приветствуя Вениамина.

— Пойдем отсюда, — попросила Зора.

— Скоро пойдем, — согласился он, продолжая наблюдать.

Беседа за столом была горячей, объяснение шло начистоту. Толику всегда претили сильные страсти; он еще не придумал, как половчее вывернуться из острых обстоятельств, как вдруг Виктор, размахнувшись, ударил Веньку в челюсть. Тот грохнулся вместе со стулом, а Селезнев, размашисто шагая между столиками, скрылся за дверью.

Зал обернулся в их сторону. Толик замер на месте.

— Ну, погоди, — отряхиваясь одной рукой, шипел Венька, держась другою за скулу. — Духу твоего в театре не будет. Все, все.

Валентине Королевой в этом году исполнилось тридцать четыре года. Высокая, статная, с золотистой волной волос, кудряво прикрывавших широкий лоб, она выделялась в любом кругу царственной осанкой и особенной властностью серых, чуть удлиненных глаз под высокими бровями. Три года назад Валентина защитила кандидатскую диссертацию и возглавила отдел в институте, обойдя свою наставницу, добросовестнейшую Екатерину Дмитриевну. Та уже давным-давно защитила мелкую доморощенную работу и с тех пор числилась и. о. завотдела; числилась, числилась, да так и не воцарилась в кабинете на законных основаниях даже накануне пенсии, когда, по обычаю, дирекция либо прибавляет жалование кадровым сотрудникам, либо предлагает повышение. Денег на это уже не было, финансирование института таяло стремительнее весеннего снега. Вначале, как водится, сократили уборщиц, затем стали ужиматься в научных разработках, закрывая тему за темой. В длинных коридорах шестиэтажного здания мало-помалу появились расторопные молодые люди, за которыми несли ящики и коробки, набитые китайскими тряпками, компьютерами, цветными пластиковыми бутылками; возле их новых железных дверей запестрели детские имена этих частных фирм. Еще висели по этажам деревянные «доски почета» с набором красных деревянных знамен, и звенел по утрам общий звонок на работу, но цветы на клумбе перед входом уже не высаживались, и даже занавески в вестибюле и конференц-зале, помятуя добрые времена, сняли постирать, да так и не повесили. Лишь старая береза слева от входа да ее белоствольная молоденькая соседка сохраняли неизменным свой космический образ жизни, надевали зеленый наряд и сбрасывали желтый, подчиняясь солнечному и земному шествию времени.

Наконец, вместо одного свободного библиотечного вторника был введен единственный присутственный понедельник. Без войны и без чумы с наукой было покончено.

Вначале Валентина смотрела на все это с грустью, но без личной тревоги. Муж ее, Борис Королев, предприниматель первой волны, держал в руках процветающий автомобильный бизнес. Деньги, «мерседес», отдых на южных морях всей семьей, с близнецами-дочерьми существовали в ее жизни как должное. Разве что квартира оставалась старая, двухкомнатная, в кооперативном доме. Борис, не чуждый рынка недвижимости, присматривал двухэтажную в Крылатском, близ правительственных особняков, но не успел. Весной прошлого года он был убит у подъезда своего дома.

Валентина ни с кем делилась своим горем. Детей, взяв из колледжа, отправила на дачу вместе со свекром, приставила к ним помощницу. Отключила телефон. Следствию не помогала никак, даже сожгла бумаги и фотографии. Спустя пятнадцать месяцев, в августе этого года открыла собственное рекламное агентство «Каскад».

Помещение для агентства нашлось тут же, в своем институте. Для него подошла бывшая лаборатория в четыре окна на втором этаже близ конференц-зала. После ремонта в ней возникли маленький кабинет с входом из общей комнаты, и рабочее помещение. Его постарались обставить по-офисному, с белыми телефонами и черными столами, факсом, ксероксом, компьютером. Все было новое, лучшее. От светло-серых обоев, кремовых жалюзи, бестеневых световых подвесок в комнате держалось освещение мягкого солнечного полдня, а водопроводный кран и желтая раковина, доставшиеся от лаборатории, вместе с неожиданным удобством вносили в деловую обстановку нотку юмора и смешного бытовизма. В кабинете же, кроме директорского стола, уместились два кожаных зеленых кресла, шкаф и пара стульев. К владениям Валентины отошла и каморка внизу с наружной решеткой на окне, словно нарочно созданная для бухгалтерии «Каскада»; она находилась на первом этаже, возле темной лестницы без перил, соединявшей только два этажа.

Агентство рассчитывало собирать рекламу для «Городской нови», добротной газеты, широко известной и любимой в Москве. В редакции Валентине дали скидку в шестьдесят процентов, что означало завидную разницу между ценами для будущих клиентов и для самой газеты. Это предполагало неплохие прибыли.

Поначалу сотрудников набралось всего четыре человека. После самóй Валентины второй, конечно, была Екатерина Дмитриевна. Месяца два назад она, наконец-то, стала получать пенсию, свои кровные заслуженные деньги, на которые мечтала жить сама и поддерживать детей с внуками, как это делалось в старые добрые времена. Ничтожность суммы потрясла ее. Какой там отдых! Выжить бы! Махнув рукой на старые обиды, она ухватилась за предложение Валентины как за спасательный круг и привычно настроилась на честный добросовестный труд.

Она же привела третьего сотрудника, Юру, выпускника школы, не попавшего в МГУ этим летом. Он был сыном ее соседей по дому, и в глубине души Екатерина Дмитриевна корила себя за болтливое мягкосердечие, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь, к тому же молодой человек, что называется, пришелся ко двору. Общительный, одаренный в технике, он вместе с Максимом Петровичем, четвертым членом команды, помог приобрести и запустить все офисное оборудование. А Максим Петрович, сорокалетний программист, худой молчаливый холостяк, перешел к ним из редакции по собственному желанию.

Пятой была Агнесса.

Итак, четырнадцатого августа в середине дня Валентина сидела за столом в своем кабинете. Суета с регистрацией, ремонтом и обустройством стоила немалых сил и денег, впереди же была полная неизвестность. Множество прочитанных книг и пособий по рекламе сходились на непредсказуемости рекламного рынка. Это означало, что страха и риска будет предостаточно. Подперев руками красивую голову, Валентина прислушивалась к разговору в общей комнате, глядя на стоящий у стены шкаф с застекленными полками, уже загруженный рекламными справочниками и подшивкой «Городской нови». Левая верхняя полочка с деревянной дверцей была заперта на ключ. Валентина перегнулась через свои бумаги, повернула ключ и заглянула внутрь. Пусто.

— Юра! — окликнула она. — Мы забыли о посуде. Надо бы купить чайный набор и рюмки. Об угощении тоже пора позаботиться.

На эти слова отозвалась Агнесса.

— Если никто не возражает, я куплю торт и чай.

— Купим на казенные все, что нужно, — ответила Валентина, переступая порог. — Идите вместе, вот деньги. Сегодня день рождения нашего агентства, пусть все будет, как у людей.

— Пожалуй, — согласилась Агнесса. Она только что протерла тряпкой свой стол и, любуясь, стояла посреди комнаты. — Замечательно получилось. Разве что стены пустоваты, живинки просят. Две-три картины — и все изменится.

— Картины? — Валентина подняла брови и тут же опустила, чтобы не заламывались морщинки и даже коснулась лба рукою. — Какие картины ты советуешь?

— Эстампы, акварели.

— Дорогое удовольствие, Агнесса, — осторожно заметила Екатерина Дмитриевна.

Она уже ревновала ее к начальству.

— Могу принести свои пейзажи, — предложила Агнесса.

Юра рассмеялся.

— «Стога сена в лунном свете» и «Вид со старой колокольни».

— Юра! — одернула Екатерина Дмитриевна.

Агнесса улыбнулась.

— Может быть. Пошли?

И направилась к двери, стройная, легкая, с узлом каштановых волос, перетянутых тонкой шелковой косынкой.

Агнессе Щербатовой Валентина доверяла больше, чем кому-либо из присутствующих. Дружба их имела свою историю. Давным-давно князья Щербатовы владели деревней, откуда происходила вся родня Валентины. В Москве ее предки жили с господами в особняке на Солянке, перестроенном со временем под квартиры; прабабушка Валентины, Ефросинья Никитична, двенадцатилетней девочкой была приставлена к маленькой княжне Насте и ее крошечному братцу для «народного духа». Потом, через двадцать лет, когда возмужавший Георгий оказался в лагерях, то не сестра его, а нянька Фрося ездила к нему в Мордовию. А к бабушке Насте, одинокой строгой женщине, Валечку возили в детстве на именины. Запомнились лепной потолок в ее комнате, причудливое разноцветное окно и большая картина, висевшая над диваном. На ней были нарисованы три бульдога и обезьяна, играющие в карты; мартышка, обернувшись, смотрела с полотна человеческими глазами и показывала пальчиком на свои карты. Еще запали в душу тяжелые альбомы с фотографиями офицеров в высоких барашковых шапках и красивые портреты «принцесс» в шляпах и кружевных платьях. В юности Валентина приезжала туда уже сама, чтобы вновь и вновь видеть картины, мебель, золотые вензеля на хрустале и фарфоре, разговаривать с умной старухой, и уже встречала там малышку Агнессу. Ее отцом был сын Георгия, поселившегося после фронта этажом ниже. Бабушка Анастасия Романовна была жива и поныне, бодра и ясна головой в свои восемьдесят восемь лет.

— Дзиннь… — на столе Валентины зазвонил телефон.

Люся, бухгалтер, звонила из каморки. Она не могла справиться с новым сейфом, толстостенным ящиком светлого металла с набором хитроумных круговых замков, и просила о помощи. Люся не была знакомой Валентины, за нее ручался сам Алéкс.

— Максим Петрович! — позвала Валентина, — спуститесь вниз, разберитесь с сейфом, пожалуйста. Что-то мы, женщины, не ладим с техникой.

Она сконфуженно улыбнулась, как бы извиняясь за приказной тон. Прáва на него она пока не имела, и она понимала это.

— А потом перетащите пальму из конференц-зала, — бойко встряла Екатерина Дмитриевна, но осеклась и вскоре смущенно появилась на пороге кабинета.

— Верно, Валечка? Живая зелень лучше всяких картин, правда же?

Та кивнула. Пенсионерка ушла. В глазах Валентины мелькнула насмешка.

«Несладко быть в подчинении, дорогая Катюша? Так ли ты объяснялась, когда была и. о. завотделом? Как вспомнишь, так вздрогнешь, как говорится… Не забыть дать объявление в газету. С горсткой сотрудников много не наработаешь», — подумала одновременно и записала в календарь-памятку на столе.

Праздничный стол получился пестрым и вкусным. Вино, сыр, маслины, соленая форель, торт. Забыли про вилки, не оказалось штопора. Наконец, с бокалами в руках встали вокруг стола. Валентина взяла слово.

— Дорогие друзья, — сказала она торжественно. — Сегодня открывается наше агентство «Каскад». Легкого хлеба ждать не приходится. В Москве свыше семисот тысяч фирм, но лишь один-два процента готовы дать рекламу. Такова мировая статистика. Кто эти клиенты, как их найти? Сплошной обзвон и быстрая учеба во время работы — вот наши козыри. Выпьем за удачу и талантливое трудолюбие!

— Ура! — закричал Юра.

Голос его гудел, как колокол.

К 1997 году огромное, цветущее дотоле, хозяйство Москвы развалилось почти полностью. Легли на бок заводы и фабрики, опустели научные институты, на улицах появились нищие, бродяги, даже бездомные дети. Такого не видели уже несколько поколений московских жителей. С телеэкранов неслись зажигательные речи новых вождей, а цены росли, доходы уменьшались, и не на что стало купить теплую обувь к зиме, обновку к лету. Люди растерялись. После же прошумевших обманов МММ, Хопра, Гермеса, после того как их зачинатели, глядя в глаза миллионам москвичей, посулили доверчивым людям золотые горы и соблазнили, обманули «малых сих» — население совсем пало духом. Бессовестной болтовней оказывались и обещания депутатов, и обращения президента. Слова демократия и реформы стали вызывать отвращение. Ломилось на полках насмешливое заморское изобилие, а горожане, обобранные и брошенные на произвол судьбы, сжимали беспомощные кулаки, грозя кому-то за кремлевскую стену.

Однако не все записались в обиженные. За семь лет окрепло новое поколение. Молодежь, ясноглазая, пробивная, засучив рукава, взялась за дело. Но пошла она не в заводские стены и не в производственные цеха, нет-нет! там оказались редкие единицы, но зато все внимание целиком сместилось в коммерцию. Сотни банков стянули в Москву деньги со всей страны, тысячи обменных пунктов меняли их на доллары, и эти малознакомые зеленые бумажки с победной мощью утвердились в роли второй платежной единицы. Стремительно обозначилось и невиданное торговое сословие, от разноплеменных базарных челноков, одевших-обувших Россию в турецко-китайский ширпотреб, и до безукоризненно-гладких умельцев на компьютерных и прочих технологических нивах. Палатки, прилавки, зонтики, старушки с сигаретами и дешевым тряпьем опоясали станции метро и другие центры городского многолюдия. Героем дня стал смышленый «новый русский», малый рисковый и беззастенчивый. Это для них, «новых русских», сияли витрины, безумствовала телереклама, крутилась бессонная ночная рулетка, для них же никогда не кончался рабочий день, гремели «разборки», взлетали на воздух дорогие иномарки. Стольких заказных убийств и крови, жадно повторенных всеми каналами, население столицы также не видывало…

На третий день после открытия через порог «Каскада» переступил прилично одетый молодой человек с дипломатом в руке. Он прошел к Валентине, плотно затворив за собой дверь. После этого тихо и внятно предложил ей охрану агентства и назвал сумму услуги. Молодой человек был спокоен и доброжелателен, его визит не занял и двух минут.

— Вы будете платить нам каждый месяц, каждую третью пятницу. Если хотите, можем также предложить охрану ваших дочерей. Подумайте, — и ушел.

Валентина похолодела. Посидев в оцепенении, она набрала номер телефона.

— Слушаю, — ответил мягкий баритон.

— Алекс, это я. На меня «наехали».

Он помолчал.

— Больше «не наедут».

— Алекс, они знают дочерей. Я боюсь.

— Я сказал. Успокойся.

Не поверив, она приготовила конверт с деньгами.

Алекс сидел в кресле, удобно положив ноги на выдвижной кожаный пуфик. Он ждал сообщения. В жаркий августовский день в помещении было прохладно, потолочный вентилятор мягко развеивал охлажденную струю внешнего кондиционера. Это не был главный офис. Эту просторную комнату, одну из длинного ряда номеров в прямом коридоре, выстланным голубым ковролином, на двадцать седьмом этаже тридцатиэтажного здания, Алекс, Президент совместной российско-американской Интернет — провайдерской Компании, снимал лично для себя. Для тишины, одиночества, возможности собраться с мыслями. Посетителей здесь не бывало. От незваных гостей охраняли люди в форме, дежурившие у лифта на каждом этаже.

Главный офис Алекса находился в центре Москвы, в четырехэтажном здании, перестроенном из старой школы в соответствии со взглядами современной архитектуры на представительские запросы крупнейших фирм. Эта Компания, плод стремительных десятилетних сверх-усилий его «лицейской» команды, не только прочно стояла на своих ногах, но и переплелась, пронизала, задействовала на себя области народного хозяйства, где требовались современная связь и специалисты мирового класса. А где они не требовались? Подобно живому организму, Компания разрасталась сейчас почти сама по себе, ветвясь, поглощая конкурентов, уже не требуя ни былых сверхусилий, бессонных вложений энергии и ума, ни романтических устремлений изменить мир, которые всегда предстоят первым крупным успехам. Все давно было продумано и отлажено до мелочей. До скуки.

Сегодня, в воскресенье, сидя в своей «келье», и любуясь на закат, Алекс ждал сообщения, далекого от забот его Компании. Краткого и положительного. Полтора года назад он дождался его из далекого сибирского региона, теперь настала очередь подобной же глубинки по соседству с первой.

Было тихо. Час назад по коридору, шумя пылесосом, прошелся уборщик; увидя снаружи двери ключ на брелке, обошел номер 27–19, стал убирать соседние помещения, все удаляясь, удаляясь, и затих совсем. После него стало будто бы еще тише. И пышнее, и пламеннее разгоралось на западе яростное вечернее многоцветие, словно бы… Алекс улыбнулся и потеребил русую бородку… словно бы всемогущий Ярило посмеивался над бесплодным скопидомством энергосберегающего человечества.

Скосив глаза вправо, Алекс щелкнул пальцем по клавише Enter на клавиатуре, чтобы из-под защитной картинки на мониторе, стоящем на особом столике, проявились объекты и началось движение их связей. Эти предприятия, словно ворох спичечных коробков, свалились ему в руки четыре года назад. Что там было? Заводы, шахты, ткацкие фабрики, молочные комбинаты, мазутная перегонка, еще и еще. Через год-другой, с помощью изучения местного миропостигания и собственных маркетинговых ухищрений, Алексу удалось опоясать их узами взаимных выгод. Но расцвет самых захолустных из них начался лишь с приходом «своего» губернатора, который враз ущучил эти выгоды и придал им новые возможности.

Алекс смеющимся взглядом окинул хоровод на экране. Вот они, эти свежие узоры взаимной любви барыша и власти, вот какие горизонты открываются при властной поддержке!

Следующая мохнатая рука должна была помочь их соседям.

Ее-то Алекс и ждал. Далеко за древним Уральским хребтом, выборное воскресенье уже прошло, чернела звездная ночь, подсчет голосов был в разгаре.

Наконец, телефон ожил.

— Шеф? — голос звучал с эхом, как бывает при дальней междугородней связи. — Докладываю: пятьдесят четыре процента голосов в нашу пользу. Даже больше, чем в прошлый раз. Управились за один тур.

— Как прошло?

— Лучше не бывает, Андреич, как по маслу.

— Ясно. Отбой, все свободны. Когда вылетаете?

— Еще разок проверим, дождемся сообщения в центральных СМИ и айда домой.

— Молодцы.

Вскочив, Алекс неслышно заходил по кабинету, смеясь глазами, ударяя кулаком правой руки о ладонь левой.

— О'кей! — тряхонул он обеими кулаками по воздуху, гася порыв, охвативший его от нешуточной удачи, потом, скрестив руки, прислонился в угол, образованный двумя окнами.

Закат разгорелся «во всю Ивановскую». В знойном мареве лежала бескрайняя каменная Москва. Неясно различались сталинские высотки с их шпилями, «вставная челюсть» Арбата, одинокая телевизионная башня, мерцали и подрагивали, будто сквозь толщу воды, золотые купола храмов. Ближе, совсем внизу, по ниточке кольцевой автодороги бежали игрушечные машинки, а в длинном правом окне близко и плоско, точно географическая карта, синело и розовело, отражая небо, Химкинское водохранилище. На нем стояли белые пароходы.

И темнел лесами обширный волнистый горизонт.

Устремив глаза на кромку леса, Алекс забарабанил пальцами по раме.

«И это уже легко, — вздохнул он. — Что же трудно? Что требует ежедневных одолений и сверх-усилий, всей мощи ума и духа?»

Постоял, додумал мысль о том, что легкость жизни есть подобие расслабляющей ловушки для дураков, и набрал номер сотового телефона.

— Второй? Я, Алекс. На нашей улице праздник, слышал, Костя? Опять выиграли с первого раза.

— А я нисколько и не сомневался.

— Почему же?

— Большие деньги не проигрывают, Алекс.

— Большие деньги и большая работа, Константин. Завтра подъедет Грач с ребятами, отметим победу в «Зубре».

— Как водится.

Виктор Селезнев сидел в вагоне метро развалившись, широко расставив колени, устремив глаза прямо перед собой, не видя, не слыша ничего, не замечая даже, как бесцеремонно притиснул в угол дивана скромную пожилую женщину. Он думал о себе. Свершилось. Его, драматического артиста, выгнали из труппы за драку. Вот так, Наташенька, не больше, не меньше. Что же теперь делать? Куда идти среди общей актерской безработицы? В начале сезона! Проклятье!

Соседка его незаметно исчезла, на ее место плюхнулся молодой человек и, не глядя, подвинул Виктора. Тот словно очнулся от своих мыслей. Посмотрел направо, налево по вагону.

— Люди добрые, помогите беженцам, нехватает на обратный билет… — раздалось в конце его.

Молодой чернявый мужчина, с Кавказа либо Молдавии, с крепко спящим ребенком на руках, начал продвижение по вагону. Два-три человека сунули ему тысячу-другую, сущую мелочь, если учесть, что батон хлеба стоил три тысячи рублей. Другие смотрели с возмущением. В газетах уже мелькали сообщения об этих людях, о том, что родители мажут снотворным губы детей, чтобы те, невольно приняв его, не просыпались от шума и вагонной толчеи. По всему бывшему Союзу разнеслась весть, что в московском метро хорошо подают нищим. И на эту сердобольную жалость, словно мухи на гнилое мясо, слетелись убогие и калеки с юга, запада и востока. В мгновение ока развернулись подпольные сообщества по оргнабору и сбору милостыни, прокату инвалидных колясок и пятнистой полувоенной униформы, все безногие оказались воинами-афганцами, все малые дети — круглыми сиротами, все остальные — приезжими, обобранными на вокзале. В конце концов, истерзанные обилием чужого горя, москвичи перестали вздрагивать, когда раздавалось знакомое «люди добрые», закрывали глаза, сидели в поезде с каменными лицами, из последних сил удерживаясь от добрых порывов. Но не тут-то было! Точно в битве не на живот, а на смерть, им противостояли такие ряды сплоченных обученных попрошаек и нищих, такие мастера наступать сапогом на слезную железу, что хочешь-не хочешь, а раз-другой в день каждый москвич отстегивал таки из кармана свои кровные.

«Что же мне делать? — Виктор проводил глазами выходящего „профессионала“, на смену которому в другую дверь уже вкатывался на коляске следующий. — Своих денег хватит месяца на три, а дальше?» — он скосил глаза в газету, которую развернул сосед.

Сам он терпеть не мог, когда паслись в его чтиве, но эти две строчки словно сами прыгнули ему в глаза. «Рекламное агентство приглашает сотрудников» и телефон.

«Уж не податься ли мне в агенты?» — усмехнулся Виктор.

В свои пятьдесят семь лет Викентий Матвеевич Королев был сед, румян и здоров на загляденье. Будучи чемпионом района по метанию копья, он возглавлял спортивное движение в округе, проводил занятия на стадионе и даже подрабатывал в спортивном совете судьей на соревнованиях и районных спортивных встречах. В юности он защитил диплом экономиста-промышленника и долгое время работал в одном закрытом Управлении, где разрабатывались средства безопасности личного состава внутренних войск. Последней их разработкой, которую удалось внедрить в производство, были электрошоковые полицейские дубинки. Конверсия положила конец и Управлению, и его службе, а упомянутые дубинки, в опасении, что первыми их заполучат как раз те, против кого они назначались, отправились на дальние охраняемые склады. Теперь он числился в безработных, исправно отмечался на бирже и года через два, а то и раньше, рассчитывал получить пенсию. Пока же в его обязанности входила помощь Валентине в воспитании детей.

Однако дни и мысли его, наравне с домашними и спортивными хлопотами, заполняло совсем другое. Его страстью стала политика. После всех потрясений, после смерти жены и сына, она утешительно накрыла его с головой. Конечно, не та, которую осуществляют на дипломатических приемах премьеры и депутаты, но та, что отражается на таблицах и графиках валютных курсов и фондовых котировок. Для сведущих людей разноцветные кривые и колонки цифр говорят красноречивее всяких слов. Ни одно политическое, экономическое, финансовое издание — газеты, журнала, монографии — не прошли мимо его азартного карандаша. Вместе с Семеном Семеновичем, отставным майором из соседнего дома, они обсуждали мировые события, словно смотрели многосерийный приключенческий фильм с продолжением каждый божий день. О, политика, политика, живейшая из материй, узел пересечений всех страстей человеческих! Для Викентия Матвеевича она стала мозговым центром и главным интересом жизни.

Семен Семенович был человеком резковатым, выдерживать его суждения да и просто общаться с ним было нелегко. Он исповедовал державность, единоличную власть и могущественное государство. Развал великой Родины потряс и сокрушил неколебимые основы его офицерского мировоззрения, он скорбел душой и не прощал этого ни президенту, ни депутатам. Ни в какие политические объединения не входил, с гневом наблюдая распри и «словоблудие» внутри Госдумы, и все присматривался, и прислушивался в ожидании «сильной руки».

«Если ты не занимаешься политикой — политика займется тобой!» — эта изящная французская мудрость неожиданным образом вместила все, чему поклонялись друзья, и во славу чего совершались ими многочасовые прогулки по скверу, вокруг всех прудов с плакучими ивами, с ныряющими бронзовато-розовыми утками, которыми славился их северный округ. И рассуждали, рассуждали, снисходительно посматривая на обывателей.

Когда же Валентина занялась бизнесом, Викентию Матвеевичу приоткрылся новый смысл его трудов. Он еще пригодится, мужчина в доме, своему семейству и ей, сверхзанятой в своем агентстве, он еще скажет решающее слово и спасет их в нужную минуту!

Каждый день к восьми часам Валентина приезжала на работу.

Что объединяет усилия сотрудников, заставляет вращаться колесики производства, особенно в самом начале? Воля руководителя. Нет слов, возможность заработать на жизнь, уцелеть в трудные времена есть главная самодвижущая сила, и все же стрела, летящая в цель — это направляющий посыл от директора. Если всегда открытой будет дверь ее кабинета, это настроит сотрудников на рабочий лад, если условия оплаты и состояние дел будут прозрачны для понимания, это взрастит доверие между членами команды и сплотит всех в дружную семью единомышленников. Другим ключом к успеху, по ее мнению, поначалу считалась учеба. Как научный работник, Валентина знала цену информации. Библиотечка по рекламному менеджменту, собранная заранее, была доступна для всех и пополнялась самими сотрудниками, кроме того, еженедельно проводились обсуждения и деловые игры. Однако, испытав все, что предлагают зарубежные обзоры, пособия и курсы, даже посидев разок-другой на их лекциях, она с сожалением убедилась, что на российской почве чужие овощи не растут. Мировым капитализмом за сто пятьдесят лет его существования были пройдены такие стадии и периоды, и наработаны такие правила и приемы собственного развития и выживания, о которых не прочтешь ни в одном научном труде. Почему? Да потому, что, подобно семейным устоям, они давно слились с общественным бытием и сознанием. Ими пользовались с младых ногтей, «по умолчанию». А мы… а у нас… ломаных-переломанных… что там говорить! Вот почему русскому человеку приходится исхитряться и применяться к тому, что досталось в наследство от наших строек и перестроек, сдвигов и подвижек, измышляя собственные ухватки, давно обретенные мировым опытом.

Прошла неделя и началась другая. Сделок не было. Становилось не по себе. Страх задувал в душу колючей вьюгой.

— Спокойно, — держалась Валентина. — Все в порядке. Идет первичное освоение материала. Работаем дальше.

Непрошенная «крыша» больше не появлялась, напрасно ждал ее синий конверт с деньгами. Хоть здесь просвет!

Вторым после нее организующим началом оказалась Екатерина Дмитриевна. Она приходила чуть позже, в половине десятого утра, и обзванивала за день до двухсот фирм. Кто-то отказывался сразу, кто-то обещал через неделю, с кем-то она уже встречалась и провела переговоры, и так день за днем. По ее впечатлениям, договор назревал. Взялся за дело и ее муж, пенсионер-одуванчик, стал выискивать номера телефонов где попало, на столбах и заборах, и звонить, звонить, предлагая рекламу в газету «Городская новь». Его увлекал сам процесс. Старичка так разнеживали приветливые голоса секретарш, что он, не выходя дома, целыми днями любезничал с молодыми женщинами для собственного удовольствия.

Юра же поначалу хватался за самые крупные, заметные холдинги и корпорации. У него были ясные мужские мозги. Он быстро разобрался и бросил автомобильные салоны, шведские и японские компьютерные компании, выяснил, что, во-первых, их обслуживают иностранные агентства мирового класса, и, во-вторых, читатели «Городской нови» для них — слишком мелкая сошка, чтобы тратить на них скупые рекламные деньги. Там предпочитали красочные фотошедевры в дорогих глянцевых журналах или целые газетные полосы в солидных финансовых изданиях. С удивлением открыл для себя Юра, что бизнес сам по себе достаточно суховат, что он трудится и добивается успехов точным расчетом, когда, в идеале, сложный робот достигает успеха, как говориться, от батарейки. Не то человек. С его жаждой и отчаянием он шарахает в «дело» всю энергосистему, словно фанат на стадионе, и превращает бизнес в азартную опустошительную игру. Осознав все это, Юра, современный молодой человек, перекрыл лишние расходы в своей душе, был ровен, весел и слегка отстранен.

Работал Юра напористо, гулкий голос его заглушал все звуки в комнате.

— Юра, потише! Ты не один, — хваталась за виски Екатерина Дмитриевна.

— Я не виноват, что у меня такой голос!

— Все равно тише.

Три раза в неделю в агентстве сидела Агнесса. И тоже звонила, звонила.

— Добрый день, — говорила она теплым мягким голосом, — вас приветствует газета «Городская новь». Мы готовы разместить рекламу вашей фирмы на очень выгодных условиях… Не желаете? Очень жаль. Всего наилучшего… — и сдвигала цветную полосочку на своем списке на строчку ниже, вновь набирая номер телефона. — Добрый день! Вас приветствует газета «Городская новь»…

— Не могу, — откинулась она как-то после сотого повтора. — Душа не выдерживает.

Екатерина Дмитриевна сочувственно откликнулась на этот вздох.

— Ах, Агнесса, как я вас понимаю! Словно в далекой юности, я вновь звоню мужчинам сама и вновь получаю сердечные раны. «Нет, нет, нет». Хоть плачь! В каждом звонке обманутая надежда.

Юра стоял в углу возле своего телефона и разминался после двухчасового сидения на стуле.

— Да что вы говорите, уважаемая Екатерина Дмитриевна? Неужели? — загудел он. — Раны юности… как это трогательно! Да при чем тут ваши надежды и переживания? Это бизнес, а не тропа любви. Узнайте сначала, кому мы интересны со своими предложениями, потом уж надейтесь. Нащупаем жилу, тогда и намоем золотого песочку.

— Тебе не страшно, когда ты звонишь? Вдруг откажут, вдруг пригласят? — улыбнулась Агнесса.

— Мне это в кайф, в удовольствие. Я с ними как пинг-понг играю. Да-нет, да-нет. То с девочками, то с ребятами.

Услыша разговор, из кабинета появилась Валентина. Она была в светлом полотняном платье с цветными золотистыми пуговичками, на клапане нагрудного карманчика виднелся лейбл французской фирмы. Она тоже звонила по телефону целыми днями.

— Верно, Юра, — присоединилась она к его словам. — Вначале нужно освоить рынок. Мы — продавцы рекламной площади, а сколько народу пройдет мимо, пока найдется покупатель!

— Они не продавцы, они «с`овечки». Им страшно, — засмеялся Юра.

— Вон он как с нами! — с тенью обиды заметила Екатерина Дмитриевна. — Молод еще так разговаривать.

— Он прав, Екатерина Дмитриевна. Нынче такие времена, что возраст уже не преимущество, если не научился делать деньги, — вновь согласилась с ним Валентина. — Нам всем надо измениться, чтобы преуспеть в нашем деле. Деньги платят за результат, а не за переживания.

Агнесса откачнулась назад вместе со спинкой стула.

— «Кто хочет только деньги, только деньги и имеет». Или не имеет. А я хочу понять. Что есть реклама? Чара, обольщение? Пока я вижу только нахальство и корысть. Поразить, перекричать, запасть в душу!

На эти слова насмешливо съузила глаза Валентина, и Екатерина Дмитриевна боязливо замерла, ожидая грозы.

— А этот ухмыляющийся мир вещей… — продолжала Агнесса. — Бедный человече! Против него — вся мощь производства, науки, даже искусства. Продать, всучить, заставить думать по-своему! Вот отчего страшно.

Валентина бессознательно уперла ладонями в бока.

— С таким настроением ты никогда ничего не продашь, дорогая, — с высоты своего роста посмотрела она. — Хорошо, давай разбираться. Человечество живет трудом своих рук, мозгов и талантов. Так? И трудится неустанно… И вот кто-то что-то открыл, произвел, придумал, нашел. Так? И что? Как об этом узнать тем, кто заинтересован? Ты не понимаешь, что такое реклама? Отвечаю. Это оповещение о результатах своей деятельности. Наглядное, быстрое, исчерпывающее. Разумеется, оно не лишено корысти и разных завитушек, потому что это реклама, а не научное сообщение. Согласна? Мы все играем на деловом поле. И ты не милостыню просишь, а делаешь клиенту заманчивое предложение для его же собственного блага. Его, его блага, поняла? Для расцвета его дела, — она повеселела от убедительности своих доказательств и рассмеялась. — Кто его, занюханного, приветит, если не мы? Кому он нужен со своими поделками? А мы его разрисуем, раскрасим, надушим и преподнесем покупателю. Так и настройся. Весело, уверенно, с улыбкой! А пока у нас в душах сомнение да нищенское заискивание — ничего не получится. Ничего! Менять себя надо, на ходу, на марше, учиться торговать и торговаться. Нас этому не учили, да делать-то нечего. Посмотри, как Якубович торгуется у себя на «Поле чудес»! Пальчики оближешь. В общем, я уверена, что с этой мелочевкой мы справимся. Так ведь, друзья мои хорошие?

— Пожалуй, — примирительно улыбнулась Агнесса. — Рекламный бизнес как часть общечеловеческой деятельности и культуры.

— Как часть информации, — загудел Юра юношеским басом. — Любой живой организм — это узел получения и обработки ежемгновенных потоков информации. Иначе он не сможет принять решение. Температура, давление, свет, звук, химия…

Валентина опять поддержала юношу.

— Юра прав. А ты, Агнесса, дорогая, будь попроще. Здесь не нужны эти высоты.

Агнесса качнула головой.

— Невозможно, Валя. Русскому человеку нельзя без высшей идеи. С чем я выхожу к людям, к жизни: с протянутой рукой или с сотрудничеством? Ты права, да, оповещение… Назойливое, бестактное, к сожалению. Но высшее выражение рекламы — это весть! Вот уровень. Да, пожалуй. Можно работать.

— Уж и весть! — хмыкнул Юра. — «Покупайте таблетки „трамтатол!“».

Агнесса улыбнулась. Зато Екатерина Дмитриевна осуждающе покачала головой.

— Для кого как, Юрочка, смотря по обстоятельствам. Если у кого ребеночек болен, и вдруг появляется лекарство… как же не весть? Еще какая благая…

При этих словах ресницы Агнессы дрогнули. Валентина, кинув на нее взгляд, ушла к себе.

Единственным, кто не принимал участия в разговоре, был Максим Петрович. Настоящей работы, ввиду отсутствия рекламных заказов, у него еще не было, он оформлял на компьютере бланки договоров и служебные письма, множил и складывал стопками на полке. Он был молчуном, но легким, таким, чье молчание никого не угнетало.

Наконец, чудо первой сделки произошло. Екатерина Дмитриевна заключила маленький договорчик на рекламку о продаже кондиционеров, всего на восемь строк общей стоимостью в двести долларов или на миллион двести тысяч рублей, считая по безбожному курсу в шесть тысяч рублей за один доллар. Вскоре у нее же случилась и вторая сделочка, не более первой, и пошло-поехало, пять мелких, но оплаченных заказов за неделю. Валентина платила двенадцать процентов от всей суммы, и этот миллион рублей, втрое превышавший пенсию, да к тому же полученный за работу, которой она нигде не училась, даже испугал женщину. С деньгами в кармане Екатерина Дмитриевна вышла из своей станции метро и прогулялась по универсаму, расположенному поблизости. Она всматривалась в сыры и колбасы, не те, что подешевле, как нынче выбирают пенсионеры, но те, которых хотелось именно ей, шедшей вдоль прилавков с мокрыми глазами. В топком унижении пенсионерства она, наконец-то, нащупала под ногами твердое дно.

Затем отличился Юра. Его удача была крупнее. Клиент сам пришел в агентство знакомиться, недоверчиво осмотрелся по сторонам, увидел чистоту, столы с телефонами, картины на стенах, пообщался с сотрудниками, послушал, как они разговаривают, и подписал договор на пятнадцать миллионов рублей с тем, чтобы его реклама выходила каждую неделю вплоть до Нового года. Речь шла об удивительном штанген-циркуле, инструменте небывалой точности, который делала бригада мастеров-золотые руки на остановившемся заводе. Он расплатился наличными и ушел, а Валентина принялась суеверно обмахивать деньгами углы и столы своего агентства.

— На счастье, на счастье…

Среди восьми человек, пришедших по объявлению, Валентине понравились двое. Виктор Селезнев, рослый красавец с почти сросшимися темными бровями, и румяная Александра, рыжекудрая девушка лет двадцати, уроженка подмосковной Тайнинки. В ней угадывалась терпеливая крестьянская сила.

Одетая в новое и модное, Валентина уверенно двигалась перед собравшимися в передних рядах конференц-зала. Она вполне усвоила себе тон хозяйки, отбросила порывы благотворительности и за свои лекции тоже брала деньги, не облагаемые налогом, сорок долларов с человека.

— Познакомимся, господа, меня зовут Валентина Сергеевна. Я генеральный директор рекламного агентства «Каскад». Мы продаем рекламные площади для газеты «Городская новь». От некрасивого слова «агент» мы отказались, наши сотрудники величаются «советниками». Итак.

Это был первый набор со стороны, просто по газетному объявлению в «Городской нови». Валентине хотелось проверить привлекательность подобных приглашений, а заодно и отдачу от газеты, на которую они трудились. Сработало удовлетворительно.

— В деловой Москве, — продолжала она, — помещаются почти миллион различных фирм. Целое море. Ваша задача — научиться в нем плавать и ловить свое счастье, — она ободряюще улыбнулась. — Совет первый: прежде чем набрать номер телефона, улыбнитесь и весь разговор ведите приветливо, с напором, сразу настаивая на общении именно с директором или президентом, потому что на этом уровне дела решаются сразу и почти всегда положительно, тогда как на всех остальных просто болтают.

Шурочка, Александра, смотрела на нее во все глаза. Ах, как соскучилась она по таким платьям, туфлям на узорном каблуке, по дорогой, и поэтому чуть заметной косметике! А шарфик с кистями!.. Вокруг уныние и безнадежность, а здесь бодрость и ни тени сомнения! Шурочка окончила книготорговый техникум, постояла за прилавком в Мытищах, но бросила и вернулась к семейному делу, выращиванию на продажу цветов и овощей. Сейчас, когда остался позади огородный сезон, она решила пойти на заработки.

Слушали внимательно, Валентина могла быть довольной. По лицам, глазам, по обносившейся одежде угадывались люди, давно потерявшие работу, отчаявшиеся и разочаровавшиеся.

— Совет второй: на переговорах умейте настроить и направить внимание клиента в нужное русло, к договору, к оплате. Войдя в кабинет, найдите, что похвалить: убранство, вид из окна, хоть стул, на котором сидите! Ах, мол, как удобно и приятно у вас!

Все засмеялись.

— Хвалите, хвалите, — с оживлением повторила она, — время трудное, у всех голод на ласку. Но не пережимайте, спрашивайте о его фирме, слушайте, кивайте. Директора обожают свои предприятия, они готовы выложить нам все свои проблемы, которые с готовностью решим мы, люди из рекламы. И вообще, имейте ввиду, что человек постоянно колеблется от уверенности к неуверенности, и неощутимо ищет опору. На это и ловите. Советуйте, настораживайте.

Скрестив на груди руки, Виктор смотрел на Валентину. Что за бред несет эта красавица? При чем тут дешевые ужимки? Разве так делаются деньги? И кто она, эта женщина? Обворожительная хищница рекламного бизнеса или вдохновенная весталка от рекламы? Чуткое артистическое ухо улавливало все переливы нежности, вкрадчивости, твердости, все недомолвки и умолчания. «Паузы не удаются», — улыбнулся он. Кто же она? Вот если бы с ней сойтись — о деньгах можно не беспокоиться… А деньгами здесь определенно пахнет.

— Ваши прошлые беды позади, — успокоительно журчали ласковые слова, — теперь все зависит от вас самих. Через три недели вы себя не узнаете, а через три месяца клиенты сами будут умолять вас принять от них деньги! Не верите? Напрасно. Вопросы есть?

— Есть, — негромко произнес Виктор. — Сколько можно иметь в месяц?

— Сколько заработаете, все в ваших руках.

Виктор добавил металла в голос.

— Точнее?

Валентина улыбнулась. Хорош! Побольше бы таких, жадных, агрессивных! Уж этот вытрясет из клиента всю душу вместе с деньгами!

— Точнее? — повторила она. — Две штуки баксов годится?

Серые глаза ее посмотрели весело и вызывающе.

— Годится, — усмехнулся он, давая понять, что оценил ее переход на современный молодежный язык.

Шурочка недоуменно похлопала ресницами.

— А зарплата у меня какая будет? — спросила она.

— Зарплата? — в тон ей ответила Валентина. — Никакой. Двенадцать процентов от суммы договора. В других агентствах дают семь-восемь процентов, решайте сами.

И в заключение добавила небрежно, раз и навсегда убирая пустые мечтания и недомолвки.

— Господа! Должна вас предупредить: не нравится — никто не держит, выбор у нас есть всегда. Надеюсь, это понятно. До завтра.

После ее ухода восемь человек медленно спустились по лестнице.

— Какое впечатление? какие мысли? — поинтересовался кто-то.

— Мягко стелет, да жестко спать…

— Дураков ищут.

— Надо попробовать, — Виктор задумчиво шагнул в вестибюль. — Не пропадать же деньгам.

— Конечно, — поддержала Шурочка. — Нам же сказали, что можно много заработать.

— Туфта все это. На работу не оформляют, стаж не начисляют, ни за что не отвечают. А вдруг не получится? Кто оплатит потерянное время?

— Риск невелик. Все к лучшему, никаких следов, — почему-то рассудил Виктор.

На следующий день в конференц-зал пришли только Шурочка и Виктор Селезнев.

— Вот и славно. Вас-то я и заприметила, — добродушно встретила их Валентина. — Пойдемте.

Она привела их в общую комнату.

— Знакомьтесь, это наши новые сотрудники. Виктор…

— …Селезнев. Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете, — представился он.

— … и Александра, Шурочка.

— Здравствуйте, — вежливо сказала та.

— Садитесь за свободные столы и слушайте, как разговаривают по телефону наши советники. Каждый из них уже нащупал свою нишу, ищите и вы. На столичном рекламном рынке для «Городской нови» могут одновременно топтаться хоть сто человек, и все будут сыты.

Виктор сел подальше от компьютера, позади Агнессы. Шурочка опустилась возле телефона между Юрой и Екатериной Дмитриевной. Посмотрев на списки телефонов на их столах, Шурочка осторожно поднялась и на цыпочках прошла в кабинет.

— Валентина Сергеевна, а где взять такие списки?

Та мягко улыбнулась.

— Нигде. Базу данных, то-есть названия фирм и номера телефонов, каждый находит, где может. Хоть в газете Экстра-М, вон на полке. Там же ознакомьтесь с бланками договоров, поучитесь их заполнять. Все будет хорошо, сейчас самый рекламный сезон.

— Я все должна делать сама? — на шурочкином лице отразилось недоумение.

Валентина посмотрела на нее с интересом.

— А как же, дитя мое? В том-то и прелесть нашей работы.

Двигая плечами, Шурочка вышла.

Виктор тоже поднялся с места, прошелся по мягкому ковровому полу.

— Ну и как здесь с доходами? — приглушенно спросил он, обращаясь больше к мужчинам, к Юре. — В самом деле, две тысячи баксов?

Юра рассмеялся.

— Теоретически, если крупно повезет. Но триста, пятьсот — достижимо.

— Не густо.

— А ты как думал?

— Это уже неважно.

— Мы — пролетарии от рекламы, — Юра поднял руки и сладостно потянулся, рывочками в каждую сторону. — Весь день на телефоне или в поездке, или на переговорах.

Виктор посмотрел на него с усмешкой.

— Согласно древне-римскому праву, пролетарии — это люди, живущие за счет государства, и не способные ни к чему, кроме воспроизведения себе подобных.

— Гм… — Юра не нашелся с ответом.

Виктор подошел к окну, дернул за шнурок и жалюзи разошлись, как занавес. Дернул на соседний шнурок, планки сошлись вновь. Екатерина Дмитриевна приветливо посмотрела на него.

— Вы — ученый, Виктор?

— Я драматический артист театра «Белая звезда». Временно не у дел.

— Очень приятно. Здесь собралось прекрасное общество. Агнесса у нас художник, я кандидат наук, Юра готовится в МГУ. Только в сложное историческое время можно очутиться в такой компании.

— В сталинской тюрьме вообще академики сидели, — пренебрежительно пожал плечами Виктор.

— Ну, при чем тут, — смутилась пенсионерка. — Сейчас все по-другому, все можно, достижимо, — зуд назидания не давал ей покоя. — Хочешь, иди в бизнес, хочешь…

— … не иди в бизнес, — продолжил, смеясь, Юра.

Она тоже засмеялась, но мысль свою не упустила.

— Сейчас время очень сложное, но исторически, повторяю, очень интересное. Вы — человек молодой, умный, у вас дело пойдет, сразу видно.

— А я и не сомневаюсь, конечно, пойдет, — разумеющимся тоном ответил Виктор, — как у любого мыслящего человека. Как у того мудреца из старой притчи на новый лад.

— Какой притчи? Расскажите.

Виктор обвел взглядом «зрительный зал».

— Всем интересно? — это было бы его входным билетом.

Все смотрели на него.

— Давай, давай, слушаем.

Он вновь прошелся по серому ковровому покрытию, сложил на груди руки и полуприсел на свой стол. С черной косичкой на затылке, в ботинках с металлическими шпорами и красной рубашке он напоминал пирата из американского фильма.

— Значит, так. Жил-был один мыслитель. Погруженный в глубокие думы, далекий от земной суеты, жил он в своей лачуге с семьей бедно и скудно. Окружающие уважали его за ум, за безусловную честность, но за его спиной пожимали плечами и стучали пальцем по лбу. Жена его без конца корила мужа за нищету, в которой росли их дети. Наконец, ему это надоело.

— Хорошо, — сказал он. — В течение пяти лет я займусь тем, что вы называете «делом» и покажу всем, что живу так не потому, что ни к чему не способен, а потому, что мне безразличны ваши игрушки.

Сказано-сделано. Весь огромный, искушенный в размышлениях ум он развернул в сторону какого-то «бизнеса», отследил все связи, причины и следствия, нашел людей… Дело расцвело, семья разбогатела, соотечественники избрали его почетным гражданином. Прошло пять лет. Во главе семейного предприятия встали подросшие сыновья, а сам мудрец, верный слову, вернулся к уединенным занятиям в тишине собственной библиотеки в глубине сада, убедившись, как просты и мелки дела земные в сравнении с высоким строем его дум. Вот такая притча.

Виктор умолк, наслаждаясь впечатлением. Достал сигарету, постучал ею о пачку, нашарил в кармане зажигалку.

— Хорошая притча, — проговорила Екатерина Дмитриевна. — Как раз для нашего времени. Но тогда-то, наверное, легче было.

— Почему? Пулеметов не было? — рассмеялся Юра.

Екатерина Дмитриевна, не обижаясь, махнула рукой. Виктор с улыбкой наблюдал за ними.

— Свое «дело» раскрутить всегда нелегко, — продолжал Юра. — Для этого нужна смелость, самодостаточность, умение находить независимые решения.

— Наверное. Молодые сейчас всегда правы, — согласилась Екатерина Дмитриевна, чтобы не вступать в новые споры.

Неожиданно для всех подала голосок и рыженькая красотка Шурочка, сидевшая за Юрой.

— Молодец какой, мужчина этот. И свое доказал, и рот всем заткнул! — робея, отозвалась она. — Интересно, что у него в саду росло?

Юра оглянулся на нее и больше уже не отворачивался, развернув стул боком между их столами.

— Какие еще соображения? Кому еще понравился наш герой? — вопросил польщенный успехом Виктор.

— Трудно сказать, — мягко улыбнулась Агнесса. — Никто никогда не узнает, что потеряло человечество за те пять лет, что ум мыслителя занимал себя бизнесом.

Максим Петрович взглянул на нее и молча кивнул головой.

— Браво! — вскричал рассказчик и похлопал в ладоши. — Такого я еще не слыхал, вы первая. Какие еще мнения?

Мнений не было.

И тут Валентина, слушавшая его из своего кабинета, вышла из-за стола и прислонилась к дверному косяку, скрестив на груди руки. Виктор невольно окинул ее с ног до головы и снова поразился ее статному властному облику.

— Удивительно не то, что ему все удалось, а то, что он смог уйти, — заговорила она, привычно размышляя над словами. — Невозможно оборвать процветающий бизнес, бросить, передать в другие руки. Успешный бизнес становится смыслом жизни, верно? Вы и сами знаете это, у большинства уже были прекрасные договора и хорошие деньги. Ведь так, друзья мои?

— Так, Валечка, так, — поддержала Екатерина Дмитриевна.

— Тоже необычное замечание, — проговорил Виктор, глядя ей в глаза.

Валентина молча повернулась к нему спиной, скрылась в кабинете, подкрасилась и уехала на встречу с очередным клиентом.

Виктор тоже направился к двери.

— Покурить никто не хочет?

Желающих не нашлось. Он вышел в коридор.

Екатерина Дмитриевна обернулась к Агнессе.

— Вот и второй философ появился, подстать вам, Агнесса.

Улыбнувшись в ответ, Агнесса сдвинула цветную полоску на своих бумагах и набрала телефонный номер. Зато недоуменно выпрямилась Шурочка. Как это? Разве не с нею пришел Виктор, разве не она самая молодая и красивая в комнате? Все права у нее, Александры, при чем тут какая-то Агнесса?

В коридоре Виктор прошелся из конца в конец мимо открытых и закрытых дверей, прочитал вывески, сунул голову в пустой конферец-зал, вернулся и вдруг заметил темную лестницу без перил, ведущую вниз. Он стал спускаться. На нижнем этаже было полутемно, отдаленно светлел выход в вестибюль, тупичок был захламлен и запущен, в торце его тускло отсвечивала железная дверь. Под лестничным уклоном он различил табурет и множество окурков. Понятно. Он опустился на табурет, чиркнул зажигалкой, но тут же пригасил ее.

Потому что в это время из вестибюля по коридору послышались шаги. И какие! Виктор замер. Будто сторожевой пес, он вытянул шею, потом неслышно отступил в полную темноту. Он слишком хорошо разбирался в походке, чтобы не принять эти меры. Еще в школе он мог идти за человеком, вживаясь в особенности его шарканий, покачиваний, подскакиваний, и в училище, и в театре не было равных ему по выразительной поступи его героев. Походка приближающегося человека говорила о тюрьме, о веском положении, авторитете того, кому принадлежала!

Человек прошел мимо него к запертой двери и тихонько постучал. Тук, тук-тук.

— Открой, это Грач!

Дверь отворилась. Мужчина взял или отдал нечто заранее приготовленное, и отправился обратно к выходу.

Виктор стоял неподвижно. Как только незнакомец пересек вестибюль, он покинул свое убежище и помчался по коридору. Едва хлопнула входная дверь, Виктор очутился у окна. Мужчина как раз огибал клумбу прежде чем свернуть направо в переулок. Глаза его, прищуренные, «восточно-русские», скользнули по фасаду. Виктор отпрянул.

Впустую работала пока одна Агнесса. Но это не угнетало ее. Представив однажды напряженную работу земного человечества и свое место в ней, она нашла свое осознание, и это изменило ее голос на легкий и приязненный.

— Добрый день. Газета «Городская новь» рада приветствовать вас… — повторяла она.

И вдруг…

— Приезжайте, это интересно. Можете напечатать к юбилею Москвы статью о нашем Управлении?

— Какой объем вас интересует?

— Полстраницы.

Агнесса едва не ахнула. Полстраницы! Но статья, да заказная… как это согласуется с журналистской этикой? Допустимо ли это? Она пошла к Валентине. Та посмотрела на нее, как на сумасшедшую.

— Езжай, не раздумывая! Пять тысяч долларов! Я сделаю все, чтобы статья увидела свет!

— Но если они, допустим, отравляют реку своими отходами, а мы их расхваливаем…?

— Агнесса, прекрати! — Валентина потеряла терпение. — Если строители хотят отрапортовать Москве о своих успехах за восемьсот пятьдесят лет — это их право! Тем более за деньги! Езжай сейчас же, пока зовут. Если будут сложности, позвони мне сюда или на мобильный. Удачи!

Волнуясь, Агнесса взяла с полки бланки договоров, калькулятор, листок с ценами на рекламу — прайс, как почему-то называли его, и закрыла за собой дверь. Спустилась в вестибюль, вышла, обогнула круглую, заросшую травой, клумбу и по левой стороне переулка вдоль бетонного забора направилась к перекрестку. Ранне-сентябрьская жара сменилась прохладой, дул встречный ветер, дождевые тучи темнели над крышами домов.

Агнесса шел двадцать шестой год. Стройная, с прекрасным выражением лица, «породой», столь редкостной в наше время, она без слов располагала к себе, а речь и улыбка лишь дополняли прекрасное впечатление. Выпускница Строгановки, она считалась знатоком старинного народного костюма, умела шить и расшивать узорами, бисером, речным жемчугом, знала ручное ткачество и крашение, но, главное, в поездках по Руси и в архивах она собрала подлинные образцы и могла воссоздавать женские «справы» разных областей — сарафаны, рубахи, паневы, душегреи. Научная ценность этих работ привлекла внимание «Народного музея», где Агнесса была своим человеком, и который изредка покупал ее изделия. Деньги были скудные и почти не оправдывали ни сил, ни времени. Мало кто мог заметить грусть в глазах молодой женщины. Ребенок Агнессы был тяжело болен, и в облике ее уже проступала покорная горестная складка.

В метро было немноголюдно. Возле нее сидела молодая мама с дочкой и тихонько читала сказку «Кошкин дом». Внезапно в вагоне погас свет. Женщина замолчала.

— Мама, — спросила девочка, — а кошки видят в темноте?

— Видят.

— А читать могут?

Агнесса рассмеялась. С теплой душой поднялась наверх.

Управление, куда она приехала, помещалось в самом центре Москвы, в Большом Златоустинском переулке. Вход был отделан мрамором, внутри помещения, переделанного из старого жилого дома, все отвечало взыскательной художественности. На стенах широкого коридора висели живописные «портреты» церквей, зданий, мостов, инженерных сооружений, возведенных строителями этого Управления. Все говорило о том, что дела здесь идут неплохо, что здесь ценят хорошую работу и понимают свой вклад в московское градостроительство.

В кабинете начальника Управления, куда Агнессу провела молодая, деловая до кончиков пальцев, женщина-секретарь, сидели трое мужчин. Двое из них разместились в ближнем конце длинного стола для совещаний, из-за другого, дальнего директорского стола, поставленного поперек этого длинного, поднялся навстречу ей сам начальник. Все мужчины были крепкими, загорелыми и веселыми. Их смех она услышала еще в коридоре. Газета «Городская новь» лежала перед ними.

— Располагайтесь, — пригласил начальник. — Чай, кофе?

— Чай, — она свободно опустилась на массивный деревянный стул.

Он кивнул с одобрением.

— Мы рассмотрели предложение вашей газеты и решили не скромничать, — напористо заговорил директор. — Наши строители потрудились для столицы, как мало кто в городе. Слышали про кольцевую автодорогу? Мировой уровень строительства! А мосты! А Манежная площадь! Вот и пусть знает Москва своих героев. Вот они сидят перед вами. Берите у них интервью хоть сейчас и сразу печатайте.

Агнесса отставила чашку.

— Следует прояснить одну неточность. Я не журналистка, и здесь для того, чтобы подписать с вами договор. Журналист придет к вам только после оплаты суммы договора, — она развела руками. — Такой порядок. Какой объем вам подойдет?

Мужчины весело переглянулись.

— Не вышло, Иваныч, газета хитрее нас.

Агнесса молча смотрела на них. Неужели эти веселые люди, работяги-герои, хотели обвести ее вокруг пальца? Неужели они рассчитывали на бесплатную публикацию?

— Не расстраивайтесь, они шутят, — успокоил ее начальник. — Привыкли, понимаешь… Сколько стоит вся страница?

— Десять тысяч долларов.

Они снова переглянулись, быстро и деловито поговорили между собой, не переставая смеяться, и вновь обратились к ней.

— Заполняйте договор. Но, чур, это будет наша страница, с фотографиями и биографиями лучших людей, с поздравлением и обращением к руководству, правительству. Договорились? Гулять, так гулять! Через год сдадим кольцевую дорогу, лучшую в стране, тогда опять приходите. Да! — он отодвинул ящик стола и бросил ей синюю тонкую книжечку. — Это телефоны всех подразделений нашего Управления. Звоните и предлагайте такие статьи всем от моего имени, пусть не жадничают, юбилей города не каждый день бывает.

Он подписал оба экземпляра договора, привстал и протянул ей крепкую руку.

— Печать в бухгалтерии. Всего наилучшего. Рад был познакомиться.

В агентство Агнесса вернулась бледная от волнения, отдала договор и уехала домой. На следующий день по факсу пришла платежка, к концу недели на счет в банке поступили деньги, шестьдесят миллионов рублей. Двенадцать процентов из них Агнесса получила на руки, семь миллионов рублей или более тысячи долларов.

Валентина могла торжествовать. «Процесс пошел».

В этом сентябре «День города» праздновался вместе с 850-летием Москвы. Праздник собрал на улицах невиданные тысячи народа. Такого давно не было. Еще бы! Шествия, представления, клоунады, сувениры, хлопушки, мороженое, напитки, гуляния, катание тройках, на воздушных шарах, даже лазерное шоу на Воробьевых горах — было на что посмотреть за порогом своего дома!

Агнесса пришла к Манежной площади с ребенком. Данюшка сидел в коляске, пока они пробирались в центр города, потом слез и пошел пешком. Строители сдали свой подарок в последнюю минуту, зато теперь это место оказалось самым желанным островком Москвы. Весь город устремился к затейливым лесенкам, переходам, фонтанам, к «речке», из которой поднялись бронзовые сказочные герои и четверка лошадей, вставшая на дыбы. Самую доступную из фигур, «Старика с золотой рыбкой», стоящей на расстоянии прыжка от берега, сразу освоила детвора, и можно было предположить, что под ласками их ладошек от рыбкиной позолоты скоро не останется и следа. И все это под стенами седого Кремля, невозмущаемая древность которого, казалось, не допускала животрепещущего соседства, но, допустив, стала еще внушительнее с этой новой точки обзора.

Держась за ее руку, Данюшка шел в толпе. Мальчику исполнилось три года, он был умный и вдумчивый ребенок, но бледный и тихий, как стебелек. Гуляя с ним, Агнесса катила перед собой пустую коляску. Молодежные ватаги с песнями бродили по саду, сидели в обнимку на скамейках, толкались у большого телевизионного экрана с оглушительными выступлениями «звезд». На их головах светились цветные обручи, антенны, очки, носы. Народу было много, горожане, чистая молодая публика, никак не толпа.

Они остановились возле «золотой рыбки».

— Он как поймал ее, на червяка? — спросил Данюшка.

— Неводом. Помнишь?

— А мы с дедушкой ловили на червяка.

— А кого вы ловили, помнишь?

— Ратанов. И карасей.

— Молодец.

— Сколько нужно червяков, чтобы поймать кита?

Вокруг засмеялись. Мальчик смутился и потянул мать за руку.

— Пойдем.

В это время случайно или для потехи кто-то, не очень трезвый, прыгнул в «речку». Отрезвев в потоке, стал взбираться к перильцам, ловкий, мокрый до нитки, в чистой белой майке. Агнесса молча смотрела на загорелые молодые плечи, сильные руки.

— Куртка где? Где моя куртка? — кричал он.

Но куртка исчезла. С узорных перил свешивались сотни смеющихся лиц, а он все искал свою куртку.

— Хоть документы отдайте, черти, — взывал он.

Агнесса отвернулась.

— Пойдем на Красную площадь.

Но вход на площадь был перекрыт милицией. Там начинался концерт Лючано Паваротти, и пускали только по пригласительным билетам. Небо темнело, на башнях горели рубиновые звезды.

— Не устал, сынок? Садись, поехали домой.

Ребенок сел в коляску. В плеске веселой толпы они потихоньку направились к Охотному ряду.

Тверская улица была широка и полна гуляющих. Люди двигались вверх и вниз, пели, останавливались возле пляшущих и плясали тоже. Молодые отцы несли детей на плечах. Под ногами гремели пластиковые бутылки, сплюснутые баночки из-под напитков, время от времени взрывались хлопушки.

Постояв на необычно свободной от машин Тверской, Агнесса вспомнила праздник Победы.

В то солнечное утро, девятого мая 1995 года, Тверская была также пуста и широка, люди шли в одну сторону, к Садовому кольцу и дальше, дальше. Они с отцом спешили туда же. Георгий Георгиевич чуть прихрамывал, после ликвидации чернобыльской аварии что-то началось у него с сосудами на ногах, но двигался быстро. По главной улице столицы должны были пройти ветераны, те, кто не согласился с развалом великой родины, за которую они проливали кровь, не согласился с обнищанием народа-победителя, те, кто отверг показуху официальных торжеств.

— Идут, идут! — закричали вокруг.

То, что они увидели, было незабываемо.

Вдали, от Белорусского вокзала по улице от тротуара до тротуара двигалась темная громада с широким золотым блеском.

Народ побежал навстречу.

… Они шли под боевыми знаменами, с военным оркестром впереди, плечом к плечу, блистая орденами, пожилые седые люди в военной форме разных родов войск, шли небыстро и неостановимо, военачальники, рядовые, тысячи мужчин и женщин, ряд за рядом, сотни шеренг.

Народ ликовал.

— Слава победителям! Да здравствует Советский Союз! Генералу Вареникову слава!

Словно деревенские дети за оркестром, бежали москвичи по обеим сторонам, всматриваясь в лица. Было жарко, солнце, принудительно лишенное облаков, светило немилосердно, позади колонны медленно двигались белые машины скорой помощи.

— И твой дед мог быть среди них, — сказал тогда Георгий Георгиевич, вытирая слезы…

Да, и ее дед, Георгий Щербатов, рядовой штрафного батальона, раненый в грудь и до конца дней своих носивший осколок вражеского железа, мог с полным правом пройти по главной улице своей Родины с высоко поднятой головой…

Оглядываясь на рубиновые звезды, Агнесса тихонько катила коляску к Китай-городу, на Солянку. И другие, более ранние события прошлых лет, на той же Тверской, всплыли в памяти.

1991 год. Потеря денег, когда разом исчезли кровные трудовые сбережения их семьи, стала болезненным испытанием, словно исчезла подушка безопасности, смягчавшая неизбежные потрясения и крутые жизненные повороты. Но самым страшным стало прозрение людей во вдруг открывшейся бездне неопределенности и беззащитности. Это напоминало потрясение христианского человечества после открытий Николая Коперника, когда вместо уверенности, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров, людей пригнуло понимание затерянности Земли в необъятных просторах Космоса.

Пришлось подрабатывать. В 1993 году она, выпускница Строгановки, зарабатывала шитьем. В магазине Трехгорки продавались дешевые военно-пятнистые лоскуты, из которых получались многокарманные охотничьи жилеты. Деньги были скромными и трудными. Однажды, увидев у кассы сумму в 200 000 рублей, Агнесса передернула плечами от отвращения: если то, «ради чего»… противно.

В начале октября 1993 случилась та заварушка. По пути в Трехгорку, дорожка куда вела мимо Белого Дома, она словно попала на фронт. На подступах было темно от войск. Серое, зеленое. Автоматы, каски, машины, частая пружинная проволока заграждения, узкая щель в ней для входа и выхода. Жалкие баррикады напоминали свалку металлолома, чернели потухшие с ночи костры, валялись грязные чашки, куски хлеба, сидели чумазые, бессонные люди, похожие на туристов, некрасивый злобный люд. Особенно безобразны были женщины. Кровавые знамена, надписи «Смерть жидам». «Ужасно, — она качнула головой, — конечно, гмыкающий Ельцин — пакость, но и это… не то». Боевик в стоящем автобусе потянулся стряхнуть пепел в окно, и вдруг обрисовалась вся его заданность в этой зеленой железке и всей ситуации.

На другой день началось. Радио «Свобода», Би-Би-Си вели беспрерывные показы, а у нас, по обыкновению, царствовало молчание. Потом показали по ТВ боевиков на первом этаже Останкино, похожих на кадры из «Звездных войн», рыло вездехода в разбитой стеклянной стене. По зову беспокойства Агнесса поехала в центр. В вагоны метро тесно набились молодые люди, вниз по Тверской двигалась уже молодая толпа. Оказывается, Гайдар призвал готовых, но безоружных граждан к сопротивлению. «Отечество в опасности!» Шли весело, из окон и балконов дурашливо кричали девчонки. На Агнессу оглядывались, кто-то заговорил.

У Моссовета уродливо дыбились «баррикады». Трибуна, флаг, дурачок-Гдлян на помосте, веселая отмашка «Ельцин! Ельцин! Ельцин! Россия!». Все были настроены на драчку, ощущалась молодая эротика и стремление получить ее в акте драки. И вера, вера в истукана Ельцина!

На Красную площадь протискивались сквозь такой же металлолом в Историческом проезде. У Спасских ворот, на всей площади было необычно темно. Под часами, родными с детства, у недремлющей надежи-башни, словно возле матери, теснился народ. Курили. Пьяных не было. По головам пробегал прожектор. Разговаривали, слушали приемник о битве у телецентра. Вот появилась женщина оттуда, ее слова о трассирующих пулях, о ползании на коленях. Зачем она была там? Зачем здесь? А я зачем? — подумалось Агнессе.

Полночь. Бой часов. Ясно, холодно, далекая-далекая полная луна. Гайдар призвал бдить всю ночь. Агнесса поехала домой.

Наутро телецентр был освобожден, все правители поддержали Ельцина, а в Белом доме заперлись депутаты во главе с Руцким и Хазбулатовым. Поначалу их наказали отключением воды и света, отчего в зале заседаний замелькали свечи. Потом прошел слух о предстоящем штурме Белого дома. Ужасно. И она поехала, чтобы не сидеть в квартире и вообще не сидеть. Мимо станций «Баррикадная» и «Улица 1905 года» поезда пролетали на скорости, по платформам спешли крепкие люди в бронежилетах и касках. Шли толпой по Грузинскому валу. Пришли. И впервые в жизни увидели цепи автоматчиков в касках, шлемах, бронежилетах, услыхали щелчки винтовок, очереди из автоматов, бухание дальних орудий. Белый Дом был близко, флаг-триколор и красные флаги пестрели под солнцем.

— Вы находитесь в зоне обстрела, опасно для жизни. Просьба разойтись, — разносился голос из мегафона. — Вы находитесь в зоне обстрела…

Но куда! Народ ни о чем не думал. По Белому дому уже лупили из БТРов, видны были кучные светлые взрывы на самом здании. Острое удовольствие владело всеми, все было полно наслаждения: каски, автоматы, бронежилеты, цепи военных, автобусы, кайф от взрывов, выстрелов, от грохота проезжающих БТР. На этот раз толпа оказалась разношерстная, за-Ельцин и противо-Ельцин, много пьяных и праздных, женщины за 40 лет. Были и молодые, хорошие, были и другие, будто червивые, с гнильцой, не такие спелые и чистые, как вчера на Красной площади.

— Разойдитесь! — кричал ОМОН.

Молодой мужик истерически распахнул руки.

— Стреляй, гад! Меня в Афгане не убили, стреляй в меня!

ОМОН, двое, ударили его по спине прикладом автомата, ловко нагнули, избили. Агнесса впервые видела такое. После этого ОМОН стал наступать, теснить толпу подальше, вглубь улицы.

— Очистить площадь!

Огрызаясь, отходили. Два невысоких автоматчика увлеклись, далеко прошли в толпе.

— Вы, это, от своих-то не отрывайтесь… — негромко сказал кто-то, и те опомнились, дождались товарищей.

Грохот, грохот орудий, и вот загорелся Белый Дом. Сквозь дым заалели красные флаги на балконах, появились новые, повыше, но под общим полосатым. Балдеж, балдеж разливался над всеми участниками, жадность зрелищ, в которых тонет смысл, и всегда так, начиная с Французской революции. Теплое ясное солнышко равнодушно смотрело сверху, как будто небу земли не жаль.

Какая-то женщина громко говорила-ругалась «за Ельцина».

— Вот он мужик, а вы бездельники и пьяницы.

Ей возражали, и она была довольна общим вниманием. Иностранный корреспондент лопотал что-то переводчице, к нему злобно подскочили.

— Возьмите себе этого Ельцина, вам он нравится.

И вновь выкрики.

— Ельцин — жидовская диктатура, вон она, с автоматами.

Начался пожар, черные клубы из Белого Дома.

— Теперь все. Задохнутся и выйдут, — с тем же удовольствием раздалось в толпе.

Тяжкие выстрелы, сухие хлопки снайперов, группы беседующих, пьяные. Жуют батоны, один купил пряник величиной с тарелку и ел его из коробки, кусками. Бойцовые, агрессивные, полные черного огня, стареющие бабы запели:

— Вставай, страна огромная…

Агнесса посмотрела на них.

— Женщины, не подначивайте. Мы с вами на войну не пойдем.

— Иди-иди… молодая, — но перестали.

День веско перевалился за середину, когда Агнесса сказала себе «хватит» и повернула прочь, к метро «Беговая», вдоль улицы, к мосту. Навстречу плотно двигался оживленный народ. Шли уже с работы, радостные, любопытные, точно дети. Белый Дом тонул в дыму и был хорошо виден. На всех лицах держалось ожидаемое удовольствие, то самое, каким крепко надышалась за четыре часа она сама: каски, бронежилеты, стрельба, огонь и дым над Белым Домом.

Прошло несколько дней. Белый Дом стал черным, весь в копоти. Мятежники сели в Лефортовскую тюрьму. Говорили, там прекрасная библиотека. Хазбулатову полезно было пройти через это, а Руцкого не вразумишь, узкий ограниченный мужичок.

… Праздничный салют застал их почти у самого дома. Остановившись, они стали смотреть на пышные огни в темнеющем небе.

После праздников Валентина решила наладить регулярный набор сотрудников. Сама она уже никому не звонила, дела пошли хорошо, из чего следовал простой вывод, что руководитель обязан знать все тонкости своего дела, но заниматься исключительно общими задачами, которые кроме него не решит никто. Сюда входили и необходимость следить за бизнес-обстановкой вокруг рекламы, и освоение новых направлений, к примеру, сбор рекламы в цветные журналы, но, пожалуй, главнейшим было внимание к внутренней среде агентства, к сотрудникам, их взаимоотношениям, а также к способам поощрения и наказания. Собранные в пучок, эти задачи получили порядковые номера по значимости, всего не больше десяти, и постоянно находились в поле ее внимания. И такая вполне рутинная работа принесла богатые плоды, прибыль заструилась на-удивление бойко. «Дело» расцветало, как у того мудреца. Свободная от черновых обзвонов, она посещала редакции газет и журналов, АРА (ассоциацию рекламных агентств), знакомилась, выведывала чужие рекламные идеи и секреты, много читала и готовилась к собственным лекциям в конференц-зале в сопровождении лучших рекламных продуктов в виде слоганов, плакатов, роликов. В серых глазах ее появились проницательность и оценка каждого, стоящего перед нею на расстоянии вытянутой руки, свойственные представителям крупного бизнеса.

По ее просьбе удрученный нехватками директор НИИ сдал ей и вторую комнату, большую и светлую, напротив, в том же коридоре. Там уже грохотали молотки.

Но вначале Валентина пригласила к себе Агнессу. Как хозяйку дома, ее задевала вежливая независимость сотрудницы, ей хотелось как-то приструнить, связать ее, «иметь на посылках» эту потомственную «голубую кровь».

Та вошла спокойная, с мягким излучением в глазах.

— Прикрой дверь, садись. Как твои дела? Как малыш?

— Спасибо, все хорошо.

Валентина помолчала, потом сказала проникновенно.

— Я хочу тебе помочь, Агнесса, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Надеюсь на взаимное понимание. Тебе известно, что дела наши (тьфу-тьфу-тьфу) на подъеме. Агентство расширяется. Скоро придут новые люди, с ними нужно будет работать, вводить в курс дела. Короче, нужен менеджер. Я даю тебе семьсот долларов зарплаты. Согласна?

Агнесса ответила не сразу.

— Это предполагает ежедневное присутствие в течение полного рабочего дня? — уточнила она.

— Разумеется. Могу добавить три процента от суммы каждого договора, заключенного новичками, да плюс твои двенадцать процентов с каждой собственной сделки. Это немало, на круг до двух тысяч долларов. Соглашайся.

Это были сказочные условия, Валентина не сомневалась в успехе. Подумав, Агнесса отказалась.

— Спасибо за доверие, Валя. Очень сожалею, но вынуждена отклонить твое прекрасное предложение. Для меня это невозможно. Извини.

Она поднялась.

В глазах Валентины что-то блеснуло.

— Как знаешь, — проговорила она холодновато. — Другая бы на твоем месте остереглась с отказом. Такие предложения с неба не падают. Учти. Второго раза не бывает. Смотри, пробросаешься…

С неловкой улыбкой Агнесса пожала плечами.

— Может быть.

Осененная новой мыслью, Валентина смотрела на нее с насмешливым интересом. В глазах ее словно искрились льдистые иголочки.

— Ты никогда не будешь богатой, Агнесса, — проговорила она с удовольствием и обворожительно улыбнулась.

Агнесса встревоженно взглянула на нее и вышла.

«Ускользнула, дворяночка…», — усмехнулась Валентина.

В этот день Агнесса осталась дома. Данюшка просыпался рано, подобно всем детям не желая терять ни минуты утренней радости, и в ночной пижамке перелезал из своей кроватки к матери. Это были счастливые минуты для обоих. Так было и в этот вторник. Потом, после завтрака, они погуляли, зашли в магазин за продуктами, потом поднялись на этаж выше, к Анастасии Романовне и к матери Агнессы, Лидии Владимировне. Отца не было, он уехал в командировку. Здесь Данюшку накормили и уложили в постель, предоставив Агнессе три часа чистого времени для ее шитья.

Когда-то в доме успели произвести капитальный ремонт-перестройку, после которых вместо просторных залов получились небольшие квартирки из одной-двух комнат с кухней. «Успели» — потому что впоследствие ни о каких ремонтах уже не помышляли.

В самой маленькой комнатке у Агнессы поместилась лишь швейная машина, многострочный солидный «Зингер», и платяной шкаф. Зато был балкон. Он выходил во двор к рослому тополю, с листвой которого можно было поздороваться, протянув руку. Сейчас, в дни осени, тополь светился чистым желтым цветом, отчего в комнате мерцал золотистый свет; за это ему прощался пышный летний снегопад, устилавший балкон толстой пуховой периной. Не теряя времени, Агнесса села к машине. Притачала красные лямки к сарафану, настрочила яркие полоски на подол, потом красным и синим шелком вышила цветы у выреза и проймы и посадила в сердцевинку мелкие неровные жемчужинки. Обрывок подобного одеяния висел на стене, пришпиленный портновскими булавками прямо к обоям: эту ветхую, но подлинную справу она привезла из поездки по срединной Руси. На этом свободное время кончилось.

К вечеру они вновь погуляли, и после этого, несмотря на дневной сон, ребенка сморила усталость. Он стал капризничать, не выпуская из рук маленького автобуса, подаренного сегодня бабушкой, в покрасневших глазах появились слезы. Агнесса отнесла сопротивляющегося малыша сначала в ванную комнату, потом в постель. Уложила, укрыла, села рядышком.

— Баю-бай! Спи, глазок, спи, другой.

Мальчик успокоился.

— Мама, — сказал он. — Хочешь, я расскажу тебе сказку?

— Хочу. Сам сочинил?

— Сам. Однажды Утенок и Гусенок забрались в магазин, когда там никого не было. Побросали на пол все пакеты, разбили банки и убежали.

— Ой, как плохо сделали, — удивилась Агнесса.

— Зато интересно. Теперь твоя очередь.

Агнесса задумалась.

— Хочешь про спящую царевну?

— Нет.

— А про лягушку-путешественницу?

— Расскажи про автобус.

— Я не знаю такой сказки!

— А ты придумай!

Агнесса вздохнула, подумала и улыбнулась.

— Слушай. Жил-был на свете Маленький автобус. Вот поехал он по мосту, а мост крах! и провалился. Упал Маленький автобус в реку. А в реке жили крокодилы. Подобрался крокодил и цап его за бок! Зуб у него крах! и сломался. — Ой-ой, — закричал крокодил. — Я думал, он простой, а он железный. Не трогайте его, крокодилы!.. А Маленький автобус — тах-тах-тах — выбрался на берег и покатил домой.

Агнесса поцеловала засыпающего сына и отошла от кроватки.

На вечер у нее было намечено нечто очень важное. Именно сегодня оно должно было получиться, сейчас, в тишине квартиры. Она протерла пол влажной тряпкой, расстелила коврик и села.

Мягко светилась на тумбочке прикрытая абажуром лампа. Поблескивала в полумраке деревянная резьба книжного шкафа, бережно сохраненного с прошлого века. Многоуважаемый шкаф! Это был он. За его стеклами стояли старинные книги с дарственными надписями и пометами на пожелтевших страницах, книги друзей, дальних родственников, цвет русской мысли. Иногда в них встречались засушенные цветы и травы. Конечно, были и современные, и детские книжки. Напротив шкафа отсвечивало старинное зеркало «на семь свечей». Это означало, что при поднесении зажженой свечи в нем отражалось семь языков пламени. Оно было светлым, нисколько не помутневшим, лишь по уголкам, у скосов, разбежались черные паутинки. Сколько прекрасных лиц отразило оно на своем веку! Зеркало имело столик на четырех ножках в виде звериных лапок, покрытых когда-то позолотой. Два пейзажа и автопортрет юной Агнессы украшали стены. Тут же висел на плечиках новый, с иголочки, сарафан с жемчужинами внутри цветочков, которые она вышивала сегодня днем. Агнесса всегда вешала перед собой готовые вещи, чтобы полюбоваться на них и остыть, разлюбить, чтобы и сама работа остыла и не тянулась к ней.

Темой вечера была Валентина.

С некоторых пор Агнессу беспокоила явственная уязвимость ее перед властной хозяйкой «Каскада». Словно бы происходило вторжение в пространства души Агнессы, и она будто отступала все дальше и дальше. Стали задевать и оставлять болезненный след колкие замечания директрисы; раскрытая дверь кабинета, из которой Валентина наблюдала сотрудников, стали действовать на Агнессу, словно поток уничтожающей власти.

С этой несвободой она и решила разобраться сегодня вечером. Кто страдает, тот неправ, то-есть, тот испытывает тайное, темное, подсознательное удоволие от своих мук, с которым и предстояло поработать. Другая сторона пусть работает сама, если готова.

Когда-то давно, на первых курсах училища, ее познакомили с людьми, которые занимались йогой. Это были удивительные занятия. Кроме общеизвестных асан вроде наклона «поцелуй колено» и стойки на голове, исполнялись и другие, которые Учитель считывал, вызывая видимые только ему одному картинки; он и видел, и слышал в пространствах. В тех асанах участвовали сознание, дыхание, работа с болью в мышцах и связках, неизбежной в сложных позах. К последней фазе боль уходила, а исполнитель словно делался невесомым внутри себя. Конечно, это была подготовка к работе «в духе». Главное же место занимали беседы. Учитель, доктор психологических наук, был мужчиной средних лет, с крупной головой, темными, словно пульсирующими, глазами, в которых часто светилось горнее нездешнее выражение. Он обладал способностью летать во времени, оказываясь то в будущем, то в прошлом, и видеть события сразу на множестве уровней. То, чем делился он по возвращении, поражало вселенской связью простого и сложного, непостижимого. До сих пор Агнесса не только не смогла опровергнуть, но открывала глубже и глубже смысл услышанного ею в то время.

Но с самими людьми стали происходить перемены. Кто-то отчаянно возненавидел Учителя всеми силами души и прекратил посещения, другие грозили ему расправой, и слали возмущенные кляузы московским властям, третьи… О, это было что-то! Эти люди пали ниц перед необъятностью этого человека. Неожиданно для него самого в них словно сработало пещерное обожествление «Неизвестной Силы». Страх объял души. Советам его стали следовать с суеверным трепетом, Его советам! Лица многозначительно вытянулись, погас смех, вместе исчезла здоровая веселость и вкус к независимому размышлению. И лишь один-два человека, пользуясь присутствием высочайше-развитого существа, встали на нелегкий путь самоусовершенствования.

Не сразу спохватилась и сама Агнесса. Но едва ощутила тенета зависимости и самоуничижения, принялась вытаскивать себя из них тем же способом, каким работала на занятиях.

Так поступила и сейчас.

— Валентина, — произнесла мысленно, сидя на коврике в восточной позе. — Валентина, Валентина.

«Проблема» пришла сразу, она созрела и просилась на волю. Сильное движение началось в душе, захватило все существо, расширяясь, словно виток урагана. Незримые тиски стиснули тело, душа оказалась в каменной тьме, будто перед несокрушимой скалой.

— Валентина, Валентина… — продолжала Агнесса.

Сквозь напряжение остро проглянуло и стало расти ощущение сущности Валентины, одной, все вобравшей черты, ранящей, словно рваная жесть.

— Валентина, Валентина… — смотрела Агнесса.

Вот забилась-загорелась острейшая точка. Все нападение и присутствие Валентины и все жертвенное отступление Агнессы, словно две половинки, слились в единый вихрь, мучительный, жгучий и блаженный. Разве не так разрешаются противостояния, разве не это происходит в глубинах жизни?

— Валентина, Валентина… — в этот время дыхание мешало «работе», следовало одолевать на полузадохе.

Оно длилось, длилось.

Наконец, к светлеющим окнам, «первым петухам» все прояснилось. Умаляясь до точки, Валентина, пустая, словно рисованный человечек, стала удаляться, меньшеть, пока не пропала из виду. А собственная сущность Агнессы, глубинные основы независимости и самосохранения таинственно и цельно сомкнулись вновь.

Викентий Матвеевич вышел из квартиры и внимательно запер за собой дверь. Сегодня он покидал дом во второй раз. Он уже пробежал поутру свои пять километров вокруг прудов, размялся на снарядах школьного стадиона в двух шагах от их сквера, вернулся, приготовил завтрак девочкам и Валентине, всех проводил и теперь отправился за покупками. В просторный холл на их этаже выходили три двери, одна из которых была опечатана. Там еще недавно проживала одинокая старушка, за которой ухаживали девочки, но летом она умерла. По словам Валентины, эту квартиру Розалия, ее подруга и председатель кооператива, могла бы устроить для них по окончании полугодового срока. «Хорошо бы, — думал Викентий Матвеевич, — хорошо бы так получилось. Не дай бог оказаться на старости лет в моем положении. Конечно, я ни в чем не нуждаюсь и нужен семье, но девочки растут, а квартира так невелика».

Внизу на крыльце ему повстречалась другая соседка по этажу, Анна Стахиевна, моложавая женщина-врач. Она переехала всего года три назад, уже после смерти его жены. Сын ее жил отдельно, своей семьей, а она работала в больнице. Милая приятная женщина, к тому же доктор, это всегда удобно. У нее тоже случилась беда, умерла ее болонка, но сын купил ей точно такую же, белую, звонкую, словно ту же самую.

Соседи поздоровались.

— Хорошо погуляли? — спросил он.

— Не спрашивайте, Викентий Матвеевич! Эти большие собаки прохода нам не дают, все норовят обидеть маленьких. Ходим, прячемся, будто краденые. Скажите на милость, зачем держать в квартирах таких волкодавов, а?

— Для охраны, — засмеялся он. — На улице небезопасно стало. Шалят, — и довольный старинным словом, он придержал для нее дверь и тихонько отпустил, чтобы она закрылась сама. Железную дверь с кодовым замком им поставили всего несколько недель назад.

После беседы с симпатичной женщиной Викентий Матвеевич зашагал легко и бодро. Он сам следил за своим здоровьем. Смерть жены, потом сына лишь на время качнули его душевную крепость. Он не видел Бориса, распростертого на земле с простреленной головой, не слышал выстрелов и крика. Вызванный телеграммой с дачи, он взял на себя все хлопоты, и уже не слагал их, оберегая Валентину, главную «пяту» дома. С девочками надо было работать не меньше, чем с целой спортивной школой. Все остальное время он отдавал политике. Что скажет Ельцин? «Да» или «нет» третьему сроку? Семен Семенович считает, что это неизбежно, если Россия объединится с Белоруссией и будет вроде как новая страна. Невероятно. А Черномырдин? В чем секрет его мощи? Боится ли он вотума недоверия Думы? И правда ли, что голос депутата стоит от восьми до десяти тысяч долларов? Как противно! Не забыть обсудить эту гадость с Семеном Семеновичем.

Тут его мысли перескочили на другое. Успехи снохи удивляли его. Как она поднялась, как расцвела!

— Ты — «новая русская», Валя? — спрашивал он с уважением.

— «Новейшая», — улыбалась она. — Чувствуете разницу?

— Нет.

— Мы всего добиваемся сами, никому не должны и ни от кого не зависим.

— Преклоняюсь, — смеялся он.

Они ладили друг с другом, и когда у нее кто-то появился, он запретил себе об этом думать. Главное сейчас — дети и собственное здоровье, потому что в неразберихе, которая накрыла страну, надеяться должно только на себя. Да, на себя одного.

С заплечной сумкой он прошелся по скверу, любуясь золотой осенью и прудами, синевшими за пустырем. Место это для жительства он выбирал сам лет тридцать тому назад, когда закладывались кооперативные дома в разных районах. Здесь была окраина, глинистые карьеры, но в планах благоустройства были эти пруды, и он поверил, купил квартиру, поселился с молодой женой и маленьким сыном. Ах, время, время, куда ж ты несешься? Надо было иметь и дочку, и еще дочку, тогда бы не оказался без угла на старости лет…

Он спустился с пригорка, перешел шоссе, отделяющее сквер от мелкого, но удобного рынка, и стал подниматься к входу, когда рядом с ним незаметно возникли три молодых человека.

— Закурить не найдется?

И не успел он ответить, как страшный удар в лицо свалил его с ног. Он упал, но молодые руки подняли его и проворно, быстро-быстро, стали обшаривать карманы снаружи и внутри одежды.

— Прости, отец, иначе не можем. Опохмел нужен. Иди домой, не поминай лихом.

Ему нахлобучили кепку и отряхнули. Со стороны казалось, что ребята помогли встать седому оступившемуся человеку. Прохожие мирно шли мимо. Потрясенный, онемевший от боли, с кровью во рту, он добрался до дома, позвонил в соседнюю квартиру и свалился в постель. В сознании беспрерывно мелькали глаза, кулаки, яркая вспышка света.

Телефонный звонок из дома раздался, когда Валентина проводила занятия с очередными новобранцами. Пятнадцать человек сидели в креслах конференц-зала, глядя на оживленную модную женщину, обещавшую им новую жизнь. Ни тени сомнения не было в ее словах, лишь кипучий настрой на успех, на стремительную деловую жизнь, а вокруг царили безработица и разруха. Неужели? — думали и эти люди тоже, — неужели возможно жить так, как она обещает?

А Валентина ничего особенного и не обещала, просто она сама была преисполнена уверенности, и это лучше всех уговоров действовало на слушателей.

— Валентина Сергеевна, вас к телефону, — заглянула Шурочка, с улыбкой оглядела сидящих и подмигнула всем сразу.

— Извините, господа, — Валентина поспешила в кабинет.

— Алло, — деловито сказала в трубку. Вдруг лицо ее помертвело. — Какой ужас! Сейчас еду. Срочно. Екатерина Дмитриевна! Закончите занятия.

В машине ее трясло. Не месть ли это тех людей? Они же все про нее знают! Дочери, дочери… Страх сводил кожу на голове, волнами ходил по спине.

Свекр лежал в постели с влажной салфеткой на лбу. Возле него сидела Анна Стахиевна. У Викентия Матвеевича был сильный жар, по лицу расплылся багровый синяк, левый глаз был закрыт. Из его путаных слов Валентина поняла, что это было «обычное» уличное ограбление, пьяный разбой, навряд ли связанный с ее делами.

«Те» не грабят.

У нее отлегло от сердца.

К той железной двери Шурочка подошла случайно, просто шла мимо по своим делам. Успех в рекламе никак не давался ей, клиентов настораживал ее простоватый подмосковный разговор, отсутствие высшего образование, которое считалось разумеющейся необходимостью. Ей даже сказали об этом прямым текстом, нахалы! Они вообще не считают за людей тех, кто без диплома, а рекламный агент для них — простой слуга… А над той железной дверью и вывески-то никакой не было, но люди входили и выходили. Денег у нее не было, иных способов заработать тоже.

«Была не была»- подумала она и нажала на кнопку в переговорном устройстве.

— Кто вы? — спросил мужской голос.

— Газета «Городская новь», — с важностью ответила она.

— Минутку.

Ей открыл молодой, поразительно худой мужчина в сером свитере, очень просторном при его сложении. Лицо его было вытянутым и серым, глазные впадины глубоки, словно вдавленные. При виде его, Шурочка замерла на пороге.

— Входите, входите, — улыбнулся он.

Она решилась.

— Идите за мной, — сказал он и стал спускаться по крутой лестнице вниз, в подвал.

Они проследовали коридором с поворотами направо, налево. У стен теснились коробки, валялись обрывки бумаги, бечевки. У двери, к которой они, наконец, подошли, жались друг к другу, сидя на ящиках, три накрашенные девицы.

У Шурочки захолонуло сердце.

— Сюда, — перед нею распахнули дверь.

В большой комнате, куда она вступила, находились несколько человек. При ярком подвесном освещении здесь было сумрачно от табачного дыма, который стелился в воздухе сизыми слоями, будто после взрыва. Само помещение было необычным, половина пола была приподнята наподобие сцены, и на ней за столом сидел молодой парень-кавказец. Голова, скулы, подбородок его были выбриты и синели наподобие копирки. «Синий череп», — подумала Шурочка.

Все остальные толпились внизу, тоже молодые, бритые, но русские. Ощутимое холуйство, подобострастие, уголовная размазка плотно висели в воздухе вроде того же табачного дыма. Никогда не приходилось Шурочке ощущать это всей кожей, всеми мурашками на спине! Ее провожатый был, однако, ровня «Синему черепу», он вскочил на возвышение и стал прохаживаться у того за спиной, держа руки в карманах. Грубый свитер болтался на нем, как на вешалке. «Огородное пугало», обозвала его Шурочка.

Кавказец вопросительно посмотрел на нее.

— «Городская новь», газета, — она протянула визитную карточку.

Тот перевел взгляд на Худого. Тот усмехнулся.

— Предлагают объявления в газету.

— Ну?

— Товар и телефон. Большего не надо.

— Сколько?

— Если по одной строчке в течение полугода, то всего штука баксов.

— Зачем?

— Золотое дно.

— Золотая пуля.

— Брось ты…

«Синий череп» повертел в пальцах ее визитку, испытывающе взглянул на Шурочку.

У нее ослабели колени. «Мамочки родные… Господи помилуй!.. Скорее бы наверх, на волю…»

— Головой отвечаешь, — сказал он.

Они вручили деньги без договора и расписки, с текстом на клочке бумаги. «Худой» проводил ее из двери мимо трех девиц, по-прежнему жавшихся друг к другу на ящиках, по коридору, вверх по лестнице к выходу. Выбравшись на белый свет, Шурочка опрометью кинулась прочь.

В агентстве она опрятно заполнила бланк, приложила записку, деньги и спустилась в бухгалтерию. Прикинув на калькуляторе, Люся сочувственно покачала головой.

— Ты ошиблась на четырнадцать долларов. Позвони, пусть доплатят.

Шурочка в испуге потрясла кудряшками.

— Ни за что. Я боюсь. Они ведь даже расписки не взяли.

— Тогда внеси от себя, из вознаграждения.

Шурочка помолчала. Четырнадцать долларов умножить на шесть тысяч рублей… ой-ой!

— Нет уж, лучше позвонить.

«Не звони, не звони!» — кричало предчувствие. Но четырнадцать долларов, это по курсу восемьдесят четыре тысячи рублей, такие деньги на дороге не валяются. За восемьдесят четыре тысячи сколько нужно горбатиться на грядках, стоять на рынке…

Она позвонила, сама не своя.

— Никаких доплат, — последовал жесткий ответ. — Так не делается. Ты посчитала, мы оплатили. Все. И чтобы наши материалы выходили в срок. Ясно?

Шурочка посидела молча, переживая эти слова и потерю денег, потом обо всем рассказала в комнате. Здесь каждый делился своими случаями для общего опыта.

— Да, — посочувствовала Екатерина Дмитриевна. — Ничего не поделаешь, проще внести эти деньги, чем связываться с «братвой». У них свои законы. Они так жестко-честны между собой, что за малейший обман убить могут. А как иначе? Там нет печатей, нет расписок. Между прочим, так было между русскими купцами до революции. Били по рукам и все, сделка считалась заключенной. На многие тысячи рублей, а тогдашний рубль не чета нынешнему. Нарушил слово — тебя ославят на весь мир в книге несостоятельных должников с указанием причины, мол, злостный умысел или по-уважительному как, болезнь, мол. А как иначе? Доверие обманывать нельзя, на доверии жизнь держится.

Виктор выслушал молча, но подумал примерно то же. И еще он подумал о больших деньгах, о больших делах, которые проворачиваются в таких подвалах. О больших, огромных деньгах думалось ему в тот день до самого вечера.

Два-три дня спустя Шурочку пригласили в мебельный салон.

— Вы меня убедили, — сказал в ответ на ее звонок молодой директор, — нам нужна реклама в такой газете. Приходите. Спросите Джони.

— Джони?

— Почему бы и нет? — и хорошим голосом объяснил, как доехать.

Шурочка взволновалась. Умные деловые люди будут слушать ее, смотреть на нее, при них придется считать сумму, скидку, наценку, заполнить бланк с печатью… ой!

— Хочешь, поедем вместе? — предложил Юра.

Он уже уступил ей место у окна и пересел в угол, чтобы видеть ее рыжие кудри-пружинки, нежную белую шейку, думать бог знает о чем, шаркая под столом ногами…

Но Шурочка уже сделал выбор. И выбрала не его. Виктора. Она сама прыгнула в его объятия. Уселась как-то раз прямо на его стол и смело растрепала его темные волосы.

— Голову мыл, Витек? Блестят, как шелковые.

Виктор не спеша выпрямился, тряхнул головой, развернул плечи.

— Я весь мылся, — протяжно ответил он и перехватил ее запястье. — ХОрОша бОярыня! — сказал на «О» и щекотнул пальцем розовую ладошку.

Она отдернула руку.

— Ты на сцене первым… этим… героем… был, небось?

— Я везде первым героем, — и близко-близко заглянул в ее зеленые кошачьи глаза.

Вот и все. Шурочка стала бывать в его квартире. Вместе с нею воцарилась чистота, домашние соленья-маринады и несколько комнатных цветов в горшках. Такие же цветы появились и в агентстве. Дня через три Шурочка справила свой день рожденья. Она старалась во всю, чтобы Виктор твердо усвоил, что грех упускать такую хозяйку. Мясо с черносливом и морковкой, расстегаи с рыбой, зеленые, необыкновенной вкусноты салаты — все было щедрой рукой выставлено на угощение. На Шурочку посмотрели другими глазами.

— Как ты готовишь такое мясо? А что добавляешь в тесто? Уксус в салате яблочный или винный? — наперебой выспрашивали женщины.

Виктор ел за двоих и похваливал.

Их сближение порадовало Валентину. Во всем мире служебные романы почитаются добрым знаком. В присутствии любовников повышается общее настроение, кипит и спорится работа, и словно в праздник, расцвечиваются улыбками самые хмурые лица и самые рутинные занятия. А где душевное здоровье, там и ценные идеи. А где ценные идеи, там и успех!

И лишь бедному Юре достались сплошные терзания семнадцатилетней юношеской ревности.

— Хочешь, поеду с тобой? — повторил он.

Но Шурочка отмахнулась.

— Я сама. Подумаешь! Джони какой-то…

В переулок она приехала за полчаса до назначенного срока. Было пасмурно, накрапывал дождь. Подновленные купеческо-замоскворецкие дома были заняты офисами и посольствами. Вдоль тротуаров стояли дорогие машины. У одной из них все время срабатывала сигнализация, оглашая воздух громкими воплями. «Московские соловьи», — назвал их неизвестный шутник.

Мебельный салон «Фортуна» расположился на первом этаже хорошенького особняка. Как и все его соседи, он был свежевыкрашен в разные цвета с большим искусством, отчего вензеля и виньетки на фасаде, ступенчатые фризы под крышей и цокольные выступы у подножья верно служили его украшению, так же как и скругленный внешний угол, обращенный к проулку. В дверях за порогом начинался салон, и там, у самого входа играли в карты на журнальном столике с перламутровым рисунком два охранника. Они молча посторонились.

Шурочка вошла и оглянулась по сторонам. Красота-а… Таких вещей она еще не видывала. Полированныый орех, карельская береза, итальянское желтое дутое стекло в створках сервантов, все узорно, гнуто, зеркально.

— Жить хочется среди такой мебели! — подумала она. — Надо сказать этому Джони, пусть порадуется.

Джони вышел к ней прямо в коридорчик, щуплый молодой блондин в темно-синем, в полоску, дорогом костюме. Не приглашая ее в кабинет, стоя в трех шагах, он посмотрел на нее долгим странным взглядом.

— А вы уже третья у нас, — объявил ровно, без выражения, — каждую неделю приходят от вас. Все разные.

Шурочка опешила. Ничего себе! Она умела постоять за себя и приготовилась к отпору.

— Зачем же вы приглашаете, если не хотите давать рекламу? — вскипела, готовясь к бою.

Он пожал плечами. Глаза его смотрели плоско и безжизненно.

— Какое мое дело! Договаривайтесь между собой сами. И газета ваша плохая, хуже нее не встречал.

Шурочка метнула в него зеленый презрительный взгляд, но Джони стоял расслабленно, словно отсутствовал.

— Дурак! — крикнула она.

Круто повернулась, вихрем пронеслась мимо резных шкафов и выбежала на улицу.

В агентстве снова рассказала обо всем, спросила, кто уже побывал в этом салоне? Никто. Пылая гневом, она взяла лист бумаги, написала крупно «Джони-дурак! В „Фортуну“ не звонить!» и приколола на стенку.

Агнесса подняла голову.

— Судя по всему, Александра, это не простая фирма.

— А какая?

— Подсадная, — ответил Юра.

Шурочка повернулась к нему.

— Как это?

Агнесса опустила глаза и легонько отмахнулась пальцами.

Алекс плавно затормозил черный джип. Пробка. Впереди метров на сорок виднелись крыши машин, сзади быстро набиралось столько же. Пробки-пробочки, бессмыслица прогресса, для них теперь необходимо оставлять запас времени.

Он набрал номер на мобильном телефоне.

— Грач? Я, Алекс. Стою в пробке у Никитских ворот. Слушай, что за бред с этим Джони? Совсем спятил? В «Каскаде» он за дурака на стенке висит.

— Он на травку некрепок, Андреич.

— Разберись и доложи. Так. А как Второй?

В трубке помолчали.

— Гм… у него теперь собственная охрана, Андреич.

— Она всегда была.

— Не такая… Тут другие дела, Андреич.

— Знаю. В фельдмаршалы метит.

— Как говорится, втемяшилось блажь, колом не выбьешь. Почему-де не доверяете, шифрами не делитесь, прибыль утаиваете… Ну, помнишь, что он выдавал в «Зубре» после третьей бутылки? Опасный мужик, Андреич. Но простой. Против своих не пойдет.

— Вы земляки, тебе виднее. Остерегись. Все, поехал. Счастливо.

Вряд ли Валентина представляла себе, кем был Алекс. Они познакомились в прошлом году, летом, на Селигере, в уединенном частном пансионате, куда Валентину отправила Розалия после всего, что произошло весной. Валентина уже не могла оставаться одна в квартире, стены, казалось, падали на нее, вновь слышала она выстрелы, крик…

Бесценна помощь друзей в трудную минуту!

Именно там, в лесном озерном краю, она понемногу пришла в себя.

Под бледным голубым небом стояла мудрая тишина. Стволы высоких корабельных сосен были по-северному покрыты мхом и лишайником, даже с ветвей свисали зеленовато-серые кружева. Пахло хвоей.

Валентине предоставили солнечную угловую комнату в два окна. На веранде жили две ласточки. В гнезде, прилепленном к потолку, горласто верещали птенцы, а внизу, на подстеленном газетном листе, копились «продукты жизнедеятельности», куда их опрятно сбрасывали новорожденные голопузики. Родительские хлопоты ласточек были внятны Валентине. Покачиваясь поутру в кресле-качалке, расслабленным теплым сердцем наблюдала она их стремительные прилеты-улеты, разинутые навстречу им желтые клювы, в которые быстро-быстро рассовывался улов.

Днем она уходила бродить по светлым озерным берегам, среди трав и цветов, в зное и запахах дикого лета, смотреть, покусывая еловые иголочки, на дальние зеленые холмы, или бездумно слушать чмокающий плеск волны, сидя в привязанной к столбику лодке, отмахиваясь от комаров ореховой веткой. Озеро сквозило мелкой рябью и словно струилось перед глазами. Над головой белели пухлые облака, на их сизых ровных подошвах росли вверх озаренные ватные громады.

Нашлось и другое успокоение. Молочно-зеленое поле льна. Волнующаяся под ветром ширь его напоминало море, сходство добавляли пятна светлых и темных оттенков. По окраинам поля краснели заросли вероники и конского щавеля, похожие на гречишные посевы, медово пахло земляничным листом. В травах и мхах возле шершавых, рыжих от лишайников, выветрелых и прогретых солнцем валунов земляника цвела особенно густо. Валентина ложилась с краю льняного поля, смотрела то в бледное небо, то в частые рядочки высоких нежных стеблей и, словно в детстве, грезила о дальних странах, о морях-океанах. Это поле исцелило Валентину. В этих прогулках она понемногу пришла в себя.

Не сказать, чтобы ужасное событие совсем поблекло в ее памяти… но общеизвестны свойства времени и пространства для любого горя!

Наконец, причесываясь как-то раз на веранде, увидела она в зеркале яркое голубое небо, солнце и свое молодое свежее лицо с ямочками в уголках губ, спокойным взглядом серых глаз под высокими бровями, блеск прохваченных лучами пышных золотистых волос…

Алéкс наблюдал за нею издали. Ему шел тридцать третий год. Давнее школьное прозвище «Принц» еще не изменяло ему. Он был красив. В ясных глазах его держалась легкая проницательная усмешка, словно любого человека, впервые подходившего к нему, Алекс видел насквозь. Он занимал на этаже несколько комнат, охраняемых круглосуточно, иногда спускался к общему столу, изредка приглашал общество на старинную яхту. Шуму от его людей не было, в их поведении угадывалась четкая молчаливая слаженность.

Далеко, на Красном море отдыхали трое его сыновей и жена.

Историю Валентины ему, разумеется, рассказали. Он присматривался к ней зорко и незаметно.

Он знавал Бориса Королева.

Давным-давно, когда еще в стенах МГИМО, Алекс, полный романтического служения компьютеризации, с жаром подступался с друзьями к основанию первой фирмы Internet Service Provider первого уровня, одного из будущих хребтов Интернета в России, Борис Королев уже развернул рисковый автомобильный бизнес, укрощал недвижимость, мелькал на телеэкранах и модных тусовках. С бриллиантовым зажимом на галстуке, с гаванской толстой сигарой в пальцах и привычкой скашивать глаза, не поворачивая головы, он выглядел настоящим аристократом. И действительно, его внимания жаждали пресса и женщины.

Алекс предпочитал кабинетную тишину. И тогда, и сейчас, когда был Президентом совместной американо-российской Компании. Он создал собственный Аналитический центр, который следил ежедневно и еженедельно за новостями, телеконференциями, программными продуктами в мире; появление World Wide Web, Всемирной паутины, принесло новую волну населения в киберпространство его компании. Как они работали! Каким чистым огнем горела четверка единомышленников-«лицеистов»! О, как это вдохновляло, изматывало, лишало сна и нормальной человеческой жизни! Пришлось даже усадить перед монитором умненькую девочку, чтобы она специально выискивала в Сети анекдоты, сплетни и смешные случаи, потому что ничто так не освежает мышления, как искры юмора и дружный хохот.

Золотые времена!

В 1993 году он неожиданно стал хозяином еще целой кучи преприятий под общим названием «Параскева». Но эта история всплывет сама в свой черед.

… Странное дело! На Селигере, краю озер и лесов, в полубезлюдном частном пансионате Алекс ждал свою женщину. Его женщина должна быть слегка старше него, царственно-независима, изыскана и современна… Дипломат по образованию, философствующий востоковед, он ждал свою Женщину, ровно ничего не предпринимая для этого. «Сиди и раскрывай свои лепестки, пчелы слетятся сами»… Сближение с Валентиной происходило медленно. На Селигере они едва перемолвились двумя-тремя словами, зато в Москве встретились тепло и непринужденно. Усмешка в глазах его растаяла, он понял, это — она. Как и то, что эту женщину придется завоевывать каждый раз.

— О'кей! — сказал Виктор в телефонную трубку, записывая адрес фирмы. — Завтра к десяти утра я у вас. До встречи.

И, довольный собой, прошелся по «сцене». Подергал «занавес» на окне, понюхал герани и оглядел присутствующих. «Зал» был на месте. Отсутствовала лишь Екатерина Дмитриевна, недавно произведенная в менеджеры. Теперь она пропадала на фирмах вместе со своими подопечными и уже заключила, счастливая старушка, несколько договоров. Но бог с ней! Виктору не терпелось развить на публике свои мысли, пришедшие в голову сию минуту, и услышать те, что придут при их изложении ему или другим, поскольку беседа умных людей сама по себе есть саморазвивающееся действо, способное к выходу на новые уровни образов и идей. Молчать — вредно! Надо иметь круг друзей, чтобы высказываться, не заботясь о предлоге.

— Вот… — начал он, — если спросить человека о его потаенной мечте, что ответит правдивый? Голубая мечта — кайф на островах. Прямо ли, косвенно, но все желания сводятся к блаженному безделью. Заработать и балдеть. Кто-нибудь против?

— А как же театр? — улыбнулась Агнесса.

Она была очень элегантна в белой блузе и черной короткой юбке; сочетались оба цвета в шелковом банте в черно-белую полоску, завязанном на груди у низкого выреза.

— Театр — это развлечение, — ответил Виктор, — это — когда надоест. Как и музыка, книги, даже любовь. В начале начал лежит богоравное бездействие зародыша, сохраняемое в глубинах памяти. К нему-то и стекает человек тысячью ручейков в течение всей своей жизни. Какие идеи?

На эти слова неожиданно возразил почти всегда молчаливый Максим Петрович. Он обернулся от компьютера и произнес с мягкой улыбкой, осветившей его некрасивое лицо.

— С вашего разрешения, простите, должен возразить, что в это суждение вкралась неточность. В глубинной памяти человека, действительно, сохраняется некая память. Однако не о бездействии. Напротив! Это ликование зарождающейся жизни, торжество воплощения духа и космического света. Именно они озаряют человека врожденной радостью, а вовсе не память о неподвижности.

— Артисты не всегда сильны в точных знаниях, — съязвил Юра.

Виктор изогнул губы.

— Может быть. И все же, будь у нас деньги, мы бы здесь не сидели. Именно это я и хотел сказать. Есть возражения?

Агнесса привычно покачалась на откинутом стуле и негромко прочитала нечто стихотворное.

— Это чье? — спросил Виктор.

Она неопределенно улыбнулась.

В эту минуту дверь распахнулась. Взволнованная, краснощекая Екатерина Дмитриевна с мокрым зонтом и в таком же мокром плаще, ворвалась в комнату и страстно заговорила с порога, снимая и встряхивая плащ и зонт.

— Ах, какой глупый случай произошел с нами на фирме! Подумать только! Ах, какая осечка! Ах, ах, никогда себе не прощу!..

Овладев вниманием, она развесила одежду на вешалке, вымыла руки и встала поближе к директорскому кабинету.

— Ну, значит, сидим на фирме, ведем переговоры с одним клиентом, русским «французом». Их тех, что когда-то уехал, сейчас вернулся, торгует косметикой парижских Домов. Пьем чай, договариваемся о целой рекламной компании для его парфюмерии, тысяч на двадцать долларов. Неплохо для моей начинающей девочки? Среди последнего набора есть такие таланты!.. Ладно, обговорили сроки, объемы. Все готово Подписываем. И вдруг…

Она сделала многозначительную паузу, укоризненно покачала головой. Виктор чуть заметно улыбнулся.

— И вдруг я, балда, возьми да и спроси у него чисто по-матерински, как, мол, Эдинька, встретила вас родина? Я-то хотела как лучше…

— … а получилось, как всегда, — перебил Юра известным, вмиг подхваченным высказыванием Черномырдина.

— Ну да, — не вникая, продолжала Екатерина Дмитриевна, — хотела показать новенькой девочке, как надо раскручивать клиента, а он… он как схватится за голову, чуть не слезами плачет. «Ой, плохо мне, плохо! Уеду, уеду! Зачем мне реклама, уеду, уеду!»… Вот так. Какая там рекламная компания… Насилу уговорили на несколько строчек. Вот незадача-то. Упустить такой договор! Сделку века! Своими руками… Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

После этого Екатерина Дмитриевна с сокрушенным видом уселась за свободный стол. Здесь, на старом месте, ей было уютнее, чем в комнате напротив, несмотря на хорошие деньги и должность малой правительницы.

Заслыша ее, из кабинета показалась Валентина.

— Всякое бывает, не печальтесь, — утешила она. — Наша Агнесса вчера одной фирме скидку дала в сорок пять процентов. Пожалела бедненьких.

— Им тоже нелегко, — спокойно посмотрела Агнесса.

Валентина величественно встала возле ее стола.

— Не переживай ты о них, дорогая моя! Раз существуют, да в рекламу идут, значит, деньги у них есть, не пекись и не волнуйся. Ты вот одна на семью пашешь, а у них сколько народу? Наскребут как-нибудь и без твоей помощи.

Валентина разогналась было на строгое внушение, но Агнесса как-то не схватывалась, словно исчезла для нее с некоторых пор. Вот она, здесь, а не ухватишь. Что за странность?

— Если всех жалеть, по миру пойдешь, — заключила она, заглушая тревогу. — Эмоции надо оставлять дома, в бизнесе не место дамской чувствительности.

Виктор поднял указательный палец.

— Остерегайтесь первых побуждений, они всегда благородны.

— Золотые слова, — благодарно улыбнулась Валентина. — Кто это сказал?

— Талейран.

— А кому? Наполеону?

— Как бы он посмел?! Фуше.

Шурочка смотрела на Виктора с восхищением.

— Какой ты умный, Витя!

— Аж противно, — добавил Юра.

— Что, что? — негромко переспросил Виктор.

Стало тихо.

— Что слышал…

— За такие слова…

— Морду бьют? Я и не то скажу. Ты не артист, ты попугай, у тебя за душой ничего своего нет. Ну, ударь, ударь! Получишь!

Виктор угрожающе поднялся, сделал шаг в его сторону. Женщины взвизгнули.

— Вы что, вы что! С ума сошли? Витя! Юра! Успокойтесь!

Екатерина Дмитриевна схватила юношу в охапку, вытолкала за дверь и ушла вместе с ним. Валентина стояла бледная, как полотно.

— Стыдно, Виктор! Или мало крови вокруг?

— Он сам напрашивался, я не виноват.

— Кто умнее, тот и виноват.

На следующий день пошел ранний октябрьский снег. Хрупкая белизна покрыла тротуары, выступы домов, неопавшую листву на деревьях, совсем по-зимнему обозначила трещины на асфальте, черные незаметенные плеши и рисунки автомобильных шин. В воздухе сквозила свежесть и бодрость, необходимые для первой охоты.

Виктор подходил к невысокому особнячку шоколадного цвета. «Банкъ „Классикъ“» было начертано литыми золотыми буквами, и также ясно отсвечивала золотом массивная дверная ручка. Но удлиненные окна с выпуклыми продольными обводами вдоль по фасаду, подчеркнутыми слоем снега, напоминали сейчас греческую трагическую маску, а сам трехэтажный домик, зажатый между высотными великанами, был похож на скорбного африканского пигмея.

«Идиоты, — прищурился Виктор. — Я бы такому банку и копейки не доверил».

Пропуск ожидал его. Через минуту, взлетев через ступеньки на второй этаж, он толкнул дверь в кабинет с табличкой «Связь с общественностью». В тесноватом кабинете стояли два стола. Дальний был пуст, из-за ближнего поднялся навстречу лысоватый мужчина неопределенных лет, за тридцать или больше, в сером костюме, и протянул руку. Она была мягкая и влажная. Виктору захотелось достать платок.

— Вы пригласили меня, чтобы… — начал он известными словами.

— Да, да, — сбивчиво заговорил чиновник, — мы бы хотели дать рекламу, но я не знаю, когда именно. Все как-то не доходит… Дней через десять утвердят бюджет на следующий год, тогда мы определимся. Я сам ничего не решаю, как скажут, так и делаю, — он словно извинялся и просил Виктора скорее разобраться, с кем тот имеет дело.

И Виктор разобрался: с шестеркой, мелкой рыбешкой среди акул банковского бизнеса, раз и навсегда испугавшимся человеком, который боится лишний раз поднять голову, чтобы не засветиться перед начальством.

«Я теряю время»- Виктор поиграл желваками.

— Вот, — продолжал тот, — сказали, сделай папки, я заказал. Разве плохо? Вот логотип, фирменный знак, все в цвете. Смотрите, как красиво. А им не нравится. И я виноват. Возьмите себе, пригодится.

— Вы не боитесь упустить шанс? — перебил Виктор. — Именно сейчас, когда банки средней руки кинулись в газетную рекламу, словно стая волков? Видели бы вы эти полосы, эти целые газетные страницы!

— В самом деле? Я не знал. С чем это связано?

— По большому счету, с правительственным кризисом, положением в стране, шаткостью валютного курса… — Виктор рубил и бросал горстями, как Цицерон.

— Но мы банк продовольственный, наши учредители работают на отечественном рынке и не подвержены…

— Все мы в одно лодке.

Тот словно покрылся серой пылью, встал и забегал по кабинету.

— Какие объемы они берут? Долларов на сто пятьдесят?

— Я же сказал, заказывают чуть не развороты, но, в среднем, не менее четверти газетной полосы за две с половиной тысячи долларов, четыре публикации подряд. Четырехкратное появление — закон для газеты, вы должны знать об этом.

Заготовка, заполненный бланк договора на такой объем уже лежал в его дипломате. На меньшее он не согласен, его унижают мелочи на двести долларов, с которыми носятся бабешки в агентстве!

Чиновник отрицательно потряс головой.

— Это невозможно! Десять тысяч! Таких денег мне не подпишут, — он придвинул к себе прайс-лист с расценками. — Мы закажем прямоугольнички величиной со спичечный коробок по двести долларов. Четыре раза, согласен.

Виктор молчал. Он сидел с каменным лицом и держал паузу. «Не пережать бы»- отслеживал одновременно. Серый человечек стал еще пыльнее. Не хотел бы Виктор оказаться на его месте! Но раз тот держится за свое кресло, пусть отвечает за связи с общественностью на полную катушку. Эмоции надо оставлять дома.

— Значит, договорились, — заискивающе улыбнулся тот. — Четыре раза по одной шестьдесятчетвертой части газетного листа. А что? Славная реклама, все видно.

— Управляющий вас не поймет, — нанес Виктор прямой удар. — Такой солидный банк и какой-то спичечный коробок…

— Полагаете? — потерялся тот, — что же делать?

И с перепугу, как храбрый заяц, соединился по телефону с секретарем. Из разговора Виктор понял, что управляющий — женщина.

Тот положил трубку.

— Пойдемте вместе, а? — бедняга стал просто жалок.

— Охотно. Она — красивая баба?

— Ух! Спросите что-нибудь полегче.

Они вышли в коридор, стали подниматься на третий этаж. Виктор отключился, прикрыл глаза… Через порог сановного кабинета он переступил стремительно и страстно, как Дон-Жуан и Наполеон в одном лице. Талант везде талант! Эту премьеру он играл за металл. Женщина слушала его молча, не прерывая, и словно пила отравленное вино его слов. Это была полноватая, прекрасно-ухоженная дама с умным, почти мужским лицом. Не давая опомниться, он подвинул ей заполненный договор. Ее перо нацелилось в уголок для подписи.

— А если я хочу скидку в одиннадцать процентов? — медленно проговорила она.

— Я дал десять.

— А мне нужно одиннадцать, — она защищалась от него вздорной прихотью.

И тогда он скупым движением извлек из кармана бумажник, вынул стодолларовую, заветную, последнюю свою, купюру и бросил на стол, словно козырного туза.

— Одиннадцатый процент! Подпись!

Она расписалась на договоре, и откинулась в кресле. Ее глаза, умело обведенные тенями, смотрели на него с неподдельным восхищением.

— Переходите к нам работать, — неожиданно предложила она. — Вы далеко пойдете. Нам такие нужны.

— Нам тоже, — кивнул он. — Но подумаю.

— Деньги получите в бухгалтерии. Наличными, в долларах. Расписки не надо.

Минут через сорок Виктор стоял перед Валентиной.

— Вы взяли банк? — всплеснула она руками. Порывисто поднялась, поцеловала его в щеку и стерла душистым платком след от губной помады. — Как вам это удалось? Расскажите, поделитесь.

Виктор поднял брови и любимым движением словно бы снял пенсне с переносицы.

— Не понял. Разве здесь пионерский отряд?

Она задержала на нем смеющийся взгляд и не вслух, про-себя ответила что-то. С ощущением этого ответа спустился он вниз по темной лестнице в бухгалтерию, сдал деньги Люсе, получил свои тысячу с лишним баксов, и все это не упуская внутренней волны ее смеющегося взгляда. Вышел на улицу. «Что, что она сказала? Что?… А, вот, — и чуть не хлопнул себя по лбу. — „Дурак ты, братец, пошлый дурак!“ — вот ее слова. Проклятье! О, tempora, o, mories! Она права. Держать в руках целое состояние и все отдать чужой тёте! Чем не дурак?»

Он свернул из переулка за угол на Лубянку, пошел вдоль строгих массивных домов. Лубянка, да. С подвалами, где бесследно сгинул его родственник, брат деда по матери, талантливый литератор из акмеистов, друг Гумилева, Ахматовой…

Но прочь, прочь. Мертвых в землю, живых за стол. Как дотянуться до денег? Думай, Витька, думай. Ниточка в руках уже есть, волшебное слово сезам, оно же Грач. Ход нужен. Нужен выигрышный ход!

В тот же вечер он повел Шурочку в артистическое кафе. Шурочка была очень хороша в зеленом вязаном платье с открытым вырезом без воротника, с ожерельем из янтаря, подаренным ей Виктором. В магазине, где состоялась эта покупка, ей приглянулась еще и крупная янтарная брошь, отменная, с необерегшимся доисторическим комариком внутри янтаря, даже не слишком дорогая, но Виктор решил не баловать подругу.

В кафе они уселись за его любимый столик близ музыкантов. Тут же объявились знакомые. К ним подсели.

— О, Витек, да ты при деньгах! Молодец, не теряешься, — друзья целовали ручку его даме и придвигались к столу.

Поначалу Шурочка робела, но только до первой рюмки. Ее рыжие кудри, приподнятые над белой шейкой, тоже привлекли внимание. В зале оказались тонкие ценители женских прелестей, они тоже подходили к ним, чокались с Шурочкой, чмокали в ручку, в щечку. Это было в порядке вещей.

Увидя друга, подсел и Толик. С того памятного гадания и глупой драки они не встречались, поэтому никто в «Артистическом» не знал, где Виктор и что. Толику по-прежнему мечталось взяться за что-то свое, и по-прежнему было не с чем подступиться к «делу жизни». Это стало для него навязчивой идеей, мучительной, как головная боль.

— Дело открыл, Витька? — жадно поинтересовался он.

— Пока нет — небрежно ответил тот на его завистливый вопрос. — Но подумываю.

Толик кивнул.

— Но капитал-то начальный, я смотрю, заимел? Тогда двигай, не бойся. Я бы хоть сейчас начал, во сне вижу, чем нужно заниматься, а денег нет. Так закрутить можно, всем жарко станет! Ей богу!

— Бодливой корове бог рог не дает! — засмеялись за столом.

Толик вспылил.

— Я еще покажу, дает или не дает! Мне много не нужно. Я не в бумажки играть, не штаны протирать. Я у себя в деревеньке цех валяльный куплю да завалю валенками полстраны. Синими, красными, зелеными… бери — не хочу, — Толик воодушевился, положил руку на плечо друга. — Слушай, Витек, возьми меня в содельники! Ей-богу, не прогадаешь. Ты знаешь, как я могу вкалывать. Наживем капитал, и я отвалю, мешать не буду, ей-богу. Подумай, а?

Виктор молчал. Он ждал, когда они скажут. Сказали. Наташка Романцева и Венька поженились на прошлой неделе. Он поднялся, вышел из зала, свернул в туалет. Закрылся, со стоном вжал лицо в ладони. Постоял. Потом умылся. Глядя в глаза, причесался перед зеркалом. И вдруг сделал фехтовальный выпад.

— Ап!

И брезгливо «вытер шпагу».

Покачался на носках, скрестив на груди руки. Вскинул голову, посмотрел с прищуром и будто издалека.

— «Зачем я жил? На что растратил дни?

Созданью бренному я поклоняться мог…»

Наконец, глубоко вздохнул и уничтожающе окинул взглядом свое изображение.

Вскоре они ушли. Снег давно растаял, тротуары блестели от влаги, и в них, как в черных зеркалах, отражались огни фонарей и проносящихся автомобилей. На клумбах Тверского бульвара зябко доцветали последние хризантемы, на них падали редкие, тоже последние, листья, прочерчивая в темном воздухе зыбкие мгновенные следы.

— Мне понравились твои друзья, — говорила Шурочка. — Они все артисты? Это высшее общество? Ну, скажи, что ты молчишь, Витя?

Виктор безмолвствовал. Мысль ожесточенно искала ход. Вдвоем с Толиком… нет, пусть один Толик. Так. «Каскад» не обедняет. Зато он разбогатеет и отомстит сразу всем! Всем, кто его оскорблял! Ха! Он станет спонсором «Белой звезды»! Во-от! Отличный ход. Погодите, Веничка-Наташенька, вы еще попрыгаете через веревочку! Никто не смеет пренебрегать им, Виктором Селезневым!

Он рассмеялся.

— Что? — посмотрела Шурочка.

— Замечательный вечер, не правда ли? — он поцеловал ее в губки. — Поехали домой, кошечка.

Музей народного творчества занимал оба крыла богатого старинного особняка, широкой полудугой развернутого к дороге; затейливая чугунная решетка и каменные ворота с белыми львами по бокам соединяли строения в одну усадьбу. Центральное здание имело три этажа и главный подъезд с портиком и колоннами, между высокими окнами бельэтажа красовались мраморные скульптуры, гербы и виньетки, окна третьего этажа были небольшими, с округленными сводами. Длинные, изогнутые боковые крылья выглядели более просто: двухэтажные, многооконные, выкрашенные в желтый, с белыми просветами, цвет.

Через главный вход посетителей не пускали. Здесь любовно сохранялась прежняя дворянская обстановка, утаиваемая от праздного любопытства. Но Агнесса, свой человек в музее, ходила по залам беспрепятственно, сдав в гарбероб пальто и сумку. Сегодня она также поднялась на второй этаж мимо сидящей внизу, у парадной лестницы, смотрительницы. Знакомая пышность анфиладных залов встретила ее обычной сумрачной прохладой. Лишь однажды вместе с Дашей, искусствоведом музея, они упросили зажечь тяжелые многосвечные бронзовые люстры, снять чехлы с бархатных диванов и полированных, отделанных драгоценностями, ампирных столов. Как ожили эти стены! Как живо проглянули картины из золоченых пышных рам, живописная роспись потолков, шпалеры с ткаными рыцарями, пасторальными лужайками и цветами!

Агнесса медленно шла по навощенному паркету.

Князья Щербатовы, наверняка, бывали здесь, сиживали среди гостей на пунцовом бархате кресел, обедали с золоченых тарелок сервиза, подаренного хозяину самой императрицей. О чем беседовала здесь юная прабабушка, стоя у камина с мраморным бюстом Вольтера, допустим, в 1900 году? На портрете с этой датой в семейном альбоме она сфотографирована у драпировки в белом кисейном платье, в цветами в волосах, с мягким доверием к жизни на прекрасном русском лице и таких живых глазах! О чем она думала, почему не уехала за границу, потеряв мужа в первую мировую войну?

Глубоко вздохнув, Агнесса спустилась по боковой лестнице, прихватила пальто и сумку и по коридорам первого этажа заспешила в левое крыло.

Здесь в освещенных залах, объединенных в общее пространство, стояли манекены, одетые в русские костюмы, в витринах за стеклом висели подлинные старинные вещи, повсюду виднелись прялки, сундуки, коромысла, даже колеса, конская сбруя, потемневшие резные наличники. В дальнем конце располагалась коллекция современных ремесел.

Навстречу ей из кабинета вышла Дарья.

— Привет, — с удовольствием улыбнулась она, — чем порадуешь? Пойдем ко мне. Заодно и чайку попьем.

В кабинете этом была когда-то приемная для необходимых деловых встреч. Отлично сохранились ниши для канцелярских и архивных шкафов, строгая лепнина в виде шахматного орнамента на потолке, прекрасный паркет и даже белые оконные рамы с бронзовыми шпингалетами. И, разумеется, мраморный камин, с тех пор, по-видимому, и не топленный.

Агнесса раскинула по столу и стульям женскую одежду Курской губернии восемнадцатого века, нарядные справы, украшенные цветным лоскутом, кружевными вставками, жемчугом и бисером, восстановленные по рисункам и гравюрам раннего классицизма, когда русские художники, словно спохватившись, принялись изучать сокровища родной культуры. Не спеша, со вкусом и знанием дела искусствовед принялась рассматривать их с лица и с изнанки, каждый стежок-узелок, каждые прошвочку и шовчик, щупать и глядеть на свет домотканую рядинку от ручных ткачей из прикладных мастерских, сравнивать со старинной гравюрой.

Маленькие бриллианты в ее ушах искрились цветными огнями.

— Ты растешь, — сказала, наконец. — Дивная редкостная работа. Не пора ли браться за диссертацию?

Агнесса вздохнула.

— Рада бы в рай, да грехи не пускают.

Даша понимающе кивнула.

— Кстати, о деньгах. Весной будет выставка-продажа изделий ручной работы, приедут ценители, иностранцы. Если заранее подготовиться, можно неплохо подзаработать. А эти вещи мы, конечно, покупаем, но недорого и за рубли. Согласна?

Она расплатилась, попросила Агнессу расписаться на корешке расходного ордера. Чай на приставном столике был давно согрет и заварен.

— У нас к чаю новый вид пряников, с повидлом внутри, маленьких, как орешки. Объедение. Садись, почирикаем.

Но Агнесса с сожалением отказалась. На четырнадцать часов была назначена встреча, на которую не хотелось бы опоздать, несмотря на самые туманные надежды.

Даша проводила ее до самой двери.

— Ты все еще в рекламе?

— Пока да. А что?

— Человечка одного надо пристроить.

— Не тебя ли? — Агнесса улыбнулась.

— Дочку моей приятельницы.

— Если очень молоденькая, не смогу. Клиенты не доверяют.

— Двадцать один год. Окончила консерваторию по классу арфы, лауреат конкурсов, не девочка, а золото.

— И такой талант сидит без работы? Не поверю.

Дарья вздохнула, искры в ее ушах вспыхнули и качнулись.

— Там беда. Судьба посмеялась над бедной девочкой, посадила на середину лица, прямо на нос, ужасную штуку. Прохожие на улице и те отворачиваются, что же говорить о концертах, о зрителях! Семья небогатая, порядочная. О девчоночке и говорить нечего, такая умница, что сердце за нее болит. Возьмешь?

— Пусть приходит, что-нибудь придумаем. С лица воду не пить, да и по телефону не видно. У нас как раз освободилось местечко. Екатерина Дмитриевна ушла менеджером в другую комнату.

— Это повышение?

— Для нее — конечно.

— А для тебя?

— А для меня гражданская казнь. Как зовут твою протеже?

— Лада.

По Садовой-Черногрязской дул сквозной сильный ветер, темные тучи стелились над крышами домов и дышали сыростью. Пройдя между каменными львами, Агнесса свернула направо, через переулок, к остановке, удачно вскочила в троллейбус, словно бы ее поджидавший. И вскоре спускалась по длинному эскалатору в самую красивую станцию московского метро Маяковскую.

Она всегда любовалась этим совершенством. По длинному залу, украшенному с обеих сторон округло-арочными серебристыми колоннами, можно идти долго-долго, по светлому полу, выбрав продольную коралловую полосу в сопровождении двух серых. Нижняя часть колонн отделана пурпурным родонитом, собранным из кусочков. Поэтому кое-где этих кусочков уже не хватает, как не хватает камней у Парфенона… Можно запрокинуть голову, как делают дети и простодушные непонятные иностранцы, и тогда видишь освещенные ниши-беседки, выложенные яркими свежими фресками с изображением цветущих яблонь, аэропланов, парашютистов. Более радостного и вдохновенного зодчества в Москве до сих пор так и нет, и недаром именно эта станция удостоилась первой премии на международной выставке в Париже в тридцатых годах.

… Фирма, на которую она ехала, была потеряна еще в начале сентября. Первый раз Агнесса позвонила в немецкое представительство еще в августе, в пору наивных первичных обзвонов, потом еще и еще раз, каждый раз впустую, потом забыла о ней, занятая юбилейными публикациями. К юбилею Москвы, всего за полтора месяца Агнессе удалось заключить пять прекрасных договоров по целой странице, обзвонив служебный справочник, подаренный ей первыми клиентами, хитрецами-строителями. Это были хорошие деньги даже при щедрых скидках, за которые ей доставалось от Валентины. Но в октябре юбилейный пик миновал, желающих покрасоваться за собственный счет поубавилось, и пришлось вернуться к старым спискам. Деятельность немецкого представительства обнимала производство нефтепродуктов и поставки спиртовых заводов под ключ, малоинтересные для читателей «Городской нови». Она и позвонила-то главе представительства господину Кофману из вежливости, и поздравила немца с русской зимой. Снег растаял еще вчера, но приглашение на переговоры Агнесса зачем-то получила.

— Приезжайте, — рассмеялся он. — Мы созрели для вашей газеты.

Выйдя из метро на Октябрьской, она свернула направо за угол к узкому многоэтажному зданию офисного типа, высокому, отделанному мелкой белой плиточкой и потому чистому и блестящему.

После беглого взгляда в ее паспорт, скучающая охрана направила Агнессу к лифту. В полутемной кабинке она нажала цифру четырнадцать, и с легким обморочным ускорением взлетела на этаж.

Высокий мужчина вышел на середину кабинета, протянул ей руку. Они уселись в кресла, обменялись визитками. Секретарь внесла кофе и печенье, уместила все на низком журнальном столике.

Агнесса с удовольствием осмотрелась.

— Прекрасная картина! — похвалила искренне. — Это Брейгель?

Кофман польщенно улыбнулся.

— Это его современник Карлейль.

— Очень хорошая копия.

Она отведала кофе, и открыто посмотрела на хозяина.

— Деятельность вашего представительства столь многогранна, что мне не терпится узнать, о чем будет наша публикация?

Он улыбнулся еще шире, показав ровные вставные зубы.

— О, да, мы известны во всем мире. Гм… мое имя Роберт, разрешите также называть вас по имени? Это привычнее и короче.

— Буду рада, Роберт.

— Скажите, Агнесса, часто ли вы отчищаете ваши кастрюли до блеска?

Он рассчитывал застать ее врасплох неожиданным вопросом. Сделав удивленные глаза, Агнесса подыграла хозяину кабинета, доставив ему истинное удовольствие.

— Не смущайтесь. Все так, все хозяйки мира. В нашей статье мы поговорим о посуде. Наши производители нашли способ избавить женщин от… как это по-русски? Когда ругаешь себя за леность?

— От угрызений совести.

— Да! Наша посуда всегда имеет прекрасный вид. Взгляните.

Он потянулся и открыл стенной шкаф. Кухонная утварь весело заблестела при свете дня.

— От пригорания внутри мы защищаемся напылением, это общеизвестно, зато снаружи…

— …вы придумали нечто небывалое, — поняла она уловку домовитых немцев.

— У вас быстрый ум, Агнесса. Да, вы правы, не-бы-ва-лое. Наружная эмаль от верхнего ободка до середины стенки покрыта рисунком в виде пятен и подтеков, будто бы от сбежавшего молока. Хозяйке остается доделать остальное, то есть закоптить дно и нижнюю половину, чтобы сотворить шедевр собственными руками.

Агнесса рассмеялась.

— Замечательно! Ручаюсь, что нашим хозяйкам ваши разработки придутся по душе.

Он привстал и в знак признательности пожал ей руку.

— Очень рад. С вами приятно иметь дело.

— А мне следует похвалить ваш «русский», — нашлась Агнесса с ответной любезностью. — Вы говорите почти без акцента.

— Я польщен, — он наклонил голову.

После этого, допив кофе, Агнесса перешла к делу.

— Ваш рассказ, Роберт, настолько хорош, что его можно изложить в виде серии статей в рубрике «Моя кухня».

Такой рубрики в газете никогда не было, но, без сомнения, Валентина предпримет все возможное, расшибется в лепешку, как говорится, чтобы открыть ее, как только зазвенит немецкое золото.

— Здравая мысль, — оценил Роберт. — Сколько подобных статей готова предоставить ваша газета, и входят ли услуги журналиста в стоимость рекламы?

Они определили объемы, обговорили условия, перешли к расчетам.

— Я начинаю работать при скидке в пятьдесят процентов, — вбросил немец пробный шар.

Агнесса давно перешагнула через стеснение и неловкость при обсуждении денежных величин и торговалась легко и внимательно, без азарта, подобно ведущему «Поля чудес.»

— Невозможно, — с сердечной улыбкой возразила она. — Пятнадцать процентов.

— Тридцать, — уступил немец.

— Двадцать и это предел, — вздохнула она.

— Сойдемся на двадцати пяти, о'кей?

— О'кей.

Роберт Кофман подписал очень хороший договор и, как все иностранцы, расплатился наличными без расписки. Пора было уходить, но Агнесса медлила.

— Роберт, можно ли мне о чем-то попросить вас?

— С удовольствием, Агнесса.

— У великого Гете есть стихотворение, которое я мечтаю услышать в подлиннике. Он создал его, не дыша, в состоянии священного вдохновения. В переводе это теряется, даже у Лермонтова.

Не могли бы вы прочитать его по-немецки?

Он слушал ее с широко открытыми глазами. Потом набрал воздуху и сконфуженно признался.

— Я… я не знаю этого стихотворения Гете. Должно быть, когда его проходили в школе, я болел.

Смеясь, они направились к двери. На ходу он вложил кастрюлю с крышкой в большой пакет и вручил Агнессе.

— Я поражен, — он проводил ее к лифту, склонился и поцеловал руку. — Вы любите театр? Балет Большого?

Мило отшутившись, она скользнула в открывшиеся дверцы. Бог с ним, с командированным мужчиной, везде они одинаковы.

Алекса тоже заинтересовал глава «Представительства…» Роберт Кофман. В область интересов собственных предприятий Алекса входили и спиртовые заводы, и нефтепродукты, равно как и легальная связь с зарубежьем. Через своих людей Алекс предложил Роберту встречу и приехал на Октябрьскую.

Они понравились друг другу.

Вторая встреча, совместный обед, происходила в ресторане «Зубр», у Алекса. Конечно, Роберту об этом не сказали. Беседа шла легко, дружески, лишь изредка и будто случайно касаясь объемов и размещения строительств в нужных Алексу регионах. Светлое вино разливал сам метрдотель, он же принес на блюде молодую стерлядь, которую дорогой гость минут сорок назад сам же и выбрал в хрустальном бассейне с фонтанчиком посредине. Не так-то прост оказался и Роберт Кофман! Алекс включил свои «уловители», как называл он тончайшую способность ощущать рождение чужой мысли, слышать «подсловие и засловие» в произносимых речах, входить в состояние души собеседника, и с безмолвным извинением прощупал того по двум-трем уровням. Получалось, что немец доверял собеседнику, но опасался подвоха и держался настороже, хотя твердо решил свое участие в выгодном бизнесе не продешевить, но и риска не допустить ни малейшего. Так, почти без слов, на полунамеках удалось достичь взаимопонимания. Вино было выпито, официант подал кофе и мороженое.

— А скажите, Алекс, эта милая женщина, Агнесса, от вас работает?

— Агнесса? Не знаком. А что?

Все-таки она подействовала, кристальная струя Токая!

— Она — одно из таинств вашей страны, — разнеженно произнес Роберт. — Гете! Я, немец, не знаю его стихов, а она мечтает услышать в подлиннике!

— Каких стихов? — Алекс улыбнулся.

— Горные вершины, долины…

— А-а, — Алекс понял, о чем шла речь.

Этот лермонтовский перевод из Гете был известен и пелся у костра еще в пионерские времена его матери. Потом она пела ему на сон грядущий, как колыбельную, по-русски и по-немецки.

Алекс развеселился.

«Получай, сентиментальный романтик», — и выразительно прочел стихотворение по-немецки.

Роберт слушал, замерев. Сглотнул, развел руками и рассмеялся.

И другой сигнал из «Каскада» показался Алексу значительным, если не сказать большего. Подобных подсказок на грубом уровне прямого текста Алекс пропустить не имел права.

Они бродили с Валентиной вдвоем по лесу, усыпанному листвой, уже пожухшей, потерявшей золотую свежесть, присыпанную нетающим лесным снежком, и все равно чистую, пахнувшую зрелой осенью. Здесь, в Аникеевке, имелся опрятный лесной домик, в который изредка съезжались работнички из «Параскевы» для мелких охотничьих и рыбацких забав, доброй русской баньки и пьянки за глухим забором. Домик, разумеется, охранялся, имел современную связь, дорога к нему, старательно равняемая на ухабах и вмятинах, казалась неприметной, будто мелкая случайная колея в лесной чаще.

В прохладных сумерках осеннего леса Валентина с наслаждением шла по листве, одетая в легкую итальянскую шубу. Левая рука ее была глубоко, до локтя, засунута в правый рукав, а правой рукой она с нежностью поглаживала драгоценную застежку, с помощью которой был собран пышный воротник шубы. Нет, никогда не брала она Алекса под руку, не висела на его локте, и не сразу согласилась на ночь в Аникеевке…

Но он предчувствовал эту ночь, и ее, свою женщину.

— Дивное место, Алекс!

— Я счастлив, что тебе нравится.

— Да. Но знаешь… Днем, в суете, в рабочем азарте я о тебе почти не вспоминаю. Не обижаешься?

Он улыбнулся.

— У вас с бизнесом — первая любовь, а у меня за плечами одного Интернета десять лет. Все правильно. Но у меня просьба. Повтори, если не трудно, «Притчу о мудреце», — произнес он.

— Заинтересовало? — удивилась Валентина. — Ты вроде моей Агнессы. Ей тоже подавай высший смысл в любых мелочах.

— Агнесса? Я слышал это имя от Роберта Кофмана.

— Она с ним работает. Открыла «Уголок хозяйки» в газете, пригласила знатоков, все счастливы: о кастрюлях, о сковородках, то-то смысла везде!

Алекс молчал, удивленный всплеском соперничества в ее голосе. «Непросто быть женщиной»- усмехнулся он.

Выговорившись, Валентина поцеловала его в щеку за долготерпение и в награду повторила сценку в агентстве.

— Мои сотрудники, — закончила она, — удивились не столько тому, что его дело поднялось и расцвело, сколько тому, как легко он, мужчина в расцвете лет, мог выйти из бизнеса, как ни в чем не бывало, оставить, будто игрушку… Пусть даже сыновьям. По моим впечатлениям, бизнес захватывает всю тебя целиком, время, мысли, творчество. Иначе не получится ничего. Разве не так?

Подняв голову, Алекс смотрел на прозрачные верхушки лип и берез, на зеленые сосны и ели.

— Когда он начал? К тридцати, видно, раз дети подрастали. За пять лет преуспел и разобрался, понял, что это — обгладывающая суета. Или сразу знал, на что идет? Знал, знал, сам же сказал!

— Алекс! — с укоризной повернула лицо Валентина, необычайно выразительное в сумерках. — Ведь это вымысел, пустые слова!

Алекс обнял ее, пушистую, в легкой шубе, покрыл лицо поцелуями. Вздохнул. Они медленно направились к крыльцу. В пустом домике мерцал огонек, над крышей вился дымок. Там ждал ужин и ночлег. Сторож с собакой жили отдельно, в теплой сторожке в ближнем к воротам углу забора.

— Это не вымысел, Валюша, это бродячий сюжет, — говорил Алекс мягко и грустно. — Он принадлежит всему человечеству, и каждый слышит, насколько открыт. Для меня это не притча. Это зов.

Становилось совсем темно.

К удивлению Виктора, Толик схватил все на лету, с полуслова. Они сидели в квартире Виктора, не выключая света в ненастный день. Выпивали, но понемногу, мелкими рюмками под соленые шурочкины грибочки-огурчики-помидорчики. За окном частил серый осенний дождь, висели темные облака, а здесь, в Кулаковом переулке, в тепле маленькой кухни шла разработка серьезной операции. И не одной. Разговор велся в открытую. В деньгах нуждались оба. Виктор рассказал про Грача, про то, как это имя, произнесенное невнятным мужским голосом, без хлопот открывает железную дверь бухгалтерии. Главное, чтобы за дверью оказались наличные деньги.

— Об этом я позабочусь, — вникал в подробности Виктор. — В агентстве нет секретов друг от друга, все хвалятся удачей. И на планерках обычно поздравляют счастливчиков, заключивших крупные договора. К тому же все копии платежек от клиентов приходят по факсу, а он также стоит в моей комнате.

— Твоя директриса в своем уме? — посмотрел на него Толик. — Кому нужна такая прозрачность? Не догадывается, что ли?

— Она умная и чертовски красивая женщина. Валентина-Валькирия. Но тут у нее пунктик, ей кажется, что залог успеха именно в семейном доверии. Как в мафии, если вспомнить, что мафия — это семья. На всякого мудреца довольно простоты. На что мы ее и приколем. Самый большой куш будет у нас в кармане. Это уж моя забота.

Виктор поймал вилкой шляпку грибка и отправил в рот. Потом прошелся до входной двери и обратно, мимоходом перед зеркалом в прихожей поправил волосы, вновь стянул резиночной хвостик волос на затылке.

Толик молча следил за ним. Он развалился за столом у подоконника и потирал рукой нос, щеки, мясистый подбородок. На редких светлых волосах лежал отблеск красного абажура.

— А моя роль?

— Ты по моему знаку проходишь из вестибюля в темный коридор, делаешь «тук, тук-тук», и забираешь деньги оттуда, где они лежат.

— Весь риск на мне?

— А какие варианты? Мне идти?

Толик молчал.

— Подготовь маску на лицо и перчатки, чтобы не оставить никаких следов, — продолжал Виктор. — Но я уверен, что отпечатков искать никто не будет.

— А какую маску?

— Обычный чулок.

— Женский?

— Женский, — Виктор рассмеялся.

— Уй…. — Толик выругался.

— Ничего. Ради прекрасного будущего придется потерпеть. Знаешь, что такое настоящие деньги? Я уже держал их в руках, десять тысяч баксов. Приятное ощущение.

— Верю, — Толик хмыкнул.

Виктор тоже помолчал. Обоим думались одни и те же мысли. Вновь налили в мелкие рюмочки. Опрокинули. А хороша и шурочкина закуска!

— Можешь прийти в НИИ разок-другой для подготовки. Посмотреть. Прекрасное место. Темный коридор, вестибюль далеко. Тихо, запущено.

— Приду, посмотрю. Ей-богу.

— Главное, внезапность. Быстрота и натиск. Напугал и хватай все, что есть. Она сама все отдаст, эта пигалица.

— Симпатичная?

— Местами.

— Мне жены хватает.

На этом первая часть отчуждения денег была принята.

За окном не унимался серый дождик. Под его струями блестел зеленой черепицей причудливый новенький филиал ЛУКОЙЛа, выстроенный в переулке за эту осень. В него-то деньги вкладывали щедро: зеркальные окна, мелко-плитчатый, в елочку, тротуар, вокруг газонов полированный бордюрный гранит.

— Сволочи, — Виктор стиснул зубы, постоял, покачиваясь на носках, потом с внутренней силой произнес слова Макбета. — «Хоть я страшусь того, на что дерзаю»…

— Вот именно, — Толик нахмурился. — Раз весь страх и риск достается мне, то… Как договариваемся? Выручку пополам?

— Как пополам? Никаких пополам. Тебе четверть, мне остальное.

— Не согласен. Либо поровну, либо никак.

Виктору пришлось уступить. Они были нужны друг другу.

Толик оказался не так прост, как представлялось. Мало того, что он, глазом не моргнув, слупил половину выручки, так у него, к тому же, оказались два паспорта, оба с его фотографиями, свой и чужой в лиловой обложке на имя Деревянко Станислава Романовича. Откуда у артиста Госконцерта второй паспорт? Бог весть. Виктор не интересовался. А что вообще ему известно о человеке, с которым учился в театральном училище и теперь собирался идти на… гм-гм… операцию? Самое общее. Толик был с Урала, в армии служил подводником, женился, родил двух сыновей. Вот, в сущности, и все.

Присутствие второго паспорта сразу придало делу солидный настрой. Теперь не грех было замахнуться и на денежный поток, что течет в «Каскад» через банки. Но как, как? Попробуй, тронь…

— Ну, давай подумаем, что у нас есть. Фальшивый паспорт, как прикрытие для… чего? Как распорядиться удачей? Даешь мозговой штурм!

Сколько путей перебрали они! В каких обрывках барахтались! Ненастный день незаметно слился с вечером, а они так ни к чему и не вышли. Проклятье!

— Давай, включай телевизор, любую программу — Виктор гибко выскользнул из-за стола. — Надо отрубиться. Когда главное напряжение убрано, начинают звучать подголоски сознания. Главное, «не думать про обезьяну». Решение придет само по себе.

Толик лег на ковер, задрав ноги в носках на край тахты, подложив руки под голову. Виктора ожидало любимое кресло. После «Новостей» начался фильм, бесцеремонно прерываемый рекламой, во время которой приходилось срочно переключаться на другие каналы, чтобы не швырнуть в экран чем-то тяжелым. Потом вновь нажимать прежнюю кнопку пульта. Что-то, полное подобий и неявных сущностей, прошло через Виктора. Прошло и ушло, едва-едва схваченное.

Он замер, глядя на Толика с приоткрытым ртом.

— Что? — повернулся тот, почуяв какую-то перемену.

— Не мешай…

Наступила молчание. Толик с интересом смотрел на друга.

— Есть идея! — в расширенных глазах Виктора светился восторг. — Мы открываем собственную контору с тем же названием, — тихо проговорил он. — «Каскад», валка валенок. Ты любишь валенки? Вот и получай красные и зеленые. Главное, что «Каскад».

Толик быстро сел, поджав ноги.

— «Каскад»? А как же…

— Сейчас обмозгуем. Выключай ящик.

И они принялись решать сложнейшую головоломку. Наверняка, в практике мировой аферы имеются мошенничества и похлеще того, что с чистого листа изобрели друзья в тот вечер. Блеснув умом, они выстроили такую многоходовку, которая и во сне не приснится законопослушным обывателям. Вот что такое мозговой штурм! Они зауважали самих себя, словно чемпионов мира. А дело-то было проще пареной репы. Когда убрали лишние навороты, обнаружилась прелестная комедия ошибок и недоразумений, достойная пера великого Мольера, а заодно и книги рекордов Гиннеса. Конечно, «Каскад» немного пострадает, но зато какое искусство! Блиц, да и только!

Довольные собой, они обменялись рукопожатием. Разлили по рюмочкам остатки и звонко чокнулись.

— За удачу!

И замолчали, испуганные серьезностью того, на что предстояло решиться. Может, отступиться, пока не поздно?

— Тебе, друг, пора пьесы писать, — вздохнул Толик, удивленно подумав: «Зора-то как в воду глядела. Ей-богу».

— Напишем, — ухмыльнулся Виктор. — По большому счету, лучше делать и раскаиваться, чем не делать, и все равно раскаиваться.

— Недурно сказано. Чьи слова?

— Неважно. Главное, что в своем будущем я уверен.

— Тогда вперед.

Они хлопнули ладонью о ладонь друг друга и поднялись из-за стола.

— Братья-разбойники, — усмехнулся Виктор.

В окончательном виде их план включал два пути верного и безопасного обогащения: прямое нападение на кассу в ближайший удобный момент, и разворот на себя всего денежного потока, идущего в агентство через банки. Упор делался на внезапность и простоту со своей стороны и отвращение к вмешательству властей со стороны клиента.

Друзья расстались, готовые к «штурму и натиску», то бишь на языке уголовного кодекса, к разбою и ограблению. Впрочем, «лучше делать и раскаиваться, чем не делать и все равно раскаиваться!»

В один из дней позднего октября в комнате появилась Лада. Смотреть на девушку и впрямь было нелегко. Держалась она застенчиво, но как серьезный музыкант, работы не боялась, и голос у нее был хотя и негромкий, зато музыкальный, поставленный на открытое звучание. Первые звонки ее, как водится, были комом, что нисколько не смутило ее. Лада с усердием набивала все необходимые шишки.

— Добрый день! — она выбрала для подражания Агнессу. — Вас приветствует газета «Городская новь».

— Спасибо, не нужно, — там бросали трубку.

— Добрый день, вас приветствует газета…

— Наша фирма в ваших услугах не нуждается, — с туповатым торжеством отвечали секретарши.

С непривычки это было мучительно. Отказы, отказы, отказы.

Чтобы не зачеркивать одну за другой свои надежды, она стала писать напротив телефонного номера маленькое «нет». Вскоре весь лист покрылся отрицаниями, от которых сжималось сердце. Тогда она придумала делать пометки цветной ручкой, каждый день разного цвета, а вместо отказа рисовать цветочек. После этого на рабочих страницах расцвел майский луг. Юный голос ее настраивал шутников на веселое знакомство, потому что «судя по голосу, у вас красивые ноги». Тем не менее, трудностей для нее как бы не существовало. Девушка умела работать. Еще бы! Ведь она по-прежнему занималась на арфе неукоснительные шесть часов в день, утром или вечером, или вразбивку.

Однажды ей ответил усталый солидный человек, в голосе которого отразился и его кабинет с видом на Москву-реку, и покойное кожаное кресло, и даже картина, висящая перед глазами в дорогой раме. Лада списала этот телефон из журнала «Деньги», и, не зная, как сложно работать банками, наивно потревожила своим звонком.

— Вас приветствует газета «Городская новь»! Мы с удовольствием рассмотрим возможность вашей публикации на страницах газеты.

— Нам этого не нужно, дорогая… простите?

— Лада.

— …дорогая Лада. Замечательно. Так вот, в нашем бюджете даже строки на рекламу нет.

— А как же полный разворот в журнале?

— Это юбилейное, семь лет со дня основания, нового основания после акционирования. При необходимости мы просто оплачивает расходы, и все. Поверьте, это так. Через нас проходит восемьдесят процентов всех денег страны. Представляете? Мы серые кардиналы, которые одни только и имеют настоящую власть и ни с кем ею не делятся.

— Но реклама необходима любому банку! — настаивала она. — Кто же будет о вас знать, если…

Слышно было, как человек тихонько рассмеялся.

— Вы прелесть, дорогая Лада. Жаль, что не могу вам помочь. Пусть мелкота, которая путается у нас под ногами, трезвонит о своей надежности. Для нас это излишне. Мы не работаем с физическими лицами.

— В статье сказано, что вы заинтересованы в частных вкладах, — не отступалась Лада, — что вы берете на счета вклады в рублях и валюте.

— Ну, да, берем, конечно. Это люди, которые… в общем, Лада, придется вас огорчить. Для вашей прекрасной газеты мы не подходим.

Лада опустила руки на стол. «Чем я занимаюсь? Как смею приставать к серьезным людям?» Захотелось музыки, Моцарта… Вздохнув, она набрала следующий номер.

— Алло, — отозвались там, и после ее вступления сказали. — Подождите. Переключаю на рекламный отдел.

В трубке зазвучала музыка, которой часто заполняется режим ожидания. И это был Моцарт, точное воспроизведение сухими механическими пальцами. Она поморщилась.

— Алло, — появился голос. — Газета «Городская новь»? Мы продаем онинги и маркизы. Как на ваш взгляд, ваших читателей заинтересуют наши предложения?

Лада замялась.

— А что это такое?

— Как, вы даже не знаете? До свидания.

Шурочка наблюдала за нею. То, что за свободный стол села дурнушка, а не красотка из новой группы, устраивало ее. Она даже взялась покровительствовать Ладе, обучая маленьким хитростям, например, способу прохождения через секретарш, грудью закрывающих подходы к директорам.

— Сначала ты спроси, на кого рассчитан их товар, на очень богатых или на средний класс? Потом обрадуйся, что читатели газеты смогут о нем узнать и… в общем, дальше думай сама. И еще. Если генерального директора зовут по-русски, например, Иван Петрович, то настраивайся на разговор с мужчиной в возрасте. А если имя модное, вроде Виталий Геннадьевич, то не теряйся, это молодой. Кокетничай, мяукай, уводи в сторону, возвращайся. Води за нос, как хочешь, но получи приглашение на встречу. У себя в кабинете он просто так не отвертится, сделка, считай, в кармане, хоть на двести долларов.

Сама Шурочка уже нашла свою нишу. Ею оказалась медицина, множество лекарственных и лечебных центров, которые давали ей мелкую, но постоянную рекламу. Ее душе были внятны их заботы, круг знакомых расширялся, она уезжала и приезжала раза по три-четыре в день, и частенько возвращалась с договорами. Честно признаться, даже побаивалась она почему-то крупных ответственных договоров и клиентов, с которыми запросто работали Юра, Виктор, Агнесса. Хотя, конечно, кому не хочется разбогатеть!

И комната в агентстве ее стараниями уже напоминала зимний сад. Цветы теснились на подоконниках, стояли в проходах, ползли по стенам и цвели, цвели, несмотря на северную сторону окон. И когда, встав на стол маленькими ступнями, Шурочка поливала их, наклоняя длинную гусиную лейку, из-под ее платья непременно выглядывали зубчики кружев, как бы поддразнивая Юру, юного поклонника румяной красотки. Здесь была игра, молодая игра в любовь, никто не собирался принимать этого всерьез, но лучшим девушкам «Каскада» и НИИ нечего было делать, пока Юра работал возле Шурочки. Что ни говори, а женщине нужна любовь, отовсюду, ежеминутно, тогда она цветет, тогда у нее все ладится! Умница-Юра подыгрывал ей лучше всякого артиста, в комнате постоянно звенел смех, слышались шутки, ссоры, объяснения. Все хорошели в их присутствии. Изменился и сам Юра. На курсах подготовки в МГУ ему встретились такие ребята, с таким мировоззрением, что, как часто бывает в юности, он стал стремительно мужать и развиваться в их питательной среде, и уже подумывал о двух факультетах сразу — математическом и философском. Или математическом и естественном?

С Виктором он больше не ссорился. Зачем?

Валентина могла быть довольна. Агентство работала на полную мощность. Это была ее империя. Никогда еще не чувствовала она себя столь полноценно и могущественно, как сейчас! Само дело с его неустанными требованиями стало необходимым условием ее жизни. Созидание и творчество, успех ради успеха! Каждый день открывал новые возможности, и сама жизнь оказывалась полем возможностей! Это было упоительно! Уже подумывала она о рекламе не только в толстые красочные журналы, но о рекламе на регионы страны, о рекламе политической. Свекор разохотил ее своими разговорами. Впереди выборы в Думу, а там выборы президента… Почему бы нет? Это сулило такой рост ее внутренней состоятельности, не говоря уж о прибылях, что Валентина сама поражалась своей возросшей смелости и размаху. Впрочем, от земли она не отрывалась. Напротив. За это время ей удалось решить множество разных проблем, и главную среди них — внутри агентства. Как, например, ни в чем не уступив человеку, сохранить в нем самое счастливое впечатление о ее особе? А она научилась. Как всегда быть доброжелательной, внушать подчиненным уверенность и спокойствие? А ее уважали и шли за советами. В такой обстановке можно было отваживаться на любые дела.

«Но для начала — как-то подумалось ей, — надо бы теснее сплотить сотрудников общим застольем, отметить лучших, подарить им цветы, подарки… В старое доброе время умели растить кадры».

Праздник наметили на ближайшую пятницу. Повод — богатый договор в группе Екатерины Дмитриевны. Сухощавый мужчина лет сорока пяти, бывший военный, договорился о целой рекламной компании, и как раз в пятницу эти деньги в виде наличного платежа должны были подойти. Так и получилось.

Для праздничного пира решили открыть пошире двери обеих комнат, протянуть столы от середины до середины, а директора и менеджера посадить в коридоре. Коридор с комнатами «Каскада» на втором этаже был уже отгорожен от общего институтского и освещен.

— Мы будем связующим звеном, — смеялась Валентина.

Главной хозяйкой избрали Шурочку. Ее огурчики-помидорчики, грибочки, необычайный салат из зелени, мясо с черносливом, порезанное ломтиками, и дымящаяся, посыпанная петрушкой, картошка сразили всех еще месяц назад, на праздновании ее собственного дня рождения. Теперь Шурочку вновь увидели во всей красе, беломраморную рыжекудрую богиню плодородия в цветастом переднике.

После обычного в таких случаях переполоха все нашли себе место и затихли в ожидании.

— Все на месте? Кого не хватает?

— Люси.

— Она занята, — многозначительно улыбнулась Валентина. — Начинаем. Мужчины! Откройте шампанское. Витя! Почему мышей не ловите?

Виктор полусидел на подоконнике, отведя рукой планки жалюзи. Толик стоял на тротуаре напротив. Услыша приказ, Виктор резко бросил занавес, взял бутылку, снял проволочную укрепку. Пробка хлопнула, отлетела и попала в выключатель.

Свет погас. И вспыхнул вновь.

— Талант! — зааплодировали все.

Виктор побледнел. О таком сигнале они не договаривались. Кто мог это предусмотреть? Что, если Толик, недоумевая, останется на месте? Он и не должен идти сразу, но вдруг не пойдет совсем? Сорвется такой план, такой случай! Двадцать пять тысяч долларов!

С рюмкой в руке поднялась Валентина.

— Господа! Мы должны поздравить виновника торжества, доблестного героя в орденах, пожелать ему дальнейших успехов и богатых договоров. Вот что значит армия! Ура!

Все закричали, захлопали. Екатерина Дмитриевна вручила ему цветы и трижды расцеловалась. Отставной офицер был тронут.

А Валентина продолжала.

— Дорогие друзья! Благодаря нашему ударному труду агентство прочно встало на ноги. Могу сообщить приятную новость. С понедельника вы будете получать не двенадцать, а четырнадцать процентов с суммы договора. Работайте и богатейте!

— Ура!! — раздался общий крик раза в три громче первого.

После первой рюмки все накинулись на угощение, передавали друг другу закуски, тянулись, перебегали из комнаты в комнату. Наконец, молодой голод был утолен. Налили по второй.

— Тост! Витя, тебе слово. Скажи!

Виктор призвал на помощь всю выдержку и артистизм, словно Штирлиц в застенке у Мюллера. Как решил Толик? Что происходит сейчас в бухгалтерии? Он медленно поднялся и поиграл вином в бокале.

— У всех налито? Слушайте. Однажды Ходжа Насреддин принес домой мясо. И ушел. Жена приготовила плов, но набежала родня и, понятное дело, все сьела. Ходжа вернулся, еды нет. «Жена, где мясо?» «Кошка сьела». Ходжа поднял кошку, взвесил ее в руках и говорит: «Если это кошка, то где же мясо? А если это мясо, то где же кошка?»… Так выпьем за то, чтобы подобные вопросы никогда не возникали… у налоговой инспекции.

— Ох! — воскликнула Валентина. — Отличный тост!

Но не успели все осушить бокалы, как дощатая дверь распахнулась и в коридорчике предстала Люся. Вид у нее был перепуганный, челюсть дрожала.

— Ой, ой, не могу. Ой, ой!

Валентина подхватила ее.

— Что случилось? Успокойся. Выпей воды.

— Ой, ой…

— Пойдем ко мне. Пропустите нас.

Они закрылись в кабинете.

Происшествие выглядело так. К вечеру Люся привезла деньги из банка. Положила в сейф, и, как договаривались, стала тотчас разносить по документам, прятать концы от налоговой проверки, сверять счета, договора. Условный стук в дверь заставил ее накрыть стол серым полотняным мешком.

— Кто там?

— Грач, — ответили за железной дверью.

Она повернула ключ.

Мужчина был в маске. Он потребовал открыть сейф. Она была одна, в полной его власти. Не крикнуть, не убежать. Грабитель сгреб все в мешок и скрылся.

— Какой он был?

— В перчатках, в маске.

— Сколько было денег?

— Сто двадцать миллионов в рублях и пять тысяч в долларах.

Валентина качнулась на стуле.

— Ладно, езжай домой. Слезами горю не поможешь.

«Грач… — подумалось ей. — Что-то не так. Откуда беда?»

К сотрудникам Валентина вышла спокойной и уверенной, как всегда. Никто не должен знать, что в агентстве произошло преступление.

— Все в порядке, продолжаем наш праздник. Люся ошиблась в подсчетах и немного испугалась.

Виктор был в восхищении. Что ни говори, а лидер — это совсем другой уровень, и притом — скачком!

После застолья начались танцы, молодежь расходилась не на шутку, вечер затянулся. Подумав, Валентина все же сообщила Екатерине Дмитриевне, но только о краже денег, без подробностей. Вдвоем они стали думать, как жить дальше.

— Надо сообщить в милицию, — предложила пенсионерка.

Это Валентина отвергла сразу.

— Ни за что! Их только пусти, уж они… — она не договорила. — Придется смириться. Завтра же перекрыть стенкой нижний коридор, поставить охрану у нас наверху, все осветить и благоустроить.

Екатерина Дмитриевна тут же нашла прекрасный выход.

— Мой муж с удовольствием пойдет в охрану, — уверила она Валентину. — Он умеет обращаться с оружием.

Валентина молча кивнула. И невесело усмехнулась, когда та ушла.

«Тоже мне, охранник!»

Урон был весом, но не смертелен. Она даже поразилась, насколько легко перенесла удар. Придется: а) снять личные деньги со счетов в двух коммерческих банках, чтобы оплатить рекламную компанию; б) отложить покупку лазерного принтера и сканера; в) взять назад данное слово о четырнадцати процентах агентского вознаграждения. Увы. Но кто этот негодяй? И что у них на уме? Как притягивают воров чужие деньги!

В комнатах смолкла музыка, народ расходился. Уборщица шумела пылесосом.

Так кто же это был? Ясно, что из своих. Подслушал Грача. Значит, курильщик. Мужчина. Кто-то из отсеявшихся? Тогда почему знал о сумме? Женщины тоже курят. Тупик.

Как всегда, если что-то случалось в делах, ее потянуло к семье. Она набрала номер телефона.

— Алло! Как у вас? Ложитесь? Где дедуля? У Анны Стахиевны чай пьет? Давно? Скоро придет? Уже идет? Очень хорошо.

Это новое обстоятельство направило ее мысли в иную сторону. Полугодовой срок той квартиры истекал в декабре, приобретение ее с помощью Розалии было делом решенным. Но как воспользоваться ею? Будь у квартиры общая с ними стенка, которую можно снять и объединить оба помещения… но нет, квартира как раз напротив. Между ними маленькая однокомнатная Анны Стахиевны. Но если свекор и соседка, бог даст, соединятся, им отойдет та, новокупленная, а Валентина с детьми расширятся за счет однокомнатной. Интересный случай.

До сих пор паспорт в лиловой обложке праздно валялся в дорожной сумке, завернутый и заклеенный от случайного любопытства жены. И, соответственно, ни разу не был проверен на качество. Он и попал к Анатолию Квашнину дуриком, «не по делу», во время гастролей в уральские Березняки, город едких туманов и желтых «лисьих» хвостов. Произошло это по окончанию карточной игры в тамошней гостинице, когда после выступлений во «Дворце химика» (в провинциях все еще дорожат своими памятниками) гастролеры уселись перекинуться в бридж. Время было темное, идти совершенно некуда, и денег-то на ресторан жалко, и сам-то ресторан жалок, а впереди еще целых два концерта, то есть полные сутки до самолета. В компанию затесался местный администратор, из тех, что обожают тусоваться с московскими артистами, щуплый седоватый мужичок с изрытым морщинами землистым лицом. Почти все мужские лица в этом городе отличались сероватостью кожи и одинаковым «полузвериным» выражением, что объяснялось самым прозаическим образом: здесь работали «отмотавшие срок» зеки.

Играли по-малой, не увлекаясь. Сразу было видно, что «чужак» немного смыслил в тонкостях джентльменского бриджа, зато с каким мастерством тасовал и сдавал карты! Словно одушевленная, превращалась новенькая колода то в пятнистую змею, то в живую дорожку, то с треском схлопывалась рубашкой вверх, то перелетала по воздуху рубашкой вниз. На кистях администратора плавали синие звезды, из-за манжет торчали русалочьи хвосты. С ним бы сыграть в очко или козла, тогда бы запели московские гости! Всю ночь напролет он рисовался перед ними, рассказывая одну за другой местные «байки из склепа», вроде той, что чуть не разыгралась на прошлой неделе в этом же самом гостиничном номере, где они сидели сейчас. Тогда, по его словам, здесь поселили молодую женщину, командировочную из Верхней Салды.

— Откуда? — дернулся Толик. — Из Верхней Салды?

Это была его родина.

— Да, недалеко тут, за Уральским хребтом. Бывали там?

— Бывал. С концертами. И что случилось?

Поздней ночью местная «братва» проиграла женщину в карты. Администратор сказал об этом буднично, в виде вступления к собственным подвигам, так как в ту же ночь спас женщину, поймал из окна и чемодан, и ее самое, и, не мешкая, отправил на первом же поезде дальнего следования все равно куда, хоть на Сахалин, лишь бы подальше.

— Тут свой закон, — он умильно поглядывал на москвичей, но сколько не добавлял сладости в лицо, оно оставалось низменно-животным, как у каннибалов племени Тату.

К утру он полностью овладел правилами, но продулся в пух и прах. Ни о каких деньгах, понятное дело, никто и не заикался.

— Хотите, мужики, я сделаю вам документы, к которым ни один мент не придерется? — предложил он сам. В его чертах трогательно проглянуло смущение. — Нужна только фотокарточка. Наш фотограф работает на первом этаже.

Артисты посмотрели друг на друга, пожали плечами. «… хоть шерсти клок», — означало это движение. Фотография уже открылась. Умытые, причесанные, в одном и том же поочередном пиджаке присели они на стул перед объективом. Остальное было делом техники. Вечером после концерта каждый из трех друзей получил паспорт на имя одного и того же молодого человека, в одинаковой лиловой обложке, с постоянной московской пропиской по одному адресу.

Теперь этой липе предстояло работать.

«Хоть я страшусь того, на что дерзаю…»

Несмотря на телесную крепость и богатырский вид, Толик плохо переносил нервные перегрузки. Его сценическим амплуа были пародии, забавные сценки и звукоподражание, иными словами, тяжкий хлеб легкого жанра. Поэтому вне театра он был немногословен. С возрастом увлечения молодости стремительно пошли на спад, в душе с твердостью обозначилось коренное назначение его жизни, далекое от софитов и аплодисментов.

Он был простым человеком. Он решился.

Впервые пришлось списывать данные из лиловой обложки при заполнении граф и колонок в бланке регистрации ИТД «Каскад». Когда рука его раз за разом стала выводить подлинные ФИО вместо фальшивых, он с полной ясностью осознал, через какие напряги придется идти. В корзину полетели три испорченных бланка. Дело происходило не в самой столице, но в Зеленограде, городе физиков, у железнодорожной станции Крюково. Здесь действовали московские нормы.

Первый страх он испытал на приеме в кабинете инспектора Административного Округа. Страх всамделишный, настоящий, как перед выходом на сцену. Задерганная пожилая дама, взяв его документы, принялась близоруко и неприязненно рассматривать каждую страничку лилового паспорта. Он замер. Слабым звоном качнулось в затылке головокружение. Накануне и днем, и вечером, при разном освещении этим придирчиво занимался он сам и не уличил березняковского умельца ни в малейшей оплошности.

Инспектор отложила паспорт, достала «Лицензию» на гербовой бумаге и стала вписывать его данные.

— Деревянко Станислав Романович, — написала она. — Как называется ваша фирма?

— «Каскад».

— Возьмите другое имя. Этих «каскадов» сейчас десятки и сотни.

«Много ты знаешь…»- подумал он.

— Мне нравится «Каскад», — Толик играл «крутяк».

Она пренебрежительно хмыкнула.

— Не все ли равно? Сами путаницу создаете, а потом жалуетесь, когда из налоговой к вам по двадцать раз приходят.

Опустив глаза, он помолчал. Потом сказал мягко и незаинтересованно, будто не о своем деле.

— Пишите «Каскад».

Женщина тоже успокоилась, даже прониклась тенью симпатии. На лице ее проступило странное лукавство.

— Будь по-вашему, Деревянко. А вот если бы вы пришли завтра, не видать вам никакого «каскада», как своих ушей. С завтрашнего дня вступает в силу «Постановление…» о названиях новых юридических лиц, запрещающее любые повторы.

Он поздравил себя с неожиданной удачей. Добрый знак.

— Значит, мне везет.

И чуть-чуть отпустил себя.

— Чем собираетесь заниматься? — продолжала инспектор уже по-человечески, — Что за пош. р. о.?.

— Пошив рабочей одежды.

Она насмешливо кивнула.

— А на самом деле чем, Станислав Романович? Кому нужна сейчас рабочая одежда?

Толик напрягся вновь.

— У меня хорошие отношения с зарубежными… друзьями. Будем шить для них.

— Нужны им ваши тряпки… — она вздохнула и притиснула бумагу печатью. — Все так говорят, а на самом деле торгуют, чем попало. Водкой, бензином. Эх, вы…

Заглянув вечером адресно-телефонный справочник «Желтые страницы», в алфавитный список на букву «К», Анатолий обнаружил стройный столбик из тридцати двух «Каскадов» подряд. Не слабо, как говорится.

… Большую часть своей доли Виктор отнес матери и бывшей жене с дочкой в надежде на успех второго плана, который был рассчитан на трехнедельную выручку всего агентства. Он уже действовал. Толик наведывался в свой банк дважды в неделю, и каждый раз сбрасывал по килограмму веса от дикого страха и напряжения. Изнутри агентства обстановку отслеживал Виктор. Тихо. Невнятные слухи о краже еще бродили среди советников, отчасти подтвержденные отменой обещанных четырнадцати процентов, но близились пустые для бизнеса ноябрьские праздники, когда на долгое время замирает деловая жизнь, и среди рекламистов нарастал аврал. Скорее, скорее! Успеть, успеть!

Платежки мелькали одна другой.

Прошла неделя, десять дней. С полок пачка за пачкой уходили чистые бланки договоров, с напечатанными внизу слева реквизитами банка. Виктор едва успевал обновлять запас. По этим реквизитам клиенты исправно присылали оплату. А Толик ходил в банк, как на работу.

Две недели. Тишина. Все идет как по маслу. Три дня праздников даже на руку, то да се, шаляй-валяй, никакой бдительности. Однако, до тринадцатого-четырнадцатого ноября следует закруглиться. Если не раньше.

Виктор продолжал восхищаться Валентиной. Великая женщина! В одночасье лишиться целого состояния, и хоть бы хны! Ни красных глаз, ни нервных срывов… А как умеет держать расстояние! Даже мысленно не подступишься. Великая актриса! Это даже заколебало его. А мог ли бы он так-то? Пожалуй. Нет же у него на текущий момент никаких угрызений! Значит, право имеет.

— Когда-нибудь, — уповал он, с улыбкой оглядывая свое душевное хозяйство, — когда-нибудь все пережитое пригодится мне для творчества. Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит.

Ранние годы Алекса прошли под звездой его редкостного ума и развития. Достаточно сказать, что четырех с половиной лет он с закрытыми глазами обыгрывал в шашки пенсионеров на скамеечке у дома. С закрытыми, потому что умел видеть окружение, не разжимая век. В пять лет это умение ушло, но остались другие способности, которым он не придавал значения, полагая, что «у всех так». На шестом году мальчик был подготовлен не ниже четвертого класса средней школы, а в шестом, можно сказать, приближался к выпуску. «Принц»- называли его. Необычное прозвище среди насмешливых сорванцов!

Умных, опережающих ребят было везде немало. К сожалению, в семидесятые годы их будто не замечали и равнодушно гасили молодые умы едкой пылью школьной рутины.

Но однажды произошло невероятное. Отец шестиклассницы Ольги Егоровой, очень умной веселой девчонки с беленькими крепкими, чуть выдающимися вперед зубками, предложил ей набрать группу из семи человек, для которых он наймет преподавателей из среды университетских профессоров. Мокий Кузмич был министром бытового хозяйства, немолодым грузноватым мужчиной с сибирской раскосинкой в глазах и седоватой жесткой бородкой. Он мечтал о сыне, но был вообще бездетен в первом браке; потом в обширной министерской квартире появилась Верушка-вострушка, по годам более дочка, чем жена Мокия Кузьмича. Она-то и одарила его дочкой, теплым солнышком в душе старого отца.

Но Егоров думал вперед, очень-очень далеко вперед. Потому и обмозговал свое необычное предложение.

Сказано-сделано. Три девушки и четверо молодых людей взяли старт на четыре года. «Лицей». Но какой! Десять часов занятий в день включали все области знаний, включая четыре языка, неведомые тогда маркетинг и менеджмент на английском, бытовую, музыкальную, танцевальную культуру, современное спортивное пятиборье и восточные единоборства; в летнее время обучение переносилось либо в глухие таежные заимки, под всхрапывание и топот местных лошадок, либо под паруса «Бригантины» на Черном море, либо в европейские музеи с дальнейшим подробным докладом об увиденном, и работу на европейских бензоколонках либо мытье посуды в кафе. Но это не все! Подумать только, в те далекие до-перестроечные времена талантливая ребятня овладели программами настоящего компьютера, и через министерский канал товарища Егорова принялась шалить и шарить в баснословных сетях Интернета!

Это была волшебная сказка!

Но Мокий Кузмич был тертый калач. Дети — наше будущее? Превосходно. Не мог не предвидеть он, седина в бороду — бес в ребро, что очень скоро Ольга и Алекс, едва-едва шестнадцатилетние, рука в руке, «признаются», что ждут ребенка. Расцеловав обоих, он позвал Верушку, налил в четыре рюмки вишневый сок, и поздравил молодых. Мальчик родился в январе восемьдесят первого года, его братик — в ноябре того же года, а третий — в сентябре следующего. Вокруг детей закружились няньки и мамки.

— Третий внук все свершит, — бормотал Мокий Кузьмич. — Третий внук, третий, третий внук сделает все, что нужно.

По желанию деда третьего внука назвали Силой. Сила Алексеевич. Он имел глазки с тем же прищуром и необоримый кержацкий изгибчик над переносицей.

— Самого егоровского роду, — признал старик. — Ты, Алекса, тоже ядреного корня, но слишком высок для нас. Не обижайся, давай.

Семнадцатилетний зять прекрасно видел это. Три сына веселили его, но к отцовству он готов не был. Подрастая, три бутуза так подключились друг к другу, что вообще не беспокоили родителей. Таково свойство трехдетных семей: дети сами по себе, родители сами по себе.

Вся семерка поступила в самые престижные ВУЗы. Алекс оказался во МГИМО, Ольга экстерном окончила Плехановский. Перестройка не застала их врасплох. «Лицейская» четверка стала первым провайдером, хребтом Интернета в Москве и России. Девушки тоже не растерялись в наступившей разрухе. Ольга открыла «Консалтинговую фирму», потом «Модный салон».

В 1986 году из мест «не столь отдаленных», из опалы и заточения вернулся Василий Петрович Грачев, «Грач», немногословный человек лет тридцати шести, встреченный Мокием с земляческим почетом.

— Хозяйственник ты мой, золотой ты мой, — Мокий хлопал того по спине и вздыхал, смахивая слезы. — Стосковался я по тебе, сизый голубочек! Теперь с тобой таких делов наворотим, глазам не поверишь.

— Спасибо, Кузьмич, что пособил на волю выйти. Если б не ты, трубить мне полную десятку, как пить дать. Опаска берет, как бы вновь не зацапали.

— Ан нет, Грач, не боись! Хозяйственное радение нынче в цене, собственность свята. Дождались своих времен.

На этих посиделках увидел Алекс и другого земляка своих родственников. Фамилия его была Второй. Константин Филиппович. Это был тоже крепкий низкорослый мужик с широким круговым шрамом на правой щеке.

В Москве свирепствовал грипп. Он зарождался и крепчал где-то в Азии, потом собирал дань с Европы, и начинал подбираться к Москве. Едва наступала московская зимняя сырость, как первые жертвы очередного гриппа послушно ложились под одеяло с градусником подмышкой. Каждый год его разновидность менялась, и каждый раз врачи умоляли народ о предосторожностях и прививках, но беспечные москвичи по обыкновению отмахивались и полагались на авось. В моду вошли цветные марлевые повязки, из которых тотчас сделали хит, в транспорте вокруг чихнувшего немедленно возникала пустота. К несчастью, мокрый снег и снежные лужи под ногами делали свое черное дело.

«Каскад» жил прежней жизнью. Хозяйка вела себя с прежней твердостью, ей по-прежнему верили, несмотря на прежние двенадцать процентов. После праздников все бросились зализывать деловые раны, нанесенные вынужденным бездельем, как воспринимают пустую дыру во времени люди, «пашущие» на свое благополучие и остановленные в разгар созидания, азарта, охоты или как там еще назвать это блаженное современное состояние делания денег… Никто из тех, кто успел вкусить от щедрот рекламного бизнеса, несмотря на все его тяготы и заморочки, когда и небо с овчинку, и белый свет в копеечку, уходить не хотел, да и куда? По всей стране творилось такое… голодовки, забастовки, безработица, стрельба… что оставлять насиженное место было бы сродни безумию.

Лада и Шурочка подружились. Не горячо, но так, как было удобно Шуре. Она словно взяла Ладу в собственность, даже покрикивала на нее, но привязалась. Девушкам нужны откровенности и задушевные разговоры с ровесницами, и Шурочка болтала обо всем подряд, уверенная, что собеседнице все интересно, потому что своей личной жизни у той, по очевидным причинам, не было и быть не могло. Александра была так великодушна, что даже отправилась с нею на переговоры. Сделка удалась, заплатили наличными. Успех согрел Ладу, у нее появились надежды. Но после праздника вновь пошли отказы. Ей никак не удавалось нащупать свою жилку, а присоединяться к чужим Лада считала недопустимым. С упорством муравья она прозванивала фирму за фирмой.

— Добрый день, вас приветствует газета «Городская новь», — произнесла она и на этот раз.

— Очень рад, милая девушка, но мы не размещаем рекламу в газетах, — ответил сочный молодой голос.

— Я бы хотела рассказать о ваших возможностях.

— Не трудитесь, я уже все объяснил.

— Да почему же? Это выгодно! Встретимся? Завтра, в среду, в шестнадцать часов? Я подъеду? — в отчаянии воскликнула она своим юным голосом.

Наступило молчание. Слышно было его дыхание.

— Буду ждать. Запишите адрес…

Она вскочила со стула.

— Я сумасшедшая! Что теперь делать?

— Раз пригласили, надо ехать. Не терять же клиента — с невозмутимостью сказала Шурочка.

Лада схватилась за щеки.

— Это невозможно! Агнесса, как поступить?

— Пусть Шура съездит, а деньги поровну. Дай ей адрес.

Шурочка жеманно протянула руку.

— Если это недалеко, — и посмотрела в записку. — Проспект Мира? Туда можно. Там Витя живет в двух шагах. Заодно и попроведаю болящего.

— Привет передавай от нас. Может, гостинец купим вскладчину? — предложила Агнесса.

— По сколько?

Агнесса в затруднении оглянулась.

— Тысяч по десять устроит?

— Фи, — фыркнула Шурочка, — за сорок тысяч я и связываться не буду. Сама куплю.

— Бери, бери, не возникай, — Агнесса сунула деньги в ее сумку.

На среду у Шурочки были уже назначены две встречи, утром и днем, в тринадцать часов. «Все в жилу, — прикинула она в уме. — Везде успеваю».

Первая встреча была в Медицинском центре лечебной косметики, в самом престижном месте на Новом Арбате. Этот договор был ее гордостью. Еще в начале октября ей удалось соблазнить главного врача на размещение в газете «Городская новь» нескольких прямоугольничков и маленьких статеек. На пробу. Посетители хлынули на следующий же день, приливами после каждого выступления. И теперь этот Центр стал благодарным шурочкиным клиентом, ее кормушкой и плантацией. Они уже продлевали договор на месяц вперед, и сегодня она пришла за тем же в третий раз с тортом и цветочками.

Новое пальто сдавать на вешалку Александра не стала, лишь расстегнула, чтобы виднелось янтарное ожерелье. Брошь была бы намного лучше, ей так идет янтарь!.. А сумку сдала, та нынче была увесиста, с гостинцами для «болящего». Перед зеркалом подкрасила губки, уложила покрасивее рыжие кудряшки над бровями, пристально взглянула в глаза и застучала сапожками по коридору. В широком округлом зале сидели и ходили пациенты. Самые тяжелые случаи собрались у кабинета главного врача. Ожоги, лицевые травмы, врожденные уродства. Смотреть на них было тяжко. Она опустила глаза. Неужели это исправляется?

Чувствуя себя непростительно красивой, бочком пробралась к сидящей за своим столом медицинской сестре и положила на стол подарки. Та впорхнула в кабинет. Через минуту над его дверью вспыхнул свет.

— Войдите!

Главного врача звали Карен. Он был огромного роста, толст, грубовато-шумлив, но удивительно добр. Из глаз его по толстым, до блеска выбритым щекам, казалось, стекали на светло-зеленый хирургический халат потоки этой доброты. С красоткой-Шурочкой он шутил и смеялся, как ребенок, а ей было волнительно и жарко смотреть на его волосатые руки, на густую поросль под шеей, не закрытую вырезом халата. Перемолвившись о том, о сем, о шуме на всю Москву, который подняла ее скромная газета, они играючи продлили договор еще на целых три месяца. И вдруг Шурочке пришла в голову плодотворная мысль.

— Карен, скажите, а вот пластическую операцию носа, к примеру, вы можете сделать?

— Это наш профиль, — ответил он и рассмеялся своей шутке. — Наш профиль, ха-ха, это наш профиль. Ха-ха-ха!

Было ясно, что он уже пересказывает шутку кому-то из друзей.

— И как, хорошо получается? — спросила Шурочка.

— Конечно, — он по-кавказски развел ладонями. — Не хвалясь скажу, что мы одна из первых косметических клиник в России. Желаете взглянуть?

Он наклонился, достал из ящика толстый альбом и грохнул перед нею.

— Только не падайте в обморок.

Предупреждение было не излишним. В альбоме на каждой странице находились двойные портреты, по две фотографии одного человека до и после операции, десятки парных свидетельств. Они пошли перед Шурочкой, как череда грубых насмешливых уродств и чудесных исцелений, таких, что не в сказке сказать, не пером описать. Лица, лица, воскресшие к любви и жизни.

— Вон как вы работаете, — потрясенно молвила она. — Надо же… Я и не знала. А… нашей сотруднице, моей подруге, вы могли бы помочь? Сколько это стоит?

Он сказал. Деньги были немалые. Каких жертв она требует, эта красота, за всю жизнь не рассчитаешься! Шурочка вновь достала калькулятор. Подумала, посчитала запредельную скидку с полной трехмесячной стоимости договора, мысленно придумывая отговорки для начальства, мол, иначе вообще отказывались от рекламы, мол, и на эти-то условия насилу уломала, а маленькая-то прибыль все равно остается… Эх, была не была!

— Карен, — она озабоченно потерла лоб, — если я дам скидку как раз на эту сумму, вы согласитесь ей помочь? Такая девушка хорошая, такой человек, ну, чего ж ей мучиться-то всю жизнь?

— Присылайте вашу красавицу, да? — сказал он с нарочитым армянским акцентом.

Веселая, всемогущая поехала она на Звездный бульвар. Приятно быть доброй за чужой счет! Пусть знают шурочкин размах! Таких денег одному человеку ни в жизнь не собрать! Конечно, она тоже потеряет при таких скидках, но Лада возместит ей все до копеечки.

Выйдя на станции метро «Алексеевская», Шурочка посмотрела адрес и указания, как легче найти, которые получила от директора второй фирмы еще в понедельник, прошла насквозь мимо Калибровского завода, едва увертываясь от брызг, которые летели из-под машин, мчащихся по неудобным развилкам внутренних дорог. На Звездном бульваре свернула налево, нашла нужный дом, проследовала в арку, и позвонила в дверь под витым чугунным навесом.

Здесь располагался «Давид-Строитель», реставрационная фирма, занятая восстановлением древних зданий и храмов. Чтобы не попасть впросак, Шурочка заранее поговорила накануне с Агнессой о том, что можно предложить таким специалистам. Агнесса как раз вернулась из библиотеки, где просматривала рекламное художество начала века. Ей давно не нравилась сугубая сухость газетных прямоугольничков, она скучала по украшениям, праздничной игре, ей нехватало амуров с победными трубами, косых солнечных лучей из-за пухлых громовых туч, развивающихся лент с надписями, рамок, виньеток, цветов и множества самых восхитительных шрифтов, любовно вырисованных тончайшим пером.

— В начале века знали толк в газетной рекламе, — рассказывала она. — Вот, я принесла копию, посмотрите. Скромное «Синегорское сукно», а сделано, как драгоценная картинка для дорогих духов. В этом подлинное уважение к своему труду и предприятию. Хорошо бы вернуть хоть часть той культуры.

Внимательно рассмотрев во всех подробностях и записав некоторые слова, Шурочка договорилась о встрече с художниками-реставраторами.

Они размещались в тесной комнатушке, продольно разделенной надвое между двух окон, по оконцу на каждую половину. Слышимость была полная. В полумраке ярко светился экран монитора, за ним спиной к входу и к Шурочке сидела какая-то женщина, жиденький затылок, окрашенный под блондинку в позапрошлом месяце. Стол начальника помещался у самой двери, такой же захламленный, как и вся комната. На стенах висели хорошие рисунки храмов, часовен, каменных входных ворот. Начальник, маленький лысый человек с грузинской фамилией, которую она не стала запоминать, не подписав договора, пригласил ее сесть. Через минуту они уже мечтали о прекрасных рекламных картинах на страницах «Городской нови» с виньетками, древне-русскими письменами и современным текстом интервью на фоне древней кладки.

— В начале века знали толк в рекламе. Простое объявление подавалось, как драгоценная картинка дорогих духов. Уважительно и заметно, — говорила она, чувствуя, что и сама несказанно хороша сейчас, румяная от быстрой ходьбы по морозцу, что она просто светится среди хлама и бумажной рухляди этой комнаты.

— Замечательные мысли, — подхватил маленький грузин. Он уже смотрел на нее широкими глазами, можно сказать, уже влюбился в нее, она всегда нравилась кавказцам. — Кто читает вашу газету? Почему нам следует публиковаться именно в ней?

— У нас триста тысяч ежедневных подписчиков по Москве и Московской области, — с убедительной готовностью отбарабанила Шурочка. — Реклама в «Городской нови» очень выгодна для строителей. Ведь нам покровительствует Московское правительство. Каждый день в семнадцать часов на стол мэру и всем его чиновникам ложится именно наша газета, так что не прогадаете. Кроме того, к вам придет для беседы профессиональный журналист, а потом вам пришлют по факсу окончательный вариант текста, без вашей подписи «Согласен» статья никогда не увидит свет. Мы работаем очень ответственно, не сомневайтесь.

Это была истинная правда.

Начальник потер руки. Ему понравилось предложение этой рыженькой агентши. Действительно, до начала сезона следует разок-другой промелькнуть на виду у всей Москвы, это укрепит репутацию «Давида Строителя». Точной рукой художника он с удовольствием набросал возможный макет газетной страницы, не забыв оставить место для своего портрета в окружении восстановленных храмов. Конечно, меньше чем о целой полосе речи не велось, но ради своей фирмы, своего любимого детища выложить крупную сумму маленький директор уже почти решился. У Шурочки стукнуло сердечко. Не показывая волнения, она достала бланк договора.

Директор победно огляделся.

— Ну, что, берем? — с подъемом обратился он ко всем присутствующим по обе стороны перегородки. — Что, Людмила, сможешь так набрать?

Сидевшая за компьютером привядшая полублондинка обернулась. Она была еще ничего себе, вполне сносная для узкого круга, и явно небезразлична начальнику-грузину. Шурочка поспешила погасить призывное полыхание своих глаз и скромно опустить их долу, но было уже поздно.

— Я лучше промолчу, чтобы не портить вам праздник, — ядовито проговорила блондинка. — Я слышала и читала про них столько гадостей, что… я лучше промолчу.

Шурочку опалило. Ничего себе «промолчу»! Что о них можно слышать? «Ах, ты, старая…!»

— Да про нас худого слова не сказано! — негодующе обрушилась она на недокрашенную полублондинку.

— Я молчу, молчу, — нервозно вздрогнула та.

И поспешно отвернулась к экрану, успев таки безнадежно отравить «праздник».

Наступило молчание. Скверная оглушительная тишина. Начальник сидел с наморщенным лбом, глядя на сцепленные перед собой пальцы. Ему было хуже всех, это чувствовалось. Наконец, с кислой миной, будто от изжоги, он заставил себя заговорить.

— Как видите, мнения разделились, — он избегал прямого взгляда. — Мы повременим. Извините.

Шурочка поднялась. В грудь проник холод презрения. Обведя глазами присутствующих, она медленно застегнула сумочку, повернулась и у порога проговорила с уничтожающей насмешкой.

— И почему это некоторые мужчины обожают подчиняться всякому старью? От неуверенности, что ли? Фэ! — и с ледяной ухмылкой в гробовой тишине притворила за собой дверь.

На улице начался снего-дождь. Зонт рвался из рук, выворачивался наизнанку, принуждая бороться не столько со стихией, сколько с его японской хрупкостью. Проще сложить его «к едрене фене», подумала Шурочка и рывком погасила ярко-алый восточный цветок посреди серой московской непогоды. Внутри себя она со смаком наслаждалась всеми сокровищами родной речи.

Гневная и легкая, как дикая кошка, уходила она вдоль той же неправильной дороги обратно, в сторону натруженно гудящего проспекта Мира. То, что она не стерпела обиды, и ответила ударом на удар, сняло половину досады с души. «Ах, ты, мымра, вобла, крашеная мочалка! Ишь встряла, звали ее! — еще кипел в ней праведный гнев. — Попробуй-ка отмыться от таких слов! Да при нем! Ха-ха-ха! А он-то, горец асфальтовый! Пусть побесится за свою скаредность, подкаблучник…., пусть, пусть… Поделом обоим!»

Новый адрес, фирму Лады, пришлось поискать. И троллейбусом чумазеньким проехаться три остановочки, и пешечком пройтись по грязи вдоль проволочной сетки-ограждения от газовой канавы, под ветром и полуснегом; но с нею были купленные с лотка два чистых желтых банана, чудо из чудес, ими Шурочка и полакомилась себе в утешение прямо на улице. Эти бананы, как дар небес, всегда выручали ее в странствиях по городу, они сладкие и не пачкают рук.

На фирму Шурочка пришла румянее и белее прежнего.

Молодой директор ожидал ее, нервничая. В зале перед его кабинетом стояли спортивные тренажеры, горками лежали мячи, гири, снаряжение, висела спортивная одежда. Кабинетик был маленький, как клетка. С уверенной томностью она села напротив и стала расспрашивать о его делах. И пока он, волнуясь, рассказывал, Шурочка заполнила бланк и через стол подвинула ему на подпись.

— Что это? — остановился он.

— Договор. Подпишите пока, а потом пойдем в ваш салон, мне охота посидеть на ваших железках.

Помедлив, он подписал.

— Расплатитесь через банк или сразу, живыми деньгами? Вон то приспособление для чего?

— Для накачки ягодиц, — ответил он, смутился, отсчитал восемьсот долларов и отдал ей.

— Журналист будет завтра, — она поднялась, прикалывая «зеленые» к своему экземпляру договора и втискивая все в узкий прозрачный файл.

Они прошли в салон. Яркие спортивные тренажеры с педалями, подвесками, сидениями, пружинами, винтовыми нарезками, беговыми дорожками, ремнями для массажа всех частей тела предстали ее взору. Позволяя молодому мужику держаться за свою талию, она обошла полкруга и остановилась.

— Что тебе еще показать? — тихо спросил он.

— Выход.

И упорхнула.

Проспект Мира по-прежнему гудел автотранспортом. Все восемь полос были загружены легковушками, грузовиками и троллейбусами, забрызганными до самых окон. В воздухе колыхалась явственная пелена черного газа. Время от времени, при зеленом глазе светофора гул стихал, но как только пешеходы, чувствуя свою неуместность на широком асфальте, поспешно перебегали дорогу, проспект вновь набирал ровную, тяжко гудящую силу.

«Как хоть тут живут, чем хоть тут дышат?» — с насмешливым превосходством думала Шурочка, озирая многооконные фасады по обеим сторонам зачумленного тракта. У них в Тайнинке сейчас царила белая тишина, изредка нарушаемая вороньим граем. Однако стать москвичкой Шурочка бы не отказалась, ее уже завертел московский муравейник, удобства, метро, магазины; оставалось лишь удачно выйти замуж. К сожалению, от Виктора толку было немного. Его словно подменили. Появлялся как-то невзначай, без прежней зажигательности, вяло звонил клиентам и исчезал. О ней, Шурочке, будто и думать забыл.

«У него другая»- подозрительно уверилась она.

— Эй, кавалер, не спеши, а то опоздаешь, — остановила его как-то в коридоре, решив выяснить все сразу, но он лишь полуобнял ее на ходу, «Потом, потом» и снова пропал. А теперь и вовсе загрипповал.

Мясо с черносливом и морковкой, баночку квашеной капусты, огурчики-помидорчики она уложили в сумку еще с утра, в магазине же купила хлеба, масла и пакетик с майонезом. Поклажа получилась тяжеленька, но своя ноша не тянет и хлеб сам себя несет…

«Путь к сердцу мужчины лежит через желудок»- говаривал сам Витя, и Шурочка усвоила это.

Его дом в Кулаковом переулке располагался в глубине, у поворота за булочной направо, возле нарядного нового строения с башенками, колоннами, зеленой черепицей и цветной тротуарной плиткой, принадлежащего ЛУКОЙЛу. Ох, этот ЛУКОЙЛ! Как к нему не подъезжай с рекламой в «Городскую новь», ничего не получишь! А на свой пряничный домик, на свою хоромину им денег не жалко, за одну лишь осень выстроили, за те два месяца, что Шурочка стала здесь бывать!

Соседство было не в пользу старого дома, довоенного, обшарпанного, отступившего вглубь, словно во второй ряд. Входная дверь в подъезде почти не закрывалась, не горела лампочка, а лифт останавливался через два этажа на третий. Так, чтобы попасть на седьмой, приходилось подниматься на девятый этаж и спускаться вниз, а чтобы оказаться на первом, надо было ехать с шестого. Зато потолки в квартирах были высокие, и отопление грело так, что, по словам Вити, в самые лютые морозы некуда было деться от жары.

«Когда хоть они были, морозы-то… не упомнишь,»- Шурочка деловито миновала темные грязные ступеньки первого этажа, брезгливо вошла в лифт, поднялась на девятый, бережно затворила за собой дверь и стала спускаться к седьмому этажу. Знакомый скрип двери и голоса сначала обрадовали ее, потом в нерешительности остановили на ступеньке.

— Все, все, — говорил кто-то (Толик!), прощаясь. — Измотался, как бобик, ей-богу. Завтра закрываю счет и смываюсь куда подальше. Наметили на тринадцатое, значит, все. Хватит по лезвию ходить.

— Да подожди, говорю тебе, поверь моей интуиции. Должны капнуть хорошие бабки, платежка пришла еще до праздников, сам видел, — простуженно говорил Виктор.

— Жадность фраера сгубила, — отрубил Толик. — Не ты каждый раз ждешь засады, а я. Попробуй разочек, тогда говори. Дураков нет стоять лицом к стенке с поднятыми руками.

— Завтра тринадцатое, плохое число. Как бы не раскаяться. Перенесем на четырнадцатое, рискнем в последний раз. Тринадцатое, учти.

— Тогда уже сегодня, а не четырнадцатого. А нынче операционный день уже закончен. Я теперь все знаю. Завтра, и точка. Промедление смерти подобно. Если унесем ноги подобру-поздорову да еще и тринадцатого числа, значит, для нас оно благодатное, а не проклятое. Пусть для «Каскада» тринадцатое будет «тринадцатым» на всю железку. Все, я решил. До завтра.

Он загрохотал вниз по лестнице, точно школьник, отсекая каблуками каждую ступеньку. Захлопнулась и дверь квартиры.

Шурочка стояла, замерев. Сердце ворочалось в груди, словно каменное. Ошеломленная услышанным, приседая, как испуганная кошка, вернулась она к лифту. Он словно ждал ее. Неслышно затворившись, она слетела вниз на первый этаж, выбежали из подъезда и, не помня себя, помчалась в другую, не просматриваемую из его окна, сторону.

«Молчать, молчать, как рыба, если жизнь дорога», — билось в душе единственное желание.

Валентина сидела за столом, прерывисто дыша в платок. У нее была высокая температура, она чихала и горела, как в огне. Из глаз лились слезы. Два носовых платка, выстиранные под краном, сохли на батарее.

Напротив сидела Люся.

— Скажи, Люся, на сколько дней банки задерживают платежи? Самое большее?

— На неделю, на десять дней, один раз было на одиннадцать.

— А у нас третью неделю! Платежки клиенты шлют, а денег нет как нет. С двадцать третьего октября! — она чихнула в платок и посидела, прикрыв глаза.

— Езжайте домой, Валентина Сергеевна, — посочувствовала Люся.

Валентина отмахнулась.

— Когда ты была в банке?

— Вчера.

— И что?

— Пришел мелкий давний платеж-доплата. И больше ни копейки.

— Здесь что-то не так. Что-то происходит со всеми нами, я чувствую это. Поехали вместе, — Валентина тяжело поднялась и стала одеваться, потом высыпала на ладонь две таблетки, проглотила, запила минеральной водой, прихватила высохшие платки, с наслаждением прижала горячими к лицу, и тяжело вышла из кабинета.

Шофер повез их через центр на Сретенку.

Были ранние полузимние сумерки. На тротуарах темнела бесконечная московская толпа. Снег превратился в дождь, на мокром лобовом стекле его потоках и каплях пышно расплывались и словно расцветали красные, желтые, оранжевые огни подфарников идущих впереди машин. Встречные автомобили болезненно ослепляли фарами воспаленные в гриппе глаза. Горячая, с резким дыханием, с ломотой во всем теле Валентина сидела внутри своей шубы.

«Концепт-банк» занимал прекрасное здание, выстроенное в прошлом веке и щеголевато обновленное в последние годы. Вход в банк был отделан зеленым мрамором, дверь темного стекла открывалась охранником, сидящим «в сенях», в промежутке внутренних и внешних створок. Посетитель проходил под аркой металлоискателя и попадал в роскошный операционный зал, где также дежурили секьюрити в форменной одежде с нашивками банка.

В этот предвечерний час здесь было пустынно. За стеклами окошечек сидели служащие, перед каждым из них светился монитор, защищенный от постороннего взгляда слоистыми насадками. По их приглашению в зал спустилась менеджер банка, невысокая молодая женщина, которая занималась счетами «Каскада». Был четверг, не банковский день, поэтому ее удивил приезд клиентов.

— Мы приносим извинения, — сказала Валентина, глядя на нее сверху вниз, внушительная даже с мокрым платком в руке, — с нашими счетами происходят странные вещи. Вот пачка платежных поручений, отправленных нам по факсу в течение почти трех недель на сумму свыше двухсот пятидесяти миллионов, меж тем как на расчетный счет не поступило ни одной копейки. Не затруднит ли вас проверить тщательнее, так ли это? Ваш банк ни разу не задерживал деньги на такой срок.

— Мы никогда не нарушаем договоренностей.

— И все же, будьте так добры, проверьте, пожалуйста. Мы крайне обеспокоены этими обстоятельствами.

Скрывая обиду, менеджер нашла ячейку «Каскада» в программе компьютера, и некоторое время просматривала ее.

— Ваш счет пуст.

Валентина снова показала пачку документов.

— Этого не может быть! Посмотрите по другим каналам.

Но та, взяв копии платежных документов, присланных по факсу клиентами в подтверждение сделанной оплаты, принялась рассматривать именно их. Одну, вторую, третью, наконец, бросила все на стойку.

— Но это даже не к нам. Банк получателя «Конверс-банк».

— Какой «Конверс-банк»? Что вы говорите? При чем тут «Конверс-банк»? — у Валентины закружилась голова.

— Посмотрите сами, — в глазах менеджера свернула искорка затаенного торжества.

Валентина и Люся впились глазами в мелкий шрифт документов. Да, точно, «Конверс-банк».

— С каких пор? Почему? Где этот банк? Могу я узнать его адрес?

Девушка за стеклом запросила справку и подала ей распечатку: Нижняя Первомайская улица.

— Что происходит? Ты что-нибудь понимаешь, Люся?

— Ничего не понимаю. Мы обслуживаемся здесь, а не на Первомайской.

— Поехали, — повернулась Валентина. — На Первомайскую.

Новая неожиданность словно вылечила ее. В машине она сидела, готовая к любому обороту событий. Вновь потянулись мучительные улицы города, полные грязных машин, пробок, встречных фар. Болезнь наваливалась вновь. Валентина прикрыла глаза.

Второй банк был попроще, поскромнее и, по-видимому, совсем молодой, первогодок, хотя и с претензией. Об этом говорили цветы в зале, буклеты о предоставляемых услугах на низеньких столиках, окруженных диванами, интересно решенное освещение в виде россыпи ярких точек на потолке. Но располагался он у черта на куличках, и охрана была одета в камуфляж, а не в форму с эмблемой фирмы, и пол покрыт искусственной плиткой, а не темным природным лабрадоритом с голубыми играющими кристаллами, как на Сретенке.

Увидев их документы, операционистка в окошке удивленно подняла брови.

— «Каскад»? Опять к нам?

— Что значит «опять»?

— Ваш директор сегодня закрыл счет.

Валентина схватилась за голову.

— Генеральный директор агентства «Каскад» — это я, Королева Валентина Сергеевна. Что происходит?

Лицо девушки стало серьезным, даже испуганным.

— Счета «Каскада» только сегодня были закрыты и обналичены.

— Почему закрыты и обналичены?!

— Согласно приказа клиента.

— Девушка, объясните толково, что происходит? Эти платежные поручения — ваши? — Валентине становилось совсем плохо.

— Да, это документы нашего Банка.

— Каким образом?

— Я советую вам пройти к управляющему.

— Как пройти к управляющему?

Им выдали ярко-синий нагрудный прямоугольничек, знак «Чужой!» для всех служащих, и коридорами, переходами, мимо постов охраны провели на второй этаж в приемную. Секретарь-мужчина поднялся им навстречу.

— Фирма «Каскад»? Вас ожидают.

Они вошли в кабинет. Молодой человек с ниточкой-пробором в коротких, чуть вьющихся волосах, в костюме-тройке, при галстуке, пригласил их присесть. Валентина опустилась в дальнее кресло, чтобы не заразить хозяина кабинета.

— Чай, кофе? — предложил он.

— Чай, если можно.

— Черный, зеленый, красный?

— Зеленый, пожалуйста.

Валентина подала ему через Люсю свою визитную карточку. Карточка заинтересовала его, он перечел ее раза два-три, и поднял глаза на Валентину. Та приступила к беседе.

— Я должна извиниться за то, что врываюсь к вам со своим гриппом, но дело настолько необычное, что требует совместных усилий. Я генеральный директор рекламного агентства «Каскад». Нас постоянно обслуживает «Концепт-банк», и все наши платежи осуществляются по счетам именно этого финансового учреждения. Каким образом наши деньги стали поступать к вам? И как можно их получить?

— Минуточку, — он наклонился к переговорнику. — Распечатку по «Каскаду», срочно. Не волнуйтесь, сейчас выясним.

Сначала принесли чай в тонких золоченых чашках. Секретарь поставил перед каждым вазочку с сухим печеньем и сахар. Нельзя было не согласиться с тем, что присутствие мужчины-секретаря придает солидность приемной шефа. Это было ново. Валентина пила горячий чай мелкими глотками. Сейчас все разъяснится, образуется, и полоса ужасных неудач сменится на обычную, рабочую.

Потом принесли таблицу с колонками цифр. Управляющий, сдвинув брови, склонился над нею. Вновь взглянув несколько раз на лежащую перед ним визитку, он невольно качнул головой. «Каскад»! Тот же адрес, те же телефоны, факс, но не рекламное агентство, как на визитке, а примитивная ИТД, мастерская пош. р. о., рабочая одежда. Ему стало ясно, что кто-то обошел эту львицу простой игрой ума! Ничего не попишешь, кто-то должен проигрывать. Но как остроумно, как изящно сыграно! Блиц, да и только!

— Боюсь, — медленно сказал он, не сводя глаз с бумаги, — боюсь, что ничем не смогу вам помочь. ИТД «Каскад», пошивочная мастерская, открыла в банке расчетный счет в октябре сроком на три недели. Движение по счету началось сразу же, а сегодня наш клиент полностью обналичил и закрыл счет.

— Как фамилия директора?

— Мы не разглашаем сведений о своих клиентах. Примите мои сожаления.

Подавленные страшными новостями, они вернулись в агентство. Первый же взгляд на бланк договора объяснил все. Внизу, под текстом и расчетами, там, где отпечатаны банковские реквизиты, по которым клиенты отправляют свою оплату, стояли чужие цифры чужого «Конверс-банка». Кто-то столь искусно подменил семнадцатизначные числа расчетных счетов и само название, близкое по начертанию «Концепт-банку», что никто ничего не заметил. Как ни в чем не бывало, советники стали использовать эти бланки, как прежние, и деньги пошли в другом направлении, обогащая неизвестных злоумышленников. Никто не разглядел даже платежки, которые исправно высылали клиенты по факсу!

— Иди, Люся, теперь все ясно. Завтра же обзвони тех, кто еще не успел проплатить и пошли подлинные реквизиты.

— Езжайте домой, Валентина Сергеевна. На вас лица нет, вам в постель нужно. Грипп.

— Да, да. Ступай.

Она легла на скрещенные руки. Вновь запылал огнем грипп, заломило виски. Кто это сделал? Валентина почувствовала себя преданной. Похоже, что он не один, что прекрасно знает внутренние порядки. Кто? За два месяца через агентство прошло не меньше семидесяти человек.

Отдышавшись, позвонила Алексу.

— Алекс, беда. Кто-то подменил реквизиты на договорных бланках и перехватил всю выручку за три недели. Через «Конверс-банк».

Алекс молчал.

— Ты бы мог узнать фамилию?

— Это ничего не даст. Там все подставлено.

— Что же мне делать?

— Ничего. Он где-то близко, сам попадется.

— Он?

— Не она же.

— Ох, не знаю, не знаю. У меня голова кругом.

— Работай, держись, такова жизнь. Встретимся?

— Я гриппую.

— А-а… Ну, поболей, раз надо. О'кей!

Валентина разболелась на пять дней. В жару и в бреду она вновь превратилась в маленькую девочку, ей вновь виделся сильный добрый человек с седыми висками, капитан дальнего плавания, который увозил ее на сказочные острова, брал на руки и даже взлетал вместе с нею.

Все это время за ней ухаживала Анна Стахиевна. Как врача «божьей милостью», болезнь никогда не касалась ее самой, словно знала, с кем имеет дело, и уважала «спарринг-партнера». Действительно, со времени клятвы Гиппократа Анна Стахиевна ни разу не заболела ни гриппом, ни простудой, видя в этом лишнее доказательство точности своего выбора. В доме Королёвых она стала своим человеком. Между нею и Викентием Матвеевичем, двумя немолодыми людьми, соседями, вырастала теплая человеческая привязанность, согревавшая их обоих.

Тем временем, бухгалтер Люся названивала по клиентским телефонам, чтобы опередить их платежи по ложным реквизитам. Случайно позвонила и Роберту Кофману.

— Как это? — неприятно поразился он. — Я заплатил валютой госпоже Щербатовой. Что-то не так?

Люся спохватилась.

— Ах, ах! Извините, я ошиблась.

— В самом деле? Я могу быть спокоен?

— Да, да, совершенно! Накладка получилась, простите, пожалуйста. Все в полном порядке! — уверяла она.

— Это очень странно.

Положив трубку, он недовольно нахмурился, словно кот, которого погладили против шерсти. Ну и страна! Никогда ни в чем нельзя быть уверенным! «Накладка»! Новое слово в его словарь. «На-клад-ка»… или «на-кладка»… или «наклад-ка»? Подумав, он дал сообщение на пейджер Алексу. Звонок раздался минуты через две.

— Что у тебя? — они давно перешли на «ты».

Роберт поделился своей тревогой.

— Мне не нравится этот звонок из «Каскада». Что там произошло?

Алекс расхохотался и в двух словах осветил ситуацию. Роберт был изумлен.

— Никогда не приходилось слышать ни о чем-либо подобном. Это работа артиста.

— Артиста… — повторил его собеседник.

— Безусловно, несомненно! Очень талантливый мошенник! Надеюсь, агентство не погибнет? Этой милой женщине, Агнессе, не будет плохо?

— Конечно, нет. Пустяки.

— Такие натуры не всегда благополучны в обыденной жизни… — начал было Роберт, смутился и оборвал себя на полуслове.

Неожиданно для самого себя, в понедельник Виктор пришел в агентство. Его словно тянуло сюда неведомой силой. «Как злодея на место преступления», — подумал он и с постным лицом уселся за свой стол.

В комнате царило уныние. Как всегда в таких случаях, многие, если не все, оказались крепки задним умом. Кто-то давно заметил смену банка, да не придал этому значения, рассудив философически, мол, раз нет ничего постоянного в нашем лучшем из миров, то все перемены в порядке вещей; кто-то удивился новому сочетанию нулей в семнадцатизначном расчетном счете, но, вспомнив, что на книжках по оплате квартиры тоже поменялись цифры, решил, что так и надо, третьих невнятно удивило качество бумаги, словом, как водится, в наблюдательности никому отказать было нельзя, зато в бдительности — дóлжно. За три недели у всех случились сделки с оплатой по безналу, и сейчас каждый подсчитывал потери.

— Ух, попадись мне этот негодяй! — кипела Екатерина Дмитриевна, — я бы ему сказала! У нас, у трудяг, воровать, уму не постижимо! А ведь свой, в глаза нам смотрит…

— Это не факт, — отозвался Юра. — Зачем ему тут засвечиваться? Его и след давно простыл. Такие вещи требуют длительной проработки.

— Очень, очень хитроумный жулик, — задумчиво согласился Максим Петрович.

— Совести нет у людей, — в сердцах проговорила Екатерина Дмитриевна, успокаиваясь.

Виктор поднялся и стал расхаживать по комнате, по свободному промежутку между столами и цветочными подставками.

— Ужасный век! Ужасные сердца!

— Внимание, классика! — поднял палец Юра.

Но Виктор добродушно отмахнулся.

— Не цепляйся, вьюнош. Да, классика. О, времена! О, нравы! Что исправляет нравы? Труд? Никогда, посмотрите на каторжан. Искусство? Сомнительно. Некоторые уверены, что красота спасет мир. Но пока что она губит его, потому что знает о себе от зеркала. Если бы та береза, за клумбой, старая и корявая, могла посмотреть на себя в зеркало, она засохла бы от горя при виде молодой белоствольной соседки.

— При чем тут… — поморщилась Екатерина Дмитриевна. — Мы, Витя, и так сидим, как прибитые, а вы, артист, вместо поддержки, лишь добавляете желчи.

Виктор вернулся за стол. Он удивлялся на себя. Никакой жалости, никакого стыда, ни раскаяния, ничего! Неужели все это у него на левой руке? Чушь собачья. «Наверное, на старости лет буду ворочаться в постели, но пока, тьфу-тьфу-тьфу, стою как скала». В течение двух дней, предвидя смену денег после Нового года, он носился по городу, менял рубли на зелень разного достоинства в трех десятках обменниках. Не в одном и том же, упаси бог! Теперь его девизом стала осторожность. Со вчерашнего дня в укромных тайниках квартиры лежали плотненькие зелененькие пачечки долларов, услада чувств и дум заветных… Он подумывал о железной двери, но побоялся привлекать внимание. И главное. Никакой мести «Белой звезде»! Мальчишество, чушь собачья. Его ответ — его наличность.

— Добрый день! Вас приветствует газета «Городская новь»… — звучал тихий голос Лады.

Несмотря ни на что, она продолжала разыгрывать бесконечные телефонные гаммы. Наконец, и она, вздохнув, положила трубку.

— Не идет сегодня. По голосу чуют, что ли? После двадцати пяти отказов нужно как-то восстановиться.

Она давно заметила, что от плотных рекламных переговоров в душе смолкают все тонкие звуки. И когда это случалось, когда накатывало уныние, а душа просила счастья и музыки, Лада поднималась на последний этаж, и выше, на чердак, если на его дверях не висел замок. Железная крыша, деревянные стропила, гравийная засыпка пола обладали мягким звучанием, и если удалиться от входа и отвернуться к слуховому окну, можно было петь в полный голос и даже плясать на деревянном настиле. Чего она только не пела! «Рябину», «Степь да степь», «Позарастали стежки-дорожки», частушки, арии Розины, Виолетты, Кармен, короля Филиппа, и даже концерты для скрипки с оркестром! На душе вновь возникали нежность и высь. Мягкая, освеженная, спускалась она вниз, к телефонным поединкам. Никто не знал, где она бывала, даже Шурочка.

Виктора, между тем, так и подмывало. То, что никто не догадывается о его успехе, угнетало его, как немота. Он вновь вскочил и пустился в размышления на любую тему, хотя бы о последнем замечании Лады, лишь бы не молчать, высказываться на публику.

— Да, двадцать пять неудач — это круто, — сочувственно начал он. — Так и сорваться недолго. Ведь кто такой рекламный агент? По большому счету, змеелов. В чем его искусство? Сначала обманными движениями он выманивает змею из норы. Страшно? А как же! Потом хватает за голову и прижимает зубами к чашке. Это вообще жуть. Наконец, готово, змея подоена, договор оплачен. Или сорвалось, и все напряги насмарку. Еще круче. Вот почему надо восстанавливаться. В режиме страха долго не продержишься.

— Вы неисправимы, Витя, — с досадой оглянулась Екатерина Дмитриевна, стоявшая у полки.

Она набирала чистые бланки для своей группы и придирчиво сверяла банковские реквизиты.

— Я просто назвал вещи своими именами. Тьму низких истин, так сказать. Желаете возвышаться самообманами — ваше право.

— Ты всех разрушаешь, герой, — посмотрел Юра. — Я тебе не верю.

Виктор пожал плечами.

— И не надо мне верить. Ищи себя, любого себя в тайных глубинах самого себя. Если бы… если бы вот это окно стало исправлять себя, чтобы отразиться в мониторе ровным прямоугольником, каким бы оно оказалось на самом деле? Можно представить.

— Оаа, — делано зевнул Юра.

Виктор рассмеялся и уселся на место. Уходить не хотелось. Теперь, после треволнений минувших недель, он ощущал ровную сытость богатого человека. Драгоценная жизненная энергия, затраченная сотрудниками агентства и превращенная в социальную, в деньги, надежно защитила его от суровостей жизни. Но все же следовало сделать хоть несколько звонков, чтобы не вызывать подозрений. Он набрал номер. Был обеденный перерыв, тамошняя секретарша, по счастью, отлучилась, ответил вице-президент компании.

— Слушаю, — сказал он бархатистым баритоном.

И Виктор, уважительно и солидно, как состоятельный человек состоятельному человеку, посоветовал разместить в прессе статью, а лучше интервью на полстраницы, а лучше на целую газетную полосу накануне Нового года, чтобы показать друзьям и недругам, кто чего стоит. Все в комнате подняли головы, внимая этой беседе. Такого здесь еще не слышали! Высший пилотаж!

— Вы меня убедили, — согласился клиент, — пришлите счет по факсу.

— Может, подъехать с договором? — суетнулся Виктор.

— Я сказал, по факсу. Мы оплатим.

Через пять минут заполненный договор, без единого процента скидки, был отправлен.

— Хорошо идти пешком, держа за повод своего коня… — щелкнул пальцами Виктор, полагая, что эта фраза из Монтеня не будет понята никем.

Он ошибался. Шурочка вполне ощутила издёвку этих слов. Сдерживая себя, она сжала кулаки и поднесла их к пылающему лицу. В эту минуту в комнату вернулась Лада, и Шурочка сгоряча накинулась на нее, и неловко, оскорбительно предложила свою прекрасную спасительную помощь.

— Ты меня, конечно, извини, — резко сказала она, — но тебе давно пора сделать пластическую операцию. Молодость проходит, а ты так ничего и не знаешь. Правда, Агнесса?

Агнесса от неожиданности не нашлась с ответом. Все повернулись к Ладе. Девушка залилась румянцем. Как все блондинки, она вспыхивала так, что лицо, шея, уши, и, казалось, само тело розовели в минуты смущения.

— Я… я не знаю, — пролепетала она.

— А что там знать? — напористо продолжала Шурочка, — мой клиент в Косметическом центре делает эти операции каждый день. У него такие альбомы с исцелёнными — глазам своим не поверишь! Я положила им скидку в сорок три процента, так что все схвачено, за все заплачено, как в песне. Иди и возвращайся красивой.

Все молчали. Поворот темы был сногсшибательным.

— Быть или не быть, вот в чем вопрос, — Виктор встал в позу Гамлета. — «Достойно ли смиряться под ударами судьбы иль надо оказать сопротивленье»…?

Никто не обратил на него внимания. Все молча обдумывали новость.

— Что молчишь? — смягчилась Шурочка.

Из глаз Лады покатились слезы.

— Я боюсь, — мучаясь вторжением в свое сокровенное, прошептала она. — Вдруг не получится…

— А если не получится, то врач обязан на тебе жениться. Опять не хуже, — наставительно склонился к ней Виктор.

— И ничего смешного! — наконец-то сорвалась на него Шурочка. — У человека судьба решается, а ему шуточки! — базарные нотки явственно зазвучали в комнате. — Смотрите на него! Ходит тут, выказывается… Плевать ему на всех, ему хорошо, и ладно! А люди хоть пропадай!!

Виктор опешил. Что-то знакомое было в этом, что-то, что-то… Зора… Черт бы побрал этих женщин с их ведовством!

Но Шурочка уже выплеснулась и замолчала ради собственной безопасности. Она подсела к Ладе.

— Не бойся. Я видела у Карена фотографии людей до и после операции. Очень хорошо получается, правда-правда. Вот его визитная карточка. Звони и записывайся на первый прием. Скажешь, от меня.

— Алло! Семен Семенович, ты слышал новость?

— Нет. Какую?

— «Голоса» передали только что. Крах на биржах Юго-Восточной Азии. Азиатские «тигры и драконы» ранены. В Сингапуре, Южной Корее, Тайване — везде обвал. Они говорят, что это дело рук США, точнее Джорджа Сороса. Как ты считаешь?

— Выходи на сквер, Викентий Матвеевич. Надо обсудить.

Они встретились минут через сорок и пошли по обледенелым дорожкам. Было ветрено, на ледок ложилась пороша. Они сошли с тропинки и зашагали по газону, чтобы не поскользнуться.

— Теперь жди беды, — говорил Викентий Матвеевич. — Подскочит доллар, поползут цены. Это надолго.

— Не сразу же, — возразил Семен Семенович. — Сначала в Европе, потом у нас.

— В Восточной Европе, скорей всего. Мы следующие.

Семен Семенович нахмурился. Он получал военную пенсию и мог бы, казалось, не слишком печалиться, но жена, дети, внуки — всех надо поддерживать, и если поползут цены, накроет всех без разбора.

— Понятно, чьи это козни, — произнес он. — Конечно, все это Америка делает. Не нравится ей, что они все могут объединиться и жить своим миром. Азиаты! К ним Китай ближе, вдруг с ним сговорятся? Вот американцы и хотят их в пыль разбить. И нас заодно. Мы теперь слабые, дохлые, никудышные. Знаешь, под каким условием они помогают Украине и Молдавии?

— Под каким? — Викентий Матвеевич знал, и сам же говорил об этом майору, да тот, видно, запамятовал.

— Чтобы они не платили долгов Газпрому!

— Ишь ты.

— Так нам и надо! — злился Семен Семенович. — Тащим к себе их демократию, точно заморскую невесту. Промышленность остановилась, народ криком кричит, жулики расплодились, как тараканы. А мы их во власть выбираем в этой дерьмократии, что в Кузнецке, что в Нижнем Новгороде. Учителя, святые люди, прекратили занятия с детьми! Голодают! Когда это было? Позор! Нет, Викентий Матвеевич, демократия не для нас. Вон, в девяносто третьем, в октябре, помнишь? — расстрелял собственный парламент, и что? Вскочил петух на забор, кричит с танка, ан руки-то в крови, кто он теперь?

— Помнишь, Семен, как народ повалил тогда на Пресню? Зевак на улицах, как на гулянии! Нам все игрушки, — майор погрустнел. — Потом как заполыхал, как задымился Белый дом. Мне из штаба хорошо видно было. Клубами черными, с полымью, лишь красные флаги сквозь них трепетали… Нет, Викентий Матвеевич, труха все это. Верховная власть должна быть крепкой, единодержавной, как всегда было на Руси. Иначе рассыплемся на кусочки.

— Военным людям нравится дисциплина, — миролюбиво согласился Викентий Матвеевич.

— Я и не скрываю этого. Что такое ваша свобода? В понятии русского народа свобода — это воля, а воля — озорничество. Дать ребенку свободу, значит, погубить его, дать русскому человеку свободу, значит, погубить Россию. Так и происходит.

— Ты слышал о гонорарах этого рыжего? Четыреста пятьдесят тысяч долларов за книгу! — усмехнулся Викентий Матвеевич.

— Да слышал, слышал. Такая же пакость, как и все они там наверху. У них свои разборки. Деньги — в заграничные банки, народу — лапшу на уши. Что же нам-то делать?

— Пока не поздно, все сбережения перевести в доллары.

— А где хранить? Государство опять обманет.

— А коммерческие банки, думаешь, не обманут? Клады пора закапывать, земля сохранит. Дожили. Держите деньги в банке, а банку в огороде — безнадежно усмехнулся Викентий Матвеевич.

— Не верит народ правительству, уже не верит. У кого, в какой стране такое возможно? Государство чистит карманы граждан, яко тать в нощи… куда ж бедному человеку податься? Куда-а?… Беззащитны мы, сиры и бесправны в родном отечестве, — старый солдат с горечью отвернулся.

Они прошлись до большой дороги и повернули обратно. Был час утренней выгулки собак. Множество животных разных пород, в том числе овчарки и доги, бегали по всему скверу без поводков и намордников, сбивались в стаи, учиняли драки и хриплый злобный лай. Чистый снег покрывался ежедневными пятнами их грязи. Собак было столько, что мамашам с колясками и с маленькими детьми гулять по дорожкам становилось опасно.

— Выйдешь еще? — спросил Семен Семенович.

— Навряд ли. Разве что к вечеру. Как же нам разобраться с этими «тиграми и драконами»?

— Будем наблюдать.

Тот недоброй памяти октябрь девяносто третьего года, грохот канонады на Пресне ударил по здоровью Мокия Кузьмича первым инсультом. Внезапно, среди бела дня, прямо за рабочим столом, старик обмяк и повалился на левый бок, уронив телефонную трубку. Недели через три речь его восстановилась, в руках для устойчивости появилась массивная резная трость, однако, на былое здоровье рассчитывать уже не приходилось. Поэтому-то и повез Егоров своего зятя «в медвежий угол» к холмистым переулкам Трехгорья, там же, у Красной Пресни.

Впервые в жизни Алекс увидел этот двухэтажный, нескладный, крепко сделанный домок с аршинными стенами и мелкими оконцами. Он выделялся простою побелкою, сквозь которую нет-нет да и розовел голый кирпич.

«Утюг»- усмехнулся Алекс, вылезая из машины.

В этом неказистом строении, по объяснениям тестя, совсем недавно располагался склад министерства бытового хозяйства, упраздненный лишь в позапрошлом году. Теперь же, «охраняемый государством, как архитектурный памятник середины восемнадцатого века» домик стал собственностью господина Егорова. Кому этот «утюг» принадлежал от-века, Алекс стал догадываться, когда, отгремев железными дверями, стали подниматься — он, Грач, Мокий Кузьмич и доверенный нотариус, по крутым, белого камня ступеням на второй этаж. Ковры, занавеси, старинные стулья, лавки, сундуки… по дубовым кондовым доскам пола мужчины шли под крепкими сводами в залу. Перед ее тяжелой, с латунными накладками, дверью находились две-три двери поменьше. Из одной вышел и присоединился к ним Константин Второй, в других, чуть приоткрытых, виднелись фигуры служащих и современное офисное оборудование.

Зала сохраняла облик, соответствующий впечатлению от всей постройки. В камине потрескивал огонь, вдоль белых стен тянулись глухие деловые шкафы, батареи парового отопления были прикрыты дубовыми панелями, всю середину помещения занимал обширный тяжелый стол, окруженный неподъемными стульями. Внизу, под столом, нашлась удобная и широкая подставка для ног.

Отдуваясь, Мокий Кузьмич сел на председательское место. Одесную усадил Алекса, по левую руку — Грача, пригласил расположиться поближе нотариуса и Второго.

— В присутствии доверенных лиц я, Егоров Мокий Кузьмич, владелец ИЧП «Параскева», находясь в ясном уме и твердой памяти, передаю права на все имущество внуку моему Силе Алексеевичу Мотовилову одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения августа двадцатого дня. До достижения моим внуком совершеннолетия в две тысячи третьем году опекуном и доверителем назначаю его отца, то есть моего зятя Алексея Андреевича Мотовилова. В случае развода супругов все имущество ИЧП «Параскева» разделу не подлежит как принадлежащее единственно Силе Алексеевичу Мотовилову.

Примерно так была выправлена бумага, взвалившая на плечи Алекса, двадцатисемилетнего Президента Интернет-провайдерской российско-американской Компании, тяжкий груз из сотен разнородных предприятий, разбросанных по всей Руси. И как только Егорову удалось нахапать полные руки такого добра?

Ответы и догадки на эти вопросы мог бы отчасти подсказать портрет, что висел на белёной стене. Сходство с Мокием Кузьмичем было разительным. Сумрачный старик с белой колючей бородой, остриженный в кружок и причесанный на прямой пробор, в халате с куньей опушкой и толстой золотой цепью на груди, сердито смотрел вполоборота влево, опустив на колени руки — руки хозяина, украшенные обручальным кольцом и двумя перстнями.

Изображение было выполнено в манере провинциального семейного портрета, судя по всему, в начале восемнадцатого века; подобных ему характерных живописных полотен немало сохранилось в русских отдаленных музеях. Художник, как правило, оставался неизвестен.

Секретарша внесла подносы с напитками и угощением. Событие отметили, уважили. После этого хозяин попросил удалиться всех, кроме зятя.

Алекс молчал. Странное ощущение владело им. Словно из отдаления, со стороны увиделся ему изгиб его собственной судьбы, искривленный стариком Егоровым, изгиб предумышленный, но… но… не петлевой… Это слово закрепило легчайшее ощущение проблемы, чтобы не потерять ее в хаосе повседневности, но отработать в ближайших буднях.

— Что скажешь, зятек? — усмехнулся Егоров. — Нагрузил тебя на десять лет, словно срок дал. У тебя и своя ноша немалая. Потянешь?

Алекс молчал. Трех прекрасных сыновей не назовешь ловушкой, хотя замысел тестя обнаружил себя полностью.

— Справлюсь, — кивнул он.

— Глянь-ка сюда, Алекса.

Образованный человек, министр, Егоров словно снимал с себя весь политес, когда оставался наедине со своими.

Он тяжело подошел к шкафу, просунул руку в щель у стены. Нажал на что-то. Шкаф открылся, обнаружив идущие внутрь — вверх деревянные ступени.

— Ступай, пока не скрипнет. Фонарик не забудь.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Седьмая ступенька тихо скрипнула под ногой. Алекс замер.

— Плашечку справа чуешь? Сдвинь.

Алекс ахнул. В тайнике мигал огонек шпионского самописца! Выпускник МГИМО, он понимал в них толк. Эта модель принимала условный сигнал на расстоянии до пяти километров и шифровала на пленку. Одной заправки хватало на полгода.

— Внял, Алекса? Смени на свежую. Спускайся.

Заметя следы, они уселись за стол. Тесть молчал. Глаз его стал дергаться, левая щека перекосилась, в дыхании появились хрипы.

— Таблетки, таблетки, — он неуклюже полез в боковой карман пиджака.

Алекс дал ему запить из бокала. Мокий Кузьмич пришел в себя. Помолчал и заговорил спокойно, как человек, свершивший задуманное.

— Все, зятек. Теперь хочешь-не хочешь, тащить тебе этот воз и приумножать. В тебе я не сомневаюсь. Ты умен, но крылат, легковат для нас, грешных. Не сорвись. Время бежит, дети растут. Так.

Он отдышался и кивнул на плоскую, извлеченную из тайника пластинку с пленкой.

— Это, дружок мой, удивительный материал. Я плачу за него огромные деньги. Потому что в нем содержится досье на все московские и российские криминальные группировки, что существуют на сей момент. Источник готов работать еще хоть десять лет, лишь переводи сумму на его счет. Имея это, мы с Грачом в состоянии оградить себя от любого наезда, не ввязываясь в их разборки. Нас уважают. Недавно машину украденную пригнали обратно, узнав, чья она. Вот так.

Алекс тонко улыбнулся.

— Авторитет-с?

— Бери повыше.

Они помолчали. Алекс вздохнул.

— Грачу доверять полностью?

— Да, да. У нас вековые связи.

— А Второму?

— Тут похуже. Он пока не опасен, но может… ох, может!

Старику пришлось выпить еще три пилюли. Он становился плох, и спешил, спешил сказать все необходимое.

— Горизонтальный бизнес, Алекса, рыхл и блудлив, грош цена ему в базарный день. Нужна поддержка, вертикаль. Два-три своих губернатора, место в Думе, свое лобби. Ты и сам высоко летаешь, должен знать. Так. Еще вот что. Десять лет — срок огромный. Ежели лет через пять выдохнешься, земь наша занудит тебя, — передай дело Грачу. Он дотянет, ему в охотку. Так. И последнее. Обещай мне. Все внуки должны получить образование получше вашего. Оксфорд, Кембридж — вот уровень. Все, Алекса. Зови докторов.

Старик Егоров умер дома, в своей постели, не велев везти себя в больницу. Грача просил не оставлять семью, его Верушку. Родственникам наказал не вскрывать тело, предать земле в краях заповедных. В последний час успел исповедоваться своему священнику и отошел с миром.

Если найти место, равноудаленное от Кремля и от храма Христа Спасителя, хотя бы за Москвой-рекой, на Болотной площади, близ «Дома на набережной», то можно понять опасения архитекторов, возводивших в девятнадцатом веке этот храм, как символ мощи Руси и православия. Да, златоглавая махина тяжело перевешивает Кремль. Да, древнее сердце столицы, седые стены, древние палаты и колокольни выглядят отсюда хороводом остроконечных башенок на углах красной зубчатой ограды, внутри которой празднично и невесомо красуются разные постройки, тонко-узорное белокаменье да сияние золотых луковиц. И все городские окрестности вокруг возведенного Храма также пригнулись в его поле, уменьшились, словно вросли по колено в сырую землю. И название станции метро пора менять на третье, вслед за улицей, потому что «Кропоткинская» напоминает о князе Кропоткине, путанике и путнике в обольстительных дебрях русского анархизма, который нынче, как и Дворец Советов, давно вышел из моды.

Думая обо всем этом, Агнесса шла на переговоры в Московскую Патриархию. У нее была самая благая задумка. В связи с приближением Нового года и Рождества поместить на газетном развороте «Календарь церковных дат и праздников», даже открыть постоянную страничку для верующих всех конфессий, которые действуют в Москве. Нет слов, такие вещи делаются бесплатно и бескорыстно, но раз идея возникла у нее, сотрудницы рекламного агентства, то почему бы не попробовать вначале рекламные средства? Попытка не пытка.

Сама Агнесса верующей себя не считала, не ходила в церковь и ничего не просила у Бога. Но быть матерью больного ребенка и не веровать совсем — невозможно, к тому же краткий опыт религиозного просветления у нее был.

Это случилось в прошлом году в такие же мокрень и грипп. Горячая, простуженная, Агнесса сидела на постели и сквозь болезненный туман едва внимала историческому телевизионному рассказу об иконе Владимирской Божьей Матери. В пятнадцатом веке, во время нашествия икону привезли в осажденную Москву. Навстречу ей вышел весь московский люд; на улицах был отслужен молебен. После этого на следующий день без видимых причин татарский хан отвел войска из-под самых стен и удалился. Сейчас, правда, считается, что это был не хан, а казак из Орды, то есть, войска, и что никакого татарского нашествия на Руси вообще не было, так, обычные военные разборки и полевые командиры, иначе почему бы татарам бояться чужой иконы? Но тогда Москва была спасена. Агнесса смотрела и слушала будто в забытьи, как вдруг в душе, подобно первому, еле слышному, движению ребенка во чреве, шевельнулся светлый завиток. Обратившись во внутренний слух, Агнесса принялась бережно выращивать в себе этот слабенький росточек. Больше, больше. Наконец, заиграли переливами лучи, сноп света озарил каждый закоулочек. И странно. Не было ни умиления, ни упования, но лишь радость и приобщение, словно там и не хотели ни самоумаления, ни коленопреклонения, но лишь возрастания человека до их светлоты. Болезнь ослабла.

Под зонтиком от зимнего дождя Агнесса поднялась по Пречистенке.

Старинная улица была неширока и малолюдна, чего не скажешь о машинах, мчащихся от Лужников и Новодевичьего монастыря напрямую к центру. Других звуков, кроме влажных автомобильно-дорожных, вокруг не было. Вдоль тротуаров струились ручьи, их сильное течение бурлило вокруг ног, когда приходилось пробираться через переулок, из водосточных изгибов крыш вдоль фасадов всех особняков, которыми была богата улица, на головы пешеходов также рушились потоки воды. Чистый переулок был залит водой более, чем любой из встреченных, поэтому обходить его пришлось широким окольным ходом.

Наконец, Агнесса прошла вдоль невысокой зеленой ограды с желтыми шишечками и свернула во двор к строениям, выкрашенным в нежный светло-розовый цвет.

За оградой царила тишина. Словно и не было вокруг городского шума, гудящей автомагистрали. Здесь покойно стояли темные ели, вдоль расчищенных дорожек лежал влажный белый снег, над дверьми красиво нависали чугунные козырьки с витыми украшениями.

Потянув на себя неширокую, мокрую от непогоды, деревянную дверь, Агнесса оказалась внутри приземистого здания. Внутри него стояла такая же тишина. Над головой плавными тонкими гранями сходились к вершине низкие закругленные своды, в небольшие окна лился неяркий свет зимнего дня. Она вдруг ощутила всю суетность своей затеи. Бородатый служитель в черном, из простых, надзирающий за порядком, показал ей дверь священника-администратора в одном из боковых проходов.

Из кабинета доносились голоса. Следовало обождать.

В тесноватом коридорчике Агнесса была не одна. Сюда выходила и другая дверь, возле которой висела табличка: «К преподобному не толпитесь, размещайтесь на стульях в передней.» Несколько священников в черном облачении с крестами на груди ожидали (толпились стоя) в почтительном молчании. Это были мужчины солидного возраста, с бородами, давно побитыми сединой. Среди них выделялся красивый, совсем не старый, грузин с огненными черными глазами, свежим лицом и тоже сединой в смоляной кудрявой бороде, но, как бывает у южан, лишь украшавшей его мужественную внешность. Они оказались совсем близко, и он невольно скользнул взглядом по фигуре Агнессы.

Но тут из «ее» двери вышел молодой человек в сутане, и она перешагнула порог.

Кабинет был обширен. Ей показалось, что его теплое сумрачное пространство не было «обставлено», но было «обжито». За стеклами шкафов поблескивали золотые книжные переплеты, на большом «толстовском» столе с оградкой и зеленой настольной лампой было опрятно и строго. Суховатый, светло-приветливый человек, отец Владимир, приподнялся навстречу, предложил сесть напротив него, устремил на нее внимательные глаза. Волнение улеглось. Просто и толково она развернула перед ним свое коммерческое предложение, подала составленную накануне и набранную на компьютере «Записку…» о том же, и медиа-план с расценками, объемами и сроками. С учтивостью, подобающей месту, поинтересовалась службой «Связи с общественностью» в условиях Патриархии, и выслушала серьезные, чуть-чуть иронические, ответы.

Наконец, беседа окончилась. Отец Владимир поднялся, сделал шаг навстречу ей и двери.

— Я доложу по начальству, — с мимолетной улыбкой сказал он, как бы расставляя точки над чисто-коммерческими переговорами.

— А я, с вашего разрешения, перезвоню вам через неделю, — простилась она.

Бережа впечатление от беседы с умным, неощутимо-легким человеком, Агнесса вышла за зеленую ограду и дальним обходом, переулками с дивно-старомосковскими именами принялась плутать вдоль старинных особняков, словно по кривым дорожкам, так или иначе ведущим к станции метро.

Через неделю она осторожно напомнила о себе по телефону и услыхала сдержанный, чуть усталый голос.

— Преподобного не было, ничего не известно.

Еще через неделю звонки остались безответными, трубку не брали. Умудренная рекламным опытом, она больше не звонила.

В театральной труппе «Белая звезда» давали премьеру. «Катя + Гриша = любовь» современного автора Кондрата Рубахина, как обозначил он на афише свой псевдоним. Была его пьеса недлинной, в двух актах, по образу и подобию всех современных спектаклей, которые не рискуют задерживать внимание «новых русских» долее, чем на два часа. На суд зрителя представлялись шумные сцены золотых екатерининских времен, эротические, танцевальные, с простой, но лихо закрученной интригой, с откровенно-грубоватыми, в духе «светлейшего», шуточками и россыпью намеков. И хотя давным-давно можно было говорить, что угодно, автору казалось, что намеки действуют острее, будоража глубинные влечения и либидо каждого зрителя. Вениамин Травкин был согласен с ним.

Главным затруднением спектакля чуть было не оказались костюмы. Из-за них, этих фижм и камзолов, париков и корсетов грозили обрушиться все творческие находки и осуществления молодой труппы. А помещение! Аренда, ремонт… Но репетировали так, будто были приглашены, по крайней мере, во Дворец Съездов.

Всю осень на Веньку было жалко смотреть. Он вел стаю вслепую, в полную неизвестность, уповая лишь на то, что работа, как хлеб, сама себя несет. И точно. В последнюю минуту, уже в декабре, за три недели до премьеры у театра появился спонсор. И какой!

В помещении застучали молотки, зажужжали швейные машинки…

Премьера, премьера!

… Виктор гулял по фойе, рассматривая портреты артистов. Его портрета уже не было. Это понятно. Но изменилось и еще кое-что. Появились новые входные двери, самораздвигающиеся перед входящим, и обивка стен рубчатой синей тканью вместо обшарпанной масляной краски, и пушистые одноцветные ковры под ногами, диваны и многое, многое. Знакомая буфетчица, разодетая в фирменную блузку с вышитой «Белой звездой» на груди налила ему коньяку в чистейший фужер, подала черную икру с лепестком сливочного масла, и осетрину первой свежести на мягком ломтике белого батона.

Он вошел в зал после третьего звонка, сел на последний ряд.

Екатерину Вторую играла, конечно, Наталья Румянцева. С тех пор она похорошела и расцвела еще больше, и в этой костюмной роли была неотразима. Наташка, его Наташка, чужая жена… А сами костюмы! Даже с последнего ряда бросались в глаза богатые шелковые и бархатные ткани, вспышки драгоценностей на шее и руках. Бриллианты, ясное дело, были поддельными, но от дорогих зарубежных поставщиков. Зато хрустальные бокалы, и, чего доброго, шампанское были настоящими!

И вся пьеса пенилась и кипела страстью Императрицы и Потемкина. Браво, Рубахин! Браво, Травкин! Любовь героев казалась настолько искренней, необузданной, отчаянной, словно у них оставался один-единственный миг жизни! Что вытворяли артисты! Как раскручивали действо!.. Но Виктор-то знал, что в жизни сама Наталья на ножах с этим актером — «Потемкиным», что лучшая подруга — «Княгиня Дашкова»- в жизни чуть не отравилась из-за ревности к нему, Виктору, что весь блеск лицедейства и гром аплодисментов не спасет артистов от общественного транспорта, которым они вернутся домой. Но таков ТЕАТР, божественное искусство!

В антракте он вновь завернул в буфет, выпил коньяку и отправился за кулисы. Ноги сами несли его по знакомым переходам. С бьющимся сердцем прошел коридором, свернул налево, поднялся на несколько ступенек и вдруг увидел всех сразу. Вся труппа в париках и костюмах стояла с бокалами в руках вокруг молодого господина с бородкой, в черном смокинге с блестящими отворотами, и его дамы. В даме, высокой царственной женщине с открытыми плечами, горделивой головой и спокойным взглядом серых глаз он мгновенно узнал Валентину. Она была в длинном платье удивительной красоты.

— Виктор! Какая встреча! — произнесла она. — Ах да! Ведь это же ваш театр! Налейте ему, друзья!

Виктора затормошили старые знакомые. Он подошел к Наталье, нагнулся к ручке, поздравил с законным браком. Она поблагодарила. Театр!

— Кто это? — негромко спросил Алекс у Валентины.

Брови его слегка подрагивали, он словно ощупывал явление нового лица.

— Это мой сотрудник. Он артист.

— Артист… — произнес Алекс и вновь полоснул взглядом лицо Виктора. — Его фамилия Деревянко?

— Селезнев. Почему Деревянко? — повернулась она.

Виктор сбежал из театра в том же антракте. Неясное, тяжкое чувство глодало его. Вот кто стоит за Валентиной! Вот с каким огнем он игрался! Под морозным ветром, не замечая холода, бежал он по переулку, домой, скорей домой, под защиту своей норы. Неведомым образом этот холеный незнакомец переворошил его, словно стог сена. Чушь, бред собачий, как он может? Виктор злился, вновь и вновь переживая острый, как бритва, взгляд Алекса.

Главный дирижер оркестра отложил в стороны документы и дипломы сидящей перед ним девушки и сделал вид, что задумался. Он знал Ладу еще в консерватории, помнил ее тончайшую музыкальность, и, не колеблясь, пригласил бы ее к себе, но… простит ли зритель? Не слушатель, зритель. И почему эта девочка никак не осмелится сделать шаг? Как просто все решается за рубежом, там человек в ее положении давно бы расстался со своим изъяном и жил полной жизнью! Но как ей скажешь… Он прижал пальцы к утомленным глазам под очками, зажмурился и встряхнулся.

— В мае следующего года мы объявляем конкурсный набор исполнителей на многих инструментах, в том числе на арфе. Готовьтесь.

С благоговением, внушенным еще в музыкальной школе, покинула она «обитель муз», Московскую Филармонию, тихо закрыла высокую входную дверь. Оркестр! Многоструние, громады звуков, божественное в человеке! Какое счастье играть в оркестре! Она знала его, это счастье, когда участвовала в конкурсах, в последнем туре… о, как она знала это!

Рассказывать дома о посещении главного дирижера она не стала, пообедала мамиными котлетами и ушла заниматься в свою комнату. Дело не в конкурсе, дело во внешности, — с унынием думалось ей. Арфа стояла в изголовье возле постели, подальше от окна и внешней стены. У внешней стенки помещалось пианино. Больше в маленькую комнатку ничего не втиснулось, было тесновато и скромно, но инструменты были хорошие.

Она села на постель, подобрав ноги. Посидела тихо-тихо, словно затаилась, потом прерывисто вздохнула, поднялась, прошла, не подымая глаз, мимо зеркала к телефону в передней.

— Слушаю вас, — ответил сильный мужской голос.

— Алло, — еле слышно начала она. — Можно мне… — и запнулась.

— Рэшительнее, дэвушка! — весело засмеялся Карен, нарочно усиливая акцент. — Из «Городской нови»? Шурочкина подруга? Созрели? Жду вас на первые смотрины завтра к одиннадцати часам. Без очереди.

— Грач? Я, Алекс. Приятная новость. Я вычислил твоего двойника. Процентов на девяносто.

— Кто он, Андреич? Я ему голову сверну.

— Ха-ха. Это сотрудник «Каскада», артист из «Белой звезды» в амплуа первого любовника. В свободное время любит играть в разбойников. Его зовут Виктор Селезнев. Последи за ним. Он может быть нам полезен.

— Понял, шеф.

— Мягко, неназойливо. Он чуток и восприимчив. Не спугни.

— Ясно, Андреич. Будет сделано.

На Ленинградский вокзал Толика пришла проводить жена. Она стояла на перроне в беличьей потертой шубке, в пуховой шали на голове, держа в руке букет недорогих ветвистых гвоздик. Ее тревожил негастрольный отъезд мужа, и лишь безусловное доверие между ними охраняло от подозрений. Не ведала она и о деньгах, не видела их, а то бы испугалась.

Они дорожили друг другом. Он появился в ее жизни шесть лет назад, вечером после похорон ее матери, когда она почти без сознания стояла у своей двери и не могла войти. Три месяца мать ее, молодая, в сущности, женщина, умирала от рака. В последнюю минуту дыхание ее выровнялось, глаза открылись, и перед взором развернулись быстрые картины, полные света и смысла, потому что зрачки съузились в точку, как от солнца, а между бровей заломилась легкая складочка внимания, знакомая дочери по прежним временам.

Анатолия же судьба привела в тот вечер прямо на ту же лестницу, к закрытому окошку между этажами, где стояла горячая отопительная батарея и где он расположился на ночлег. С окончанием учебы общежитие для него закрылось, жить было негде. Анатолий не ухаживал за девушкой, он выхаживал ее. В армию, подводником на Северный флот, ушел уже семейным человеком, на пятый месяц службы родился его первый сын. Сейчас жена его работала медицинской сестрой в послеоперационной палате. Взяток не брала. Толик подшучивал над ней и ценил ее.

— Когда прибудешь, позвони или дай телеграмму, — она шла под фонарями вдоль перрона вровень с окном его купе, под которым было написано «Москва-Мурманск».

— Да, да. Иди домой, — так же знаками отвечал он.

Наконец, закончились и вокзальный перрон, и прощание с женой. Он остался один на один с тем, что задумал.

В купе, кроме него, оказались два моряка, соседние купе заняли еще несколько человек в морской форме. Больше пассажиров не было. Поезд шел незагруженным, пустовала половина вагона. Да и кому охота уезжать из Москвы под зимние праздники! Морячки ушли к соседям, а он, постелив, что дали в пакете, залег под одеяло на нижней полке.

По окончании второй «операции» он стал человеком, имеющим начальный капитал. Это еще не деньги. Деньги должны работать. А вот в том, что дерзкая афера удалась дважды, что пережитый им гибельный «трус» не обагрил его рук и принес целое состояние, явственно ощущалась благосклонность судьбы, обязующая его взрастить взамен нечто прочное и благотворное. В бытность свою на северах, в заливе близ Кандалакши, где стояла его часть, приметил он, бог знает зачем, ладно работавший заводик стройматериалов — гранитной крошки, щебня и гравия. Даже память о Кольском полуострове, искристый кусок розового гранита, взял из его отвалов. Нельзя сказать, что свет сошелся клином на приполярном сельце, или что валяльное производство под Верхней Салдой сулило меньший размах — отнюдь нет. Просто, из многих равенств следует брать то, куда тянется душа.

Он выбрал.

За окном было черно. Колеса стучали и словно ворочались под вагоном, бились и валились друг на друга. Резкие пристанционные огни слепили даже через простыню. Уже через сутки вновь увидит он неяркое небо без солнца, розовые, пересыпанные снегом и поросшие соснами гранитные увалы в косом, всегда вечернем зоревом освещении, ледяные зеленые торосы в заливе, низкий, грозный Млечный путь над головою, и холодное полыхание северного сияния.

«Да, — подумал он, поворачиваясь под теплым одеялом лицом к стенке, спиной к синему потолочному ночнику. — Коли есть на мне грех перед той Валентиной, то я искуплю его, расплачусь когда-нибудь, ей-богу. Только бы споро пошло. Собственное дело — не хухры-мухры, как говорится, а хрю-хрю. Да».

Митяй появился в агентстве незаметно. Посидел в одной комнате, у Екатерины Дмитриевны, заскучал в тамошнем обществе и сел за свободный стол в другой комнате. Народу здесь было мало, лишь Шурочка да Максим Петрович, потом пришел Виктор. Увидев, что стол его занят, хлопнулся на место Агнессы. Шурочка поговорила с новыми клиентами, позвонила двум-трем старым, условилась о встрече и стала собираться в путь.

— Нравится наша работа? — спросила приветливо у новичка.

К новичкам здесь привыкли, как к бесплатному развлечению, потому что каждый из них был непохож на другого и чем-то интересен. У этого, к примеру, была очень модная прическа «горшком», когда русые сыпучие волосы растут до середины затылка, а ниже побриты чуть не наголо.

— Нормально, — кивнул Митяй. — Сколько в месяц?

— Чего сколько? Звонков или денег?

— Денег, конечно.

— Как постараешься. Двенадцать процентов от суммы договоров.

— А кому остальное?

— Сорок процентов берет газета, остальное… не наше дело. Каждый делает лишь свой бизнес.

Митяй хмыкнул.

— Ничего себе, бизнес. Двенадцать процентов!

— В других местах вообще по шесть дают, а люди работают.

Она увязала цветастый платок поверх пальто и ушла. В комнате остались мужчины. Виктор никак не мог бросить «Каскад». Почему-то казалось, что была необходимость в том, чтобы знать, что происходит здесь каждый день. После блистательного договора на целую страницу без скидок он мог без зазрения совести бить баклуши на глазах у всего агентства, потому что таких денег хватает на полгода, а звание суперсоветника, как не крути, у него не отнимешь… И проще было зайти, перекинуться двумя-тремя словами, даже прозвонить прежних клиентов, их свеженьких звонкоголосых секретарш, чем опасаться неведомо чего.

А чувство опасности не проходило.

— Где здесь курилка? — спросил у него Митяй.

— Пойдем вместе.

Они спустились по лестнице. Митяй, щуплый, вертлявый, спускался вприпрыжку, словно пританцовывая.

Строители успели поставить глухую перегородку подальше по коридору, а поближе к торцу построили другую, с дверью, для переговорной комнаты. Ни обоев, ни мебели еще не было, стояли два стула из верхних комнат. Виктор сел и посмотрел на быстроглазого малого.

— Работать пришел?

Тот дернул щекой.

— На пробу, да вряд ли останусь. Эту рыжую, я смотрю, стригут здесь, как овцу, а она блеет от удовольствия. «Мой би-изнес!» Двенадцать процентов! Ничего себе, ага? — его глаза обежали Виктора, его новый «прикид». — Ты тоже так вкалываешь?

Виктор усмехнулся.

— Со мной особый расчет.

Митяй понимающе кивнул русой головой.

— Знаешь анекдот?

— Ну?

— Приходит один наниматься в уборщики. Ему дают штуку баксов в месяц. «А что так много?» — удивляется он. «А ты думаешь, здесь только мусор убирать придется?»… Ага?

— Нормально.

— Не хочешь познакомиться кое с кем? — невзначай спросил Митяй.

— Чем они интересны?

— Да так. Из одного рубля делают два всего за неделю.

— Что ж тебе не сделали?

— Сделают. Где тебя можно найти?

— Зачем?

— Да хоть денег занять. У меня ни копейки.

Виктор достал сто тысяч.

— Бери. Разбогатеешь — отдашь.

— Ага. Новыми, после Нового года.

Они поговорили еще немного и поднялись наверх.