Крепкие мужчины

1

Появление на свет Рут Томас было не самым легким. Она родилась на той неделе, когда бушевали жуткие ураганы. Вернее говоря, в последнюю неделю мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года урагана уже не было, но море еще не успокоилось, и волны жестоко хлестали по берегам острова Форт-Найлз. Жена Стэна Томаса, Мэри, рожала в самый разгар бури, и роды были тяжелые. Первые роды у довольно хрупкой женщины, а ребенок словно не желал рождаться. По идее, Мэри Томас следовало бы переправить на материк и препоручить заботам врача, но в такую жуткую погоду вести куда-то роженицу было немыслимо. На острове не было не только врача, там даже медсестры не было. Никто не оказывал медицинской помощи роженицам. Так что Мэри была предоставлена сама себе.

Она плакала и кричала, а соседки, действующие в роли команды акушерок-любительниц, осыпали ее утешениями и советами и покидали исключительно для того, чтобы распространить вести по острову. Дело выглядело паршиво. Самые старые, умудренные опытом женщины почти сразу решили, что жена Стэна не выкарабкается. Мэри Томас не была островитянкой, и в ее силы не слишком верили. Ее и в лучшие-то времена считали неженкой, плаксой и тихоней. Так что местные женщины почти не сомневались, что она просто помрет от боли у них на глазах. И все же они суетились и спорили между собой: чем лучше попотчевать роженицу, как ее лучше уложить. Иногда кто-то из них ненадолго забегал домой за чистыми полотенцами или льдом для Мэри, успевая доложить мужу, что дела в доме Томасов самые что ни на есть печальные.

Сенатор Саймон Адамс, услыхав об этом, решил приготовить свою знаменитую перченую куриную похлебку, каковую считал великолепным снадобьем для женщины в таком тяжелом положении. Сенатор Саймон был пожилым холостяком и жил в одном доме со своим братом Ангусом, который также был пожилым холостяком. Оба они были сыновьями Валентина Адамса. Ангус был самым суровым и воинственным добытчиком омаров. Сенатор Саймон вообще омаров не ловил. Море его пугало, он не решался сесть в лодку. Ближе всего к морю Саймон оказался однажды, не дойдя одного шага до полосы прибоя на Гэвин-Бич. Когда он был подростком, один местный хулиган попробовал затащить его на причал, так Саймон ему всю физиономию исцарапал – почти живого места не осталось, да еще руку чуть не сломал. Он колошматил этого хулигана, пока тот не лишился чувств. Словом, воду Сенатор Саймон совсем не любил.

Между тем руки у него были золотые, и деньги он зарабатывал починкой мебели, омаровых ловушек, а также тем, что подправлял чужие лодки (на берегу, разумеется). Его считали чудаком. В свободное время он читал книги и изучал карты, которые заказывал по почте. Он много чего знал о большом мире, хотя ни разу в жизни не выезжал за пределы острова Форт-Найлз. За свои обширные познания он и заработал прозвище Сенатор, и прозвище это было шутливым лишь отчасти. Саймон Адамс был странным человеком, но при этом относились к нему уважительно.

Сенатор был уверен в том, что густая перченая куриная похлебка вылечит любую хворь и будет полезна даже при родах, вот он и наварил большую кастрюлю своего снадобья для Мэри Томас. Этой женщиной он искренне восхищался и переживал за нее. Вечером двадцать восьмого мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года он принес кастрюлю с теплой похлебкой в дом Томасов. Соседские женщины его впустили и сообщили, что дитя уже родилось. Они заверили Саймона в том, что все в порядке. Ребенок родился крепким, а мать непременно поправится. Пожалуй, она даже может отведать этой куриной похлебки.

Сенатор Саймон Адамс заглянул в колыбельку и увидел ее – крошку Рут Томас. Малышка была необычайно хорошенькая – с черными густыми волосенками и пытливым выражением личика. Сенатор Саймон Адамс сразу обратил внимание на то, что она не красно-лиловая, какими бывает большинство новорожденных. Она не была похожа на ощипанного вареного кролика. Кожа у нее была гладкая, оливкового цвета, а взгляд необычайно серьезный для такой крошки.

– О, какая милашка, – проговорил Сенатор Саймон Адамс, и женщины позволили ему взять Рут Томас на руки.

Держа новорожденную девочку, он выглядел таким великаном, что женщины рассмеялись. Великан-холостяк с крошечной малышкой на руках. А Рут, лежа на руках у Саймона, словно бы вздохнула, вытянула трубочкой маленькие губки и беззаботно моргнула. Сенатор Саймон ощутил прилив почти дедовской гордости. Он поцокал языком и сделал «козу», чтобы рассмешить девочку.

– Ох, ну какая же милашка, – сказал он снова, и женщины снова рассмеялись. – Ну просто персик, – добавил Саймон.

Рут Томас была чудесной малышкой, а когда подросла, стала очень красивой девочкой. Темные брови, широкие плечи, великолепная осанка. Она с детства держала спину прямо, будто к ней была привязана доска. Еще совсем маленькой она вела себя как взрослая. Первым ее словом было решительное «нет», а первой фразой – «спасибо, не надо». Игрушки ее не слишком интересовали. Ей нравилось сидеть на коленях у отца и читать вместе с ним газеты. Ей нравилось общество взрослых. Она могла тихо сидеть рядом часами, и никто ее не замечал. В плане подслушивания она была специалисткой мирового класса. Когда ее родители отправлялись в гости к соседям, Рут забиралась под кухонный стол и сидела там тихо, как мышка, прислушиваясь к каждому слову. Чаще всего в детстве она слышала от взрослых: «Ой, Рут, а мы даже не знали, что ты здесь!»

Рут Томас была незаметной, поскольку вела себя осторожно, а также от нее всех отвлекали жуткая суета, шум и гам в обличье Поммероев, которые жили по соседству с Рут и ее родителями. У Поммероев было семеро мальчишек, а Рут родилась чуть позже появления на свет младшего из них. Она, можно сказать, почти терялась на фоне хаоса, создаваемого Вебстером, Конвеем, Джоном, Фейганом, Тимоти, Честером и Робином Поммероями. Мальчишки Поммерои на острове Форт-Найлз были притчей во языцех. Конечно, бывало, что и другие женщины здесь рожали столько детей, но не так часто и не слишком охотно. А семеро детишек у молодой пары всего-то за шесть лет – это смахивало на эпидемию.

Брат-двойняшка Сенатора Саймона, Ангус, о семействе Поммероев высказывался так: «Это не семья. Это какой-то треклятый помет».

Правда, Ангус Адамс мог так говорить из зависти, поскольку у него самого родственников не было, кроме чудаковатого единоутробного братца, поэтому чужое семейное счастье терзало Ангуса Адамса, как язва. А вот Сенатора, напротив, миссис Поммерой умиляла. Он говорил, что миссис Поммерой всегда выглядит беременной, потому что ничего не может с собой поделать. А еще он говорил, что, будучи беременной, она словно бы за что-то извиняется.

Замуж миссис Поммерой вышла совсем юной – ей и шестнадцати не исполнилось, – и замужество приносило ей одну только радость. Она обожала мужа, а сама была просто, что называется, сорвиголова. А еще она выпивала, то есть пила, как ненормальная, и обожала это дело. Она так пила во время беременности, что соседи поговаривали: из-за этого-то у ее детишек с головой не все в порядке. Так это было или нет, но ни один из семи сыновей Поммероев так толком и не научился читать. Даже Вебстер Поммерой, считавшийся в этой колоде детишек прямо тузом в плане ума, не прочел до конца ни одной книжки.

В детстве Рут Томас часто забиралась на дерево, тихонько там сидела и при случае швырялась камешками в Вебстера Поммероя. Он в ответ швырял камешки в нее и обзывал ее «вонючей задницей». А она говорила: «Вот как? И где же ты такое вычитал?» Тогда Вебстер Поммерой стаскивал Рут с дерева и бил по лицу. Рут была большая умница, но порой ей трудно было удержаться от метких высказываний, и, получая по физиономии, она делала вывод, что это просто неизбежно для умной девочки, живущей по соседству с таким количеством Поммероев.

Когда Рут Томас было девять лет, в ее жизни произошло значительное событие. Ее мать уехала с острова. Отец Рут, Стэн Томас, отправился с ней – в Рокленд. Они собирались пробыть там неделю-другую. До возвращения родителей Рут должна была пожить у Поммероев, но в Рокленде что-то случилось – какие-то осложнения, из-за которых мать Рут оттуда не вернулась. В то время никто никаких подробностей Рут не рассказывал.

В конце концов, ее отец возвратился, но не скоро. Рут пришлось провести у Поммероев несколько месяцев, все лето. Значительное событие не слишком огорчило Рут, потому что она очень любила миссис Поммерой. Ей понравилось жить у нее. Она была готова остаться у нее навсегда. А миссис Поммерой любила Рут.

– Ты мне прямо как родная дочка! – часто говорила Рут миссис Поммерой. – Ты мне прямо как чертова родная дочурка, которой у меня сроду не было!

Слово «дочурка» миссис Поммерой произносила так: «доутшука», и Рут это ужасно нравилось. Ей казалось, что у нее над ухом шуршат перышки. Как все уроженки Форт-Найлза и Корн-Хейвена, миссис Поммерой говорила с акцентом, который в Новой Англии именовали «нижневосточным». По сравнению с грубым провинциальным говором шотландских и ирландских первопоселенцев это был, можно сказать, легкий шепоток. Помимо всего прочего, для этого акцента было характерно просто-таки преступное пренебрежение звуком «р». Рут ужасно нравилась речь миссис Поммерой. У матери Рут такого красивого выговора не было, и к тому же она никогда не употребляла таких слов, как «чертов», «мать твою», «дерьмо» и «задница», а эти слова, словно перец, добавляли остроты в речь коренных островитян и многих из их жен. А еще мать Рут не хлестала ром в огромных количествах и не становилась после этого нежной и любящей. А миссис Поммерой такой становилась каждый божий день. Короче говоря, у нее была куча преимуществ в сравнении с матерью Рут.

Миссис Поммерой была не из тех женщин, которые непрерывно лезут обниматься. А вот поддеть локотком или ткнуть пальцем она любила. Она непрерывно поддевала Рут локтем и толкала, порой с такой силой, что та падала. Но все это – с любовью, конечно. Повалить Рут ей удавалось только потому, что та была еще маленькая. И по попе миссис Поммерой ее шлепала любовно.

«Ты прямо как моя чертова родная дочурка, которой у меня сроду не было!» – восклицала миссис Поммерой, поддевала Рут локтем, а потом толкала… и Рут падала.

Доутшука!

Наверное, миссис Поммерой ничего не имела против дочери – после того, как родила семерых сыновей. Да, ей очень даже по сердцу были дочки – после того, как она столько лет мучилась с Вебстером, Конвеем, Джоном и Фейганом и так далее, и так далее, которые вели себя за столом так, словно сбежали из сиротского приюта, а орали, как каторжные. Словом, к тому времени, когда у них поселилась Рут, миссис Поммерой была совсем не против дочери.

Но больше всех на свете миссис Поммерой любила своего мужа. Она безумно любила мистера Поммероя. Он был невысокий, мускулистый, с большущими руками, тяжелыми, как дверной молоток. Глаза у него были узкие. Он ходил, подбоченившись. Лицо у него было странное – всегда какое-то сморщенное, а губы вечно приоткрытые, словно готовые к поцелую. Он хмурился и щурился так, будто вел в уме какие-то сложные математические расчеты. Миссис Поммерой его обожала. Когда она сталкивалась с ним в коридоре, она щипала его за соски через майку. Щипала и визжала:

– Шутка! А мистер Поммерой вопил в ответ:

– О-о-о-ой!! А потом хватал ее за руки и говорил:

– Ванда! Прекрати, слышишь? Терпеть этого не могу!

А еще он говорил:

– Ванда, если б у тебя руки не были такие теплые, я б тебя давно вышвырнул из этого чертова дома.

Но он ее любил. По вечерам, когда они усаживались на диван послушать радио, миссис Поммерой, бывало, брала в рот прядь волос мистера Поммероя и сосала, будто лакричный леденец. Иногда они тихо сидели рядом часами. Она вязала что-нибудь шерстяное, а он плел сетки для омаровых ловушек. На полу между ними стояла бутылка рома, к которой они оба время от времени прикладывались. Выпив порядочно, миссис Поммерой любила улечься на спину, упереться ступнями в бок мужа и сказать:

– Наступила на тебя.

– Не наступай на меня, Ванда, – говорил мистер Поммерой равнодушным голосом, не глядя на жену, но при этом улыбался.

Она упрямо давила на его бок ступнями и повторяла:

– Наступила на тебя. Наступила на тебя.

– Пожалуйста, Ванда. Не наступай на меня. (Жену мистер Поммерой называл Вандой, хотя ее на самом деле звали Рондой. И что самое забавное – их сын Робин, который, как и все местные, упорно не произносил «р» в конце слов, не мог правильно произнести ни одного слова, начинающегося с «р». Много лет Робин своего собственного имени не мог правильно произнести, как и имени матери. Мало того, долгое время все жители Форт-Найлза подражали ему. По всему острову можно было услышать, как крепкие взрослые рыбаки жаловались, что выба плохо ловится, что надо бы подправить вуль или купить новый коротковолновый вадиоприемник. А еще можно было услышать, как взрослая крепкая женщина рассказывает другой, какой вчера испекла вкуснейший вулет.)

Айра Поммерой очень любил жену, и все понимали почему, поскольку Ронда Поммерой была настоящей красоткой. Она носила длинные юбки и при ходьбе подхватывала подол, будто представляла себя важной дамой из Атланты. Ее взгляд всегда был наполнен изумлением и радостью. Если кто-то выходил из комнаты хотя бы на минутку, а потом возвращался, она вздергивала брови и очаровательно интересовалась: «Где же ты была?» Она была молода, хотя и успела родить семерых сыновей, и волосы у нее были длинные, как у юной девушки. Она делала высокую прическу, укладывала волосы толстым блестящим валиком на макушке. Рут Томас, как все остальные на Форт-Найлзе, считала миссис Поммерой необыкновенной красавицей. Она обожала ее. Рут часто ей подражала и даже играла в нее.

В детстве Рут стригли коротко, как мальчика, и когда она играла в миссис Поммерой, она повязывала голову полотенцем, как это делают некоторые женщины после купания, но только в данном случае полотенце играло роль роскошной прически миссис Поммерой. Рут уговаривала Робина Поммероя, самого младшего из мальчишек, играть роль мистера Поммероя. Робином было легко командовать. К тому же ему самому эта игра нравилась. Когда Робин притворялся мистером Поммероем, он растягивал губы в отцовской полуулыбочке и ходил вокруг Рут, подбоченившись кулаками. Он хмурился и чертыхался. Ему нравилось играть роль взрослого мужика.

Рут Томас и Робин Поммерой то и дело играли в мистера и миссис Поммерой. Это была бесконечная игра. В детстве они играли в нее часами и неделями. Играли чаще всего в лесу – все лето напролет, пока Рут жила у Поммероев. Игра начиналась с беременности. Рут клала в карман штанов камешек, и этот камешек был один из еще не родившихся братьев Поммерой. Робин поджимал губы и читал ей нотации насчет деторождения.

– А теперь слушай-ка, – говорил Робин, уперев руки в боки. – Вот водится дитё, так у него ваще не будет зубов. Усекаешь? Оно жевать не умеет, как мы с тобой. Ванда! Придется тебе это дитё чем-то жиденьким потчевать!

Рут поглаживала камешек, лежащий в кармане, и отвечала:

– Кажись, я прямо сейчас рожу. – И бросала камешек на землю.

Ребенок рождался. Вот как все просто получалось.

– Ничего себе ребеночек, – говорила Рут потом. – Здоровенный какой.

Каждый день первый родившийся камешек называли Вебстером, потому что он был старшим. После того как Вебстер получал имя, Робин шел искать новый камешек, который должен был играть роль Конвея. Он отдавал камешек Рут, и та клала его в карман.

– Ванда! Это еще что такое? – требовательно вопрошал Робин.

– Нет, вы только поглядите, – отвечала Рут. – Ну это надо, а? Опять у меня будет чертов ребенок.

Робин свирепо сдвигал брови:

– Слушай сюда. Вот водится это дитё, и ножки у него будут нежненькие. Ванда! Где ты возьмешь ботинки для этого дитя?

– Этого ребенка я назову Кэтлин, – заявляла Рут. (Ей всегда хотелось, чтобы на острове была еще одна девочка.)

– Ни в жисть, – мотал головой Робин. – Будет мальчик.

И конечно же рождался мальчик. Этот камешек они называли Конвеем и бросали его на землю рядом со старшим братом, Вебстером. Скоро, очень скоро в лесу вырастала кучка камешков-братьев. Все лето Рут Томас рожала их. Иногда она наступала на камешки и говорила:

– Я наступаю на тебя, Фейган! И на тебя наступаю, Джон!

Каждого из этих мальчишек она рожала каждый день, а Робин ходил вокруг нее, подбоченившись, и ругался, и отчитывал ее. А когда в конце игры рождался камешек-Робин, Рут порой говорила:

– Выброшу-ка я этого паршивого мальчишку. Уж больно он толстый. И даже говорить правильно не умеет.

Тогда Робин замахивался и сбивал с головы Рут полотенце-прическу. А она хватала полотенце и хлестала его по ногам, и у него на бедрах оставались красные отметины. Если Робин пускался наутек, Рут ухитрялась заехать ему кулаком по спине. Рут била метко, а догнать толстяка и увальня Робина труда не представляло. После игры полотенце становилось мокрым и грязным, и они бросали его в лесу, а на следующий день брали из дома новое. Так в лесу вырастала горка из полотенец, а миссис Поммерой никак не могла понять, куда они деваются.

– Куда они пропадают, эти полотенца? Эй? Где полотенца-то мои?

Поммерои жили в большом доме покойного двоюродного деда, который состоял в родстве с ними обоими. Мистер и миссис Поммерой были родственниками еще до свадьбы. Они были двоюродными братом и сестрой и оба носили фамилию Поммерой еще до того, как полюбили друг друга. («Прямо как чертовы Рузвельты», – ворчал Ангус Адамс.) Правду сказать, такое на Форт-Найлзе случалось нередко. Разных фамилий там осталось мало. Все были родней друг другу.

Покойный двоюродный дед был, таким образом, общим двоюродным дедом. Он построил большой дом рядом с церковью – на деньги, которые он заработал, держа универсальную лавку (это было еще до первой омаровой войны). Мистеру и миссис Поммерой дом достался по наследству. Когда Рут было девять лет и она осталась у Поммероев на лето, миссис Поммерой сначала хотела выделить ей комнату покойного двоюродного деда. Комната находилась под крышей, в ней было одно окно, под которым росла большая старая ель. Пол в комнате был гладкий, дощатый. Чудесная комнатка для девочки. Вот только беда: двоюродный дед застрелился в этой самой комнате. Пальнул себе в рот. До сих пор на обоях остались ржавые пятнышки запекшейся крови. Рут Томас наотрез отказалась спать в этой комнате.

– Господи Иисусе, Рути, он же давно помер, его схоронили, – говорила миссис Поммерой. – Ничего тут нету страшного.

– Нет, – говорила Рут.

– Даже если ты увидишь привидение, Рути, это будет призрак моего дедушки, а он тебя ни за что не обидит. Он обожал детишек.

– Спасибо, не надо.

– Да тут даже крови на обоях нету! – пыталась соврать миссис Поммерой. – Это просто грибок. От сырости.

Миссис Поммерой говорила Рут, что у нее в спальне время от времени точно такой же грибок на обоях появляется и что она спит просто замечательно. Она говорила, что каждую ночь спит как младенец. «В таком случае, – объявила Рут, – я буду спать в спальне миссис Поммерой». И в конце концов так она и поступила.

Рут спала на полу рядом с кроватью мистера и миссис Поммерой. У нее была большущая подушка и что-то вроде матраса, сшитого из довольно вонючих шерстяных одеял. Когда Поммерои ворочались, Рут это слышала. Когда они, хихикая, предавались любви, она это тоже слышала. Она слышала, как они сопят и храпят, крепко выпив перед сном. Каждое утро мистер Поммерой вставал в четыре часа, чтобы посмотреть, какой нынче ветер, а потом отправлялся ловить омаров, и Рут Томас слышала, как он ходит по дому. Она лежала с закрытыми глазами и слушала его шаги.

У мистера Поммероя был терьер, который всюду за ним бегал. Он даже в кухню за ним шел в четыре утра и цокал когтями по дощатому полу. Готовя себе завтрак, мистер Поммерой тихонько разговаривал с собакой.

– Шел бы ты спать, пес, – говорил он. – Не хочешь спать? Покемарить не хочешь, пес?

Иногда по утрам мистер Поммерой говорил:

– Ты зачем за мной таскаешься, пес? Хочешь научиться мне кофе варить? Хочешь научиться мне завтрак готовить?

Какое-то время в доме Поммероев жил кот. Это был портовый кот, здоровенный мэйн-кун. Он заявился в дом Поммероев и стал там жить, потому что люто ненавидел терьера и так же люто ненавидел мальчишек Поммероев. Так ненавидел, что не желал от них отходить ни на шаг. Как-то раз кот подрался с терьером и выцарапал ему глаз. Глазница загнила. Тогда Конвей засунул кота в клетку для омаров, бросил клетку в море у берега, взял отцовское ружье и застрелил кота. Потом терьер, у которого противно воняла гниющая глазница, каждую ночь ложился спать на полу рядом с Рут Томас.

Рут нравилось спать на полу, но ей снились странные сны. Ей снилось, будто призрак покойного двоюродного дедушки Поммероев загоняет ее в кухню, а она там ищет ножик, чтобы его заколоть, но находит только проволочные венчики-взбивалки да плоские лопатки и только ими может защищаться. Снились ей и другие сны. Будто она стоит под проливным дождем на заднем дворе, где мальчишки дерутся друг с другом. Ей приходится подходить с маленьким зонтиком и накрывать от дождя то одного, то другого из семерых Поммероев, пока они без устали мутузят друг дружку вокруг нее.

По утрам, после того как мистер Поммерой уходил из дома, Рут снова засыпала и просыпалась несколько часов спустя, когда солнце было уже высоко. Она забиралась на кровать к миссис Поммерой. Миссис Поммерой просыпалась, щекотала шею Рут и рассказывала ей истории про всех собак, которые жили у ее отца в ту пору, когда миссис Поммерой была маленькая, как Рут.

– У нас были Биди, Брауни, Кэсси, Принц, Тэлли, Уипетт, – перечисляла миссис Поммерой, и вскоре Рут так заучила клички всех умерших собак – хоть экзамен сдавай.

Рут Томас жила у Поммероев три месяца, а потом на остров вернулся ее отец. Без жены. Неприятный инцидент разрешился. Мистер Томас оставил мать Рут в городке под названием Конкорд, в штате Нью-Гемпшир, и сколько она там должна была пробыть – неизвестно. Рут прекрасно поняла, что ее мать не вернется никогда. Отец забрал дочь из дома Поммероев в свой дом, по соседству. Теперь она спала в своей собственной спальне, снова тихо и спокойно жила с отцом и, как оказалось, совсем не тосковала по матери. Правда, очень горевала о том, что ей больше нельзя спать на полу рядом с мистером и миссис Поммерой.

А потом мистер Поммерой утонул.

Все мужчины говорили, что Айра Поммерой утонул из-за того, что рыбачил совсем один и порядочно напился. Он имел обыкновение привязывать фляжки с ромом к веревкам, ведущим к омаровым ловушкам. Фляжки он опускал на глубину саженей в двадцать, где вода была холодная, и они болтались в промежутке между поплавком и ловушкой. Все рыбаки время от времени так делали, не мистер Поммерой эту хитрость придумал, однако он весьма значительно усовершенствовал это приспособление. Вот эти самые усовершенствования его и сгубили – так говорили все. Он попросту напился до чертиков в день, когда были слишком большие волны, а кормовой настил на его лодке был слишком скользким. Скорее всего, он свалился за борт, ничего не соображая. Наверное, вытягивал ловушку, и его накрыло здоровенной волной. А плавать он не умел. Но с другой стороны, очень мало кто из добытчиков омаров как с Форт-Найлза, так и с Корн-Хейвена умел плавать. Да и умей мистер Поммерой плавать – вряд ли бы ему это помогло. Он упал в холодную воду в высоких сапогах, в длинном клеенчатом дождевике, в толстых перчатках, поэтому быстро утонул. Хотя бы недолго мучился. А когда человек умеет плавать, он порой слишком долго мучается перед гибелью.

Три дня спустя тело нашел Ангус Адамс, когда вытаскивал ловушки. Труп мистера Поммероя запутался в веревках, словно разбухший соленый окорок. Вот какой конец его постиг. Утопленника может нести волнами куда угодно, а вокруг острова Форт-Найлз кругом было полным-полно опущенных в воду веревок. Целая сеть, можно сказать, и эта сеть могла фильтровать воду и ловить утопленников. На территории Ангуса закончилось плавание мистера Поммероя, а чайки уже успели выклевать его глаза.

Лодка у Ангуса была маленькая, для второго человека места в ней было мало – как для живого, так и для мертвого, вот он и швырнул труп мистера Поммероя в корыто поверх живых омаров, выловленных за утро. Хорошо, что он им клешни связал, чтобы они друг дружку не сожрали. Как и мистер Поммерой, Ангус на ловлю вышел один. В ту пору у него не было помощника, так как он не желал делиться своим уловом с каким-нибудь там мальчишкой-сопляком. Он даже радиоприемник с собой не брал, что было довольно необычно для ловца омаров, но Ангус не любил, когда над ухом кто-то треплется. В тот день нужно было проверить несколько десятков ловушек. Ангус всегда проверял все ловушки до единой, не важно, много или мало попадется омаров. И в тот день, выловив труп мистера Поммероя, Ангус довел начатое дело до конца – поднял со дна все оставшиеся ловушки, а это заняло несколько часов. Каждого омара он, как положено, измерял. Мелких швырял за борт, а крупных бросал в корыто, предварительно связав им клешни. Всех отобранных омаров он укладывал в корыто с крышкой, подальше от солнца. Поверх трупа.

Примерно в половине четвертого пополудни он вернулся к острову и встал на якорь на некотором расстоянии от берега. Труп мистера Поммероя он перебросил в гребную шлюпку, потом переложил добытых омаров в корзины для хранения, потом приготовил наживку на следующий день, потом убрал в ящик под сиденьем дождевик. Покончив со всеми делами, он сел в шлюпку, где лежал труп мистера Поммероя, и направился к пирсу. Он привязал шлюпку к лесенке и поднялся на пирс.

Всем рассказал, кого именно он обнаружил запутавшимся в веревках нынче утром («только законченный идиот мог так погибнуть»).

– Он был весь опутан моими веревками, – мрачно сообщил Ангус Адамс.

Вышло так, что Вебстер и Конвей, Джон и Фейган, а также Тимоти и Честер Поммерои были на причале (они там играли) как раз в то время, когда Ангус Адамс привез туда труп. Первым увидел отца, лежащего на причале (раздувшийся и безглазый труп), старший сын, Честер. Он пошатнулся и охнул, а потом все это увидели остальные мальчики. Словно испуганные солдаты, они выстроились неровным строем и опрометью бросились домой. Они побежали прочь от гавани, вопя и плача на ходу. Промчавшись мимо покосившейся старой церкви, они приблизились к своему дому, на крыльце которого их соседка Рут Томас дралась с их младшим братишкой Робином. Рут и Робин вместе с ними одновременно вбежали в кухню и бросились к миссис Поммерой.

Миссис Поммерой ожидала такой новости с тех самых пор, как три ночи назад нашли лодку ее супруга. Его в лодке не было, а сама лодка плавала далеко от берега. Миссис Поммерой уже знала, что муж погиб, и думала, что никогда не увидит его тела. Но когда в кухню с искаженными от страха лицами вбежали ее сыновья и Рут Томас, миссис Поммерой сразу поняла, что тело нашли. И что ее сыновья все видели.

Мальчики налетели на мать и повалили ее на пол – так, будто они были храбрыми солдатами, а она – живой гранатой. Они накрыли ее собой и погасили. Они плакали и рыдали, а она едва дышала под их весом. Рут Томас они тоже повалили. Ничего не понимая, она упала навзничь на пол. Робин Поммерой, не разобрав, в чем дело, бегал кругами около кучи плачущих братьев и матери и повторял:

– Вы чего? Вы чего, а?

Слово «вы» Робину давалось легко, в отличие от собственного имени, и он твердил снова и снова:

– Вы чего? Вы чего? Вебстер, чего вы?

Он никак не мог понять, почему так горько плачут его братья и почему молчит его мать, лежащая под ними. Он был еще слишком мал. Миссис Поммерой, валявшаяся на полу, молчала, как мумия. Сыновья окутали ее, будто саван. Когда она с трудом поднялась с пола, мальчики поднялись вместе с ней. Они словно прилипли к матери, вцепились в подол ее длинной юбки, будто репьи или жуки. Стоило одному отлепиться, и он тут же снова цеплялся за мамину юбку. Все рыдали как полоумные, а она стояла тихо и пыталась отцепиться от них.

– Вебстер, вы чего? – повторял Робин. – Чего вы, чего?

– Рути, – сказала миссис Поммерой, – ступай домой. Скажи отцу.

В ее голосе прозвучала пронзительная и прекрасная печаль. «Шкажи отссу…»

Рут решила, что более красивой фразы она ни разу в жизни не слышала.

Гроб для мистера Поммероя сколотил Сенатор Саймон Адамс, но сам на похороны не пошел, потому что до смерти боялся моря и никогда не ходил хоронить утопленников. Он не мог преодолеть свой страх, кем бы ни был покойный. Он должен был держаться подальше. Он сколотил для мистера Поммероя гроб из чистой белой ели, отшлифовал шкуркой и покрыл легкой олифой. Очень хороший получился гроб.

Для Рут Томас это были первые в жизни похороны. Очень хорошие – для первых в жизни похорон. Миссис Поммерой уже вела себя как образцовая вдова. Утром она вымыла шею и подстригла ногти Вебстеру, Конвею, Джону, Фейгану, Тимоти, Честеру и Робину. Она причесала им волосы красивым черепаховым гребнем, который обмакивала в высокий стакан с холодной водой. Рут была с ними. Она вообще не могла подолгу находиться вдали от миссис Поммерой, а уж тем более в такой важный день. Она встала в очередь и дождалась, когда миссис Поммерой и ее причешет, смачивая гребенку водой. Миссис Поммерой вымыла ее шею и выковыряла грязь из-под ногтей. Ногти у Рут заблестели, как монетки. Рут Томас была последней – будто самый младший ребенок. Миссис Поммерой причесывала девочку и чувствовала, какая у той горячая макушка. Мальчишки-Поммерои стояли смирно – все, кроме старшего, Вебстера, который нервно барабанил пальцами по бедрам. В тот день все мальчики вели себя хорошо, ради матери.

А потом миссис Поммерой уселась за кухонный стол перед трюмо и стала трудиться над своими волосами. Она заплела волосы в косу и закрепила на макушке шпильками. Потом она смазала волосы чем-то забавным, и они стали похожими на гранит. А потом она набросила на голову черный шарф. Рут Томас и сыновья смотрели на нее как зачарованные. Она была торжественна и печальна, как и подобает достойной вдове. Она знала, как должна выглядеть. Ее печаль была красива. Жаль, что ее не сфотографировали в тот день. Она была просто потрясающе хороша.

Острову Форт-Найлз пришлось ждать еще неделю до похорон, потому что так долго добирался дотуда священник на «Новой надежде», миссионерском корабле. Ни на Форт-Найлзе, ни на Корн-Хейвене постоянных священников давно не было. Церкви стояли пустые и потихоньку разваливались. К тысяча девятьсот шестьдесят седьмому году на обоих островах стало слишком мало жителей (чуть больше ста человек), чтобы там могла существовать постоянно действующая церковь. Поэтому островитяне делили церковнослужителя с десятком других отдаленных островов вдоль побережья штата Мэн, где положение дел обстояло точно так же. «Новая надежда» была плавучей церковью, постоянно перемещающейся от одной островной общины к другой. Священник нигде не задерживался подолгу. «Новая надежда» вставала на якорь ровно на столько времени, сколько было нужно, чтобы окрестить, обвенчать или похоронить того, кто в этом нуждался, а затем корабль отплывал. «Новая надежда» так же доставляла благотворительные подарки, книги, а порой даже почту. Этот корабль, спущенный на воду в тысяча девятьсот пятнадцатом году, за годы своих плаваний перевозил несколько священников. Теперешний священник был уроженцем острова Корн-Хейвен, но на родине почти никогда не бывал. Служение порой заносило его далеко – даже в Новую Шотландию. Короче говоря, приход у него был обширный, и зачастую сложно было дождаться от него желанного внимания.

Этого священника звали Тоби Вишнелл, он был из корн-хейвенских Вишнеллов. На Форт-Найлзе Вишнеллов все знали как первоклассных добытчиков омаров. Они были просто жутко ловкими и, ясное дело, богатыми. Даже как-то противоестественно было такое богатство для рыбаков. Им непостижимым образом удалось не разориться во время омаровых войн. Вишнеллы всегда вытаскивали тонны омаров с любой глубины, в любое время года, и за это остальные их терпеть не могли. У других добытчиков в голове не укладывалось, сколько же омаров Вишнеллы считали своими. Они словно бы сговорились с Господом Богом. Мало того, Вишнеллы словно бы и с омарами сговорились.

Омары как будто почитали за особую честь залезть в ловушку, поставленную Вишнеллами. Они ползли по дну моря мимо ловушек других добытчиков, чтобы в итоге их поймали Вишнеллы. Говорили, что любой Вишнелл поймает омара под камнем в саду вашей бабушки. Говорили, что омары водятся у Вишнеллов в подполах, как крысы. Еще говорили, что мальчишки-Вишнеллы рождаются с усиками, клешнями и панцирем, а потом все это у них отваливается, когда мать перестает кормить их грудью.

Везение Вишнеллов в омаровом промысле было возмутительным, оскорбительным и наследственным. Мужчины из рода Вишнеллов как-то уж особенно умели обескураживать мужчин с острова Форт-Найлз. Если кто-нибудь из рыбаков с Форт-Найлза отправлялся на денек по делам на материк (ну, скажем, в Рокленд) и встречал Вишнелла в банке или на автозаправке, то он обязательно начинал вести себя как законченный идиот. Теряя всякое самообладание, он унижался перед этим Вишнеллом. Улыбался, заикался и начинал расхваливать новую замечательную стрижку мистера Вишнелла или его новую замечательную машину. Он извинялся за свой грязный комбинезон и пытался по-дурацки объяснить, что он возился со своей лодкой и что эти засаленные лохмотья – не единственная его одежда, что он эти лохмотья скоро выбросит – вы, дескать, мистер Вишнелл, можете в этом не сомневаться. Вишнелл потом шел своей дорогой, а рыбак с Форт-Найлза сгорал от стыда и злости целую неделю.

Вишнеллы были великими новаторами. Они первыми из местных рыбаков стали использовать легкие нейлоновые веревки вместо старых, пеньковых, которые приходилось то и дело смолить, чтобы они не гнили в морской воде. Вишнеллы первыми додумались вытаскивать омаровые ловушки с помощью механических лебедок. На самом деле, они были первыми, кто пересел на лодки с мотором. Такие уж они были, эти Вишнеллы. Всегда и во всем первые и лучшие. Поговаривали, будто они наживку покупают у самого Христа. Каждую неделю они продавали громадный улов омаров и посмеивались над своей возмутительной удачей.

Пастор Тоби Вишнелл был первым и единственным мужчиной из рода Вишнеллов, который не стал рыбаком. Каким же это было оскорблением! Родиться Вишнеллом – омаровым магнатом, омаровым магнатом – и послать куда подальше такой дар! Отвернуться от семейного бизнеса! Какой дурак так бы поступил? Тоби Вишнелл, вот кто. Он отказался от всего этого ради Господа, и на Форт-Найлзе все считали его выбор жалким и неприличным. Из всех Вишнеллов на острове больше всех ненавидели Тоби. Он всех просто возмущал. А более всего жителей Форт-Найлза возмущало то, что он был их священником. Они не желали, чтобы этот человек близко подходил к их душам.

– Какой-то он не такой, этот Тоби Вишнелл. Что-то он от нас скрывает, – говорил отец Рут Томас, Стэн.

– Да педик он, – фыркал Ангус Адамс. – Отпетый педик.

– Он – грязный врун. И ублюдок законченный, – кивал Стэн Томас. – А может, и педик к тому же. Да, запросто он может быть педиком.

Тот день, когда молодой пастор Тоби Вишнелл прибыл на Форт-Найлз на «Новой надежде», дабы отслужить чин погребения утонувшего в пьяном виде, разбухшего и безглазого мистера Поммероя, был красивым днем в самом начале осени. Тоби Вишнелл выглядел очень хорошо, даже элегантно. Он был высок и строен. Черный шерстяной костюм сидел на нем превосходно. Чтобы не запачкать брюки, он их заправил в тяжелые и высокие рыбацкие сапоги.

В облике пастора Тоби Вишнелла было что-то неразумно утонченное, его чисто выбритый подбородок выглядел чересчур красиво. Он был каким-то лакированным, слишком ухоженным. Мало этого, он был блондином. Видимо, когда-то кто-то из Вишнеллов женился на шведке, дочери кого-то из рабочих гранитного производства. Такое случалось на рубеже веков, а потом время от времени рождались детишки с мягкими светлыми волосами. На Форт-Найлзе, правда, такого сроду не было, там все были бледнокожие и темноволосые. Некоторые светловолосые жители Корн-Хейвена были очень даже красивы, и островитяне этим гордились. Цвет волос очень портил отношения между Корн-Хейвеном и Форт-Найлзом. На Форт-Найлзе на блондинов даже глядеть не хотели, а пастора Вишнелла – ненавидели еще сильнее.

Пастор Тоби Вишнелл отслужил прекрасный чин погребения Айры Поммероя. Он вел себя безупречно. Он вел миссис Поммерой на кладбище, держа ее под руку. Он подвел ее к краю свежевырытой могилы, которую вырыл дядя Рут Томас, Лен. Он трудился несколько дней. Деньги у него не водились, и он соглашался на любую работу. Человек он был беспечный и равнодушный, ему было на все плевать. Кроме того, он согласился неделю подержать тело утонувшего мистера Поммероя у себя в погребе, хотя его жена очень возражала. Труп хорошенько посыпали каменной солью, чтобы не так сильно смердело, но Лену было все равно.

Рут Томас смотрела, как миссис Поммерой и пастор Вишнелл шли к могиле. Они шли в ногу, и их движения были синхронными, как у фигуристов. Они очень хорошо смотрелись вдвоем. Миссис Поммерой храбро сдерживала слезы. Она шла, горделиво приподняв подбородок – так, словно боялась, что у нее носом кровь пойдет.

Пастор Тоби Вишнелл произнес проповедь у могилы. Он говорил, старательно подбирая слова и выдавая свою ученость.

– Подумаем об отважном рыбаке, – начал он, – и о жестоком коварстве моря…

Рыбаки слушали его молча и сурово, внимательно рассматривая свои рыбацкие сапоги. Семеро мальчишек-Поммероев стояли «лесенкой» рядом с матерью. Их всех словно пригвоздили к земле – всех, кроме Вебстера. Этот то и дело переступал с ноги на ногу, словно собирался сорваться с места и убежать. Вебстер не мог усидеть на одном месте с того мгновения, как увидел, как труп отца положили на пирсе. С тех пор он то ходил из угла в угол, то барабанил пальцами по чему попало, то с ноги на ногу переступал. В тот вечер с Вебстером что-то произошло. Он как-то вдруг поглупел, стал суетливым, нервным. А миссис Поммерой… От ее красоты содрогался безмолвный воздух, окутывавший ее.

Пастор Вишнелл вспомнил о том, каким ловким и умелым рыбаком был мистер Поммерой, как он любил лодки и детей. Пастор Вишнелл высказал сожаление о том, что такая судьба постигла славного моряка, и посоветовал собравшимся у могилы соседям и близким покойного смириться с Божьим промыслом.

Слез было немного. Плакал Вебстер Поммерой, плакала Рут Томас, а миссис Поммерой то и дело прикладывала к краешкам глаз платочек. Вот и все. Островитяне держались молчаливо и почтительно, но судя по их лицам, слишком близко к сердцу никто эту беду не принял. Жены и матери переступали с ноги на ногу, рассматривая могилу, рассматривая миссис Поммерой и Тоби Вишнелла и, наконец, собственных мужей и сыновей. Да, это трагедия, наверняка думала каждая из них. Потерять мужа и отца – это тяжело. Это больно. Это несправедливо. Однако помимо этих сострадательных мыслей у каждой женщины почти наверняка была еще одна: «Это же не мой муж и не мой сын». Самым сильным чувством было чувство облегчения. В конце концов, сколько человек могло утонуть за год? Это случалось так редко. Чтобы за год утонули двое с одного острова – почти невероятно. Некоторые суеверно полагали, что утопленник Поммерой как бы уберег всех остальных рыбаков от такой участи. «Нашим мужьям пока бояться нечего» – так думали островитянки. «И никого из сыновей мы в этом году не потеряем».

Пастор Тоби Вишнелл предложил собравшимся вспомнить, что сам Христос был рыбаком и что сам Христос обещал встретить мистера Поммероя в раю вместе с трубящим ангельским воинством. Он просил, чтобы собравшиеся, являющие собой господню общину, не отказывали в духовном просвещении и помощи семерым юным сыновьям мистера Поммероя. Утрата земного отца горька, напомнил пастор Вишнелл присутствующим, поэтому так важно, чтобы мальчики не утратили связь с Отцом Небесным. Их души вверены попечению общины, и утрату мальчиками веры Господь непременно припишет небрежению оной общины, за что и накажет ее соответственно. Пастор Вишнелл просил собравшихся воспринять свидетельство святого Матфея, как предупреждение. Он прочел из Библии: «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».[4]

Море было видно прямо за спиной пастора Вишнелла, гавань острова Форт-Найлз. Гладь воды поблескивала в лучах сурового послеполуденного солнца. На якоре посреди приземистых омаровых лодок стоял миссионерский корабль «Новая надежда» – чистенький, сияющий, такой изящный и длинный в сравнении с лодками. Рут Томас все это было видно очень хорошо с того места, где она стояла – на склоне холма, рядом с могилой мистера Поммероя. Не считая Сенатора Саймона Адамса, на похороны пришли все жители острова. Все были здесь, рядом с Рут, все до единого. Но на пристани стоял высокий незнакомый светловолосый мальчик, ростом выше любого из мальчишек Поммероев, даже издалека Рут смогла это понять. У него были большая голова, по форме немного похожая на ведерко с краской, и длинные толстые руки. Мальчик стоял совершенно неподвижно, повернувшись к острову спиной, и смотрел на море.

Он так заинтересовал Рут Томас, что она даже перестала плакать. Все время, пока тянулась панихида, она смотрела на мальчика: он ни разу не пошевелился, смотрел на море, вытянув руки по швам. Только после окончания похорон, когда пастор Вишнелл пошел к пристани, светловолосый мальчик наконец сдвинулся с места. Не сказав ни слова, он спустился с причала по лесенке в шлюпку, взял весла и отвез пастора Вишнелла к «Новой надежде». Рут наблюдала за этим с большим интересом.

Но все это произошло после похорон. Между тем чин погребения шел своим чередом. Настал момент, когда мистера Поммероя, лежавшего в длинном еловом гробу, опустили в землю. Мужчины бросали на гроб комья глины, женщины бросали цветы. Вебстер Поммерой все это время топтался на месте, казалось, что он вот-вот сорвется и убежит. Миссис Поммерой перестала сдерживаться и очень красиво расплакалась. Рут Томас с некоторым возмущением смотрела на то, как хоронят утонувшего мужа женщины, которого она любила больше всех на свете.

Рут думала: «Господи! Ну почему он не умел плавать? Почему не выплыл?».

Вечером Сенатор Саймон Адамс принес сыновьям миссис Поммерой книгу в брезентовом чехле. Миссис Поммерой готовила ужин для мальчиков. Она все еще была в черном траурном платье, сшитом из слишком плотной ткани, не по сезону. Она сидела и чистила морковь со своего огорода. Сенатор принес ей маленькую бутылочку рома. Она сказала, что вряд ли выпьет, но все же поблагодарила его.

– Вот не думал, что вы откажетесь выпить рома, – сказал Сенатор Саймон Адамс.

– Мне совсем расхотелось выпивать, Сенатор. Больше ни разу не увидите, как я пью. Совсем не весело стало выпивать.

– А раньше было весело? – спросил Сенатор. – Когда-то так было?

– Ах… – вздохнула миссис Поммерой и печально улыбнулась. – Что это в мешочке?

– Подарок для ваших мальчиков.

– Поужинаете с нами?

– Поужинаю. Большое вам спасибо.

– Рути! – сказала миссис Поммерой. – Принеси Сенатору стакан для рома.

Но юная Рут Томас стакан уже принесла, принесла и кусочек льда. Сенатор Саймон погладил Рут по головке большой мягкой рукой.

– Закрой глаза, Рути, – сказал он ей. – У меня для тебя есть подарочек.

Рут послушно зажмурилась, как делала всегда с тех пор, когда была еще совсем малышкой, и Сенатор поцеловал ее в лоб. Громко чмокнул. Такой у него всегда был подарочек. Рут открыла глаза и улыбнулась ему. Он ее очень любил.

А потом Сенатор свел вместе кончики указательных пальцев:

– Ладно, Рути. Разрежь селедку.

Рути изобразила пальцами правой руки «ножницы» и просунула их между пальцами Сенатора.

– Получи щекотку! – воскликнул Сенатор и шутя ткнул Рут в бок.

Для этой игры она уже была взрослая, но Сенатору игра нравилась. Он долго смеялся, а Рут снисходительно улыбалась. Иногда они играли в «разрежь селедку» по четыре раза в день.

Рут Томас осталась у Поммероев на ужин, хотя это был день похорон. Рут почти всегда ела с ними. Ей здесь больше нравилось есть, чем дома. Отец Рут был не большой мастак готовить горячие блюда. Он был человек аккуратный и добрый, но в домашнем хозяйстве мало что понимал. Он был не против холодных сэндвичей на обед. Еще он был не против того, чтобы чинить оборванный подол платьев Рут с помощью степлера. Словом, вот так он вел хозяйство с тех пор, как мать Рут не вернулась домой. Рядом с ним никто бы не умер от голода, не замерз до смерти, не вышел бы без свитера в холодную погоду, но дом Стэна был не слишком уютный. Поэтому большую часть времени Рут проводила у Поммероев, где всегда было теплее и проще. В тот вечер миссис Поммерой и Стэна Томаса тоже позвала на ужин, но он остался дома, думая так: негоже, чтобы мужчину угощала ужином женщина, горюющая по только что погребенному мужу.

За стол все семеро мальчиков сели с мрачными лицами. Куки, собака Сенатора, дремала под стулом, на котором тот сидел. Безымянный одноглазый пес Поммероев, которого заперли в ванной на то время, пока в гостях Сенатор, выл и яростно лаял, возмущенный тем, что в доме присутствует еще одна собака. Но Куки этого лая и воя словно бы не замечала. Она жутко устала. Порой Куки устремлялась вплавь за рыбацкими лодками – даже тогда, когда море было бурное, и почти всегда едва не тонула. Это было ужасно. Эта глупая годовалая дворняжка думала, что может плавать в океане. Однажды Куки унесло течением к острову Корн-Хейвен, но моряки с почтового парохода ее вытащили и полумертвую привезли на Форт-Найлз. Просто жутко было смотреть, как она, надрываясь от лая, плыла вслед за лодками. Сенатор Саймон Адамс топтался около пристани – так близко, как только осмеливался подойти, и умолял Куки вернуться. Уж как только он ее не уговаривал! А собачонка небольшими кругами уплывала все дальше и дальше от берега, чихая от брызг, поднимаемых винтами подвесных моторов. Рулевые с тех лодок, которые она преследовала, швыряли Куки куски селедочной наживки и кричали: «Пошла прочь! Плыви домой!»

Сенатор, ясное дело, поплыть за своей собакой не мог. Кто угодно – только не Сенатор, настолько же боявшийся воды, насколько эта вода воодушевляла Куки. «Куки! – орал он. – Пожалуйста, вернись, Куки! Куки, вернись! Ну вернись же, Куки!»

Больно было на это смотреть, просто сердце разрывалось, а ведь это происходило с тех пор, когда Куки была еще щеночком. Она гонялась за лодками почти каждый день и к вечеру жутко уставала. Этот вечер не был исключением, так что во время ужина Куки, что называется, без задних ног, спала под стулом Сенатора. К концу ужина он подцепил вилкой последний кусочек свинины с тарелки и опустил под стол. Мясо упало на пол. Куки проснулась, задумчиво сжевала свинину и снова заснула.

А потом Сенатор снял брезентовый чехол с книги, которую принес в подарок мальчикам. Книга была большая и тяжелая, как кусок сланца.

– Для ваших мальчиков, – сказал Сенатор миссис Поммерой.

Она посмотрела на книгу и протянула ее Честеру. Честер повертел книгу в руках. Рут Томас подумала: «Этим мальчишкам – книгу?» Ей стало жаль Честера. Он держал тяжеленную книгу в руках и глазел на нее, ничего не понимая.

– Знаете, – сказала Рут Сенатору Саймону, – а они читать не умеют. – А потом она сказала Честеру: «Прости!», решив, что зря ляпнула такое в день похорон их отца, но она не знала точно, в курсе ли Сенатор, что мальчишки-Поммерои не умеют читать. Может, он не знал о том, что они безграмотные.

Сенатор Саймон взял книгу у Честера и сказал, что она принадлежала его прадеду. Его прадед приобрел эту книгу в Филадельфии, единственный раз в жизни выехав с острова Форт-Найлз. Переплет у книги был сделан из толстой и прочной коричневой кожи. Сенатор раскрыл книгу и начал читать то, что было написано на первой странице.

Он прочел:

– «Посвящается королю, лордам-уполномоченным адмиралтейства, капитанам и офицерам королевского флота, а так же всем гражданам. Данное издание представляет собой наиболее точный, изысканный и совершенный рассказ о трудах и открытиях прославленного мореплавателя, путешественника вокруг света, капитана Джеймса Кука». Сенатор Саймон сделал паузу и обвел взглядом мальчишек-Поммероев. – Путешественника вокруг света! – воскликнул он.

Мальчики смотрели на него непонимающе и равнодушно.

– Кругосветное путешествие, ребята! Капитан Кук проплыл вокруг света, ребята! А вы бы не хотели сделать это когда-нибудь?

Тимоти Поммерой встал из-за стола, ушел в гостиную и улегся на пол. Джон положил себе еще моркови. Вебстер сидел и нервно постукивал подошвами ботинок по плиточному кухонному полу.

Миссис Поммерой учтиво переспросила:

– Вокруг всего света проплыл, вот как, Сенатор?

Сенатор прочел:

– «Здесь изложен подлинный, полный, занимательный рассказ о первом, втором и третьем плаваниях капитана Кука». – Он улыбнулся миссис Поммерой: – Чудесная книга для мальчиков. Вдохновенная. Славного капитана убили дикари, знаете ли. Мальчишкам нравятся такие истории. Ребята! Если вы хотите стать моряками, вы прочтете про капитана Кука!

В то время только один из мальчишек Поммероев был в некотором роде моряком. Конвей работал сменным помощником у рыбака (с Форт-Найлза) по имени мистер Дьюк Кобб. Несколько раз в неделю Конвей уходил из дома в пять часов утра, а возвращался поздно вечером, и от него воняло селедкой. Он вытаскивал ловушки, связывал клешни омаров и наполнял мешочки с приманкой. За работу он получал десять процентов от прибыли. Жена мистера Кобба давала Конвею с собой завтрак, что также являлось частью платы за работу. Лодка мистера Кобба, как и все прочие лодки, никогда не уходила от острова дальше, чем на пару миль. Мистер Кобб определенно не был путешественником вокруг света, да и Конвея, парня мрачноватого и ленивого, в плавание вокруг света тоже как-то не тянуло.

Единственным из братьев, кто по возрасту мог бы работать, был Вебстер, самый старший, но на лодке от него никакого толка не было. Инвалид, можно сказать. Морская болезнь трепала его с такой силой, что его непрерывно рвало, у него дико болела голова. Однажды он чуть не ослеп. Вебстер представлял себя только фермером. Он держал несколько кур.

– Сейчас я тебе кое-что забавное покажу, – сказал Сенатор Саймон Честеру, который сидел к нему ближе всех. Он положил книгу на стол и раскрыл посередине. Огромная страница была покрыта текстом, набранным мелким шрифтом. Мелким, плотным и тусклым, как рисунок на старинной ткани.

– Что ты тут видишь? Погляди-ка, как напечатано.

Наступило тягостное молчание. Честер тупо таращился на страницу.

– Тут ведь нигде нету буквы «s», видишь, сынок? Книгопечатники вместо нее взяли букву «f», сынок – вот, видишь? И так во всей книге. В то время, когда эту книгу печатали, такое часто случалось. А нам смешно, верно? Должно быть слово «sail» – то бишь «парус», или «идти под парусами», а мы что видим? Мы видим слово «fail», а оно означает «подводить» – ну, в смысле: «Эх, и подвел же ты меня, парень!» Это что же получается? Получается, что всякий раз, когда капитан Кук вел свой корабль под парусами, он свой корабль подводил? Да нет же, конечно, никого он не подвел. Он был великим мореплавателем. Ты только представь себе, Честер, что тебе кто-то скажет: «В один прекрасный день ты подведешь корабль!» Ха-ха!

– Ха-ха, – равнодушно откликнулся Честер.

– С вами уже говорили, Ронда? – неожиданно спросил Сенатор у миссис Поммерой и захлопнул книгу. Звук был такой, словно тяжелой дверью грохнули.

– Кто говорил, Сенатор?

– Все остальные мужчины.

– Нет.

– Ребятки, – сказал Сенатор Саймон. – Пойдите куда-нибудь. Нам с вашей мамой надо потолковать с глазу на глаз. Вот. Возьмите книгу. Пойдите во двор, поиграйте.

Мальчишки уныло вышли из кухни. Некоторые поднялись наверх, другие высыпали во двор. Честер вынес из дома странный и ненужный подарок – тяжеленную книгу с изложением рассказа о кругосветных плаваниях капитана Джеймса Кука. Рут незаметно залезла под кухонный стол.

– Они скоро придут, Ронда, – сказал Сенатор миссис Поммерой, как только мальчики ушли. – Скоро мужчины придут поговорить с вами.

– Ну и ладно.

– Я хотел вас кое о чем предупредить. Знаете, о чем они станут вас спрашивать?

– Нет.

– Они станут спрашивать: собираетесь ли вы остаться здесь, на острове? Они захотят узнать, остаетесь вы или уедете на материк.

– Ну и ладно.

– Наверное, они захотят, чтобы вы уехали.

Миссис Поммерой промолчала.

Из своего наблюдательного пункта под столом Рут услышала всплеск и догадалась, что Сенатор Саймон подлил себе рома в стакан, где еще не растаял кусок льда.

– Ну так что же, вы собираетесь, значит, остаться на Форт-Найлзе? – спросил он.

– Думаю, мы, наверное, останемся, Сенатор. Я никого не знаю на материке. Ехать мне некуда.

– Однако, останетесь вы или соберетесь уезжать, все равно они пожелают купить омаровую лодку вашего мужа. А еще захотят рыбачить на его территории.

– Ну и ладно.

– Вы должны сберечь и лодку, и территорию для мальчиков, Ронда.

– Не соображу, как я могу это сделать, Сенатор.

– Я тоже не очень-то соображаю, как это сделать, если честно, Ронда.

– Мальчики ведь еще совсем маленькие. Они еще не могут сами рыбачить, Сенатор.

– Знаю, знаю. И не представляю, как вы за лодкой ухаживать станете, если оставите ее себе. Вам понадобятся деньги, и если мужчины захотят купить лодку, вам ее придется продать. Нельзя же просто бросить ее на берегу и ждать, пока мальчики подрастут. Не сможете вы также каждый день следить за морской территорией покойного супруга и гонять оттуда других рыбаков.

– Что верно, то верно, Сенатор.

– И я даже представить не могу, как мужчины позволят вам сберечь лодку и мужнину территорию. Знаете, что они вам скажут, Ронда? Они вам скажут, что хотят порыбачить на этой территории несколько лет – ну, чтобы добро не пропадало, понимаете? Только до тех пор, пока мальчики не подрастут, а уж потом, дескать, пусть они сами там рыбачат. Ну, так я вашим мальчикам желаю удачи. Заберут они лодку и места для лова обратно, как же! Никогда они больше ни того, ни другого не увидят!

Миссис Поммерой слушала Сенатора довольно равнодушно.

– Тимоти! – окликнул Сенатор Саймон, повернув голову к гостиной. – Ты рыбачить хочешь? А ты хочешь рыбачить, Честер? Ребятки, вы хотите стать добытчиками омаров, когда вырастете?

– Вы мальчиков во двор отправили, Сенатор, – напомнила ему миссис Поммерой. – Они вас не слышат.

– Ну да, верно. Но они же хотят стать рыбаками?

– Конечно, они хотят стать рыбаками, Сенатор, – ответила миссис Поммерой. – Кем еще они могут стать?

– В армию могут пойти.

– Что, на всю жизнь, Сенатор? Кто же служит в армии всю жизнь? Они захотят вернуться на остров и рыбачить, как все остальные.

– Семеро мальчуганов. – Сенатор Саймон задумчиво уставился на собственные руки. – Мужчины станут гадать, хватит ли вокруг этого острова омаров для еще семерых рыбаков, чтобы смогли себе на жизнь заработать. Конвею сколько лет?

Миссис Поммерой сказала Сенатору, что Конвею двенадцать.

– Ага. Так они все у вас отберут, будьте уверены. Жаль, очень жаль. Отберут территорию для лова и поделят между собой. Купят у вас мужнину лодку и снасти за бесценок, а этих денег вам и на год не хватит, чтобы мальчишек прокормить. А как территорию заберут, так потом вашим мальчикам придется ее с кровью обратно отвоевывать. Просто жуть. И готов об заклад побиться: большая часть территории достанется папаше Рути. Ему и моему братцу с загребущими руками. Жадюга номер один и Жадюга номер два.

Рут Томас, сидевшая под столом, нахмурилась. Ей стало стыдно. Щеки у нее покраснели и стали горячими. Она не совсем понимала суть разговора, но ей вдруг стало ужасно стыдно за отца. И за себя.

– Мне вас очень жаль, – сказал Сенатор. – Я бы вам посоветовал сражаться за свои права, Ронда, но, честно говоря, я не знаю, сможете ли вы победить. В одиночку точно не сможете. И мальчишки слишком маленькие, чтобы сражаться за территорию.

– Я вовсе не хочу, чтобы мои мальчики за что-то сражались, Сенатор.

– Ну, тогда вам лучше обучить их какой-то другой профессии, Ронда. Было бы лучше им освоить какую-то новую профессию.

Какое-то время взрослые сидели молча. Рут едва дышала. А потом миссис Поммерой сказала:

– Он был не слишком хорошим рыбаком, Сенатор.

– Эх, помер бы он лет шесть спустя, когда мальчики станут постарше. Вот бы когда ему надо было помереть.

– Сенатор!

– А может быть, и тогда лучше не было бы. Честно говоря, не понимаю, как вообще могло бы все получиться. Я про это думал, Ронда, еще тогда, когда вы рожали одного мальчишку за другим. Все пытался сообразить, как же все устроится в конце концов, и понял: ничего хорошего не выйдет. Даже если бы ваш муж остался в живых, все равно мальчишки бы передрались друг с дружкой. Омаров тут на всех не хватит, это факт. Жалко. Хорошие мальчики, крепкие, здоровые. С девочками, конечно, проще. Они могут уехать с острова и выйти замуж. Надо было вам девочек рожать, Ронда! Надо было запереть вас в конюшне, пока вы не начали бы рожать дочурок.

Доутшурок!

– Сенатор!

Снова послышался всплеск, и Сенатор сказал:

– И вот еще что. Я пришел извиниться за то, что не был на похоронах.

– Не за что извиняться, Сенатор.

– Я должен был прийти. Должен был. Я всегда был другом вашей семьи. Но я не могу, Ронда. Не выношу утопленников.

– Вы не выносите утопленников, Сенатор. Это все знают.

– Спасибо за понимание. Вы добрая женщина, Ронда. Добрая. И вот еще что. Еще я пришел подстричься.

– Подстричься? Сегодня?

– Да, конечно, – сказал Сенатор.

Отодвинув стул от стола, Сенатор Саймон задел Куки. Куки вздрогнула, проснулась и заметила Рут под столом. Куки жутко разлаялась. Она тявкала до тех пор, пока Сенатор не наклонился (с большим трудом), не приподнял край скатерти и заметил Рут. Он рассмеялся.

– Вылезай, малышка, – сказал он, и Рут послушалась. – Посмотришь, как меня стригут.

Сенатор достал из кармана рубашки долларовую купюру и положил на стол. Миссис Поммерой принесла старую простыню, достала из кухонного шкафчика ножницы и расческу. Рут оттащила стул на середину кухни, и Саймон Адамс сел. Миссис Поммерой обернула простыню вокруг шеи Саймона и накрыла ею стул. Открытыми остались только его голова и носки ботинок.

Опуская расческу в стакан с водой, миссис Поммерой смочила волосы на большой, похожей на буек голове Сенатора и разделила волосы проборами. Она стригла по одной прядке, зажав волосы между средним и указательным пальцами. Рут, следя за знакомыми движениями миссис Поммерой, знала, что будет дальше. Когда миссис Поммерой закончит стрижку, к рукавам ее траурного платья прилипнут состриженные волосы Сенатора. Она присыплет его шею тальковой пудрой, свернет простыню в узел и попросит Рут вынести ее во двор и встряхнуть. Куки выбежит следом за Рут и будет лаять на хлопающую простыню и хватать зубами комки сырых волос.

«Куки! – будет кричать Сенатор Саймон. – Ко мне, малышка!»

Чуть позже, ясное дело, мужчины явились к миссис Поммерой. Это было на следующий вечер. Отец Рут пошел к дому Поммероев пешком, поскольку они жили совсем рядом, а другие приехали на незарегистрированных грузовичках, которыми пользовались для перевозки всякого хлама и катания детей. Мужчины принесли черничные пироги и запеканки в дар от своих жен и расположились в кухне. Не все сидели. Некоторые встали, облокотившись о кухонные тумбы или прислонившись к стене. Миссис Поммерой сварила всем по кружке кофе.

Рут Томас сидела на траве под окном кухни и пыталась научить Робина Поммероя произносить его имя и другие слова, начинающиеся с буквы «р». Робин повторял слова за Рут, старательно выговаривая все звуки, кроме неподдающегося.

– РО-бин, – говорила Рут.

– ВО-бин, – свирепо выговаривал он. – ВО-бин!

– РУ-ка, – говорила Рут. – РЕ-ка, РЕ-дис-ка.

– ВЕ-дис-ка, – говорил Робин. Мужчины делали миссис Поммерой разные предложения.

Они кое-что обсуждали. У них были кое-какие соображения насчет раздела между собой морской территории мистера Поммероя, дабы ею пользоваться и сберегать до тех пор, пока кто-нибудь из мальчиков не проявит интерес к ловле омаров и не выкажет в этом деле умение, до тех пор, пока любой из мальчиков не будет способен управляться с омаровой лодкой, снастями и ловушками.

– РЕ-па, – наставляла Рут Робина под кухонным окном.

– ВЕ-па, – заявлял Робин.

– РУТ, – сказала Рут Робину. – РУТ! Но ее имя он даже не попытался произнести. «Рут» – это было слишком трудно. И вообще, Робину эта игра надоела. Эта игра показывала, какой он глупый. Да и Рут было тоже не очень-то весело. В траве было полным-полно черных слизней, скользких и блестящих, да еще и комары кусались нещадно. Робин то и дело хлопал себя по голове. Комаров в тот вечер было уж как-то особенно много. Погода была недостаточно холодная, чтобы они пропали. Комары искусали и Рут Томас, и всех остальных на острове, а особенно Робина Поммероя. В конце концов, комары загнали Рут и Робина в дом, и они спрятались в прихожей и сидели там до тех пор, пока мужчины не начали выходить во двор.

Отец позвал Рут, она взяла его за руку, и они направились к своему дому. С ними пошел хороший друг Стэна Томаса, Ангус Адамс. Темнело, начало холодать, и как только они вошли в дом, Ангус сразу затопил дровяную печь в гостиной. Он послал Рут наверх, чтобы она взяла доску для крибиджа[5] из шкафчика в отцовской спальне, а потом велел ей достать из буфета в гостиной пару новых колод карт. Ангус уселся за маленький старинный карточный столик около печки.

Отец Рут и Ангус начали игру, а Рут села рядом с ними. Играли они, по обыкновению, спокойно, но оба твердо вознамерились выиграть. В детстве Рут сотни раз наблюдала за игрой в крибидж. Она знала: для того, чтобы ее не прогнали, нужно сидеть тихо и чем-нибудь помогать игрокам. Если они хотели пива, она приносила холодное пиво из ледника. Она переставляла колышки на доске, чтобы им не нужно было лишний раз наклоняться. Переставляя колышки, она вслух произносила счет. А мужчины почти не разговаривали.

Иногда Ангус говорил:

– Ну это же надо – чтобы так везло, а? Иногда он говорил:

– У безрукого руки и то лучше работают. А иногда:

– Ну кто так сдает? Просто дрянь, а не карты. Отец Рут порядочно обыгрывал Ангуса. Тот положил свои карты на столик и рассказал ужасный анекдот.

– В общем, как-то раз пошли мужики порыбачить и здорово набрались, – начал Ангус. Отец Рут тоже положил карты на стол и откинулся на спинку стула. Ангус старался вложить в интонацию многозначительность: – Так вот, рыбачат, значится, эти мужики. И все у них складно да ладно, ну и надираются помаленьку. В общем, напились в зюзю. Так надрызгались, что один из них – ну, скажем, мистер Смит – свалился за борт и потонул. Черт! Ну все, приехали. Какая уж тут развеселая рыбалка, коли приятель потонул? В общем, тяпнули они еще и сильно загоревали, потому как никому неохота топать к миссис Смит и сообщать ей, что ее супружник утоп.

– Какой же ты гадкий, Адамс, – прервал его отец Рут. – Разве можно сегодня такой анекдот рассказывать?

Ангус, как ни в чем ни бывало, продолжал:

– И тут одного мужика осенило. Он и говорит: «Может, нам Балабола Джонса попросить, чтоб он сообщил миссис Смит эту страшную новость?» А у них в городке есть такой малый, Джонс, страшенный говорун. Язык без костей. «Балабол Джонс все расскажет миссис Смит про ее супружника, да притом так, что она и не огорчится вовсе». Остальные думают: «Ну, это просто класс!» Ну, находят они этого Балабола Джонса. Он соглашается: «Все сделаем, без проблем». В общем, наряжается этот Балабол Джонс в свой самый лучший костюм, галстук нацепил, шляпу. И топает, значит, к миссис Джонс. Стучит в дверь. Она открывает. Балабол Джонс к ней обращается: «Прошу пардону, мэм, а не вы ли будете вдова Смит?»

Отец Рут от смеха чуть пивом не захлебнулся. Комья пены упали на карточный столик. Ангус Адамс поднял руку. Анекдот еще не был закончен, и он рассказал его до конца.

– Дамочка говорит: «Ну да, я миссис Смит, но я не вдова!»

А Балабол Джонс ей и говорит: «Черта с два вы не вдова, милочка!»

Рут мысленно поиграла с последним словом: «милочка», «миии-лоо-чка».

– Ох, ну и жуть. – Отсмеявшись, отец Рут вытер губы. – Просто жуть, Ангус. Господи, ну надо же было тебе рассказать такой кошмарный анекдот. Просто не верится, как ты такой анекдот мог выдать именно сегодня. Ох, Господи Иисусе…

– А что такого, Стэн? Думаешь, похоже на кое-кого из наших знакомых? – хмыкнул Адамс и вдруг странным фальцетом спросил: – Не вы ли будете вдова Поммерой?

– Ангус, это просто жуть, – выдавил отец Рут, расхохотавшись еще пуще.

– Ничего тут жуткого нету. Просто анекдотец рассказал, подумаешь.

– Ты жуткий, Ангус. Ты жуткий.

Они еще долго хохотали. А потом снова стали играть в крибидж и немного притихли.

Иногда отец Рут восклицал:

– Господи Иисусе! Иногда он ворчал:

– Пристрелить меня надо за такую игру! В итоге Ангус Адамс выиграл одну партию, а Стэн Томас – две. Они обменялись какой-то мелочью. Рут убрала доску для крибиджа в шкафчик в отцовской спальне. Ангус Адамс сложил карточный столик и убрал его за диван. Мужчины перешли в кухню и сели за стол. Рут вернулась. Отец похлопал ее по попке и сказал Ангусу:

– Вряд ли Поммерой оставил своей жене хоть какие-то денежки. Небось она даже за этот отличный гроб не расплатилась, который сколотил твой братец.

Ангус Адамс фыркнул:

– Шутишь? Ясное дело, Поммерой женушке ни гроша не оставил. Ни гроша нету у этой чертовой семейки. И на похороны ни гроша не было, и на гроб. Даже на то не было, чтобы ветчинную кость купить и натереть этому идиоту задницу, чтобы псы утащили его труп.

– Надо же, – сильно побледнев, выговорил отец Рут. – Не знал, что так принято делать. Это что, традиция такая?

Ангус Адамс расхохотался и сказал, что Стэн жуткий.

– Это я-то жуткий? – возмутился Стэн. – Я жуткий? Это ты жуткий.

Обоим это показалось ужасно смешным. Они долго хохотали. Отец Рут и Ангус Адамс, закадычные приятели, весь вечер обзывали друг дружку: «Жуткий!» – «Жуткий!» – их это словно бы утешало. Они обзывали друг дружку: «жуткий», «гнилой», «пропащий».

Они сидели допоздна, и Рут сидела с ними, пока не расплакалась, потому что хотела спать, но старалась не заснуть. Неделя выдалась долгая и тяжелая, а ей было всего девять лет. Она была спокойной и крепкой девочкой, но она побывала на похоронах, слушала разговоры, которые ей были непонятны, и вот теперь, уже за полночь, усталость охватила ее.

– Эй, – проговорил Ангус. – Рути? Рути? Ну, не плачь. Что такое, а? А я думал, мы с тобой друзья, Рути.

– Бедняжка, – сказал отец Рут.

Он усадил ее на колени. Ей хотелось перестать плакать, но не получалось. Ей было очень стыдно. Она терпеть не могла, чтобы ее слезы кто-то видел. Но она плакала и плакала, пока отец не послал ее в гостиную за колодой карт, а потом снова взял на руки и попросил стасовать их. В эту игру они играли, когда Рут была совсем маленькая. А сейчас она была слишком большая, чтобы сидеть на руках у отца и тасовать карты, но это ее немного утешило.

– Ну, будет тебе, Рути, – сказал Ангус. – Улыбнись уже.

Рут попробовала улыбнуться, но улыбка получилась так себе. Тогда Ангус попросил, чтобы Рут и ее отец разыграли для него самую смешную сценку, которую он просто обожал. И они разыграли эту сценку.

– Папоцка, папоцка, – пропищала Рут голосом маленькой девчушки. – А поцему это другие детки ходят в сколу, а я дома сизу?

– Заткнись и карты сдавай, – прорычал ее отец. Ангус Адамс хохотал до упаду.

– Жуть! – восклицал он. – Вы оба жуткие!