Крещённые небом. Издание второе

На чужой земле

Капитан ВОЛКОВ Дмитрий Васильевич (1947–1979)

Капитан ЗУДИН Геннадий Егорович (1937–1979)

Москва, декабрь 1979-го. До Нового года оставалось десять дней. Наконец-то на смену уже порядком надоевшей слякоти пришла настоящая зима. По всему городу открылись ёлочные базары. Люди толкались в магазинах, запасая продукты к праздничному столу. В парках заливали катки, площади украшали флажками и гирляндами. Москва жила обычной предпраздничной суетой.

Но в окнах третьего этажа массивного здания на площади Дзержинского[1] свет горел отнюдь не по случаю праздника. В кабинете Председателя КГБ Юрия Владимировича Андропова шло очередное совещание. Там решали судьбу страны – уже в который раз за этот нелёгкий для неё 1979 год. Страна называлась – Афганистан.

Впервые слово «Афганистан» прозвучало в наших высоких кабинетах в апреле 1978 года, когда после танковой атаки поддерживающих оппозицию частей афганской армии на дворец президента Дауда и Министерство обороны власть в Кабуле перешла в руки Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) во главе с Генеральным секретарём ЦК Нуром Мохаммадом Тараки. Социалистическая революция в этой горной стране у наших южных границ стала сюрпризом для всего мира, в том числе и для руководства СССР.

В июле 1978 года с Тараки в Кабуле встретился начальник Первого главного управления КГБ Владимир Крючков[2]. Общение с новым лидером произвело на него тягостное впечатление. «Я слушал и просто диву давался: прошло всего каких-то три месяца после апрельской революции, а афганское руководство, включая президента, уже вознеслось до небес, потеряло всякое чувство реальности. Тараки рассуждал о том, что НДПА, решившись на революцию и добившись победы, была права исторически, а вот Москва со своим скептицизмом – как раз нет. «То, что сделано в Советском Союзе за 60 лет советской власти, в Афганистане будет осуществлено за пять лет», – восклицал президент. На вопрос, какой будет позиция новой власти в отношении ислама, последовал примечательный ответ: «Приезжайте к нам через год – и вы увидите, что наши мечети окажутся пустыми». Пожалуй, одного этого заявления было достаточно для того, чтобы понять: новый режим обречён», – запишет он в своих мемуарах^[39].

Вот почему первые месяцы руководство СССР избегало всяческих оценок и заявлений в отношении нового афганского правительства, и только осенью Брежнев заявил о поддержке Демократической Республики Афганистан. А 5 декабря 1978 года в Кремле, во время визита делегации во главе с Тараки, между СССР и ДРА был подписан «Договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве». В числе прочего он предусматривал и «меры в целях обеспечения безопасности, независимости и территориальной целостности обеих стран», что давало юридические основания для оказания военной помощи новой власти.

Однако впервые вопрос о такой помощи встал на повестку дня после мятежа в Герате весной 1979 года[3]. Тогда уже стало очевидно, что гражданская война в республике не затихает, а разгорается, причём при активной поддержке спецслужб Великобритании и США. Но в тот момент Юрий Владимирович Андропов категорически воспротивился идее «воевать за афганцев», однако помочь техникой, оружием и советниками по линии КГБ согласился. Помимо создания в частях афганской армии отделов военной контрразведки, была усилена и охрана первых лиц государства, а сотрудники 9-го управления КГБ СССР обучали личную гвардию президента, многие офицеры которой проходили подготовку в Рязанском училище ВДВ.

Но осенью в Афганистане неожиданно для руководства Советского Союза произошёл новый переворот. К власти пришёл ближайший соратник Тараки – Хафизулла Амин. Пришёл самым коротким путём: арестовал, а затем приказал убить своего однопартийца и нескольких наиболее влиятельных его сподвижников. Те немногие, кто избежал смерти, нашли убежище в СССР. В стране начался «красный террор», что только обострило противостояние в гражданской войне. На наших границах разгорался большой пожар, который ещё и раздувал «ветер с Запада». И тогда было принято решение об устранении диктатора и возвращении в страну «правительства в изгнании» во главе с Бабраком Кармалем. Операция была приурочена к вводу советских войск, на помощь которых так надеялся Амин, чтобы подчинить себе непокорную страну, во главе которой он встал.

Вот почему в эти декабрьские ночи не гас свет ни в кремлёвских кабинетах, ни в здании Комитета государственной безопасности, ни в Министерстве обороны. Зажёгся он в ночь на 24 декабря 1979 года и в квартирах офицеров Группы «А», которые ранним утром отправлялись на первое в своей жизни боевое задание[4].

Поднимаясь по трапу самолёта перед вылетом с аэродрома Чкаловский, никто из них не представлял, какое задание их ждёт. Но все были готовы выполнить его с честью: после пяти лет упорных тренировок, наконец, представилась возможность доказать Родине, что они не даром ели свой хлеб.

Накануне, собрав личный состав в Ленинской комнате, заместитель командира Группы Роберт Петрович Ивон[5] объявил^[13]:

– Руководством принято решение направить вас в командировку для выполнения секретного задания. Вам придётся стрелять по людям. В вас тоже будут стрелять и могут убить. Если кто не желает принимать участие в операции или, может быть, приболел, волен отказаться.

«Больных» не нашлось. Все сотрудники хорошо помнили разговор с Робертом Петровичем, когда проходили отбор в подразделение. Их биографии, биографии их дальних и близких родственников были давно изучены, известны их спортивные достижения и служебные характеристики. Поэтому вопросов к кандидатам было немного, и главный из них, который всё и решал: «Сможешь отдать жизнь за Родину?» Все они когда-то ответили на него «да». Других в Группе «А» не было.

Весной 1979 года было принято решение увеличить штат подразделения, в том числе с учётом его задач в Афганистане. Да, впервые офицеры Группы «А» отправились «за речку» ещё в марте. После гибели в Кабуле посла США[6] и мятежа в Герате небольшая группа сотрудников была привлечена для охраны советских дипломатов и военных советников[7]. Их место в Москве заняли новобранцы, в числе которых был Дмитрий Волков.

Родился он 27 февраля 1947 года в Москве в семье кадрового военного. После окончания средней школы № 540[8] работал откачником-вакуумщиком в НИИ вакуумной техники. В Комитет госбезопасности СССР пришёл по комсомольской путёвке в декабре 1969-го. Когда родители Дмитрия узнали, что сын собрался связать свою жизнь с КГБ, не поверили своим ушам. Он, выросший в семье репрессированных в годы Большого террора 1930-х! Дома состоялся тяжёлый разговор. Волков не собирался отступаться от своего решения, но и с родителями ссориться не хотел. В разгар спора он спросил: «Считаете ли вы меня порядочным человеком?» – «Конечно!» – «Значит, в КГБ будет на одного порядочного человека больше»^[22]. Такой неожиданный поворот примирил родителей с выбором сына.

Окончив в 1974 году Институт физической культуры, Дмитрий, тогда сотрудник Оперативно-технического управления КГБ, стал кандидатом в мастера спорта по пулевой стрельбе. Об этом в 1979 году вспомнил Сергей Голов[9], когда в подразделение отбирали снайперов. «Мы начали проверять всех возможных кандидатов, и тогда я, помня о Димином мастерстве, решился порекомендовать его в Группу. Он, в свою очередь, согласился и без проблем прошёл отбор. Впоследствии, уже после трагической гибели Димы, я не раз с горечью думал о том, что если бы не моя рекомендация, то сейчас он, вероятно, был бы жив…» – вспоминает Сергей Александрович^[22].

Он был зачислен в Группу в мае 1979-го. Быстро влился в коллектив, проявил себя добросовестным и исполнительным офицером, хорошим товарищем. «С Димкой мы служили в одном отделении, и нас связывали добрые, дружеские отношения, – рассказывает ветеран Группы «А» полковник Александр Репин. – Он всегда был очень весёлым, обаятельным и лёгким в общении человеком. Как старший товарищ, помогал мне осваивать стрельбу из пистолета Макарова. Свободное от работы время мы часто проводили в Битцевском парке, где Дима также обучал меня спортивному ориентированию. Я часто бывал у него дома, хорошо знал его супругу, Евгению Николаевну. Папа Димы, Василий Дмитриевич, бывший кадровый военный, был замечательным человеком и очень интересным собеседником»^[22].

В декабре того же года капитана Волкова, как отличного снайпера, включили в нештатную боевую группу «Гром»[10], вылетавшую в Афганистан для выполнения специального задания. Куда они направляются, ребята уже догадывались – по форме песочного цвета и тёплым вещам (зимой в горах холодно). Однако никаких подробностей операции им не сообщали. Впрочем, судя по тому, сколько вооружения и снаряжения предстояло захватить с собой, а также по выданной в довесок к сухпайку бутылке водки, становилось ясно, что работа предстоит совсем не простая.

При заходе на посадку в Баграме в самолёте выключили свет, поступил приказ зарядить оружие и занять места возле иллюминаторов и дверей. Выгружались тоже «по-боевому»: пулемётчики были готовы прикрыть десант огнём.

Первую ночь пришлось провести в капонирах и палатках на авиабазе в Баграме. На следующий день, прибыв в Кабул, разместились на территории посольства СССР. К вечеру небольшими группами по 2–3 человека отряд доставили в район будущей операции – к подножию горы, на которой стоял дворец Тадж-Бек[11] – объект «Верхняя строка», как называли его в донесениях. Ночевали в продуваемой холодными ветрами недостроенной казарме. На следующий день все уже понимали, зачем сюда приехали. Хотя детали операции под кодовым названием «Шторм-333» станут известны только в день её проведения: им, двадцати четырём офицерам Группы «А», вместе в тридцатью «зенитовцами»[12] при поддержке 9-ой парашютно-десантной роты старшего лейтенанта Востротина, «мусульманского батальона» ГРУ[13] и противотанкового взвода предстояло взять штурмом этот дворец-крепость и ликвидировать Амина. При этом непосредственно в здании должны были работать «Гром» и «Зенит».

Накануне штурма наши военные заводили бронетехнику и ездили на ней по окрестностям, чтобы приучить афганцев к шуму моторов – дескать, идут плановые тренировки. Но информация о самом объекте «Верхняя строка» была крайне скудной. Поэтому 26 декабря, за день до штурма, командиры отрядов Романов и Семёнов отправились на ГАЗ-66 мимо Тадж-Бека к шикарному ресторану в горах, по дороге отмечая расположение огневых точек, танков, постов охраны. Ресторан оказался закрыт, и на обратном пути на блокпосту афганские гвардейцы задержали «шурави». У Семёнова имелся документ, что он состоит в охране Амина. Однако чтобы снять подозрения, пришлось дождаться хозяина ресторана и сделать заказ на два десятка персон. Только тогда пленных отпустили.

Сводные данные разведки были неутешительны. Недавно ставшая главной резиденцией диктатора величественная крепость Тадж-Бек занимала господствующую высоту с отличными секторами обстрела. В ней находилась личная охрана Амина численностью около 200 человек, ещё 2000 бойцов располагались в казармах неподалёку. Оборону поддерживали 11 танков, 2 из которых были вкопаны в землю у главных ворот, да ещё зенитный полк с двенадцатью 100-мм зенитными пушками и шестнадцатью спаренными пулемётами ДШК. Ниже располагался штаб армии со своей охраной и жандармерия. К воротам вела единственная горная дорога, на которой было невозможно разогнаться и которая простреливалась с разных точек.

До начала общего штурма небольшому отряду из четырнадцати человек, в который входили Дмитрий Волков и Павел Климов[14], двое «зенитовцев», а также два танковых экипажа из «мусбата» во главе с офицерами, предстояло выдвинуться на грузовой машине к посту охраны и захватить два вкопанных у ворот Т-54, а затем произвести из них несколько выстрелов по дворцу. Всё должно было выглядеть как начало второго этапа Саурской революции[15], когда сами афганцы свергают режим кровавого диктатора Амина.

Но часовых возле танков неожиданно оказалось не двое, а четверо. Это осложняло выполнение задачи, но пути назад не было. Дмитрий с одним из «зенитовцев» пошли в сторону поста, а остальные залегли за косогором, готовые прикрыть их огнём. Вдруг на посту раздались выстрелы. Танки были захвачены, нейтрализованы, но выстрелить из них не удалось. Из казармы стали выбегать вооружённые афганцы, разворачиваясь в цепь. Завязалась перестрелка. В ней и погиб капитан Волков, получив смертельное ранение в голову.

За мужество и отвагу, проявленные при выполнении задания, он был награждён орденом Красного Знамени. Его смерть открыла счёт невосполнимым потерям Группы «А». Но в эту ночь его товарищей ждала ещё одна утрата.

Капитан Зудин был одним из самых возрастных среди «альфовцев», направленных в Кабул зимой 1979 года: 42 года в этой профессии – предпенсионный возраст. Вторым «аксакалом» был чемпион СССР по боксу Глеб Борисович Толстиков – тому и вовсе почти «полтинник»! Оба не должны были лететь в Афганистан, но настояли на своём, уговорили Роберта Петровича Ивона, занимавшегося комплектацией нештатного отряда «Гром». Тот, впрочем, и сам рвался в Кабул, но руководство Комитета и Седьмого управления КГБ решило по-другому.

Ветеран первого набора Группы «А» полковник Евгений Чудеснов с горечью вспоминает о последних днях своего товарища:

– Геннадий Егорович не должен был оказаться в Афганистане. Ему тогда было сорок два года, двое детей – «дед» уже, хотя сил и энергии в нём хватало. Летел же он, чтобы обеспечивать вооружение и специальное оборудование группы, наши кейсы с «инструментами». Но пошёл вместе с ребятами в самое пекло…

Родился Геннадий Зудин 26 июня 1937 года в Москве. После окончания средней школы № 509[16] работал шофёром автобазы № 33 треста «Мосавтожелдор». Отслужил срочную, демобилизовался младшим сержантом. В органы госбезопасности пришёл в мае 1965-го. Летом 1968 года ему довелось участвовать в чехословацких событиях[17].

В 1974-м Зудин окончил Высшую школу КГБ СССР им. Дзержинского и в сентябре того же года был зачислен в первый состав Группы «А» 7-го управления КГБ оперативным водителем. Но эта должность была отнюдь не синекура. Тренировался он вместе и наравне с остальными сотрудниками. Зато в то время, пока они досыпали по дороге на полигон или отдыхали на обратном пути, он крутил баранку.

– Однажды возвращаемся мы с прыжков из Тулы, а навстречу нам – автомобиль с прицепом, за рулём – нетрезвый водитель. В результате лобового удара разбилось стекло, зеркало заднего вида, а виновник происшествия, не останавливаясь, поехал дальше. Разумеется, сопровождающая машина догнала его.

Выяснилось, что водитель был лишён водительских прав… А вот Гене пришлось нелегко: дело-то зимой было. Хорошенько укутали мы его, надели на него очки, и вёз он нас фактически на открытом воздухе. Человек, по сути, героический поступок совершил, а на базе над ним ещё и подшучивали. Впрочем, он не обижался, – вспоминает Сергей Голов^[13].

В «Альфе» его звали уважительно – Егорыч. Он обладал приятным голосом, был душой компании, охотно исполнял патриотические песни, но его любимое произведение – теперь почти забытый романс «Гвоздика», который незадолго до Первой мировой войны написал Александр Ширяевец[18], волжский поэт и друг Сергея Есенина:

Когда-то этот романс часто передавали по радио, пели и на фронте, и в кругу друзей. Девушки переписывали слова «Гвоздики» в свои заветные дневники. Ими даже объяснялись в любви.

Не знаю, поспособствовал ли этот задушевный романс устройству его собственной семейной жизни, но женился Геннадий Егорович, когда ему не было и двадцати пяти, ещё до службы в Группе «А». Со своей доброй и спокойной Ниной он познакомился на дне рождения её подруги. Молодые сразу полюбили друг друга. Ей он отдавал всё свободное время. Вместе они путешествовали, ходили в походы. Потом, когда родились дочки, приобщили к активному отдыху и их: путешествовали на своём «Запорожце», зимой отправлялись в лес, прихватив с собой лыжи, а летом на байдарке ходили по живописной Десне.

Но работа для офицера «Альфы» всё равно оставалась на первом месте, и прожитые годы не изменили приоритетов. Оттого и тот роковой для него и такой обычный для всей страны 1979 год он провожал не в уютной Москве с женой и дочерьми, а в составе нештатной боевой группы «Гром» в далёком Кабуле.

Муж уезжал в командировку. Сколько их было за почти двадцать лет совместной жизни! Она научилась читать отчёты о них без лишних расспросов – по обветренному лицу, сожжённому загаром затылку, уставшим глазам. Он ушёл, как обычно, быстро собравшись, коротко простившись и не оглядываясь – такая примета. Но напоследок судьба подарила им ещё одно, незапланированное, свидание. Муж позабыл на кухне пакет с едой и свёрток со сменным бельём, и Нина Васильевна позвонила ему на работу. Точного адреса она не знала, поэтому договорились встретиться у метро «Октябрьская»[19].

Было уже далеко за полночь, когда они распрощались. Возвращаться домой пришлось на попутном грузовике. Сидя в кабине, она вспоминала, как муж обнял её перед разлукой… О том, что он нелегально отправляется в чужую страну, Нина Васильевна не знала. И не должна была знать.

Сотрудников Группы руководство до утра распустило по домам, но Геннадий Егорович, как «главный технарь», отвечавший за вооружение, остался в подразделении составлять учётные списки.

…Ночь на 27 декабря в Кабуле выдалась холодной. Чтобы хоть как-то согреться в недостроенной казарме, её окна и двери завесили плащ-палатками. Но всё равно сон не шёл. С уверенностью можно было назвать спящими лишь двоих – Зудина и Баева[20]: их богатырский храп не оставлял в том никаких сомнений.

Утром командир «Грома» Михаил Михайлович Романов довёл до личного состава подробности операции. Опознавательным знаком для своих должны были стать белые повязки на рукавах, а голосовым подтверждением – имена командиров «Грома» и «Зенита»: пароль – «Яша-Миша», отзыв – «Миша-Яша».

До обеда подгоняли афганскую форму, нашивали карманы для магазинов и гранат. Кто-то стягивал по два рожка матерчатой изолентой, чтобы быстрее было менять в бою.

Днём привезли обед – щи и гречневую кашу с мясом. К еде мало кто притронулся. Отказались от предложенной порции и будущие первые лица Афганистана Сарвари и Гулябзой, которым вскоре предстояло идти на штурм вместе с «шурави».

– А ты чего не ешь? – спросил аппетитно жующий Зудин своего друга Николая Берлева[21].

– Да ну его! Ранит в живот – и хана.

– Ладно тебе, Коля, каркать! Давай, выручу, – и придвинул к себе тарелку.

…Странное дело: хотя Волков и Зудин не были приятелями – может, сказывалась разница в возрасте, а может, просто не успели сойтись за всего-то несколько месяцев совместной службы – в эти дни перед боем их почти всё время видели вместе. Рядом они и на памятном снимке на трапе самолёта в Чкаловском, и на другой фотографии, уже на афганской земле. Вот и теперь, перед штурмом, Зудин и Волков подошли к замполиту Емышеву[22] стрельнуть папироску. Неожиданно в сумке нашёлся любимый Зудиным «Дымок». Геннадий Егорович вытряхнул из пачки сигарету и умиротворённо затянулся: теперь можно и в бой!

Перед штурмом все собрались в круг, разлили «наркомовские» сто грамм, закусили бутербродами. Обычно на раздачу назначают младшего, но тогда распоряжался Геннадий Егорович. Выпили молча, всё уже было переговорено. Оставалось ждать сигнала.

Пройдут годы, и Герой Советского Союза Виктор Фёдорович Карпухин[23] вспомнит те последние часы перед боем^[13]:

– Перед началом штурма Зудин всё скрупулёзно записывал, кому и сколько выдал гранат и патронов. Потом плюнул на всё и говорит: «Да берите всё подряд, чего хотите…» Какая-то отрешённость тогда была в нём. Такое ощущение складывалось, что он прямо из жизни уходит. Зудин старше нас был лет на десять и как бы «дедом» считался. Ему тогда было сорок два года. Наверное, жизненный опыт сказывался. Видимо, человек с годами тяжелее переживает ситуации, связанные с риском для жизни, опыт даёт о себе знать. Я тогда этого не понимал, сейчас – понимаю.

Вышли, построились, и Романов провёл ориентирование на местности: «Вот там север, если что, нам отходить туда. Потому что в случае неудачи нам придётся действовать самим и никто не скажет, что мы – сотрудники спецподразделения Советского Союза».

Романов распределил своих людей по машинам. Зудин оказался в подгруппе Голова в пятой, замыкающей БМП.

Долгие годы жена Геннадия Егоровича не знала, как погиб её муж. Её оберегали, чтобы не шокировать подробностями. И только по прошествии многих лет участники событий рассказали, что произошло тогда на ближайших подступах к Тадж-Беку. Теперь это уже не секрет.

Вспоминает ветеран Группы «А» подполковник Сергей Кувылин[24] (его машина, где старшим был Валерий Емышев, шла четвёртой):

– Наша БМП остановилась на асфальтированной площадке перед дворцом, рядом с другими машинами. До дворца метров двадцать, но пули барабанят по бортам, как град. Мы десантировались вместе с Зудиным. Снаружи грохот ещё страшнее. Откуда стреляют, непонятно. Кажется, что со всех сторон. Мы тоже стреляем в ответ, ведём огонь по окнам. Патроны свои я сжёг моментально в горячке боя. Оборачиваюсь, говорю: «Геннадий, патроны…» Он протягивает мне магазин. И тут взрыв – граната. Мне осколками подбородок посекло, лицо. А ему, как мне потом сказали, осколок попал в глаз. Он тогда лицо закрыл руками, и кровь у него между пальцами потекла, густая такая, ярко-красная… Я ему: «Егорыч, Егорыч!» Он молчит. И тут смотрю: справа БМП идёт. Вырулил на нас – и идёт. У него, оказалось, триплексы[25] были все побиты, и он ничего не видел. И прямо Егорыча переехал, по спине. На это было страшно смотреть…

Буквально какие-то секунды прошли, и он до меня дошёл. А я лежу, рассуждаю: «Если я вот так ногу положу, то он только по колену пройдёт. А если вытяну, по всей ноге пройдёт. И я так удачно ногу положил, что БМП прошла ниже колена, но выше ступни. Я ногой пересчитал все катки, думаю: «Когда же это кончится?» А у нас брюки толстые были, так их тогда протёрло насквозь об асфальт, потом дырки были на колене. «Ну, думаю, сейчас прокатится – и нет у меня ноги». Обернулся, смотрю: нога на месте. Подтянул – вроде, шевелится. Встать я поначалу боялся: вдруг, думаю, там уже кисель вместо ноги?

Но потом наши поднялись в атаку. Я подполз к Зудину: он лежал, не двигался. Вложил ему в кобуру свой пистолет, руку его сверху положил. Взял его автомат и, опираясь на него, на одной ноге поскакал к дворцу.

Аминовцы оборонялись отчаянно. Из окон дворца били пулемёты, летели гранаты. Внутри с боем приходилось брать каждую ступеньку лестницы, каждую комнату. Почти все наступавшие были ранены, многие – по нескольку раз. Сергей Голов получил девять пулевых и осколочных ранений, Валерию Емышеву оторвало кисть руки, Павел Климов получил тяжёлое осколочное ранение брюшной полости, оказавшись на грани жизни и смерти.

Вот чего стоила одержанная в Кабуле победа. Победа… сродни чуду. Уже после завершения операции стало понятно, что при том раскладе сил и средств она походила на авантюру. Но вместе с тем бойцы с самого начала были уверены, что им удастся выполнить поставленную задачу. И они её выполнили, за 45 минут – неправдоподобно короткое время для захвата горсткой людей «неприступной крепости» и вечность для такого кровопролитного боя.

За мужество и отвагу, проявленные в ходе операции «Шторм-333», капитан Зудин награждён орденом Красного Знамени (посмертно).

А чудом избежавший такой же смерти Сергей Кувылин через пятнадцать лет станет крёстным первой внучки своего погибшего друга.

Операция в Кабуле завершилась, но теперь предстояла ещё одна нелёгкая миссия – оповестить семьи погибших товарищей. Эта обязанность выпала на долю оставшихся в Москве сотрудников – заместителя командира Группы Роберта Петровича Ивона и начальника отделения Дмитрия Александровича Леденёва[26], который только что выписался из госпиталя после тяжёлого воспаления лёгких и долечивался дома. Он позвонил Константину Фёдоровичу Литвинчуку, начальнику ведомственной поликлиники, сказал, что выслал за ним машину и попросил взять с собой медсестру и набор успокоительных.

Кто же скажет, что тяжелее – находиться в огневом контакте с противником или смотреть в глаза жёнам, которые ещё не знают, что стали вдовами? В бою тебя прикрывают товарищи по оружию; здесь, перед судом этих глаз, в которых гаснут, исчезают, заволакиваются страшным предчувствием проблески надежды, ты – гол и безоружен. И привыкнуть к этому, как привыкаешь к свисту пуль и шороху срезанных веток над головой, нельзя. И да, тебе снова придётся пережить боль утраты, теперь уже вместе с осиротевшими семьями, родными тебе навсегда – такая уж доля живых.

Вспоминает Дмитрий Леденёв:

– Поехали к Зудину. Его жену Нину я знал хорошо, дружили семьями. Когда вошли в небольшую квартиру, где они жили, вся семья была в сборе – Нина, дочки, мать, отец.

Увидев меня, Нина каким-то шестым чувством поняла, что случилось нечто страшное.

– Нина, успокойся, не волнуйся… но я приехал к тебе с известием, что Гена погиб.

Дочки заплакали, мать – тоже. Медсестра Тамара Ивановна сделала Нине укол. Я сказал, что хоронить Гену необходимо 5 или 6 января. Попросил назвать кладбище. Когда Нина немного пришла в себя, назвала кладбище – Востряковское^[13].

<Потом>[27] мы поехали к Волкову. Время было уже позднее. Я позвонил в дверь квартиры. Жена спрашивает: «Кто?» Я назвался, сказал, что с работы. Она меня плохо знала, но Дима ей рассказывал обо мне, так как мы жили рядом на улице Газопровод. Она открыла и сразу же спросила:

– Что случилось?

– Евгения Николаевна, Дима погиб…

У неё сразу же случилась истерика:

– Что вы наделали? Что вы с ним сделали?!

Ей дали таблетку, сделали укол. Пришли сестра и отец Димы^[23].

Но успокоить молодую женщину не смогли. Как вспоминал Роберт Петрович Ивон, ему тогда показалось, что разум покинул её. Они с Дмитрием очень любили друг друга, это была счастливая пара. Тогда ещё никто не знал, что их семью скоро постигнет вторая трагедия. Евгения Николаевна ждала ребёнка – первенца, зачатого после многих лет надежд и тревог. Капитану Волкову так и не суждено было стать отцом. Известие о гибели мужа убило и сына. А потом каждый день убивало и её…

До конца своих дней Евгения Николаевна так и не смогла оправиться от пережитого. Скончалась она осенью 2003 года после тяжёлой и продолжительной болезни. Ушла тихо и незаметно – как, собственно, и жила. Проститься с Евгенией Николаевной на Хованское кладбище пришли те, кто все эти годы находился рядом, поддерживал её – бывший командир Группы «А» Геннадий Николаевич Зайцев, вице-президент Ассоциации «Альфа» Владимир Ширяев, ветераны подразделения.

Нина Васильевна Зудина смогла выстоять, не сломалась. Каждую весну она неизменно приходит на Аллею памяти спецназа в подмосковных Снегирях, где среди «альфовских» деревьев есть одно в память о её муже. Рядом другое – «волковское». И каждую весну она повторяет своё самое сокровенное желание:

– Пусть эта Аллея памяти спецназа остаётся такой же красивой, главное – чтобы она не разрасталась, чтобы не прибавлялись новые деревья^[44].