Крест в круге

Пролог

20 сентября 1997 г.

Москва, отель «Националь»

Старуха сидела, выпрямив спину, на пуфе перед зеркалом в своем любимом 215-м номере. Ее безобразное, высохшее лицо было неподвижно, и лишь черная кривая щель рта чуть вздрагивала в такт тяжелому, прерывистому дыханию. Она положила перед собой пожелтевшие руки, и тонкий золотой зажим для галстука сверкнул на её ладони, отбросив зловещий блик в немигающие бесцветные старухины глаза.

На мгновение ей показалось, что зеркальная бездна дрогнула и четко отразила молодого человека с темными волнистыми волосами, в зеленом кителе с синими петлицами. Он смотрел на старуху, и в его серых глазах тоже дрожал печальный, тускнеющий свет. То ли это был золотой отблеск все того же зажима для галстука, то ли слабый отсвет догорающих в эту минуту полувековых мытарств, тоски и отчаяния последних десятилетий. Он не мигая смотрел на старуху из недосягаемой зеркальной глубины и словно ждал ответа.

– Скоро, Вадим… – едва слышно прохрипела она. – Уже скоро, родной…

В эту самую минуту Вадим Григорьев, который находился на первом этаже отеля, вздрогнул от леденящего предчувствия, словно каким-то непостижимым образом услышал шепот странной старухи из 215-го номера. А может, он просто испугался человека, вошедшего в «Националь» через парадный вход. Почему Вадим обратил на него внимание? Что показалось ему странным в этом невысоком парне с огромным букетом цветов? Ничего странного не было ни в парне, ни в цветах. Такие ежедневно десятками проходят через тяжелые центральные двери отеля. И букет – самый обыкновенный. Скорее даже – скромный букет. Эти стены повидали охапки самых свежих, самых восхитительных, самых дорогих цветов. В любое время года рассыльные, курьеры, белл-бои[1] доставляли в номера еще три часа назад срезанные где-нибудь в Голландии или Болгарии тюльпаны, розы, хризантемы и лилии. Цветами здесь трудно кого-нибудь удивить.

И молодой человек, юрко прошмыгнувший через тамбур центрального входа, был как близнец похож на всех служащих бесчисленной армии порученцев какой-нибудь серенькой коммерческой конторки, спешащей засвидетельствовать свое почтение важному и – главное – нужному гостю столицы.

Парень был одет в длинный светло-зеленый плащ и держал букет прямо перед собой – бережно и значительно.

Почему Вадим обратил на курьера внимание? Никто даже не взглянул на этого парня. Швейцар машинально и безо всякого усердия распахнул перед ним дверь и продолжил флегматично всматриваться в осенний сумрак Моховой. Белл-бой скользнул взглядом по букету и не шевельнулся за своей деревянной конторкой, обитой коричневым бархатом. Игорь Плешаков даже не повернул в его сторону голову. Вадиму же стоило только взглянуть на посыльного в зеленом плаще, как сердце его стукнуло гулко и тревожно.

Вадим Григорьев – сотрудник службы безопасности отеля «Националь» – дежурил на «одиннадцатом» посту. Так называлась площадка между лифтами в вестибюле отеля у самого входа. Шумный вечер в «Национале» пах коктейлем из «шанелей» и «арамисов». Бар «Александровский» потрескивал зажженными свечками в крохотных чашечках и отражался десятками огоньков в стеклянном хрупком потолке. Сюда шествовали по-вечернему неторопливые гости, выплывшие из полумрака улицы, небрежно и рассеянно кивающие невозмутимому швейцару. Они вразвалочку проходили площадку между лифтами, не обращая внимания на сотрудника в синем костюме с рацией в руке, и располагались за столиками. Пока степенные и гордые своей вечерней элегантностью дамы поправляли подушечки на стульях, их кавалеры небрежно переговаривались с кем-то по мобильным телефонам, снисходительно, вполглаза просматривая винные карты.

Проживающие в самом отеле спускались в кафе на лифте, стыдливо прикрытом мраморными колоннами заведения, и, выйдя из дверей, сразу оказывались в центре гудящего бара. На этом же лифте в разгар томной, наполненной музыкой и вином ночи некоторые постояльцы увозили из бара девочек к себе в номера. Дорогие проститутки – «палочки-выручалочки» ночной смены службы безопасности отеля, ее «хлеб и надежда», – по одной прибывали в «Националь», кокетливо снимали плащики и устраивались поудобнее за пустующими столиками. Рабочая ночь только начиналась. Опытные официанты, уже не спрашивая, приносили им коктейль из сока и вермута в высоких бокалах с трубочкой, и девочки посасывали его медленно и томно, время от времени обводя застенчивыми глазками пространство «Александровского».

«Старшим по девочкам» в смене Вадима считался Игорь Плешаков – развязный самоуверенный парень с вечно мокрыми губами и скверной манерой ежеминутно вытирать их указательным пальцем. Обычно он заступал на «одиннадцатый» пост в 23.00 и оставался там до самого утра. Ротация сотрудников службы безопасности с поста на пост осуществлялась каждые два часа, но по ночам Игоря Плешакова это правило не касалось. Он бдел, с тревогой и нетерпением ожидая, когда «снимется» очередная проститутка, чтобы ее место за столиком тут же заняла «резервная» девочка. Под утро Плешаков заботливо собирал уставших барышень за колонной, возле витрины с русскими сувенирами, и скрупулезно высчитывал причитающуюся с каждой мзду. Собранные деньги потом делились в неравных пропорциях между всеми сотрудниками службы безопасности ночной смены.

Игорь заступил на «одиннадцатый» пост в 22.00, несмотря на то, что там находился Вадим.

– Ты не рано? – спросил он Плешакова. – Мне еще час здесь стоять…

Но тот проигнорировал вопрос, демонстративно повернулся к Вадиму спиной и щелкнул кнопкой рации:

– Десятый, ответь одиннадцатому…

Через мгновение рация лениво хрюкнула:

– Слушаю тебя, одиннадцатый.

– Я заступил на центральный.

– Хорошо. Конец связи.

Оператор смены Коля Ефремов – позывной «десятый» – все дежурство находился в операторской перед многочисленными мониторами, на которых то и дело менялись картинки коридоров, дверей, подвалов, лестниц – всех многочисленных закоулков отеля, где были установлены камеры наблюдения. Ефремов координировал действия сотрудников смены, перемещавшихся каждые два часа с поста на пост, наблюдал за визитерами и гостями отеля, непрерывно щелкая клавишами пульта. Он первым должен был отреагировать на то, что возле центрального входа дежурят сразу двое. Он должен был посмотреть на часы и заметить укоризненно:

– Игорь, у тебя еще час до замены Григорьева…

Или:

– Вадим, сегодня Плешаков заступает на центральный раньше обычного, поэтому переходи на «двадцать первый» пост…

Но Ефремов промолчал.

Вадим проглотил это унизительное небрежение. Он давно заметил, что вся смена словно объявила ему бойкот. Его демонстративно не замечали во время дежурства, а по утрам, когда Плешаков делил «девичью» денежку, Вадиму не доставалось ни копейки. В нем бурлила обида, но гордость не позволяла ему показать, что он уязвлен. И он молчал.

Нет ничего горше и страшнее, чем бойкот коллектива. Чувствовать себя белой вороной и не испытывать от этого хотя бы неудобства под силу только очень мужественным людям. Тот, кому доводилось носить клеймо аутсайдера, неудачника, знает, что это за ноша.

Вадим ума не мог приложить, чем он провинился перед сослуживцами. Он перебирал в памяти события, участником которых был, вспоминал слова коллег и их реакции на те или иные происшествия, – и не мог понять, почему впал в немилость. Несколько раз он пытался поговорить об этом со старшим смены Жорой Зевковичем. Но тот виновато прятал глаза и поспешно отвлекался на другие темы.

«Может быть, они знают, что я сексот? Может быть, произошла утечка? Глупцы, если бы только они могли догадываться, что всю свою жизнь я работаю на «органы»! Всю свою длинную, бесконечную жизнь я связан со всемогущей и таинственной «конторой»! Если бы они только могли знать, сколько судеб я спас от разрушений и увечий, скольких прекрасных, талантливых, честных людей я вывел из-под удара!..»

Молодой человек с цветами скрылся в зеркальном чреве лифта, а Плешаков даже не шевельнулся. Он озабоченно вглядывался в музыкальный полумрак «Александровского», высчитывая, какое количество девочек может остаться без работы в эту ночь.

Вадим поколебался, но решил, что обида не должна мешать работе, и щелкнул кнопкой рации:

– Десятый, посмотри, куда направился парень в зеленом плаще с букетом цветов… – Секунду он помедлил, всматриваясь в цифровое табло, и уточнил: – На четвертом этаже…

Оператор с полминуты молчал. Потом зашуршал укоризненно:

– Одиннадцатый, а ты не поинтересовался, кому повез цветы тип в зеленом плаще?

Вадим хмыкнул.

«Никто, кроме меня, не обратил на него внимания. А теперь Коля будет изображать из себя бдительного оператора!»

– Разумеется, не спросил, – ответил он. – А ты для чего сидишь перед своими телевизорами?

Плешаков недовольно оторвался от созерцания вечернего кафе.

– Какой еще тип с цветами? – буркнул он в рацию.

– По четвертому этажу расхаживает, – ответил Ефремов. – Будь внимательнее, Игорь, в следующий раз.

– А ты для чего сидишь перед телевизорами? – огрызнулся Плешаков.

Эфир какое-то время безжизненно молчал. Наконец Ефремов сообщил раздраженно:

– Я его не вижу… Он в секторе «трех двоек».

Вадим вздохнул. Он догадался, кому адресован букет. Курьер доставил цветы в «три двойки»! А в 222-м номере проживает – она! Сколько раз Вадим провожал взглядом эту восхитительную молодую женщину, когда она выходила из лифта, поправляя челку или одергивая рукава кофточки. Сколько раз он любовался ее стройной миниатюрной фигуркой, когда она беседовала о чем-то с менеджером за стойкой reception или прихорашивалась перед тусклой витриной с сувенирами. Вадим стоял, завороженный, жадно впитывая волшебные секунды, в течение которых закрывающиеся двери лифта еще позволяли видеть ее ослепительное отражение во всех зеркалах тесной кабинки. Лифт уносил видение на четвертый этаж, а Вадим долго стоял перед сомкнувшимися стальными челюстями, поглотившими ангела.

Через пятнадцать минут парень в плаще вышел из лифта, бросил равнодушный взгляд на оживший «Александровский» бар, юркнул за дверь и утонул в осеннем вечере.

Вадим посмотрел на часы. Ему оставалось находиться у центрального входа еще полчаса.

Она появилась в холле в тот самый момент, когда Вадим щелкнул кнопкой рации, чтобы предупредить старшего смены, что время истекло и он покидает «одиннадцатый» пост. Григорьев помедлил с докладом, в растерянности наблюдая, как женщина вошла в отель и отправилась к стойке reception, потом вернулась к бюро и поручила белл-бою принести ее вещи из машины. Тот опрометью бросился на улицу и через минуту уже втаскивал в лифт желтый тугой саквояж и большую спортивную сумку. Женщина терпеливо ожидала на площадке, с любопытством поглядывая на постанывающий в вечернем оживлении «Александровский», а потом вошла в лифт вслед за белл-боем.

«Интересно, а кому же молодой человек в плаще вручил цветы, если ее все это время не было в номере?»

Вадим покинул «одиннадцатый» пост и направился в операторскую. Это была небольшая комната на первом этаже отеля, расположенная в самом конце длинного и узкого служебного коридора, которым, кроме сотрудников безопасности «Националя», пользовались еще инкассаторы банка, когда забирали выручку валютной кассы, и несколько девушек – служащих колл-сервиса. В коридор вела отдельная дверь из служебного тамбура, отгороженного от зала reception тяжелой шторой. В самом тамбуре, в непосредственной близости от шторы, располагалась еще одна дверь, ведущая в помещение с депозитными сейфами.

Сама операторская походила на склеп или на таинственный засекреченный бункер. В тесной и душной комнате без окон вдоль Z-образной стены выстроились длинные, заваленные бумагами и журналами столы. Прямо напротив входа на узкой подставке жались друг к другу два компьютера, пароли от которых были известны лишь начальнику службы безопасности и его заместителю. Рядом, над сваленными в кучу папками, возвышался микрофон для громкой связи. В обычное время им никто не пользовался, но раз в полгода его непременно проверяли на работоспособность. В такие дни по этажам отеля разносились монотонные подвывания на неуверенном русском и отвратительном английском: «Раз… два… три… Дамы и господа! Говорит служба безопасности отеля «Националь»! Просьба соблюдать спокойствие и оставаться на своих местах. Во избежание несчастных случаев убедительно просим вас не поддаваться панике и иным провокациям. В настоящий момент нами осуществляется проверка громкой связи. Приносим извинения за доставленные неудобства. Спасибо за внимание». Произнеся эту белиберду, сотрудник обычно щелкал пальцем по микрофону, окончательно убеждаясь в его безотказности.

В левой части комнаты, в самом углу находилось операторское место. Оператор сидел на вращающемся кресле, чтобы иметь возможность наблюдать за мониторами, висящими на стене. Экран каждого монитора был поделен на множество квадратиков – по числу камер наблюдения – и непрерывно демонстрировал картинки меняющейся жизни отеля.

За соседним столом с тремя телефонами, рядом с оператором, обитал старший смены. За двенадцать часов дежурства он редко покидал операторскую. Время от времени он делал немногословные пометки в дежурном журнале обо всех, даже самых мелких, происшествиях и результатах поэтажного обхода отеля:

Все остальное убранство операторской комнаты состояло из пыльного стеклянного шкафчика, в котором лениво шуршали магнитной пленкой два пишущих плеера, боксерской груши, застывшей под потолком в углу, и трех стульев, обитых липким дерматином. В самом дальнем конце помещения, за веселым плакатом с изображением Ван-Дамма, находилась еще одна дверь – с металлической решеткой. Она скрывала душную каморку, почему-то именовавшуюся «оружейной комнатой». На деле, из всех видов оружия в ней находились только стул, тумбочка и шершавый ящик, в который еще до официального открытия отеля высыпали дюжину наручников и десяток резиновых палок. Комнату открывали нечасто. Иногда ночью в нее помещали непослушных и несговорчивых «залетных» проституток, вздумавших промышлять на чужой территории и отказывавшихся платить дань.

Главным неудобством операторской была металлическая лестница, ввинченная в пол, о которую непременно ударялся всякий, кто по забывчивости совершал стремительные передвижения по комнате. Лестница вела на антрессоль – тесное и темное помещение, на манер кладовки, где хранились зимние куртки, шапки и варежки.

Вадим переступил порог операторской в тот самый момент, когда на табло тревоги вспыхнула лампочка с номером 222. Пульт хрюкнул, и комната наполнилась жалобным писком. Жора Зевкович поморщился и, оторвавшись от детектива в пестрой обложке, разложенного прямо поверх дежурного журнала, страдальчески вздохнул:

– Коля, убери этот звук! На нервы действует.

Ефремов щелкнул клавишей и уставился на табло.

– Двести двадцать второй… Позвонишь?

– Позвони сам, – ответил Зевкович и опять углубился в чтение.

Вадим застыл на пороге, вновь охваченный странным тревожным предчувствием.

Лампочки, вспыхивающие с противным писком на табло, никого давно не удивляли и не тревожили. Такие сигналы поступали десять – пятнадцать раз за смену. И почти всегда это означало одно: гость ошибся кнопкой. Дело в том, что по странному замыслу планировщиков апартаментов клавиша сигнала тревоги была не только как две капли воды похожа на выключатель света, но и располагалась от него на расстоянии ладони. Еще один способ позвать на помощь был не менее странным. В ванной комнате, между шторкой душа и полотенцесушителем, тоскливо болтался красный шнурок, за который, естественно, дергали все, кто, принимая ванну, пытался дотянуться до полотенец. Таким образом, тревожная светомузыка в операторской была явлением привычным и ни к чему не обязывающим. Сотрудник смены обычно снимал трубку телефона и, набрав на нем три цифры, горящие на табло, умирающим от тоски голосом цедил заученное:

– Good afternoon! Security department. Have you got troubles? Oh, you must be pressed on the button SOS, or you pulled down the red cord in your bathroom!»[2]

Ефремов подержал трубку на весу, давая возможность Зевковичу послушать длинные безответные гудки, и вздохнул, наморщив лоб:

– Не отвечают…

Он уже собирался положить трубку на рычаг, когда вдруг гудки оборвались, и чей-то высокий голос задребезжал в мембране:

– Ребята… ребята… алло!

Ефремов включил громкую связь и внушительно произнес:

– Служба безопасности.

– Ребята! – надрывался голос. – Это я… Андрей… Белл-бой! Мужики!

– Чего орешь? – резонно поинтересовался Ефремов и бросил быстрый взгляд на Зевковича. Тот отложил книжку и снял очки.

– Мужики! Здесь трупешник! Трупешник здесь, мужики!

Вадим быстро вышел из операторской.

Он стоял в ожидании лифта за колонной в «Александровском», теребя ремешок от рации, и путано соображал, что могло произойти в «трех двойках».

«Она поднялась на этаж вместе с Андреем. Значит, «трупешник» – не она. Тогда – кто же? Тот, кому парень в плаще вручил цветы? Странный посыльный вышел из отеля без букета. И ничего никому не сказал. Значит, либо он не увидел труп, либо сам этот труп и организовал! Вот почему я сразу обратил внимание на этого «курьера»! Вот почему у меня стало тревожно на сердце!»

Вадим вздрогнул, когда двери лифта неожиданно распахнулись и оттуда спиной вперед неуклюже вышел белл-бой. Он испуганно придерживал за локоть ее. Словно боялся, что она вырвется и станет биться в истерике, нажимая подряд все кнопки на панели лифта. Вадим посторонился, пропуская их обоих и не сводя взгляда с этой красивой женщины. Ее лицо было таким белым, что, казалось, сливалось с настенной лепниной. Белл-бой беспокоился не зря. Вадиму почудилось, что колени ее вот-вот подогнутся и она потеряет сознание.

Рация буквально захлебывалась:

– Пятнадцатый, пятнадцатый, ответь десятому…

– Пятнадцатый…

– Я тебя не вижу в камеру… Ты где?

– Я уже возле двести двадцать второго. Где старший смены?

Голос Зевковича вклинился через треск эфира:

– Я уже на этаже. Иду от служебного лифта…

– Хорошо. Я возле номера…

– Коля, направь на этаж двадцать первого… Пятнадцатый, возвращайся на свой пост.

– Двадцать первый, ответь десятому…

– Двадцать первый…

– Дима, ты? Давай, оставь Володю на служебном входе и дуй на четвертый этаж.

– Понял.

– Коля, ты вызвал группу?

Это опять Зевкович. Из его интонаций исчезли привычные ироничные нотки, и поэтому голос старшего смены было трудно узнать.

– Вызвал три минуты назад…

– Хорошо. Конец связи.

Через холл пронесся Дима Мещерский – субтильный, но при этом самый шустрый сотрудник службы безопасности. Он шмыгнул в лифт, двери которого придержал для него Вадим. Дрожащую и задыхающуюся от шока женщину, как эстафетную палочку, принял у белл-боя Плешаков. Он повел ее в операторскую, бережно поддерживая за плечи и бормоча под нос какую-то нелепицу, вроде: «Ничего… ничего… аккуратненько…»

Пока Григорьев и Мещерский шли быстрым шагом по коридору четвертого этажа, Зевкович аккуратно просунул в замок 222-го номера карточку Emergency key, распахнул дверь и просунулся на полкорпуса внутрь.

Он долго вглядывался в полумрак комнаты, разбавленный только свечением единственной настольной лампы, потом нерешительно переступил порог, потоптался в прихожей, присел на корточки, словно пытаясь разглядеть что-то, опять выпрямился и… вздрогнул, почувствовав чью-то руку на своем плече.

– Ну, что здесь? – спросил Мещерский, пытаясь протиснуться в комнату между стенным шкафом и широкой фигурой Зевковича.

Тот раздраженно преградил ему путь и стал подталкивать к выходу:

– Не видишь, мужика какого-то грохнули. Здесь крови – по колено. Выйди, а то наследим оба.

Вадим ждал снаружи. Недовольный Мещерский вышел первым, за ним – Жора. Он осторожно закрыл дверь и приказал отрывисто:

– Надо остаться здесь до прибытия оперативной группы. Все понятно?

Вадим кивнул. Мещерский промолчал, обиженный на то, что его бесцеремонно вытолкнули из номера, даже не дав рассмотреть, что к чему. Зевкович щелкнул кнопкой рации:

– Коля, поинтересуйся у этого болл-вана, то есть у белл-боя, что он еще трогал в номере, кроме сигнальной кнопки и телефона…

Ефремов щелкнул кнопкой в ответ, что означало: «Ладно, поинтересуюсь…»

Через полчаса в номере 222 орудовала дежурная группа из УВД Центрального административного округа. Помимо двух оперативников и криминалиста прибыл кинолог с огромным лохматым псом, от которого, правда, оказалось мало проку. Он, петляя, потаскал своего хозяина по этажу и остановился перед дверью лифта, ведущего в «Александровский» бар.

«Посыльный в зеленом плаще спускался на другом лифте, – отметил про себя Вадим. – Значит, собака пошла по следу белл-боя и женщины».

Еще через полчаса подъехал начальник местного ОВД, а вслед за ним – прокурор межрайонной прокуратуры и следователь.

– Ну что, геморроя прибавилось?

– Похоже, коммерса[3] завалили. Два выстрела, в грудь и в голову… Две гильзы от ТТ.

– Оперативникам придется отработать жилой сектор на этаже, – предупредил начальник ОВД Жору Зевковича. – И еще понадобятся для беседы все сотрудники отеля, которые в последние два-три часа находились поблизости.

Следователь пробыл в номере недолго и спустился вместе с Зевковичем в операторскую. Начальник ОВД и прокурор еще некоторое время понаблюдали за работой бригады, обменялись несколькими фразами и ушли.

К «Националю» подъехала «скорая». Носилки быстро вынесли из номера к дверям, ведущим к служебному лифту.

– Двадцать первый!.. Открой решетку во внутренний дворик… Чтобы не через служебный вход выносить этого… ну, убитого…

Вадим провожал взглядом носилки, покрытые синей простыней, из-под которой выглядывали подошвы дорогих замшевых ботинок.

«Интересно, кто этот несчастный ей? Любовник? Друг? Коллега? Какая странная смерть. Прямо в центре Москвы, в пятизвездочном отеле…»

– Только этого нам не хватало, – услышал он голос над ухом. За его спиной ежился в брезгливом отвращении ночной менеджер. – Теперь журналюги намотают сопли на кулак! Всех гостей отвадят. Скандал. Опять – убытки…

– Да, – рассеянно кивнул Вадим, – убытки.

Молодая женщина из 222-го номера была безутешна. Она рыдала в операторской, пока оперативник записывал показания. Григорьеву показалось, что ее красивое лицо вмиг постарело и как будто утратило прежние яркие черты, словно на безукоризненный акварельный рисунок кто-то выплеснул стакан воды.

Вадим с трудом протиснулся в операторскую. Среди общего возбужденного движения и гвалта он видел и слышал только эту женщину. В тесную комнату набилось человек тринадцать. Помимо нескольких сотрудников службы безопасности здесь находились оперативник и следователь. Они деловито заняли места за столом старшего смены и, разложив бумаги, сыпали вопросами, перебивая друг друга и стараясь не утонуть в вязком, гудящем рое ответов, предположений, возмущений и переживаний. У стены испуганно жались еще не опрошенные сотрудники отеля: работник «рум-сервиса», доставивший в 222-й номер десерт и фрукты четыре часа назад, горничная из службы «хаус-кипинг» и помощник менеджера, снимавший остатки в мини-баре.

– Я забрал это… вещи из машины, – возбужденно рассказывал белл-бой Андрей. – И сразу… это… пошел в лифт вместе с ней.

Он кивнул на заплаканную женщину и прокашлялся. Андрей заметно волновался. Он положил свой форменный картуз на сдвинутые колени и перебирал на нем ремешок, словно провинившийся школьник.

– Ну вот… Мы поднялись на четвертый… Ну вот… Все было нормально. Я донес до номера… Потом… это… она, – он опять кивнул на женщину, как будто опасался, что следователь забудет, о ком идет речь, – ну, открыла своей карточкой. Она, конечно, первая вошла… Я тоже вошел следом, а она как заорет! Я сумку даже выронил. А она, – опять про женщину, – плюхнулась прямо на колени в комнате. Ну… и в рот кулачок свой так засунула. – Андрей пихнул себе костяшки пальцев между зубами. – Я смотрю: мужик валяется, а вокруг лужа черная… У него еще рука так подогнулась, – белл-бой заломил себе руку за спину. – Ну, я сразу из номера выскочил, чтобы на помощь позвать. В коридоре не было никого. А потом я опять тоже сразу вспомнил, что в номере есть кнопка для вызова этих, – он кивнул на Зевковича, – ну… секьюрити. Ну, я вернулся, кнопку нашел на стене и нажал. А она, – опять на женщину, – значит, продолжает на коленях стоять. Но уже не орет, а только подвывает так. – Андрей поскулил жалобно. – И телефон зазвонил: треньк-треньк-треньк. А она… не подходит. Как будто не слышит вообще ничего. Только кулачок вот так в рот засунула. – Опять костяшки между зубами. – И подвывает. Ну я перешагнул через нее. Очень боялся, чтобы в лужу черную не наступить, схватил трубку, а там эти… – на Зевковича, – …и я доложил все честь по чести… Ну, сообщил…

Пока оперативник опрашивал белл-боя о событиях этого, уже свернувшегося, как молоко, вечера, следователь неспешно и терпеливо записывал показания женщины. Он не торопил ее. Она говорила медленно, делая большие паузы между предложениями, а время от времени вообще умолкала и беспомощно обводила заплаканными глазами операторскую, словно ища подсказки, помощи. Вадим несколько раз встречался с ней взглядом, и всякий раз сердце его сжималось от жалости.

Со слов женщины выходило, что она снимала этот номер в «Национале» для себя и своего жениха – главного редактора одной популярной газеты. В девятом часу ей понадобилось отлучиться из «Националя» по неотложным делам: забрать из дома кое-какие вещи для отъезда на отдых.

– Вы собрались уезжать? – перебил ее следователь, разглядывая собственную авторучку.

– Да. Вдвоем. Мы должны были лететь на курорт… – Женщина запнулась и горестно добавила: – В свадебное путешествие.

Следователь кивнул удовлетворенно, словно он уже давно догадывался о наличии билета на самолет, и благосклонно продирижировал ручкой:

– Продолжайте…

Женщина удивленно взглянула на него и, сделав паузу, собираясь с мыслями, произнесла тихо:

– А что продолжать? Когда я вернулась, то увидела, что… он лежит на полу… Кровь…

– Бляха-муха! Вот это подарочек! – Дверь в операторскую распахнулась, и на пороге возник начальник службы безопасности отеля Юрий Груздев. Он тяжело дышал, и было заметно, что его сорвали среди ночи с какого-то загородного пикника: на нем были штормовка защитного цвета с капюшоном и армейские полушерстяные брюки, заправленные в хромовые сапоги, заляпанные глиной.

От начальника за несколько шагов несло спиртным, и Вадим вдруг вспомнил, что Груздев собирался на охоту. Вероятно, ему пришлось проделать не меньше двухсот верст обратно в Москву. Не обращая внимание на собравшихся в операторской, он поискал глазами Зевковича и с упреком адресовал ему первый нелепый вопрос:

– Они что, не могли его где-нибудь на улице пришить?! Или в другом отеле…

Вадим бросил виноватый взгляд на женщину, но она, опустив голову, отрешенно рассматривала узор на линолеуме и, кажется, не услышала этого циничного восклицания.

Столпившиеся у дверей сотрудники посторонились, и Груздев решительно вошел в комнату, скользя хмурым взглядом по растерянным лицам своих подчиненных. На мгновение он задержался возле ссутулившейся в кресле женщины и, не сводя с нее глаз, протянул грязную ладонь следователю:

– Начальник службы безопасности.

Тот с достоинством пожал протянутую руку и хотел представиться в ответ:

– Следователь межрайонной…

– А это кто? – перебил его Груздев, кивая на скорбную фигурку, от которой не отрывал взгляда. – Терпила[4], что ли?

Он наклонился, норовя получше рассмотреть лицо женщины:

– Будто я тебя раньше тут видел, девонька… Промышляешь, что ли, в отеле нашем?

Женщина вспыхнула в негодовании и встала с кресла.

Следователь, руку которого Груздев все еще продолжал пожимать, поспешил сгладить неловкость:

– Это – гостья отеля. Она проживает в двести двадцать втором номере. Убитый – ее коллега.

– Во-он что… – равнодушно протянул Груздев. Было видно, что ему ни капельки не стыдно за свою развязную бесцеремонность. Он был изрядно пьян. – Прошляпили убийцу, бездельники! Киллер приходит в пятизвездочный отель в самом центре… столицы нашей родины!.. Вашу мать! Всех расстреливает, кого хочет… и потом, насмехаясь над нами, уходит! И его никто не видел! Кто вечером дежурил на центральном?

У Вадима стукнуло сердце.

– Я дежурил… – опередил его Плешаков. – Ну и что?.. Я должен всех входящих в отель обыскивать, что ли?

– Я тоже стоял на одиннадцатом, – твердо произнес Вадим, глядя на Груздева. – И мне показался странным один посетитель…

Но Груздев его не слушал. Он оскалился в издевательской улыбке и хлопнул по плечу Плешакова:

– А-а! Сутенер-затейник! Секс-доярка! Орел! Ни одна прошмандовка мимо не проскочит, да, Игорек? Граница на замке?

Плешаков изменился в лице и задрожал, словно отрывал от пола атлетический снаряд. Казалось, еще секунда – и он со всего размаху зарядит в челюсть своему пьяному начальнику, шипя в ярости: «Гнида! Ты же со всех смен кормишься! Ты же с «ночных» денег «Мерседес» себе купил!»

Оператор Коля Ефремов поспешно вскочил с места и вклинился в назревающий конфликт:

– Так был же посетитель в двести двадцать втором! Помнишь, Игорь? Мы же с тобой переговаривались по рации! Парень в зеленом плаще с цветами!

Плешаков поморгал, приходя в себя, и буркнул хрипло:

– Да. Помню. Переговаривались…

– В котором часу это было? – оживился следователь. – Вы запомнили его внешность?

Вадим с тревогой сообразил, что он, пожалуй, единственный, не считая белл-боя, кто видел странного визитера в лицо. Но его наблюдения, похоже, никого не интересовали.

«Что ж, ребята, бойкот – так бойкот. Выпутывайтесь сами. Вспоминайте, сочиняйте… Упрямцы и глупцы».

– Это было… – Ефремов нахмурил лоб, – в начале одиннадцатого…

«Если быть точным, – мысленно поправил его Вадим, – пятнадцать минут одиннадцатого. А ровно в половину одиннадцатого посыльный покинул отель. Я как раз посмотрел на часы и подумал, что мне осталось еще полчаса дежурить на центральном».

Он насмешливо глядел на оператора.

– Да, в начале одиннадцатого, – повторил Ефремов, стараясь не встречаться взглядом с «опальным» Григорьевым. – Можно посмотреть на пленке. Я наблюдал за ним в камеру.

И он кивнул на шахматную доску мигающих квадратиками мониторов.

Оперативник удивленно перевел взгляд с Вадима на оператора и переспросил, словно ослышался:

– Так на центральном входе дежурил только один сотрудник?

Ефремов невозмутимо щелкнул кнопкой на пульте и стряхнул с рукава невидимую пыль:

– Да. Один.

Плешаков промолчал.

Пока оператор отматывал пленку, отыскивая нужную запись, следователь закончил опрашивать женщину.

– Администрация отеля предоставила вам другой номер, – сказал ей Зевкович, – чтобы вы могли отдохнуть.

– Не стоит, – она покачала головой, – я теперь все равно не усну, а утром у меня самолет. Хотя… Какой теперь самолет… Спасибо. Мне нужно побыть одной. И не здесь. – Она медленно и с усилием поднялась со стула.

– Наш сотрудник проводит вас… Вам вызвать такси?

– Да. Благодарю.

Вадим проводил взглядом эту красивую молодую женщину, которую не сломили события чудовищной ночи. Он восхищался ею.

«Она прекрасна. Какая удивительная женщина! Красивая, умная и… беззащитная. Она напоминает мне мою Милу. Мою единственную любовь…»

Дима Мещерский провел ее по длинному коридору, мимо двери комнаты с депозитными сейфами, через тяжелую штору, мимо стойки лобби – через просторный зал reception. Они вышли через распахнутую швейцаром дверь центрального входа, в свежую, наполненную пестрыми огнями осеннюю ночь. Мещерский помог ей сесть на заднее сиденье такси и, захлопнув за ней дверцу машины, шагнул обратно на тротуар. Она посмотрела на него в окно и, чуть наклонившись к шоферу, скомандовала спокойным, деловым голосом:

– В аэропорт. Живо!

Водитель кивнул и щелкнул рычагом передачи.

Следователь тем временем усадил напротив себя сотрудника «рум-сервиса». Это был худощавый молодой человек лет двадцати по имени Вианор, с бегающими глазками и подобострастной улыбкой. Он застыл в ожидании вопросов, всем своим видом демонстрируя готовность подробно ответить на каждый.

В операторскую шумно ввалился второй оперативник. Он выглядел раздраженным и усталым. Хождение по этажам не принесло никаких результатов.

– Я отработал жилой сектор, – буркнул он, кидая на стол тощую папку из кожзаменителя. – Иностранцев не трогал. А из наших – никто ничего не видел, никто ничего не слышал… Ни шума, ни хлопков…

Вианор оживился. Его глазки сузились, и он даже приподнялся со стула, словно помогая себе торопливо выдавливать реплики:

– Хлопки… Нет, хлопков я не слышал, но… как будто… Я слышал – «спасите!». Как будто… «Спасите!»

Оперативник бросил на него удивленный взгляд, в котором одинаково читались недоверие и презрение. Следователь поднял голову:

– Вы слышали, как кто-то звал на помощь?

– Как будто…

– Что значит – как будто? – рявкнул уставший оперативник. – Я шляюсь по этажам, пытаюсь достучаться до полоумных и трусливых стариканов, а тут сидит, понимаешь, молодой да резвый, который слышал крики о помощи – и как в рот воды набрал!

– Действительно, – укоризненно произнес следователь, – что же вы молчали-то?

– Так ведь до меня еще очередь не дошла, – почти кокетливо ответил официант. – Я думал: у вас все по порядку… Чего лезть-то?

«Педик», – одновременно решили про себя следователь и опер.

– К тому же, – невозмутимо продолжал Вианор, опять садясь на краешек стула и сложив руки между коленями. – Это совсем не там было…

– Что значит – не там?

– Ну, не в «трех двойках»… В другом номере. Я и значения не придал.

– В каком же номере вы слышали «спасите»? – теряя терпение, процедил следователь.

– Ну, – парень вдруг засмущался, – это, может, и не «спасите» было…

– А где? – начал следователь, но его опередил Груздев. Задевая стоящих сотрудников, он угрожающе наклонился к самому лицу официанта, будто собираясь откусить ему нос, и рявкнул:

– Ты что, идиот?! Или ты думаешь, здесь тебе памятник Героям Плевны?[5] Чего ты задницей-то виляешь?

Следователь аккуратно оттеснил начальника службы безопасности от побелевшего Вианора и спросил как можно миролюбивее:

– А где же вы слышали возглас, который… который, может быть, вовсе и не крик о помощи, а только похож на него?

– Чуть дальше по коридору от «трех двоек», – ответил сотрудник, с опаской поглядывая на тяжело дышащего Груздева. – Я не помню номера… Но дверь показать могу.

Оба оперативника переглянулись.

– Прошу вас, – галантно произнес следователь, – подняться на четвертый этаж с нашим работником и показать ему эту дверь. – Повернувшись к хмурому оперативнику, он добавил: – Саша, сходи еще…

– Я тоже поднимусь с вами, – поспешно сказал Зевкович. – На тот случай, если нужно будет номер карточкой открыть.

Как только за ними закрылась дверь, Ефремов тяжело вздохнул:

– Нет этого парня на пленке. Один только раз его видно издалека, когда он по коридору идет. Полторы секунды – от силы. – Он еще раз отмотал пленку магнитофона и запустил изображение. – Вот этот посыльный с цветами.

На экране появилось неясное, размытое изображение молодого человека, стремительно идущего по коридору.

Все, кто был в операторской, сгрудились у монитора, стараясь рассмотреть предполагаемого убийцу. Вадим тоже подошел поближе.

На экране едва различимый человек прошел по коридору, затем сменился кадр и включился квадрат второй камеры, наблюдающей за сектором этажа перед 222-м номером. Квадрат был пуст.

– А там что, камера не работает? – удивился следователь.

Ефремов замялся:

– Я ее отключил.

Груздев подпрыгнул на стуле.

– Зачем, Коля? Ты что, ненормальный?

Ефремов помедлил с ответом. Ему предстояло признаться в том, что вот уже несколько часов он не решался произнести вслух.

– Я отключил камеру, – сказал он тихо, – потому что меня попросил об этом… убитый.

В операторской повисла гробовая тишина.

Первым пришел в себя следователь.

– Вы хотите сказать, – произнес он с расстановкой, – что были знакомы с убитым?

Ефремов растерянно обвел руками комнату:

– Да мы здесь все были с ним знакомы! Полгода назад он работал в нашей смене.

Следователь перевел взгляд на Груздева. Тот поморгал глазами и неожиданно выпалил:

– Даю слово офицера – я об этом ничего не знал!

Вадим фыркнул.

– Мы работали вместе, – продолжал Ефремов. – Полгода назад он нашел себе работу по специальности и ушел из «Националя». А недавно позвонил и попросил об этой… услуге. Ну, чтобы я отключил камеру.

– А зачем? – полюбопытствовал следователь.

– Видите ли, – Ефремов покачал головой, – он хотел поселиться на пять дней в отеле инкогнито. Чтобы никто ничего не знал. Даже служба безопасности.

– Тому была веская причина? – подмигнул следователь, кивая на дверь, за которой несколько минут назад скрылась заплаканная женщина.

– Конечно, – подтвердил Ефремов. – Она ведь дама… м-м-м… замужняя. Сами понимаете, все такое. А должность у нее не маленькая. Репутация опять же.

– Ты поступил нехорошо, Николай, – назидательно произнес Груздев. – Скрыл от товарищей…

Следователь захлопнул папку.

– Ладно, – сказал он, – изображения подозреваемого у нас нет. Но вы можете хотя бы определить по хронометражу коридорной камеры, сколько времени он пробыл в номере?

Ефремов оживился:

– Конечно, могу! – Он покрутил колесико на пульте и прищурился: – Без малого десять минут.

Следователь удивленно присвистнул:

– Чего-то долго. За это время можно роту расстрелять. – Он вернулся на место за столом и устало провел ладонью по глазам: – Странно все как-то.

Груздев, который уже смертельно хотел спать, пожал плечами:

– Ничего странного. Этот пацан просто непрофессионал. Он, может, десять раз в штаны наложил, прежде чем ствол достать. Потом собрался с духом, и…

На базе громко щелкнул динамик рации, и все, кто был в операторской, разом вздрогнули.

Сквозь шуршание и треск эфира на головы собравшихся в душной комнате людей обрушился низкий голос Зевковича:

– Парни! Здесь все в крови, и еще один труп!.. Номер двести пятнадцать!