Крестьянская война под руководством Пугачева

Емельян Пугачев — вождь крестьянской войны

К чему же стремился восставший трудовой люд? О чем мечтало мятежное крестьянство? К чему призывал его Емельян Иванович Пугачев?

Зная нужды и горести всей «черни бедной», к каждой из ее групп Пугачев обращался с особыми лозунгами и указами. Казаков он жаловал не только рекой Яиком со всеми ее угодьями и богатствами, но тем, в чем нуждались казаки: хлебом, порохом, свинцом, деньгами, «старой верой» и казацкими вольностями. Он обещал, что «яицких казаков будет производить в первое достоинство» и они станут в России «первыми людьми».

Он обещал калмыкам, башкирам и казахам («киргизцам») все их земли и угодья, государево жалованье, вечную вольность.

Обращаясь к крестьянам, Пугачев жаловал их землями и угодьями, волей, освобождал от власти помещиков, которых он призывал истреблять от каких-бы го ни было обязанностей по отношению к государству, обещал им вольную казацкую жизнь.

К различного рода категориям рабочего люда он не обращался с особыми манифестами — их устраивали «прямые крестьянские выгоды», т. е. те же самые лозунги о земле и воле, с которыми Пугачев адресовался к крестьянству вообще. И это вполне понятно, так как в те времена «работные люди» по своему положению мало чем отличались от массы бесправного, «низшего», «черного» сословия, каким было крепостное крестьянство. И в то же время работа на заводе плечом к плечу, совместная борьба за свои права, за улучшение условий труда и жизни, организующая роль работ обусловили особую стойкость и организованность заводских рабочих, о которых власти говорили, что «они были всех прочих крестьян к сахмозванцу усерднее».

Лозунги крестьянской войны свидетельствуют о том, что «стихийный элемент» представляет из себя, в сущности, не что иное, как зачаточную форму сознательности. И примитивные бунты выражали уже собой некоторое пробуждение сознательности…» [8].

До полной политической сознательности, свойственной пролетариату, было еще очень далеко. Это выражалось и в присущем крестьянству наивном монархизме, когда «крестьяне требовали отмены крепостного права, ничего не имея против царской власти и веря в царя»[9]. Да и само будущее представлялось Пугачеву и его соратникам весьма туманно, в виде казацкого государства, где все были бы казаками, где не стало бы ни налогов, ни рекрутчины. Где найти деньги, необходимые государству? Пугачев считал, что «казна сама собой довольствоваться может», а как это произойдет — неизвестно. Место рекрутов займут «вольно желающие», установится вольная торговля солью — «вези кто куда хочет». Манифесты, указы и обращения Пугачева пронизывают неясные мечты о воле, груде, равенстве, справедливости. Все должны получить равные «пожалования», всё должны быть вольными, все равны, «малые и большие», «рядовые и чиновные», «вся чернь бедная», «как росияне, так и иноверные»: «мухаметанцы и калмыки», «киргизцы» и башкиры, татары и мещеряки, черемисы и «поселенные на Волге саксоны», у всех должна быть «спокойная в свете жизнь» без какого бы то ни было «отягощения», у всех «общий покой».

Все это, зная затаенные мечты «черни бедной», обещал ей «набеглый царь» — казак Зимовейской станицы Емельян Иванович Пугачев.

Пугачев был отважен, решителен, храбр. Это отмечали и друзья, и враги. Даже Екатерина II вынуждена была признать, что он — «человек чрезвычайно смелый и решительный». Соратники Пугачева склоняли голову перед его отвагой, все поражались его «смелости и проворству». Пугачев всегда был «сам на переди, не мало не опасался стрельбы ни из пушек, ни из ружей». Когда ему советовали быть осторожней и поберечь свою жизнь, он, усмехаясь, говорил: «Пушка царя не убьет! Где это видно, чтоб пушка царя убила». Но храбрость эта не была безрассудна — в бою он «всегда надевал на себя платье худое, для того, чтобы его не признали».

Пугачев был превосходным артиллеристом. По свидетельству пугачевцев, он лучше всех знал, и «как в порядке артиллерию содержать», и как «правильно палить из пушек». Он очень часто сам наводил орудия на цель и «указывал всегда сам канонерам».

Прекрасно понимая роль артиллерии в бою, Пугачев забирал пушки, ядра, картечь и порох в крепостях, городах и на заводах Урала и не без успеха организовал производство орудий и боеприпасов на уральских заводах.

Среди орудий «злодейского литья», как называли орудия, отлитые по указу Пугачева, были «единороги» — длинные гаубицы с конической камерой, и «секретные гаубицы» с овальным сечением ствола, предназначавшиеся для стрельбы картечью. Эти орудия копировали лучшие системы артиллерии регулярной армии.

В суровую снежную зиму 1773/74 г. Пугачев распорядился поставить орудия на сани или лафеты с полозьями, что сделало его артиллерию очень подвижной, и она проходила там, где тяжелые пушки регулярной армии увязали в снегу, Когда наступила весна, он позаботился об изготовлении летних лафетов на колесах.

Пугачевцы владели искусством навесной стрельбы. При обороне артиллеристы повстанческого войска использовали мешки с песком, устраивали снежные валы, укрепляли подступы рогатками, укрывали орудия в лощинах, использовали маскировку. На поле боя быстро и умело маневрировали, меняли огневые позиции и стреляли «не так, как бы от мужиков ожидать должно было». Пугачев показал себя хорошим минером. По его указанию производились подкопы и закладывались мины при осаде Яицкого городка.

Лихой казак Пугачев великолепно владел ружьем, саблей, пикой. На постоянно устраиваемых в Берде учениях и соревнованиях в стрельбе и скачках он на всем скаку на предельном расстоянии пробивал пулей из ружья набитую сеном кольчугу или попадал в шапку, поднятую на пике.

Не случайно, отправляя в подарок Денису Давыдову свою «Историю Пугачевского бунта», Пушкин писал знаменитому поэту-партизану, герою Отечественной войны 1812 г.

Но Пугачев не просто лихой казак-рубака, герой Семилетней и Русско-турецкой войн, получивший за храбрость первый казачий офицерский чин хорунжего. Он — предводитель крестьянской войны. В организации Государственной военной коллегии восставших, на которую были возложены все функции правительства и главного штаба поднявшегося на борьбу народа, в создании Главной армии с ее довольно сложной и стройной структурой, со знаменами и наградными знаками, с жалованьем и различными формами набора в войско, в создании власти на местах и, наконец, в пропаганде самих идей восстания, изложенных в многочисленных манифестах и именных указах самого «Третьего императора», в указах, письмах и обращениях его полковников и атаманов, поднявших к восстанию народные массы от Гурьева до Екатеринбурга, — во всем этом немалая заслуга принадлежит самому Пугачеву.

В своей ставке в Берде Пугачев завел порядки, напоминающие регулярную армию, все время заставляя войска «делать учения, особенно артиллерийские». Подъем и отбой производились в одно и то же время выстрелом из «вестовой» пушки. Тревогу объявляли звоном набатного колокола. Из Берды направлялись многочисленные казацкие разъезды, имевшие свои «заставы» и «станции». Лагерь пугачевцев в Берде был окружен караулами, пикетами и дозорами. Правда, не было ни пароля, ни лозунга, и, если окликнутые произносили магическое слово «казаки», их пропускали беспрепятственно. Пугачев, его Государственная военная коллегия и полковники стремились укрепить дисциплину, пресечь дезертирство, наладить раздачу жалованья, набор «охочих людей» в войско. При Пугачеве находился «дежурный» — яицкий казак Яким Давилин. Караул состоял только из яицких казаков. «Непременный караул», т. е. личную охрану Пугачева, составляли 25 яицких казаков, именовавшихся гвардией. Позже «гвардионцев» насчитывалось около 50 человек. Пугачев обещал дать гвардии особую форму — пошить кафтаны из зеленого сукна.

Пугачев был военным человеком до мозга костей — сказывались его казацкое происхождение и яркая, хотя и короткая боевая жизнь.

Предводитель крестьянской войны, подлинный вождь мятежного крестьянства, он был и оставался казаком. Он бился не на жизнь, а на смерть за народ, за «всю чернь бедную», но в бою ценил не столько плохо вооруженное и не умеющее сражаться крестьянство, сколько казачество. Вот почему на следствии Пугачев говорил, что он имел людей «сколько для меня потребно, только люд нерегулярный». Когда он потерпел поражение под Татищевой крепостью, то оставил при себе казаков, а «оставшейся же толпе… большей частью из мужиков» сказал, «чтоб они убирались кто куда хочет». В этом сказалось отношение казаков к крестьянству. Казаки были плотью от плоти крестьянства, но они прошли суровую школу полной опасностей жизни и создали свою военную организацию. Это и дало им основание смотреть свысока на вооруженного топором, копьем, дубиной крестьянина. В устном творчестве яицких казаков это нашло отражение в рассказе о том, что под конец восстания у Пугачева была большая рать «да все из крестьян — что толку-то? С такой ратью ничего не поделаешь, хотя бы и совсем ее не было», ибо «российский народ не воин».

Пугачев на следствии подчеркнул, что к тому времени «надежных в его полке», т. е. яицких казаков, оставалось мало, а остальные «оробеют и разбегутся». Пугачев ошибся — выдали его именно яицкие казаки, а не «мужики», — последних в его войске уже не было.

Пугачев обладал живым и веселым характером. Любил шутку, крепкое словцо, песню. Предание говорит, что Устинья Кузнецова тем и остановила на себе выбор Пугачева, что сложила о нем песню, которую и исполнила на смотринах. «Песня была такая жалостная, все насчет него, как он страдал за правду и как бог незримо за добро его навел на добрых людей, которые рады жизни свои за него положить». Народное предание говорит о том, что Пугачев будто бы очень любил песню:

Среди пугачевцев была популярна песня-поговорка:

«Яицкие казаки певали песню», составленную ими в честь Пугачева, величая его «государем». Любил Пугачев и музыку и часто слушал игру на скрипке.

Пугачев умел говорить хорошо, живо и убедительно, пересыпая речь поговорками. Говорил он на наречии донских казаков: «робята», «здеся», «сюды», «откель ты?», «погоди трохи» и т. д. Пугачев легко и быстро возбуждался, был вспыльчив и отходчив, обладал живым умом, склонным к фантазиям, которым он сам начинал верить.

Человек, которому дворянство приписывало все смертные грехи, именуя его «тигром», «извергом», «ехидной», «бунтовщиком», «разбойником», «кровопийцей» и т. п., на самом деле был не только не жесток, но, наоборот, добр и отзывчив и своим заступничеством спас жизнь многим людям из враждебного лагеря. Он избегал ненужного кровопролития, рассылая повсюду свои манифесты и указы, «увещевая» губернаторов и комендантов крепостей, генералов и офицеров, чиновные власти и духовенство «добровольно приклониться» ему. Если так и происходило, он не только не трогал ни офицеров, ни чиновников, но «жаловал» их и зачислял себе «в службу». Герой «Капитанской дочки» А. С. Пушкина Гринев явился литературным двойником многих дворян-офицеров. Только под конец крестьянской войны, видя террор и жестокость царских властей, он ожесточился сам.

Власти подсылали к нему людей, которые должны были захватить или убить его. Пугачев не только простил Хлопушу и Перфильева, чистосердечно все рассказавших, но и сделал их полковниками в своем войске.

Пугачев обладал завидной физической силой, здоровьем и выносливостью. Он мог по двое суток не сходить с седла, стойко переносить холод и жару, голод и жажду. Ходил он легко и быстро. Любил лошадей и хорошую конскую сбрую. Одевая на себя дорогое платье, делал это отнюдь не из щегольства, но прежде всего потому, что «императору» не пригоже было ходить в простом, обычном казачьем одеянии.

До нас дошло много портретов Пугачева, написанных с натуры современниками, и много описаний его наружности. Паспорт, выданный Емельяну Пугачеву в августе 1772 г. на Добринском форпосте, так характеризует внешний облик Пугачева: «Росту два аршина четыре вершка с половиной… волосы на голове темно-русые и борода черная с сединой, от золотухи на левом виску шрам…» Первая жена Пугачева Софья Дмитриевна Недюжева о наружности своего мужа на следствии говорила следующее: «Росту среднего, долголиц и сухощав, волосы на голове русые, а борода черная, с проседью, клином, глаза карие…» По показанию одного из соратников Пугачева Максима Шигаева, Пугачев был «среднего росту, лицом продолговат, смугл, глаза карие, волосы темно-русые, пострижены по-казацки. Борода черная, с сединою, плечист, но в животе тонок». Стройную фигуру Пугачева подметил и корнет Пустовалов: «В плечах хотя и широк, но в пояснице очень тонок, лицо имеет смуглое, но чистое, глаза острые…» По рассказам пугачевца Верхоланцева, Пугачев был «среднего росту, корпусной, в плечах широк, смугловат, борода окладистая, глаза черные, большие». Уральская казачка, видавшая Пугачева, рассказывала: «Как теперь на него гляжу: мужик был плотный, здоровенный, плечистый, борода русая, окладистая, ростом не больно высок и не мал». Некоторые люди, знавшие Пугачева, к этому согласному описанию его наружности добавляют, что у него «лицо… смуглое и сухощавое, нос горбом… левый глаз щурит и часто им мигает».

А. С. Пушкин, ездивший на Урал собирать пугачевский фольклор, много общавшийся с казаками и казачками, знавшими и видевшими Пугачева, в «Капитанской дочке» со слов очевидцев грозных событий крестьянской войны дал такое описание Пугачева: «Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В черной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волосы были острижены в кружок…» Когда П. И. Чайковский хотел написать музыку к задуманной им опере «Капитанская дочка», он опасался вмешательства цензуры, ибо писать по Пушкину, давшему объективную и благожелательную характеристику Пугачеву, это означало вывести Пугачева «удивительно симпатичным…»

В 17 верстах от Черного Яра с двумя сотнями яицких казаков, с первой женой и сыном (дочери попали в плен) Пугачев вплавь переправился на степной левый берег Волги. Он не пал духом и предлагал казакам уйти к терским или запорожским казакам, к калмыкам, в Сибирь или за море «подымать орды» и продолжать борьбу. Казаки наотрез отказывались, заявляя, что в чужие земли не пойдут и звали на Яик, где оставались их семьи и дома. Среди казаков зрел заговор. Душой заговора являлись Творогов, Чумаков, Железное, Федульев, Бурнов. Они совсем не думали о простом народе и «чернь содержали в презрении». Их мечты стать «первым сословием в государстве» развеялись, как дым. Надо было думать о собственном спасении, а сделать это было можно путем выдачи Пугачева.

На двенадцатый день тяжелого пути достигли Узеней. Далеко не все казаки находились «в сговоре», и заговорщики пытались изолировать Пугачева от верных ему людей. Когда Пугачев поехал к старикам-бахчевникам за дынями, с ним направились и все главари заговорщиков. Чумаков заговорил первым: «Что, ваше величество? Куда ты думаешь теперь идти?» «А я думаю, — отвечал Пугачев, — идти по форпостам и, забрав своих людей, двигаться к Гурьеву городку. Тут мы перезимуем и, как лед скроется, то севши на суда, поедем на Каспийское море и тамо подымем орды, они верно за нас вступятся». «Иван, что задумал, то затевай!» — крикнул Федульев Бурнову. Бурнов схватил Пугачева за руки. «Что это вы вздумали? На кого руки подымаете?!» — закричал Пугачев. На него набросились, отобрали оружие. Пугачев вырвался, вскочил на лошадь, понесся к камышам, но его перехватили и связали. В дороге, когда его на время развязали, он схватил шашку и пистолет, направил его в грудь Федульева, но курок дал осечку. Пугачева сбили с ног, связали и вместе с женой и сыном посадили в телегу.

14 сентября заговорщики явились на Бударинский форпост и сдали Пугачева с рук на руки сотнику Харчеву. В ночь на 15 сентября Пугачева доставили в Яицкий городок, а через день капитан Маврин начал допрос Пугачева. Оттуда в специальной железной клетке, под охраной воинских частей с артиллерией, Пугачева повезли в Симбирск, куда он был доставлен 1 октября. Через день в Симбирск приехал командовавший войсками, действовавшими против Пугачева, граф Панин. «Как смел ты, ворон, назваться государем?» — с яростью спросил Пугачева его «усмиритель». «Я не ворон, я вороненок, а ворон-то еще летает», — бросил ему в ответ Пугачев. Панин набросился на Пугачева, избил его, и вырвал клок бороды. В ноябре Пугачева привезли в Москву и посадили на цепь в Монетном дворе в Охотном ряду. Начались новые допросы. Здоровье Пугачева уже было подорвано пытками, которым он подвергался в Яицком городке и Симбирске. Опасаясь, что Пугачев умрет до того, как от него «выведают» все, Екатерина II отдала приказ, чтобы во время допросов, проявлял и «возможную осторожность». 31 декабря Пугачев предстал перед судом, а 9 января был вынесен приговор: «Учинить смертную казнь, а именно: четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по частям города и наложить на колеса, а после на тех же местах сжечь».

Настал день 10 января, холодный, ветреный. На Болотной площади, оцепленной войсками, стоял эшафот. В санях привезли Пугачева и Перфильева, тоже приговоренного к четвертованию. Современники сообщают: «Незаметен был страх на лице Пугачева. С большим присутствием духа сидел он на своей скамейке». Пугачев взошел на эшэфот, перекрестился и, кланяясь во все стороны, стал прощаться с народом: «…прости, народ православный». Палачи набросились на Пугачева, сорвали тулуп, стали рвать кафтан. Пугачев упал навзничь и «вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе» (А. С. Пушкин). Не желая создавать Пугачеву ореол мученика, Екатерина II отдала приказ не четвертовать Пугачева, а отсечь ему голову. «Привеликим гулом» и «оханьем» ответил народ на смерть вождя.

Вместе с Пугачевым казнили Перфильева, повесили Шигаева, Подурова и Торнова. Предатели Чумаков, Творогов, Федульев и другие получили «высочайшее помилованье» и были высланы на жительство в Лифляндскую губернию.

В старую крепость Кексгольма сослали семью Пугачева: Софью, Трофима, Аграфену, Христину и вторую жену Устинью Кузнецову. Отсюда они уже не вышли.

На народ обрушились страшные репрессии. Тысячи людей погибли в тюрьмах, под кнутом, тысячи убиты карательными войсками, подвергнуты тяжелым наказаниям, сосланы. Волжское казачество ликвидировали и перевели на Кавказ, разгромили Запорожскую Сечь. Реку Яик переименовали в Урал, яицкое казачество в уральское, станицу Зимовейскую в Потемкинскую.

Дворянская реакция торжествовала.

В исследованиях, посвященных Крестьянской войне 1773–1775 гг., часто ставится вопрос об ошибках Пугачева.

Но правомерна ли сама постановка вопроса в такой плоскости? Не были ли так называемые ошибки Пугачева результатом и объективных условий, в которых развертывалась крестьянская война, и ее особенностей?

Екатерина II и ее окружение считали осаду Оренбурга «счастьем» для себя. Следовательно, для Пугачева осада Оренбурга была «несчастьем»? Но можно ли представить себе яицких казаков, которые удержались бы от соблазна взять ненавистный Оренбург?

Осаду Яицкого городка, также потребовавшую много времени и сил и отвлекшую внимание от Оренбурга, тоже принято считать тактической ошибкой Пугачева. Пугачевский полковник Тимофей Подуров на следствии говорил, что если бы Пугачев «не привязался к Яику, то, конечно, бы взял он Оренбург». Но как иначе могли поступить яицкие казаки, для которых полковник Симонов, укрывавшийся в самом центре яицкого казачества, был воплощением зла?

Пугачев и пугачевцы не умели превращать тактические успехи в стратегические, но в том-то и специфика крестьянской войны, что в силу своей стихийности, неорганизованности или, в лучшем случае, слабой организованности, в силу ограниченности кругозора и рядовых участников, и руководителей восстания крестьянская война не может завершиться победой крестьянства, т. е. стратегической победой до тех пор, пока борьбу крестьян не возглавит пролетариат.

Можно ставить в вину Пугачеву то, что он «привязался» к Оренбургу, «оплошал», уйдя из-под Оренбурга к Яицкому городку, «прообедал» Корфа, прорвавшегося в осажденный Оренбург, но все эти «вины» Пугачева естественны для военачальника крестьянской войны.

Особенности, свойственные крестьянской войне, обусловили колебания Пугачева, отразившиеся на его планах ведения войны. Ближайшей целью Пугачева был Оренбург, но вслед за Оренбургом он намеревался овладеть Казанью, Москвой, Петербургом и, наконец, «всем царством». Яицкие казаки заставили его заняться осадой крепости Яицкого городка.

«Воцариться» Пугачев собирался в Москве, но когда после боев в районе Казани он смог выйти на дорогу к Москве, Пугачев говорил: «Не пришло еще мое время». А как раз в Москве и под Москвой «чернь бедная» ждала пугачевцев! Отказываясь идти на Москву, Пугачев учел и голод, надвигавшийся на Поволжье, и мятежное прошлое родного ему Дона, на который он рассчитывал. Эти колебания понятны и естественны. В последние дни крестьянской войны Пугачев снова стал говорить об уходе. Он собирался уйти то на Эмбу, то в Сибирь, то в Сечь, то к калмыкам, то «за море». И эти метания тоже обусловлены самим ходом крестьянской войны. И именно поэтому, несмотря на «ошибки» и колебания Пугачева, мы воздаем должное прежде всего его заслугам перед трудовым народом России, которому он отдал весь свой самобытный талант, весь жар своего сердца, всю свою яркую жизнь.

Тяжкое бремя руководства крестьянской войной достойно делили с ее вождем — Пугачевым его верные боевые соратники. — бригадиры, полковники, атаманы народного войска.

Среди многочисленных предводителей войска мятежников выделяются руководители Главной армии Пугачева и предводители отдельных отрядов. Прежде всего следует назвать пугачевского атамана и походного войска полковника, яицкого казака из «войсковой», «непослушной стороны» Ивана Никифоровича Зарубина-Чику. Лихой наездник и хороший организатор, чей лагерь в Чесноковке под Уфой копировал пугачевскую Берду, прямой и несгибаемый, беззаветно служивший восставшему народу и его вождю, Зарубин-Чика был «любимцем и первым пособником Пугачева». Он мужественно перенес испытания одиночного заключения, повергнув своих палачей в изумление твердостью и силой духа. Царский полководец П. С. Потемкин писал Екатерине II, что Зарубин сидел в страшной темноте, где ничего не было видно, кроме иконы с горящей лампадой. Три дня увещевал его Потемкин, «но ничего истинного найти не мог».

Во главе восставших башкир сражался мужественный батыр и поэт двадцатилетний Салават Юлаев, чьи песни и память о котором башкирский народ сохранил и по сей день. До последней минуты оставался верен Пугачеву и другой предводитель башкир — образованный, широко известный среди повстанцев «главный полковник» Кинзя Арсланов.

Тяжелую жизнь, полную горя и испытаний, прошел «над заводскими крестьянами полковник», работный человек, не раз бежавший с каторги Афанасий Тимофеевич Соколов-Хлопуша, один из виднейших полководцев крестьянской войны и верный соратник Пугачева.

В одном ряду с Хлопушей стоит Иван Наумович Белобородов, сын заводского крестьянина, затем рабочий, солдат, наконец, мелкий торговец. Человек исключительной выдержки и прекрасный организатор, скромный, честный, отзывчивый, преданный до конца делу восстания и очень популярный в народе, Белобородов был выдающимся атаманом мятежного войска. Он поздно научился грамоте, но это не помешало его письмам и обращениям носить характер образцов народной мудрости, ясной и простой народной речи. «Главный атаман и походный полковник» Белобородов умел сплотить людей, подчинить их одной цели — разгрому классового врага, превратить толпы восставшей «черни» в дисциплинированные отряды.

Иван Никифорович Грязнов, строгий и требовательный к себе и к другим, из отдельных разобщенных отрядов создавал «войско», боролся с недисциплинированностью в рядах восставших, с проявлением национальной вражды. Его обращения, представляющие выражение социальных чаяний народа, сочетающихся с «книжностью», навеянной наивными представлениями о добре и зле в духе христианского учения, выразительны и четки. Грязнов является не только одним из выдающихся военачальников и руководителей «мятежного крестьянства», но и одним из идейных вождей, идеологов крестьянской войны, чьи воззвания по силе и яркости, по своей убежденности не уступают манифестам самого «Третьего императора» — Пугачева.

Среди предводителей восставшего народа выделяется Иван Степанович Трофимов (он же Алексей Дубровский), вольнонаемный рабочий Златоустовского завода. Дубровский, о котором П. И. Панин писал Екатерине II, что «он был всех умнее», начал борьбу за волю в башкирском отряде и завершил свой путь секретарем пугачевской Государственной военной коллегии.

«Главный российского и азиатского войска предводитель» Иван Степанович Кузнецов, действовавший в районе Кунгура и Красноуфимска, автор замечательных «увещеваний» и «наставлений», преисполненных народной мудрости и красноречия, переплетающихся с христианскими нравоучениями, четких и ясных «приказаний», также является одним из выдающихся вождей крестьянской войны.

Среди пугачевских полковников выделялся своей силой и энергией украинец Василий Журба. Придя на Слободскую Украину, он свято хранил пугачевское знамя и портрет «Петра Федоровича» и, скрываясь по деревням, призывал русских и украинских крестьян продолжать борьбу.

Немалую роль в начале крестьянской войны сыграл атаман ставропольского калмыцкого казачьего войска Федор Дербетев, возглавивший восставших православных калмыков. Он действовал смело и решительно в Ставрополь-Самарском крае, помогал Пугачеву под Оренбургом.

Григорий Туманов, крепостной крестьянин Воскресенского завода, пугачевский атаман, с мая 1774 г. назначенный секретарем Государственной военной коллегии восставших, смелый, деятельный и умный, хорошо знавший и «российскую грамоту» и татарский язык, во гремя боевых действий под Челябинском был «вящще Грязнова предводителем» и «Пугачеву важным сообщником».

Яицкий казак Максим Шигаев, главный «словесный судья», казначей и интендант, был фактическим руководителем Военной коллегии восставших. Он был «замысловатее и любимее» многих других у Пугачева, который нередко «следовал его советам». Шигаев был при Пугачеве «первенствующая особа». Среди полковников и атаманов повстанческого войска выделялись своей храбростью русские Петр Евсевьев (Евстигнеев), Илья Арапов, Федор Калабин (Шмота), братья Иван й Алексей Ивановы, Яков Иванов, Иван Иванов (Родионов), украинцы Каменский и Утвенко, татарин Мясогут Гумеров, мещеряки (мищари) Бахтиар Канкаев и Канзафар Усаев, чуваш Негей, казах («киргизец») Сейдалы-султан и множество «пугачей» различных национальностей и вероисповедания.

Таковы были «неладно скроенные, но крепко сшитые фигуры Великой крестьянской войны»[10]. Им свойственны были недостатки и слабости, ошибки и заблуждения, но «исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками» [11].

Чем объяснить поражение крестьянской войны 1773–1775 гг.? Несмотря на то, что по сравнению с другими крестьянскими войнами в России — восстаниями Болотникова, Разина, Булавина — крестьянская война под предводительством Пугачева характеризуется определенными элементами организованности, все же и этой войне были присущи черты, характерные для крестьянских войн, — аморфность, неорганизованность выступлений крестьян, представлявших собой основную движущую силу восстания Пугачева.

По образному выражению К. Маркса, крестьянин — «картофелина», и собрать крестьян воедино, в «мешок с картофелем» не смогли ни казаки, имевшие свою стройную военную организацию, ни горнозаводские рабочие, сами мало чем отличавшиеся от крестьян. В распоряжений помещиков, правительства находились огромная государственная машина, первоклассная регулярная армия, деньги, полицейский аппарат, сословная организация дворянства и вековой опыт управления государством и подчинения народных масс.

В. И. Ленин подчеркивал: «Начиная с средневековой «крестьянской войны» в Германии… мы видим бесчисленные примеры тому, как более организованное, более сознательное, лучше вооруженное меньшинство навязывало свою волю большинству, побеждало его»[12].

Восстание Пугачева завершилось поражением народных масс и торжеством дворянской реакции, предоставлением дворянству Жалованной грамотой особых прав и привилегий, превративших дворянство в сословие, имеющее все права и никаких обязанностей по отношению к государству.

Удары, нанесенные правительством яицкому, волжскому, донскому и запорожскому казачеству, политика «кнута и пряника» по отношению к казакам сделали свое дело — казаки постепенно превращались в привилегированное военное сословие, верных слуг царизма и из застрельщиков народных восстаний становились их душителями.

Эволюция казачества и значительно выросший, окрепший и широко раскинувший сеть своих полицейско-административных учреждений государственный аппарат исключили возможность повторения крестьянской войны в конце XVIII — в первой половине XIX в. Восстание Пугачева было последней крестьянской войной, но оно оставило после себя неизгладимый след и имело большое историческое значение. Восстание потрясло основы крепостнической системы и на долгие годы оставило в памяти крестьянства воспоминания о грозных событиях тех лет, заставило мечтать о том времени, когда с оружием в руках будет начат «черный передел».

Фольклор о Пугачеве стал мощным оружием в арсенале крестьянства. Высоко ценя устное народное творчество, Максим Горький говорил, что «от глубокой древности фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории» и указывал, что «подлинную историю трудового народа нельзя знать, не зная устного народного творчества», так как оно является «отражением социальной жизни в широких художественных обобщениях».

На эту особенность устного народного творчества обратил внимание В. И. Ленин. В. Д. Бонч-Бруевич вспоминал, что в связи с изучением литературы по фольклору и этнографии В. И. Ленин говорил ему: «Какой интересный материал! Я бегло просмотрел все эти книжки и вижу, что не хватает, очевидно, рук или желания все это обобщить, все это просмотреть под социально-политическим углом зрения. Ведь на этом материале можно было бы написать прекрасное исследование о чаяниях и ожиданиях народных»[13].

В памяти простых русских людей: крестьян, «работных», «всей черни бедной», в памяти татарских, чувашских, мордовских крестьян Пугачев — «добрый», «ласковый до крестьян», «радельный до мужиков». Он бился «за нужду народную», «народу давал много льгот и свободы». Пугачев — «Солнце Красное», «батюшка», «атаманушка», «добрый молодец». К народу он добр и щедр и страшен только для бояр-дворян, заводчиков и чиновников. Пугачев их «бьет и вешает». Горнозаводские рабочие Урала запомнили грозные годы, когда «Из Уралечка пышет пламечко», когда простой работный люд

Когда Пугачев уходил с Урала, «вся земля дрогнула» и даже уральские реки «изменили свои русла и потекли вслед за ним». Когда погиб Пугачев, — «спокинул нас родной батюшка», «закатилось Солнце Красное». Но память о нем осталась. Запомнил народ и Ивана Белобородова — атамана Белую Бороду, и Чику-Зарубина — Захара Чернышева и Салавата Юлаева — богатыря и поэта.

Запомнил народ «пугачев год», и долгое время русские и чуваши, башкиры и татары «ведут от него летосчисление». В памяти народных масс навсегда запечатлелись яркие вспышки классовой борьбы, когда «на слом» крепостнической системы поднимались их деды, прадеды, добывая себе землю и волю. Память о разницах и пугачевцах вдохновляла крестьян, вселяла жгучую ненависть к барам, отправившим на казнь «удалого молодца» «атамана Стеньку Разина» и «батюшку Емельяна Пугачева».

После поражения Крестьянской войны 1773–1775 гг. правительство стремилось искоренить самую память о Пугачеве и пугачевцах.

И поскольку в фольклоре воспевались «воители храбрые», вышедшие из народных масс и вставшие во главе их в годы восстания, боровшиеся за такую жизнь, когда «ни барской плетки», «ни дворян, ни купцов даже званья не останется», то, естественно, все эти песни и «сказы» были по «серьезному делу» и выступали как «тайные» и говорить их «с опаской надо», да и «не всякому можно». Но фольклор сохранял в крестьянах память о борьбе за волю в годы «набеглого царя» и делал их непримиримее, смелее. В этом заключается величайшее историческое значение восстания Пугачева. Оно имело огромное значение в развитии общественно-политической мысли в России.

«Идейное движение… свидетельствует о том, что глубоко в низах происходит брожение, — пишет К. Маркс. — Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа…» [14].

Крестьянская война — 1773–1775 гг. оказала большое влияние на развитие передовой общественно-политической мысли. Радищев и декабристы, «певец декабристов» Пушкин, революционные демократы Герцен, Огарев, Белинский, Чернышевский, Добролюбов отдавали должное и мятежному крестьянству и его вождю — Емельяну Пугачеву.

Исключительно большое внимание классовой борьбе крестьян в крепостной России уделял В. И. Ленин. Проблема классовой борьбы крестьянства заинтересовала В. И. Ленина в связи с разработкой им вопроса о союзе пролетариата и крестьянства в грядущей революции.

Естественно, что в связи с этим В. И. Ленин подверг тщательному анализу все формы, виды и проявления классовой борьбы крестьян в дореформенной крепостной России, в том числе и крестьянские войны.

В. И. Ленин писал: «…века крепостного гнетами десятилетия форсированного пореформенного разорения накопили горы ненависти, злобы и отчаянной решимости» у русских крестьян[15]. Поэтому «когда было крепостное право, — вся масса крестьян боролась со своими угнетателями, с классом помещиков, которых охраняло, защищало и поддерживало царское правительство»[16]. Когда царило крепостное право, врагами его выступали «хозяйственные мужики» и дворовые, крепостные бурмистры и обедневшие крестьяне, т. е. «все крестьянство как целое»[17]. В. И. Ленин четко разграничивает раздробленные единичные крестьянские восстания, «бунты», не освещенные политическим сознанием, свойственным подлинной революционной борьбе, и крестьянские войны[18].

В. И. Ленин считал крестьянскую войну гражданской войной. Говоря о крестьянской войне в Германии, он подчеркивал, что «эти гражданские войны проходят через всю историю существования классового общества… Вы все знаете примеры подобных многократных восстаний крестьян против помещиков-крепостников и в России»[19]. Их целью является «изгнание помещиков и захват помещичьих земель»[20]. Речь, следовательно, идет о самом существовании крепостнической системы. Что за общественный строй вставал перед мятежным крестьянством в случае его победы? К нему крестьянство «относилось очень бессознательно, патриархально, по-юродивому» и не знало «какой борьбой надо завоевать себе свободу, какие руководители могут быть у него в этой борьбе»[21]. Отсюда и вера в «хорошего царя», «наивный монархизм», свойственный русскому крестьянству.

В. И. Ленин отмечает историческое значение восстаний Разина и Пугачева. Говоря о письме министра внутренних дел Дурново от 18 марта 1895 г. по поводу преподавания в воскресных школах, В. И. Ленин подчеркивает, что в письме, отобранном у одного преподавателя, «говорится о программе исторических чтений, об идее закрепощения и раскрепощения сословий, упоминается о бунте Разина и Пугачева. Должно быть, эти последние имена и напугали так доброго министра: ему сейчас же померещились, вероятно, вилы»[22].

В. И. Ленин указывает, что восстание Пугачева стоит в ряду тех событий, которые в конечном итоге вынудили верхи крепостной России, пусть по-феодальному, по-помещичьи, решить крестьянский вопрос и отменить крепостное право.

Именно «призрак грозной пугачевщины» вынудил Александра II начать освобождение крестьян «сверху», чтобы оно не началось «снизу». Настроение господствующих верхов отразил реакционный историк М. П. Погодин, писавший во время Крымской войны: «Мирабо для нас не страшен, но для нас страшен Емелька Пугачев». Именно сотни крестьянских восстаний, охвативших едва ли не всю Россию и создавших в стране революционную ситуацию, добудили царизм, наряду с поражением в Крымской войне и ростом капитализма, отменить крепостное право. В. И. Ленин писал: «Мы всегда учили и учим, что классовая борьба, борьба эксплуатируемой части народа против эксплуататорской лежит в основе политических преобразований и в конечном счете решает судьбу всех таких преобразований»[23].

Память о великой крестьянской войне, возглавляемой Емельяном Ивановичем Пугачевым, жила и в последующих поколениях борцов за народное дело.

«Нам дороги свободолюбие трудового крестьянства, жгучая ненависть к эксплуататорам. Эти чувства влекли его в разинские ватаги, войска Емельяна Пугачева, звали на борьбу против царя и помещиков и в конечном, историческом, счете привели в полки Красной Армии»[24].

В прославленной дивизии Чапаева, сражавшейся на полях гражданской войны, был Первый полк имени Емельяна Пугачева, впоследствии развернутый в Пугачевскую бригаду.

В годы Великой Отечественной войны имя Емельяна Пугачева носили отряды действовавших в тылу врага советских партизан. В чехословацком городе Гуменне высится обелиск в память капитана Советской Армии «Алеши Пугачева» (Емельянова), командира партизанского отряда имени Емельяна Пугачева, а в Пражском музее антифашистских борцов хранится знамя «Пугачевского» отряда». В Музеях революции в Москве и Ленинграде, в краевых музеях бережно хранятся реликвии, связанные с восстанием Пугачева. Тема крестьянской войны широко представлена в изобразительном искусстве, музыке, художественной литературе. Советские художники М. И. Авилов, С. В. Герасимов, П. П. Соколов-Скаля и другие посвятили ряд своих полотен Пугачеву и пугачевцам. Видное место в советском изобразительном искусстве заняли иллюстрации А. Бенуа, Н. Фаворского, А. Пластова, М. Нестерова и других к «Капитанской дочке» А. С. Пушкина.

С успехом шли на театральной сцене посвященные Пугачеву спектакли по произведениям С. Есенина, К. Тренева, М. Коваля. В собрании Госфильмофонда хранятся киноленты «Емельян Пугачев» О. Форш и П. Петрова-Бытова, «Салават Юлаев» Степана Злобина и Я. Протазанова, «Капитанская дочка» по сценарию Н. Коварского и др.

Образ Пугачева и его соратников Хлопуши, Салавата Юлаева и других запечатлели в своих исторических романах Вячеслав Шишков («Емельян Пугачев»), Ольга Форш («Казанская помещица»), Степан Злобин («Салават Юлаев»), Евгений Федоров («Каменный пояс»), М. Зуев-Ордынец («Хлопушин поиск»).

Исторические романы и фильмы, музыкальные произведения, картины и иллюстрации, капитальные исследования и научно-популярная литература свидетельствуют о неослабевающем интересе советских людей к Крестьянской войне 1773–1775 гг. и ее выдающемуся вождю Емельяну Ивановичу Пугачеву.