Криминальная история

САЙГАЧЬЯ ОХОТА

Приготовление к охоте на сайгаков проходило обстоятельно. Как только от знакомых охотинспекторов появилась информация, что в сагах (ровных и гладких степных солончаковых участках), в километрах десяти-двадцати от села, ими были замечены небольшие шайки антилоп, у Мергена сразу же возник нестерпимый, ничем не унимаемый зуд. Это вам не почесуха какая-нибудь или чесотка! Зуд исходил изнутри, он нарастал постепенно, переходил в неосознанное беспокойство, когда все буквально валилось из рук, пока не превращался в четко оформленную мысль: душа требовала выезда на охоту.

Мерген и все человечество делил на две категории: охотников и не охотников. Сам-то он охотником был страстным! Его кровь, потомка кочевников-скотоводов и охотников, хранила в своих генах гоны на лис и волков, соколиные забавы, опасные выходы на дикого кабана, когда человек, вооруженный одним ножом или пикой, оказывался один на один с разъяренным и очень опасным зверем. Раньше здесь все было на равных и зависело от смелости, сноровки и умения обращаться с оружием, которое по своим технологическим свойствам мало чем превосходило природные клыки огромного вепря.

Гоны на лис не были столь опасными, но требовали ловкости наездника и меткой стрельбы из лука. Когда на полном скаку конь с всадником приближался на досягаемое расстояние к огненно-рыжему лисовину, расстилающемуся по бурой степи в отчаянном беге, требовалось искусно послать одну-единственную стрелу, которая поразит цель наповал.

С волками обстояло гораздо сложнее и не так безобидно. Традиции предписывали, чтобы, догнав зверя, охотник, не снижая темпа гонки, спрыгнул с коня на спину волку и кривым ножом пересек ему глотку или поразил в сердце. Это дело было ответственным. Можно было неудачно спрыгнуть с коня и просто разбиться оземь, но такое у степняков случалось крайне редко. Наконец, завозившись в схватке со зверем, что бывало с некоторыми новичками, не исключалось получение жестоких, а иногда и смертельных, ран.

С появлением огнестрельного оружия знак равенства между охотником и зверем исчез, хотя элемент риска сохранился, но не это было главным. Тут действовал природный «ископаемый» инстинкт, зов крови, с которым никакая цивилизация не в силах бороться.

Соколиная охота была привилегией ханов и князей-нойонов, да и некогда было простому скотоводу заниматься этими дорогостоящими пустяками, тут семью бы прокормить.

То, что досталось Мергену от древних предков, закрепилось в его собственной жизни во время прохождения военной службы в Афганистане. А служил он в разведбате, и делать им там приходилось то, о чем он никому никогда не рассказывал, даже «утопив свою совесть в тяжелом вине» — слова из любимой песни «Не стреляй!» группы «ДДТ».

При встречах с друзьями-полчками, прошедшими ту же кровавую, грязную мясорубку, они старались не касаться этой темы, упоминая ее вскользь. Первые полгода после демобилизации по ночам Мерген будил всю семью страшными криками: ему снилось афганское прошлое, которое не завесишь никаким иконостасом медалей и орденов. Но самое страшное, что с ним произошло, и Мерген не отдавал в этом отчета, — он теперь мог запросто убить человека. Естественно, не старика, женщину или ребенка, но врага, представляющего опасность. А реальность или нереальность опасности существенного значения не имели; это очень неконкретные понятия, зависящие от субъективного восприятия ситуации.

Он почувствовал вкус крови, и сам поначалу недоумевал, почему его так тянет резать скот своими собственными руками. Вид свежей, алой, дымящейся крови возбуждал в нем противоречивые чувства: с одной стороны — напоминал все страшное, чем он был обязан Афгану; с другой — обнажал другого человека, жестокого, готового легко отдать свою жизнь и также легко забрать ее у другого.

Мерген, закончив после службы в армии юридический институт, занимал один из ключевых постов в правоохранительных органах района. И эти, новые свойства его характера накладывали отпечаток и на профессиональные качества: жесткость, часто неоправданная, прямолинейность при рассмотрении дел, где обвиняемый — он и есть обвиняемый, а также непоколебимая уверенность в собственной правоте.

Однажды к нему в кабинет пожаловали кавказцы. Их родственник проходил по делу о краже скота и парился на нарах следственного изолятора. Родичи сначала просили о смягчении участи своего соплеменника, но когда попытка дачи взятки успехом не увенчалась, перешли к прямым угрозам физической расправы.

Мерген, презрительно развалившись в кресле, с недоброй улыбкой произнес:

— Убить меня хотите? Давайте, валяйте, если вы такие крутые! Я в Афгане стольких ваших единоверцев отправил к Аллаху, что, наверное, заслужил возмездие! А сейчас договоримся так: или вы тут же приводите свои угрозы в исполнение, или выметаетесь из моего кабинета, чтобы даже запаха вашего не осталось, или я достаю из сейфа пистолет и заваливаю вас всех до одного!

Изрек настолько твердо и уверенно, что у посетителей не осталось даже тени сомнения, что этот сумасшедший так и поступит.

Убедившись, что ни посулами, ни угрозами от начальника ничего не добьешься, кавказцы, что-то бубня по-своему, вышли из кабинета. Мергена можно было убить, купить — невозможно.

Мерген был из многодетной сельской семьи и эту добрую традицию перенес и на свое собственное семейство. Первыми родились два мальчика, а потом, словно по заказу, пошли одни девчонки, четыре подряд.

Мерген по этому поводу горделиво произносил услышанную где-то фразу: «У настоящих мужиков родятся исключительно девочки!».

И если к сыновьям он был, как и положено, строг, для их же блага, то каждая новая появлявшаяся на свет девчушка тут же становилась любимицей отца, его маленькой «принцессой». Жена Бая все свое время проводила между кухней и ванной за постоянной стиркой, валясь обессиленная в постель глубоко за полночь. Тем более, что их дом больше походил на проходной двор, где постоянно находились, потчевались за столом и ночевали близкие и дальние родственники, друзья и знакомые. И каждого надо было угостить джомбой, горячим шулюном. У калмыков, особенно селян, исстари так заведено. У каждого народа свои традиции.

Когда младшую Айсу было решено отдать в детский сад, Мерген благодушно сказал:

— Ну, вот! Бая отдохнула, пускай теперь поработает!

Сказал совершенно искренне, полагая, что восьмилетний чадородный период был для жены чуть ли не отпуском. Хотя, чего греха таить, Баю он любил.

В работе Мерген был азартен. Начинал он рядовым следователем районной прокуратуры. Жизнь подсказывала ему, что он всегда должен быть первым. За службу в Афгане он был отмечен медалями и особым боевым орденом, который давали за реальные, опустим слово — «героические», дела. Оказавшись на факультете, простой сельский парень сразу увидел пробелы в своем образовании и общей подготовке. Честолюбие не позволяло ему сидеть на вторых ролях, и, отбросив в сторону все соблазны студенческой жизни, он засел в тиши библиотеки, донимал преподавателей вопросами, не боясь показаться смешным и неотесанным, общался с сокурсниками, чей уровень был гораздо выше.

В результате, поступив по целевой разнарядке в юридический институт, с довольно скромными знаниями, он окончил его с «красным дипломом» и прекрасно ориентировался в хитросплетениях юриспруденции. Но это была теория. Практику предстояло постичь в жизни.

В райцентре, где Мерген начинал рядовым следователем прокуратуры, ему достался шеф, под началом которого он получил необходимую закалку и выучку: трудоголик, жесткий, требовательный, беспощадный к себе и подчиненным. Не имея семьи и каких-либо отвлекающих увлечений, прокурор сутками просиживал в своем кабинете и постоянно работал, либо мотался по району. Того же он требовал от своих подчиненных. Уход с работы раньше двадцати часов и невыход на службу в воскресенье расценивались шефом, как манкирование своими обязанностями, прохладным отношением к делу.

Женатый к тому времени Мерген, имевший уже первого ребенка, стиснув зубы, делал все, чтобы ни одно уголовное дело не оказалось просроченным, на попутках в любую погоду добирался до Элисты, чтобы назначить ту или иную экспертизу, ночами оттачивал обвинительные заключения, дабы они не вызвали неудовольствие шефа. Бая, державшая на себе семью, была ему надежной опорой, и Мерген ценил это. За свои тылы он мог быть совершенно спокойным.

Только после трагической гибели прокурора в автомобильной аварии, Мерген понял, какого учителя и наставника послала ему судьба. Ведь шеф был не только мастером распекать, делать выволочки и изнурять сотрудников на работе. При случае он мог дать дельный юридический совет, подсказать правильное решение, но делал это только тогда, если видел, что следователь старается, работает не за страх, а за совесть. Главное, чему он научил Мергена: принципиальности, умению схватывать суть дела, давать ему правильную правовую оценку, стойкости при отстаивании своей позиции, отвращению к прогибанию позвоночника в поясничном отделе при виде высокого начальства с обязательным — «чего изволите?».

Прокурора приводили в ярость многочисленные правонарушения со стороны сотрудников милиции, и за три с небольшим года они с Мергеном пересажали едва ли не треть работников местного РОВД. Так что, врагов Мерген нажил себе достаточно.

Однажды ему на работу позвонило доверенное лицо и сообщило скороговоркой:

«Мега! Срочно поезжай домой. Милиция собирается устроить тебе провокацию взяткой!».

Успев только предупредить жену, чтобы никому не открывала дверь, Мерген стремглав выскочил из здания прокуратуры, и его «копейка» (к этому времени он обзавелся подержанной машиной) понеслась по ухабистым улицам райцентра. Вбежав во двор своего служебного особняка, он увидел разгуливающую там «взятку», упитанного барана с тавром на боку. Закинув тяжелого валуха на плечи, Мерген с большим трудом, хотя силенкой природа его не обделила, перебросил «взятку»- барана через высокий забор в соседней переулок. Затем метлой удалил овечий помет и следы от копыт. Прибывшую милицию встретил светлым взглядом и любезным вопросом:

«Какого хрена вам здесь надо?».

Республиканское начальство оценило усердие молодого следователя, его хорошие рабочие показатели и деловые качества, и через пять лет Мерген был назначен в другой район уже прокурором. К тому времени он заматерел, почувствовал вкус к руководящей работе, хотя не чурался и поденного следственного труда, знакомого ему досконально. Своих следователей держал в разумной строгости, скупо поощрял старательных и без раздумий избавлялся от бездельников.

Прибыв на новое место службы в более высоком качестве, он сразу же поломал «порочную», на его взгляд, практику, когда его предшественник, бесхарактерный и сильно выпивающий, на полусогнутых бегал на доклады к главе района по первому звонку. Мерген искренне считал, что «хозяином» района должен быть он, прокурор. Новый прокурор на вполне законных основаниях возбудил несколько уголовных дел в отношение подчиненных главы администрации района, после чего глава сам стал приезжать на доклады в кабинет к Мергену. Единственная уступка, на которую пошел прокурор, чтобы не ронять авторитет главы, заключалась в том, что на еженедельные планерки, на которых собирались все руководители района, он все же являлся, но держался там очень независимо.

Когда Мерген навел порядок в прокурорском хозяйстве, выяснилось, что у него оказалась масса свободного времени. К спиртному он был равнодушен, жене не изменял, досуг свой заполнял возней с ребятней, работой по двору, игрой на бильярде, к которому пристрастился с недавних пор, и, естественно, охотой.

Друзья и сослуживцы, знавшие об увлечении Мергена, дарили ему на дни рождения ружья и разные охотничьи принадлежности. У него уже имелись «ижевка» 20-го калибра, пятизарядный карабин «Сайга» и мечта многих охотников — дорогой немецкий «Зауэр», двуствольный, 16-го калибра.

Поздним октябрьским вечером, накануне выезда на сайгачью охоту, он сидел за столом, накрытым чистой тряпицей, и при свете настольной лампы приводил в окончательный порядок свое охотничье снаряжение. С удовольствием, вдыхая запах ружейного масла и натуральной кожи от чехлов и патронташей, он тщательно чистил шомполом стволы, придирчиво разглядывая ружейные каналы на свет, удаляя малейшие соринки. Вид тускло поблескивающих металлических деталей, сам процесс неспешной сборки оружия возбуждал Мергена, доставлял ему чисто эстетическое наслаждение.

О сайгаках он, казалось, знал все. Эти реликтовые степные антилопы, занимающие промежуточное положение между газелями и козлами, современницы шерстистых носорогов и мамонтов, каким-то непостижимым образом сохранились в своем первозданном состоянии до наших дней. Причудливый вид им придавал нос-хобот, своеобразный теплообменник, согревающий вдыхаемый воздух, поскольку даже на ледяном ветру сайгаки достигали скорости 70–80 километров в час.

Мерген помнил те времена, когда тучи сайгаков мигрировали по бескрайним калмыцким степям; казалось, что горизонт шевелился от тысяч рыжевато-желтых спин в клубах поднятой пыли. Бывали случаи, что водителям транспорта приходилось останавливать свои машины и терпеливо ждать, пока огромное стадо антилоп не пересечет дорогу. Сайгаков было настолько много, что они вплотную безбоязненно приближались к человеческому жилью. В конце 60-х годов, во время сильной грозы, несколько перепуганных особей даже забежали на городские улицы столицы Калмыкии Элисты.

Неприятности для сайгаков начались со строительством канала Волга — Чограй и других более мелких каналов, как раз на путях миграции этих животных. Выработанный за миллионы лет инстинкт гнал древних антилоп по выработанному эволюцией маршруту, не предусматривающему глубоких и широких траншей. Сайгаки влетали на всем бегу в строящиеся, сухие каналы, ломая при этом ноги и позвоночники, и медленно умирали от полученных травм. Мергену доводилось видеть забитые телами антилоп участки каналов; некоторые из животных еще дышали, в их меркнущих, стекленеющих глазах читались недоумение и боль.

Затем, с начала перестройки разного рода коммерсанты стали скупать у населения сайгачьи рога и сбывать их фармацевтическим фирмам: якобы, из рогов получали какое-то ценное вещество, используемое при изготовлении целебных медицинских препаратов. Жертвой этого «фармацевтического» бума стали самцы-рогали. Самки рогов не имели. Раньше рогалей почти не отстреливали: мясо жесткое, с сильным привкусом мускуса, для еды не очень пригодное. Другое дело — мясо самки, нежное, ароматное и, главное, дешевое; а запеченная в духовке или на костре задняя ножка, нафаршированная чесноком, считалась верхом деликатеса.

И если прежде охотились преимущественно осенью, с сентября до первых чисел декабря, до начала гона, то теперь рогалей без устали били круглый год. А ведь каждый из них имел гарем от четырех до двадцати самок, которые приносили по одному — два теленка в год. В степи, буквально через шаг, можно было наткнуться на обезглавленную разлагающуюся сайгачью тушку или скелет. Браконьеры в спешке отрезали головы с бесценными рогами, бросая все остальное, килограммов двадцать — тридцать чистого мяса, на съедение хищникам и стервятникам. Однажды Мерген лично присутствовал при обыске на подворье одного такого браконьера: весь дровяной сарай был забит лирообразными, длиной до сорока сантиметров, рогами, полупрозрачными, светло-воскового цвета, заляпанными грязью и кровью.

Популяция сайгаков резко пошла на убыль, калмыцкая степь опустела, оставшаяся часть антилоп ушла на северо-восток в Казахстан. Лишь небольшие группы этих животных изредка появлялись подальше от населенных пунктов, как и в нынешнем случае, послужившим поводом для предстоящей завтрашней охоты.

По правилам, охотники залегали цепью, используя складки местности, а загонщики на машинах, сделав большой крюк, гнали встревоженных, испуганных антилоп на стрелков. Причем, любителям надо было покупать лицензию на каждую отстрелянную голову. Промысловики, в годы переизбытка популяции, перегораживали степь рыбацкими сетями и в них загоняли сайгаков. Потом подъезжали к запутавшимся, бившимся в сетях обезумевшим животным и перерезали им горло, причем, всем подряд: и рогалям, и самкам, и телятам. Многие антилопы погибали от разрыва сердца в результате стресса. Такой варварский способ «охоты» также сильно подкосил численность сайгачьего стада. Человек, прежде чем уничтожить, как биологический вид, самого себя, планомерно ликвидировал все окружающее его живое.

Стрельба по сайгакам с двигающейся машины тоже по всем понятиям относилась к браконьерскому способу добычи. Но, Мерген полагал, что, как прокурор района, имеет право на такую маленькую привилегию, также как и на охоту без лицензии…

Наутро следующего дня, спозаранку, компания охотников завтракала в егерском домике, в пяти километрах от села. Закусывали крупными кусками жареной кабанины; вчера младшему егерю удалось завалить в камышах крупную самку. Мерген позволил спутникам выпить только по одной рюмке водки, сам лишь пригубил — «за удачу!». Уже заканчивая завтрак, Мерген спросил у старшего охотинспектора:

— С Валдисом вопрос решил?

— Еще вчера я отправил его проверить восточную зону района, а это на границе с Астраханской областью, — ответил тот.

Валдис, латыш по национальности, появился в райцентре еще при советской власти, был направлен егерем по распределению после окончания техникума. Женился на калмычке, да так и осел в засушливом калмыцком селе, вдали от туманной мороси своей малой родины. Суровый, немногословный прибалт сразу снискал себе славу бескомпромиссного борца с браконьерами. Он штрафовал и привлекал к административной ответственности всех и каждого, кого удавалось взять с поличным, даже родственников жены, что, естественно, приводило к семейным скандалам. Супруга, доведенная до предела попреками многочисленных родичей, как-то сказала ему в сердцах:

— Из-за тебя я перессорилась со всеми родственниками, чурбан ты бесчувственный! Я ухожу от тебя!

Валдис, немного подумав, сказал ей тогда:

— Мне очень жаль, что ты так решила! Но это моя работа. Если я буду делать ее неправильно, я перестану уважать себя. Ты этого хочешь? Скоро сайгаков совсем не останется.

— Их и без тебя перебьют! — ответила жена, но решение свое изменила.

Даже когда Валдис сильно волновался, на его бесстрастном лице не появлялась и тени эмоций, лишь усиливался тяжелый прибалтийский акцент. Во время того разговора с женой акцент был особенно заметен.

С Валдисом невозможно было договориться «по-хорошему». Когда человека нельзя купить, то на него пытаются воздействовать другими способами. Несговорчивый егерь неоднократно получал угрозы, однажды его машина была обстреляна в степи. После конфликта на почве браконьерства с большой районной шишкой Валдиса два раза увольняли с работы, но он восстанавливался в должности через суд.

Мерген симпатизировал Валдису, ему нравились люди с внутренним стержнем, но встреча с егерем в сегодняшние планы прокурора не входила, она могла смазать все удовольствие от охоты…

Наконец, охотничья команда отъехала от егерского домика. За рулем «Нивы» сидел главный районный охотинспектор, рядом с ним с карабином в руках расположился Мерген, в утепленной камуфляжной униформе, подпоясанный патронташем и широким ремнем, к которому был пристегнут массивный нож в кожаных ножнах. На заднем сиденье примостился помощник прокурора Вадим с ружьишком-двустволкой. Позади «Нивы» следовал грузовичок с младшим егерем за рулем: в его обязанность входило находить подстреленных сайгаков, добивать подранков и грузить добычу в кузов машины.

Утро выдалось солнечным, но холодным и бодрящим. Резкий ветер высекал из глаз слезы и разрывал в небе в клочья редкие облака. Водитель-охотинспектор по одному ему известным признакам вел машину по бурой, кочковатой степи, огибая невысокие, пологие холмы, приближаясь к заветным сагам-солончакам, на которых сайгаки любили полакомиться солью. Вот показались и саги, обширные сероватые, совершенно гладкие участки, образовавшиеся на местах высохших соляных озер. В Америке на таких высохших соляных озерах, только размерами куда больше, испытывают сверхзвуковые болиды.

— Вот они! — вскричал водитель и, въехав на солончак, понесся по нему, взяв руль слегка вправо.

Мерген увидел, что параллельно движению «Нивы» и примерно в восьмидесяти метрах от нее, отклоняясь по параболе вправо, мчалась группа сайгаков, в пять — шесть голов, глинисто-серой с рыжинкой, уже почти зимней окраски, почти сливающейся по цвету с окружающим грунтом. Впереди шел большой рогаль, подросшие за лето телята почти не отставали от основной группы. Когда расстояние сократилось метров до тридцати, Мерген поймал в перекрестье оптического прицела карабина холку крупной, нагулявшей жир самки, и в такт сердечным толчкам, на выдохе, плавно нажал на спусковой крючок. Самка кубарем покатилась по поверхности саги, пуля перебила ей шейный отдел позвоночника.

— С почином! Классный выстрел, Мерген Николаевич! — восхищенно воскликнул охотинспектор. И здесь не было и доли подхалимажа.

Суть заключалась в том, чтобы поразить сайгака в голову, шею или ноги. В ином случае, даже изрешеченный дробью подранок мог уйти. Если его все же удавалось достать, то мясо оказывалось безнадежно испорченным, пропитанным кровью, а во время еды вы рисковали сломать себе зуб о крупную дробь или картечь. То, что делал Мерген, было высшим пилотажем: он стрелял не дробовым снарядом, а пулями, что требовало большего искусства, твердой руки, хорошего глазомера и отменных стрелковых навыков.

Почти одновременно с Мергеном выстрелил и его помощник Вадим. Его жертва также совершила кульбит-кувырок через голову, но потом поднялась на ноги и заковыляла в сторону, оставшись позади автомашины.

Мерген с водителем решили не преследовать первую группу и вскоре наткнулись на вторую шайку антилоп. На этот раз пуля сразила сайгака, попав ему прямо в голову. К Мергену пришло то состояние, которое он и ожидал всегда от охоты и которое практически невозможно описать словами: экстаз победителя при полном хладнокровии и расчете во время выстрелов.

Охота проходила на редкость удачно. Мерген практически не «мазал». Ближе к полудню кузов грузовичка был почти полон тушками убитых сайгаков; над бортами торчали тонкие ноги с раздвоенными копытцами и лирообразные рога.

— Ну, еще один заход, и баста! — удовлетворенно сказал Мерген.

Между тем, охотинспектор принялся внимательно разглядывать точку, появившуюся на горизонте, которая, медленно увеличиваясь в размерах, постепенно приближалась к ним.

— Валдис, — уверенно сказал он.

— Ну, и что из этого? — спокойно отозвался Мерген. — Ладно, едем домой. Только не спеши.

И они тронулись. В зеркале заднего вида Мерген наблюдал, как Валдис догнал на своей «Ниве» грузовик, остановил его, заглянул в кузов, что-то сказал младшему егерю и снова поехал за головной машиной. От взгляда Мергена не ускользнуло, что старший охотинспектор почему-то увеличил скорость.

«Ты куда это разогнался, Намыс Сергеевич?», — спросил он у водителя, — «Получается, что мы от него удираем?! Ты же его непосредственный начальник! Ты, что, не имеешь права на отстрел дичи? А, ну-ка, останови машину!».

Но Намыс Сергеевич только прибавил ходу. Машина Валдиса в это время поравнялась с их «Нивой» и шла в метрах десяти справа. Валдис делал знаки рукой остановиться. Мерген совсем разъярился:

«Намыс! Е… твою мать! Я тебе приказываю остановиться! Я сам с ним буду говорить!».

Но, Намыс, словно загипнотизированный, продолжал нажимать на акселератор. В это время, совершенно непонятно, по каким причинам, помощник прокурора Вадик выставил в открытое окно свою двустволку и выстрелил в сторону машины Валдиса. Мергену было хорошо видно, как тело егеря навалилось на рулевое колесо. При этом он, вероятно, нажал на тормоза. Его «Нива» завиляла капотом, постепенно замедляя ход, и остановилась, упершись бампером в какой-то бугорок.

Выскочивший из машины Мерген, подбежал к машине егеря и сразу оценил обстановку. Валдис лежал лицом на рулевом колесе, на его левом виске виднелось небольшое округлое отверстие, из которого струйкой вниз стекала кровь. Мерген пальцами нащупал сонную артерию, пульс на ней отсутствовал. Ощущение нереальности происшедшего сменилось ясным пониманием того, что случилось. Повернув искаженное лицо к своему помощнику, он прохрипел:

«Ты, что наделал, недоносок! Ты человека убил!»…

Далее Мерген действовал в режиме работы автомата. Оставив на месте происшествия младшего егеря со строгим наказом ни к чему не прикасаться своими руками:

«Не трогай ничего лапами, жди, когда приедут оперативники. Вообще, не вылезай из кабины, ты меня хорошо понял?», — он сам сел за руль «Нивы», лишь коротко бросив своим спутникам:

«Мудачье! Теперь одному сидеть, другому — искать работу! Да, и меня подставили, суки!».

Приехав в прокуратуру, Мерген из своего кабинета сделал четыре телефонных звонка. Первый, начальнику милиции; ему он дал распоряжение, несмотря на воскресный день, найти нужное количество сотрудников и выставить оцепление в районе саг для охраны объектов на месте происшествия. Потом позвонил Бае, коротко обрисовал, в какое дерьмо вляпался, и закончил:

«Об остальном поговорим дома».

Два последних звонка были в Элисту, дежурному по аппарату Республиканской прокуратуры и на квартиру своему шефу, прокурору Республики. Обоих он четко проинформировал о случившемся инциденте. Прокурор озабоченно поцокал языком и, не комментируя услышанное, сказал:

«Мерген Николаевич! Я сейчас отдам распоряжение, чтобы к вам в район срочно выехала оперативно-следственная группа. До этого не предпринимай никаких действий. Да, ты и сам знаешь».

«Так точно», — отозвался Мерген, а про себя подумал, — «Как же не знать? Пока вы в воскресный день сформируете группу, то уже и завтра наступит».

Он придвинул к себе пишущую машинку, вставил в нее два чистых листа бумаги и копирку, и быстро отпечатал текст распоряжения. После чего вызвал к себе одного из следователей и своего заместителя.

Когда оба явились к нему в кабинет, Мерген без эмоций, по существу, рассказал о трагедии в степи и обратился к своему заместителю:

«Олег! Я не имею права курировать следствие, так как являюсь основным свидетелем по делу. Так что, до приезда начальства из Элисты, эти функции будешь выполнять ты. Пока они соберутся, мы обязаны кое-что сделать сами. Я тут приготовил распоряжение Батру», — Мерген кивнул в сторону следователя, — «сейчас ты его подпишешь».

Мерген взял в руки отпечатанный текст распоряжения и зачитал вслух.

«Следователю прокуратуры N-го района Республики Калмыкия Оконову Б. В.

Распоряжение.

В связи с фактом гибели гр-на Валдиса А. провести следующие следственные действия:

1) Провести тщательный осмотр места происшествия…»;

«Батр!» — обратился Мерген к следователю, — «осмотр проведи по высшему разряду, сфотографируй, все, что надо и не надо, сделай все необходимые замеры, изыми огнестрельное оружие, гильзы. Схема чтобы была хорошая».

«…2) а. Допросить в качестве подозреваемого помощника прокурора N-го района РК Антонова В. К.;

б. Допросить в качестве свидетеля прокурора N-го района РК Манджиева М. Н.;

в. Допросить в качестве свидетеля главного охотинспектора охотничьего хозяйства…

…г. допросить в качестве свидетеля младшего егеря…

…3) Назначить в морг Бюро СМЭ РК судебно-медицинскую экспертизу трупа Валдиса А. для выяснения причины смерти, определения наличия на трупе повреждений, их характера, количества, локализации и степени тяжести, установления количества и направления выстрела, расстояния выстрела и других вопросов. До приезда оперативно-следственной группы прокуратуры РК обеспечить сохранность трупа Валдиса А.

Заместитель прокурора N-го района Республики Калмыкия Наминов О. В.».

В конце бумаги была проставлена дата. Приложив печать к документу, Мерген протянул его заместителю:

«Олег, распишись. Все это, ребята, вы должны сделать сегодня. Меня, Батр, допросишь позже, когда закончишь все остальное. Я буду дома. Приступайте, времени в обрез».

Оставшись один в кабинете, Мерген почувствовал страшную опустошенность. Посмотрел в окно; осеннее солнце плавилось над самой кромкой горизонта. Машинально отметил про себя:

«Батру будет трудно на месте происшествия. Придется работать при свете автомобильных фар».

Взял со стола групповую фотографию жены и детей, заключенную в рамку, положил ее в карман камуфляжной куртки, потом позвонил домой:

«Бая, сейчас буду»…

Дома, обняв жену за плечи, шепнул ей на ухо:

«Постарайся уложить детей пораньше, потом все обсудим».

За ужином Мерген был весел, много шутил, рассказывал всякие смешные истории, самых младших кормил со своих рук. Когда девчушки улеглись спать, заглянул в их комнату, старшие сыновья-школьники спали отдельно. При виде взлохмаченных черноволосых головок невидимые когти изнутри больно царапнули сердце.

Оставшись с женой в кухне, Мерген обратился к ней:

«Бая, голубка!».

«Ты очень редко обращался ко мне так, Мерген», — прошептала Бая и прижалась к плечу мужа.

«У калмыков это не принято.

Слушай меня. Сегодняшний день — это какое-то нагромождение нелепицы. Валдиса жаль. Хороший был человек, цельный, Малохольного Вадима тоже жаль, пальнул сдуру и с перепугу. Теперь ему тянуть срок, а у него семья, ребенок маленький. Даже, если переквалифицируют на убийство по неосторожности, все равно получит условно и в прокуратуре ему не работать.

Нам тоже на первых порах нелегко придется. То, что строили годами по кирпичику, разрушилось в одночасье. Вряд ли меня оставят в прокуратуре, освободят по дискредитирующим обстоятельствам. Можно, конечно, подключить нужных людей, похлопотать. Но, ты знаешь, унижаться я не люблю».

«Мерген, я приму любое твое решение. Мы всегда будем вместе. Правда?».

«Правда! Правда и то, что я не дам пропасть своей семье. У меня есть здоровье, руки, голова. В адвокаты я, вероятно, не пойду, не тот склад характера у меня».

Мерген взъерошил короткие волосы:

«Знаешь, у меня тут мелькнула мысль. Старший брат Санал держит в соседнем районе крестьянское хозяйство, процветает. Почему бы и мне не заняться овцеводством. Я ведь сельский парень, никакого труда не боюсь. С кредитами Санал поможет поначалу, да у меня самого есть нужные завязки. Выкарабкаемся, и жить будем не хуже, чем сейчас».

Бая смотрела на мужа преданными глазами.

Мерген чмокнул ее в щеку и сказал:

«Иди в спальню и жди меня. Я приду минут через двадцать. Только напишу одну бумагу. Ночью должен приехать Оконов Батр, следователь мой. Если буду в это время спать, разбудишь».

Мерген прошел в свой кабинет, сел за стол, включил настольную лампу. Нет, он не станет дожидаться, когда его пнут под зад коленом, как пса шелудивого. В любой ситуации он должен быть хоть на пол шага впереди. Пресмыкаться не в его натуре. Жаль, что доведется начинать с самой нулевой точки. Годы учебы, изнурительную работу районным следователем, становление в ответственной должности и связанный с этим материальный достаток — все придется выбросить к чертовой матери! Да и перспективы намечались неплохие. Ладно, что теперь говорить об этом! Трагический, нелепый сегодняшний случай — еще не смерть!

Он еще сравнительно молод и полон сил, хотя сердце уже начало периодически пошаливать. Все равно, он найдет вариант, чтобы прокормить детей, дать им достойное образование. В Афгане бывало и похуже!

Взяв чистый лист бумаги и авторучку, Мерген начал быстро писать.

«Прокурору Республики Калмыкия старшему советнику юстиции…», — далее последовали перечисление чинов и фамилия, — «от прокурора N-го района РК Манджиева М. Н.

Рапорт.

Прошу освободить меня от занимаемой должности в связи…»

(Возможные совпадения имен и фамилий, а также жизненных ситуаций чисто случайны).

Январь 2009 г.

ЗАСОХШАЯ АКАЦИЯ

Зима выдалась снежной. Однажды выпал такой обильный снегопад, что под непомерной тяжестью навалившихся сухих осадков в одном из микрорайонов хрустнула и надломилась крупная нижняя ветвь развесистой акации, растущей у подъезда многоэтажки. Надломилась на уровне третьего этажа, достаточно высоко, надо сказать. Ось ветки подозрительно изменила свое положение, приняв форму опасного угла.

Место надлома располагалась тютелька в тютельку над входом в подъезд, что очень тревожило мнительных жителей дома, думающих только о себе и своих детях, но никак не об интересах общества. Толщина надломленной ветви в патологически измененном участке достигала в диаметре около двадцати сантиметров, что сулило потенциальной жертве при обрушении ненадежной «конструкции» в лучшем случае тяжелую черепно-мозговую травму, в худшем — траурный марш Шопена под неутешные слезы родственников и близких друзей.

Наступившая весна не внесла ясности в создавшуюся ситуацию. Ветвь усохла и визуально приобрела каменистый вид, по ночам некоторые жильцы слышали странные похрустывания и потрескивания; вероятно, мерещилось.

Наконец одна из чересчур нервных обитательниц подъезда, которой по несколько раз в день приходилось выходить из подъезда и заходить обратно, позвонила в местное ЖЭУ, доложила о положении вещей и попросила прислать мужика с пилой, то бишь, рабочего.

На другом конце провода вежливо объяснили:

«Женщина! Так у нас не делается. Вы должны прийти в ЖЭУ и написать официальное заявление. Мы перешлем его в мэрию, где специальная комиссия рассмотрит ваш вопрос, потом пришлет своего специалиста, который и даст заключение, что делать в данном случае. А то мы так все деревья поспиливаем. Таков порядок».

Разумный, надо признать, порядок. В противном случае доброй половине чиновников ЖЭУ и мэрии пришлось бы переквалифицироваться в безработные.

Но несознательная жилица подъезда, заботящаяся исключительно о собственной безопасности, а не о соблюдении заведенного порядка, сберегающего чиновничьи кадры, своевольно решила проблему. За бутылку водки она наняла двух любителей выпить, дала им ножовку, и те за пару минут изменили форму кроны акации. Вошедшие в трудовой раж выпивохи с энтузиазмом, за ту же мзду, предложили:

«Дама! Может, Вам еще что-нибудь отпилить надо?».

Май, 2009 г.

ПОТЕРЯННАЯ БАРСЕТКА

Как-то раз один чиновник из значительного ведомства собрался в ответственную командировку в столицу нашей Родины. Загодя выправил он командировочные документы, купил билеты в кассе предварительных продаж. И уже со сладостным томлением в нижней части живота чиновник предвкушал, как совместит полезное с приятным: то есть, добросовестно выполнит служебное задание, а в свободное время посетит японский ресторан с экзотической кухней и гейшами. А под занавес командировки наведается в одну сауну-замануху для избранной публики (были у него заветный адресок и рекомендация) с полным набором банных прелестей, хорошим баром и отборным контингентом девочек.

От этих предвкушений сердце билось учащенней, в голову приходили глупо-радужные мысли, что жизнь, несмотря на некоторые негативные моменты, все же хорошая штука!

Все бы ничего, но по устойчивой народной традиции чиновник решил обмыть сулящее приключения предприятие. Это была его роковая ошибка, не следовало ему так неукоснительно придерживаться традиционности.

Возлияние началось с приятелями в одном кабаке, продолжилось в другом, при этом состав бражников почему-то сменился. Запомнилась еще темная подворотня, в которой чиновник пил из пластикового стаканчика коньяк, закусывая скромным плавленым сырком, в компании совсем незнакомых мужчин. Затем, полная амнезия, покруче, чем в латиноамериканских сериалах.

Наступившее утро застало нашего героя лежащим в собственной кровати в своей квартире, что само по себе уже есть хорошо! Не будем описывать его крайне неудовлетворительное общее состояние. Кто знаком с этой характерной симптоматикой, тому и так все понятно. А кто незнаком, то дай ему Господь никогда не испытывать этот невыразимый словами комплекс страданий, физических и душевных! С волосами, слипшимися, как на покойнике, красными, слезящимися глазами, будто запорошенными асбестовой пылью, чиновник разглядел на стуле рядом с кроватью безобразные матерчатые комки ткани, которые вчера были курткой, брюками и рубашкой. Рядом лежали часы и мобильный телефон. Не хватало самого важного элемента — барсетки.

Взвинченным, неустойчивым голосом с амплитудой модуляций от хрипа до визгливого фальцета несчастный воззвал к жене:

«Бо-о-ся! А где барсетка?».

Жена Бося появилась из кухни, уперев руки в крутые бедра. Взгляд ее таил надвигающийся шторм, а на кухонном фартуке зловеще просматривался «веселый Роджер» — оскаленный череп со скрещенными костями на безнадежном черном фоне. Всем своим видом она походила на предводителя шайки корсаров, которому предстояло определить судьбу захваченных в плен посредством абордажа мирных мореплавателей:

«Какая барсетка, ханыга? А еще начальник отдела значительного ведомства! Ты лежал под дверью в квартиру, пьяный в хлам и грязный, как последний бомжара. И никакой барсетки при тебе не было! Допьешься, что с работы выпрут!».

Сердце злосчастного чиновника упало. Ведь в барсетке, кроме денег, командировочных документов лежал еще и паспорт. Командировочное удостоверение можно восстановить без проблем, билеты купить по новой. Правда, при этом придется отказаться от увеселений с суши, гейшами, добрым паром, прозрачным бассейном и веселыми девчонками. Но паспорт! Его не восстановишь в один — два дня. А, потом, что написать в «объяснительной» в милиции? Где и при каких обстоятельствах утратил, на каком этапе, неизвестно? То ли потерял, то ли вытащили, то ли грубо отобрали?

Одним словом, ситуация постыдная для руководителя отдела значительного ведомства. Да, еще на службе непременно узнают! Подмоченная репутация ему ни к чему, намечается продвижение по карьерной лестнице. Эксцесс с барсеткой может этому помешать. Как все это не ко времени! Пить, конечно, надо аккуратней! Но, что случилось, то случилось. Необходимо как-то выходить из уже создавшегося положения.

Первые два дня наш герой вздрагивал от каждого звонка в дверь или телефонного звонка. Почти без всякой надежды заглядывал он в почтовый ящик, вдруг подбросят хоть паспорт.

«Неужели перевелись благородные сердца в Калмыкии? Ну, зачем им паспорт?», — тоскливо размышлял подавленный чиновник ведомства.

Жена Бося сменила гнев на озабоченность. Одно дело орать на похмельное, забитое существо — провинившегося мужа, другое — лишиться реального стабильного источника существования, основы благосостояния семьи. День шел за днем, и возможность выправить новый паспорт законным путем к нужному дню, через паспортный стол, становилась все проблематичней. Характер чиновника за считанные сутки приобрел все признаки геморроидального. Он безучастно лежал на диване лицом к стенке, подтянув под себя ноги в наивных белых носках, и тягостно молчал, периодически издавая вздохи, в которых звучала вселенская скорбь. От этих душераздирающих вздохов у жены заходилось сердце, а рука непроизвольно тянулась к пузырьку с валерьяной.

Тогда Бося обратилась к своей маме, теще героя нашего рассказа. У тещи имелась задушевная подруга, тетя Кема, сын которой занимал очень высокую должность в совершенно другом «ведомстве». Он был то ли смотрящим, то ли глядящим, то ли взирающим (тетя Кема путалась в этой терминологии), и авторитет его на своей «работе» был непререкаем. Выслушав просьбу любимой мамы, мало разговорчивый «взирающий» лишь обронил:

«Разберемся. Не волнуйся, мамуля!».

Буквально на следующий вечер в квартиру нашего героя позвонили. В дверях стоял прилично одетый, симпатичный юноша, который держал в руках злополучную барсетку.

«Здравствуйте! Случайно, это не Ваша барсетка? Судя по паспорту, я пришел правильно», — грамотно и вежливо проговорил юноша, — «я нашел ее в кустах рядом со швейной фабрикой. Проверьте, пожалуйста, все ли на месте?».

Очень сомнительно, чтобы совершенно чистая барсетка, никем не замеченная, провалялась больше недели среди совершенно голых кустов. Содержимое сумочки оказалось нетронутым, даже некоторая сумма не пропитых в тот вечер денег лежала на месте в специальном отделе-карманчике.

Юноша деликатно отказывался от вознаграждения, хотя сама барсетка из натуральной кожи стоила 3,5 тысячи рублей. Единственное, на что он согласился, это взять 1 тысячу рублей за возвращение паспорта, заметив при этом, что существующая «возвратная паспортная» такса равна полутора тысячам рублей. Такой вот приятный, вежливый, можно сказать, воспитанный юноша. Уходя, он порекомендовал хозяину квартиры впредь быть более внимательным.

Через некоторое время отзвонилась тетя Кема, которой сообщили о радостном событии и поблагодарили сына. Тетя Кема скромно, но с достоинством ответила, что довольна исходом, а для сынка это сущая безделица. Он всегда готов помочь хорошим людям.

Сейчас все, кому не лень, костерят засилье криминалитета. Но что бы мы делали в некоторых случаях, если бы не это «ведомство», которое решает определенные проблемы оперативней и эффективней, чем официальные органы?

Май, 2009 г.

Я — САМЫЙ КРУТОЙ!

Я — самый крутой!

Мои кулаки способны пробить любую стальную дверь и расколоть самый твердолобый череп. Мой взгляд может остановить толпу недоносков, возомнивших себя хозяевами города. Если они слишком дерзкие ребята, то на этот случай в заднем кармане моих брюк лежит складной месарь, холодный клинок которого давно познал сладость человеческой крови. Эту полезную игрушку мне преподнес в качестве презента приятель-араб из «Аль-Каиды» за оказанную услугу. В другом брючном кармане покоится увесистый кастет с заточенными шипами, раздробивший не одну упрямую челюсть. На самый крайний вариант, в зазоре между стеной и плинтусом чулана, схоронен завернутый в промасленную ветошь “Smit & Wesson”, подарок американского друга, активиста радикальной организации «Черные пантеры». Когда однажды ко мне нагрянули на разборку местные «крутые», явившиеся на черных «мерсах» и «джипах», мне достаточно было появиться на крыльце, задумчиво прокручивая барабан “S&W”, чтобы этих недоумков — резвунчиков как ветром сдуло!

Мне не довелось изучать восточные единоборства, но, оказалось, что это вовсе и не обязательно. Как-то я схлестнулся с обладателем черного пояса по карате, не с туфтовым кривлякой, а с настоящим, испытанным бойцом, несколько лет изучавшим это искусство в Шао-Лине. И что ж! Через две минуты маститый поверженный противник валялся у моих ног с переломанными руками и ногами, с беззубым раззявленным ртом, испускавшим кровавые пузыри.

Мое любимое время суток — ночь. Ее таинства сулят приключения брутальные и амурные. Да и думается по ночам продуктивнее.

Своей обворожительной улыбкой я свожу с ума женщин и привожу в беспокойную тревогу мужчин. И, хотя по существующим стандартам, меня трудно назвать красавцем, личный «послужной» список из женских имен немал и впечатляющ: от знаменитых, всемирно известных кинозвезд, секс-бомб порноиндустрии и топ-моделей до красоток с нашей улицы. Причем, посетить мою постель все они почитали за честь и великое счастье, поэтому вопрос о подарках и зеленых купюрах никогда не возникал. Просто я всегда следовал совету, данному мне как-то Доном Жуаном: при встрече с женщиной ты должен ее искренне полюбить, хотя бы на тот короткий промежуток времени между распахиванием занавесок алькова и запиранием двери по окончании визита.

И, хотя, бахвалиться мужскими «достижениями» справедливо считается дурным тоном, но для полноты картины должен сказать, что мифический Геракл со своим тринадцатым сексуальным подвигом просто щенок по сравнению со мной. Мне приходилось за одну ночь доводить до полного изнеможения пятерых ненасытных нимфоманок. Поутру я не чувствовал себя изнуренным, был свеж и бодр, как обычно. Но я не ставлю данный факт себе в заслугу.

Ведь, по большому счету, эта череда супер — женщин мне совершенно безразлична; куда ближе моему сердцу одна невзрачная, невротичная девушка, напоминающая своим обликом маленькую серую мышку. И только потому, что у нее есть душа, самый большой дефицит, как в наше время, так и в эпоху, которую принято называть «золотым веком» человечества. Этой нематериальной субстанции всегда катастрофически не хватало. Недаром, Люцифер сотни лет мотается по всему свету в поисках этих самых душ!

Я хорошо воспитан и деликатен в общении. Всегда помогу старушке перейти дорогу или донести тяжелую сумку до дверей квартиры, утешу плачущего ребенка сладкой конфетой. В разговоре стараюсь, по возможности, не употреблять словесный мусор, вульгаризмы, сленг и матерщину. Голос мой тих, но, когда я открываю рот, то собеседники сразу замолкают, поэтому каждая фраза, произнесенная мной, доходит до их ушей без искажений и не допускает двоякого толкования. Мысль, выраженная в словах, должна быть четкой и предельно ясной. Если у человека в голове бедлам, то и речь его бессвязна, темна и малопонятна. Язык дан человеку не для того, чтобы прятать свои истинные размышления, как полагают многие, а для предельно адекватных их формулировок.

При контактах с людьми на улице и в других общественных местах я придерживаюсь доброй японской традиции, предписывающей не провоцировать конфликтные ситуации, искусно их избегая. Но, коли, ограничительная черта преступлена, тогда я первым иду в атаку, ибо нападение — лучший способ обороны. Если с женщинами недопустимо применение физического насилия, достаточно констатировать: «Какая же ты дура!», — то после моих внушений непонятливым, тупоголовыми парням или мужчинам, как правило, требуется приезд машины «скорой помощи». С последующими услугами нейро-хирурга или травматолога. Впрочем, не исключен и крайний вариант, попадание на секционный стол судебного медика.

Я не курю и не употребляю наркотики, но от стакана хорошего, выдержанного вина не откажусь. Ведь даже Иисус Христос пил вино. Блаженный Августин в беседе со мной подтвердил свое общеизвестное изречение:

«Надо потреблять, но не злоупотреблять».

Хорошее домашнее вино мне специально привозят товарищи из Грузии. И хотя Грузия и Россия, как государства, стоят, чуть ли не на пороге войны из-за скудоумия политиканов, для человеческой дружбы границ не существует. Два-три ящика такого отборного вина всегда хранятся про запас в заветном чулане при соответствующей температуре.

В еде я умерен, воздерживаюсь от обжорства, которое в заповедях Учителя христиан, по праву, стоит в одном ряду с таким грехом, как чрезмерное употребление вина. Непотребно разъедать брюхо, давать заплывать жиром и так куцым мозгам и забивать холестерином кровеносные сосуды.

Мне не ведомы понятия: болезнь, недуг, хворь. Сердце мое бьется ровно и уверенно, кровяное давление и пульс всегда в пределах нормы, даже после основательных физических нагрузок. Головные боли и мигрени — это для истероидных субъектов и впечатлительных дамочек. Моя голова всегда ясная и работает, как компьютер: в уме я легко умножаю и делю пятизначные числа; для того, чтобы запомнить наизусть стостраничный текст, мне требуется прочитать его один раз.

В сезон, когда вся страна изнывает от гриппа, истошно кашляет и чихает, кутаясь в шубы и дубленки, я хожу с непокрытой головой в легком демисезонном пальто. На моих крепких зубах, перегрызающих бедренную кость коровы, нет ни одного пятнышка кариеса. Работа желудка и кишечника — проблема для очень многих — происходит у меня в автоматическом режиме хорошо отлаженного механизма. Стрессы и неврозы, для лечения которых люди потребляют тонны транквилизаторов, для меня — пустой звук. Случалось, что буквально перед домом я подвергался нападению хулиганов с бейсбольными битами и разбитыми бутылками-«розочками» в руках. Уложив беспокойных парней в кусты отдыхать до утра, дома я безмятежно выпивал стакан молока и ложился в постель, и сон мой был глубок и крепок. Я даже могу переспать с женщиной, находящейся в завершающей стадии СПИДа, без всякой угрозы подцепить смертельную инфекцию.

Когда случается нужда в деньгах, то я захожу в любой коммерческий банк, прохожу в приемной мимо остолбеневших секретарши и охранника и уверенно распахиваю двери кабинета генерального директора. Удобно расположившись в кресле напротив съежившегося человечка, я любезно излагаю цель своего посещения и добавляю, что считаю глупые бумажные формальности совершенно излишними. Генеральный директор затравленно нажимает на кнопку селектора и вызывает кого-то приглушенным голосом. Через какое-то время в кабинете появляется мужчина в строгом деловом костюме и с кейсом в руке. Я не открываю кейс для пересчета банкнот, добавляя, что, не имею оснований не доверять такому уважаемому, честному в финансовых делах, с безупречной репутацией, человеку. Благодарю за правильное понимание пустячной проблемы и слышу в ответ сдавленное:

«Спасибо за оказанное доверие. Наш банк всегда к Вашим услугам. Заходите еще».

У меня нет необходимости приобретать для путешествий билеты туристических фирм. Простой концентрацией мысли и воли я могу перенестись в любую точку планеты, в нужное время и место. Так, я находился в Нью-Йорке при начале строительства Всемирного Торгового центра, когда спецслужбы США тайком начиняли оба небоскреба взрывчаткой; и все это я видел собственными глазами. После 11 сентября 2001 года, когда все мировые средства массовой информации (правильнее, дезинформации) истерически в унисон завопили о том, что обрушение небоскребов Торгового центра вызвано атакой самолетиков под управлением фанатиков из «Аль-Каиды», мне было предельно ясно, что Запад создает новый образ врага — международный терроризм с исламским окрасом.

На отрогах Гималаев мне довелось несколько часов беседовать с Его святейшеством Далай-ламой, одним из мудрейших людей на земле, и эту беседу я могу воспроизвести дословно хоть сейчас; настолько глубоким и содержательным смыслом она была наполнена. И хотя говорил он не по-русски, я прекрасно понимал каждое его слово и задавал много вопросов.

Я наблюдал, как глумились во время допросов над Саддамом Хусейном, всячески унижая его человеческое достоинство. Ублюдкам надо было не только уничтожить его, как политическую фигуру, но и растоптать, как личность. У меня имелась возможность спасти Саддама, уберечь его от смертной казни, но я положил за правило не вмешиваться в исторические события. Да и сам он отказался бежать, чтобы не давать повода врагам упрекать его в трусости.

Во время натовских бомбардировок Белграда, когда некоторые российские (не русские) газеты захлебывались от восторга: «Белград пылал, как рождественская елка!», — я как раз был там, среди сербов, и под вой американских ракет откручивал головы мародерам, пытавшимся воспользоваться паникой для «облегчения» прилавков дорогих магазинов. И не потому, что мне дороги интересы частных собственников, а из сугубо своего собственного понимания справедливости. Помочь сербам другим путем я не мог.

Ликвидация многих лидеров чеченских боевиков, незаслуженно приписываемая славным российским спецподразделениям, на самом деле — моя работа. Мне слава не нужна, я скромен, пусть в ее лучах искупаются не раз обделавшиеся вышеупомянутые подразделения, которые при нынешнем режиме шага лишнего бояться сделать и собственной тени пугаются. Профессионализм этих специфических подразделений канул в Лету вместе с распадом Советского Союза, да и использовать его, коль он имеется, можно только при наличии политической воли высшего руководства. Мне, например, политическая воля высшего руководства — до лампочки; я все делаю по собственному желанию, исходя из своих личных побуждений. Что касается боевого профессионализма, то многим ли спецназовцам известны секреты бесконтактных поединков? Это когда на расстоянии десяти шагов пучком энергии ты посылаешь противника в нокаут или останавливаешь биение его сердца. Я это умею делать.

Я молод годами, но ощущаю себя человеком, прожившим множество жизней, и этот груз с одной стороны дает бесценный опыт, с другой — непомерно давит на плечи. Главное, чтобы чаши этих невидимых весов находились в состоянии устойчивого равновесия; тогда достигаешь лада с самим собой и душевного покоя. Я зримо могу представить себе картину, гораздо четче, чем на экране телевизора, да еще с запахами и дуновением ветра, как по бескрайней равнине периода Юра бродят стада бесчисленных бронтозавров, выгнув свои длинные шеи, увенчанные непропорционально маленькими головками. Их мощные, многотонные туши с известным изяществом скользят по высокой траве, а устрашающие хвосты не сулят ничего хорошего потенциальному противнику. Под лучами молодого солнца тускло переливается их толстая кожа, покрытая мелкой чешуей и слизью. Вдали, за грядой причудливых скал, заняла выжидательную позицию группа самых опасных и беспощадных хищников — ревущих ящеров, тираннозавров (Tyrannosaurus rex). Страшные клыки громогласных чудовищ уже обагрены кровью, но прожорливые пресмыкающиеся ожидают появление очередной жертвы. Нападать на огромных динозавров — довольно рискованно, поэтому они ждут кого-нибудь помельче. Длинные когти их задних лап в возбужденном нетерпении оставляют глубокие борозды на влажном грунте.

Представленное зрелище, больше чем плоская картина, я нахожусь как бы внутри рамки, в самом центре событий. Это можно условно сравнить с голограммой, только куда более совершенной и правдоподобной. Даже возникает ощущение, что мне уже доводилось есть мясо бронтозавров, и я помню его характерный вкус.

Или другая «картина». Примерно тот же ландшафт, вдали видны силуэты мамонтов и шерстистых носорогов. Кожу обволакивает теплый ветерок, напоенный незнакомыми запахами прели и неизвестных растений. На равнине, поближе к скалам, в которых имеются пещеры, копошатся омерзительные причудливые животные, отдаленно напоминающие людей, но обросшие длинной шерстью, с глубоко сидящими глазами под нависшими надбровьями, ужасно смердящие. Разумеется, это не люди, и даже не пращуры людей. Мне известно, что человек создан Богом! Животные поглощены разделкой тушки антилопы, попавшей в вырытую яму, прикрытую листьями большого папоротника. Разделка — термин условный, животные просто рвут еще полуживую антилопу на части своими сильными лапами-руками. Увлекшись предстоящим обедом, они не замечают, как к ним незаметно подползает огромная саблезубая кошка, и уже невозможно предсказать, кто сегодня действительно будет обедать.

Я очень начитан, но в моей обширной библиотеке вы не найдете пустопорожнего чтива; в книжных шкафах старинной ручной работы, за толщиной стекла сдержанно поблескивают корешками фолианты, в которых собрана квинтэссенция человеческой мысли и духа: сочинения философов, богословов, историков и социологов. С таким же успехом это можно назвать историей человеческих заблуждений, редких неожиданных прозрений, ошибок и лжи. Со многими авторами я знаком лично.

Так, Диоген, скорчившись в тесной бочке, раздраженно провещал оттуда, что очень сожалеет о том, что в свое время забрался в эту проклятую тару. Но, теперь дороги назад нет; самолюбие философа и мыслителя не позволяют ему изменить свое «историческое» решение, будь оно неладно!

Плутарх смущенно признался, что многое приврал, где приукрасил, где сгустил краски в своем «Жизнеописании Римских цезарей». Над ним довлели политическая ситуация и неуемное желание создать «читабельный» шедевр на века. Слава слепца Гомера не давала ему покоя и лишала сна. Безусловно, сейчас он все написал бы иначе.

Уильям Шекспир под напором неотразимых аргументов вынужден был покаяться, что совершил уголовное преступление: украл чемодан с рукописями малоизвестного провинциального поэта и драматурга, который с горя повесился в овечьем хлеву, предварительно накачав себя пивом в деревенском пабе. До сих пор Уильяма мучают укоры совести, но поделать уже ничего нельзя. Да, и какая разница, чье имя стоит под названием той или иной пьесы, или сонета! Это уже принадлежит не конкретному автору, а всему человечеству. Что же касается самоубийства незадачливого провинциала, то все люди когда-нибудь умирают!

Жан-Жак Руссо даже не стал отпираться, что в своем последнем произведении «Исповедь» он сознательно сфальсифицировал многие факты своей биографии, чтобы оставить потомкам ясный, незамутненный образ великого мудреца и гуманиста. Его простодушный вопрос:

«А, что, по-вашему, я должен был написать правду?», — поставил меня в тупик.

Чарльз Дарвин в споре об эволюции человека настаивал на том, что промежуточное звено между человекообразными приматами и собственно человеком все равно, рано или поздно, найдется. Просто плохо и не там ищут. А противники его теории умышленно и бессовестно прячут неопровержимые находки от научной общественности. Правда, во взгляде его я не уловил непоколебимой уверенности в своей правоте и энтузиазма. Мне было, по-человечески, жаль его!

Фридрих Ницше удрученно констатировал, что, похоже, дал промашку в своей теории о превосходстве белой расы над остальными. Его «белокурая бестия» явно начала агонировать перед лицом «желтой» и «черной» экспансии. Отрадно, что человек не стал упорствовать в своей ошибке, а, хоть, и с оговорками, но признал, что шел по ложному пути. Насколько трудно далось ему это признание, можно только догадываться; ведь крест был поставлен над трудом всей жизни. Ницше не меньше огорчился тем обстоятельством, что его теоретические, чисто кабинетные выкладки, впоследствии использовали «практики», как прямое руководство к действию, создав ему сомнительную известность предтечи расизма и фашизма.

С Геноном Рене мы оказались солидарными в понимании того факта, что сотворение человека Всевышним является далеко не самым удачным его опытом. Можно даже сказать, простите за богохульство, ошибкой. Если у лучших представителей человечества обнаруживались серьезные изъяны, то, что уж говорить об остальных. Серая, осклизлая плесень, к тому же, бурно размножающаяся на теле планеты, оставляющая обильные следы своей бессмысленной жизнедеятельности в виде язв — шахт и скважин; незаживающих эрозий — пустынь на месте вырубленных лесов, разлившихся нефтяных озер, свалок радиоактивных отходов и простого мусора; псориатических бляшек — огромных мегаполисов, совершенно непригодных для нормальной жизни. Натуральная плесень, источающая вонь и миазмы, отринувшая Бога или возомнившая себя равной Богу!

Маркиз де Сад собственное заключение в дом для умопомешанных воспринял как высшую награду за свои нетрадиционные для того времени взгляды; значит, просто еще не пришла пора! Вот, когда люди почувствуют себя по-настоящему свободными, то они оценят его по достоинству! Главное, чтобы не было принуждения, вовлечения и растления малолетних, а взрослые, раскрепощенные люди сами вправе решать, какой способ удовлетворения потребностей для них более приемлем. Сегодня — это страшный порок, завтра — норма. Он, правда, умолчал, что подобные воззрения были навеяны ему Люцифером. Но, я-то, знаю наверняка, что он имел многочасовую встречу с существом, смердящим серой, с рогами на голове, копытами на ногах и с хвостом, спрятанным в штанине цивильных панталон.

Зигмунд Фрейд доверительно поделился со мной, что в течение многих лет для стимуляции умственной деятельности и повышения общей работоспособности организма регулярно впрыскивал себе вытяжку кокаина, правда, в мизерной, им самим выработанной дозировке. Вот откуда, подумалось мне тогда, его бзик на сексуальном, как доминирующем начале в натуре человека. Можете представить себе, что способен создать ученый, ежедневно находящийся, пусть под небольшим, но наркотическим кайфом?

Тем не менее, общение с этими и другими незаурядными людьми, несмотря на их изъяны, заблуждения и несовершенства, было увлекательным и полезным. Сама природа их заблуждений имела нетривиальный характер, и поэтому являлась поучительной и любопытной.

Формально я не получил высшее образование. Но общение с лучшими мировыми умами подняло мой интеллект на значительный уровень. Кроме того, я прослушал гуманитарные курсы в Сорбонне и Кембридже, поэтому с полным основанием могу считать себя культурным и энциклопедически образованным человеком. Да, и ум, которым меня наделила природа, куда денешь!

Единственное, что не трогает мое сердце — это музыка, сочиненная людьми. Семь нот, искусственно втиснутые в различных сочетаниях в жесткий каркас, конечно, успешно действуют на подкорку, и способны манипулировать человеческим подсознанием. Но мне эта стимуляция совершенно не нужна, с утра в моих ушах звучит подлинная музыка: музыка степи, леса, моря, ветра и Космоса. Я исхожу из того, что в старые времена русский мужик в стоптанных лаптях, сидящий по окончании работы на завалинке избы и беззаботно тренькающий на балалайке, или калмык, пощипывающий у вечернего костра струны домбры, получали от этого такое же эстетическое удовольствие, как нынешняя «просвещенная» публика на концерте симфонического оркестра.

Время от времени я устраиваю индивидуальные спиритические сеансы, вызывая души давно умерших людей, которые интересны мне по другим причинам. Они были разрушителями и строителями одновременно, но главное, что их объединяло, это тонкое понимание архитектуры власти, умение использовать эту власть для личного преуспеяния (у одних) или во имя более грандиозных целей (у других).

Так, за круглым дубовым столом в темной комнате меня в разные периоды посетили тени Калигулы, Александра Македонского, Аттилы, Чингисхана, Тамерлана, графа Дракулы, Наполеона, Бенито Муссолини, Адольфа Гитлера, Иосифа Сталина, председателя Мао, Аль Капоне, Пол Пота, Джека Потрошителя и Чикатило. Последние два, естественно, не входили в категорию архитекторов власти. Меня занимала патология их личностей. Лишь Сатана, он же Люцифер, уклонился от встречи; полагаю, из-за боязни позорно проиграть диспут со мной.

Проблема власти не волнует меня с практической точки зрения, я не собираюсь использовать полученные знания для достижения определенных целей. Но для расширения кругозора и общего понимания окружающей действительности и законов бытия эти встречи важны.

Большинство из перечисленных людей весьма значимы по следу, оставленному в истории, но у меня перед ними имеется одно важное преимущество, заключающееся в том, что свою деятельность они не могли осуществлять вне социума, а я в наличии социума не нуждаюсь. Я живу в своем мире, куда остальным путь заказан.

Поэтому, несомненно, я — самый крутой!

Правда, некоторые злопыхатели почему-то называют меня за глаза городским сумасшедшим.

Ноябрь, 2009 г.

ФАНТАЗИИ ДЕМОГРАФИИ

Серебристый джип в темноте зарождающегося зимнего утра вырвался из города и на хорошей скорости прошел через село Троицкое в сторону города — героя Волгограда. За рулем уверенно восседал бывший следователь милиции, а ныне успешный Предприниматель, занимающийся кондиционерами, сплит-системами и прочими охлаждающими агрегатами, крайне необходимыми в условиях знойного калмыцкого лета, что давало ему пусть не грандиозный, но стабильный, пристойный заработок. Когда следователь только начинал работать в милиции, он был строен, изящен, миловиден и страдал некоторыми иллюзиями в отношении своей будущей миссии.

Реальная жизнь столкнула его совсем с другой стороной медали, особенно со своеобразным интеллектом начальствующего состава и вечной, как мир, системой взаимоотношений между командирами и подчиненными, где превалировал догмат: я — начальник, ты — сам знаешь кто! Смышленый следователь быстро сообразил, что за столь нищенское жалование носиться целый день по городу, словно бродячая Найда, да еще получать ежедневно по загривку от руководства за усердие, явно не та доля в жизни, для которой его произвели на свет мама и папа. Поэтому он написал рапорт на увольнение из органов.

Будучи неглупым, а даже умным, он не польстился на быстрые, и, как правило, нечистые деньги, плавающие по океану коммерции, а постепенно, исподволь налаживал связи с клиентами и поставщиками, понемногу приобретя самое важное — доверие тех и других. А потом появились и заработанные честно и законно деньги, но, опять же, не как самоцель, а как средства для расширения дела и для решения житейских, бытовых вопросов: строительства дома, приобретения машины, достойного содержания семьи.

К моменту начала нашего рассказа бывший худенький следователь превратился в могучего мужика, наподобие богатыря из калмыцких сказок; руль джипа в его ручищах казался игрушечным. А ранний выезд, не давший возможность побриться, превратил его обличье в физиономию натурального разбойника — топаче (калм.). Вот так, положительное внутреннее содержание может совершенно не соответствовать обманчивой внешности. А по ней у нас, к сожалению, судят буквально обо всем.

Рядом с ним развалился в кресле Командор — лоцман, по профессии юрист, фигура замечательная крайне во всех отношениях, герой афганской войны, а также отец шестерых детей и одной внучки, что он вовсе не считал для себя обременительным, а, наоборот, находил в этом много положительных моментов. Биография Командора была насыщена таким количеством событий, что даже для пунктирного обозначения его жизненного пути потребовались бы роман небольших размеров или длинная повесть.

Позади водителя сидел Доктор, длинные ноги которого не умещались в отведенное для этого пространство, а острые коленки угрожали порвать обшивку спинки водительского кресла. Доктор постоянно елозил по сиденью в надежде найти оптимальную позу, но это ему плохо удавалось. Кроме того, ему хотелось курить, но он не позволял себе этого удовольствия, щадя некурящих соседей. Одним словом, он испытывал всяческий дискомфорт.

Собственно, ради решения одной его проблемы и было затеяно это довольно рискованное предприятие, которое смело можно приравнять по степени сложности и опасности к автогонкам «Арктик — ралли». Асфальт трассы представлял собой сплошной лед, коварный, непредсказуемый для автотранспорта; по такой дороге добровольно могли отправиться в путь исключительно люди экстремалы, близкие по духу японским камикадзе. Но у нас и так страна сплошных камикадзе! Только вместо теплого сакэ они пьют холодную водку, и таранят не боевые американские корабли, а мирные автомобили соотечественников.

Друзья сочли проблему старшего товарища достаточно важной, а отношения бескорыстной дружбы, несмотря на двадцать пять измывательства, изгаления и экспериментов над сознанием народонаселения, к счастью, не были вычеркнуты окончательно из шкалы ценностей многих людей. Раз другу надо, значит, мы должны помочь!

Не по зубам оказалась эта ценностная категория многочисленным надругателям и разрушителям, прикрывающих свои похабные, продажные рыла личиной радетелей и благодетелей. До поры, до времени, возможно. Но, пока она существует, живет еще Рассея, живет Калмыкия, живут десятки других земель, которые даже обзывать стали как-то нехорошо — «субъекты Российской Федерации!».

Справа от Доктора примостился поклевывающий носом дядя Ваня, оказавшийся в машине почти невзначай. Когда Командор, накануне обдумывавший детали экспедиции и формировавший ее состав, случайно позвонил старому знакомому, директору одного автопредприятия, то выяснилось, что уважаемый директор (для простоты дядя Ваня), давно уже находится в отпуске и просто изнывает в стенах квартиры из-за ужасной погоды. Последовало предложение развеяться, прокатиться с ветерком, что было встречено с большим одобрением. Практичный Командор про себя держал в уме одну мысль; если тяжелый джип, паче чаяния, придется выталкивать из снега, то лишняя пара рук не помешает.

Между тем, движение по трассе заметно ухудшилось. Гнетущие тучи, цвета пепла с тушью, грязным плотным покрывалом буквально волочились по земле, резко снизив и так плохую видимость, резкий, морозный ветер стал забрасывать стекла снегом, так что, даже снегоочистители импортного вездехода перестали справляться с нагрузкой.

В метрах тридцати по ходу движения джипа возникли габаритные огни пассажирского «Икаруса», бледными светлячками едва пробивающиеся сквозь ненастную мглу. Пилот — Предприниматель решил осторожно пойти на обгон, но левыми колесами задел наледь на обочине дороги. Джип, такой большой, тяжелый, обутый в шипованую резину, мгновенно потерял управление; его, будто волчок, закрутило по ледяной корке дорожного полотна. Если бы, к примеру, навстречу шел «Камаз», то автомобиль смяло, как спичечный коробок.

Водитель принял единственно правильное решение; он не стал терзать рулевое колесо, что только усугубило бы ситуацию, и лишь слегка, чуть-чуть, притормозил. Джип забросило в кювет. Доктору на мгновенье подумалось, что нечто подобное с ним уже когда-то происходило. Но устойчивая, широкая рама автомобиля не позволила ему перевернуться; пронесшись сквозь снежные вихри, через несколько метров он остановился.

После минуты полной тишины, когда все приходили в себя, раздался осевший голос Командора:

«Костя, автобусы больше не обгонять!».

«Только автобусы?».

«Ты шутки не шути! Мне нельзя сейчас вот так глупо крякнуть! У меня шестеро детей и внучка. И если за старших пацанов я спокоен, они пристроены, то четырех девчонок еще поднимать и поднимать!».

«У меня самого четверо детей», — резонно заметил водитель.

Машина на удивление легко выехала из кювета и продолжила движение. Водитель был теперь предельно осторожен, любую таратайку, двигавшуюся с черепашьей скоростью, он теперь обгонял, только убедившись на сто процентов, что встречного транспорта нет. Напряжение ощущалось даже в его спине, что отметил сидевший позади него Доктор. Дядя Ваня, порывшись в дорожном пакете, достал оттуда бутылку «Горилки» со стручком перца, пластиковые стаканчики, колбасу и хлеб. На пару с Командором они приняли по сто грамм; знаете, замечательное средство для снятия послестрессовой реакции. Водителю и Доктору пришлось довольствоваться методами психотерапевтического свойства.

Осознание, что несколько минут назад смерть пронеслась над ними на расстоянии толщины волоска, настроило Предпринимателя — пилота на философский лад, замешанный на прикладной демографии:

«Слушайте!», — обратился он к остальным, — «Сейчас население Калмыкии могло сократиться ровно на четыре человека, причем, мужчин полноценного возраста, способных еще воспроизвести на свет потомство, дать ему воспитание и образование. А так, только бы сироты босоногие остались! А мы еще удивляемся, что население страны, а Калмыкии особенно, неуклонно уменьшается! Необходимы чрезвычайные меры, иначе мы исчезнем, как народ!».

Этот посыл попал на благодатную почву. Первым отозвался Командор:

«Правильно говоришь! Один мой полчок по Афгану, татарин из Казани, никак не мог с женой обзавестись ребенком, уж, как ни старались оба. Так, он съездил в Горный Бадахшан и привез оттуда молодую жену — таджичку. За бесценок, можно сказать, взял. Первая жена побурчала немного, но приняла. И никаких тебе разводов. А там и детишки пошли. Но ему проще, он мусульманин».

«Обычаи придуманы людьми», — резонно заметил Предприниматель, — «Кто сказал, что многоженство — привилегия мусульман? Оно ведь не для разврата, а чтобы детей было больше, чтобы легче было управляться в многодетной семье. А про Горный Бадахшан я тоже слышал, за одну тысячу долларов там можно купить очень даже хорошую жену».

Даже при советской власти население Горно-Бадахшанской области Таджикской ССР не славилось особым процветанием, но стабильная государственная поддержка не давала опуститься жизненному уровню ниже пристойной планки. Развал Советского Союза, последовавшая за ним гражданская война в Таджикистане привели к резкому обнищанию жителей горных кишлаков, вплоть до натурального голода. Как сейчас модно говорить, возникла гуманитарная катастрофа.

Чтобы прокормить семьи, трудоспособные мужчины горбатились за гроши в Москве и других крупных российских городах. Цены на невест упали до смешного. Их даже стали выдавать замуж за чужаков, иноверцев, упростив мусульманские процедуры до простой формальности. За два мешка муки можно было получить в жены перезревшую, то есть двадцатилетнюю, плохонькую, рябенькую, с гниловатыми зубами, барышню. А за тысячу долларов отхватывали юных волооких красавиц с соболиными бровями, тонким станом, которым пристало носить имя — Заря Востока. Так за эту тысячу долларов огромная семья могла безбедно жить года полтора.

Тема улучшения демографических показателей оказалась настолько увлекательной, что друзья продолжили ее детальную разработку. Предприниматель сказал:

«А, что! Построю во дворе отдельный домик, пусть там живет. Она мне ноги будет мыть за доброту мою. Я, конечно, тоже обижать ее не стану понапрасну. Ведь родившиеся от таджички дети все равно будут Ушановыми или Манджиевыми.»

«Главное, она по-русски и по-калмыцки ни — бе, ни — ме, ругаться не будет», — вставил неожиданно молчавший до сих пор дядя Ваня.

«Костя прав!», — поддержал Предпринимателя Командор, — «Моя Бая, когда я заикнулся последний раз, сказала, что уже устала рожать. И ей будет облегчение. Таджички — они трудолюбивые, и слова поперек мужу не скажут. Уж, я-то знаю по Афгану! А детишек калмыками запишем».

Предприниматель добавил:

«Вот, Жириновский, хоть и клоун, но насчет многоженства совершенно верно провозглашает. Только это дело нельзя пускать на самотек. А то, голытьба и алкота наплодят себе подобных, таких же маргиналов. Только нищеты и дебилов станет больше. Доверять нужно людям ответственным, обеспеченным материально, которые в состоянии гарантировать нормальный уровень жизни и новым женам, и родившимся детям. Чем брать из детских домов, лучше завести своих собственных!».

«А мне можно присоединиться к вам?», — с робостью спросил Доктор.

«Вам-то зачем?», — последовал дружный вопрос, — «Вы ведь уже…».

«Старый, вы хотите сказать», — с обидой в голосе произнес Доктор.

«Да нет! Вы сейчас мужчина в полном соку, способны зарядить не одного киндера. Но родит таджичка ребенка, а его учить надо, образовывать, на работу устраивать. Лет двадцать с гаком понадобится. А к тому времени Вы действительно будете слишком пожилым».

«Да не для репродукции я», — досадливо пробурчал отвергнутый представитель здравоохранения, — «Просто хотел, чтобы у жены появилась помощница, ей уже тяжело справляться по дому. Молодая будет ходить в магазины, на рынок, уборку делать в квартире. А у первой жены появиться почетный титул старшей — Ханум. Освободится время для посещения парикмахерских, салонов массажа, маникюрши».

А у самого в глазах сладкие видения-глюки: юное создание в шелковых шальварах, с головой, покрытой газовым платком, концы которого прикрывают от чужих, завистливых глаз личико, грациозной поступью горной козочки шествует в соседний магазин, а соседки, тетки толстомясые, прямо закипают на глазах от такой наглости.

«Вы ведь и спать с ней собираетесь?», — невинно спросил Командор, — «Ох, боюсь, навешает Вам уважаемая Ольга Николаевна пи…дюлей!».

«Можно подумать, что ваши жены калмычки с восторгом встретят появление молодых конкуренток! Калмычки сейчас эмансипировались почище русских», — занял оборону Доктор.

«Что, правда, то, правда», — почему-то ответил за всех дядя Ваня, ранее не принимавший активного участия в дискуссии.

«Да», — здраво сказал Предприниматель, — «с нашими женами придется провести непростую разъяснительную работу, популярно и доходчиво довести до их сознания, что мы это делаем не из-за моральной распущенности, а исключительно ради благородной цели — повышения рождаемости. Дело всенародное, можно сказать! Должны понять».

Командор, наконец, смилостивился над Доктором:

«Не дрейфьте, Док! Берем Вас в свою компанию, готовьте на весну тысячу зеленых. Неважно, для деторождения или для помощи немолодой супруге. В целом это положительно повлияет на изменение женского менталитета собственницы. Да и дешевле, в конечном счете, чем платить каждый раз мочалкам. А тут на законных основаниях, и скандалов никаких. И младшей дочке будет подружка».

«И на сколько же лет будет моложе подружка, да, и мама по совместительству?», — поинтересовался Предприниматель.

«Лет на пять может получиться», — прикинул Доктор.

«Могут возникнуть не состыковки в интересах. Дочка — дипломированный врач, без пяти минут психиатр-нарколог, продукт современной цивилизации, а молодая жена, хоть и раскрасавица, но неотесанная, необразованная женщина из горного, почти средневекового, кишлака, знающая всего лишь несколько обиходных фраз на русском языке. Но, проблемы будем решать по мере их возникновения», — вполне серьезно принялся рассуждать Пилот-Предприниматель.

«А, по-моему, не состыковки возникнут у всех вас гораздо раньше», — раздался голос реалиста дяди Вани.

Он слушал воодушевленные разглагольствования своих попутчиков, молча неодобрительно и скептически качал головой, только периодически плескал «Горилку» в стаканчики, один из которых протягивал вперед Командору.

«Это, какие же?», — спросил Предприниматель.

«Когда вы заявитесь со своими несовершеннолетними бадахшанками, вас просто на порог дома не пустят», — ответил он, и в голосе его звучало глубокое внутреннее убеждение.

«Какой Вы отсталый человек, дядя Ваня, хоть и руководитель предприятия, специалист с высшим образованием! Из-за таких косных взглядов калмыки скоро с лица земли исчезнут, растворятся в других народах. Вот, и Доктор понял и принял идею, хотя несколько в своеобразной интерпретации», — с назиданием молвил Предприниматель.

Дядя Ваня только вяло и безнадежно махнул рукой.

Ремарка дяди Вани не повлияла на энтузиазм, с которым друзья продолжали обсуждать крайне интересную, приятную, а, главное, полезную для республики тему. Переговорщики действительно обсуждали важный вопрос демографии, но, как при этом у них горели глаза, сколько скрытой страсти пряталось за каждой фразой! Не всякая проблема государственной важности способна вызвать такой душевный подъем!

Для увлеченных беседой друзей даже хмурая муть, окружающая автомобиль, казалось, немного рассеялась, а в графически черных, серых и грязно-белых красках ненастного зимнего дня лукаво заиграли теплые, согревающие оттенки: розоватый, желтый, оранжевый. Дорога субъективно стала восприниматься не такой тяжелой и предательски опасной. Время тоже ускорило свое монотонное течение, трансформировавшись в резвый аллюр.

Так за разговором пролетел световой день, причем, прилагательное «световой» следует принимать с большой натяжкой, поскольку освещение все время напоминало глубокие сумерки, а к шестнадцати часам джип окружила непроглядная тьма. Вот так, дорога, которая в обычную погоду отнимала у иномарки два — два с половиной часа, заняла по указанным выше причинам непомерно много времени. Но впереди был уже Волгоград.

Решено было покушать в дагестанской закусочной в ближайшем к городу поселке, чтобы не блукать по заваленным снегом и забитым автомобильными пробками улицам. Сидя за столом, уставленным тарелками с жирным хинкалом, путники теоретическую часть разговора стали облекать в оболочку конкретного плана. В роли стратега выступил Командор:

«Помповое ружье надо с собой взять обязательно. Лучше, конечно, автомат и несколько гранат, но границы. А то в горах еще шныряют банды недобитков».

«Вот, и пригодится Ваш афганский опыт, Командор», — с уважением произнес Предприниматель, из которого душу вымотала дорога, и единственным желанием было прилечь после еды.

«Таджикский и фарси я немного помню, но прихватим еще одного моего приятеля, аварца, он мусульманские законы знает. Два года учился в медресе, пока не выгнали. Сейчас чабанует, но человек ученый, Коран читает по-арабски», — развивал Командор концепцию, — «Карту Горного Бадахшана я достану, созвонюсь с полчком из Казани, выясню необходимые детали. Ваше дело — скирдовать баксы, а тебе, Костя, — еще подготовить джип».

Дядя Ваня уже в разговор не вступал, отдав предпочтение вкусному хинкалу.

После еды приятели снова тронулись в путь. Вопрос, по которому Доктору нужно было договориться, был решен в наилучшем виде, и через сутки экипаж вернулся домой. Описывать дорогу не имеет смысла, она стала еще хуже.

По прибытии домой, романтики погрузились в ежедневную суету будней и все реже созванивались по поводу предстоящего путешествия. Под обломками быта и служебных обязанностей оказалась погребенной светлая мечта о своем личном и всенародном счастье.

А когда наступила весна, то все как будто забылось. Только иногда по ночам им снились суровые, обдуваемые холодными ветрами вершины Горного Бадахшана, которые двум калмыкам, тридцати двух и сорока двух лет, представлялись в виде сказочной страны Бумбы, а русскому, в возрасте под шестьдесят, — в виде призрачного града Китежа.

Лишь дяде Ване ничего не снилось.

Январь 2010 г.

МУКИ ТВОРЧЕСТВА

Писатель Н. сидел за письменным столом и тупо смотрел в мерцающий экран монитора компьютера, на котором маячила чистая страничка текстового редактора Microsoft Word. Сегодня он собрался поработать, как следует, на ниве литературного творчества.

Побудительных причин было несколько.

Во-первых, Н. действительно долго не писал. Последняя книжка вышла в издательстве пять лет назад, и его имя стало произноситься все реже и реже, а это верная дорога к полному забвению.

Во-вторых, в писательском союзе недавно поинтересовались, нет ли у него в портфеле нового произведения? А в вопросе явно звучало: «А не иссяк ли у Вас, милейший, животворный творческий родник? Уж не наступил ли страшный и необратимый процесс литературной импотенции, от которой никакая «Виагра» не помогает?».

В-третьих, финансовые дела у Н. расстроились настолько, что он повлезал кругом в долги, а жена стала относиться к нему, как к неодушевленному, не очень нужному и обременительному предмету, и даже тарелку с жидковатым супом ставила на стол с подчеркнутым пренебрежением. Мол, жри, дармоед, что дают; от тебя мало толку как на супружеском ложе, так и плане содержания семьи.

Хроническое безденежье давило на плечи Н. всей тяжестью комплекса неполноценности и давало повод к размышлениям типа:

«Да, нелегко нынче нам, писателям! Госзаказ отменили, и это сильно ударило по карману. Вот люди, живущие на мусорной свалке, парии, отбросы общества, можно сказать, а зарабатывают в день больше меня. Разве это справедливо!?».

Поскольку писатель Н. ничего путного в жизни делать не умел, оставалось одно: быстренько написать новый роман или повесть, или, что получится, на худой конец.

Он твердо знал, что для создания произведения необходимы тема и идея. В голове назойливо вертелась фраза из литературного прошлого — «социалистического по форме, национального по содержанию». Первую часть архаичного заклинания можно смело опустить за ненадобностью.

Теперь, выбор темы, а идею Н. потом вложит.

Про удачливого, трудолюбивого сельскохозяйственного предпринимателя, накормившего половину населения республики и ставшего поставлять свою продукцию на экспорт, он уже писал.

Про талантливого руководителя одного из районов, сделавшего из своего мини-региона процветающую зону, где дети счастливы, одеты, обуты и накормлены; все их родители при деле, а старики пьют джомбу и нахваливают заботливого ахлачи, Н. писал тоже. Неважно, что потом прототипа главного героя посадили в тюрьму за битье морд и казнокрадство. Ведь писатель создает художественное произведение, а не летучий газетный репортаж.

Про главного человека в республике также было написано. Н. даже получил за это произведение местную литературную премию, но с тех пор про главу было написано столько, что сказать новое слово стало практически невозможно. А повторяться писателю Н. не хотелось.

Про студентов родного университета, не пьющих, не курящих, не хулиганящих, а занимающихся науками исключительно прилежно и плодотворно, так что их теоретические разработки сразу становятся предметом изучения западных корпораций, а Вуз, в котором они обучаются, попадает в десятку лучших и престижных университетов мира, Н. тоже уже написал.

Итак, тема! Прямо, камень преткновения какой-то! Муза вдохновения, эта непостоянная, легкомысленная девица с лирой в руках, явно не порхала сегодня над головой угрюмого писателя, не овевала его освежающим ветерком своих крыл. Уж не переметнулась ли она содержанкой к Ваньке Манджиеву; то-то он нынче в фаворе?

Кружка крепчайшего чая с долькой лимона не подействовала стимулирующе на мыслительный процесс литератора. Он решил прилечь на диван, от расклятого монитора в глазах появилась рябь, в то время как головной мозг не издавал никаких положительных импульсов.

Вместо полезных мыслей в голову лезли всякие глупости:

«Вот и «народного» до сих пор не получил! Чьи это происки, он примерно догадывается. Почему такое коварство исходит от людей достаточно близких, которым доверяешь?».

В связи с этим вспомнилась ядовитая фраза, произнесенная здешним критиком, доморощенным острословом, сказанная в адрес одного лауреата:

«Народный поэт всех микрорайонов Элисты!».

Зачем же так издеваться и девальвировать высокое звание, хотя в отношении именно того лауреата в справедливости оценки не откажешь.

Память навязчиво и некстати воскресила недавний телефонный разговор со злобным критиком. Тот по привычке брюзжал:

«И, что же вам всем на месте не сидится? Возомнили себя гениями! А, по-моему, на всю страну с лихвой хватило бы не больше десятка писателей. И так запудрили народу мозги всякой чепухой, что плакать хочется!».

Н. тогда попытался возразить, что вовсе не считает себя гением, на что получил радикальный ответ-вопрос:

«А для чего тогда пишешь, если не гений? Плодите серость методом клонирования, нахлебники! Кропаете про лютики-цветочки (про ковыль и тюльпаны, то бишь), про зверушек разных, сайгачат и верблюжат, да еще норовите издать свои творения на халяву за казенный счет, и возмущаетесь, когда казна не желает раскошеливаться. Темы, конечно, интересные, а главное, бесконфликтные, что означает — безопасные, но казна все равно не хочет деньги понапрасну разбрасывать. У людей, власть предержащих, насчет «распиливания» казенных денег свои понятия. Юбилейные мероприятия едва не каждый год приключаются, и денежки необходимо распределять «правильно», а тут еще вы, писатели, лезете со своими эпохальными творениями. Из единственного в республике литературно-художественного журнала, само собой разумеется, исключительно для его улучшения, года два-три назад по-хамски вышвырнули главного редактора, приличного литератора и человека, а на его место водрузили «нечто», которое шагу не делало без согласования с вышестоящими шефами. Дай Бог, если ситуация изменится, хотя в это мало вериться! Ну, не входите вы в сферу приоритетов сегодняшних управленцев. Власти ваша литература не нужна, у нее есть свой «гиперболоид инженера Гарина» — телевидение. Да, и по мне, если книга не вызывает в душе читателя восторг или возмущение, она не имеет права на жизнь!».

К чему такой ожесточенный максимализм? Если так рассуждать, то нести культуру в массы будет некому.

Много обидного, даже оскорбительного, сказал в последнем телефонном разговоре недоброжелательный критик:

«Натягиваете на свои лица маски многозначительности, а за душой — пустота, стоит открыть рот, как патриотический елей, так и прет на свет божий вместо более уместного перегара! Научились говорить стандартными клише и штампами, приправленными изъявлением благодарности своим «благодетелям», которым на вас попросту наплевать, а слова живого от вас не услышишь.

Лягаете втихаря, опасаясь делать это публично (калибр дарования несопоставим), ушедшего из жизни патриарха — собрата по перу, известного всему бывшему Советскому Союзу, при бытии которого губы боялись разлепить. Некрофилами, что ли заделались?

Разделились на два лагеря-союза, будто причиной этому является антагонизм мировоззренческий или художественный, а истинная причина — копеечная и властно-«портфельная».

Полюбили кусать прежнюю власть, не слишком милосердную, но выведшую вас в люди, с удовольствием грызете мертвую ладонь, с которой раньшеслизывали корм. Хорошим тоном стало вспоминать о поголовном, сто пятидесяти процентном патологическом садизме русских спецкомендантов в Сибири. Возникает вопрос, а почему не двухсот процентном? Или трехсот процентном? Зато, с каким мазохистским сладострастием распинаетесь вы в своих верноподданнических чувствах к власти нынешней, доброй, указавшей всем нам наше истинное место — между половицей и плинтусом.

Творческий интерес замыкается у вас, в основном, на желании получения гонораров за ваши «шедевры!». Поэтому, и не любопытны вы никому, и у вас никто и ничто не вызывает интерес, за исключением собственных персон, драгоценных!».

Отбросив, как наваждение, несправедливые упреки колючего критика, писатель Н. снова попытался настроить себя на продуктивный лад.

Поворочавшись, минут тридцать с бока на бок на жестком диване, писатель Н. вдруг соскочил с него, пронзенный стрелой озарения. Наверное, точно так же, античный Архимед, осененный внезапной идеей, выскочил из своей ванны, и побежал голый по улицам города с криком:

«Эврика! — Нашел!», — пугая при этом прохожих.

Вот, что он сделает. Он напишет о сотрудниках органов внутренних дел, а в качестве главного героя выведет скромного, морально устойчивого милиционера, истинного защитника закона и народных интересов, который, благодаря своим человеческим качествам и верности присяге, дослужился с самых низов до крупной должности в своем министерстве. И все благодаря честности, бескомпромиссности, личной смелости и отваге!

А то взяли моду лить на милицию сплошную грязь! То они в мирных граждан пуляют из пистолетов, то с бандитами работают на пару, то взятки берут за прекращение уголовных дел. На этом фоне, нетипичном и омерзительном, совсем затерялись настоящие служители закона, которых, он в этом уверен, подавляющее большинство!

Не теряя времени даром, Н. нажал на мобильнике номер телефона старого приятеля детства, а ныне одного из руководителей министерства внутренних дел. Услышав знакомый голос, писатель для начала расспросил о здоровье и о семье и, выяснив, что с этим все в порядке, перешел к делу:

«Слушай! Только ты можешь мне помочь! Я собираюсь писать роман о современной милиции, и мне нужен прототип главного героя, честного…., настоящего служителя…, образец для подражания. Есть у тебя такой на примете?».

«Конечно, есть», — не раздумывая, ответила трубка.

«И кто же?».

«Ты с ним как раз разговариваешь».

«А, что, других нету?», — почти без всякой надежды спросил литератор.

Ответ прозвучал кратко и категорично, как приказ:

«К сожалению, других нету!».

Выражение лица писателя Н. сделалось таким, будто он по ошибке выпил разведенный уксус. Уж друга своего детства он знал, как облупленного. Но делать было нечего! А не любивший проволочек высокий чин (ВЧ), он же старый друг, лаконично рубил фразу за фразой:

«Отлично, друган! Завтра мой помощник привезет тебе мою официальную биографию, характеристику и сведения о наградах и поощрениях. А в субботу заходи ко мне домой, да бутылку не забудь прихватить. У меня есть папка с вырезками из разных газет. Пользуйся. Только не утеряй папку-то. Я, как выйду на пенсию, может, мемуары сяду писать».

Литератор хотел сказать, что денег на бутылку у него нет, но постеснялся, да и вставить слово не было никакой возможности.

«ВЧ» продолжал излагать:

«Ты хорошее дело затеял, полезное! Надо поднимать авторитет милиции и отдельных ее сотрудников. А то опарафинили окончательно внутренние органы! Но, когда напишешь, дашь ознакомиться. Я вашу шатию знаю: что-нибудь упустите, что-то исказите, приврете в угоду сенсации. Доверяй, но проверяй! Ну, до встречи!».

Не совсем удовлетворенный «властитель дум человеческих», откинулся в раздумье на спинку кресла. Прототип, хоть и друг детства, не совсем то, чего бы хотелось, но лучше такой, чем совсем ничего. Правда, некоторые эпизоды из личного общения с будущим главным героем книги, которые могли внести некоторый «оживляжь», придется опустить. Иначе нарушится основная идея произведения.

Писатель начал перебирать в памяти эпизоды прошлого, которые он будет вынужден пустить под нож.

Например, эпизод из ранней молодости. Прототип тогда только начал работать следователем в городском отделе милиции. Однажды он позвонил начинающему, не публикуемому нигде, писателю и предложил зайти к нему на работу.

«Я как раз заканчиваю допрос одного жулика, заходи, потом попьем пивка в «Нюдле».

Когда писатель осторожно просунул голову в дверь, друг-следователь радушно предложил войти в кабинет, хотя допрос жулика еще не был завершен. Тот сидел на стуле, смирно сложив руки на коленях. Следователь-друг, очень невысокого роста молодой человек, досадливо его спросил:

«И когда ты перестанешь «гнать мне фуфло» (врать)?».

При этом из-за малого роста он с трудом перегнулся через стол и влепил оплеуху допрашиваемому; хорошо влепил, у жулика даже голова мотнулась в сторону. Вогнав себя в раж, сродни шаманскому трансу, следователь вскочил с ногами на стул, вероятно, чтобы казаться выше, и стал истерически кричать, разбрызгивая слюну:

«Кому в суде поверят больше? Мне, официальному лицу, члену партии, или тебе, антисоциальной личности, кровопийце трудового народа?».

Пространство кабинета наполнилось матерными словами, среди которых преобладали обозначения половых органов и способы сексуальных сношений.

Антисоциальная личность, придерживаясь рукой за ушибленную щеку, с опаской посматривая на припадочного следователя, лишь равнодушно пожала плечами; дескать, мы люди маленькие, откуда ж нам знать, кому поверят больше?

В сердцах следователь вызвал конвой и удалил подозреваемого долой, чтобы глаза на него не смотрели! Пивка в этот вечер они действительно попили хорошо, но данный эпизод для книги был неприемлем.

Следующая сцена, всплывшая из закоулков памяти писателя Н., была связана с получением его другом очередного звания и новой должности — старшего следователя. Событие неординарное, и не отметить его, в соответствии с традициями и менталитетом, нельзя было, ну, никак! Поэтому состоялся выезд за город на природу, благо, весна уже буйствовала и способствовала. Обмывание нового звания и должности прошло, как и планировалось, тела участников с загородной пирушки были доставлены по домам в надлежащем, то есть, в бесчувственном виде.

Далеко за полночь писателя разбудил телефонный звонок. Друг — старший следователь с интонациями висельника сообщил:

«Братан, мне хана! Я потерял уголовное дело, наверное, оставил его на месте пикника. И зачем я взял папку с собой, не завез ее в горотдел? Теперь под суд могут отдать, а уж из милиции турнут — как пить дать! Я сейчас к тебе приеду, попробуем поискать».

Прибыв на место гулянки почти под утро, не совсем протрезвевший, смурной старший следователь начал осмысленные действия:

«Будем работать так, как нас учили в высшей школе милиции. Разобьем место происшествия на равные участки и будем их прочесывать, не пропуская ни одного. Если не получится, то начнем по концентрическим кругам шарить, постепенно сдвигаясь к центру».

Писатель, пошатываясь, спотыкаясь и зевая, в предрассветной полутьме начал добросовестно прочесывать обозначенные участки. Он обследовал, таким образом, два или три, пока не задел ногой за камень или ветку, отчего едва не упал. Нагнувшись, он увидел, что это не камень и не коряга, а серый увесистый скоросшиватель — уголовное дело, мокрое от росы, заляпанное остатками закусок, с отпечатками донышек винных бутылок.

Старший следователь, прижимая одной рукой скоросшиватель к груди, словно дитя родное, а другой, обнимая писателя за плечи, с благодарной слезой говорил:

«Братуха! Ты меня от позора и следствия спас! Век помнить буду!», — и обильно обслюнявил мужским поцелуем ухо прозаика, не попав, по видимости, в щеку.

Эпизод, конечно, колоритный, но непригодный для будущего произведения, ибо нарушает всю концепцию. Итак, в корзину безжалостной рукой!

Далее сюжеты посыпались из памяти писателя, вышедшей из состояния анабиоза-полудремы, как из рога изобилия.

Вот его друг уже начальник следственного отделения городского отдела милиции. Встречаются приятели гораздо реже из-за крайней загруженности обоих: один погружен в творческие дерзания, другой, не жалея живота своего, повышает процент раскрываемости преступлений, вследствие чего начинает страдать профессиональным заболеванием руководящего состава — избыточным весом. В одну из редких встреч разговор зашел о взятках. Писатель осудил это отвратительное явление, на что друг-милиционер заявил:

«Разоряются о взятках, как правило, те, кому их не предлагают и не дают!».

Н. подумал тогда:

«Может быть, он в чем-то прав! Легко бичевать и клеймить лихоимство, не испытав искушения!».

Однажды вечером, без всяких предупреждений, начальник СО в состоянии некоторого возбуждения появился на пороге квартиры литератора. Обменявшись приветствиями, бравый милиционер сразу взял быка за рога, даже от рюмки отказался, хотя несло от него спиртным изрядно:

«Друган! У меня проблемы, а ты, как ни странно, можешь их разрешить!».

«Ты же знаешь, что я всегда готов разделить с тобой и радость, и горе! Так, что же случилось?», — вопросил писатель Н.

«Видишь ли, какое дело. Вызвал я сегодня к вечеру на доклад одного своего подчиненного, разгильдяя, какого днем с огнем не найдешь! А он вместо четкого отчета о проделанной работе начал мне какую-то околесицу плести. Я его призываю к порядку, прошу прекратить словесные уловки, а в ответ он дерзить мне стал. Ну, не удержался я, каюсь, врезал ему в глаз. Для его же пользы, в науку. Так, что ты думаешь? Этот бездельник, сукин сын, заявил, что завтра напишет рапорт начальнику ГОВД и обратится в судебно-медицинскую экспертизу! Какая сутяжная личность!».

«Да, ситуация неприятная! Но, я-то чем могу быть тебе полезным?».

«Так этот следователь — родственник твой ближайший. Племянник. Я думаю, что ты можешь повлиять на него. Негоже выносить мусор из избы. Уж больно наш шеф крут на расправу! А, я, так и быть, закрою глаза на его низкие показатели в работе».

Писатель вспомнил своего родного племянника, скромного паренька, окончившего после армии милицейскую школу и начавшего служить в должности следователя под началом друга детства дяди, уже известного в республике прозаика. Племянник отличался каким-то врожденным идеализмом и патологической верой в победу добра над злом.

Но, делать нечего, друга надо выручать! Это — кредо жизни.

На служебной машине приятеля — дебошира они отправились к племяннику литератора, по пути прихватив бутылку дорогого коньяка для скрепления акта о перемирии и торт для его жены. Молодой следователь проживал с беременной женой в милицейской общаге, не самом комфортабельном месте для семьи служителя закона, в которой в ближайшее время ожидалась пополнение. Дверь открыл сам пострадавший, вид его был печален, а под левым глазом пламенел багрово-синюшный кровоподтек, захватывающий полщеки. Он молча впустил поздних визитеров в небольшую комнатушку, а его жена на сносях после вручения торта тактично удалилась в кухню, оставив мужчин наедине решать их сугубо мущинские вопросы. Она лишь на минуту появилась в комнате для того, чтобы поставить на стол тарелки с нехитрой закуской: кружками дешевой колбасы, нарезанными хлебом и салом. Деликатесы в этой квартире, было ясно, не водились.

Затянувшееся тягостное молчание прервал писатель Н. Он наполнил коньяком рюмки, прокашлялся и произнес:

«Ну, выпьем, что ли, для начала?».

Чтобы не образовалась ненужная пауза, он сразу продолжил:

«Баатр, дорогой! Мне известно, что произошло. Поверь, твой командир очень сожалеет о случившемся инциденте, что не сдержался. Но и ты должен его понять. Служба нервная, вышестоящее начальство постоянно прессует, газетчики только и ждут какого-нибудь жареного факта, чтобы слететься вороньем на падаль. А тут начнется служебное расследование, и у хорошего человека появятся неприятности!».

«Да, я погорячился, неправ оказался», — вставил начальник, — «Ну, мы это уладим, я думаю? Завтра я позвоню в нашу медслужбу, скажу, чтобы тебе открыли больничный. Не появляться же официальному лицу в рабочем кабинете с фингалом!».

Тихо, но твердо молодой следователь ответил:

«Теперь я все равно не смогу работать под Вашим руководством».

С досады начальник отдела даже крякнул: «Несговорчив подчиненный, строптив не по чину!». Но виду не подал, только лоб наморщил в раздумье.

«Есть одна идея! В отделе по борьбе с хищениями социалистической собственности имеется вакантная должность. Я похлопочу перед руководством, не сомневаюсь, что оно пойдет мне на встречу. Заметь, место ведь хлебное, в этот отдел только по блату берут. А для тебя, Баатр, и для твоей семьи это получше повышения в звании будет! Согласен?».

Племянник писателя не выразил восторга по поводу такого компромисса, унизительного для его правдолюбивой натуры, но и отказываться не стал. Ведь, дядя родной просит, а не уважить старшего родственника — не в народных обычаях.

Придя к консенсусу, хлопнули еще по рюмашке ароматного.

По дороге из общежития друг писателя выплеснул все, что накопилось на душе:

«Хорош у тебя племянничек! К нему не самые последние люди с поклоном явились, а он нос воротит. И откуда такая молодежь берется? Вроде, в армии отслужил, понятия должен иметь. Я тебе, братан, скажу: это перестройка все вверх дном перевернула! Чует мое сердце, дальше еще хуже будет! Хлебнем мы горюшка с этой демократизацией и гласностью! Наш народ ведь только кнут и пряник понимает».

Следующий случай вообще никак не мог оказаться в книге о положительном герое-милиционере, разве что, годился для уголовного разбирательства. В это время друг писателя занимал очень высокую должность в своем министерстве — курировал следствие всей республики. А произошло событие незаурядное, на границе с Дагестаном наши Гаишники остановили питерскую иномарку, багажник которой был набит серебряными слитками Гохрана, а на каждом из них стояло государственное клеймо. Этих серебряных слитков-кирпичиков оказалось на астрономическую сумму в денежном эквиваленте. Жулики из города на Неве проехали пол-России и почти всю Калмыкию, а путь свой держали в известное дагестанское селение Кубачи, где прославленные своим искусством мастера изготавливали из серебра кинжалы, кубки, кувшины-кумганы и прочие предметы-шедевры.

Вот вам и Гаишники, в которых каждый норовит плюнуть и бросить комок дурно пахнущего навоза: и водителям на дорогах от них никакой жизни нет, а дагестанские «фуры» так вообще они «бомбят» чуть ли не на ходу! А тут, видите, проявили принципиальность, хотя каждому прямо на месте была предложена взятка в виде новенького легкового автомобиля. Поэтому, при написании картины мира следует остерегаться использовать только две краски, черную и белую, что уместно для художественной графики, а жизненная палитра богаче и состоит в основном из полутонов.

Остальное литератор Н. слышал только из достоверных источников. Хотя, всем хорошо известно, что наиболее недостоверная информация исходит именно из пресловутых самых достоверных источников. Но в данном случае больше полагаться писателю было не на что, друг детства никогда ни словом не обмолвился об этой темной истории.

А СДИ (самые достоверные источники) сообщали следующее. Было возбуждено уголовное дело, питерских контрабандистов посадили в СИЗО, а серебряные слитки, основное вещественное доказательство, до конца следствия поместили в банк. После суда они должны были быть возвращены государству. Дело вел ведущий следователь следственного отдела, а непосредственно курировал его ход начальник отдела, друг нашего писателя. Перед окончанием следствия он, якобы, вызвал к себе следака и предложил в устной форме, без издания письменного распоряжения или приказа с подписью, затребовать вещественные доказательства из банка для проведения еще одной, какой уже по счету, экспертизы. Подчиненный не посмел ослушаться, и серебро переместилось из хранилища банка в следственный кабинет. А потом случилось нечто метафизическое,… оно дематериализовалось!

Самые достоверные, но недоброжелательные источники утверждали, что начальник отдела сбагрил эти слитки по цене черного лома своему корефану — предпринимателю, а тот придал нужное направление серебряному потоку; вырученные денежки компаньоны потом поделили поровну. В качестве косвенного подтверждения этой гипотезы приводился факт, что примерно в это время начальник отдела закончил строительство компактного двухэтажного особнячка с лифтом. Поднимать по лестнице упитанную тушку с жирной холкой общим весом за сто килограммов, при росте метр вместе с фуражкой и ботинками, было уже тяжеловато. И, вообще, на производственных совещаниях с подчиненными нач. отдела вел себя хамовато: ругался нехорошими словами в присутствии женщин-сотрудниц, крутил перед лицом некоторых дули, расшвыривал по кабинету служебные бумаги, поданные на подпись.

Разразился жуткий скандал. Поскольку никаких письменных распоряжений руководителя отдела не оказалось, все стрелки были переведены на слишком исполнительного следователя, в отношение которого прокуратура возбудила уголовное дело. Его отстранили от работы и он, погрузившись в состояние полного уныния, запил по-черному. От нижнетагильского лагеря для сотрудников милиции следователя спасли психиатры, обнаружившие у него редко встречающееся душевное заболевание. Его, естественно, определили в сумасшедший дом.

Очевидцы свидетельствовали, что пациент часами просиживал в позе лотоса на больничной койке, не мигая, смотрел в одну точку и через равные промежутки времени произносил загадочное слово: «Замочу!»…

«Стоп!», — сказал себе писатель Н. Хватит ковыряться в лабиринтах памяти, это только уводит в сторону от магистрали.

Тема выбрана? Выбрана.

Общая идея есть: страна может жить безмятежно, пока ее внутреннее спокойствие охраняют достойные люди в милицейских мундирах, идейные, бескорыстные, настоящие профессионалы своего дела, с горячими головами и холодными руками, тфу!.. с холодной головой и горячим сердцем!

Главный герой, то есть, его прототип, в наличии. Прозаик Н. был теперь уверен, что субботняя встреча с ним много даст для будущей книги. Наверняка, он сам расскажет много интересного из своей богатой событиями жизни. Потом, в газетных вырезках из папки, несомненно, обнаружатся факты многих его героических деяний, а, может быть, и подвигов! Наконец, для чего писателю творческая фантазия? Право на художественный вымысел, кажется, еще никто не отменял!?

Удовлетворенно потирая ладони, писатель Н. приступил к придумыванию названия книги. Это только дилетанту кажется, что найти название — дело плевое. Отнюдь! Это, можно сказать, самое сложное, ибо в названии должна прозвучать и тема, и идея произведения, квинтэссенция, выражаясь культурным языком. В крупных столичных газетах в прежнее время даже существовала штатная единица — «хедлайнер» — придумыватель заголовков.

Целый тетрадный лист испещрил писатель разными вариантами названий, их комбинациями, придирчиво отбраковывая не очень удачные. Наконец, его взгляд остановился на одном из них, творец одобрительно оценил его оригинальность, лаконичность и завершенность, после чего трижды подчеркнул красным карандашом — «На страже закона и порядка!».

Февраль, 2010 г.

ЛОЖКА ДЕГТЯ

Автора этих строк не раз упрекали в очернительности действительности, особенно, когда речь идет о правоохранительных органах, здравоохранении и некоторых других структурах. Выдвигались предположения, что автор страдает аберрацией (нарушением) зрения, в частности — безнадежным дальтонизмом, вследствие чего постоянно путается в цветовых ощущениях.

В свое оправдание хочу сказать, что эти обвинения справедливы лишь отчасти. Со зрением у меня, отвечу прямо, все в порядке, если не считать возрастную дальнозоркость. Внимательный читатель обязательно заметит, что пасквилянтские мотивы сопровождают в основном сюжеты из прошлого, иногда, недалекого, но прошлого. А действительность сегодняшнего дня, несомненно, светлая, и, по мере продвижения нашего общества вперед, светлость эта возрастет многократно до полной лучезарности. Думать иначе могут только негативно ангажированные люди, умышленно не замечающие положительных изменений, происходящих в нашей повседневной жизни, в политике и экономике. Действительно, людям ведь хочется позитива!

Поэтому очень тянет написать об этом безоблачном настоящем, реабилитировать себя в глазах немногочисленных читателей. Но склочность и вздорность натуры опять заставляют искать ложку и банку с дегтем, чтобы в незамутненную прозрачность чистого меда в очередной раз замешать не одну, а, на этот раз, даже две ложки черной, вонючей дряни, которой раньше смазывали колеса телег, бричек и всяких подобных тарантасов.

Ложка первая. В старые добрые доперестроечные времена… Впрочем, кому не нравится такое начало, могут читать — «в жестокие тоталитарные годы лихолетья, когда свобода личности подавлялась монстром государственной машины…». Так вот, во времена, кому какие по душе, директором городского колхозного рынка был человек с типично украинскими именем, отчеством и фамилией, Абрам Иосифович Неголяк. Личность, можно сказать, легендарная и противоречивая. Для ближайших друзей, которых у него, по должности, водилось множество, он откликался просто на Еську, что говорило об отсутствии чрезмерных амбиций и простоте в общении. Хотя, простота эта носила избирательный характер, для большинства остальных граждан он оставался Абрамом Иосифовичем, уважаемым и полезным человеком.

Одевался Абрам Иосифович не то, чтобы просто, а подчеркнуто бедно: потрепанные штаны создавали впечатление, что им через месяц обязательно потребуются заплатки, на босых ногах сиротски смотрелись сандалии фабрики «Скороход» из искусственной кожи. Весь вид директора рынка свидетельствовал, что он испытывает крайнюю нужду, почти бедствует.

У него никогда не водились карманные деньги. Когда на рынок за продуктами приходили знакомцы Неголяка, разные там врачи и учителя, то, встретив случайно Абрама Иосифовича, предлагали, по обыкновению, скинуться на бутылку. Еська озабоченно шарил по карманам, после чего с огорчением произносил:

«Сегодня немае грошей, хлопцы!».

Бутылка покупалась на врачебные и учительские рубли, а на закуску шли купленные помидоры и огурцы их авосек тех же хлопцев, приятелей Неголяка. Его вклад, в лучшем случае, мог состоять из горбушки хлеба и половинки неочищенной луковицы.

Конечно, мало кто верил в нищету директора рынка, но одни объясняли скаредность Еськи его типично украинскими корнями, другие справедливо считали это сознательной игрой в бедность. Последнюю точку зрения разделяли сотрудники одного грозного учреждения, занимавшегося вопросами государственной безопасности.

Они давно установили негласное наблюдение за непрезентабельным домиком гражданина Неголяка, укрытым от посторонних глаз плотным глухим забором, и обнаружили много любопытного, в том числе и такое; примерно раз в неделю, в темное время суток к Абраму Иосифовичу съезжались некоторые милицейские чины и представители городских властей, занимавшие ключевые позиции в правоохранительных органах и городском исполнительном комитете. Разъезжались они под утро, некоторых просто грузили в служебные автомобили их водители. Тогда не существовало понятия «крышевать», но, то, что они опекали Еську, было совершенно ясно. В знак благодарности и признательности и организовывались такие мальчишники.

Когда оперативной информации было собрано предостаточно, чекисты-гебисты, получив в прокуратуре ордер на обыск, нагрянули домой к директору колхозного рынка. То, что они там обнаружили, не вмещалось в сознание даже этих, много чего повидавших людей. Похоже, что Абрам Иосифович серьезно готовился к атомной войне и собирался пережить автономно и безбедно не одну послеядерную зиму.

Под домом и большей части подворья был вырыт огромный забетонированный бункер, а в нем какого только добра не оказалось! В нераспечатанных коробках таились от постороннего глаза чешский хрусталь и фарфор из ГДР, да в таком количестве, что ими можно было сервировать банкетный стол персон на сто, не меньше. А запасов элитных водок и коньяков хватило бы, чтобы эту компанию поить в течение трех суток. В деревянных клетях у стен золотилась ядреной спелости пшеница, местами уже тронутая зловредным жучком-вредителем и прозеленью, следствием избыточной влажности. Тут же рядами стояли фляги и канистры, наполненные растительным маслом и медом. Остальные свободные места занимали мешки с гречкой, рисом и разными крупами. Особое удивление вызвали стоящие на полках многочисленные трехлитровые банки, закрученные по всем правилам консервирования; они были туго набиты пачками денег, советских рублей, разумеется. В тех банках, где герметичность оказалась недостаточной, похозяйничали тараканы; они бессовестно сожрали всю краску с купюр, оставив лишь бумажную основу. Вот, жалость-то, какая!

Не прост, оказался Абрам Моисеевич, ох, как не прост! Правда, разумного объяснения, для чего созданы такие запасы, он дать не смог! По подсчетам специальной комиссии, денег вместе с харчами вышло почти на миллион рублей!

Молодежь, читающая эти строки, пусть не улыбается иронически от незначительности приведенной суммы. В описываемое время это были колоссальные деньги. К примеру, билет на самолет в Москву стоил 25 рублей, автомобиль «Волга» — предел мечтаний советских нуворишей — 15 тысяч рублей, во столько же обходилось строительство добротного, просторного, только одноэтажного, дома. При советской власти в РСФСР особняки в два этажа обычным гражданам строить не дозволяли, это разрешалось только особо выдающимся людям. Так, что все познается в сравнении.

Из других важных находок оказалась форменная фуражка крупного милицейского босса, забывшего ее, скорее всего, во время одного из мальчишников. О личной принадлежности фуражки конкретному лицу заверяли его имя, отчество и фамилия, каллиграфически выведенные шариковой ручкой на внутренней стороне околыша. Так обычно поступал высший офицерский состав, чтобы после совещания у министра не перепутать свою фуражку с чужой. Вот палево, так палево! Оно и сгубило большого милиционера, за связь с расхитителем государственной собственности в особо крупных размерах он вынужден был покинуть стены родного министерства и до пенсии подвизался юрисконсультом в жалком, не престижном учреждении.

А Еська? А, что, Еська! Ему суд определил десять лет лишения свободы с отбыванием наказания в ИТК строгого режима. По прибытию в колонию администрация учла его незаурядные способности и пристроила по профилю, заведующим столовой. Так что, Абрам Иосифович тянул свой червонец в непосредственной близости к лагерной пайке. Да, и не сидел он десять лет. За примерное поведение и превосходные трудовые показатели ему значительно скосили срок. Возвращение бывшего директора колхозного рынка домой покрыто завесой тайны, поэтому автор не может с уверенностью сказать, исправился-перевоспитался ли гражданин Неголяк, искоренил ли свою наклонность к излишнему накопительству.

Ложка вторая. Эта история произошла уже в новые, демократические времена, отдаленные от сегодняшнего дня каким-то десятилетием. Канули в лету кустари-одиночки типа Абрама Иосифовича Неголяка; «офисный планктон» — молодые люди в галстуках и безукоризненных белых сорочках работали куда эффективнее. Конечно, «работали» не они, а другие закулисные люди, «планктон» лишь вслепую проделывал некие операции, непонятные ему самому.

Так, под прицел правоохранительных органов попала воровская фирмочка «Кипарис», через которую из республики уплыло, исчезло, умыкнулось несколько десятков миллионов долларов. Уголовное дело расследовалось тщательно, но долго, слишком долго; может быть, не в последнюю очередь потому, что в нем стали мелькать фамилии чиновников из БиДе — народная аббревиатура Белого дома. Многотомное уголовное дело упорно не передавалось в суд, что вызвало раздражение у Генеральной прокуратуры РФ, где оно находилось на контроле. Когда терпение Генпрокуратуры лопнуло, она затребовала его на проверку в Москву.

Тут и началась лихорадка. Томов оказалось так много, что они едва уместились в коробку из-под большого телевизора. Сначала было решено отправить уголовное дело самолетом в сопровождении одного уважаемого следователя. Уже и билет ему был куплен, и командировочное удостоверение выписано. Но, накануне вылета внезапно переиграли; видимо переброска важных документов воздухом показалась слишком рискованной, заметно участились авиакатастрофы, да и ракетой самолет сбить, что двумя пальцами об асфальт. Наземным транспортом надежней!

Выделили прокурорский «жигуленок», в багажник которого с трудом влезла коробка с бумагами. Но при этом почему-то заменили сопровождающего следователя; видимо, новый был более подготовлен для автопробега. Наконец, «жигуль» с «кипарисовым» делом отправился в путь.

Благополучно преодолел он почти всю дорогу, но у самой Москвы случилось несчастье! Сгорел «жигуленок» со всем содержимым, кроме людей, слава Богу! Когда на место аварии прибыли сотрудники Генпрокуратуры, то они увидели весело догорающий автомобиль и стоящих неподалеку от кострища водителя и сопровождающего следователя, растерянных и огорченных до крайности.

Незадачливые терпельцы пояснили следующее. Ехали-ехали они себе спокойно, без всяких приключений, везли «эстафет», а в нескольких километрах от Москвы забарахлил двигатель. Они и вышли из салона, чтобы посмотреть, в чем дело? Внезапно из-за поворота выскочил грузовик, пронесся, как бешеный, зацепив «жигуленок», который от этого сразу воспламенился. Наши ребята бросились тушить, спасать бесценный груз, да, куда там, к багажнику не подступишься!

С каким-то непонятным скепсисом выслушали эти объяснения начальники из Генеральной прокуратуры, начали проводить всяческие экспертизы. А, почему бы ни поверить людям, какой смысл им врать?

В результате проверок и так называемых экспертиз, вроде как, установили такую картину. В сорока метрах от сгоревшей машины, в густых зарослях крапивы обнаружилось ведро с остатками бензина, из чего был сделан вывод, что машину сначала облили бензином, а потом подожгли. Неужели, наши такие дураки, чтобы бросать ведро рядом с «местом преступления», ведь всего в двух километрах протекала глубокая речка, в которой ведро можно было спокойно утопить?

Дальше — больше. Эксперты, якобы, определили, что никакого постороннего воздействия другим транспортным средством, кроме пламени, не было, а в двигателе никаких неполадок не выявили. Умные у них, наверное, эксперты; по сгоревшему остову сделали такие заключения! Но, это не все. Путем каких-то сложных расчетов-вычислений они пришли к выводу, что количество пепла от спаленных бумаг в багажнике не соответствует общему объему уголовного дела, согласно его описи и количеству томов.

Вот такие неприятные дела начались у нашей прокуратуры, а, особенно, у сопровождающего следователя, зато «Кипарис» и БиДе могли спать спокойно. Прокурора, как и водится, перевели в другой регион в прежней должности, а бедный, наивный следователь, получил «волчий билет» и сгинул. Говорят, в последний раз его видели на оптовом рынке, толкающим тележки торговцев; семью-то кормить надо.

Никакой морали в конце рассказа я выводить не буду, так как основную функцию выполнил: две полновесные ложки черной гадости замешал в хороший пищевой продукт.

Февраль. 2010 г.

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ

Каждый обыватель прекрасно осведомлен о том, что в случаях убийства в обязательном порядке производится судебно-медицинское исследование трупа, то есть, вскрытие. Эти познания он черпает из детективной литературы, а, главным образом, из ящика — столь любимого всеми телевизора.

Вскрытие помогает точно установить причину смерти и разрешить ряд других вопросов, крайне интересующих следствие, а в последующем — суд. Оно предполагает не только наружный осмотр трупа, но и внутреннее исследование полостей черепа, грудной клетки и живота, как минимум.

Если рядовой обыватель знает об этом, то следует предположить, что для специально обученных профессионалов — следователей порядок производства судебно-медицинского исследования трупа, несомненно, не является секретом.

В 80-90-е годы прошлого века многие уважающие себя следователи (толковые — примечание автора) обязательно присутствовали на вскрытии трупов убитых людей для того, чтобы составить собственное представление о характере и особенностях тех или иных травм, приведших к гибели потерпевших. Естественно, основополагающим для уголовного дела являлось заключение эксперта, но следователь хотел иметь свое личное мнение, основанное на визуальной картине секционного процесса.

Нынче общая подготовка следователей выросла настолько, что они уже не нуждаются в посещении столь мало эстетичного действа, каким является вскрытие трупа, хотя случаются и исключения. Один такой исключительный случай надолго врезался в память сотрудников элистинского судебно-медицинского морга.

С места драки был доставлен труп молодого мужчины со следами множественных побоев на теле. На этот раз следователь осчастливил судебных медиков своим посещением. Что послужило причиной для такого неординарного поступка, автор не имеет ни малейшего представления.

Учитывая сложность случая, заведующая отделом, статная, энергичная дама, решила сама произвести исследование. Пока она описывала одежду и наружные повреждения на обнаженном трупе, все шло гладко; следователь, примостившись на уголке стола медсестры, даже делал какие-то пометки в своих бумагах.

Но, когда подоспело время для непосредственно вскрытия, и заведующая взяла в руку устрашающий секционный нож с тем, чтобы произвести длинный разрез от подбородка до лона, произошло нечто такое, что не зафиксировано в анналах судебной медицины за всю историю ее развития.

Перепуганный следователь вскочил из-за стола, неловко уронив на нечистый пол свои записи, и вскричал с отчаянием и возмущением в голосе:

«Что Вы творите?!».

Заведующая недоуменно вскинула выразительные брови, но, моментально сообразив, с кем имеет дело, отложила в сторону секционный нож и хладнокровно отдала распоряжение санитару и медсестре:

«Вскрытие отменяется. Следователь запрещает производить исследование трупа».

Февраль, 2010 г.

ПОХОРОНЫ

Наконец-то, после долгой продолжительной болезни, помучив изрядно близких родственников и домочадцев, и настрадавшись перед собственной кончиной, Иван Иванович благополучно умер. И вот, теперь его сухопарое, изнуренное точившим изнутри недугом, тело, одетое в траурный костюм из погребальной лавки, чинно лежало в дешевом гробу, обитом синей тканью. А бесплотная Душа, отлетевшая в положенное время от вмещавшей ее оболочки, прилепилась под потолком у люстры и с любопытством взирала на все творящееся внизу, суетное и ненужное. Гроб стоял на кухонных табуретках в зале малогабаритной квартиры, и в этом очень ограниченном пространстве теснились те, кто пришел попрощаться с покойным перед выносом тела для последнего пути в последнее прибежище — вырытую могилу на старом городском кладбище.

Но Душа Ивана Ивановича не обрела пока положенного покоя и изводила себя критическими замечаниями по поводу всего того, что происходило после смерти своего бывшего носителя, и беспокойно вертелась вокруг люстры, источая возмущение и негодование.

Первые признаки недовольства Души проявились еще в морге, где санитар небрежно выбрил мертвеца не новеньким “Gillette MACH 3”, а старым, заржавленным и затупленным лезвием, повредив в некоторых местах пергаментную кожу лица. Потом эти порезы пришлось замазывать каким-то гадостным кремом. Душевное неудовольствие усилилось, когда после обмывания санитар стал напяливать на труп одежду «для покойников» из похоронной лавки то ли «Память», то ли «Склероз», недорогие предметы одноразового употребления, хотя, по сути, второй раз эту одежду вряд ли пришлось бы использовать. Особое неприятие вызвали бумажные носки и туфли на картонной подошве, как будто Ивану Ивановичу предстояло долгое пешее паломничество в Тибет, а не перемещение бренного тела в совершенно другое место.

Недовольство начало перерастать в более сильное чувство, когда одетое в «непотребное» тело, безо всяких церемоний и должного почтения, едва не уронив на пол, уложили во второсортный гроб, а не в изделие из мореного полированного дуба, с металлическими позолоченными ручками. Не предполагала Душа, что вопросы престижности похорон ее бывшего владельца окажутся для нее такими важными, актуальными.

«Скряги!», — подумала Душа о родственниках, — «Иван всю жизнь работал на них, как вол одержимый, иногда даже шел на сделки с совестью, чтобы они жили припеваючи, беспечно, ни в чем не нуждаясь, а в ответ — такая неблагодарность! Поскупились даже на приличный гроб. Вот Дорджика хоронили по первому разряду, несмотря на то, что и семью он тиранил, и пил запоями, и вообще был упырком, даром, что близкий друг!».

Мятущаяся Душа Ивана Ивановича особенно раздражилась при виде жены, сидевшей у гроба в позе безутешной статуи, с красными, опухшими от слез, глазами:

«Ревет белугой на людях, постылая, сокрушается лицемерно, а при жизни, сколько кровушки выпила и нервных клеток уничтожила, ускорив, таким образом, кончину своим несносным, сварливым характером, дикой, ничем немотивированной ревностью, неистребимым «гасконством», непониманием его тонкой Душевной организации! Артистка, небесталанная артистка на уровне хорошей художественной самодеятельности плюс фарисейка! Сколько раз порывался оставить ее, но дети чугунными цепями удерживали его у едва тлеющего семейного очага. А, ведь, в свое время любил Эльзу, отвечавшую ему благосклонной взаимностью, но почему-то женился на этой! Вот они, превратности судьбы! Так и промаялся всю жизнь, хотя мог быть счастливым с достойной женщиной! А, теперь, чего, слезы крокодиловы, публично извергать? Ценить кормильца и поильца надо, когда он жив, а не лежит хладный, упакованный в «деревянный макинтош»!».

Рядом с женой находились подавленные, уже взрослые дети: дочь с черной повязкой на голове и сын с крепом на рукаве пиджака.

«Эти, похоже, хоть искренне переживают постигшее их горе!», — удовлетворенно отметила Душа, — «Все, что мог, Иван для них сделал: воспитал, дал высшее образование, после институтов пристроил на приличные места, обеспечил квартирами. Не знают только, каких трудов и унижений ему это стоило, но это не их вина! Не баловал беспредельно, соблюдал меру в проявлении отеческой любви и заботы, но и не забывал о лежащей на нем ответственности. По крайней мере, свой отцовский долг он добросовестно выполнил, дал им возможность для старта, и теперь за них можно не переживать, а лежать себе спокойненько в дешевой, пропади она пропадом, домовине. Дети — единственная отрада на фоне остального криводушного, с фальшивинкой, ритуала!».

«А, вот, и старичок пришкандылял!», — заметила Душа прихрамывающего пожилого человека, вечного друга-оппонента Ивана Ивановича по жизни, появившегося в зале со сбившимся дыханием и колотящимся сердцем после восхождения на второй этаж, — «Небось, злорадствует, что пережил Ивана, хотя, судя по состоянию здоровья и внешнему виду, явно ненадолго. А, может, и негодует, что не с кем теперь будет препираться по телефону, а то в предсмертном разговоре с покойным последнее слово осталось не за ним. Теперь у него появились веские, неотразимые аргументы своей правоты, а Иван, возьми и умри! Огорчил друга-оппонента не столько своей кончиной, а тем, что тот так и остался с аргументами-доводами наедине до своей собственной смерти. Нехорошо поступил по отношению к товарищу; при жизни частенько обижал своими успехами, а под конец, вообще, фортель выкинул!».

Наблюдая за прибывавшим народом, Душа Ивана Ивановича пустилась в философствования:

«Оказывается, умирать лучше в хорошую погоду и в благоприятный период года, весной или ранней осенью, например. Вот, Олег Наранович, какой хороший и уважаемый был человек, а умудрился почить в бозе в лютые крещенские морозы. Так, на гражданской панихиде людей было предостаточно, а вот на самом кладбище, из-за жестокой непогоды, присутствовали считанные единицы. Обидно, конечно!

И, вообще, уходить из жизни желательно, когда тебя еще помнят, когда еще вчера в тебе и твоих услугах нуждались, по месту работы сохранились сослуживцы, не один десяток лет трудившиеся с тобой бок о бок. А не на излете своего существования, когда ты уже забыт, а те, кто тебя знал, сами уже покойники.

В первом случае тебе обеспечены пышные венки, преувеличенно скорбные некрологи с многочисленными подписями, надрывные речи на панихиде, кладбище и поминальном обеде с перечислением заслуг, реальных и несуществующих, слезы, искренние и ханжеские, но, не все ли равно! По крайней мере, создается впечатление, что ты осиротил едва ли не половину города, и жизнь этой половины без тебя потеряет всякую цель, смысл и содержание.

Во втором случае, если ты сильно подзадержался на этом свете и курносая явилась за тобой с циничным опозданием, то, как бы ты не был велик лет тридцать назад, то можешь рассчитывать только на нескольких ближайших родственников, на лицах которых откровенно написано: «Наконец-то!», — а помыслы сосредоточены на дележке квартиры и чего там еще, что ты сподобился накопить при жизни».

В этой связи Душе Ивана Ивановича припомнились похороны одноклассника своего бывшего хозяина, покинувшего бренный мир «вовремя». Он прожил недолгую, но бурную, интенсивную жизнь и умер в интересное для страны время, когда все перемешалось как в сознании людей, так и в самой державе. За сорок с небольшим лет неугомонный одноклассник успел посидеть на зоне, поучиться пару семестров в престижнейшем московском институте, пристраститься к алкоголю и наркотикам, поработать на высокой государственной должности, открыть собственное дело, стать одним из криминальных авторитетов города. Одним словом, талантами его природа не обделила!

И картина, которую можно было наблюдать на кладбище во время похорон этого неординарного человека, была зеркальным отражением того замороченного состояния, охватившего всю Россию в целом, и Калмыкию в частности. Кроме одноклассников, занимавшихся работой в государственных учреждениях и частным предпринимательством средней руки, скромно стоявших в сторонке, присутствовало несколько высокопоставленных особ, включая членов правительства. Один из столоначальников прямо-таки убивался у гроба, безутешно вытирая слезы промокшим носовым платком и бормоча: «Как же я, теперь, без тебя?». Отдельной группой стояли грустные, пропившиеся до синевы, субъекты с «песков» и с бывшей улицы Пионерская — друзья детства покойного. Они пришли не только в расчете на последующее водочное разговение на поминках, но и по настоятельному зову сердца. Ведь, их друг, взлетев высоко в общественном положении, не гнушался старых приятелей и щедро отстегивал им по утрам на похмелку.

Ближе к гробу и могиле мрачно расположилась местная братва с ворохом венков, присутствовали даже две делегации уголовников из Дагестана и Чечни, настолько уважаемым в этой среде был почивший.

Что могло собрать одновременно столь разных людей в одном месте? Проще всего объяснить такое явление полной криминализацией российского общества. А ведь на самом деле это далеко не так. Для каждого из пришедших на кладбище на каком-то жизненном этапе усопший был товарищем или другом, компаньоном или собутыльником, коллегой или подельником. Тем паче, что в условиях небольшого города это просто неизбежно.

Отвлекшись от сопутствующих воспоминаний, Душа Ивана Ивановича вновь сосредоточилась на траурной церемонии прощания. Ревностно сравнивая ее с аналогичными ритуалами, Душа удовлетворенно констатировала, что пока все разворачивается нормально, то есть, не хуже, чем у других. И контингент соответствует репутации Ивана, и речи построены правильно и проникновенно, и не наблюдается излишней поспешности, свидетельствующей о подсознательном желании побыстрее закопать тело в землю и усесться за обильные поминальные столы.

Но состояние относительного умиротворения было прервано появлением в зале двух женщин, бывших близких подруг Ивана Ивановича. Собственно, дисгармонию внес не сам факт их робкого появления, а неадекватная, безобразная реакция жены и последовавшая за этим возмутительная сцена. Увидев ненавистных бывших соперниц, супруга, забыв про роль скорбящей и неутешной, чуть ли не завизжала отвратительным голосом:

«А, вам, проститутки, чего здесь надо!? Совесть совсем потеряли, заявились вместе с порядочными людьми, решили осквернить память Ивана Ивановича?».

Обескураженные таким приемом женщины испуганно попытались втиснуться в толпу, сделаться маленькими и незаметными. Но это им не удалось, толпа солидарно сомкнула свои ряды, оставив несчастных лицом к лицу с ополоумевшей женой человека, с прахом которого они пришли проститься. Душе даже показалось, что из разверстых уст благоверной вместе с криком: «В-о-о-н из этого дома!!!! - и брызгами слюны появились клубы дыма, а в комнате явственно запахло паленой серой. Незадачливые бывшие подруги, разумеется, поступили очень неосмотрительно, явившись в дом экс-любовника в трагическую для его семьи минуту.

Куда более благоразумными оказались три других, наведавшиеся накануне тайком в морг в разные промежутки времени. Душа, пристроившись на круглой бестеневой лампе, расположенной над никелированным секционным столом, на котором лежало мертвое тело Ивана Ивановича в траурных одеждах, чуть не прослезилась от трогательно-умилительной картины проявления любви и верности. К этому чувству примешивалось легкое сожаление по поводу того, что беспощадная жизнь оставила свои неизгладимые следы и на этих женщинах, когда — то любезных сердцу Ивана, в свое время неувядающих и желанных.

А в данный момент Душа была уязвлена и оскорблена неприличным, просто срамотным скандалом, разыгравшимся внизу под люстрой:

«Какой позор! Что позволяет себе эта фурия в скорбный для всех час! Ну, какие они проститутки? Эти приятные, тогда очень молодые женщины в разные периоды скрашивали жизнь Ивана, дарили ему мгновенья счастья и отдохновения! И он взаимно отдавал каждой кусочек своего сердца.

А, эта, что себе вообразила? Что он будет до гробовой доски спать с ней, противной старухой с дряблым, оплывшим телом и отдающей кислятиной кожей? Да лучше сразу удавиться, чем испытывать такое наказание! Иван этой целлюлитной «черной жабе» никаких подобных обещаний не давал и договоров об обязанностях не подписывал.

Один умный человек, то из Европы, то ли из Америки, даже выдвинул такую теорию, что оптимальный брачный период ограничивается в среднем семью годами. За это время угасает страсть, растворяется любовь, а мелкие недостатки супругов перерастают в монструозные, неискоренимые качества. Хорошая, конечно, теория, только в наших условиях детишек куда девать? Да и жилищная проблема стесняет. Иван, подсознательно одобряя и разделяя теорию заморского мудреца, адаптировал ее по-своему: не разрывая семейных уз — мук, через каждые пять-семь лет заводил новую молодую подружку-любовницу, радость и усладу. И, надо сказать, достиг завидного искусства в умении расставания с каждой предыдущей пассией, без разборок с битьем посуды, расцарапыванием лица и ненужными, несправедливыми оскорблениями. Все всегда происходило очень мирно, и в памяти оставленных дам сохранялся кристальный образ самого любимого в жизни мужчины.

И, вообще, откуда у большинства женщин, вышедших замуж, появляется непоколебимая уверенность в том, что муж — их собственность, бессловесная и бесправная? Этот парадокс очень трудно теперь исправить, хотя он противоречит всему ходу исторического развития человека, показавшего, что мужчина по природе полигамен, и с этим ничего не поделаешь. Советская власть, безусловно, сильно испортила женщин, наделив их незаслуженными правами и свободами, низвергнув мужчину до положения изгоя. Где это было видано, чтобы по заявлению вздорной бабенки «аморальное» поведение мужика разбирали на заседании парткома, а участковый отправлял его в лечебно-трудовой профилакторий, облегченный вариант колонии, якобы, для излечения от алкоголизма. И покуда муженек «лечился» и пахал на государство, ушлая женушка оперативно выписывала его из квартиры, в которой тут же появлялся вожделенный хахаль, и быстренько оформляла развод. Так что, вышедший на волю из ЛТП «излеченный», ткнувшись носом в некогда родную дверь, очень быстро осознавал, что отныне имя его в этом мире — «никто», не ждут его — «нигде», и, вообще, человек он — «ниоткуда». И оставалось бедолаге единственное — погружаться в алкогольный анабиоз.

На Западе свои заморочки — тотальная эмансипация, эмансипе! Чудовище, порожденное еврейками социал-демократками Кларой Цеткин и Розой Люксембург. Запад еще не догадывается, какую термоядерную бомбу замедленного действия ему подложили, только начинает чувствовать первые симптомы вырождения и удивляется, из каких «Палестин» появилась эта неисчислимая рать содомитов и педерастов?».

Наконец, досадный эксцесс у гроба удалось погасить, а там уже началась процедура выноса тела. Душа прицепилась к крыше автомобиля-катафалка, откуда бдительно наблюдала за похоронной процессией, фиксировала ее качественный и количественный состав, пересчитала венки, удостоверилась, что музыканты оркестра пока еще трезвы и играют марш Шопена стройно, без сбивок и «петухов». Это позволило на время забыть об инциденте в квартире, в результате которого две бывшие опрометчивые подруги, оплеванные и униженные, вылетели из двери, словно общипанные и ошпаренные крутым кипятком курицы.

На кладбище события развивались благопристойно, без выпадений из установленного порядка. Лишь в момент, когда на заколоченную крышку гроба, опущенного в могилу, посыпались горсти земли, Душа судорожно встрепенулась; это означало, что в эту мертвую телесную оболочку она не возвратится уже никогда.

Во время поминального обеда Душа снова стала привередничать; ей казалось, что гости слишком много едят и, особенно, пьют, и в своих речах очень поверхностно и стереотипно говорят об Иване Ивановиче, как о неординарном человеке и выдающемся специалисте, не отмечая в должной мере значимость его вклада в ту сферу, которой он занимался всю жизнь. А вклад этот трудно было измерить любым аршином, существующим в природе. Ведь, по сути, он был основоположником, а вот именно слово — «основоположник» как раз и не прозвучало ни у одного из говоривших, а это обидное упущение, если не сказать, умышленное замалчивание заслуг.

«И чего они мечут, как будто их три дня не кормили? Еды не жалко, но где степенная сдержанность, соединенная с великой печалью?», — задавала Душа вопросы, наблюдая с явным неодобрением, как в плотоядных, жующих ртах исчезали и перемалывались балыки, котлеты, мясные нарезки, борцоги и берги.

«Да, и с поминальными тостами частят», — продолжала Душа неутешительные наблюдения, — «при такой скорости приема разве можно произнести нечто внятное, проникновенное, отражающее всесторонность и глубину профессиональной, общественной и иной деятельности покойного Ивана Ивановича?! Такое впечатление, что водка, обычно развязывающая языки, поразила всех косноязычием.

Вон, один уже совсем сомлел от съеденного и выпитого, поглаживает пузо, чему-то глуповато ухмыляясь. Впрочем, он и в молодости не блистал интеллектом, а ближе к старости совсем замаразмировал, хорошо, что тихо и не назойливо для окружающих! Даже поразивший его склероз, почему-то называл словом — «эклер»».

Из-за стола с рюмкой в руке поднялась солидная, монументальная фигура в генеральском мундире и постучала черенком ложки о край пустого фужера, настоятельно требуя тишины, уж больно расшумелись гости.

От одного вида широченных лампасов Душу, что называется, совсем «накрыло»:

«Сколько ряженых генералов развелось! Раньше такие мундиры носили только военные, милиционеры и прокурорские, а сейчас ведомств, где учреждены эти звания, не счесть, пальцев на руках не хватит! Что за страна?», — резонерствовала Душа.

«Сплошь — генералы, чиновники, писатели, финансисты, аферисты, юристы, воры, прокуроры, судьи и «силовики». И в противовес им — голь: работяги, бездомные, безработные, алкоголики и пенсионеры!

Стоит, как памятник, делает театральную паузу перед тем, как начнет произносить историческую речь, вот только стенографистки не хватает! А знали бы присутствующие, каким оторвой был генерал в молодые годы, ни за что бы, ни поверили? Даже на свадьбе Ивана он оказался единственным, кто затеял «ритуальную» драку с кровопусканием из носа. Перебрав, вероятно, нарзана, с боевым кличем: «Уралан, хальмгуд!!!», — он кинулся на одного щупленького, в кургузом пиджачишке, молодого человека славянской наружности; видимо, форма носа не пришлась ему по нраву. «Хальмгуд» в агрессивных устремлениях его не поддержали, даже воспрепятствовали атаке, но будущий генерал успел-таки отвесить затрещину человеку в кургузом пиджаке, а потом долго вырывался из жесткой хватки следящих за порядком друзей жениха, пытаясь еще раз залепить по неправильному носу! Впрочем, кто не был молод, тот не был глуп!», — философски констатировала Душа.

Как Душа и предполагала, в своей речи генерал больше говорил не о покойном, а о себе и собственном жизненном пути, опуская за ненужностью лишние детали, но четко прослеживая основную канву.

Наконец слово взял друг-оппонент Ивана, и Душа опять насторожилась, ожидая любого подвоха. И не ошиблась в своих опасениях. Друг-оппонент, в своем, общем-то, хорошем выступлении неумышленно или специально, что более вероятно, упомянул о женолюбии покойного. Можно было сказать просто о «жизнелюбии», ведь «женолюбие» у многих наших сограждан, а особливо — согражданок стойко ассоциируется с аморальностью. Но дружок-оппонент всегда завидовал успехам Ивана у женщин, а как-то раз, давно это было, после очередной, дежурной «смены караула» позвонил приятелю и изрядной долей ехидства спросил:

«Вань! Я слышал, у тебя появилась новая подруга? Кто же эта несчастная?»

«Она замечательная! Гораздо лучше меня, и я прилагаю все силы, чтобы меньше ее огорчать. Без нее мне скверно!», — ответил Иван.

«Кукд кун» («девушка» — калм.) очередная из провинции, полагаю? Ты же у нас известный большой друг молодежи!».

«Ты не угадал. «Гергн» («женщина» — калм.), правда, гораздо моложе меня».

«Поздравляю, ты остепенился!», — заявил друг-оппонент, — «Но, все равно, себе не изменяешь, и было бы крайне странно и удивительно, если бы дело обстояло иначе!».

«В моем возрасте привычки не меняют», — скромно сказал тогда Иван Иванович.

Душа Ивана Ивановича, хоть и относилась к своему бывшему «хозяину» с теплотой и пониманием (избежим слова — «с любовью»), не была лишена известной доли самокритики. Она рассуждала:

«Конечно, Иван не был святошей, ему приходилось и подличать, и угодничать, но не по крупному, в пределах разумного. А, назовите мне праведника, который при этой несправедливой, жестокой и бескомпромиссной жизни, проходил, не касаясь ножками земли, облитый елеем, источая сияние и запах амброзии? Главное, что Иван никого не зарезал, не посадил в тюрьму по злобному навету, не пустил по миру голым и босым, не оболгал бесчестно! Что касается незначительных прегрешений, то пусть каждый пороется у себя внутри; не исключено, что после этого он начнет срочно искать мыло, веревку и ближайший чердак.

Это, разумеется, преувеличение: самоубийство — удел умалишенных, отчаявшихся, слабых или слишком совестливых людей! Но, последних, к сожалению, становится все меньше и меньше, и скоро они совсем исчезнут как разновидность gomo sapiens.

А, вот, те, у которых совесть напрочь отсутствует, грубо делятся на две категории.

Души первых обросли жестким хитиновым панцирем, как у крабов или раков, несмотря на все пакости, преступления против морали, отдельных людей и общества, они спят безмятежно, будто младенцы новорожденные. Для них жизнь, которую они ведут, правильная, про иную они просто не знают, или забыли, либо смутно о ней догадываются.

Другие мечутся в горячечном сне, орошая смятую подушку липким потом, кошмары и сердечные перебои их донимают. Но не по причине терзания и мук совести, а из-за банального страха перед расплатой: судебной (долгая отсидка в некомфортных местах, не столь отдаленных) или криминальной (пуля в башке, а тело в засыпанном снегом овраге). И приходится им глушить свой ежеминутный страх игрой в казино, девками и водкой пополам с валидолом. Нелегкая у них жизнь, следует признать! Но, как известно, за все надо платить!

Иван-то был совестливым, но нервничать ему тоже приходилось, и виной тому тяжелый характер жены; где были его глаза, когда она затащила его в ЗАГС?»…

А, тем временем, две выброшенные из квартиры бывшие подруги Ивана Ивановича зашли помянуть его в маленькое, уютное кафе. Непостижимым образом к ним присоединились три других, посетивших накануне морг. Женщины не были знакомы между собой, знали друг о друге лишь понаслышке, но длань Судьбы свела их вместе, в одной точке и в одно время. Необъяснимый феномен, с точки зрения вульгарного материализма. Даже тень ревности или недоброжелательности не пробежала между ними, когда они уселись за один столик; ведь их объединяла память о любимом человеке.

Душа Ивана Ивановича, чутко уловив такой поворот событий, быстренько «свинтила» с официальных поминок и помчалась в это кафе, где ее ожидала совсем другая атмосфера, по которой она так истомилась.

Собравшиеся женщины в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти лет излучили всем своим видом приязнь и расположение друг к другу, что, согласитесь, редкость в наше время, особенно, учитывая объединяющий их прошлый специфический статус. Даже самая старшая из них несла на своем лице следы былой красоты, об остальных и говорить нечего. В отличие от невоздержанно пьющей и закусывающей публики на официальном поминальном банкете, экс-подруги по пуритански ограничились чашкой кофе и бокалом белого сухого вина, лишь старшая позволила себе рюмку хорошего коньяку.

«Сестры!», — обратилась она к остальным, — «Поскольку каждая из нас играла в жизни Ивана Ивановича заметную роль, мы были любимыми избранницами великого человека, а это — большое счастье, то делить нам нечего! Нам необходимо познакомиться и в дальнейшем поддерживать добрые отношения, чтобы совместно хранить о нем память, собираться в годовщину его смерти. Это наш долг!».

Женщины перезнакомились между собой, вздохнули и молча пригубили из бокалов вино, смешанное со слезой и печалью. Старшая, между тем, продолжала:

«В наших сердцах не должно быть места для глупой ревности. Лучшим некрополем для нашего любимого Ивана Ивановича будет совместная, наша личная память о нем. Как это ни банально звучит, он будет жить до тех пор, пока на свете останется хотя бы одна из нас!».

Ручейковое журчание речи старшей подруги иногда прерывалось порогами пауз, во время которых она аккуратно промокала платочком уголки глаз, чтобы не потекла предательски тушь.

«Дорогие подруги!», — продолжала старшая, — «Сейчас мы даже не представляем, какое счастье выпало нам в жизни, что именно на нас остановил свой выбор Иван Иванович, этот необыкновенный человек, каких сейчас не встретишь!».

Младшая подруга уже почти рыдала, сквозь всхлипы прорывалось:

«Он был такой добрый и внимательный! К каждому празднику дарил что-нибудь ценное и нужное!».

«Не в этом дело, милая Данара, не в дорогих безделушках и одежде», — мягко поправила ее старшая, — «Иван Иванович всегда приходил в трудную минуту и решал серьезные вопросы. Меня, например, он вытащил из «болота». До нашего с ним знакомства я вела, скажем, так, не слишком примерный образ жизни. Это меня тяготило, но я уже не думала ни о чем другом, потому что не видела возможности изменить положение вещей. В первую нашу встречу, Иван как-то особенно посмотрел на меня, а потом поцеловал руку, вдыхая запах кожи трепещущими ноздрями, и этот поцелуй длился гораздо дольше обычного «лобзания ручки». Затем он повернул мою кисть ладонью вверх и припал к ней губами, начав нежно выцеловывать так называемый «пояс Венеры», расположенный между «холмами Юпитера и Сатурна» и безымянным пальцем и мизинцем, нежно касаясь его языком. Мельком он взглянул на него, и, владея тайнами хиромантии, с удовлетворением для себя отметил, что форма и некоторые особенности этого признака на руке свидетельствуют о моей крайней гиперсексуальности, повышенной страстности и чрезвычайной скрытой распущенности.

Я приняла его посыл, понятный только посвященным и искушенным, посмотрела сначала удивленно, но явно поощрительно, затем выражение моего лица стало сдержанно сладострастным. Кончиками пальцев я ласково пощекотала под его подбородком. Говоря языком древнегреческой мифологии, нимфа и сатир нашли друг друга. Он сказал мне тогда:

«Детка, тебе здесь не место!», — и увел из притона.

С пиявкой-сутенером, потребовавшим отступного, Иван поговорил таким задушевным голосом, что больше этого человека я не видела. Мы были великолепными любовниками, тонко чувствующими партнера, и в сексе для нас не существовало ограничений. Иван снял мне квартиру, нашел интересную, хорошо оплачиваемую работу, а когда пришла расставаться, подыскал мне мужа, заурядного, но порядочного, надежного человека».

Вторая по старшинству подруга взяла слово:

«Иван был человеком долга, поэтому и не бросал своих детей, несмотря на явную антипатию к жене, этой алчной провинциальной самодурке, изрядно попортившей ему жизнь. Но отношение к детям — тот оселок, на котором проверяется характер настоящего мужчины. Принести себя им в жертву — на это в наше время способен не каждый! И мы должны ценить это редчайшее качество нашего общего любимого!

Во время нашего знакомства и интимных отношений у меня возникли финансовые трудности с публикацией первых двух книг. Иван каким-то образом, но только не от меня, узнал об этом, сам добровольно пошел в издательство, сполна оплатил счет-фактуру, и дальше в большем объеме, чем планировалось вначале. Книги были задуманы скромными по оформлению, в мягких переплетах, но, Иван, натура великодушная, нашел художника, который сделал твердую обложку, а тираж увеличил на тысячу экземпляров для каждой книги. С тех пор, благодаря нему, доброму гению, мои литературные дела пошли в гору!

Только при помощи этого благородного, возвышенного человека состоялся мой поэтический дебют. Он долго открещивался от своего участия в издании книг, пока я не установила абсолютно достоверно от своих соглядатаев в издательстве, что это был именно он. Такое не забывается! В одном из последующих сборников я посвятила Ивану стихотворение, в котором попыталась выразить переполнявшие меня чувства к нему.

Незадолго до разлуки, я зачала от Ивана сына, хотела видеть в нем продолжение боготворимого мною человека. Когда сын появился на свет, Иван каким-то шестым чувством догадался, что это его ребенок. Ни о чем, не спрашивая у меня, он ежемесячно присылал деньги на содержание малыша, определил его потом в элитную гимназию, оплатил обучение в московском литературном институте. Теперь появился писатель, по имени тоже Иван, в жилах которого течет кровь нашего незабвенного Ивана Ивановича! Он по праву наш общий сын, сестры, я вас обязательно с ним познакомлю. Ом мани падме хум!».

На некоторое время воцарилось молчание, после которого заговорила третья женщина:

«Я хочу рассказать вам, дорогие сестры, как Иван спас меня. Мы встречались уже года два, когда я внезапно заболела. Среди полного здоровья у меня стали отказывать руки и ноги, суставы перестали гнуться, будто в них гвозди ржавые заколотили. Каждое движение сопровождалось такими болями, что словами описать невозможно. Одним словом, живой труп. Любой другой тот час же бросил обездвиженную подругу, обременительную и бесполезную, но не таков был наш Иван Иванович! Сначала он возил меня по разным клиникам и диагностическим центрам, но столичным профессорам, медицинским светилам, не удалось поставить меня на ноги, внешне цветущую женщину. После всех этих неудачных попыток Иван сказал, что вылечит меня сам, и я ему сразу поверила.

Небеса даровали ему невиданные способности и силы, и я даже иной раз задумываюсь над тем, а не принадлежал ли он к другому Миру? И чем больше я над этим думаю, тем тверже мое убеждение в его сверхъестественном начале.

Больше недели он делал мне массаж, но не простой массаж, который вы можете получить в любом салоне или в так называемых оздоровительных комплексах. Натерев мою кожу каким-то неизвестным душистым маслом, он начинал священнодействие; под его чуткими, ласковыми пальцами бедные суставы и позвоночник как бы расчленялись на составляющие их косточки, я переставала чувствовать плоть и как бы бестелесно парила в эфире, а мысли мои становились прозрачными, легкими и чистыми. Во время манипуляций Иван шептал на ухо всяческие нежные слова, а по окончании каждого сеанса полагалось… ну, вы сами понимаете, что именно, подруги!? Вам ведь не шестнадцать лет?

Так вот, буквально через неделю я была излечена, окончательно и бесповоротно! С тех пор я ежедневно молюсь, и буду продолжать молиться за своего спасителя, тем более, что в своих молитвах я не окажусь одинокой; со мной еще четыре близкие женщины, полностью разделяющие мои чувства!».

Старшая вставила существенный комментарий:

«Ты, права, милая Баира, Иван был чудотворцем! Даже семя его, а об этом я могу судить авторитетно, особенно принятое натощак, обладало могучей целительной силой!».

Четвертая подруга, к слову, наиболее эффектная в квинтете, поняла, что подошла ее очередь:

«О нашем возлюбленном Иване Ивановиче можно говорить бесконечно, но в этих полноводных реках слов не промелькнет и малая толика тех достоинств, которыми он обладал. А главное достоинство, как мне кажется, его умение любить и быть любимым. Лично для меня, все мужчины делятся на две категории: до и после Ивана. И, обе эти категории, не идут ни в какое сравнение с нашим Любимым, так, пародия какая-то!

Что касается его бескорыстного стремления помочь своим возлюбленным, то тут и говорить нечего. Помню, что после окончания нашего КГУ, я больше года болталась с дипломом в руках в поисках работы по специальности. И везде — от ворот поворот, или гнусные намеки, что вопрос можно решить… через постель. Примерно в это время состоялось мое знакомство с Иваном Ивановичем, для которого решение моей проблемы оказалось сущим пустяком; один телефонный звонок старому приятелю.

Он и в дальнейшем вел меня по жизни, только я сразу не догадалась, потому что в таких делах Иван предпочитал сохранять инкогнито, не афишируя свои возможности и, тем более, не бахвалясь перед подругой, набивая себе цену. Лишь поначалу я немного удивлялась тому обстоятельству, что так стремительно возношусь по карьерной лестнице, а потом добрые люди разъяснили, что по чем. Так вот, всем, что я достигла, я целиком обязана Ивану Ивановичу!».

Завершила душещипательную беседу самая младшая, двадцатипятилетняя Данара:

«Я внимательно слушала, что говорили мои более опытные и зрелые сестры, и мне трудно что-нибудь добавить к их воспоминаниям. Были сказаны такие теплые и хорошие слова! Я знаю только одно, что Иван Иванович научил меня любить и ценить, когда любят тебя!

За год до смерти он сильно заболел и слег в больницу. Мне он настрого запретил навещать его там, и не потому, что опасался неожиданных встреч с женой и родственниками. Он, наверное, не хотел, чтобы я видела его слабым, немощным, угасающим; в моей памяти он желал остаться полным здоровья, энергии, идей и планов. Таким я его и буду помнить всегда!».

Пять женщин после короткой паузы чопорно, вполголоса прочитали заупокойную мантру — молитву, после чего обменялись номерами телефонов, перецеловали друг друга в щеки и тихо вышли из полумрака кафе. Путь их лежал в разные стороны.

Душа Ивана Ивановича, растроганная и умиленная увиденной картиной, совсем размякла и омылась благодарными слезами, если такое определение уместно для бестелесной субстанции. Она подумала:

«То, что я увидела и услышала, большинство людей сочло бы плодом сочинительства полупьяного автора или бредом сумасшедшего. Но земное существование человека столь разнообразно и непредсказуемо, что ни один романист не в состоянии придумать такое, что порой случается в жизни, состоящей, казалось бы, из череды терзаний и испытаний!»…

Сорок девять дней после смерти Ивана Ивановича его Душа, как и положено, находилась неподалеку от родной квартиры, а по истечении этого срока взмыла в небеса. Там ей предстояло, пройдя необходимые испытания, во многом определенные праведной или неправедной земной жизнью прежнего хозяина, снова спуститься на землю, чтобы вселиться в другое физическое тело и начать новую жизнь. Никто на свете не мог предугадать, какая оболочка ей уготована: человека, мужчины или женщины, вельможи или золотаря; бродячей блохастой собаки или усатого таракана; или просто камня, лежащего у обочины дороги, ведущей в бесконечность.

Сентябрь, 2010 г.