Гобелен с пастушкой Катей. Книга 3. Критский бык

Глава третья

Не смогу точно определить когда, но далеко за полдень того же дня из неизученных глубин сознания поднялась и стала оформляться догадка, что вчерашним днём я упустила важный момент, потеряла существенную деталь головоломки. Сложность процесса осознания заключалась в том, что он происходил в усложненном состоянии, я пробуждалась от дневного забытья и не всегда могла отделить здравые мысли от обломков сновидений.

Как всегда, после ночных Иркиных дежурств, я всплывала к разумной жизни в замедленном темпе, а какие-то невнятные тени крутились рядом, сбивали с курса и создавали иллюзию непреодолимых препятствий. Досадная мыслишка о допущенной небрежности сперва пряталась среди обычных помех к пробуждению, но чем легче становился подъём, тем неотвязнее она вертелась возле, мелькая то хвостом, то плавниками, приобретая всё более зримые очертания. Я находилась где-то на полпути к поверхности дня, когда мельтешение надоело настолько, что я нарушила основное правило обращение с собственным ментальным механизмом. Взялась его контролировать, вместо того, чтобы плавно плыть по воле течений, зная, что меня непременно вынесет недалеко от нужной точки.

Ещё не в силах открыть глаза, но чувствуя себя в удобстве и комфорте, я наскоро слепила программку и запустила в процесс затяжного пробуждения. Стала неспешно перебирать события суточной давности, причем в обратном порядке, от дневного засыпания к прошлому утру. Разумеется, в очередь реальных событий лезли всяческие грёзы и бредовые измышления, но я могла их спокойно отмести – состояние позволяло, я уже чувствовала под щекой подушку, а закрытые глаза воспринимали свет дня.

С самого конца был Отче Валечка, он привёз меня домой на белой тачке с Антоном, поймал на выходе из «Навигатора», объясняя свою любезность заботой о рабочей лошадке, каковая ему нужна в приличном виде, а не издыхающая в оглоблях. Очень верное наблюдение. Вроде бы здесь всё чисто, правильно, морская прозрачная водичка и песочек.

Спиной вперед, как в кинотрюке, я вдвинулась в здание «Навигатора», крутанулась вместе с дверью, и сразу явился эпизод с безумной Танькой. Она захватывала радиостанцию, как Фидель Кастро в молодости, а я сломя голову ей препятствовала – крутой наворот, но тоже без подвохов. Просто mea culpa небольшого масштаба, привет Ирочке.

Ранее того, мы с Татьяной вместе бредём к метро, она что-то канючит, а мне совсем не до неё, хотя только что болванка протащила нас по лестнице шесть этажей вниз на бешеной скорости, чуть головы не сломали – очень весело, но ничего кроме того. Едем дальше вглубь времени.

Опять та же безумная девушка носится по коридорам и жутко мне мешает, чем же это? Полутёмное помещение знакомо до потери сознания. Цвета, звуки, запахи, букет восточных ароматов, квартира Владки Ким. «Шёпот, робкое дыханье», «дыша духами и туманами»… Стоп, стоп, стоп! Афанасий Фет и Александр Блок вмешались зря, там никого из них не было в помине. «Во мраке заточенья» – нет увольте, Пушкина Александра Сергеевича незачем звать всуе, никакого заточения!

В полном мраке всплыл Миша фамилии и рода занятий, что смущало меня дополнительно. Понятно, к чему дополнительно. Закрутился во тьме фейрверк с искрами, «…беззаконная комета в ряду расчисленных светил». Лермонтов, что ли, Миша? Вроде бы он самый, если не Александр Сергеевич, что-то они у меня перепутались.

Потом «день обозначил купола», «в медленных жилах ещё занывают стрелы», «и не знаешь ты, что с зарей в Кремле…» – нет, дело так не пойдет! Я прошу всех удалиться вон! И вас, Сан Саныч, а вас в особенности, Марина Ивановна! Нечего лезть в голову, вас не звали, тем более, что я плыву как раз обратно, от рассветных идиотских озарений во мрак, где рассыпались искры, и меня не было, а было… «Из мрака соткался силуэт…» Не надо извращать Булгакова, Михаила Афанасьевича, не было никакого силуэта, Миша возник вполне во плоти. Тем более, что отношения к делу сие не имеет, довольно перебирать наугад чужие лирические бредни! Проехали.

Далее в глубине дня обозначился званный вечер, ужин за низким столиком, крахмал, хрусталь, серебро. Владка Ким в блестящих розовых шелках с широкими рукавами – приторно, но прозрачно, никаких зацепок. Приехали к Владлене из «ВРАНА» с Андрюшей Ивановичем, белым вороненком. Тьфу, воронов, драконов и прочие магические атрибуты прошу на выход. Вместе с привередами переводчиками, которых должно опекать за полтора оклада.

Обратно сквозь парк имени Кащенко на трамвае и метро к Людмиле Мизинцевой, и бесконечные её монологи о сопернице – вот это ближе к делу. «Репетиция оркестра» – добрых снов вам маэстро Федерико, извините, без оркестра, мы с Людмилой проигрывали выступление соло. Потому что муж Мизинцев вроде должен понять, что ему дурят голову в странной квартире № 71, где девочка Кристина любит крутить собачкам лапки. Садический бред, клиника, приехали.

Ну раз мы уже с утра, то можно двигаться в нормальном порядке, вот и глаза скоро откроются, на дворе день… Итак, вчерашним утром я бегала пешком к большой чёрной собаке, кличка Психея, её питомица Марина подсказала, что с девочкой Кристиной непорядок. Доктор Люба потом подтвердила. Далее я сбегала в "Аргус", поболтала с жертвами супружеских измен и отправилась к Людмиле Мизинцевой. Там девушка Света пригласила в подозрительную галерею(+)и бросила информацию о Зуеве Петре Утюге(+). Дальнейшие длинные сговоры с мамашей ценности для дела не имеют, кроме её будущей признательности, что проблематично.

Вот это, что ли минус, который меня угнетает? Ах да, плюсы я Вальке не сообщила, даже в кондуит не занесла, тоже минус. В итоге ++-, привет от Оруэлла, но мы уже в 94, проехали десяток лет, так что можно открыть глаза и выяснить, который час. Валька, закрывая за собой дверь, что-то громко вещал относительно часа пробуждения. Моего, естественно…

Пробуждение, приготовленное со всей мыслимой тщательностью, произошло мгновенно. Я всплыла к поверхности воздушным пузырьком, глаза легко раскрылись, и тут же меня охватил мягкий свет дня, приглушённый задернутыми шторами. В постели было очень заманчиво, но я выпрыгнула и, почти не касаясь пола, подлетела к окну, раскрыла рамы вместе со шторами и выглянула вовне.

Тотчас тёплое дыханье лета и подзолоченные невидимым солцем древесные кроны подхватили в воздухе и стали мягко нашептывать вздор, что жизнь моя отныне прекрасна и изумительна, а земли я более не коснусь, так и останусь парить среди изумрудного свечения. «Очень может быть», – на сей раз я отнеслась к безмолвным уговорам благосклоннее. – «Если всем так хочется, то пожалуйста, но прошу оповестить о приземлении заранее».

Закончив мысленный диалог с неодушевленным пространством, я подхватила с пола вчерашнее платье и сопроводила его в ванную комнату, где нам предстояла одна и та же процедура: мне под душем, а трикотажное тонкое платье последовало в стирку. Сверху примчались водяные струи и не навеяли холодного забвения, напротив, показались сияющим водопадом в пронизанном солнцем зеленом гроте. Платье тоже не жаловалось, хотя ему добавили стирального порошка с каким-то мифическим лимоном. Эйфорический маразм входил в полную силу, но не слишком доставал, особенно, если удавалось цеплять к нему забавные фантики, фитюльки и булавки.

Сквозь пение волшебных струй телефонный звонок пробивался упорно и долго, но своей цели достиг, я обернулась большим полотенцем и поспешила к аппарату.

– Ну и что ты себе думаешь, спящая наша прелесть? – ядовито сказала трубка. – Я приходил поцеловать тебя, а вовсе не замок, трезвонил так, что мертвый бы очнулся! Было же сказано с утра на твой сон грядущий, что в четыре, а сейчас полпятого!

– Не надо брюзжать в телефон, даже отсюда видно, какие ты строишь зверские гримасы, – это я чуть приврала.

Валька стоял в телефонной будке, я могла видеть спину его пиджака, но отнюдь не выражения лица. Поодаль виднелся роскошный синий «Форд» с Антоном за рулём, значит куда-то поедем.

– Лучше угадай с трёх раз, куда мы поедем, – предложила я в трубку. – Наверное тебе интересно? Поднимайся, и я скажу.

– Совсем рехнулась прелестное дитя, – проворчал Валентин, покинул платный телефон и двинулся в подъезд.

Надо было срочно одеваться, между прочим, и совсем не обязательно в халат, за который я схватилась.

– Ну, я-то угадал, куда нас Антоша повезет, я даже тебе говорил, если память не изменяет нам обоим, но это всё неважно, – проговорил Валентин, прочно усаживаясь в кресло. – Ты, дитя моё, какая-то удивительная, не знаю даже насколько это… Теряюсь в догадках и не могу понять.

– Тебе не обязательно, а поедем мы к Ирочке Корсаковой, только вот домой или в люди, скажи сразу, – наконец я раскрыла тайну.

– Конечно к Ирочке, – согласился Валентин. – Я сообщал раз несколько, но всё бестолку. Ты с утречка была приятно заторможенная, можно было везти в эмираты и сдать для гарема средней руки, ты бы не заметила разницы.

– Замечательная идея, вернее ассоциация, – я оценила проницательность компаньона. – Но ты не ответил на вопрос, где мы будем лицезреть телекрасотку, от этого много что зависит. Кстати, напомни, я должна внести в свои записи два плюса по делу. они хоть небольшие, но позитивные.

– Мне всё понятно, – резюмировал Валька. – Торможение ещё имеет место, но пробиваются и позитивные ростки, я рад. Так вот, Ирочку мы берем из киноцентра Ролана Быкова на Чистых прудах, точнее из "Ностальжи". Это модная забегаловка через стенку. Девочка влюблена в роскошную жизнь, так что прикиды на тебе правильные, не комплексуй. За Ирочкой все равно не угонишься, но одета по сезону.

Я интуитивно выбрала платье «по сезону»: густо-синее, на тонких бретельках, сверху маленький пиджачок, почти пелеринка, вырезанная цветами по краям и рукавам – щедрый подарок американской подруги, француженки Жанин.

– Теперь ты слушай, а я запишу, – я успокоилась и поведала Валентину позитивные моменты, собранные вчера у Мизинцевых.

А именно, будущий визит в галерею «Утро века» и туманное предупреждение Утюга Зуева. Сама синхронно делала в блокноте пометки: «+Утро-экспоз-Свет» и «Миз-Утюг2-?». Если глянуть в записи непредвзято, то ерунда выходила еще та, не запутаться бы самой. Может, это искомый минус?

Валька выслушал наблюдения и отозвался без особого энтузиазма.

– Негусто, боюсь пустой номер с Веером, но в галерею влезь, не помешает, – заключил он.

И стал меня тренировать для разговора с Ирочкой Корсаковой. Основной упор надо было сделать на дамский щебет по поводу её отношений с покойным Костей Рыбаловым. Слушать следовало до посинения и ни в коем случае не спугнуть Ирочку, если она разоткровенничается. Пусть мелет любой вздор, я должна слушать, ахать и охать, восклицать «Не может быть!» и любым способом её поощрять.

От общего русла беседы мне надлежало отделить два рукава и рискнуть двинуться по ним. Первый пункт-рукав: любые необычные интересы и заботы Кости Рыбалова в последний период. Второй, параллельный: Ирочкины соображения, куда и в какой компании Костя собирался на отдых незадолго до своей безвременной кончины.

– Вот и всё, ничего сложного, – заключил Валентин. – Справишься во сне. Имей в виду, Ирочка – милейшее существо, только будь с ней поласковее, от женщин она добра не видит, так что расслабься и вперед.

(К завершению инструктажа я освоилась с тем, что мир повернулся иными гранями и стала обживать среду обитания. Оказалось, что «дивный новый мир» вырос на базе старого, и почти все закономерности в нем остались прежними. Только прибавилось воздуха, света и объема, а в отдалении заиграла перспектива, как дальние горы на горизнте.)

Непосредственно на подъезде к клубу-ресторану "Ностальжи" я заметила тонкое личико и светящуюся шевелюру Иры Корсаковой – она сидела за столиком у окна, как бы демонстрируя себя на большом цветном экране. Зрелище и впрямь предстало обворожительное. Главная прелесть Ирины Корсаковой состояла даже не в общей изысканности облика, а в прозрачно-серебристом свечении, оно исходило от светлого нимба волос или возникало непроизвольно в воображении зрителя. Так сияет тонкая весенняя ветка, пока без листьев, в неярком солнечном свете на фоне нежно-голубых небес.

Пока мы с Валькой представлялись и меняли диспозицию (спутник Ирочки пошёл поболтать с Валентином, а я устроилась напротив есть малиновое суфле), стало ясно, почему от женщин Ирочка добра не видит, то было немудрено. Рядом с нею любая женщина мгновенно оказывалась невидимкой, каждый встречный, включая официантов и прохожих на улице, зачарованно созерцал Ирочку и неохотно отрывался от этого занятия. Подле Ирочки иное создание женского пола не могло добиться мужского внимания иначе, как с большим усилием и ущербом для самолюбия.

– Как хорошо, Катюшечка, что вас привезли, – через несколько минут делилась Ира Корсакова.

Снискать её доверие труда не составило, бедняжка не была избалована женщинами и откликалась на простое дружелюбие.

– Так трудно говорить с ними, с мужиками, – Ирочка толковала мне, как доверенной подруге. – Я никогда не могу понять, чего от меня хотят. А особенно если по делу, всё равно не слушают, только едят глазами. Женщины ничем не лучше, тоже никто не слушает, но смотрят, будто я у них кусок изо рта вынула. А вы, Катюшечка, не такая, вы добрая! Только ради Бога не говорите, что вы феминистка или лесбиянка, я их боюсь, прямо до содрогания. Вы вообще очень хорошенькая, и платье у вас – с ума сойти, откуда?

– Из Америки, в «Мэйси» была распродажа, это очень дорогой магазин, а вскоре они закрылись, – я подумала, что разговор о тряпках и магазинах способен подкрепить взаимные дамские симпатии.

Так и вышло, к середине малинового суфле мы с Ирочкой доверительно беседовали о бедном покойном Косте Рыбалове. Что он был такой добрый, такой щедрый, покупал всё, что Ирочка захочет, не жалел денег на её прихоти. Но при этом немножко рассеянный, чуть-чуть странный, всё время думал о другом, потом спохватывался и спрашивал, чего бы ей хотелось.

– Это в последнее время? – поинтересовалась я.

– Всегда был такой, немножко не от мира сего, в каких-то других делах. Оно и понятно, такая фирма, почти империя, я понимала, – объяснила Ирочка. – Он вообще мною не очень интересовался, хотя и ценил. Не как другие, они, наоборот, сначала очень интересуются, потом совсем не ценят. Можно, я вам, Катя, скажу откровенно? Костя и как женщиной, мной не очень интересовался, редко когда… Хотя давал всё, квартиру купил, хорошо обставил, обещал купить передачу на каком-то канале, а то эти ведьмы меня не пускают, завидуют. Он бы все сделал, если…

Тут Ирочка немного поплакала, но аккуратно, с кружевным платочком, почти не попортивши искусного макияжа. Пока Ирочка удалялась в дамскую комнату восполнять ущерб, нанесенный слезами, подоспело объяснение её излишней откровенности, иногда заходившей за край.

– Ещё шампанского? – осведомился официант, возникший у столика на двоих. – У нас испанское, в бутылках по 0,3. Девушке очень понравилось, к десерту вполне подойдет.

По счету, как я поняла, платил Валька, значит и заказ шёл от него. Интересно, какую комиссию Ирочкин спутник, представленный как импрессарио, получал с каждой бутылки по 0,3, и участвовал ли в сделке официант?

Ирочка возвратилась ещё более лучезарной, чем отбыла, мы стали пить кофе, и её понесло в пучину скучных дамских историй, совершенно лишних для дела. Валька велел слушать внимательно, но не помогал никакой профессионализм, я отключалась автоматически после каждого «Ах, неужели?». Подозревая, что скоро бедняжку совсем развезёт, я влила в нее несколько чашек кофе, выслушала пару-тройку случаев из Ирочкиной жизни и спросила без околичностей.

– Ира, в последнее вы не замечали в Косте необычного? Скажем, новые интересы, новые люди, женщины?

– Женщина была старая, – охотно ответила Ирочка. – Всегда одна и та же, я её никогда не видела, встречалась только с дочкой. И знаете, я совсем не удивилась бы, вот ни капельки, если бы оказалось, что Костя хочет жениться не на маме, а на дочке. Помните, как это у Набокова, в «Лолите»? Может быть, он от этого мучился в последнее время. Девчонке всего пятнадцать, очень миленькая, звала его «дядя Костя». А мамаша – это вообще фантом, что-то запредельное, не хочу о ней! А вот кстати, если я права, и Костя имел виды на дочку, то мамаша могла его заказать. Вы знаете, что девочка наследует половину Костиного личного капитала? Хотя это не много, основное было в деле, он сам говорил. Вторая половина пойдёт на благотворительность, а мне – чуть-чуть. Меня можно не подозревать, а вот её… Она и сама могла, я бы не удивилась. Или вот что. Эта самая Нина вдруг подумала, что Костя мог переписать завещание, им с дочкой – фиг с маслом, а Костя возьмет и женится, хоть бы и на мне! Я могла согласиться, не думайте, он мне предлагал не раз и не два. Или, скажем, появилась еще одна женщина. Костя, он был большой дурачок, если честно… Вот скажите, с кем он собрался в Грецию? Не знаете, и никто не знает. Вы, Катечка узнайте, тогда всё станет ясно. Я-то думаю, что либо с дочкой Даречкой, либо с третьей женщиной, а за это она его…