Кризис

Глава 18

– Наш самолет совершил благополучную посадку в аэропорту Сан-Франциско. Просьба к пассажирам оставаться на своих местах до полной остановки самолета. Во избежание травм, пожалуйста…

– Ну хорошо, все кончено, и будь что будет, – я встал со своего кресла. Я миновал застекленные коридоры аэропорта, напичканные ядовитой химией ярко-зеленого цвета фонтаны, выстоял очередь перед транспортером, и позвонил сыну.

– Малыш, как дела? – Я с облегчением услышал его детский голосок и неожиданно для самого себя почувствовал, что вот-вот заплачу.

– Нормально, – он уже разговаривал с акцентом. – А почему тебя так долго не было? Я хотел, чтобы ты купил мне электронную игру. А ты в Сакраменто был?

– Нет, в Сакраменто я не был. Но зато был в Японии, в Сингапуре, в Индонезии… И хрен его знает, где еще…

– Ладно, мне сейчас некогда, мама ужинать зовет. Когда в следующий раз поедешь, возьми меня в Сакраменто, обещаешь?

– А… А почему тебе туда так хочется? Ты что, Джека Лондона начитался?

– Нет, а кто это? У нас в классе есть такой смешной мальчик, Джонатан. У него бабушка живет в Сакраменто. Там построили такой большой торговый центр с игровыми автоматами…

– Я люблю тебя, малыш, – я повесил трубку.

Ну что же, каникулы закончились, я снова предоставлен самому себе. Пройдя сквозь ряды таможенников, и ответив на их стандартные вопросы, я непроизвольно съеживаюсь, уворачиваясь от тысяч встречающих.

И получаса не прошло, как появляется фургончик, развозящий уставших пассажиров к парковкам. Боже всемогущий, тысячи долларов хотят они с меня, и всего лишь за то, что моя машина пылилась под Калифорнийским небом в течение пары месяцев. Ну что же делать, на то и существуют еще не исчерпавшие своих возможностей кредитные карточки.

– Аааа! – рычу я. – На моем автомобиле зияет вдавленный внутрь бок, так что дверь не желает открываться. При попытке выехать со стоянки, я обнаруживаю, что колеса машины выписывают кругали по асфальту, словом, ездить на моем средстве передвижения теперь непросто.

– Мистер, это безобразие! Вы разбили мою машину.

В окошке появляется усталый представитель народов Азии.

– Ваши права, – он смотрит на меня горящими глазами, из-под растрескавшихся губ появляются клыки, и я к своему ужасу обнаруживаю, что служащий парковки – однорукий. К тому же, он, похоже, брат-близнец своих индонезийских коллег из восставшей исламской республики. – Мы не несем ответственности за транспортные средства, статья четырнадцать пункт два гражданского кода штата Калифорния, приложение одиннадцать дробь тридцать четыре А от пятого двенадцатого семьдесят третьего и …

– А, черт с вами! – Я выбегаю на улицу и открываю багажник. Ну что же, револьвер все еще лежит там, и все патроны целы. Надеюсь, до дома доеду.

Почтовый ящик переполнен конвертами. Из пришедших мне счетов, больше половины я просрочил. Никогда больше в этой жизни я не смогу купить автомобиль, получить ссуду, снять квартиру. Моя кредитная история испорчена раз и навсегда. Туда ей и дорога. Теперь самое главное – что ждет меня в моей комнате. Вспоротая кровать, подушки, разодранные корешки книг?

Нет, все спокойно. Дверь заперта, мигает красным глазком телефон, похоже, во время отсутствия в доме выключали электричество. Ну и ладно, это даже к лучшему, теперь я никогда не узнаю, какие сообщения были оставлены мне на автоответчике.

Спать, спать. У меня даже нет никаких сил залезть в душ, какая разница, постельное белье все равно придется стирать. Вечерами жители многоэтажного дома начинают готовить ужин, и чад вырывается через вентиляционную решетку и оседает на кровати, телевизоре, электронном органе, на всем, что находится в этой комнатушке, покрывая поверхности липкой пленкой жира. Идиотская конструкция, дай бы мне этих инженеров, я бы оторвал им и руки, и ноги. А еще лучше – головы. Тупые, лысые и поросшие курчавой шевелюрой вместилища убогого серого вещества.

Ну что же, иллюзорная устойчивость бытия спустилась на меня с небес. Вернее, я спустился с небес, приехал домой… Если я сейчас не посплю, хотя бы часа два или три, мне будет совсем плохо.

И звонит этот надрывный телефон, как я его ненавижу.

– Алло? – Я готов, как омар, сваренный в кастрюльке. Делайте что хотите, я более не в силах сопротивляться.

– Алекс, – вы вернулись, – голос женский, вкрадчивый, это секретарша из «Би-Си-Бай». – А почему же вы не заехали на работу? Вас все ждали.

– Я устал, я сейчас не в состоянии никуда ехать. Перемена часовых поясов, десинхронизация, и все прочее.

– Прекрасно. Как прошла поездка?

– Просто изумительно! Меня чуть не убили, в последнюю минуту эвакуировали пехотинцы на самолете ВВС США.

– Замечательно! Мы все молились за вас Христу, и так рады, что он вам помог…

– Вы знаете, не хочу вас расстраивать, но я не верю в вашего бога.

– Как? Вы неправы, не может быть, чтобы…

– После посещения Исламской республики я стал убежденным мусульманином.

– Кхх. – Голос секретарши из прочувствованного стал холодно-официальным… Вы извините, не хочу вас беспокоить, но надеюсь, вы сможете привезти Санта-Клауса завтра к семи утра в экспо-центр? Начинается крайне важная выставка, и Джон Мурган…

– Кукла пала смертью храбрых.

– Что? Что вы сказали?

– Санту разодрали на мелкие кусочки возбужденные пролетарии Юго-Восточной Азии. И если бы не морские пехотинцы США, те же пролетарии разодрали бы на мелкие кусочки и меня. Вы довольны, надеюсь?

– Какой ужас! – Секретарша замялась. – Соединяю с Джоном, пожалуйста, соблюдайте приличия.

– Алекс! – Дребезжащий старческий голос, усиленный микрофоном, скрипел в трубке. – Что я слышу? Санта-Клаус уничтожен?

– Да, Джон, ему не повезло.

– Сынок, послушай меня, – ласково произнес мой собеседник. – Это тебе не повезло. Ты не смог сохранить символ твоей компании. Санта Клаус – это для нас как… – Он запнулся. – Как боевое знамя. Ты не справился с возложенным на тебя заданием! К тому же я просмотрел твои счета, ты слишком много потратил на гостиницы, парковки автомобиля и обеды в ресторанах. Да я в свое время каждый цент считал!

– Идите вы все к черту! – Я потерял самообладание. Я чуть не лишился жизни!

– Что! – В трубке завизжало.

– Я подаю на Би-Си-Бай в суд! У меня есть знакомый адвокат, он так представит это милое местечко перед комиссией сената… А в местной газете появится весьма ироничная статейка про то, как сотрудников компании с риском для жизни посылают в кругосветные командировки…

Телефонная линия разъединилась. Все, теперь я, наконец, усну. Кажется, даже наверняка, моя работа в славной корпорации закончена. Смех, да и только. Я ведь мог с тем же успехом бросить все к чертовой матери еще на пол-пути…

И снова зазвонил телефон. Нет мне покоя на этой земле, Господи. Ты же сам придумал сон, так дай мне возможность погрузиться в мерцающий полубред.

– Алло? – Я уже ничего не соображал.

– Ага, приехал все-таки, слоняра паршивая. – Мишка хрипло засмеялся. – А я уже думал, что ты в Китае политического убежища попросишь. Все-таки свои, родные, коммунисты-маоисты. Кто более матери-истории ценен? Мы говорим партия – подразумеваем Мао.

– Ах, это ты, мерзавец, – простонал я. – Слушай, я Маяковского терпеть не могу. Это, в общем, у меня наследственное, а в частности именно сейчас я спать хочу, с меня хватит событий на сегодня. Меня, кажется, только что с работы выгнали. И убийцы вот-вот доберутся.

– Спи, спи, только не пей больше. А то тебе не то что убийцы, розовые слоны померещатся.

– К твоему сведению, слоны – животные серые, со сморщенными задницами, исчезающие в тумане среди домов с черепичными крышами и готическими сводами. И это – чистая правда. Ты когда-нибудь видел, как под их ногами тает первый снег, а турецкие янычары без сабель и замотанные в шелка женщины восторженно кричат им вслед?

– Да ты совсем рехнулся, свинья! У тебя уже белая горячка, ей-Богу! Хочешь я к тебе приеду? Или, еще лучше, приезжай ко мне, мы тебе постелим. Накормим, жена все переживает: как ты там. Вот, щи даже сварила из кислой капусты, и где она только ее нашла, лахундра!

– Не паясничай. Я гораздо трезвее и нормальнее всех вас вместе взятых. И живее всех живых. Как дедушка Ленин. И глаза у меня такие добрые… А слонов я видел этими самыми глазами, впрочем, не в этом дело. Дело в том, что когда на город опускается снег, даже вывески исчезают в небытие… Светятся окна, а снег падает, падает… Скажи лучше, у вас тут все нормально?

– Нажрался ты, что ли? Ты только погоди, не вешай трубку. Я хочу тебе сообщить пренеприятнейшее известие.

– Ну, что еще стряслось? – Я начал просыпаться.

– За два месяца твоего отсутствия, книжек продано больше тысячи штук, они как взбесились, закупают как те самые апельсины, бочками. Все как с ума посходили, я тебя проклял полторы тыщи раз, тебе там, в Сингапуре, не икалось?

– Икалось, еще как икалось, – мрачно констатировал я. – За мной гнались аборигены с металлическими прутьями, но, к счастью, не догнали. А я, изменившимся лицом, как та графиня, бежал. Не дай Господь кому-нибудь из вас пережить все это дерьмо… Погоди, что ты сказал?

– Повторяю: книжки твоей больше тысячи экземпляров разобрали, оборвали телефоны. Словом, ты заработал восемьдесят пять тысяч жирных, зеленых, американских полновесных баксов. До налогов, конечно. Твои дегенеративные соседи, живущие на социальном обеспечении, уже потирают свои ручонки и дружно говорят тебе спасибо от имени всего народа Соединенных Штатов за тридцать кусков, которые ты им всенепременно подаришь.

– Черт возьми! – Внутри у меня тихонечко зашевелился огонек сдерживаемого восторга. Нет, мне конечно все это снится, так не бывает… Нельзя радоваться прежде времени, вот проснусь, и тогда… – Извини, я сейчас, – в трубке раздался гудок, извещающий меня о том, что кто-то дозванивается мне по параллельной линии.

– Алло? Алло?

– Папа, я хочу электронную игру. – мой непутевый сын никак не мог успокоиться.

– Я сплю, бессовестный, эгоистичный ребенок! Принеси мне оценки за четверть, тогда будем разговаривать.

Скорее, скорее, если даже все это мне снится, пусть Мишка хотя бы во сне еще раз подтвердит приятное известие… Я нажал на кнопку телефонной трубки, и в ней снова загудело.

– Алло?

– Алекс! – это каким-то странным образом в разговор снова встряла секретарша Джона Мургана. – Я крайне сожалею, вы уволены с завтрашнего дня. Как вы могли, – она зарыдала. – Вы чуть не довели Джона до инфаркта.

– Так довел или нет? – я со злорадством вспомнил старого большевика.

– Как вы можете! Он выпил три таблетки нитроглицерина…

– Да ну вас, очень жаль, и идите к черту, – я машинально сжал револьвер в руках. Только осознание того, что стены, отделяющие меня от соседей, сделаны из тонкой фанеры, удержало меня от кровожадного импульса.

– Как вы можете так говорить, – секретарша зарыдала. – Господин Мурган так щедр, он выписал вам премию за уход, треть годового оклада. Только умоляю Вас, – голос ее стал грудным, – не подавайте на компанию в суд. Вы так расстроите Джона, он относился к вам почти как к к своему сыну… К тому же, премия в таком случае станет недействительной.

– Передайте ему, чтобы он… А впрочем, пусть не беспокоится. Спасибо за деньги. Я не буду судиться, – Я переключился на линию, по которой мне звонил Мишка.

– Ну что там? – Мишка зевнул.

– Меня все-таки уволили. Но выписали премию за уход. Солидную, прямо скажем.

– А, ну что же, неплохо. Значит, слушай, дружок, хочешь или нет, но восемьдесят тысяч – твои. Умнейший человек современности, отец русской демократии, сукин сын!

– Признайся, я сплю… И все это – сон. А то просыпаться будет обидно.

– Как знаешь, но с тебя теперь дорогой французский коньяк. А лучше бы уж армянский раздобыл…

Шумит в ушах, блекнет яркое солнце, бьющее в окно. Я все-таки сплю, несмотря ни на что. И поют с небес трубы ангелов, и хрустят листья под копытами лошадей, и спускается багровый закат на холмы, поросшие дубами, и поднимается дым из кирпичных труб, и слышен вдалеке звук охотничьего рожка… И как хорошо, как бы я хотел остаться навсегда в этом сне, но снова звонит этот проклятый телефон… Ну зачем, что же они все, взбесились, что ли?

– Алло? – Мне было уже все равно, пусть звонят работодатели, друзья, дети, наемные убийцы, любимые женщины, в данный конкретный исторический момент я умираю. И если я не…

– Саня! – Зычный рев Сереги в очередной раз пробудил меня. – Прилетел все-таки! Молодчина, а ты знаешь, у меня для тебя сюрприз.

– Серега, – из последних сил прошипел я. – Я люблю тебя, равно как и все живое. Я устал, Сережка, не могу больше, извини. И сюрпризов никаких не хочу и не люблю. Отключаюсь. Позвони мне завтра, ладно?

– Нет, погоди! У меня же настоящий сюрприз! Можно к тебе заехать? – Голос его дрожал от наслаждения.

– Если проснусь, – троллейбусы, облетевшие деревья, грязные тротуары, трамваи, извержения вулканов, несущаяся за мной толпа дикарей, разорванный на мелкие кусочки Санта-Клаус, тусклый салон самолета… Все. Я приземлился…

– Ну кто там еще? Открываю. Сейчас…

– Саня! – Сергей закусил свисающий с губы ус.

– Серега, – обнял я его. – Друг мой любезный! Ты знаешь, для того, чтобы описать все то, что я пережил за последние месяцы, понадобится ящик коньяку, два блока сигарет и полное спокойствие в течение полутора недель.

– Как знать, как знать, – загадочно улыбнулся он. – Оп-ля-ля! Таинственный принц финансовых корпораций, арестант тюрем среднего востока, чревоугодник и иллюзионист, знаменитый и непревзойденный Андрей Бородин! Аплодисменты! Аплодисменты, господа.

– Ой, Серега, ну чего ты устроил, неудобно даже. – Андрей закашлялся. – Саша, родной ты мой, прими от меня вот этот куст! – Он протянул мне огромный горшок с каким-то хвощом угрожающего вида, покрытым зубастыми, ядовито-фиолетовыми цветами.

– Поздняя осень. Грачи улетели. – неожиданно для себя самого процитировал я. – Только не сжата полоска одна. Что же ты, мерзавец, все время какие-то хвощевые папортники даришь? Да ты знаешь, что мне пришлось из-за тебя пережить, засранец, хотя я тебя и люблю, скотину, ты хотя бы понимаешь, что…

– Саша, я понимаю, я не оригинален. Извини ради Бога, ты даже себе не представляешь, в какой переплет я тогда попал!

– Конечно, я все знаю. Наркотики?

– Да какие наркотики, не кололся я, клянусь, только травку иногда потягивал. Я, честно говоря, выпить больше люблю. Это наше, исконное, русское.

– Но ты все-таки объясни мне, какого черта ты растратил двадцать тысяч баксов?

– Ох, – Андрей схватился за голову. – Я, натурально, скотина. Но ты понимаешь, как оно все неловко получается в этой Америке? Ты помнишь, я тебе выслал две штуки?

– Помню, – неуверенно буркнул я, слишком уж давно все это было.

– Так тем самым вечером мне выпить захотелось, зашел в бар, взял кружку пива, а бармен, сволочь, на меня в полицию настучал. Я, конечно, неправ, смешал с виски. Ты когда-нибудь пиво с виски пил? Жуткое сочетание. Ну так вот, представляешь, только я вышел на улицу, стоит полицейская машина с выключенными фарами. Мне бы уйти, дураку, а я тихонько за руль сажусь, думаю, вдруг не заметят. И все, не успел даже отъехать, как голыми руками повязали. Права отобрали, заковали в наручники. Залог в двадцать тысяч, хочешь – вынь, хочешь – положь!

– Черт бы тебя побрал, – я уже не мог на него сердиться.

– Да чего ты кипятишься, извини ради Бога, я же никак не мог с тобой на связь выйти. Ты не волнуйся, я специально приехал, вот. – Андрей залез растопыренной рукой в карман своих засаленных джинсов, долго шарил там, и наконец извлек вытертый банковский чек, покрытый жирными пятнами и кровавыми брызгами. Глубоко надеюсь по сей день, что это был кетчуп. – Вот, двадцать пять тысяч зелененьких, прошу любить и жаловать, и еще, прости меня ради Бога!

– Откуда у тебя деньги? И почему двадцать пять?

– Да понимаешь, мне так неловко. Пять тысяч – это за нервы. А вообще-то все это – долгая история. Мне даже ее рассказывать как-то неудобно.

– Да нет уж, валяй.

– Ну, значит, вначале я операционную систему писал. Ты слышал, из-за нее теперь жуткий скандал, компанию судят. И система-то хреновая. Я хотел в нее «Тетрис» вставить, но…

– Слушай, извини, что я тебя перебиваю, а в осциллографе, если нажать на две крайние правые кнопки, там, говорят, тоже «Тетрис» идет. Твоих рук дело?

– Все-таки вычислили, – вздохнул Андрей. – Ну надо же, никуда не скроешься. Ты понимаешь, такое дерьмо у них и железо, и программы, мне скучно стало, и вот… Всего-то пару ночей потратил. А потом меня уволили, но программа так в памяти и осталась…

– Ну, все понятно. – Мне стало смешно и грустно одновременно. – Кто знает, быть может от этого «Тетриса» в одной милой исламской республике началась бойня. Впрочем, это неважно. Так все-таки, как ты деньги заработал?

– Это потом, через пару месяцев, компания, в которой я после тюрьмы работал, в гору пошла. Акции, опции, туда-сюда, ты себе даже не представляешь. Ладно, бери… – Андрей с некоторым сожалением посмотрел на чек.

– Спаси тебя Бог, мерзавца! – Эмоции прорвались наружу, и, схватив Андрея за плечо, я зарыдал, прижав его к своей груди. – Ты мой ангел-хранитель. Благодаря твоим аферам, я обрел новую жизнь, еще не знаю какую, но мне почему-то верится, что она будет светлой, осмысленной…

– Только не раскачивай меня, пожалуйста, – Андрей поморщился. – Извини, нехорошо мне после вчерашнего… Особенно, когда ты про осмысленность нести начинаешь. С души воротит…

Гости мои исчезли, во избежание излишних переживаний я выключил телефон. Все! Я умер. Меня нет! К тому же, я сказочно разбогател. Всего за одну ночь… И безо всяких летающих тарелок, мафиозных структур, новых русских, сушеных осьминогов… Мне теперь не страшны даже мои преследователи, в конце концов, я отдам им эти проклятые деньги и забуду обо всем этом кошмаре.

Впервые за много месяцев я вдруг почувствовал себя спокойным и уверенным. Бытие определяет сознание, правы были длиннобородые дедушки Маркс и Энгельс. Когда у собаки сосиска в желудке… И я блаженно заснул, улыбаясь неизвестно кому.

– Проснись, проснись же ты, ведешь себя как ребенок, честное слово!

– Кто здесь, – я вздрогнул, и, увидев бабушку, облегченно потянулся. – Ах, это опять ты. Обязательно надо было меня разбудить, в кои веки собрался выспаться, облетел вокруг земного шарика, чуть не сошел с ума…

– Подумаешь, – бабушка презрительно скривила губы. – Нашел чем бахвалиться. Полетал бы ты так, как мне иногда приходится…

– Все относительно. А я все-таки рад тебя видеть. К тому же, я горд собой, можно я все-таки похвастаюсь?

– Типичное проявление нарциссизма. – Бабушка поджала губы.

– Да будет тебе. Ты хотя бы знаешь, в каких переплетах я побывал?

– Знаю. Но должна расстроить тебя. Все только начинается.

– Час от часу не легче! – Я приподнялся на кровати. – Послушай, не надо вот этих мрачных прогнозов, я их ненавижу.

– Устала я. – Бабушка присела на кровать. – Ну и жара у вас, как вы только выдерживаете?

– Послушай, только не обижайся, я ужасно хочу спать.

– Нет уж, выслушай меня! Я не так часто с тобой вижусь. Ты совершенно неприспособлен к этой жизни!

– Ни хрена себе! – Я возмутился. – Я получал в полтора, а то и в два раза больше окружающих. Книжку написал, тысячу экземпляров раскупили за два месяца, этого что, мало? Да я сейчас с долгами расплачусь! Найду новую работу, и…

– Материалист несчастный! Книжку он написал… Работу он найдет… Думаешь, лучше будет?

– Сомневаюсь, – мрачно согласился я.

– И потом, неприспособленность к стране, к нравам, к эпохе – она в душе. А душу ничем не изменишь. Не место тебе здесь.

– Бред какой-то. Я такой же, как и все остальные. А если даже и нет, ну и что? Прожил же тридцать с лишним лет, чего тут расстраиваться. И деваться мне некуда, – Я зевнул. – Да ну эти разговоры на фиг, лучше расскажи о себе… Куда ты там летаешь… – Все попыло у меня перед глазами.

Утро, клочья тумана… А я все-таки выспался, ночная беседа с духами – сущая чепуха по сравнению с приступами тропической лихорадки. Как же все-таки прекрасна жизнь! Сопя, я начал выписывать чеки. Ах, сладострастная расплата с кредиторами… Я отнес толстую пачку конвертов к почтовому ящику, впервые за много месяцев вдохнул свободно и ощутил прелесть существования. Хотелось есть, наконец-то я могу не экономить… И не бояться…

Но что это? У торца здания стоял припаркованный «Кадиллак» черного цвета. На таких машинах ездят нефтяные миллионеры из Техаса, или древние старушки, обладающие солидным cостоянием. Нет, ни те, ни другие в нем не сидели. Из «Кадиллака» на меня пристально смотрели два русских мужика.

Я до сих пор удивляюсь: что уж такого особенного в нас, почему выходцев из России любой национальной принадлежности можно безошибочно определить в любой толпе? Первое время я думал, что дело в одежде. Рубашечка с надписью «Москва» на нагрудном кармане, стоптанные туфли. Нет, прошло уже много лет, и бывшие обитатели империи давно одеты во все импортное, начиная с нижнего белья, и заканчивая верхним.

Может быть, дело в испуганном выражении лица, вжатой в плечи шее, облысевшей голове? В прическе? Нет, скорее всего, дело в глазах, вернее во взгляде. В движениях рук. В закатанных рукавах. В форме плеч. В мешках под глазами. Одним словом – мистика…

И почему, собственно, я должен отдавать им деньги? Господи, как я устал бояться. Ты же меня понимаешь. Бодрые, розовощекие римляне схватили тебя, заломив руки за спину. Неужели ты сам еще веришь в эти нелепые проповеди? Если тебя ударили по щеке, подставь другую… Папа был другим, он не прощал врагам ничего, и правильно делал. И я не прощу. Око за око, зуб за зуб!

Ну что же, включаем систему охраны, кладем рядом револьвер.

Раздухарился, тоже мне, как петух перед наседками. Что это за воинственность на меня нашла? Господи, кого хочешь покарать – лишаешь разума. Я просто отдам им деньги, вот и все… И сладкие мечты уже окутали сознание, но телефон все-таки зазвонил.

– Ну чего, приехал наконец? – Я сразу узнал этот голос. – Мы тут тебя уже обыскались. Нехорошо, нехорошо. Предупреждать надо.

– Да, я извиняюсь, срочная и длительная командировка. Ничего не поделаешь.

– Значит, слушай сюда. С тебя триста тысяч.

– Сколько? – я почувствовал, что не могу проглотить слюну, и вообще нахожусь в состоянии гадкого оцепенения, как во сне. А может быть, это сон? Я ущипнул себя за руку. Нет, не похоже. Не мог же мой вклад в копилку криминальных структур возрасти в десять раз? Такого уровня инфляции я не ожидал.

– А какого хрена ты удивляешься? Вы же с дружком своим целый миллион с азиатов слупили, что, думали не докопаемся? А мы все знаем. И ведь еще скрыть хотели, говнюки, да за одно это надо вас порешить, чтобы другим неповадно было.

– Да не было у меня никаких денег, клянусь!

– Все так говорят. А потом, когда к стенке прижмешь, под лезвием такие поэмы рассказывают… Короче, где твой дружок?

– Я про Макса ничего не знаю, клянусь, не видел его уже несколько месяцев.

– Вывернись наизнанку и найди его, тогда мы от тебя отстанем. Или деньги возвращай, а не то тебе крышка. На этот раз окончательная. За такую сумму, сам понимаешь…

– А как насчет тридцати тысяч? Их я могу отдать, хоть сейчас, только оставьте меня в покое. – Я сам себе стал противен.

– Чего ты там несешь? Да, видимо придется нам с тобой как-нибудь поговорить по-интимному, с глазу на глаз… – мой собеседник хрипло усмехнулся. – А то ты, парень, ни хера не соображаешь. То у тебя тридцати штук нет, то ты их хоть сейчас отдать готов. Наследство получил, что ли?

– Да нет, должок вернули, – я ощутил приступ ненависти к самому себе, лебезящему перед этими подонками. Не стану же я им рассказывать про книжку, Андрея Бородина, Тетрис и Санта Клауса, все равно ведь не поверят.

– Ну, точно, мозги крутишь. У меня на такие штучки-дрючки чутье. А может ты и про Макса чего знаешь, только нам рассказать не хочешь? Мы к тебе наведаемся, с пристрастием. Только не дергайся, и не вздумай в полицию обращаться, или из дома выходить…

Господи, как же ты жестоко посмеялся надо мной. Несколько часов призрачного счастья после месяцев кошмара, и опять этот холодный ужас. За что? Ну скажи, за что? Ну сделай что-нибудь, ударь молнией, яви знамение, черт тебя возьми!

Молчишь… Тебя все-таки нет, я знаю, просто провидение играет со мной в кошки-мышки. Ну тогда хоть кто-нибудь, помогите мне! Я выжил, победил судьбу, расплатился с долгами, написал книжку. Я всего пару часов назад был счастлив, и даже гордился собой. Наивный осел!

Нет, просто так я не уйду. Мои системы охраны находятся в состоянии полной боевой готовности. Они этого не ожидают, что поделать, устроим браткам-товарищам небольшой сюрприз. Еще немного, еще чуть-чуть. Я знаю, они ждут, когда я засну. Это – когда я погашу лампочку, бьющую мне в глаза, окно мое прекрасно видно с улицы. Сегодня мой интеллект – моя последняя надежда. Я умнее их, наверняка они даже не подозревают, что их ожидает.

Ну что же, вставим в револьвер шестую пулю. Я обычно боялся это делать, опасаясь самопроизвольного пулеизвержения. А теперь я немного полежу с открытыми глазами. На маленьком мониторе светится холл, как разумна эта бездарная архитектурная конструкция – никак, кроме как на лифте они на мой этаж не доберутся. А это означает, что я их увижу, и у меня в запасе будет еще секунд тридцать.

С улицы тянуло прохладой и влажной зеленью. Такого густого тумана я не видел уже много лет. Он заползал клочьями с балкона, стелился по полу, окутывал кровать.

Я вздрогнул. Свет, белый, неестественного серебряного оттенка, разливался по стенам моей комнатки. Белая стена вибрировала, а за ней, около кухни, светился прозрачный сгусток. Со мной бывало такое в детстве, когда снится сон, и обои, подсвеченные утренними лучами солнца, и запыленная репродукция «Березовой рощи» Куинджи, вдруг становятся живыми. Призрачные тени, в которых неожиданно узнаешь соседей, или просто случайно встреченных на улице людей, движутся по поверхности, постепенно становятся объемными, возвращаются домой с работы, ужинают за длинным деревянным столом в коммунальной кухне, ссорятся в квартирах… А вот и мои друзья, мы катаемся на велосипедах и ловим золотых карасей в пруду. Все, что не сбылось в жизни всегда получалось в этой ожившей, обклеенной ободранными обоями стенке, на пожелтевшей от времени репродукции… Мне тогда так хотелось перенестись в эту придуманную страну, но сон всегда отступал в самый неподходящий момент…

Я попытался остаться на ускользающей грани сна и реальности. Прозрачный кусочек света пульсировал. Где-то там, возможно, в моем воображении, шла нормальная жизнь.

Пространство покачивалось. Я ехал в поезде, на вид – обычной электричке с деревянными сиденьями, которая неслась среди холмов, покрытых сосновым лесом. Ах, как пахло в воздухе разогретой хвоей, морем… Поезд прошел по мосту, показался город, шпили соборов и черепичные крыши.

Напротив меня сидели два парня и девушка, судя по виду студенты, они играли в карты, курили и рассказывали анекдоты. Я тоже курил, наслаждаясь каждой долей секунды этого путешествия, и хохотал вместе с ними. Анекдоты были хороши, а девушка неотразима.

И стало мне на несколько секунд хорошо, как будто я оказался дома, и не надо больше ничего бояться, и всегда найдутся те, кто понимает меня, и никогда больше я не буду одинок. И буду я ходить по прохладным университетским аудиториям и гулким залам музеев. И будет пахнуть старой бумагой библиотека, и кофе. И под ногами будет брусчатая площадь. А какие хорошие у них лица, как у ангелов с картин эпохи Возрождения.

Меня только смущало, что на плечах у моих попутчиков висели автоматы, и у девушки тоже. Она от этого совсем не теряла своей привлекательности, напротив… В последний раз я ехал в таком поезде, нет, это был автобус, и это было в Израиле.

Свет продолжал пульсировать, от него было уже больно глазам. Более всего то, что я сейчас видел, было похоже на проекционный экран. На каком языке они говорят? Черт бы все побрал, какие же у них хорошие лица! Я не видел таких лиц уже много лет, вернее видел, но как-то изредка, невзначай.

Поезд превратился в узенькую полоску на светящейся плоскости, он стал двумерным, потом сжался в точку, ветер, ворвавшийся в комнату через окно, исказил мерцающую поверхность, и она начала разворачиваться передо мной с безумной скоростью, превращаясь в окутанный туманом шар.

Странное это место. Перелески и города, населенные людьми. Соборы и университеты. Улицы и магазины. Ночные огни, садящиеся самолеты. Ледяная шапка Антарктики. Как красиво… Неужели это Земля, и если да, то где я, и откуда на нее смотрю? Кажется, еще немного, и я улечу туда, в это туманное облако. Стоит только сделать над собой усилие…

Дьявол! Это сработала моя пластмассовая коробочка. Сплю я или бодрствую? Система дальнего обнаружения функционирует нормально, на маленьком мониторе показались заплывшие жиром хари, которые вечером сидели в «Кадиллаке». Вот они вышли из лифта, вот растерянно озираются по сторонам, вот идут к моей двери.

Серебристый свет разрывается на игриво бегающие по стенам зайчики, и я с ужасом чувствую, что не могу в него погрузиться. Эти идиоты отвлекают меня, раздражают своей глупостью. Как долго они возятся с замком, как нервничают, озираясь по сторонам.

Я беру револьвер и взвожу курок. Почему-то я спокоен, даже руки не дрожат. Наконец, дверь чуть-чуть приоткрывается. Да здравствует Начальная Военная Подготовка и нормы ГТО! Ну и грохот!

Прости, Господи, я нарушаю твою заповедь. Я знаю, что тебя нет, и ты все равно простишь меня. Просто я ненавижу тех, кто пришел ко мне.

Толстый, с поросячьими глазками и усиками, падает сразу, его помощник успевает сделать несколько выстрелов. Неужели я все-таки убил, да еще сразу двоих? К тому же, моих бывших соотечественников и, судя по всему, сверстников. С кем-нибудь из них я вполне мог учиться в одном классе. Быть может, мы вместе сидели в кино и с наслаждением облизывали сливочное мороженое в вафельном стаканчике…

Вот такой грустный итог эволюции. А впрочем, может быть, это естественный отбор, доведенный до абсурда, Как странно, я не испытываю почти никаких эмоций.

Свет начинал медленно угасать, но стоило мне наморщить лоб, как он разгорелся с новой силой, словно раздутые ветром угли… Почему мне больно? Неужели эти идиоты все-таки в меня попали? А, ну все к черту, неважно.

Пространство расслаивается, значит пора трогаться. Я в этом почему-то уверен. Забавно, скорее всего, это-инстинкт, как у новорожденного.

Какой божественный запах. Настоящий, ароматный кофе, такого в Америке не достать. И сигаретный дым. Пьянящее сочетание, от него раздуваются ноздри и хочется жить. Где я? Комната, даже не комната, что-то вроде зала. Стулья. Большая доска, исписанная снизу доверху. Ба, знакомые все лица… Да, все здесь. Все те, кого мне так недоставало вот уже лет десять, все те, по которым соскучился до противного, гусиного озноба в спинных позвонках.

Боже, есть ты, или нет тебя, но как же мне хорошо! Давно уже так не было. Какого черта, мне неважно, где я нахожусь. И если это мне даже снится, все равно. Я остаюсь здесь. И никогда не буду об этом жалеть. Потому что этих людей я люблю, несмотря на то, что в той жизни их уже не осталось.

Я обернулся. Где-то там, за дрожащим кольцом света, моя комнатка в последний раз озарилась фиолетовой вспышкой, а потом туман начал заползать через открытое окно и поглотил все до основания.