Крокодилова свадьба

Глава 1. Город, который видит сны

Дым очень важен…

Говорят, что в дыму рождается жизнь – но вовсе не та же самая, какая вырастает на благородной, забытой в шкафу головке блю-чиза… Это настоящая жизнь, с некой неведомой искрой созидания внутри, присущей не всякому одушевлённому, но всякому живому

Некоторые говорят, что в дыму рождается душа… Иные считают дым физической формой души, пыхтят огромными деревянными трубками, полными табака, окуривают скот, товары и даже людей, ведь верят, что в дыму рождается настоящая, подобная человеческой, жизнь…

Видимо, именно поэтому древние разжигали огромные ритуальные костры, палили тра́вы и дары, приносимые в жертву – все материальное обращалось в дым и возносилось к небу, теряясь где-то там, на недосягаемой, окрашенной жидким бархатом алого заката высоте. Клубящиеся завихрения возносились вверх, но то был уже не дым, то была душа или, как говорят другие, ду́хи.

А любое бестелесное рано или поздно находит свою оболочку.

Времена каменной, нечесаной, но мудрой и чуткой древности давно прошли, но это не отменяет того факта, что…

Дым очень важен. Все потому, что…

– …потому что, если мы расставим эти ароматические апельсиновые свечи туда, а эти – ближе к окнам, эффект будет невероятный! – свадебный церемониймейстер Честер Чернокниг закружился, и его темно-русые кудри до плеч, похожие на волны, дружно заштормили.

Тучная женщина, напоминающая своими размерами огромное грозовое облако, насланное каким-то божеством в качестве кары за грехи, кинула взгляд в сторону Честера и посмотрела на две свечи в его руках.

– Всего две свечи? – ее брови взмыли вверх пушечными ядрами, грозясь пробить потолок. – Всего две свечки на этот зал? Может быть, тогда обойдемся вообще без них?

Возможно, мы поторопились с выводами – женщина действительно напоминала грозовую тучу и своими размерами, и цветом платья, темно-синего и даже практически черного, расшитого серебристыми ни то звездами, ни то кометами, ни то просто непонятно чем. Но правильней назвать женщину одним огромным циклоном, который не осознавал, куда несся. Туча (или все-таки циклон) эта разрослась настолько, что мысли не успевали разлетаться по ней – они скорее медленно-медленно растекались, как густой клиновый сироп поверх блинчиков.

Кстати, о блинчиках – мадам Аллигория Крокодила не отказалась бы сейчас от пары порций.

Желудок подтвердил эту мысль громким урчанием. Звук разлетелся по огромному светлому обеденному залу с высокими заостренными окнами и отразился от стен, вернувшись обратно.

Чернокниг хотел было заговорить, но смолк. Дождавшись, пока этот гром стихнет, мужчина развел руками – вверх взмыли подолы его бархатной бордовой накидки с золотистыми узорами.

– Конечно же нет! – его голос звучал одновременно как из бочки и так, словно Честер болел гайморитом, не размыкая при этом челюстей полностью. – Свечек будет намного больше: с разными ароматами, и огоньки будут мерцать разным пламенем. Мы поставим их сюда, сюда, туда и… хм, над остальным подумаем потом.

Церемониймейстер рукой пригласил Крокодилу подойти к высокому окну, у которого стоял. Когда Аллигория зашагала, по комнате словно пронесся невероятный силы вихрь, рожденный штормом – но сделал это очень медленно.

– Это будет просто замечательно, у меня в голове столько идей, – Честер высунулся из окна. Мадам Крокодила последовала его примеру, и внизу, где-то на брусчатке, появилась страшная тень, словно бы нечто ужасное заслонило – а то и вовсе проглотило – солнце.

– Вы уверены? – поток свежего воздуха ударил женщине в лицо и намеривался взъерошить волосы, словно намазанные клеем – но они были уложены настолько хорошо, что их не растрепал бы даже ураган.

– Поверьте мне, – Честер послал на улицу воздушный поцелуй. – Я лучший свадебный церемониймейстер всех семи городов!

Тонкие, изящные и словно бы хрупкие здания тянулись к небу, искрясь в солнечных лучах. Казалось, что они могут обрушиться от любого дуновения ветра – настолько они были грациозны, словно дамы, которые чересчур следили за собой и большую часть дня проводили за фитнесом и нанесением на лицо косметических средств, вот и довели себя до такого утонченного состояния.

Дома – худые, высокие, с узкими фасадами и большими окнами, не толпились. Наоборот, зданиям словно было знакомо понятие личного пространства, и они чутка сторонились друг друга. Но не слишком – это хороший тон. Тощие дома буквально искрились хрустальными бликами, как оставленный на солнце сервиз, который запутывает свет и заковывает его в бесконечном хрустальном лабиринте.

Здания были начищены до блеска, сияли чистотой, а вместе с ними сияли и крупицы какого-то минерала, крошкой моргающие в кирпичах.

Хрусталия, как и всегда, искрилась и цвела, благоухая ароматами духо́в и масел. В отличие от сладкого, торгового Златногорска1 – родины Философского Камня, – она не тратила лишнее время на сумасшедшую торговлю, не пыталась заставить золотые деньги работать. Они могли сделать это и без нее. Хрусталия не погружалась в дымку легкого тумана, как столица, Сердце Мира2, где ныне покоится Философский Камень, дающий жизнь тысячам золотых монет – или, как их называют, золотым философам. Искрящийся город не тратил время ни на политику, ни на управление, ни на открытие инновационных предприятий – все это ему было чуждо.

А потому, у Хрусталии оставалось время следить за собой до помешательства, как у запертой в четырех стенах башни принцессы. Кроме бесконечного маникюра, заняться было и нечем.

Все здесь напоминало о снах – даже тонкие, осиновые талии высоких и словно сидящих на диете домов, парадоксально острые и в то же время словно растекающиеся в блеске, колеблющие пространство.

Хрусталия – город, который спит и видит прекрасные, порой сюрреалистические и текучие как синяя тушь сны. Они расползаются по городу подтеками краски, заливаясь в широкие окна, а потом и в умы, где вспыхивают невероятными рисунками фантазии. Сны эти настолько насыщенные, что их надо куда-то, да выливать – иначе голова просто не выдержит.

Жители придумали, куда – они выплескивали капельки, остатки своих снов в искусство, превращая весь город в одно прекрасное, но и не без странностей, сновидение.

Хрусталия дышала и жила творчеством, высокими модами, ароматными духами и всем, что делало существование тонким, приятным и изысканным.

Жизнь здесь не неслась в бешеной погоне за своим же хвостом – она плавно вышагивала, никуда не торопясь и наслаждаясь каждым своим шажком.

Но это вовсе не значит, что никуда не неслись люди. Даже при самом спокойном раскладе жизни приходится бежать со всех ног, чтобы выключить утюг, который по какой-то невидимой причине все это время работал и уже начал прожигать гладильную доску. Или, например, никуда не денешься, если проспал на какое-то чрезвычайно важное мероприятие – тут уже приходится набирать скорость мартовского зайца, объевшегося стероидной морковки.

Мужчина набирал скорость еще похлеще и сломя голову летел по мощеным плиткой улицам. Его фигура проносилось меж тоненьких фонарей с худыми вытянутыми плафонами, заостренными сверху. Они горели желто-зеленым магическим светом и такими призрачными точками были словно разбросаны по улице – как потерянные звезды какого-нибудь творца, который обронил пару-другую светил и решил не возвращаться.

Через эти точки-фонари проносились магические потоки, невидимыми нитями текущие через пространство. Они и зажигали огонь в плафонах – это было магическое пламя, способное менять цвет буквально по щелчку пальцев. Вообще, магия, откровенно говоря, штука странная – по крайней мере, таковой она всегда была здесь. Зажигает фонари, заставляет работать дверные звонки, конфорки и механизмы разного рода, запускает глиняных големов, дарует жизнь ищейкам-гомункулам и делает много других полезных вещей. Но никаких тебе огненных шаров, никаких превращений людей в жаб, левитации и других будоражащих воображение способностей.

Если копать еще глубже в абстрактные понятия, то точечки-фонари пронизывали еще потоки времени. Все дело в том, что магия, время и материя – такие три эфемерных и образных кита, на которых держится мироздание. Тут, правда, многие задаются вопросом – а откуда взялись киты, если они – основа основ? Это как проблема курицы и яйца, хотя ответ на нее ясен, как солнечный денек на лужайке братца-кролика. Просто все почему-то забывают про динозавров…

Но, ладно, не об этом – оставим этот вопрос на корм седобородым философам. Так вот, три этих, скажем, силы, образуют весь мир. Но сами они состоят из стабильности и нестабильности – это что-то наподобие глины мироздания, или бумаги, или гипса. Тут все зависит от того, как кто это самое мироздание представляет… В любом случае, время на большую часть состоит из нестабильности с маленькой примесью стабильности, магия же – ровно наоборот, ну а в материи и того, и того пополам3

Поэтому время изменить практически невозможно. Материю – можно, но только если приложить усилие (киньте вазу на пол, и она разобьется. Не кидайте – и она останется целой). А с магией можно вообще делать что угодно, использовать ее как пластилин – все благодаря большому содержанию нестабильности.

Но от столь важных абстрактных понятий мы возвращаемся к вещам весьма реальным, словно бы в обратной перемотке. От нестабильности и стабильности к незримым потокам магии, от них – к точечкам-фонарям, а от них – к бегущему человеку.

Приблизившись и вновь поставив невидимую пленку вселенной на прямое проигрывание, оборванное повествование возобновляется.

Диафрагм Шляпс продолжал лететь, сломя ноги. Он придерживал небольшую кожаную сумку через плечо, словно боялся, что оттуда выпадет невероятно важный и ценный нелегальный товар.

Надо сказать, бежал Шляпс относительно медленно – он терпеть не мог пробежки и любой другой спорт (даже вынужденный), который основывался на этом самом беге. Поймав Диафрагма в научный изолятор, можно было бы выявить новую болезнь – бегофобию. Но такой ерундой, благо, никто не занимался.

– Мужчина! – окликнул его чей-то голос. Чисто теоретически, фраза могла быть кинута любому другому человеку, но на улочке было только двое – бегущий и кричащий. – А не подскажете, сколько времени?

Диафрагм ненавидел, нет, даже презирал этот вопрос. Бегущий затормозил и ткнул рукой в шляпу. В его котелке, поля которого недожаренным блином свисали вниз, торчали небольшие и работающие часы – они были встроены прямо в головной убор. Чего только не сделаешь, чтобы люди не доставали глупыми вопросами.

Шляпс замер на несколько секунд и, прижав сумку к телу, снова рванул вперед. За ним погналось эхо от кинутого вслед «Спасибо!». Мужчина даже не оглянулся, чтобы ответить элементарное «Не за что», или хотя бы кивнуть.

И хорошо, что он не сделал этого, иначе бы впечатался в столб. Но все же, что называется, за секунду до, Диафрагм обогнул фонарь. Вся остальная дорога слилась в один скоростной мазок по кривой траектории, и остановился Шляпс только тогда, когда преодолел ступеньки крыльца и настиг определенной двери

Тяжело дыша, мужчина запустил руку в сумку и принялся что-то нащупывать. Удостоверившись, что это что-то там есть, Шляпс поправил шляпу и нажал на магический дверной замок. Незримые потоки магии завихрились, своей энергией приводя механизм в действие.

Раздалась ажурная мелодия, напоминающая увертюру какого-нибудь балета.

С минуту ничего не происходило – потом дверь, как ей и положено, открылась. Диафрагм машинально шагнул в дом с очень узким фасадом, не удосужившись дождаться приглашения.

В прихожей он также машинально скинул шляпу, положив ее на первую полку, попавшуюся на глаза. Шляпс даже не спросил разрешения – в конце концов, его позвали сюда работать, так что головной убор он уж точно может положить туда, куда вздумается.

– Хм, – раздался голос, и дверь захлопнулась. Не сама по себе и ни в коем случае не волей какого-нибудь призрака. Говоря откровенно, она даже не захлопнулась, а просто закрылась. И то, опять неверно – ее закрыли. – Интересно, это ваши часы отстают, или мои – спешат? Или ни те, ни другие не показывают правильного времени? Впрочем, время вещь относительная, но вы пришли даже раньше положенного! Потрясающая точность!

Слова были произнесены подобно заученной наизусть мантре, которая передавалась из уст в уста. Мужчина, все это время манипулировавший действиями двери, улыбнулся – его нос, похожий на погнутое шило, подскочил вверх.

– По-моему, совсем не важно, чьи часы сломались. Вы просили – я пришел, притом специально заранее. Мне нужно настроиться. Ну, куда дальше?

– Ох, простите, простите! – хозяин дома запорхал руками – делай он это чуть сильнее и активнее, давно бы уже взлетел. – Я опять заговорился. Впрочем, со мной такое случается! Друзья говорят мне, что кудри моего парика такие же длинные, как мой язык.

Мужчина чихнул. По крайней мере, так показалось Шляпсу, но где-то на интуитивном уровне он догадался, что это был смех – просто какой-то очень… своеобразный.

– Ну, что же вы стоите в дверях! Пройдемте-пройдемте, прошу за мной, наверх!

– Вы знаете, я так рад, что вы согласились! – продолжил верещать хозяин дома, поднимаясь по тоненькой лестнице. – Очень надеюсь, что все у нас получится замечательно-замечательно!

– Ну, я не мог отказаться даже от такого заказа, – не проявляя никакого искреннего интереса к разговору на лестнице, сказал Шляпс. А потом, чтобы побыстрее закончить беседу, соврал:

– Ну и, тем более, не каждый день доводится побывать в гостях у кутюрье и поглядеть на самые модные наряды.

– Ох, рад, что вы так тепло относитесь к моему роду деятельности! На самом деле, это так тяжело, вы представить себе не можете… особенно, создавать новую коллекцию – люди ждут чего-то безусловно нового, необычного, спонтанно-восхитительно-безумного…

Самые длинные удавы далеких джунглей посчитали бы себя короткими, окажись они рядом с прилагательными хозяина дома.

Внезапно, мужчина остановился и обернулся, критический взглядом осмотрев Шляпса.

– Знаете, я мог бы подобрать что-нибудь и для вас! А то ваш плащ-костюм… совсем черный, и простая белая рубашка… ну, не то чтобы совсем безвкусные, что-то в них есть. Но в целом… вам они совсем не подходит! А эта шляпа с жуткими полями? Конечно, часы – очень интересное решение…

– Исключительно практичное, – перебил Диафрагм. – Чтобы лишний раз не отвечать на глупые вопросы. Вам не кажется, что надо поторопиться? А то мы опоздаем.

– Ох, простите, я снова заговорился!

Шляпс знал, в чей дом пришел, и знал, на что подписался – но таких долгих разговоров Диафрагм и представить не мог. Ну, как не мог – мочь то мог, только надеялся, что его мимо длинных и утомительных бесед пронесет, но нет, не вышло.

Известный на всю Хрусталию кутюрье Бальзаме Чернокниг – родной брат Честера – славился не только длинным языком без костей и возможностью говорить часами, но и своими нарядами. Конечно, славился по-разному – его творения были столь… как он сам бы выразился, «чувственно-сюрреалистически-проникновенные», что некоторые находили их выкидышем больной фантазии, и это еще мягко сказано. Но, по крайней мере, то было за пределами Хрустали, там, где, по мнению некоторых, царила полная безвкусица. В городе же наряды Бальзаме – в основном – ценили и обожали. Это были платья и костюмы, словно бы сошедшие из глубоких сновидений…

Будучи мастером в столь специфическом деле, Бальзаме сыскал славу только в Хрусталии, и то не среди всех жителей. Его коллекции никогда не покидали города, а его мечтой было устроить показ мод в столице, Сердце Мира, а потом отправить партии товаров в торговый город Златногорск, чтобы там они разошлись как горячие пирожки в холодный зимний день, но по бешеной цене с не менее бешеной наценкой – ведь такие идеи на дороге не валяются!

Но мечтать, как говорится, не вредно.

В отличие от своего брата Честера Чернокнига – лучшего свадебного церемониймейстера всех семи городов, – Бальзаме был лучшим лишь потому, что он один мог создавать такие странные и необычные наряды.

Тут должно последовать лирическое отступление про то, как завидовал Бальзаме брату, как ненавидел его за то, что у того все всегда получалось и было лучше, что тот стал известен по всему миру… а следом должен идти спойлер о том, как задушенный гуталиновой завистью Бальзаме вскоре убьет своего братца, и ни капельки об этом не пожалеет.

Но такого не будет – просто потому, что Бальзаме не завидовал. Он вообще не знал, что это за чувство такое – не в силу того, что был святым. Просто в голове его постоянно крутились идеи новых нарядов, и завидовать ему было некогда, да и незачем, а то все идеи внезапно разлетятся кто куда, и поминай как звали.

К тому же, с братом они были в прекрасных отношениях. Такие Винсент и Тео от фантастического мира.

К слову сказать, Бальзаме Чернокниг мог сам рассказать все это Шляпсу, пока они поднимались на второй этаж. Но каким-то неведомым образом, кутюрье удержался.

Господин Шляпс уже даже расслабился, но потом поймал взглядом то, о чем тут же пожелал забыть – к сожалению, стереть что-либо постыдное из памяти не так просто, как картинку из фотогалереи.

На втором этаже у принесенных специально зеркал крутились женщины и девушки: с разными укладками, разным цветом волос и, в конце концов, разного возраста. Нет, в этой картине не было ничего постыдного – леди были приличные, ничего не вытворяли и, самое главное, все они были одетыми.

Соль в другом – все женщины и девушки были в нарядах, созданных Бальзаме. А это уже попахивало легкой нездоровщиной.

Одно платье походило на огромную розу – полностью зеленое, даже с характерными «шипами», которые (Шляпс надеялся) не были острыми. Это, определенно, был стебель – сам цветок располагался выше, на уровне воротника. Точнее, цветок и был огромным алым воротником, который лепестками расходился в стороны и закрывал шею полностью. Казалась, что голова растет прямиком из плеч.

Но это были еще цветочки. Взгляд Диафрагма скользнул в другую сторону. Там пудрила щечки девушка в абсолютно другом платье – сотканном практически из полупрозрачной серебристой ткани так, что просвечивали ноги и не только. Благо, экстравагантный кутюрье додумался добавить к наряду дополнительные элементы, иначе бы из-под него было видно все тело. В районе груди он как-то даже перестарался – тут платье слишком сильно выпирало вперед и как-то странно светилось…

– Оно что, светится? – не выдержал Шляпс, снимая сумку и ставя ее на стул.

– О! Да-да, конечно-конечно! Я рад, что вы заметили. Купил в алхимической лавке пару веществ, которые отражают свет, и нанес на специальные подкладки – ничего особенного! Кстати, они сказали мне, что делают эти штуки из рыб…

– И к чему такой… акцент?

– Ну, это самое вызывающее платье из всей коллекции! Понимаете, чтобы можно было надеть на первое свидание, и эффект был…

Бальзаме Чернокниг полез в подвалы памяти за длинным прилагательным.

– Да, я догадываюсь, – перебил Диафрагм.

– Но, на самом деле, это еще и пик всей коллекции. Понимаете, это платье – это чистый сон!

– Не совсем вас понимаю, – Шляпс даже не смотрел на кутюрье, а просто возился с сумкой.

– Нет, это действительно-действительно сон! В прямом смысле. Ну посмотрите – сверкающий и тонкий, с элементами, которые в общей композиции не поддаются объяснению – вытянутая область груди, огромный ободок полумесяцем над головой и черные каблуки – хотя черный здесь совсем не к месту! Понимаете, в этом вся и задумка – платье такое же понятно-непонятно-абстрактное, как любой сон…

Шляпс боялся даже представить, какие костюмы придумывает Бальзаме для мужчин. Но, к облегчению, вокруг копошились только девушки.

Наконец, кожаная сумка опустела, и Бальзаме разглядел на стуле…

С его точки зрения, какую-то полную безвкусицу.

Там лежало некоторое подобие бронзовой металлической коробки средних размеров, к которой был привинчен широкий цилиндр. С другой стороны коробки располагалось небольшое окошко, а сверху торчала маленькая воронка.

Рядом стопочкой лежали толстые, похожие на стеклянные, пластины – но только затемненные, отдающие зеленоватым оттенком, совсем не прозрачные, а мутные.

– Я думал, это выглядит как-то симпатичнее… – огорчился Бальзаме.

– К чему тут лишняя красота, – Шляпс, все это время просидевший на корточках, наконец пристально уставился на хозяина дома. Сначала мужчина выдержал паузу. – Ну?

– Ох! – воскликнул Чернокниг, и его длинный пышный парик словно бы подпрыгнул от неожиданности. – Дорогие мои, надеюсь вы все готовы?

Девушки закончили пудрить носики, поправили нелепые прически и еще более нелепые головные уборы.

– Ну, дальше полагаюсь только на ваш вкус, – улыбнулся Бальзаме, задрав длинный нос и сделав шаг назад. Хотя, обычно во вкус других людей кутюрье не верил – все вокруг для него зачастую казалось одной большой безвкусицей.

Шляпс вздохнул и выпрямился. Обежав комнату взглядом, мужчина остановился на ажурных, словно бы вырванных из другого измерения, шторах, и задернул их.

Еще раз изучив шторы с таким вниманием, словно вместо них висел какой-то шедевр живописи, требующий рассмотрения мельчайших деталей, Диафрагм Шляпс одобрительно хмыкнул.

Назвать это улыбкой было все равно, что окрестить священника богохульником. Хотя, раз от раза случается и такое, особенно если дело касается еще и прекрасной цыганки, но не будем углубляться в подробности и статистику – шутка она и есть шутка. Этим дополнением она, кстати, окончательно испортилась.

– Ну, как вам?

– Очень-очень ничего, со вкусом!

– Теперь вы командуйте балом. Мое дело – просто поймать момент.

Бальзаме раздал пару-другую команд, и девушки выстроились в живую очередь. Одна из моделей – та самая, в платье, которое и не платье вовсе, а настоящий сон – уже стояла на фоне штор.

Шляпс взял свою бронзовую коробку, потом – одну из мутно-зеленых стеклянных карточек. Он засунул ее в отверстие прямиком в корпусе коробки, словно монету в щелку копилки.

Мужчина полез в карман плаща, порылся там и извлек стеклянную ампулу. Откупорив ее, Диафрагм высыпал выглядящий уж слишком по-алхимически порошок в воронку.

– Не рванет? – задал резонный вопрос слегка напрягшийся Бальзаме, который все это время наблюдал за процессом через плечо Шляпса. – А можно вопрос?

– Я хочу ответить нет и прервать лишний разговор, но, как понимаю, времени у вас навалом.

– Простите, правда интересно. И как это штука…

– Она называется светопарат, чтобы вам было проще.

– Да нет, я не про вашу короб… простите, светопарат. Ох, какая сложная терминология у вас! Я хотел спросить – как в принципе эта люминография работает?

Шляпс опять выдал некое подобие улыбки – складывалось ощущение, что его все детство кормили лимонами.

Бальзаме же сделал жест руками – и модель замерла в элегантной позе. Ну, если на чистоту, поза была бы элегантной, не будь на особе конкретно этого платья.

Шляпс снял крышечку с бронзового цилиндра, обнажив линзу, и посмотрел в окошко. Потом нажал на маленький рычажок – внутри зашуршали шестеренки, двигающиеся благодаря потоком маги, которые вихрились и пронизывали все вокруг.

Щелчок, яркая вспышка – и из воронки вверх повалил дым. Стеклянная карточка выскочила из прорези, как тост из тостера.

Бальзаме удивленно уставился на мутную карточку – она оставалась темной. И лишь постепенно, словно невидимый художник только-только просыпался, на ней прорисовались белые линии. Тоненькими венами, они собрались в картинку – детализированную, но будто бы нарисованную в негативе. Модель замерла на темной и мутной карточке, отобразившись в бело-сине-фиолетовых тонах.

Диафрагм аккуратно вытащил карточку и передал Бальзаме. Тот поднял ее и принялся рассматривать, подставив под свет магических ламп.

– Да, вы правильно догадались. Так изображение будет видно лучше – если подставить под свет. Только не переборщите…

– Выглядит правдоподобнее, чем если бы это рисовал художник! Хоть и в странных оттенках, но что-то есть в этом такое… загадочно-невероятно-таинственное!

– А по-моему, ничего особенного. Обычная люминка

Шляпс вставил еще одну карточку в прорезь. Снова нажал на рычажок, снова – вспышка.

Бальзаме закашлялся, из прорези выскочила еще одна готовая люминка, а из воронки вверх повалили тонкие клубы дыма

Честер Чернокниг, словно бы заряженный ударом молнии, скользил по углам, поправлял свечи, столовые приборы и, в принципе, все, что можно хоть как-то поправить. Тяжело быть перфекционистом, когда ты организуешь свадьбы: на сто гостей приходится сто тарелок, сто бокалов, двести салфеточек, сто одна именная карточка (запасная всегда ставится тому родственнику, который сказал, что подумает, приходить или нет), сто вилок и один свадебный торт. И глаз дергается каждый раз, когда что-то лежит не на своем месте, нарушая общую композицию. Хоть это и не входит в прямые обязанности свадебного церемониймейстера, приходится добиваться, чтобы все были идеально.

Даже если приборы расставлены просто для того, чтобы прикинуть композицию и рассадку гостей.

Мадам Крокодила сидела за большим обеденным столом, сияющим чистотой, и задумчиво смотрела в никуда – ни то погрязнув в мыслях, ни то рассматривая пылинки.

– Кстати, как вы относитесь к мороженому? – Честер продолжал вносить предложения. Видимо, разговорчивость у братьев Чернокнигов была в крови.

Аллигория вышла из некоего транса и направила растерянный взгляд на Чернокнига, который замер с серебряной вилкой в руке.

– Только если оно ванильное…

– О, отличный вкус! Я тоже ем ванильное, – Честер возобновил скольжение. – Так вот, представьте. Начало церемонии – полная темнота – и тут в зал вносят горящее мороженное в кубках! Ах, эффектно?

Чернокниг не просто подчеркивал слова интонацией – он поджигал их, чтобы те пылали эмоциями. Честер махал руками так, будто постоянно нежно и аккуратно замешивал тесто. Это и маханием-то назвать было нельзя – скорее какое-то плавное тисканье воздуха.

– А зачем мороженому гореть? Оно же растает… – голос Крокодилы словно бы не хотел покидать свой обширный бункер.

Честер, протиравшей краем своей бордово-золотой накидки и без того сияющею тарелку, поставил ее на место и сел рядом с Аллигорией.

– Дорогая моя, конечно, не растает! Все предусмотрено, мы же позовем не абы каких поваров. Это все просто для эффекта. И что вы так раскисли? Верьте мне, я ведь лучший свадебный церемониймейстер всех семи городов

– Простите, что-то я просто нервничаю… очень непривычно, знаете, после стольких лет.

– Понимаю, понимаю, – Честер выудил из кармана стеклянную колбочку, откупорил, намазал пальцы чем-то масляным и принялся натирать усы. В воздухе запахло апельсинами. – А вы думали о платье?

– Если честно, не особо… я думала, что и это подойдет.

Чернокниг изучил наряд взглядом.

– Оно вам очень идет, но совершенно не свадебное! Тут должно быть что-то… запоминающиеся! Понимаете, платье – это ведь центр любой свадьбы. Почти как торт! Тут надо хорошенько подумать. Чего бы вам, м, хотелось?

– Ну, не знаю, – Аллигория задумалась. – Чего-нибудь… красивого.

Ответ был столь же очевиден, сколько очевидна просьба умирающего от жажды. Честер вздохнул.

– Тогда оставьте это мне! Я подберу вам такое платье, которое будет сидеть как влитое – и другого такого, поверьте, не будет. Надо потом поговорить с Бальзаме…

– Кстати, я тут подумала. Может, нам стоит устроить какое-нибудь развлечение? Чтобы гости не скучали…

– Развлечение? Это интересно. У вас есть какие-нибудь идеи?

– Честно, нет, но я подумаю…

– Можете особо себя не утруждать, я тоже подумаю.

Честер резко поднялся со стула и, поправив накидку, заскользил к выходу из обеденного зала. В дверях церемониймейстер остановился.

– Кстати, чуть не забыл! Свечи с каким ароматом вы предпочитаете больше? Я, например, полностью за апельсиновые! Все-таки, нам не стоит забывать, что дым для меняцеремонии, прощу прощения, в рот что-то попало, очень важен.

Когда за Шляпсом закрылась дверь, он с облегчение выдохнул и поморщился. Перед глазами все еще мелькали чудны́е платье Бальзаме, от которых хотелось прятаться, как от ночных кошмаров. И неужели кому-то это может нравиться? Сущие извращенцы.

Но хотя бы одного «нет» для кутюрье стало достаточно, и он не стал еще раз предлагать Диафрагму примерить что-то из мужской коллекции. Еще больше счастья люминограф испытывал, когда осознавал, что в принципе этих нарядов не увидел – женских ему хватило с лихвой.

Шляпс спустился с крыльца и потрогал кожаную сумку. Светопарат нагрелся – не мудрено, ведь Диафрагму пришлось сделать такое количество люминок, что кончился алхимический порошок, а мутных стеклянных карточек почти не осталось.

Люминография – она же привычная для нашего уха фотография – появилась в Хрусталии спонтанно, как это обычно бывает со всеми изобретениями. Конечно, это было не новое Алхимическое Чудо: Философский Камень, Голем, Эликсир Вечной Жизни или Искусственный Человек. Но Хрусталия, город, который живет снами и творчеством, даже не претендовала на роль чудо-создателя какой-то там алхимической брехни.

Но люминография тоже получилась штукой классной и, как оказалось, востребованной. Хоть картинки были в негативе, да и не совсем четкие, но это всяко лучше, чем их отсутствие вообще.

Все захотели себе люминки. Одни для производственных целей, другие для рекламы, третьи – просто, чтобы поставить на полочку и любоваться. Оставалось лишь вопросом времени, когда люминографов из Хрусталии станут звать в другие города, и когда светопараты пустят в массовое производство.

Шляпс, кстати, был одним из первых люминографов. И, честно говоря, на данный момент единственным. Конечно, изобретатель светопарата тоже пробовал себя в этом искусстве – но ему, как любому нормальному изобретателю, дня через три это наскучило. Он снова зарылся в чертежи и другие идеи, продолжив творить.

И Диафрагм Шляпс стал единственным.

Любой человек в здравом уме скажет, что быть единственным в какой-то области – подарок судьбы. Все заказы стекаются к тебе, и ты катаешься, как сыр в масле. Шляпс, конечно, это понимал и был рад, что на жизнь ему золотых монет-философов хватает.

Но с другой стороны – более обширной – он терпеть не мог быть единственным. Его доставали постоянные дерганья, беготня по куче разных людей, от болтовни которых мужчина откровенно уставал. Вот если бы они всегда молчали, или были бы не такими назойливо-жизнерадостными, было бы совсем другое дело.

Какой-то прохожий открыл было рот, чтобы спросить у люминографа время. Тот заметил это – и не произнося ни слова, ткнул в шляпу. Чтобы не дергали.

Кинув мысли в свободное плавание, господин Диафрагм зашагал по намеченному в голове маршруту, даже не собираясь с него сбиваться. Минув пару блестящих улиц и сверкающих узких фасадов, он остановился около небольшого строения, высотой буквально в полутора человека. Но это не было отклонением от маршрута – то была его часть.

Шляпс постучался в окошко. Через секунду, оно приподнялось.

– Да-да? – спросил выглянувший молодой человек.

– Дайте свежую газету, – люминограф кинул несколько золотых философов – монет с выгравированной буквой «Ф» – в выемку около окошка.

Голова исчезла. Через секунду вместе с головой вылезла рука, протянула свернутую в трубочку газету и скрылась, смахнув за собой монеты и закрыв окошко.

Шляпс обрадовался, что все сделали так быстро и без лишней болтовни. Потом развернул газету и проскользил по первой странице. Большими, готически-сказочными буквами, которые были чересчур готичны и чересчур сказочны, в глаза лезло название «Сны наяву»

Люминограф снова свернул свежую прессу, засунул ее в карман плаща и продолжил путь. С четко намеченного маршрута Шляпс не свернул – но ничего, этого он еще успеет наделать в будущем.

Свет капал на люминку маленькими точечками, которые, соприкасаясь с мутным стеклом, расплывались в ярких кляксах, пока полностью не захватывали изображение. Ему ничего не оставалось, как сдаться бесповоротно и окончательно, став ярче и чуть четче. Цвета негатива – белый, синий и фиолетовый, – губкой впитывали в себя свет, насыщались, и в конце конов на платье проявлялись все до единой бирюльки, было видно каждый помпончик, хоть и в общих чертах.

Бальзаме стоял и смотрел на становящуюся четче люминку, как на изумруд, найденной в древней гробнице с риском для жизни, и теперь сулящий богатство со всеми вытекающими.

Кутюрье отправил моделей по домам, развесил платья на манекены, и теперь просто наслаждался, забыв про чай, одиноко ворчащий в кружке. Чаи не любят, когда их забываешь надолго, и оттого становятся чертовски крепкими и невкусными – назло.

Чашечка зазвенела, и Бальзаме отвлекся, обернувшись.

– Ммм, он даже не успел остыть, – улыбнулся Честер. – Я всегда поражаюсь, откуда у тебя такой вкусный чай – где ты его берешь?

– О, это обычный чай Доны Розы4! – кутюрье отложил люминку. – Я даже не заметил, как ты вошел. Тебе чаю сделать?

– Я заметил, что ты заметил. Звонил в звонок – ты, похоже, не слышал.

– Да? Я совсем не заметил!

– Я заметил, – Честер Чернокниг потер усы. – Давай я допью эту чашку, а себе ты сделаешь новую?

Бальзаме кивнул, посчитав мысль брата вполне себе вразумительной, и удалился. Честер посмотрел на платья, тут же отвернулся, чтобы сохранить рассудок, а потом заметил лежащие на столе люминки.

– Знаешь, у меня совсем недавно был люминограф, – сообщил кутюрье, возвращаясь с чайником и второй чашкой. – Запечатлели всю коллекцию! По-моему, ему даже понравилось.

– И с чего ты взял? – свадебный церемониймейстер рассматривал одну из карточек в лучах света, который крался из окна, умело огибая всю мебель.

– О, у него были такие большие-удивленно-восхищенные глаза!

– Возможно, он просто был шокирован, – Честер положил люминку на место. – Вообще не понимаю, почему все так с ума сходят по этой люминографии. Старые-добрые портреты в разы интереснее, а тут какая-то безвкусица невероятная. Все так монотонно…

– Зато быстро и удобно!

– Да брось, ерунда какая-то, – Честер Чернокниг подвинул ближайший стул, уселся, поправил накидку и закину ногу на ногу. – Но я к тебе по делу.

– Неужели, тебе нужно что-то сшить?

– Нет, конечно, не мне! Мне нужно свадебное платье…

– Братец, ну наконец-то! – Бальзаме захлопал глазами. – Наконец-то ты ко мне с этим обратился. А то столько свадеб, и я ни разу не шил нарядов…

– Я не договорил, Бальзаме. Нужно платье для мадам Крокодилы.

– Ого! – пышный парик кутюрье словно бы подпрыгнул. – Она выходит замуж?!

– По-моему, ты отстал от жизни. Об этом знают уже все, кому не лень – это что-то наподобие городской гордости. В общем, мне нужно платье – какое-нибудь экстравагантное, но не слишком. Не слишком, Бальзаме, подчеркиваю. Для ее свадьбы это будет самое то.

Кутюрье слегка закашлялся, но заглушил приступ чаем.

– А в нем должно быть что-то особенное? – последнее слово он произнес так, как любовник-Казанова, намекающий очередной барышне на интимный вечерочек при интимных свечечках.

– Что, например?

– Ну, что-нибудь, например… контролирующее разум

Честер Чернокниг опешил.

– Во-первых, ты знаешь, что это невозможно. Во-вторых, как ты мог такое обо мне подумать! Ты же мой родной брат. К тому же, я лучший свадебный церемониймейстер всех семи городов! А такие штуки очень портят репутацию.

Честер махнул рукой, словно бы выкидывая дохлого попугайчика.

– Просто сделай что-нибудь необычное и восхитительное. Черно-серебренное, наверное. Ну, ты знаешь ее внешность – придумай что-нибудь, ладно?

– А можно использовать, – Бальзаме снова закашлялся. – Использовать что-нибудь из старых эскизов?

– Как душе угодно, – улыбнулся Честер, но тут же нахмурился. – И что ты так раскашлялся? Прикрывай хоть рот рукой…

– Прости, просто этот люминограф тут так надымил… я замучался проветривать!

Глаза Честера Чернокнига сверкнули, как маленькие алмазные булавки в королевской пижаме.

– Надымил, говоришь? Это интересно… Возьму на заметку.

Свадебный церемониймейстер встал. Накидка его взмыла вверх танцующей медузой.

– Кстати, я знаю, что к тебе любит заглядывать господин Восск. У меня просто совсем нет времени за ним бегать, нужно столько всего сделать. Так вот, передай ему, как зайдет, что я попросил его быть готовым к большому заказу на ароматические свечи.

– А не проще использовать магические фонари?..

– Бальзаме, ну ты-то! А как же аромат и дым

– Ладно-ладно! Насколько большой будет заказ?

– Ну… думаю, штук триста нам хватит. С запасом.

– Триста свечек?! – кутюрье так ошалел, что аж встал. Через секунду он сам не понял, зачем это сделал, и в недоумении сел обратно. – Триста?! Это же много-премного!

– Ну, с разным ароматом. Апельсиновым и… остальные решим потом. Передай ему, что мы еще уточняем, какие конкретно ароматы. Ладно, время не ждет, Бальзаме! До встречи.

И Честер Чернокниг скрылся в дверном проеме.

А потом вернулся.

– О, и разложи эти люминки как-нибудь аккуратнее, а то какой-то бардак.

Он снова скрылся.

Бальзаме поднялся и вновь подошел к столу, чтобы еще разок в деталях разглядеть чудесные карточки с изображениями.

– И еще, – Честер вернулся, ткнув пальцем в шторы. – Поправь их, а то как-то ассиметрично весят. Будет идеально!

Церемониймейстер послал воздушный поцелуй в сторону штор и снова исчез, оставив брата наедине с нарядами и их изображениями.

Шляпс щелкнул пальцами, и в комнате желтым светом зажглись магические лампы. Первым делом люминограф снял сумку, потом скинул верхнюю одежду и бросил на столик газету. Диафрагм аккуратно вытащил свой светопарат из сумки, отставил в сторону и разложил оставшиеся стеклянные карточки по ящичкам небольшого комода.

Шляпс зашаркал на небольшую кухоньку и, словно бы выполняя все действия машинально, поставил на огонь чайник – красное пламя, которое мужчина зажег спичкой, заискрилось синим. Потоки магии, притягиваемые конфоркой, усилили огонек.

Диафрагм вернулся в гостиную, уселся за стол и развернул газету.

Как же все-таки приятно было жить в собственном доме, а не снимать комнаты у какой-нибудь сумасшедшей старухи, или платить за гостиницу с помешанным хозяином. Пускай комнатки узкие и какие-то кукольные – все равно, свои.

Такая ситуация была, в принципе, во всех домах – узкие фасады не способствуют широким комнатам, этот не тот случай, когда внутри что-то больше, чем снаружи. Зато домишки Хрусталии с лихвой компенсировали это своей высотой —комнаты маленькие и узкие, зато у каждого жителя есть два-три своих этажа, где ютятся такие же крохотные спальни, чердаки, лаборатории ну и все остальное.

Но, опять же, никаких жутких домомучительниц с огромными рыжими котами.

Шляпс развернул городскую газету «Сны наяву» и принялся скользить по статьям. Не то чтобы люминограф старался быстрее прочитать текст и не тратить на это много времени – проблема заключалась в том, что для того, чтобы узнать новости, нужно было именно плавно скользить по тексту, от угла к углу. Иначе можно было утонуть в болоте слов, которые рисовали искрящиеся, парящие образы, но путали до потери пульса. Точнее, до потери мысли.

Главный редактор «Снов наяву» не могла написать даже самую маленькую заметку, не добавив в текст слов, через которые надо пробиваться, имея в руках саблю, а лучше – две. А еще для создания газеты явно пожалели точек. Запятые, превращающие текст в слоеный, но черствый, хоть и ажурный, пирог, захватили предложения окончательно и бесповоротно, даже не обсуждая возможную капитуляцию.

Шляпс прочитал новость про открытие какой-то забегаловки, про новую коллекцию одежды, благо, не от Бальзаме, про выставку какого-то художника с длиннющими усищами и уже дошел до следующей статьи.

Нет, чайник не закипел, как это должно было бы случится. Просто Диафрагм внезапно вспомнил, что уже пару дней не проверял почту. Поэтому мужчина отложил газету на заголовке: «Бархатная свадьба в объятиях ночных оттенков» и вышел на крыльцо.

Выпотрошив почтовый ящик, Шляпс вернулся к столику и распаковал письма. Пара оказалась приглашениями на выставки, концерты и показы, одно – признанием в любви, написанным с кучей грамматических ошибок, а вот третье…

– Так, вот это хоть что-то полезное, – пробубнил себе под нос люминограф, распаковывая письмо.

Внутри конверта оказалось приглашение на съемку премьеры в главном театре Хрусталии, за которую предлагали очень даже неплохие деньги. Шляпс вовсе не был жадиной и не думал только о заработке – но от выгодных предложений никто не отказывается.

Диафрагм посмотрел на дату отправления – два дня назад. А потом на дату и время самой премьеры.

И тут же подскочил.

– Ну конечно же! – взвыл он, хватая светопарат и запихивая в кожаную сумку. – Премьера обязательно должна быть сегодня и обязательно через какие-то там полчаса!

С грохотом вытащив из ящика стеклянные карточки и баночки с порошком, Шляпс набросил на себя верхнюю одежду, накинул головной убор и выбежал вон.

Потом с громким и неразборчивым ругательством вернулся, снял чайник с конфорки, погасил огонь, щелчком пальцев выключил свет и ринулся прочь.

Перспектива очередной пробежки, которые он так ненавидел, Диафрагма Шляпса ни разу не радовала.

День, как люминограф догадался, точно не задался. Но то ли еще будет.

По блестящим серебряным тарелочкам прыгали солнечные зайчики, которые, в отличие от обычных зайцев, цели этих плясок не знали. Блики скакали от одного блюдца к другому, совершенно непонятно зачем, и веселой каруселью отражались на стенах обеденного зала.

Эти ненормальные недо-зайцы из солнечных лучей падали на щеки Крокодилы, задумчиво сидевшей за столом.

– Маааам, я дома! – в дверях показалась молодая девушка со светлыми кудряшками чуть выше плеч.

– Ох, Октава, дорогая! – хозяйка дома оторвалась от точки в пространстве, которую почему-то до этого считала невероятно интересной, и повернулась к дочери. – Как твои дела? Как погуляла со своим…

– Мама, прекрати! – отрезала Октава Крокодила, с удивлением разглядывая аккуратно расставленный сервиз. – Ты что, решила сама расставить тарелки к еде? У нас что, будут гости?

– Ох, нет, – махнула рукой Аллигория. – Просто мы с господином Чернокнигом…

– А, понятно.

– Что за недовольство? – захлопала глазами мадам Крокодила.

– Да нет, просто не понимаю, зачем вы все это расставили, теперь это надо обратно раскладывать по полкам и ящикам. Знаешь, иногда мне кажется, что иметь просторный обеденный зал, когда вы живете вдвоем в доме с самым широким фасадом во всем городе, идея так себе.

– Мы расставили все, просто потому что не закончили. Господин Чернокниг сказал, что мы продолжим потом.

– И просил подождать? – Октава с любопытством принялась рассматривать играющие на тарелках лучи света.

– Нет, вовсе нет!

– А зачем ты ждешь? Может, все это стоит убрать?

– Нет-нет, не надо, я просто жду… как-то я задумалась, – Аллигория Крокодила снова словно бы отключилась от мира сего, пустившись в спиритическое путешествие, но быстро вернулась к реальности. – Так, кстати, как твой молодой человек…

– Маааам! – взывала девушка. – Ты же прекрасно знаешь, что я ни с кем не встречаюсь.

– По-моему, уже давно пора!

– Слушай, ну я же тебя с этой свадьбой не торопила…

Аллигория задумалась – ответ показался ей весьма весомым, и кинуть ответную гранату не получилось.

Октава, тем временем, подняла одно блюдце, покрутила и собиралась было куда-то унести.

– А вот этого не стоит делать! – по всем законам жанра, Чернокниг должен был зловеще произнести эту фразу, угрожая каким-то не менее зловещим оружием. Но, вместо этого, он бешено замахал руками. – Это испортит всю симметрию, я так старался. Октава, душечка, здравствуй!

Честер королевского вида молью порхнул в зал и уселся рядом с Аллигорией.

– У меня для вас прекрасные новости! Во-первых, я договорился по поводу свечек, а во-вторых, мой брат Бальзаме сказал, что подумает над платьем. Экстравагантным, но не слишком.

– А может, – заметила мадам Крокодила, поднимая тучную руку в черном платье, – стоит обойтись чем-нибудь попроще? Ну, вот этим моим платьем, например.

Честер второй раз за день смерил ее наряд взглядом – и нахмурился.

– Мам, ну в конце концов, это же свадьба, – опередила церемониймейстера Октава.

– Как с языка сняла! – хлопнул в ладоши Честер. – Послушайте вашу дочь, мадам. Кстати, если вдруг нагрянет и ее свадьба, я с удовольствием…

– Пока до этого далеко, – дочка Аллигории не дала ему договорить. – Кстати, давно хотела спросить, господин Чернокниг. Можно отвлеку на секунду?

– Для вас – все что угодно!

– Как у вас эти кудри постоянно держатся? Это что, парик, потому что я…

На слове «парик» Честер Чернокниг закипел. У каждого есть определенная точка, надавив на которую, вы получите ядерную реакцию, вышедшую из-под контроля, извержение вулкана, уничтожающее все живое и затягивающее небеса мрачным пеплом.

Для свадебного церемониймейстера этой точкой были волосы. Все почему-то всегда думали, что это – парик. А Честер так гордился натуральными локонами в своем уже не самом свежем возрасте, что даже и слышать не хотел ни о каких париках.

Но Чернокниг быстро остывал.

– Нет, это мои натуральные волосы. Когда мы закончим, расскажу пару фокусов, – Честер снова повернулся к Аллигории. – Но платье, вы что! Это же центр всего! Поверьте, с тем, что придумает Бальзаме, это будет счастливейший из ваших дней!

– Да, наверное, вы правы…

– Надеюсь, – снова подключилась к беседе Октава, – господин Бальзаме не перестарается? Некоторые его наряды весьма специфичны…

– Я просил его не уходить слишком далеко в дебри фантазий, – отозвался Чернокниг, даже не смотря в сторону девушки. – Но нам можно весьма и весьма пофантазировать! Мне в голову пришла отличная мысль – как насчет заказать на свадьбу люминогрофа?

– Это тот, который делает картинки? Люминки, да? – Аллигория глянула на дочь. Та одобрительно кивнула.

– Именно! Так вот, представьте себе – этот счастливейший из ваших дней запечалится на нескольких стеклянных карточках и останется не только у вас в памяти, но и в реальности! А потом вы можете расставить люминки по всему дому…

– Ну, даже не знаю… Может, лучше обойтись старыми-добрыми портретами?

– Это старо! Надо шагать в ногу со временем, мадам!

– А свечки значит – не старо? – брови Октавы взлетели вверх на реактивной тяге.

– Свечки – это классика! Нужно понимать грань между обворожительной новинкой, старьем и классикой. К тому же, от магических ламп нет никакого аромата…

– Знаете, я подумала. По-моему, это хорошая идея, – улыбнулась Аллигория Крокодила. Улыбка ее напоминала трещину на перезрелом арбузе. – Но меня больше интересует развлечение – что-нибудь такое, чтобы гостям не было скучно.

– Вот по этому поводу я и пришел. Пока ничего не придумал, и хотел посоветоваться…

– Простите, конечно, что вмешиваюсь, – девушка откашлялась, – но тут даже думать особо не надо. По-моему, лучший вариант – это представление.

– Представление? – церемониймейстер застыл с кислым лицом. – Но разве это такое уж развлечение?

– Ну, время же тоже не стоит на месте. Они стали использовать больше спецэффектов – сегодня как раз должна быть премьера с кучей технических новинок. По-моему, будет то еще развлечение.

– Спецэффектов, – в полголоса протянул Честер Чернокниг, и в глазах его принялись сменять друг друга картинки, рожденные бурным воображением. – Это же чудесно!

Свадебный церемониймейстер вскочил с места.

– А если мы попросим их написать сценарий специально для нас и использовать больше спецэффектов, чтобы прямо дымило… Поверьте, это будет просто великолепно!

Он очертил руками в воздухе фигуру, которая, видимо, на каком-то неведомом языке и значила «великолепно».

– Простите, вы сказали «чтобы дымило»? – уточнила Аллигория Крокодила.

– Ой, я это вслух? – замялся Честер, покручивая усы. – Конечно! Хорошие спецэффекты ведь всегда дымят

Чернокниг собирался покинуть обеденный зал, но остановился в дверном проеме – привычки не изменяли себе.

– Поверьте, это будет великолепно! – повторил он.

Свадебный церемониймейстер скрылся, а потом появился вновь. Опять же, не изменяя привычкам.

– Кстати, вы подумали над той идеей с горящим мороженым?