Кромешная ночь

1

Пока мотался с вокзала на вокзал в Чикаго, слегка простыл, потом Нью-Йорк, там в ожидании стрелки с Боссом замутил трехдневный гудеж с девками, так что поправить здоровье, увы, не получилось. Когда приехал на Лонг-Айленд, был уже никакой. Впервые за много лет заметил в мокроте следы крови.

Зал ожидания станции Пиердейл крошечный — вошел и вышел; стою в дверях, смотрю. Главная улица. Она там всего-то четыре квартала, делит город на две половины, одинаково задрипанные. Ведет к педагогическому колледжу — полудюжине красных кирпичных домиков, разбросанных примерно на пяти гектарах неухоженной территории кампуса. Самое высокое здание — три этажа. А общежития так и вовсе бараки.

Напал кашель, я закурил сигарету, утихомирить. Подумал: может, рискнуть да опрокинуть два-три стопарика — как-то же надо от похмелья избавляться. «Надо» — это даже не то слово! Поднял свои два чемодана и шагнул на улицу.

Отчасти, конечно, тому виной было мое настроение, но чем дальше я углублялся в Пиердейл, тем меньше он мне нравился. Весь городок скукоженный, поганый — как яблоко, загнившее на ветке. Местная промышленность, похоже, отсутствует напрочь — так, собирают в кучку то, что привезут фермеры. Чтобы в Нью-Йорк на работу ездить — с этим тоже облом: куда там, девяносто пять миль, шутка ли! Педагогический колледж как раз кстати — все-таки подспорье, но он, видать, тоже маленький и никчемный. И у всего вокруг унылый вид — как у лысеющих мужиков, что зачесывают последние пряди волос из-за ушей на макушку.

Прошел пару кварталов, и ни одного бара — ни на главном «броде», ни в переулках. Потный, дрожа всеми поджилками, я поставил чемоданы и прикурил еще одну сигарету. Опять закашлялся. Выругал про себя Босса последними словами, какие только вспомнил.

Я все на свете отдал бы за то, чтобы вновь оказаться на той автозаправке в Аризоне.

Но это — дудки. Или я буду с тридцатью тысячами Босса, или не будет ни тысяч, ни меня, ни вообще ничего.

Остановился у обувного магазина и, выпрямившись, краем глаза поймал свое отражение в витрине. Особо не впечатлился. Нет, ну, конечно, видно, что за последние восемь-девять лет я практически выздоровел: вон какой стал — почти как огурчик, чего там. Но вот красавцем — нет, не сделался. Штабелями при виде меня девки не укладываются, врать не буду. Главное, росточком не вышел. В витрине отражался мальчик, который пытается выглядеть мужчиной. Как говорится, метр с кепкой. Ну, полтора.

Отвернулся от витрины, постоял, посмотрел снова. Светить деньгами мне не с руки, это да, но, чтобы иметь приличные ботинки, человеку что, непременно надо в золоте купаться? Новая обувка всегда влияла на меня благотворно. Надел — и кум королю, даже если остальное не очень катит. Захожу внутрь.

У входа небольшой прилавок, полный носков и подвязок, над ним морда щекастого малого средних лет — хозяин, надо полагать; склонился, читает газету. На меня едва глянул, лишь ткнул через плечо большим пальцем.

— Тебе туда, сынок, — проговорил он. — К тем красным кирпичным зданиям — видал?

— Что?! — вырвалось у меня. — Да какой я тебе…

— Туда, туда. Ходи прямо, не промахнешься, там пристроят. Направят в общагу и скажут все, что тебе надо знать.

— Слышь, ты! — сказал я. — Я ведь…

— Давай-давай, топай, сынок.

Что меня в жизни сильно раздражает, так это когда меня называют сынком. Дико ненавижу это обращение. Я вздел чемоданы повыше да как грохну ими об пол! От сотрясения у него чуть очки с носа не слетели.

Подошел к примерочным креслам, сажусь. Покрасневший, с обескураженным видом он последовал за мной, сел против меня на табурет.

— Не надо так. Зачем? — произнес он с укоризной. — Ай, вспыльчивый какой! Надо за собой следить.

Это он в точку. Мне предстояло крепко держать себя в руках.

— Да надо, конечно, — процедил я с ухмылкой. — Просто, когда меня называют сынком, я взрываюсь. Ты ж тоже, наверное, так же… когда тебя пузаном величают.

Он начал было хмуриться, но в конце концов усмехнулся. Ладно, думаю, парень ты вроде неплохой.

Просто любопытный больно. Деревенщина! Я попросил принести самые лучшие штиблеты на каблуке и суперской толстой подошве, и он занялся своим делом. Двигался, правда, нога за ногу, чтобы успеть ковырнуть меня как можно большим количеством вопросов.

Не в педагогический ли колледж я приехал? И не слишком ли поздно: семестр давно начался! Где думаю поселиться? Место забил?

Я сказал, что задержался по болезни, а жить буду на квартире у мистера Джей Си Уинроя.

— У Джейка Уинроя?! — кинул он на меня удивленный взгляд. — Да ты неужто не… Зачем тебе туда?

— Главным образом из-за цены, — объяснил я. — То ж самый дешевый пансион из всех предлагаемых колледжем!

— Ну да, — кивнул он, — но ты хоть знаешь, почему там так дешево, сынок… в смысле, молодой человек? Да потому что квартировать у них никто не жаждет!

Я разинул рот, сижу гляжу на него. С этаким жутко обеспокоенным видом.

— Ох, да ни фигас-се, — говорю. — Ты, что ли, серьезно? Это тот самый Уинрой?

— В том-то и дело! — Он победительно вскинул голову. — Он самый и есть, кто ж еще! Жулик, собиравший дань со всех — черт бы их драл-то — ипподромов штата!

— Ни фигас-се, — повторил я. — А я думал, его закрыли!

Хозяин лавки улыбнулся снисходительно и жалеючи.

— Отстал, отстал ты от времени, сы… Слушай, как тебя звать-то?

— Бигелоу. Карл Бигелоу.

— Отстаешь от жизни, Карл. Джейк на свободе уже… два, четыре… шесть или семь месяцев. Тошно, видать, ему в тюряге сделалось. Невмоготу стало — даже притом, что большие люди платили крутые бабки, лишь бы сидел да помалкивал.

Я продолжал изображать обеспокоенность, даже испуг.

— Ты пойми правильно: я не говорю, что с тобой в доме этого Уинроя что-то должно случиться. Есть у них, кстати, и еще один жилец — не студент, нет. Просто работает чувак неподалеку — в пекарне, что ли, — и ничего, живет себе, в ус не дует. Полиция неделями к дому не подходит.

— Еще и полиция! — пробурчал я.

— А ты как думал! Надо же им следить, чтобы Джейка не кокнули. Пойми, Карл, — заговорил он с нажимом, будто объясняет умственно отсталому ребенку. — Этот Джейк — он же главный свидетель по делу о шайке в верхах, которая опекала букмекеров! Только он один может ткнуть пальцем в каждого из оборзевших политиков, всяких там взяточников-судей и прочих крупных коррупционеров. Так что с тех самых пор, как он согласился дать показания и вышел из тюрьмы, следователи опасаются, чтоб его не порешили.

— Апып… — я даже поперхнулся. Но, вообще-то, благодаря разговору с этим клоуном мое здоровье резко улучшилось. — А пып-пытались уже?

— Ну-ка, ну-ка… Встань на минуточку, Карл. Не жмет? Давай тогда вторую туфлю примерим… Не-ет, никто не пытался ни разу. И чем больше об этом думаешь, тем легче понять почему. В обществе просто нет большой заинтересованности в том, чтобы букмекеров посадили, и это тоже понятно. Люди не видят, что дурного — делать ставки у них в конторах, если прямо на ипподроме по закону можно. Но заключать пари, делать ставки — это одно, а убийство — извините, совсем другой коленкор. Такое народу не понравится, и, конечно, все сразу поймут, кому оно выгодно. И у тех же букмекеров весь бизнес прахом пойдет. Такой вонизм подымется, что наверху просто придется изобразить кое-какую чистку — пусть через силу, пусть нехотя, но придется.

Я кивнул. Это он точно, не в бровь, а в глаз. Джейка Уинроя убивать нельзя. Во всяком случае, нельзя убивать его так, чтобы это выглядело заказухой.

— И что, по-твоему, теперь будет? — спросил я. — Так и позволят Джей… мистеру Уинрою спокойно дать показания?

— Отчего ж нет-то! — фыркнул он. — Если доживет. Как суд начнется — съездит, даст показания; лет, этак, через сорок. Может, через пятьдесят… В них и потопаешь?

— Ага. Старые сам выкинь, ладно?

— Н-да, вот таким вот образом. Заканителят. Все откладывают и откладывают. Суд переносили дважды, и будут продолжать в том же духе. Готов поставить сотню долларов на то, что никакого суда не допустят.

Деньги-то он потерял бы. Суд был уже назначен — через три месяца, и никто его откладывать не собирался.

— Что ж, — сказал я, — видимо, так и будет. Хорошо, что ты мне объяснил, а то и не знаю уж, как бы я жил у этих Уинроев.

— Не тушуйся, — подмигнул он мне. — Тебе, может, еще и понравится. Миссис Уинрой еще та штучка, но это я не к тому, чтобы в ее дела лезть, осуждать… Ты меня понял?

— Разумеется. Еще та — как ты сказал? — штучка, да?

— Ну, то есть, похоже, она бы не отказалась, если бы ей кто-нибудь подвернулся. Джейк женился на ней, когда переехал отсюда в Нью-Йорк, он там высоко летал — сыт, пьян и нос в табаке. Для нее то, как она живет сейчас, — у-у — большое понижение!

К кассе забирать сдачу я подошел с хозяином вместе.

На первом углу свернул налево, зашагал по немощеному переулку. Тут даже и домов-то не было, только задний фасад углового конторского здания с одной стороны да какой-то двор за забором с другой. Тротуар узкий, под ногами неровные грубые кирпичи, но мне теперь было все нипочем. Возникло ощущение, будто я вырос и стал как бы на равных со всем, что меня окружало. Предстоящее дело уже не казалось мне безнадежным. Хотя встревать в него у меня никакого желания не было — ни прежде, ни теперь. Теперь главным образом из-за того, что я узнал об этом Джейке.

Эк ведь, до чего этот несчастный раздолбай похож на меня! Был ничем, но лез из кожи вон, чтобы стать кем-то. Удрал из захолустья и завел себе парикмахерскую в Нью-Йорке. Единственное ремесло, которым владел (точней, единственное, в чем худо-бедно петрил), это стрижка-брижка — чем он еще мог заняться? Но уж парикмахерскую приобрел правильную, какую надо — у самого здания Сити-Холла! Правильно обхаживал правильных завсегдатаев, смеялся их сальным шуткам, лизал задницы, втирался в доверие. К моменту, когда все рухнуло, он уже много лет не брал в руки ножниц, зато денег (всяческой дани и взяток) через его руки проходило по лимону в месяц.

Ну как есть раздолбай — ни кожи ни рожи, ни образования, ничего, — а умудрился влезть на самый верх. И вот теперь на дно обратно — шмяк! Сидит опять в захолустье, в той самой — об одном-единственном кресле — парикмахерской, с которой начинал, да пытается еще слегонца наварить на семейном своем обиталище, развалюхе, которую даже не продашь.

Все нахапанное на рэкете сгинуло. На часть бабок наложил лапу штат, еще изрядный кус выхватили федеральные власти, остальное докушали господа адвокаты. Все, что осталось, это жена, причем ходит слушок, будто он давно от нее доброго слова не может дождаться, не говоря уже о чем-то большем.

Я шел и все думал о нем, жалел; даже не заметил, как подрулил большой черный «кадиллак», и на человека, в нем сидящего, не обратил внимания. Только было нацелился пройти мимо, слышу: «Псст!», гляжу — здра-асте! — да это же Кувшин-Варень!

Опустил наземь чемоданы, сошел с поребрика.

— Ты, гнида сцаная, — приветствовал его я. — Почем слово за шухер?

— Спокуха, — осклабился он, сузив глаз. — Желаю знать, почем твое слово, сынишка. Твой поезд уже час как сдриснул.

Я покачал головой, от обиды онемев. Ведь ясен пень: не Босс подвесил его мне на бейцым. Если бы Босс опасался, что я сделаю ноги, меня бы тут не стояло изначально.

— Давай-ка хряй отсюда, — сказал я. — Черт тебя принес! Если не уберешься из города с концами, уберусь я.

— Да ну? И что, по-твоему, скажет на это Босс?

— А спроси его, — предложил я. — Расскажи, как рассекал тут в цирковом фургоне и ко мне на улице подкатывал.

Он облизнул губы, явно смущенный. Я прикурил сигарету, опустил пачку в карман и вновь вынул руку. Скользнул ею вдоль спинки сиденья.

— Ну ладно, ладно, чо ты возбухаешь! — забормотал он. — В субботу будешь в городе? Босс вернется, и… э, э!

— Нож выкидной, — объяснил я. — Сейчас он у тебя в горле на три миллиметра. Хочешь поглубже щекотнуться?

— Ты чо? Прям в жопу раненная рысь… Э, э!

Я усмехнулся и выпустил нож, он упал на сиденье.

— Чирк можешь оставить себе, — сказал я. — Все равно собирался выкинуть. А Боссу передай, что повидаться с ним приеду обязательно.

Обругав меня, он со скрежетом воткнул передачу и пулей рванул с места — мне аж отпрыгнуть пришлось, не то с ним вместе так бы и уехал.

Посмеиваясь, вернулся на тротуар.

Кувшин-Варень у меня давно дожидался, только все случая не было. Еще с тех пор, как законтачил со мной в Аризоне, — крутой какой: прямо с первотыка наезжает. Я ничего ему еще не сделал, а он давай с ходу погонять… Какой я ему пацан! Какой сынишка! Интересно, что на сей раз все это означало.

Кувшин-Вареню обещанное лавэ надо как хряку сиськи. Когда-то он был бутлегером, потом соскочил и до войны еще, очень вовремя, переключился на подержанные машины. Теперь у него несколько стоянок в Бруклине и Квинсе; легально (если бывает что-то легальное в торговле левыми тачками) он делает денег больше, чем когда-то ему приносило нелегальное спиртное.

Но если он вписался нехотя, зачем рвет на ходу подметки? Уж сюда-то точно не обязательно было соваться! Тем более сегодня. Боссу, между прочим, это совсем не понравится. Стало быть… Стало быть — что?

Так ни до чего и не додумавшись, я подошел к дому Уинроев.