Крошка

Мир был совершенно прекрасен.

У него было белое небо со стеклянной люстрой посередине. И плетеные стены из прутьев корзины. Внизу уютно посапывали братики — все четверо.

Крошка зевнула, загнув крючком розовый длинный язычок, и поползла на раздутом от маминого молока круглом розовом пузике. Лапы разъезжались на мягком бугристом ковре из братиковых спин.

— Опаньки! А ты не говорил, что в этом помете девочки есть.

— Ой, Марат, не смотри. Мы её не продаём.

— А чего так? Бравенькая девочка. Вон братья дрыхнут, а она ползает по ним.

— Да маленькая она какая-то, слабенькая. Последыш. Думали, вообще не выживет. Клуб наверняка забракует. Я уже топить её собрался.

— Блин, всё-таки вы, заводчики, все больные. Топить собаку только потому, что у неё сантиметров в холке не хватает.

Человек нагнулся над корзиной и подцепил ладонью щенка. Крошка увидела прямо над собой что-то черное и немедленно вцепилась в него мягкими детскими когтями.

— О-о-о, блин! А говоришь, слабенькая! Чуть бороду мне не оторвала.

— Давай её сюда. Сейчас кобельков посмотрим.

— Нафиг твоих кобельков. Она сама меня выбрала. Сколько я должен?

— Марат, я документ на неё не дам. Она некондиционная.

— Зато живая. Я же не мент, документы у щенка спрашивать. Сколько?

— Ну, как хочешь. Бесплатно. Считай, ты ей жизнь спас.

За пазухой у человека было уютно. Крошка немного повозилась и заснула.

Проснулась она от внезапно вспыхнувшего чувства страшной потери, утраты чего-то очень важного и единственного.

— Маа-ма! Ва-аа! Маа-маа!

Люди в вагоне метро завозились, заоглядывались.

— Бабушка, смотри, у дяди щеночек под курткой!

Крошкин плач резал уши недовольных, уставших людей. Они осуждающе оглядывались на шевелящуюся на груди куртку.

— Потерпи, моя маленькая. Скоро приедем, молочка тебе дадим.

Молоко Крошке не понравилось. Оно было несладким, каким-то казенным. И мамой от него не пахло. И братики куда-то делись.

— Ну куда ты её тащишь, в кровать что ли?

— Тсс, тихо. Ей же страшно, она привыкнуть должна. Она же маленькая.

Полетели дни, полные открытий. Оказывается, обувь можно не только грызть, но и красиво раскладывать на хозяйской постели. За мячиком бегать надо осторожно, потому что он залетит под шкаф — и не выковырять потом.

А кошки — совершенно гадостные существа. Цапнут лапой по носу — и на дерево. И не достать, хоть вся охрипни от лая.

Увидев снег, Крошка ошалела совершенно. Вдохнув полные ноздри колючей свежести, она полетела по белому ковру, неуклюже выкидывая тощие подростковые лапы. И исчезла.

— Господи, где собака? Только что здесь была.

Крошка сидела на дне глубокого, темного, холодного колодца и плакала от страха. Совершенно неожиданно снег под ней исчез и обернулся твердой землей с торчащими железками.

— Крошка, ты где? Голос подай! Блин, да тут люк открыт.

Папа, ругаясь и оскальзываясь на ледяных железных ступенях, спускался прямо из черного неба.

— Дурочка, не ушиблась? Напугалась, бедненькая.

С тех пор Крошка навсегда запомнила: к черным дыркам в земле надо подползать на брюхе! И очень осторожно заглядывать в их сосущую пустоту.

— Марат, с Крошкой выйди. Смотри осторожно, ризеншнауцер так в карауле и стоит.

— Ну так, влюбился в нашу красавицу. Да ладно, уже первый час, спит давно жених наш.

Крошка рвалась с поводка, не понимая, почему уже несколько дней ей не дают свободно побегать.

— Блин, да не дергай ты, коза. У тебя течка, понимаешь? Нельзя без поводка.

Крошка по-узбекски села на корточки и вытаращила карие глаза. Какая течка? Отпустите, пожалуйста!

— Ладно, нет уже никого. Беги.

Из-за помойки вылетел стремительный черный силуэт.

— А-а! Блин! Крошка, ко мне!

Она не слышала. Она слышала только Его дыхание, только Его запах — волшебный, выбивающий остатки желания подчиниться Папиной команде.

— Господи, а где собака?

— Убежала ваша проститутка. С ризеном этим долбанным.

Надя всплеснула руками и захохотала.

— Эх ты, охранничек. Даже собаку доверить нельзя. Где теперь её искать?

— Я вам, блин, не спринтер. Думал, помру — так бегать! Не догнать их. Летят ещё так красиво — при лунном свете, бок о бок.

С улицы долетел виноватый лай.

— О, вернулась! Любовь любовью, а жрать-то охота.

Крошка прислушивалась к себе. Что-то происходило в ней. Приближалось нечто желанное, но в то же время волнующее и пугающее.

— Не скули, моя хорошая. Родим, не волнуйся. Дай почешу животик.

Щенков было трое. Когда они, отталкивая друг друга, тянулись к соскам, Крошка жмурилась от счастья. Даже когда прикусывали острыми, как иголочки, подросшими зубками — терпела.

Этот человек не понравился ей сразу. Было что-то в нём неотвратимо-ужасное.

— Раздевайся, сейчас я её в ванной запру. Крошка, не рычи!

— Они всегда чувствуют, что за щенками пришли… О, какие красавцы! Как ты говоришь, ризенбоксы?

— Ну а как ещё назвать, если мама — боксер, а папа — ризеншнауцер? В любви рождены.

— В паспортах придется писать «метисы». Нет пока такой породы — ризенбоксы.

Крошка в ужасе бросилась к корзине. Её детей, её кровиночек не было. Она искала в корзине, под шкафом, она плакала и звала их…

— Крошка, они уже большие. Им пора выбирать себе хозяев. Дети всегда уходят, Крошка.

От Папиных рук, привычно поглаживающих спину и чешущих за ушком, становилось легче.

Мир стал совсем понятным. Мама кормит и гуляет, и строго ругает, если стащить из забытого на полу пакета кусок колбасы. Но стоит изобразить раскаяние, прижав уши — простит. Папа всегда спасёт — вытащит из ледяной реки после неудачной охоты на уток и отобьёт от больного на всю голову дога. А Сестрёнки могут накрасить тебе когти, натянуть дурацкое кукольное платье, говоря при этом про какой-то «деньрожденья», зато потом дадут кусок ароматной до головокружения вырезки.

— Давай еще по псят грамм. Давно ты у нас не был.

— Считай, с девяносто шестого, Марат, десять лет. Собака ваша не меняется, только морда вся седая. На выставки водите?

— Она ж некондиционная. Стройная слишком. Говорят, балерина какая-то, а не боксер.

— Значит, необученная.

— Тут козёл какой-то пытался у Надюшки сумочку у универсама вырвать. Так Крошка с разбегу ему в яйца лбом дала, а когда упал — в горло. Еле отцепили. И ведь не учили её этому.

— И что?

— Охранники из универсама повязали. Оказалось, его менты три месяца искали, он так и промышлял — у баб сумочки отбирал.

Человек в белом халате сорвал с рук резиновые перчатки. Как змея — старую кожу.

— Безнадежно. Рак. Что вы хотите — боксёры не живут четырнадцать лет.

— У собак бывает рак?

— У них вообще физиология близка к человеческой. Только два качества у собак есть всегда, а у людей редко.

— Какие?

— Верность. И умение любить бескорыстно.

От боли Крошка не понимала, что происходит. Только чувствовала, что от человека в белом пахнет какой-то безнадёжной, неизбежной угрозой. Папа, ты защитишь меня? Ты ведь всегда спасал меня… Ты держишь меня на руках, будто я маленькая, будто я снова щенок.

— Потерпи, моя хорошая. Тебе не будет больно.

Укол. Мир уходил куда-то в сторону. Крошка бежала на ставших вдруг легкими и молодыми лапах по снежному полю и точно знала, что под снегом нет предательских открытых люков. Рядом кувыркались братики, рядом были её дети — все трое. Их не забирал страшный человек. А на пригорке сидел на задних лапах старый ротвейлер и смотрел на неё так ласково, так знакомо.

— Папа? Ты — собака?

— Конечно. Мы ведь — одна семья.

Сверху падали горячие соленые капли.

— Почему ты плачешь, папа?

— Тебе показалось, Крошка. Собаки не плачут от горя.

Соседи проснулись в два часа ночи.

— Блин, опять чей-то пёс на балконе воет. Достали уже эти собачники.

Сорокалетний стокилограммовый мужик стоял на балконе.

Он не плакал, когда при взрыве боеприпасов покалечило трёх пацанов из его взвода.

Он не плакал, когда умер дедушка, так и не увидев внука в офицерских погонах.

Собаки не плачут от горя.

Собаки воют.

Автор: Тимур Максютов (Panzer). Август 2006, СПб