Если вы полагаете, что с одесским языком не вытворяют того же самого, что и с одесским юмором для московского потребления, то глубоко и обстоятельно ошибаетесь. Ныне вместо петушков на палочках туристам предпочитают втирать сувенирную продукцию. Потому на лотках, заваленных мицами, брелками с надписью «Одесса» и статуэтками Дюка, вы легко обнаружите не только банки с одесским воздухом, но и такого же языка в виде книжной продукции, созданной по методу пшенки от мадам Нестеренко. Хотите сами запалить нечто подобное? Без проблем: берете любой словарь воровского жаргона, переписываете его, как вам моча в голову стукнет, выводите на обложке типа «Клевые слова одесского языка» — и все будет, как в аптеке. Можно, конечно, пойти более сложным путем: сперва опохмелиться, а уже затем передрать через пень-колоду действительно какой-то словарь одесского языка. Но даже если вы тщеславный человек, ни в коем случае не указывайте свое имя на обложке, чтобы не нарушать традиции выпуска книжно-сувенирной продукции, предназначенной исключительно для легковерных туристов. Гарантирую: одесситов на свой дрэк вы не купите, но приезжие будут хавать сотворенный инкогнито товар за милую вашему сердцу лоховскую душу, не слабее, чем тот одесский юмор в больших кавычках.

В прошлом году в Одессе побывала писательница Елена Скульская, воспринимающая одесский юмор не в качестве хаиты времен незабвенного Бабеля. Впоследствии она написала: «Всякий раз, когда я приезжаю в Одессу, мне говорят, что прежнего города уже нет, что золотоносная руда юмора совершенно истощилась…И всякий раз меня по счастью обманывают. Нет, одесский юмор никогда не иссякнет, и игра в слова будет здесь всегда главной азартной игрой. И два самых патриотичных таллиннских одессита Райво Райдам и Виталий Зиниченко, которые практически убедили меня в том, что русский язык есть один из диалектов одесского языка, могут быть спокойны за литературную часть своего любимого города».

Для меня остается непостижимой загадкой: каким образом одесситам по сию пору удалось сохранить подлинную Одессу вместо городка, сочиненного действительно хорошим писателем, превращенного в Крошку Цахеса Бабеля непрошенными доброхотами, вот уже почти двадцать лет исполняющих плач Израиля над декоративными руинами некогда великого Города?


ПЛАЧ ИЗРАЙЛЯ РАЗДАВАЛСЯ, ЭТО НЫДАЛ СЛАВНЫЙ РОСС


Я прочел об одесском языке все, что можно и нельзя. После чего явственно представил себе одесский язык в виде прижавшегося к стене синагоги зашмирганного припоцанного аидыше халамидника с ржавым от частого употребления свинорезом и допотопным шпаером.

«Наш знаменитый «одесский язык» — это ни что иное, как попытка необразованного одесского еврея, общающегося большей частью с такими же необразованными евреями, высказать на не очень хорошо ему известном русском языке свои мысли, которые он внутри себя думает, на родном ему идиш», — написал недавно на чисто русском языке, с его точки зрения, один крепко образованный пацан. Но какие могут быть к нему претензии, если этого молодого человека год за годом приучали к такой мысли сильно взрослые дяди и тети? Типа: «Одесский жаргон — это ни что иное, как идиш, плохо переведенный на русский». «Одесский жаргон, состоящий преимущественно из производных идиша…». «После революции 1917 года евреи в большинстве своем стали говорить по-русски, коверкая его с идиш. И вот этот воляпюк стали называть одесским жаргоном», — просвещает даже иностранец Н. Сагальский. «Почти исчез «одесский язык»: «тот» одесский говор брал акцент и конструкции из идиша, а почти все, кто знал идиш уехали или умерли», — пропагандирует живущий в Городе П. Ковалев.

Как говорят в Одессе, ну что ты будешь делать, если сам великий Жванецкий рассказывает за одесский язык: «Он неправильный, но такой очаровательный, это такие самоцветы, он весь переливался стихами. И если он утерян безвозвратно, что, видимо, и случилось, это просто ужасно, просто ужасно. Такого языка больше нет. Это язык Шолом-Алейхема, язык человека, думающего по-еврейски, но говорящего по-русски». Как на меня, это самая классная хохма народного артиста Жванецкого.

Жванецкому вторит журналист Татьяна Литвинова: «Одесский язык сегодня на улице практически не услышишь: изменился национальный и социальный состав горожан, вырос общеобразовательный уровень. И конструкции типа: «Я видел вас идти по Дерибасовской» — абсолютно дословный перевод с идиша — ушли в небытие вместе с последними говорящими на этом языке».

Это же самое «я вас видел идти» можно прочитать и в опубликованной в журнале «Мигдаль» статье М. Аерова «Одесский язык». Свое повествование за одесский язык просветитель Мишигене Аеров начинает с поминальной молитвы: ««Одесский язык нынче стал напоминать скелет мамонта, наличием которого может похвастаться хороший музей. В начале 20-го века (то есть в 1895 году — авт.) особенности уже тогда начинавшего исчезать одесского языка были засвидетельствованы в фельетоне Власа Дорошевича…Конструкции типа «Я видел вас идти по Дерибасовской», отвечающие нормам идиша, исчезают из употребления по мере уменьшения еврейского населения города».

Вот эти «я вас видел идти…по мере уменьшения еврейского населения города» в качестве свидетельства кончины одесского языка можно продолжать цитировать до полного выпада в осадок. А с чего начался этот повсеместный плач Израиля? Со строк А. Стетюченко и А. Осташко, опубликованных в прошлом веке: ««Конструкции типа «Я видел вас идти по Ришельевской», отвечающие только нормам идиша, исчезают из употребления по мере уменьшения еврейского населения города» и «Конструкции типа «Я видел вас идти вашу мать», отвечающие только нормам идиша, исчезают из употребления по мере уменьшения еврейского населения города». Хохму пацанов-юмористов, совершенно не напрасно написавших «вашу мать», тут же взяли на вооружение, мать их, многочисленные плакальщики в связи темой давних окончательных и бесповоротных похорон одесского языка. А как же иначе, ведь «И знаменитый одесский акцент — это акцент людей, которые говорили по-русски, а думали на идиш и на иврите. Исчезли эти люди, исчезла и та Одесса, которую все так любили…», — пропагандирует из-за бугра мой одногодок, писатель Д.Шехтер, не позабыв при этом добавить собственный жирный мазок к портрету Крошки Цахеса Бабеля.

И ше я вам имею сказать: за это «видел идти по Дерибасовской» еще в 1917 году писал Э. Соминский. Только он почему-то связывал данное выражение вовсе не с людьми, думавшими на идиш, а пояснял так: «Здесь очевидно влияние французского языка. Сравните, например: Je vois vous chanter, что значит буквально «я вижу вас петь».

«Sara, what will have for dinner?» дословно переводится с английского на русский язык как явно идишевское «Сара, что мы будем иметь на обед?». «Do shopping» — вот вам и знаменитое одесское выражение «делать базар», за «шопнуть» помолчу. Сашка, не без помощи своего кореша Стетюченко, лишний раз доказал, что он таки сын своего папы, известного одесского хохмача Сереги Осташко. Так что пацаны запросто поставили на уши почтеннейшую публику, написав в том числе: мол, в Одессе говорят «где ты идешь?» (where do going?) только потому, что у украинцев есть манечка не закудыкивать себе дорогу. Или Стетюченко и Осташко не знают, что характерное для Одессы построение фразы — винительный падеж плюс инфинитив — являются нормами не только идиш, но и почти всех европейских языков? Я вас прошу.

Ведь совсем не случайно И. Ратушинская написала в предисловии к их «Самоучителю полуживого одесского языка»: «Кстати, в Одессе обожают розыгрыши и мистификации. Так что читателю следует учесть: составители самоучителя — коренные одесситы. Почти все, кого они цитируют — тоже. Автор предисловия — и то оттуда же». Я себе думаю, или кто-то обратил внимание на стеб Ратушинской даже в таком контексте? Ведь «розыгрыш» — стопроцентный синоним «мистификации».

«Но послушайте Бабеля, который для одесского языка все равно, что Пушкин для русского: «Беня говорил мало, но он говорил смачно». И все-таки хотелось бы не потерять эту смачность, благодаря которой каждый одессит, независимо от возраста, чувствует себя «от двух до пяти», — написали в свое время Стетюченко и Осташко. Эти же слова вы можете прочесть в упомянутом выше «Одесском языке» как авторский текст великого знатока темы Аерова, почти целиком и полностью передравшего не только тексты авторов «Самоучителя», но и не поленившегося трудолюбиво обокрасть Ратушинскую.

«…«одессиш» отличается и образованием особенных степеней прилагательных. Если подумать, конечно…Соломон же плакал все громчее и громчее», — писали Стетюченко и Осташко. Однако думать — это же не по части ни мудозвончика Аерова, ни редакции журнала «Мигдаль», опубликовавшего его ворованный опус. А потому Соломон плакал громчее и громчее не только в с понтом аеровском «Одесском языке», но и в опять-таки его статье-копирке слямзенного «Одесского языка» уже под названием «История евреев в городском фольклоре» в том же «Мигдале». «Одесский язык отличается и образованием особенных степеней прилагательных: «Соломон же плакал все громчее и громчее».

Пока ципер Аеров не выдал тексты Стетюченко и Осташко в качестве своей очередной статьи типа «Одесидиш и Соломон громчее», я решил внести свою лепту в городской фольклор к вящей радости «Мигдаля» и прочих просветительских «Ор Самеахов». Имею вам сказать, как сейчас видел смотреть: малютка Соломон прямо-таки исделал геволт на руках своей момалы Кетры. «Ша, Соломончик, — успокаивала его Кетра, прижимая дитё до свой любвеобильный грудь без холяв, — я еще видеть тебе идти по небу с алмазах. Ой, вэй, твой единоутробный тотэ Пиня таки жалко не имел дожить…Будешь иметь с ихес нести своя тухес прямо в нахес». Но Соломон плакал все громчее и громчее.

«Делай мине ша, скотина! Спрачь зуби, паркэт пошкрабаешь!» — ласковым голосом сказала момалэ, засовывая бейму Соломона мит его вопель-сопель на трехспальную софочка. Соломон плакал звончее, громчее и горьчее, когда Кетра написать дядя Гершу: «Ты пишешь, чтоб Грейга послать со флотом, — я его пошлю, но громчее ли было имя…». За окно, как поц, стоять 1771 год; наш Одесса была появиться через 23 года. Я имею вам сказать: такой самый цимес момалэ надо было мастырить кошерный памятник за ее жизнь. Но это случилось таки да позжее. Чимчикуйте своими ногами видеть шнифтом чисто одесскую брозовый момала Кетра с тем письмом в рука среди площадь. А под ногой момалы вместе с остальная хевра стоит тот самый дядя Герш дер Потемкман-Тавриберг с хухем вид на хамуре при длинная швайка на боке.

Соломоновские громчейные стенания, благодаря которым «одесский язык пошел куда дальше русского в образовании степеней прилагательных», докатились аж до М. Хераскова, тут же создавшего свой «Чесмесский бой» (именно Чесмесский, а не Чесменский): «И слава россиян, гремящая в Морее, чем дольше свет стоит промчится тем громчее….». Соломон же рыдал все громчее и громчее, да так, что Ф. Глинка, опороченный самим Пушкиным, написал в «Смерти Фигнера» в 1826 году: «Что зашумел громчее лес? Еще звончей и ближе топот. Берут французы перевес». А еще до того однокашник Пушкина антон не Аеров, а с большой буквы, в смысле Дельвиг, написал: «Стучите чашами громчей». В 1932 году соломоновское «громчее» попало в ухо Леониду Соболеву, и в результате это слово было употреблено в романе «Капитальный ремонт», а уже в 21 веке Владимир Огнев, написавший «Время и мы» и Елизавета Дворецкая в «Колодце старого волхва»… В общем, по сию пору обильно плачет Соломон, согласно нормам исключительно одесского языка. А как же иначе, за какой одесский язык вообще может идти речь, если продолжительность его жизни определяют исключительно произведения Крошки Цахеса Бабеля и геволты его идолопоклонников?

Или Бабель знал крылатую фразу «Поц аид хуже фашиста», а также «Поц, мама дома?», которыми по праву можно охарактеризовать как голубого гоныфа Аерова, так и редколлегию «Мигдаля»? Но что прикажете делать, если у каждого Додика своя методика, а у каждого Абрама своя программа и каждый Иван имеет свой план? Совершенно разные люди, находящиеся друг от друга за тысячи километров, пишут, как под одну копирку.

Это «Но послушайте Бабеля, который для одесского…как Пушкин для русского…Беня говорил смачно…от двух до пяти…» растащено по всей планете добровольными гробокопателями одесского языка, дружно исполняющими плач Израиля. В том числе, из общества русской культуры «Дозор». Дальше всех пошел журнал «Флорида»: «…читайте нашего великого земляка Исаака Бабеля, который для одесского языка является тем же, как стал для русского Александр Пушкин». Опять Беня говорил мало, но смачно, и снова «от двух до пяти». Но здесь после «от двух до пяти» идет продолжение: «Я же просто приведу несколько примеров нашего все еще живого языка: «Кручок универсальный, на любую рыбу. Попробуйте, зацепистость прямо, как у хуны с-под «Лондонской». Рыба ищет, где глубже, а человек — ше плохо лежит. У нас, между прочим, есть министерство культуры, но от этого еще никто не умер».

Прямо-таки обидно делается. Хоть бы нашелся среди шмаровозов, распространяющих за меня неправильные сплетни, очередной поцык, который бы написал, что моя настоящая фамилия Бабель. И в качестве доказательства привел процитированные выше строки. А то, понимаете, один импортный деятель аж два года назад выдал крамолу: «…бродить по Одессе, читая Смирнова, это реальный кайф», а я за это по сию пору отчего-то не получил по голове.

В прошлом году некий российский музыкант после визита в Город на фестиваль типа «Бабель-швабель клизмер-шмизмер номер раз» написал мемуары с фразами: «подвалили к нам три мента, стали крутить мне мудебейцалы на тему ходьбы по газонам», «пошла драка на сраку», «дать пачек и уставить шнифт на тухес», «сделал беременную голову», «как Гитлеру война», «чтоб они заработали лимон и отнесли его врачам». Не иначе Бабеля перечитался, ибо одесский язык заимел вид кадухиса на живот почти сто лет назад. Предвидя грядущие обвинения за словосочетание «Бабель-швабель», переадресовываю их бывшему директору Одесского литературного музея Виктору Кострову, именовавшего во всеуслышание Бабеля только так и не иначе. И вы думаете, что кто-то из великих бабелелюбов после этого сказал Кострову ну хотя бы: «Бенц, замолчи свой рот!»? Держите карман на всю ширину собственной наивности: это же вам не слагать легенды за гибель одесского языка и Крошку Цахеса Бабеля, это же таки могло вылезти даже не боком, а раком.

Как бы то ни было вчера, сегодня протухшая кость аеровского мамонта явно пришлась по вкусу очередному вольтерчику: «Погубителем же «живого одесского языка» стал возросший уровень образованности. Люди стали говорить правильнее, а «одесский язык» к такому повороту никак не был готов, ибо его существенную часть составляли как раз неграмотные с точки зрения классического русского языка выражения». Ну как тут не вспомнить негодование редактора В. Хаита и российского ученого-лингвиста В. Долопчева, который сто с гаком лет назад возмущался: неграмотные одесситы говорят и пишут «негритенок», хотя нормой русского языка является «негренок»?

Выражаясь «классически одесским» и «классически бабелевским» «я имею вам сказать»… Эти строки «человека, думавшего на идиш и говорившего по-русски» я выудил, в частности, из статьи «Я имею вам сказать», опубликованной журналом «Мигдаль». Имею представить, как святитель Феофан Затворник, созидая до рождения Бабеля трактат «Три слова о несении креста», думал исключительно на своем родимом идише, а потому и писал: «Больше не имею вам сказать ничего о сем».

Из-за регулярных хлопаний в ладоши всяких-разных убоищ не только местечкового пошиба, пишущих на уровне «мы, евреи, молодцы, у нас обрезаны концы», российские национал-идиоты именуют в своих пидорасивных статейках мой родной язык «жидо-одесским жаргоном» и «лагерным ивритом». Тем более что один конченый привел в качестве примера типично еврейской фразы: «Ой, это таки да что-то особенного», являющейся смесью, где использованы нормы украинского, польского и русского языков.

На самом деле, среди множества слов одесского языка, выражения, созданные на основе идиш занимают вовсе не главенствующее место. Их не более сотни. Просто все эти тухесы-нахесы не слишком привычны для уха иногородних, в отличие от «прута» в его отнюдь не болгарско-одесском значении или «бакалеи» (турецким словом «бакал» в Одессе издавна именовали торговца съестным). К тому же к словам идишистского происхождения нередко причисляются выражения, образованные в Городе на основе других языков. Еврейское «халяв» и украинская «холява» имеют совершенно разный смысл, а словом «халястра» изначально пользовались исключительно поляки одесского происхождения. Что тогда говорить о множестве слов, родившихся непосредственно в Одессе, вроде «шарпальщика»: мародер; квартирьер или давно попавшего в русский язык «пижона» далеко не в его франкоязычном значении. А ведь не в последнюю очередь из-за «пижона» было образовано одесское слово «пицуня», то есть «голубь».

Так может уже достаточно этого набрыдшего «думал на идиш», ибо после очередного прочтения «от двух до пяти» так и тянет на классику: «Абрам, одно из пяти: или закрой рот, или четыре раза получишь по морде».

Как только речь заходит о ныне активно продолжающем развиваться одесском языке, тут же, словно из засаленных рукавов многократно битого подсвечником шулера, появляется крохотный фельетон Дорошевича «Лекция за одесский язык», написанный в девятнадцатом веке и затертый до дыр от частого употребления тонюсенький сборничек «Одесских рассказов» Бабеля почти столетней давности. За какой одесский язык вообще может идти речь, если в Городе перевелись люди, думавшие на идиш, но говорившие по-русски? Хоть бы кто хоть раз пролил крокодилову слезу по поводу отсутствия людей, думавших на греческом, французском, немецком, английском языках, и чей вклад в становление и развитие одесского языка был никак не меньше еврейского. Глупо было бы не отдать приоритет одесситам еврейского происхождения, если бы речь шла о литературе и музыке, но язык? Кстати, первым языком межнационального общения в Одессе был итальянский, первая газета в Городе издавалась на французском языке, а украинскому языку одесский язык обязан куда больше, чем идишу.

Прожив всю жизнь в Одессе, мне так и не посчастливилось увидеть хоть одного индивидуума, думавшего на идиш и говорившего по-русски. Единственный человек, которого можно заподозрить в том, что он думает на идиш, а говорит на русском, это явно всем известный Виктор Черномырдин, регулярно выдающий фразы типа «Лучше водки хуже нет».

Я вырос в типичном одесском дворе, с его многочисленными Хаймовичами и Рабиновичами, но самый пожилой из них на идиш явно не думал. Потому что все они были коренными одесситами, кровью и плотью Города. Характерные для нашего случая фразы: «видела тебе идти» или «била вчера на толчок», я слышал только от мадам Бирюк. Но она не еврейка, а болгарка. И знаменитый одесский акцент, это не только акцент с которым говорил солнечный пацан Моня Шварцман, но и другой мой сосед Саня Шевченко, а также мой кореш Жорик Думченко, уходивший своими корнями в Запорожскую Сечь. И когда президент Ющенко, который только и может разводить пчел на мед, выдал рекламу: «Думай по-украински!», Жорик сказал с чисто одесским акцентом: «Как раз тот случай, пасэчник. Не бери меня на свой хап-геволт». Прошу заметить, что Жорик не именовал презика «пчеловодом», и даже не выдал крылатую фразу якобы давно погибшего одесского языка «Погнал пчел на Одессу».

Или вам интересно, отчего у нарисованного в моем воображении халамидника, прижавшегося тухесом к стене перелицованной в областной архив синагоги, имеется свинорез и шпаер? Да потому что малограмотные кликуши с учеными степенями неоднократно ставили знак равенства между одесским языком и блатным жаргоном. Абсурдность их измышлений наглядно доказывают мои книжечки «Одесский язык» и «Одесса таки ботает». Потому приведу всего пару примеров, которые не вошли в них.

В свое время мне, малограмотному, давали сильного джосу интеллигентные дамочки-редактрисы за пропаганду блатного жаргона и чудовищно-неправильное использование русскоязычных выражений. Типа «…позырим Черного моря, это что-то особенного». Я даже не пытался оправдываться, ибо подлинно одесскому языку в те времена еще не было доступа не то, что на книжные страницы, а на газетные полосы. А неправильному употреблению столь любимого одесситами родительного падежа и блатному слову «позырим» меня обучил один по сию пору скрывающий свое настоящее имя явно отпетый уголовник, писавший не только «…да позърим синяго Дону», но и «Поостри сердца своего мужеством» в «Слове о полку Игореве».

С другой стороны есть такая давняя российская лингвистическая традиция: объявить какое-то слово одесского языка блатным, а спустя десятилетия начать активно использовать его в качестве литературной нормы русского языка, не позабыв бережно занести в словарь, дабы ни одно слово великого и могучего языка не пропало для грядущих поколений. Более сотни лет россияне причисляли наш родной «бан» к воровскому жаргону, а как узнали, что такое автобан и с чем его едят, тут же в натуре прекратили стращать им законопослушное население. Вот это самое, по сию пору причисляемое к блатному жаргону выражение «в натуре», еще сотню лет назад соответствовало весьма распространенному тогда в русской литературе слову «натурально», то есть «действительно»; «без обмана». А одесситы, как во многих иных подобных случаях, употребляли прямой перевод с французского языка «par nature» еще до того, как создали его одесскоязычный синоним «кроме шуток».

Если дать себе труд немного подумать, то образ того блатного халамидника, созданный разношерстным хором, исполняющим плач Израиля над совершенно пустой могилой одесского языка, рассыплется и сгинет. А если при этом еще и читать не только многочисленные некрологи по поводу одесского языка, скончавшегося одновременно с Крошкой Цахесом Бабелем, но и произведения современных литераторов, то можно легко прийти к крамольной мысли: как это одесситы, не то, что, не читая Бабеля, но, даже не зная о его существовании, сумели сохранить настоящий одесский язык, а не его эстрадную подделку?

«Общеизвестно, что писатель в Одессе есть лишь один, хотя живет он вовсе не в этом городе», — писала ученый секретарь Одесского Литературного музея Лена Каракина. Ее «общеизвестно» меня в Одессе держит. Я полюбопытствовал, кого именно мадам Каракин имеет в виду — Аркадия Львова, Макса Фрая, Григория Остера, Льва Вершинина, Юрия Михайлика, Анатолия Гланца? Лена предельно честно ответила, что она имела в виду Михаила Жванецкого, ибо она не то, что не читала многих иных современников введенного в ранг живого божества Михмиха, к которому снисходительна любая мелиха, но даже не знает об их существовании.

Вот вам и ответ на вопрос, отчего идет столь массированная пропаганда по поводу одесского языка, кадухнувшегося в Городе то ли в начале прошлого века, то ли сразу же после переезда на Брайтон людей, якобы думавших на идиш, но говоривших по-русски. Причин этому масса: одним сильно страшно требовать с мелихи выполнения положений некоей давно завизированной европейской хартии, другим сильно штефкать хочется, причем без риска расплатиться даже за скудную хавку серкуп яйцом, третьим весьма выгодно ограничиться образом Крошки Цахеса Бабеля, лишь бы десятилетиями паразитировать исключительно на нем. И в ранг наследника Бабеля великий сцатирик Жванецкий введен далеко не случайно: ведь даже сама природа позаботилась о том, чтобы облегчить грядущую работу очередных поколений доморощенных Розебельвердочек.

«Большая одесская литература, по сути, умерла вместе со своими корифеями, не оставив наследников. Традиция прервалась, чтобы вдруг воскреснуть почти век спустя в творчестве нашего современника», — пишет по поводу одного из родившихся в Одессе писателей россиянин Олег Гальченко. Зуб даю на холодец, что в Одесском литературном музее за этого писателя даже не слышали. И совсем не случайно о ныне здравствующих наследниках южнорусской школы одесского производства пишут доктора филологических наук И. Черный, В. Сердюченко и другие. Пишут в Москве, в Париже, в Нью-Йорке и даже в Львове, но только не в Одессе, язык которой якобы давно ушел в небытие.

Десятилетие за десятилетием, как только речь заходит об одесской литературе, тут же следует набор всем известных имен писателей первой половины прошлого века. Мне ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-то из местных литературоведов, краеведов или журналистов хотя бы упомянул, например, Сергея Снегова, изгнанного с работы и уехавшего из родной Одессы, когда ему было за тридцать. А ведь Снегов написал немало книг, среди которых и первый в СССР бестселлер о «звездных войнах» — «Люди как боги». Он был настоящим одесситом, которого не смогли сломить ни Лубянка, где он в 1937 году ушел в глухой отказ, ни лагеря, ни запрет заниматься научной деятельностью, ни дамоклов меч «черных списков», куда Снегов угодил после публикации повести «Иди до конца». И он шел до конца, даже когда отказывался подписывать письма, осуждающие Пастернака и прочих дисседентов в обмен на мелихину индульгенцию. А зачем Городу чистокровный одессит Снегов, если ныне можно продолжать копошиться на Бабеле, а со временем, с младых ногтей и до пенсии, слагать саги об изумительном юморе и одесском языке, запечатленном на страницах аж нескольких книг преемника нашего Крошки, дай ему Бог до сто двадцать, в том числе — верхнего давления.

Что нес народный артист Жванецкий по поводу скончавшегося одесского языка имени Шолом-Алейхема, вы уже знаете. Зато Роман Карцев не устает утверждать, что его кореш пишет самым настоящим одесским языком. Если бы это было действительно так, то, к примеру, спектакль Карцева назывался бы не «Престарелый сорванец», а «Шкодник сыпется песок». Только вот одесский язык в сочетании с подлинно одесским юмором, как уже было сказано, не предназначен для продажи, тем более в сочетании с микрофоном на просторах российского телевидения с его «кривыми зеркалами», которые с юмористических позиций Города можно расценивать исключительно в качестве «дебил-шоу».

В прошлом году давал интервью эстонским журналистам. У них там есть манечка: в том случае, когда, к примеру, человек с телеэкрана говорит на русском языке, по его кендюху должны ползти субтитры на эстонском. После записи интервью хозяйка телеканала схватилась за голову: «Боже, кто переведет все это на русский язык, чтобы мы смогли потом перевести на эстонский?».

А кто переведет с одесского языка на русский язык выражение «народный артист»? Российский журнал «Гастроном» публикует статью Влада Васюхина «Одесса-мама накрывает стол»: «Еще Жванецкий заметил, что про Одессу надо не читать, а слушать: «В оттиснутом виде она, как медовый абрикос, расплющенный на мостовой, как красивая женщина, дрожащая студнем на верхней полке поезда… Жуют здесь все и всегда — семечки, креветки…».

И это речь одессита, призывающего слушать Город? Да это же слова явного наследника Крошки Цахеса Бабеля с его в кавычках одесскоязычными красивостями типа: «…медовый абрикос, расплющенный на мостовой» или «…женщина, дрожащая студнем на верхней полке поезда». Ни один одессит по сию пору не именует рачки «креветками», холодец «студнем», а «семечками», в отличие от «семачки», у нас называется «дело, с которым крайне легко справиться». Но если сильно захочется употребить семачку во множественном числе, нет проблем — семки. Тот еще фрукт из Одессы Жванецкий, если он, в отличие от жидкого, забыл за аберкосу с прочей фруктой.

Вчера, наводя марафет в кабинете, надыбал нарды, в которые не катал четверть века. Взял в руку зары, и они покатились по лакированной черной доске с изображенными на ней ярко-красными телескопами. «Куш три», — произнес я вслух, увидев выпавшие тройки, и тут же поймал себя на мысли: прошло четверть века, как я не употреблял слово «куш» в значении «дубль», к тому же мне даже не пришло в голову именовать зары «костями» или «игральными кубиками». Вот вам и иллюстрация старинного, но живого по сию пору выражения «В нем живет Одесса».

Писательница Мария Галина активно позиционирует себя в Москве в качестве одесситки, хотя на самом деле является самой настоящей жлобехой. Она, подобно Жванецкому, именует одесский язык «неправильным», витийствуя: «На деле ничто так не развращает творцов и потребителей одесского мифа, как этот чудовищный, пошлый и жлобский его продукт. Живой на уровне устной речи, анекдота, народного творчества, он, будучи растиражированным, тут же превращается в нечто пластиковое, ширпотребовское и неприличное». Но что, кроме анализов можно взять с мадам Галиной, если она, родившись в России, попала в Москву из Киева транзитом через Одессу? Так что простим ей слова о творениях отцов-основателей неведомой мадам Галиной подлинно одесской литературной школы, которые эта кугутка именует чудовищным, пошлым и жлобским продуктом. В связи с ее изречениями за пластиковый неприличный ширпотреб, вспоминается старый одесский анекдот со словами: «Зачем мне ехать смотреть на оту Джаконду ув Лувре, если я ее уже видал на кухне Рабиновича?». Для мадам Галиной пластиком является настоящий одесский язык, а подлинником — та резиновая лапша, которая вешается в Москве на уши россиян под видом родной речи одесситов.

Пока мадам Галина, изгаляясь над моим Городом, стрижет купоны от своего одесского периода жизни, микрофонный писатель Жванецкий уже опроверг сам себя, внеся достойный вклад и без него раздутый некролог по поводу гибели одесского языка. Если когда-то он пропагандировал, что Одессу нужно слушать, то затем присоединился к стонущей шмоковской когорте: «Сейчас там слышать нечего. Я поддерживаю искусственно Одессу, то есть придумываю ее».

И вот эта придумка-ширпортреб, созданная по законам шоу-бизнеса, выдается в качестве Одессы, которая, еще сильнее, чем инвалид — в костылях, якобы нуждается в поддержке российского писателя и народного артиста Жванецкого, известного своими сцатирическими высказываниями в адрес Лужкова и Путина. На самом деле Жванецкий всегда слушал и слушает не Одессу, а Москву. Очень внимательно. Подлинные одесситы никогда никого не слушали. Ни Петербург, ни Москву, точно так, как теперь не слушаем Киев. Ведь Одессу нужно слушать сердцем, а не желудком.

— Рабинович, президент Ющенко сказал, что он не отказывается от прежнего политического курса и стратегических отношений с Россией.

— И сколько ему надо для этого курса стратегических бомбардировщиков?

Да придворный клоун Жванецкий скорее захомячит микрофон без соли, чем осмелится создавать хохмы на таком высочайшем, естественно, не литературном, уровне. Настоящие одесситы, среди которых нет места трусам и лжецам, пусть они сто раз коренные, не придумывают свою Одессу, а живут в ней. Пусть даже обретение Украиной независимости чересчур плодотворно сказалось на жизни Города: ушла в небытие крупнейшая в мире судоходная компания ЧМП, ее судьбу разделила вторая по величине в СССР Одесская киностудия, уничтожен Международный кинофестиваль «Золотой Дюк». Международная книжная ярмарка «Зеленая волна» уже принесена в жертву новоявленной аналогичной ярмарке в Львове, в этот же город перетащили легендарный Одесский институт сухопутных войск. И если б вуйки с полонины могли вырыть Оперный театр, чтобы перенести его во Львов, они бы это тоже сделали. Но единственное, чего не никогда не смогут сделать черти с хуторянским кругозором, так это заставить одесситов нагнуть головы.

В сложившей ситуации родной язык города-планеты, нашей Одессы-мамы, стал последним рубежом обороны Города-Героя от инопланетного нашествия, мечтающего превратить Одессу в пригород Большой Булдынки. За всю историю человечества, ему лишь однажды удалось воздвигнуть Вавилонскую башню. Ее всем миром дружно строили итальянцы и швейцарцы, русские и поляки, украинцы и евреи, немцы и французы, турки и болгары, греки и албанцы, азербайджанцы и армяне — несть им числа. И имя той поныне стоящей башни — Одесский язык. Как завещано предками, представители титульной одесской нации будут защищать ее до последнего вздоха, ибо функции белого флага у них выполняет неизвестный в сухопутных краях стяг «Погибаю, но не сдаюсь».

Одесский язык породила невиданная до той поры Россией степень свободы не верноподданных, но граждан, настоящих европейцев, живших в Городе, окруженном частоколом крепостнической империи. Совершенно не напрасно, загремевшая в застенки КГБ за свои убеждения и отмотавшая срок, поэт и писатель Ирина Ратушинская еще в прошлом веке говорила о неизбежном поражении всех режимов и правительств, пытающихся бороться «с этими «одесскими штучками». Кто до сих пор не понял, что это процесс не то, чтобы бесконечный, но как минимум — до конца света, тот пускай ест побольше фосфору». И пусть у очередного непонятливого светящаяся от переизбытка употребленного фосфора хамура станет еще страшнее, чем даже у собаки Баскервилей с ее тоже флуоресцентным сурлом, он нас все равно ничем не удивит.

Почти молчу за то, что, благодаря одесскому языку, у одесситов донельзя своеобразный образ мышления. Во время кризиса телеканал «Айситиви» сообщает: «Президент провел урок голодомора в школе». Когда не было кризисов, в школах проводили уроки мужества, а сейчас прямо-таки «75-летию голодомора — достойную встречу!». И если Ющенко только спит и видит одесситов, разговаривающих на его родном языке, даю так называемому гаранту весьма дельный, проверенный самим временем совет. Пусть издаст Указ, запрещающий украинский язык в Одессе. Будьте уверены, одесситы, чей дух противоречия рождается за минуту до них самих, завтра же перейдут на украинский. Ведь именно в нашем Городе, несмотря на старания валуевских дебилов и в пику им, создавался первый словарь украинского языка.

Написал все это исключительно по меркантильным соображениям: сильно рассчитываю, что сам пан президент Ющенко наградит меня Шевченковской премией, а городской голова Одессы Гурвиц, состоящий в одной партии с фармазоном Ющенко и орденоносцем бабой Параской, подарит мне шмат земли размером больше жябячего скока на побережье и назовет моим именем бульвар за одесскоязычной Долинкой имени народного артиста Украины и заслуженного артиста России Жванецкого.

Так что не удивляйтесь за поныне таки да хорошо живой одесский язык. Было бы удивительно, если бы в Одессе, этом вечном государстве в государстве, не появился бы свой собственный язык. Да только ли язык? Найдите аналог: киевский анекдот, вологодский юмор, карагандинская присказка, секреты тамбовской кухни, ленинградские штучки, чистокровный бакинец, ростовские песни, типичный владимирец, тверская литература, главный герой иркутских анекдотов, как говорят в Нижнем Новгороде, новосибирская школа живописи, минский фольклор, воронежская поговорка, днепропетровский колорит, ашхабадский характер, кишиневский менталитет, лицо тбилисской национальности…

И если кто-то полагает, что «одессит — это национальность» не более чем шутка со столетним рабочим стажем, то получите вывод человека, побывавшего в Городе в 2008 году: «Все одесситы, с которыми мы общались, от школьников до профессоров, уверены, что одессит — это национальность», — пишет Карин Вартер, руководитель центра «Европеум».

Так что родной язык одесситов не ушел в небытие, как и литература великого Города, несмотря на старания зодчих образа Крошки Цахеса Бабеля. Современная литература Столицы Мира создается на всех континентах. Я едва успеваю читать насыщенную якобы давно сгинувшим одесским языком прозу; недавно вместе с пронзительно-ностальгическим романом «Двенадцать писем другу» открыл для себя писателя Виктора Бердника. Оказывается, мы ходили по одним улицам, употребляли одинаковые смачные одессизмы, имели общих знакомых, но ни разу не пересеклись. Одесский язык живет и в произведениях американца Александра Борисова, сына врага народа, выселенного из Одессы в Норильск. Когда читаешь его рассказ «Париж стоит мессы» или «Гюир» Михаила Салиты, лишний раз убеждаешься, что одесская память неистребима.

Многие современные одесские литераторы по нескольким причинам сознательно уходят от использования родного языка. А это им все равно не удается. Давно эмигрировавший в Америку Люсьен Дульфан теперь пишет не только картины, но и прозу. И вот что он поведал в интервью «Пером и кистью»: «Я думаю, что пора уже вернуться к нормальному языку — Бунина, Катаева… Хватит этих жаргонных одессизмов». Еще пара предложений и Дульфан выдает: «…не сотрудничал ни с советской мелихой, ни с немцами». Насчет Катаева, с его вошами-аберкосами-фатерами, скромно промолчу. Вот вам и язык Бунина — «мелиха». В русском языке не найдется синонима этому слову, не просто означающему — власть, система, государство, но и одновременно вызывающего чувство брезгливости, презрения и ощущения собственной беспомощности перед машиной, которая считает тебя не более чем одним из миллионов принадлежащих ей винтиков.

По поводу отказа от жаргонизмов задумывается не только Дульфан, но и, на мой взгляд, лучший современный писатель Одессы Александр Дорошенко, сохранивший верность Городу. На великолепном русском литературном языке он недавно говорил по телевидению о необходимости сохранения российской культуры речи. Но стоило только профессору Дорошенко поведать о том, что его приятель занят чтением не серьезных книг, а дамских романов, то Саша слегка возбужденно стал выдавать: «Парень, ты приплыл. Ничего, кроме этого повидла, ты читать уже не будешь». Как издавна говорят в Одессе, капец, приплыли, всю ночь гребли, а лодку отвязать забыли. Мог бы и вместо «повидла» сказать «мазута», в одесском языке это синонимы. Да, одессита вытравить из себя невозможно. «Хорошмок», — говорит мне помешанная на русской культуре автор многочисленных телевизионных культурологических программ Наталья Смирнова, попутно одергивая внучку: «Что ты мне фальцманируешь?».

Писатель и корреспондент «Нового Русского Слова» Дима Ярмолинец выдал новый роман. «Свинцовый дирижабль «Иерихон 86–89», этакое время напрасных одесских ожиданий времен перестройки, с легко узнаваемыми прообразами литературных героев. А потому Дима запросто употребляет слова и фразеологизмы их родного языка: «прошмандовки», «трендель», «порви очко на фашистский знак», «поц», «сходняк» и даже «ебаный самопальщик», то бишь «гнусный производитель подделок».

Очередной рассказ Михаила Эненштейна, написанный в Германии называется «Супник» отнюдь не в русскоязычном значении. Я себе думаю, или он честно не признавался: «Я родился, вырос, учился и работал на Молдаванке, в старых домах, в одесских двориках, где складывалось своеобразное человеческое отношение, быт и язык старой Одессы».

Некогда блиставший на одесском небосклоне в числе звезд не последней величины и давно забытый в Городе писатель и журналист Владик Кигель издал книгу «Вест-Голливудские хроники», словно вернувшую меня в коммунальное детство: «4 выключателя в коридоре, 4 куска мыла в общей, с вечно разбитыми стеклами ванной, 4 «досточки» на гвоздиках в туалете…». Очередная книга Бориса Рубенчика, чьими произведениями я еще зачитывался в молодости, пока ждет своей очереди. Равно как и новые книги Григория Фукса «Чужие годы» и «Корона для звездочета».

Написанный более четверти века назад учителем русского языка и литературы Ефимом Ярошевским «Провинциальный роман-с», по словам критики «вызвал неподдельный интерес в кругах не только одесской, но и российской интеллигенции» уже в наши дни. Получите в исполнении Ярошевского язык одесской фрондирующей интеллигенции тридцатилетней давности: «себя имеет», «ингермончик», «буц», «зафигачат», «семитать», «шизаюсь», «поц», «вус посмотреть», «слиняю», «амбал», «без звезды в голове», «аристокроц», «байда», «сугроб встречает у ворот мадамской свежей ягодицей». «Бенемунис, Аркаша, ты меня обижаешь…эти ребята меня не харят», — держит речь в романе Ярошевского тот самый Дульфан, что ныне с «мелихой» на устах призывает отказаться от использования одессизмов в литературных произведениях.

В том, что одесский язык давно сгинул, можно убедиться лишний раз, прочитав выпущенную в 2006 году одесским издательством «Оптимум» книгу ныне канадского пенсионера Михаила Чабана: «ихние», «я дико извиняюсь», «кругом-бегом», «инвалид пятой графы», «тетя Мотя-обормотя», «Мишка режет кабана», «оторви да выбрось», «Дыня-церабкоп», «мазу тянуть» и даже «бой-баба» в одесском смысле слова, но не по отношению к литературным героиням Эллочке Тухес или Жанночке Лушпайкиной. А Циля-бомбовоз это вам не Сева-белбес.

Ну, кто кроме одессита сумеет понять автора целиком и полностью? Ведь, к примеру, «лушпайка» — кожура, а «белбес» — это вовсе не искаженное русское слово «балбес», а одессифицированное турецкое слово, означающее «высокий, физически крепкий и неуклюжий человек». Помню, как в первом классе мы не без веских оснований дразнили Вовку Гинжула «Белбас-келбас». «Келбас» — так коренные одесситы по сию пору называют исключительно сырокопченую колбасу, в отличие от «мокрой колбасы» (в русском языке — вареной; за легендарную трамвайную колбасу нет речи). А что была та колбаса неповоротливому амбалу Гинжулу, который в семилетнем возрасте шантажировал бабушку после завтрака: «Давай сюда еще банку сметаны, а то школу проказеню»? Так, пара пустяков во время каждой перемены.

Как бы между прочим, автор книги, со всеми этими «один с кирпичом, а двое с носилками» и прочими «бейсментами», Михаил Чабан — доктор наук. На обороте титула помещено предупреждение на английском языке, а затем: «Что в одесском переводе на русский язык означает: все авторские права принадлежат…если кто попытается стырить, то согласно международному авторскому праву…глаз на жопу натяну, мягко, но по-одесски выражаясь». Что я могу на такое сказать доктору наук Чабану, кроме крылатого: «Ты одессит, Мишка, а это значит!».

Мне делается хорошо смешно, когда читаю, что одесский язык уже невозможно услышать на улице. Мы десятилетиями живем бок о бок в миллионном городе, сосуществуя в тысячах исключительно параллельных миров. Круги общения пересекаются крайне редко. Семья, сослуживцы, родственники, соседи, друзья. Вместе с детсадовскими однокашниками их наберется максимум тысяча человек, включая случайных собеседников, которых с годами становится все меньше и меньше. Особенно для людей, давно и обильно пересевших с легендарных одесских трамваев на автомобили и мчащихся по замкнутому от посторонних кругу жизни. Потому я вам не скажу за всю Одессу, только за себя.

Вчера утром вывел на прогулку своего пса Яра, встретил соседа Алика с его догом Байроном. Представьте себе, на каком языке мы общались, если Алик Ген — потомок того самого легендарного одесского фабриканта Гена. Питбуль Грей туго натягивал поводок, пока его хозяин Гриня, с которым мы еще шпингалетами гоняли по княжескому хутору, рассказывал мне свежую отпадную хохму. Потом пообщался с профессором Дорошенко, выгуливавшего пуделя Деника перед работой. «Это атас», «кошерное сало», «полный капец», а также иные слова употреблял в разговоре со мной доктор наук Дорошенко, за «хуё-моё» и речи нет, это его любимое выражение. Расставшись с Дорошенко, приветствую Марго с ее Чипой. Марго, вкалывающая в издательстве отнюдь не подметайлом, а редактором, поведала, что у ее подруги растет «сильно цикавый ребенок», «мотопеды гоняют, как угорелые», а если она будет работать дома, то «сойдет на говно». И все это происходило на одном квартале, в течение сорока минут. Перед тем, как зайти домой, услышал слова приходившей мимо дамы весьма элегантного возраста, волочившей за руку капризничающего малыша: «Ты у меня сейчас по чумполу дождешься».

Оставив Яра дома, отправился за кормом для попугая Кокаина на Охотницкую. Именно так, в своем любимом женском роде, многие коренные одесситы именуют Староконку, то есть Староконный рынок. Миную привозный фонтан и сразу же останавливаюсь возле прилавка, заполненного клетками с разнокалиберными попугаями. Смотрю на них где-то полминуты, и тут начинается таки сцена у фонтана. Какой-то незнакомый мужик моего возраста отвлекает меня от процесса созерцания: «Ну что ты заставился? Давай ныряй в ширман, доставай шмеля». «А может я шмеля имею только лопатником?», — отвечаю, хохмы ради, и мы начинаем свистеть совсем не за попугаев. Мужик, торговец попугаями родом с Молдаванки, минут через пять прервал беседу: «Делаем ша, черти уже занялись цинкографией». Я повернул голову, возле нас стояло несколько приезжих с сильно раскрытыми ртами.

Купил корм, вернулся домой. Жена втолковывает сыну: «Надо мной воду никто варить не будет!». «Ты появился на свет, чтобы положить меня в гроб», — шучу я, лишь бы внести свою лепту в процесс воспитания давно подросшего поколения, и лишь затем замечаю жизненную двусмысленность фразы. Увидев пачку корма, Кокаин заорал нечеловеческим голосом: «Убиться веником! Цёмик, птичка мамина. Цём-цё-цём…». Несмотря на эти призывы, целоваться с Кокаином я не стал, а отправился в издательство «Оптимум» вместе с упавшим ко мне на хвост Яром.

На воротах дома, где расположено издательство, опубликовано мелом: «Туалет нет. Во двор для перекурить ис хот-догами не заходить». Не сомневаюсь, что автор сего объявления согласный рубать коклеты хоть из ложком, хоть из вилком, лишь бы да. Во время разговора с главным редактором «Оптимума» Сашей Таубеншлаком понял, что немножко ошибся: автор сего объявления — дама.

Сезон взрослой рыбалки и охоты таки не в зените. «Я не сильно поправился?» — спрашиваю у жены. «Не переживай: у тебя и морда не мордатая, и жопа не мордатая», — успокаивает она меня. Такое нарочно не придумывается, все это произносится на одном дыхании, доказывая тем самым, что пресловутая образность одесского мышления не утеряна. «Ты хоть слышала, что сказала?». «А что я такого сказала?». Я повторяю ее слова, и она смеется.

Потом смеялся я. Жена уже два раза говорила, что на дворе обратно пекло, а она абсолютно раздета. Пошли по этому поводу в какую-то пупер-лавку, но ее ничего не устраивает. «У вас есть хоть что-то классического размера 90-60-90?», — спрашивает жена. «А где вы видели людей с таким размером?» — любопытствует продавщица. «В зеркале». Продавщица отходит на пару метров, пристально смотрит на жену и говорит: «Таки да. Только у нас нет девочковых размеров». Мне гораздо легче, ибо из мальчуковых размеров давно вырос в талии.

Вечером звонит соседка мадам Нинка, дама более чем просто элегантного возраста. Докладывает: «Мне таки сделали ассенизацию, уже вонять не будет». Недавно мадам Нинка травила весьма распространенных в ее квартире домашних животных под названием «тараканы». Сегодня ей поменяли трубу в туалете, но мадам никогда не делала разницы между «ассенизацией» и «канализацией».

Я сажусь в кресло и с чувством глубочайшего удовлетворения читаю очередной плач Израиля о том, что в Одессе уже не осталось одесситов, а их легендарный язык давно пребывает в прошлом и живет лишь на страницах Крошки Цахеса Бабеля.


МАНСЫ ФИМЫ ЖИГАНЦА

ИЛИ

ТАЙНА ВАСЬКИ — ШМАРОВОЗА


В 2006 году международный общественно-политический журнал «Европа Центр» опубликовал статью Александра Макарова «Даже злые урки все боялись Мурки». Начинается статья так: «Слов нет, осторожным надо быть, если пишешь что-либо «за Одессу»…Они (одесситы — авт.) скандально будут спорить о том, что тринадцать или четырнадцать раз переименовывали их улицу…Что же касается одесских песен — это святое, а святое руками не тронь!». Эту статью украшает иллюстрация: типично одесские персонажи на нотном фоне у памятника Дюка. А уж они-то знали толк в одесских песнях…

Задолго до того, как в русском языке появилось словосочетание «городской фольклор», в Одессе подобный вид творчества именовали «гаванными песнями». Сегодня «городской фольклор» — это «русский шансон», выросший из шикарного манто гаванных песен, которые ныне именуют «одесскими песнями».

Много лет назад мы слушали очередную кассету со свежими одесскими песнями. Все утверждали, что их написал безвестный одессит-эмигрант. Тогда я заметил своим корешам: «Пацаны, думайте хотя бы головой». Действительно, какой одессит скажет: «майсы», а не «мансы», или употребит «тельник» вместо «рябчика»?» А это «майданщик, молдаван и толстая Кармен»? В данном контексте было бы вернее не «майданщик», а «майданник», молдаван — юго-западный ветер или герой одесских анекдотов, принимающий за пределами Города облик чукчи. «Мадам, ну что вы расшумелись под паром, я не прошусь к вам на закорки через реку». Что это за «на закорки», когда в Одессе говорят «на киркосы»? Зачем тогда лишний раз напоминать, что привозные барыги в жизни (то есть никогда) не светились на разборках. В общем, очередные под одесские песни.

Через много лет выяснилось, что эти песни создавал ленинградец Александр Розенбаум явно под влиянием Крошки Цахеса Бабеля. А как же иначе, если «Беня Крик мне друг, сестра Нехама», а Нехама — мама того Бени. Выходит этот безвестный друг Бени его родной дядя? Игде он ныкался столько лет, и почему не наехал на оборзевшего Менделя с его криком за продажу майна?

В общем и целом, чужого песенного добра нам даром не надо. Тем более что ни за один город мира не сложено столько песен, как об Одессе. Только в одной Америке за последние четверть века их было создано свыше пяти тысяч.

Одесские песни…Насыщенные нашим родным языком, созданные по фирменному одесскому рецепту, где слезы радости и смех горя сбиваются в плотный коктейль. Если бы кто-то сумел опубликовать абсолютно все одесские песни, то библиотека всемирной литературы закрылась бы на переучет вечных ценностей, а затем каждый год выходил бы дополнительный том. И…

И вот недавно автор многих книг, известный российский исследователь А. Сидоров по погонялу Фима Жиганец выступил в очередной книге с сенсационным разоблачением «Верните городу пивную или как Одесса-мама обокрала Ростов-папу». Саша-Фима не устает доказывать на конкретных примерах, что одесситы едва успевали присваивать себе чужое творчество и выдавать его за собственное.

«Но Ростов-папа легко бы мог простить ветреной супруге все эти шалости, если бы мамаша заодно не облапошила собственного муженька», — гонит тюльку месье Жиганец. Для начала имею сказать, что одесситы, подчеркиваю, одесситы никогда не имели славный город Ростов за своего папу и не помнят, чтобы Одесса с кем-то венчалась. Словосочетание «Одесса-мама» соответствует выражениям «матушка Россия» и «ненька Украина» в русском и украинском языках. Что зафиксировано во множестве литературных произведений, где за нашего гипотетического папашу даже не намекается. И вообще, кто такой этот Ростов с его Наташей, чтобы что-то прощать Одессе? Или тот в больших кавычках папа дал миру столько великих ученых и деятелей культуры? Или он, как Одесса, не то, что первым в стране, а вообще заработал Золотую Звезду? Или имя его по сию пору гремит по всей планете? Или из произведений выразительного и изобразительного искусства, где идет за него речь, можно составить целую библиотеку, картинную галерею и фильмотеку? Я не скажу, чтобы да, так нет. Я скажу: не смешите мои тапочки.

Так что это к нам примазались ростовчане со своим папом, а потом к ним присоседились харьковчане, ставшие утверждать «Одесса-мама, Ростов-отец, кто Харьков тронет, тому капец». Прошу учесть, что вместо одесскоязычного слова «капец» харьковчане на самом деле употребляли его всем известный русскоязычный синоним. И вообще, как говорят в Одессе.

Так сколько песен сложено за нашу родину-маму, а сколько за того ростовского папу с его мать и хуцпаном Фимом, которому позарез потребовалось мацать святое, несмотря на предупреждение месье Макарова?

Александр Сидоров таки хорошо знает язык тюрьмы и зоны, я немножко знаю одесского языка. Именно одесский язык, эта по сию пору тайна за семью печатями и детектив со многими неизвестными для окружающего нашу родную планету мира, поможет разобраться в колбасных обрезках и классическом «то ли он украл, то ли у него украли».

Фима Жиганец гонит, что «Шарабан», хорошо известные своей «порядочностью» не без помощи Крошки Цахеса Бабеля, одесситы украли аж с берегов Амура, где часовые родины цинковали за самураями. Согласно утверждению Сидорова, одесский «Шарабан» — не что иное, как «Амурская партизанская», «которую в гражданскую войну распевали дальневосточные партизаны». То есть партизаны на другом от Одессы конце страны могли исполнять эту песню не раньше, чем в 1918 году. И распевали они вовсе не «А шарабан, мой, американка, а я девчонка, я шарлатанка», а за правителя омского, Антанту и «ах, шарабан мой совсем разбился, зачем в Одессу да я влюбился». Фима, вам не странно, зачем на другом конце страны им нужна была такая любовь с тонким намеком на толстые обстоятельства? Тем более что в нашем Городе навалом своих партизан. В одесском смысле слова.

Для начала за слово «шарлатанка». В русском языке слово «шарлатан» употребляется столь же верно, как и упоминавшаяся ранее одесскоязычная «лажа», а потому означает исключительно «мошенник». «Шарлатан» — одессифицированное итальянское слово «siarlatano» — переносчик. Автор книги «Старая Одесса» А. Дерибас именовал шарлатаном «прекрасной души человека» Карассо, известного всему Городу уличного комедианта, носившего на спине свой кукольный театр. А спустя годы слово «шарлатан» обрело еще одно значение. «Нет теперь во всем православии, несмотря на всю ширь славянской души, такого безнадежного мота — по-одесски «шарлатан» — как этот тип полуобруселого еврея», — писал современник Дерибаса. Если «шарлатан» был бы действительно синонимом «лоходромщика», то вряд ли один из переулков на Фонтанах имел название — Шарлатанский. Но если вам сильно захочется, то вместо выражения «плутовской роман», вы запросто можете сказать «шарлатанский роман» — и тоже не ошибетесь.

То, что «шарлатан» — мот, доказывает и песня со словами: «…в дыму табачном, как в тумане, плясал одесский шарлатан. На это дело он угробил тысяч триста. Купил с навара пива, водки и вина, на остальные деньги нанял гармониста, чтоб танцевала вся окрестная шпана». «Рубль в день составляет шесть в неделю. И если не быть шарлатаном, не пить, не играть на бильярде, то можно еще прожить как-нибудь», — писал С. Юшкевич больше ста лет назад. Иди знай, вдруг в будущем найдется очередной иностранный Фима, который станет доказывать, что одесситы даже само слово «шарлатанка» похитили у россиян.

Так кто же раньше исполнял эту песню: одесская шарлатанка или амурские партизаны? Существует великое множество доводов в пользу одесского происхождения песни, от «панталон» шарлатанки, которыми одесские дамы как законодательницы российской моды перестали пользоваться лет за десять до начала гражданской войны и до основного. Вам надо сенсаций? Их есть у меня!

В 1992 году два одесских пацана совершили самый настоящий прорыв, выпустив сборник «Пой, Одесса». Так впервые увидели свет тексты одесских песен, многие из которых десятилетиями пребывали под запретом. В сборник попал русскоязычный вариант «Шарлатанки». И поехала «шарлатанка» на своем «шарабане» вот откуда: «Ин Одест, ин Одест, афдер Молдаванка, ихт хобгэтонц а полонез мит а шарлатанке». Может быть, я и неправильно записал, но где-то так исполняли одесские клезмеры еще в 19 веке, не подозревая за свое амурское партизанское будущее в исполнении Фимы Жиганца.

Вообще, как только речь заходит за Одессу, ростовчанин Александр Сидоров проявляет такое знание темы, что усраться и не жить, если не свет туши, кидай гранату. Поведав о том, что легендарную песню «С одесского кичмана» одесситы тоже слямзили, Фима-Саша приводит слова оригинала «С вапнянского кичмана сбежали два уркана, сбежали два уркана на Одест…». «Одест, Одеста, — каторжанское произношение Одессы», — приводит единственный мощный довод в пользу своих рассуждений месье Жиганец. Тоже мне удивление. Петербуржец Дмитрий Вересов в недавно вышедшем романе «Сердце льва» пишет: «оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова», — вспомнил Хорст слова русской каторжанской песни». Называется эта русская каторжанская песня «Как на Дерибасовской угол Ришельевской», но даже Фима Жиганец почему-то не утверждает, что ее одесситы тоже украли.

Молчу за выше процитированное с понтом каторжанское «Одест» в сочетании с пляской уголовников «а полонез мит а шарлатанка». Даже не спрашиваю у знатока Одессы Фимы-Саши Сидорова-Жиганца когда было образовано слово «уркан», он вряд ли знает, равно как и где находилась княженская малина, на которой остановились отдохнуть беглецы со с понтом вапнянского кичмана. А просто приведу слова некогда известного в СССР каторжанина, который написал гаерскую хохму со словами: «Утесов Леня парень фун Одес, а Инбер тоже бабель из Одессы». Во второй половине прошлого века эти слова уже звучали как «Утесов Леня парень молодец, а Инбер тоже родом из Одессы». Зато слова Елены Ган, написанные еще в первой половине 19 века, неизменны по сию пору: «Там можно пройти полгорода, не встретив русского слова. Итальянский, французский, польский, греческий — вся эта смесь языков коснется вашего слуха, кроме языка русского. Разве что попадется вам толпа бородачей, которые, возвращаясь с работы с пилами за плечами и апельсинами в руках, толкуют меж собой: «Всем был хорош городок Одеста, да нехристей в нем шатается, что Боже упаси». Не иначе эти бородачи всей бесконвойной толпой возвращались пешкарусом на каторгу…

Кстати, за каторжан. Одесса в начале своего существования напоминала «не российский город, а какую-то полупиратскую колонию». Спустя сто пятьдесят лет после этого откровения А. Дорошенко написал: «Каторжники, которыми заселили Австралию, были, сравнительно с нашими предками, все равно, что выпускницы института благородных девиц». А профессор Саша Дорошенко — тот еще подарок с Молдаванки вовсе не бабелевского производства. Жиганец таки не знает, что такое настоящий одессит, ему кругом одни каторжане мерещатся. Даю ответ: как положено с детства любому из нас, владею ножом не только в сочетании с вилкой и умею держать волыну в любой руке. А в прошлом году на моего младшего сынка наехали два нехилых залетных каторжанина. В результате всего двух ударов голым кулаком, один из них лишился семи зубов, а нижняя челюсть второго стала подлежать исключительно капитальному ремонту. Если бы ростовский Фима узнал, что во время освоения Брайтона не злодеями-каторжанами, а обычными одесситами в начале семидесятых годов прошлого века, они в темпе вальса и безо всякой помощи полиции очистили этого близнеца Гарлема от многочисленных банд, он бы, наверное, сильно удивился и меньше бы пенился. Тем более, с такой много о чем говорящей одесситу погремухой — Жиганец.

Александр Сидоров в своем стремлении разоблачить происки одесситов дописался и до того, что одесситы украли даже «…«Алеша, ша», ставшее популярным в исполнении Аркадия Северного, песня гражданской войны, где речь идет о Петрограде». И кто бы спорил, ведь исконно русское слово «ша» было особенно типично для столицы империи. Правда, впервые оно было исполнено типографским способом еще в первой половине девятнадцатого века почему-то в Одессе. Как бы между прочим, «Алеша, ша» берет начало от куда более старой одесской клезмерской песни «Гитер бридер Хаим». И это совсем не тот Хаим, что вошел в крылатую фразу одесского языка «Хаим, слезь с руля», которую вполне можно адресовать человеку по имени Фима или Вася, без разницы.

Так кроме «Алеши, ша» пациенты питерских «Крестов», находившихся на Арсенальной улице, еще исполняли: «На Арсенальной улице я помню старый дом. С широкой темной лестницей, с решетчатым окном».

Уже при советской власти в Одессе был освистан прибывший сюда на гастроли Театр имени Мейерхольда, привезшего постановку «Клопа» Владимира Маяковского. Причем, освистан был не кто-нибудь, а сам Ильинский. Такое случилось с ним два раза в жизни — первый и последний. Стоило ни в чем неповинному Игорю Ильинскому продекламировать: «На Луначарской улице я помню старый дом, с широкой чудной лестницей, с изящнейшим окном», как зал засвистел и затопал ногами. По причине того, что процитированные строки были явным и дешевым советизированным плагиатом, да еще с экивоками в адрес сочинителя откровенно бездарных пиэс наркома Луначарского, чьим именем назвали Одесский театр оперы и балета. Дело в том, что еще в 19 веке живший тогда еще в Одессе поэт Я.П. Полонский написал стихотворение, начинавшееся словами: «В одной знакомой улице я помню старый дом. С высокой темной лестницей, с завешенным окном». Строки Полонского о старом доме пришлись по вкусу абсолютно всем ценителям поэзии, их цитировал не то, что Бунин в своих дневниках, замечая «все это было когда-то у меня», но даже исполняли пациенты питерских «Крестов». Фиме Жиганцу таки есть о чем писать дальше.

Как бы между прочим, Аркадий Северный, на которого ссылается месье Сидоров, всю жизнь только тем и занимался, что косил под одессита. И сегодня, когда на одноименном сайте arkasha-severnij.narod.ru стоит ворованный словарь одесского языка отнюдь не питерского производства, Фима Жиганец еще смеет обвинять одесситов в краже якобы не ними созданных песен.

Это ведь не Петербург, не Петроград, не Ленинград, а Одессу именовали «фабрикой куплетистов». Это питерцы давным-давно переделали знаменитую песню, посвященную скрипачу и шниферу Г. Барскому с Преображенской улицы в «Родился на Форштадте Гоп со смыком». Это Аркадий Северный выскочил на орбиту популярности с одесскими песнями, в частности за какой-то «кабачок Плисецкого» (папа Майи Плисецкой?), находившийся на некоем одесском «прошпекте». Это ленинградец Александр Розенбаум взлетел на волне успеха своих под одесских песен. Это питерский бард Саня Черный (в честь одессита Саши Черного?) выпустил альбом с тем самым «как-то по прошпекту», а Валерий Власов выпустил свой альбом «Золото дворов шансона» с тем же одесским «прошпектом».

Это питерская бардеса Татьяна Кабанова поет не то что «На Молдаванке» и «Шарабан», но и «Перебиты-поломаны крылья» со словами «воровать я сама не умела, на Привозе учили воры». Это петербуржец Кирилл Ривель выпускает альбом с «дворовыми одесскими песнями» типа «Моя Одесса зажигает огоньки». С ума двинуться мозгами, если какой-то одессит напишет «Мой Петербург», даже если он давно и счастливо живет в этом прекрасном городе. «Я родился и умер в Одессе», — так пишут одесситы, живущие вдали от своей родины.

Мне не хватит никакой фантазии, чтобы представить себе одессита, не то, что исполняющего песни за Петроградский Ленинград, но и взявшего себе псевдоним типа Ваня Московский. Зато один москвич, имеющий такое же отношение к моему Городу, как и измышления месье Жиганца — до здравого смысла, выступает как бард Веня Одесский. А Вика Цыганова исполняет зарифмованный ее супругом, явно находившимся под воздействием Крошки Цахеса Бабеля, псевдо-одесский бред: «Сара кушает пельмени, ждет подарочек от Бени. «Здравствуй, Сара», — входит Беня Крик». Я уже молчу за то, что через тридцать лет после смерти того Бени пельмени все еще именовали на Молдаванке «тайгилахами».

Если вы полагаете, что Крошка Цахес Бабель оказал свое плодотворное влияние только на одного поэта-песенника-исполнителя, то глубоко ошибаетесь. Слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню твою. Под названием «Беня Крик» авторства Михаила Сипера, похоронившего в Северной столице быть может тоже украденного одесситами у питерцев Беню: «Когда его убили в Петрограде, вся Молдаванка плакала навзрыд». Петлюра и Шафутинский на пару имели, как хотели, каждый своего собственного «Беню», начинающегося одними и теми же словами: «Я налетчик Беня-хулиган…». Высокие отношения, высокий штиль: быть просто налетчиком их совместному Бене за мало, он еще и хулиган. Но это же просто песня в сравнении с Беней от группы «Беломорканал»; если внимательно прислушиваться к словам их песни, можно загреметь в дурдом без очереди и предварительного диагноза. А питерский бард Кирилл Ривель выдал: «лабалась музыка и выстрелы гремели, и вся Одесса уважала слово Бени». У нас лабают не музыку, а жмуров или Мендельсона. За всю Одессу, уважающую слово Бени, промолчу.

И в то самое время, когда Фима Жиганец обвиняет одесситов в хищении «Алеши, ша» у петербуржцев, Санкт-Петербургский театр музыкальной комедии пребывает на гастролях со спектаклем «Мы из Одессы, здрасьте», где на всю катушку эксплуатирует наш колорит. Небось, спектакль «Мы из Петербурга, наше вам с кисточкой» такого ажиотажа в российской провинции не вызвал бы. А афиша какая у этого спектакля, ну просто на загляденье всеми шнифтами, в точности, как иллюстрация статьи Макарова в «Европе Центре», где он предупреждает: не лапайте одесские песни, это святое.

Прекрасно помню, как песню Е. Кричмара «Моя Одесса» активно приписывали М. Шуфутинскому, а «Прогулка по Одессе» была записана в творческий актив «Чижа и К(одлы?)», хотя создал ее одесский рокер И. Ганькевич. А уж как использовался песенный фольклор Одессы советскими композиторами, можно написать докторскую диссертацию. Словом, имидж Одессы и творческое наследие Города десятилетие за десятилетием массированно эксплуатируют и разворовывают люди, не имеющие к Городу никакого отношения, а ростовчанин Фима Жиганец, как положено в таких случаях, кричит: «Держи одесского вора!».

В одном таки случае Александр Сидоров снисходителен к одесситам: «Конечно, никто не будет оспаривать одесского происхождения истории про то: «Как-то по прошпекту, я с Манькою гулял… В кабачок Мещерского решили мы зайти». Подобную милость Фима проявляет только потому, что знает: за одесское происхождение этой песни написал в «Яме» Александр Куприн. А не написал бы Куприн, быть тому «прошпекту» тоже уворованному одесситами, если не у Северного с его «кабачком Плисецкого», то у уже упомянутых Сани Черного или Валерия Власова, тоже на всю катушку пользующихся нашими песнями. Я даже не допускаю мысли, что Александр Сидоров читал А. Грина, где процитирован первоначальный вариант того «прошпекта»: «Вот вхожу я в Дюковку, сяду я за стол». А прочел бы, то не понял бы многого, ибо не только Крошка Цахес Бабель, но и Александр Грин беспонтово использовал в своих произведениях одесский язык, совершенно не напрасно называя своих героев Дюк или Бенц. За Дюка речи нет, но одесское слово «бенц» точно соответствует имени персонажа: мало того, что нахал, так еще и скандалист.

На самом деле тот кабачок, он же пивная, чье название каждый на свой лад коверкают Северный с Жиганцом в пресловутом «прошпекте», носил имя Печесского. А вот отчего в этой песне слово «проспект» звучит как «прошпект» — за это даже Александр Сидоров не знает, равно и что такое Дюковка. Потому что уже многократно растиражированный типографским способом от Москвы до самых до окраин пресловутый «прошпект» — вовсе не самоварное «золото дворов русского шансона», а подлинное золото наших гаванных песен.

Всего один пример. Издательство «Эксмо» выпускает сборник «Блатная песня», чуть ли не половину которого составляют одесские песни, не имеющие даже косвенного отношения к уголовному миру. Знаменитое одесское кафе «Фанкони», один из символов Города, описано в художественной и мемуарной литературе, как ни одно из аналогичных заведений мира. Даже в советском кинофильме «Дело Румянцева», когда это кафе давным-давно не функционировало, москвич Шмыгло с ностальгией вспоминает: «Я сидел у Фанкони, за чашечкой кофе». Скажу больше, ресторан Фанкони упоминался даже на могильных плитах старой Одессы отнюдь не в рекламных целях:

«Здесь покоится диветка ресторана Аристида Фанкони Бася-Двойра Айзенберг, по прозвищу Виолина де Валет. Суровый нрав ее родителя вынудил пойти ее по непристойной дороге. В молодости она была прекрасна. Однако скончалась в забвении и нищете. Старые друзья, вкусившие ее добродетелей, с благодарностью воздвигли ей сей памятник».

Вы имеете себе представить подобную надпись на каком-то погосте столетней давности, кроме одесского? А теперь прикиньте: если такое исполнялось на кладбищенском памятнике, что тогда себе позволяли себе авторы песен, которые вовсю использовали не имевшие никакого отношения к Городу северные-тамбовские? А уже в самом конце прошлого века на публикациях одесских песен стали зарабатывать не то, что хилые лепетутники, но даже такие мощные издательства как московское «Эксмо», гонящее капитана Клюквера образца 21 века не только под маркой одесского юмора.

В «Блатной песне», выпущенной «Эксмо» через десять лет после возрождения «Фанкони», это кафе одновременно фигурирует и как «Боржоми» в песне «Как на Дерибасовской…», и как «Фалькони» в песне за уголовников Ромео и Джульетту. А через пару лет то же самое «Эксмо» выдает на гора сборник «А я не уберу свой чемоданчик», где кафе Фанкони уже фигурирует как «Фальконе». Повторно спрашивается вопрос: или в том «Эксмо» хоть кто-то читает, что им регулярно подсовывают малохольные жлобы-составители? Один только заряженный дробью арбалет из нашей старинной песни за Сурку-Цурку стоит койки в дурдоме.

Однако Фима Жиганец отчего-то не поднимает геволт: от «Фалькони» до «Фальконе» дохнут исключительно одесские кони, явно перепившие кофе в «Боржоми». И не попрекает: как это посмели москвичи не то, что выпустить слямзенный у одесситов прошпектированный «А я не уберу свой чемоданчик», но и использовать эту старинную одесскую песню, перекалапуцав ее для собственных кинематографических нужд еще в советские времена?

Если Александр Сидоров захочет хоть что-то немножко понять, он может связаться с московским писателем А. Скаландисом, автором популярных романов, в том числе «Спроси у Ясеня». И пусть ростовчанин Жиганец спросит у москвича: как его называли в Одессе еще в прошлом веке? И нехай не удивляется, услышав ответ: Шкаландисом. А как его еще именовать, ведь он по паспорту — Антон, пусть даже одесского А. Ясеня застрелили спустя год после выхода романа А. Скаландиса «Спроси у Ясеня», безо всяких понтов повествующего о неуязвимом суперагенте Ясене.

Как бы там ни было, устраиваю знатоку российского блатного жаргона месье Сидорову маленький презент. Почти сто лет назад один каторжанин из жутко-бандитского города Одессы написал в длинных стихах по поводу всяких неизвестных за пределами Города выражений: «…Понтить — здесь означает врать, взамен форсить — фасон ломать…». Звали того каторжанина Юрием Олешей. Спрашивается вопрос: кто на самом деле на полный корчик пользуется не только песенным творчеством одесситов, но и их родным языком?

Сейчас можно привести названия доброй сотни сборников типа белорусского «Песни нашего двора» или «В нашу гавань заходили корабли» питерского производства, не говоря уже за порт пяти морей Москву, где давным-давно бросил якорь упоминавшийся сборник «Пой, Одесса», совершенно не зря заминированный составителями. Вот так и приплыли в новосибирско-московско-питерские гавани корабли, груженные нашими гаванными песнями, чтобы в который раз стать ворованным «золотом русского шансона» и краденым творчеством даже белорусских дворов. Сто раз на здоровье! Тем более что все их составители хотя и заработали, но таки приплыли. В одесском смысле слова.

Ростов в лице Фимы легко бы простил одесситам их хроническую тягу до чужого творчества, если бы они не слямзили знаменитую ростовскую песню, переделав ее из «На Богатяновке открылася пивная» в «На Дерибасовской открылася пивная». Жиганец даже приводит всего один, но конкретный пример принадлежности песни до его родного папы: «Держась за ручки, как за тухес своей Раи, наш Костя ехал по Садовой на трамвае…». А Садовая улица в Ростове была самым урожайным маршрутом для карманников». Зато Садовая улица в Одессе прямо-таки перетекает в Дерибасовскую — чем не аналогичный аргумент, за чисто ростовское слово «тухес» помолчим.

«Дерибасовская — не та улица, где могло происходить действие песни. Это улица фешенебельных кафе и ресторанов, а не босяцких пивнушек», — блистает своей невъебенной логикой месье Сидоров, позабыв, что ранее утверждал: время создания песни 20-е — начало 30-х годов. Во что тогда превращали фешенебельные места Одессы, страшно вспоминать. В том-то и цимес, что вновь открытое после развала СССР Печесского находилось на Гаваной угол Дерибасовской, да и нынче, когда квадратный метр на Дерибасовской уже идет на вес бриллиантов, на Дерибасовской угол Екатерининской функционирует пивная в виде «Ирладского паба». За пивнушку на той же Дерибасовской неподалеку от Дома книги и говорить нечего. Знаменитая на весь мир пивнушка «Гамбринус» находится на углу вице-Жукова и той же Дерибабушки. Да и в упоминавшемся «прошпекте» за кабачок Печесского поется: «захожу в пивную, сажуся я за стол».

В качестве одного из основных доказательств ростовского происхождения песни Саша-Фима приводит слова: «Две полудевочки, один роскошный мальчик, который ездил побираться в город Нальчик». Фима-Саша по весьма понятной мне причине не цитирует куплет полностью, а тут же поясняет: «Понятно, что из Ростова ездить в Нальчик легко и удобно, поскольку Нальчик под боком. Из Одессы же отправляться на побирушки в Нальчик — проделывать длинный, неудобный, кружной пусть, за семь верст киселя хлебать». Да на такие побирушки не то, что на родину Бетала Калмыкова, куда дальше отправиться можно, что доказывает окончание прерванного Фимой куплета: «И возвращался на машине марки Форда, и шил костюмы элегантней, чем у Лорда».

«А теперь, когда мы пригвоздили коварных одесситов к позорному столбу, хочется добавить еще одну интересную подробность. В песне идет речь о некоем «шмаровозе» (то есть сутенере, от уголовного «шмара» — женщина, проститутка), которого называют Костей, Степкой и некоторыми другими именами. Если восстанавливать историческую справедливость, то прототипом песенного «шмаровоза» был реальный Васька-шмаровоз с Богатяновки, о котором хранят память некоторые ростовские старожилы. Всякий раз, слушая Аркадия Северного, я невольно морщусь при словах «На Дерибасовской открылася пивная», — повествует месье Сидоров.

Или вы думаете, что я от таких заявлений, как говорят в Одессе, стану сильно морщить себе тухес? Нет, я просто потухаю с того Фима. И цитирую: «Крепко тебя целую, голубка. Эх! Дал мне Бог такую подругу и такого сына, а я сам шмаровоз». Это сутенер своей шмаре пишет? Нет, это один в русскоязычном смысле деятель 1880 года рождения, который еще в прогимназии (начальные классы гимназии, то есть первые 4 класса) «издавал» рукописную газету «Шмаровоз», знал в совершенстве несколько иностранных языков, а его перевод «Ворона» Э. По, сделанный еще в гимназическом возрасте, вошел в школьные учебники. Этот шмаровоз, кроме всего прочего, написал в Париже роман «Пятеро» исключительно для одесситов, которым, как подметил краевед Р. Александров, в отличие от русскоязычных читателей «не нужно объяснять…чем отличается шарлатан от шалопая, а шалопай от шмаровоза, кто такой лапетутник…».

Саша Черный в 1933 году написал «Голубиные башмаки», сказку с большим одесским намеком для детей: «Это не мальчик, а химический завод какой-то! Готовые чернила стоят три копейки, а ты знаешь, сколько новые обои стоят?…Шмаровоз!». Да я уже был шпингалет, когда в Одессе еще исполняли песню «Мой папа шмаровозник».

Фима Жиганец растолковывает поклонникам своего таланта некоторые слова, употребляемые в «На Дерибасовской…». Такие, как «бандерша», «тухес» и даже «кумпол» — макушка головы. А почему «кумпол», а не «купол»? Да потому что на самом деле этот «кумпол» — искаженное одесское слово «чумпол». И все слова, которые Фима расценивает исключительно языком «тюрьмы и зоны», на самом деле являются обычными словами одесского языка. В чем вы уже убедились на примере «понта». Не отпетые уголовники, а обычные одесситы прекрасно понимали язык одесских газет столетней давности со всеми этими маровихерами-кодлами. Обосновавшись в Петербурге, одесский писатель И. Потапенко еще в девятнадцатом веке подписывал свои критические статьи псевдонимом Фингал. Писатель Л. Кармен в книге, вышедшей в 1902 году книге писал: «Крыса отважился высунуть из своей ховиры…». И при том — никаких сносок-пояснений для читателей. Это же вам не слово «конвейер», которое тогда нуждались в расшифровке.

«Не поднимайте шухер», — процитировала одесская газета заявление на суде кандидата прав Шухера в конце девятнадцатого века. А в самом начале двадцатых годов Ильф в гордом одиночестве написал: «Шухер стоял такой, что целый день никто не резал скотину». Катаев слова «зухтер» и «дикофт» вкладывал в уста вовсе не уголовного гаврика с большой дороги, а пацана Гаврика с большой буквы. Выражения типа «хевра куцего смитья» Жаботинский доверял произносить почтенному одесскому коммерсанту.

В двадцатые годы прошлого века из Москвы в Одессу прилетела телеграмма: «Загоняй бебехи тчк хапай Севу зпт катись немедленно тчк Эдя». Фима Жиганец легко переведет эту фразу на русский язык, но все равно не поймет, что имел в виду автор телеграммы. Потому что в переводе с жаргона преступников она означает: «Продавай украденные ценности, обворовывай Севу, немедленно уходи». А в переводе с одесского языка: «Продавай всю домашнюю обстановку, бери Севу, немедленно выезжай». Мне остается лишь подсказать, что Сева — сын Эди, а Эдя — классик советской поэзии Эдуард Багрицкий.

С другой стороны, некоторые слова одесского языка месье Сидоров понимает исключительно в их русскоязычном значении, а потому не расшифровывает их, в отличие от «бандерши». Например, «достал визитку из жилетного кармана». А «визитка» — вовсе не визитная карточка. В общем, месье Жиганец, вам как спецу по блатному жаргону не ехать на Одессу, а благодарить ее нужно. За то, что родной язык одесситов, столь таинственный для иногородних ушей, в свое время взяли на вооружение российские уголовники еще во времена, когда «мокрухой» в Городе называли водку. Они даже нашу древнюю «маслину» перекрестили в своих «маслят», потому что за пределами Одессы тогда хавали в маслинах, как свинья в апельсинах.

Я не собираюсь гвоздить Фиму к тому самому позорному столбу, вокруг которого он не по делу распрыгался. Потому что песня «На Дерибасовской…» может служить ярким примером весьма распространенной у нас гаерской хохмы, истинным смысл которой может понять только одессит. Ведь давным-давно кто-то сочинил хохму за «шмаровоза» (шмар возит) как за сутенера. Большое дело, одесситы запросто поставили на уши даже великого юмориста Марка Твена, что зафиксировано в его «Простаках за границей». А теперь я вам по большому блату открою по сию пору тщательно скрываемую тайну Васи-шмаровоза. И чтоб меня Васей звали, если хоть что-то утаю!

«На Дерибасовской открылася пивная, там собиралася компания блатная…». Таки вам надо знать, что «блатными» и «блотиками» в Одессе именовали не только козырных фраеров с шикарными концами, но и отпетых уголовников, воровавших арбузы с телег, шопавших банки в лавках или выщипывавших хлопок из продырявленного мешка. У каждого из профессиональных представителей преступного мира, то есть «деловых», в одесском языке было свое определение — флокеншоцер, маровихер, ципер.

«Наблатыкаться» означает «поднатореть». «Приблатненный» — умеющий постоять за себя чистый фраер. «Блат» — протекция. По поводу приезжих в Городе нередко звучала крылатая фраза: «Он блатной, на спички «сирники» говорит». «Сирники» — спички по-украински. Теперь вам немножко ясно, что имела из себя та блатная песенная компания?

«Две полудевочки, один роскошный мальчик», — процитировал месье Жиганец и пошел гнать волну за далекий Нальчик, не обращая внимания на «полудевочек», помолчу за «роскошного мальчика». Даже не допускаю мысли, что Фима-Саша не читал Льва Толстого, написавшего в «Войне и мире»: «Наташа — полубарышня, полудевочка, то детски смешная, то девически обворожительная». Однако одесский язык — две большие разницы не только с блатным жаргоном, но и с русским языком. Синоним пресловутой «полудевочки» в одесском языке — «демиверж». А демиверж — это же вам не упомянутая на одесском надгробии диветка, также не отличавшаяся строгостью поведения. Именно о подобной полудевочке шла речь в моем давнем детективном романе «Ловушка для профессионала».

«Демиверж» — одессифицированное французское слово, то есть «получистая», «полугрязная». «Чистая» в одесском языке в одном контексте с подобными девицами означает «не имеющая венерических заболеваний». «— Она чистая? — Конечно, я ее сам три года назад имел». Это не анекдот, а реальный диалог двух одесситов. Так что полудевочка — девственница; как честная давалка, так и занимающаяся проституцией. «В рот берет, но честь не отдает»; «В зад дам, но честь не отдам». Отныне даже Саше-Фиме таки ясно, что за «честь» имелась в виду в очередной гаерской песенной хохме по поводу бабушки-старушки, с которой шестеро налетчиков имели несчастье свести чересчур близкое знакомство на Дерибасовской угол Ришельевской.

Теперь по поводу Васи-Шмаровоза. Слово «шмаровоз» имеет в одесском языке не одно значение. В те времена, когда басонных дел мастеров в Одессе имели «шмуклерами» (не путать со «шмуглерами»), «шмаровозами» именовали смазчиков колес. «Шмаровидло» (в русском языке — мазут; деготь) по сию пору означает в одесском языке «смазка». «Шмаровоз — не паровоз, на него всех не посадишь», — старинная крылатая фраза одесского языка. Затем шмаровозами стали называть и людей в грязной одежде: «— Жора, что ты выглядываешь, как шмаровоз? — Я таки целовал колеса того поезда, что увез домой мою тещу». Кроме того, как вы уже убедились на примерах В.Жаботинского и С. Черного, «шмаровоз» имеет еще несколько значений: разгильдяй, оболтус и т. д. Пусть Фима Жиганец только не упадет в обморок, но в одесском языке некоторые функции «шмаровоза» нередко выполняет многофункциональное слово «пидор». «— Сеня такой пидор! — Он кинул тебя на бабки? — Нет, я в хорошем смысле». Вот таким в хорошем смысле шмаровозом и был тот самый Вася, который ездил «побираться» в именно город Нальчик совсем не случайно, а с некоторым учетом жизненных пристрастий тамошнего населения. Я тоже совсем не случайно написал слово «лорд» с прописной буквы, напоминая, что этот, с точки зрения Жиганца, побирушка в русскоязычном смысле возвращался в Одессу из Нальчика «на машине марки Форда и шил костюмы, элегантней, чем у Лорда».

«Как лондонский жених», «как в лучших домах Лондона», «как тот лорд», «как английская королева» — давние фразы-клише одесского языка. Но в данном случае речь идет за конкретного Лорда, чье светлое имя упоминает в своих мемуарах даже одна из этуалей, то есть звезд советского кино тридцатых-пятидесятых годов. Бульдога Лорда водили по Городу в костюме, что по тем временам было в диковинку. Как отмечал двуногий одесский современник Лорда: «Собака не простая, а вся в медалях… Одна на весь город. Вся Одесса ею гордится».

Но если ростовчанам сильно надо считать себя авторами той «пивной» — на здоровье. Это ведь не за Ростов, а за Одессу ежегодно продолжают сочиняться новые песни, очередные книги, не говоря уже за анекдоты и гаерские хохмы. Так что вместо изучения творчества Фимы Жиганца, искренне полагающего, что вороватые одесситы употребляют слово «зяма» в качестве неведомого ему «шаи», лучше поимею удовольствие от очередного «Мы из Одессы, здрасьте».

На сей раз так называется справочник, выпущенный в столице Израиловки. И обложка какая-то до боли знакомая, только без нотного фона, как в той центровой Европе или на афише совсем не одесского производства. Вспомнил, где ее еще видел и выдал таки да наше лаконичное: «Здрасьте», что переводится на русский язык в диапазоне от «Вы меня просто удивляете» до «Как вам не стыдно?». Да это же созданная Сережей Ситниковым обложка моей книги «Таки да!», которая вышла в приснопамятном 1992 году. В том самом году, с которого начался отсчет массовой российско-белорусской переписи сборника одесских песен, еще задолго до того, как попутавший рамсы Фима Жиганец не придумал ничего умнее, чем поехать на Одессу.

Ой, как бы мне лично предъявы не заработать. А то, врубитесь, собственноручно читал шнифтами в той Википедии пидорастию «Русский язык Одессы», где указано: «Большой полутолковый словарь одесского языка» издал Фима Жиганец в 2000 году. А мой «Большой полутолковый словарь одесского языка» вышел двумя годами позже. Следовательно, я его помыл у Фимы, идя по проторенному пути своих вороватых одесских предшественников, едва успевавших красть творчество питерцев и ростовчан.

При такой постановке дела легко заглянуть в будущее. Лет этак через пятьдесят с большим гаком, духовный потомок Фимы Жиганца вдруг, как укушенный гэцем, начнет пердеть в муку и поднимать пыль: караул, одесситы, эти воровские бени крики, нас в миллионный раз обокрали. И в качестве доказательства предъявит старинный, давным-давно снятый с производства, но лишь благодаря провидению сохранившийся лазерный диск начала века, с песней в свое время весьма известного российского барда Вадима Котельникова «Вы хочете услышать за любовь?», насыщенной такими типично русскими выражениями, как «кинул брови обе две на лоб», «ловите лучше слов моих ушами», «дышите носом», «вам зубы жмут», «два придурка в три ряда», «с ума мозгами сдвинуть может», «мадам сижу», «работать на горшок», «за двери выкинув сомненья», «одели в тот же миг глаза на морду». И кто ж ему не поверит, если все эти фразы будет невозможно отыскать на страницах писателя с мировым именем и великого знатока одесского языка Исаака Эммануиловича Бабеля? Тем более что к тому времени образ Крошки Цахеса Бабеля обретет уже межпланетный масштаб.


ГОЦМАН-ПОЦМАН, ГДЕ ТЫ ЕСТЬ?


Ни один из сериалов постсоветского времени не имел такого оглушительного успеха, как «Ликвидация». Но если бы действие этого киномыла разворачивалось не в Одессе, а каком-либо ином городе, вряд ли к нему был проявлен столь обильный интерес. И одесский язык сыграл в этом далеко не последнюю роль.

Как и следовало ожидать, после премьеры фильма, словно чертик из пресловутой табакерки, молниеносно выскочил Крошка Цахес Бабель, и пресловутая губерния в темпе вальса тут же пустилась в свой традиционный хоровод вокруг самого распространенного мифа Одессы. Типа: «Поразительно, как был найден настоящий и уникальный одесский язык! Ведь носителей его, к сожалению, не осталось…Настоящий одесский язык…советую почитать Бабеля».

По поводу настоящего и уникального одесского языка фильма восторженным почитателям вторит режиссер Сергей Урсуляк. В одном интервью он поведал: «… одесский язык в нашем фильме убедительней, чем во многих других фильмах про Одессу…о том, как в Одессе говорили в 1946 году, знают пять человек, из них трое пребывают в маразме». Сомневаться в искренности режиссера не приходится, ибо в роли консультанта фильма по части одесского языка явно задействовали кого-то из упомянутой им троицы.

Как неоднократно рассказывали средства массовой информации, чтобы герои «Ликвидации» заговорили на истинно одесском языке, сценаристу Алексею Пояркову пришлось совсем не лить из говна пулю, а несколько месяцев ездить в одесском общественном транспорте, консультироваться у местных знатоков родной речи горожан. Сценарист Поярков ради жизненной правды в «Ликвидации» даже рисковал здоровьем: его неоднократно принимали за шпиона, когда он шел за прохожими, прислушиваясь к их смачным беседам, и однажды за это москвича чуть было не избили до полного выпада в осадок. Ну, раз Алексей Поярков так хорошо знает одесского языка, он запросто поймет поговорку «Свистни мне в антон, там тоже дырочка есть».

Российский писатель и ученый Борис Соколов, разнося вщент творение режиссера Урсуляка в статье «Ликвидация истории», отметил: «Но больше всего перекличек в фильме с «Одесскими рассказами» Бабеля — прежде всего за счет языка, на котором изъясняются персонажи. И это не только раздражает, но и смотрится кощунственно. В 20-е годы тот язык, на котором говорят герои Бабеля, был для Одессы вполне органичен, тем более что действие «Одесских рассказов» отнесено к дореволюционным временам. У Бабеля одесский говор был художественен, в фильме же он звучит назойливо и фальшиво. Ведь уже к концу 30-х годов еврейское население Одессы было значительно разбавлено за счет украинского крестьянства. После же Холокоста бабелевская Одесса перестала существовать».

Видимо, громовержец Соколов позабыл, что сам Бабель утверждал почти за двадцать лет до Холокоста: «Одесса мертвей, чем мертвый Ленин». Что же до одесского говора в исполнении Бабеля, то это вообще и просто песня, и отдельная песня. Исключительно из уважения к многочисленным научным званиям Бориса Соколова и как только на него, повторяю слова Дода Макаревского, написанные в конце двадцатого века: «…все говорят и понимают идиш: и русские, и украинцы, и молдаване, и цыгане, и, естественно, евреи». Если этого за мало, добро пожаловать не в «ликвидационный» 1946-й, а в 1966 год: «До Ивана Ивановича моим водителем был Жора, — пишет Е. Кричмар. — Жора был коренным одесситом. Время от времени он, русский парень, вставлял в разговор фразы на идиш. Вообще, живя на Молдаванке, идиш надо было знать, чтобы не попасть впросак. Жора говорил на натуральном одесском языке». И на этом языке говорили не только жители Молдаванки.

Как пишут ныне уже не только Одессе, спрашивается вопрос: месье Соколов, или в рассказах Бабеля вы при всем своем желании, даже под сильным микроскопом, найдете одессизмы, массово используемые в «Ликвидации»? Вроде «тухеса», «штымпа», «шмурдяка», «мишигене», «мансы», «купи петуха и крути ему бейцем», «бикицер» и т. д. и т. п. Так что, большой доктор Соколов, не морочьте нам то самое место, где спина заканчивает свое благородное название.

Чтобы так сказать, у меня есть жменя веских причин. Или я не родился уже после Холокоста в одном из самых известных домов Одессы, многократно описанном не только местными котами, но и Буниным, Куприным, Катаевым, Федоровым, Лазурским? Или я не произрастал в том доме среди «значительно разбавившего в тридцатые годы еврейское население украинского крестьянства», а именно: Рабиновичей, Хаймовичей, Абрамовичей, Шварцманов, Мильштейнов, Блинштейнов, Оречкиных, Вышкиных, Гринбергов, Макаревских, Чмерковских, Лосовских, Шведских, Павловских, Грунтваков, Бреслеров, Гранатуров, Фраерманов и даже мадам Вургафт, жившей в гордом одиночестве? Вот бы некоторые из них повеселились, узнав, что «В 20-е годы тот язык, на котором говорят герои Бабеля, был для Одессы вполне органичен».

Единственное из Соколовской тирады, с чем таки да можно согласиться: одесский язык фильма звучит фальшиво. Но вовсе не по причине, указанной разгневанным ученым-филологом импортного производства. А в первую очередь из-за псевдоодесского акцента.

На самом деле в сороковых годах коренные одесситы не шокали, а «шёкали», букву «ы» зачастую не выговаривали, да и немцев у нас именовали не «фрицами», как повсеместно, а «жябами», через «я», согласно правилам фонетики родного языка. И чистокровные одесситы любой графы, несмотря на плач Израиля в исполнении господина Соколова, по сию пору спокойно произносят всякие слова, которые за пределами Города в те годы употребляли только евреи. Как бы между прочим, первоначальные значения некоторых выражений одесского языка, основанных на идиш (типа «Махт мидилибт!» трансформировавшееся в «Когда хотят — делают губами», то есть «можешь даже не мечтать»), мне сумели растолковать не аиды, а украинец Виктор Федорович Янчук. Больше того, мой первый консультант по части одесского языка украинец и по паспорту, и таки да Валентин Иосифович Волчек тарабанил на идиш, как заводной. Именно он пояснил мне: одесскоязычное выражение «кидаться шлангом», в переводе на русский язык «притворяться дурачком», берет начало от еврейского «шлонга».

Лишь бы вам не показалось, что понты дороже денег, привожу одессизмы, употреблявшиеся в первой серии «Ликвидации». «Давалка», «шуруют», «дурка», «с понтом», «ноги в руки», «где у нас случилось?», «надыбал глосика», «халамидник», «цикавый», «на минутку», «обратно» (сиречь «снова»), «крутиться» (в значении «выживать»), «гаманец», «догоняешь» (то есть «понимаешь»), «мастырить», «бикицер», «гэц укусил», «волына», «семачка», «Клара Целкин», «больно» (сиречь «дорого»), «дыши носом», «поц», «дрын», «амбалы», «заморочка», «машина гавкнулась», «полетели тормоза», «и прочие геморрои», «здрасьте вам через окно», «всю дорогу» (то бишь «постоянно»), «шё ты кипятишься, как тот агицин паровоз», «дико» (означает «весьма»), «иди кидаться головой в навоз», «Слободка» (в значении «психбольница»), «крути ему антона на нос».

Нужно таки быть или доктором филологических и кандидатом исторических наук Борисом Соколовым, или раненым в тухес, чтобы призывать искать подобные выражения у Бабеля. Да что там Бабель! Немалая часть этих одессизмов не могла быть ведома даже хорошо пережившему этого «знатока одесского языка» Давиду Гоцману. Который наряду с «семачкой» и «бикицером» вместо одесскоязычного «пекла» отчего-то употребляет русскоязычную «жару», а также «босота», «лопатник» и «щипач» (по-одесски «босявка», «шмель» и «ширмач». Что означает «жара» в Одессе, подробно разъяснено в моей книге «Одесский анекдот» (стр. 109). А ведь именно в приснопамятном 1946 году, несмотря на отходную гройсе хухема Буси Соколова, поэт Г.Шенгели написал стихотворение, где пояснил, что в Одессе керосин именуют «фотоженом». От себя добавлю, что одесскоязычный синоним «фотожена» — «примусалэ-жидкристалэ».

Да и «цикавый» в одесском и украинском языках — две большие разницы, такие же как «занятный» и «любопытный». Пресловутая «давалка» в оные времена именовалась «городской холявой». Зато «дурка» в одесскоязычном значении «рассказа» вошла в язык Города наряду с «больно» в шестидесятые годы. К тому же в Одессе Давидов принято именовать не Давами, а Додами.

Тонким намеком на толстые бабелевские обстоятельства может служить только Фима Полужид. В качестве внука самого Тартаковского. Потому что в результате деления погоняла Тартаковского на два, а не на три, может получиться исключительно Фима Три четверти жида. Только вот за «полужида» в Одессе в том самом 1946 году можно было схлопотать не только по хамуре, но и срок. Не говоря уже о том, что пресловутый «полужид» переводится на одесский язык как «суржик».

Мне вообще не совсем понятно, отчего тот вольтанутый Фима выжил в первой серии? В самом счастливом для него случае, Полужид был просто обязан примять своим синим телом больничную койку, причем поближе к нулевой палате. Потому что заявил Гоцману: «Иди кидаться головой в навоз». Это же самое грязное оскорбление в адрес одессита, сопоставимое лишь со словом «петух» в уголовном мире. Рискните здоровьем сказать такое одесситу, и не сильно удивляйтесь, если вам в темпе вальса поменяют местами тухес с головой. Тем не менее, Гоцман ведет себя местами, будто его зовут не Додиком, а Адиком, и даже элементарно не доказывает явно обожравшемуся ухи Фиме, как ему сильно жмут пломбы в зубах. А что взять с того фуцина Фимы, кроме анализов, если он в присутствии целой шоблы говорит за Клару Целкин, что в сталинские времена было равносильно заявлению: «Прошу срочно посадить меня по 58-й статье»?

Вы полагаете, что Гоцман, с его-то клопами в голове, при общении с Фимой просто ведет себя согласно одесской поговорке «Доктор на больных не обижается»? Как раз тот случай! Или костюженный Гоцман далеко ушел от цидрейтера Фимы с его шлемовскими закидонами? Я вас умоляю! Шая Гоцман провозглашает: «Дел за гланды», однако, при этом отчего-то чертит ребром ладони по горлу. И, как каждый шмокнутый, заместитель начальника уголовного розыска подполковник Гоцман оказался сильно военным. В одесском смысле слова. Гарантирует: «Гепну в морду», хотя «гепнуться» означает «упасть». И не просто упасть, а упасть, предварительно за что-либо зацепившись. А просто упасть — «навернуться». Кстати, о птичках. Слово «упасть» переводится с одесского языка на русский язык как «отдать предпочтение».

Гоцман-Поцман уже в первой серии «Ликвидации» упадает до сильного цафлерства, и заставляет своих подчиненных заниматься такими делами, рядом с которыми мелко плавали маркиз де Сад и гестапо. А как же иначе, если Гоцман, с прямо-таки гицельским блеском на шнифте, приказывает: «Крути ему антона на нос»? Та до такого зверства святая инквизиция и та не догадалась. Дался Гоцману этот неведомый даже самому Бабелю термин «антон». Ну, так скомандовал бы подчиненному менту: «Натяни ему глаз на тухес» (сильно избей) или предложил бы задержанному: «Прикинь антон к носу» — то есть «подумай хорошенько»; «взвесь все обстоятельства». Только ведь крутить антона на нос запросто можно исключительно самому Гоцману, ибо его безразмерные гланды от горла имеют претендовать на включение в книгу рекордов Гиннеса.

Так что при полном отсутствии давно вымерших носителей одесского языка, перечитывайте Бабеля, с его «понтами», «Слободками» и «антонами на шнобеле», а заодно поражайтесь, как «был найден настоящий уникальный одесский язык «Ликвидации».

Готов вам на шару открыть эту жгучую для миллионов телезрителей тайну: язык «Ликвидации» был найден в моих, написанных почти двадцать лет назад книгах, неоднократно переиздававшихся как легальными, так и пиратскими способами. К примеру, роман «Гроб из Одессы» россияне украли в очередной раз на днях или раньше, зато торгуют им совершенно невиданным ранее способом. Роман растиражирован не на бумаге, а на лазерных аудиодисках. Вам надо этих мансов в исполнении Тамары Швец? Их у москвичей таки есть. Ой, что вы знаете: мне тоже захотелось услышать дивный голос мадам Швец, читающей «Гроб из Одессы». И стоит это удовольствие всего-навсего восемь долларов, как следует из присланного в Одессу письма: «За границу России мы высылаем заказы только по предоплате. Оплатить заказ можно через Western Union. Быкову (не Зыкову!) Андрею, Москва. В долларах. Или перечислением на WebMoney — счет z195628779887. С уважением, Андрей». Правильно, что форбан Андрей Быков требует предоплату: ведь одесситы, как давно известно, не без помощи жизни и творчества Бабеля, могут развести на бабки даже собственную маму. Если кому интересно, он может приобрести этот диск и удивляться: до чего много лингвистических совпадений у «Гроба…» и «Ликвидации», вплоть до стопроцентно совпадающих экзотических кличек двух второстепенных героев.

Но когда вас ломает сармачно поддерживать пиратов московского производства, приведу иной пример. В первой серии той самой «Ликвидации» Фима Полужид произносит фразу: «Шё ты кипятишься, как тот агицин паровоз?». А задолго до Фимы эту же фразу произносил совершенно иной одесский персонаж совсем не московского происхождения. Я вовсе не призываю вас рыскать по электронным страницам украденных пиратами моих книг типа «Операция «Гиппократ» или «Как на Дерибасовской угол Ришельевской»… С «Большим полутолковым словарем одесского языка» флибустьеры импортного и отечественного производства поработали прямо-таки стахановско-сомалийскими темпами задолго до премьеры «Ликвидации». Произнесенная Фимой фраза приведена в словаре в качестве примера применения выражения «Агицин паровоз». Таких дел.

Параллельно с сериалом «Ликвидация» на свет появился одноименный двухтомный роман, выпущенный московским издательством «Росмэн-Пресс». В конце 2007 года его автор Вячеслав Бондаренко дал интервью газете «Вечерний Минск», озаглавленное «Вячеслав Бондаренко считает ошибки «Ликвидации». Оказывается, созидая свой роман, основанный на сценарии «Ликвидации», минский писатель исправил ляпы создателей фильма. «И конечно все персонажи говорят на настоящем одесском наречии… Если в фильме день рождения Гоцмана больше похож на поминки, то в романе это настоящее одесское застолье с соответствующими песнями и тостами».

Вам надо примеров «настоящего одесского наречия» в исполнении белорусского писателя? Получите и распишитесь: «Шо липа знаю». В переводе на действительно одесский язык: шё локш хаваю. В общем и целом, кавалеры приглашают дамов: шокают все! В том числе приезжие, вроде дядьки, над которым стебутся одесские пацаны среди улицы. На самом деле пацаны стебались над приезжими именно по поводу непривычно звучавшего для одесского уха «шо» или «чё». И кривляли, то есть передразнивали, их таким образом: «Шо-шо? Капшо!». «Чё-чё? Антон через плечо и кончик в ухо для прочистки слуха».

Шё ж ми имеем слихать шнифтами ув той «Ликвидации»? «Мы рады, шо вы рады», — с одесским акцентом передразнила Тонечка». Свет туши, кидай гранату! И даже в упомянутой выше фразе «Шё вы кипетитеся, как тот агицин паровоз» писатель Бондаренко не преминул заменить «шё» на «шо». Видимо «шё» не украдывается в концепцию «настоящего одесского наречия». «А шо такоэ?» — кривлялся с приезжих в восьмидесятые годы журналист Саша Грабовский. Он по сию пору весь из себя живой, хотя и является носителем одесского языка. Исправитель ошибок «Ликвидации» Вячеслав Бондаренко наверное бы сильно удивился, когда б узнал, что журнал под названием «Шо» почему-то выходит в Киеве, а не в Одессе. Или подумал бы: отчего так активно шокает «прекрасная няня», приехавшая в Москву вовсе не из моего родного города?

«С понтом на мордах сделать нам нехорошо» — та еще шэдевра, «извозчик-балагула» это все равно что «таксист-водитель», вдобавок грузовика. «Таки пришлендрал этот поц». Но ведь даже последний поц не шлендрает, а шпацирует, если он не является пидором в хорошем смысле слова.

«В Одессе в музыке понимают я, Столярский и еще полголовы». Столярский умер в 1944 году. Зато памятник царю Александру, исчезнувший из парка Шевченко по версии писателя Бондаренко, благополучно стоит там по сию пору. В качестве небольшой компенсации «геволт» на страницах «Ликвидации» неоднократно выступает в качестве «гембеля», а «прикоцанный» отчего-то обретает значение «прикинутого». Слово «расписаться» (жениться) звучало в Одессе как «записаться». Еще в начале восьмидесятых редактор моей газеты любопытствовал: «Вы уже записались?». А это чудесное слово «дуршлаг» вместо традиционно-одесского «друшляк». «Шпильман» на самом деле не картежник, а музыкант; для шулеров-неумеек в одесском языке имеется не одно определение, но только не несуществующее слово «халоймызники».

«Тока разбег возьму у Дюка», — в очередной блистает знанием «настоящего одесского наречия» минчанин Бондаренко, которому бы стоило посмотреть на Дюка с люка за такой халоймес на ватине. В Одессе зачастую принято брать не разбег, а разгон, и не у Дюка, а от моста до бойни. Да и «тока» в нашем лексиконе отсутствует по сию пору, в отличие от лаконичного «сейчас», переводящегося на русский язык как: «Будешь ждать до тех пор, пока у тебя на ладонях волосы не вырастут».

«— Эй ты, штымп, — тихо произнес босяк… — Тебе котлы не жмут?».

«Штымп» в данном контексте столь же уместен, как и «котлы». Ведь не зря в нашем Городе процесс, предшествующий деторождению, именуется «штымповкой». В Одессе могут жать шузы или зубы, но только не бимбары. И если шкет (он же шпингалет) ходил в те годы при бимбарах, это уже о чем-то говорило. В частности, что связываться с ним себе дороже, тем более толчочной рвани, не рисковавшей раскатывать гембы на то, что запросто могло привести ее к летальному исходу.

«Тебе кричать в сортире: «Занято», а не воевать», — говорит пациенту грабитель. «С таким голосом надо кричать в сортире: «Занято», — крылатая фраза-рецензия одесского языка, звучащая исключительно в адрес плохого певца.

Сильно повеселила «Арка с табличкой «В этом доме туалета нет». Таблички с надписями «В нашем доме нет второгодников» прекрасно помню, но мне не хватит никакой фантазии иметь себе представить послевоенную Одессу без дворовых туалетов. И тем более с такой экзотической для Города надписью «В этом доме туалета нет». В нашем доме дворовой сортир успешно функционировал еще в конце семидесятых. Одним из его постоянных пациентов была мадам Ерошкина на сто седьмом году жизни, и именно подобными ежедневными моционами она во всеуслышание оправдывала свое долголетие. А надписи «Параша на переучете», «Сортир выходной», «Сральня на обеде» и даже «Туалета нет» делались исключительно мелом от руки на воротах многих домов в центральной части Города еще в восьмидесятых-девяностых. Сегодня это большая редкость, однако, с опубликованным мелом на воротах объявлением «Туалет нет» я ознакомился на Дворянской улице в 2009 году. Как бы между прочим, процитированное выше «Сортир выходной» и означает в переводе на русский язык «В этом доме туалета нет», сочиненное минским писателем Бондаренко в «Ликвидации» уже его пошиба.

Гоцман, каким был в кино, таким и остался в романе. Он таки умный, но мало. Чисто больной на голову, а лечит ноги. «Антона тебе на затылок пообтерли», — пропагандирует этот извращенец. Подполковнику милиции уже за мало антона на шнобеле, ему еще и обвафленный чумпол подавай. «Давай еще челомкаться начнем», — выдает очередную бульбу Гоцман-Поцман, хотя в Одессе по сию пору «цёмаются», а не «челомкаются» а ля Бульба не в белорусском смысле слова. «…с которого весь кипеж поднялся», — тоже слова Гоцмана. Кто-то и после этого будет сомневаться, что Гоцман таки Поцман? Одессит, говорящий «кипеж», все равно, что маршал Жуков, рапортующий Сталину: «Тухес нет — считай уродка».

Но если быть откровенным до таки самого не обтертого об затылок конца, Гоцман мало того, что Поцман, так еще и на всю голову. Клянусь здоровьем детей моих соседей!

Гоцман рассказывает: «Батя в порту бочки катал. Смешно, правда, еврей-грузчик?

Говорил, шо никакой еврей, кроме него, на такую работу не мог бы поступить». После этих слов любой, даже не чересчур припоцанный одессит, и тот бы понял: явно переодетый Гоцман и есть жябий шпиён Акадэмик. Тем более что он общается с Норой, которая читает Бунина. Как бы между прочим, смежники товарища Гоцмана расстреляли жену одесского писателя и художника Федорова не так за мужа-эмигранта и веру в Бога, как за хранение книг вражины Бунина. А в начале восьмидесятых годов директор Одесского литературного музея отставной генерал Костров при упоминании имени уже почти двадцать лет как разрешенного Бунина наливал шнифты бешенством и орал на сотрудниц: «Мы кровь проливали, а эта сволочь с белогвардейцами шампанское хлебала. Чтоб его духу не было!».

В то же время по всему периметру первого этажа порт-клуба висели фотографии портовиков, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны. После осмотра этой экспозиции, начинавшейся с портрета морского пехотинца Хуны Покраса, я сказал директору клуба Валерию Шаронову: «Теперь мне ясно, что на пресловутом Ташкентском фронте воевали исключительно русские». А чему удивляться, если до войны в Одессе проживало чуть меньше евреев, чем русских, украинцев и белорусов, вместе взятых? Кстати, о птичках: во время обороны Города грузчик Одесского порта Яков Бегельфер только в одной из рукопашных уничтожил 24 фашиста. Если и этого за мало по поводу «еврея-грузчика», вызывавшего хиханьки у шокающего Гоцмана, добавлю: во времена перестройки одной из лучших молодежных бригад портовых грузчиков руководил Саша Прейсман. «Еврей-грузчик» это же не анекдотический «еврей-дворник».

Но, как издавна говорят в Одессе, шё взять с того Гоцмана-Поцмана, кроме анализов, если он не врубается в самых элементарных вещей и нередко открывает на себе рот, лишь бы смолоть очередную дурь типа «дел за гланды»? «Пусть земля тебе будет пухом, Фима», — говорит Гоцман, и при этом, как положено исключительно больному на всю голову, не добавляет традиционно-одесское «а нам на долгие годы».

«Звали его старинным редким именем Зиновий». Ой, мама, Зиновий это ж Зяма. Он же, говоря по-одесски, Зорик. А Зорик это же вам не Зяма-чекист, что в переводе на русский язык означает «человек, хвастающий своими мнимыми сексуальными и прочими связями». Скажу больше: Зорик даже не герой одесских анекдотов малохольный мальчик Зяма, от которого впоследствии родился всесоюзный придурок Вовочка. В качестве небольшой компенсации в одесском фольклоре есть немало песен за Зяму. Типа: «Ой, мама, да Ян красивей Зяма, но разве в том причина? Умнее Яна Зяма и лучше как мужчина» или «Говорила мене мама, говорила не раз, что за прелесть этот Зяма…», «Встретил Зяма Хасю, сказал ей: «Да иль нет?» и со всею страстью махтен дин гешефт». «Но особенно гнусным был Зяма, метко бил из рогатки котов…». Если вам еще хочется песен за Зяму, их в Одессе таки есть. Равно как и крылатая фраза в одесском языке «Получи, фашист, кастетом от русского мальчика Зямы». Могу еще много чего рассказать по поводу редкого в сороковые годы старинного имени Зиновий, однако оставляю это право как моему эмигрировавшему соседу довоенной штымповки Зяме Фраерману, так и директору одесской типографии «Моряк» дубль Зяме, то бишь Зиновию Зиновьевичу по фамилии Солонинка. Не рискую склонять его фамилию, так как «склонять» в Одессе означает «проклинать».

Но раз речь зашла за песни, то, как там пел Вячеслав Бондаренко: «Если в фильме день рождения Гоцмана больше похож на поминки, то в романе это настоящее одесское застолье с соответствующими песнями и тостами»? Или!

Вот как с точки зрения автора романа «Ликвидация» на настоящем одесском застолье распевают знаменитое одесское «Да ой, да мама, первацуца оца-ца»:

«Мы все женились, мы куплеты распевали

Тарарым-бары голцем мама-у

Я расскажу вам об одной одесской свадьбе….»

Выходит, на собственные аманинки Гоцман-Поцман собрал толпу себе подобных мишигенов, орущих «тарарым-бары голцем мама-у»? Ибо в натуре эта песня звучит так: «Мое желанье только петь и распевать бы, да ой, да мама, первацуца оца-ца, вот вам история одной еврейской свадьбы…». Быть может вы думаете, что Гоцман-Поцман и его мишпуха на этом успокоились? Держите свой карман на всю ширину их придурковатости. «Припев радостно грохнули все обитатели двора: «Гоц-тоц, Зоя, зачем давала стоя в чулочках, что тебя я подарил?». Я извиняюсь. На самом деле это не припев, а слова песни «Оц-тоц, Зоя, кому давала стоя?». Пресловутая «Зоя» — всего одна из сотен одесских песен, что еще на моей памяти исполняли давно легендарные, но поныне здравствующие в Америке одесские «Бородачи». И пела их солистка Тамара Корчагина не за чулочки, а за золотое колечко, подаренное начальником конвоя. А припев той малохольной «свадьбы», исполненной одесскими турками белорусского производства, на самом деле такой: «Молодые сидят рядом, скачут гости целым стадом, а мамаша вертит задом, свадьба весело идет, а жених сидит, как адиёт».

Загрузка...