Кровавая наследница

8

Серебристо-белые шпили, возвышавшиеся над заснеженными деревьями, были первым, что Ана увидела на подходе к Кирову. Путь занял целый день, и теперь солнце клонилось к западу, окрашивая город в золотистые оттенки. Когда показались кирпичные стены коттеджей, Ана вспомнила о пряничных домиках, которые она в детстве делала каждый год в честь пришествия бога зимы.

Когда грунтовую дорогу сменила грифельно-серая брусчатка и стал слышаться шум оживленного города, Ана натянула пониже капюшон. Мэй не отходила от нее ни на шаг, широко распахнув глаза и с любопытством осматриваясь по сторонам. После побега от работодателя Мэй они бывали только в небольших деревеньках и заброшенных охотничьих домиках. Толпы людей, шум и разнообразие запахов большого города заставляли Ану нервничать, и даже сейчас, пока они шли, она пыталась успокоить неприятное чувство, разрастающееся внутри.

И тем не менее она невольно рассматривала попадавшиеся на глаза предметы: традиционная серебристо-голубая мантия-кечан, ярко-красная матрешка-дамашка, блестящие серьги-кольца из белого золота. Она могла без труда воссоздать в памяти образы этих предметов, как помнила их из прошлой жизни во дворце Сальскова. Лука, надевавший свой кечан с эмблемой белого тигра; папа, опустившийся на колени у кровати Аны с ее первой дамашкой в руках; мама, сидящая на кушетке под дворцовым окном, – ее серьги ловят солнечные блики, когда она отбрасывает назад пряди темных волос.

К горлу внезапно подступили горячие слезы. Ана моргнула и переключила внимание на первое, что попалось на глаза: мастерскую с открытыми воротами.

Оттуда заманчиво веяло теплом, а звон молота по расплавленному металлу дополнял вечернюю симфонию города. Но в тени было что-то еще.

У печи на коленях стоял темноволосый мальчик с уставшими глазами, согнувшись вопросительным знаком и повернув ладони вверх. Лицо его было покрыто сажей, но даже смотрящий издалека мог догадаться, что он родом с одного из Азеатских островов. Взгляд его был потухшим, лишенным жизни, а щеки – впалыми.

– Эй, малец! – закричал кузнец. Его рука, держащая молот, замерла в воздухе. – Огонь должен гореть ярче.

Мальчик сверкнул глазами в сторону кузнеца. Еще сильнее сгорбившись, он повернул ладони к языкам пламени. Они разгорелись, заплясали, золото-оранжевые сверху и кроваво-красные в глубине печи.

Год назад Ана посмотрела бы на подобную сцену как на естественную часть жизни в ее империи. Просто очередной аффинит, который пытается заработать на жизнь, подобно Юрию и другим таким же, как он, во дворце. Она вспомнила, как Юрий отправлялся в город и возвращался с каким-нибудь гостинцем для нее. Он пробирался в ее покои поздним вечером, когда на пост заступал Марков. Юрий был всем доволен: он зарабатывал достаточно, чтобы кормить мать и сестру, живущих в одной из деревень на юге.

Но сейчас, при взгляде на азеатского мальчика, который склонился над огнем, на его лицо, испачканное сажей и лоснящееся от пота, в душу Аны закрались сомнения.

Меньше года назад она заметила такую же печаль в глазах Мэй, в ее впалых щеках, в опущенных, тощих плечах, на которых висело грязное, безразмерное платье, выданное ей работодателем. Безмолвное отчаяние в глазах мальчика было отражением прошлой Мэй.

Ану охватило дурное предчувствие, она замедлила шаг. На улицах было полно смеющихся, оживленно болтающих людей, которые проходили мимо мастерской кузнеца, ничего не замечая. Неужели она была такой же год назад? Ане хотелось подойти к мальчику, поговорить с ним, сделать что-нибудь.

Но кто-то схватил ее за запястье, выводя из задумчивости. Вокруг снова закрутился мир, с его цветами и звуками, и Ана услышала, как Рамсон Острослов зовет ее. Не успела она отмахнуться от него, как он увлек ее и Мэй внутрь ближайшей лавки.

Захлопнулась дверь, над головой зазвенел колокольчик, и они почувствовали запах дерева, исходящий от камина в задней части комнаты.

Они находились в мастерской, где изделия покрывали лаком. Полки занимали тигры и вазы, а на подоконниках были заботливо расставлены лебеди, снежные ястребы и фениксы. Фигурки были расписаны узорами из листьев, снежинок и фруктов. Ана вклинилась между Рамсоном и Мэй и, смерив афериста злым взглядом, спросила:

– Что ты делаешь?

Он нагнулся, высматривая что-то за окном. За лакированными птицами было видно, как по мостовой двигалась процессия. Лошади бежали по улице рысью, а седоки были облачены в белые плащи, горделиво развевающиеся за их спинами. На груди у всадников сиял герб с серебряным тигром, а на поясе поблескивали мечи из черного камня.

– Белые плащи, – прошептал Рамсон ей на ухо.

Имперские патрули – самый престижный род войск в вооруженных силах Кирилийской империи. Они выступали миротворцами, следили за порядком и пресекали стычки между обычными людьми и аффинитами. И, что важнее всего, они были обучены обезвреживать с помощью боговосха и черного камня аффинитов, если те выходили из-под контроля.

Ана помнила, как в детстве, еще до проявления ее способностей, они наносили визиты в разные города. Наблюдая за колышущимися плащами и блестящими шлемами патрульных из окна своей кареты, Ана чувствовала себя в полной безопасности. Она думала тогда, что Белые плащи могли защитить ее от любых монстров, которые намеревались напасть на нее.

Только вот теперь она сама была монстром.

– Рамсон, – тихо сказала Ана, наблюдая за процессией. – Когда ты говорил про имперские патрули и что нам надо держаться от них подальше, что ты имел в виду?

Она не хотела знать ответ на этот вопрос, но выхода не было.

Рамсон окинул Ану взглядом, и на мгновенье ей показалось, что он вот-вот сделает язвительную ремарку. Но вместо этого он щелкнул пальцами, и между ними появился медник.

– Все сводится к одной вещи, – сказал Рамсон, вертя в руках монетку, которая то появлялась, то исчезала из виду. – Кто правит балом в прогнившей системе?

Рамсон зажал монету между указательным и большим пальцем и поднял ее на уровень глаз.

– Как ты думаешь, кто им больше платит? Империя? Или прибыльный бизнес, которому они нужны, чтобы заполучить больше нуждающихся в работе аффинитов?

Сердце Аны колотилось: ей казалось, что она падает, а почва медленно уходит из-под ног.

– Ты это видел своими глазами?

Рамсон не отрывал взгляд от медника, чьи округлые грани сияли, как лезвие косы.

– Я уже говорил, что я делец.

Ана раскрыла рот, но у нее не нашлось ни слов, ни сил для спора.

– Империя разваливается, – продолжал Рамсон. – Император и императрица скончались, принцесса умерла, а стервятники уже слетелись и ждут, сколько протянет Лукас Михайлов.

Он подбросил монету в воздух – она сверкнула огненным бликом и исчезла в его ладони.

– Здесь каждый сам за себя, времена шакалов и падальщиков. Ты гарантированно побеждаешь, если играешь на стороне сильнейшего.

Все вокруг померкло и притихло, пока Ана смотрела, как Рамсон разворачивается и идет к выходу. Белые плащи исчезли. По улице вновь потекли люди, но все, казалось, изменилось.

– Сделай мне одолжение, – попросил Рамсон. – Держись подальше от Белых плащей. Особенно если с ними егерь.

Когда он открывал дверь, снова зазвенел колокольчик.

– Что-то мне подсказывает, что ни у тебя, ни у девочки нет документов… уверен, ты знаешь, что бывает с теми, кого ловят.

По рукам Аны побежали мурашки, и порыв холодного ветра с улицы был в этом вовсе не виноват. Должно быть, он преувеличивает. Он говорит так, будто среди белого дня в центре империи им может грозить опасность. Но дальнейшие расспросы лишь польстят самолюбию Рамсона и обнаружат пробел в знаниях Аны, ее слабость.

– На этом месте мы на время расходимся, – сказал Рамсон. – Там, куда пойду я, не жалуют аффинитов. К счастью, дальше по этой улице Зимняя ярмарка.

Он подмигнул Мэй.

– Ты же хочешь конфетку, милая?

Мэй оскалила зубы.

– Ана учила меня не брать конфеты у незнакомых людей, – ответила она.

Рамсон выглядел уязвленным.

– Подожди, – Ана зло посмотрела на него. – Ты должен сказать нам, куда идешь.

– Ах, как мне льстит твое доверие.

Рамсон указал на безлюдный переулок, отходивший от главной улицы.

– Логово серого медведя. Там, под красной гонтовой крышей. Я не долго. Встречаемся здесь через полчаса.

Ана наблюдала, как он прогулочным шагом удалялся вниз по улице. Если бы он хотел ее предать, он мог бы просто оставить ее умирать на берегу реки в северной тайге. Ей не нравилось, что он ушел, но пришлось его отпустить.

– Ана! – воскликнула Мэй дрожащим от радости голосом. – Винтрмахт!

Перед ними открылся такой вид, что Ане показалось, будто она смотрит на миниатюрное резное изображение города в одной из рельефных картин, что ей дарили в детстве. Яркие деревянные домики нежились в золотом сиянии послеполуденного солнца, блестящая мишура украшала парусинные навесы над прилавками, на которых были разложены безделушки и лакомства, да такие, что любой ребенок запищал бы от восторга.

Что и сделала Мэй, сжимая руку Аны и увлекая ее вперед, маневрируя в толпе. Над входом висело колышущееся на ветру полотно, изображавшее голову белого тигра. Надпись на полотне гласила: Винтрмахт. Под ней был девиз Кирилийской империи: Торговля, Боги, Империя.

Зимняя ярмарка – на старокирилийском Винтрмахт – традиционно проводилась по всей Кирилии. Поздней осенью в каждом городе украшали самую большую площадь и ждали Первоснежа – дня первого снега. Ночь, когда наступал этот праздник, символизировала начало зимы и пробуждение божества-покровителя.

Зимняя ярмарка в Кирове могла соперничать с сальсковской в изобилии еды, от которой ломились прилавки, в великолепии переливающихся всеми цветами радуги драгоценностей и шелков, выставленных в витринах, в филигранности исполнения резных изображений кирилийских святых на белом золоте. В окнах булочных висели буханки в форме рыбок, а на уличных прилавках предлагали капустный суп, пироги с картошкой и мясом и ягненка на вертеле, обжаренного с оливками.

Но среди этого праздника взгляд Аны неизбежно привлек один-единственный котелок с кипящим свекольным супом, который стоял рядом с деревянным прилавком. От багровой жижи поднимался горячий пар, наполняя воздух пикантным ароматом.

В голове Аны возникла знакомая сцена, и к горлу подступила тошнота. Восемь тел, распростертых на снегу, как жуткое произведение искусства. Темная красная кровь на снегу.

Деимхов. Монстр.

– …Ана!

Ее вырвали из объятий воспоминаний о багряных реках и криках. Эти образы постепенно исчезали, а кировская Зимняя ярмарка возвращалась. Мэй дергала ее за руку. Взгляд девочки был прикован к прилавку, на котором красовались ряды яблочно-медовых открытых пирогов, хвороста и других сладостей.

Ана пересчитала в уме свои скромные накопления. Их хватало на ночлег и еду на пару дней, и Ане не хотелось тратить и медника сверх запланированного бюджета… и все же. Она вспомнила, как впервые увидела Мэй, как была поражена ее худобой. И даже тогда Мэй делила с Аной поровну свой скудный ужин, выданный работодателем. Каждый день Мэй шла полтора километра, пробираясь сквозь снег, до амбара, где она прятала Ану, и помогла ей выжить.

Мэй заслуживала всего, чего захочет.

– Пойдем что-нибудь купим, – предложила Ана, увлекая Мэй вперед, но девочка лишь покачала головой.

– Нет, посмотри, – прошептала она, указывая в пространство между прилавком и Аной. – Девочка.

Спустя пару секунд Ана поняла, что Мэй говорит о продавщице сладостей – девочке, которая едва ли была старше Мэй. На ее голову был накинут изорванный капюшон, из-под него виднелось бледное лицо и песочного цвета волосы.

– Она похожа на меня, – мягко сказала Мэй. Слова падали с ее губ, как хлопья снега, быстро тая. Она стояла неподвижно, в глазах плескался немой океан воспоминаний. – На нас.

Ана присмотрелась. Очень внимательно. И вдруг все поняла. Сгорбленная поза продавщицы – она съежилась, как будто хотела исчезнуть из этого мира, – исходящая от нее неуверенность, граничащая со страхом. И глаза – колодцы, полные печали, как у Мэй в конце зимы.

Но в глазах Мэй всегда оставалась надежда. Прежде чем Ана успела что-то сказать, Мэй отпустила ее руку и растворилась в толпе. Ана поспешила за ней, и, догнав, увидела, как Мэй достает из кармана своего серого мехового пальто медник. Это была одна из тех монеток, которые Ана позволила ей оставить, чтобы потом купить что-нибудь вкусненькое.

Мэй осторожно взяла руку продавщицы сладостей и вложила в нее монету.

– Возьми, – прошептала Мэй, прижимая к губам девочки свой маленький пальчик. Продавщица украдкой взглянула на Ану, и этот короткий взгляд был до крайности красноречив: он выдавал вспышки гнева и волны горя, бушующие внутри. И с резкой болью пришло осознание, что Мэй увидела в этой аффинитке родную душу, что она искала свою ма-ма, когда ее взгляд упал на продавщицу сладостей.

Внезапно пироги и булочки стали казаться слишком яркими, фальшивыми, а все вокруг превратилось в бессмысленную какофонию звуков и вспышек цвета.

Словно мир, каким она его видела последние восемнадцать лет, был всего лишь оболочкой, теперь медленно расползавшейся, чтобы обнажить истинную суть вещей. Сколько раз она покупала товары у продавца, который был связан рабскими условиями договора? Скольким истощенным работой, нещадно эксплуатируемым аффинитам она махала рукой, когда они с папой приветствовали толпу, путешествуя по империи?

Кирилийские законы гласили, что трудовые отношения должны скрепляться честным договором… но они не разъясняли, какими именно должны быть условия договора. Как работодатель должен обращаться с работниками. Сколько платить. Должен ли договор подписываться по собственной воле… или возможно вмешательство посторонних.

– Постой, – тихо сказала продавщица сладостей. Она протянула руку к рядам выставленных на прилавке сладостей, выбрала одну и протянула Мэй. – Это торт «Птичье молоко». Возьми.

Ана понимала, почему девушка говорила шепотом, украдкой смотрела по сторонам и следила, чтобы никто не заметил их обмена.

Мэй, улыбаясь, откусила первый кусочек. Ана отдала бы все златники мира, чтобы увидеть подобную улыбку на губах девочки еще раз.

– Вкусно, – сказала Мэй, протягивая ей кусочек торта.

Ане сложно было улыбаться, и виной тому поселившееся в ее душе осознание, от которого веяло холодом.

– В детстве это был мой любимый десерт, – сказала она, вспоминая о Юрии с его угольно-серыми глазами, которые горели, когда он приносил еще горячие сладости с кухни для нее и Луки. – Доедай.

Лицо Мэй просияло.

– Мне нравится твердый коричневый слой, – сказала она, отвлекаясь от торта.

– Это шоколад, – продавщица наблюдала за Мэй, и ее глаза едва заметно улыбались. – Он сделан из нандийских какао-бобов.

– Эй!

Через толпу пробирался укутанный в меха мужчина. Он впился взглядом в Мэй. Лицо продавщицы сладостей стало белее мела.

– Она заплатила? – сердито спросил господин, подбегая к ним. Казалось, он был готов вырвать торт из рук Мэй.

Ана не выдержала.

– Не смейте ее трогать, – прорычала она.

В глазах мужчины мелькнул яростный огонь, он повернулся к продавщице, следившей за ним с выражением ужаса на лице.

– Сегодня я все пересчитаю, и если я узнаю, что ты воруешь… – Он понизил голос и прошипел: – Ты получишь по заслугам, ведьма.

– Ана, – голос Мэй дрожал, она настойчиво тянула руку Аны, уводя ее от прилавка. – Нам нужно идти. Здесь мы ничем не поможем. Прошу.

Ана нерешительно пошла за Мэй. На ее сердце было неспокойно от того, что она отвернулась и оставила человека в беде. Человека, отличавшегося от всех прочих данной ему силой родства, которая сделала его изгоем. Человека, так похожего на нее.

Раздался крик – Ана и Мэй развернулись посмотреть и застыли на месте. Вместе с прочими зеваками они ахнули, когда мужчина наотмашь со всей силы ударил юную продавщицу сладостей.

Похожий на свист кнута, звук удара разлетелся эхом по площади. Продавщица попятилась и упала на аккуратно разложенную на прилавке сладкую выпечку.

Ану охватила белая ярость. Она была принцессой Кирилии. Раньше подонки вроде этого мужчины кланялись ей. Раньше ей было достаточно сказать лишь слово, и ему пришел бы конец.

Это время прошло, но Ана все еще могла поступить правильно.

– Прошу, мессир, – умоляла аффинитка.

Но он снова занес руку. Ана потянулась к нему своей силой родства. Она умела лишь тянуть и рвать, но сейчас, используя всю свою силу до последней капли, она приказала крови в его теле оставаться на месте. Несколько секунд мужчина стоял неподвижно, с поднятой рукой. На его лице чередовались выражения паники и злости. Он начал задыхаться, глаза его закатились. Когда Ана отпустила его кровь, его тело упало на землю, как мешок с картошкой. Толпа охнула. Изо рта мужчины доносился пугающий свист.

– Ана, – взвизгнула Мэй. – Нам нужно уходить, пока не…

Кто-то закричал. На Винтрмахте началась паника, и Ана поняла, что зашла слишком далеко.

– Мэй, – задыхаясь, проговорила она, и девочка схватила ее руку. Вместе они стали пробираться сквозь толпу, удаляясь от лежащего на земле господина и продавщицы сладостей.

Но вдруг толпа подозрительно притихла, и по спине Аны пробежали мурашки. Спустя мгновение она поняла, что на всей площади не было слышно ни звука. Продавцы и горожане с благоговейным страхом глазели на что-то позади Аны.

Ана медленно повернулась. Она смотрела на отряд имперского патруля Кирилии.