Кровавая паутина

Картина восьмая

ХУДОЖНИК (не поворачивая головы в сторону двери). Входите, господин Профессор, входите.

ПРОФЕССОР. К сожалению, нельзя предвидеть, когда и где ты будешь завтра. Я…

ХУДОЖНИК. Это тоже относится к вашей теории психоанализа? Или по ночам вы знаете, когда и где вам надо быть? Вам нетрудно будет повесить плащ в прихожей на вешалку. Как войдете — слева. Странно, почему Иуда не побеспокоился.

ПРОФЕССОР. Конечно, конечно. Простите. Сейчас повешу. К сожалению, я незваный гость. И приходится нарушать некоторые формальности.

ХУДОЖНИК. Некоторые?.. А что, на этот раз двери опять были открыты?

ПРОФЕССОР. Мне везет.

ХУДОЖНИК. Везение — плохой признак, вы перестанете ошибаться, а это уже драма, но может стать и трагедией… Что же вы стоите, садитесь.

ПРОФЕССОР. Спасибо. (Садится в кресло.) Значит, есть прямой смысл делать сплошные ошибки и тогда можно стать счастливым.

ХУДОЖНИК. Что-то вроде, если вы ищете утешения в счастье.

ПРОФЕССОР. Вы меня ждали?

ХУДОЖНИК. Вы приходите без разрешения, даже без телефонного звонка. Очевидно, внезапность ошеломляет вас самого.

ПРОФЕССОР. Но вы бы мне отказали. Даже корреспонденты не могут попасть к вам в дом. Вы не любите, чтобы кто-то вмешивался в вашу жизнь.

ХУДОЖНИК. Я прочитал вашу книгу, дорогой Профессор: «Психоанализ и современная медицина».

ПРОФЕССОР. И как, вас увлекает психоанализ?

ХУДОЖНИК. Нет… Я увлекаюсь вами. И поэтому решил, что сегодня ночью вы придете еще раз.

ПРОФЕССОР. И я пришел.

ХУДОЖНИК. И вы пришли… Если бы не ваша ученическая шутка с картиной «Кровавая паутина»…

ПРОФЕССОР. Как правило, повод примитивнее причины. Но без него нельзя.

ХУДОЖНИК. Конечно, я вас узнал сразу, как только вы появились на пороге два дня назад. Но я надеялся, что у вас достанет воли не напоминать о нашем знакомстве, а вы оказались трусом.

ПРОФЕССОР. Мне-то вы предложили маскарад с масками и неузнаванием. Но стоило мне уйти, вы тотчас позвонили в отель и спросили администратора, с кем я приехал, из какой страны и как долго я собираюсь пробыть в Москве.

ХУДОЖНИК. Вы и тогда были настойчивы… Август уверен, что его мать мертва. Не в моих и не в ваших интересах копать лопатой время чудовищных фактов…

ПРОФЕССОР. Но она жива, и вам никуда не деться. Август увидит ваше лучшее творение наяву.

ХУДОЖНИК. Затея садиста, но не врача. Нелепица. Вы ее муж и желаете зла ее единственному ребенку.

ПРОФЕССОР. Я желаю зла вам. Август любит вас. А я… хочу, чтоб он вас ненавидел.

ХУДОЖНИК. Ну, что ж, господин Профессор, лично я не намерен с вами объясняться. И запутывать Августа один на один озлобленными инсинуациями я вам тоже не позволю.

ПРОФЕССОР. Всё-таки вы хотите сохранить легенду о своей порядочности… Вы боитесь, что Август многое узнает?

ХУДОЖНИК. Я ни на чей счёт не питаю иллюзий.

ПРОФЕССОР. Да, у вас суровая школа.

ХУДОЖНИК. Что вы имеете в виду?

ПРОФЕССОР. Не притворяйтесь. Однажды на завтраке с утренней почтой принесли письмо на имя Августа. В конверте была фотография постаревшей Моны. Завтрак мог быть испорчен… Но…

ХУДОЖНИК. Я спокойно допил кофе и съел бутерброд.

ПРОФЕССОР. Всё так. За вычетом детали — Певи успела увидеть, кто на фотографии. Всё кануло в вечность, и вдруг начало выплывать.

ХУДОЖНИК. Вы искусный водолаз, господин Профессор. Я бы задохнулся на такой глубине. Я бы не смог дышать вашим кислородом…

ПРОФЕССОР. Ах, какой вы капризуля, философ…

ХУДОЖНИК. Вы противились выписать ее из сибирской лечебницы. Она бы давно была здорова. Я обошел почти все инстанции. Я писал письма в Политбюро, в Комитет Госбезопасности. Я был у министра. Я добился успеха. Но вы, именно вы, лечащий врач Моны, были против… Никакой особой вины я не чувствую, кроме общей, что нам пришлось пережить в те годы.

ПРОФЕССОР. Но почему вы не привезли ее к себе домой сразу после суда? Вы же присутствовали на суде. Вы, конечно, соблюдали этикет и сидели чуть ли не рядом с Моной… Сидеть рядом со своей жертвой — какая ирония. Вы были избалованы диктатурой примитива… Мона слышала, как вы выступали… И, наверное, тогда уже начинала терять рассудок… А вам, вам… было всё равно. Представление шло к концу. В четыре часа утра, точно по графику, за Моной подъехала санитарная машина, и — здорова она или больна — её увезли в психиатрическую клинику… Кто-кто, а вы-то знали, что жён приговорённых к смертной казни изолировали от общества…

ХУДОЖНИК. Ложь! Я понятия не имел об этой процедуре!

ПРОФЕССОР. Господин Художник, у вас какая-то особая страсть к именам. Вы придумали прекрасное имя для своей дочери. Но Августа от рождения звали Андреем. Ему-то вы зачем сменили имя? Чтобы он не знал своего происхождения?

ХУДОЖНИК. Это было необходимо для его спасения. Мне удалось его отправить в Америку. У меня были связи в Министерстве иностранных дел. В Америке мой близкий друг усыновил мальчика. И дал ему другое имя — Август… Я верю в магические свойства имен. Имя Август более неприкосновенно… Это было необходимо. После приговора о смертной казни я сам еле оправился от шока… Я позвонил лично министру Госбезопасности. Он обещал мне помочь… Но вмешался слишком поздно… Гения уже расстреляли.

ХУДОЖНИК. Вы закрыли?

ПРОФЕССОР. Да.

ГОЛОС ВИКТОРА (с улицы). Иуда!.. Иуда!..

ГОЛОС ЭСТРАДНОЙ ПЕВИЦЫ. Папочка!.. Выйдите на балкон!..

ГОЛОС ПЕВИ. Август, Иуда откроет!

ГОЛОС АВГУСТА. Сумасшедшие! Они разбудят всю Москву.

ГОЛОС АВГУСТА. Иду!

ГОЛОС ПЕВИ. Август! Не надо выходить. Иуда откроет.

ГОЛОС ЭСТРАДНОЙ ПЕВИЦЫ. Иудик!.. Иудик!..

ГОЛОС ВИКТОРА. Я выломаю двери!

ХУДОЖНИК. Август?..

АВГУСТ (быстро идет к двери). Сумасшедшие! Виктор, ты обалдел!

ПЕВИ. Здравствуйте, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. Здравствуйте, Певи.

ПЕВИ. Папа!..

ХУДОЖНИК. Певи, свари нам кофе.

ПЕВИ. Папа!..

ХУДОЖНИК. Что — кофе уже готов?

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка, ну, вы и даете!

ВИКТОР. Господин Профессор принимает наш дом за парижский ночной бар. Но вы в Москве, господин Профессор. В Москве, а не в Париже.

ПЕВИ. Сколько сварить?

ХУДОЖНИК. На пять персон.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. А я — персона?

ВИКТОР. Господин Профессор, почему рядом с вами не сидит ваш соучастник Иуда? (Отцу.) Ты думаешь, эта старая бестия спит? Как бы не так!

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка, (указывая на Профессора) у этого господина такая красивая дама, но она очень впечатлительна и не переносит некоторые большевистские мелодии… Почему вы на меня никогда не обращаете внимания?

ХУДОЖНИК. Август, останься.

АВГУСТ. Когда будешь ходить на работу к девяти, поймешь. Спокойной ночи.

ХУДОЖНИК. С твоими электронными машинами ничего не случится. А здесь идет речь о судьбах близких тебе людей.

АВГУСТ. Я математик, и в судьбах людей ничего не смыслю.

ХУДОЖНИК. На этот раз придется.

ВИКТОР. Останься, мальчик. Не пожалеешь. Ты здесь многое узнаешь… Не правда ли, отец, он многое узнает?

ХУДОЖНИК. Убирайся!

ВИКТОР. Куда? Ты же заказал для меня кофе.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Папочка, а для меня вы заказали кофе со сливками?

ХУДОЖНИК. Скажи ей, пусть убирается.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. Мне? Что мне надо сказать? Я буду плакать, папочка.

ВИКТОР. Она нам не помешает.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА (весело). Что вы, я вам даже помогу.

ХУДОЖНИК. Виктор!

ВИКТОР. Иди в спальню, я скоро приду.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА. А как же с чашечкой кофе? Хотя бы без сливок…

ВИКТОР. Свари себе сама.

ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА (уходя). Папочка, вы видите, я стала у него постоянной. (Возвращается, целует Виктора и снова уходит.)

ПЕВИ. Я забыла блюдца.

ХУДОЖНИК. Принеси.

ПЕВИ. Принесу. (Расставила чашки.) Август! Август!

АВГУСТ. Что, Певи?..

ВИКТОР. Будешь?

АВГУСТ. Нет.

АВГУСТ. Впрочем, налей.

Виктор налил ему. Август выпил.

ВИКТОР. Еще?

АВГУСТ. Потом.

ХУДОЖНИК. Август, отложи книгу.

АВГУСТ. Она тебя раздражает?

ВИКТОР. Его всё раздражает.

ХУДОЖНИК. Продолжайте, господин Профессор.

ВИКТОР (с недопитой рюмкой в руке). Начните всё сначала. Вы ведь, наверное, выучили наизусть свои монологи.

ХУДОЖНИК. Господин Профессор, продолжайте.

ПЕВИ. Отец! Остановись!

ХУДОЖНИК. Поздно, девочка. Я жил для тебя. А теперь послушай немного правды, что приходится делать человеку ради своих детей. И потерпи ради меня.

АВГУСТ. Отец, я и Певи не хотим участвовать в этом бреде. (Встает, собирается уйти.)

ХУДОЖНИК. Сядь, Август.

ПЕВИ. Почему ты его заставляешь? Он не обязан выслушивать твою исповедь.

ХУДОЖНИК. Всё началось за этим столом. Пусть за этим столом и закончится… Господин Профессор, что же вы молчите?..

ПЕВИ. Ты не сумел построить свое счастье и хочешь разрушить наше. Ты изверг, отец.

ХУДОЖНИК. Не сердись, Певи. Смысл человеческого существования заключен в надежде, а не в счастье. И я не намерен отнимать ее у тебя с Августом. Но я не могу допустить, чтобы ваша надежда превратилась в ваше проклятие.

ВИКТОР. Ну, как, сестренка, ты поехала за счастьем в Америку? А что ты оттуда привезла? Тебе было плевать на меня, на отца… Разве в России не было мужчин, кроме Августа…

ХУДОЖНИК. Не паясничай… Август, этот человек — муж твоей матери… Твоя мать жива.

АВГУСТ. Так. Дальше… Дальше!

ПРОФЕССОР. Она жива, Август.

АВГУСТ. Я не глухой. А дальше что?

ХУДОЖНИК. Август, я всегда считал и считаю теперь, что твой отец был талантливее меня. Твой отец был Гений. И на суде я об этом сказал. Очевидно, я не должен был говорить правду… Я должен был солгать…

ПРОФЕССОР. Вы подтвердили его вину. И это решило исход дела. Ни один из близких знакомых Гения не выступил на суде и не захотел говорить правду о его взглядах. Никто не заблуждался — фундаментом Советского государства была ложь… Но ваше имя как художника слишком шумело. Вам позировали все партийные монстры.

ХУДОЖНИК. Для каждого времени находится свой художник. И в этом я не вижу никакого криминала.

ПРОФЕССОР. С Гением покончили. И фортуна повернулась к вам…

ХУДОЖНИК. Господин Профессор, народ не сумел устоять в этом психическом поединке с примитивом. Одурманивание блатным искусством искалечило нас… Я не поворачивал фортуны. Я тоже в них поверил…

ВИКТОР. Браво, маэстро. Ваш любимый художник Сандро Ботичелли тоже верил юродивому монаху Савонароле. И даже помогал ему сжигать собственные картины на костре. Но коммунисты всё упростили. Они не сжигали картины. Они сжигали художников.

ХУДОЖНИК. Я в них верил, господин Профессор.

ВИКТОР. А Гений в них не верил. Не верил и всё! Не хотел!

ПРОФЕССОР. Вы верили? Этим ублюдкам?.. Ничтожества всегда объединялись. А в XX веке все ублюдки почувствовали, что их время кончилось. И это будет их последнее объединение. Вот поэтому октябрьский переворот и был таким страшным. Большевиков напугали законы генетики, напугала цивилизация. Они поняли, что в XX веке ни в какие социальные одежды им уже не спрятаться. Надо было перечеркнуть достигнутые тысячелетиями нормы ума, красоты, благородства. Всё это был для них — блеф, блеф… Эволюция не оставляла места для сомнений, что они подонки.

ХУДОЖНИК. Я многого не знал.

ПРОФЕССОР. Вы не могли не видеть, что они подонки.

ВИКТОР. Но эти подонки перечеркнули вашу эволюцию… Плохо разве…

ПРОФЕССОР (Виктору). Господин…

ВИКТОР. Виктор. Меня зовут Виктор, Господин Профессор… Что? Я что-нибудь не так сказал? Коммунисты перевернули эволюцию вверх дном. Вверх тормашками. Да?.. Нет?.. Вы ведь генетик, господин Профессор. Они использовали вашу генетику по своему усмотрению… Как видите, вашу хваленую цивилизацию можно вполне разместить в концлагере. И получается очень эффектно. Производит впечатление…

ХУДОЖНИК. Господин Профессор, в своем большинстве люди примитивны. И ваша генетика не в силах что-нибудь изменить… И это всё равно, как вы их назовете — большевиками, нацистами, террористами или какими-нибудь другими мафиози. Все они имеют одно настоящее имя — Примитив. И там, где примитив захватывает власть, там наступает конец всему человеческому… В любой…

стране цель у примитива одна — прорваться к богатству и установить элитарную диктатуру уголовников. Это их голубая мечта с древнейших времен. К сожалению, наш XX век стал их звездным часом. Когда примитив высосал из религии все соки, но прорваться в дворянство не смог, он придумал утопию идиотского равенства. Конечно, не сам, за него придумали… Человечество давно уже болеет патологической жалостью к уголовникам. А тут еще, на нашу беду, появился рабочий класс. Примитив использовал его как заложника своей уголовной идеи… В коммунистической России это был один вариант уголовного государства, а у нацистов в Третьем Рейхе — другой. Но отличались они друг от друга только названиями… Я художник и вижу, как деградирует искусство, приспосабливаясь к примитиву. Я вам уже говорил об этом… А завтра примитива будет еще больше. И в тот час, когда люди будут твердо знать, что по ту сторону жизни им ничего не грозит, в тот час начнется нечто такое…

ВИКТОР. Вы постарели, маэстро. Почему начнется? Это уже началось…

ПРОФЕССОР. Это не так.

ХУДОЖНИК. Это так, господин Профессор. Я бы тоже хотел, чтобы было иначе… Я очень жалею, что вы мне помешали вернуть Мону в домашнюю обстановку…

ПРОФЕССОР. Жить в вашем особняке? Не слишком ли благодарно для памяти ее мужа?

ХУДОЖНИК. Но это вы подписали справку, что она умерла…

ПРОФЕССОР. Да. Это сделал я. Это был единственный способ спасти Мону. Когда пришел запрос из Комитета Госбезопасности о ее здоровье, я ответил, что она мертва.

ПЕВИ. Господин Профессор, вы вертите колесо зла.

ПРОФЕССОР. Зло совершил ваш отец, и я его продолжаю, надеясь извлечь из него максимум добра. Я не нашел другого способа прекратить зло. Когда Мону привезли в клинику, я был поражен ее красотой. И я поклялся — или вылечить ее, или отомстить.

ХУДОЖНИК. Но ее привезли в клинику здоровой. Ей было всего двадцать лет. Она была совершенно здоровой, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. В сумасшедшем доме люди быстро становятся сумасшедшими.

ПЕВИ. Вы выбрали орудием мести больную безропотную женщину. И еще ходите с ней в ночной бар? Это же публичное издевательство! Варварский эксперимент!

ПРОФЕССОР. Я ее муж, и несу ответственность за свои поступки. Кроме того, я врач-психиатр, и больше, чем кто-нибудь сознаю, что не время влияет на эксперименты, а эксперименты влияют на время. И всякое отклонение от норм когда-нибудь может стать нормой общества. Всё зависит от количества отклонений.

ХУДОЖНИК. Вы мне неприятны, господин Профессор. Но я смирился. Случаю было угодно явиться в таком неприятном обличии. Я мог вызвать милицию еще в первый ваш визит. Вы ведь теперь не советский, а французский подданный и ваше появление ночью в чужом доме могло бы для вас очень плохо кончиться… Я этого не сделал… Вы захотели, чтобы всё знал Август. Август сидит здесь. Вы получаете удовольствие? Вы удовлетворены?.. Я готов ответить на все ваши вопросы, потому что я сам не знаю, как я на них отвечу. Но одно условие, невзирая на вашу наглость, вам придется выполнить. Вы будете говорить то, что есть, и то, что вы действительно знаете. Забудьте вашего модернизированного Фрейда и ваш метод психоанализа. Я не кролик и прятать свою судьбу за ушами не собираюсь, как бы тоскливо она не сложилась.

ВИКТОР. Выпей.

АВГУСТ. Спасибо, арлекин. Не хочется.

ПЕВИ. Господин Профессор… может быть, хватит?

ПРОФЕССОР. Господин Художник, вы не хотели лгать на процессе Гения, потому что вы любите правду…

ВИКТОР. Но есть правда с продолжением, самая страшная из всех, какие существуют. Вы, кажется, так хотели сказать, господин Профессор?.. Меня покоряет ваша нравственная чистота. Вы взываете к справедливости.

ПРОФЕССОР. Я добиваюсь ее.

ВИКТОР. Согласен. Но меня распирает зависть, откуда у вас такие подробные сведения обо всём?

ПРОФЕССОР. Я собирал их долго.

ВИКТОР. В нашем доме вы появились ночью.

ПРОФЕССОР. Да.

ВИКТОР. Но в любом порядочном доме ночью все спят. И свидания никому не назначают.

ПРОФЕССОР. Вероятно.

ВИКТОР. И всё-таки вы приходили. Точнее, проникали сквозь замки и цепочки. Вы рисковали репутацией честного человека… Но в один из ваших ночных визитов отец действительно мог вызвать милицию.

ПРОФЕССОР. В другом случае, но не в этом.

ВИКТОР. В другом, но не в этом, господин Профессор… В другом. И это вы хорошо знали.

ПРОФЕССОР. Разумеется.

ВИКТОР. Итак, маэстро после смерти Гения мучается угрызениями совести. К тому же из сумасшедшего дома приходит фальшивая справка, что мать Августа тоже умерла. Идут годы. Вы вместе с Моной уезжаете за границу. И всё это время накапливаете против маэстро информацию. И среди этой информации привычка моего отца бродить по ночам…

ПРОФЕССОР. Да. Я о ней знал.

ВИКТОР. Но в газетах не рекламировали привычки моего отца. И, по-моему, ни я, ни Певи, ни Август с вами не делились семейными секретами. Остается предположить, что тот, кто вам распахивает по ночам двери, тот вас и просветил…

ПРОФЕССОР. Да, мне сказал Иуда. Вы очень проницательны.

ВИКТОР. Вы слышали, как мы звонили, но Иуда не проснулся.

ПРОФЕССОР. Слышал.

ВИКТОР. А для вас он спрыгивает с постели.

ПРОФЕССОР. Я его просил.

ВИКТОР. Вы не просили. Вы ему приказали, угрожая разоблачением.

ПРОФЕССОР. Мне надо было встретиться с вашим отцом.

ВИКТОР. И более четверти века Иуда добросовестно вам служил? Он вам сообщал в Париж обо всём, что творится под этой дворянской крышей. Вы потребовали, чтобы Иуда передал Августу фотографию его постаревшей матери.

ПРОФЕССОР. Я же вам сказал, для меня помощь Иуды была необходима.

ВИКТОР. Но Иуда — мерзавец! Его давно следовало упрятать за решетку. А вы с ним сотрудничали. Как вы пошли на такой компромисс?

ПРОФЕССОР. Дело не в Иуде. Для меня куда важнее был ваш отец. И его я не выпускал из поля зрения. Я специально дважды приезжал в Москву на его выставки и наблюдал, как его живопись с каждой новой картиной становилась всё более бесцветной и беспомощной. Убогие полотна, на которых вместо неба потолок. С меня было довольно… Но когда в вашем доме появился Август, согласитесь, это было уже слишком… Дело не в Иуде.

ВИКТОР. Я не выгораживаю отца. У меня с ним свои счеты. В частности, из-за Иуды. Я бы его гнал в три шеи. А отец его держит. Но вы, господин Профессор, вы же не коммунист, вы же христианин?

ПРОФЕССОР. Да.

ВИКТОР. Христианство с большим трудом выкристаллизовывало человека. И главной идеей христианства всегда было откровение. Исповедь человека перед человечеством… А вы, господин Профессор, в своей благородной миссии, вы опирались на коммуниста-доносчика, на прямое предательство.

ПРОФЕССОР. В какой-то степени — да…

ВИКТОР. В какой-то… Это не делает вам чести.

ПРОФЕССОР. А по-моему, это имеет непосредственное отношение к чести вашего дома… Иуда живет у вас…

ВИКТОР. Извините. Я старался уточнить… Продолжайте уличать…

ПЕВИ. Неужели вам недостаточно того, что было? Они уничтожали людей. А что уничтожаете вы?

ВИКТОР. Не нервничай, сестренка. Мы все — паяцы. Сегодня мы доказываем, что наше настоящее лучше нашего прошлого и пользуемся прошлым каждый в меру своей подлости. Пока не высосем из него последние соки, мы не заснем… Жаль, что ты не пьешь, сестренка. Я бы тебе составил хорошую компанию…

АВГУСТ. Итак, моя мать жива… Отлично… Вы женились на больной, несчастной женщине. На своей пациентке. Но закон запрещает такие браки. Как вы женились — вы смошенничали?

ПРОФЕССОР. Я не обязан вам отвечать на ваш оскорбительный вопрос.

АВГУСТ. Отчего же, господин Профессор? Она — моя мать, и я вправе задавать вопросы и интересоваться ее судьбой.

ВИКТОР. Потрудитесь, господин Профессор, внести ясность.

ПРОФЕССОР. Тогда ваша мать не была еще настолько больна. Со временем болезнь прогрессировала. У меня своя клиника в Париже. Я приглашал лучшую профессуру мира, но медицина оказалась бессильной. Наверное, я вам скажу не всё. Есть вещи, о которых никто и никогда не узнает, кроме двух людей. Это так со дня сотворения мира. Иначе мы бы с вами знали немного больше о себе. Но мы только знаем, что их было двое — Адам и Ева… Дальнейшее было взвалено на наши слабые плечи. В одном я вас смею заверить — я не враг вашей матери.

АВГУСТ. Да-да. Конечно. Простите мне мои подозрения.

ПРОФЕССОР. Это естественно.

АВГУСТ. Она даже не помнит то, что было вчера?

ПРОФЕССОР. К сожалению… Люди отняли у нее всё, что она любила. И она перестала понимать их логику.

АВГУСТ. Как же вы с ней объясняетесь?

ПРОФЕССОР. Мы говорим только о настоящем. О том, что происходит сию секунду.

АВГУСТ. Значит, каждый час она с вами знакомится заново?

ПРОФЕССОР. Да.

АВГУСТ. Она по-прежнему красивая?

ПРОФЕССОР. Да, Август. Ваша мать по-прежнему очень красива. Я часто думаю над этим, каким образом у трагедии может быть такое красивое лицо… Певи, сегодня днем вы, кажется, были у нее в номере?

ПЕВИ. Какой же вы примитивный снайпер, господин Профессор!

АВГУСТ. Ты у нее была?

ПЕВИ. Да.

АВГУСТ. Тебя испугала ее красота?

ПЕВИ. Да.

АВГУСТ. Почему, когда я приехал, ты мне ничего не сказала?..

ПЕВИ. Я боялась, Август.

АВГУСТ. Это страшно?.. Нет, Певи… нет… Это страшно, когда красоту нельзя отличить от уродства?

ПЕВИ. Это печальное зрелище.

АВГУСТ. Это не зрелище, Певи… Это не зрелище…

ПЕВИ. У меня едва не помутился рассудок.

АВГУСТ. Зачем ты повторяешь то, что мне неприятно?

ПЕВИ. Чтобы при встрече тебе было легче.

АВГУСТ. У меня не будет с ней встречи.

ПЕВИ. Если бы…

АВГУСТ. Певи, моя мать не узнает меня.

ПЕВИ. Она несчастна. Но своим несчастьем она не может поделиться с другим. И это сделает тебя беспощадным.

АВГУСТ. Ты боишься моей беспощадности?

ПЕВИ. Да, Август, я боюсь.

АВГУСТ. Но почему ты говоришь, что она не может поделиться своим несчастьем с другими. Это я — другой?

ПЕВИ. И я тоже.

АВГУСТ. Но я её сын.

ПЕВИ. Да, ты её сын. И поэтому ты пойдешь к ней.

АВГУСТ (Художнику). Это ты послал Певи к моей матери? Зачем?

ХУДОЖНИК. Я хотел знать, как она себя чувствует.

АВГУСТ. Ах, ты хотел знать… Ты хотел.

ХУДОЖНИК. Да.

АВГУСТ. Я совсем забыл, ты ведь её помнишь другой. Какой ты её помнишь? Расскажи мне, я тоже хочу знать.

ПЕВИ. Август, милый! Я ни в чём не виновата.

АВГУСТ. Я люблю тебя, Певи. И по чьей бы вине это не произошло, я всё равно не перестану любить тебя, Певи… Я не нахожу связи между событиями тех лет и моим чувством к тебе.

ПЕВИ. Когда ты её увидишь, в твоих рассуждениях появится другая логика.

АВГУСТ. Певи…

ПЕВИ. Август! Милый мой Август! Как я люблю тебя!

АВГУСТ. Певи, я солгал тебе. Я пойду к ней. Она ведь меня всё равно не узнает. Она не поймёт, зачем я пришел… Что мне от неё надо… Одним любопытным меньше, одним больше — какая ей разница? Она ведь не отличит сына от любопытного? А что, если она станет надо мной смеяться?.. Как ты думаешь, отец, она меня узнает или нет? Ведь когда-то она меня тоже знала… Когда я был маленьким. Такой ежик. Под стол пешком… Ты помнишь? Я падаю, а она меня поднимает. А я опять падаю. А она меня опять поднимает. Но ты же помнишь… А вдруг я посмотрю в её глаза, и эти глаза за несколько секунд расскажут мне то, о чём не рассказывали ни вам, никому, никому все эти годы… А вдруг? Но если моя мать сама мне всё расскажет, тогда зачем мы все собрались? Здесь? За этим столом?.. Простите, я говорю что-то бессвязное. Я вас смутил своей сентиментальностью. Но я вас больше не стану смущать, чтобы не выглядеть глупо… Здесь за столом нас пятеро…

ПЕВИ. Ты должен уйти. Ты вначале собирался уйти.

АВГУСТ. Хорошо, маленькая, я ухожу. Но и ты вместе со мной.

ХУДОЖНИК. Ты никуда не уйдёшь, Август. И ты, Певи, тоже.

ПЕВИ. Почему он не уйдёт? Почему?.. Почему я должна сидеть здесь ночью, если я устала? Я хочу спать.

АВГУСТ. Певи…

ХУДОЖНИК. Певи, пусть Август услышит всё и узнает из уст господина Профессора. И потом решает сам, как поступать…

ПЕВИ. Отец, вы сводите счёты с господином Профессором, но мы не знакомы с вашими цифрами.

АВГУСТ. Ничего, Певи, цифры не менее эмоциональны, чем слова. И в конечном итоге приводят людей к тем же выводам.

ПЕВИ. Они придут к разным выводам, Август. Они ничего не выяснят. Они доказывают, что прошлое не зависело от их желаний…

АВГУСТ. Тогда я приду к выводу.

ПЕВИ. Август, я искала тебя по всему миру не для того, чтобы они вмешивались в нашу любовь. Отец, зачем нам знать то, в чём вы сами не разобрались за эти годы?

ХУДОЖНИК. Спроси у господина Профессора.

АВГУСТ. Он требует, а ты скрываешь?

ХУДОЖНИК. Насколько могу.

АВГУСТ. Здесь за столом нас пятеро. А там в номере гостиницы уже не человек, а то, что с ним можно сделать. Его превращение. Так вот, превращение уже есть, господин Профессор. И здесь я ничего не могу изменить. А меня интересует, что из себя представляет каждый из сидящих за этим столом. И имеем ли мы право задавать друг другу вопросы? Любые вопросы?.. Или только самим себе?.. И способны ли мы отвечать на них… Или всем нам необходим предлог, встряска, чрезвычайное происшествие, наконец, превращение?.. Меня это интересует, господин Профессор… Это… Можно ли с нами сделать то же самое…

ВИКТОР. А ты сомневаешься?.. Еще как…

АВГУСТ. Отец, в чём заключается правда, которую ты подтвердил на суде?

ХУДОЖНИК. Твой отец написал картину «Кровавая паутина» и назвал коммунистов — «партией примитива»…

АВГУСТ. И этого было достаточно, чтоб его осудили на смертную казнь?

ХУДОЖНИК. На суде он им сказал, что коммунисты обманули не только страну, они обманули всю планету… Последними его словами было — будь трижды проклята ваша власть примитива…

ПРОФЕССОР. Но вы же надеялись, что его помилуют?..

ХУДОЖНИК. Между мной и правосудием была принципиальная разница.

ПРОФЕССОР. Правосудием?

АВГУСТ. Но ведь вы были с ним друзьями. Почему же не пострадал ты?

ХУДОЖНИК. Я был официальным художником.

АВГУСТ. А другие друзья? Ведь процесс начался не сразу. Всё произошло не в один день. Почему никто не помог ему?

ХУДОЖНИК. Как только арестовали Гения, никто не переступал порога вашей квартиры. Тогда было обычным — ждать. Ждать, что же дальше? Кто будет следующим… Ты улетел из Москвы вместе с моим другом в тот же день, когда судили твоего отца, последним вечерним рейсом. Из аэропорта я вернулся к вам. Под вашими окнами играли марш. До трёх часов ночи я пробыл возле постели твоей матери. Я дал ей снотворное, она заснула. И я пешком отправился домой. Рано утром я звонил твоей матери несколько раз. Но трубку никто не снимал…

ПРОФЕССОР. Сначала ее отвезли в московскую психиатрическую клинику имени Осипова. Но через несколько дней группу больных из этой клиники отправили в Сибирь. Там предполагалось делать на них опыты…

ХУДОЖНИК. Мы были большими друзьями с Гением. Меня восхищало его мужество и независимость…

ПРОФЕССОР. Потом вам его мужество надоело?

ХУДОЖНИК. Я несколько раз спасал твоего отца, пользуясь своими связями.

АВГУСТ. Он и раньше был на подозрении?

ХУДОЖНИК. Да…

АВГУСТ. А на суде?..

ХУДОЖНИК. На суде я сказал, что твой отец — Гений и необходимо сохранить ему жизнь…

ПРОФЕССОР. Вы врете, господин Художник!

ХУДОЖНИК. Соблаговолите выражаться корректнее, господин мститель. Или я выставлю вас за дверь!

ПРОФЕССОР. Коммунисты учинили расправу над Гением по политическим соображениям. Вы, понимаете, Август, эти неграмотные ублюдки всё извратили. Не было такого искусства, такой науки, которую бы они не изуродовали. А на полотнах вашего отца они увидели свое проклятье…

АВГУСТ. Почему ты так нестерпимо хочешь оправдаться?..

ХУДОЖНИК. Меня не надо успокаивать, Август… Сегодня мы говорим о поступках людей с позиции общечеловеческой морали. Но страна жила по законам страха. Каждый ложился и просыпался с мыслью, что он преступник… И как бы я не защищал твоего отца, я бы ничего не добился…

АВГУСТ. Куда делись все его картины?

ХУДОЖНИК. Все его картины забрали в КГБ. Их дальнейшую судьбу я не знаю…

АВГУСТ. И ни одной не сохранилось?

ХУДОЖНИК. Наверное, сохранились у кого-нибудь в личных собраниях, кому он дарил. Но у меня их нет. И не было… Его живопись была для меня сфинксом. Ни в одном европейском музее я не встречал ничего похожего. У твоего отца не было ни предшественников, ни последователей. А на его холстах — ни утверждения, ни отрицания. Одна трагическая растерянность за всё живое на свете. Он владел дьявольской кистью и писал дьявольскими красками. После его картин мне становилось жутко от нечеловеческого напряжения. Его упрямство всех восторгало, но и всех раздражало. В искусстве он не признавал компромиссов. А между тем, твоя мать была одна из самых красивых женщин в России… Она нуждалась в роскоши, но ходила в стоптанных туфельках и рваной кофточке…

АВГУСТ. Почему «была»?.. Она есть…

ХУДОЖНИК. Да. Есть… Август, меня трижды вызывали на Лубянку, и я трижды отказывался подтвердить донос… Нам устраивали очные ставки, и я всячески давал понять твоему отцу, что ничего не сказал и ничего не скажу…

АВГУСТ. А мать вызывали на очные ставки?

ХУДОЖНИК. Да…

АВГУСТ. И что?..

ХУДОЖНИК. Мона молчала.

ПЕВИ. Почему вы её не вылечили?.. Почему?..

ВИКТОР. О чём ты говоришь, сестрёнка. Мы не вытянем эту тему, господа. Примитив пересажал в психушки сотни тысяч людей. Объясните им, маэстро, этим жителям Эльдорадо, что для искусства тема одной человеческой судьбы погибла. И что Ад отличается от Рая своим пышным однообразием…

АВГУСТ. А я был на суде?

ХУДОЖНИК. Ты у нас в детской играл с Виктором.

АВГУСТ. Ты его видел после пыток?

ХУДОЖНИК. На одной из очных ставок… Твой отец смеялся…

АВГУСТ. Над кем же он смеялся?

ХУДОЖНИК. Над ними…

АВГУСТ. Скрывал свою боль…

ХУДОЖНИК. Он не боялся пыток.

АВГУСТ (резко оборвал свой смех). Не чувствовать боли — какое несчастье для художника… А ты не ошибаешься?..

ХУДОЖНИК. Меня не пытали…

АВГУСТ. Но его пытали.

ХУДОЖНИК. Твой отец сам себе выбрал смерть. Если бы он всё отрицал, он мог бы сохранить свою жизнь… Но он ничего не отрицал…

АВГУСТ. Но почему же он не отрицал? Ведь он знал, какой масти его противники. И разве для него было важно, что они о нём подумают?

ХУДОЖНИК. Я тебе говорил, он ни в чем не умел идти на компромиссы. И для него всегда было важнее, что он сам о себе подумает. Это он называл чувством превосходства человека над скотиной… Он относился к коммунистам брезгливо…

АВГУСТ. Его долго допрашивали?

ХУДОЖНИК. Кажется, весь апрель.

АВГУСТ. Весна — отличное время для пыток.

ХУДОЖНИК. Ему надоели их вопросы. Одни и те же. Он от них отупел. Но предать смысл своей жизни, предать самого себя, он не мог. И поэтому ничего не отрицал…

АВГУСТ. Не отрицал или признался?..

ХУДОЖНИК. Если это называется признанием, то твой отец признался из презрения к палачам… И всё-таки я не поверил…

АВГУСТ. Кому?

ХУДОЖНИК. Шантаж, обычная провокация… Они легко подтасовывали карты… Тогда ввели твоего отца…

АВГУСТ. После пыток?..

ХУДОЖНИК. Послушай, Август, я не присутствовал на пытках и режима Лубянки не знаю. Может быть — после, а, может быть — до…

АВГУСТ. Досадить своей смертью — последний протест, последняя возможность мыслящего человека положить свою свободную голову на плаху… Горькая ситуация, но она всегда, во все времена остается за нами…

ВИКТОР. Брось, Август. Это красивый жест. И никто, кроме палачей, на него не обращает внимания. А палач — тщеславен… Уважаю достойных противников — эту фразу произносят все палачи, чтобы, избави Бог, не подумали, что они отправляют на эшафот безобидное существо…

ХУДОЖНИК. Твой отец не хотел им уступать ни в чем, ни на йоту… Он и на допросе над ними смеялся…

ВИКТОР. Але!.. Господин Профессор, вас просят к телефону.

ПРОФЕССОР. Але!.. Хорошо… Спасибо. (Вешает трубку.) Простите, господа… Август, мы будем в Москве ещё три дня… Вы можете прийти в гостиницу в любой час. «Националь», двадцать первый номер. Вот моя визитная карточка… Я не настаиваю, но через три дня мы уезжаем в Америку. Я хочу предпринять последнюю попытку спасти вашу мать. Операция сложная, не исключен летальный исход. И вы больше её никогда не увидите… Это было главной причиной нашего приезда в Москву… Если бы у меня была хоть незначительная надежда на её выздоровление, я бы переждал ещё и предпочел бы, чтобы вы встретились с ней при других обстоятельствах… А сейчас мне пора. (Выходит из-за стола.)

АВГУСТ. Всего доброго.

ХУДОЖНИК. Вы так долго добивались встречи и вдруг…

ПРОФЕССОР (смотрит на часы). Мне только что позвонила медсестра. Проснулась Мона. В шесть часов я должен сделать ей укол.

ХУДОЖНИК. Вы успеете. Сейчас только пять. До шести ещё целый час.

ВИКТОР. Не огорчайте нас, господин Профессор.

ПРОФЕССОР. Я бы с удовольствием досмотрел эту комедию…

ВИКТОР. Вы очень любезны… Но вы и есть комедиограф.

ПРОФЕССОР. Нет, в этом доме я неудачный персонаж, дорогой Виктор.

ВИКТОР. Ну, не огорчайтесь. Мы вам сочиним реплику под занавес. В нашем доме даже шаги за сценой что-нибудь да значат.

ПРОФЕССОР. Прощайте, господа. (Прошел, взял плащ; Августу, уходя.) Я надеюсь…

ПЕВИ. О, как я вас презираю!

АВГУСТ. Я сегодня буду у вас. Я вам позвоню. Я бы пошел с вами. Но я хочу дослушать до конца, как это всё было.

ХУДОЖНИК. Извините, что я вас не провожаю, господин Профессор, но вы пришли без приглашения.

ВИКТОР. До свидания, господин Профессор. Мне было приятно познакомиться с вами,

ПРОФЕССОР. Прощайте, господа! (Уходит.)

ХУДОЖНИК. Певи, принеси нам еще кофе…