Кровавая работа

2

Краем глаза он видел монитор. На зернистом черно-белом экране его сердце было похоже на расплывчатый колышущийся призрак, а скобы, которые перекрывали доступ крови в кровеносные сосуды, вообще выглядели как черная картечь, застрявшая у него в груди.

— Почти дошли, — произнес хорошо знакомый голос.

Он доносился со стороны его правого уха. И принадлежал Бонни Фокс. Спокойный и мягкий тон, каким говорила хирург, невольно заставлял любого позабыть обо всех тревогах. Очень скоро Маккалеб, как на рентгеновском снимке, разглядел волнистую линию зонда, появившегося на экране монитора. Зонд двигался рядом с артерией и уже касался сердца. Терри закрыл глаза. Он ненавидел, когда внутрь его организма вводили что-то, хотя врачи всегда повторяли одно и то же: вы ничего не почувствуете. Но так никогда не бывало.

— Спокойно, вы ничего не почувствуете, — сказала Бонни.

— Я знаю, — пробормотал он.

— Вам нельзя говорить.

Разумеется, он почувствовал, как кончик зонда легонько зацепился за что-то. Так бывало иногда на рыбалке, когда тонкая леска вдруг дергалась, если рыба заглатывала крючок с наживкой, но срывалась с него. Вот и сейчас, открыв глаза, Маккалеб увидел тоненькую, как леска, линию зонда, которая находилась глубоко в его сердце.

— Отлично. То, что надо, — сказала Бонни. — И теперь уже выбираемся обратно. Вы молодчина, Терри.

Она легонько похлопала его по плечу, а он даже голову не мог повернуть, чтобы отблагодарить ее взглядом. Зонд вытащили, залепив марлевой повязкой разрез на шее. Крепление, удерживавшее его голову в ужасно неудобном положении, отстегнули. Маккалеб осторожно распрямил затекшую шею и дотянулся до нее рукой, чтобы растереть онемевшие мышцы. А потом он увидел склонившееся над ним улыбающееся лицо доктора Бонни Фокс.

— Как вы себя чувствуете?

— Особых жалоб нет. Конечно, это теперь, когда все уже позади, — ответил он.

— Лежите, я вернусь через некоторое время. Нужно проверить сердечную деятельность. И отнести в лабораторию образцы сердечной ткани.

— Бонни, мне нужно поговорить с вами, — сказал Маккалеб.

— Разумеется. Я вернусь очень скоро.

Спустя несколько минут две медсестры перекатили кровать Маккалеба из лаборатории, где брали разные анализы, в лифт. Он терпеть не мог, когда с ним обращались как с инвалидом. Он мог бы идти и сам, но это противоречило правилам. После биопсии сердца пациент обязан находиться в горизонтальном положении. В больницах вечно существуют какие-то глупые правила. А в «Сидарз-Синай» их оказывалось в сто раз больше, чем в других.

Его перевели вниз на шестой этаж в кардиологическое отделение. Пока его катили вниз по восточному коридору, он заглядывал в палаты счастливчиков, уже получивших новое сердце, и тех пациентов, которые ожидали трансплантации. Затем они миновали палату, в которой дверь тоже была открыта и где Маккалеб увидел мальчика, лежавшего на кровати с трубками, тянувшимися от его тела к аппарату «сердце-легкие». С другой стороны кровати сидел на стуле мужчина в костюме и смотрел на мальчика невидящим взором. Маккалеб отвернулся. Он знал, что счет идет на минуты. Этот малыш свое время отбегал, а подключенный к его организму аппарат лишь отдалял неизбежное. Мужчина в костюме — наверное, отец, решил Маккалеб, — с таким же выражением будет смотреть и на гроб своего сына.

Наконец сестры довезли Терри до его палаты. Потом перенесли его с каталки на кровать и на время оставили в покое. В ожидании доктора он устроился поудобнее. По опыту Маккалебу было хорошо известно, что может пройти и шесть часов с момента, когда он и Фокс расстались. Все зависело от того, насколько быстро бежит его кровь по трубкам в лаборатории и как скоро врач придет доложить об этом.

Хотя он давно был готов ко всякому. Старая кожаная сумка, в которой он когда-то таскал свой компьютер и бесчисленные папки давно забытых дел, теперь была набита старыми номерами журналов, которые Терри припас, чтобы скоротать дни в больнице.

Через два с половиной часа Бонни Фокс вошла в его палату. Маккалеб отложил в сторону журнал «Ремонт катеров», который листал.

— Ого, а вы быстро, — проговорил он.

— У нас в лаборатории не торопятся. Как себя чувствуете?

— Ощущение в шее такое, будто кто-то простоял на ней пару часов. А вы уже успели заглянуть и в лабораторию? — спросил он.

— Конечно, успела, — улыбнулась Бонни.

— Ну и что мы имеем?

— Все пока хорошо. Отторжения не наблюдается, на всех уровнях показатели хорошие. Я пока очень довольна. Возможно, через неделю мы снизим тебе дозу преднизона.

Все это она говорила, раскладывая на столике для еды радующие ее результаты лабораторного анализа. Бонни еще раз внимательно проверила, в каком порядке и количестве Маккалеб принимает лекарства утром и вечером. Последний раз, по его подсчетам, он проглотил восемнадцать пилюль утром и еще шестнадцать перед сном. Аптечка на его катере едва вмещала такое количество разных коробочек и пузырьков. Так что ему пришлось воспользоваться тумбочкой, стоявшей рядом с койкой в его каюте.

— Отлично, — обрадовался он. — Я устал бриться три раза в день.

Доктор Фокс свернула листы бумаги с результатами анализа и взяла со стола свой блокнот с зажимами. Пробежав глазами ответы на вопросы, которые Терри знал уже наизусть, Бонни спросила:

— Никакого озноба?

— Нет, я чувствую себя нормально.

— И поноса нет?

— Нет.

Благодаря ее постоянным проверкам и перепроверкам анализов Маккалеб знал, что озноб и диарея были двойным признаком отторжения чужого органа. Поэтому он как минимум дважды в день измерял температуру, потом измерял давление и считал пульс.

— Все важнейшие показатели выглядят прилично. Ты не мог бы немного наклониться? — попросила его Бонни.

Положив блокнот на стол, она дохнула на стетоскоп, чтобы согреть его, а затем послушала сердце своего пациента в трех разных точках спины. Затем он лег на спину и она послушала его грудь. После этого, приложив два пальца к его шее, измерила ему пульс, поглядывая на наручные часы. При этом она так близко наклонилась над ним, что Маккалеб почувствовал апельсиновый запах духов, которые почему-то ассоциировались у него с пожилыми дамами. Бонни Фокс к их категории не принадлежала. Он украдкой поглядел на нее, пока она считала пульс.

— Бонни, вы никогда не задумывались, стоит ли нам проделывать все это? — спросил он.

— Не разговаривайте, — раздалось в ответ.

Наконец доктор прощупала пульс у него на запястье. Потом она сняла со стены тонометр, надела манжету ему на руку и измерила давление, сохраняя суровое молчание.

— Очень хорошо, — сказала доктор после процедуры.

— Я рад, — улыбнулся Маккалеб.

— Так что мы должны проделывать? — спросила она, отвечая вопросом на его вопрос.

Это был ее характерный прием — неожиданно возвращаться к какой-то теме. Фокс всегда слышала, что говорил ей Маккалеб. Бонни была маленькой женщиной, так что белый халат был ей почти по щиколотку, ибо был рассчитан на более высокий рост. Она была примерно того же возраста, что и Терри, с коротко стриженными рано поседевшими волосами. На кармане халата была вышита эмблема кардиохирургической ассоциации. Осматривая Терри, она всегда была поглощена своим делом и больше ничем. Бонни была не просто хирургом, но и трогательно заботливым человеком, которому вы полностью доверяли: сочетание, которое в последнее время Маккалеб редко встречал у врачей. А в последние годы он их повидал немало. В ответ на такое отношение Маккалеб и сам всячески старался показать, что ему можно доверять. Словом, он полагал, что врач именно таким и должен быть, хотя в глубине души однажды признался себе, что вверять свою жизнь в ее маленькие руки ему все-таки страшновато. Правда, все его сомнения исчезали всегда так же быстро, как и появлялись, и он испытывал жгучий стыд. В день операции последнее, что он помнил перед тем, как погрузиться в долгий наркотический сон, было улыбающееся лицо его врача. И в этот самый момент Терри понял, что его уже ничто не страшит. Когда он вернулся с того света — к новой жизни и с новым сердцем, — его приветствовало все то же улыбающееся лицо.

Маккалеб не мог не поражаться тому факту, что за восемь недель, что прошли со времени операции, в процессе его выздоровления не было ни единого сбоя. Это было отличным доказательством того, что доверял он своему доктору не напрасно. За три года с момента, когда он впервые заглянул в ее кабинет, отношения, связывавшие их, давно переросли из деловых в дружеские. Во всяком случае, Маккалеб был в этом убежден. Они тысячу раз вместе обедали, при этом дискутируя на какие угодно темы, от возможностей клонирования до исхода суда над О.-Дж. Симпсоном,[1] — и Маккалеб выиграл у Бонни сто долларов насчет первого приговора, прекрасно видя, что она свято верит вершителям правосудия и не желает признавать расовую подоплеку дела. Насчет второго приговора доктор с ним спорить не стала.

Но каких бы вопросов они ни касались, Маккалеб половину времени посвящал возражениям — просто потому, что ему нравилось с ней «бодаться». Вот и теперь Фокс поглядывала на него так, словно ждала очередного выпада.

— Я имею в виду — все это, — сказал он и сделал жест, словно обводя рукой весь госпиталь. — Забирать у человека одни органы и заменять их другими, чужими. Теперь, когда внутри меня зашито сердце, принадлежавшее другому человеку, я ощущаю себя кем-то вроде современного Франкенштейна.

— Терри, это просто часть тела, взятая у другого человека. Не стоит так драматизировать.

— Но сердце — это важная часть, разве нет? Знаете, когда я состоял на службе в ФБР, нам каждый год приходилось сдавать нормы по стрельбе. Ну, стрелять по мишеням. Так вот, ты точно сдавал, если попадал в сердце. Круг, обведенный вокруг сердца, был по оценке выше, чем тот, что обводили вокруг головы. То, что называется «попасть в десятку». Высшая оценка.

— Слушайте, Терри, если это продолжение темы «Мы посягаем на территорию Бога», то мне кажется, мы давно уже с этим покончили, — сказала Бонни, покачав головой и улыбнувшись ему. Но скоро улыбка исчезла с ее лица.

— Так в чем дело-то? — спросила она.

— Я не совсем уверен. Нечто вроде чувства вины, — проговорил Маккалеб.

— Вины из-за того, что ты жив, а кто-то уже нет?

— Сложно сказать.

— Слушайте, Терри, это смешно. Мы ведь и это проходили. К тому же у меня нет времени на то, чтобы утешать счастливчика, — раздражаясь, сказала доктор. — Взвесьте еще раз, какой здесь выбор. На одной чаше — смерть, на другой — жизнь. Вот и всё. В чем вы пытаетесь себя обвинить?

Маккалеб поднял руки в знак того, что он сдается. Когда речь заходила об ее профессии, Бонни Фокс всегда все расставляла по своим местам.

— Типичный случай, — заметила она, отказываясь принять его столь скорое отступление. — Почти два года ждать подходящего донора, вытянуть наконец длинный конец соломинки, едва задумываясь, как это вышло, а теперь спрашивать, следовало нам «это проделывать» или нет. Терри, может, вы скажете, что беспокоит вас на самом деле? У меня нет времени, чтобы обсуждать с вами бог весть что.

Маккалеб внимательно посмотрел на своего врача, прекрасно понимая, что она видит его насквозь. Таким чутьем обладали лучшие его коллеги по Бюро и полицейские. Задумавшись на мгновение, он все-таки решил рассказать, что его тревожит.

— Ну, скажем, я хотел бы знать, почему вы мне не сказали, что пересаженное мне сердце принадлежало женщине, которую убили, — проговорил он.

Было видно, что Бонни его слова крайне удивили. Это было написано у нее на лице.

— Убили? О чем вы говорите? — спросила она.

— Говорю, что ее убили.

— Как это произошло?

— Я точно не знаю. Ее застрелили во время ограбления какого-то магазинчика возле дороги в Долине.[2] Выстрелом в голову. Она умерла, а мне досталось ее сердце.

— Предполагается, что пациент ничего не должен знать о своем доноре. Кто вам сказал об убийстве?

— В субботу ко мне на катер приходила сестра погибшей. Она мне и рассказала. Вы понимаете, этот факт все несколько меняет.

Присев на краешек кровати, Бонни строго поглядела ему в глаза:

— Во-первых, я представления не имею, откуда был доставлен орган. Мы никогда об этом не знаем. Это происходит через Базу данных по донорским органам. Нам сообщают только о показаниях работы сердца и о соответствии группы крови донора и реципиента, чье имя стоит первым в листе ожидания. Этим человеком в данном случае оказались вы. Вы в курсе, как работает эта система. Перед трансплантацией вам показывали фильм об этом. Врачи получают ограниченную информацию, потому что так лучше для всех. И я рассказала вам абсолютно все, что мне было известно. Сердце было взято у женщины двадцати шести лет, насколько я помню. У нее было прекрасное здоровье, идеально подходящая группа крови, словом, это был ваш идеальный донор. Вот так.

— Прости, Бонни. Я думал, возможно, вы всё знали, но скрыли от меня.

— Ничего я не скрывала. Никто ничего не скрывал. Но мне крайне любопытно, как получается, что врачи не знают, а сестра пострадавшей знает, чье сердце вы получили? Как она вообще нашла вас? Тут что-то не так… — горячилась Фокс, но Терри не дал ей договорить.

— Нет, это правда. Я знаю, — покачал он головой.

— Почему вы в этом так уверены?

— Статья об убийстве была опубликована в прошлом субботнем выпуске в колонке «Что бы ни случилось» в «Таймс». В ней говорилось, что мне сделали пересадку девятого февраля, что я уже давно жду, потому что у меня редкая группа крови. Прочтя все это и сопоставив факты, сестра убитой все поняла. Она знала о том, что сердце ее сестры увезли как донорское и что у нее была та же редкая группа крови. Сама девушка работает медсестрой в отделении скорой помощи в «Хоули Кросс», так что вычислить меня ей было несложно.

— Все это не означает, что вам пересадили сердце ее сестры, — не успокаивалась доктор Фокс.

— У нее с собой было письмо, которое я написал.

— Какое письмо? — спросила Бонни.

— Которое обычно пишут больные после операции. Анонимно благодарят семью донора. Такие письма отсылает больница. Мое получила она. Увидев его, я все понял, это было мое письмо.

— Но, Терри, такого происходить не должно. Чего хочет эта девушка? Денег?

— Нет, о деньгах она вообще речь не вела. Разве ты еще не поняла? Она хочет, чтобы я выяснил, кто убил ее сестру. Дело-то остается открытым. Уже прошло два месяца, а никого так и не арестовали. Она подозревает, что полицейские уже махнули на дело рукой. Потом она случайно наткнулась на статью и выяснила, чем я занимался в ФБР. Разумеется, ей пришло в голову, что раз уж я заполучил сердце ее сестры, то, наверное, смогу сделать то, чего не смогли полицейские. Она целый час в субботу бродила по пристани в Сан-Педро, отыскивая мой катер. Его название тоже было в газете. Это и был ее единственный ориентир. Они пришла ко мне за помощью, — выдохнул Маккалеб.

— Но это безумие. Назовите мне имя этой женщины, и я…

— Нет, я не хочу, чтобы вы вмешивались. Представьте на минуту себя на ее месте. Вы бы сделали то же самое.

Доктор Фокс поднялась с постели. В ее широко раскрытых глазах застыло изумление.

— Вы не думаете в самом деле этим заняться, — наконец сказала она.

В тоне, каким она произнесла эту фразу, звучала не простая констатация факта, а приказ лечащего врача. Маккалеб промолчал, и его молчание уже само по себе было ответом на ее слова. Лицо хирурга порозовело от негодования.

— Послушайте, Терри, — продолжила Фокс, — вы не в том физическом состоянии, чтобы заниматься чем-то подобным. После операции прошло всего шестьдесят дней, а вы собрались разыгрывать резвого детектива?

— Пока я просто думаю об этом, и все, — покачал головой Маккалеб. — Я сказал этой женщине, что подумаю, но ничего не обещал. Я знаю, чем рискую. Кроме того, я уже не агент ФБР. Это будет совсем другое дело.

Фокс сердитым жестом скрестила тонкие руки на груди.

— Запомните, вы и мысли об этом допускать не имеете права. Как ваш лечащий врач я вам это запрещаю. Это приказ, ясно?

Тон ее голоса несколько смягчился.

— Терри, неужели вы до сих пор не понимаете, какой это подарок? Получить второй шанс.

— Да, только смотря откуда взглянуть. Я жив, потому что погиб другой человек. Я обязан жизнью этой женщине. Я остаюсь в долгу перед ней, Бонни.

— Ни ей, ни ее семье вы ничего не должны, — волнуясь, возразила Фокс. — Вы отдали свой долг, отослав им письмо с благодарностью. Всё. Вам бы досталось ее сердце или нет, она бы все равно умерла. Согласитесь, что вы не правы.

Маккалеб кивнул, соглашаясь, но для него этого было мало. Хотя это, наверное, имело логический смысл. Только помимо логики существуют вещи, которые не дают покоя душе.

— «Но»? — спросила Бонни, словно прочтя его мысли.

— Мне трудно объяснить. Я всегда думал, что если когда-нибудь узнаю, что произошло, то это окажется несчастный случай. К этому я был внутренне готов. Собственно, и вы мне говорили то же самое, когда мы начали долгий путь подготовки к операции. Речь всегда шла о том, что в разных авариях девяносто девять процентов пострадавших получают смертельную травму головы, а другие органы страдают редко. Но здесь совсем другое. И это меняет все.

— Вы повторяете одно и то же, Терри. Что значит «другой случай»? Сердце — это просто биологический орган, биологический насос. И больше ничего. Он был и остается насосом — неважно, как погиб человек.

— Важно. С любой аварией я бы примирился и жил бы с этим. Все два года, проведенные в ожидании донора, ушли на то, чтобы свыкнуться именно с этой мыслью, ведь авария — это как судьба, рок. Но убийство. Убийство — это всегда зло. Это не просто страшная случайность. Это означает, что «подарок» я получил в результате совершенного злодеяния, Бонни, а это все меняет.

Фокс молчала несколько минут. Засунув руки в карманы халата, она как будто начинала понимать, что пытается сказать ее пациент.

— Очень долго, — продолжал негромко Терри, — смысл моей жизни состоял в том, чтобы бороться со злом. Моя работа заключалась в том, чтобы находить тех, кто совершает преступления. И у меня это как будто неплохо получалось. Но в конечном итоге зло оказалось все-таки хитрее. Мой дух оно не сломило, нет, но сердце мое ослабло, отказавшись работать. А теперь выходит, что зло побеждает. Потому что я стою здесь перед тобой с новым сердцем и начинаю жить заново. И все по той простой причине, что зло сделало свое дело, вручив мне свой подарок.

Маккалеб глубоко вздохнул, прежде чем продолжать дальше.

— Та женщина вошла в магазин, чтобы купить леденец своему сынишке и — все. Через минуту ее не стало. Как видишь, тут есть разница. Просто объясняю я из рук вон плохо.

— Да, смысла в том, что вы пытаетесь сказать, не слишком много, — невесело улыбнулась доктор.

— Я же говорю, мне сложно выразить словами то, что я чувствую. Но смысл в этом есть. По крайней мере для меня.

Было очевидно, что Фокс не нравилось то, в чем пытался убедить ее Маккалеб.

— Терри, я отлично вижу, что вы намерены делать: вы собираетесь помочь этой женщине, сказала она. — Но вы не готовы к этому, понимаете? Физически не готовы. Думаю, эмоционально тоже. Послушав вас, я полагаю, что вы не годитесь даже для расследования обычной аварии. Помните, что я твердила вам о балансе между физическим и эмоциональным здоровьем? Одно питается за счет другого. И я боюсь, что происходящее в вашей душе может значительно изменить ваше физическое состояние. В худшую сторону.

— Я понимаю, — сказал Маккалеб.

— Непохоже. Вы как будто делаете ставку на собственную жизнь в азартной игре. Но если все пойдет не так, если начнется заражение или отторжение, мы будем не в состоянии спасти вас во второй раз. Мы двадцать два месяца ждали то сердце, которое бьется сейчас в вашей груди. Вы полагаете, что откуда ни возьмись появится еще одно сердце с той же группой крови, если вдруг вы потеряете это? Нет, дорогой мой. Нет ни единого шанса. У меня в другой палате, подключенный к аппарату, лежит пациент в ожидании сердца, которого все нет. На его месте могли быть вы, Терри. Вы поймали свою судьбу. Вот и держите ее за хвост, — посоветовала Бонни.

Наклонившись над постелью, она положила свою теплую ладонь ему на грудь — как недавно сделала Грасиэла Риверс.

— Скажи этой женщине «нет». Подумай о своей жизни и скажи «нет».