Кроваво-красные бисквиты

Глава 3 Прерванный обед

Барон фон Шпинне, начальник губернской сыскной полиции, обедал в трактире Дудина. Только что съел тарелку вкуснейшего рассольника. Из всех первых блюд именно ему – рассольнику – фон Шпинне отдавал предпочтение. Начальнику сыскной нравилось все: и вкус, и цвет, и ароматные извивы поднимающегося над тарелкой пара, даже название. Оно звучало для его уха как-то по-особенному, протяжно, рассыпчато, с языка сходило легко и почти невидимой, пахнущей корнем петрушки дымкой улетало в неведомые пределы, как степная песня.

Грязную посуду унесли и подали паровые биточки с гарниром из гречневой каши. Фома Фомич уже готов был расправиться и со вторым блюдом, как его внимание привлек шум у входных дверей. Там, отталкивая в сторону назойливого полового, громко цокая подковками сапог, вошел русобородый человек в расстегнутой серой поддевке, из-под которой были видны двубортный зеленого цвета жилет и белая рубаха навыпуск. Вошедший был чем-то встревожен.

Выслушав его, половой в нерешительности, как бы раздумывая, завертел головой. Затем, стараясь это делать как можно незаметнее, кивнул в сторону начальника сыскной. Но даже этот, едва заметный, кивок не смог ускользнуть от внимательного взгляда Фомы Фомича, он понял – бородатый тревожный человек разыскивает его.

Через несколько секунд вошедший стоял возле столика фон Шпинне и, комкая в руках бархатный картуз, хриплым голосом говорил:

– Прощения просим…

Начальник сыскной поднял глаза:

– Слушаю, – сказал он тихо, без раздражения, хотя причина разозлиться у Фомы Фомича была – обед прервали!

– Я Кислицын, купец, кухмистерские у меня… – бородач говорил, а на каждом слове покашливал. Было видно, непросто дается ему этот разговор.

– Ну и что ты хочешь, купец Кислицын? – держа в руке вилку, но не приступая к еде, спросил фон Шпинне.

– Просьба у нас к вам… – Бородач приложил к груди руку с зажатым в ней картузом.

– Что за просьба? Ты, случаем, не ошибся, братец? Я начальник сыскной полиции, а не Дед Мороз, я просьбы не выполняю!

После слов Фомы Фомича купец какое-то время стоял истуканом и молчал, затем медленно опустился на колени, заговорил протяжно и нудно:

– Не откажите, ваше высокоблагородие, на вас одна надежда, погибаем, если не вы, то будет нам всем каюк…

– Встань! – бросая вилку на стол, приказал купцу начальник сыскной. – Садись вот сюда и поведай мне, от чего вы там все погибаете. Да, но прежде скажи, кто это – все?

Купец тяжело поднялся, машинально отряхнул колени, хоть на них ничего и не было, и, усевшись на предложенный Фомой Фомичом стул, принялся рассказывать:

– Мы – это люди торговые: пекари, кулинары, кондитеры… Вон они там стоят, у входа…

Фон Шпинне посмотрел, куда указал купец, и увидел за окном с десяток бородатых людей, точных копий Кислицына. Одни из них стояли неподвижно, как памятники, другие, приложив ладони к стеклу, заглядывали в трактир.

– И чем же я вам могу помочь? – рассмеялся Фома Фомич.

– Вы про Скворчанского слыхали?

– Слыхал, конечно, и что?

– Слезно просим вас, Фома Фомич, заняться этим расследованием…

– Ну, насколько мне известно, этим делом занимается судебный департамент. Если я не ошибаюсь, Яков Семенович Алтуфьев там за старшего, и он, как до меня доходят слухи, арестовал отравителя…

– Да кабы оно было так, то и не стали бы мы к вам приходить, от дел, забот отрывать. Яшка этот, чуда белобрысая, – купец заговорил решительно и смело, без уважения к представителю судебного следствия, – девку эту, Варьку, схватил, пытает ее там, в арестном доме, всех собак на нее вешает, а она только в том и повинна, что дура. А истинный отравитель, он на свободе разгуливает! – сказал Кислицын и при этом звонко ударил тыльной стороной ладони правой руки по левой.

– И кто же, по-вашему, истинный отравитель? – тихо спросил начальник сыскной.

– Известно кто, только я говорить не буду! – резко махнул рукой купец.

Начальник сыскной, потирая подбородок, какое-то время молча смотрел на Кислицына, потом сказал:

– Ну, если вы все сами знаете, то я вам для чего понадобился? Идите к прокурору, к председателю судебной палаты, подавайте петицию, называйте в ней настоящего виновного, и дело с концом.

– Да были мы уже и у прокурора, и у председателя…

– Ну и что вам там сказали?

– К вам послали. Идите, говорят, к фон Шпинне, если сможете уговорить за это дело взяться, то что ж, так тому и быть, а не уговорите, Алтуфьев будет! – хмуро ответил купец.

– Кого подозреваешь, Кислицын? Если фамилию мне не назовешь, дальнейшего разговора у нас не будет, понял?

– Понял, – пробормотал купец.

– Ну, так кого подозреваешь? Ты глазами-то не виляй, отвечай прямо! – начальник сыскной говорил сухо, отрывисто и смотрел при этом на купца по-змеиному – не мигая.

«Правду люди говорили, – думал сидевший перед Фомой Фомичом Кислицын, – от такого не спрячешься, такой всю твою требуху насквозь видит и не смотрит, а десятидюймовые гвозди прямо в душу забивает. Эх, правду люди говорили…»

– Джотто! – разлепив толстые губы, несмело проговорил купец.

– Почему Джотто?

– Так ведь Скворчанский его бисквитами отравился, стало быть, он и виноват, стало быть, его и надобно в арестный дом сопроводить… ведь, не ровен час, еще кого-нибудь отравит!

– В арестный дом, говоришь, сопроводить… – Начальник сыскной задумался, взял в руки лежащую на столе вилку, ковырнул что-то в стоящей перед ним тарелке и после минутного раздумья спросил: – Тебя как зовут-то, купец Кислицын?

– Иван Васильевич…

– Ну вот и скажи мне, Иван Васильевич, раз пришел… – Начальник сыскной снова оставил вилку, но на этот раз ее не бросил, а тихо положил на край тарелки. – Зачем, по какой такой причине Джотто убивать Скворчанского? Назови хотя бы одну причину.

– Не знаю… – после непродолжительного раздумья ответил купец.

– Вот видишь, не знаешь. А почему не знаешь, ты мне можешь ответить? Не можешь. Зато я могу. Ответ очевиден – таких причин нет в природе! Я слыхал о вашем противоборстве с Джотто. Знаю также, что городской голова был на его стороне, а из этого следует, что хозяин «Итальянских сладостей», быть может, единственный в городе человек, который был кровно заинтересован, чтобы голова долго жил и здравствовал. И вдруг ни с того ни с сего он берет и убивает своего благодетеля. Тебе это не кажется странным, Иван Васильевич?

– Так ведь – инородец, их рази поймешь… они порой такое отчебучат…

– Ничего они не чебучат! – оборвал купца полковник. – Они такие же люди, как и мы с тобой. В них столько же дерьма и столько же крови. Они так же, а может быть и лучше нас, понимают, что выгодно, а что невыгодно. И вот Джотто убивать Скворчанского было невыгодно. Понимаешь? Невыгодно!

– А кому же тогда выгодно? – спросил Кислицын.

– Хороший вопрос. Странно, что именно ты мне его задаешь… – с улыбкой на губах проговорил Фома Фомич.

– Почему?

– Потому, – лицо начальника сыскной снова сделалось серьезным, – что смерть Скворчанского выгодна тебе и твоим сотоварищам по цеху, которые сейчас стоят на улице и пялятся на нас в окно. Видишь, как дело-то поворачивается. Еще пять минут назад ты – грозный обвиняющий, а сейчас – уже кроткий обвиняемый.

– Но это неправда! – испуганно проговорил Кислицын, до конца не понимая, говорит фон Шпинне серьезно или шутит.

– Верно, это не правда, это – логика. И, следуя этой логике, в арестный дом нужно сопроводить не Джотто, а всех вас. Посадить под замок да суток трое без еды, а потом уж и правда появится. Ты мне поверь, она всегда на третьи сутки появляется. Ты же не будешь отрицать, что тебе, Василию Ивановичу Кислицыну, купцу какой гильдии? Купцу первой гильдии намного выгоднее смерть Скворчанского, чем тому же Джотто?

– Ну…

– Не надо напрягаться, я тебе сейчас все сам объясню. Что получает итальянец от смерти Скворчанского, кроме неприятностей, да и каких неприятностей – он все теряет: прежде всего покровителя, дело, с которого кормится, ведь кто будет ходить к нему в кондитерскую после случившегося? Кроме самоубийц – никто! Да и потом, за отравление полагается каторга. И ради всего этого мягкотелый, изнеженный в средиземноморском климате итальянец идет на преступление? Никогда не поверю! Да вижу по глазам, что ты тоже не веришь… Ведь так, не веришь?

– Ну не верю, – проговорил Кислицын, рассудив, что лучше согласиться.

– Идем дальше. А что от смерти головы получаешь ты?

– Ничего! – торопливо, скороговоркой выпалил купец.

– А вот это как раз и есть неправда. От смерти Скворчанского ты… вы все, – начальник сыскной кивнул в сторону окна, – получаете много. Первое, – Фома Фомич принялся загибать тонкие длинные пальцы, и изумруд в платиновой оправе блеснул на правой руке, – кондитерская Джотто теряет покровителя. Второе, она теряет клиента. И третье, Джотто попадает под следствие, а потом, возможно, и на каторгу! Все! Черные тучи расступились, небо снова голубое…

За спиной фон Шпинне раздалось деликатное покашливание, и к столику подошел хозяин трактира Иван Евграфович Дудин, плотный, гладко выбритый мужчина средних лет. Лицо у Ивана Евграфовича было озабоченным.

– Что, братец? – спросил начальник сыскной.

– Гляжу, ко второму не притронулись, может быть, эта, невкусно?

– Нет-нет, все отменно, просто заболтался.

– Так, может, эта, сменить тарелочку, остыло все давно?

– Спасибо за беспокойство, однако не стоит. Так съем.

Кивая и пятясь, Дудин ушел. А Фома Фомич снова вернулся к прерванному разговору:

– Ну что, согласен со мной, Иван Васильевич?

Всякое мог ожидать купец Кислицын, которому по жребию выпало идти от имени татаярских кондитеров с просьбой к начальнику сыскной, но то, что он в мгновение ока сделается виноватым и, более того, даже поверит в это, такого он не ожидал… Правду люди говорят про фон Шпинне – змей, настоящий змей!

– Согласен, – кивнул купец.

– По-прежнему хочешь, чтобы я расследованием занялся, или пусть уж Яшка Алтуфьев ковыряется, горничную пытает да на нее всех собак вешает? – широко улыбнулся Фома Фомич, сверкая белыми ровными зубами.

– Да, пусть уж, эта, Яков Семенович, пусть Яков Семенович! Ему виднее будет, может, и правда, что горничная отравила… Да, скорее всего, она, кто же еще? Вот так если рассудочно подумать – горничная, больше некому!

– Ну, если у тебя все, то можешь идти, а я буду обед заканчивать.