Кровь

1

— Так ты говоришь, был взрыв, а когда ты спустилась вниз, Евдокимов был как бы каменный?

— Ну, — черноволосая девушка переложила открытые Кольскому до розовых трусиков ноги с одной на другую и, не поправляя платья, продолжила, — я уж не знаю, показалось мне это или нет, но когда я спускалась, был еще какой-то странный звук. Что-то такое: кх-кхххх. У меня даже мурашки по телу побежали.

Евгений Дмитриевич, до этого сидевший спокойно, взял сигарету, прикурил, выбрался из своего кресла и нервно стал расхаживать по толстому ковру, заглушающему звуки его шагов. Потом остановился перед Анжелой и, напряженно глядя ей в глаза, спросил:

— Ты уверена, что он был окаменевший, или он был как бы окаменевший?

— Так, хм, ну статуя и статуя, а каменная она или нет — я ж не разбивала ее на куски, — девушка капризно сложила губки, — ой, да, Евгений Дмитриевич, бросьте вы это все. Вам-то чего? Этот Кудрин вас не тронет. Что он — дурак, что ли? Поедемте к вам, отдохнем. — Она встала, приблизившись вплотную к мужчине, и положила руки ему на плечи.

Тот подался немного назад, но потом не устоял, почувствовав сладкий запах ее духов, и обнял ниже талии, сильно прижав к себе.

— Эх, Анжела, как бы я хотел этого, но…

Девушка легким движением вспорхнула к нему на руки, причем он еле успел напрячься, чтобы удержать ее. Будучи небольшого роста и уже в годах, Кольский все же не выдержал ноши и хотел положить ее на ближайший диван, но Анжела вдруг стала тяжелой, потянув его вниз за шею, и они почти упали на ковер.

— Но что? — игриво спросила она, проводя кончиками волос по его щеке.

— Ох, и стерва ты, — ответил Евгений Дмитриевич, ухмыляясь ее раскрепощенности, и, чтобы еще больше убедить ее и себя в этой мысли, повторил с большим возбуждением, — настоящая стерва.

— Не-е-ет, я целомудренная девочка из светского общества, — нежным голоском пропела она, обхватив ногами его торс.

— Ах ты — девочка?! — не справился с чувствами Евгений Дмитриевич, лихорадочно срывая с нее белье, — ну тогда я тебя сейчас… — он остановился, потому что не любил вульгарности.

Но Анжела свободу любила и предпочитала доводить игру до конца:

— Что ты меня?

— Трахну! — не выдержал Кольский.

— Наконец, кто-то со мной это сделает, — выдохнула она и застонала под его напором.

В этот момент зазвонил телефон.

— Проклятье, — ругнулся Евгений Дмитриевич.

— Это я твое проклятье, — обняла его крепче девушка, и он не стал противиться.

Телефон звонил минуты две, постоянно сбивая с ритма мужчину и женщину, но они стойко держались, не обращая внимания ни на что вокруг. Когда сладостный миг был уже близок, взамен заткнувшегося наконец телефона в комнате раздался очень знакомый Евгению Дмитриевичу голос Вице-премьера:

— А трубку, господин Кольский, надо снимать, когда вам звонят. А то приходится ботинки стаптывать, понимаешь!

Евгений Дмитриевич замер. Анжела, сделав последнее, конвульсивное движение, расслабленно откинулась, умиротворенно мыча.

Кольский, так и не получив желаемого, встал, не поднимая глаз, одел штаны и только потом посмотрел на то место, откуда прозвучал голос. Там никого не было. Он нервно оглядел кабинет. Пусто.

«Вот, черт! Неужели показалось?». Он нажал кнопку селектора:

— Вера, кто-нибудь меня ждет?

— Нет, Евгений Дмитриевич, никого не было и никто не звонил.

— Хорошо. Меня пока ни для кого нет. Даже для высших, — добавил он.

— Поняла.

Он уже хотел вернуться к девушке, чье тело отчетливо вырисовывалось на ковре, но тот же голос проговорил:

— Бес в ребро, Евгений Дмитриевич?

— Кто здесь? — напряженно вглядываясь во все уголки кабинета, спросил Кольский.

— Ха-ха-ха, — томно рассмеялась Анжела.

— Чего ты смеешься, — вскинулся тот, заглядывая под стол, — ты что, ничего не слышишь?

— Вы такой забавный, — сказала она, перебирая свой локон.

— Что во мне такого забавного? — он начал серьезно нервничать.

— Вскочили почему-то, не получив того, ради чего старались, бегаете по кабинету, задаете какие-то вопросы в пустоту.

— Ты, действительно, ничего не слышала? — Евгений Дмитриевич внимательно посмотрел на нее.

— Кроме вашего голоса, ни-че-го, — по слогам сказала она и встала.

— Странно, странно, — проговорил он, немного успокоившись, и занял свое кресло, с удовольствием наблюдая, как девушка одевается.

Застегнув платье, Анжела прикурила сигарету и снова села в прежнюю, откровенную позу.

— Кофе бы, — вздохнула она.

Кольский снова нажал кнопку селектора, не отводя глаз от ног своей визави, и сказал:

— Верочка, два кофе, пожалуйста.

— Хорошо, Евгений Дмитриевич.

— Так ты говоришь каменный? — вернулся он к разговору, прикуривая вслед за ней.

— Как вот эта стена, — слабым движением стукнула она над головой.

— Что же потом?

— Потом подошли Вадик с Колей, и мы поехали к вам.

— Ко мне?

— Ну да, вы же искали Кудрина?

— Да, искал.

В дверь вошла секретарь и походкой фотомодели продефилировала к столу шефа, поставила на него кофейник с чашками, налила и подала одну из них Евгению Дмитриевичу, а другую поставила перед Анжелой на журнальный столик, окинув всю ее взглядом, полным ярости. Та наблюдала за ней с легкой улыбкой и ответила на испепеляющий взгляд еще большим радушием.

Когда Верочка вышла, Анжела опередила Кольского с вопросом:

— Интересно, она хороша в постели?

Евгений Дмитриевич поглядел на нее и рассмеялся:

— А ты все-таки стерва!

— Нет, в самом деле, мне же интересно. Какая у нее, например, грудь? Слабая или упругая?

Этот вопрос заставил мужчину покраснеть, что и вывело его на чистую воду:

— А-а, — сказала девушка, — все-таки упругая. Я так и думала.

— Анжела, — укоризненно покачал головой Кольский, — ну, что за вопросы?

— Мне кажется, что мы и втроем могли бы неплохо провести время. Она мне понравилась. Я люблю рыжих.

— Что, прямо сейчас?

— Ну, все зависит от сил, если они у вас остались, конечно. Ковер большой, мягкий. Мы вполне поместимся. Тем более вам необходимо закончить начатое дело.

Евгений Дмитриевич едва не задохнулся от нарисованного образа и расслабил узел галстука.

— Анжела, перестань.

— Позвать ее?

— Я…

Анжела встала и вышла из кабинета. Кольский не мог пошевелиться. Через несколько секунд обе девушки вернулись.

— Слушаю вас, Евгений Дмитриевич, — сказала секретарь.

— Я…

— Верочка, Евгений Дмитриевич хочет с нами обеими заняться любовью прямо здесь и сейчас. Я не против. А вы? — объяснила брюнетка положение дел.

Цвет лица секретарши начал походить на цвет ее волос. Подойдя к ней сзади, Анжела провела руками по ее животу и бедрам, приговаривая:

— А ты сексуальная. Я люблю такие тела. И запах «Може нуар» на других женщинах мне нравится.

Она вытащила кофточку из юбки девушки, а та все еще не знала, как реагировать на происходящее. Только прикосновение к шее губ брюнетки заставило ее фактически сдаться и откинуть голову, подставляя себя под новые поцелуи. Через минуту она уже стояла в одном нижнем белье, а Евгений Дмитриевич все не мог прийти в себя.

Еще через некоторое время обе девушки лежали в объятиях друг друга, нежно обнимаясь и покрывая друг друга поцелуями. Не выдержав этой сцены, Кольский встал и дрожащими от нетерпения руками начал снимать брюки, однако это занятие снова прервал знакомый голос:

— У вас, Евгений Дмитриевич, скоро кровь отнимут, а вы все женщинами балуетесь. Ну-ну!

«Кровь? — подумал Кольский, — какую кровь? Мою или донорскую?».

— А это зависит от вашего поведения, которое мне пока очень не нравится. Не соответствуете вы, так сказать, моему представлению о человеке, который обладает вашей должностью и могуществом.

Евгений Дмитриевич вернул штаны на место и выдохнул:

— Все, девочки, хватит! Я обеих вас очень люблю, но мне нужно работать.

Пока они одевались, Кольский сидел, закрыв глаза рукой, чтобы не видеть их обнаженных тел, раздумывая над голосом в своей голове и в то же время сдерживая свою страсть.

Через пару минут Анжела произнесла:

— Что-то не так, Евгений Дмитриевич?

— Анжела, — отнял он руку от лица, — мне нужна вся информация. Давай поговорим без твоих завихрений. Верочка, — обратился он к секретарше, — извини, но нам нужно поговорить вдвоем.

Рыжая фотомодель, улыбнувшись Анжеле, с достоинством вышла из кабинета.

— Все, успокойся! — сказал Кольский то ли девушке, то ли себе и с удивлением обнаружил, что ничего под ее одеждой он не видит — платье лежало аж на коленях.

— Я вся внимание, — откликнулась брюнетка.

— Рассказывай, что было дальше.

— Хм, дальше. То есть мы ехали, да?

— Да.

— Ну, по дороге я вышла купить воды, а когда вернулась, Кудрин уже был один в машине.

— Как это, один? Куда же делись охранники и водитель?

— А черт их знает? Он сказал, что надоел им, видите ли, и они ушли.

— Бред какой-то.

— Конечно, бред. Я сразу поняла. Но он же не станет рассказывать о том, как он Евдокимова, к примеру, в глыбу превратил. Я даже теперь не знаю… — она задумалась на секунду, но Евгений Дмитриевич ее подстегнул:

— Продолжай.

— Я даже теперь не знаю, отчего у меня голова кружилась, когда я вела его к ребятам.

— Расскажи поподробней, — Кольский снова прикурил.

— Да, черт его знает, че рассказывать. Вела я Кудрина из бильярдной в комнаты безопасности. Ну, он мне начал комплименты отпускать.

— Ты, конечно, уши-то и развесила, — заметил Кольский.

— А че, он парень, что надо, и силой какой-то от него прет.

— Физической, что ли, силой?

— Да нет, физически он нормален, таких немало, хотя и симпатичный, конечно, но есть в нем что-то непонятное.

— Это женщин загадочных любят, а мужчин…

— Э-э не-ет! Мужик, если он на ладони весь умещается — не мужик вовсе, а так — попрыгунчик. Бегает вокруг тебя и приказы выполняет. Разве ж с таким не взвоешь от скуки? И потом, — Анжела сделала скептическое лицо, — если я его приручить могу, так и любая сможет. Мужик — он самостоятельным должен быть, неожиданным что ли, взрывным.

— Так что, Кудрин — взрывной?

— Хм, взрывной. Это хороший мужик взрывной, а Кудрин — особенный. С виду — интеллигент сентиментальный, а тронешь его — ядерная бомба.

— Ну ладно, понял. Комплименты он тебе начал отпускать, а ты и растаяла.

— Да нет, не то чтобы растаяла, не успела, а вот голова почему-то закружилась.

— Да ну, когда?

— Ой, ну вы, прям, как Евдокимов, ей-Богу. Где да как, что чувствовала? — Анжела передернула плечами.

— Так Евдокимов тебя спрашивал об этом?

— До последнего слова.

— И что сделал потом? — Евгений Дмитриевич был похож на охотника, загонявшего зверя.

— Позвал Самоцветова, его о чем-то расспрашивал, а потом позвонил Грише, я по селектору видела, и Кудрина без сознания привезли обратно.

— Без сознания?

— Ну да.

— Так-так-так. Это уже интересно. Продолжай.

— Чего продолжать?

— Господи, голова у тебя закружилась!

— А-а, так закружилась и все.

— Он тебя расспрашивал о чем-нибудь?

— Тогда?

— Да, тогда!

— Ну о работе моей. Ой, да надоело все. Может, хватит вопросов, а? — Девушка в легком раздражении прикурила сигарету.

— Анжела, голубушка, для меня это жизненно важно. — Евгений Дмитриевич откинулся в кресле. — Ну, хорошо, расскажи, что было, когда его привезли.

— А я откуда знаю? Мне же не докладывают. Единственное, что мне показалось странным, что Самоцветов вышел оттуда хотя и с перекошенным лицом, а…

— Перекошенным от чего?

— Ну, ой, ну от страха, наверно!

— А Гриша не вышел?

— Нет.

— Хм! — Евгений Дмитриевич затянулся, обдумывая услышанное. Чертовщина какая-то произошла в доме Евдокимова. Ведь не простой человек он был, а при нем сколько народу находилось?! Да непростого народу! Вампиры же. Сила! И какой-то пацан, невесть откуда объявившийся и никому не известный еще несколько дней назад, уничтожил их всех. И как уничтожил? Черт, черт, черт!

Евдокимова было не жаль. Напротив, в глубине души Кольский всегда завидовал его бессмертию, хотя понимал, что человеческая жизнь в чем-то гораздо лучше. Но жить тысячелетиями! Евгений Дмитриевич вздохнул и снова обратился к девушке:

— О чем же вы говорили в ресторане?

— Ну, он меня расспрашивал о крови и об Евдокимове, конечно.

— Что ты рассказала?

— А че, я много знаю, что ли? Хм, рассказала… — отвела глаза Анжела.

Голос Евгения Дмитриевича стал жестче:

— Что ты рассказала?

— Про вас ничего, — соврала девушка.

— А про бизнес?

— А что, бизнес? Деньги туда, деньги сюда. Че он там понял?

— То есть все, что знала, выложила? — Кольский стал почти суров. — Сколько ж он тебе заплатил?

— С чего вы взяли? Да и откуда у него деньги?

— Сколько?

Анжела испугалась. Любовь любовью, а дело делом. После разговора с Кудриным, во время которого ее словесный поток был неиссякаем, она чувствовала себя неуютно. Язык ее тогда развязался оттого, что Евдокимова уже не было в живых, а деньги, предложенные за мало чего стоящую информацию, были очень кстати. Потом уж она вспомнила, что, кроме Евдокимова, были еще люди, заинтересованные в ее молчании, и Кольский — один из них. Когда он нашел ее, она понимала, что разговора не избежать, и поэтому устроила эротическую сцену, которая по неведомым ей причинам не очень-то удалась. От этого и от осознания того, что с ней могут сделать, ее потряхивало изнутри. Теперь она уже сильно нервничала, что не могло укрыться от Кольского. Когда сигарета была докурена, она сразу закурила другую, заметив, как предательски дрожит ее кончик.

— Пятьдесят штук!

— Долларов?

— Да!

Евгений Дмитриевич понял, что дело принимает новый оборот. Анжела, конечно, за названную сумму рассказала Кудрину не только о прошлом Евдокимова, но и о нем — Кольском — все, что знала. По крайней мере, адрес-то точно дала. А видеокамеры в доме вампира?

Об их существовании он знал давно, но у них с вампиром была договоренность, что они останутся и будут дублировать сигнал как в бункер Кольского, так и к Евдокимову. Ведь последний был бессмертен и рано или поздно вернул бы себе этот бизнес. Впрочем, для него это был даже не бизнес, а источник силы и могущества, о чем Кольский тоже знал. Годами он пытался понять, как можно воздействовать через кровь на людей, ее сдавших. Чего только не пробовал: и науку, и магию, и алхимию, а все что-то не так выходило.

Вот вместо отставки высокопоставленного лица, на которое указал Лаврентьев, это лицо получило повышение. Вот попытка устранить неудобного губернатора вылилась в гражданскую войну с этой губернией. А вместо того чтобы ускорить чью-то смерть, получился дурацкий грипп и не более того.

Лаврентьев периодически поклацывал на Кольского зубами, но поделать ничего не мог, да и жилось ему не так уж плохо, чтобы устраивать вокруг себя скандал. А привлекать к крови внимание политиков плюс посвящать в ее вопросы нового человека — себе дороже. Так все и тянулось.

Теперь появился Кудрин. «Проклятое письмо! — ругнулся Евгений Дмитриевич. — На кой черт оно мне сдалось? Сидел бы сейчас спокойно, продолжал исследования, и все было бы в порядке. А теперь… Теперь даже не знаю чего ждать! — Он посмотрел на Анжелу. — И с этой сучкой что делать? Она ведь не только Кудрину может душу излить с таким-то языком. Посадить ее под замок, как сидела у Евдокимова? Так ведь сбежит рано или поздно. У-уф!», — он снова потянулся за сигаретой.

Анжела молчала, понимая, что решается ее судьба. Кольский видел, как она осунулась и под глазами появились синяки.

«Ведь все понимает, стерва! И штучки свои любовные ловко в ход пустила. А я ведь попался! Да, попался!» — Евгений Дмитриевич немного развеселился от этой мысли, отдав должное изобретательности девушки. Одновременно это задело его самолюбие, и он, поразмыслив еще немного, принял окончательное решение.

2

Ветер Небес и Серебряный Медведь стояли около любимой беседки Императора, наблюдая, как вечерний бриз поглаживает океан, убаюкивая его перед сном. Оба знали, что пройдет не больше недели и не станет ни этого спокойствия, ни их самих, ни этой беседки со скалой, — все канет в Лету под водами набиравшей силу стихии.

Солнце сваливалось в окрашенные пурпуром облака, отражаясь в океане вод, так медленно, будто пыталось запомнить последние дни этой эпохи на Земле.

— Пора! — сказал старик, и они не спеша направились в площадке маголетов.

— Все готовы? — оглядел Ветер жену и сына, ожидавших на взлетной площадке.

— Да, — ответила Полная Луна и спросила с надеждой: — а вы уверены, что лететь нужно?

— Я доверяю твоему отцу, — ответил Ветер и успокаивающе ее обнял.

— Но как можно идти на смерть, не будучи до конца уверенными в ее полезности?

— Это не имеет значения, — ответил отец. — Если мы ошибаемся, все останется, как есть. А если нет, то наше дело послужит будущему.

— Да, отец, наверно, ты прав. Только трудно делать вещи неочевидные, отдавая за них свою жизнь и жизни близких людей, — Полная Луна сильно нервничала.

— Человек не может знать всего заранее. Тогда бы не было эволюции.

— Почему? — неожиданно спросил внук.

Серебряный Медведь погладил его по голове и ответил:

— Потому что, зная все наперед, он не может творить ничего нового. Он теряет смысл, интерес.

— А разве можно сотворить новое? Разве не существует все и всегда?

Ветер рассмеялся, подхватил сына на руки, и сказал:

— Ну, умный, ум из ушей лезет.

— Видишь ли, внук, — серьезно ответил старик, — в мире все столь относительно, что здесь, на Земле, вновь создаваемые вещи кажутся новыми, но с точки зрения Вселенной — ничего нового в них нет.

— Но ведь и мы живем во Вселенной, — ответил юный философ, — зачем же ей это неновое?

— Ты не совсем понял. Для Вселенной то, что делаем мы, тоже становится новым, но в том ее месте, где этого еще не бывало. Понимаешь?

— То есть мы заполняем пустоту новыми вещами?

Теперь рассмеялся и дед:

— Верно, мы заполняем Вселенскую пустоту на нашей Земле.

— Ох, испортите вы мне сына своими премудростями, — вздохнула женщина.

— Я бы и рад подарить ему нормальное детство, — ответил Медведь, — но будущее не позволяет. Зато я подарю ему жизнь.

Они сели в маголет, и тот ввинтился в небо.

Сидя у окна, мальчик наблюдал, как уносится назад земля и океан, и казалось ему, хотя он еще и не знал почему, что он больше не увидит дворца своего отца, и этих мест, где прошло его детство. Дед, правда, много говорил о Потопе, о смерти, но малыш не понимал этого, слишком еще мал был, а неуемная жажда знаний уже теперь заставляла его задавать вопросы, которые даже взрослых ставили в тупик.

Маголет приземлился в столице.

Молодой Император в сопровождении родственников и двух присоединившихся жрецов направился к Цеху Реинкарнации.

Сегодня был последний день Исхода. На всей Земле осталось не более трех миллионов людей, не пожелавших принести себя в жертву. Их готовили к предстоящему кошмару, они должны были стать семенами новой расы, но и их в большинстве своем ждала гибель в водах надвигающейся катастрофы.

Цепочка жертв редела от месяца к месяцу, и за последние дни во всей Легенде Исходу предались не более сотни человек.

Пройдя к алтарям, Серебряный Медведь тщательно осмотрел их. Вместе с зятем и внуком они спустились в подземелье, куда бывший художник после гибели Последнего Императора не возвращался ни разу, не желая подпитывать свою ярость по отношению к жрецам. Полная Луна не стала смотреть на озеро крови и очень не хотела, чтобы там побывал ее сын, но отец настоял.

Встав у самой кромки запекшегося берега, старик объяснил:

— Отсюда кровь по особым каналам уходит к Отцу нашему. Там при участии касты бессмертных она обрабатывается, сливается с другими потоками, дробится, подвергается ритуалам, там вершится будущее всего человечества и каждого из нас.

— Откуда ты это знаешь? — не удержался Ветер.

Старик как-то очень тихо и строго сказал:

— Я был Хранителем крови в Атлантиде.

— То есть ты был Главным Жрецом? — поразился Ветер.

— Да.

— Как же ты попал в Легенду? С твоей магией ты мог бы спастись в любой момент! Ведь ты нужен был там!

Серебряный Медведь едва заметно вздохнул:

— Отец это знает. Впрочем, я теперь тоже. Я здесь ради внука, который принесет человечеству, родившемуся на этих землях после Потопа, свет знаний и мудрости.

— Что же, — не успокаивался молодой Император, — разве не было в Легенде мудреца подобного тебе?

— Ну что ты? Мудрецы есть даже сейчас. Дело не во мне, а в вашем браке с моей дочерью, в результате которого появился сын.

— Смешение кровей! — догадался, наконец, Ветер.

— Да, смешение расовых кровей.

— Деда, — дернул его за рукав мальчишка, с удивительным любопытством и совершенно без страха рассматривающий озеро крови у своих ног, — а откуда возьмется человечество, если Потоп всех смоет?

Серебряный Медведь кряхтя присел на корточки рядом с внуком и ответил улыбаясь:

— Кто-то выживет, обязательно выживет, иначе планета просто умрет.

— А ты выживешь?

— В этом теле нет, но мы все будем рядом с тобой.

— Всегда?

— До конца грядущей эпохи.

— А потом?

Он получил мягкий щелчок по носу.

— Потом не знаю. Ты очень любопытен, хотя этого и добивался Отец. — И все-таки закончил свою мысль: — Потом будет очень не скоро. До этого у нас много дел.

— А как можно делать дела, если вы умрете? — малыш не унимался.

— Наши души будут здесь, и твоя тоже.

— Странно. Разве можно быть сразу в нескольких местах?

— Помнишь, мы играли в глаза кондора?

— Да.

— Ведь ты смог побывать в его теле, в то время как твое тело было рядом со мной, на земле?

— Да, это было здорово.

— Так будет и с нами.

— А разве нельзя, чтобы и вы так, как я?

— Нет, мы не можем сделать этого. Отец готовил нас для другой цели. А ты — сможешь. Идемте.

Старик поднялся и пошел к выходу.

Ветер остановил его вопросом:

— Медведь, а для чего нужна тому, кого ты зовешь Отцом, кровь людей?

Хранитель крови обернулся.

— Видишь ли, сын мой, мне известно лишь, что так осуществляется связь человечества и планеты в целом.

— Да. А рисуется чудовищный монстр, чьей пищей является кровь человечества. Причем монстр коварный, обладающий магией и знанием. — Ветра передернуло.

— Может, так оно и есть. Для нас он монстр, но сути это не меняет. Такова жизнь.

— А без него все умрет?

— Подумай сам.

Старик снова направился к выходу, и малыш с Ветром, взявшись за руки, потянулись вслед за ним к алтарям.

Последние два жреца Легенды уже заняли в них места.

Ветер и Серебряный Медведь встали по разные стороны цеха, и старик магическим словом «ВАКXXXXХ!!!» включил приборы. Переливание началось. Кровь булькала и пенилась, проходя по специальным трубочкам, пробегая от аппарата к аппарату, очищаясь от ненужных элементов и достигая состояния минимальной свертываемости. Распевая песню Исхода, главный жрец Атлантиды и Император Легенды выполнили ритуал. Ангелы приняли человеческие души в свой мир. Тела тут же растворили специальным раствором.

— Теперь, — устало сказал отец Полной Луны, — настал наш черед. Все помнят ритуал Хранителей Не-Преступи-Кольца?

— Деда, — испуганным голосом вдруг закапризничал мальчик, — я боюсь!

Полная Луна прижала его к себе и сказала, сама еле сдерживая слезы:

— Не бойся, малыш, так надо.

Тот прижался к матери, и они с минуту стояли не шевелясь.

Серебряный Медведь и Ветер подошли к ним. Все по очереди обнялись. Бывший художник долго глядел в глаза жене, будто пытаясь перенести ее образ в память своей души. Он знал, что она мало понимает в происходящем, но любовь давала ей силу идти с отцом и мужем до конца. Кроме того, она знала, что присутствие в ритуале женского начала необходимо. По-настоящему ее беспокоила только судьба сына. Но и она не могла оторваться от глаз Ветра, пытаясь впитать в себя каждую частицу его тела, каждое движение.

— После Потопа, — неожиданно бодрым и звонким голосом, глядя куда-то в пространство, заговорил старик, — придут люди дикие и без знаний. Мир Дэв будет невидим для них. Сын ваш, вернувшись на эти земли, пробудит свет мудрости, но погибнет в сражении с армией ненависти и зла. Вместе с этим на новую землю падет тьма. Придут боги, жаждущие смерти и крови. Наши обряды будут извращены и потеряют всякий смысл. Но кровь будет течь полноводными реками, как бы в насмешку над нашей жертвой. Потом придут еще герои-учителя. Кто-то из них погибнет, некоторые доживут до седин. Отец наш испытает большие трудности в борьбе за жизнь человечества. Ему придется дважды взывать к более высоким силам. Спустя тысячелетия жертвы глупости и гордыни прекратятся. Подачу крови заменят сначала врачи, а потом добровольные пожертвования людей, но не так, как у нас сейчас, а частично. Это будут жертвы, не приводящие к смерти. Но существование Отца останется тайной, пока мир Дэв не откроется для людей снова. И тогда все может повториться. Снова будут три цивилизации, враждующие меж собой. Снова войны будут тянуться тысячелетиями. Но я вижу возможность мира на той Земле. Отец наш дает мне надежду. И ради этой надежды мы здесь.

Старик окинул своих близких быстрым взглядом и убедился, что смелость вернулась в их сердца.

— Ветер, стань сюда. Дочь моя, займи место левее этого круга, на большом кругу. Малыш, встань здесь.

Теперь они стояли равнобедренным треугольником, внутри которого находился самый младший из них.

— Пернатый Змей, ты помнишь, что будешь делать после ритуала?

— Да, деда. Мне нужно сесть в маголет. Пилот меня доставит на берег. Там я сяду на корабль со всем, что на нем есть, и поплыву.

— Куда?

— Старый капитан знает.

— Что потом?

— Потом мы окажемся в какой-то пещере. Пещера закрывается изнутри. Потом будет Потоп.

— Дальше.

— Через сорок лет я должен буду нажать рычаг. Рычаг мне укажет капитан. Пещера откроется. К этому времени я останусь один и снова поплыву.

— Куда?

— Капитан научит меня. Я должен буду взять с островов Атлантиды каких-то людей.

— Не каких-то, а детей жрецов. Они будут тебе друзьями и помощниками.

— Да, — кивнул малыш.

— А чем ты будешь заниматься в течение сорока лет? — не унимался Серебряный Медведь.

— Изучать книги. Они на корабле.

— Отец, — спросила Полная Луна, — ты уверен, что в этой пещере хватит воздуха на сорок лет? Ведь с ним животные.

— Я уже говорил тебе, дочь моя, что там будут и растения, — откликнулся отец. — Над созданием пещеры работают уже пятьдесят лет.

— А ты уверен в своих людях?

— Это преданные мне жрецы Атлантиды. Она и погибнет последней, уже после Потопа. Прочь сомненья, дети мои! — воскликнул он.

Ритуал начался.

3

Я проснулся оттого, что кто-то пристально, в упор смотрит на меня, а взглядик этот весит не меньше пудовой гири. Сбросив остатки сна, я распахнул глаза, нанося ответный, телепатический удар. Ваза, стоявшая на шкафу, покачнулась, но больше ничего не произошло. Вот я удивился! Посмотрел вокруг, Василиса негромко поскребывала посудой на кухне, а в комнате, кроме меня, никого не было.

Подозревать вазу за попытку испепелить меня взглядом я не стал. Только хмыкнул про себя и сел на кровати, с удовольствием вспоминая прошедшую ночь.

Неожиданно я понял, что впервые за последнее время мне ничего не снилось. Зато я был бодр, а в голове поселилась давно желанная легкость. Встав, я накинул рубашку и уже собирался выйти на кухню, как мне показалось, будто за окном мелькнуло чье-то лицо.

Я посмотрел: там, конечно, никого не было. Зато я услышал детский голосок на улице, звавший какого-то Лешу.

Вот в чем дело! Вот кто меня разбудил! С облегчением я подошел к окну и посмотрел вниз, на песочницу. Маленькая девочка сидела прямо на песке и довольно громко и противненько голосила:

— Ле-е-еша! Ле-е-еша!

Я опять повернулся в сторону кухни, но через мгновение снова посмотрел вниз. Это был не совсем обычный ребенок. Лет семи, в странной, совершенно несовременной одежде, девочка пристально смотрела прямо на окно, за которым стоял я, и монотонно выпевала мое имя. Я прижался носом к стеклу и уставился ей в зрачки (или это она уставилась в мои, а я ответил?). Так мы смотрели друг на друга не мигая, и тут до меня дошло, что она больше не канючит мое имя. По моей спине кто-то пробежал холодными лапками, заставив поежиться. Наваждение не проходило. Кто такая? Зачем? Что за дурацкие шутки? Только детей мне сейчас не хватало.

Я скорчил ей смешную рожу, но на ее лице не дрогнул ни один мускул. Она просто смотрела на меня, а в ее глазах был лютый голод. Ну и ну! Дом находится не так уж близко к песочнице. Почему она так хорошо меня видит, почему именно меня? Если это шуточки Кольского, то — странные какие-то шуточки. При чем здесь дети? Нервы мне пощекотать? Но искать ради этого столь странного ребенка… Нет, что-то не так.

Я попытался сканировать мысли девочки. Ничего. То есть мысли там, может, какие-то и были, но увидеть мне их не удалось. Только фон — спокойный и упрямый, остренький такой, как и глаза — две колючие вишенки.

Сделав усилие, я все же оторвался от окна и, умывшись, добрался, наконец, до Василисы.

— Доброе утро, лапушка моя, — поцеловал я ее за ухом, подобравшись сзади.

— Привет! — Она потерлась волосами об мой нос. — Как спалось на новом месте?

— Замечательно! И место понравилось, а ты — без комментариев!

— Как это без комментариев? — возмутилась она. — Я люблю, когда меня комментируют.

— А-а, — протянул я, — ну тогда слушай. — Я иногда импровизирую, но, вообще-то, мне это тяжело дается. Отступать, однако, было некуда, и я рискнул: — Когда тридцать три богатыря нашли Василису Прекрасную…

— Что? Кто нашел? — она изумленно смотрела на меня. Еще бы: ей ли не знать все сказки про саму себя.

— Молчи и слушай.

— Ладно, ладно, поглядим, какой из тебя сказочник.

— Так вот. Когда они ее нашли, то были ослеплены ее красотой и доступностью.

Василиса хмыкнула:

— Конечно, спать в присутствии стольких мужиков.

— Правильно понимаешь. Естественно, они все передрались, оспаривая первенство. Пока они морды друг другу били, появился Черномор.

— О, Господи, а ему-то чего? Людмилы мало?

— Людмилу у него Руслан отбил к тому времени. Короче, схватил он ее и думал вылететь из пещеры, но тут появился Змей Горыныч и спалил летуну бороду. Василиса упала на пол пещеры.

— Черт! Это, наверно, больно!

Я посмотрел на нее внимательно и сказал:

— Ну, она не сильно ударилась, пещера была невысокой. А в это время раздался ужасный свист. Все, кто был еще жив, отлетели в дальний угол. Даже твой саркофаг…

— Гм, чей саркофаг? — поинтересовалась Василиса.

— Тво…, хм, ну ее… А вообще, какая разница?

— Ладно, продолжай.

— Так вот, даже саркофаг сорвался с цепей, на которых висел, и придавил Черномора. Один Змей Горыныч устоял на ногах и пошел против свиста, расправив свои крылья. Оказалось, что Соловей-Разбойник тоже воспылал страстью и поторопился на место боевых действий. Пока они бились, явился Кощей Бессмертный и помог Соловью убить Змея, а потом они начали бить друг друга. Через три дня битва закончилась. Все умерли. С последним выдохом Кощея раздался звук пастушьего рожка. Сидя на Волке, появился царевич-Алексей. Пинками растолкав трупы врагов, он добрался до желанного тела.

— Что? До чего добрался? — Василиса снова была возмущена.

— Тело — это геометрическая, трехмерная фигура, состоящая из плотной материи, — пояснил я.

— Он именно такое тело нашел?

— Угу. Так вот, когда он его нашел, то первое, что он услышал, было: «Где ты шлялся столько времени?»

— Это кто говорит?

— Тело, конечно.

— А-а, оно еще и разговаривало.

— Конечно, тела вообще имеют обыкновение общаться друг с другом.

— Что же было дальше?

— Ясно что: девушка сильно проголодалась и упрекала царевича в том, что тот очень долго нес ей еду.

— Ах, вот в чем дело?

— Конечно. Но суть не в этом.

— М-м, еще и суть есть?

— Суть есть. Тела, красивые тела, — уточнил я, — привлекают к себе столько всякого народу, что проще дать этому народу поубивать друг дружку, а потом в спокойной обстановке покормить несчастного человека, которого никто не кормил во время сражения. После этого можно смело целоваться.

Василиса, наконец, не выдержала и рассмеялась, а я не стал терять времени и поцеловал ее. Она немного смутилась, ведь это было в первый раз при свете дня, но не сопротивлялась и даже вкусно ответила. Насытившись моей слюной, спросила:

— А ты есть-то будешь, царевич-Алексей?

— Буду, но перед этим хочу тебя спросить.

— Да, — откликнулась она.

— Ты не слышала, что кто-то зовет меня с улицы?

— Нет. А почему ты считаешь, что именно тебя?

— А ты послушай.

Мы помолчали.

Я отчетливо слышал:

— Ле-е-еша! Ле-е-еша!

И самое интересное было то, что мне показалось, будто голос двоится. Я подошел к окну.

— Я ничего не слышу, — удивила меня Василиса, заглядывая через мое плечо на улицу.

Но то, что я увидел, удивило меня еще сильней. Поголовье детей в самом деле увеличилось. Сейчас, так же глядя мне в глаза и монотонно подвывая, рядом с девочкой сидел мальчик.

Я, наконец, как следует, рассмотрел их одежду. На них были подпоясанные тонким ремешком длинные хлопчатобумажные рубахи, а на ногах что-то вроде босоножек. Рубахи были украшены индейскими узорами.

— Леш, ты чего? — раздался голос Василисы. А дети тем временем, увидев меня, замолчали, как и в первый раз.

— Странные дети, — сказал я, — жутковатые.

— Ты о чем? — удивилась она и снова посмотрела на улицу. По ее взгляду я понял, что она ничего не видит.

— Ты действительно не видишь мальчика и девочку в песочнице?

— Н-нет. Песочница пустая. — Она посмотрела на меня, оценивая, все ли в порядке у меня с головой.

— Что ж? Запишем это на счет аномальных явлений, проистекающих со мной в последнее время, — сказал я и, пристально глянув деткам в глаза, отошел от окна.

— Ты в самом деле кого-то видишь или разыгрываешь меня?

— Конечно, разыгрываю, — улыбнулся я и сел за стол. Не буду же я ей объяснять: кто, где и в чем, потому что главного я все равно не знал зачем?

Я укусил огурец и замер вместе с ним во рту, глядя, как на кухню входят двое тех самых, что орали на меня из песочницы.

— Как здесь тесно, — сказала девочка, капризно хмыкнув.

— Да уж, с новыми домами не сравнить, — по-деловому ответил ее спутник, оглядевшись. У меня было ощущение, что нас с Василисой они явно не замечают, впрочем, Василиса их тоже не видела.

Осознав это, я закрыл рот и даже немного пожевал, чтобы не привлекать внимания хозяйки дома, и ожидая последствий вторжения. Тем не менее, она заметила тишину, исходящую от меня.

— Почему ты так плохо ешь?

— Да так, задумался о своем, — улыбнулся я, наблюдая, как мальчик достал из раковины топор для рубки мяса и стал им бить по своей руке. Топор взлетал и с гнусным чваканьем опускался на руку. Образовалась целая лужа крови, а рука, в конце концов отрубленная, упала на пол. Если бы я знал, как на все это реагировать, может быть, и заорал бы что-нибудь вроде: «Стой! Что ты делаешь?», — но я так и сидел, глупо улыбаясь и медленно пережевывая куриную ногу.

Между тем кровь, как вода из шланга, покидала тело мальчика и быстро заполняла комнату. Спасало меня только одно ощущение: я не верил происходящему, мне казалось, что это какой-то дурацкий спектакль. Кроме того, через пару минут стало ясно, что столько крови, сколько вытекло из тела ребенка, просто не могло там находиться. Правда, когда кровь достигла моих щиколоток, есть почему-то расхотелось.

Василиса отметила это обстоятельство вопросом:

— Тебе нехорошо?

— Нет-нет, все в порядке. — Я попытался стряхнуть с себя наваждение и для отвода глаз начал пожирать пищу, которая то и дело норовила выскочить обратно.

Девочка, стоявшая все это время за моей спиной, у окна, и наблюдавшая за происходящим с сократовским спокойствием, сказала:

— Ладно, Пернатый Змей, хватит. Он все равно тебе не верит.

Кровь перестала течь, мальчик пожал плечами, поднял свою руку и поставил ее на место. Линолеум снова был у меня под ногами, но дети не исчезали.

— Маша, как ты думаешь, — заговорил Пернатый Змей, — что он о нас думает?

— А он вообще не думает, — усмехнулась девочка, — у него в голове только Кольский и Лаврентьев. Других вариантов нет.

— Кольский? Интересно. — Мальчик подошел ко мне вплотную и посмотрел прямо в глаза. Как я усидел на табурете, не знаю, но я плыл и плыл по комнате, стараясь в то же время удержаться от рвоты. Перед глазами пронеслись пирамиды, Евдокимов, озеро крови в подземелье, и я снова оказался на кухне.

— Фу! — не выдержал я, шумно выдохнув воздух.

— Ты чего? — тревожно спросила Василиса.

— Голова закружилась.

— Может, тебе лечь?

— Нет-нет, уже прошло.

Детки исчезли. Я вскочил и посмотрел на улицу — никого. Сел за стол и сидел некоторое время, закрыв лицо руками.

Василиса постучала вилкой о тарелку и сказала голосом прокурора:

— Ну хватит, рассказывай!

Я отнял руки и задумчиво посмотрел на нее.

— Угу, я расскажу, но только ты не поверишь.

— А чему из того, что ты рассказывал до сих пор, вообще можно верить?

— М-да, — я почесал за ухом и усмехнулся, — верно! Я бы не верил.

— Так что рассказывай!

Сбиваясь, то и дело показывая, кто где стоял, я рассказал Василисе, что произошло. Несколько раз она задавала вопросы: «Как она его назвала?», «Настоящая кровь?», «Маша?».

Потом подытожила мой рассказ:

— Знаешь что! Ведь Пернатый Змей — это имя человека, который по легендам американских индейцев дал им знания, сельское хозяйство и новую систему общественного строя. Он почитался у них выше многих богов. Кецалькоатль!

— А Маша — это, конечно, Марья-искусница или Марья-царевна, — саркастически заявил я.

— Этого я не знаю. — Василиса покачала головой. — Но происходящее сильно смахивает на бред.

— Царевны, царевичи, боги, мессии — здорово, черт возьми! Если сейчас появится Христос, я не очень удивлюсь. Только, — поморщился я, — крови я не люблю.

— Зато она тебя очень любит.

Я подумал над ее словами и ответил:

— Действительно! Очень любит! К сожалению!

4

— Женя, что тебя беспокоит? Говори, не стесняйся! — Игорь Юрьевич Лаврентьев тяжело восседал в своем рабочем кресле и поглядывал на Кольского из-за очков. Тот, пытаясь разобраться с голосом, который преследовал его во время свидания с Анжелой, начал издалека:

— Давно не виделись, Игорь Юрьевич. Вот я и решил заглянуть.

— Да ладно-ладно. Можно подумать, что я тебя недавно знаю. Станешь ты меня дергать просто так, — усмехнулся тот, — говори уж, с чем пришел?

— Мне нужно разрешение на ликвидацию еще одного человека. — Евгений Дмитриевич вытащил сигарету, положил ее в рот, но не прикурил. В кабинете Вице-премьера курить было нельзя.

— Рассказывай!

— Это секретарша Евдокимова, — произнес Кольский, ожидая маленького взрыва, который и воспоследовал.

— Что ты говоришь? Не понял! — Встрепенулся Игорь Юрьевич.

— Как, — разыграл удивление Евгений Дмитриевич, подкладывая маленькую мину спецслужбам, — вам еще не доложили?

— А что случилось-то?

— Евдокимов мертв, Игорь Юрьевич!

— Хо-хо! — удивленно произнес Вице-премьер и надолго замолчал, перетирая мысли своими полными губами.

Минуты через четыре он сделал в сторону Кольского жест и милостиво разрешил:

— Да ты кури, Женя, кури, — что означало серьезность полученной информации.

Кольский порой задумывался над тем, а не захватить ли с собой на аудиенцию кирпич, чтобы в те моменты, когда его шеф брал паузы, можно было, отсчитав минуту — больше по мнению Евгения Дмитриевича думать было просто неприлично! — бить того по голове, и так каждый раз.

Но закурил он с удовольствием. Была смутная надежда, что хоть это обстоятельство повлияет на скорость мышления Лаврентьева. Не повлияло.

Через три минуты Игорь Юрьевич сподобился на очевидный вопрос:

— Кто убийца известно?

— Кудрин.

— Хм, Кудрин? Так, может, его посадить, и дело с концом?

— Ничего не докажем, Игорь Юрьевич.

— Почему?

— Нет ни мотива, ни орудия убийства. Сложно будет. Проще убрать, как и решили раньше.

В течение пяти минут Кольский пытался понять, о чем может думать человек, получивший такую информацию, какую он сейчас дал Вице-премьеру. В голову ничего не шло, то есть ни о чем тот не думал, если, конечно, не советовался с Небесами. Но с Небесами он не советовался, это Кольский знал наверняка, не верил Игорь Юрьевич Лаврентьев ни в какие Небеса. Оставалась…

— Как же умер Евдокимов?

— Его превратили в статую.

Возникла новая пауза, на этот раз не такая длинная, но во время нее цветовой спектр лица Вице-премьера приблизился к ультрафиолетовому.

— Чего, мать твою итить, ты говоришь?

— Против него применили магическое заклинание.

— Чего ты порешь-то? — громыхнул Лаврентьев. — Какое заклинание? Через несколько месяцев третье тысячелетие, а ты мне мозги вкручивать? — Цвет его лица поменялся на инфракрасный со смещением к иссиня-черному диапазону.

Кольский умно пожал плечами: мол, факты ведь.

Тогда в ход пошла тяжелая артиллерия.

— Женя, там, в горке, ну, ты знаешь, достань коньяк, пожалуйста.

Евгений Дмитриевич извлек требуемую бутылку и две рюмки, поставил их перед Вице-премьером, налил и одну рюмку взял себе. Лаврентьев выпил залпом, а Кольский цедил коньяк по глотку.

— Получается, что Кудрин не совсем простой человек?

— Получается так.

— М-да, мать его итить, ситуация.

Возникшая пауза была столь длинна, что у Кольского возникло подозрение, будто Лаврентьев думает о чем-то своем. Но торопить его было нельзя. В этих стенах вообще никто, никогда, никуда не спешил. Это был принцип и стиль: пока ты пьешь коньяк или чай, а потом не спеша идешь по длинным коридорам к начальнику, часть проблем решается сама собой.

— А почему ты его до сих пор не убрал? Я ведь давал ЦУ.

— Похоже, что его предупредили, а кто — выяснить не удалось. Зато известно, что к Евдокимову его привез Самоцветов, что тоже непонятно. Как Самоцветов вычислил Кудрина, и почему вообще Самоцветов?

При фамилии «Самоцветов» у Игоря Юрьевича что-то щелкнуло в голове. Он вспомнил ошибочный ночной звонок своему «чистильщику», вспомнил, что попал именно к Самоцветову, и понадеялся, что тот ничего не понял. Теперь же выяснилось, что не только понял, но и разыграл Кудрина по-своему. Оставалось неясным одно: как полковник нашел этого верткого и везучего, мать его итить, репортера?

Рассказывать все это Кольскому Игорь Юрьевич не стал. Ни к чему тому было знать, кто предупредил Кудрина. Пусть думает, что хочет. Пусть ищет.

— А секретарша тебе зачем?

— Она Кудрину и напела про наш бизнес.

— Вон оно как, — протянул Вице-премьер и налил себе еще рюмочку. — До чего ж бабы стервы, ничего им доверить нельзя, — констатировал он, выпил и вытер платком губы. — Много рассказала?

— Да разве ж скажет теперь, но ясно, что много.

— Тогда вопрос решен. У тебя еще что-нибудь?

— Нет.

Они попрощались, и Кольский, наконец убедившийся, что голос Лаврентьева в собственном кабинете ему померещился, с облегчением вышел.

А Игорь Юрьевич пользоваться селектором не стал (мало ли ушей вокруг?), самолично взял телефонный справочник «Для служебного пользования», снял трубку и набрал номер.

— Самоцветов. Слушаю! — сказала трубка.

— Анатолий Петрович? — произнес Лаврентьев.

— Да, это я, — признались на другом конце провода, и Игорь Юрьевич понял по напрягшемуся голосу собеседника, что тот его узнал. Узнал, как и в первый раз.

— Вы знаете, кто с вами говорит? — решил он проверить свою догадку.

— Нет, — соврал Самоцветов.

— Это Лаврентьев.

— Добрый день, Игорь Юрьевич, — расплылся радушно голос, — чем могу быть полезен?

«Вот ведь стервец! — мелькнула мысль в голове Вице-премьера. — Впрочем, чему я удивляюсь? Полковник госбезопасности все же, а не школьник какой».

— Мне нужно с вами повидаться.

— Когда и где?

— Так, завтра французы… Послезавтра, в четыре, в «Национале».

— Есть! — по-военному воспринял информацию голос, и Лаврентьев трубочку положил.

Между тем Кольский, выбравшись из здания Правительства, сел в свой «Мерседес» с мигалками и поехал на Старую площадь, где располагался его основной офис.

Настроение его приподнялось. Уже в который раз он обгонял спецслужбы с докладом, получая тем самым индульгенцию на прощение ошибок. Единственный, как всегда, осадок, оставшийся от общения с Вице-премьером, был связан с тем, что Кольский на десять лет был старше Лаврентьева, и общение с ним на «вы», в то время как тот все время «тыкал», доставляло его самолюбию не очень приятные ощущения. Можно было смириться даже с этим, если бы Евгений Дмитриевич не понимал, что он значительно умнее.

«Черт с ним, с Лаврентьевым! — решил он. — А вот, что делать с Кудриным? После смерти Евдокимова ситуация изменилась. Надо найти Самоцветова».

Поднявшись на второй этаж особняка, принадлежащего его фирме, Кольский сказал Верочке, чтобы она пригласила к нему заместителя.

Войдя в кабинет, он сразу же позвонил в ФСБ и попросил Самоцветова немедленно приехать, собственно, не приехать, а прийти. От Лубянки до Старой площади рукой подать. Тот не возражал.

В кабинет без звонка вошла суховатая женщина невысокого роста с черными, коротко стрижеными волосами.

— Светлана Петровна, как у нас дела? — спросил Кольский.

— Готов квартальный отчет, Евгений Дмитриевич.

— Давайте.

Просматривая цифры, за каждой из которой стояла человеческая кровь, Кольский пытался понять тенденцию сборов.

— Обороты упали, Евгений Дмитриевич.

— Вижу. Что говорят аналитики?

— Говорят — инфляция. Наши рублевые тарифы не успевают за ростом доллара. Доноры считают, что им мало платят.

— Они всегда так считали. Но… — Евгений Дмитриевич задумался.

Он понимал, что его бизнес не совсем обычен. Деньги приходили из-за рубежа из расчета сорок долларов за литр, падали, как манна небесная. Где берут плательщики деньги на это, кто они такие и зачем им кровь в таком количестве, он не знал, хотя и хотел бы. А ведь и впрямь любопытно, кто в мире может себе позволить тратить такие средства.

— Не твоего ума дело! — раздалось отчетливо в комнате, оборвав его размышления.

Кольский посмотрел на Светлану Петровну, но догадался по выражению ее лица, что она такого сказать не могла. Да и голос был мужской, но на этот раз незнакомый, хотя… «Хотя голос Самоцветова похож немного, но я с ним не общался до звонка. Придет — поглядим! Но что же это такое происходит? Звуковые галлюцинации? Пора к психоаналитику», — покачал он головой и решил пока не обращать на посторонние голоса никакого внимания. А мысль продолжил. «Евдокимов знал. Он все знал. Что они за люди, эти плательщики, да и люди ли?», — вопрос, как обычно, повис в воздухе, и это заставило его вернуться от философии к делам.

— Подготовьте приказ, где отразите тарифы в условных единицах, как нынче это принято.

— Мы потеряем пятнадцать процентов доходов.

Кольский внимательно посмотрел на своего заместителя, подумав в очередной раз:

«Робот, а не человек. Никаких эмоций. Кровь — не кровь, ей все равно. Но ведь поэтому она здесь».

— Я понимаю, — терпеливо начал разъяснять Евгений Дмитриевич, — но нам платят за количество. Это значит, что, когда мы недоплачиваем донорам и они перестают сдавать кровь, мы теряем оборот. Если же количество доноров увеличивается, то все, что вы говорите о потерях, нивелируется, если к тому же не увеличивает прибыльную часть. Это нужно считать, но я и без расчетов понимаю, что это так. Видите?

Светлана Петровна наклонилась к папке и посмотрела на те цифры, в которые тыкал Кольский.

— Это полгода назад. А это теперь.

— Похоже, вы правы.

— Готовьте приказ.

— Хорошо, Евгений Дмитриевич.

— Что-нибудь еще?

В этот момент зажглась кнопка селектора.

— Да, Вера.

— Пришел Самоцветов.

— Когда Светлана Петровна выйдет, пригласи его, — он уже хотел отключиться, но вспомнил, — алло, алло, Верочка, и приготовь нам с Самоцветовым кофе.

— Поняла.

Заместитель, молча ожидавшая окончания разговора, сказала:

— Евгений Дмитриевич, у меня к вам личный вопрос.

— Слушаю. — Кольский не любил личных вопросов. Они заставляли его отвлекаться от дел и мыслей, которые он считал поважнее множества чужих проблем. К тому же, личный вопрос — это всегда деньги, его деньги или его фирмы… да — какая разница, в конце концов!

— У моей дочери родилась двойня: мальчик и девочка, — начала Светлана Петровна.

— Вот как? — прервал ее Евгений Дмитриевич, изобразив радость, — так вы у нас дважды бабушка теперь!

— Да, — слабо улыбнулась та в ответ.

— Это надо отметить. — Кольский уже понимал, к чему идет разговор, и уже принял решение.

— Мы обязательно это сделаем не позже завтрашнего дня, но у меня возникла жилищная проблема.

— Ах, конечно. Как я сразу не догадался?

— Врать нехорошо! — снова раздался безапелляционный мужской голос.

«Не лезь не в свое дело!», — отмахнулся от него Кольский.

— Здесь все дела мои! — прозвучал ответ, и Евгений Дмитриевич не стал спорить.

«Не совсем же я идиот, спорить сам с собой! Что люди-то подумают?».

И, несмотря на то, что голос опять встрял с комментарием: «Субъект не может спорить сам с собой. Он может спорить с другим субъектом внутри объекта, что делает его объектом», — Евгений Дмитриевич вернулся к своему заместителю.

— Светлана Петровна, я очень рад за вас, но пока не могу вам помочь. Вы же сами видите: обороты упали. Наберем прежний объем, вернемся к этому разговору. Хорошо?

— Интересно, какого ответа ты ждешь? — не унимался голос.

— Конечно, Евгений Дмитриевич. Я понимаю. Извините, — стушевалась заместитель, в глубине души надеявшаяся, что на этот раз шеф изменит своим принципам.

— Это вы меня извините.

«Ах, какие мы вежливые», — раздалось саркастическое замечание, добившись того, что хозяин кабинета вынужден был молча закрыть глаза и бороться с возникшим раздражением даже тогда, когда посетитель в кабинете сменился.

Услышав легкое покашливание, он открыл глаза, смущенно улыбнулся и вышел из-за стола навстречу Самоцветову.

— Здравствуйте, Анатолий Петрович!

— Добрый день, Евгений Дмитриевич!

— Много о вас наслышан, — сказал Кольский, прислушиваясь к чужому тембру и понимая, что это именно тот голос, который его терроризировал еще две минуты назад. Однако вернувшееся по этому поводу раздражение нужно было скрывать.

— Немного людей может похвалиться осведомленностью в отношении полковника СБ, — со скрытым за комплиментом сарказмом ответил Самоцветов.

— Что ж, у меня такая работа. Вы, кстати, знаете, чем я занимаюсь? — поинтересовался Евгений Дмитриевич.

— Немного.

— Я отвечаю в России за донорскую кровь, — тихо, но очень внушительно заявил Кольский.

— Ого! — отреагировал Анатолий Петрович, — но я в этом ничего не понимаю.

— В этом мало кто понимает, — успокоил его Евгений Дмитриевич, приглашая жестом за журнальный столик, где Верочка расставляла приборы.

Когда секретарь вышла, Кольский не спеша прикурил, предложив сигарету посетителю, но тот отказался.

— Видите ли, Анатолий Петрович, — заговорил он, — наши интересы неожиданно пересеклись, и я бы хотел, чтобы вы помогли мне разобраться в одном деле.

— Я вас внимательно слушаю, — отреагировал Самоцветов.

— Да, так вот. Вам фамилия «Кудрин» что-нибудь говорит? — быстро спросил он и проницательно уставился в зрачки собеседника. Но того было трудно прошибить.

— А почему вас это интересует?

Кольский терпеть не мог раскрываться первым, это лишало возможности маневра, но ведь и встречу организовал он, и потому — хочешь не хочешь — изволь объясниться.

— Мне известно, — начал он, — что этого Кудрина вы доставили вчера к Николаю Ивановичу Евдокимову. После этого Евдокимов погиб, что вам, очевидно, также известно. — Он подождал реакции Самоцветова, но тот и в этот раз не выдал никакой, даже мимической информации. Пришлось продолжать: — Анатолий Петрович, мне нужен Кудрин, чтобы задать ему несколько вопросов.

Полковник рассматривал салфетку под своей чашкой и, видимо, думал, что же ему сказать. По этому взгляду Кольский понял, что Самоцветов не может скрыть всех эмоций в связи с произошедшим в доме Евдокимова. Это подогрело его интерес еще больше, однако он был разочарован.

— Видите ли, Евгений Дмитриевич, — заговорил гость, и голос его был холоден, — я не могу разглашать на эту тему никакой информации, но две вещи я вам скажу. Первая, я не знаю, где находится сейчас Кудрин, и не хочу этого знать. И еще: я не советую вам с ним связываться. Оставьте его в покое, и, даст Бог, все обойдется.

Самоцветов взял чашку, и Кольский заметил, как дрогнула его рука.

— Он настолько страшен?

— Вы видели труп начальника службы безопасности Евдокимова?

— Он такой же, как труп Евдокимова, — кивнул Евгений Дмитриевич.

— Вот вам и ответ.

— Что же, вы мне больше ничего не расскажете? Я знаю ваш тариф. Получите в три раза больше за любую информацию.

Самоцветов поставил чашку, промокнул салфеткой губы и поднялся со словами:

— Поверьте, я рад вам помочь, но не могу.

— Но ведь Евдокимов — ваш заказчик — мертв. Почему вы не хотите поработать на меня?

— Я вообще хотел бы побыстрее забыть обо всей этой истории, — веско сказал гость, и Кольский понял, что больше он ничего не добьется.

Попрощавшись, Самоцветов ушел, а Кольский остался ни с чем.

5

Лежу в бреду. Температура периодически зашкаливает за сорок, и в такие моменты я проваливаюсь в другой мир.

Передо мной огромный зал, потолка которого я не вижу. В нем один за другим стоят четыре человека. Между каждым из них не меньше десяти метров. Последняя в этом ряду знакомых мне лиц — Полная Луна, за спиной которой огромная дверь. На полу начерчены круги, рисунки и буквы, некоторые из которых выведены на сензаре, и я их понимаю. Это имена.

С улыбкой, как к старому, доброму знакомому, я направляюсь к Ветру Небес — он ближе всех ко мне, но внезапно невидимая стена заставляет меня остановиться.

Молодой Император смотрит на меня тяжелым, испытующим взглядом, и я понимаю, что мне предстоит пройти какую-то проверку. Еще бы знать, в чем она заключается. Я озираюсь вокруг, но не вижу ничего, что могло бы служить подсказкой, ничего, кроме пустых стен, потолка и разрисованного пола. Вопросительно смотрю на Ветра, но он молчит, будто бы меня уже и нет рядом.

— Добрый день, Ветер Небес, — произношу я, но слова падают в пустоту. Человек — не человек, а вроде и не манекен, глаза-то живые.

Я пытаюсь что-то придумать, но что?

Сажусь на пол и еще раз внимательно оглядываю всех, кого вижу. Меня удивляет, что старик, как самый мудрый, стоит не впереди и не сзади. Я сдвигаюсь вправо на метр, чтобы бывший художник не закрывал мне обзор, и узнаю того, кого поначалу даже не стал разглядывать — знакомый мне мальчик. Сейчас его лицо удивительно одухотворено. Он не стоит на месте, как остальные, а задумчиво перемещается на известном только ему ограниченном пространстве, покусывая иногда согнутую фалангу указательного пальца, и о чем-то напряженно размышляет.

Вспомнив кровавую сцену на кухне, я улыбаюсь и качаю головой — вот же маленький ублюдок, так надо мной посмеяться. В ответ на мою мысль он показывает мне язык, но так быстро, что через секунду я уже не знаю — произошло ли это на самом деле.

Женщина в этом построении, очевидно, занимает последнее место по какой-то особой причине. Но причины этой я не знаю. Попахивает метафизикой и прочей дребеденью.

Способность восприятия затуманивается, из чего я делаю вывод, что температура тела растет, и в какой-то миг меня ослепляет темнота, а потом я снова оказываюсь на прежнем месте около Ветра Небес, но уже не чувствую своего земного тела. Теперь я весь здесь, в этом зале.

Фигура Ветра оживает, он говорит:

— Приступим! — и манит за собой.

Меня охватывает невообразимая легкость, возникает ощущение всемогущества, и я сознаю, что могу летать. Мы вырываемся из-под купола зала и устремляемся в небо.

Внезапно Ветер замедляет полет и говорит:

— Не спеши! Ты можешь забыть о себе, это может убить твою целостность.

Я приостанавливаюсь и удивленно смотрю на него.

— Какую целостность?

— Как ты думаешь, из чего ты состоишь? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Из тела, мозга, нервов, — перечисляю я, но понимаю, что несу штампы, известные даже ребенку. Ветер не раздражается, а говорит, напротив, очень терпеливо.

— А жизнь?

Спрашивает он это, столь пронзительно глядя мне в глаза, что я соображаю — жизнь в его понимании что-то гораздо более существенное, чем все мои представления об этом. Молодой Император видит мое замешательство, но его-то он и добивался:

— Думай! Все, что ты перечислил, подвержено распаду, как всякая материя, лишенная жизненного принципа.

Летать почему-то уже не так хочется. Мысли тяготят. С ужасом я замечаю, что не вижу ни своих рук, ни ног — у меня нет тела. Что же я такое? Как я существую? Мы снова возвращаемся в зал.

— Откуда ты знаешь, что существуешь?

Этот вопрос меня смешит, я теряюсь от его нелепости и поэтому не знаю, как ответить.

— Я же есть.

— Докажи!

Мое сознание мечется в поисках ответа…

Надо мной склоняется Полная Луна.

— Леша, как ты себя чувствуешь? — Ее голос заботливый и… нет, это не ее голос, это Василиса.

Я вымученно улыбаюсь.

— Ничего. Пойдет.

— Хочешь чего-нибудь?

— Угу, не болеть.

Я вижу, что она в смятении, и спрашиваю:

— Что-нибудь случилось?

— Странно, был врач, посмотрел тебя. Даже возили на «скорой» в больницу, но совершенно ничего не нашли, даже гриппа. Утверждают, что ты совершенно здоров.

— А температура?

Она смотрит на меня задумчиво и говорит:

— А у тебя и не было температуры.

— Как не было? — пытаюсь я оживиться, что фактически не удается сделать.

— Не было, не было, — бормочет она, как заклинание. — Ты, наверно, просто переутомился со всей этой историей. Вот нервы-то и шалят.

— А обмороки?

— Обмороки? — она удивлена. — Нет никаких обмороков, ты просто спишь вот уже сутки и разговариваешь во сне. Правда, еще потеешь все время.

Я и вправду чувствую испарину на лбу. Да, что-то не так с головой.

— Похоже на то, что ты бредишь, — заканчивает она диагностику, — вот я и позвала врача. Съешь чего-нибудь?

Это последнее, что я слышу перед провалом в то, что она называет сном…

— Я воспринимаю информацию и перерабатываю ее, — отчитываюсь я перед Ветром Небес.

— Это хорошо! — кивает он. — Летим!

Мы опять поднимаемся в небо, и он показывает мне мир, которого я совсем не знаю. Точнее, у меня такое ощущение, что я его уже видел когда-то, но забыл. Я вижу странные города, где дома больше привычных мне во много раз, я вижу…

Падение начинается столь стремительно, что я даже не отмечаю его начала. Но падаю я не на Землю, и не в зал, и не в свою кровать, а куда-то внутрь себя. Мимо проносятся цветные звезды, а потом, как в калейдоскопе, один за другим сменяются земные миры. И я снова просыпаюсь.

— Дай чего-нибудь съесть, — прошу я мою прекрасную сиделку.

Она подает бульон и кусок хлеба. Я проглатываю все это и откидываюсь на подушку, сознавая, что все во мне переменилось. Я помню себя от Адама до Алексея Кудрина, но не могу об этом думать, нельзя. Объем полученной информации столь велик, что, пожелай я ее проанализировать, или даже поговорить об этом, моя голова взорвется. Я уйду туда, в прошлое, и уже никогда не смогу вернуться. Это можно только принять как данность, которая есть опыт моего «я».

Просто я стал больше, что ли, там, внутри, больше. Многое понял, о чем прежде и не думал.

В комнате раздался смешок:

— Боится!

— Конечно, боится, — подтвердил кто-то.

Маша и Пернатый Змей снова здесь.

— А чего боится?

— Ясно чего: самого себя!

— Хи-хи-хи! Вот страх-то Господень! Что ж он о смерти-то собственной подумает?

Дети исчезают, а я думаю о смерти. Ведь я умирал много раз.

Увиденные мною жизни не умещаются в голове. Там не хватает места для противоречивой информации о том, что я был и минералом, и Богом одновременно. Первое сознание абсолютно тупо, второе сознание просто абсолютно. И как?

Как это все запихнуть в себя? Я захныкал как ребенок, что вылилось в легкий стон.

Василиса положила руку мне на лоб, и я с наслаждением сосредоточился на ее прохладе и мягкости.

Но порадоваться жизни мне не дали. В комнату вползала огромная змея. Я не видел ничего внушительнее и одновременно красивее этого земноводного. Она не спешила, нет. Медленно, с сознанием собственной значимости в этом мире, она втягивала бесконечное тело в маленькое пространство «хрущевки». Ее голова приблизилась к моему лицу, а на полу по всему периметру стен, сворачивались все новые и новые ее кольца. Кончилось это тем, что мы с Василисой оказались погребенными под всей ее массой. Я хотел встать, но не мог, не было сил. Тогда вздумал кричать, но мощное тело змеи тут же закрыло мне рот, а два огромных зуба приблизились к моим глазам. Стало нечем дышать. Я понимал, что ничего не могу сделать….

— Как ты думаешь, человек всесилен? — Серебряный Медведь спокойно смотрит на меня, его змея не беспокоит.

— Нет!

— Тогда, чего же ты переживаешь?

— Я хочу жить!

— Но ведь змея сильнее тебя! Ты не можешь с ней справиться!

— Что же, просто умереть, без борьбы?

Старик изумлен или делает вид, что изумлен, поскольку его глаза возбужденно блестят:

— А ты можешь бороться? Тогда борись!

Я в недоумении. Что же не так? Старик прав в обоих случаях. Если я не могу бороться — значит, должен умереть, но умирать я тоже не хочу. Но и сил, чтобы выжить, у меня нет. Значит — смерть, несмотря на жалкое сопротивление и вопящее желание жить! Это несправедливо!

— Хо-хо! Несправедливо? — старик чему-то рад. Я бы тоже не отказался порадоваться вместе с ним, но нечему. Меня утешает только то, что где-то там, на Земле, все замерло как фотокадр. Никто не шевелится: ни змея, ни Василиса, ни я. А может, это здесь для меня мгновения растянулись в века, а там все продолжается?

В века? Меня удивляет эта мысль, а старик начинает хохотать громче и исчезает.

Точнее, это я оказываюсь… змеей. Да, теперь я сама змея, а мое родное тело лежит там, свернувшись в комок страха. Я уползаю, успокаиваясь, и принимаю себя самого таким, каким я когда-то был…

Рука Василисы поглаживает мой лоб, а меня колотит озноб.

— Успокойся, Лешенька. Не надо так кричать. Ну?!

— Я кричал? — спрашиваю я, а зубы выстукивают джигу.

— Ох, наконец! — вздыхает она с облегчением. — Я уже снова хотела звонить в «скорую».

Я вижу, что под глазами у нее опять появились синяки, как тогда, после бессонной ночи. Еле двигаю рукой, чтобы погладить ее ладонь. Слабость чудовищная.

— Не надо «скорую», радость моя, — говорю я, — это пройдет.

— Пройдет, — вторит она и снова вздыхает, — когда?

— Ты бы поспала.

— Поспала? Ты бы видел себя и слышал. Безумие какое-то! — На ее глазах появляются слезы. Я пытаюсь ее успокоить, но вижу, что в этом нет необходимости.

Василиса смотрит на меня глазами безбрежного океана, и я тону в нем.

— Как ты думаешь, любовь может быть вечной?

— У любви много лиц, — автоматически откликаюсь я.

В синеве появляются облака, гладь океана покрывается рябью:

— Значит, не вечна!

— Ну, я не знаю, — говорю я, понимая, что сказал не то, что она хочет слышать. — Это сложно: испытывать вечно одно и то же чувство. Мы ведь живем в мире перемен.

— Но мы живем?

Я гляжу на нее, и до меня доходит, что это не Василиса.

— Мы?

В этом биноме Ньютона, составленном из слов, таится огромный смысл. Я сам с трудом понимаю его, хотя и разразился мудрым местоимением.

На меня обрушивается абсурдность всяких слов и мыслей, всякого существования и чувств.

Мы? Кто — мы? Полная Луна и я?

Разве ж мы живем? Кого-то из нас нет, и физически не может быть рядом, нас разделяют тысячи лет. Но ведь это не так: мы говорим, мы видим друг друга, наконец, мы знаем друг о друге.

Я чувствую, что окончательно тупею. Мир перемен… Перемен в чем?

— Может быть, ты права, и вечная любовь существует.

Внезапно я оказываюсь перед дверью, она распахивается, на меня обрушивается невероятный свет, я слышу голоса, необычную музыку, вижу какие-то фигуры, и… прихожу в себя.

Василиса спит рядом, широко раскинувшись под одеялом. На улице темно. Несколько минут я пытаюсь сообразить, что из того, что я видел и слышал, правда. Так ничего и не решив, встаю и выхожу в другую комнату. Включаю телевизор и нажимаю кнопку телетекста.

Факт, меня не было двое суток.

В спальне раздается шуршание, по коридору шлепают шаги, и входит моя любовь. Оценив мое состояние долгим взглядом, она произносит с улыбкой:

— Так ты говоришь, вечная любовь все-таки существует?

6

Игорь Юрьевич Лаврентьев проснулся в десять часов утра в своем загородном доме и поглядел на часы, но не смог рассмотреть ничего путного. Взгляд застилала полная и абсолютная пелена толщиной в полсантиметра. Слабой своей рукой он протер глаза, но цифры на электронном табло отчаянно двоились. «Семь не семь, — вяло поразмыслил он, — наверное, все-таки семь. А пусть будет семь!», — принял он государственное решение и снова уснул.

Проспав еще два часа, он, наконец, сумел разглядеть показания часов, отчего сильно возмутился.

«Мать вашу итить! У меня ж сегодня валютчики и Самоцветов!».

— Соловьев! — заорал он, но голос хрипел, сипел и дальше спальни вряд ли просочился. Прокашлявшись, он повторил процедуру крика, и на этот раз его многодецибелловый вопль должен был быть услышан даже на улице. Впрочем, дожидаться Соловьева он не стал, а вскочил с кровати и, выбежав за дверь в одних трусах, уже вполне грозно завопил в третий раз:

— Соловьев, мать твою итить!

Тишина, послужившая Вице-премьеру правительства ответом, заставила задуматься.

«Может, сегодня воскресенье? Так вчера… Да нет, кой черт воскресенье? Вчера же пили с французами! Значит, четверг… Вчера четверг, а сегодня пятница, значит!»

— Соловьев! — Игорь Юрьевич, топая босыми ногами, грузно спустился со второго этажа, заглянул в огромную, но совершенно пустую кухню, ругнулся и вышел на порог дома.

Окружающий лес встретил его больную с похмелья голову весенним звоном и запахом цветов, что вызвало в Лаврентьеве чувство отвращения к самому себе — пропитому и с отвратительным запахом во рту. Он дыхнул на весну перегаром и еще раз оглядел небольшой парк, разбитый вокруг дома. Кроме разрывающегося на части соловья, заменяющего присутствие провалившегося в преисподнюю Соловьева, никакой живности он не заметил.

Снова ругнувшись, он вернулся в дом и схватил телефон, начав лихорадочно тыкать в него пальцами. Однако вместо набора номера в трубке раздался голос, распевающий знакомую с детства песню:

«Проклятье! Что за идиотизм?» — отшвырнул он от себя телефон, будто это была змея, в результате чего была нажата кнопка селектора, и голос уже на всю гостиную продолжал выводить:

Игорь Юрьевич догнал брошенный на пол телефон и закрыл ему глотку, вырвав шнур из розетки. Но телефон и не думал молчать. Песня прервалась, и голос, теперь уже похожий на голос Левитана, заявил:

— Передаем правительственное сообщение! Работают все радиостанции Советского Союза!

«Какого Советского Союза?» — застонал Лаврентьев и в изнеможении сел на стул.

— Сегодня, тридцать первого июня…

«Какого июня? — Лаврентьев был бесконечно возмущен, — нет, и не может быть никакого такого тридцать первого июня. Впрочем… фильм, книга. Так это розыгрыш!». Игорь Юрьевич с облегчением рассмеялся и стал слушать диктора уже в приподнятом настроении.

— …за два года до Всемирного Потопа чеченские террористы захватили Первого Заместителя Председателя Совета Министров Советского Союза Лаврентьева Игоря Юрьевича. Политбюро ЦК КПСС, Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР предъявили ультиматум Республике Ичкерия. В ультиматуме говорится…

В этот момент в трубке что-то зашуршало и голос Высоцкого запел:

Осторожно поднявшись, убрав с лица умиротворенную улыбочку, Игорь Юрьевич взял телефон и, нежно держа его на безопасном расстоянии, вышел за порог дома, откуда со злостью швырнул адскую машину подальше, за забор. Закрыв за собой входную дверь и прислушиваясь к затихающим звукам, доносящимся из леса, он с облегчением вздохнул и направился в ванную комнату.

Сняв последнюю одежду, которой и было-то всего ничего, он залез под душ и стоял так несколько минут, стараясь прийти в себя. Охлажденный мозг Игоря Юрьевича скрупулезно вычислял тех, кто мог разыграть с ним подобную шутку. Да разве это шутка?

«Отрезать меня — Вице-премьера — от связи с внешним миром, какие уж тут шутки?» Нет, оставалась, конечно, еще правительственная связь и мобильный телефон, но использовать их Игорь Юрьевич решил позже.

Он намылил голову, и в этот момент раздался звонок, который заставил бы даже памятник сойти с постамента и трусцой поспешить к телефону. Это была та самая спецсвязь с Президентом. Чертыхаясь по дороге в спальню, где стоял этот немаловажный в жизни Игоря Юрьевича аппарат, Вице-премьер пытался стереть с лица мыло, бесцеремонно ползущее в глаза. Правда, от этого оно залезало туда еще больше.

Добравшись до телефона, Лаврентьев выдохнул скопившееся нервное напряжение, кхекнул и достойным голосом произнес в телефон:

— Слушаю, Николай Борисович.

— Где тебя черти носят, дорогой мой? — прозвучал раздраженный голос Президента.

— Так французы только сейчас уехали, Николай Борисович, — отчаянно соврал Игорь Юрьевич.

— Ты что, не знаешь, что Валютный Фонд тебя ждет? Мы эту встречу готовили полгода, а ты мне про французов, мать твою итить! Где материалы?

— Так в столе у меня, Николай Борисович.

— На работе можешь не появляться больше. А в качестве наказания отправляйся-ка ты в Легенду, за два года до Потопа.

— Слушаюсь, Николай Борисович.

Лаврентьев послушал гудки и уронил трубку телефона на рычаг.

«Все! Отставка! — отчетливо нарисовалась мысль. — Впрочем, — успокоил он себя, — из системы не выпадают, если только по собственному желанию, хотя и противно все это…. Черт, где же прислуга?». Он досадливо вздохнул и уже сделал шаг к выходу из спальни, как вдруг до него дошло: «Да, но позвольте, какая Легенда? Какой Потоп?»

Он сел на стул, стоявший у выхода, не замечая, как продолжает стекать по голому телу мыло. В голове снова прозвучал голос Левитана: «…за два года до Всемирного Потопа чеченские террористы…»

«Что же это такое?» Похмелье оставило Игоря Юрьевича окончательно, вызвав сильную головную боль и сердцебиение.

В этот момент, когда отставленный Вице-премьер уже готов был поверить в глобальный заговор против него неведомых ему сил либо отвергнуть все известные и загнанные многолетним трудом в его голову материалистические учения, в комнате раздался детский смешок.

Он поднял голову. Перед ним стояла маленькая девочка, насмешливо оглядывая его голое, намыленное тело. Игорь Юрьевич был настолько ошеломлен, что даже не прикрыл свои интимные места, позволяя ребенку внимательно рассматривать все свои достоинства. Впрочем, видимо достоинства были не столь велики, поскольку девочку они мало интересовали. Она разглядывала его глаза, будто пытаясь проникнуть в глубину… хм, ну не глубину, а что там у него было с мыслями.

С минуту они молча глядели друг на друга, пока государственный служащий в запасе не выдавил:

— Девочка, ты как сюда попала?

— А меня аист принес, — звонко ответила гостья.

— Аист? Какой аист? — недоуменно спросил Игорь Юрьевич. — Ах, ты шутишь? Знаешь, у меня сейчас плохо с юмором, — сказал он, — ступай домой. Где ты…

В это момент за окном спальни раздался шум, окно распахнулось, и в комнату влетела красивая птица.

— Вот этот аист, — сказала девочка, указывая на бесцеремонное создание природы, без пропуска и приглашения вторгшееся в покои высокого сановника.

Слова у Игоря Юрьевича кончились. Нет, он хотел, конечно, что-нибудь сказануть, отчего весь этот беспредел прекратился бы, и пусть даже с потерей должности, но голова вместе с надежной его жизнью осталась бы у него под контролем, а слова не шли. Нет, не шли. Слова были где-то там, глубоко, вне досягаемости сознания Игоря Юрьевича. Только остатки рефлексов все еще могли помочь.

Он сделал слабый жест, пытаясь прогнать наглую птицу, но та, словно не замечая голого человека, прошлась по его кровати, бросила там кучку помета, тщательно, по-кошачьи все это зарыла его, Лаврентьева подушкой, противным голосом, открыв клюв, проорала на него: «Мяу!» — и, нахохлившись, уселась в углу комнаты, то ли заснув, то ли ожидая приказаний своей хозяйки.

Страх, охвативший теперь Игоря Юрьевича, был самым сильным из тех, что испытал он за свою большую, пятидесятилетнюю жизнь. И драки в институте по молодости, и парткомы, где выворачивали его наизнанку, и срывы планов по добыче нефти, а в последние годы все эти «крыши», сосущие деньгу, оказывающие услуги по уводу денег из-под контроля налоговиков, а потом этим же и шантажирующие, — хватало всякого, натерпелся! Но страхи эти были объяснимы! Он сам их порождал и преодолевал их, контролировал, а здесь…

Игорь Юрьевич заплакал, сначала даже не замечая, как первые слезы оставляют на мыле темные дорожки, а потом его прорвало. И он в голос как медведь заревел, жалея всего себя, жалея свои принципы и беззащитность перед этой маленькой, неизвестно откуда взявшейся девочкой, от великого стыда перед ней. Стыда за то, что вот он — голый и беспомощный — позволяет ей делать все, что заблагорассудится, что птица какая-то — совершенно нелепая — наложила в его кровать кучу дерьма, а он даже не смог прикрикнуть на нее. А ведь еще вчера его видел по телевизору весь мир, от него что-то зависело в этом большом мире, с ним считались сотни миллионов людей, он был силен, и он был сама власть.

А сейчас? Сейчас Игорь Юрьевич ощущал, что есть вещи совершенно ему непонятные, не укладывающиеся ни в какую систему известных ему законов, если, конечно, не принимать во внимание всякую мистическую чушь, о которой, впрочем, кроме как из сказок, он все рано ничего не знал.

На его голову легла легкая рука и начала его поглаживать, успокаивая.

— Не надо плакать, — приговаривал детский голосок, — все образуется. Кроме государственных законов, есть и другие. Не всем доводится столкнуться с ними вот так, как вам, а кому довелось, начинают новую жизнь.

Но Игорь Юрьевич не хотел новой жизни, не умел он с новой жизнью обращаться. Слова девочки взорвали его загнанное в угол самолюбие, и он схватил ее, сдавив со всей силы, думая убить, задушить, смести вместе с ее жизнью свалившееся на него наваждение. Маленькое тельце из-под хлопчатой рубашки дарило его холодному от воды дряблому животу тепло и нежность юности. В воспаленном мозгу Вице-премьера возникла сцена мести и насилия. Он с наслаждением думал, как будет убивать эту маленькую тварь, разрывая ее на части, до крови, до последнего крика, чтобы неповадно было таким, как она, ничтожествам издеваться над ним — Вице-премьером Правительства России.

Но что же это? В руках пустота! А девчонка стоит около аиста, поглаживая его шею, и задумчиво смотрит на Игоря Юрьевича.

— Посмотри, Красавчик, какой дядя грубый. Я к нему с нежностью, а он руки распускает. Ну, — вздохнула она, — будь по-его.

Птица, показав на мгновенье чуть ли не медвежьи — так показалось Лаврентьеву — зубы, рыкнула, как тигр, и на Игоря Юрьевича прямо из воздуха опрокинулась бадья крови, а в комнату влетела стая мух, которые полезли в глаза, в уши и рот. Краем глаза он видел себя в зеркале, превратившегося в шевелящуюся, окровавленную мумию, но через мгновенье и этот глаз превратился в кашу.

Истерически закричав, Лаврентьев кинулся в душевую, включил воду и, содрогаясь нервной дрожью, начал лихорадочно смывать с себя кровь. Минут двадцать он сидел в ванной, боясь выйти наружу. «В конце концов, — рассудил Игорь Юрьевич, — не могу же я здесь сидеть вечно».

Открыв дверь, он высунул голову и огляделся. В доме было тихо. Неслышно ступая, он подошел к двери спальни и прислушался. В тот же миг зазвонил президентский телефон, и Лаврентьев подпрыгнул от неожиданности. Сердце выстукивало неровные пулеметные очереди, он задыхался, входя в комнату. Семеня к заветной трубке, он заметил, что в спальне все было так же, как если бы он только что встал. Даже подушка была на прежнем месте, а окно закрыто. И мух не было. Вот тут-то Игорь Юрьевич совершил прежде недопустимый для себя поступок. Вместо того чтобы подойти сразу же к телефону, он кинулся к кровати, отшвырнул одеяло, а затем подушку. Кровать была абсолютно чиста. Поэтому голос Вице-премьера уже не был столь спокоен, когда он сказал, вместо обычного «Слушаю, Николай Борисович!»:

— Алле!

— Ты почему не по форме представляешься? — раздалось в трубке.

И тут Игоря Юрьевича понесло:

— Какой форме? Что вы от меня хотите? Вы уже послали меня в отставку? Чего еще?

— Ты, мать твою итить, что несешь? Кто тебя куда посылал? Перебрал, что ли, накануне с французами?

Лаврентьев еще больше похолодел.

— Так ведь вы звонили уже!

— Неужели? Да я встал полчаса назад. Мне больше делать нечего, как по ночам тебе звонить.

— Э… э… извините, Николай Борисович, а сколько сейчас времени? — Тут Игорь Юрьевич посмотрел на свой любимый будильник и на этот раз отчетливо увидел, что там светится цифирька «шесть» и еще «пятьдесят два», после чего он вообще перестал что-либо понимать.

— Слушай, — спокойно говорил голос на том конце провода, — я не знаю, что там у тебя происходит, но мне все это не нравится. Может, тебе врача моего послать?

— Врача? Какого врача? Да… врача! Нет, — дошло до него, — не надо врача. Зачем? А впрочем….

Тут в зеркале проплыла фигура знакомой девочки, а из уст Игоря Юрьевича вперемешку с руганью понеслось:

— Да пошли вы все в задницу со своими врачами, лекари убогие! Слышать и видеть вас всех не могу больше, рожи пьяные, козлы поганые! Дети, Высоцкие, президенты. Ага, Пре-зи-дент, тоже мне, — с издевкой произнес он, — какой ты Президент, свинорылый паразит! Да…

— Ну, ты сам все решил, — прозвучал спокойный голос, и в трубке раздались гудки.

— Вот, видишь, Машенька, человек сам выбирает свои пути, — раздался позади Игоря Юрьевича мальчишеский голос.

— Да, — отозвалась девочка, болтая ногами на кровати, — и нечего Серебряному Медведю тратить на него свои силы.

Лаврентьев обернулся, глаза его налились кровью, но в этот момент зазвенел будильник, а в комнату постучали. Дверь осторожно приоткрылась, и заглянул Соловьев.

— Вы уже на ногах, Игорь Юрьевич? Доброе утро!

— Ты… ты… — Лаврентьев вырвал из розетки будильник и швырнул в помощника. Тот посторонился, пропуская мимо себя летящий объект, и возмущенно спросил:

— Вы чего?

— У меня тут дурдом, а вас всех ветром сдуло! Где был?

— Спал, как и все. Времени-то сколько!

Лаврентьев понимал, что со временем что-то не так, и хотя это объясняло отсутствие обслуги, но не объясняло всего, что произошло с ним до этого, и ограничился полуистеричным приказом:

— Немедленно вышвырни этих детей из дома!

Внимательно оглядев комнату, Соловьев удивленно спросил:

— Каких детей?

— Вот этих! — ткнул Лаврентьев в сторону Маши и Пернатого Змея, с интересом наблюдавших за происходящим.

Помощник странным взглядом посмотрел на Вице-президента, и тот понял, что он не видит никого, кроме его собственной персоны. В этот момент из-за ворот дома раздался гудок машины. Игорь Юрьевич прильнул к окну, сердце его забилось еще сильней.

— А вот и торжественный эскорт, — прокомментировала Маша появление кареты «Скорой помощи» и двух «Ауди» с мигалками.

Игорь Юрьевич схватился за сердце и потерял сознание.

7

— Все чисто?

— Чисто, но есть информация.

Евгений Дмитриевич заерзал в кресле. Информация от палача — он этого не любил. Он вообще предпочитал общаться с ним пореже и только по телефону.

— Встреча нужна?

— Нет, только телефон того, кого вы ищете.

— Говори.

Кольский записал номер и положил трубку.

«Вот так-так. Анжела перед смертью раскололась! Это ее почти оправдывает, хоть и посмертно!», — цинично подумал Евгений Дмитриевич, а поняв свой цинизм, впал в легкое раздражение на самого себя.

Опять раздался звонок.

— Да! — сказал он.

— Евгений Дмитриевич, звонит секретарь Игоря Юрьевича. Соединить?

— Конечно! — сказал Кольский, но тут же подумал, что Верочка сказала не «звонит Игорь Юрьевич», а звонит «секретарь». Раньше такого не было.

— Алло, — услышал он в трубке.

— Да-да, слушаю! Кольский!

— Евгений Дмитриевич, я должна вам сообщить, что Игорь Юрьевич серьезно заболел. На его место назначают Витебского Эдуарда Филимоновича.

У Кольского в голове возникло не меньше сотни вопросов, но он понимал, что секретарь и так оказала ему услугу, сообщив правительственную информацию. Поэтому сказал:

— Спасибо, Зинаида Павловна. Если вам что-нибудь будет нужно или, не ровен час, вы останетесь без работы, милости прошу. Приходите, не стесняйтесь.

— Спасибо, Евгений Дмитриевич. Буду иметь в виду.

Кольский положил трубку и схватился за голову.

Без Лаврентьева он был никем, а Витебского видел несколько раз в приемных Правительства и даже незнаком с ним. «Что же случилось? После появления этого Кудрина все идет кувырком. Надо бы голову ему оторвать, но сейчас будет не до этого».

Он нажал кнопку селектора и попросил Верочку соединить его с Управлением кадров Правительства.

— Нина Геннадьевна, — сказал он бодро, — рад слышать ваш неунывающий голос.

— А-а, Евгений Дмитриевич. Добрый день, — немолодая дама редко была рада звонкам. — Что, прослышали уже?

— Прослышал.

— Ну и уши у вас. Сама только постановление получила.

— Так ведь без ушей не проживешь в нашем-то деле.

— В вашем — да. Чем могу?

— Мне бы знать, когда Эдуард Филимонович к обязанностям приступает? — Кольский затаил дыхание. Дама была начальником Управления, характер имела скверный и подозрительный, но на этот раз пронесло.

— Так уже.

— А как мне с ним связаться?

— По номеру Лаврентьева, — с великим одолжением упало в трубку.

— Спасибо преогромнейшее, Нина Геннадьевна. Должник ваш навеки.

— Ну-ну, помните об этом, — сказала дама, хотя оба знали, что она никогда не обратится к нему за помощью. Из другой касты была, из старой гвардии. А он — новичок, однодневка. Не прошел еще срока испытательного в номенклатуре. Да и нюх у нее на однодневок был что надо. За версту их чуяла.

Кольский сел и с минуту пытался думать. «Надо поехать к Витебскому, но с чем?» Евгений Дмитриевич в любом случае должен был к нему поехать, однако — одно дело, что-то зная о происшедшем, а другое — пытаться вытянуть информацию, чтобы разнюхать планы начальника на будущее.

Он снова схватился за телефон. Минуя секретаря, набрал домашний номер Лаврентьева. К телефону долго никто не подходил. Затем мужской голос сказал:

— Алло!

— Могу я слышать Игоря Юрьевича? — спросил Кольский.

— Игорь Юрьевич в больнице, — ответил голос.

— Соловьев, ты? — обрадовался Евгений Дмитриевич.

— Да, а это кто?

— Да Кольский, Кольский!

— Здравствуйте, Евгений Дмитриевич!

— Что у вас там случилось?

— В двух словах не расскажешь, — сокрушенно и с легким страхом сказал Соловьев.

— Я могу приехать?

— Приезжайте.

Через час Евгений Дмитриевич уже слушал короткий, но эмоциональный рассказ Соловьева.

— Я вхожу, как обычно, а в меня летит будильник. А потом он говорит: ты, мол, где был? Будто не знает, что мы встаем в шесть тридцать, а его будим в семь. А сам возбужденный такой, глаза блестят лихорадочно. Я понять ничего не могу. А он вдруг и говорит: вышвырни, мол, этих детей из дома. Представляете?! — Соловьев посмотрел на Евгения Дмитриевича, и тот заметил, что его состояние близко к истерике. — А в комнате-то никого и нет! — торжествующе объявил рассказчик.

— А тебе не послышалось насчет детей? — спокойно спросил Кольский.

— Да нет, Евгений Дмитриевич! У меня-то голова на плечах есть. И вот еще что, — пытаясь доказать, что голова действительно есть, добавил Соловьев, — я заметил, что Игорь Юрьевич был уже после душа, чего прежде не бывало в такие часы. Но и это еще не все, — вдруг осекся он, и Кольский понял, что есть деталь, которая никак не поддается простому объяснению.

— Ты говори, Миша, говори, я слушаю.

— Телефон на первом этаже был вырван из розетки, а нашли мы его аж за забором, — почти мистическим шепотом закончил Соловьев.

— Вот как? А как же Игорь Юрьевич в больницу-то попал?

— А вот это тоже странно, — скривил тот в недоумении лицо, — только все это случилось, ну, только он сказал про детей, как подъехали две машины сопровождения с мигалками и «скорая».

— «Скорая»? — удивился в первый раз за весь разговор Кольский.

— Да, «скорая».

— Кто ж ее вызвал?

— То-то и странно, из наших никто, да и Игорь Юрьевич, хоть и нервным был, но мне про плохое самочувствие ничего не сказал! И выглядел, хоть и возбужденно, но вполне сносно.

— А что сказали приехавшие?

— Показали крутые корочки Службы безопасности и сказали, что выполняют распоряжение Президента. Тот, мол, получил информацию, что Лаврентьев заболел, и прислал своих врачей.

— Вы это проверили?

— Как положено! — напыжился Соловьев.

— А что же Игорь Юрьевич?

— Хм, а вот тут еще одно. Как машины подъехали, он подошел к окну, да увидев их, обернулся, так странно посмотрел куда-то в пустое место мимо меня, побледнел и упал в обморок.

— Сердце? — быстро спросил Евгений Дмитриевич.

— Врачи сказали: да!

— Здорово, — подытожил Кольский, — но непонятно!

— Вот именно, — согласился Соловьев, — многое непонятно. Как Президент мог заранее знать, что у Игоря Юрьевича будет приступ?

Кольский, посмотрев на Соловьева, попытался сдержать смех, но не выдержал и от всей души захохотал: вопрос был, хоть и идиотский, но не в бровь, а в глаз. «Президент — провидец! Это ж надо такое!»

Соловьев недоуменно пожал плечами, но Евгений Дмитриевич успокоил его, насмеявшись:

— А ты молодец! Правильно мыслишь!

Тогда и Соловьев улыбнулся.

Еще через два часа Кольский входил в кабинет Витебского.

— Здравствуйте, Евгений Дмитриевич! — поднялся тот из-за своего стола и, пожимая руку посетителю, предложил: — присаживайтесь.

Лет сорока, то есть совсем молодой для новой должности, высокий, атлетически сложенный… «Идеал политика и мужчины», — хмыкнул про себя Кольский.

— Курите, если хотите, — предложил Вице-премьер, — и я покурю. — Он мягко улыбнулся, доставая сигарету и щелкая зажигалкой.

«Ох хо-хо, — вздохнул Евгений Дмитриевич, — универсал! Мягко стелет — жестко спать! Обаятельный в первые две недели, а потом щепки-то полетят. Не удержусь!» — решил он про себя.

— Чем порадуете, Евгений Дмитриевич? Как ваш бизнес?

— Все в порядке. Я решил нашим донорам установить тарифы в условных единицах.

— Что, обороты падают?

Кольский чуть не подавился дымом. «Ничего себе. Скорость мозгов! Или утечка информации?»

— Да, упали за полгода.

— Ну что ж, верное решение. Есть какие-нибудь проблемы? Помощь нужна?

— Да нет. У нас все в порядке. — Не мог же Кольский тут же рассказать незнакомому человеку, несмотря на то, что тот Вице-премьер, о своих проблемах.

— Евгений Дмитриевич, — неожиданно взял в свои руки инициативу Витебский, чем насторожил Кольского, — секретности вашего бизнеса придается в Правительстве большое значение, и я понимаю, почему. Но вот до меня дошли слухи, что некто Кудрин, — при этой фамилии под мышками Кольского потекли струйки холодного пота, — интересуется этой проблемой слишком серьезно. И гибель Николая Ивановича Евдокимова связывают с его именем. Что вы об этом думаете?

Несколько минут десятки вопросов в голове Евгения Дмитриевича совершали хаотичное движение, сталкиваясь, матеря друг друга и споря: откуда знает, что говорить, что еще знает, откуда такая скорость, какого черта я вообще пришел сегодня и так далее.

Все это время Витебский расслабленно сидел в бывшем кресле Лаврентьева, курил и наблюдал за реакцией Кольского. Наконец тот выдавил:

— Я вообще мало понимаю в том, что происходит, если откровенно.

— Конечно, откровенно! — подхватил Вице-премьер, — нам же с вами работать.

— Да-да, работать, — не очень этому веря, повторил Евгений Дмитриевич. — Видите ли, Эдуард Филимонович, странная смерть Евдокимова, потом болезнь — опять же странная! — Лаврентьева произвели на меня гнетущее впечатление. Я пока не сформировал своего отношения к этому.

— Ну хорошо, — согласился Витебский. — А что — Кудрин?

— Кудрин опасен, насколько я успел разобраться. Очень опасен.

— Не понимаю! — воскликнул тот. — Чем может простой человек быть опасен государственной структуре? Что он делает? Нападает, публикует информацию? Ворует?

Кольский как-то не задавался этими вопросами, но нашелся:

— Достаточно того, что он пытается собрать информацию. Для нас это уже представляет угрозу.

Витебский молчал несколько секунд, но соображал он на несколько порядков быстрее Лаврентьева и, пожалуй, быстрее самого Кольского, что вряд ли могло понравиться последнему.

— А почему он начал собирать информацию? Кто его подтолкнул?

— У него был друг, который начал делать….

— Которого убрали?

Кольский похолодел. Он становился на очень шаткий мостик, который грозился вот-вот пойти ко дну. Сказать «да» означало признаться в преступлении, а кто знает, чем дышит новый Вице-премьер? Сказать «нет», значит, соврать, а при информированности того, неизвестно, куда это приведет.

— Я не знаю. Этим занимался Игорь Юрьевич, — нашел он дорожку.

Эдуард Филимонович мельком глянул на Кольского, и тот не понял: проглотил Вице-премьер информацию или нет. Постепенно возникало ощущение, что он попал на перекрестный допрос, и от этой мысли Евгению Дмитриевичу стало совсем нехорошо.

— А вы встречались с Кудриным?

— Нет. Ищу.

Кольскому показалось, что вопросы заканчиваются, и уже воспрял было духом, как прозвучал следующий выстрел:

— Евгений Дмитриевич, а вы не знаете, куда делась секретарь Евдокимова?

— Секретарь? — сделал он удивленное лицо, — нет, меня это не интересовало.

— Вот как? А мне известно, что дня три назад она попала к вам, и больше ее не видели.

— Странно. Мы беседовали с ней. Ничего интересного она не рассказала и ушла, — Евгений Дмитриевич решил идти напролом.

— Угу-угу, — как филин проухал Вице-премьер, покопался у себя в столе и достал видеокассету, после чего протянул ее Кольскому со словами: — посмотрите на досуге.

Евгений Дмитриевич отчего-то очень не хотел брать кассету, но отказаться от нее он не мог.

Прощался Витебский так же радушно, как и принимал. Легкая улыбка, твердое пожатие руки, вот только Кольскому было уже совсем неуютно рядом с новым шефом.

Выйдя из «Белого дома», он очень хотел поехать домой, но папка, в которой лежала кассета, не давала ему покоя. До дома было значительно дальше, чем до работы.

— В офис, — кинул он водителю.

Проходя через приемную, он даже не глянул на Верочку, сказав отрывисто:

— Никого! — прошел к себе и вставил кассету в видеомагнитофон.

Здесь было все: и эротика с Анжелой, и разговоры с ней, и… все, что происходило в кабинете за последние две недели. Сил, чтобы встать и исследовать свой кабинет на наличие видеокамеры, у Евгения Дмитриевича не было. Да и смысла в этом тоже не было никакого. Поздно.

«Чем же занималась служба безопасности? Ха-ха-ха, — нервно рассмеялся Евгений Дмитриевич, — так она и снимала это все. Господи, в каком же мире мы живем?!» — нашел он крайнего во всей этой истории.

Пока он смотрел кассету, в кабинете стемнело. Он подошел к окну, не включая света, и посмотрел на вечернюю Москву. Там все было по-прежнему, жизнь продолжалась: куда-то неслись машины, спешили люди.

«В конце концов, — подумал Евгений Дмитриевич, — я ведь делал все это не в своих интересах. Я же должен был защищать государственную тайну, а мои отношения с женщинами не должны никого волновать», — решил он и ему стало легче.

Внезапно он услышал, как за спиной открылась дверь в его кабинет. Кольский обернулся и обомлел. Перед ним стоял Евдокимов: совершенно бледный, лицо под цвет белой рубашки — но живой!

Евгений Дмитриевич замер, будто надеялся, что привидение его не заметит.

Дверь снова открылась, и вошла — цвет лица Кольского теперь мало чем отличался от лица вампира — вошла Анжела.

— Здравствуй, Женя, — произнес Николай Иванович.

— З-здравствуйте, — дрожащим голосом откликнулся хозяин кабинета.

— Как живешь?

— Х-хорошо, — похоже, Евгений Дмитриевич начал заикаться.

— Анжела мне сказала, что ты плохо себя ведешь, — подходя на пару шагов ближе, сказал Евдокимов.

— Я н-не…

Внезапно рука вампира выбросилась вперед, удлинившись не меньше, чем в три раза, и схватила Кольского за горло. Тот попытался кричать, но изо рта теперь могли вырываться только хрипы. Единственное, что он смог сделать, так это заметить, что рука, державшая его, позеленела и мало напоминает человеческую. В комнате разлился запах могилы.

— К тому же, — продолжал Евдокимов, подтягивая к себе жертву, — мы слегка проголодались, и нам нужны силы.

Последнее, что увидел в своей жизни Евгений Дмитриевич, были клыки Анжелы, впившиеся через мгновение в его шею.

8

— Л-леш-ша-а, — раздается позади меня шипение, и я, еще не обернувшись, уже знаю, кто это. Останавливаюсь и жду. Не побегу же я!

Шаги приближаются, и до меня доходит, что Евдокимов не один. Поворачиваюсь. Анжела! Не очень приятный сюрприз. Впрочем, для нее неприятный. Мне все равно.

Прежде я бы кинулся бежать от этой мрачноватой парочки, выследившей меня ночью. Но уже не теперь, не теперь.

Вокруг заброшенный пустырь на восточной окраине Москвы, где одиноко высится небольшой резервуар, обнаруженный мной в результате слежки за машинами донорского центра. Именно здесь они оставляют свою добычу.

— Как, — с издевкой спрашиваю я, — вы живы, Николай Иванович?

— Я бес-с-смертен, если ты помнишь. Хотя, где тебе знать, что это значит? — Евдокимов быстро протянул руку в сторону моей шеи, та превратилась в длинную, зеленую клешню, но тут же удивленно одернул ее.

— Голубая кровь?! — злобно произнес Николай Иванович.

— Наверно, голубая, — иронизирую я, — ведь вы эксперт в этой области. Ваше слово — закон!

— Мне нужна голубая кровь! Я смогу вернуться к Отцу!

Евдокимов смотрит на меня, как на сосуд с кровью. Что ж, по-своему он прав. Только проблема эта не моя. Я обращаюсь к девушке:

— Ты-то как с ним оказалась?

— Николай Иванович, — она нежно посмотрела на Евдокимова, — нашел меня перед самой моей смертью и поцеловал так, как еще никто не целовал.

— Как вы меня обнаружили? — Я стараюсь не обращать внимания на приближающегося ко мне по маленькому шажку Евдокимова.

— У твоего мобильного телефона очень музыкальный голос. Помнишь, ты ведь звонил своей крошке из машины, и я запомнила тон цифр.

Я начинаю волноваться:

— С ней все в порядке?

— А ты… — но Евдокимов пристально глянул на Анжелу, и девушка замолчала.

Я достаю телефонную трубку и начинаю набирать номер Василисы, но в этот момент вампиры бросаются на меня с обнажившимися клыками. Я стою не шелохнувшись, представляя вокруг себя вращающийся, огненный шар.

— ОММММММММММММ!!!

Николай Иванович, достигнув невидимой границы, с визгом отлетает обратно. Анжела останавливается раньше. Я прислушиваюсь к телефонным гудкам. Никого! И волнуюсь еще больше.

— Если с ней что-нибудь произошло… — я обрываю фразу и грожу указательным пальцем. Надеюсь, мои интонации сами объяснили им что к чему.

Евдокимов поднимает ледяной ветер, и я физически ощущаю, как остывает мой шар. Несколько минут мы боремся на энергетическом уровне. Я еще не знаю своих новых сил, но в какой-то момент вспоминаю о самом ярком образе прошедших дней.

— ООЕАОXXXXXXXXХО!!!

Я не слышал этого слова во сне и уж тем более в жизни. Оно приходит само. Над головами, подобно Солнцу, вспыхивает Луна. Свет ярок даже для меня, становится почти жарко. Он — настоящий, яркий, греющий, как тогда за дверью! Раздается выворачивающий душу вопль.

Анжела кричит, пытаясь остановить меня:

— Мы не трогали ее!

Но уже поздно.

Я вижу, как дымятся вампиры, превращаясь в кучки пепла. Жаль! Для ученых они представляли собой клад. Коротко вздохнув над останками, я гашу солнечную иллюзию и продолжаю свой путь.

Снизу лестница резервуара кажется мне не очень длинной, но снизу всегда все кажется проще. Путь наверх занимает около трех минут. Люк, естественно, оказывается закрытым. Я произношу любимое Последним Императором:

— КXXХУМ! — и замки отлетают.

В глубине резервуара не видно ни зги. Меня удивляет, что и запаха никакого нет. Если здесь хранят кровь, должен же быть запах. Включаю фонарь. Внутрь ведет еще одна лестница, и я начинаю спуск. Резервуар пустой. А ведь еще сегодня здесь разгрузился десяток машин. Не понимаю!

Я уже на дне, но кроме железа под моими ногами, здесь ничего нет. Наклоняюсь и провожу рукой по полу. Сухо! Неужели ошибся? Это было бы не очень здорово.

Иду в центр этого сооружения.

Вы никогда не падали в подпол или еще куда-нибудь, когда этого совсем не ждете? Идешь себе, идешь и вдруг — бац! — и уже сидишь. Вокруг темнота, и понять, как ты сюда попал, сразу не удается. Ощущение такое, что кусок времени из последовательности событий вырезан. Вот ты там, наверху, а вот ты уже внизу — монтаж, однако!

Сейчас я испытал все это на себе. В полной темноте — фонарь при падении остался наверху — до меня доходит, что я, видимо, все-таки не ошибся. Здесь, вокруг меня есть следы крови. Одновременно с этой светлой мыслью надо мной что-то закрывается, и я понимаю, что оказался в западне. С четырех сторон от меня находятся стенки железного ящика. Не знаю, может, друг, написавший в свое время «фобия пожаров и ограниченных пространств», был недалек от истины. Но истерика, готовая начаться, сменяется новым шоком: я снова проваливаюсь.

На этот раз я падаю в какую-то жидкость, и мне даже не хочется думать, в какую именно, потому, что я точно знаю, что это кровь. Дна я не достаю. Ужас, подобного которому я не испытывал даже перед змеей, парализует мой мозг. Я плююсь кровью, барахтаюсь в ней, кровь стекает, пенится, а периодически я выдуваю кровавые пузыри. В конце концов, я понимаю, что выпил крови не меньше литра. И эта мысль парализует меня.

Сознание, привыкнув к перемещению между мирами, как всегда, спасается бегством, стремясь к заветной двери, за которой свет и музыка Сфер. Но его тут же вышвыривает обратно, поскольку мое тело несется с огромной скоростью по туннелям вместе с потоком крови. Я не знаю, что такое время, но его не было для тех, кто строил эти лабиринты. Потом я мог бы вспомнить каждый поворот, каждое разветвление, но они были бы лишь моей памятью, а здесь, в реальности, все произошло мгновенно.

Передо мной шлюз и новая лестница. Проскальзывая выпачканными в крови руками и ногами по железным ступеням, я поднимаюсь наверх. Люк открыт. Выбираюсь. Передо мной незнакомая, гористая местность, похожая на вулканический кратер. Внизу плещется озеро. Воздух по-лесному чист, и я, вдоволь набултыхавшись в крови, особенно остро ощущаю состояние своей нервной истощенности. Падаю на землю и плачу, выпуская наружу всю скопившуюся внутри грязь.

Думать ни о чем не хочется. Нарыдавшись вдоволь, я встаю и, спотыкаясь, спускаюсь с гребня к озеру. Не раздеваясь, бросаюсь в его воды. Стараюсь отмыть всего себя, ожесточенно тру одежду, уши, глаза. Наконец, ощущаю себя чистым и собираюсь выйти на берег, как понимаю, что вода произвела на меня какое-то особенное действие. Нервозность полностью исчезла, я стал бодрым и радостным, будто не был я только сейчас в потоке крови глубоко под землей. Странно! Плаваю еще несколько минут, наслаждаясь теплом и живительностью влаги. Выхожу.

Вода стекает ручьями. Я собираю валежник и заклинанием — зажигалка, конечно, не работает — поджигаю его. Снимаю с себя одежду и сушу. Ночь великолепна. Из глубины кратера отчетливо видны звезды, а гребень отрезает от меня весь окружающий мир. Я один здесь, на этой Земле. Но где-то далеко отсюда есть моя Василиса. Не соврала ли Анжела? Интуиция говорит, что нет. Когда-нибудь мы вернемся сюда вместе. Сюда… Куда сюда? Где я? «Бедный, бедный Робинзон Крузо!», — вспоминаются слова попугая.

В этот момент я понимаю, что этот мир не создан для меня одного или даже для нас с Василисой вместе. Невдалеке раздается фырканье. Я поворачиваюсь от костра и вглядываюсь в темноту. Это олени. Их не меньше шести. У одного из них, идущего позади, явно поранена задняя правая нога. Он передвигается на трех. С трудом пьет воду, а потом входит в глубину. Я наблюдаю за всей этой сценой с жалостью, но и с удовольствием. Когда еще увидишь животных вне клеток зоопарка? Олень выходит их воды, а моя челюсть отвисает, и глаза лезут из орбит, пытаясь приблизиться к чуду: животное совершенно здорово! Стряхнув с себя воду, маленькое стадо величественно удаляется в лес. А я возвращаюсь к кромке воды.

Что же это за озеро? Сначала я… Но у меня не было повреждений, а у оленя… Ничего необычного я, однако, не вижу. Вода и вода, разве что много ее, так ведь озеро тоже не чашка.

Через час натягиваю на себя подсохшую одежду и опять сажусь к костру, с удовольствием наблюдая за танцующим огоньком.

Что-то снова меняется рядом со мной. Я отрываю взгляд от костра и вижу перед собой Пернатого Змея. Он стоит и, подобно мне, смотрит на огонь. Почувствовав мой взгляд, улыбается впервые за все время, что я его знаю.

— Пойдем, — говорит он.

Я хочу спросить — куда? — но понимаю, что это глупо, сам все увижу. Мы поднимаемся снова на гребень. Здесь он оборачивается и смотрит на озеро, вынуждая последовать своему примеру и меня. Мы молчим некоторое время, и вдруг я понимаю, что не так в этом озере, оно светится! Море и океан тоже светятся, но по-другому. Здешний свет был похож на то, как если бы под всей водой находился мощный его источник. Снизу я этого не мог видеть из-за глубины.

— Это одна из семи Чаш Грааля, как вы их называете.

Я удивленно смотрю на него, но потом понимаю, что все окружающее меня действительно напоминает огромную чашу.

— Много тысячелетий назад, задолго до всяких цивилизаций, в семи частях света Отец наш создал источники энергии, которые вы называете природными, а в последнее время еще и ядерными. Они породили на планете множество мутаций, включая создание биологических существ, а позже и самого человека. Вокруг этих источников образовывались все виды животных и новые расы.

— Природный ядерный реактор, — бормочу я, но мой провожатый уже тянет меня за собой. Однако я все же успеваю задать еще один вопрос: а где мы?

— Недалеко расположен современный Волгоград.

Подойдя к какому-то камню, он говорит:

— КXXХУМ! — и камень отодвигается, открывая большой, освещенный проход.

В этот момент я чувствую, что ощущение искажения временных потоков покидает меня. Я снова нормально воспринимаю действительность….

…Проходя по длинным коридорам, я вертел головой направо и налево. Здесь все было похоже на огромную, современную лабораторию, только тишина давила мне на уши. Даже покрытие полов, совсем не похожее на ковер, полностью гасило звуки наших шагов.

Через некоторое время мы вошли в большой зал, где находилось несколько человек в белых кимоно.

Один из них подошел к нам.

— Здравствуйте, Алексей!

— Здравствуйте, — ответил я, с интересом разглядывая бородатого человека, который был явно европейцем, но все равно здорово напоминал Серебряного Медведя. Та же борода, то же лукавство в глазах.

— Несмотря на все трудности, связанные с дорогой, ваш путь еще не закончен.

— Отчего же, — поинтересовался я, — разве это не лаборатория крови?

— Хм, лаборатория, лаборатория, — заверил он меня, — но вы здесь не для экскурсии.

— Как это? — не понял я. — Я ведь сам сюда нашел дорогу, хоть и с помощью этого мальчика.

— Давайте договоримся, — твердо сказал мой собеседник, — несмотря на все ваши приключения и духовный рост, вы мало что знаете о том, как в этом мире все происходит. Просто допустите мысль, что всем управляет высшая сила, и никаких случайностей не бывает.

— Но это скучно, — закапризничал я.

— А я ведь не сказал, что я прав. Я предложил, чтобы вы просто допустили эту мысль. Хорошо?

— Можно, — нехотя согласился я.

— Некоторое время, — продолжил мой собеседник, — я посвящу вам и покажу лабораторию, к которой вы так стремились, а потом вам нужно будет заняться другими делами. Кстати, меня зовут Никодим.

— Очень приятно, — кивнул я.

— Сейчас мы находимся в отделении прогнозирования. — Никодим сделал широкий жест рукой, показывая на окружавшую нас обстановку: приборы, стеллажи и основной резервуар посередине. — В этом резервуаре находится примерно одна капля крови каждого человека на Земле. Каждого, чью кровь нам удалось получить, — поправился он. — Здесь мы прогнозируем поведение того или иного человека.

— Каким образом? — решил я уточнить.

— Каждая капля помечена реактивами, и мы можем наблюдать за поведением каждой из них в сообществе. Вот, например, — он указал на прибор со светящимися цифрами, — это показания реакций, стабильности и взаимодействия вашей крови с другими.

Я тупо наблюдал за изменением показаний.

— Что же со мной сейчас происходит? — поинтересовался я.

— Вы приближаетесь к порогу этого мира, — ухмыльнулся Никодим, понимая, что я все равно не пойму, о чем он говорит. Но из вредности я не стал задавать ожидаемых им вопросов. Все происходящее по-прежнему было для меня запредельным. Зачем же задавать вопросы, на которые не можешь понять ответ.

— И вы можете управлять этим? — сделал я умное лицо, что не произвело никакого впечатления на моего собеседника.

— В большой степени, но не абсолютно.

— А как вы отделяете одну кровь от другой?

Тот изумленно смотрит на меня, будто впервые видит, настолько он шокирован ограниченностью моего ума, но соизволяет произнести:

— Нам не нужно ничего отделять. Вы же сдаете кровь не в цистерну.

— А как же машины, лабиринты?

Я понимаю, что мы мыслим разными категориями. Для него не существует тех вопросов, которые роятся в моей голове, легкие как рыженькие тараканчики.

— А-а, — доходит до него, — вот вы о чем. Так это далеко не главная часть потока. Чистая кровь поступает в охлажденном виде в отдельных упаковках, где уже присутствует сделанный вашими врачами ряд показателей.

Что-то искрит в моей голове и я спрашиваю, наконец, что-то умное:

— А как же в древности, когда доноров не было?

Но его и это не смущает:

— Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

Я качаю головой.

— Что же дальше происходит с кровью?

— В других лабораториях, — он машет рукой в дальний конец зала, — производятся эксперименты по смешиванию крови. Там мы различными способами моделируем новую кровь, затем помещаем ее в аналогичный этому резервуар и смотрим на ее поведение.

— Но количество резервуаров должно быть бесконечно, — удивился я, — столько же, сколько вы создаете новой крови.

— Нет, из сотен тысяч экспериментов редко когда один считается успешным и по-настоящему новым. Все остальное можно прогнозировать с помощью простых расчетов, — объяснил Никодим.

— То есть поведение обычного человека и так можно просчитать, — догадался я.

— Вот именно.

— А можно повлиять на существующего человека путем влияния на его кровь?

Экскурсовод отреагировал мгновенно:

— Мы занимаемся моделированием человечества, а не черной магией. И ваше присутствие здесь блестяще это доказывает.

Он вывел меня из этого зала и повел дальше по коридорам. Пернатый Змей куда-то исчез. Пока мы шли, я понял, что примерный ответ на то, как доставляется кровь, я получил, хотя устройство скоростных лабиринтов мне почему-то знать расхотелось. А вот вопрос, из-за которого погиб Костя…

— А откуда берутся деньги на покупку крови у правительств мира?

Никодим рассмеялся.

— Вот удивительно, — сказал он, — побывав в лабиринтах, вы не спрашиваете об их устройстве. А ведь по сравнению с получением золота они просто шедевр мысли.

— То есть вы получаете золото лабораторным путем, а потом продаете его на рынке, расплачиваясь вырученными деньгами с правительствами?

— Проще простого, — хмыкнул мой спутник.

Мы вошли в лифт и понеслись вниз.

— Но ведь тайна превращения других элементов в золото так и не была раскрыта в прошлом веке?

— Это в книжках пишут, что не была. А вас не удивляет, что столько умов трудилось над этой проблемой и ничего не получилось?

Я пожал плечами: мало ли в мире удивительного и нерешенного.

— Трансформация веществ и элементов существует в природе сама по себе. Ее просто нужно пронаблюдать. Ведь и золото не падает на Землю с небес.

Что тут скажешь?

Дверь, в которую мы вошли, была такой же, каких здесь было множество, но вот за ней… Я шарахнулся обратно, но она уже захлопнулась, и я остался один в пещере, другого края которой я не видел, да и потолок скрывался от моего взора. Отчего-то мне захотелось упасть на колени и просить о прощении всех моих грехов. Охватившее меня чувство не было страхом, а было желанием бесконечного благоговения. И я упал, взмолившись к тому, кого видел пред собой.

Назвать его Сатаной я бы не решился, хотя по описаниям он был очень на него похож, кроме размеров. Впрочем, кто сказал, что Сатана маленький? Но ведь не настолько же он велик!

Он сидел так, что его ноги и часть туловища утопали в озере крови, пенившейся глубоко подо мной, а его голова с десятью рогами высилась, как здание Московского университета.

Стоя на коленях на краю пропасти, я молился о спасении своей души.

В ответ своим молитвам я услышал:

— Твоя кровь уже готова. Ступай, открой ворота Ангелам….

…Я оказываюсь в известном мне зале и вижу теперь уже шестерых знакомых мне людей. Одного их них я видеть бесконечно рад, хотя его присутствие меня удивляет.

— Как ты сюда попала? — подхожу я с вопросом и заглядываю в безбрежную синь небес.

— Шла по твоим следам. — В глазах Василисы я вижу чувства, коих прежде не обнаруживал.

— Но ведь это было очень опасно!

— Ты бредил и все мне рассказал. У меня была возможность подготовиться.

Я вспомнил про лабиринты с кровью и спросил:

— Ты тоже полезла в резервуар?

— Да. И даже видела твою драку с вампирами. А она ничего!

Догадавшись, кого она имеет в виду, я улыбнулся и вздохнул одновременно:

— Да, была ничего.

Оглядев собравшихся, я задал глупый вопрос: — И зачем мы тут собрались?

— Леш, — сказала Василиса, — я хочу тебя кое с кем познакомить.

Она подозвала к себе знакомую мне девочку с колючими вишенками глаз.

— Так я ее знаю, — прокомментировал я ее приближение, — это Маша.

— Ты знаешь не все, — прозвучал ответ, — это наша дочь.

Говорить я несколько минут не мог. Ну не о чем было говорить. В самом деле что за дурацкие шутки?

— Она, правда, еще не родилась, — продолжала моя радость, — но я уже беременна ею.

— Да? — прорывает меня наконец. — А откуда это известно? Уж не тот ли с рогами нашептал?

— Ты имеешь в виду Отца нашего?

— А-а, так именно его называют здешние обитатели Отцом? Это что ж, сатанинское общество, что ли? А ты-то как могла во все это поверить? — возмутился я.

В зале повисла тишина. Мой вопрос просто проигнорировали.

Василиса с Машей отошли от меня, а Серебряный Медведь высоким голосом вдруг затянул какую-то заунывную песню, похожую на молитву муэдзина.

Я вдруг понял, что все мы, кроме старика, стоим на вершинах звезды Соломона. По большому периметру в сторону движения часовой стрелки: я, Василиса, Ветер Небес, Полная Луна. Лицом друг к другу, на расстоянии пяти метров стояли Маша и Пернатый Змей, причем Маша стояла от нас дальше мальчика. Центр захватил шаманящий Серебряный Медведь.

Он все ускорял ритм своего мантрама, пока пол под нами не начал вращаться. Движение по кругу все увеличивалось, пока в какой-то миг стены зала не вылетели в неизвестном направлении, а на нас со всех сторон обрушился яркий свет. Раздался грохот, и мне почудилось, что все мы оказались в эпицентре молнии, низвергнувшейся на нас с небес.

И из этого невыносимого света до меня донеслись слова:

— Не-Преступи-Кольцо разорвано, дети мои. Печати сняты, и ворота снова открыты. Живите с миром.

И голос этот не был похож на тот, что я слышал в пещере. Я точно знал, что это голос Бога, Отца нашего.

В квартире, где мы оказались сразу же после ритуала, чему я после приключившихся со мной событий совсем не удивился, мне было как-то не по себе. Все время роились мысли и вопросы, и даже Василиса не могла меня успокоить. Я никак не мог взять в толк кто есть кто.

Внезапно передо мной возник Серебряный Медведь. Первое, что он сказал мне до того, как я набросился на него с кулаками, было:

— Я решил на какое-то время заменить тебе Ангела. Тебе это нужно, да и мне не помешает. Возможно, позже я снова стану человеком, но пока так.

— Если ты такой умный, — вскипел я, — объясни мне что к чему?

— А зачем? — усмехнулся он.

— Как зачем? — оторопел я. — Меня это беспокоит!

— Так дело в том, что тебя это беспокоит, или ты хочешь знать, как есть на самом деле?

— Меня это беспокоит, потому что я хочу знать, как есть на самом деле! — упрямился я.

— А я не знаю, — вдруг сказал старик, лукаво ухмыльнувшись.

— Так на хрена мне такой ангел? — задал я резонный вопрос.

— А вот мы с тобой вместе во всем этом и будем разбираться. Ты будешь Хранителем крови, а я посмотрю, как тебе удастся с этим справиться.

— Я? Хранителем? — удивился я.

— Ты уже Хранитель. Витебский приглашает тебя на аудиенцию в пять часов. Не опоздай.

— Кто такой Витебский?

— Новый Вице-премьер нового Правительства.

— Что значит нового? Тут что, революция произошла, пока нас не было?

— Ты задаешь слишком много вопросов.