Кровь Джека Абсолюта

Глава 1 КАИН И АВЕЛЬ

Корнуолл, сентябрь 1752 года

Конец времен приходился на среду, а Джек, похоже, его пропускал. Яростные волнения охватили каждый дюйм королевства, и все из-за какого-то Грегори [1], оттяпавшего у англичан чуть ли не полсентября. Джек просто в толк взять не мог, как это вышло, что какие-то там паписты начали вдруг совать нос в дела истинных христиан. Но властям почему-то вздумалось плясать под дудку живущих за морем лягушатников, итальяшек и прочего сброда. Джек никогда с ними не встречался, но понимал, что добра от них нечего ждать. И, как и все жители островов, решительно присоединялся к общему требованию: «Верните нам наши одиннадцать дней!» Этот девиз воспламенял не только сердца. На Пасху сожгли здание суда. В Плимуте моряков из Неаполя облили дегтем и обваляли в перьях. Но что бы там ни творилось в Девоне, чьи жители, как известно, думают тем самым местом, на котором сидят, Корнуолл обещал много больше веселья, и Джек никак не хотел довольствоваться небольшой заварушкой в деревне. Нет, он с другими лихими ребятами с мыса Зеннор собирался в Пензанс. Всего три часа ходу через поля, если поторопиться. Пензанс — большой город, Джек там дважды бывал. Куча народу, есть даже иностранцы! Всем им достанется, все получат свое!

Но… без него. Если ему не удастся избавиться от веревок.

Он напряг мышцы, пытаясь высвободиться, прекрасно при том сознавая, что никаких результатов это в очередной раз не даст. Еще бы! Его вязал Люти Тригоннинг, а тот, когда не искал олово, пробавлялся рыбалкой и знал толк в узлах. Хотя он и качал головой, и бормотал что-то себе под нос, но приказ сквайра выполнил, и не тяп-ляп, а на совесть. Джек Люти нравился, однако он вовсе не собирался вступать из-за него со своим патроном в конфликт.

Конец веревки этот умелец продел сквозь железное кольцо, плотно вогнанное в стену винного погреба, а потом обкрутил вокруг бочки. Длина поводка была достаточной, чтобы Джек мог стоять и даже добраться до ее содержимого. Что он и сделал, как только Люти ушел. Лег под кран и присосался к нему, однако вино в бочке кончилось, и в рот ему хлынула мерзкая жижа. Он и сейчас ощущал ее привкус во рту, а от кружки, в которую собирали опивки, отвратительно несло уксусом. Старая, в змеящихся по ней черных трещинах, она стояла под бочкой, и ей не было дела до того, что узнику хочется пить.

Что-то скрипнуло. Кто-то идет? Джек склонил голову набок. Наверху по-прежнему шла пирушка, слышались приглушенные крики, разудалое пение и стук кружек. Дядюшка, неожиданно забогатев, отмечал свой успех. Дункан Абсолют никогда не слыл трезвенником, но тут превзошел сам себя. Его собутыльники из Пламп Пидженз прибыли три дня назад и уезжать пока что не собирались. Это Джека нисколько не раздражало. Дядюшку много легче обвести вокруг пальца, когда он пьян. Но как же тогда вышло, что его вдруг поймали?

Джек сплюнул в угол, но во рту все равно было кисло. Он знал, как все вышло, и знал, кто его сдал. Крестер Абсолют, только и ждущий, как бы подстроить своему двоюродному братцу какую-нибудь пакость, наверняка за ним наблюдал. И когда Джек выскользнул из конюшни, чтобы присоединиться к намылившимся в Пензанс молодцам, его уже ждали.

Крестер. Вспомнив его самодовольную рожу, выглядывающую из-за спины багрового от возмущения дядюшки, Джек застонал и задергался в своих путах, но добился только того, что из крепко схваченных веревкой запястий опять пошла кровь.

Новый звук привлек внимание юноши: шум прибоя у мыса Зеннор. Волны, накатываясь, разбивались о берег. Джеку не надо было даже их видеть, чтобы понять, насколько они высоки, и это добавило горечи к его мукам. Раз уж ему не подфартило смыться в Пензанс, он, по крайней мере, мог бы спуститься на пляж и с закадычным приятелем Тривом Тригоннингом всласть там порезвиться. Главная хитрость тут была в том, чтобы успеть оседлать волну еще до того, как она начнет подниматься, а уж потом оставалось лететь с ней к берегу, выставив перед собой сцепленные в замок руки и вытянувшись в струну. Мчаться, заходясь от холода и восторга в бурной воде, извиваясь всем телом и выбирая момент, когда поднырнуть, когда вынырнуть из пенящейся соленой громады, чтобы расстаться с ней, плавно и мягко скользя животом по песку. И тут же вскочить, и, повернувшись, бежать навстречу новой войне, и повторять все это до тех пор, пока тебя, посиневшего и совершенно изнемогающего, не начнет бить озноб. Или пока волна не уйдет в море с добычей. Бывало и такое. Билли Уитс утонул в прошлом году, и на забаву наложили строжайший запрет, что только сделало ее еще слаще.

Опять что-то скрипнуло. Дверь в доме открылась, послышались чьи-то шаги. Джек напряг слух, пытаясь угадать, кто спускается в погреб. Дункан, чтобы наказать его? Или Крестер, чтобы позлорадствовать над его бедственным положением? В замке лязгнул ключ.

Дверь распахнулась.

— Морвенна!

Если бы Джек мог, он бы подпрыгнул до потолка. В дверном проеме, почти полностью закупорив подвал телесами, возникла экономка Абсолют-холла Морвенна Тригоннинг. Жена Люти, матушка Трива и самая лучшая женщина на земле.

— Ах, что он творит! — Морвенна поднесла пухлый палец к губам. — Не шуми и не приставай ко мне, ладно?

Она поставила лампу на бочку, потом выпростала из-под мышки пару массивных кувшинов и, выпрямляясь, потерла широкую поясницу.

— Они осушили все бочонки в дому, а теперь требуют пива. Потом снова возьмутся за бренди. Эта круговерть не закончится никогда. — Ласковая рука отвела с глаз узника волосы. — Как ты тут, Джек?

— Нормально, — ответил он, пытаясь улыбнуться.

— Как же, нормально.

Экономка печально вздохнула и, кряхтя, опустилась на пол, чтобы посидеть рядом с ним. Джек, несказанно довольный, притулил голову к необъятной груди.

— Я ненадолго, они помрут там без пива. Но погляди, что я тебе принесла.

Из полотняного мешочка, свешивавшегося с ее пояса, экономка извлекла нечто, похожее на огромную грушу. Джек, с утра не евший, закрутил носом.

— Булка с изюмом! — восторженно вскрикнул он.

— Я напекла их целую гору и одну ухитрилась стащить. Мне не велели кормить тебя, но, если ты съешь все до крошки, никто ничего не заметит… только вот руки я развязать тебе не могу.

— Да я об этом и не прошу.

— Но может быть, ты поешь так?

Морвенна сложила лодочкой руки и поднесла лакомство к его рту. Джек, склонив голову, принялся за еду, жадно откусывая большие куски от восхитительно вкусной сдобы и поспешно прожевывая изюмины, попадавшие на язык. Пока он насыщался, добрая женщина продолжала болтать.

— Ох, Джек, ну и глуп же ты! Опять, смотри, влип в передрягу! Сколько я тебе говорила, будь поумнее, терпи. Боже праведный, они пьют и пьют, и как в них только лезет? То клянут якобитов, то поднимают кружки за дам. Налакаются и, глядишь, примутся за тебя, мне даже страшно.

Три четверти булочки уже было съедено, и у нее появилась возможность, освободив одну руку, погладить любимца по голове.

— Чем больше ты дразнишь старого дурака, тем больше тебе же и достается. А уж сейчас он напился до одури, не знаешь, чего и ждать!

С набитым сдобой и сладкой ягодой ртом Джек промычал:

— Когда Дункан надирается, его рука устает очень быстро. Вот увидишь, большой трепки не будет.

Морвенна, волнуясь, покусала губу. Потом сказала:

— На этот раз выйдет не так. Он страшно зол и собирается сюда вместе с наследником. Пришло, говорит, время задать ему жару.

Чтобы скрыть страх, Джек усмехнулся:

— Ну уж, с наследником. Ничего он тут не унаследует. Крестер Абсолют точно такой же незаконнорожденный ублюдок, как я.

Морвенна легонько шлепнула его за грубое слово, потом погладила там, где ударила, и сказала:

— И мы тоже думаем, что этот мальчишка ничуть не лучше тебя. Но нашего мнения никто не спрашивает. Боже ты мой! — Ее голос понизился, перейдя в драматический шепот. — В этих землях нашли-таки олово, глубокую чистую жилу. Дункан Абсолют теперь богач.

Внезапно на лестнице послышалась брань.

— Где этот чертов эль? — вопросил грубый голос.

Джек, закашлявшись, отшатнулся к бочонку и торопливо облизал губы.

— Осторожно, отец, тут кривая ступенька.

Ответом на предупреждение были грохот падения и новый взрыв брани.

— Я помогу вам подняться, отец.

— Оставь меня, сын. Я в состоянии позаботиться о себе.

Эти слова были произнесены с горделивой кичливостью. Джек и Морвенна переглянулись. Захмелевший Дункан Абсолют и впрямь был безвреден, но становился настоящим чудовищем, когда делал вид, что не пьян.

Отец и сын, пошатываясь, вошли в погреб, тусклый неровный свет лампы подчеркивал схожесть их лиц. В роду Абсолютов, как правило, карликов не имелось, а Крестер здорово вымахал в последний год и почти догнал в росте папашу. Правда, черты его физиономии под копной золотисто-рыжих волос оставались еще полудетскими и были грубее, чем у отца. Скулы пошире, губы потолще. Мать Крестера была простой дояркой; разрешившись от бремени, она умерла. Дункан признал своего единственного ребенка, чем превратил жизнь Джека в ад.

Парочка одинаково щурилась, свесив внушительные носы, но породистость в облике старшего уже поблекла. Щеки пьяницы покрывала сетка лопнувших красных сосудов, седые волосы выбивались из-под сильно напудренного древнего парика, кудри которого развились, открывая куски воспаленной расчесанной кожи.

Дункан постоянно почесывал свою голову, этому занятию предавался он и сейчас, маленькими, возбужденно блестящими глазками ощупывая то Морвенну, то Джека. Крестер тем временем беззастенчиво пялился на своего кузена, тот попытался выдержать его взгляд, но, сидя на корточках, перевеса добиться не смог и отвел глаза в сторону. И узрел руку Дункана Абсолюта, крепко сжимавшую пучок длинных прутьев.

Джек нервно сглотнул, хотя во рту его было сухо. Одну розгу в порыве воодушевления дядюшка обломал бы на раз. Даже две розги означали бы скорое окончание наказания, но в кулаке старого остолопа их по меньшей мере пять, что сулило мало хорошего его, Джека, заду.

— Миссис Тригоннинг, — подчеркнуто официально заговорил Дункан, — почему вы прохлаждаетесь здесь, в то время как мои гости умирают от жажды? Уж не принесли ли вы этому оборванцу какую-нибудь еду?

Морвенна, уже стоявшая на ногах, опустила глаза.

— Нет, сэр, — пробормотала она еле слышно. — Я… я… просто пыталась вспомнить, какой эль вы заказали.

— Ну конечно же крепкий, миссис Тригоннинг. Не думаете же вы, что я способен оскорбить гостей слабым пивом?

— Нет, сэр. Я так не думаю, сэр.

— Вот и прекрасно. Тогда будьте любезны, займитесь делом. Вас ждут.

Морвенна неуклюже поклонилась и отошла в темноту. Крестер присел перед Джеком, деловито потрогал узлы, потом уставился на пол и замер.

— Крошки, отец.

— Крошки? — переспросил, всматриваясь, Дункан.

— И… — Мальчишка прищурился. — И изюмина, сэр.

— Изюмина?

Морвенна похолодела. Она уже наполняла второй кувшин.

— Изюмина, — повторил Дункан. — Мне кажется, мы только что ели что-то с изюмом, не так ли, Крестер?

— Да, отец. Булочки. Вы еще заметили, что они пересушены.

— Действительно. Да. А разве я не говорил… нет, разве я не приказывал, чтобы этого негодяя никто не кормил?

— Приказывали, отец.

— Так, — произнес Дункан Абсолют, и его голос задрожал. — Оказывается, мне здесь не подчиняются.

Второй кувшин был наполнен. Морвенна уже разгибалась, когда Дункан ее пнул. Его шатнуло, удар получился не сильным, однако женщина охнула и покачнулась, едва сумев удержать кувшины в руках.

— Оставь ее, — закричал Джек.

И получил оплеуху.

— Неси гостям пиво, непокорная баба, — промычал злобно Дункан.

Он вновь примерился пнуть ослушницу, но промахнулся, и Морвенна, опечаленно оглянувшись на Джека, ушла. Она ничем не могла помочь ему. Совершенно ничем. Напротив, ее вмешательство лишь еще пуще разъярило бы старого самодура.

— А теперь ты, ублюдок! — Столь ласково Дункан обращался исключительно к Джеку. — Так ты, значит, хотел сбежать с бунтовщиками в Пензанс? Чтобы обесчестить род Абсолютов еще больше, чем твой отец, соблазнивший твою мать? Что ж, у меня есть свои способы тебя урезонить. Их пять, и каждый, поверь мне, надежен.

Он потряс кулаком, демонстрируя розги. Свежие, гибкие, срезанные в молодой березовой рощице. Братец постарался на совесть, подумал с горечь Джек.

— Разверни его, Крестер, — велел добрый дядюшка, кладя пучок прутьев на бочку. — Разверни его и держи крепко.

Как ни странно, братец не шевельнулся.

— Отец, позвольте напомнить вам о том, что вы мне обещали.

— Обещал? — проревел Дункан. — Делай, что сказано, сын, иначе не поздоровится и тебе.

Крестер, однако, не двинулся с места, и в душе Джека всколыхнулась надежда. Настроение старого идиота менялось сто раз на дню, и его гнев сейчас вполне мог хлынуть в новое русло.

— Но я, отец мой, всего лишь забочусь о вас. Зачем вам утруждать себя, когда наверху ждут друзья и добрый эль, хорошо утоляющий жажду? Позвольте, я накажу его сам.

Дункан облизнулся, и на лице его заиграла улыбка.

— Я обещал тебе это?

— Да, отец, обещали.

— Что ж, я умею держать обещания, сын. Я — Абсолют, а сегодняшний день особенно знаменателен для Абсолютов. И так как ты весьма скоро станешь Абсолютом во всех отношениях, тебе уже следует брать некоторые мои обязанности на себя. — Он громко икнул. — Например… заботу о… воспитании побочной родни.

— Для меня будет честью выполнить свой долг.

Понимающе улыбнувшись, Дункан вручил Крестеру розги.

— Выпори его хорошенько, сынок. Задай ему настоящую трепку.

— О, я не подведу вас, отец!

Даже не глянув на Джека, Дункан направился прочь из подвала. Ступенька, доставившая старому пьянице некоторые неприятности на спуске, опять его подвела. Дункан упал, изрыгая проклятия, и продолжал оглашать ими воздух, пока наверху не захлопнулась дверь.

— Что ж, милый братец. — Кестер с улыбкой присел на ближайший бочонок. — Ты у меня попляшешь, поверь.

Джек попытался найти достойный ответ, но вид разбираемых кузеном прутьев вышиб все мысли из его головы. Следя за каждым движением Крестера, он вдруг осознал, что оценивает достоинства каждой розги почти столь же придирчиво, как и тот.

В конце концов розга номер пять легла между номером два и номером три, и Крестер встал, чтобы снять камзол.

— Я не виню тебя, Джек, — сказал, зевнув, он. — Всякому бы захотелось поглазеть на потеху. Говорят, в Пензансе все законники попрятались по домам, но их, несомненно, выковырнут из нор. Проучить тех, кто лижет Папе зад, самое разлюбезное дело.

Крестер вздохнул, пристраивая камзол на крюке возле двери, потом принялся распускать узел платка.

— Я и сам был бы там, если бы мог пропустить торжество.

Платок наконец был стянут с шеи и аккуратно повешен на тот же крюк.

— А торжество-то нешуточное, — продолжил Крестер. — Ты ведь слышал о залежи? Говорят, она самая крупная из всех, обнаруженных в нашей местности за полвека. Все считают, что будущее нашей семьи обеспечено. Вернее, части нашей семьи.

Он ухмыльнулся и потянулся за первой розгой.

— Какой это части? — спросил быстро Джек.

Кузен, похоже, намеревался приступить к экзекуции, не откликаться и дальше было бы глупо.

— Меня, паренек. — Крестер наклонился и заглянул брату в глаза. — Вот уж воистину, если везет, так во всем. Знаешь, что происходит над нами? — Он покосился на потолок, откуда неслось нестройное пьяное пение. — К гостям отца соизволил присоединиться викарий. Его сан ничуть не мешает ему надираться. Он пьет не меньше других. А возможно, и больше. Он тоже радуется удаче нашей семьи. Ибо отец собирается сделать хороший взнос в церковную кассу. Это плата тому, кто оказал нам услугу. Тому, кто добавил кое-что в брачный реестр. — Его голос упал до шепота, а губы приникли к уху узника. — Тому, кто присягнет, что поженил сэра Дункана Абсолюта с моей бедной матерью. До моего рождения, разумеется. Тебе это говорит о чем-нибудь, а?

Он выпрямился, взмахнув розгой, и опять ухмыльнулся.

— Так-то, милый мой Джек. Теперь единственным ублюдком на земле Абсолютов останешься ты. До тех пор, конечно, пока у меня не заведутся свои ребятишки. Думаю, что законными из них будут не все.

Джек вздрогнул, и не от посвиста розги. Боль порки, какой бы жестокой та ни была, пройдет, шрамы затянутся, но с тем, что случилось, поделать ничего было нельзя. Нарушилось хрупкое равновесие, благодаря которому ни один из молодых Абсолютов не имел особенных преимуществ перед другим. Даже несмотря на то, что отец Крестера, Дункан, был старше и официально носил титул барона, а Джеймс, отец Джека, являлся всего лишь беспутным военным, нашедшим себе любовницу в Лондоне и проживавшим с ней там по сей день.

Мысль о родителях взволновала его, хотя он их почти не помнил. В памяти всплывало лишь зеленое платье матери, к которому он прижимался, когда эта парочка покидала Зеннор. Налегке, оставляя своего отпрыска в одиночестве выносить позор. Горечь обиды была такой острой, что у Джека вдруг защипало в глазах. Он отвернулся, но недостаточно быстро.

— Что? — Крестер схватил его за плечо. — Ты, никак, плачешь? Плачешь, не так ли? Вот это номер — плачущий Джек Абсолют. — Он выпрямился с издевательским смехом. — Что ж, этому следует отдать должное. — Голос его странным образом завибрировал. — Я скажу тебе, Джек, как мы поступим. Раз уж мне выпало счастье, то пускай и тебе повезет. Ты сам оголишь свой зад и будешь стоять очень смирно. Я изломаю три ветки, и на том все закончится. А не сделаешь этого, измочалю все пять.

Джек поднял глаза, оценивая предложение. Две розги — это выигрыш, и немалый, если, конечно, Крестер не врет. Можно бы согласиться, но издевка в глазах кузена была слишком уж оскорбительной.

— Я скажу тебе, Крестер, как мы поступим. Я отлуплю тебя. Прямо здесь и сейчас.

Опущенная розга застыла.

— И как, интересно, ты собираешься это проделать? Ты, похоже, забыл, что ты связан.

— А ты развяжи меня, если не трус.

Вот так у них все и шло. Они дрались уже тысячу раз, но Крестер был покрупнее, а Джек поувертливее. И в последнее время брал у Люти уроки борьбы. Это давало ему некоторое преимущество на открытом пространстве, однако в тесном подвале оно сходило на нет. Крестер, тоже соображающий, что к чему, вполне мог завестись на подначку.

Но почему-то не заводился, и Джек попытался его подогреть.

— Я уже клал тебя на лопатки, заставляя молить о пощаде. Почему бы мне это не повторить?

Глаза Крестера быстро забегали туда-сюда, промеряя площадь подвала. Для бросков тут было тесновато, однако для кулаков в самый раз. Он выше Джека и тяжелее, он с ним справится одной левой. И основательно поколотит, а потом еще выпорет. По всему выходило, что вызов можно принять.

Джек, заметив, что наживка проглочена, едва сдержал радостную улыбку.

— Хорошо, я тебя развяжу. Если ты поклянешься, что честно расскажешь ребятам, как я тебя отмутузил.

Недавняя драка нанесла урон боевой репутации Крестера. Пора было отыграться, вернув себе вес.

— Согласен.

Джек выпалил это чересчур быстро, и Крестер напрягся.

— Только смотри, без своих штучек.

Он сжал кулак и выпирающими костяшками пальцев двинул противника по предплечью правой руки. Джек охнул и получил новый удар — уже в левую руку.

— Теперь мы на равных, а, Джек?

Узлы рыбака оказались слишком крепкими для новоявленного молодого барона, и он выдернул из-за пояса небольшой нож. Как только разрезанные веревки упали и Джек принялся разминать затекшие, кисти, Крестер ногой провел на полу черту, а потом, отступив за нее, принял стойку боксера.

— Ну, ублюдок. Становись. Тебя ждут.

Руки Джека нестерпимо болели. После мастерски нанесенных ударов он сомневался, что сможет вообще их поднять. А поднять было необходимо, и он продолжал разминать мышцы, понемножку сдвигаясь к кружке с остатками перебродившего в уксус вина.

Заслышав его сдавленный стон, Крестер рассмеялся, и Джек, подхватив посудину с пола, выплеснул ее содержимое братцу в лицо.

План сработал. Крестер пронзительно завопил и завертелся на месте, зажимая руками глаза. Потом попытался схватить беглеца, но Джек на бегу отлягнулся, угодив каблуком во что-то мягкое. Он уже мчался вверх по щербатым ступенькам, когда его догнал новый крик.

Дверь погреба пряталась под пролетом главной лестницы особняка. Подгоняемый воем, несущимся снизу, Джек выскочил в парадный холл, поскользнулся и… сшиб с ног бредущую к погребу экономку.

— Господи! — ахнула та, медленно валясь на спину и роняя кувшины.

Один кувшин, покрутившись на полу, быстро затих, второй покатился к дверям гостиной, где с грохотом раскололся, распахнув приоткрытую створку. Джек, тяжко ворочаясь в складках юбок Морвенны, устремил взгляд в проем. Около дюжины красномордых мужчин пялились на него с отвисшими челюстями, а самый багроволицый, ошеломленно моргая, взревел:

— Сбежал! Мерзавец! Ублюдок! Сбежал! Где мой сын? Отвечай, недоносок! Он жив?

Жив, мог бы ответить Джек, ибо слышал, что подвывания Крестера приближаются. Красномордые пьяницы понемногу зашевелились. Дункан Абсолют, отбросив стул задом, оперся на стол. Ситуация становилась отчаянной, однако ватные руки подростка не могли разгрести вороха плотной ткани, а ноги его безрезультатно елозили по гладкому полу.

— Джек! — прошипела Морвенна. — Кухня открыта. Беги.

Он повернул голову. В глаза ему бросились охваченные красными язычками поленья, пышущие паром горшки и цыплята на вертелах. Но за всем этим виднелось нечто более соблазнительное, чем снедь, по которой страшно истосковался его голодный желудок. Джек увидел свободу: небо в проеме черного хода и уходящие к горизонту поля.

Он встал на колени. Его дядя, рыча, оттолкнул викария, тот с умиротворенным вздохом повалился на стоящий под стенкой диванчик. За спиной что-то хлопнуло, из-под лестницы вывернулся оклемавшийся Крестер, и Джек, вскочив на ноги, побежал.

Вслед ему летел разраставшийся гомон, но на дворе было тихо, а перелезть через запертые ворота не составляло труда. Он уже перекатывался на ту сторону, когда его нагнал крик Дункана:

— Эй, на псарне! Спускайте собак!

Страх подстегнул его. Джек на едином дыхании одолел три сотни ярдов каменистой тропы и с маху выскочил на широкий проселок. Справа находился Зеннор, слева — Сент-Ивз. И там и там имелись дома и множество мест, где можно спрятаться, но бежать бы пришлось по дороге, на которой нельзя и надеяться ускользнуть от лошадей и собак. Был вариант повернуть к морю, к утесам, но их легко оцепить, и убежище превратится в капкан.

Пока он раздумывал, тявканье своры усилилось, а по брусчатке двора застучали копыта. Надо было на что-то решаться! Впереди простирались поля. С ручьями, с разбросанными прихотливо кустами, вдоль и поперек перегороженные стенками, сложенными из камня. Стенки эти не представляли особой преграды для всадников, однако прыжки через них могли притомить лошадей. Но не собак, что было проблемой. Нет, не злость гончих страшила его, наоборот — их любовь. Догонят, собьют с ног крепкими, сильными лапами, начнут лизаться, валять по земле.

Он вскарабкался на первую стену. Поле за ней было длинным, шагов в четыреста, и шло под уклон. Джек помчался вниз, резво перебирая ногами, но у лощинки его ждал сюрприз. Ранним осенним дождям вздумалось превратить змеившийся там ручеек в подобие речки, и ему пришлось пометаться по берегу в поисках места, удобного для прыжка. Он прыгнул, но неудачно, нога завязла в грязи. Пока вытаскивал, сзади послышался окрик:

— Стой, недоносок! Он там! Он внизу!

Оглянувшись, он заметил Крестера, выглядывающего из-за стены. Грумы растаскивали загонные жерди. В брешь повалили собаки, всадники, слуги, а поле за ручейком круто шло вверх. Джек тяжело дышал, взбираясь по склону, его подгоняли крики «ату!» и храп лошадей. Кто-то затрубил в рог, громко и невероятно фальшиво. Наверняка Крестер — слух у него был отвратительный… как и голос. Как и улыбочка. Джек припомнил злорадную улыбочку братца и птицей взлетел на вершину холма.

Возможно, я и бастард, но бастард, умеющий бегать!

У ног его веером расстилались три поля. Левое заросло молодым леском. Для всадников это, конечно, помеха, но те могут и спешиться, а гончим заросли нипочем. Среднее поле пересекали ряды сметанного в валки сена. Будучи очень высокими, эти валки вполне годились для игры в прятки, а вид и запах кроликов, деловито прыгавших между ними, способны были сбить с толку любую собаку. Джек уже дернулся, чтобы кинуться к ним, но в последний момент бросил взгляд на правую пустошь. Огромная, она выглядела не так, как обычно, и ему понадобился еще миг, чтобы сообразить почему. Сообразив, он радостно охнул.

Пустошь была изрыта свежими шахтами. Новую залежь олова, назначенную способствовать дальнейшему процветанию семьи Абсолютов, обнаружили именно здесь. Шахты пробные, а значит, извилистые и глубокие, собаки туда не сунутся. Да и людям вряд ли захочется лезть в ненадежные узкие норы. А Джек полезет, он не боится, он играл в таких ямах всю жизнь. Он забьется поглубже и переждет, а как выбираться — подумает позже.

За спиной беглеца послышались возбужденные крики. Джек оглянулся. Гончие прыгали через нижнюю стену. Вместе с ними барьер с лету брали и всадники. Не все, но по меньшей мере человек пять. Возглавляли отряд Дункан с Крестером, и Джек побежал. Не глядя под ноги, весь поглощенный стремлением к цели, за что был тут же наказан. Носок ботинка его зацепился за камень, и он кубарем покатился по жесткой траве. Падение было замечено, крики сделались громче, и Джек опять заработал ногами, теперь уже осмотрительно шаря глазами перед собой.

Преследователи нагоняли, а до ближайшего отвала породы была еще добрая сотня шагов. Джек наддал, но земля перед ним разошлась, и он резко затормозил, едва не свалившись в заросшую травой яму. Футов шесть в ширину, двенадцать в длину и примерно столько же в глубину, она представляла собой большую ловушку, поскольку густая зеленая поросль делала ее почти неприметной. Похоже, кто-то когда-то затеял копать тут шахту, но бросил. Обогнув коварную выемку, Джек помчался дальше, уже мало надеясь на то, что ему удастся спастись. Шансов уйти от погони практически не оставалось, но он был не из тех, кто сдается, да и потом, на милость со стороны родственничков рассчитывать было нельзя. Дункан еще так себе, но Крестер вконец разъярен. Для него братец теперь — загоняемая на конной охоте лисица, а сам он — удачливый ловчий, которому предстояло пролить ее кровь.

Беглец уже был в двадцати ярдах от спасительной шахты, когда его игриво тяпнула за руку первая гончая. Демельза — самая замечательная и самая быстрая из местных сук. Миг — и вокруг запрыгали остальные собаки. Джек замедлил шаг. Все было кончено. Он судорожно вздохнул, но тут в громкий лай вплелись новые звуки. Сначала пронзительно взвизгнула лошадь, потом закричал человек:

— Боже!

Этот крик перекрыл все другие шумы. Джек обернулся и увидел своего дядюшку, падающего через голову скакуна в заросшую зеленью яму. Жеребец, должно быть, заметил ее слишком поздно: его передние ноги взбивали воздух, а задние, проседая, скользили по глине. Животное напрягало все силы, пытаясь за что-нибудь зацепиться, но гибельное скольжение продолжалось. Спустя мгновение Дункан Абсолют исчез из виду, и жеребец с жалобным ржанием покатился за ним.

Раздавшийся снизу вопль оборвался почти моментально, его сменил дикий визг обезумевшего от ужаса скакуна.

Все это произошло так быстро, что Джек не успел испугаться. Он открыл рот, потряс головой и в окружении своры собак побежал к яме-ловушке.

Там поднялась суматоха. Ошеломленные всадники пытались справиться с перепуганными лошадьми, брыкающимися, встающими на дыбы и дико вращающими выкаченными от страха глазами. Одна из них развернулась и пустилась по полю вскачь, унося с собой седока, тщетно дергавшего поводья. Обезумевшая кобылка перемахнула через дальнюю стену и растворилась вдали, а к месту трагедии уже подбегала толпа работников, среди которых был и Люти Тригоннинг.

Джек упал на колени с одной стороны заброшенного раскопа, Крестер — с другой. Оба подростка одновременно склонили головы и пришли в ужас от того, что открылось их взорам.

Раскоп был не обрывистым, но очень узким внизу, и жеребцу там было не повернуться. Кроме того, Джек мгновенно определил, что у него сломана по крайней мере одна нога. В обычных условиях лошади с таким повреждением лежат смирно. В обычных, но отнюдь не в таких. Не когда копыта их задраны, а под ними мертвец.

Жеребец, извиваясь, ворочался с боку на бок, пытаясь подняться. Тело Дункана Абсолюта безвольно моталось под ним.

— Отец! Отец! — кричал Крестер, то простирая к родителю руки, то зажимая ладонями уши.

Люти Тригоннинг выругался, затем повернулся к одному из хозяйских гостей.

— Дайте мне пистолет!

Тот неловко раздернул седельную кобуру. Удостоверившись, что полка оружия забита порохом, Люти спустился в ров.

— Чок-чок-чок, — бормотал он увещевающе, но жеребец не слышал его.

С искаженным лицом Люти взвел курок, приставил дуло ко лбу животного и нажал на спуск. Последний раз встрепенувшись, жеребец приподнялся и рухнул — его конечности судорожно задергались.

Внезапная тишина ударила по ушам, острый запах пороха забил Джеку ноздри. Когда дым рассеялся, стало видно, как Люти тянется через недвижную шею лошади к шее мужчины. Несколько бесконечных мгновений он пытался нащупать пульс, затем, найдя взглядом кюре, покачал головой.

— Господь явил Свое милосердие и упокоил его, — пробормотал растерянно тот.

Ноги Джека вдруг затряслись, и он мешком осел на землю, точно так же как Крестер — его брат и враг. Народу вокруг все прибывало. Возле ямы уже вертелся в окружении босоногой команды сын Люти, Трив.

— Трив, — окликнул его отец. — Сбегай с ребятами к шахте. Там есть небольшая лебедка. Снимите ее с треноги и принесите сюда.

Крестер с трудом поднялся на ноги.

— Ну что там, Люти?! С отцом все в порядке, не так ли? Надо кликнуть врача, вот и все. И убрать с него эту тушу! Он живо поправится, да?

Люти опять посмотрел на кюре. Тот подошел к Крестеру и положил руку ему на плечо.

— Боюсь… сын мой… как это ни прискорбно, я должен сказать…

— Нет! — Крестер сбросил руку священнослужителя, глаза его лихорадочно заблестели. — Мой отец жив. Ему досталось, но все будет нормально, когда мы стащим с него Громовержца. — Он с мольбой посмотрел на дно выемки. — Скажи им, Люти. Скажи.

Голос Люти был тихим, но четким:

— Он мертв, Крестер. Крепись. Такова воля Господа. Он ушел от нас в лучший мир.

— Нет!

Крестер обвел окружающих непонимающим взглядом. Все опускали головы и отворачивались. Все, кроме Джека. Он, движимый чувством искреннего сострадания, выдержал его взгляд.

— Мне жаль, Крестер. Правда. Мне очень жаль.

Но Крестер соболезнований не принял.

— Это все ты! — вскричал он. Губы его затряслись. — Ты убил его! Ты мне ответишь.

Люти выбрался из раскопа.

— Нет, сынок. Возьми себя в руки. Это несчастный случай. Никто тут не виноват.

Крестер оттолкнул его руку.

— Нет! Он — убийца! Он специально заманил его на это поле. К этой яме, чтобы отец в ней погиб. — Дрожащий голос подростка сорвался на визг. — Хватайте его! Я выдвину обвинение, а вы подтвердите, что так все и было.

Поскольку никто не двинулся с места, он в ярости топнул ногой:

— Раз отец мертв, значит, я здесь хозяин! Все вы теперь зависите лишь от меня. Будете мне перечить, я сгоню вас с земли. Хватайте его! Возьмите на мушку! Иначе он опять удерет.

Все молчали. Крестер скрипнул зубами, потом повернулся и побежал к лошадям.

Люти глянул на Джека.

— Пойдем, что ли, парень. Все видели, как это вышло. Никто тебя не винит. Посидишь денек-другой под замком, пока твой кузен не остынет. Как-никак, — тут рудокоп покраснел, — он наш новый сквайр.

— Да, паренек. Потерпи. От тебя не убудет, — загомонили в толпе, и двое-трое мужчин потихоньку пошли в обход ямы.

Крестер выдернул из кобуры пистолет.

— Взять мерзавца! Утром чуть свет я отправлюсь к судье. Отвести его в погреб.

Усталый, голодный, ошеломленный перипетиями дня, Джек плохо соображал, в чем все пытаются его убедить. Сам он жаждал лишь одного — оказаться на кухне, похлебать горячего супа и свернуться калачиком возле пылающего очага. К тому же ему не хотелось, чтобы у кого-нибудь были из-за него неприятности. У Люти, у Трива, у остальных. Он спокойно дал бы себя увести, если бы не последние слова Крестера. Услышав их, Джек попятился. Нет, будь что будет, а в погреб он не вернется. Он уже день промаялся там в ожидании неминуемой порки. А теперь, надо думать, его ждет не порка — расправа.

Поэтому Джек повернулся и побежал. Позади грохнул выстрел, но свиста пули не было слышно. Похоже, кто-то сбил руку стрелка. Тяжело дыша, Джек взбирался по склону. Никто за ним не скакал. За спиной вообще царила странная тишина, и лишь на гребне холма до него долетел надтреснутый голос кузена:

— Тебя повесят, Джек Абсолют. Клянусь, я это увижу!

Глава 2 ВОССОЕДИНЕНИЕ

Джек брел по тропе, погруженный в раздумья. Похоже, паписты все-таки победили, невзирая на все волнения и пожары. Так что, хотя Джек прятался уже почти три недели, по календарю прошло всего десять дней, Они с Тривом, единственным из приятелей, которому он решился довериться, долго ломали над этим головы, в первую очередь прикидывая, не сделали ли их козни папистов моложе. Если так, то ничего хорошего в трюке со временем нет. Ему позарез надо повзрослеть, и как можно скорей. Рост, мышцы, сила просто необходимы в той жизни, которую обещала ему судьба.

Но если питаться так, как он ест сейчас, то и взросление ничему не поможет. Прошло двое суток с тех пор, как Трив приносил ему скудную снедь. Все, что сумела выделить мама Морвенна. Джек очень быстро умял ее дар. А потом пробавлялся лишь выброшенной на берег рыбой. Его уже тошнит от нее. И не только тошнит.

Он сбавил шаг. Тропа ныряла в распадок, крутые склоны которого поросли ежевикой, а это было малоприемлемо для него. По двум причинам. Во-первых, полусырая рыбка заставляла его частенько кидаться в кусты, что теперь делалось практически невозможным, а на дороге со спущенными штанами не посидишь. Особенно в такой близости от поместья. Во-вторых, Трив предупредил, что, выждав приличное время после похорон Дункана Абсолюта, Крестер опять затеял охоту на брата. Люти Тригоннинг вкупе еще кое с кем пытался убедить его, что Джек ушел из этих мест. То ли прибился в Пензансе к рыбацкой артели, то ли к разработчикам глины в Остелле. Но Крестер упрям как осел. И присягнул в суде, что в смерти отца повинен один только Джек. Трив говорит, он здорово изменился. Стал одеваться, как Дункан. И пить.

Буря в кишечнике, кажется, улеглась, зато стал поскуливать пустой желудок. Вспомнив о сдобных булочках мамы Морвенны, Джек вздохнул и скорым шагом углубился в овраг.

За поворотом тропы его ожидал Трив. Но не один, и радость Джека померкла.

— Взять его!

Крестер и впрямь изменился. Он сидел, подбоченясь, в седле. Вид у него был надменный и властный. Сопровождавшие молодого хозяина фермеры окружили подростка. Первым был Люти, он держал Джека крепко, но стараясь не причинять ему боли.

— Не вини Трива, Джек, — прошептал рудокоп. — Твой кузен его выследил, схватил прямо на кухне, когда он искал там еду. Если бы Трив не выдал тебя, нас вышвырнули бы из дома.

Джек кивнул. По крайней мере, все кончилось. Что бы теперь ни случилось, его хотя бы покормят.

Крестер медленно спешился, бросив поводья груму. В руках у него был отцовский хлыст. Он с шумом хлестнул им воздух.

— Что ж, братец. Наконец-то мы свиделись!

Хлыст опять взлетел вверх — уже для удара наотмашь. Джек, повернувшись, благо Люти позволил, прикрылся плечом и охнул от острой боли.

— Держите его, — заорал Крестер. — Я задам ему порку!

Однако вместо того, чтобы подчиниться, Люти отступил на шажок.

— Послушайте, молодой господин, — сказал он примирительно, — паренька мы поймали. Теперь надо бы отвести его в суд. У него тоже есть право дать в свой черед показания.

Лицо Крестера окаменело.

— Право, говоришь? А я говорю, Тригоннинг, что на моей земле у него прав никаких нет. Так что держи его, и, смотри, крепко, не то пожалеешь.

Джек видел, что Люти вот-вот вскипит, и решил разрядить ситуацию. Одним-единственным известным ему способом. Он сделал выпад и крепко стиснутым кулаком заехал братцу в живот. Возможно, это был и не самый сильный удар в его жизни, но он сложил Крестера вдвое. Сзади послышался шепот:

— Так его, Джек!

Крестер выпрямился.

— Вот, значит, как? — процедил он и прыгнул на брата.

Тот потерял равновесие, и оба подростка свалились на землю, немилосердно друг друга тузя.

Может, разнять их, Люти? — спросил кто-то из фермеров.

— Нет, — мотнул головой рудокоп. — Эта драка намечалась давно. Пусть наконец разберутся.

Мужчины раздались в стороны, освобождая дерущимся место. Джек, упавший первым, лежал теперь на спине. Крестер, сидевший на нем, держал его за руки и, кряхтя от натуги, пытался коленями придавить их к земле, чтобы потом без помех пустить в ход кулаки. Но Джек резко брыкнулся, выдернул из тисков одну руку и стал выкручивать противнику ухо. Крестер взвыл, отпуская врага, Джек опять брыкнулся, и молодой барон Абсолют опрокинулся наземь.

Оба подростка, вскочив на ноги, заплясали на месте, точь-в-точь как два боевых петуха. Миг — и они разом прыгнули друг на друга, сплетя руки в борцовском захвате. Каждый, вцепившись в плечи противника, искал возможности сделать удачный бросок. Джек намеревался схватить братца за пояс, поднять и шмякнуть как следует оземь; тот, разгадав его замысел, пригибался и приседал. Борцы пыхтели и напрягали все силы, топчась по кругу, однако верх пока что не брал ни один, ни другой.

Но долго так продолжаться, конечно же, не могло. Крестер был тяжелее и старше. Джеку не всегда удавалось с ним справиться даже в лучшие для себя времена. Сейчас же у него, вконец ослабевшего от голода и скитаний, не хватало сил даже на подсечку, какой обучил его Люти. Он задыхался и чувствовал, что развязка близка.

— А вот, дорогая, и пример той борьбы, о которой я говорил тебе как-то. В здешних краях она очень распространена.

В голосе, грянувшем, словно гром среди ясного неба, угадывалось высокомерие человека, привыкшего не очень-то церемониться с кем бы то ни было. Ощущение это подчеркивал весьма странный акцент. Уж не лондонский ли, подумал, отскакивая от врага, Джек. Тот даже не попытался воспользоваться ретирадой противника, он, как и все, изумленно глазел на подъехавших верховых.

Мужчина был одет в голубой плащ, накинутый поверх красного шерстяного камзола, темные бриджи его уходили в черные сапоги, ярко сверкавшие там, где на них не было дорожных брызг. Лошадь под ним, похоже, проделала долгий путь, грудь ее покрывала бурая корка присохшей грязи, на боках выступил пот.

Другая лошадь выглядела почти так же, однако восседавшая на ней всадница отнюдь не казалась уставшей, хотя ее малиновая амазонка тоже была изрядно забрызгана. Узкие брови красавицы сходились к прямому точеному носу, из-под капора, нависая над необыкновенно голубыми глазами, выбивались прядки волос. Джеку она показалась видением из нездешнего мира, и он очень смутился, заметив, что это видение указывает хлыстиком на него.

— У него твой нос, Джеймс, — засмеялась красавица.

— Да, — кивнул мужчина. — Но, к счастью, этот недостаток компенсируется твоими глазами.

Он спешился и подошел, чтобы снять свою компаньонку с седла. Все вокруг продолжали стоять с отвисшими челюстями, но, как только ножки прекрасной путешественницы коснулись земли, фермеры дружно засуетились, стаскивая шляпы с голов и отвешивая поклоны. Взяв леди за руку, джентльмен подвел ее к Люти.

— Мистер Тригоннинг, моя дорогая. Ты ведь помнишь его?

— Прекрасно помню. Мы очень признательны вам за письмо, которое вы нам прислали.

— Я только выполнил свой долг, госпожа.

— Долг дружбы, Люти, — заверил, протягивая ему руку, мужчина. — Я тоже весьма благодарен тебе. У тебя все в порядке?

Люти улыбнулся, пожав протянутую руку:

— Нормально, Джейми… Сэр Джеймс.

Леди шагнула к Джеку, и ему тут же сделалось жарко.

— Ты ведь Джек? — ласково спросила она.

Это было против всех правил. Он только что дрался с кузеном. Он был слаб, грязен и часто дышал, а в кишках его вновь забурчала полусырая рыба. И именно в этот момент самая прекрасная на свете женщина решила к нему обратиться. И в ангельском ее голосе почему-то звучало нечто большее, чем простой интерес.

— Ты что, онемел, парень? — чуть грубовато поинтересовался мужчина.

Так и есть. Онемел. Действительно. Да. Поэтому слово взял Люти.

— Ну давай, Джек. Расскажи своей матери, как поживаешь. Ты ведь узнал ее, а?

Его затрясло. Как он мог узнать этих людей, которых не помнил, но которые снились ему чуть ли не каждую ночь? Он молился о встрече с ними с тех пор, как научился молиться. А иногда проклинал их за то, что они оставили его одного — в забаву тем, кто не упускал случая поиздеваться над безродным бастардом. И эта встреча — очередная издевка судьбы. Они приехали, но — увы! — слишком поздно. Теперь он — преступник, и его собираются осудить как убийцу. Чертовски поздно — он уже запятнал себя кровью. А кто в том повинен? Конечно, они. Этот мужчина и эта женщина, в грехе произведшая на свет свое чадо. Блудница, не ведающая стыда. Распутница, говоря о которой покойный Дункан Абсолют употреблял словечки похлеще. Вспомнив об этом, Джек передернулся и поднял глаза.

— Как не узнать! — крикнул он затравленно. — Это породившая меня шлюха!

Женщина вздрогнула, лицо ее побелело. Фермеры замерли, и даже Крестер оцепенел, в немом изумлении таращасъ на брата. Среагировал только мужчина. Он шагнул к Джеку и нанес ему молниеносный удар. Прямо в солнечное сплетение. Не позволив трясущемуся от обиды я злости подростку исторгнуть новый поток гневных, ранящих, обличающих слов.

Джека били и раньше. Били сильно. И мальчишки, и взрослые. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, как приложил его Джеймс Абсолют.

Он мешком рухнул в траву, дыхание его пресеклось. Джеймс Абсолют склонился к нему и очень тихо сказал:

— Запомни, парень, мы поладим только в том случае, если ты будешь уважать свою мать. Понятно?

Вообще-то понятного было мало, а обрести ясный рассудок оказалось еще трудней из-за женщины, поднявшей его с земли. Она крепко прижала Джека к себе и на удивление долго и яростно бранила ударившего его мужчину. Джек хлюпал носом, и единственным утешением для него было то, что лил слезы не он один.

Крестер Абсолют тоже плакал.

Джек сидел на берегу и смотрел на прибой. Он всегда любил это место. Особенно по утрам, когда встающее над морем солнце делало красными гривы волн, которые, то поднимаясь, то опускаясь, неуклонно спешили к берегу, немолчным шумом своим призывая его прокатиться на их пенистых гребнях. Сейчас они были как раз такие, как надо. Не настолько громадные, чтобы не дать шанса себя оседлать, но и нешуточные, вполне способные закрутить смельчака в своей толще. Зато, если все будет сделано правильно, стихия поддержит тебя и вознаградит упоительными мгновениями полета. Такой свободы на суше не обретешь — разве что в бешеной верховой скачке.

Он сидел, прижав колени к груди и положив на них подбородок. Он хотел в море, но не двигался с места. Он знал, что сегодняшнее купание будет последним. Как только усталость и холод выгонят его из воды, свободе придет конец. Ему придется вернуться в Абсолют-холл. Там на него наденут новую, специально купленную одежду, затем к крыльцу подадут экипаж. И все. И он отправится в Лондон. Город, возможно, большой и хороший, да только моря там нет. Одна вонючая грязная речка. В ней не бывает волн.

Позади кто-то выругался, поскользнувшись на глине. Джек улыбнулся. Тропинка крутая. Многим задницам хорошо знаком ее нрав. Но как только он узнал голос, улыбка пропала.

К морю спускался сэр Джеймс Абсолют. Джек не мог называть его по-другому. Даже в мыслях. Да и как бы он мог? Отец — это что-то относящееся к другим мальчишкам. К Триву, к прочим, даже к Крестеру. У всех были отцы. А у Джека не было. И матери тоже. А теперь они вдруг появились и всего за неделю успели поставить тут все кверху дном.

Но, по крайней мере, они покончили со всей этой чушью в суде. Сэр Джеймс провел расследование, и обвинение рухнуло, а заодно развеялись и мечты Крестера о богатом наследстве. Сэр Джеймс притащил кюре за ухо в церковь, где местный судья, вызванный из Сент-Ивз, внимательно изучил регистрационную книгу. Выяснилось, что одна из записей в ней подделана, и нашлись свидетели, подтвердившие, что девица, породившая Крестера, была, без сомнения, незамужней.

Но в положение Джека это особенных перемен не внесло. В Абсолют-холле как было двое бастардов, так и осталось. Только один уезжает в Лондон. И повезет его туда человек, чьи сапоги, кстати довольно уверенно, поскрипывают на опасной тропе. Джек, стиснув зубы, мысленно попрощался с волнами. Он теперь здесь не один, его власть прошла.

Сапоги уже возвышались над ним.

— Ты что, не слышишь, как мы зовем тебя, парень? — В голосе подошедшего слышались гневные нотки.

— Нет, сэр.

— Ты что, оглох?

— Нет, сэр. Море шумит. Тут ничего не слыхать.

Он напрягся, ожидая удара. Правда, после того случая в лесном распадке его никто больше пальцем не тронул, но мало ли что.

Ничего не случилось. Мужчина сел рядом. Джек даже не шевельнулся, продолжая разглядывать волны. Когда молчание стало затягиваться, он осторожно скосил глаза. Сэр Джеймс Абсолют сидел на песке, устремив свой взгляд в никуда. Потом сказал:

— Прекрасное утро.

— Да, — ответил Джек.

И вновь молчание. Стая крачек, носившихся над водой, постоянно меняла очертания. Потом бесформенное пятно превратилось в клин. Миг — и птицы ушли к горизонту. Еще миг — и они исчезли из виду, слившись с белыми гребнями волн.

— Знаешь, парень, нам пора ехать. Если мы собираемся добраться засветло до Труро. — Сэр Джеймс рассеянно поднял с песка пучок водорослей и принялся его методично раздергивать. — Лошади запряжены. Твоя мать и твой кузен уже ждут нас.

Последнее покоробило Джека.

— Крестеру-то чего ждать? Он ведь с нами не едет.

— Едет. Не можем же мы бросить здесь сироту.

Джек, багровея, отвернулся к воде. Его они, небось, бросили — и ничего! И он потом ждал их целую вечность. А теперь Крестер будет ни с того ни с сего получать от них то, чего никогда не давал Джеку Дункан Абсолют. Это было нечестно, неправильно. Это являлось очередным ударом судьбы, наглядно показывающим, насколько она к нему несправедлива.

Сэр Джеймс, словно прочитав его мысли, продолжил:

— Но в Лондоне ваши пути разойдутся. Он пойдет в школу. Но не с тобой. Он будет учиться в Харроу [2]. Это далеко от нас, и ты будешь с ним видеться только на каникулах, да и то не всегда.

Это было уже лучше, но возникал другой вопрос.

— А где буду учиться я?

Отец бросил в сторону мокрый комок.

— В Вестминстер-скул [3]. Я сам там учился. — Он улыбнулся. — Там ты поднатаскаешься в чтении и письме и во всем таком прочем. Ты здорово приотстал от своих сверстников. Придется многое нагонять.

А чья в том вина? Джек вновь разозлился. Просто удивительно, как у некоторых язык поворачивается рассуждать с такой легкостью о столь щекотливых вещах. Крестера хоть чему-то учили. С ним время от времени занимался кюре, а поскольку кузены не могли провести и минуты без драки, Джека к занятиям не допускали. Та горстка знаний, которой он мог похвастаться, досталась ему от Морвенны, деревенской стряпухи, прожившей в Корнуолле всю жизнь.

Отец, похоже, опять заглянул в его мысли.

— Знаешь, парень, обижаться тут не на что. Три недели назад мы не могли купить тебе ни букваря, ни даже подержанной треуголки. Доходы офицера в отставке и актрисы без постоянного контракта в театре невелики. Зато теперь, — он рассмеялся, и его смех был таким же раскатистым, как шум набегающих на берег волн, — мы даже наняли экипаж, который довезет нас до Лондона, и собираемся отправить двух оболтусов в школу… Сейчас мы способны на многое. Очень на многое, да.

Он, не удержавшись, вновь фыркнул.

Джек навострил уши. По словам покойного Дункана выходило, что его младший братец — распутник и мот. Уж не собирается ли отец растранжирить и дядюшкино наследство?

— Эта залежь, сэр. Она что, и впрямь так богата?

— Говорят, что богата. Однако я стал солдатом именно потому, что никогда не хотел разбираться в подобных вещах. И теперь не испытываю ни малейшего желания в них разбираться. Главное, шла бы прибыль. Но я сделал Люти Тригоннинга своим управляющим. Он переедет в Абсолют-холл и начнет разработки. Золото потечет к нам рекой. Это настоящая алхимия, сын. Алхимия чистой воды. Олово превращается в золото. Пласт столь велик, что его хватит на весь мой век. И не только на мой, полагаю.

Вот это да! Джек судорожно вздохнул, ослепленный представшей перед его мысленным взором картиной.

— А к кому, сэр… — Он нервно сглотнул. — К кому это все перейдет после вас? Ведь Крестер опять стал бастардом.

— Крестер? — Сэр Джеймс поднял в недоумении бровь. — При чем же тут Крестер? Как бы там ни было, он не мой сын. Плохо это или не очень, но, да поможет нам Бог, только ты мой наследник.

— Но бастард ничего не может наследовать, сэр.

— М-да. Безусловно, не может. — Лицо сэра Джеймса было по-прежнему озадаченным. — Но кто сказал тебе, что ты бастард?

— Все это знают.

— Знают? — Сэр Джеймс улыбнулся. — Я, например, знаю, что ты присутствовал на свадебном торжестве, правда, вел себя очень бесцеремонно и больше вопил, чем благоразумно помалкивал. Возможно, ты помнишь, что я тоже там был, несмотря на ворчание повитухи. Я вернулся с войны в то самое утро, когда ты, бурно брыкаясь, возжелал появиться на свет. Я знать не знал о таком положении дел, но, как только узнал, поцеловал твою мать и притащил священника в ее мансарду. Тот, стоя в изголовье постели, обвенчал нас, а в это время в ногах ее повивальная бабка открывала тебе путь в этот мир. Викарий объявил нас супругами, а бабка поздравила с сыном. Правда, лишь через полчаса после его ухода. Вот, собственно, все.

Это было совсем уж невероятно! У Джека перехватило дыхание.

— Сэр, я не понимаю…

— Это лишь потому, что тут нечего понимать. Ты истинный Абсолют, Джек, наследник семейного состояния. Если я оставлю тебе что-нибудь.

Он дружески подмигнул.

Джек вновь отвернулся к морю, чтобы скрыть слезы, хлынувшие из его глаз. Время шло, но он ничего не мог поделать. Сэр Джеймс, помолчав, поднялся на ноги и принялся сосредоточенно стряхивать с себя песок. Джек тоже встал. Поглядев на отца, он увидел, что тот смотрит на волны.

— Знаешь, сын, — сказал он, — примерно в твоем возрасте, до того как меня отправили в школу, мы с Люти Тригоннингом тайком приходили сюда и катались на волнах. — Он оглянулся на Джека. — Как я догадываюсь, ты тоже этим грешишь? Ведь это так, парень?

У него вдруг прорезался самый подлинный корнуолльский акцент.

— Бывает, — ответил с осмотрительной осторожностью Джек. И прибавил: — Когда волны поменьше.

Джеймс посмотрел на вершину утеса. Кто-то сверху махал им платком. Похоже, Морвенна. Отец и сын опять повернулись к морю.

— А… была не была, — неожиданно выдохнул сэр Джеймс. — В Редруте есть постоялый двор, да и лошади тоже найдутся. Если мы там заночуем, от нас не убудет.

На песок во все стороны полетели роскошные вещи.

— Ну, давай, сын, — сказал сэр Джеймс, подпрыгивая, чтобы стянуть сапог. — Ставлю золотую гинею, что волна пронесет меня дальше.

— Никогда! — вскричал Джек, срывая с себя немудреную одежонку.

Миг — и голые Абсолюты разом бросились в море. Вода обжигала, и отец взвыл, а Джек запомнил парочку выражений, смысл которых надеялся уяснить себе позже. Для своих сорока его старикан держался совсем неплохо, правда, кое-что подзабыл, однако быстро освоился, получив несколько дельных советов. Но пари, разумеется, выиграть не сумел.

И ждал сына на берегу, когда тот, уже не чувствуя ни рук ни ног, кинулся напоследок в водную толщу. Джек уже ничуть не жалел о том, что расстается с волнами и морем. Конец всегда становится началом чего-то другого, подумал он, летя на крутящемся пенистом вихре. Даже если из твоей молодой жизни украли целых одиннадцать дней.

Глава 3 ВЫЗОВ

Лондон, апрель 1759 года

Ситуация была столь же хреновой, как и все остальные, в которые он то и дело влипал. Товарищей одного за другим выводили из строя. Каждую слабину моментально использовали, каждую хитрость просчитывали, любую защиту вскоре одолевали. Джек, выбежавший на поле с плечом, ноющим после недельной давности падения с лошади, как-то держался и даже сумел кое-что отыграть — он и Абрахам Маркс. Но в конце концов покинул поле и тот, обдуренный злобно скалящимся верзилой. Грузная фигура Маркса присоединилась к группе игроков в белой форме, резко выделявшейся из толпы зрителей, глазевших на матч. Ежегодный крикетный матч между Вестминстер-скул и Харроу.

После его ухода все опять пошло вкривь и вкось. Джек бил, если появлялась возможность, вполне сносно набирая очки, но его товарищи без зазрения совести проигрывали пробежки. Даже Теофил Ид не смог добиться чего-нибудь путного. Десять очков, и он ушел с поля, уступив место Никласу Фенби. А Фенби, по его собственному признанию, владел битой так себе и подавал много лучше, чем отбивал.

Но каким-то образом они спелись, и дело двинулось. Фенби насобачился подавать, а Джек — отбивать. К очкам Вестминстера добавилось еще семь очков Фенби и сорок семь — Джека, но все же им не удавалось, как это обычно бывало, крушить врага в пух и прах. Джек лишь отчасти винил в этом свое больное плечо, понимая, что основная загвоздка в верзиле, пробившем Абрахама, обштопавшем Ида и владевшем сильными, хитро закрученными бросками.

Его быстро — шепотом — окрестили Громилой, и это прозвище как нельзя лучше подходило к нему. Если он из Харроу, то я — из Месопотамии, сердито подумал Джек. Широкогрудый и мускулистый Громила был на добрых шесть дюймов выше всех остальных игроков, и подбородок и щеки его уже заливала свидетельствующая о ранней зрелости синева. Ранней ли, спросил себя Джек. Команда Харроу продувала Вестминстеру четыре года подряд и, чтобы избежать пятого поражения, вполне могла привлечь к игре кого-то со стороны. Разумеется, за хорошее вознаграждение. Хотя подобная практика и была более чем распространена в схватках между графствами и герцогствами, Джек не слышал, чтобы ее применяли в первенствах школ, однако вовсе не собирался оспаривать права этого буйвола на участие в матче. Пусть противник мошенничает, он не опустится до мелочных дрязг. И — победит. Любой ценой. Это было теперь делом чести.

Он утроил усилия и, несмотря на неуверенность Фенби, почти сравнял счет. Один мяч был потерян — запущен в аут. Все, что требовалось от Фенби, — это как-нибудь устоять, предоставив Джеку разборки с Громилой.

«Он хорош, — подумал Джек. — Но и я не подарок».

Очередной боулер из Харроу несколько сплоховал, подав мяч, который было просто отбить, что Фенби тупо и сделал.

— Серия бросков, — объявил рефери.

— Счет, сэр? — поинтересовался Джек у секретаря соревнований, склонившегося над деревянной табличкой.

Тот поднял взгляд:

— Харроу набрал сто двенадцать, Вестминстер — сто восемь.

— Вперед, Вестминстер! — крикнули с кромки поля.

Джек узнал голос директора школы, доктора Маркхэма. Тот, веривший лишь в пользу Вергилия, Гомера и березовой розги, с радостью запретил бы все игры. Но только не ежегодный матч против Харроу. Его звучный голос прорвал благоговейную тишину.

— Вперед, Вестминстер! Дави, Харроу, дави! — понеслись отовсюду громкие вопли.

Джек подбежал к Фенби.

— Четыре очка — ничьи, чтобы выиграть — пять.

— Абсолют, т-ты действительно д-думаешь, что м-мы способны н-на это? — спросил Фенби, уставившись на него поверх очков.

Волнуясь, он начинал заикаться сильнее, а Джеку меньше всего хотелось, чтобы он сломался сейчас. Пока что малыш держался великолепно, но мог сдрейфить в критическую минуту, а она, похоже, уже подошла.

— Ага, думаю. И ты мне поможешь, дружище. Мы выстоим.

— Даже… — Фенби затравленно оглянулся, — против… него?

Джек посмотрел на тот конец поля. Там возвышался Громила, небрежно перебрасывая через себя мяч и той же рукой ловя его за спиной.

— Ох, ну конечно, — заявил Джек с уверенностью, которой на деле не ощущал. — Ты просто страхуй меня, ладно?

Фенби кивнул и побрел на свое место. Громила же двинулся по направлению к Джеку. Подойдя к нему, доселе молчавший, как бенедиктинский монах, верзила вдруг прошептал:

— Я размажу тебя по полю, ублюдок.

Растяжечка гласных подтвердила подозрения Джека. Парень был хотя и не из самого Корнуолла, но явно откуда-то с запада. Скорее всего, чей-нибудь землячок.

Джек оскорбительно улыбнулся и с такой же растяжечкой, но уже корнуолльской, от которой лет пять как с немалыми трудами избавился, заявил:

— Попытайся, придурок. Поглядим, не ошибся ли ты.

Глаза битюга сузились в щелки, он на миг растерялся, а когда нашел что ответить, Джек уже шел к своим воротцам. Двигаясь нарочито медленно, он защитил их закладкой. Мера действенная, но за нее приходилось платить. То есть не покидать пятачок, даже если броски будут пушечными, а, собственно, только таких и следовало сейчас ожидать.

Мужлан ожиданий не обманул, сделав мощный бросок. Бита Джека прошла мимо цели. И в тот же миг в его голень врезался тяжелый мяч.

Этот удар не исторг стона, наверное, только у двоих человек. У нанесшего его боулера и у Джека. Последний на негнущихся ногах пошел было прочь, но тут же вернулся на место. И проворчал достаточно громко:

— Кажется, меня тяпнул комарик.

Следующий мяч угодил в ту же ногу. Джек опять не сумел его отразить. Он стиснул зубы, превозмогая острую боль, потом поднял глаза и улыбнулся.

— Я ошибся. Комаров еще нет.

— Поменьше болтайте, юноша, будьте любезны, — проворчал рефери.

О шести попаданиях речи уже не шло. Оставались четыре удара. Два, допустим, в лицо, и потом еще два, если первые с ним не покончат. Однако очередной мяч пошел по изогнутой траектории, слишком простенькой, чтобы купиться и попытаться его достать. Джек не купился и внимательно посмотрел на противника. Вдруг это вовсе и не ловушка? В конце концов, Громила постоянно в игре. Вдруг его измотали три эти подачи? Тогда… Тогда теперь он пустит мяч поточней, но, возможно, не слишком быстро и не слишком уж точно, а это даст шанс.

Чтобы поддразнить врага, Джек сделал шаг вправо, с нарочитой демонстративностью открывая два столбика с лежащей на них перекладиной. Вызов был брошен.

И принят.

Развернув массивные плечи, Громила атаковал, и все надежды Джека угасли. Мяч был пущен с поправкой, чего Джек и хотел, но очень резко и шел прямо в цель, чего ему совсем не хотелось. По здравом рассуждении, его надо было принять на себя и дождаться более удобного случая, но Джек не мог ждать, он не мог опять взвалить все на Фенби. Ему нужны были пять перебежек на избитых ногах, а кромка поля, где замерли зрители, обещала всего лишь четыре. Но Джек много лет топтал это поле и знал его маленькие секреты — в отличие от нездешнего битюга. Там было местечко, где оно шло под уклон, переходя в заросли ежевики. На этом можно было сыграть и натянуть пять перебежек. Сейчас эти заросли находились за его правым плечом — под углом градусов в сорок пять, и Джек именно так развернул свою биту. Малейшая неточность — и мяч уйдет в аут, что явится для Вестминстера крахом, но тот, к счастью, несся по идеальной прямой. Он врезался в биту и отскочил от нее с той бешеной скоростью, с какой был запущен. Парни из Харроу помчались за ним, но Джек на них даже не покосился.

— Вперед! — заорал он.

Однако Фенби и сам знал, что делать. Резвый малыш даже обошел его, ибо Джек бежал на чугунных ногах, но взгляд, брошенный на край поля, придал ему прыти. Мяч исчез в ежевике, и члены команды противника лихорадочно шарили там. Зрители — все поголовно — молчали.

— Еще разок! — крикнул он, наддавая, и половина болельщиков заулюлюкала, а другая неистово завопила.

— Два! — раздался всеобщий крик.

Все понимали, что происходит.

— И снова! — взревел Джек, перекрывая гомон толпы.

Перебежка была уже третьей. Совершая четвертую и совсем выбиваясь из сил, он увидел, что парни из Харроу все еще копаются в ежевике. Но в тот самый миг, когда его бита коснулась воротец, из кустов вынырнул низкорослый крепыш. Весь расцарапанный, но с мячом, готовый к новой атаке.

Мышцы ног Джека одеревенели, он тяжело дышал и вполне мог бы остановиться, предоставив партнеру отражать еще одну серию хитроумных бросков. Это было бы самым разумным. Теперь счет сравнялся, и матч закончился бы вничью, даже если бы Фенби вышибли с поля.

— Еще раз! — завопил вместо этого Джек и ударился в бег, краем глаза следя за игроком из команды противника, наклонившимся для подачи.

Уже ярдах в десяти от заветного финиша он скорей ощутил, чем увидел, что мяч взвился в воздух и что к нему, расталкивая своих, устремился Громила. Принимая мяч, он вынужден был отпрыгнуть назад, и Джек одолел еще пять ярдов. Прыжок гиганта, взметнувшаяся вверх рука подвигли его на отчаянный шаг. Еще два ярда, и Джек, вскинув руки над головой, с силой бросил тело вперед, как под волну в Корнуолле. Но теперь его встретила не податливая вода, а весьма жесткое поле, и он заскользил по сухой стерне, не отрывая глаз от мяча, который с пугающей высоты обрушивал вниз Громила. Как только конец ивовой биты коснулся закладки, перекладина была сбита.

— Игра сделана! — заорали болельщики из Харроу.

— Наша взяла! — бесновался Вестминстер.

Все взгляды устремились на рефери, низко склонившегося к воротцам. Он был нейтральным лицом из Сент-Полз-скул [4], дабы избежать достойных сожаления беспорядков, имевших место несколько лет назад и вызванных сомнениями в беспристрастии судейских решений. В мгновенно установившейся тишине рефери медленно выпрямился.

— Очко засчитано, — решительно объявил он. — Победил Вестминстер. Игра закончена, джентльмены.

Джек так и остался лежать там, где упал. Руки друзей подхватили его, взметнули над головами. Бесконечно усталый и бесконечно счастливый, он бросил взгляд вниз. Громила одиноко стоял на пустеющем поле. Заметив, что на него смотрят, он плюнул на мяч, подбросил его высоко в воздух и, не заботясь больше о нем, пошел прочь. Чем окончательно подтвердил, что никогда не учился в Харроу.

Инаугурация могавков [5] откладывалась из-за формальностей, связанных с празднованием победы. Хотя Джек во время мучительных поздравлений и похлопываний по плечу отказывался по крайней мере от каждого второго бокала, он, доковыляв до лестницы, обнаружил, что подъем по ней сопряжен с немалыми трудностями. Он шел в комнату, которую Мэттьюз с готовностью сдал ему на эту ночь. Хозяин гостиницы «Пять огней» просто обожал Джека, как, впрочем, и денежки, на которые тот был щедр, и в знак особого расположения даже поставил возле номера конюха, чтобы тот отгонял посторонних. Кивнув дюжему отставному матросу, Джек открыл дверь.

Трое его товарищей резались в кости. Абрахам Маркс, готовясь к броску, встряхивал камни в огромных ручищах. Соседи его рядом с ним казались просто пигмеями, в особенности Никлас Фенби, маленький, аккуратненький, но весьма эрудированный очкарик. Возле него с поднятой пивной кружкой благодушествовал Теофил Ид, стройный и бледный, как и положено отпрыску знатного рода.

Будучи незамеченным, Джек получил громадное удовольствие, наблюдая за ними. Умник, еврей и аристократ были между собой очень разными, и Джек в этом союзе являлся связующим, цементирующим звеном. Сын барона, а не герцога, как кое-кто из присутствующих, он обладал скрупулезной прилежностью Фенби и со своим корнуолльским происхождением был, особенно поначалу, столь же отверженным, как Абрахам. Все они выделялись из общей массы учеников и первое время маялись в одиночестве, пока не подбились друг к другу, сообразив, что сила — в единстве, и очень скоро дав это понять остальным. Задира, поиздевавшийся над кем-то из них, вдруг темной ночкой оказывался на заднем дворе и получал неведомо от кого хорошую взбучку. Подручный наставников, чрезмерно усердствующий с кнутом, играя в крикет, мог запросто повредить себе ногу. И даже учителя стали наказывать своих подопечных с большим разбором, после того как один из них, разумеется совершенно случайно, свалился в Темзу посередине зимы. В младших классах они прославились как свистуны, потом как оторвы, но теперь, став взрослей, решили сменить название шайки. Отныне они станут могавками. Это было практически решено.

Как только Эйб метнул и проиграл, а Фенби торжествующе завопил, Джек вышел из тени.

— Йеу-ха-ха! — выкрикнул он.

— Йеу-ха-ха! Йеу-ха-ха! — прозвучало в ответ.

Это был замечательный боевой клич. Он, собственно, и подвиг шайку сменить свое имя. Джек перенял его, сидя за сидром, у ветерана канадской войны, а тот, в свою очередь, — у какого-то дикаря, воевавшего против французов, затем клич освоили и остальные оторвы. Эта наука далась им не сразу, ибо в нем была парочка модуляций, чересчур сложных для нормальных человеческих глоток, однако упорство и несколько чаш доброго крепкого пунша сделали свое дело. Надо думать, бывший сержант оказался бы на седьмом небе от счастья, заслышав их дружный, леденящий кровь вопль. Попрактиковавшись, друзья пришли к выводу, что владеют слишком большой ценностью, чтобы делиться ею с кем-то другим. А тут еще Джек раздобыл где-то книжонку с жутким названием «Жертвы жестокости ирокезов», которая как нельзя лучше убедила четверку в необходимости создать новый клуб. С президентом, то бишь верховным вождем, во главе и соответствующими ритуалами посвящения. Идеи, какими они должны быть, долго муссировались, и сегодняшнему собранию надлежало подвести под прениями черту.

Захлопнув дверь перед носом оторопевшего конюха, Джек ослепительно улыбнулся и вопросил:

— Итак, храбрецы, ответьте, что привело вас сюда?

— Кто не знает ночных мстителей? Кто не трепещет перед могавками? — откликнулись храбрецы.

Кружки со стуком встретились в воздухе, пивная пена полилась на непросыхающую столешницу. Правда, будущие могавки, чтобы подчеркнуть значимость происходящего, постановили провести эту ночь под девизом: «Ни капли спиртного!» — однако запрет касался лишь бренди и пунша, а к пиву и в особенности к фирменному портеру Мэттьюза ни малейшего отношения не имел.

Пока Джек вновь наполнял кружки, а Ид приятным тенором напевал что-то из Джона Гея [6], Фенби полез в лежавший с ним рядом футляр. Он извлек из него пергамент, тщательно обожженный для придания ему древнего вида, и поправил очки.

— Мне чи-чи-читать, Абсолют?

Малыш опять волновался, и Джек решил пожалеть его, а заодно и всех остальных.

— Нет, дружище, — ответил он, толкая плечом слегка осовевшего Маркса. — У нас есть приятель, который просто заснет, если мы не придумаем ему работенку. Кроме того, гнусавый бубнеж присущ религии его народа. Пусть пробубнит нам то, что ты там накропал.

Маркс ухмыльнулся, явно довольный, но все же не преминул заявить:

— Что ты знаешь о моей религии, Абсолют, если не имеешь своей?

— А ты просвети нас!

— Минуточку. — Ид перестал раскачиваться. Ножки его стула ткнулись с грохотом в пол. — Сей документ должен огласить именно я. Вспомните, кому досталась роль Квинтиния в латинской пьесе? Мне, дорогие мои. Мне, а не вам! И потому лишь я, а не этот дохляк или этот толстяк способен с надлежащим достоинством прочесть слова нашей клятвы.

Высокомерно дернув губой, Ид умолк и потянулся за пивом.

— Засунь его в жопу, свое достоинство, — вскипел Маркс, угрожающе приподнимаясь.

Вспыхнувший Фенби тоже привстал.

Джек вздохнул. Вот так всегда. Слишком разные, они вечно грызутся. Но тут в глаза ему бросилось нечто, способное мигом положить перепалке конец.

— Manus sinister! [7] — провозгласил с деланным ужасом он, указывая на полную кружку, зажатую в руке Ида.

Тот и сам с нескрываемым изумлением смотрел на посудину, которую машинально взял со стола. В день крикетного матча долг чести обязывал каждого победителя незамедлительно осушать поднятый кубок, а по мере течения вечеринки проделывать это становилось все трудней и трудней.

— Пей, — раздался всеобщий крик, и Ид, беззаботно пожав плечами, поднес кружку к губам.

Джек даже посочувствовал субтильному задаваке. Тот был с виду таким изнеженным и воздушным, что казался прозрачным. Эта прозрачность чуть ли не позволяла всем видеть, как темный напиток толчками вливается в его бледное горло. Он пил, и каждый глоток отмечался ударами по столу. Их было двенадцать, вдвое больше, чем надо бы, но Ид себя все-таки не посрамил.

— Примите мои извинения, — сказал он, рыгнув.

А потом перевернул опустевшую кружку и принялся вместе со всеми выбивать из мокрой щербатой столешницы дробь.

Затем Маркс, которому теперь никто не мешал, встал и с торжественной миной вгляделся в пергамент.

— Да будет известно всем, что отныне… — произнес важно он, однако продолжить ему не удалось.

Именно в этот момент до каждого из четверки дошло, что стук не прекратился. В дверь били ногами. Беспорядочно, сильно. Джек шагнул к ней, но она распахнулась сама. На полу коридора корчился дюжий конюх, кто-то связывал ему руки, кто-то сидел на груди. Конюх пытался лягаться, но движения его делались все слабее. Возможно, потому, что третий участник коридорной возни двумя руками сжимал ему горло, не давая дышать.

Моментально почувствовав, что на него смотрят, душитель выпрямился и обернулся.

— Знаешь, — сказал он, глядя на Джека, — этот парень имел наглость заявить нам, что не пустит нас к вам. Тогда мы решили поставить его на место. Разве можно позволить кому бы то ни было вставать между нами, мой драгоценный кузен?

— Привет, Крестер, — ответил Джек, сглатывая слюну.

Он не виделся с ним месяцев семь, да и до этого пересекался лишь мельком — в шумных тавернах, откуда спешил поскорее слинять. У него не было никакого желания общаться со своим двоюродным братцем, и ему практически удавалось уклоняться от нежелательных встреч. Сэр Джеймс, как и обещал, отправил Крестера учиться в Харроу, тот жил там на всем готовом, изредка посещая семейные праздники Абсолютов. Такие, например, как день рождения матери Джека, последний раз отмечавшийся чуть ли не год назад. Теперь, заявившись без приглашения, старший братец предоставлял Джеку возможность как следует себя рассмотреть. Он всегда был очень крупным, но к своим восемнадцати сделался просто громадным, из-под ярко-зеленой, готовой лопнуть жилетки выпирала широченная грудь. Густые золотисто-рыжие усы его закручивались вверх, едва не смыкаясь с тяжелыми, выбивавшимися из-под треуголки кудрями. Если это и шло вразрез с родовым обликом Абсолютов, ибо те поголовно были брюнетами, то его принадлежность к семейству удостоверял выдающийся нос. Правда, лишь формой, ибо поверхность его была пористой и сплошь изрытой оспинами, переходившими и на щеки. Прививка, оставившая лицо Джека чистым, Крестеру почему-то не помогла. Портрет довершали чувственные мясистые губы и поросячьи, слишком близко поставленные глаза.

Дружки Крестера оставили свою жертву, и конюх, хрипя, затих на полу. Заметив это, Джек ногой отодвинул от себя стул, обеспечивая достаточное для маневров пространство, то же самое сделали и будущие могавки, уже знавшие кое-что о кузене своего вожака.

— Может, развязать эту скотину и послать за местным элем? — Крестер вошел в комнатенку, где сразу же стало тесней. — Надо бы выпить за Абсолютов. В конце концов, ты сегодня был на высоте. И поддержал честь нашей семьи. Поздравляю.

Джек, ни на грош не обманутый его показным дружелюбием, усмехнулся.

— Но ты, похоже, болел не за семью, а за свою школу? И ставил на ее выигрыш, а?

Брат хрюкнул.

— Да, я рискнул золотишком. Ставка, прямо признаюсь, была.

— Ну и какой же была эта ставка?

— Вполне достаточной. — Голос Крестера утратил учтивость. — Для того, чтобы о ней говорить. Я считал, что у вас нет шансов.

— А почему? Уж не потому ли, что ты постарался нас их лишить? Так сказать, в обход кой-каких правил?

— Эй, на что вы мне тут намекаете, сэр?

— Ни на что, — ответил Джек. — Я просто интересуюсь, не включили ли вы в свою команду кого-то со стороны?

— Не понимаю, о чем ты, — пробормотал Крестер, явно смутившись и пряча глаза.

Он собирался что-то сказать, однако тут в коридоре послышались какие-то звуки. Конюх, придя в себя, но еще не владея голосом, чтобы позвать на помощь, сползал по лестнице вниз.

— Мне кажется, вам пора сматываться, — заметил Джек. — Мэттьюз не любит, когда задирают прислугу. Нас за такие шутки выставили бы отсюда навеки. А с вами могут обойтись и пожестче.

— Тогда я буду краток, — объявил визитер. — Вы ведь не лишите Харроу возможности взять реванш?

Джек нахмурился.

— Мне кажется, переигровка вряд ли что-то изменит.

— Я говорю не о крикете, — прервал его кузен, — а о другой игре, в которой вы, кажется, тоже поднаторели. То бишь о бильярде.

— Я? — Джек опешил. — Что ж, я действительно иногда беру в руки кий.

Услышав это, Фенби, не удержавшись, хихикнул. В Вестминстере вот уж два года не было лучшего бильярдиста, чем Джек.

— Я также. — Глаза Крестера засияли. — Надеюсь, вы не откажетесь преподать мне урок?

Джек колебался. Он слышал, как мать однажды жаловалась отцу, что Крестер таскается по бильярдным, где честных людей раздевают до нитки отпетые ловкачи. Что говорить, публика там собирается темная, да и братец что-то одет чересчур хорошо. Таким платьем не разживешься на те шестьдесят гиней, которые ежегодно ему выделяют.

Молчание затягивалось, и Крестер нанес удар.

— Испугался?

Джек покраснел.

— Тебя, сопляк? Никогда!

Дружки Крестера рассмеялись, но тот не повел и бровью.

— Хорошо, тогда — послезавтра. В «Золотом ангеле». В двенадцать часов.

Теперь отступать было некуда.

— Пусть будет так.

— И… небольшое пари? А, цыпленок?

— Конечно. Какое?

Крестер ухмыльнулся.

— Ну, например… в сто гиней.

Ид присвистнул, брови Маркса поползли вверх. Это была целая уйма деньжищ. Ни у кого из ребят таких не водилось. Но, без сомнения, как и в крикете, школа поддержит заклад.

— Сто так сто, — высокомерно кивнул Джек.

Глаза Крестера вновь заблестели. Он протянул брату руку. Рукопожатие было коротким, ибо на лестнице уже слышался шум.

Крестер с нарочитой беспечностью оглянулся, затем покосился на стол.

— Что это? — спросил он, поднося к глазам хартию нового братства.

Ид дернулся, чтобы выхватить у него документ, но Джек знаком велел ему оставаться на месте. Крестер поднял глаза.

— Возрождение клана могавков, не так ли? Я слышал об этой компании. И вы впрямь полагаете, что вам это удастся?

Он пренебрежительно сморщился.

— Посмотрим, — равнодушно откликнулся Джек.

— А сегодня у вас, значит, учредительное собрание? — Крестер ухмыльнулся, потом посоветовал: — Шли бы вы лучше спать. Тебе, дорогой братец, надо быть в форме. Послезавтра у тебя будет нелегкий денек.

По лестнице уже поднимались вооруженные дубинками слуги во главе с разъяренным конюхом и самим мистером Мэттьюзом. Тот прокричал:

— Мистер Абсолют, эти грубияны оскорбили моего парня. Если вы не возражаете, сэр, мы поучим их хорошим манерам.

Искушение отступить в глубь комнаты и позволить справедливости восторжествовать было весьма велико. Целое мгновение Джек наслаждался тревогой, исказившей лица непрошеных визитеров. Но, в конце концов, родич есть родич. Отец не простит, если узнает, что он не вступился за Абсолюта.

— Я буду вам очень признателен, мистер Мэттьюз, если вы на этот раз соизволите принять мои извинения. И возможно, гинея поможет вашему человеку поскорей исцелить пострадавшее горло.

Моряк, услышав столь дельное предложение, явно сменил гнев на милость. Крестер, начавший было пыжиться, быстро сообразил, что выбора нет.

— Я верну ее в среду, — сказал он Джеку, потом передал страдальцу монету. — А теперь, если никто не против…

Он выдвинул вперед плечо и стал проталкиваться через толпу. Дружки последовали за ним.

Всех чужаков, словно бы невзначай, слегка помяли, но в целом они добрались до лестницы без потерь. Двое приятелей Крестера тут же ссыпались вниз, однако сам он на мгновение задержался.

— Услуга за услугу, дорогой братец. Сегодня я заглядывал к дорогим родственникам, чтобы засвидетельствовать свое почтение тетушке по случаю дня ее ангела. Они говорили, что ждут тебя к обеду, но наверняка что-то напутали. Ведь обедают они, кажется, в шесть. А сейчас уже половина седьмого.

Он ушел, махнув на прощание рукой, а Джек залился краской. Ну почему, почему он всегда и всюду опаздывает? Как только хозяин со слугами спустились по лестнице, он схватил треуголку и трость.

— Черт возьми! Проклятье! Я должен бежать.

— Но, Абсолют. — Фенби указал на пергамент. — Разве мы не должны утвердить ритуал посвящения?

— Вы втроем вполне справитесь с этим. Я соглашусь со всеми поправками. Увидимся завтра в турецких банях. Часов этак в пять. — Уже в дверях он обернулся. -Маркс, обеспечь ставку, ладно?

— Обязательно.

Огромный опыт Маркса в игре в кости и умение моментально определять победителей в петушиных боях означали, что целый синдикат учеников Вестминстера его поддержит. Сотня гиней была огромной суммой. Но раз уж на кон поставлена честь школы…

Джек летел через три ступеньки. Позади него вновь раздался свирепый боевой клич, но на этот раз он его не ободрил. Ведь объяснение с сэром Джеймсом Абсолютом было много страшнее схватки с целым племенем самых воинственных дикарей.

Глава 4 СЕМЕЙНАЯ ТРАПЕЗА

Джек бежал. Если то, что проделывали его ноги, сильно избитые и подламывающиеся, можно было назвать бегом. Острая боль в них, а также изрядно поплывшие после фирменного портера мозги превратили его перемещение по скользким булыжникам Хорс-Ферри-стрит в довольно рискованное предприятие. Даже на Джеймс-стрит, где вокруг площадки петушиных боев бесновалась толпа, ему так и не удалось обрести привычной твердости шага. В ритм он вошел, лишь миновав Букингемский дворец и углубившись в Грин-парк. Джеку, конечно же, строжайше запрещалось бывать там по вечерам, когда тьма изгоняла из его недр приверженцев променада и привлекала любителей совсем других упражнений. Сейчас в нем, казалось, трясся чуть ли не каждый куст, издавая вздохи, хихиканья, приглушенные стоны. Худшей репутацией пользовалась часть парка, примыкавшая к Пикадилли. Там зазевавшегося прохожего могли в один миг вырубить, обобрать и потом снова вернуться в засаду. Но это был самый короткий путь, и Джек выбрал его, чтобы, выскочив на Даун-стрит, облегченно вздохнуть и рвануть к Коллинз-корту.

Затем прыжок через невысокий забор привел его на задворки Брик-стрит, где, несмотря на наличие каменных особняков, все больше и больше заполняющих Meйфэр [8], многие из хозяев по-прежнему выращивали овощи и содержали скотину. Из-под ног его с отчаянным блеянием вывернулась овца, кто-то рассерженно закричал, но Джек не остановился. Он бежал к ярко освещенному дому, надеясь проскочить через кухню к себе, и надежды его оправдались.

Нэнси, хлопоча над котлом, не видела ничего; кроме того, она была взвинчена и неустанно бранилась.

— Грубиян! Скотина! Бездельник! Поцелуй меня в зад!

Эти и другие — много более крепкие — выражения отличным образом заглушили скрип деревянных половиц и ступеней, ведущих наверх.

Очутившись в своей комнате, Джек мигом сбросил с себя крикетный костюм и натянул свежую, салатного цвета рубашку, после чего облачился в изумрудный жилет, розовато-лиловый камзол и темные с прозеленью кюлоты. Как только был завязан голубой шейный платок, быстрый взгляд в зеркало сообщил франту, что он выглядит одновременно и модно, и презентабельно. Единственной проблемой было то, что кто-то куда-то убрал всю его обувь. Так что ему пришлось идти вниз в прежних, забрызганных грязью туфлях.

Нэнси, завидев его, громко вздохнула и сделала большие глаза. Джек развел руками и тоже вздохнул, затем решительным шагом вбежал в столовую, празднично освещенную всеми имеющимися там свечами.

— Матушка, — вскричал он, ослепительно улыбаясь, — поздравляю тебя с днем рождения!

Леди Джейн Абсолют, урожденная Фитциммон, поднявшись со своего стула, еще раз доказала, что не зря числилась в популярных актрисах в те дни, когда леди еще не была. В ее синих глазах засияла столь несказанная радость, а на губах заиграла столь мягкая всепрощающая улыбка, что вся она в этот миг словно бы засветилась и вполне могла бы сойти за воплощение неподдельной материнской любви, если бы не пятна гнева на бледных щеках и сердито раздутые ноздри.

Красота таила угрозу, но главная буря собиралась на дальнем конце стола.

— Ты, щенок! — громыхнул сэр Джеймс. — Где ты был?

— Наверху, отец.

Это явно был не тот ответ, которого ожидали.

— На… наверху? — изумился сэр Джеймс.

— Да, сэр. У себя. Я сочинял в честь матушки оду. Конечно же, я слышал, как вы меня звали. Но матушка всегда говорила мне, что в момент вдохновения ни на что отвлекаться нельзя. И вот — стих готов. Он еще не отделан, но я хотел бы его вам прочесть. «В прекраснейшей стране свершилось чудо… «

Озвучив сию заимствованную из чужих виршей строку, Джек демонстративно набрал в грудь воздуха и был бесконечно счастлив, когда его прервали. Экспромты обычно не удавались ему.

— Оду?!

Покрасневшее лицо отца стало пурпурным. Это произнесенное с явным отвращением слово отверзло пути потокам совсем иных слов. Браниться сэр Джеймс учился в деревне, а совершенствовался в солдатских бараках. Его лексикон, казалось, включал в себя ругательства из всех мыслимых языков. Завитой парик привставшего Абсолюта сбился на правое ухо, фалды зеленовато-голубого камзола растопырились, словно перья, и весь он сейчас походил на разъяренного бойцового петуха.

Раздавленный этим натиском, Джек посмотрел на мать, надеясь найти в ней поддержку. Однако щечки красавицы по-прежнему пятнал сердитый румянец, а радость в синих глазах заменила печаль, и это расстроило его еще пуще. Вспышки гнева родителя, пока тот не дрался, терпеть было, в общем-то, можно, Джека гораздо горше язвил ее молчаливый упрек. Он опустил голову, невыносимо страдая, что причинил боль самому дорогому для него существу, и, когда сэр Джеймс умолк, чтобы глотнуть горячего пунша, поспешно сказал:

— Я очень виноват перед вами, отец. А перед матушкой втрое. Оправдать меня в какой-то степени может лишь мое желание дописать поздравительный стих. Если мне позволят продолжить, я, возможно, сумею убедить вас, что терял время не зря.

Он рассчитывал на взрывную натуру отца и на снедающий его голод. Сэр Джеймс Абсолют был не из тех, кто способен отложить трапезу из-за каких-то там виршей. Воплощением высокой поэзии для него был перемахивающий через ограду скакун. Впрочем, Джек, если что, сумел бы воспроизвести стишок из Овидия, осевший в его памяти после знакомства со скабрезным сборничком, купленным Фенби на ярмарке святого Джайлза [9]. Правда, мать, всегда много читавшая, могла уличить сына в мошенничестве, однако до этого не дошло. Отец среагировал так, как и ожидалось.

— К черту ваше стихотворение, сэр! — заорал он нетерпеливо.

— Сэр Джек, — нежно сказала мать. — Мы сможем поговорить о поэзии позже. Когда нашему супу не будет грозить опасность остыть.

Голос ее, звучный и музыкальный, усмирял галерки крупнейших театров и придавал невыразимую прелесть всему, что она говорила.

— Он может тронуть даже жестокосердых и успокоить идущих ко дну, — заявил однажды сэр Джеймс.

Магия этого голоса подействовала на него и сейчас. Со стихающим рыканьем он плюхнулся на свое место и потянулся за ложкой. Осознав, что гроза миновала, Джек с облегчением сел на свой стул.

Черепаховый суп поглощали в угрюмом молчании. Несколькими напряженными фразами общего плана обменялись под маринованного, поданного вместе с рейнским угря. После жареного поросенка, орошенного калчевеллой, Абсолюты несколько оживились. Леди Джеймс соизволила пересказать супругу и сыну содержание своего последнего одноактного фарса, щедро нафаршированного завуалированными нападками на правительство, которых могли не заметить лишь дурни. В устрицах Джек только поковырялся, он их не любил, зато отдал должное портеру, который был ничуть не хуже, чем в «Пяти огнях», и подвиг его на детальное описание крикетного матча и своего триумфального участия в нем. По счастью, он не забыл объявить, что игра состоялась днем раньше, чтобы никто не усомнился в правдивости изложенной им поначалу легенды. Его рассказ взбодрил сэра Джеймса, который тоже учился в Вестминстер-скул и считался одним из лучших бэтсменов, пока один инцидент (о подробностях сказано не было) не вынудил его уйти в армию в свои четырнадцать лет. Потом телятину в остром соусе сдобрил великолепный кларет, затем подожгли пудинг герцога Камберленда, запив его медовухой, и разговор потек сам собой.

Волосы матери частью выбились из прически, она уже позволяла себе ставить локти на стол, а сэр Джеймс сбросил камзол, и Нэнси пришлось трижды вешать его на стул, пока он там не утвердился. Стряпуха вся раскраснелась и после четвертого приглашения даже на пару минут подсела к столу, чтобы выпить с хозяевами стаканчик портвейна. Чего-чего, а чопорности или чванства в доме Абсолютов не было напрочь. Отец Джека провел больше половины жизни в казармах, пока на поле боя под Деттингеном сам король Георг не произвел его в рыцари, а затем смерть брата Дункана не принесла ему титул барона. Леди же Джейн поднялась к своему положению из самых низов благодаря красоте, певучему голосу и интуиции, подсказавшей ей особенную, берущую за душу манеру игры. Талант, который распознал в ней Джеймс Куинн, привезя ее в «Друри-Лейн» [10] из дублинского захолустья.

Именно такими Джек любил своих родителей больше всего — смеющимися, освобожденными от каких-либо условностей или официоза. Подогретые возлияниями и праздничной обстановкой, они перешучивались и флиртовали друг с другом, ибо, как это ни странно, пыл прежних лет в них еще не угас. Джек наслаждался атмосферой раскованности и взаимной любви, хотя распрекрасно знал, что она эфемерна. Завтра мать с отцом возвратятся к своим делам, а он отправится в школу. До каникул или очередного семейного торжества, как придется. Кроме того, пламя живого веселья могло в любой миг быть погашено прямо сейчас. Темой, которую Абсолюты не упускали возможности обсудить. Ею являлись пути становления младшего Абсолюта.

Эту услугу застолью оказал бренди. Контрабандный французский бренди и ледяной, настоянный на индийских лимонах шербет. Стоимость и того и другого чуть ли не превосходила остальные затраты на трапезу, что заставило сэра Джеймса задуматься о деньгах. А мысль о деньгах навела его на мысль о будущем Джека.

— Так вот, сын, — важно сказал он, вылавливая последний лимон из розетки, — у тебя, надеюсь, была возможность обдумать последний наш с тобой разговор?

Разговора, собственно, не было. Был монолог, словесное извержение, обрушившееся на младшего Абсолюта после пяти стаканов кларета приблизительно с месяц назад. Его суть сводилась к тому, что содержание Джека и плата за его обучение почти дочиста опустошили фамильные сундуки и что теперь в свои шестнадцать ему следует отправляться на все четыре стороны и самому зарабатывать себе на жизнь.

— И о чем это вы говорили, сэр Джеймс?

Мать отставила свой бокал. Она казалась очень спокойной, но локти ее сползли со стола и прижались к бокам. Леди Джейн приготовилась к бою.

— Мальчик сказал, что собирается в армию, вот и все, — пробормотал уклончиво ее муж.

Это было явной ложью, и Джек возмущенно прокашлялся, но мать среагировала быстрей.

— В армию? Я впервые слышу об армии. — Еще одна ложь, но она не остановилась на ней. — А я-то думала, что у нас все решено. Джеймс, дорогой! Мы ведь это уже обсуждали? У Джека ясная голова, ему хватит мозгов, чтобы преуспеть на любом другом поприще… более мирного толка.

Голос леди Джейн всегда завораживал мужа, но, хлебнув бренди, сэр Джеймс становился упрям как осел.

— В зад мозги! — заорал он воинственно. — От них человеку нет проку! Мне, например, никогда в жизни не приходилось пользоваться мозгами! И что же? Разве я сделался от этого плох?

— Вы кривите душой, сэр, — был ответ.

Сэр Джеймс язвительно засмеялся, потом приложился к стакану.

— Ладно. Я расскажу вам, для чего нужны мозги. Частенько я видел, как они выливаются на поле боя, если вы поняли, что я имею в виду!

Он триумфально посмотрел на супругу и сына. Те обменялись недоуменными взглядами. После продолжительной паузы леди Джейн рискнула спросить:

— Скажи, дорогой, на что ты… намекаешь?

— Я намекаю? Ах да, намекаю. — Сэр Джеймс ткнул в сына пальцем и подался вперед. — Мой намек понять просто. — Он продолжал тыкать в Джека пальцем, словно это движение могло прояснить смысл его слов. — От мозгов мало пользы, когда стираешь их с рукава. А? А?

Джек понял, что должен что-то сказать, и произнес:

— Сэр, простите, но вы говорите загадками.

Отец, тяжело дыша, встал и оперся о стол.

— Боги! Я что, говорю с вами на хинди? Это ведь ясно как дважды два. Жизнь слишком короткая штука… проносится в один миг. Конечно, многие удивляются, когда она вдруг кончается. Так используй все, что она может дать, покуда ты жив. Армия для того — самое лучшее место. А теперь, — он откачнулся назад, выдвинув угрожающе подбородок, — я потолковал тут со старым приятелем, набирающим полк в Канаду. Разумеется, это обойдется недешево, но… — Сэр Джеймс, помахав рукой, улыбнулся. — Но… по крайней мере, он выйдет в люди. Он, как-никак, наш единственный сын.

— Мне до сих пор не все ясно, сэр. — Голос леди Джейн был пугающе холоден. — Давайте посмотрим, так ли я вас поняла? Отдавая должное мозгам вашего отпрыска, вы намерены отправить его туда, где больше всего шансов, что… что какой-нибудь дикарь их поджарит.

Сэр Джеймс заморгал глазами, но не отступил.

— Пусть он вначале поджарит мой зад! Наша страна, мадам, ведет войны. Абсолюты всегда сражались: я… мой отец… так было всегда. Мой отец умер в восемьдесят, и я проживу ничуть не меньше… чтобы обоим вам до смерти надоесть. Сейчас, мадам, мы говорим о долге.

— Что ж, у меня не было столь выдающихся предков, и я не могу похвалиться собственным прошлым, — парировала леди Джейн, пуская в ход акцент дублинских улиц. — У меня есть всего лишь мой опыт. И он учит меня, что именно верность себе есть величайший долг каждого человека. Людям больше не надо прятаться за варварскими тенями фамильных гербов. Каждый мужчина просто обязан занять свое место под солнцем.

— И женщина, ма, — добавил Джек, хорошо знавший, как к ней подольститься.

— Конечно. Я говорю вообще.

— Вообще… поцелуйте меня в зад! — промычал сэр Джеймс, в очередной раз используя самый веский свой аргумент. — Все эти ваши… философские принципы, леди, никому не нужны. Они идут против здравого смысла и кастрируют нашего сына. И чем же, по-вашему, он должен будет заняться? Заваривать каким-нибудь унитариям [11] чай? Сыпать остротами перед мужланами в захолустьях? Или таскаться по столичным кофейням?

— Мне бы хотелось лишь, чтобы он по назначению использовал данные ему Богом таланты. Есть много способов служить родине… не рискуя при этом лишиться мозгов. Нет уж! Джек едет в Кембридж.

Сэр Джеймс задохнулся и приложился к стакану.

— Кембридж? Умоляю, мадам! Что же он будет там делать?

— Изучать классиков, например. И… и латынь.

— Латынь? Латынь! Из нее ему понадобится всего одно слово. Одно слово… вместе с умением его склонять. — Сэр Джеймс забубнил, барабаня рукой по столу. — Bellum, Bellum, Bellum, Belli, Bello, Bello! Война! Война! С войны! На войну! — Он ликовал, сияя как медный начищенный горн. — Этой латыни, мадам, ему с лихвой хватит. Ну а второй язык, ему нужный, — французский. Чтобы читать перехваченные документы. Чтобы допрашивать пленных. — Он повернулся к Джеку. — Ты с прилежанием изучаешь тарабарщину лягушатников, сын?

— Да, отец.

Ответ был вполне искренним. Так как в Вестминстер-скул современными языками не занимались, отец нашел ему преподавателя на стороне. Французского ювелира из Сохо. Помимо того, Джек еще, опять же по воле родителя, брал уроки фехтования и верховой езды. Он очень любил эти занятия, но в Сохо спешил с особым благоговением, связанным, правда, не столько с тягой к учителю, сколько к его молоденькой дочке. Мысль о Клотильде заставила его внутренне вострепетать, а перепалка тем временем продолжалась.

Леди Джейн, пользуясь тем, что муж опять потянулся за бренди, кинулась в очередную атаку.

— Совсем не важно, что он станет там изучать. Много важнее, с кем он будет учиться. Постарайся понять это, Джеймс! В Тринити-колледже [12] он завяжет знакомства с сыновьями выдающихся деятелей Британии и потом сможет использовать эти связи для избрания в палату общин, чтобы вместе с радикальными депутатами привносить высмеиваемые вами философские принципы в жизнь нашей отсталой страны.

Джек только вздохнул. Его мать, происходившая из семейства смутьянов и заводил, демонстрировала свой бунтарский дух везде, где только можно. И даже вошла в окружение некоего пустомели Уилкса [13], к большому неудовольствию собственного супруга, приверженца добропорядочных тори. Все, что выходило из-под ее пера, было продиктовано высшими соображениями и стремлением к много лучшему миропорядку.

Сэр Джеймс, однако, смотрел на вещи более прозаически.

— В палату общин? — Он громко икнул. — Ты… ты хоть представляешь, женщина, во что это нам обойдется? Ты, часом, не сбрендила, а?

Все это было лишь эпизодом давно полыхавшей войны, и оба противника были захвачены пылом очередной схватки. И он, и она, ухватившись за спинки своих стульев, ели друг друга глазами так, словно, кроме них, в помещении не было никого, ни Нэнси, с привычным усердием собиравшей посуду, ни Джека, из-за которого разгорелся сыр-бор. Он, собственно говоря, вообще теперь мог уйти в полной уверенности, что этого никто не заметит, однако победа одной стороны оказала бы самое непосредственное влияние на его дальнейшую жизнь. Не совпадавшее с личными планами Джека, не имевшими, в свою очередь, ничего общего ни с политикой, ни с войной.

— Как вам это ни удивительно, дорогие родители, я уже выбрал свою жизненную стезю.

Дорогие родители обернулись. Под их гневными взглядами Джек слегка сник. Но поскольку именно здесь и сейчас решалась его судьба, он, переведя дух, рискнул продолжить.

— Я хочу стать поэтом.

Молчание, которым было встречено это заявление, было глубоким, напряженным и гораздо более устрашающим, чем предшествующий ему спор.

— Ну… возможно, отчасти и драматургом.

Последняя реплика была реверансом в сторону матери, но Абсолюты продолжали молчать. Сэр Джеймс, задыхаясь, тяжело втягивал воздух. Поскольку он явно утратил дар речи, первой решилась заговорить леди Джейн.

— Джек, дорогой, — произнесла она увещевающим тоном, — поверь, порукой тому мой собственный опыт, театр не место, где можно заработать на жизнь.

Прекрасно понимая, какое цунами обрушится на него с другого края стола, Джек спешно занялся вербовкой союзника.

— Но именно потому я буду писать и стихи. А также статьи. В прошлом месяце мою заметку опубликовал «Джентльмен мэгэзин». — Точнее, несколько строк, но они стали его дебютом в печати, отчего он пришел в совершенный восторг. — Возможно, когда-нибудь я достигну вашего уровня, матушка. Чтобы, как и вы, убеждать, агитировать, ниспровергать.

Даже во время своей сценической бытности леди Джейн старалась не покупаться на комплименты и вовсе не собиралась уступать и сейчас.

— Джек, — сухо сказала она, — ты слишком молод. Тебе просто не о чем писать.

От возмущения Джек онемел. Как это не о чем? Да тем вокруг — пропасть! Взять хотя бы его дневники, в них куча событий и персонажей. Зря он, что ли, вел наблюдения, анализировал, обобщал? Или у него нет стихов? Да их целая пачка! Написанных в стиле, которому, по мнению одного из наставников, мог позавидовать сам Томас Грей [14]. И разве он уже не одолел почти половину своей первой пьесы «Ифигения, или Последняя трагическая любовь»? Ну, по правде сказать, получилась только первая сцена, зато просто потрясная! Вопрос вовсе не в том, о чем писать, а за что браться в первую голову. Не о чем! Надо же! Мать несет чушь.

Из двоих Абсолютов-мужчин первым обрел голос старший.

— Поэт… трус… слабак! — прокричал сэр Джеймс. — Так ты рассчитываешь, что я стану кормить и одевать тебя, пока ты будешь сидеть в своей комнатенке и водить по бумаге пером?!

— Пока у меня есть перо и бумага, я не буду нуждаться в деньгах, — высокопарно ответил Джек. — И вполне смогу прокормить себя сам.

Просто удивительно, зачем и куда его понесло? Должно быть, выпивка делала свое дело. Распоряжение родителей разбавлять каждый стакан водой Джек игнорировал уже с четырнадцати лет и умел без особых потерь для себя выдувать приличную дозу. Подводило не тело, язык. Вот и сейчас, когда надо бы промолчать, с него сорвалось именно то, что, без сомнения, должно было вывести из себя чересчур накачавшегося родителя.

Так оно и вышло.

— Ты, щенок! — Сэр Джеймс выпрямился во весь свой рост, стул его, грохотнув, врезался в стену. — Боже милостивый, вы, похоже, глумитесь надо мной, сэр! И это в благодарность за потраченные на вас деньги? За то, что вас превратили из корнуолльского увальня в какое-то подобие джентльмена? За то, что вам собираются купить офицерский патент? А вы… вы… — Он угрожающе качнулся, чтобы шагнуть в сторону сына, который, зная его повадки, в тот же миг счел за лучшее спрятаться за спину матери. — Черт меня побери, если я не лишу тебя своей поддержки и не наложу арест на те два пенса, что ты от меня получаешь! Нет, негодяй! Ты узнаешь меня! Я заставлю тебя понять, что к чему, я заберу тебя из твоей вшивой, провонявшей вигами школы! И загоню тебя в армию! В артиллерию! Да! А все наследство отпишу Крестеру, как более умному парню!

Во время этого монолога все трое перемещались вокруг стола, потом сэр Джеймс наддал и, зацепившись ботинком за складку ковра, грохнулся на пол.

— Муж, — закричала леди Джейн, бросаясь к нему.

— Отец! — Джек встал с ней рядом.

— Дерьмо собачье, — объявил сэр Джеймс.

Лежа, он явно что-то узрел и в изумлении замер.

Джек посмотрел вниз. Его туфли были вымазаны свежей красно-коричневой грязью.

— Ах, — вырвалось у него.

Сэр Джеймс поднялся на колени.

— Ода, говоришь? Вдохновение? Да? Где же оно посетило тебя? В саду у Тейлоров или в спальне?

Он уже стоял на ногах совершенно спокойный и словно бы протрезвевший. Джек понимал, что сулит это спокойствие. Ложь в семье Абсолютов была самым страшным грехом, каравшимся незамедлительно и жестоко. Шансов у виноватого на этом ристалище не было, а потому, как только родитель пошевелился, Джек вильнул в сторону и со всех ног кинулся к двери.

Глава 5 СОНЕТ

Джек очнулся от жаркого сна. Ночью он сбросил с себя тяжелые одеяла, и теперь на нем была только простынка, стоявшая домиком в области паха.

Джек потянулся и пошатал домик рукой. То, что сейчас он один, у себя, а не в общей спальне мисс Портвешок, экономки пансиона Вестминстер-скул, где по утрам все постели подозрительно сотрясаются, большая удача. И надо бы с толком распорядиться столь замечательной ситуацией. То есть встать, вытянуть из-за шкафа пару запретных эстампов, которыми снабдил его Соммерс, большой, кстати, мастер по части их добывания, потом снова лечь, устроиться поудобней, а уж затем…

Он зажмурил глаза. И возможно, напрасно, ибо перед его мысленным взором незамедлительно всплыло прекрасное, чуть опечаленное лицо. Бледное, нежное, обрамленное светлыми вьющимися волосами. Клотильда! Он сегодня увидится с ней. И не должен, не может, не будет опошлять свое стремление к этому воплощению всего чистого на земле каким-то паскудством.

И все же… Была еще одна очаровательная особа, которую он планировал посетить в этот день. Именно она властвовала в его ночных грезах. И пожалуй, ему удастся уговорить ее расщедриться наяву точно так же, как она только что сделала это во сне. В деталях. Фанни любит детали.

Джек зевнул, затем встал с постели. Он знал, что, помочившись, несколько снимет томительное напряжение. Горячее молоко, каким поила его вечером Нэнси, заодно укрывая любимца от гнева старшего Абсолюта, являлось прекрасным средством против похмелья, но теперь настоятельно искало выхода, и Джек вытащил из комода ночной горшок. В одном смысле облегчение наступило, в другом — практически нет, но он принял решение и… хм… останется тверд. Хотя это и трудно. Мучительно трудно.

Что ему теперь просто необходимо, так это возобладать над своими порывами. Придать им новое направление, облечь их в слова. Использовать в своих целях. Так поступают все стоящие поэты. «Не о чем писать, матушка? — подумал он. — Ха!»

Завернувшись в простынку, Джек сел за письменный стол. Оба пленяющих воображение образа вдохновляли его на стихи. Но… в совершенно различной манере.

Работа заняла час. Когда раздался стук в дверь, он дернулся, вскакивая из-за стола, и простынка упала. Обнажив то, что несколько улеглось во время нещадной эксплуатации чистого чувства молодого поэта к Клотильде и вновь окрепло, когда его помыслы обратились к восхитительной Фанни. Однако Нэнси, ведать не ведавшая об этих метаморфозах, мешкать не стала и вошла в спальню с бодрым приветствием:

— Доброе утречко, молодой лорд.

Он едва успел снова прикрыться.

— Нэн! Это ты? Что… ах… который сейчас час?

— Как раз полдень, а денек уж больно хорош.

Она поставила тазик с водой на столик и отдернула занавески. Солнечный свет залил комнату.

— Полдень?

Джек нервно зевнул. Ну вот, он опять опоздал на французский. Всегда, все время одно и то же. И в который уж раз.

— Твоя матушка ушла в театр, отец еще спит. Так что, мой мальчик, тихонько вставай и уходи подобру-поздорову.

Болтая, она деловито сновала по комнате. Поправила стулья, подобрала с пола одеяла и сноровисто застелила постель. Затем ухватилась за край простынки, обернутой вокруг младшего Абсолюта. Тот судорожно вцепился в нее.

— Нэн! Оставь это. Я…

Она с удивлением глянула на него.

— Что с тобой, Джек? Ну, не упрямься. Чего я там не видала?

Когда Джека привезли в Лондон, Нэнси первое время опекала его. Купала, укладывала спать, одевала.

Этого ты никогда не видела, подумал он, крепче сжимая пальцы.

— Ну же, смелей, молодой господин! — воскликнула экономка, игриво подергивая простынку. — Что вы там прячете от вашей Нэн?

Он позволил своим пальцам разжаться, простынка скользнула по телу, но… не упала, и Нэнси сама с веселым смехом стянула ее.

— Тут я кладу записку от матери, мальчик. А на кухне внизу тебя ждут холодное мясо и вчерашний салат. Если конечно, ты влезешь в штаны.

Ее хохоток слышался и на лестнице. Джек, оставшись один, взял в руки записку, которую Нэнси бросила поверх сонетов на стол. Хорошо все-таки, подумалось вдруг ему, что мать мало интересуется его опусами. Эти она точно бы не одобрила. Даже сонет, посвященный Клотильде. А уж стихотворение, обращенное к Фанни, скорее всего, просто бы возмутило ее. Хотя название ему он дал вполне благозвучное. «Благоговейный разговор при свечах».

В своей записке леди Джейн напоминала сыну о том, что ровно в восемь вечера («ровно» было подчеркнуто трижды) его ждут на Дин-стрит, в Ассамбле-рум [15], где состоится премьера ее новой пьесы. Той самой, о какой они вчера говорили. Сыгранная не в Гардене [16], эта сатира имела больше шансов ускользнуть от придирок властей.

Он забыл об этой договоренности, опоздал на французский. И вполне мог упустить из виду что-то еще.

Так и есть! Он вспомнил. Могавки! Ритуал посвящения. Он тоже назначен на сегодняшний вечер. Но… тоже в Сохо, так что после обряда Джек вполне сможет успеть на спектакль. Чем, кстати, убьет двух зайцев, то есть порадует мать и одновременно уклонится от участия в безобразиях, какими, вне всяких сомнений, решат отметить свое становление новоявленные индейцы. Тут ему вспомнилось и еще кое-что. Крестер с его наглым вызовом. Однако это не в счет. Это завтрашние заботы, и думать о них следует не сегодня, а завтра.

Джек подошел к тазику и сполоснул лицо теплой водой. Думай не думай, а бильярдная партия все же не шутка. И, в свою очередь, призывает его к воздержанию.

Да, сказал он себе, глядя в зеркало, я буду воздержанным. Буду умеренным, собранным. Всегда и во всем.

Нехватка времени поставила его перед выбором: позавтракать или неторопливо одеться. Первому он всегда придавал очень мало значения, второму — наоборот, и потому вопрос был мгновенно решен. День обещал много встреч, и Джек, придирчиво перебрав весь свой гардероб, остановился на темно-зеленом, казавшемся почти черным камзоле — с блестящими пуговицами и золотой оторочкой, из-под которого скромно выглядывал почти военный, малиновый, в золотистых дубовых листьях жилет. Потом в ход пошли чулки и кюлоты, черные, поскольку лондонские улицы были неимоверно грязны, а также пара простых прочных туфель с квадратными тупыми носами, но украшенных серебряными роскошными пряжками. Нэнси, пока он спал, успела безукоризненно отполировать их.

Затем Джек поэкспериментировал с шейными платками, но повязал тот, что темнее, ибо никакой дисгармонии в своем облачении не терпел. Кроме того, крикливо одетых прохожих в районе рынка «Ковент-Гарден» [17] грабили чаще других.

Его густые черные волосы, как обычно, не хотели укладываться, и у него практически не было шансов забежать к швейцарцу в Хаф Мун, поэтому Джек собрал их темно-вишневым шнуром, потом схватил трость с серебряным набалдашником, натянул на голову треуголку и, картинно откинувшись, полюбовался собой. Он был просто счастлив, когда мать, уступив просьбам сына, повесила в его спальне огромное зеркало. Оно сейчас отражало молодого человека из богатых кварталов, просто обязанного преуспевать. Причем весьма и весьма.

Он вышел на улицу. Там уже было людно, что, впрочем, мало теперь зависело от времени суток. Джеку все чаще казалось, что Мейфэр постоянно полон народа. Этот район Лондона сильно переменился даже в те несколько лет, что Абсолюты здесь прожили, купив земельный участок и возведя на нем дом. Прежде Баркли-стрит окружали сады, но сейчас, куда ни глянь, к мостовой подступали свежеиспеченные особняки, а рядом рождались новые — в суете, шуме и криках. Строители карабкались по лесам, молотки лихо вгоняли в дерево гвозди, кирпичи, густо смазанные раствором, со стуком укладывались друг на друга, и свежая штукатурка драпировала наготу подрастающих стен. Возле них толклись взмокшие, одуревшие подрядчики и прорабы, изучая планы, жестикулируя и словно бы напрочь не замечая клубящейся, делавшей их похожими на привидения пыли, густой, въедливой, оседавшей на все и вся.

Джек закашлялся, проклиная эти серые тучи, в каких тускнел лоск любого наряда, но более доставал его шум. В Вестминстере, в окрестностях аббатства Святого Петра царила умиротворяющая тишина, там либо учились, либо молились, здесь же помимо грохота стройки не умолкал иной рокот, состоящий из сотен и тысяч голосов старающихся перекричать друг друга людей. Это был голос самого города, он делался много громче на Керзон-стрит, улице, не лишенной претензии на аристократичность, где тем не менее вовсю надрывались торговцы, скрипела набитая хламом тележка старьевщика, а звучное чистое сопрано уличного слепого певца мешалось с бранью девиц из кабачка «Устрицы и миноги». И запах! Столь же густой и неотвязный, как окружающий гвалт, он шокировал обоняние смесью разнообразнейших ароматов и вони. Отовсюду, со всех сторон и одновременно разило жареной рыбой, тушеным мясом, еще дымящимся лошадиным навозом, дешевой и дорогой парфюмерией, а также потом сотен и сотен немытых, надушенных, спешащих по своим делам горожан. Здесь, как-то уживаясь друг с другом, соседствовали и фермерские задворки, и фабрики, и продуктовые лавки. Это был филиал Бедлама [18] с его необузданными обитателями. Это был Лондон… и Джек его обожал.

Хотя он и опаздывал, ему настоятельно требовалось заскочить в два магазинчика. На Беркли-сквер, в «Горшке с ананасами», был лучший в городе выбор сластей. Там он приобрел полфунта засахаренных фруктов и небольшой, плотно закупоренный горшочек. В результате около десяти шиллингов улетучилось из его кошелька, но в нем приятно позванивали монеты, полученные за вырванную у Харроу победу, да и в любом случае трата была не напрасной. Вид любимого лакомства вмиг вернет ему расположение Клотильды, наверняка рассерженной непунктуальностью своего кавалера. А Фанни… что ж, Фанни любит персики в коньяке.

Второй магазинчик располагался чуть ниже, там, где Бруэр-стрит поворачивала к Нейвз-акр [19]. Что говорить, этот темненький даже в солнечную погоду квартальчик своему названию соответствовал идеально и давал приют скопищу мелких лавчонок, среди которых Джек обнаружил весьма экзотическую аптеку, со стен которой свисали гроздьями человеческие конечности и черепа. Конечности, казавшиеся жутким свидетельством рьяности полевого, пьяного в стельку хирурга, как и глаза, помещенные в банки, были искусственными, черепа же, по уверениям хозяина-португальца, принадлежали наполовину знаменитым разбойникам, наполовину лордам-якобитам, казненным после восстания 1745 года. То же самое этот вертлявый и, несомненно, пробавлявшийся колдовством человечек говорил о повсюду валявшихся связках зубов. Но самым чудесным и завораживающим отделом аптеки был закуток, где стояли разнообразные чучела. Всяких рысей, волков, рыб, а также многих других занимательных тварей, обитающих в Африке и на Востоке. Они поражали воображение, и самое из них диковинное Джек, будучи не при деньгах, за полкроны на прошлой неделе попросил придержать для себя. Диковина стоила гинею и должна была порадовать сердце его истинной возлюбленной. Клотильды, не Фанни.

Кстати, дом ее уже был в двух шагах. Стоило только пройти по Комптон-стрит и проскочить через узкий проулок. И все. И ты уже на Трифт-стрит, прямо перед особняком ювелира-француза, о чем свидетельствовала покрытая позолотой вывеска, увешанная бутафорскими кольцами и колье.

Четыре года он дважды в месяц поднимался на это крыльцо и в первые три — с естественным отвращением школяра, зато в последний — с огромной охотой. И стимулом к тому был отнюдь не язык лягушатников, которым, надо сказать, он владел уже вполне сносно. Нет, его теперь привлекало сюда совсем иное наречие, именовавшееся la langue d'amour! [20]

Звякнули колокольчики, Джек вошел в лавку. Она была совершенно пуста.

— Bonjour [21], — произнес он недоуменно.

— Да?

На зов откликнулся не месье Гвен, а его подручный, Клод. Он вышел из мастерской, вытирая руки полировальной тряпицей.

— Ah, c'est toi, Jacques. Mon brave, comment vas-tu aujourd'hui?

— Tres bien, Claude. Et vous?

— Bien. Il fait beau, non?

— Tres beau. [22].

Джек пялился на молодого французика, мечтая о том, чтобы обмен формальностями закончился как можно скорей. Он и так опоздал, у него мало времени, а этот Клод… ох этот Клод! Он появился тут совсем недавно и по той же причине, по какой месье Гвен перевез в Англию все свое семейство еще лет десять назад. Франция продолжала преследовать гугенотов, и Джек считал своим долгом симпатизировать людям, бежавшим от произвола Бурбонов, но этот парень… он был… чересчур уж француз. Джек, конечно же, ни в малой степени не являлся расистом: его лучший друг Маркс был евреем, а уроки бокса ему давал негр, и он нисколько не обижался на получаемые от него колотушки, но лягушатники — дело другое. Они, во-первых, исконные враги англичан, а во-вторых… этот Клод не демонстрировал ни малейшего намека на благодарность за убежище, которое ему предоставили… взять хотя бы его постоянное и фамильярное «ты»! Нет, Джек, несомненно, мог общаться на равных… ну с кем угодно. С фермерами, например, или даже с бродягами. Но в рамках английской добропорядочной уважительности. Будь то поэт, депутат парламента или, допустим, король. Однако какой-то приказчик какого-то иноземного торгаша мог бы, кажется, проявлять к нему больше почтения. И не только к нему. Джек ведь видит, как этот молодчик поглядывает на Клотильду. И вдобавок к тому он до приторности смазлив.

К счастью, неловкая ситуация длилась недолго.

— C'est месье Абсолют? — прозвенел голосок наверху, и у Джека подогнулись коленки.

— Oui, cousine. Il est arrive.

— Dis lui a monter [23].

Это выходило за рамки! Обычно уроки проходили на нижнем этаже дома, в комнатушке, соседствующей с мастерской, где всегда кто-нибудь находился. Воодушевленный Джек двинулся к лестнице. Клод даже не пошевелился. Джек поглядел на него.

— Месье Гвен, il est… он ушел по делам?

— Oui.

Все лучше и лучше.

— И… надолго?

Клод пожал плечами.

— Тогда… — Джек порылся в кармане камзола, выудив оттуда серебряный шестипенсовик. — Проследи, чтобы нас не беспокоили, хорошо? Сегодня нам предстоит изучить сложные типы синтаксической связи. Vous comprenez? [24]

Клод взял монету. Не сразу, но все-таки взял.

— Oui, месье, je comprends… tres bien [25], — сказал он, уступая дорогу.

Джек полетел через три ступеньки наверх.

Ее силуэт вырисовывался на фоне окна. Темный, но Джек был все равно ослеплен. Прошло всего две недели с тех пор, как они виделись, но она вновь изменилась. Самым, причем, восхитительным образом, ибо она непрестанно менялась, неуклонно, стремительно расцветая, хотя и в тот памятный, годичной давности день была уже чудо как хороша. Тогда Джек заявился в дом месье Гвена в самом дурном настроении — мать, прервав партию в теннис, вытолкала сынка за порог! Он приуныл и совсем уж пал духом, когда месье Гвен заявил, что занятие с ним проведет его дочь. Привычная скука грозила обернуться еще горшей мукой. Ну в самом деле, что может быть общего у почти взрослого шестнадцатилетнего парня и четырнадцатилетней писюхи? Естественно, ничего. Однако его уныние вмиг испарилось, как только в гостиную вошла она, Клотильда Гвен, ослепительная, несравненная! С этой минуты он принадлежал только ей.

Его восхищало в ней все. Стать, формы, манера держаться, но особенно умилял тот пленительный, еще совсем детский восторг, в какой эта девушка приходила от мелких подарков, которые Джек взял за правило ей приносить. К тому же она отличным образом понимала, что существуют и более взрослые удовольствия, и, как и Джек, с охотой осваивала первые подступы к ним. Она, как и он, трепетала, когда их головы словно бы ненароком сближались, и очень мило краснела от его вкрадчивых шепотков, вливавших в ее прелестные ушки поток комплиментов и полунамеков на нечто большее, что непременно когда-нибудь должно между ними произойти.

Кроме того, Клотильда была начитанна. И ничуть не меньше, чем ее ученик, а во многом даже и больше, ибо его по школьной программе знакомили лишь с трудами давно почивших писателей, а Клотильда открыла ему мир современной литературы, в каковую теперь он так самозабвенно мечтал внести и свой вклад. Попытки переложить на французский модные стихи или романы вкупе с чувствами, пробуждаемыми не только литературными образами, делали их занятия столь увлекательными, что они пролетали как миг.

Сейчас золотые волосы юной наставницы были зачесаны вверх и заколоты черепаховыми гребнями, ее платье цвета слоновой кости волнами ниспадало к нежнейшим розовым туфелькам, а слишком бледное миндалевидное личико позволяло предположить, что его цвет объясняется не только естественными причинами, но и тонко наложенными притираниями, что, впрочем, весьма выгодно контрастировало с черными бабочками густых и чуть тронутых краской ресниц. Они поднялись, когда он вошел, вместе с изящной ручкой, сделавшей пренебрежительный, порицающий жест.

— Вы опять опоздали. Toujours, toujours en retard! [26]

На нежных надутых губках тоже виднелась помада. Джек открыл было рот и вновь поспешно закрыл.

— Вас совсем не волнует, как мало времени вы проводите здесь. Ваши уроки — фу! — ca ne fait rien. Moi, la meme! [27] — Она отвернулась к окну.

— Non, Клоти, je suis desole. J'etais… tres… tres… [28] занят. Это для тебя. Pour toi. Regarde! [29] — Он полез в сумку. — У меня тут… три подарка…

— Trois cadeaux, — поправила она, отходя от окна. Ее взгляд был по-прежнему ледяным.

— Oui, trois cadeaux. Le premier… [30]

Она взвизгнула, едва увидев оригинальный пакет. В виде конуса, из «Горшка с ананасами».

— Les fruits au sucre? [31]

— Naturellement [32].

Джек вручил ей пакет, с удовольствием наблюдая, как в сердитой гордячке проявляется задыхающееся от восторга дитя. Метаморфоза свершилась мгновенно. Зашуршала бумага. Потом пакет — с колебанием — протянули ему. Он отказался. Алые губки — уже в кристалликах сахара — улыбнулись. Боже, она наслаждалась лакомством, даже не замечая, что на нее беззастенчиво пялятся! Опустошив пакет, чаровница достала платок, аккуратно вытерла ротик и вновь подняла свои светло-голубые глаза.

— Et le deuxieme? [33]

Второй подарок, из магазина диковинок, требовал некоторой театральности.

— Fermes les yeux [34], — распорядился Джек и направился к каминной полке. Сдвинув в сторону всех стоявших там пастушек и китайских болванчиков, он вновь полез в свою сумку. Но перед тем, как откинуть клапан, обернулся и нарочито строго прикрикнул: — Fermes!

Убедившись, что ему подчинились, он поставил свой дар на полку, затем вернулся к Клотильде и, зайдя сзади, положил ей ладони на веки. Она глубоко вздохнула, накрыв его руки своими. Оба замерли. Джек ощущал ее трепет, даже не прикасаясь к складкам пышного платья, в вырез которого беспрепятственно проникал его взгляд. Зрелище волновало и наводило на мысли, какие он еще утром решил в себе пресекать. И пресек, разведя в стороны руки, за что был незамедлительно вознагражден.

Эффект был точно таким, на какой он рассчитывал. Клотильда взвизгнула и отшатнулась к нему. Джек тут же обнял ее, она слабо дернулась, одновременно охваченная и желанием вырваться, и тем ужасом, который вызвал в ней странный, свирепо оскаленный монстр.

— Ah, Dieu! Dieu! C'est horrible! Qu'est-ce que c'est? [35]

Ее голосок был одновременно и перепуганным, и восхищенным. О, милый Джек! И как он прознал о ее тяге к всяческим жуткостям? Ах да, ведь они в прошлый разговорили о них.

— C'est… c'est… — У него не хватало слов из ее языка, поэтому он перешел на английский. — Это водяной. Из Японского моря. Получеловек, полурыба. Un… ну… demi-poisson! [36] Смотри.

Джек попытался подвести девушку к монстру, но та уперлась, и он пошел к нему сам.

— У него голова человека, но… но не зубы.

Джек сунул в пасть чудовища руку и, вскрикнув, выдернул под оглушительный визг.

— Ай, они острые, как кинжалы, — продолжил он, посасывая ребро ладони. — А еще у него человеческие руки… и пальцы. — Он отогнул один палец. — Смотри. А теперь глянь на хвост. Настоящая рыба, не так ли?

Храбрость кавалера подвигла красавицу на небольшой шаг вперед.

— Но… почему он такой… сухой?

— Мумифицирован. — Джек развернул хвост чучела и потряс им. — Возможно, ему уже сотни лет. А может, и тысячи, кто его знает.

Клотильда придвинулась ближе и даже решилась потрогать шероховатую чешую.

— Он ужасен, — сказала она зачарованно. — А… как ты думаешь, он… они… Есть ли еще и такие же женщины… ну… полурыбы?

— У любой твари в мире есть пара, — изрек важно Джек. — Я думаю, этого бедолагу разлучили с его возлюбленной.

Ответом ему был сияющий — восхитительный! — взгляд.

— О том… о том гласит мой третий подарок. Мой стих в твою честь.

Джек отвел девушку к небольшому диванчику, заставил сесть. Затем еще раз открыл свою сумку и вытащил из нее лист бумаги. Расположившись около монстра, он принял позу, которая, если верить Лебрену [37], изображала трагизм, и завел:

Джек оглянулся на аудиторию. Прекрасные глаза девушки влажно мерцали, изящная ручка была прижата к подрагивающим губам.

Джек завершил чтение драматическим придыханием, закатив глаза и словно сквозь толщу воды озирая плафон потолка, рука его при том вскинулась, демонстрируя тщетное желание декламатора всплыть из глубин к недоступным сияющим небесам. Он так и замер, держа паузу и ожидая услышать звуки рыданий.

Она фыркнула.

Бедная девочка. Так расчувствовалась, что не помнит приличий. Он повернулся.

— Рыботорговка? [38] — Нижняя губа слушательницы оттопырилась, между бровями пролегла гневная складка. — Ты сравнил меня с рыботорговкой?

— Что? — Джек опешил. — Нет, вовсе нет. Я сравнил тебя с полудевушкой-полурыбой! Это совсем разные вещи, взгляни!

Он показал ей листок, и она склонилась над ним.

— Ah, je comprends. Je suis рыботорговка — la Petite Fille de la Mer. Comme lui, полурыба. Un moitie poisson? [39]

— Exactement [40].

Складка между бровями расправилась, она изучала листок.

— Мне кажется, это лучше звучало бы… en francais [41].

— Ну конечно! Еще бы! Куда нам до вас!

Джек был задет. Нет, он вовсе не возражал, когда кто-то анализировал его творчество. Серьезный разбор должно только приветствовать, но эта барышня могла бы, кажется сперва выразить свои чувства, оставив всю критику на потом.

— Клотильда, — грустно спросил он, — тебе не понравился мой сонет?

— Ah, поп, Жак. Je 1'adore [42]. Он потрясающий. Настолько… настолько…

В поисках нужных эпитетов она вновь заглянула в листок.

Еще одного комментария он бы не вынес. Да и пора было переходить к следующим шагам.

— Разве поэт не заслуживает вознаграждения?

Ее невинные глазки тут же изобразили полнейшее непонимание.

— Какого вознаграждения?

Джек сел с ней рядом, взял за руку. Точно так же они сидели две недели назад. Тогда он перецеловал все ее пальчики. Теперь в его мыслях витало еще кое-что.

— Такого.

Он чуть подался вперед.

— Жак! — Она отвернулась, но не сдвинулась с места. Да и отвернулась не столь уж решительно, чтобы его губы не могли дотянуться до ее нежной щечки. — Жак, — повторила она. Но уже совсем другим тоном, вновь поворачиваясь к нему. — Мы не должны. Мой отец…

— Ушел, — быстро сказал он. — А Клод получил серебряную монету.

— Клод? — обеспокоенно встрепенулась Клотильда, но была вынуждена умолкнуть.

Джек закрыл ей рот поцелуем. Позволить, чтобы она произносила еще чье-то имя, он просто не мог.

Приникнув к возлюбленной, он одной рукой придержал ее спину, чтобы инстинктивное желание вырваться не одержало в ней верх. Мера помогла. Ее стан, поначалу напрягшийся, постепенно расслабился, а ее губки оказались такими же сладкими, какими они ему и представлялись. И этот эффект, разумеется, не имел ничего общего с прилипшей к ним сахарной пудрой.

Короче, Джек ощутил себя на вершине блаженства и мог бы сидеть вот так хоть неделю, хоть две. Однако Клотильда стала все больше и больше отклоняться назад, и он, дабы продлить сладостные мгновения, потянулся за ней. Так продолжалось какое-то время, потом равновесие было нарушено, и они оба упали: она — на спину, он -на нее. Теперь не только сладкие губки, но и другие, более рельефные части замершего под ним тела, сказали ему, что она и впрямь развилась.

— Клотильда, — хрипло выдавил он.

И услышал шаги. Кто-то поспешно поднимался по лестнице.

Через миг Джек стоял в одном углу комнаты, Клотильда — в другом, судорожно одергивая помятую юбку. Как только она замерла, отвернувшись к окну, дверь широко распахнулась.

— Месье Гвен!

— Месье Абсолют!

На пороге стоял отец Клотильды. Несмотря на свой низенький рост, он был очень широкоплечим, с удивительно крупными для ювелира руками. Теперь они нервно стискивались и разжимались, а острый взгляд француза буравил то гостя, то дочь.

— Я решил, что вы уже не придете сегодня, месье Абсолют, и лишь потому позволил себе уйти.

Он вошел в комнату, озираясь по сторонам, будто в ней мог прятаться еще кто-то. Клод, сопровождавший его, остался стоять, где стоял, с равнодушно-скучающим видом.

Джек на мгновение задержал на нем взгляд, затем вновь переключил все свое внимание на ювелира.

— Мне очень жаль, сэр, я так торопился, но… меня задержали дела.

— Дела? — Месье Гвен подошел к окну и поглядел на Клотильду. — Ca va, ma petite? [43] — спросил он, потом обернулся. — Вы не находите, что моя дочь выглядит несколько нездоровой?

— Нет, месье Гвен. Мне так не показалось. Но… возможно, лишь потому, что меня и самого малость потряхивает. Инфекция, сэр… она просто носится в воздухе. Столько народа вокруг, столько… контактов.

— Ну-ну. Дочь, похоже, вела урок очень вяло?

— Au countraire [44], месье. Она была… очень мила.

— Мила?

Джек мысленно чертыхнулся. Он хотел сказать нечто другое. Но дурацкое слово сорвалось с языка, а лягушатники шуток не понимают.

— Папа, со мной все в порядке, — вмешалась Клотильда.

Отец не обратил на дочь никакого внимания.

— Ей надо бы отдохнуть. Вы не будете возражать, если мы закончим урок?

Джек чертыхнулся еще раз.

— Нет. Разумеется, нет.

— Тогда… до новой встречи. Но непременно внизу. Чтобы я мог быть уверен в правильном ходе… контакта.

Джек пошел к камину, чтобы забрать свою сумку, треуголку и трость. Выпрямляясь, он незаметно подмигнул водяному и лишь потом повернулся.

Отец Клотильды держал в руках его стих.

— Рыботорговка? — поинтересовался он, выгнув бровь.

Мать права. Сейчас каждый болван мнит себя знатоком высокой словесности. Надо просто не обращать на это внимания, вот и все.

— Месье. Мадемуазель.

Джек дважды отдал поклоны и направился к двери, где все еще торчал самодовольно ухмылявшийся Клод. С ним Джек раскланиваться не стал, даже когда тот с готовностью посторонился. Нет сомнений, этот парень сгонял за хозяином, несмотря на полученный шестипенсовик. Теперь с этим уже ничего поделать нельзя, но позже… Позже можно будет и поквитаться.

— Портшез! — крикнул он, оказавшись на улице, и перед ним тут же выросли двое здоровяков.

Идти было, собственно, недалеко, но накрапывал дождик, да и стоило поберечь свои силы. Они могли ему вскоре понадобиться. Если все сладится и пойдет хорошо.

Забравшись внутрь, Джек откинулся на подушки и важно изрек:

— Голден-сквер.

Глава 6 БЛАГОГОВЕЙНЫЙ РАЗГОВОР ПРИ СВЕЧАХ

Каретный двор тянулся от Уорвик-стрит до Голден-сквер, и именно там Джек попросил носильщиков остановиться. Ему не позволяли входить в дом с парадного входа, ибо леди тщательно берегла свою репутацию, а частые и чересчур долго длящиеся визиты молодого и симпатичного малого могли обратить все ее усилия в прах. Поэтому он расплатился с носильщиками и зашагал к вымощенному булыжником тупику. Каретники уже хлопотали вовсю, ибо по мере приближения лета спрос на их продукцию все возрастал. Так что никто не обратил никакого внимания на юношу, подошедшего к маленькой дверце за мастерскими и отомкнувшего ее извлеченным из секретной щели в старой каменной кладке ключом. Проскользнув в крошечный садик, Джек привалился к стене и оглядел окна дома.

Она была в верхнем салоне, что очень приободрило его. Но не одна, и восторг, всколыхнувшийся в душе Джека, сменился разочарованием. С кем она говорит? Оказалось, не с горничной. С каким-то мужчиной. Тот вальяжно расхаживал по салону, и Джек совсем сник. Потом в нем вспыхнул гнев, когда он сообразил, что посетитель — вовсе не содержавший и дом, и его прекрасную обитательницу лорд Мельбури. Тот, впрочем, так и так должен был сейчас находиться на парламентском заседании. Именно на его отсутствии Джек и строил расчет. Однако отсутствием лорда, похоже, решил воспользоваться и еще кое-кто, а это уже не лезло ни в какие ворота. Джек, безусловно, не был так глуп, чтобы ревновать к его светлости, но прочих соперников он, разумеется, не потерпит.

Ревность подстегивала. Джек мог бы войти через заднюю дверь и по двум лестницам взбежать наверх, однако кованый железный балкончик примыкал прямо к гостиной, а толстые виноградные плети ни в чем не уступали ступеням. Он в один миг взобрался по ним. И услышал смех. Ее — с характерной горловой хрипотцой, и мужской — очень самодовольный. Перемахнув через балюстраду, Джек посмотрел на закрытую дверь, потом -на окно. То, по счастью, было открыто.

— Разве вам хочется именно этого, сэр? — вновь рассмеялась она. — Я должна держать это именно так?

— Именно так, мадам, но… сдвиньте пальчики к кончику… если это возможно. А теперь поверните их и подайте чуть в сторону… да!

— Так?

— Именно так. Да, мадам, да! Это… ах! Это просто… великолепно!

Джек мог стерпеть что угодно, но только не сдавленные сладострастные стоны, и потому с негодующим ревом впрыгнул в салон.

— Проклятье! — вскричал мужчина, отскакивая от мольберта. В руках его были палитра и кисть.

— Джек! — вскрикнула Фанни. — Что за пассаж? — Кринолин [45] изумленной красавицы возмущенно заколыхался. — Какого черта ты вдруг решил, что можешь ко мне так врываться?

— Мм… ну… я думал устроить тебе сюрприз. Я не знал, что у тебя будут гости.

Джек и сам понимал, насколько жалко и неубедительно это звучит. Фанни пренебрежительно хмыкнула и перешла в наступление.

— Ты должен немедленно извиниться перед мистером Гейнсборо [46] за свои глупые шутки. — Красавица поглядела на живописца. — Мне так неудобно, сэр. Мой брат — неотесанный провинциал и о многом попросту не имеет понятия. Например, о том, что входить принято через дверь.

Она вновь обернулась, одарив невежу уничтожающим взглядом.

Художник уже привел в порядок и свой костюм, и палитру.

— Пустяки, мадам. Я просто… гм… не знал, что у вас есть брат.

— Вообще-то лишь сводный. — Подстегиваемый свирепыми гримасками Фанни, Джек шагнул вперед и с нарочитой неловкостью поклонился. — Не гневайтесь на меня, сэр, — произнес он с корнуолльской растяжечкой гласных. — Моя сестра так добра, что пытается сузить разделяющую нас пропасть. Знаете, я тут меньше недели, но успел насмотреться такого, что впору свихнуться. Лондон… он… он поразителен, сэр.

— М-да… поразителен. А… из какого вы графства?

И без того по уши увязнув во лжи, Джек решил продолжать в том же духе.

— Из Сомерзета, — заявил он со вполне уместным «з» вместо «с».

— Неужели? Я вскоре там буду. Мне нравится Бат.

— Ну конечно, я тоже не прочь поплавать [47]. — Джек радостно рассмеялся.

— Не обращайте внимания на этого идиота, сэр, — вмешалась Фанни. — Он всегда был малость того. — Она снова грозно посмотрела на Джека — Мистер Гейнсборо имеет в виду, что уезжает туда жить и работать. И то, что мне удалось перехватить его в Лондоне, — огромнейшая удача. Но после твоей глупой выходки я просто не знаю, смогу ли и впредь занимать его драгоценное время.

— Ах, мисс Харпер, — ответил художник, — что наше время в сравнении с этакой красотой?

Фанни, полезшая в ящик бюро, расцвела, а художник, несмотря на высокопарную фразу, не побрезговал принять от нее деньги.

— Благодарю, — кивнул он. — Надеюсь, вы вместе с братом не откажетесь нанести мне визит. А сейчас мои руки немного дрожат после… гм… шока. Так что, пожалуй, мы на сегодня закончим.

— Ах, сэр. Мне так жаль. Мы ведь только-только нашли удовлетворяющую вас позу.

Фанни указала на грифельную доску, потом грациозно присела и подняла с ковра длинный мелок.

— Я запомнил ее. — Гейнсборо уже убрал палитру. — Еще сеанс, и портрет будет готов.

Джек с Фанни, стоя бок о бок, молча наблюдали за ним. Завесив работу тканью, живописец взглянул на них и прищурился.

— Теперь, когда вы рядом, фамильное сходство становится очевидным. Возможно, в будущем вы пожелаете заказать мне семейный портрет?

— Нам бу-удет так лезтно, зэ-эр. Мы повезим его в Харпер-холле, над старым камином.

За эту смесь акцентов всех западных графств острые ноготки так глубоко вонзились в его ладонь, что он с трудом удержался от вскрика. Гейнсборо улыбнулся и, поклонившись, покинул гостиную. Они молча прислушивались к удаляющимся шагам, потом внизу стукнула дверь.

— Идиот! — прошипела Фанни.

— Фанни, — улыбнулся Джек. — Мне очень жаль.

— О да, по тебе это заметно. — Подбоченившись, она ела его злыми глазами. — Я только-только вернула себе доброе имя, а ты своим детским фиглярством хочешь отбросить меня туда, где я была.

Джеку сделалось совестно. Фанни и впрямь убила долгих пять лет на тяжелый подъем по общественной лестнице, после того как актер Томас Харпер развелся с ней, уличив в «надругательстве над супружеской верностью», а теневой заправила Гардена Харрис внес ее в список «отзывчивых леди». Это страшно ухудшило дела Фанни, но Харрис поспешил — она отнюдь не «ложилась под каждого», как большинство девиц из его перечня, никогда не опускаясь даже до уровня «дамы для удовольствий», и мало-помалу выбилась в содержанки, что считалось почти респектабельным. Тем не менее описание Лиры, как прозвал ее Харрис, пестрело такими соблазнительными деталями, что Джек, разыскав ту брошюрку, сделал из нее вырезку, местом хранения для которой избрал греческую грамматику. Это было почище, чем какой-то Овидий.

И эта Венера соизволила обратить внимание на него! Правда, лишь потому, что однажды дела государственной важности не позволили лорду Мельбури сопроводить ее из театра домой, вследствие чего он препоручил это первому подвернувшемуся ему под руку школяру. Красотка была немного пьяна и принялась ласкать провожатого еще в портшезе. Добравшись до дома, она пригласила Джека зайти, и в течение нескольких минут он получил все, чего с большой робостью, но весьма настойчиво добивался.

— Ладно, мой юный Джек, — хохотнула она, откинувшись на спину. — Тебе еще многому надо бы обучиться.

С тех пор он вот уже как три месяца постигал с ее помощью науку любви. Она установила только три правила: чистота, безопасность и неторопливость. Поэтому он мылся. И купил презервативы. «Только мужчина, содержащий меня, может без них развлекаться со мной!» — заявила она, но в остальном была с ним добра и весьма терпелива.

И чем же он отплатил ей за доброту? Дурацкой ревностью, едва не поставившей ее репутацию под угрозу?

— Мне так стыдно, — сказал он. — Я просто дурак, ревнивый дурак. Пожалуйста, прости меня, Фанни.

— Не знаю, стоит ли, — пробурчала она, направляясь к столу, где стоял графинчик с вином.

Демонстративно наполнив только один стакан, красавица повернулась боком и, совершенно игнорируя посетителя, принялась смаковать сладкий портвейн.

В планы Джека это никак не входило. Второго фиаско — после Клотильды — вынести было нельзя. И хотя одна мысль о том, как он хотел поступить с предметом своих чистых грез, опалила жаром стыда его щеки, Джек не стал гасить в себе разгорающееся вожделение. Он с Фанни, а значит… другой и может вести себя по-другому. К тому же с ним стих, написанный ей, однако пускать его в дело так сразу не стоит. Чего-чего, а поспешности Фанни не терпит ни в чем, сначала следует как-то ее подготовить.

Гордый профиль красавицы подал ему идею. Обойдя подрамник, он принялся поднимать ткань, наброшенную на холст. Обернувшись на шум, она гневно сдвинула брови.

— Нет, Джек, не смей! Я запрещаю тебе…

Но дерзостная рука уже вскинулась, а с уст хитреца сорвалось восклицание:

— О, это… великолепно, мадам!

Вообще-то ему практически не пришлось притворяться. Джек, правда, не числил себя любителем изящных искусств, однако мать частенько таскала его на всякие выставки, и потому он сумел оценить оригинальность письма Гейнсборо. Неестественность, вычурность, внешнее благолепие, свойственные работам подавляющего числа портретистов, напрочь отсутствовали на его полотне. Шелк кринолина был неподдельно струящимся шелком, а отнюдь не мрамором монумента, да и та, с чьего торса сбегал этот пенистый водопад, выглядела не памятником самой себе, а живой обольстительной женщиной, казалось, готовой через мгновение либо отпустить колкость, либо кому-то многозначительно подмигнуть.

Так что поток заготовленных комплиментов не нашел себе выхода за утратой необходимости в нем.

— Фанни! Это ты. Ты, до мозга костей, — заявил Джек потрясенно.

— Действительно? Ты так считаешь? — Она уже подошла и стояла у него за плечом. — А мне сдается, я выгляжу тут заурядной.

— Заурядной?

Вопрос таил подводные камни. Перехвалишь художника — нанесешь обиду модели. Откажешь ему в мастерстве — опять же ее уязвишь. Намеком на дурновкусие и напрасные траты.

— Нет, Фанни, нет, — сказал после паузы Джек. — Тут все твое. И глаза, и ресницы. И восхитительно влажные губки, и носик… все-все. Разве что… да, цвет волос подгулял, но… ведь портрет не закончен. Он придет завтра и будет полдня смешивать краски, пока не найдет единственно верный оттенок… присущий одной лишь тебе. Задача нелегкая, но он, думаю, справится. Ты поступила правильно, выбрав его.

Теперь он гадал, не зашел ли чересчур далеко. Но ее вздох был одобрительным, а наклон головы означал, что перед ним открываются перспективы. Изящная ручка легла ему на плечо.

— А ты не находишь, что в выражении лица у меня есть… ну… что-то развязное?

Джек снова глянул на холст. Там была женщина. Отнюдь не монахиня. Что точно отображало природу Фанни. И отвечало ее ожиданиям. Ведь портрет обязательно выставят на всеобщее обозрение, что ей только на руку. Все будут знать, что она — любовница богача. А разница между куртизанкой и содержанкой огромна.

— Этот портрет поможет тебе упрочиться в столице, я в этом уверен, — пробормотал он, потом повернул голову и поцеловал руку, лежащую у него на плече.

— Милый мальчик, — сказала она, поворачивая кисть, чтобы он поцеловал и ладонь.

Джек с удовольствием подчинился. Три месяца назад он, без сомнения, поспешил бы развить успех, устремившись к губам, языку, груди — и чем быстрее, тем лучше. Но полученные уроки диктовали другое. Поэтому Джек как истинный кавалер обвел свою даму вокруг стола, наполнил уже два стакана портвейном и, пригубив свой, прошептал:

— Я кое-что для тебя приготовил.

— Подарок? — спросила с интересом она, а когда он извлек из сумки персики в бренди, вздохнула: — Как это мило! Но все-таки, Джек, я не хочу, чтобы ты тратился на меня. Мне ведь известны твои достатки.

— Это так, пустячок, приложение к главному. — Джек развернул лист бумаги. — Вот настоящий подарок, который не стоил мне ничего. Кроме, — тут он приврал, — бессонной ночи. Не суди его строго, ведь все, что в нем есть, подсказано мне моим сердцем.

Это тоже была не вся правда. Не только сердечные, но и еще кое-какие позывы принимали участие в стихосложении, однако Джек не счел нужным о том поминать.

— «Благоговейный разговор при свечах», — объявил он. — Позволят ли мне начать?

— Я вся внимание.

Откашлявшись, Джек приступил к декламации.

Читая, он не принимал предписываемых Лебреном поз, ведь речь шла не о чудище из японских морей, а о вещах много более сокровенных. Поэтому для декламации не нужно было ничего, кроме легкой хрипотцы в голосе, которая проявлялась сама собой по мере приближения стиха к финалу. Закончив, Джек поднял взгляд. Фанни стояла, полузакрыв веки и, насколько позволял кринолин, прислонившись к столу.

— Ах, Джек! Это и впрямь настоящий подарок. Но… — Ее руки комкали шелк пышной юбки. — Но, мне кажется, ты пока еще… не вполне подарил его мне.

Джек опустил глаза. Она собирала в складки лиловую ткань, и нижний обруч ее кринолина уже приподнялся над полом. С пересохшим в одно мгновение ртом Джек подался вперед.

— У тебя в спальне? — сдавленно спросил он.

— Нет времени. — По мере того как обруч полз вверх, голос ее становился все ниже. — Через тридцать минут меня ожидают у леди Дэлраймпл, а чтобы влезть в это платье, я потратила около часа. Кроме того… — Белая нижняя юбка уже задралась до колен, обнажив светло-розовые чулочки. — Кроме того, твой стих, кажется, претендует на некоторую… оригинальность. Так почему бы тебе и впрямь не упасть на колени и… и мы поглядим, так ли уж велика твоя жажда. Если ты… хм… действительно ею томим, тебя ждет новый урок. Или, скорее, награда. Я покажу тебе, как мне больше всего нравится использовать то, что ты мне принес.

С этими словами Фанни сняла крышку с банки, выудила из нее персик и мазнула им по губам своего юного кавалера, уже, кстати, стоявшего перед ней на коленях. Джек машинально слизнул капли бренди, зачарованно глядя, как мокрая ручка наставницы исчезает под юбками.

— Как там у тебя? «И терпкий аромат повлек меня из бездн?.. « Что ж. Пусть все так и будет.

Тело красавицы содрогнулось, глаза ее снова полузакрылись, а вторая рука обвилась вокруг головы неофита и понуждающе напряглась.

Джек мечтал об этом моменте с утра. Фанни каким-то чудом удалось, собрав обручи кринолина в гармошку, упереться в ребро столешницы ягодицами, в результате чего между полом и нижними юбками образовалась щель, в какую он смог проскользнуть. На него мигом обрушились вороха мягких тканей, и он словно бы оказался в пещере — в непосредственной близости от сокровища, что так манило его. Но спешить было нельзя, и, храня верность постулатам собственного стиха, Джек поначалу занялся левым бедром чаровницы, пройдясь языком по вмиг намокающей паутине чулка от коленной чашечки и до самой подвязки. Взявшись зубами за ленточку, он развязал пышный бант и осторожно лизнул обнажившуюся шелковистую кожу.

Словно издалека до него дошел стон. Рассудив, что повторение — матерь всех удовольствий, он повернулся в другую сторону: стал искать, и нашел, и потянул зубами за ленту. Она была длинней первой, его затылок уперся в обруч, но в конце концов бант был развязан, и он опять, уже более энергично, пустил в ход язык.

На этот раз стон прозвучал громче, а у вкрадчивого исследователя то ли от нехватки воздуха, то ли от прикосновения к его щекам чего-то густого и вьющегося пошла кругом голова. Все, что ему теперь оставалось, это пробиться сквозь пелену нижних сорочек, что он и сделал, раздвинув ладонями нежные полные бедра. В нос ему тут же ударили запахи мускуса и французского бренди. Опьяненный этими ароматами, Джек запрокинул лицо…

И от удара ногой чуть было не опрокинулся на спину. Фанни вдруг резко и неожиданно оттолкнулась от края стола. Действовать столь опрометчиво в деликатнейшей из ситуаций было, мягко говоря, невежливо, и Джек тяжело повернулся, собираясь выразить свой протест, но полумгла пещерки внезапно сменилась кромешным мраком. Обручи кринолина упали, окружая ошеломленного пленника куполом многослойного шелка.

— Фанни! Что… — в изумлении выдохнул Джек и через ткань получил удар по макушке.

Он вмиг присмирел, несмотря на боль и удушье, ибо понял, что в комнату кто-то вошел.

— Этот идиот Картье почему-то выбрал именно сегодняшний день, чтобы дать дуба.

Голос лорда Мельбури, без труда заглушавший ор парламентской оппозиции, легко проходил сквозь ситец и шелк.

Джек оледенел, сидя на пятках и упираясь ладонями в пол. Фанни сильно давила на него сверху. Тусклый свет, проникавший в пещерку сквозь щель между полом и бахромой кринолина, позволил ему увидеть, что она стоит на носках. Он тут же съежился и склонил голову, чтобы дать ей больше свободы, и Фанни, охватив голыми бедрами его шею, незамедлительно опустилась на обе ступни. Голос ее был необыкновенно спокоен.

— Ах, милорд… я… я так рада вам!

— Да, но я задержусь ненадолго. До ужина еще надо поддержать лорда Уолвермера. Этот безнадежный кретин хочет отказаться от реквизиции флота. Я должен вернуться на Уайтхолл через… скажем, час. Уйма времени. Эй, это что?

У Джека окостенела спина. В щель он увидел, как по полу задвигались тени. Джек приготовился к худшему. Лорд шел к столу.

— Персики из «Горшка с ананасами»! Кто их прислал тебе? Я?

— Вы, конечно же… вы так заботливы.

Голосок Фанни звучал по-прежнему безмятежно. Это при том, что она едва не сидела у Джека на голове.

Раздалось чавканье.

— Отменный вкус. Замечательно. Контрабандный бренди вместо паскудного нашего… отличная вещь.

Новое чавканье. Наконец лорд насытился.

— Почему ты стоишь столбом, Фанни? Изображаешь памятник, а?

— Нет. Я… я просто подумала, что… может быть, вам захочется… послушать стихи.

— Стихи? У меня на уме нечто другое. Нет времени, ты должна бы понять.

— О, они очень коротенькие. Я написала их… специально для вас. Чтобы… ну, в общем… вас позабавить. И… ммм… посильней распалить.

— Ага. — В ворчание лорда вплелись похотливые нотки. — Тогда хорошо, почему бы и нет? Но… не затягивай все это, ладно?

— Сядьте, прошу вас. Садитесь, милорд.

Скрипнули половицы. Лорд Мельбури отошел от стола. Джек несколько раз встречался с ним, ибо тот был большой театрал и покровительствовал драматургам, а некоторых из них даже брал на полное содержание и лелеял и холил, как иные — породистых рысаков. Леди Джейн некогда тоже была предложена подобная честь, но предложение отозвали, когда она отказалась отблагодарить мецената чем-то более существенным, чем слова. Лорд был крупным мужчиной, но при этом ухватистым и проворным. К тому же он слыл чуть ли не лучшим во всем королевстве стрелком. Эта мысль заставила Джека еще больше поджаться, несмотря на сильные боли в онемевших ногах.

Под грузным седалищем его светлости застонала софа.

— Замечательно. Начинай.

Джек гадал, что задумала Фанни. Прочесть что-то из классики? Или выдать экспромт? И то и другое ей было доступно. Она, как-никак, провела много времени на подмостках, и у нее имелись мозги. Ноги ее чуть разжались, словно она потянулась к чему-то, затем вновь превратились в тиски.

— «Благоговейный разговор при свечах», — донеслось до ушей пленника, и он едва не вскрикнул от неожиданности.

Вот это да! Его, кажется, вознамерились обокрасть!

На него вдруг напал безудержный смех.

Ну и дела! Нет, и вправду, на что надеется эта красотка? На чудо? Так перед ней не эпическая поэма. Шестнадцать строк, как их ни растягивай, — мелочь, пустяк. Да и потом после них, несомненно, пылкого лорда потянет на действо, свершиться которому он своим появлением помешал. Вот выйдет номер, когда они тут столкнутся! То-то будет веселье, когда лорд обнаружит его.

Джек вновь затрясся в беззвучных конвульсиях. Он понимал, что это истерика и что Фанни чувствует это и злится, но ничего поделать не мог.

Декламация над ним между тем стала напоминать погребальную песнь.

Лорд попытался подбодрить исполнительницу.

— Не тяни, девочка. Ты молодчина, но у меня — увы! — много дел.

Припадок прошел, однако… Джек стал задыхаться. Львиную долю воздуха в его убежище съел глупый смех. Теперь он старался дышать как можно реже, боясь упасть в обморок. Надо держаться, надо быть начеку. У Фанни наверняка имеется план, как выпутаться из нелепейшей ситуации, и Джеку нужно верно отреагировать на ее малейший сигнал.

Чтение кончилось. Лорд Мельбури захлопал в ладоши.

— Браво, милая, браво. Очень пикантно и… прямо в точку. Это… действует. Ты совершенно права. — Софа снова скрипнула, Мельбури встал. — А теперь…

В этот миг Фанни вдруг пронзительно взвизгнула:

— Ах! Что это там?!

— Проклятье! Что? Где?

— Там, милорд! За вашей спиной! На стене! Посмотрите же, что там?

Ее бедра чуть напряглись и разжались. Это был безусловный намек, и Джек подобрался. Через мгновение кринолин взлетел вверх. Лорд, повернувшись спиной к столу, рассматривал стену. Окно было распахнуто. Джек рванулся к нему и… с глухим стуком шлепнулся на ковер. Ленты подвязок каким-то образом опутали ему ноги.

Лорд Мельбури обернулся. Его физиономия, чем-то напоминавшая морду лосося, что неустанно эксплуатировалось газетчиками, приобрела теперь совершенное сходство с карикатурами на нее. Глаза выпучены, рот глупо разинут, нижняя челюсть отвисла чуть ли не до груди. Джек, наполовину вылезший из-под платья, мило заулыбался. Он понятия не имел, что тут можно сказать. Как, по-видимому, и прочие участники сцены. Общее оцепенение длилось несколько бесконечных секунд. Затем все разом вскричали:

— Абсолют-младший!

— Ваша светлость!

— Милорд, я вам все объясню!

Последнее, впрочем, вряд ли было возможно. Фанни в свое время числилась незаурядной лицедейкой, но из такого положения не смогла бы выпутаться и гениальная актриса. Лорд Мельбури, лицо которого пошло пятнами, медленно выпрямился, сжимая громадные кулаки.

— Щенок! Как ты посмел?! Я… я…

Фанни нагнулась, сдирая ленты с лодыжек своего подопечного.

— Убирайся! Немедленно! — прошипела она.

Джек был не из тех, кому надобно повторять что-то дважды. Он моментально вспрыгнул на подоконник, вывалился из окна и, перемахнув через балюстраду, полетел, хватаясь за виноградные плети, к земле. Возле калитки его догнал разъяренный голос:

— Я тебя знаю, щенок! Тебя и твою ублюдочную семейку! И ты мне заплатишь! За все заплатишь! Клянусь!

Глава 7 НОЧЬ MOГАВКОВ

— …И пусть все, кто узнает, отныне живут в вечном страхе, ибо мы — Волк, Медведь, Змея и Ястреб — объявляем двадцать восьмое апреля тысяча семьсот пятьдесят девятого года днем возрождения древнего ордена могавков, наводившего ужас на улицы Лондона в правление покойной непорочной матери нашей нации, королевы Анны.

— Йеу-ха-ха! Йеу-ха-ха!

Низкий голос Маркса резко возвысился.

— Мы станем такими же дикими и свирепыми, как и наши предшественники, властвовавшие на территориях от Гардена и до Малла [48]. И мы вновь прославим тех дикарей, что живут в лесах наших колоний и чье имя мы носим.

— Могавков! — раздался всеобщий крик.

— Как мы же будем прославлять их, Медведь? — вопросил Джек.

— Исполнением ритуалов, Волк, — ответил Маркс.

— Назови их! — потребовали Змея и Ястреб.

— Первый ритуал, — с важностью сообщил Маркс, — уже выполнен. Он предписывает каждому из могавков очищаться от всяческой скверны в «Шербет-вигваме».

Это была идея Маркса. Они выбрали стоявшую на Маленькой Пьяцце [49] гостиницу «Старый турок», где был большой выбор вкуснейших алкогольных шербетов. Они просидели там достаточно долго перед тем, как перебраться в таверну «Грезы Шекспира». Щеки Джека и Маркса пылали, у Фенби то и дело потели очки, и лишь субтильный, изнеженный Ид сохранял благородную бледность. В мире просто не существовало вещей, способных хоть как-либо повлиять на алебастровый цвет его кожи.

— Ритуал номер два: вкушать черепаховые супы.

Эту мысль подал Фенби. Никто в мире не готовил это достойное восхищения варево лучше, чем здешний повар Джон Твиг, и теперь все могавки с нетерпением ожидали, когда его им подадут.

— Ритуалы номер три, четыре и пять: выслеживать индианок в древних охотничьих угодьях Сохо, подстерегать их, а потом…

Последний ритуал огласить не удалось, ибо дверь неожиданно распахнулась, впустив в номер гам общего зала таверны. Все встрепенулись, сглатывая слюну. Но в руках вошедшего не было ничего, кроме небольшой книжицы в плотной яркой обложке.

— Джентльмены, — проскрипел визитер, — я думаю, у меня имеется то, чего страстно жаждут как ваши сердца, так и чресла.

Джек предупредительно встал.

— Мистер Харрис, я надеюсь, вы не откажетесь выпить с нами стаканчик-другой?

— Благодарю, это очень любезно.

Голос мистера Харриса звучал тихо, как шепот, он покивал и меланхолично сел на предложенный стул. Когда дело касалось этого человека, волей-неволей приходилось держать ухо востро. Во-первых, он был не только управляющим этой таверны, но и одним из подпольных властителей Пьяццы, а следовательно, и всего Лондона, что говорило само за себя. Во-вторых, мистер Харрис утверждал, что является выпускником Вестминстер-скул, и никто, разумеется, не подвергал сомнению его слова. А тем паче Джек со своими товарищами, ибо в «Грезах Шекспира» даже в случаях наплыва клиентов для них всегда находился незанятый номерок.

— Эль, мистер Харрис?

Кисть тонкой белой руки сделала отрицательный жест.

— Нет, только не эль. Когда тебя мучают камни, приходится быть осмотрительным. Но я недавно получил партию великолепного арманьяка, и, если вы, джентльмены…

У Ида загорелись глаза. Он питал особую слабость к напитку, доставляемому контрабандным путем из страны, с которой Англия воевала уже три года, а потому Джеку пришлось его несколько охладить.

— Мы не можем пить ничего крепкого, сэр. Нынешней ночью нам нужны трезвые головы.

— Ах да, посвящение.

Мистер Харрис вздохнул. Он любил кстати и некстати упоминать о своем слабом здоровье, перебирая разного рода болезни, но о том, что ему досаждало на деле, явственно говорили усыпавшие его лоб и щеки прыщи. Этот человек был хроническим сифилитиком, что, учитывая его славу главного сводника Лондона, не казалось слишком уж странным, однако наводило на мысли, и Джек взял за правило не очень-то ему доверять. Особенно в рекомендациях интимного свойства. Ему не хотелось, чтобы кого-либо из могавков постигла та же судьба.

— И все же пусть наш пример вас не останавливает. — Он жестом подозвал к себе коридорного. — Арманьяк мистеру Харрису и еще портера нам.

— Вы очень любезны, — сказал мистер Харрис. — Но, боюсь, я не долго у вас задержусь. Сегодня в Бербейджрум состоится сбор жриц Киприды, и меня настоятельно просят быть там.

Все прекрасно поняли, о чем идет речь, ибо мистер Харрис заправлял еженедельными сборищами самых дорогих лондонских шлюх, где обсуждались все «относящиеся к делу» вопросы, заключались неофициальные сделки, а джентльмены с эксцентричными запросами получали то, что им требуется. Разумеется, за соответствующее вознаграждение. Из которого мистер Харрис вычитал свою часть.

— А эт-эт-это шанс, Джек, — заявил неожиданно Фенби. — Мы могли бы совершить все оставшиеся ритуалы в одном месте. Н-не… не бегая никуда.

Он нервно хихикнул и смолк.

— О, джентльмены, — вздохнул Харрис. — Кошечки по соседству не очень-то вам подойдут. Они слишком… стары и благообразны. А таким бравым ребяткам, как вы, нужно что-нибудь… посочнее. Какую-нибудь свежатинку, только что из деревни, а? А?

Тут вернулся с портером и арманьяком коридорный. Коньяк был выпит, а портер моментально разлит.

— Джентльмены, — заявил Харрис, благосклонно поглядывая на них поверх своего бокала. — За ночь могавков.

— Могавков! — раздался крик.

Через мгновение опустошенные кружки с грохотом опустились на стол.

Харрис поставил возле них свою рюмку и очень аккуратно поднялся. Вставая, он подтолкнул книгу к Джеку.

— Она только что отпечатана в типографии Дигби. Рекомендую вам ознакомиться с ней. Я взял на себя смелость отметить красным отдельные имена. Сам я, увы, в борьбе с жуликами врачами так и не удосужился навестить этих крошек, но мои эксперты находят их пенками, снятыми с самой отборной клубнички. Цена книги будет, конечно же, внесена в ваш счет, джентльмены. — Поклонившись, мистер Харрис ушел, пропустив в номер полового с подносом.

Пока Маркс орудовал черпаком над источавшей аппетитные запахи супницей, Джек подтянул к себе книгу и без излишней поспешности, осторожно открыл ее, бережно расправляя страницы, чтобы не повредить корешок. Книга того стоила. Дигби считался лучшим печатником в городе, и, конечно, кому же, как не ему, можно было доверить выпуск лучшего справочника по лондонским шлюхам, некогда разрекламировавшего и достоинства Фанни.

Не забывая прихлебывать суп, Джек пробегал глазами страницы, изучая материал. В каждой статье указывались по крайней мере инициалы или прозвища предлагающих свои услуги особ, а перед именами стояло «мисс» или «миссис». Цены варьировались в зависимости от стажа, степени развращенности или специализации шлюхи. Вместе с тем прелести и особенности каждой «отзывчивой леди» описывались весьма цветисто, и это всерьез позволяло предположить, что автор перечня, Джон Харрис, эсквайр, и впрямь получил недурное образование.

Посовещавшись, могавки решили, что каждый сделает выбор за друга, а кто за кого — решат жребий и шляпа. Джеку достался Фенби, и он быстренько подобрал ему превосходнейший экземпляр.

— Всем любителям огненно-рыжих волос, — принялся с большим чувством декламировать он, — мы рекомендуем эту практически шестнадцатилетнюю нимфу. Склонная к любознательности, она ежевечерне прогуливается по Комптон-стрит, а удовлетворить ее любопытство можно либо в таверне, либо в ее собственных апартаментах.

Могавки заулюлюкали, Фенби залился краской.

— Рыжая, Фенби… держу пари, вы подойдете друг Другу!

От избытка эмоций Маркс хлопнул приятеля по спине, чем вышиб из его рта изрядную порцию супа.

Но черту подвел все-таки Ид.

— По крайней мере, ты не сможешь нас обдурить. Рыжину сымитировать невозможно.

Он полистал справочник и выбрал девицу, чье главное достоинство, заключавшееся в «способности возбудить даже мертвого», было, по его словам, просто подарком для Маркса, славившегося способностью засыпать на ходу. К тому же красотка «изъявляла желание стать содержанкой торговца-еврея», и, хотя Маркс сердито поморщился, его намерение завести постоянную пассий не являлось секретом ни для кого.

Маркс ответил на услугу услугой, отыскав в перечне «леди в трауре» — так там именовались все негритянки. Его весьма вдохновила идея слить воедино алебастр и эбонит, а то, что прелестница обладала «парой восхитительно длинных сосков, постоянно щекочущих мужчине живот», оказалось чистой случайностью и поводом к дополнительным восторгам могавков.

Теперь остался один Джек. Фенби схватил книгу и, движимый чувством мести, попытался свести его с мисс Бёрд, «низкорослой и жирной» ирландкой, питавшей склонность к «употреблению алкоголя».

— Посмотрим, сможешь ли ты сочинить оду в ее честь, сэр Виршеплет! — вскричал он. Но Джек отверг его выбор. Птичка свила себе гнездышко за аллеей Святого Мартина, а ритуал диктовал ограничиваться пределами Сохо.

Пока шел спор, Маркс сунулся в справочник, а затем ткнул его Фенби под нос. Тот долго пялился сквозь очки, потом просиял.

— Да. Это именно то! — Он откашлялся. — Этой жрицей драматического искусства вы не раз восхищались как на подмостках Гардена, так и Лейна [50]. Каждый, кто видел ее в роли Джульетты, несомненно, захочет превратиться в Ромео, получив доступ к источнику истинных наслаждений. Тайна мисс Т., которая всегда носит маску, откроется лишь тому, кто выложит перед ней золотую гинею и безукоризненное орудие страсти.

— Что? Актриса! — вскинулся Джек. — Не пошлете же вы меня к ней! Вдруг окажется, что мы знакомы?

— Вот-вот! — взревели друзья, и глас вопиющего смолк.

Ладно, подумал Джек. Хорошо уже то, что эта мисс Т. обретается не в какой-то дали, а в тупичке Святой Анны. Это где-то между Уордер-стрит и Дин-стрит, что ему только на руку. На последней улице у него имеется дельце, о котором братьям-могавкам вовсе не обязательно знать, зато сам он просто обязан побывать на просмотре накропанной матушкой пьесы. Отчетный сбор ирокезов назначен на полночь, так что у него будет время на то, чтобы свершить ритуальный обряд. Или сделать вид, что он свершен, а на деле сберечь свое целомудрие и остаться почтительным сыном.

Итак, все было решено. Кувшины — опустошены, черепаховый суп — уничтожен. Могавки встали, готовые к действию, но тут Маркс полез в свой карман и выудил из него четыре желтых мешочка, перехваченных розовыми шнурками. С довольным ворчанием он вывалил их на стол.

— Презервативы! — раздался крик.

— Причем не простые, о братья. Обратите внимание на этикетку.

Джек поднес один из мешочков к свече.

— Миссис Филипс, — прочел с восторженным придыханием он.

— Но… М-маркс, — выдавил Фенби. — Мне, пожалуй, это не нужно. Я принес свою старую штуку. Она испытана в деле. Я специально вымачивал ее в уксусе. Ц-целых три дня.

Джек спрятал улыбку. Он точно знал, что эта «штука» побывала «в деле» лишь раз, да и само «дело», собственно, было минутным. Фенби попросту поднимал свое реноме, а заодно и храбрился.

— Бери, что дают, — огрызнулся Абрахам. — А свою старую штуку засунь… сам понимаешь куда.

Ленточки были сорваны, содержимое — прилежно изучено.

— Ей-богу, кишки! — удивился Джек.

— Надеюсь, не… свиные? — фыркнул с гримасой отвращения Ид.

Маркс сердито уставился на него.

— С чего бы? Миссис Филипс использует только овечьи кишки.

С криками «ура!» презервативы смели со стола. Джек тоже взял свой, но лишь из верности клану. Внутренне он все больше и больше склонялся к решению проигнорировать ритуал номер пять. Если даже связь с Фанни словно бы принижает его чистые чувства к Клотильде, то визит к шлюхе и вовсе их осквернит.

Эта мысль вдруг вселила в него беспокойство. Вспомнив о своих столь разных возлюбленных, он вспомнил и о том, какой вред им нанес. Клотильде, правда, всего лишь прочтут нотацию, но с Фанни… с Фанни могут обойтись много жестче! Лорд Мельбури не из тех, кто позволяет водить себя за нос. Надо бы выкроить время и завернуть на Голден-сквер. Чтобы попробовать выяснить, все ли с ней в порядке. Вдруг ее выбросили на улицу… тогда… тогда, что ж. Ему ничего не останется, как ее содержать. По крайней мере до тех пор, пока она не сумеет сыскать себе нового покровителя. Карманных денег на это явно не хватит, но… при известном везении можно будет что-то подзаработать игрой в бильярд. Тут Джек вспомнил о Крестере. Завтрашний поединок с ним, возможно, принесет ему кое-что. Или досуха выжмет.

С боевым кличем индейцы запрыгали вниз по ступеням. Трое из них, вырвавшись вперед, разбежались (могавки всегда охотятся в одиночку) в разные стороны, а на плечо Джека, оплачивавшего выпивку и все прочее, легла чья-то рука.

Это был Джон Харрис.

— Пару слов, мистер Абсолют?

— К вашим услугам, мистер Харрис.

В коридоре болтали официанты, а некоторые посетители общего зала уже завели «Нэнси Даусон», поэтому Джека под руку отвели в укромный альков, где находился только один клиент — рослый молодой джентльмен в лососево-розоватом камзоле. Он храпел, уронив голову на руки, лицо его было закрыто сползшей на ухо треуголкой.

— Вы ведь знаете, как я привязан к вам, сэр?

— Я тоже весьма высоко ценю наше с вами знакомство, мистер Харрис.

Джек, бывший, как-никак, сыном актрисы, ослепительно улыбнулся, но в интонацию подпустил небольшой холодок. Он опасался, что ему начнут предлагать нечто конкретное из реестра. Но речь пошла о много худших вещах.

— Сегодня вечером почаще оглядывайтесь по сторонам, — донесся до его слуха едва слышный шепот.

Джек, отступив на шаг, посмотрел властителю Пьяццы в глаза.

— Не понимаю, о чем вы?

— Постарайтесь понять. До меня дошел один слух. При моей работе приходится обращать внимание и на сплетни. Никаких имен, как вы понимаете. — Сифилитик поднес к губам палец. — Но кое-кто желает вам неприятностей.

У Джека перехватило дыхание. А с языка сорвалось:

— Это… лорд Мельбури?

— Тсс! — Харрис отпрянул и оглянулся на спящего малого. — Я не называл вам имен. И не могу ничего ни подтвердить, ни опровергнуть. Но… нас с вами объединяет Вестминстер, а потому я хочу вам добра.

С этим он ушел, сжав на прощание собеседнику локоть. Джек, которого пробрала холодная дрожь, побрел к дверям, выходившим на Пьяццу. На пороге он оглянулся, но ничего странного не заметил. В зале царил обычный бедлам, и уже большинство выпивох принимали участие в хоровом исполнении «Нэнси Даусон».

Каждый новый куплет сопровождался громом аплодисментов и улюлюканьем. Парень в розовом, пошатываясь, покинул альков, перекинулся с кем-то парой словечек и пошел к выходу на Джеймс-стрит. В его походке вроде бы было что-то знакомое. Или нет? Или теперь его путает страх, заставляя в любой ерунде видеть одну лишь опасность.

На колокольне собора Святого Павла ударили восемь раз. Джек вздрогнул. Опять он опаздывает! Поворот к Пьяцце принес ощущение, что в спину его кто-то смотрит. Теперь, после предупреждения Харриса, ему стало казаться, что так было и раньше. С тех пор, как он выскочил из гнездышка Фанни. Но это же полная чушь! Не будет же лорд Мельбури, один из виднейших политических деятелей страны, всерьез преследовать какого-то напроказившего мальчишку.

Ускорив шаг, Джек побежал по Джеймс-стрит в ту же сторону, что и розовый парень. Как ни крути, а это был кратчайший путь до Дин-стрит, хотя и рискованный, поскольку пересекал печально известные кварталы трущоб.

Тем не менее он, конечно же, опоздал. Что не преминула отметить мать, стоявшая в вестибюле театра. В минуты злости в ее голосе начинал проявляться ощутимый ирландский акцент.

— И сколько же раз мне подчеркивать слово «ровно», чтобы ты хотя бы заметил его?

— Тысяча извинений, ма. Я готовился к вступительным экзаменам в Тринити-колледж и… и увяз в Цицероне.

Изогнутая крутой дугой бровь свидетельствовала, что вранью не поверили, однако горестный вздох молодого лжеца смягчил леди Джейн настолько, что она все же позволила ему приложиться к своей надушенной щечке. Отступив на шаг, Джек заметил, что за ним наблюдает какой-то мужчина.

— Приятно слышать, что ты столь прилежен в учебе, — сказал он с улыбкой, протягивая Джеку руку. — Как я понимаю, ты учишься в той же школе, какую закончил и я.

Рукопожатие было крепким, ибо в ход пошли обе руки незнакомца, однако Джек не испытал никакого стеснения. Спокойный голос мужчины и его твердый взгляд вызывали симпатию и невольное уважение.

Тут мать заговорила опять:

— Это мой друг. Он, как и я, драматург. Джек, познакомься с Джоном Бургойном [51].

— Всего лишь скромным претендентом на трон, занятый твоей матушкой.

Мужчина, которому было на вид лет тридцать пять, вновь улыбнулся, в его глубоко посаженных серых глазах светилась приязнь. Темно-каштановые волосы приятеля леди Джейн выглядели столь безупречно, что Джеку вдруг захотелось пригладить свои неухоженные вихры. Одежду мистера Бургойна отличала та же неброская элегантность, прекрасно скроенный костюм его был явно пошит на заказ, а тонкий запах сандала наводил на предположение, что он постоянно заглядывает в парфюмерные лавки Бонд-стрит. Короче, прикид «скромного претендента на трон» был таким, что кого-то другого Джек мог бы назвать и пижоном. Но только не этого человека, ибо и в его взгляде, и в манере держаться крылось нечто, отметающее подобные инсинуации напрочь. Чувствовалось, что он хороший товарищ, и, если бы не его древний возраст, Джек, вероятно, мог бы сблизиться с ним.

— Да, — негромко сказал Бургойн. — Насколько я знаю, там же учился и твой отец.

— Вы были знакомы, сэр?

— Не слишком близко. Мы виделись мельком. Но оба, знаешь ли, вышли в драгуны. Кстати, я сейчас занят набором полка.

Вот оно что, подумал Джек. Он военный. Выправка, собранность у военных в крови.

Леди Джейн между тем вошла в зал и двинулась к сцене. Верная своим либеральным взглядам, она предпочитала ложам партер.

— Меня несколько удивляет, — заметил Бургойн, двигаясь вместе с Джеком за ней, — что с нами нет сэра Джеймса.

Леди Джейн фыркнула, игнорируя правила хорошего тона.

— Он и не может быть тут. Видите ли, мой супруг так и не удосужился взять себе в голову, как нужно вести себя в таких местах. Он не понимает, — она жестом указала на разношерстную грубоватую публику, — что театр сближает сословия, не ведает, что такое терпимость, и вполне способен задать хорошую трепку тому, кто вздумает кашлянуть во время действия. За неуважение к автору, а тем паче — ко мне.

Мать посмотрела на сцену, где богатеи рассаживались на специально поставленные для них скамейки. Джек, проследив за ее взглядом, заметил, что Арлекину с Пьереттой, занимающим публику перед началом спектакля, очень не просто с этим справляться. Их романтический танец почему-то весьма веселил двух хлыщей, то и дело хихикавших и демонстративно пригибавшихся чуть ли не к полу, чтобы заглянуть танцовщице под платье.

— Этих двоих он бы сразу вышвырнул вон, — продолжила леди Джейн. — Нет уж, пусть лучше сидит себе дома.

Она вздохнула. Несколько опечаленно, однако в глазах ее промелькнула странная — смешанная с затаенной гордостью — нежность, глубоко взволновавшая Джека. Нет, сам-то он был абсолютно уверен, что чистое чувство, соединявшее его и Клотильду, никогда не угаснет и пребудет в веках, но ему было умилительно видеть отголоски подобного трепета и в своих, временами очень занудных родителях, несомненно, мало что понимающих в настоящей любви.

Пока они пробирались к первому ряду, танец закончился. Трое парней в рабочей одежде взяли у Бургойна шестипенсовики и, приподняв шляпы, удалились, уступив им места. Опустился буколически разрисованный занавес с катящейся по проселку телегой, началась короткая интерлюдия.

— Неужели это твое, ма? — спросил озадаченно Джек.

— Мое, — приглушенно сказал Бургойн. Он сидел, подавшись вперед и стиснув руки. Лоб его покрывала испарина. — Мое, — повторил он и нервно сглотнул.

Музыка, кстати не очень слаженная, внезапно оборвалась. Из-за финансовых затруднений театр в Ассамблерум мог содержать лишь валторну, флейту и барабан. Эти же затруднения сказались и на актерском составе. Бывший Арлекин теперь превратился в деревенского дворянина, а его Пьеретта — в простую сельскую девушку. Джек, сумевший до сей поры оценить лишь стройность ее резвых ножек, теперь разглядел, что вся она, с очаровательной родинкой возле пухлых розовых губок, хороша собой. На сцену вышел еще один персонаж, и представление началось. Бургойн, напряженно поджавшийся, забубнил что-то себе под нос, видимо повторяя произносимый актерами текст, но леди Джейн тычком локтя заставила его смолкнуть.

Мать использовала этот второстепенный театр для демонстрации своих антиправительственных сатир за спиной у лорда-гофмейстера [52]. Но Джек также знал, что многие начинающие драматурги видели в нем своеобразный плацдарм для пробы сил — в надежде выбиться на иные, более фешенебельные подмостки. Чтобы потом, завоевав себе имя, печь, как блины, заурядные пьески. Действие, разворачивающееся на сцене, было как раз из таких. Любви обедневшего дворянина и юной селянки противостоял ее опекун, в паузах между буйными деревенскими плясками периодически заявлявший, что «должен во что бы то ни стало ее получить, или никто ее не получит!»

И все же состряпана эта история была на совесть и сумела растрогать публику, включая и Джека. Он, например, в страдающем юноше узнал себя, а в печальной жертве гонений — Клотильду. И у него вызывал сильнейшее отвращение самодовольный, развратный, в чем-то весьма походящий на Крестера сквайр. А когда бедный юноша, узнав, что его возлюбленную вот-вот отправят в далекие земли, воскликнул: «Я последую за тобой через все океанские и морские пучины!» — ему тут же припомнился сочиненный им сонет и отчаянно одинокий, в конце концов попавшийся на крючок водяной.

Он уже вскинул руки, чтобы аплодисментами выразить свой восторг, но тут в правой ложе задвигались тени, потом в воздухе что-то мелькнуло, и кусок апельсиновой корки ударил коленопреклоненного юношу в лоб. Тот замер, забыв закрыть рот. Кто-то засмеялся, потом кто-то еще, причем весьма оскорбительно, а из ложи вылетело короткое:

— Начинайте.

Леди Джейн раздраженно шепнула:

— Клакеры, Джон. Кажется, у тебя есть враги.

Джек достаточно часто бывал на спектаклях, чтобы знать этот термин. На театральных подмостках, как и в крикете, существовало соперничество, и успех одного драматурга запросто мог обернуться провалом другого. Помимо пьесы начинающего Бургойна и фарса уже признанной миром кулис леди Джейн в Лондоне этим вечером шли еще две премьеры. Кто-то, по-видимому вложивший в них средства, решил сорвать дебютный спектакль на Дин-стрит и нанял группу молодчиков, способных затеять скандал. Этот кто-то, похоже, сидел в правой ложе, предпочитая оставаться в тени.

Один из хлыщей, восседавших на авансцене, прыщавый, с нечесаными волосами, тут же вскочил со скамьи.

— Я заплатил целый флорин, — закричал он, — а вся эта чушь не стоит и ломаного гроша!

Возмущенно потрясая одной рукой, наемник не преминул пустить в ход вторую, бесстыдно лапая молоденькую актрису, слишком огорошенную происходящим, чтобы сопротивляться.

Кто-то из публики поддержал его улюлюканьем, другие закричали:

— Сядь и заткни свою глотку, свинья!

Бургойн вскочил со своего места в явном намерении дать отпор негодяю, однако Джек развернулся быстрей. Возможно, из чувства симпатии к приятелю матери. Возможно, в нем взыграл эль. Или он просто представил на месте актрисы Клотильду. Как бы там ни было, через секунду Джек стоял рядом с ней.

— Привет, петушок, — сказал он, хватая нахала за ворот. — Мне кажется, тебе хочется поплясать!

Клакер, несмотря на пышность костюма, оказался довольно тщедушным.

— Отпустите меня, сэр, — взвыл он, пытаясь вывернуться из стального захвата. — Какого черта вам надо?

— Сейчас поймешь, — ответил Джек. Повернувшись к музыкантам, он скомандовал: — Сыграйте-ка джигу.

Те, привычные ко всему, с готовностью повиновались, и Джек трижды протащил негодяя по сцене, заставляя выделывать замысловатые па. Бургойн тем временем принялся отбивать ладонями ритм. Поколебавшись, леди Джейн присоединилась к нему, а затем и весь зал, заглушив вопли второго хлыща, пытавшегося отработать полученные от нанимателя деньги.

Затащив молодчика за кулису, Джек встряхнул его еще раз.

— Надеюсь, — прошептал он, — впредь ты будешь умней!

Миг — и клакер получил удар в переносицу. Не столь сильный, чтобы сломать ему нос, но достаточный, чтобы выбить из глаз его слезы. Джек повернулся к сцене, где второй хлыщ все еще продолжал выкрикивать что-то. Джек молча пошел к нему, тот втянул голову в плечи и побежал к противоположной кулисе.

Аплодисменты превратились в овацию, под гром которой актеры заняли свои места. Джек, спрыгнув со сцены, стал пробираться к своей скамейке. Ему улыбались, хлопали по плечу.

— Ваш сын — просто герой, — заявил Бургойн леди Джейн. — Истинный сын своего отца, насколько я понимаю. — Повернувшись, он сказал: — Я твой должник, паренек.

— Что вы, сэр. Я… Мне… мне просто понравилось представление.

— Что ж, тогда у тебя появился друг. А у меня, боюсь, враг. — Бургойн кивнул в сторону ложи. — Интересно, кто же там прячется? Ба! Да вот и он сам! Видимо, нелюбовь благородного лорда ко мне распространилась и на мои пьесы.

Джек обернулся. Мужчина, перегнувшийся через барьер, смотрел на него, а не на Бургойна. И уже во второй раз за этот день встретившись с лордом Мельбури взглядом, он отчетливо прочитал на губах его светлости три кратких слова:

— Ты… уже… мертв.

Глава 8 ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ РИТУАЛ

Если мать и была удивлена его поспешным бегством в самом конце представления, прямо перед тем, как разразились заключительные аплодисменты, то ей не дали продемонстрировать это. Почтительно выдохнув: «Великолепно» — и обменявшись быстрым рукопожатием с Бургойном, Джек исчез. В толпе, уже начавшей покидать зал, у него был шанс ускользнуть незамеченным. Чей-то взгляд, преследовавший его весь вечер, и предупреждение Харриса явственно говорили: лорд Мельбури поручил кому-то следить за ним. Чтобы тот подстерег его в темном местечке и основательно вздул… или даже… Его светлость на ветер слов не бросает, а Джек ясно видел, что он ему прошептал.

Итак, что же делать? Где-нибудь спрятаться и переждать день-другой? Самыми подходящими в этом смысле укрытиями были либо дом, либо школа, но первое отметалось, ибо родитель потребовал бы объяснений, почему его сын вместо того, чтобы пополнять запас знаний, мозолит ему глаза. Что до второго, то и там его появление вызвало бы недоумение. Ведь могавки потратили массу усилий, чтобы одновременно добиться двухдневного отпуска — по здоровью, семейным обстоятельствам и так далее. К тому же двери в ведомстве миссис Портвешок едва ли можно было назвать прочными, как и их разболтанные, давно пришедшие в ветхость замки.

Чертов Мельбури, думал Джек, углубляясь в кварталы Сохо. Он мог держать пари, что знает их лучше, чем многие горожане. С тех пор как отец велел ему брать уроки французского, Джек неустанно занимался исследованием бесконечного лабиринта аллей и дворов. Здесь он сумеет с легкостью оторваться от любого преследователя и натянуть нос разъяренному лорду, оставаясь притом в сравнительной безопасности… по крайней мере пока.

Промежуточное убежище он нашел в самой дешевой и самой низкопробной пивной на Мирдс-корт, над которой располагался бордель, о чем свидетельствовал пышный, расправленный, приколоченный к двери веер. Джек отыскал себе уголок потемней и заказал только эль, хотя разносчица настойчиво предлагала молодому красивому господину контрабанду покрепче, а затем, обновляя кружки, принялась предлагать и себя, от чего ему пришлось вежливо, но с большой твердостью отказаться.

Верный обету, Джек пил лишь пиво и, когда встал, весьма удивился, обнаружив, что его порядочно развезло. Видимо, оттого, что тут так накурено, подумал он, пробираясь к дверям. Сам Джек не курил, но чужой дым переносил обычно спокойно, а сейчас голова его почему-то шла кругом, да и с глазами тоже было что-то не то. Например, в боковом зале он вдруг увидел малого в розоватом камзоле и пошел к нему, но тут какая-то местная «киска» с визгливым хохотом его обняла. Когда Джек отделался от нее, парня в зальчике уже не было, да и откуда, спрашивается, он мог бы там быть?

Скверик перед тупичком Святой Анны был забит гуляками и торговцами всяческой снедью. Втянув в себя аппетитные запахи, Джек вспомнил, что, кроме миски черепахового супа, с утра ничего не ел. Торговец горячими пудингами предлагал одну порцию за шесть пенсов, а две — за полкроны, и Джек, естественно, выбрал второй вариант. Первый пудинг моментально исчез, другой был завернут в афишку, оповещавшую горожан о казни какого-то бедолаги, и продавец заверил, что товар его очень качественный, сплошное мясо, и ни в коем разе не потечет. Аккуратно засунув сверток в сумку, Джек отправился дальше, абсолютно уверенный, что в столь плотной толпе ни за кем нельзя уследить.

Это бодрое настроение он сохранял, пока не вступил непосредственно в тупичок, покинув улицы, где по крайней мере один из пяти домовладельцев выполнял свой гражданский долг, возжигая у дома фонарь, что обитатели тупичка, возможно, по роду своих занятий считали излишним, привычные, видимо, к промыслу в темноте. В глубине каменного, с почти смыкающимися крышами зданий мешка трещала, сжигая последнее масло, лишь одна лампа, но и она, фыркнув, угасла, как только Джек приблизился к ней. Полумгла сменилась почти полным маком, зато несущиеся со всех сторон бормотания, шорохи, скрипы мигом усилились, приобретя угрожающую окраску. Слева вдруг что-то пискнуло, хрустнуло, и кто-то с силой заскребся в незримую дверь. Животное, решил было Джек, но тьма внезапно выдохнула: «Ха… это он!» — или что-то подобное, завершившееся сердитым ворчанием. Перепуганный Джек метнулся вправо и затаился в дверной нише, выставив перед собой трость. Хруст переместился ближе, и в слабом отблеске света, исходящем из верхнего, тускло мерцающего окна, появился приземистый коротконогий терьер, в пасти которого билась в агонии крупная крыса. Последняя судорога, мощное движение челюстей — дерганье прекратилось, и собака отправилась дальше, а Джека внезапно пробрал холод апрельской ночи. Одновременно с дрожью пришла мысль незамедлительно поспешить за удачливым псом обратно — к жизни и к свету. Могавки поймут: вряд ли кому-нибудь из них хочется, чтобы их вождь погиб в этих жутких трущобах. Он даже на шаг отошел от двери, возле которой намеревался дать бой, и вздрогнул еще раз. Номер на облупившихся досках непреложно свидетельствовал, что именно она-то ему и нужна.

— Надо же, — пробормотал Джек с кислой миной. — Ладно. Наверняка она заперта.

С этой мыслью он снова сделал шаг к двери и толкнул ее, вовсе не сильно, но та неожиданно подалась. Пришлось войти. Джек закрыл дверь и постоял, моргая глазами, крепко сжимая для бодрости трость.

Он думал, что в доме будет темней, чем снаружи, но потом уловил слабый свет, струившийся из-под дверей боковых комнатенок, откуда неслись хихиканья и шепотки. Справа кто-то что-то сказал, потом послышались приближающиеся шаги, и Джек бесшумно взбежал по ступеням на первую лестничную площадку. Повернув, он услышал внизу протяжный скрип.

— Никого, говорил же, — заявил мужской голос. — Не пытайся меня обдурить. И давай-ка, уже без уловок, вернемся…

Окончание фразы оборвал громкий стук. Джек глубоко вдохнул, затем продолжил подъем, держась рукой за стену и нащупывая ступеньки ногой. Этажей было много, наверное пять, а актриса, как говорилось в брошюрке, проживала на самом верхнем из них.

Джек туда и шел. Когда оказалось, что идти больше некуда, он остановился и принялся шарить руками вокруг: в отсутствие света осязание осталось единственной его связью с миром. Он ощупью нашел дверной косяк и тихонько постучал по нему, но не получил никакого ответа.

Потом внизу открылась и захлопнулась дверь. Он понял, что это дверь подъезда, потому что на миг до него донеслись отголоски шума с Уордер-стрит, моментально затем оборвавшиеся. Вошедший, кем бы он ни был, остановился, и в проеме лестничной клетки повисла гнетущая тишина, такая глубокая, что собственное дыхание показалось затаившемуся могавку оглушительным ревом. Потом послышались медленные шаги… и они приближались.

Кто бы там ни шел, бежать было некуда. Единственное окно, без стекол, перечеркивали кое-как приколоченные горбыли, а дверь, в которую Джек опять ткнулся, оставалась по-прежнему запертой. Все, что он мог, это прижаться к стене в надежде, что мрак окажется столь же непроницаемым для идущего вверх человека, как и для него самого. Потом, когда ступени скрипнули прямо под ним, он понял, что его обязательно обнаружат. Именно потому, что за тем и идут. Тот, кому оставалось одолеть всего два пролета, выслеживал его целый вечер, этот тип носит розового цвета камзол, в одном кармане которого лежит золото лорда Мельбури, а во втором — кистень или пистолет. А Джек может противопоставить всему этому лишь тоненькую прогулочную, практически невесомую трость.

Преследователь миновал поворот, ступеньки под ним погребально заголосили, и Джек не стерпел этой муки.

— А-а-а, — заорал он, обрушивая сверху трость, но та, не встретив сопротивления, ударилась в пол. Причем с такой силой, что едва не вывихнула ему кисть.

— А-а-а, — раздался ответный вопль, но не мужской, а, без сомнения, женский.

Джек опять высоко поднял трость.

— Кто там?

Несколько секунд тишины показались вечностью. Затем послышался женский голос, перепуганный и срывающийся:

— Убирайся отсюда! У меня нож!

— У меня тоже.

Вновь повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием.

— 'аррис? — спросила наконец женщина.

Джек не нашелся с ответом и потому счел за лучшее промолчать.

Тот же голос продолжил:

— Я обещала тебе деньги, 'аррис. Я достала их, правда-правда.

— Я… ммм… не 'аррис. Я… я — клиент.

— Кто? — На этот раз молчание не было долгим. — Как же тогда ты вошел?

— Гм… дверь внизу не была заперта.

Еще одна пауза.

— Кто же ты тогда?

— Джек.

Голос моментально стал язвительным.

— Джек… 'аррис?

— Нет, я же сказал. Джек, просто Джек!

— И ты не причинишь мне вреда?

— Клянусь, нет!

Молчание затянулось. Потом — уже много спокойней — последовало:

— Что ж, просто Джек, почему бы нам не войти и не зажечь свет? Тогда я хотя бы смогу взглянуть на тебя. — Это пойдет… да.

Ступеньки вновь заскрипели, в замке повернулся ключ. Джек так и стоял, вжавшись в стену, пока не услышал, как открывается дверь. Он сделал шаг вперед.

— Минуточку, — донесся голос.

Дверь закрыли и заперли.

Джек остался один, раздумывая, не свалить ли ему. Он, без сомнения, и так уже натерпелся по горло. Ритуал, правда, будет не выполнен, но…

Но смыться не удалось. Дверь вновь отворилась, и на площадку хлынул живительный свет. За сияющим канделябром стояла прекрасная незнакомка. В сверкающей полумаске и в длинном пурпурном платье с незашнурованным желтым корсажем.

— Заходите, сэр, заходите, прошу вас, — произнесла она совершенно другим голосом, гораздо более глубоким, грудным. — Мое имя Матильда. А как зовут вас?

— Джек… Харрис… сон! Джек Харрисон. Да!

Он вошел. Комната необычной, неправильной формы была совсем крошечной, чуть ли не всю ее площадь занимала большая кровать. Маленький столик с масляной лампой и фарфоровой чашей довершал ее обстановку, впрочем, Джек, присмотревшись, понял, что это вовсе не комната, а лишь ее часть. Отгороженная от остального пространства затянутыми бумагой ширмами, с которых свисали чулки. Настоящую же, удаленную от двери стену покрывала старая, с вылезшим волосом штукатурка, бреши в которой драпировали корсеты и картинки с амурными сценками.

За спиной его щелкнул замок.

— Вашу трость, сэр. Вашу шляпу. Пожалуйста!

Последовал широкий, чуть ли не царственный жест.

Джек, повинуясь, снял треуголку, накинул ее на трость и прислонил все это к ширме. Потом, выпрямившись, повернулся. Незнакомка была довольно высокой, лишь на полголовы ниже его.

— Ну а теперь, сэр, — сказала она по-прежнему хрипло, — чем я могу вам помочь?

Ее лицо почти полностью было скрыто под золотом и перьями полумаски, так что открытым для обозрения оставался лишь рот. Джек уставился на чуть подкрашенные пурпурные губки, а точнее — на крошечную кокетливую родинку слева от них. Глаза его вдруг расширились.

— Я… я вас знаю!

То же самое — и практически в тот же миг — произнесла и она.

Оба умолкли. Мисс Т. опомнилась первой:

— Вы — тот самый юноша, что не дал клакерам сорвать наш спектакль?

Он кивнул.

— Сэр, вы просто герой!

— Это вряд ли.

— Но для меня это так. Как, думаю, и для автора пьесы. Постойте, вы ведь, кажется, потом подсели к нему? Вы что… его друг?

Это был совсем не тот случай, чтобы вдаваться в детали. Говорил же он этим дурням-могавкам, что актриса — рискованный вариант. Чего ему вовсе не было нужно, так это попасть в обсуждаемый за кулисами анекдот. Который может в конце концов дойти и до материнских ушей.

— Да, — потупился Джек.

Матильда всплеснула руками.

— Счастливчик этот полковник Бургойн, раз у него есть такие друзья. — Вскинув руку, она сорвала с лица маску. — Сегодня в ней нет необходимости. Вы все равно узнали меня.

Итак, завесы, скрывавшие тайну, упали, но то, что под ними пряталось, несколько не отвечало ожиданиям Джека. Перед ним была вовсе не цветущая шестнадцатилетняя девушка, а женщина лет примерно так тридцати. С морщинками возле глаз и другими свидетельствами нелегкой жизни. На сцене яркий свет рампы весьма эффективно сглаживал их. Но теперь… теперь они выступали наружу даже под густо наложенным гримом, однако она все еще оставалась хорошенькой, несмотря на усталость, кроющуюся в глубине больших серых глаз. А потому Джек сказал:

— Но любому мужчине всегда желательно свести с такой красавицей знакомство поближе, мадам.

Она захлопала в ладоши и засмеялась.

— Он еще и галантен. Постойте, а вы, случайно, не… Я краем уха слышала, что у полковника Бургойна есть… гм… внебрачные сыновья. Они… гм… проживают в какой-то провинции… ну и вот…

Джек вспыхнул.

— Вы полагаете, что я — внебрачный отпрыск Бургойна? Нет, что вы, мадам.

Женская нежная ручка погладила его по лицу.

— И он краснеет. Совсем как ребенок, — вновь засмеялась она.

Теперь Джека разрывали на части два чувства. Первое напоминало, что это свидание совсем ни к чему человеку, влюбленному в самое совершенное и невиннейшее существо на земле. Второе призывало отринуть это соображение и не имело уже отношения к какому-то глупому ритуалу, исполнить который клятвенно обещались четыре дурня, сидя в занюханном кабаке.

— Но… к чему весь этот маскарад? — хрипло спросил он, когда актриса убрала руку и, чтобы повесить маску, потянулась к ширме у него за спиной.

Ее расшнурованный корсет распахнулся, обнажив превосходные спелые груди. Красавица чуть помедлила, делая вид, что не понимает, какое впечатление производит на него это зрелище, потом отступила на шаг.

— Хотя говорить об этом уже поздно, сэр, я все же рассчитываю на то благородство, которое вы проявили сегодня, и смею надеяться, что мою тайну вы не откроете никому. Я занялась… вторым ремеслом в те тяжелые для меня времена, когда передо мной встал выбор: либо умереть с голоду, либо вернуться к набожной матери в Барнстэйпл. — Она вздрогнула. — И моя маска ограждала меня от неприятностей, связанных с… моими ночными занятиями. Я не хотела быть узнанной, ибо, хотя обе избранные мной профессии зачастую совмещаются, когда речь заходит о контрактах, например в Гардене, не получится ничего путного, если чьи-то характеристики начинают со слова «шлюха».

Джека несколько покоробило как само слово, так и отвращение, с каким оно было произнесено. Заметив это, она вновь улыбнулась.

— Но… не бойтесь меня, мой юный сэр. Контракт в Ассамбле-рум позволяет мне поставить на моей второй профессии крест. Я даже просила Харриса вычеркнуть меня из нового списка. Но он сказал, что книга уже в печати и… ну, в общем… потребовал денег. Именно потому, — она показала на дверь, — я и перепугалась, обнаружив, что меня кто-то ждет. Знаете, я не была здесь уже неделю. И сегодня пришла лишь затем, чтобы забрать свое барахло.

Мисс Т. пнула ногой чемодан, высовывавшийся из-под кровати.

— Я решила… оставить эти подмостки, — продолжила она, глядя своему юному гостю в глаза. — Для лучших. Но… но поскольку мы здесь, а вы — друг Бургойна, замечательного драматурга, который напишет еще множество прекрасных пьес со множеством прекрасных ролей, то возможно… возможно…

Она стояла так близко, а Джека всегда восхищали актрисы. У них была волшебная, странная, запредельная жизнь. Кроме того, его мать некогда также подвизалась на сцене и, как сама потом признавалась, бросила ее лишь из-за титула мужа, зато принялась писать пьесы, чтобы не расставаться с миром, который был так дорог ей. К тому же его совершенно измучил не задавшийся с утра день. Грубо вырвавший Джека из объятий Клотильды и Фанни. В трех других комнатах Сохо братья-могавки, конечно же, не испытывали таких мук.

Поэтому Джек нагнулся и поцеловал великолепную родинку, в ответ на что мисс Т. томно вздохнула и не только прижалась к нему, но и провела языком по его языку. Однако… было во всем этом нечто заученное… лишенное боязливого трепета юной француженки или откровенного вожделения более зрелой ирландки.

Как только это соображение вошло ему в голову, в нем вновь началась мучительная борьба, однако выпивка все еще горячила его, а женское тело было податливо-безотказным. Тут зазвонили колокола собора Святой Анны, и Джек отпрянул.

— Что-то не так, милый мальчик? — прошептала мисс Т., вновь пытаясь привлечь его.

Но он уклонился. И, набравшись смелости, выложил, что ему, собственно, нужно. Сказанное так поразило мисс Т., что ему было предложено повторить все еще раз. Джек боялся, что она разозлится. Многие женщины на ее месте поступили бы именно так. Вместо этого мисс Т. рассмеялась.

— Что ж, в свое время я слышала множество странных просьб, но эта…

Она отступила на шаг и принялась деловито закатывать платье. Он неотрывно следил, как пядь за пядью обнажаются стройные ножки. В тех самых чулочках, что так пленяли публику Ассамбле-рум около часа назад.

— Так идите же ко мне, мистер Харрис… сон, — выдохнула она. — Мой благородный герой, мой защитник. Идите и получите свой приз.

Однако Джек поначалу пошел к своей сумке. И только чуть позже ринулся в бой.

«Дом сидра» Боба Дерри на Мейден-лейн, или на улице Девственниц, плохо отвечал как первому, так и второму названию, ибо там не имелось ни сидра, ни невинных созданий — во всяком случае, Джек, приоткрыв один глаз, не сумел ничего этакого узреть. Там крутились лишь местные «кошечки», а из напитков подавали либо пунш, либо джин. И хотя каким-то краем сознания Джек еще помнил, что ничего крепкого в эту ночь пить нельзя, он заявлял протест, лишь прикладываясь к своей кружке. То есть глотал, обжигал гортань и выплескивал пойло на пол. А потом, перевернув кружку, орал:

— Нет, черт вас подери! Больше ни капли!

Однако как только он отворачивался, оловянную посудину наполняли, и Джек вновь втягивал в себя жидкий огонь. А потом кашлял, давился, плевался, ронял кружку на пол… и весь этот кошмар повторялся опять и опять.

От друзей не было ни малейшего проку. Маркс, отказавшийся сесть, смутным пятном маячил возле стола и говорил, говорил, рубя воздух ладонью с такой гневной страстью, что окружающие выпивохи предпочитали не обустраиваться около неуклонно надиравшихся школяров. Он был трезвым лишь очень короткое время, когда торжественно вручал Джеку кошель.

— Сотня гиней, заклад против Крестера, — сказал этот увалень, многозначительно подмигнув, после чего Джек минут десять тщетно пытался вернуть ему «эту мерзость». Что положило начало бурному спору, отголоски которого не утихали уже битый час.

Ид, в отличие от велеречивого приверженца вертикали, спорить ни с кем не желал. Он сидел, привалившись спиной к потемневшей от дыма стене, и вслух смаковал каждую деталь своего триумфального выступления в латинской пьесе. Аристократа ничуть не смущало то, что он обращается неизвестно к кому.

Завсегдатаи погребка между тем перешли к развлечениям. Две местные красавицы уже дрались. Платья их были порваны, груди обнажены, они царапались и кусались, разбрасывая вокруг клочья грязных волос. Зрители, окружавшие их, хохотали и делали ставки. Подобная же толпа собралась и в другом углу кабачка. Там две фурии наседали на багроволицего приземистого мужчину. Тот отбивался, но фурии брали верх. Миг — и они повалили крепыша на пол, полосуя ногтями его шею и щеки в явном намерении добраться до глаз. Тот завопил, призывая на помощь приятеля, который незамедлительно вступил в бой. Он прямо за волосы отодрал от лежащего одну из фурий, но удар головой о стол, казалось, ничуть не охладил ее пыл. Взвившись в воздух, она сшибла противника с ног, и на полу погребка образовалась шевелящаяся куча-мала.

Все это было довольно забавным, но Джек, аплодируя бравым девицам, не забывал краем глаза поглядывать и на дверь. Фенби опаздывал, и та часть его разума, что еще как-то пыталась анализировать происходящее, подавала сигналы тревоги. Конечно, могавки охотятся в одиночку и все такое, однако Джек все равно опасался за малыша. Впрочем, когда одна из воительниц вскинула кружку, чтобы расплющить ее о голый череп врага, в дверях появилась знакомая маленькая фигурка.

— Сюда, сюда!

Джек сорвался с места, растолкав публику, схватил Фенби в охапку и поволок обратно к столу. Маркс тут же сел, а Ид выпрямился, с ужасом разглядывая четвертого из могавков.

Зрелище было весьма впечатляющим. Трещины в мигом запотевших стеклах очков малыша сверкали, словно росчерки крошечных фейерверков. Оба глаза одинокого следопыта заплыли и, кажется, уже начинали чернеть, а из ссадины на виске сочилась сукровица.

— Проклятье, — высказался Ид. — Что с тобой, умник?

— Неужели какой-нибудь хлыщ…

Маркс вновь вскочил, озираясь по сторонам и потрясая громадными кулаками.

— Нет, вовсе нет, — пробормотал Фенби, ощупывая очки, из которых незамедлительно выпали стекла. Он вздохнул и убрал оправу в карман. — Я лишь пытался в-выполнить то, что должен.

— И тебе это удалось? — спросил быстро Джек.

— Ну, — выдавил Фенби после длительной паузы, -м-может мужчина хотя бы выпить, чтобы промочить пересохшую глотку?

Ему тут же налили пунша. Малыш поперхнулся, сплюнул, выждал какое-то время, потом глотнул еще раз и поднял взгляд.

— Ну? — нетерпеливо спросил Маркс. — Ты выследил Большую Рыжеволосую?

— Да.

Он вновь вздохнул. Трое могавков затаили дыхание.

— Ну и?.. — не выдержал Джек.

Фенби поставил оловянную кружку на стол.

— Что я мог поделать? Я не обладаю ни твоим к-красноречием, Абсолют, ни артистизмом Ида, ни мощью Маркса. Я мог пустить в ход только хитрость, усыпив ее бдительность. А когда перешел к делу, то… ну, в общем, результат очевиден.

Он показал на свое лицо, потом на осколки разбитых линз, поморщился и натянуто улыбнулся.

— И это единственное, что тебе удалось? — уточнил Джек. — А… ритуал? Ты выполнил его… или…

Фенби поочередно оглядел каждого из приятелей, потом с нарочитой медлительностью полез во внутренний карман камзола. Вначале он вытащил оттуда мятый листок и, положив его на столешницу, аккуратно расправил. Потом вновь запустил руку в карман, но вынул на этот раз шелковый желтый мешочек. Тот самый, которым снабдил его Маркс, как и всех соплеменников, перед ритуальной охотой. Однако когда Фенби перевернул упаковку и осторожно потряс, из нее выпало вовсе не средство интимной защиты, а нечто иное, на что он с немалой гордостью указал.

— Вот, джентльмены. Я сделал что мог. Выследил жертву, загнал в ловушку и… снял с нее скальп. Как видите… хм… она и впрямь была рыжей.

Три головы склонились над мятым листком. В самом центре его курчавились крошечные волоски. Ярко-рыжие. Происхождение их не вызывало сомнений.

Последовавшее затем громовое «йеу-ха-ха!» было таким оглушительным, что даже дерущиеся на мгновение замерли, чтобы взглянуть на ликующих школяров.

— Так поднимем же кружки за Фенби-Ястреба, отныне истинного могавка по крови! — провозгласил Джек и обернулся, чтобы кликнуть слугу.

В глаза ему бросился розовый камзол, исчезающий в людской гуще.

— Минуточку, — сказал он, устремляясь в погоню.

Добыча, впрочем, наверняка бы от него ускользнула, если бы не косвенное вмешательство драчунов, чуть отдышавшихся и с удвоенным энтузиазмом кинувшихся друг на друга. Одна из фурий, взвизгнув для бодрости, вспрыгнула плотному крепышу на закорки. Тот с воплями закрутился на месте, и фурия, не удержавшись, грохнулась прямо на парня, пробиравшегося сквозь толпу. Оба упали, а когда сбитый с ног попробовал встать, ему уже ослепительно улыбались.

— Не помочь ли вам, сэр? — Джек, схватив незнакомца за ворот, мощным рывком перевел его в вертикальное положение. — Ба! — сказал он, заглянув в растерянное лицо полузадушенного захватом верзилы. — Я, оказывается, тебя знаю, дружок.

— Неужели, сэр? — прохрипел тот. — Откуда?

— Откуда? — От слишком резкого физического усилия голова Джека пошла кругом, он уже не столько удерживал парня, сколько сам держался за его воротник. — Не пытайся меня обдурить. — Его вновь шатнуло. — Ты подставной самозванец, игравший вчера за Харроу в крикет.

— Ах, это!

Парень, умудрившийся вывернуться из захвата, теперь придерживал своего оппонента, упершись рукой ему в грудь.

— Ты таскаешься за мной всю ночь. По приказу Мельбури? Да? Отвечай, это он тебя нанял?

Лоб Громилы наморщился.

— Мельбури, сэр? Не понимаю, о чем вы. Я шлялся по кабакам, это да. Как правда и то, что мы где-то виделись раньше. Но клянусь: я ни за кем не таскался.

Джек глазел на него, пытаясь подыскать достойный ответ. В этот миг у него за спиной раздался голос:

— Проблемы, Абсолют?

Джек, оглянувшись, увидел Маркса, а также Ида и Фенби.

— Да, этот парень ходит за мной. Я выясняю, чего ему надо.

— Да нет же, нет, джентльмены. Поверьте. Я никого тут не знаю и ни за кем не хожу.

— А мы… мы знаем его? — вопросил Ид.

— Да, — кивнул Джек.

Повисла пауза.

— Он ч-чертовски ловко управляется с битой, — выдал наконец Фенби.

— И хорошо подает, — добавил Маркс.

— Но вы, джентльмены, играете лучше, чем я, — поспешил заверить Громила. — Ведь вы победили, а я проиграл. Могу я поставить вам выпивку за знакомство?

— О да! — закричали трое могавков и потащили верзилу к столу.

Джек, все еще мучимый подозрениями, поплелся следом. Но он не умел злиться долго, к тому же Гораций — так звали Громилу — оказался замечательным парнем и чем-то напоминал Трива Тригоннинга, сына старины Люти. Он сам сокрушался, что пошел на мошенничество, и шумно радовался тому, что никакие козни не помогли подкупившей его команде, заказывая все новые и новые порции пунша. Джек, соблюдая обет, по мере возможности воздерживался от выпивки, тайком выплескивая содержимое своей кружки под стол, но тут Гораций предложил новый тост, не оставляющий как ему, так и его воздержанию шансов.

— Я хочу выпить за вашего лучшего игрока. Аута не было, джентльмены, в том нет сомнений. Последнее очко мистера Абсолюта привело меня в полный восторг. Сомневаюсь, что мне еще когда-нибудь доведется увидеть более красивое завершение матча.

Ничего не поделаешь, Джеку пришлось пить стоя. Могавки ударами кружек по столу отмечали глотки. Осушив кружку до дна, Джек неожиданно обнаружил, что снова сидит за столом, совершенно не помня, когда он сподобился сесть. Поднатужась, он высказал соображение, что за каждым сражением следует новое, и Гораций горячо его поддержал, усадив рядом с ним какую-то даму. «Ярую жрицу амурных ристалищ», как заявил тут же кто-то. Кто — неясно. Возможно, он сам. Лица друзей то всплывали, то исчезали. Кто-то периодически предлагал разойтись по домам, но Джек настойчиво отвергал эту позорную мысль.

Последним в его памяти было лицо новообретенного друга и жаркий выдох в самое ухо:

— Ты в полном ауте, идиот!

Его разбудил громкий храп, и он тут же приободрился. Эти звуки, особенно где-то под утро, превалировали в общежитии миссис Портвешок. Диапазон их сделал бы честь любому оркестру. Преобладали, конечно же, медные духовые, но к делу шли и фагот, и валторны, впрочем, сейчас, скорее всего, флейта нарушила его сон. Особых причин для беспокойства в том не было, ведь длинная спальня школы вмещала всех ее учеников — от восьми и до восемнадцати лет. Итак, анализ был проведен, и из него непреложно следовало, что он спасен, он добрался до места, и не имело значения как — на карачках или на бровях. Главное, он теперь в безопасности и вполне может спокойно уснуть, что бы там ни было с ним прошлой ночью.

Он вздохнул, повернул голову… и по черепу ему ахнули молотком, вогнав в него клин от затылка до челюсти — разумеется, нижней. Вопль его вылился в сдавленный хрип, застрявший в глотке и вызвавший позыв к рвоте. Желудок стремительно сокращался, и Джек резко вскинулся в намерении добежать до железного бака, стоявшего в углу спальни.

Ему так и не удалось это сделать, а причин на то было три. Во-первых, ноги его запутались в постельном белье, и он просто-напросто рухнул с кровати. Во-вторых, это падение исторгло из него рвотные массы, лавиной покрывшие добрых четыре фута пола и заплеснувшиеся на стену. А в-третьих, он был вовсе не там, где считал.

Последнее подтвердил голос свыше:

— Проснулся, мой сладенький?

Что-то ужасное поднялось там, где он только что находился. Облаченное в грязную, засаленную сорочку. Джек заорал, пытаясь прогнать эту жуть. Но ноги его путались в простыне, а отвратительное видение уже нависало над ним и, хуже того, тянуло к нему свои руки. Отчаянно извернувшись, Джек уперся ногой в ножку кровати, потом отлягнулся, что-то треснуло, порвалось, и он, на лопатках проехав по собственной же блевотине, уперся плечами в стену.

Оглушенный ударом, он с трудом поднялся на ноги и тут же упал бы от адской боли в затылке, но голос чудовища заставил его одеревенеть.

— Иди ко мне, милый. Ночью ты не был так робок.

Следовало незамедлительно выяснить, с чем он столкнулся. Джек, напрягая дрожащие ноги, доковылял до окна и, ухватившись за ставни, с усилием распахнул их. Комнату залил яркий солнечный свет.

Привидение на кровати дико заголосило, прикрывая руками лицо:

— Эй, идиот, ты что, взбесился? Ну-ка закрой их! Сейчас же закрой!

Джек прикрыл ставни, но не слишком плотно, чтобы иметь возможность оглядеться вокруг. Стены комнатки, где он находился, были обшарпанными, пол покрывала корка засохшей грязи, а обстановку этой убогой клетушки составляли кровать и столик с тазиком и полотенцем, столь же засаленным, как и сорочка ужасного существа. Рядом с кроватью стояла наполовину опорожненная бутылка джина. Здесь не жили, здесь зарабатывали на жизнь.

Осознав это, Джек переключил внимание на существо. По голосу он уже понял, что это женщина, но слой штукатурки, покрывавший ее лицо, ничего ему не сказал. Ей могло быть и шестьдесят, и даже семьдесят. Последнее, кстати, более походило на правду.

— Кто… кто вы, мадам?

Женщина захихикала.

— Ох, какой вежливый молодой господин, вот только не помнит свою крошку Энджи. А ведь ночью ты постоянно повторял мое имя. И подбирал к нему всякие рифмы, проказник!

Она вновь захихикала, а Джек, чтобы окончательно пробудиться, нервно встряхнулся и провел рукой по лицу. Он посмотрел на женщину, потом посмотрел еще раз. В некотором изумлении, не веря глазам. У красотки была только одна бровь, правда, очень густая и длинная, однако от ее пары не осталось и следа. Зато волос на голове было в избытке, хотя они неестественно дыбились, а их рыжеватость явно не относилась к природной палитре цветов.

Она заметила, что ее изучают.

— Ох, господи боже! Что ты так смотришь? Это твоя вина, да. Ты так меня лапал, что меня аж перекосило.

Джек вновь ощутил позыв к тошноте. Героически сглотнув подкатившийся к горлу ком, он попытался продолжить расспросы.

— Ты говоришь… Энджи… что мы… ты и я…

— Да ты что, не помнишь, мой сладкий? Надо же, он не помнит свою милую девочку, чье имя… как ты там выражался?.. созвучно множеству распрекраснейших слов!

Множеству? Джек мысленно поразился. Имя Энджи практически не рифмовалось ни с чем, кроме «спятивши», да и то с сильной натяжкой, хотя это слово как нельзя более верно отвечало реальному положению дел.

— Значит… мы… мы… — Он показал на постель.

— Конечно, — продолжала красотка, — ты так надрался, что это тянулось… — Неожиданно ее губы странным образом изогнулись. — Ммм… лаза в полтола дольсе, цем надо бы, дологуша. — Грязный палец был водворен в рот и, покопавшись там, извлек пару вставных челюстей. — Вот так-то лучше, — изрекла она с томным видом и, устремив взгляд на Джека, принялась выгибать какие-то проволочки. — Так на чем мы остановились? О да. Ты так разошелся, что мне пришлось-таки потрудиться. Боже мой, я уже отработала свои денежки, по правде сказать. — Последовала плутовская улыбка. — Ты никак не хотел слезать с меня и прямо так и заснул. И все же это было давненько. — Спустив одну ногу на пол, пожилая кокетка протянула к нему руку. — А твой дружок заплатил за всю ночь. Ну… как насчет того, чтобы получить остальное?

Джек заглянул в щель ее рта. Там торчало всего два зуба. Он мигом расшвырял в стороны ставни, и его вытошнило за окно. Кажется, уже одной желчью. Поблизости зазвонили колокола. Даже после десятка ударов Джек не узнал, что это за церковь. Вытерев рот, он обернулся и услышал характерный щелчок. Челюсти Энджи вновь встали на место.

— Где, — спросил он, стараясь не смотреть на ее опять сделавшуюся лучезарной улыбку, — где я нахожусь?

— В Уксусном дворике. Ты ведь слышал колокола. Это церковь Святой Марии на Стрэнде.

Колокола. Десять утра. Какая-то мысль смутно ворочалась в его утомленном сознании. Ему предстояло что-то сделать, но что?

— Друг? — неожиданно спросил он.

— Что?

— Ты сказала, за меня платил друг?

— Угу. Он сказал, что тебя, мол, надобно ублажить словно лорда.

Ни один могавк такого не произнес бы.

— Как он выглядел?

Единственная бровь сдвинулась к переносице, указывая на напряженную работу мысли.

— Нет… не припомню. Я выхожу на работу к восьми, так что… — Она захихикала. — Но на нем был очаровательный розовенький камзольчик.

Громила. Гораций. Наемник Харроу. Харроу, Крестер…

— Крестер!

Джек вздрогнул. У него два часа. Всего два часа, даже меньше, чтобы хоть как-то привести себя в форму. Ровно в двенадцать его будут ждать. Наглецы из Харроу во главе с милым братцем, без сомнения выспавшимся и хорошо отдохнувшим.

Несмотря на боль, отдававшуюся во всем теле, он лихорадочно заметался по комнате, собирая свое барахло. Все было измято, испачкано, залито пивом и пуншем. Джек громко выбранился и застонал. Потом, запрыгивая в кюлоты, он вспомнил еще кое о чем. И так и застыл: одна нога — в брючине, вторая — голая, вся в пупырышках от утреннего апрельского холодка.

— Проклятье, где мои деньги?

— Деньги?

— Мое золото. Черт возьми, где мои сто гиней?

Не отрывая от нее взгляда, он возвысил голос до крика и повторил свой вопрос.

— У тебя ничего не было. Платил парень в розовом.

— О нет! — возопил Джек. — Ради бога, только не это!

В отчаянии он опять заметался по комнате, затравленно взрыкивая и натыкаясь на стены. Но спрятать в этой клетушке что-нибудь было попросту невозможно, да и Энджи вряд ли решилась бы на столь серьезное воровство. Во-первых, она дорожила своей репутацией, а во-вторых, господин в розовом был очень щедр. Он заплатил ей гинею. Вестминстерским золотом. Джек был готов в этом поклясться, но ничего не мог доказать.

Глава 9 ДУЭЛЬ НА БИЛЬЯРДНОМ СУКНЕ

Вопрос идти домой или нет попросту не стоял. Пробежка до Мейфэра и обратно съела бы все его время, необходимое на восстановление того, что восстановлению практически не подлежало, и потому Джек отправился к «Старому турку», где ему могли предоставить кредит.

Угрюмый хозяин таверны и прилегающих к ней бань, Мендоса, выслушав Джека, еще более помрачнел. По утрам «киски», работавшие на него, отдыхали, а сами бани проветривались и подвергались санитарной уборке, ибо до наплыва клиентов было еще далеко. Однако камни самой крохотной из купален, освободившейся позже обычного, все еще сохраняли свой жар, и угрюмец, продолжая ворчать, предоставил в распоряжение Джека расторопного банщика и даже велел другому малому взять в чистку одежду молодого мистера Абсолюта. Тот заявил, что сделает все возможное, хотя и не может ручаться за результат.

А Джек приступил к очистке своего переутомленного организма и для начала велел подать себе теплого молока. Первая кружка не прижилась, но Джек был настойчив и осушил без задержки вторую, неимоверным усилием воли подавив восстание у себя в животе. Затем он заказал кварту мясного супа с Пьяццы и в ожидании, когда его принесут, отправился в парилку. Страшно вонючий пот лился из всех пор его кожи, но пульсирующая боль в висках неимоверно усилилась, тогда он плюхнулся в холодную ванну и заставил себя просидеть в ней, пока лихорадочно красный оттенок его кожи не сменился на синий. Суп, принятый вместе с глотком шерри-бренди, вдохнул в него искорку жизни. Раз за разом чередуя жару и холод, Джек наконец добился того, что веки его перестали наползать на глаза.

Крошечная чашка кофе, черствая булочка из пекарен Челси — и лечение было завершено. Теперь он перешел из состояния полного паралича к прострации и лежал вытянувшись на диване, а слуга обкладывал его влажными полотенцами, все же оказавшимися недостаточно толстыми, чтобы заглушить звоны колоколов. Пробило полдень.

— Господи! — вскричал Джек, резко сев и тем самым едва не сведя к нулю всю проделанную работу. — Одежду мне, черт возьми! Несите одежду!

Ее принесли, хотя она была еще не готова и являла собой печальное зрелище — покрытая пятнами, порванная и влажная. Чистка, отчасти решившая одну проблему, породила новую: ни одна вещь не успела просохнуть. Но Джек опаздывал, а потому, несмотря на леденящие кровь апрельские ветры, насквозь продувающие улицы Лондона, влез в то, что имелось, и, уже убегая, упросил хозяина выручить его еще раз. Тот поворчал-поворчал, но в конце концов согласился. В турецких банях для удобства расчетов использовались металлические жетоны, поскольку разоблачившиеся клиенты оставляли свою наличность в привратницкой, забранной толстой решеткой. Теперь добрая пригоршня этих дисков была передана Джеку в женском чепце, взятом у горничной за неимением упаковки получше.

— Я занесу их чуть позже, Мендоса, вместе с деньгами, — крикнул Джек, выскакивая за дверь.

— Уж постарайтесь, молодой сэр, — прокричал Мендоса, потрясая табличкой с проставленной на ней мелом итоговой суммой, — или вы основательно подмочите свою репутацию.

«Она и так погублена, — подумал Джек. — А девять шиллингов — просто возмутительный счет!»

И он, трясясь от лютого холода, помчался по улице, сопровождаемый металлическим бряканьем, доносившимся из туго завязанного и довольно увесистого чепца.

Колокола собора Святого Клемента пробили половину первого, когда он ворвался в бильярдную. Зал ее, занимавший весь второй этаж таверны «Золотой ангел», был для этого времени дня удивительно полон. Пять боковых столов были заняты, возле шестого — центрального — шел ожесточенный спор.

— Повторю еще раз, правила есть правила, — заявил Крестер, за плечами которого возвышался одетый в розовое здоровяк. — Встреча назначена точно на полдень, но уже прошло полчаса, а вызванный не явился. Вестминстер должен заплатить штраф.

Одобрительные возгласы окружающих заглушили разрозненные крики протеста. «Золотой ангел» считался таверной Харроу, и всего с дюжину учеников из Вестминстер-скул сумели пробиться туда. Однако трое из них были могавками, а Маркс обладал на редкость звучным голосом и изворотливостью будущего юриста.

— Мистер Абсолют каждым своим словом подчеркивает собственное невежество. В столь благородной игре, как бильярд, затверженных правил нет. — Однокашники поддержали его свистом и одобрительным гомоном, и Маркс продолжил: — Если вы думаете иначе, укажите мне, какое из них нарушено, покажите мне кодекс, параграф, главу, или, клянусь, я буду настаивать на том, что мы должны выждать еще полчаса.

— Есть прецеденты, — неожиданно высказался один из приятелей Крестера. — А английское право полностью основано на прецедентах.

— Прецеденты, балда… поцелуй меня в зад. Назови хоть один из них, сукин сын, а я еще посмотрю, можно ли тебе верить! — прогремел Маркс.

— Джентльмены, держите себя в руках, — вмешался в спор пожилой сухощавый мужчина, очевидно судья и, судя по выговору, профессиональный игрок в бильярд. — Наш спорт стоит на договоренностях, есть в нем и законы, однако, сказать по чести, раз уж вызванный до сих пор не явился…

— Но он явился.

Это негромкое заявление вмиг оборвало все споры.

— Джек! — закричал Фенби. — Ты здесь? Ты жив?

— И то и другое. — Джек повернулся к судье. — Я сожалею, сэр, что заставил всех ждать. Меня задержали дела. Неотложного свойства. — Он посмотрел на Горация, сохранявшего абсолютную невозмутимость, потом перевел взгляд на Крестера. — Но… все мои затруднения теперь позади.

Крестер, как рыба, хватал воздух ртом. Затем промямлил:

— А ставка?

Джек поскреб подбородок.

— Ставка? Гм. Ставка. Так… где же она у меня? -Он залез в насквозь мокрый внутренний карман камзола, вытащил женский чепец и потряс им, чтобы все слышали звон. — Тысяча извинений за упаковку. Вот деньги.

Судья улыбнулся.

— Видимо, это были приятные затруднения, сэр?

Джек, не ответив, пожал плечами, и вся компания рассмеялась. Кроме Крестера с его прихвостнями. Последний повернулся к Горацию, тот неприметно развел руками.

Крестер резко повернулся обратно.

— Мне кажется, мы должны их пересчитать.

По публике пробежал неодобрительный гул, причем презрение выказал не только Вестминстер.

— Вы ставите под сомнение слово этого джентльмена? — спросил судья. И посмотрел на Джека. — Вы ведь джентльмен, не так ли?

Джек, не сводя с братца взгляда, ответил:

— Я — да.

— Тогда ставка принята. — Судья посмотрел на Крестера. — Ваш черед, сэр.

Кестер с кислым видом отдал кошель, и если тот был и потяжелей чепца Джека, то рефери ничем этого не показал. Он сделал знак, и противников развели.

Джек с тяжким стоном сел на скамью, его окружили могавки. Первым заговорил Фенби.

— Что стряслось с тобой, Джек?

— Что-что! Он еще спрашивает. Разве не вы меня накачали? И потом бросили? А?

— Нет, Джек, — возразил Ястреб. — Все было не так. Мы уговаривали тебя пойти проспаться. Ты посылал нас. Потом Маркс уснул. Ида увели две красотки, а ты… Ты братался с нашим новым приятелем. Вы с ним пили как сумасшедшие. Потом он что-то шепнул тебе, а ты сказал: «Веди меня, брат». Я хотел задержать вас, но ты о-обозвал меня слепым недоумком. И ушел, а догнать тебя я не м-мог. По причине о-отсутствия зрения.

Фенби нервно моргнул и поправил очки. Старые, кое-где скрепленные нитками.

Джек почесал лоб и вздохнул.

— Да, парни. Как ни крути, виноват во всем я. Но… не только, ибо мне помогли. — Он кивком указал на Горация. — Со мной сыграли подлую шутку. Очень подлую. И даже хуже.

— Хуже? Что может быть хуже? — осведомился Ид.

Понизив голос, Джек ответил:

— Я сдал судье не гинеи.

— Что ты хочешь этим сказать? — вскинулся Маркс.

Джек дважды мотнул головой, вначале — от раздражения, потом — от боли.

— Что я сказал, нетрудно понять. Тот, кто украл у меня эту ночь, стащил и наши деньги.

Могавки застонали.

— То есть если ты проиграешь, мы будем о-опозорены? — неуверенно пробормотал Фенби.

— Вот именно, — сказал Ид. — А потому…

— Я выиграю, — заявил быстро Джек. — Но дело не только в этом. Моему братцу прекрасно известно, что в чепце нет гиней. Он найдет способ туда заглянуть. Даже если продует. — Его рука вскинулась, призывая могавков к молчанию. — Так что в конце матча приготовьтесь к прорыву. — Он указал взглядом на дверь. — Нам придется смываться с обеими ставками, и как можно скорее.

— Джентльмены, займите свои места, — призвал судья.

Джек с тяжким вздохом — голова его снова раскалывалась — поднялся со скамьи. Потянувшись к стойке, он принялся перебирать кии, катая их по сукну, пока не нашел самый ровный. Что-то забулькало у него в животе.

— Притащите-ка мне, ребята, воды. Ведерко. А лучше — пару. Одно пустое.

Он вразвалочку пошел к центру стола. Судья принялся излагать правила матча.

— Победитель определяется по результатам двух или трех игр. Первые две ведутся до ста очков, третья, если она понадобится, до последней песчинки в верхней склянке песочных часов.

Пока он объяснял систему норм и ограничений, принятых в «Золотом ангеле», Крестер придвинулся к Джеку.

— Ты — дешевый мошенник, — заговорил он краешком губ. — Твой чепец так же пуст, как сердце еврея! Может, мне рассказать о том всем?

— Валяй. А я в свою очередь расскажу, откуда тебе это известно. Что твой наемник накачал меня спиртным, обворовал и оставил у шлюхи. И все поймут, что мошенник ты, а не я.

— У тебя нет доказательств. А у меня они будут, как только я вскрою твой, — он фыркнул, — кошель.

— Так я и дам тебе это сделать.

— Куда ты денешься, когда я тебя разгромлю?

Это был все тот же конфликт, длившийся уже целую вечность, и Джек презрительно усмехнулся.

— Угу, попытайся, сопляк.

Судья подступил к ним с зажатой в пальцах монетой.

— Ваше слово, сэр, — обратился он к Крестеру.

— Орел.

От блеска вращающегося в воздухе шиллинга у Джека застучало в висках.

— Решка! Ваш выбор, сэр.

Джек осторожно тряхнул головой, та отозвалась взрывом боли. Любой предмет, попадавший в поле его зрения, немного двоился и словно плыл вбок. Он взглянул на шары. Красный стоял справа — в положенной точке, два меченых белых — на линии слева.

— Пусть начинает, — сказал он судье, но принятое решение диктовалось тактическими соображениями лишь отчасти, ибо все его познания о бильярдной игре словно бы выветрились из похмельного мозга.

Крестер ударил, а Джек прикрыл глаза в неимоверном усилии пробудить свою память. И — о чудо! — та пробудилась, но не от судорожных умственных потуг, а от стука, легчайшего четкого стука. Этот стук, чистый стук слоновой кости о слоновую кость, словно бы в один миг прокрутил перед его мысленным взором череду ярких воспоминаний. Начиная с момента, когда отец впервые вручил ему кий. Этот стук! Непередаваемый, характерный, манящий, он всегда отзывался в нем сладкой музыкой. Как в фешенебельном клубе «Сен-Джеймс», так и в низкопробных тавернах, чьи мутные воды населяли подлинные акулы этой захватывающей, обдающей душу холодящим восторгом игры. В часы досуга они допускали к столу школяра и, понимая, что с того нечего взять, снисходительно позволяли ему оплачивать их выпивку и закуску.

За первым стуком последовали еще два, что объяснялось либо высокой степенью мастерства, либо удачливостью кузена.

— Три очка за посыл в лузу цветного через чужого, — объявил судья, выуживая из сетки красный шар и устанавливая его на отметку.

Крестер, окрыленный успехом, покосился на Джека и, озадаченный тем, что глаза того крепко зажмурены, дернул в момент следующего удара рукой. Шары его встали в футе от борта и друг от друга.

— Ваша очередь, сэр, — выдавил он сквозь сжатые зубы.

Джек поставил свой шар и отступил от стола, деловито намазывая кий мелом. Его братец блестяще начал партию сложным ударом, а на простенькой комбинации киксанул. Это наводило на мысли. В памяти его всплыли слова одного из наставников: «Все уловки весьма нехитры, молодой господин. Каждый дурак способен их освоить. По сути, сэр, это очень простая игра. Побеждает тот, кто действует проще».

Он опять присмотрелся к столу. Более эффектно было бы ударить по двум целям сразу, то есть выполнить карамболь, заставив белый шар соперника загнать в лузу цветной, а потом разыгрывать комбинацию снова и снова, набирая внушительные очки. Однако вместо всего этого Джек тупым концом кия небрежно ударил по красному шару, и тот, лениво отскочив от борта, закатился в лузу соседа.

— Красным в лузу, засчитано, — сказал судья, вынимая шар и выкатывая его на поле. — Три очка.

Все поняли, что Джек предпочел надежный путь авантюрному.

— Он мандражирует, — заявил с нарочито сильным сомерсетским акцентом Гораций. — Вы бызтро зделаете его, зэр.

Джек улыбнулся, неспешно выбирая позицию. Поскольку партия шла не на время, он мог даже без особой причины тянуть его, примеряясь к простейшим ударам, а потом с тщанием выполнять их и тем самым не подпускать братца к столу.

Красный шар был взят в работу, и с его помощью Джек довел счет до сорока пяти очков, после чего небольшая неточность отставила его от стола. К счастью, совсем ненадолго, ибо Крестер, набрав десять очков, позорно провалил карамболь, и три шара соблазнительно сгрудились у короткого борта. Загнать их в лузу было проще простого.

— Не упусти свой шанс, Абсолют, — закричал Маркс.

— Ты прекрасно знаешь, что я постараюсь, — откликнулся Джек.

Легкими щелчками он стал посылать шары в сетку, даже не особенно целясь и едва при том не зевая. Судья монотонно, как метроном, считал: «Два. Два. Два». Плечи болельщиков из Харроу опускались все ниже.

Набрав девяносто семь очков, он забил красный дуплетом в среднюю лузу.

— Три очка, красный, победа Вестминстера, — объявил судья.

Джек аккуратно поставил свой кий на стойку и был моментально окружен однокашниками, восторженно похлопывавшими его по спине. Эти приветствия отнюдь не оказали благотворного влияния на его самочувствие, и Джек постарался как можно скорее плюхнуться на скамью. В игре он забыл о своем состоянии, а теперь ему сделалось совсем худо.

— Воды, — простонал он, — воды.

— Ты в порядке, Джек?

Фенби, передавая ведерко, обеспокоенно посмотрел на него.

Во рту Джека была такая помойка, что он только хмыкнул и долго не отрывался от спасительного ведра. Как правило, чистую воду Джек недолюбливал, но сейчас она показалась ему сладчайшей.

— У вас есть план, как нам смотаться отсюда? — хрипло прошептал он.

— Да, начало уже придумано, — ответил Маркс.

— Тогда придумайте и конец, — пробормотал Джек. — И как можно быстрее.

Ему становилось все хуже и хуже. Третью партию он играть не хотел.

Судья объявил:

— Время, джентльмены.

И Джек поплелся к столу.

Харроу использовал перерыв, чтобы выработать тактику дальнейших действий, и теперь настоящий хор из ехидных покашливаний приветствовал Джека, когда он устанавливал свой меченый шар.

Ну и хрен с вами, подумал Джек. Один удар — и у Крестера подогнутся коленки. Один хитрый удар, удававшийся ему в восьми случаях из десяти. Почему бы сейчас не исполнить его? Не загнать за линию два шара — и собственный, и цветной? В результате противнику придется бить рикошетом. Он промахнется. А Джек начнет «яйцекладку».

Тут и нужны-то всего лишь удобный угол и резкость. Джек решился, но если первое имелось в наличии, то второе его подвело. Меченый шар, правда, распрекрасно подкатился к борту, зато красный не дошел и до линии.

— Счет не открыт, — изрек важно судья.

К столу двинулся Крестер. Теперь уже не напялив обычную ухмылочку, а сдвинув сосредоточенно брови. Усвоив урок прошлой партии, он без излишнего выпендрежа загнал красный шар в лузу, после чего принялся развивать свой успех.

Джека допустили к столу только дважды. И оба раза все шло насмарку из-за усиливающейся дрожи в ручках. А Крестер не упускал своих шансов.

— Верх за Харроу, и счет сравнялся, — под восторженные вопли большей части болельщиков объявил рефери.

Джек поставил свой кий, отошел и сел, подперев голову руками и щурясь от яркого света, очень яркого, ибо солнце встало напротив окна. Сделалось душно, кто-то открыл настежь раму, кто-то вновь сунул ему в руки ведро.

— Джентльмены, следующая игра, как решено, будет проводиться по времени. — Арбитр взял в руки песочные часы. — Выиграет тот игрок, что наберет больше очков к моменту, когда песок кончится. Но я не допущу никаких хитростей, предупреждаю. И того, кто намеренно станет медлить с ударами, удалю от стола.

Могавки плотно сгрудились вокруг Джека. Прикрыв рукой рот, тот негромко спросил:

— Вы выработали окончательный план?

Фенби заморгал.

— Д-да, Дж-Дж-Джек, думаем, д-да. Парни готовы. — Он показал на вестминстерцев, отругивавшихся от подковырок соперников. — Вначале мы…

— Не надо ничего рассказывать, Фенби, — раздраженно прервал его Джек. — Просто действуйте.

— Джентльмены, — сказал судья, покачивая на ладони монету. Он посмотрел на Джека. — Думаю, теперь ваша очередь угадывать, сэр.

Серебряный шиллинг, посверкивая, взлетел в воздух.

— Решка, — выкрикнул Джек.

— Так и есть, решка. Вы начнете партию, сэр?

Джек не чувствовал себя в силах повторить эту муку.

— Я предоставлю это моему уважаемому сопернику.

— Великолепно.

Крестер, уже уверенный в своих силах, по-хозяйски навис над сукном. Он установил свой шар на отметку и, как только судья перевернул часы, покосился на брата, подмигнул ему, отвернулся и резко ударил. Очень резко. Это был именно тот удар, каким Джек пробовал начать предыдущую партию, но Крестеру он удался. Шары встали за линией, их требовалось теперь выгнать «из дома» — задача нелегкая даже для опытных игроков.

Со стороны болельщиков из Харроу раздался восторженный вопль, со стороны Вестминстера — стон, и Джек опять почувствовал тошноту. Трудно сглотнув, он встал и пошел к месту казни. Ему надо было послать свой шар в борт так, чтобы тот непременно хотя бы задел какой-нибудь шар, находящийся «в доме». И притом постараться не наделать подставок. Но страшный стук у него в голове усилился вдвое. Он выбрал угол, ударил.

— Промах. Два очка в пользу Харроу.

Меченый шар встал возле красного. Крестер не преминул этим воспользоваться. И тут же сделал еще два щелчка.

— Карамболь: два очка. Карамболь: два очка, — автоматически отчеканил судья.

Братец продолжил работу кием, доведя счет до тридцати очков и получив одно замечание за неспешность. Из верхней склянки ушла по меньшей мере половина песка, когда он наконец допустил небольшую ошибку, задев белый шар Джека, но не загнав его в лузу. Тем не менее тот остановился у самого ее края, притулившись к изгибу борта и таким образом лишив Джека возможности играть прицельно. Выручить его мог теперь либо все тот же никак не дающийся ему рикошет, либо…

— Вот и все, полукровка, — прошептал ему Крестер. -Один твой удар, и я вновь у стола, а время уходит. Через пару минут мы посмотрим, что у тебя за заклад. -Он улыбнулся. — Приготовься к позорищу, парень.

Джек посмотрел на кузена. В его изрытом оспой лице отчетливо проступал призрак Дункана Абсолюта. Те же мясистые губы, поросячьи глазки, тот же тяжелый двойной подбородок. И даже гнусавые подвывания в шепотке. У него не было слов, чтобы достойно ответить ему. Была лишь деревянная палка в руках и хлипкий шанс чего-то добиться, пустив ее в дело.

Он еще раз внимательно оглядел стол. Вариант простого ударчика там просматривался, но… без мало-мальски стоящих перспектив. В голове опять прозвучало: чем проще, тем лучше.

К чертовой матери, подумал Джек.

И, вздыбив кий почти вертикально, тупым концом его сильно ударил по шару. Тот от борта по прямой пошел к красному и после «поцелуя» остановился. Зато цветной начал двигаться и под дружный вздох публики упал в дальнюю правую лузу.

— Красный, три очка, — невозмутимо объявил рефери.

Бильярдная загудела, в одних голосах слышалась радость, в других — разочарование, а в некоторых — неприкрытая злость. Крестер, стиснув кий, застыл у стола, и Джек, выбирая позицию, то и дело на него натыкался. Это нервировало. Как немолчный гомон болельщиков, солнечный свет, урчание в животе, ломота в мускулах и ослепительный блеск, пляшущий вокруг шаров, перегружая и без того утомленное зрение. Но пуще всего нервировал песок, бесшумно пересыпавшийся из склянки в склянку. Джек кожей чувствовал, как он уходит. У него практически не было времени для анализа ситуации. Он бил и бил — по наитию, не прицеливаясь, полагаясь только на внутреннее чутье. Счет стал расти с головокружительной быстротой, голос арбитра доходил до него, как сквозь вату.

Карамболи, дуплеты, свояки, чужаки — карусель продолжала вертеться. Допуская ошибку во время какого-нибудь удара, Джек ухитрялся исправить ее следующим посылом шара. Все в нем сейчас стремилось к единственной цели — набрать тридцать одно очко. На одно очко больше, чем братец.

И тут стон Фенби заставил его оторвать глаза от сукна.

Верхняя часть песочных часов почти опустела. А миг заминки сорвал карамболь. И к столу вновь шагнул ошалевший от радости Крестер.

— Никаких промедлений, сэр. Ваш черед.

Возглас судьи напоминал выкрик рефери в боксе. Игра теперь и впрямь походила на бокс. Удар следовал за ударом, и Крестер, невольно охваченный этим ритмом, без колебаний склонился к зеленому полю. Белый и красный шары стояли напротив центральной лузы, где-то футах в полутора друг от друга.

Загнать цветной, и счет вырастет до небес, так что победа в кармане. Крестер выдохнул и с оттяжечкой послал вперед кий. Шары столкнулись и разошлись, но красный пошел как-то боком. Правда, подкрутка все равно вела его к лузе, однако вращение было довольно ленивым, и все притихли, гадая, скользнет он в лузу или откатится, задев за ее край.

Шар, дрогнув, навис над лузой и замер.

— Очков нет, — разочарованно сказал судья, сочувствуя, похоже, отнюдь не Крестеру, у которого и так все было в порядке, а тому, кому десять оставшихся в склянке песчинок не давали возможности отыграть еще десять очков.

Меченый Джека находился дюймах в шести от шара братца, почти на предельной дистанции, а времени едва хватало на один-разъединственный и даже при известном везении практически ничего не сулящий удар.

Джек с силой ударил, и меченый Крестера влетел в свободную центральную лузу.

— Два очка, — закричал судья, невозмутимость которого улетучилась в один миг.

Он, как и все, напряженно следил за перемещением шара Джека. Тот стукнулся в боковой борт, затем врезался в дальний и понесся обратно к цветному, которому, чтобы свалиться, хватило бы и легкого дуновения ветерка.

Через доли секунды послышался характерный щелчок.

— Карамболь — два очка, красный в лузе — три, — воскликнул судья, вынужденный изрядно повысить голос, чтобы перекрыть гомон толпы.

Столкновение отняло у белого меченого энергию, и теперь он, теряя скорость, вперевалку катился к угловой лузе.

— Время, — заорал Крестер.

— Шар в игре, — пробурчал недовольно судья.

Жизнь Джека остановилась, остались только глаза, неотрывно следящие за движением белого шара. Тот медленно, как во сне, ткнулся в правый край лузы, затем отскочил к левому, чтобы потом повертеться на месте и наконец, превосходя самые фантастические чаяния направившего его игрока, тяжело плюхнуться в сетку.

— Свой засчитан, три очка и победа Вестминстера, — донеслось откуда-то сбоку.

Голос был едва слышен, его заглушал неистовый, взметнувшийся к потолку вой. Не кричал лишь застывший словно статуя Крестер. Находившийся в полном ступоре, как и Джек. Последнего, впрочем, уже теребили, и чья-то маленькая фигурка появилась в проеме окна.

— Поехали! — закричал Фенби, и Джек, очнувшись, зашарил взглядом по лицам.

Маркс и Ид уже отирались у столика, где победителя ожидали два плотных мешка. Один — с жетонами, другой — с золотом. Миг — и они очутились в надежных руках.

— Promptus? [53] — завопил Маркс, и его низкий голос полностью перекрыл шум.

— Iace! [54]

Золото Харроу полетело над головами к окну, где его подхватили и выбросили на улицу. Фенби повернулся, чтобы принять грязный, хранивший позорную тайну могавков чепец.

— Останови их!

Крик Крестера был адресован Громиле-Горацию, и тот еще раз подтвердил свою славу незаурядного крикетного игрока. Взмахнув запасным кием своего нанимателя, он с силой ударил по пролетавшему мимо мешку. Тонкая ткань вмиг порвалась, и металлические жетоны градом посыпались на оцепеневшую от неожиданности толпу.

В то же мгновение Джек метнулся к окну. Он в отличие от других знал, что сыплется из чепца, а истошный крик Крестера: «Мошенники! Они нас облапошили!» — лишь придал ему прыти. Впрочем, никто не пытался его задержать, все подбирали жетоны.

Он вспрыгнул к Фенби на подоконник и обернулся. Маркс и Ид, сопровождаемые дюжиной однокашников, уже неслись к двери. Им пока тоже никто не препятствовал, однако хозяева зала уже начинали соображать, что к чему.

— Куда теперь? — вскричал Джек, но Фенби вместо ответа просто попятился и вывалился из окна.

Посмотрев вниз, Джек увидел повозку торговца шелками. Высоты он побаивался, однако разрастающийся в помещении рев не оставлял ему времени для колебаний. Как только малыш скатился с телеги, он тоже прыгнул, но примятый шелк спружинил и вывалил его через бортик на мостовую.

Фенби, уже вставший на ноги, схватил приятеля за воротник.

— Vedeamus? [55] — спросил он.

— Да, — кивнул Джек. — И как можно быстрей!

Маркс и Ид уже подбегали к ним, и через миг все могавки дружно неслись вниз по улице, с хохотом перебрасывая друг другу добычу.

Глава 10 НАСИЛИЕ

В собственной комнате, где ничто ему не угрожало, Джека охватило такое желание завалиться в постель и уснуть, что этому, кажется, ни в малой степени не помешало бы, даже если бы ложе вместе с ним захотели разделить, например, Фанни с Матильдой… или та же Клотильда. Скопом или вразнобой — все равно. Нежные чистые простыни и мягкие одеяла были сейчас куда соблазнительней их. Лечь, забыться, отринув все треволнения, проваляться до вечера, а потом не спеша спуститься на кухню, где тебя ждут добродушные шуточки Нэнси и ее знаменитый ароматный бульон… это воистину райское наслаждение, но — увы! — уже недоступное для него. В настоящий момент. То есть когда тучи сгущаются и Крестер с прихвостнями перекапывают весь город, а возле фасада и тыловой части особняка Абсолютов прогуливаются незнакомые, одетые во все серое господа. Джек обхитрил их, пробравшись в дом через чердак, но и они кое-что этакое умели, о чем недвусмысленно говорил брошенный на его подушку конверт.

В нем находилась всего лишь визитная карточка. Строгая, обведенная черным. С золотым тиснением «Лорд Томас Мельбури» и припиской в три слова:

«Ты уже мертв».

Джек снова бросил карточку на подушку, нервно передернул плечами и продолжил процесс одевания. Времени на размышления у него не имелось, да и, собственно, размышлять было не о чем, а потому он довольно быстро облачился в свой школьный костюм. Черной шерсти, с таким же жилетом, чулками, правда, галстук пришлось перевязывать раза, наверное, три. Это тревожило, и Джек хлебнул бренди. Из секретной фляжки, спрятанной тут же в шкафу. Что ни к чему путному не привело: коньяк обжег горло, а пустой желудок отказался его принимать. Отплевываясь, Джек опять побрел к зеркалу и возобновил попытки укротить вздорный галстук, но отступился и в конце концов завязал его самым простым, плачевного вида узлом.

Какое-то время он тупо глядел на себя, а в голове его ползали куцые и тоскливые мысли. Надо было каким-то образом продержаться до вечера. Сделать так, чтобы преследователи потеряли его. А потом как-нибудь прокрасться в школу. Завтра экзамены в Тринити-колледж, и привратникам строго-настрого запрещено пускать туда незнакомцев. О, в такие дни они весьма бдительны, что никогда Джека не восхищало, но теперь он готов каждого из них вписать в завещание… если, конечно, все кончится хорошо.

Джек помрачнел и снова заторопился. Застегнул туфли, сорвал с крючка плащ. И уже был на полпути к двери, когда та распахнулась.

— А-а-а! — заорал он и, в панике оступившись, перекатился через кровать. Кто-то с ревом ворвался в комнату.

— Ты, никчемный говнюк! Где ты был?

Джек испустил вздох облегчения, а потом и радостный вопль:

— Отец! Слава богу!

Сэр Джеймс, опешив, замер на месте.

— Что… что это с вами содеялось, сэр?

— О, ничего! Просто я рад вам. Мне… мне приятно видеть вас, сэр, вот и все.

Без сомнения, сэр Джеймс пришел, чтобы свести давнишние счеты. Но откровенный восторг отпрыска озадачил его. И настолько, что он едва не принялся извиняться.

— Я хотел постучаться, конечно же, — заявил он, указывая на дверь. — Но отсюда… не доносилось ни звука, поэтому я…

— Ничего страшного. Все в порядке, отец.

— Разумеется, все в порядке. — Сэр Джеймс был не из тех, кого можно надолго смутить. — Дом мой, хожу, куда хочу. В особенности после того, как вы стали использовать его как перевалочный пункт. — Он пнул ногой груду грязной одежды. — Что это? А? Объясните мне, сэр. Навалили здесь кучу дерьма и собираетесь смыться, не так ли?

— Вовсе нет, сэр. Я… я… — Джек опустил глаза. И, увидев на одеяле карточку лорда, уронил на нее плащ. — Я как раз собирался отнести это Нэнси. Чтобы она постирала все, сэр.

Он наклонился к одежде, но отец оказался проворнее. Колени его трещали, как выстрелы, когда он приседал.

— Говоря «куча дерьма», я и не думал, что это буквально!

— Я от… отравился устрицами, сэр. — Устрицами? Черта с два! — Сэр Джеймс поднял что-то с пола, принюхался. — Рыбка, возможно, была, но не устрицы. Пахнет духами. Причем дешевыми. Ты побывал у шлюхи, я прав?

Джек вздрогнул.

— Нет, что вы, сэр, я…

— Прекрати, сын. Ты же знаешь, я прощу тебе почти любой грех, кроме лжи.

Наверное, ему и впрямь стоило быть с родителем пооткровеннее. Отец, несомненно, поддержал бы его. Но… одно признание повлекло бы другие, а выложить все Джек просто не мог.

— Я… я действительно провел время с одной… молоденькой… очень молоденькой леди, сэр, но…

— Джек! Не юли. И ответь, ты, по крайней мере, придерживался тех правил, какие я тебе вдалбливал?

Джек ничего не понял, но для вида потупился. Отец вздохнул.

— Ты хотя бы предохранялся?

— Я… о да, разумеется, сэр.

Джек был удивлен. На что ему тут намекают? До сего дня отец никогда не говорил с ним ни о чем таком.

— Это, по крайней мере, показывает, что у тебя есть хоть крупица здравого смысла. — Лицо сэра Джеймса на миг осветила улыбка. И тут же исчезла. — Ты еще молод, но, кажется, унаследовал безумие деда. Эти вещи вроде бы передаются через поколение, а? — Он бросил кюлоты и встал. — Ну да ладно. Сейчас нам надо потолковать о другом.

О чем, Джек так и не узнал, ибо снизу послышались глухие удары и приглушенные крики.

— Кто там, черт возьми? — Отец повернулся к вмиг побледневшему сыну. — Кто-то преследует тебя, да? Кто? Кредиторы? Или… ты ведь не забыл заплатить своей шлюхе?

— Я… Я…

Сэр Джеймс вздохнул:

— Сын, ты опять меня удручаешь.

— Я… не… поймите, отец…

— Ладно, я все улажу. Но сумма будет вычтена из твоего содержания, можешь не сомневаться. — Еще не договорив эту фразу, сэр Джеймс повернулся к двери. — Где этот сукин сын с толстым задом, мнящий себя моим лакеем? Без сомнений, забился куда-то и спит. Уильям! Уильям! — заорал он и стал спускаться по лестнице, не особенно поторапливаясь, хотя удары делались громче.

Джек подхватил свой плащ и тоже направился к выходу. Но пошел он не за отцом, а наверх, на чердак. Там было слуховое окно, небольшой прыжок — и ты на соседней крыше. Пробираясь к окну, он неожиданно понял, где спрячется. Там-то уж точно никто его не найдет. Ну а вечером, в темноте, можно будет как-нибудь прокрасться и в школу. О, он больше не станет рыпаться, очутившись в ведомстве миссис Портвешок. И на радость матери сдаст экзамены в Тринити-колледж. Стены Кембриджа толстые и высокие, за ними можно отсиживаться хоть целый век.

В тупичке Святой Анны царило обычное запустение. Обе двери, и парадная и чердачная, были не заперты, а мансарда, как и ожидалось, — пуста. Яснее ясного -Матильда ушла. Унеся все корсеты, чулки и картинки, как-то скрадывающие убожество комнатенки. Теперь на первый план выступили серые, в пятнах темно-синей плесени стены, из которых местами торчала косая растрескавшаяся обрешетка.

Несмотря на все тревоги этого сумасшедшего дня, Джек устроился на полу и заснул.

Колокол собора Святого Джайлза разбудил его, а колокола церкви Святой Анны сказали, что уже семь часов. Самое время для ужина, подумал он, вытаскивая из сумки пирог и фляжку с элем, которые были прихвачены им по пути в тупичок. Еда, о радость, не вызвала отвращения, и Джек с аппетитом поел, после чего, приведя в порядок одежду, отправился в путь.

Поскольку ему предстояло окончательно похоронить себя в школьных стенах, он решил кое с кем попрощаться. У него не имелось сомнений, что вокруг зданий с известными адресами трутся наемники разъяренного Мельбури. Но большой беды ведь не будет, если он, никем не опознанный, с поднятым воротом и в надвинутой на лицо треуголке подберется к знакомым домам и украдкой пошлет воздушные поцелуи тем, кого так любил. Он сознавал, что его чувство к Фанни исходит скорее от чресл, чем от сердца, и потому счел более правильным поначалу отправиться к ней. Чтобы затем, уже без помех, обратить свои мысли к Клотильде — светочу его чистой, неугасимой любви.

В Каретном дворе шла привычная суета, и Джек старательно обходил прямоугольники света, льющегося из открытых дверей. Все, чего он хотел, это взобраться на стену и посмотреть, что поделывает красавица, однако что-то заставило его повернуть к маленькой дверце, чтобы проверить, на месте ли ключ.

Тот действительно оказался на месте, но был завернут в бумагу. Джек развернул листок и прочел:

«Воксхолл [56]. Сегодня вечером. Мне необходимо тебя видеть. Ф. «

Слово «необходимо» было подчеркнуто, и Джек даже провел по линии пальцем. Конечно необходимо! Еще бы! Ей, безусловно, не терпится выместить на нем гнев! Рассчитаться за пережитое унижение. И возможно, за потерю крова над головой. Что ж, Джек готов был это снести и охотно отправился бы в парк развлечений, но… вряд ли он чем-нибудь ей поможет с ножом в животе. Совершенно случайно там оказавшимся, разумеется. Нет, как ни крути, а Фанни должна подождать. Скажем, недели две… или месяц, пока о нем все не забудут.

Только тогда он рискнет выйти в город, чтобы понять, что там к чему.

Со вздохом он опять побрел к Сохо, уже весь устремляясь к Клотильде, мизинца которой не стоили ни сама Фанни, ни премиленькая шлюшка актриса, ни та же жрица продажной любви, растерявшая в многолетнем служении ей все свои зубы. Да, конечно, он с ними путался… неизвестно, кстати, зачем, но на деле лишь маленькая русалочка владела как его помыслами, так и сердцем. Как бы ему хотелось сейчас просто сесть рядом с ней, осторожно коснуться белой ручки и неотрывно смотреть, смотреть в сине-зеленые, широко распахнутые глаза. Это было бы счастьем, которое теперь сделалось недостижимым. Все, что ему оставалось, это издали полюбоваться на те райские кущи, из каких роковое стечение обстоятельств с неумолимой жестокостью изгоняло его.

Он завернул за угол и тут же понял, что произошло что-то ужасное. В уши его влились какие-то отдаленные звуки, очень слабые и все-таки с пронзительной отчетливостью пробивавшиеся и сквозь крики лоточников, и сквозь вопли и гогот слоняющихся возле винных лавок пьянчуг. Было в них нечто настолько жалобное и в то же время знакомое, что купленный мигом ранее пудинг полетел на брусчатку, и Джек побежал.

Он бежал и смотрел на дом месье Гвена. Здания на Трифт-стрит стояли тесно, и ему даже на какое-то мгновение показалось, что толпа гомонящих зевак собралась отнюдь не возле жилища ювелира, а чуть далее, у соседних дверей, и что терзающие его слух стенания изливаются не (он запнулся!)… не из горла (он внутренне ахнул!) Клотильды. Думая так, он уже знал, что обманывает себя, и обмирал от внезапного тошнотворного страха.

Столпившиеся зеваки не пожелали раздаться, и ему пришлось с боем пробиваться к крыльцу. Кого-то он двинул локтем, кого-то схватил за ворот, кому-то заехал в бок кулаком. Кто-то взвыл, кто-то выругался, кто-то шлепнулся наземь, однако Джек неуклонно пробивался вперед. Он был уже в доме, на лестнице, он потерял треуголку и плащ, но даже не повернулся посмотреть, что с ними сталось. Душу его разрывал жалобный плач. Порой мешавшийся с чьим-то горестным бормотанием, сдавленным, походившим на полупридушенный рев.

Толпа несколько поредела лишь наверху, там стояли два стража порядка. Взявшись за руки, они сдерживали напор зевак. Однако Джек прорвал их заслон с такой резкостью и свирепостью, что его не решились остановить. Остановился он сам, взлетев на лестничную площадку.

Там лежал Клод, ученик и родственник ювелира, и какой-то мужчина прижимал полотенца к его голове, Сквозь них проступала кровь, она текла по неестественно бледному лицу молодого француза, она алела на его горле, на полу, на одежде — везде. Он был, похоже, в cознании, но жизнь едва теплилась в нем.

Еще больше крови было в гостиной, откуда неслись причитания и куда Джек с замирающим сердцем вошел. Багровый след широким зигзагом тянулся через все помещение до стены, где судорожно тряслась груда тряпья, уже ничем не напоминавшая то нежно-желтое платье, которое так шло Клотильде, служа очень милой и элегантной оправой ее расцветающей красоте. Теперь от него отказался бы даже сиротский приют, и Джек, все еще не веря своим глазам, содрогнулся.

И оцепенел, не в силах двинуться дальше, обшаривая гостиную взглядом и механически отмечая увиденное. Вот опрокинутый стул, вот сорванная с окна занавеска, вот разлетевшийся на осколки фарфоровый пастушок. Наконец он заметил и своего водяного, тот стоял, где стоял, но его разверстая пасть теперь, казалось, вовсе не ухмылялась, а заходилась в немом жутком вопле, к которому через мгновение присоединился и тонкий, отчаянный, заставивший воздух вибрировать крик.

Клотильда увидела Джека.

— Non! Non! Non non non! [57] — кричала она, безуспешно пытаясь прикрыть оголенные ноги лохмотьями окровавленной юбки.

Отец, сидевший с ней рядом, медленно повернулся, потом вскочил на ноги и с необычайным проворством ухватил вошедшего за грудки.

— Violeur! Violeur! [58] — снова и снова выкрикивал он, встряхивая Джека так, что его голова и лопатки немилосердно колотились о стену, с которой через какое-то время сорвалась акварель и посыпались керамические тарелки.

Джек не сопротивлялся, он смотрел на тритона. Тот был недвижен, несмотря на безумную пляску окружавших его безделушек. Водное чудище с отвращением озирало чуждый ему человеческий мир.

Месье Гвен был невысок, но невероятно силен, и Джек сползал по стене все ниже и ниже, пока наконец не свалился на пол. Француз, продолжавший неистово его дергать, сумел отцепиться и устоял. Только тут до них обоих донесся голос Клотильды, неустанно повторявший лишь одно:

— Се n'etais pas lui, Papa! Pas lui! Pas lui! [59]

Тяжело дыша, месье Гвен поковылял к своей дочери. Он опять сел и бережно обнял ее. Она спрятала лицо у него на груди и, нервно вздрагивая, застыла.

Джек подполз к ним. Он попытался дотронуться до безвольно упавшей руки, но ее резко отдернули, словно обжегшись.

— Клотильда, — прошептал умоляюще Джек. — Милая, дорогая Клотильда.

Она не пошевелилась.

— Как… — Он задохнулся и вновь попытался заговорить. — Кто…

Неожиданно девушка вскинула голову.

— Я им противилась, Джек, — прошептала она.

— Конечно. Я знаю.

— Смотри! — Она кивком указала на свои ногти, те были обломаны и в крови. — Regardes! Я… — Ее кулачки яростно взбили воздух. — Но их было двое… нет, трое. Они избили Клода… они… — Порыв гнева прошел, из потупленных глаз опять хлынули слезы.

— Клотильда, ты… ты их знаешь?

Ответом было еле заметное отрицательное движение, потом прозвучали слова. Очень тихие. Но смысл их был страшен.

— Они искали тебя.

Произнося эту жуткую фразу, Клотильда не подняла головы, и Джек возблагодарил за то небо. Посмотри она на него в этот миг, он бы умер.

Итак, мистер трус, пока ты, как крыса, скрывался в норе, они нашли на ком сорвать свою злобу. Они узнали, где ты бываешь, и сделали свое черное дело. Пока сопляк играл в дикаря, знатный лорд поступил как дикарь. Не фальшивый дикарь, а подлинный, настоящий.

На глаза его навернулись слезы. Сквозь их пелену он смотрел на разгром, уже не в силах что-то анализировать и о чем-нибудь думать. Он просто смотрел на какие-то черепки и на застрявшую между ними монету. Это была вроде бы крона, но все-таки и не крона. Крона, она чуть потоньше, а тут… Он вдруг осознал, что это за диск, и протянул к нему руку. Да, так и есть, это был жетон. Не простой, металлический, как в банях Мендосы, а фигурный, серебряный, стоивший кучу денег и служивший сезонным пропуском в парк развлечений. У него некогда тоже имелся такой. А вот в семье Гвенов подобного пропуска не имелось, ибо Клотильда постоянно упрашивала сводить ее в Воксхолл.

Джек, сдвинув брови, разглядывал бляшку. Точней, ее лицевую сторону с барельефным изображением памятника Генделю, возвышавшемуся у южного входа в парк. На обратной же стороне пропуска обычно гравировалось имя владельца, так что имелась возможность выяснить, кто его тут потерял.

Скорей бездумно, чем любопытствуя, Джек сделал легкое движение кистью и… превратился в недвижную статую. Его разум категорически отказывался что-либо воспринимать. Жетон за номером 178 был и впрямь закреплен за одним из завсегдатаев Воксхолла. Им оказался мистер К. Абсолют.

Крестер.

Мать сетовала, что он зачастил в Воксхолл.

Джек не помнил, как оказался на лестнице, как спускался. Он просто шел и шел, и все перед ним расступались. Ибо все видели его лицо.

Глава 11 МАСКАРАД

Трудно было выгребать против течения, тем более что Навозную пристань от причала у Охотничьего домика отделяло немалое расстояние, однако Джеку физические усилия позволяли расслабиться внутренне, и потому он греб резко, старательно налегая на весла. Несмотря на поздний час, река по-прежнему была запружена угольными баржами, паромами, разнообразными лодками, а также баркасами, везущими сено. Темза никогда не знала покоя. По-хорошему следовало бы вздуть на носу утлой скорлупки огонь, но кремень куда-то делся, и не имелось ни малейшего желания его искать. Он и так потратил достаточно времени, заглянув в свой пансион и забрав оттуда только две вещи: новый плащ вместо потерянного на Трифт-стрит и свою шпагу. Зато ялик, тайком уведенный из школьного дока, шел ходко, уверенно лавируя между судами. Имей могавки возможность видеть своего предводителя, они, вне сомнений, гордились бы им. Используя течение и подрабатывая то одним веслом, то другим, Джек скользнул в щель между двумя небольшими посудинами и обвернул вокруг сваи канат. Через мгновение он уже взбегал вверх по лестнице. Это был отнюдь не ближайший к Воксхоллу причал, однако тот, всегда очень людный и хорошо освещенный для приема ночных гуляк, совсем не подходил Джеку, который хотел появиться незамеченным.

Хотя на прилегающих к реке улочках, прихотливо петлявших среди складских помещений, было довольно темно, чем дальше он продвигался, тем праздничней становилось вокруг, а в освещенных фонарями ларьках торговали вином и горячими, только что приготовленными угрями. Обступавшие эти оазисы света девицы зазывно хихикали и манили клиентов во мрак, из которого позже выныривали далеко не все клюнувшие на их агитацию искатели недорогих удовольствий. Ближе к парку прилавки смыкались в ряды, ломившиеся от всякого рода товаров. Тут предлагали веера, статуэтки, книги, картины, духи, треуголки, карандаши, но доминантой в этом калейдоскопе являлись разнообразные маски. Они были всюду, висели, лежали, смыкались в гирлянды, и Джек невольно поежился. У него возникло неприятное ощущение, что в глубине каждой пары раскосых, угрюмо зияющих прорезей поблескивают чьи-то внимательные зрачки.

У входа в парк кое-что прояснилось. Очередь, медленно продвигавшаяся к воротам, была очень пестрой и являла собой вереницу пышно и красочно разодетых людей. Многие из них были в масках. Даже не многие, а почти все.

Джек, отступив в сторону, обратился к лоточнику:

— Сегодня что, маскарад?

— О да, сэр, — был ответ. — Замечательный маскарад. И вы поспели как раз вовремя. Я распечатал последнюю кипу костюмов. Не пожелаете ли взглянуть?

Проклиная затею устроителей празднества, сильно затруднявшую ему поиск врага, Джек купил простое венецианское домино, самое распространенное маскарадное одеяние.

Последние флорины ушли на оплату входа, но за позолоченными воротами возникла очередная проблема.

— Вашу шпагу, сэр.

Джек сдвинул маску на лоб, чтобы взглядом поставить на место невеж в лиловых ливреях.

— Эй, любезные, я никогда с ней не расстаюсь.

— Но сегодня вечером, сэр, — ответил слуга, — вам придется изменить этой привычке. Или вы не войдете. Мы проводим благотворительный бал в пользу семей солдат, героически павших на поле брани. И совсем не хотим плодить новых вдов и сирот.

Скопившаяся сзади очередь зароптала. Джек, пожав плечами, сдал шпагу и взял жетон, проигнорировав поднос для пожертвований, который ему попытались подсунуть. Правило «нет оружию» распространялось по Лондону все шире и шире. Театры первыми ввели его в обиход. Идиотский девиз, подумал с горечью Джек, но несколько приободрился, ощутив в правом башмаке холод металла. Туда был засунут нож, стянутый у мадам Портвешок.

Покинув портик, Джек не спеша огляделся. В этом парке он прежде бывал, и не раз. Вначале с матерью, приучавшей его к благовоспитанному поведению, позже с приятелями — поглазеть на молоденьких барышень. Правда, в последнее время он сюда почти не заглядывал: чинная оранжерейная атмосфера приелась ему. Респектабельность тут всемерно приветствовалась, а гонор и спесь приходилось прятать в карман, и по аллеям вперемешку со знатью мирно прогуливались и ремесленники, и банкиры, а в таверне какой-нибудь пивовар мог спокойно соседствовать с самим королем. Но если бы кто-то из них вздумал выкинуть какой-нибудь фортель, например затеять скандал или прижать под действием винных паров зазевавшуюся девчонку, его тут же призвали бы к порядку, а то и вообще попросили бы покинуть парк.

Джек знал: этой ночью все будет по-другому. Анонимность, пусть даже условная, освобождала участников маскарада от пут повседневности и открывала дорогу страстям. Трезвенник бюргер в костюме Вакха мог беспрепятственно надираться, его чопорная супруга в образе Саломеи — демонстрировать свои телеса, а приходской священник — с вожделением разглядывать их из-под шлема с забралом. Никто им не помешает, никто не сделает замечания. Как и школяру из Вестминстера, натянувшему домино. Он пришел сюда, чтобы убить, и убьет. Ровно с той же жестокостью, с какой Крестер расправился со своей жертвой. Не проявивший милосердия к невинному, беззащитному существу не заслуживает ни снисхождения, ни пощады.

К тому времени, как он дважды обежал все аллеи, облазил храм Комуса [60] и потолкался у водопада, народу в парке прибавилось, а Крестер так нигде и не обнаружился. Джек впал в отчаяние. В этакой круговерти костюмов и масок практически не имелось возможности кого-нибудь отыскать. Он уже с трудом волочил ноги, а его гнев сменился страшной усталостью, одолеть которую не помогали даже самые жуткие воспоминания. О загнанно-жалобном плаче Клотильды, о ее окровавленном платье и прочем. Для поддержки решимости ему нужна была ярость, но праздничная толпа с ее гомоном, хохотом и дразнящими язычками незаметно высосала его.

Возле памятника Генделю Джек бессильно опустился на каменную скамейку и закрыл руками лицо. Что ему теперь оставалось, кроме того, как, вернувшись в свою школу, трусливо отсиживаться за ее стенами, прячась от человека, бросившего на постель его карточку с траурными полями, и медленно угасать, подобно Гамлету из спектакля, который он смотрел с матерью в «Друри-Лейн». Что, кстати, этот малый говорил об отмщении?

Звуки торжественной плавной мелодии оторвали его от мрачных дум. Подле него, прямо на воздухе небольшой оркестр заиграл пастораль, автор которой сейчас возвышался над ним и был величайшим композитором всех времен и народов. Так, по крайней мере, полагала Клотильда, просто влюбленная в его «Мессию» [61]. Она вообще была от музыки без ума, и Джек однажды, чтобы доставить ей удовольствие, даже играл в доме Гвенов на флейте какие-то немецкие мелодии. По правде говоря, он отнюдь не являлся искусным флейтистом, но похвалой ему были бурные аплодисменты и самый неподдельный восторг.

Воспоминание об утраченном счастье вновь пробудило в нем гнев. Он быстро встал и пошел по аллее, на сей раз — к ротонде. Танцы, устраиваемые в этом невероятно большом павильоне, всегда собирали много народу, и если Крестер сейчас в Воксхолле, он непременно окажется там.

Громадная — чуть ли не в сотню свечей — люстра хорошо освещала круглую залу, отражаясь в десятках зеркал, расставленных под углом вдоль обегающей всю ротонду стены и прихотливо разделяющих толпу на фрагменты. В одном из них толклись фавн с сатиром, кучка томно обмахивающихся веерами пейзанок, мамаша Шиптон и Панч [62], в другом пировали олимпийские небожители. Там Зевс, не чинясь, одалживался понюшкой у Диониса, запихивая табак прямо в гипсовый нос, а толстощекий Посейдон с плотоядной ухмылкой приподнимал своим трезубцем край одеяния кокетливо отвернувшейся от него Артемиды. Третье зеркало отражало уже иное, в дам горделивый, но щупловатый и низенький Цезарь молча внимал склонившемуся к нему Сатане. А возле них…

Джек, вздрогнув, прищурился. Возле владыки мрака и бездн стояла прекрасная одалиска. Стройная и вся практически обнаженная, если не считать блесток в прическе, вуали на лице и куска шелка, едва прикрывавшего бедра. В позе ее, с виду фривольной, угадывалось страшное внутреннее напряжение, с каким она принимала взгляды теснящихся вкруг нее и недвусмысленно перешептывающихся мужчин. Яркий свет, явная возбужденность зевак и равнодушная неподвижность их масок привносили во всю эту сцену привкус какой-то особенно извращенной жестокости, и Джек содрогнулся еще раз. А взглянув на грудь голой красавицы и узнав ее, а потом и женщину, вовсе оторопел.

Оркестр заиграл увертюру к первому танцу кадрили, и все желающие принять в нем участие стали поспешно разбиваться на четверки, а остальные отхлынули к стенам. Красавица осталась одна. Джек, уже повернувшийся к залу, увидел, как Сатана, прежде чем удалиться, по-хозяйски потрепал ее по плечу. Она все стояла, ожидая партнеров, хотя никто, по-видимому, не решался к ней подойти. Правда, и круг танцоров еще не был в достаточной мере полон, а потому оркестр завел проигрыш еще раз.

Стряхнув с себя оцепенение, Джек бросился к одалиске.

— Фанни!

Потупленные глаза резко вскинулись, в их глубине крылась мука загнанного в ловушку животного. Но в голосе прозвучала откровенная злоба.

— Идиот! Зачем ты пришел?

— Но… твоя записка…

Джек закрыл рот. Он мучительно покраснел, ибо вдруг осознал, что вплоть до сего момента не удосужился даже вспомнить о Фанни, но та не дала ему времени на самоуничижительные раздумья.

— Оставь меня, — прошипела она. — Убирайся!

— Но, Фанни! — Он снял с себя плащ и протянул ей, — Возьми.

— Нет!

— Почему? Не можешь же ты… получать от этого удовольствие.

— Удовольствие? — Злость полностью вытеснила испуг. — Это не для удовольствия. Это первый этап моего наказания.

— За что?

Он уже знал, что услышит.

— За тебя, мой дорогой. За тебя.

Вступительные аккорды заканчивались. Они стояли друг против друга. К ним присоединились мужчина в костюме Приапа [63] и хихикающая девица, которую вытолкнули из толпы. Парочка вскинула руки, Джек поднял свою.

— Нет! — прошипела Фанни.

Но, кажется, у нее не было выбора. Она тоже подняла руку.

Музыка на миг смолкла, стали слышны шепотки и шуршание вееров.

— Кто же тебя наказывает? — спросил он, не обращая внимания на навостривших уши партнеров.

— Ты это знаешь. Сегодня мне велено изображать Батсебу-блудницу [64]. Лорд сказал, что, если я буду во всем покорной ему, он, возможно, и не ославит меня как шлюху по всей столице и… может быть, даже оставит за мной дом и… и слуг.

Судорожно вздохнув, Фанни умолкла. Слезы градом хлынули из глаз, но это было не очень заметно, ибо ее лицо скрывала вуаль да и танец уже начался. Четверки танцующих двинулись влево, потом пошли вправо. Джек механически принялся исполнять свою партию, кланяясь, разворачиваясь и меняясь с мужчиной местами. Женщины тут же последовали их примеру, затем новообразованные пары опять распались, и Джек взял Фанни за руку, чтобы сделать с ней несколько совместных шагов перед следующими па. Их головы почти соприкоснулись, и он очень тихо сказал:

— Но Батсеба не была блудницей. Она просто привлекла взор Давида… кажется, когда купалась…

— Именно, — подтвердила она, и слезы вновь полились под влажнеющей вуалью. — Это мне и приказано. Привлечь тебя. А после сдать.

Они сбились с такта и жутко опаздывали. Новая пара уже тянула к ним руки, но Джек ничего не видел, ошеломленный еще одним поворотом игры.

— Сдать меня? — переспросил он. — Кому же?

— Мне, щенок. Как это ни удивительно, мне.

Это произнес Сатана, его новый партнер по танцу. Джеку не пришлось долго гадать, кто скрывается под красной маской, ибо голос сказал ему все. Низкий, скрипучий, способный, казалось, проникать и сквозь стены, а не… не только под кринолин.

Он обмер: он танцевал с самим дьяволом, хотя и знал, что это лорд Мельбури.

— У тебя две возможности, — вновь проскрипел низкий голос. — Ты должен решить, кто ты есть. Мужчина или мальчишка, сопляк. Если мальчишка, я прогуляюсь с тобой в укромное место, где мы с друзьями зададим тебе порку. Хорошую порку, какой и заслуживают все нашкодившие сопляки. И какая, возможно, заденет и то, из-за чего ты вторгаешься в чужие дома. Или…

Они разошлись. И сошлись, когда Фанни с Артемидой-охотницей поменялись местами и закружились.

— Или?

— Или, если ты хочешь считаться мужчиной, мы удалимся в то же местечко и сойдемся… но уже с пистолетами. А затем ты умрешь.

Последнее было более чем реальным. Чем же иным могла окончиться схватка с чуть ли не лучшим стрелком королевства? Джек машинально двигал ногами, не зная, что выбрать — мучительное унижение или смерть.

Какой-то разбушевавшийся пьяница залез в оркестр и попытался отобрать смычок у первой скрипки. Инструмент взвыл, затем музыка оборвалась, и все танцующие негодующе загомонили.

Мясистые губы, выглядывавшие из-под маски, расплылись в улыбке.

— Ну и что же ты выбрал, Джек Абсолют? Участь мальчишки или участь мужчины?

Но Джек уже принял решение.

— Ни то ни другое, — бросил он, ввинчиваясь в рассерженную толпу.

— Глупец! — прошипел ему вслед Мельбури. — Думаешь, я этого не предвидел?

Участники празднества беспорядочно мельтешили вокруг. Вместо лиц у них были недвижные маски, и за каждой из них мог скрываться наемник коварного лорда. Приблизившись к главному выходу, Джек заметил отиравшегося возле него высоченного малого и двух бравых молодчиков, подгребавших с другой стороны. Все трое были одеты в костюмы бесов из преисподней, что, по мнению Джека, свидетельствовало как о чрезмерной самонадеянности, так и о скудости воображения Мельбури. Он резко повернулся и стал проталкиваться в обратную сторону, но в пространстве, ограниченном у главного выхода постаментом с гипсовыми атлетами, вздымающими к небесам нечто вроде гирлянд, толпа была чересчур плотной и не давала пройти.

Джек посмотрел вверх и, рассудив, что там, где стоит столько парней, найдется местечко и еще для одного, подпрыгнул и ухватился за край постамента. Пальцы его едва не соскочили с гладкой поверхности камня, но он сумел удержаться и подтянулся, а потом сел возле гипсовых ног. Какое-то время он так сидел, отдыхая, пока не заметил, что бесы глядят на него. Джек тут же вскочил и побежал, лавируя между белых фигур. Там, где толпа была реже, он спрыгнул и, не оглядываясь, зашагал к другим выходам из сделавшихся для него огромной ловушкой садов.

Убедившись, что и возле западных ворот отираются сторожа, он ринулся к северным и нашел там ту же картину. Два здоровяка в совершенно одинаковых костюмах стояли у выхода, вроде бы никому не мешая и присматриваясь лишь к тем отдыхающим, на ком были черные плащи и венецианское домино.

Джек, вмиг обессилев, замер как вкопанный. Больше бежать было некуда, а от спешки у него открылась одышка и закололо в боку. Некоторые гуляки, опасаясь инфекции, стали обходить задыхающегося парнишку, вскоре вокруг него образовалось пустое пространство, а он все стоял и стоял. Стоял, прекрасно отдавая себе отчет, что если сейчас же не стронется с места, то так и останется трястись тут в ожидании, как заяц, попавший в световое пятно. Со всех сторон приближались охотники, а его руки била мелкая дрожь. Нет, пистолета им явно не удержать. Что же тогда? Отказаться от поединка? Но в этом случае его ждут побои, возможное увечье и вечный позор.

У ворот между тем затеялась перепалка. Два лакея в напудренных париках и лиловых камзолах заступили дорогу группе молодчиков, указывая на фляжки, зажатые в их руках. Они были правы, ибо проносить с собой в парк спиртное строго-настрого запрещалось, чтобы не ущемлять интересы хозяина Воксхолла, делавшего хорошие деньги на каждой пинте проданного им своим клиентам вина. Люди лорда Мельбури обернулись на шум, и за их спинами образовался проход. Вполне достаточный, чтобы в душе Джека ворохнулась надежда. Он почуял свободу и двинулся к ней сначала медленно, потом все быстрее. И наверняка выскользнул бы из ловушки, если бы его взгляд не уперся в знакомый камзол, розовый, распираемый грудью верзилы сатира, явно принадлежащего к числу скандалистов, но не скандалившего, а стоящего чуть в стороне.

За него, как, впрочем, и за всех своих дружков, разорялся плотный детина, одетый, как и Джек, в венецианское домино.

— Псы, — кричал он, — я все равно проскочу! Дайте мне только как следует за вас взяться!

И, как это ни странно, Джек поначалу пошел не на голос, а на три свежие и хорошо заметные извилистые царапины, выползавшие из-под маски буяна и сбегавшие вниз по его толстой щеке.

Как только он понял, кто перед ним, страх исчез.

— Негодяй! — заорал Джек, одним прыжком преодолевая разделявшее их пространство.

В его действиях не было никакого расчета, он с ходу ударил, а потом бил, бил и бил. Без всяких правил, без удержу, обуреваемый дикой злобой и утробно рыча.

Его схватили и повалили на землю. Не бесы Мельбури, а лакеи без масок. Сноровисто, но без излишней жестокости. В Воксхолле за порядком приглядывали люди бывалые, хладнокровные, специально обученные, в основном бывшие моряки. Вскинув голову, Джек увидел, что его враг тоже повержен и схвачен, и, поскольку тот уже был без маски, отметил с жестокой радостью, что у него подбит глаз и распух нос.

— Что тут за склока? Что это за лесорубы, портящие настроение уважаемым людям?

Тот, кто задал эти вопросы, был, как и лакеи, без маски, но дорогой лиловый костюм его явно шили лучшие лондонские портные.

— Безумствующие юнцы, мистер Тайерс, сэр, — ответил слуга, сжимающий локти Крестера. — Судя по запаху, в них бурлит джин.

— Джин? — Тщательно ухоженные брови укоризненно выгнулись. — Эта отрава в моем парке запрещена. Боже мой, господа, из-за вашего безрассудства я вынужден приказать никогда вас сюда не впускать.

— Мистер Тайерс. — Низкий вкрадчивый голос исходил из-под красной рогатой маски. — Мистер Тайерс, я думаю, вы узнаете меня.

Тон хозяина мигом сделался подобострастным.

— Действительно, сэр, я вас, кажется, узнаю. Если не ошибаюсь, вы — лорд…

Его моментально прервали:

— Никаких имен, сэр. Достаточно и того, что догадка ваша верна. Вы знаете, что я щедр с друзьями и, если помните, не раз разрешал ваши затруднения. Я могу помочь вам и сейчас.

— Буду безмерно рад, сэр. Но… как?

— Устранив это… недоразумение. — Лорд не слишком вежливо ткнул в Джека тростью. — Я вас избавлю от этого молодца. Пока он не выкинул еще что-нибудь. И как следует проучу. В частном порядке. Поскольку давно его знаю. — Он повертел рукой в воздухе. — Это известный буян.

— Вы так любезны, милорд. Что ж, раз уж это частное дело…

— Разумеется, частное. — Лорд слегка стукнул тростью матросов, удерживавших Джека. — Эй, любезные, позвольте моим людям сменить вас.

Хватка ослабла. Джека рывком подняли на ноги.

Освобожденный Крестер тоже встал.

— Дозволено ли мне будет сопровождать вас, милорд? — спросил он, отдуваясь.

— А ты кто таков?

— Кузен этого скандалиста. Я имею несчастье с малых лет его знать. Он всегда был большим мерзавцем и подлецом, и мне хочется видеть, как ему воздадут по заслугам.

Джек наконец обрел дар речи.

— Главный мерзавец тут не я, а этот тип, — выкрикнул он. — Это преступник, изнасиловавший сегодня невинную девушку. Можете делать со мной что угодно, но вначале кликните стражу. Он насильник, по нему плачет петля.

— Он лжет, — промычал в ответ Крестер. — Девица, о которой идет речь, известная шлюха-француженка. Она завлекла меня в дом, а потом отказалась сделать обещанное. Я преподал ей урок, вот и все. Эти джентльмены — свидетели.

Молодчики, на которых он указал, закивали. Не кивнул лишь Гораций, стоявший по обыкновению чуть в стороне.

— Ты лжец, Крестер Абсолют, негодяй, а вдобавок и трус. И был таким с самого детства. Ты не прочь поглазеть, как меня избивают, но никогда не осмелишься встретиться со мной как мужчина! Лицом к лицу и один на один!

Собравшаяся вокруг толпа отреагировала на это заявление возгласами:

— Храбрый парень, гляди-ка!

— А второй вроде трусит.

— Не разберешь, кто тут прав, кто не прав!

Крестер вспыхнул.

— Я всегда готов сразиться с тобой, недоносок. Назови лишь время и место.

— Здесь и сейчас.

Мистер Тайерс пришел в смятение.

— Нет, джентльмены, нет! Для подобных дел тут не место. Урезоньте же их! Умоляю, милорд!

Улыбка под красной маской сделалась шире.

— Действительно, Воксхолл слишком любим всеми лондонцами, чтобы обагрять его кровью. Но за его пределами немало укромных местечек. И, — продолжил лорд, обернувшись к Джеку, — поскольку ты только что выступил как мужчина, я тоже буду считать тебя таковым. Я уже устал от тебя. Так что, если ты выживешь после дуэли с кузеном, тебе предстоит стреляться во второй раз… со мной.

Выбора не оставалось. Но Джек теперь в нем и не нуждался. Он убьет Крестера, а потом будь что будет! После отмщения он примет с радостью все!

Один кивок лорда, и Джек был свободен, но бесы взяли его в полукольцо. Второй кивок, и вся компания двинулась к выходу из парка увеселений, однако тут же была остановлена.

— Скажите, любезные, — прозвучал твердый голос. — Куда это вы ведете моего сына?

Все обернулись. Это был человек в наряде Панча. Верней, только в маске, без костюма и атрибутики. Сэр Джеймс не любил тратить деньги на ерунду.

— Отец!

Джек сделал шаг, но тот остановил его знаком.

— Я вас знаю, сэр, — заявил лорд Мельбури.

— А я — вас, сэр Дьявол, — парировал Джеймс Абсолют. — И ваши привычки. Как в парламенте, так и везде. Делать все под покровом ночи, и ничего — при свете дня.

Мельбури дернулся.

— Вы хотите оскорбить меня, сэр?

— Возможно, чуть позже, — хладнокровно ответил сэр Джеймс, а затем повернулся к Джеку. — Что произошло у вас с Крестером?

Оба брата заговорили одновременно, но сэр Джеймс взмахом руки велел им замолчать.

— Теперь это не имеет значения. Все слышали, как вы оскорбили друг друга, вызов был сделан и принят. Вы оба — Абсолюты, оба совершеннолетние, а честь семьи надо уважать. А теперь, сэр, — он вновь посмотрел на Мельбури, — ответьте, из-за чего вы поссорились с моим сыном?

— Это касается леди, сэр, и останется между нами. Вашему сыну была предложена порка как альтернатива дуэли, но он отказался.

— Вы хотели выпороть моего сына? — удивленно переспросил сэр Джеймс-Панч. — А я-то думал, что подобное удовольствие позволительно только мне. Теперь понятно, почему он дерется. Великолепно. — Он решительно кивнул и оглядел всю компанию. — Что ж, джентльмены, перейдем к делу. Дуэльный кодекс, как я полагаю, будет, конечно же, соблюден?

— Кодекс, сэр?

— Дуэльный кодекс, сэр. Кто, к примеру, будет арбитром?

— Вообще-то, — нахмурился Мельбури, — это дело имеет характер…

— Наказания за провинность? Вы этого бы хотели, а? А? Но мой сын не простолюдин. И, отказавшись от порки, изменил суть вопроса. — Голос сэра Джеймса сделался очень спокойным. — Итак, сэр? У вас есть арбитр?

Лорд Мельбури бросил разъяренный взгляд на небольшую толпу любопытных, все еще окружавшую их. Какой-то мужчина в алом армейском камзоле и в маске горгульи вышел вперед.

— Джентльмены, почту за честь. Как и мой друг, он врач.

— Вот и второй мой вопрос разрешен. Видите, сэр, как все просто?

Военный — его мундир был слишком хорошо скроен для простой маскарадной одежки — заговорил вновь.

— Могу ли я предложить всем нам остаться в масках? И никаких имен, а? — Он похлопал по своему шишковатому носу из папье-маше. — Место публичное, а окружные суды очень сурово преследуют подобные вещи.

— Разумнейшая мера предосторожности. Все ли согласны? — Сэр Джеймс посмотрел на лорда и удостоился неприязненного кивка. — Как я полагаю, сэр, все эти черти будут вашими секундантами? В распоряжении моего племянника — эти бравые парни. А у моего сына имеется ли хотя бы один секундант?

Лорд Мельбури недовольно поморщился.

— Я уверен, что вы и сами сумеете справиться с этой ролью.

— Безусловно, смогу. Ты согласен, сын?

— Сэр… я… Конечно же да.

— Великолепно. — Сэр Джеймс вздохнул. — Тогда в соответствии с кодексом и как ваш секундант я должен настоять на соблюдении определенных условий. Блюдя ваши интересы, но, разумеется, не в ущерб вашей чести. И первое заявление от вашего имени заключается в том, — тут он вплотную подступил к Мельбури, — что вы не можете участвовать в одну ночь в двух дуэлях.

Лорд вскипел:

— Я должен с ним драться. И буду драться. Сегодня. Сейчас.

Голос сэра Джеймса по-прежнему был бесстрастным:

— Не будете, сэр. Как его секундант, я вам этого не позволю. Вам придется выбрать любой другой вечерок.

— Что?! — взревел Мельбури. — Говорите, другой? Чтобы вы успели сплавить вашего ублюдочного сынка из страны в обносках его мамаши-актриски?!

Джек вздрогнул. Мало кому в присутствии его отца удавалось задеть леди Джейн безнаказанно. А уж тем более в таком тоне. Он ожидал грома и молний. Но отклик был совершенно спокойным.

— Ага! Теперь у вас попросту нет шансов что-либо переменить. — Сэр Джеймс улыбнулся. — Что же до вашего последнего замечания, то… я в свою очередь предлагаю вам выбор. Получить пулю. Или, — он просиял, — поцеловать меня в зад.

Губы Мельбури искривила гримаса.

— Первое, разумеется. Где и когда?

— Надо же, как все прекрасно устраивается. — Сэр Джеймс опять рассмеялся. — А не сойтись ли нам, скажем… прямо после парней?

Мельбури улыбнулся в ответ.

— Прекрасно. А после того, как вы умрете, никто не помешает мне тут же разделаться с последним ублюдком из вашей крысиной семейки.

— Кроме меня, сэр, — заметил арбитр. — Я передергиваний не допущу.

— Достаточно, — взревел лорд. — Хватит слов.

Он повернулся и зашагал к воротам.

Возле выхода большая часть зевак повернула назад. Дуэль — дело, конечно же, притягательное, однако каждому из них, возвращаясь, пришлось бы опять выкладывать денежки за вход в парк. Остальных любопытствующих без большого труда завернули обратно рослые и нахальные бесы. Так что лишь непосредственные участники заварушки покинули Воксхолл и направились к пустоши, раскинувшейся за стоянкой карет.

По дороге компания разделилась на три обособленные группы. Самая многочисленная из них окружала мрачно сопящего Мельбури, за ней шли, тихо переговариваясь, арбитр и врач, а Джек с отцом замыкали процессию.

Джек нарушил молчание первым.

— Отец. Я… я так виноват.

Сэр Джеймс хмыкнул.

— Еще бы! Как это ты умудрился во все это вляпаться? Должно быть, в тебе говорит ирландская кровь. Бог свидетель, среди Абсолютов попросту нет забияк. Мы всегда сдержанны и обычно стараемся не наступать никому на мозоли.

— Можно еще спросить, сэр? Как вы узнали, где я нахожусь?

— Помнишь скотов, барабанивших в дверь? Не дозвавшись Уильяма, я сам пошел открывать им. Они… они начали угрожать. Мне! В моем собственном доме! Первый вмиг прикусил язык, а второй тут же выложил, кто их нанял. И был столь любезен, что рассказал о второй части плана.

Джек в порыве благодарности едва не схватил отца за руку.

— Я… Я весьма признателен вам, сэр.

Сэр Джеймс фыркнул.

— Ладно, чего там. Признаться, я уж подумывал, а не бросить ли тебя во всем этом дерьме? Чтобы ты либо умер, либо чему-нибудь научился! Но лорд Мельбури не просто заносчивый потаскун. Прежде всего он никудышный и весьма вредный политик. Ибо пытается замирить нас с французами, а к его бредням прислушивается король. Если мне удастся положить конец его плутням, это будет великое благо для всех.

— Но… отец, разве это возможно? Ведь, по слухам, лорд Мельбури…

— Лучший стрелок в Англии? Ну так и что? Да и потом, эти слухи, похоже, сам он и распускает. — Сэр Джеймс приподнял маску, повернулся и подмигнул. — К тому же ему никогда еще не приходилось иметь дело с Абсолютами, разве не так?

Они по дуге обогнули ряд уже перекопанных рыночных огородов, от которых невыносимо несло. Весной городские золотари обычно сбывали свой «товар» владельцам подобных участков, земля была только-только удобрена, и многие из идущих поднесли к лицам носовые платки.

Порывы ветра прогнали вонь и разметали по небу облака, теперь там одиноко сияла луна, заливавшая серебряным светом пустой загон для овец, покрытый мокрой блестящей травой, местами сломанную ограду и мрачноватую кучку людей с масками вместо лиц.

— Прекрасная ночь для точного выстрела, — заметил арбитр. Он жестом указал на переминающихся в ожидании дружков Крестера. — Ваши условия, сэр?

Сэр Джеймс повернулся.

— И вправду, условия. Но… не обменяться ли нам парой слов, сэр, прежде чем обсуждать их?

Они удалились: горгулья и Панч. Джек перевел взгляд на окружение лорда. Крестер в этот миг оглянулся, и на какой-то момент взгляды братьев скрестились. Затем и тот и другой с одинаковой торопливостью отвернулись, и Джек уставился на луну, отыскивая на ней всякую всячину из колыбельных мамы Морвенны: собачку, коровку, ложку.

Через пару минут вернулся отец.

— Все решено, — бодро объявил он. — Обе стороны пришли к согласию. Арбитр сам проверит и зарядит оружие, оно принадлежит ему, пистолеты достанут прямо из его лодки. В каждом будет по пуле — на единственный выстрел.

Джек вспыхнул:

— Единственный? А если я промахнусь?

— Что ж, есть вероятность, что и он промахнется. Тогда вы обменяетесь рукопожатиями и разойдетесь в разные стороны, не причинив друг другу вреда.

— Не причинив вреда? — Джек задрожал, но уже не от холода или страха. — Этот… подлец изнасиловал дочь месье Гвена, Клоти. Он зверски избил ее и… и… — Конец фразы комом встал в его горле. Он откашлялся и проглотил слюну. — Я намерен убить его.

— Так все, возможно, и выйдет. Вы с кузеном вечно грызетесь между собой, что мне непонятно… хотя в свое время мы с Дунканом вряд ли вели себя лучше. Но, не попав в него с первого раза, ты уберешь свой гонор в карман, по крайней мере на время. — Джек попытался заговорить, но отец крепко взял его за плечо. — Выслушай меня, мальчик. Нет, смотри на меня! Сейчас о Клотильде нет речи. Если она пострадала, как ты говоришь, виновного покарает закон, а мы… мы должны думать о чести. Честь Абсолютов — вот наша жизнь, без нее мы ничто, дрянь, пустое место. И оба вы — слышишь? — оба будете драться сейчас лишь за то, чтобы не покрыть свое имя позором. Ради всех Абсолютов, что жили до нас, и всех, что пребудут.

— Но, отец, если бы вы только видели…

Его грубо встряхнули.

— Ты все понял, сын? Ты отомстишь за нее… если тебе это будет дано… в иной день и в ином месте. А сегодня тебе дозволено сделать лишь один выстрел. Не важно, убьешь ты им кого-нибудь или нет.

— А если… убьют меня?

Слезы, давно стоявшие в глазах Джека, нашли себе выход. Их порождали как гнев, так и страх.

— Мы рождены, чтобы сойти в могилу, мой мальчик, — отводя взгляд, ласково сказал сэр Джеймс. — Живи с этим знанием — и проживешь достойную жизнь.

Арбитр призвал их к порядку.

Отпустив сына, сэр Джеймс вытолкнул его на площадку, где арбитр вручил ему пистолет. Крестер стоял возле прошлогоднего стога. Их разделяли два десятка шагов.

Отец снова ласково заговорил с ним:

— …Когда я стрелялся в первый раз… не запятнай честь… повернись боком… так ему будет труднее… взведи курок… очень плавно… подними пистолет… вздохни… прицелься… нажимай…

Джек вслушивался в его наставления, но смысл слов оставался за гранью. Он вдруг осознал, что не дышит, и поспешил сделать вдох. Слишком глубокий, отчего ему вдруг захотелось смеяться. Надо же, как все это забавно! Лунный свет, маски на лицах, пистолеты, дерьмо на полях.

В последний раз сжав ему плечо, отец отошел в сторону. Как только он остановился, заговорил арбитр. Вновь зазвучали ускользающие от слуха слова.

Джек смотрел на скрытого под маской Крестера, и его зрение вдруг обострилось настолько, что ему стала видна каждая мелочь. Например, то, что густые рыжеватые волосы братца смазаны маслом и что царапины от ногтей Клотильды припудрены, а под скулой расползается свежий синяк. Все остальные дуэлянты тоже укрылись под масками, среди которых выделялась одна — красная, сардонически усмехающаяся, рогатая, под ней прятался лорд Мельбури.

Арбитр продолжал говорить, и Джек напряг слух.

— Итак, джентльмены, я повторяю. Я подам три команды: «К барьеру!» Вы сделаете пять шагов навстречу друг другу. «Приготовиться!» Вы поднимете пистолеты. Затем прозвучит команда: «Огонь!» После нее вы можете действовать по собственному усмотрению. Но не раньше.

Он отошел.

— Джентльмены, к барьеру!

Джек шагнул к Крестеру, путаясь ногами в траве. Отец, кажется, говорил, что надо встать боком.

— Приготовиться!

Пистолет оказался неимоверно тяжелым, но пускать в ход левую руку было нельзя. Каким-то невероятным образом Джек все же поднял его и направил в мутное, чуть колеблющееся пятно.

Порыв ветра вновь принес с огородов запах гниения и едва слышные звуки оркестра. Неужели Фанни все еще там? И танцует?

— Огонь!

В тот же миг грохнул выстрел, и что-то ударило ему в лицо. Джек закричал бы, но пересохший рот словно склеился, не давая выхода звукам. В него явно попали, а пуля при попадании может либо застрять, либо пройти насквозь, либо лишь оцарапать. Как бы там ни было, Джек приготовился к худшему и поспешил надавить пальцем на спуск.

Крестер, вскрикнув, упал. И вроде бы на мгновение раньше, чем до него могла дойти пуля. Впрочем, Джека это сейчас не очень-то волновало, ибо он был поглощен новым делом — он опускал пистолет. Медленно и с таким же трудом, с каким поднимал его после команды. Скрипя зубами от напряжения, пока дуло не уставилось в землю. Рядом раздался голос:

— Ты не ранен, сын?

Колени Джека вдруг подогнулись, он стал оседать, но отец поддержал его, а арбитр сноровисто подхватил пистолет. Свободной рукой сэр Джеймс прикоснулся к пылающей щеке сына и, вздохнув, оглядел почерневшие кончики пальцев.

— Слава богу, он промахнулся. Но пуля прошла совсем рядом.

Джек прохрипел:

— Я… попал?

Все толпились над Крестером.

Врач воскликнул:

— Я не могу найти рану. Думаю… — Он продолжал деловито ощупывать распростертое тело. — Нет! Крови нет! Скорее всего, это обморок. Эй, кто-нибудь, дайте мне мою сумку. Там есть нюхательная соль.

Пузырек вытащили, откупорили, поднесли под нос Крестеру. Очнувшись, он вновь закричал. Врач поднял взгляд.

— С ним все в порядке.

Арбитр вышел вперед.

— Итак, у нас два промаха. Храбрые юноши обменялись выстрелами, и честь каждого не пострадала. Теперь пожмите друг другу руки, и кончим на том.

Крестера подняли на ноги. Джека, снедаемого сомнениями, подтолкнули к нему.

Неужели он промахнулся? Как могло это случиться? Крестер Абсолют был определенно на мушке, когда щелкнул боек.

Кузены сошлись и, как два пьяных борца, обхватили друг друга за плечи. Их руки сцепились, лица сблизились.

— Я убью тебя, Крестер, — прошептал Джек. — Гляди мне в глаза!

Тот поднял опухшие, воспаленные веки. И пробормотал:

— Не дождешься, сопляк!

Они все стояли, словно бы не желая расстаться, и дело кончилось тем, что их развели.

— Отличные парни, — заметил арбитр. — А засим, господа…

— А засим, — перебил его сэр Джеймс, — я знаю милорда как завзятого театрала. Интермедия кончилась, пора разыграть сам спектакль.

Лорд Мельбури улыбнулся:

— Несомненно, пора. Только, сдается мне, он потечет не по затверженной схеме. И в финале его восторжествует вовсе не Панч [65].

— Поглядим, — был ответ.

Лорд Мельбури дал знак слуге открыть обтянутый кожей футляр.

— Так как вы явились сюда без оружия, сэр, возможно, вас не затруднит выбрать один из моих пистолетов?

Сэр Джеймс сравнил утопавшие в красном бархате пистолеты.

— Они превосходны. Работа Уитворда [66], не так ли?

— Вы знаток.

Сэр Джеймс сделал выбор. Потом поглядел на пороховой рожок и на покоящиеся в углублениях пули.

— Могу ли я зарядить его сам?

— Разумеется, сэр. Одной пулей, не так ли?

Сэр Джеймс кивнул.

— Бесспорно, сэр. Благодарю за любезность.

— Не стоит, — откликнулся в тон ему Мельбури. -Я всегда рад услужить вам.

— Он и впрямь рад, — пробормотал сэр Джеймс, демонстративно, так, чтобы видели все, вручая сыну рожок и пулю. — Тут уж ничего не поделаешь. Но ты запомни, оружием противника лучше не драться.

— Почему, сэр?

— Он знает его, а ты — нет. — Сэр Джеймс, прищурив глаз, заглянул внутрь ствола. — Гм! Тут мало света. Но я мог бы держать пари, что там имеется винтовая нарезка.

— Нарезка?

— Ну да. Это, конечно, категорически запрещено, но практически недоказуемо. Чтобы утвердиться в наличии нарушения, нужно вскрыть ствол, то есть напрочь испортить прекрасную вещь, что, несомненно, кощунство. Впрочем, нарезка делает выстрел точней. — Он крикнул Мельбури: — Прицел не сбит?

— Практически нет. Шагах в двадцати надо брать на дюйм влево.

— Значит, на два вправо в пятнадцати, — пробормотал сэр Джеймс. Он взвел курок и спустил его, наблюдая, куда бьет боек и как высекается искра. — Естественно. Курок почти спущен. Что хорошо в бою, а в остальном — не очень. Всегда проверяй эти вещи, Джек. Неосторожно тряхнув такой пистолет, ты рискуешь поранить кого-нибудь из зевак или попасть себе в ногу, причем этот пассаж тебе засчитают за выстрел.

Он продул ствол, затем вынул из прорези под ним шомпол и потянулся к пороху, пыжу и пуле.

Джек наблюдал за действиями отца, потом, набравшись духу, спросил:

— Сэр, вы… вам уже приходилось драться на пистолетах?

— Кажется, раз или два.

— А на шпагах?

Выпятив нижнюю губу, сэр Джеймс пожал плечами.

— Раза четыре, пожалуй. По мне, шпаги много лучше, чем остальное. — Он поднял взгляд, и лицо его осветила почти мальчишеская улыбка. — Теперь ты понял, почему я затолкал тебя в академию фехтования?

Джек покачал головой.

— Я понял одно: что совсем вас не знаю.

Аккуратно вернув на место боек, сэр Джеймс повернулся.

— Не знаешь этим. — Он указал на голову Джека. — Но это, — он похлопал его по груди, — обо всем тебе скажет. В тебе течет моя кровь, мальчик, в ней есть все ответы. Если мне… гм… не повезет, просто прислушивайся к ее голосу, хорошо? И позаботься о матери, ладно?

Джек ничего не успел на это сказать, ибо арбитр подозвал к себе дуэлянтов. Он попытался последовать за отцом, однако ноги отказались повиноваться ему, а лицо вспыхнуло и зачесалось. Маска давила, но снять ее было нельзя: на каретной стоянке уже толклись люди. Оттуда неслись сердитые голоса, чьи-то лакеи побежали за стражей. И все же Джеку совсем не хотелось, чтобы его последнее воспоминание об отце было связано с шутовским образом Панча.

— К барьеру.

Дуэлянты направились к оговоренным отметкам.

— Приготовиться.

Стволы поднялись, в лунном свете мягко сверкнула роскошная гравировка. Даже ветер, словно бы затаив дыхание, стих.

— Огонь.

Оба бойка щелкнули разом, словно их дернул единый невидимый стержень. Оба выстрела слились в один. На какой-то миг все застлал дым, потом мужчины одновременно шатнулись.

Один упал.

Это был лорд Мельбури. Он грохнулся на спину, и земля сотряслась от удара.

Джек, обмирая от страха, метнулся вперед.

— Отец, — закричал он, подхватывая сэра Джеймса.

Тот вцепился в него и сумел устоять.

— Я думаю… думаю, со мной все в порядке.

Джек почувствовал, что одна из ладоней его увлажнилась.

— Вы ранены, сэр, — всхлипнул он.

— Вполне вероятно. — Сэр Джеймс провел языком по губам. — Но… не смертельно, не думай. Пули во мне уже сиживали, я бы почувствовал разницу. — Он отвел в сторону полу камзола. — Давай-ка посмотрим, что там.

Под рубашкой обнаружилась рваная и довольно глубокая борозда. Но пуля, пропахав верхние ткани под мышкой, ушла. Прижимая носовой платок к ране, сэр Джеймс, отказавшись от помощи сына, пошел к молчаливой группе сторонников лорда.

Врач поднял взгляд и покачал головой. Лорд Мельбури лежал на боку, его дыхание становилось все более частым. Темная, сдвинутая на лоб маска контрастировала с мертвенно-белым лицом. Как только сэр Джеймс наклонился, веки Мельбури шевельнулись.

— Я не попал в вас, сэр?

— Нет, попали. Я ранен.

— Слава богу. По крайней мере, я подтвердил свое реноме, — прошептал раненый, закрывая глаза.

И хотя Джеку после случая с Дунканом Абсолютом усопших видеть не доводилось, он сразу понял, что лорд Мельбури мертв.

Кто-то потянул его за руку. Арбитр, отведя отца с сыном в сторону, негромко сказал:

— Неподалеку привязана моя лодка. Вскоре здесь станет небезопасно, в масках мы или нет, все равно. Я беру на себя смелость настаивать, чтобы вы прогулялись со мной до реки.

Абсолюты приняли предложение и последовали за военным. Вместе с врачом, в чьем присутствии на площадке никто уже не нуждался. Они без помех обогнули полосы огородов, но к берегу им пришлось пробиваться через толпу, которая все росла за счет ротозеев, привлеченных сюда выстрелами и слухами, в мгновение ока наводнившими Воксхолл.

На берегу Джек с врачом свели сэра Джеймса в лодку. Слуги взялись за весла, врач вздул огонь в фонаре и снял с раны платок, а затем полез в сумку за мазью и чистой тряпицей. Военный прыгнул в шлюпку последним, оттолкнувшись от сваи ногой.

— На том берегу меня ждет карета. Я могу на пару минут завезти вас домой, а затем переправить в Чипсайд. Оттуда каждую полночь идут экипажи до Гарвича, где без особых хлопот можно сесть на корабль, отбывающий, скажем, в Антверпен. У меня с собой есть немного золота на тот случай, если вы не держите его дома. Позже я могу прислать вам еще. В порту рекомендую «Корону и ананас». Уильяме знает эту гостиницу, я пошлю его с вами.

— Сэр, ваше благородство превосходит все мыслимые границы, — откликнулся, морщась от боли, сэр Джеймс. — Вы очень добры к нам. Могу я спросить — почему?

Военный улыбнулся:

— Враг моего врага — мой друг. А лорд Мельбури всегда вредил мне, где мог. И как политик, и… в других сферах жизни. А от вашей семьи, сэр, я видел одно лишь добро.

— Этот пункт мне хотелось бы прояснить поподробнее, сэр, но… может быть, не сейчас, ибо время не терпит. Поворот слишком крут, к чему, впрочем, нам, Абсолютам, не привыкать. И все же… нельзя ли мне обсудить с вами еще одну вещь?

— Какую, сэр?

— Нет сомнений, я должен бежать. Лорд Мельбури -слишком значительная фигура. Да ладно, в Германии у меня есть друзья. Они прикроют товарища по оружию, пока все не забудется. Но преступление моего сына не столь значительно, ведь дуэль была бескровной.

— Его привлекут к расследованию вашего преступления. Могут вызвать свидетелем, а потом осудить.

— Могут… а он еще слишком молод. — Сэра Джеймса передернуло от нового приступа боли. Когда глаза его вновь открылись, он с большим сожалением произнес: — Я всегда надеялся, что мой сын пойдет на военную службу. Как я, как и многие прочие Абсолюты. Но, знаете, все эти новые веяния… все эти безумные, вздорные мысли, что носятся сейчас в воздухе, кажется, навсегда отвратили его от нее.

Джек подался вперед.

— О нет, отец! — горячо сказал он. — Я многое понял и поступлю так, как вы пожелаете.

— Что ж, — заметил военный, снимая маску. — Я, похоже, и в этом могу вам помочь.

Джек узнал его, несмотря на помаргивания освещающего корму фонаря.

Лодкой правил полковник Бургойн.