Фатум. Том второй. Кровь на шпорах

Глава 1

Спустя три недели к западному форпосту Мехико на загнанном коне в тучах пыли примчался гонец. Жеребец рухнул у самой заставы, в его распоротых шпорами боках копошились черви.

Гвардейцы свезли ко дворцу вице-королей чуть живого посланца. Лицо его было точно обуглено страхом. Изгвожденный ветром и дождем, он слабо хрипел:

− Срочно… к его высокопреосвященству.

* * *

Каземат королевской тюрьмы освещали два дымных фонаря с языкастыми фитилями; их тщедушный свет насилу сочился сквозь сумрак, напоминая глаза смерти. Сырость капала холодными слезами с каменного потолка. Стены здесь были толстые, в шесть футов32, а тишина напоминала могилу для заживо погребенных.

Гонец брата Лоренсо, монах Габриэль, сразу же после своего донесения был брошен в эту темницу, кишевшую узниками, вшами и крысами, и до кашля, до рвоты вонявшую прелым исподним, мочой и калом.

«За что? Почему?!» − истощенный до крайности брат Габриэль понять не мог. В нем клокотали злость, недоумение, страх. Перед тем как сомкнуть глаза, он полночи простоял на коленях в тяжелом томлении, обращаясь с мольбой к Господу. Мозг его горел, как открытая рана, голову, что бастион, штурмовали легионы мыслей, которые ломали копья над одним: «Что задумал Монтуа?»

Монах проснулся оттого, что чьи-то руки торопливо ощупывали его, шарили, раздевали… Он хотел было сопротивляться, кричать, но какой-то оборотень, покрытый струпьями язв, приткнул к его кадыку заточку, в нос ударил смрад гниющих зубов:

− Только не говори никому… рясоносник. Не надо… −Габриэль почувствовал, как кто-то другой разул его.

Холод скользнул и остался ледовой коркой на спине. Отнялся язык. Монах лишь прокивал головой.

Каторжная мразь швырнула ему на глаза какое-то за-вшивленое тряпье и разошлась по углам. Немного отдышавшись, иезуит пересилил отвращение и облачился в лохмотья под писк обнаглевших крыс и смешки колодников.

Габриэль был наслышан о казематах Монтуа, о костоломных пытках, которыми славились эти осклизлые стены, об узниках-людоедах, и его лихорадило…

В углу, у каменной бабы33 тихо скулили суками вконец опустившиеся; их мучила духота и сырость, боль побоев и сумрак, который навечно прикипел к их глазам, и их стоны тыкались в камни, тщетно ища выхода…

Но жутче они боялись «грандов»: тех, кто ладил с жандармами, тех − чье глухое словцо было папской буллой в подземном мире убийц и висельников. Они могли зарезать «на мясо», могли «посадить на кол», сделав мужчину женщиной; они могли многое; и многое, если не всё, сходило им с рук.

− За что тебя? − тихий, как шорох тряпья, послышался рядом голос.− Ты еще молодой и красивый… и кожа у тебя гладкая…

Габриэля передернуло. На него таращились раскосые, размалеванные, как у шлюхи, глаза не то женщины, не то мужчины. Бритые заточкой ноги прикрывало подобие юбки: пестрый лоскут с кистями, схваченный на поясе в узел.

− Кто ты? − голос монаха был сдавлен, чуть с дрожью.

− Друзья меня кличут Масиас, а гранды − нежно −Бенита. Я тебе нравлюсь? − он игриво повел выщипанной бровью и шоркнул Габриэля по бедру коленом. Затем, привалившись худым плечом к шершавой стене, принялся ковырять ногти разогнутой серьгой из фальшивого серебра.

− Тише, тише, красавчик, здесь тебя не встретит рай, но я могу подарить тебе свою тайну… как выжить в этих стенах… Клянусь невинностью Девы Марии, тебе понравится это… − цепкие пальцы с обезьяньей ловкостью схватили Габриэля за шею, а к щеке его пиявками присосались влажные губы Масиаса.

Тьма каземата загоготала на разные голоса:

− Прежде всего запомни: не бойся ничего и не волнуйся. Я так вот давно уже обмяк,− визгливо хихикнул кандальник.− Волнуется здесь только он, посмотри! − грязный палец пырнул темноту.

Габриэль судорожно повернулся − у противоположной стены обозначилась большая, что холм, фигура.

− А теперь, рясоносник, поцелуй меня. Здесь скучно давить гнид без баб, а ты легко сойдешь за одну из них. Похоже, у тебя, святоша, давно ничего не было между ног…

Габриэль густо покраснел и погас душою, горько понимая, что оказался среди скотов. Ударом кулака он размазал напомаженные губы Масиаса по зубам. Тот упал, как падает труп: ни крика, ни возгласа.

Все смолкли на миг, точно свинца в рот набрали. А под низким сырым сводом раздался срывающийся голос брата Габриэля:

− Я не знаю кто вы, безбожники, но геенна огненная34 уже уготована вам Небесами. И, клянусь десницей Вседержителя, мне становится жаль вас, грешных, когда я думаю, чту ожидает вас за порогом вечности. Опомнитесь, братья мои, Иисус завещал нам…

− Неплохой удар для монаха, но слишком много болтовни… − оборвал его хрипучий голос.− Ты выбил зубы и испортил улыбку нашей Бениты. Поэтому ты заменишь ее нам! Меня зовут Лусио. Иди ко мне, я погрею тебя, святоша! Я ближе, чем твой Христос.

В отблесках фонарей тускло багровело сальное лицо мексиканца, толстое, что задница, обросшая усами. Карие от табака зубы лезли из-под щерившейся самодовольной улыбки. Лусио имел мрачную славу кулачного убийцы и насильника в каменных спальнях королевских подземелий. Решимость молодого монаха только забавляла его. Откровенно почесывая мошну, он кусал Габриэля волчьим взглядом.

Казалось, каждый волос на голове монаха ожил, зашевелился. Тюремная обезьяна была выше его на две головы.

Каземат затих. Только под гнилой соломой шуршали крысы…

Первый же удар Лусио сбил Габриэля с ног. Ощущение было такое, будто хватили по голове здоровенной булыгой. На какой-то миг сознание поплыло. Точно сквозь колбу, наполненную водой, он видел скалящиеся рожи колодников, похожие на песьи пасти, крупные и мелкие, зубастые и щербатые, изрыгающие скверну.

Лусио всей тушей ахнулся на поверженного монаха и должен был раздавить, расплющить его, как першерон или клейдес35 незадачливого наездника, но… обнял лишь шершавую каменную плиту. Иезуит выскользнул как угорь, спасла многолетняя выучка Ордена, уверенно вскочил на ноги, занял боевую позицию.

Брат Габриэль был молод − ему не пробило и тридцати, но на его руках и плечах наросло довольно мяса, от фехтования мечом и саблей, от возни со скотом и заготовки дров для монастыря − словом, память его держала не только заповеди Создателя…

От ярости мексиканец взревел точно раненый буйвол, но не успел подняться с колен, как удар ногой в висок опрокинул его на спину, а второй, со злобой цепного пса, вгрызся под ребра. Гранд утробно застонал и принялся жадно хватать ртом воздух.

Гогот стих − все были потрясены. Непобедимый Лусио с трудом поднялся, прихватываясь за холодный камень стен. Переведя дух, он более осторожно двинулся на противника, но уже через пару шагов не удержался и стремительно выбросил руку. Монах был начеку: поднырнул под кулак и воткнул свой, проломив мексиканцу нос. Красные ручьи заструились по губам, приведя в полное неистовство Лусио. Ринувшись на Габриэля, сметая всё на своем пути, он бил справа и слева, сверху и снизу… Лицо юноши блестело от крови, хлеставшей из рассеченной брови и лба, однако он продолжал уворачиваться, бросаясь из стороны в сторону, словно в пьяном угаре.

Лусио сцепил черные от курчавых волос кисти рук, превратив их в кулак-молот. Замахнулся… и короткий хлесткий удар впился ему в горло. Он захрипел, качнулся в сторону, закрывая широкой ладонью мясистый подбородок. Боль змеей извивалась в огромном теле. Но остребенившегося монаха уже ничто не могло остановить. Он продолжал наседать и наседать с отчаянием смертника, которому нечего терять. Казанки его кулака рассекли мякоть щеки мексиканца до кости. Кровящая рана расползлась во всю скулу, напоминая развороченный спелый арбуз. Этот удар ошеломил Лусио. Ослепленный, он еле отыскал противника взглядом, но руки поднять не успел. Удар в подбородок запрокинул ему голову, припечатав затылок к плитам стены.

По каземату прошелся ропот. Каторжники отказывались верить своим глазам.

Неодолимый мексиканец, крепкий, как железо, воткнулся разбитой рожей в пол. Рябая от алых пятен рубаха задралась, и сквозь прореху виднелась смуглая полоса тела.

Голова Габриэля гудела, как бубен, его выворачивало, загнанное дыхание четвертовало грудь, царапало легкие, но в нем бурлила такая ярь, что он испугался сам себя.

Полосонув свирепым взглядом притихших висельников, он прорычал:

− Ну… кто следующий?!

Вместо ответа из темноты протянулись знакомые уже, в струпьях, руки и положили к его ногам аккуратно сложенные вещи.

Неожиданно лязгнул засов. Все повернули головы; дверь, плача скрипом, распахнулась, впуская желто-оранжевый клин света. Сердито сверкнули белки жандарма.

− Эй, все к стене! Королевский конвой шутить не любит! Габриэль Канедо! К его высокопреосвященству… Да пошевеливайся, монах!

Глава 2

На фоне древовидной юкки36, кактусов чолья и стэгхорнов37 де Уэльва был незрим. Ярмарочная пестрота зарослей скрывала его вместе с конем от самого цепкого глаза. Зато перед ним долина лежала как на ладони.

Истекал пятый час, как Диего терпеливо ждал появления тех, кто упорно шел по его следу. Он умел ждать и готов был поставить сотню против одного, что встреча с «гостями» у него обязательно состоится, покуда же природа замерла, словно выжидая чего-то…

В пестрой тени засады шныряли муравьи. Юркие и злые, они проникали в ботфорты, за воротник и кусались, как дьяволы. В конце концов де Уэльва не выдержал и занял позицию на солнцепеке.

Вокруг мерно шелестела листва, и где-то время от времени сонно возмущался ворон.

Майор потянулся, зевнул и подумал, что Антонио под строгим оком братьев Гонсалес и Мигеля уже далеко отогнал карету и, должно быть, повернул на Южный тракт. «Лишь бы не столкнулись лбами с повстанцами… Это зверье вразумляет только свинец, а любая драка для нас сейчас −гибель!..» Курить хотелось до одури, но дон Диего не позволял себе эту слабость. Любой пустяк мог испортить дело, а он был суеверен. На память пришел Бертран, сверкающий золочеными ножнами и глазами. «Как там полковник? Храни его Бог!…»

Солнце взобралось еще невысоко, но жара терзала безжалостно. Он вытащил из-под камня кавалерийскую фляжку − ключевая вода, набранная Мигелем еще по росе, была студеной до ломоты зубов и вкусной.

«Всё же правильно, что я не потакнул настояниям Мигеля остаться со мной. Там он будет полезней, а тут…» − де Уэльва перевел взгляд с пустынной долины на природный бруствер38, за которым занял позицию. Перед ним на ка-менистом гребешке покоились три седельных пистолета, рог с порохом, горсть пуль и добрый французский оленебой, стрельба из которого всегда была его душевной усладой.

Диего еще пил воду, когда поведение кактусовых вьюрков заставило насторожиться. Не меняя положения, он стал всматриваться в кудрявую шеренгу низкорослого кустарника, покрывавшего левый склон бурой долины. Именно там ныряли вверх и вниз птахи, беспокойным щебетом оглашая окрестность.

Прошла минута, другая. Мохнатый шмель басисто прогудел на васильковую ладонь цветка, согнув стебелек в три погибели… Майор начинал нервничать: он так и не мог разглядеть причину волнения птиц. Осторожно придвинув кавалерийский подсумок, он извлек складную подзорную трубу. Стекла у нее были славные: голландской ручной шлифовки. Теперь дальние кусты и птицы были перед его носом. Сердцевидные листья едва прикрывали макушку идущего. Диего долго еще и въедливо обшаривал каждый ярд39, каждый дюйм… Убирая трубу, он мог дать голову на отсечение − человек шел один…

«Тем лучше…» − де Уэльва спокойно приложил оленебой к плечу; мушка поймала прыгающий лоб и, на глаз, опустилась до уровня рта. Майор ни на йоту не колебался. Враг жаждал его смерти − пусть так, но жизнь его будет стоить недешево. Палец уверенно обнял спусковой крючок…

Глава 3

− Какой еще, к черту, «дьявол»?! − вице-король ярост-но стукнул по столу.− Расскажи это моим сапогам, и те будут смеяться! − он повернулся к Монтуа и, сузив глаза, прошипел: − Я потратил уже уйму государственного времени, монсеньор, уйму! − герцог метнул злой взгляд на подвешенного на дыбе Габриэля.− И вместо истины слышу какой-то бред! А меня, черт возьми, ждут неотложные дела страны!

− Черные думы − плохие советники, ваше высокопревосходительство. Гордыня не угодна Господу. Сиюминутные дела подождут… время думать о главном… − падре Монтуа многообещающе улыбнулся: − Он заговорит у меня, вот увидите.

По вялому взмаху руки иезуита палач крутнул ворот пыточного колеса. С жутким стоном хрустнули выворачиваемые кости, босые ноги зависли над полом.

− Во имя Иисуса Христа и своего спасения, поведай нам, брат Габриэль, правду!

Потускневшие глаза молодого монаха безжизненно смотрели на своего генерала. Лицо приняло землистый оттенок, на нем покоилась гнетущая тень боли и горечи. Изгрызанное муками, оно постарело, стало изношенным и страшным. Небритые колючие щеки ввалились, на шее узластыми веревками вздулись жилы.

Молчание затягивалось. Дюжий палач в тревожном ожидании потирал крепкие, в черных трещинах, с обгрызанными ногтями пальцы, украдкой поглядывая то на угрюмого вице-короля, то на подвешенного узника.

− Что ж, каждая овца висит на своей ноге… У каждой свой крюк.− Генерал иезуитов вновь подал знак. Кнут из бычьих жил дважды со свистом впился в губы Габ-риэля.

Лопнула кожа, и кровь заструилась на плиты. Перебирая четки, Монтуа ровно молвил:

− Не упорствуй, сын мой, говори, кто напал на вас, почему упустили мадридского гонца, где брат Лоренсо?..

− Хорошо… Я скажу правду,− едва шевеля вздувшимися красными лохмотьями губ, пролепетал юноша.

Все напряглись: ни звука, лишь стук сердец и дыхание.

− Брат Лоренсо продолжает идти по следу… Мы долго не могли напасть… Потому как он был под охраной солдат полковника Бертрана… А за Пачукой… Мы встретились с НИМ… − Габриэль сцедил красную нитку слюны, тяжело вздохнул… − ЕГО меч поражал любого. В отряде осталось двенадцать человек… Это всё, что я знаю, мой генерал… С этим Лоренсо послал меня в Мехико.

− Мерзавец! Он вновь повторил то, что мы уже слышали десять раз! − сигара рассыпалась в пальцах Кальехи.

Взлетела плеть и опоясала терновым венком голову узника, уже не чувствовавшего боли… Когда цепь опустилась, тело брата Габриэля безжизненно рухнуло на камень.

* * *

В покоях Малого кабинета Кальеха дал себе волю:

− Ну, что вы скажете, Монтуа?! Что? Вы верите в бред этого сдохшего пса?

− На мою долю не выпало счастья щелкать орехи… Вице-король − вы, а не я, ваше высокопревосходительство… вам и отвечать, если что… − четки мерно свершали свой ход по кругу.

И когда Кальеха готов был обрушиться на святого отца во всей силе своего гнева, тот тихо, но твердо продолжил:

− Кто теряет разум с утра, тот к вечеру совсем глупеет. Жизнь несется вперед, ваше высокопревосходительство, как горная речка, и мы в сей стремнине не более как щепки.

− Что вы этим хотите сказать?!

− Фатум! Все в руках Фатума, герцог. Но я успокою вас,− в голосе Монтуа зазвенел металл.− Орден всегда берет гребень по волосам. Был бы меч, а с ним везде можно пробить дорогу.

− Бросьте вашу иносказательность, падре! Она вот где у меня,− вице-король схватил себя за горло.− Довольно! Сыт! Говорите по существу!

− По существу!.. − Монтуа хищно обнажил шеренгу мелких зубов.− По существу − брат Лоренсо и есть тот меч, который снесет голову майора де Уэльвы.

− Dios garde a usted40, монсеньор! − Кальеха дель Рэй, не поднимая более глаз на Монтуа, принялся обрезать сигару золотым ножом. Веря, что люди падре выполнят приказ неукоснительно, герцог попытался выбросить андалузца из головы.

Глава 4

В глазах рябил неясный, расплывчатый строй непро-глядного кустарника. Струи горячего, порой густого, как сироп, воздуха, настоенного на травах, омывали лицо.

Приближающийся шорох шагов холодил грудь майора.

Ветки хрустнули… Из цветов прыснули перепуганные кузнечики. Диего держал звериную тропу на прицеле, примечая малейшие изменения листвы. Испарина покрывала напряженные скулы. Еще шаг, второй, последний…

Голос пропал, язык застыл в горле. Точно во сне он медленно опустил ружье… перед ним была Тереза. Исцарапанная, в изодранной юбке, она стояла напряженная, готовая ко всему и… тряслась от испуга.

Откинув оленебой в траву, он бросился навстречу. Она припала к его груди, рыдания не давали ей говорить. Вся плоть была словно единый клубок переживаний; дыхание дерганое, стиснутое, точно белка в руке.

Де Уэльва крепче обнял ее плечи, привлек к себе. Тереза подчинилась, прежней скованности в девушке не было.

Он не заметил, как его правое бедро исподволь прижалось к ее бедру. Тереза не отодвинулась, не встрепенулась. Она молчала и пристально смотрела на него. Так, впитывая друг друга глазами, они стояли Бог знает сколько.

Ветер стих, будто канул. Над гребнями пенных волн белоцвета порхали бабочки пестро и беззаботно, как в детстве.

К ручью, что бежал голубым шнурком через долину, робко из-за холма выходил табунок вилорогих антилоп; среди камней шныряли пустынные зайцы и сурки. И над всей красотой золотого дня кружил белохвостый орел, то близкий, то страшно далекий и сирый, как само одиночество.

Диего поймал себя на том, что дыхание у него нарушилось. Ему вдруг захотелось сказать что-то нежное, успокаивающее, но в густой бирюзе ее глаз он увидел немую мольбу: «Молчи, не надо никаких слов…»

Тереза покачнулась. Жаркий, пахнущий молоком аромат дыхания лизнул де Уэльву. В голове всё поплыло, сплошное золотистое пятно и две карминовые полоски губ… Его ладонь заполнила грудь − непонятная, тугая, прекрасная. Тысячи крохотных стрел блаженства протыкали до дрожи, сводили с ума…

Ее пальцы запутались в его волосах. Шляпа упала рядом. Душа была распахнута для любимого открыто и чисто, как лепестки весеннего цветка.

− Убери,− шепнула Тереза,− она мешает тебе и мне.

И, не дожидаясь ответа, сама отстегнула шпагу.

У майора слабо мелькнула мысль о возможной опас-ности, но он похоронил ее под волнами чувств и же-ланий.

* * *

Их ложе из цветов и трав окружали зеленые стены зарослей, крышу алькова заменяло синее небо, в котором купались, звенели быстрые птицы.

− Погоди, я помогу тебе,− пальцы Терезы быстро расстегивали камзол, снимали ремень портупеи…

Майор стянул врезавшуюся под мышки сорочку, высоко вздохнул. Ботфорты слетели на землю.

− Я сейчас,− улыбнулась она, встала и, не говоря ни слова, принялась раздеваться.

Тереза расшнуровала корсет, сбросила его, следом упала юбка, приглушенно щелкнула застежка пояса…

Диего потерял самого себя. Казалось, остались только глаза, живые, что ртуть. Они неотрывно смотрели и запоминали Терезу, запоминали навсегда. Он издали любовался ее ягодицами, прямой спиной и длинными сильными ногами − Тереза спустилась к звенящему в овраге ключу. Через какое-то время она вышла из темной листвы, чуть покачивая бедрами.

Девушка подошла к нему, присела на корточки, слегка откинув голову:

− Любимый,− в тишине знойного полдня голос ее прозвучал мелодично и, как показалась де Уэльве, влажно. Он протянул руки. Ладони их дотронулись друг до друга, пальцы сплелись. Диего ощутил непредвиденную силу в обманчивой легкости ее рук.

− Ты любишь меня?.. − губы Терезы прижались к его виску.− Я тоже.

«Господи, благодарю Тебя, я с ним…» − слезы блеснули в глазах девушки.

− Я хочу, я хочу… чтобы тебе было приятно. Слышишь? − она сильнее прижалась.− Только не говори ничего… и не думай… Знай, я люблю тебя.

Он снова ощутил свежее дыхание Терезы. Обнаженное тело плавно подалось вперед. Круглые груди коснулись его лица стянувшимися кофейными сосками, упругую прохладу которых ощутили губы. Чуть выше левой ключицы лазоревыми ниточками бежали две жилки, ныряя в кремовую смуглость плеча.

Де Уэльве вновь отчаянно захотелось сказать что-то особенное, но язык безмолвствовал. Майор ласково целовал ее шею.

Пальцы Терезы скользили по его лбу, щекам, зарывались в волосы, не находили места и вновь бежали, будто гонимые слепые в трепетном смятении, по дорогим тропинкам лица…

Блаженное состояние счастья набирало горную высоту. Вязким нескончаемым потоком оно ручьилось от головы к ногам, а от ног к голове…

− Тебе, правда, сладко со мной?

Вместо ответа он неестественно дернул головой и уткнулся в ее плечо, придавив всей тяжестью тела.

Она открыла глаза и обомлела − кровь бежала по пробору и волосам Диего, часто капая ей на шею. Только теперь она услышала встревоженный храп иноходца дона, скрытого в зарослях. Темно-медная мускулистая рука схватила ее за волосы и рванула на себя.

Глава 5

Первый раз нить паутины, которую плел Монтуа, вы-скальзывала из его рук. Выскальзывала из рук человека, коий был прирожденным интриганом и досконально разбирался в политических хитросплетениях, как лис в заячьих норах.

Двадцать лучших монахов-воинов во главе с братом Лоренсо были брошены им в погоню за андалузцем. Но пока ползла лишь черная полоса неудач. «Что делать? −Генерал иезуитов начинал не на шутку волноваться.− Не дай Бог, этот гонец и впрямь доберется до Калифорнии. Заклятый враг! Он наломает дров! Спутает карты!»