Кровь за кровь

1

Когда Юрий вышел из здания управления, ярко светило весеннее солнце. Он с удовольствием подумал, что выходные можно будет провести на даче. Отличный отдых после трудной недели! А она, неделя, действительно была трудной и началась, как ни странно, месяц назад. Именно тогда его вызвал полковник Логинов и вручил «дело».

Юрий Панков всего год как появился в отделе, но уже успел зарекомендовать себя способным следователем, у которого не задерживаются «дела» и в срок передаются для судебного разбирательства. Прочитав порученное ему «дело», Юрий пришел к выводу, что оно достаточно легкое, быстро провел опрос свидетелей и задержанных. Все было простым до удивления, и Юрий уже намеревался закрыть его, но… но особым внутренним чутьем следователя — которое у него уже начало вырабатываться — почувствовал, что за данным фактом спекуляции валютой стоит нечто большее. И впервые за время работы Юрий попросил у полковника Логинова неделю для проведения дополнительного расследования.

Полковник Логинов молча кивнул головой. Это произошло несколько минут назад, и вот Юрий уже на улице и решил сразу же ехать на дачу. Его родители уже несколько лет были в зарубежной командировке, и он находился под присмотром деда и бабушки. С тем большим удовольствием он ехал, что ему удалось выполнить просьбу деда, Сергея Петровича, — раздобыть кое-какие материалы из архива. Не забыл он и бабушку — купил ее любимый торт «Наполеон».

Еще издали он увидел деда, который что-то стругал на верстаке под навесом. Юрий попытался было незаметно подкрасться к нему, но отставной генерал-чекист, не поворачивая головы, пробурчал:

— И чему только вас в школе учат?.. Вероника Александровна! — крикнул он. — Встречай любимца!..

Затем отложил в сторону рубанок и крепко пожал внуку руку.

— Ну и слух у тебя, дедуня!.. Вот. — Юрий достал из «дипломата» несколько листочков. — Здорово пришлось покопаться. Но, по-моему, это то, что ты просил.

Хотя Юрий и довольно скептически относился к затее Сергея Петровича написать книгу воспоминаний, однако ко всем его просьбам относился добросовестно, стараясь как можно точнее выполнить все поручения.

— Спасибо, дорогой! Я очень ожидал эти сведения, — растрогался дед.

— Юрочка мой приехал! — Вероника Александровна трижды, по-русски поцеловала внука. — Голодный небось?

— Не без этого, — улыбнулся Юрий и вручил ей торт.

Спустя четверть часа Юрий уже сидел за столом и уплетал вкусный бабушкин борщ с различными пирожками, которые она всегда пекла к приезду внука.

После обеда Юрий, как всегда, решил поработать физически. Прополол несколько грядок, поиграл топором — подготавливая полешки для русской печки, устроенной под открытым небом (в кухне был газ). Получив необходимую, на его взгляд, дозу физической нагрузки, Юрий вынес свой «дипломат» на открытую веранду, решив немного поломать голову над злополучным делом.

Но поработать ему долго не удалось, подошел Сергей Петрович.

— Спасибо, Юра! Я уж думал, что ничего из этих материалов не сохранилось. И как тебе удалось разыскать? Я сам неоднократно просматривал архив этого отдела — и ничего!

— Случайно. По новому делу разыскивал дополнительные сведения, а нашел то, что нужно тебе.

— Что, Пашка новое дело подкинул? — усмехнулся отставной генерал.

Юрия всегда немного коробило фамильярное отношение деда к его начальству. Вот и сейчас он назвал полковника Логинова по имени. И хотя полковник был учеником деда и сам был почти мальчишкой, когда дед уже — полковником, но все же…

— Да нет, дело все то же. Я тебе рассказывал.

— Постой, постой! — с неожиданной настойчивостью сказал Сергей Петрович. — Ты сказал, что по этому делу искал материалы? Дело пожилой дамы с претензиями? Хелены Брайс?

— Да. Понимаешь, во время обыска мы изъяли квитанцию на получение багажа. Мы, естественно, получили этот багаж: небольшой чемодан с вещами и пятьюдесятью тысячами наших денег…

— А она, конечно, все отрицает: ничего не знаю, ничего не ведаю?

— Так все и было, пока… — Юрий сделал паузу, — пока… Дело в том, что в чемодане лежало фото молодой девицы, которая показалась мне чем-то знакомой… Я спросил Брайс, но она пожала плечами и тут же попросила сделать перерыв… Но самое интересное началось после перерыва: Брайс во всем призналась, даже в том, в чем ее и не просили, а про фото заявила, что это она сама в молодости…

— Поздравляю! Так что же тебе еще надо? — Сергей Петрович недоуменно пожал плечами.

— Понимаешь, дед, меня мучает это фото, вернее, мучало. Сначала я размышлял так: вероятнее всего — я просто ошибся, ибо откуда мне может быть знакомо лицо девушки, которой уже давно за семьдесят, да еще, ко всему прочему, иностранки? Но потом неожиданно вспомнил, что совсем недавно по твоей просьбе я занимался архивными материалами…

— Да не тяни ты! — нетерпеливо перебил Сергей Петрович. — Говори, что нашел?

— Ты будешь удивлен не менее, чем я в то время: в нашем архиве я нашел… — Юрий снова сделал паузу, — ее фотографию, но рядом с ней кто-то сидит на стуле…

— Это становится интересным! — Сергей Петрович радостно потер руки. — Можно предположить, что эта дама проживала у нас в России. Но… Она говорит по-русски?

— Настолько плохо, что только через переводчика можно общаться с ней.

— А у нее ты пробовал выяснить, кто изображен рядом?

— А тут началось и вовсе странное: Хелена Брайс твердо заявила, что не помнит этого человека, ссылаясь на то, что прошло слишком много лет, но мне кажется, что она была сильно взволнована, увидев этот снимок… А переводчик сказал мне потом, что в тот момент, когда Брайс взглянула на фотографию, она прошептала нечто похожее на «дьявол»…

— А что известно из дела, по которому проходила эта фотография? — Чувствовалось, что старого генерала заинтересовало все это, даже глаза заблестели, как у молодого.

— Здесь тоже прокол: почти весь архив того отдела пропал во время войны, когда бомба угодила в здание, а фото сохранилось случайно у одного из сотрудников… Так что в папке, кроме фотографии и фамилии сотрудника, сдавшего фото назад, ничего больше нет… Попытался найти того сотрудника, но он тоже погиб…

Что ты решил предпринять? — спросил Сергей Петрович.

— Выпросил у полковника ещё неделю: попробую разыскать кого-нибудь из тех, кто был связан с тем делом. Может, повезет — и наткнусь на кого…

— А потом повезет во второй раз и… вспомнят того, кто сидит рядом с твоей Брайс? — усмехнулся генерал. — Ну что ж, в этом есть некоторый резон. — Он задумался. — Послушай, ведь ты приехал сюда отдыхать, а не работать! Пока совсем не стемнело, пошли сразимся в теннис…

Дед знал слабую струну своего внука, влюбленного в большой теннис до самозабвения. В прошлом он даже выступал за команду университета второй ракеткой. Год назад они с Сергеем Петровичем с огромным трудом уговорили Веронику Александровну пожертвовать частью огорода и сада для того, чтобы устроить там теннисный корт. Корт удался на славу: высокая сетка окружала площадку со всех сторон. Покрытие было многослойным, верхний слой красно-кирпичного цвета, на котором четко выделялась белая разметка. Долгое время бабушка охала и ахала, не соглашаясь жертвовать землей «для забавы», как выражалась она, но что не сделаешь для любимого внука: вскоре корт был готов. Через некоторое время Вероника Александровна настолько увлеклась этой игрой, что не прошло и двух месяцев, как она, почти на равных, стала сражаться с Сергеем Петровичем, а играя с Юрой, совершенно забывала о своем «любимом внуке» и нисколько не щадила его…

В этот вечер Сергей Петрович был в ударе и выигрывал у Юрия сет за сетом.

— По-моему, ты сегодня лет двадцать сбросил! Вот не ожидал! — восхищенно проговорил Юрий, тяжело дыша.

— Просто я решил доказать тебе, что не нужно так изматывать себя на работе. — Сергей Петрович удовлетворенно похлопал его по плечу, и они направились под душ. — Ты знаешь, почему твоя бабушка почти перестала болеть? Посмотри, как она выглядит! Разве ей можно дать больше пятидесяти? А ведь ей скоро семьдесят исполнится!

— Ты хочешь меня уверить, что это все — теннис! — усмехнулся Юрий.

— Смейся, смейся! Как она стала заниматься им, у нее даже давление стало улучшаться! А участковый доктор? Так тот руками только разводит, говорит, что у бабушки время вспять повернуло! — Сергей Петрович говорил настолько увлеченно, что Юрий поспешно замахал руками:

— Верю, дедуня, верю!

После душа получилось так, что они отправились в кабинет Сергея Петровича. Бабушка занималась ужином и не мешала им. Находиться на открытом воздухе было просто невозможно: комары, или «крылатые собаки, только что не лают, но кусают», так говорил о них Сергей Петрович, настолько нещадно заявляли о своем присутствии, что они решительно направились в дом.

— Дед, ты мне уже давно обещал рассказать о том, что произошло с нашей фамилией. Ведь фамилия Панков, как ты говорил, была твоим псевдонимом. — Усевшись поудобнее в кожаном кресле, Юрий приготовился слушать.

Несколько минут Сергей Петрович сидел задумчиво и молчаливо. Юрий не прерывал этого молчания, хорошо зная своего заслуженного дедушку.

— Эту историю не расскажешь в двух словах, — наконец сказал Сергей Петрович.

— Но у нас еще завтра есть день, — настойчиво заметил внук.

— А рыбалка?

— Так и на рыбалке можно говорить, они же все равно не поймут, — улыбнулся Юрий.

— Кто не поймет? — удивился Сергей Петрович. — Ну, эти самые… — он сделал паузу, — …рыбы!

Они рассмеялись от души, потом старый генерал сказал:

— Ладно, уговорил… Это поможет мне выстроить нужную цепочку… — Он подошел к столу и взял какие-то записи и листки, принесенные внуком. — Это было очень давно, еще до гражданской войны. Учился я тогда в университете и мечтал стать учителем словесности. Отец был строг и твердо стоял на земле обеими ногами. Он был старовером и в молодости удалился от людей, построил себе дом и стал промышлять охотой. Хозяин он был умелый, и вскоре ему уже понадобилась хозяйка: одному было управляться трудно. Когда он выбирался со своего хутора, чтобы продать шкурки соболей, куниц, белок, то присмотрел себе ладную красавицу, к которой сватались уже многие. Звали ее Серафима. Она была горда и своенравна. Несколько лет провела в Петрограде, где закончила гимназию. Ее настолько захватила жизнь в городе, что она решила туда перебраться, но ее отец, староста деревни, и слышать ничего не хотел об этом. Твой прадед был угрюмым и немногословным человеком. Его уважали за огромную силу, он запросто выходил один на один с медведем, имея в руках только рогатину, и побеждал его. Когда он посватался к отцу Серафимы, то неожиданно получил отказ, видно, у того были другие планы по поводу выбора зятя. Раздосадованный вышел от него мой отец, и трудно себе представить, чем бы все это кончилось, но его неожиданно догнала подруга Серафимы и передала ему ее просьбу: ожидать ранним утром у околицы… Ты не удивляйся, Юрий, что я так все подробно знаю об этом: после смерти матери отец очень часто рассказывал нам, своим детям, эту историю…

— Так ты, дед, не один был у них из детей? — невольно воскликнул Юрий.

— Четверо сыновей было… — Сергей Петрович с грустью опустил голову.

— Извини, дед, больше не буду перебивать!

— В общем, обвенчались они тайно, и после некоторого скандала, учиненного старостой, который проклял свою дочь и не простил ее до самой смерти, даже на похоронах не был, стали они жить дружно, а мама и помышлять перестала о том, чтобы уехать куда-то от папы. Вскоре родился у них сын, мой старший брат — Иван. Насколько я помню, он был точная копия отца: такой же кряжистый, угрюмый… Через пару лет родился второй сын — Степан, потом, лет через пять, почти подряд, родились я, Варвара, моя сестра, и, наконец, Семка…

— А я только о Варваре Петровне слышал, — не без сожаления заметил Юрий. — Она, кажется, во время войны погибла?

— Да, вместе со своим мужем… в партизанах: предали их… — Сергей Петрович снова замолчал. — Странная у нас была семья, — продолжил он задумчиво. — Мне еще и пятнадцати не было, когда Иван вернулся из армии без руки, а Степан очень часто исчезал из дома, к нему все время приходили какие-то странные люди: добрые, всегда приносили каких-нибудь гостинцев, а Иван почему-то бесился из-за них. Тогда мне было все это непонятным и странным. А в воздухе уже носились слова, которые одних заставляли радоваться, других биться в злобе… Вот и получилось, что в нашей семье были и те, кто радовался, к ним относился Степан и отчасти — Варвара (которая полюбила одного из тех, с кем встречался Степан), а Иван относился к тем, кто был недоволен революцией, а отец… Отец не относился ни к тем, ни к другим. Он хотел только одного: чтобы его и членов его семьи оставили в покое и никто бы не вмешивался в его дела…

— И долго вы намереваетесь здесь секретничать? — услышали они голос Вероники Александровны. — Ужин уже на столе…

— Хорошо, идем! — отозвался Сергей Петрович. — Пошли, внук…

Разбудил его Сергей Петрович очень рано: солнышко только самым краешком позолотило своим светом верхушки деревьев.

— Ну, дед! — воскликнул Юрий, едва успев его поприветствовать. — Ты даже не представляешь, какой сон я сегодня видел!

— Вообще-то догадаться могу! — улыбнулся Сергей Петрович. — С казаками, вероятно, воевал?

— Всю ночь! — подтвердил Юрий. — От тебя действительно трудно что-либо скрыть… Меня продолжает смущать то, о чем говорил вчера: твое имя… Это действительно интересная история?

— Интерес только в одном: при рождении меня назвали Степаном, — несколько грустно улыбнулся Сергей Петрович.

— Это-то я понял! — воскликнул Юрий. — Коли все братья погибли, а живым остался только Степан, то естественно, что он — это ты…

— Ну, вот видишь, и от тебя трудно что-либо утаить, — снова улыбнулся дедушка. — Остальное все гораздо проще… как и смена фамилии. — Он опять задумался, вспоминая давно минувшее время. — Еще до того, как я окончил курсы красных командиров, мне посчастливилось поработать в ВЧК… На всю жизнь мне запомнилась одна встреча: вызвали нас в райком партии, меня сразу же после госпиталя, когда первое ранение залечил… Встречает нас секретарь райкома, фамилию, к моему огромному сожалению, я не запомнил, и говорит, что нас мобилизуют работать в ЧК… Я, конечно, в амбицию: как так, меня, коммуниста, в то время когда нужно с оружием в руках защищать революцию, направляют в ЧК?! Выслушал он меня внимательно, а потом и говорит: «Вы, молодой человек, прежде всего коммунист, а потом боец Красной Армии, иди и работай там, куда тебя посылает партия, — она лучше нас с тобой знает, что надо делать!» Всю свою жизнь я следовал этой заповеди и ни разу не пожалел… Послушай, мы так никогда до рыбалки не доберемся! Давай быстрей позавтракаем и в путь, на озере продолжим наши экскурсы в далекое прошлое…

Конечно, «озеро» — слишком сильно сказано: это небольшой прудик, но вокруг — благодать: тишина, покой, уютная красота, будто сам Левитан использовал для своих картин это место.

Через час они уже сидели на берегу и разматывали удочки. Всю дорогу Юрий с нетерпением ожидал продолжения рассказа дедушки. И едва только они устроились и Сергей Петрович деланно уставился на поплавок, Юрий спросил:

— Скажи, дед, а ты видел Дзержинского? Я много читал о нем, но все эти сведения какие-то вылощенные. Неужели «Железный Феликс» и — все?

— О нем действительно много написано, и мне трудно добавить тебе что-либо нового. — Он пожал плечами. — Расскажу, пожалуй, о моей первой встрече с ним… Когда я пришел в ЧК к товарищу Беленькому, как Мне и было предписано, а он был тогда начальник группы особых поручений при Коллегии ВЧК, он подробно меня расспросил: кто я, мою биографию, а потом попросил немного подождать и минут через пятнадцать предложил мне пройти к Феликсу Эдмундовичу. Когда я вошел в кабинет Дзержинского, он, выйдя из-за стола мне навстречу, поздоровался со мной за руку, предложил сесть и спросил, как мое здоровье. Я сказал: «Спасибо, сейчас чувствую себя хорошо». Потом Феликс Эдмундович неожиданно сказал: «Вы, конечно, не очень обрадовались назначению?» Ну, я взял и выложил все как на духу. Выслушав меня очень внимательно и ни разу не перебив, он очень долго и терпеливо стал мне рассказывать о работе чекистов и о том, что они нисколько не меньше участвуют в защите революции, да и погибают, как на фронте: с оружием в руках… Вот и подумай: человек занимал такой высокий пост в государственном аппарате, на нем было столько дел, что и троим, вероятно, было бы трудно их выполнять, а он считал своим долгом встретиться с каждым новым сотрудником и не только просто встретиться, но и внимательно выслушать его… Не могу говорить за всех, но я вышел от него с ясными мыслями и твердой уверенностью, что именно о работе в органах ЧК я и мечтал всю жизнь… О, клюет! — неожиданно воскликнул Сергей Петрович и дернул вверх удочкой. Ярко блеснув на солнце, в траву упала небольшая рыбка.

— Поздравляю с первым уловом! — воскликнул Юрий.

— Спасибо… — Дед покачал головой. — Вот ты смеешься, а не знаешь, что очень важно — начало! Как начнешь, так и пойдет. — Забросив удочку, он продолжил: — Я, например, даже и представить не могу, что было бы со мною, не пойди я в ЧК, к Дзержинскому! Линия жизни, вероятно, совсем бы другой была…

— А вдруг лучше? — лукаво спросил внук.

— А мне лучше и ненадобно. — Сергей Петрович замолчал, и Юрий подумал, что он обиделся, но дед вдруг сказал: — Зачем лучше? Нет, лучше не надо… С именем совсем просто: выполнял однажды задание одно, а Кедров мне и говорит…

— Кедров? — переспросил Юрий, много слышавший об этом человеке.

— Да, он был тогда моим непосредственным начальством. Он и «виноват» в том, что у меня стала другая фамилия. Говорит мне: — Послушай, Чирок, уж больно запоминающаяся фамилия у тебя: раз услышишь — и запомнишь, плохо это для чекиста… Ты бы хоть кличку для себя какую взял». Я пожал плечами и спросил какую. «А вот чем плоха Панков? Степан Панков! Вроде — ничего, а? Как ты думаешь?» Тогда уж и имя другое нужно, сказал я. «Можно и имя… Например, Иван…» Нет, Иваном не хочу. И тут же подумал о своем младшем брате, он еще жив тогда был, и любил я его больше, чем других братьев, и сказал об этом Кедрову, с чем тот и согласился… Так я и стал для всех Сергей Панков. И настолько сжился с этой фамилией, что она осталась со мною на всю жизнь! Во! Видишь? — Он снова выхватил удочку с уловом. — Я же говорил, что главное — начать…

— Значит, дед, ты в ЧК научился так стрелять?

— Нет, Юрий, на этот раз подвела твоя интуиция! — Он усмехнулся. — Да и трудно было бы догадаться — откуда… Виной всему была женщина — воистину справедлива здесь французская поговорка. Влюбился я в одну цирковую актрису…

— Влюбился? — недоверчиво переспросил Юрий и невольно взглянул в сторону дачи.

— Влюбился, да еще как! — подтвердил дед и кивнул по направлению взгляда внука. — Бабушка знает об этой страшной истории! — усмехнулся старый генерал. — Это было еще в Петрограде, когда я учился там… Мадам Боливар, как значилась она по афишам, была то ли из Германии, то ли из Франции и гастролировала по российским городам. Я не знал, как подступиться, но однажды столкнулся с ней в парковом тире, который держал один болгарин. Оказалось, что циркачка очень частая посетительница этого тира и никогда не уходила оттуда без призов, не делая ни одного промаха… Вот и решил я тогда, что это мой шанс.

— Не понял — какой? — удивился Юрий.

— Я рассуждал просто: подкараулю ее, и, когда она придет туда пострелять, я буду сбивать те мишени, в которые будет метить она, и этим заставлю обратить на себя внимание.

— Ох, дед, сложный ты человек! Я поступил бы проще: подошел и — здравствуйте, я — Юрий, давайте знакомиться…

— Она бы усмехнулась и подала знак кому-нибудь из сопровождающих, которых достаточно вилось около нее, и тебя бы вышвырнули куда подальше! Это сейчас все просто: «Здравствуй, я Петя… Привет, я — Маша, пошли в кино…»

— Не совсем так, но… похоже. — Юрий рассмеялся. — Так что же дальше?

— А что дальше… много дней провел я в том тире! А сколько денег перевел?! А все-таки добился своего: выбил однажды все мишени и забрал все призы.

— И мадам Боливар обратила на тебя свое внимание? — улыбнулся Юрий.

— Так бы, возможно, и случилось, но к тому времени окончились сроки ее гастролей в городе, и она уехала, а вскоре — революция…

— Революция тебя в Питере застала?

— Февральская — да, а Октябрьская — в Москве.

— Так в Москве и остался?

— Юра! — Сергей Петрович неожиданно пристально посмотрел на внука. — Я еще вчера хотел спросить тебя, но как-то выскочило из головы: ты задаешь такие вопросы, будто впервые слышишь обо мне…

— Не обижайся, дед, скажу откровенно: сколько я слышал о тебе от бабуси, от матери и отца, но никогда не вслушивался, и сейчас все настолько ново для меня — словно впервые! — Юрий смущенно поглядел на него.

— Ну, хорошо, коли так…

— А во-вторых, сам же сказал, что, рассказывая мне, ты выстраиваешь цепочку…

— Запомнил? — дед покачал головой и улыбнулся, потом снова дернул удочкой вверх, пытаясь подсечь неосторожную рыбку, но на этот раз она, сверкнув над водой, сорвалась и шлепнулась обратно. — Повезло ей… — Огорченно крякнув, Сергей Петрович заменил насадку и снова закинул ее подальше от берега. — Так ты спросил о Москве? Как ты помнишь, я оказался в Сибири… Направили меня с одной инспекционной поездкой в один из городков, с особыми полномочиями…

— Перегибы на местах?

— Хуже: контрреволюция… Не успел я доехать до того городка — гражданская началась… — Он замолчал ненадолго, как бы собираясь с мыслями. — Сейчас, с расстояния более чем полувека, все кажется таким нереальным, что удивляешься, а ведь было. — Сергей Петрович тяжело вздохнул. — Тогда и в плену у чехов побывал, но удалось бежать, и переодевался, и гримировался — чтобы добраться до родного дома… Добрался. — Он снова замолчал: нахлынули тяжелые воспоминания, защемило сердце тупой, ноющей болью… Столько лет прошло-пробежало, а не может забыть гибель своих братьев и отца: стоят они перед глазами, словно заставляя всякий раз отчитываться за жизнь свою… — В то время здорово меня помотало, пока снова до Москвы не дошел… — продолжил он свой рассказ, изредка бросая взгляд на поплавок. — А через несколько дней вызывает меня Кедров и неожиданно спрашивает: был ли я когда-нибудь в… и называет небольшой южный городок. Конечно нет, говорю, вообще никогда не был на юге… Вот и хорошо, говорит, туда и поедешь. Я в амбицию: вокруг люди революцию защищают, жизни кладут, а меня в тмутаракань отсылают! Усмехнулся он: не отдыхать тебя посылаю, а с важным поручением… Когда он ввел меня в курс дела и спросил, сколько мне нужно дней на сборы, я, под впечатлением серьезности поставленной задачи, готов был тут же отправиться в дорогу, но Кедров предоставил двое суток для подготовки, и мы распрощались…

Мне с большим трудом удалось уложиться в эти двое суток, чтобы успеть оформить все необходимые документы, получить жалование, заготовить хлеб и выяснить точный маршрут… Сейчас, вспоминая подробности той дороги, становится немного смешно: как можно было добираться до городка семь суток, а сейчас, даже если на поезде, затрачивается не более тринадцати часов? Да-да, не удивляйся: так в то время работала железная дорога…

Сергей Петрович задумался: как давно он уже не навещал тот городок, с которым накрепко связала его судьба? Лет десять минуло, не меньше… А ведь давал себе слово почаще наведываться.

Он взглянул на внука: деликатно отвернувшись, тот делал вид, что занят рыбной ловлей… Хороший парень: внимательный, заботливый…

«Дама с претензиями»? Интересное наблюдение! Нужно будет поехать завтра с Юрием и посмотреть на эту Хелену Брайс…

— Ну что, Юрий, бабушка-то, верно, совсем заждалась нас… Да и погода начинает портиться: пора возвращаться.

— Слушаюсь, товарищ генерал! — вскочил Юрий и деланно вытянулся перед Сергеем Петровичем. — Разрешите искупнуться на прощание?

— Вольно! — подыграл ему Сергей Петрович. — Двадцать минут на купание, пять на одевание — и в путь! — Он начал не спеша складывать рыболовные снасти, с любовью поглядывая за тем, как плавает внук.

Он сам его учил плавать еще тогда, когда Юрий с трудом держался на ногах. Научился быстро и очень полюбил воду: всякий раз, когда они оказывались у воды, тот первым делом устремлялся к ней. Сергей Петрович усмехнулся, вспомнив, как однажды, отдыхая на море, они отправились на прогулку на теплоходе и при первой же остановке маленький Юра прыгнул прямо с борта в воду. Подумав, что он упал, за ним устремились человек двадцать спасать… Вот хохоту было.

— Тебе хорошо: не стыдно возвращаться с таким уловом, а мне каково? — хмыкнул Юрий, надевая одежду прямо на мокрое тело.

— Вот чудак, да кто же для бабушки экспертизу делать будет: где твои, где мои? Зажарит — и слопаем за милую душу! — Дедушка похлопал его по плечу.

Коша они вернулись, обед уже ожидал на столе, а Вероника Александровна нетерпеливо поглядывала в сторону ворот.

— Может быть, вас и кормить не стоит: ухой напитались? — сказала она, ехидно поглядывая на судок с рыбой и пытаясь определить, с уловом ли они явились.

— Почти не клевало сегодня, — заметил Сергей Петрович, деланно укладывая рыболовные снасти на место. — Так… кое-что…

— Будет тебе оправдываться, — махнула рукой Вероника Александровна. — Скажи, что рыболов из тебя никудышный, и все. — Она сняла крышку и сунула не глядя руку в судок. — Это надо же! — тут же воскликнула она и вытащила оттуда крупного окуня, пытавшегося вырваться из ее рук. В конце концов ему это удалось, и он шлепнулся прямо на пустую тарелку.

— Ты, мать, что, так и будешь ее сырой есть? — стараясь скрыть усмешку, воскликнул Сергей Петрович. — Может быть, не стоит это начинать в твоем возрасте…

Вероника Александровна хотела что-то достойно ответить на его шутку, но расшалившийся окунь, выпрыгнувший из тарелки, стал биться по столу, раскидывая приборы, не предоставил ей этой возможности, и все кинулись ловить рыбку во второй раз. Наиболее удачливым оказался Юрий: схватив ее, он бросил в судок и с радостной улыбкой осмотрелся.

— Даже здесь мне не повезло, — буркнул Сергей Петрович, хитро поглядывая на внука.

— Я так и знала, что рыбку наловил… — начала она, но Юрий, не удержавшись, фыркнул, и бабушка, взглянув на него, спокойно и уверенно закончила: —…наловил ты, мой старый генерал!

После обеда они немного поиграли в карты, оставив любимого внука в «полных дураках», затем Юрий с бабушкой уткнулись в телевизор, а Сергей Петрович отправился работать над своими воспоминаниями…

2

В понедельник, не успел Сергей Петрович прикоснуться к Юрию, сладко спавшему на веранде, как тот тут же открыл глаза и бодро вскочил с кровати. Он выглядел отдохнувшим и посвежевшим. Взглянув на часы, огорченно заметил:

— Я же просил тебя разбудить в шесть… теперь на электричку опоздаю…

— Не опоздаешь, — подмигнул дед. — Вместе поедем! Я вызвал машину… Спокойно умывайся, завтракай и через сорок минут будь готов к отъезду! Ясно?

— Есть, быть готовым к отъезду через сорок минут! — четко ответил Юрий, явно повеселевший. — А у тебя какие дела в городе?

— Ты так заинтересовал меня описанием «дамы с претензиями», что мне самому захотелось взглянуть на нее, — подмигнул Сергей Петрович.

— Это на какую даму тебе захотелось взглянуть? — воскликнула Вероника Александровна, неслышно появившись на веранде.

— Ну вот, попробуй тут скрыть что-либо от недремлющего ока дорогой супруги! — вздохнул Сергей Петрович…

После некоторых формальностей Сергею Петровичу удалось добиться официального разрешения присутствовать во время допроса Хелены Брайс. Юрий сидел за своим столом и о чем-то тихо разговаривал с переводчиком, а Сергей Петрович — за соседним, сбоку. Вскоре в кабинет ввели Брайс, и Сергей Петрович внимательно посмотрел на нее, стараясь не привлекать к себе особого внимания: Юрий действительно довольно точно описал эту женщину. Если бы Сергей Петрович не знал о ее возрасте, то он наверняка бы ошибся в определении оного. Сохранившаяся фигура кого угодно могла ввести в заблуждение, кроме того, ухоженные, холеные руки. Миловидные черты лица говорили о том, что она была хороша в молодости и не одному парню вскружила голову.

Сергей Петрович невозмутимо отметил, что одета она весьма элегантно и с большим вкусом и очень дорого. Заметив присутствие в кабинете нового лица, каковым являлся Сергей Петрович, женщина чуть заметно насторожилась, но тут же взяла себя в руки и спокойно уселась на стул, стоящий посередине кабинета, положив нога на ногу. Заметив на столе Юрия пачку «Столичных», вопросительно взглянула на Юрия.

— Пожалуйста, курите! — ответил Юрий, и переводчик тут же перевел. — Это одни из лучших советских сигарет! — добавил Юрий.

Женщина что-то ответила, взяла из пачки сигарету и с огромным удовольствием затянулась, потом еще что-то сказала, и переводчик улыбнулся:

— Вы так молоды и любезны, — а после затяжки добавила: — Это, конечно, не «Мальборо», но курить можно…

Юрий хотел чем-то ответить, но в этот момент в кабинет заглянул молоденький лейтенант.

— Разрешите, товарищ капитан?

— Да, прошу… Ну что, посмотрел?

— Так точно, товарищ капитан, и после допроса просил зайти к нему! — ответил тот и положил перед Юрием папку с документами. — Разрешите быть свободным?

— Да, идите!

Лейтенант щелкнул каблуками и тут же вышел.

— Что ж, госпожа Брайс, если нет возражений, приступим? — Он повернулся к переводчику.

— Не возражает, — отозвался тот, услышав ее ответ.

— Надеюсь, вы вспомнили, кто изображен на фотографии рядом с вами? — спокойно спросил Юрий.

— Вы знаете, молодой человек, я очень старательно пыталась, но… — Она театрально развела руками и как бы виновато улыбнулась, но машинально бросила взгляд на Сергея Петровича, который как бы весь углубился в папку с надписью: «Хелена Брайс».

Он быстро пробегал справки, различные объяснительные, протоколы предварительных опросов, пока его глаза не скользнули по старой, пожелтевшей от времени фотографии… Механически перевернув лист, другой, он неожиданно для себя вернулся к той фотографии…

«Неужели?! — промелькнуло у Сергея Петровича.

На этой пожелтевшей от времени фотографии были запечатлены двое: на стуле сидел черноволосый мужчина, а рядом с ним, положив руку на его плечо, стояла молодая симпатичная девушка с двумя пышными черными косами.

Сергей Петрович долго вглядывался в эту фотографию, не в силах оторвать от нее глаз.

Брайс вдруг прекратила курить и с некоторым волнением уставилась на странного пожилого мужчину. Юрий тоже почувствовал, что Сергею Петровичу знакома эта фотография…

В кабинете воцарилось молчание, которое продолжалось недолго: его нарушила Хелена Брайс. Чуть нервно она задала вопрос, который тут же перевел переводчик.

— Чего это вы так смотрите на эту фотографию? Или так девушка вам понравилась? — она чуть нервно хохотнула.

Не отвечая, Сергей Петрович перевел взгляд на женщину и молча уставился на нее.

Юрий подумал, что дед действительно кого-то узнал на фотографии, и внутренне порадовался, что Сергей Петрович захотел повидать эту «даму с претензиями».

Брайс снова нервно хихикнула.

— Чудак какой-то: то на фотографию смотрел, не мог оторваться, теперь на меня уставился…

— Скажите… — проговорил наконец Сергей Петрович с волнением, — это… это вы? — он ткнул пальцем в фотографию.

Он говорил тише, чем обычно, ч потому Юрий понял, что дед очень волнуется.

— Да… — пожав плечами, недоуменно ответила женщина. — А что, не очень похожа? — она деланно рассмеялась, с трудом сдерживая свое волнение. — Лет сорок тому назад я была очень даже ни-че-го! Не всегда же я была такой старой!

— Вам что, плохо? — подскочил Юрий к деду, заметив что-то неладное. — Уведите гражданку Брайс! — бросил он стоящему у двери сотруднику.

Явно ничего не понимая, но о чем-то догадываясь, Хелена Брайс неотрывно смотрела на застывшего Сергея Петровича, пока не вышла из кабинета.

…Вскоре Сергея Петровича привезли на дачу, и сотрудник, сопровождавший его, долго не хотел уезжать и предлагал вызвать врача, пока старый генерал не заверил его, что с ним все в порядке и тот может возвращаться в город. Вероятно, что и это не убедило бы капитана, но тут вернулась Вероника Александровна, ходившая повидаться с соседями.

Подробно помучив капитана вопросами о том, что произошло с Сергеем Петровичем, она взяла правление в свои руки и проводила сотрудника к машине.

— Передайте полковнику, что вы сопротивлялись, но я сама вас выпроводила. Не волнуйся, сынок, все будет в порядке! — улыбнулась она. — Мой старик еще крепкий мужик: выдюжит, не волнуйся…

Когда она вернулась в дом и заглянула к нему в комнату, Сергей Петрович спокойно спал на кушетке. Дыхание его было ровным и уверенным.

— Вот и хорошо! — удовлетворенно прошептала Вероника Александровна. — Сон для тебя самое лучшее лекарство. — Она вышла, бесшумно притворив за собой дверь.

Сергей Петрович тут же открыл глаза. Зная характер своей супруги, с которой прожил не один десяток лет, он был уверен, что только таким образом сможет остаться один и спокойно поразмышлять над мучившими его вопросами…

А вопросов действительно было много, даже слишком. Почему ему так захотелось лично повидать эту «даму с претензиями»? Интуиция? Случай? Или еще что-либо? Почему его память все время возвращается в прошлое? Хотя на этот вопрос есть простое объяснение: он пишет книгу воспоминаний, и вполне естественно, что его мозг работает именно в этом направлении… Сергей Петрович усмехнулся: мозг-то мозг, но и что-то другое подталкивает его. Взять хотя бы документы, принесенные Юрием, он же сам неоднократно перерыл тот архив, а документы, так нужные для книги, принес Юрий… Вот тебе и не верь после этого в провидение!.. Словно Бог самолично помогает ему в его деле. А сейчас почему-то вспомнится предвоенный год.

Зима 1940 года была морозной, с сильными ветрами (возможно, Сергею Петровичу, по прошествии трех десятков лет, она и запомнилась такой студеной, холодной потому, что принесла с собою трагическую потерю). Сергей Петрович тяжело и несколько облегченно вздохнул: память, словно оттягивая неизбежную встречу со злополучным 1940 годом, перекинула его в ту часть жизни, которая на несколько лет связала с уголовным розыском. Перед этим жизнь совершала с ним какие-то странные циклические повороты. Начало учебы в университете — направление в ЧК, после окончания гражданской войны — снова учеба, на этот раз он увлекся, и увлекся всерьез, языками, после окончания войны был направлен работать в ОГПУ, а в 1934 году стал субинспектором в отделе нераскрытых убийств. Сергей Петрович очень хорошо помнит этот год: в декабре в стране было очень неспокойно. Был убит Сергей Миронович Киров. Сергею Петровичу запомнились молчаливые колонны людей, по шестеро в ряд шагавших по морозной Москве. Лица были застывшие, угрюмые. Провожали в последний путь одного из любимых вождей. Шли рабочие с заводов «Борец», «Динамо», «Пролетарский труд», «Мосэлектрик», «Станколит», «Манометр»… Запомнились самолеты: сотни и сотни крылатых машин проносились низко, едва не касаясь башен Московского Кремля над Красной площадью. Гроб с телом Сергея Мироновича везли на артиллерийском лафете в сопровождении кавалерийского эскорта с обнаженными саблями. Едва скрылись в небе последние серебристые машины и над городом нависла гнетущая тишина, как вдруг она была взорвана тысячами гудков паровозов, сотнями сирен московских заводов…

От работы в ЧК у Сергея Петровича сохранилось много разнообразных привычек: удивительное спокойствие в любых, самых тяжелых обстоятельствах, достоинство, уверенность в себе, в своих знаниях, быстрота реакции и постоянная готовность к действию. Все эти привычки, необходимые для работы в уголовном розыске, отнюдь не помогали в личной жизни (к тому времени у них с Вероникой Александровной уже появился сын). Как притчу в их семье рассказывали, и не один раз, как Сергей Петрович, если ночью раздавался телефонный звонок, еще не поднимая телефонной трубки, начинал одеваться, чтобы снова отправиться туда, где случилась беда…

Начальство его любило, сотрудники уважали — и прежде всего за то, что Сергей Петрович был человеком слова: если он что-то пообещал, то любому в управлении было известно — будет выполнено во что бы то ни стало. Много прошло трудных дел через руки Сергея Петровича, и чаще всего ему доставались те, что назывались «безнадежными». Раскрывая одно из таких безнадежных дел: убийство жены директора «елисеевского» магазина, Сергей Петрович неожиданно наткнулся на хорошо организованную банду, за которой числился не один десяток зверских расправ. За раскрытие этого дела он получил первый свой орден, а по нелепой случайности был тяжело ранен в живот, и начальство, после того как он немного подлечился, выделило ему путевку Кавказско-Крымского курортного треста. Сергей Петрович улыбнулся: какие цены тогда были… Эта путевка стоила девятьсот двадцать рублей! Но для него она была выделена бесплатно. Впервые он поехал отдыхать — и куда! В Крым!.. Господи! Ну, не получается у него оттянуть тяжелые воспоминания! Не получается! Ну, что ж, уважаемый мозг, инквизитор души, возьмите душу, приступите к своей пытке… На чем он остановился? На 1940-м? Прекрасно! После успешного завершения операции, за которую он получил орден Красного Знамени, и последующего лечения и отдыха в Крыму Сергею Петровичу предложили возглавить областной отдел (к тому времени у него уже было три шпалы в петлицах, а свободной для его ранга должности не было). Сергей Петрович раздумывал недолго: посоветовался для проформы с Вероникой Александровной (которая, надо отдать должное, обладала в отношении своего мужа такой же интуицией, что всегда знала, чего ему хочется, и ее желания всегда совпадали с его) и через два дня уже знакомился с делами. Проверяя списки сотрудников, он, Панков, к своей великой радости, наткнулся на знакомую фамилию. Василия он видел несколько лет назад, когда тот с тяжелым ранением был направлен в институт Склифосовского. Ранение было настолько тяжелым, что Василию запретили продолжать работу в органах НКВД. Письма, полные оптимизма и веры в лучшую судьбу, Панков получал регулярно из различных санаториев страны. И только последний год письма вдруг прекратились. Обеспокоенный этим обстоятельством, Панков сделал необходимые запросы и вскоре узнал, что, учитывая прошлые его заслуги (а Василий одним из первых сотрудников ГПУ стал орденоносцем), начальство пошло ему навстречу, направив работать в органы внутренних дел. В списках, которые просматривал Сергей Петрович, Василий значился участковым оперуполномоченным в одном из поселков Подмосковья. «Тихий, забытый Богом и людьми уголок: кроме самогонщиков и разбитых носов, там и дел никаких не случается!» — так охарактеризовал участок Василия заместитель Панкова, проработавший в этом отделе несколько лет. При первой же возможности Сергей Петрович решил навестить своего друга, нагрянув к нему неожиданно. Но дел навалилось столько, что прошло около полугода, когда он наконец навел в своем отделе должный порядок. Закупив для встречи с Василием лучшее, что мог достать, он назначил поездку на пятницу, чтобы провести с Василием пару дней. Но судьба повернула так, что Василия он увидел на два дня раньше.

…Сергей Петрович все-таки не выдержал: поднялся с кушетки, достал сигареты и закурил Глубоко затянувшись, он едва не закашлялся: давно не курил, отвыкать начал. Сделав еще пару затяжек, старый генерал затушил о пепельницу сигарету и задумчиво стал вертеть ее между пальцами…

…В звездную ночь 1940 года в окно невысокого бревенчатого дома негромко, но настойчиво постучали. Вспыхнул свет, и хриплый, видно спросонья, мужской голос спросил:

— Кто там?

Выйди на минутку, Василь… Дело есть, — ответил стучавший.

Ты, что ли, Григорий? — Василий узнал стучавшего: это был мужик, к которому он уже давно приглядывается. Почти о каждом, кто проживал на его участке — довольно большом: три села, да и территория немалая, — Василий знал, кто чем дышит, у кого что на уме, а с этим Григорием, кроме «здравствуй и прощай», ничего… Пробовал Василий разговаривать с ним, но Григорий отделывался односложными и ничем не обязывающими ответами, а потом и вовсе стал избегать дотошного участкового. Более года работает Василий на этом участке, и все было спокойно, а в последние две-три недели обстановка круто изменилась: то сено кто-то подпалит, то амбар с семенным зерном… А дня три назад прирезали трех колхозных коров, и это уже было серьезное преступление. Именно в последнем случае Григорий и попал под подозрение: его целый вечер не было дома (об этом проговорилась жена), но никаких доказательств не было, и Василий решил плотнее заняться этим Григорием…

Взглянув на ходики, показывающие четверть третьего ночи, Василий нахмурился: «Чего это Григорий ночью ко мне заявился? Может, хочет о чем-то рассказать?» И, посчитав, что не следует упускать предоставившуюся возможность узнать что-либо важное, Василий решил не показывать свою заинтересованность.

— Что это тебе не спится?

— Выйди, дело есть! — тихо ответил Григорий.

Василий накинул на нижнее белье полушубок, влез в огромные валенки, еще не успевшие просохнуть как следует, и, зябко поеживаясь, вышел на крыльцо. К нему тут же подошел невысокий мужичонка.

— Пойдем пройдемся, а то услышит кто… — проговорил он, нервно озираясь по сторонам.

— Почему не здесь? — насторожился Василий.

— Да… — замялся Григорий и, пряча свои глаза, добавил: — Показать кое-что тебе хочу.

— Что-нибудь важное?

— То-то и оно, что важное! — заявил Григорий и, снова посмотрев по сторонам, двинулся вперед.

— Это далеко? — спросил Василий, раздумывая, вернуться за оружием в дом или нет. — Я в том смысле, что одеться бы потеплее…

— Да рядом тут, не успеешь замерзнуть! — суетливо заверил его Григорий и снова пошел вперед, давая понять, что торопится.

Василий потоптался в нерешительности на месте, но желание получить какие-нибудь факты о диверсиях притупило осторожность, и он быстро устремился за Григорием…

Едва они вышли на окраину села, Василий заметил три фигуры, двинувшиеся им навстречу. Почувствовав неладное, Василий остановился.

— Кто это? — спросил он Григория.

Не останавливаясь, тот пожал плечами и продолжал идти вперед. Василий обернулся в сторону села и увидел еще двух незнакомых мужчин, вышедших, вероятно, из-за домов. Ругнув себя за такую неосмотрительность, Василий быстро догнал Григория.

— Видно, не напрасно я подозревать тебя начал!

— За что и пострадаешь: знал бы меньше — жил бы дольше! — усмехнулся Григорий, и столько было в его голосе злорадства, что Василий, не выдержав, пнул его между ног. Громко взвизгнув от боли, Григорий сломался пополам, повалился на бок и начал кататься по снегу, ухватившись руками за низ живота.

Когда трое подошли ближе, Василий увидел среди них красивую стройную женщину в белом полушубке. Черные волосы, выбивающиеся из-под белоснежного полушалка, ладно подогнанные сапожки, облегающие плотные икры, затянутая пояском талия делали ее похожей на рекламные проспекты, демонстрирующие русскую моду. Но удивительно: одежда существовала как бы сама по себе, а женщина — отдельно.

— Так это ты?! — воскликнул вдруг Василий и бросился на женщину, но страшный удар в челюсть, который нанес ему один из приблизившихся сзади мужчин, свалил его с ног. Лежащего, его стали пинать ногами в живот, в голову…

— Хватит! — резко бросила женщина, и они тут же прекратили избиение. Подчиняясь жесту женщины, Василия подняли на ноги.

— Ты! — ткнула женщина пальцем в сторону Григория, продолжавшего корчиться на снегу. — Можешь идти, но… смотри у меня. Понял?

— Как уж тут не понять! — пробормотал Григорий, забыв мгновенно про боль. Быстро вскочив на ноги, он пошел прочь, прихрамывая.

— Ну, вот мы и встретились наконец! — недобро улыбнулась женщина. — Ты же давно добиваешься этой встречи, не правда ли? А, Вася-Василек?

Василий сплюнул кровавой слюной и ничего не ответил, с удивлением рассматривая черное пятно на снегу.

— И как это ты смог выкарабкаться, не понимаю? — с искренним удивлением сказала она. — Отец говорил, что он едва ли не всю обойму выпустил в тебя…

— Не мог я отправиться на тот свет и не проститься с тобой! — ответил он, радушно улыбаясь, что и заставило несколько расслабиться окружавших его мужчин. Воспользовавшись этим, Василий ударил ближайшего ногой в живот и, бросившись на женщину, вцепился ей в горло.

Испуганно вскрикнув, женщина пыталась что-то выговорить, но руки Василия так сильно сдавили ее горло, что, кроме сдавленного хрипа, у нее ничего не выходило. Опомнившись, кто-то опустил Василию на голову тяжелую рукоять маузера. Коротко охнув, Василий ткнулся женщине в грудь и потерял сознание. С большими усилиями освободившись от цепких узловатых пальцев Василия, женщина отвалила от себя беспомощное тело, но осталась сидеть на снегу, судорожно хватая раскрытым ртом морозный воздух, словно огромная рыбина, выброшенная на берег сильной волной. Потом она стала натужно кашлять. Четверо мужчин растерянно стояли вокруг, не зная, чем помочь женщине. Даже тот, кого пнул Василий, забыв про боль, с опаской поглядывал на нее, еле заметно отодвигаясь в сторону. Когда кашель чуть отпустил и перестал вызывать горловую судорогу, женщина вскочила на ноги, подхватила лежащий на снегу корявый сук и со злостью стала охаживать своих телохранителей.

— Мужичье проклятое! Твари позорные! Он же меня задушить мог! Стоят, разинув рты! Все кости вам поломаю!

Увертываясь от увесистой коряги, те пытались что-то бормотать в оправдание, но все было тщетно: пока женщина не устала, она продолжала гоняться за ними. Вспышка ярости в ней прошла так же быстро, как и началась; откинув корягу в сторону, она приказала:

— Приведите его в себя…

С опаской поглядывая на женщину, они склонились и стали натирать снегом Василию уши, тормошить его, пока он, наконец, не издал тихий стон. И снова его поставили на ноги. С трудом открыв глаза, залитые кровью, Василий осмотрелся вокруг, не понимая, где он находится и что с ним произошло. Разглядев лицо женщины, он все постепенно вспомнил и снова горько пожалел, что оставил свое оружие в хате.

— Ну как, пришел в себя? — спросила женщина.

Василий, не ответив, отвернулся.

— И как это ты снова на нас вышел? — она вздохнула. — Хороший ты парень, жаль мне тебя! И Сергею ты нравился… Как дружок-то поживает? Небось в больших начальниках ходит?

Василий, с трудом державшийся на ногах, облизнул кровоточащие губы, поморщился от боли и медленно поднял глаза на женщину. Странное дело: избитый, израненный, покачивающийся от слабости, осознавший, что жить ему осталось совсем самую малость, а жалость и огорчение Василий испытывал не к себе — а к стоящей напротив него женщине. Женщине, которую он знал большую часть своей жизни. Женщине, которая была первой, заставившей неровно биться сердце, когда он был еще совсем молодым. Нет, было бы неправдой сказать, что Василий не жалел себя, что ему было все равно: останется он в живых или нет. Но это была не жалость человека, цепляющегося всеми силами за еле заметные шероховатости на отвесной скале, чтобы хотя бы немного продлить свою жизнь. Нет и еще раз нет! Он пытался удержаться для того, чтобы успеть мысленно пробежать свою прожитую короткую жизнь и вспомнить, много ли осталось незавершенных дел, остались ли за ним долги, и решить перед своей совестью, правильно ли он прожил. Перед Богом и людьми, как говорится в народе, совесть его чиста. Горевать о нем некому: родных нет. Были у него и семья и сын. Любил он беззаветно и жену и сына, но судьба и здесь наказала Василия: жена провалилась под лед и утонула (ее труп так и не нашли), а сын погиб в Испании. И тут Василий подумал о Сергее. Ему стало ужасно стыдно, что в последнюю минуту своей жизни он едва не забыл о нем. Как жаль, что они не встретились. Василий обрадовался, когда узнал о назначении друга. Хотел сразу же поехать к нему, но захворал, а когда поправился, навалились неотложные дела. Сейчас накопилось много различных фактов и подозрений, которыми ему хотелось поделиться с Сергеем, и Василий решил поехать к нему на выходные. Так друзья стремились навстречу друг другу, но судьба распорядилась по-своему…

И все-таки было одно дело, о котором Василий сильно жалел. Жалел о том, что не успел довести его до конца. Лановские! Вот что будет мучить его до последнего вздоха. Он, конечно, не сомневается, что рано или поздно их обезвредят, но сколько они еще могут навредить?! Сколько еще людей погибнут, прежде чем прекратят свое существование эти оборотни?! Василий еле заметно покачал головой.

— А что это ты на меня так смотришь? — воскликнула Ванда. — Словно не ты, а я у тебя в руках? Ишь ты!..

— Жалко мне тебя, — тихо проговорил Василий. — Убогая ты, Ванда… Красивая, а убогая… и слабая… Ведь ты от слабости своей зверствуешь, а жизнь-то твоя давно уже в тупике.

— Ну-ну, говори, даже интересно стало! — она попыталась усмехнуться, но усмешка получилась кривой гримасой: задели слова Василия, словно хлестнули по больному.

— А чего говорить-то? Ты и сама все это знаешь, признаться только боишься, даже себе! Недаром тебе прозвище дали: Вандалка! У тебя же руки в крови! — вдруг выкрикнул Василий, и она машинально взглянула на свои руки. Воспользовавшись, он снова бросился на нее, но в этот раз Ванда была наготове: вырвала из кармана руку, и в сухой морозной ночи грянул короткий, но гулкий выстрел. Эхом отозвалось в лесу. Василий, словно наткнувшись на невидимую стенку, упал навзничь, затем повернулся с большим трудом на бок, ощупал рукой грудь и удивленно посмотрел на кровь. Силы постепенно оставляли его, но оставалась еще ненависть, которой было столько, что она смогла заменить Василию недостающие силы. Он медленно поднялся на ноги, в уголках губ появились тоненькие струйки крови. С трудом удерживая равновесие, Василий снова двинулся на Ванду. С тяжелым хрипом в груди, видно пуля попала в легкое, он торопился бросить в лицо Ванде слова, словно от них, именно от этих слов могла зависеть вся его жизнь.

— Ты не нам…ного про…жи…вешь доль…ше меня… — В груди его все клокотало, но он упрямо выплевывал вместе с кровью: — На…род вы…ведет те…бя…

Ванда испуганно попятилась от него. Ее лицо перекосилось от страха, рот судорожно открывался и закрывался. Наконец, она выкрикнула:

— Стреляйте! Скорее! — Она так испугалась, что совсем забыла про свой пистолет.

Несколько выстрелов оборвали трудную и последнюю речь Василия. Не смог он договорить всего, что ему хотелось сказать этой женщине. Рухнул Василий лицом в снег, тихо стало вокруг… Раскинул он широко руки, как бы обнимая в последний раз землю, сжал пальцы в кулак, пытаясь подчинить непослушное тело и снова приподняться, но остановилось пробитое сердце! Затих Василий, словно прислушиваясь к матушке-земле… И последняя мысль, которая навестила его, обожгла: зря не взял с собой оружие…

Ванда осторожно, все еще побаиваясь Василия, подошла к его телу и, смахнув со лба выступивший от страха пот, разрядила в уже мертвое тело всю обойму, бросив со злостью:

— Так вернее!

Эхом ответил ей лес и вздрогнула от него Ванда: голос живого Василия почудился ей. Зябко поежившись, она кивнула на труп Василия. Мужик, которого Василий пнул в живот, вытащил из-за пояса финку и склонился над трупом…

…Сергей Петрович в ту ночь спал плохо, словно предчувствуя беду. И только под самое утро усталость взяла свое, и он уснул. Спать долго не пришлось: раздался телефонный звонок, и Сергей Петрович, моментально проснувшись, сначала взял в руки одежду и только потом потянулся к телефонной трубке.

— Сейчас я тебе завтрак сооружу! — спокойно проговорила Вероника Александровна, привыкшая к подобным звонкам.

— Так… так… — По мере продолжения разговора лицо Сергея Петровича становилось все мрачнее и мрачнее. — Когда это случилось? — Услышав ответ, он тяжело опустился на кровать, но тут же встрепенулся. — Машину с врачом ко мне: сам поеду!..

— Что случилось, Сереженька? На тебе лица нет!

— На Василия совершено нападение, — коротко пояснил он, продолжая собираться.

— На Василия? — Вероника Александровна только дважды видела друга мужа, но знала о нем еще тоща, когда они с Сергеем не были мужем и женой. — Он жив? — тихо спросила она.

— Пока неизвестно… Дом его подожгли, но его там не было…

— Может… — начала жена, но он перебил ее:

— Все может быть! — Желая смягчить нечаянную грубость, добавил: — Не сердись, будем надеяться…

— Я положу тебе что-нибудь в дорогу?! — полувопросительно сказала она, зная, что завтракать он не будет: в расстроенном состоянии Сергей Петрович мог сутками не питаться.

— Спасибо, не надо… Где-нибудь перекушу по дороге. Когда вернусь, не знаю! Извини, — Сергей Петрович чмокнул ее в щеку и быстро вышел.

Когда они подъехали к дому Василия, дом уже даже не дымился. Двое сотрудников в синих шинелях охраняли место происшествия. Но ни единого человека видно не было. Сергей Петрович распахнул дверцу старенькой эмки, и в нос тут же ударило гарью.

— Товарищ капитан, — обратился к нему пожилой мужчина с двумя кубиками в петлице, — докладывать сейчас или после того, как вы посмотрите на труп?

— Какой труп? — невольно воскликнул Сергей Петрович.

— На окраине села районным почтальоном Баулином обнаружен труп неизвестного мужчины… Опознать пока не удалось: изуродован до неузнаваемости… Ни документов, ни одежды какой, кроме исподних, не обнаружено… — Доложив коротко, по уставу, он тяжело вздохнул и добавил: — Это надо же так изуродовать! Зверье, чистое слово, зверье!

— У трупа кто-нибудь оставлен, сержант?

— Так точно, товарищ капитан!

— Проводите нас туда!

— Слушаюсь! Семенов! — крикнул он второму сотруднику. — Ничего не трогать и никого не допускать!

— Так точно! — ответил тот, переминаясь с ноги на ногу.

— Лучше на машине подскочить! — предложил сержант, и Сергей Петрович согласно кивнул ему…

У самого леса они заметили большую толпу людей: едва ли не все село собралось.

— Вот здесь его и обнаружили, — кивнул сержант головой в сторону толпы.

Многие женщины вытирали слезы. Мужчины не плакали, сжимая со злобой кулаки…

Сергей Петрович с доктором вышли из машины. Увидев их, люди расступились, пропуская к лежащему на снегу телу. К Сергею Петровичу подошел сотрудник, находившийся около трупа.

— Товарищ капитан, — рассмотрев шпалы Сергея Петровича, обратился он к нему, — это труп Василия Зарубина, участкового оперуполномо…

— Знаю! — глухо оборвал Сергей Петрович, затем склонился над Василием. — Василь?! — со стоном произнес Панков. Несмотря на то что лицо было зверски исполосовано ножом, как и грудь, живот, да почти все тело, Сергей Петрович сразу же узнал Василия. Немного помолчав, Сергей Петрович медленно поднялся с колен и кивнул приехавшему с ним судебному медику — приступить к осмотру.

— Двенадцать огнестрельных ран, — произнес после тщательного осмотра врач, потом тяжело вздохнул. — По крайней мере, шесть из них — смертельные… Труп изуродовали уже после смерти…

— Для чего? — недоуменно воскликнул сержант.

— Возможно, для устрашения населения, — врач пожал плечами. — Смерть наступила примерно между двумя и пятью часами ночи, точнее смогу сказать после вскрытия… Вы что, знали его, товарищ капитан?

— Да, Викентий Михайлович, еще с гражданской… Работали вместе, потом — тяжелое ранение: врачи вето наложили, а он все-таки добился своего. Готовился сюрприз ему сделать, даже не сообщил о своем переводе… — Панков махнул рукой. — Какой парень был! — Он с силой стиснул зубы и тихо произнес: — Пока живу… Ну, сволочи, из-под земли вас достану! — словно клятву добавил Сергей Петрович. — Викентий Михайлович, забирайте мою машину и… — Он бросил взгляд на труп Василия, не зная, как его назвать. — В общем, делайте все ^то нужно, — я здесь остаюсь. — Повернувшись, Панков быстро пошел к молчаливой толпе, а врач вместе с двумя другими сотрудниками завернули труп Василия в простыню и осторожно внесли в машину.

— Уважаемые граждане, — чуть срывающимся голосом сказал Сергей Петрович, — сегодня ночью зверски убит ваш участковый оперуполномоченный Василий Зарубин! Можете быть уверены, что преступники будут пойманы и получат свое по заслугам, но для того, чтобы их можно было обнаружить как можно скорее, мне крайне необходима ваша помощь. Убийство произошло сегодня ночью, может, кто-нибудь из вас заметил что-либо?

Важны любые мелочи. — Он медленно обвел глазами собравшихся.

Переминаясь с ноги на ногу, сельчане напряженно молчали.

— Ничего не слышали, ничего не видели, так? Страху, значит, набрались? — тихо проговорил Панков, но его голос прозвучал в морозной тишине так громко, что его услышали даже в задних рядах.

— А че нам бояться? Нам нечего бояться! — словно разговаривая сам с собой, вперед всех вышел здоровенный, с бородой лопатой, угловатый мужчина. Борода и выбивающиеся из-под ушанки волосы были щедро усыпаны серебристой сединой…

По толпе пробежал тихий ропот.

— Это Еремей Еркин, — на ухо Панкову прошептал сержант. — Несколько недель тому назад убили его сына… В Москве, — как бы оправдываясь, добавил он.

— Не знаю, важно это аль нет: вам про то судить, — начал тихо Еремей. — Намеднись, когда я по своему делу, значит, во двор вышел, ночью то было… Глядь — Григорий топает, хромает… Вот я его возьми и кликни, так он будто и не слышал, только зашатался, значит, навроде пьяного. — Еремей крякнул от огорчения и взглянул на то место, где лежал Василий.

— А где стоит ваш дом? — спросил Сергей Петрович.

— Хата-то? Знамо где, вона моя хата, — махнул Еркин в небольшой домик, стоящий на самом краю села.

— А Григорий этот с какой стороны шел?

— Корнеев-то? — переспросил Еремей, и сержант невольно воскликнул:

— Корнеев?

— Вам знакома эта фамилия, сержант? — спросил Сергей Петрович, нахмурив брови.

— Так точно, товарищ капитан, — он виновато опустил голову и полез в кожаную сумку, висевшую через плечо. — При беглом осмотре полусгоревшего дома Зарубина я наткнулся на его блокнот, правда, он тоже сильно пострадал, по на одном листке можно кое-что разобрать. — Он протянул Панкову наполовину сгоревший блокнот Василия в коленкоровом переплете.

— Почему сразу не доложили? — недовольно спросил Сергей Петрович, осторожно перелистывая обгоревшие и намокшие, видно от тушения, листочки.

— Не сообразил как-то… — откровенно признался сержант. — Думал специалистам отдать… Вы уж простите меня, товарищ капитан.

— Ладно, потом… — начал Панков, но тут же заметил надпись, о которой говорил сержант: — «Корнеев — прове…», вероятно, «проверить»?

— Мне тоже так показалось, потому-то и среагировал так на фамилию, — подтвердил сержант, поглядывая на капитана.

— Так откуда шел Григорий Корнеев? — повторил свой вопрос Сергей Петрович.

— Я ж и говорю, отсюда, — Еремей кивнул на место, где лежал труп Василия. — Вот оно как получается… — Он покачал головой, отчего его борода проделала замысловатые движения в воздухе. — Так я и говорю, значит, вышел-то я, по надобности своей, после выстрелов сразу, не иначе… так-то я до самого утра дрыхну…

— Вы можете показать дом Корнеева? — перебил Еремея Панков.

— Отчего не могу, конечно, покажу… — кивнул тот в ответ. — И вообще, ежели там помощь какая, лошадью там али еще чем, так завсегда поможем…

— Спасибо, товарищ Еркин! — серьезно поблагодарил Панков. — Товарищи, прошу расходиться и не волноваться, обещаю лично расследовать это злодейство и найти убийц…

Когда они подошли к дому Корнеева, Сергей Петрович сказал:

— Вы, сержант, оставайтесь здесь и поглядывайте.

Открыв калитку, он сразу же захлопнул ее: огромная лохматая собака с громким лаем бросилась ему навстречу. Вскоре в окно выглянуло заспанное лицо хозяина. Заметив незнакомое мужское лицо, он моментально скрылся и довольно быстро вышел во двор.

— Кого надоть? — спросил он, но тут же осекся, увидев шпалы в петлицах. Схватив за ошейник собаку, Григорий стал привязывать ее к будке, приговаривая: — Ну вот, дождался, дурак… Вот дурак-то, вот дурак…

Справившись, наконец, с собакой, Корнеев повернулся к Панкову и произнес с некоторой дрожью в голосе, но явно заискивая:

— И зачем это понадобился власти Григорий Корнеев?

— Пошли-ка в дом, там поговорим! — оборвал его хмуро Сергей Петрович: ему неожиданно показался знакомым этот заискивающий голос. Мысленно перебрал в памяти все, что вспомнил, но… Взглянув прямо ему в глаза, Сергей Петрович резко спросил: — Говори, за что убил Василия?

— Господь с вами!.. Я убил?! Да эта рука даже муху-то не способна убить… Как вы можете так говорить? — заскулил Григорий. — Да я и не был там… — проговорил он и тут же осекся.

— Где «там»? Откуда ты знаешь, где его убили? — Если раньше, задавая свой первый вопрос, Сергей Петрович только подозревал о причастности Корнеева к убийству Василия, то сейчас, коща Григорий неосторожно проговорился о том, что знает, где убили Василия, Панков был уверен в этом.

— Не губите, гражданин начальник!.. Все скажу! — испуганно залепетал он. — Я что, я человек маленький… Они пригрозили, что убьют меня, я и вызвал его из дому… Да я и не знал, что они убить его хотят!.. Я даже мухи…

— Стоп! — воскликнул Сергей Петрович: он вспомнил, наконец, откуда ему знаком голос Григория. С десяток лет назад Панков участвовал в расследовании довольно нашумевшего ограбления инкассатора, сопровождавшегося двумя убийствами. Среди подозреваемых был тогда и Корнеев, но за недостаточностью улик ему удалось избежать приговора: ограничились высылкой из Москвы. Сергей Петрович даже вспомнил его кличку. — Если ты еще раз соврешь, пеняй на себя: мы давно следим за тобой, Домовой! — тихо произнес Панков.

Услыхав последнее, Григорий моментально бросился перед Панковым на колени.

— Не погуби, начальник! Христом Богом прошу, не погуби! Все расскажу, все!.. Они… Они меня заставляли! Они! И хлеб… и скотину… Они, все они. — Неожиданно Корнеев заплакал навзрыд.

— Кто «они»? — спокойно, не обращая внимания на слезы, спросил Сергей Петрович.

— Лизавета со своим отцом… Они хуже зверей, особенно она… И Василий сразу узнал ее…

— Адрес?! — воскликнул Сергей Петрович, не давая Григорию опомниться.

Побледнев от испуга, Корнеев опустил глаза к полу.

— Адрес говори! — Панков со злостью схватил Григория за грудки, прекрасно сознавая, что если сейчас хоть немного отпустить давление на Корнеева, то позднее еще труднее будет заставить его говорить. — Говори адрес, или пристрелю на месте! — он цапнул рукой по кобуре.

— Северная, дом четыре, — испуганно выпалил Корнеев, поглядывая за рукой Сергея Петровича. — Барышевы их фамилия… Я все… Как на духу, — добавил хрипло он, потирая горло, когда Панков отпустил его.

— Северная? Это в Клину, что ли? — нахмурился Панков.

— Там, там… Недалеко от горисполкома…

— Как он выглядит? Опиши подробнее!

— Невысокий такой, двухэтажный… — начал Григорий, но Сергей Петрович перебил его:

— Я тебя не о доме спрашиваю, а о Барышеве! Не доводи меня!

— Да я что… Я просто не понял… Думал, про дом пытаете, — снова залепетал тот. — А Барышев… — Он задумался ненадолго. — Выше среднего росту… Черноволосый такой… Немногим за пятьдесят… Моложавый, в общем…

— Приметы какие есть?

— Приметы?.. Вроде нет… — пожал плечами Григорий, но тут же встрепенулся: — Есть! Есть примета! — Он так обрадовался, словно эта примета сразу же смывала с него всю вину. — Через всю бровь шрам пересекает… Косой такой. — Он чиркнул рукой по своему глазу.

— Шрам? — подхватил взволнованно Панков. «Во истину день неожиданных встреч! Неужели встретились? Возможно ли такое совпадение? Столько лет разыскиваю, хотя бы намек на следы, и вот на тебе: прямо блюдечко с голубой каемочкой… А, собственно говоря, почему бы и нет! Обстановка в мире снова стала напряженной, вот и зашевелилось отребье! Ну, что ж, проверим! Буду очень рад, если это вы, господин Лановский, или как вас там сейчас величают…» Сергей Петрович, сдерживая охватившее его волнение, быстро спросил: — А шрам-то этот над правым глазом? Рваный такой? — Он затаил дыхание, ожидая ответа, но по выражению глаз Григория уже знал точно: не ошибся он в своих предположениях.

— Точно! Над правом глазом! — подтвердил Корнеев и разочарованно подхватил: — Так вы его знаете?! — Вздохнув, добавил: — Только вам поспешать надо: слышал, смотаться хотят… За кордон…

Сергей Петрович задумался: до Клина отсюда часа полтора-два, а людей маловато… На улице раздался звук подъехавшей машины. Выглянув в окно, Панков облегченно вздохнул: вернулся его водитель на эмке.

— Собирайся, и живее! Со мной поедешь! — приказал Сергей Петрович Корнееву.

— Надолго? — тихо спросил тот.

— Думаю, что на этот раз отвертеться вряд ли удастся! — заверил Панков и, услышав за спиной шум, мгновенно выхватил пистолет: из соседней комнаты, заламывая руки, с рыданиями выскочила женщина, жена Корнеева.

— Что же ты, окаянный, с нами делаешь? Сколько раз тебе говорила: живи спокойно, не лезь ты к этим бандюгам! Что же мне теперь делать одной-то?!

— Замолчи, дура! — цыкнул на нее Григорий, но потом неожиданно тихо сказал: — Сына приведи… Можно? — повернулся он к Панкову.

— Можно, но быстрее, — Сергей Петрович присел на стул, наблюдая за тем, как жена моментально прекратила вопли и бросилась за сыном, а Григорий стал быстро собираться.

Вскоре из соседней комнаты супруга вывела заспанного пацана лет пяти-шести. Мальчик был сильно похож на отца, особенно нос: такой же раздутый в ноздрях и курносый.

— Простись, сынок, с отцом: уезжает он. — Сдерживая слезы, мать подтолкнула ребенка к Григорию.

— А куда ты уезжаешь? — спросил малыш.

— В другой город, сыночек, — глухо ответил Григорий и подхватил сына на руки. — Слушайся маму, не озоруй тут…

— Хорошо, папа, только ты возвращайся скорее! Я тебя очень-очень ждать буду, ты помни об этом и возвращайся! Хорошо? — Он обхватил своими ручонками за шею отца и стал тыкаться губами в его щеку. — Какой колючий! — Мальчик провел ручонкой по щеке отца. — Как ежик. — Он вдруг заразительно засмеялся.

Не выдержал Григорий: побежала по щеке непрошеная слеза, и, чтобы скрыть от сына свою слабость, он быстро опустил его на пол. Сглотнув подступивший к горлу комок, Григорий повернулся к жене.

— Ты, Маша, прости меня… За все прости!.. Если много дадут — не жди: устраивай судьбу — в обиде не буду.

— Как тебе не стыдно говорить такое?! — всплеснула жена руками. — Ведь люблю я тебя, окаянного! И думать не смей! Помни: ждут тебя в этом доме! Ждут! — Она протянула ему узелок. — Здесь поесть собрала, на скорую руку, что подвернулось: не обессудь… Из вещей, может, что можно? — обернулась она к Панкову.

— Я уже собрал что положено! — успокоил ее Григорий. — Ну, жена, как знаешь! — Он тяжело вздохнул. — Посидим на дорожку…

Все опустились на стулья. Пацаненок непонимающими глазами смотрел то на отца, то на мать. Почему взрослые такие непонятные? Плачут отчего-то… А отец увидит новые места, людей новых…

— Ты, папка, гостинец не забудь привезти оттуда! — сказал он, вспомнив, наконец, самое важное для себя дело.

Засмеялся сквозь слезы Григорий, снова поднял его на руки вверх и крепко поцеловал.

— Хорошо, сынок, не забуду!

Бросилась к нему с воем жена, обхватила ладонями голову и трижды, по-русски, облобызала. Затем приняла от него сына и тяжело опустилась на стул, прошептав словно про себя:

— Вот и все…

— Пошли, Корнеев, — сказал Сергей Петрович, и тот, закинув вещмешок за плечи, быстро пошел к выходу.

— Ты как здесь очутился? — спросил Панков, коща они с Григорием уселись на заднее сиденье.

— Медицинскую встретили по дороге! — пояснил водитель, молодой парень с большими голубыми глазами. — Вот врач и остановил ее! А меня к вам послал…

— Молодчина доктор! — воскликнул Сергей Петрович. Затем, повернувшись к сержанту, сказал: — Твоих ребят я возьму с собой, а ты свяжись по телефону с Клином: пусть возьмут под наблюдение дом по адресу — Северная, четыре… Только наблюдать и ожидать меня! Ясно?!

— Так точно! — отчеканил сержант. — Серегин, в машину! А второй, Ермолин, у дома Зарубина дежурит… Я поставлю кого-нибудь там.

— Зачем кого-нибудь: я и покараулю! — вмешался Еркин, внимательно наблюдавший за разговором. — Вы не сумлевайтесь: все будет в порядке.

— Хорошо, садись в машину, — согласился Панков и тут вспомнил про Корнеева. — Его доставь в следственный изолятор! — кивнул он сержанту.

— Скажи моей старухе, чтобы запрягла гнедую и помогла тебе с доставкой, — бросил из кабины Еркин и важно добавил: — Скажи, Еремей заказывал.

— Спасибо, Еремей Еремеевич! — поблагодарил сержант и сказал Григорию: — Руки за спину, вперед!

— Да не сбегу я, — вздохнул Корнеев, но послушно закинул за спину руки и двинулся по дороге…

3

Элегантно одетый мужчина медленно подошел к высокому кирпичному дому. На нем был светлый короткий полушубок, подогнанный точно по фигуре, на голове — шапка из серого каракуля, точно такого, каким был полушубок отделан. Быстрым, но внимательным взглядом окинув улицу, он вошел в дом. Дверь закрыл на ключ и громко позвал:

— Ванда!

В ответ — ни звука. Мужчина заглянул в одну комнату, в другую — никого. Снова позвал:

— Ванда!

Но ответа не последовало. Странно, подумал он, они договорились встретиться в это время. Ванда никогда не опаздывала, и он не на шутку обеспокоился. Взглянул на свои часы, потом на огромные напольные — большого расхождения не было. Тридцать минут, как Ванда должна была уже ждать его. Неужели что-то случилось? Спокойнее, спокойнее: сядь, подумай немного… Последнее время нервы стали ни к черту: так и кажется, что за тобой следят. Стареет, вероятно! Не рано ли? Чертова страна! Как он не хотел сюда возвращаться! А все этот Шрамм: «Прошло довольно много лет, и вряд ли большевики помнят вас, господин Jlановский! И документы вам приготовлены настоящие, не подкопаешься… Поверьте, что мы заботимся о вас не меньше, чем вы о себе… Слишком вы для нас дороги! — В этом месте Шрамм внимательно посмотрел на него и тихо добавил: — Пора и вам что-то сделать для великого рейха!» И ему, несмотря на огромный страх, пришлось согласиться, выговорив условие, что его дочь будет обеспечена и останется в стороне. Как же он был возмущен, когда через два года на связь с ним вышла Ванда с более чем неограниченными правами. Сначала он хотел послать Шрамму гневное письмо с угрозой отказаться от сотрудничества, но Ванда доходчиво объяснила ему, что этим он просто подпишет себе приговор, а возможно, и ей. В конце концов он смирился, и вот уже около пяти лет они с Вандой работают вместе. Обозленный на всех за свою явно неудавшуюся жизнь, — а более всего он винил в этом «толпу недоучек, захвативших власть в России», — Лановский вредил этому строю чем только мог. Сам по натуре жестокий, он был поражен жестокостью своей дочери настолько, что стал просто побаиваться ее, а вскоре Ванда и вообще взяла в свои руки руководство группой. Обладая уникальным чутьем к опасности, Ванда всегда успевала замести следы и в такие моменты не щадила никого, чтобы спасти себя. Если Лановский работал против своей страны со злости, не желая примириться с тем, что потерял: и богатство, и земли, и родовое поместье, то его дочь безоговорочно приняла новую веру, которую ей внушили в Германии. Ей нравилось ходить со своими новыми молодыми людьми на ночные погромы, ей нравилось, что их — штурмовые отряды молодых нацистов — боятся. А какие красивые парады устраивали они по ночам, с факелами, с песнями… Сначала к ней относились с некоторым подозрением, но позднее, когда Ванда стала любовницей командира группы и выяснилось, что ее мать была чистокровной немкой, ей стали доверять различные задания, связанные со сбором информации против идеологических противников. Ее заметили и порекомендовали в спецшколу, которая занималась подготовкой профессиональных диверсантов. За свою ловкость в исполнении различных поручений она получила кличку «Лисица». Красивая, молодая, хитрая, она умело использовала свои качества, завлекая доверчивых, которые вскоре исчезали бесследно либо в запутанных лабиринтах городской канализации, либо их просто закапывали темной ночью на окраине города. Вилли Вульф, ее любовник, стал довольно заметной фигурой у нацистов, и связь с женщиной из красной России, хоть и дочерью немки, стала тяготить его. Ванда по-настоящему была влюблена в стройного с голубыми глазами стопроцентного немца и всерьез подумывала соединить с ним судьбу, не подозревая о том, что «любимый Вилли» задумал разделаться с ней самым простым способом: тихо и незаметно «убрать» опасную для него женщину. Но недаром он сам побаивался своей возлюбленной: один из преданных ей людей, в тайне мечтавший об этой удивительной женщине, поведал Ванде о готовившейся с ней расправе. И охотники стали дичью! Под пытками они быстро сознались в том, кто их послал, и Ванда, разъяренная вероломством любимого человека, жестоко расправилась с ним: под дулами пистолетов трое, которых Вульф послал убрать Ванду, нанесли несколько ножевых ран Вилли и были расстреляны на месте Вандой и парнем, который предупредил ее. Внимательно осмотрев четыре трупа, Ванда повернулась к радостному парню, ожидавшему своей награды, и хладнокровно разрядила в него свой пистолет. Затем упала на грудь «любимого Вилли», тело которого уже начало остывать, и залилась горькими слезами. Так и застали ее сотрудники полиции. Ореол яркой мстительницы за своего погибшего любимого помог ей укрепить свое положение. Успешно закончив школу диверсантов, она получила высокую оценку, на нее возлагались большие надежды, как на специалиста по красной России. Все чаще и чаще среди нацистов проскальзывали недвусмысленные намеки, что в самом ближайшем будущем начнется война с Россией. Кота ее отца заслали на родину, она реально ощутила приближение войны Германии с Россией. Приняв новую веру, Ванда нисколько не переживала о судьбе своей родины, о стране, где она выросла и произнесла первое свое слово… С Яном Марковичем у нее были сложные отношения: с одной стороны, она любила его, как единственного родного человека, а с другой… с другой, ее все больше раздражали в нем нерешительность, неуверенность и непонятная для его возраста инфантильность. Отец явно устал, и в таком состоянии, как она считала, его было неразумно посылать в Россию, но… с начальством не поспоришь: оно было уверено в своем проверенном и ценном агенте. Шло время, и Ванда, придерживаясь своей клички «Лисица», упрямо зарабатывала себе авторитет. Вскоре ей предложили самой возглавить группу подготовки агентов, засылаемых в Россию, но Ванда категорически отказалась.

— Господин полковник, — сказала она начальнику спецшколы, — вы, я уверена, поймете и не осудите меня за то, что я отказываюсь от столь лестного предложения.

— Слушаю вас, — с небольшим раздражением произнес Лемке. Он очень не любил, когда ему возражали, а в данном случае злился вдвойне: начальство, которому он успел доложить о выдвижении Лановской, одобрило это предложение, и ее отказ ставил его в неловкое положение.

— Мы с вами, господин полковник, разведчики, и у вас гораздо больший опыт, чем у меня. — Ванда не без умысла подчеркнула это (Лемке очень любил, когда напоминали о его превосходстве). Она рассчитала верно: полковник довольно улыбнулся и сделал вид, что внимательно слушает, и Ванда продолжила: —…И вы одобрите мое нежелание расширять круг личных контактов. Я принесу великому рейху, — в этом месте она позволила перейти с делового тона на пафос, — …гораздо больше пользы, работая одна.

— Должен признать, что в этом вы достигли некоторых результатов, — заметил полковник и неожиданно провел рукой по приоткрытому колену Ванды, с интересом наблюдая за ее реакцией.

— Господин полковник, я предана Германии и телом и душой, и мне, конечно, весьма лестно, что настоящий ариец обратил на меня свое внимание. — Она в упор посмотрела на него томными глазами, прекрасно зная, что дряхлый Лемке давно перешел со слабым полом на созерцательный вид отношений. — Но сейчас речь идет о другом: где я смогу принести большую пользу — в тылу врага или… В общем, решайте!

Во время этого монолога рука полковника продолжала покоиться на ее колене. Решив, что она предоставила ему достойный повод выйти из щекотливого положения, не посрамив мужского достоинства, Лемке отечески похлопал ее по ноге, одернул юбку.

— Ну, что же, я очень рад откровенному разговору и обещаю тщательно взвесить ваше предложение. — Он поднялся с кресла и молча прошелся из угла в угол огромного кабинета. — Завтра в четырнадцать тридцать жду вас.

Этого времени хватило полковнику, чтобы все тщательно обдумать и понять несомненную выгоду от идеи, предложенной Лановской. Чтобы совсем исключить малейший риск, Лемке доложил обо всем начальнику и, получив добро на проведение операции, самолично возглавил ее. Месяц ушел на личную подготовку, на изготовление реальных документов, на изучение новой легенды. Когда все формальности были соблюдены, Ванда с удивлением узнала, что ее посылают в группу ее отца. С ним она не виделась около двух лет и, естественно, соскучилась. Как он там?

Живется ли ему хорошо? Помнит ли о своей дочурке? За себя она была совершенно спокойна и не волновалась, что может быть кем-либо опознана: она будет работать в тех местах, где ее никто не знает… Правда, Шрамм пытался протестовать против передачи группы Лановского в ее подчинение, но разве можно армейской разведке спорить с контрразведкой. Получив неограниченные полномочия и все необходимые пароли и явки, Ванда вскоре очутилась рядом с ошеломленным отцом и рьяно принялась за дело. Все шло удачно до тех пор, пока… Опасность первой почувствовала Ванда и решила сразу же проверить свои подозрения: назначив встречу с Яном Марковичем, она отправилась повидаться со старым знакомым…

Ян Маркович не на шутку волновался: время шло, а Ванда не появлялась. Значит, что-то случилось! Господи! Какой же он кретин! Неужели и в самом деле склероз? Она же предупреждала его: при неявке одного из них на встречу проверить условленное место… Лановский суетливо бросился к черному репродуктору, висящему на стене, и вытащил из него маленькую записку:

«Папа! Сапожник под подозрением… Пришлось убрать Васю-Василька! Отдала Григория, но времени катастрофически мало! Сюда не вернусь! Встретимся у X… Торопись! Твоя В.».

Пробежав записку, Лановский мгновенно побледнел и метнулся к картине, укрепленной над камином. Отбросив в сторону довольно плохую копию загадочной Джоконды, Ян Маркович нащупал еле заметную выпуклость на стене: откинулась небольшая дверца сейфа. Об этом тайнике, кроме него, не знала ни одна живая душа, даже дочь. В нем он хранил все, что смог накопить, награбить за свою жизнь. Не очень-то доверяя порядочности своих хозяев, которые якобы перечисляют на его имя все полагающиеся за работу суммы, Лановский решил откладывать на черный день свой личный капитал: драгоценности, доллары. В этом же сейфе находились кое-какие документы, за которые многие высшие чины вермахта согласились бы уплатить любые деньги, чтоб обладать ими…

Сложив все это в небольшой матерчатый мешочек, он прикрепил его к поясу. Оставшиеся документы, на его взгляд маловажные в данной ситуации, сложил на полу перед камином, сунул туда же записку дочери. Потом вытащил из кармана красивый, инкрустированный эмалью портсигар, чиркнул вделанной в него зажигалкой и поднес к кучке. Быстро разгоревшись, пламя осветило его красивое лицо, и оно отразилось в гладкой, отполированной поверхности розового мрамора старинного камина. Усмехнувшись, Лановский устало провел пальцем по рваному шраму над глазом и вытащил из портсигара папиросу. Послышалась легкая незатейливая мелодия. Он задумался, вспоминая что-то, и уже поднес папиросу ко рту, но, внимательно оглядев ее со всех сторон, заметил крестик. Огорченно покачал головой, тяжело вздохнул и решительно сунул ее в верхний кармашек пиджака. Другую папиросу закурил сразу и снова задумался, слушая звуки музыки, похожие на звуки старого клавесина…

Его мысли прервал стук в дверь. Щелкнув портсигаром, Лановский выплюнул папиросу и осторожно подскочил к окну: промелькнула белая милицейская фуражка… В дверь постучали настойчивее… Ян Маркович сунул в карман портсигар и выхватил пистолет. Дом окружен! У дверей и у окон охраняют! Остается чердак: через слуховое окно можно выскочить на улицу и… дай Бог ноги! Людей много, и стрелять они вряд ли посмеют… Во всяком случае, это единственный шанс. Ян Маркович быстро устремился наверх…

— Вы уверены, что он еще не выходил из дома? — тихо спросил Панков молоденького лейтенанта.

— Уверен, товарищ майор… Мы, как только получили вашу телефонограмму, сразу же взяли дом под наблюдение. Описанный вами человек пришел минут двадцать назад и оттуда не выходил. Черного хода у дома нет, вокруг расставлены люди…

— Ну, что ж, давайте ломать! — решительно произнес Сергей Петрович, и два дюжих сотрудника налегли на дверь. Панков с лейтенантом встали по бокам, держа оружие наготове. Запор оказался слабым, и вскоре дверь широко распахнулась. Панков с лейтенантом вбежали внутрь и замерли. У камина Сергей Петрович заметил небольшую кучку пепла, из которой струился тоненький дымок. Майор огорченно пожал плечами и хотел что-то сказать, но не успел: наверху послышался какой-то шорох.

— Лейтенант со мной, остальным проверить все внизу! — Панков побежал вверх по лестнице…

А Лановский осторожно выбрался через слуховое окно на крышу и приготовился прыгать вниз.

— Лановский! Стой! Руки вверх! — окликнул его Панков.

Резко выбросив руку в сторону окрика, Ян Маркович выстрелил и тут же сиганул с крыши. Резкая боль в колене заставила вскрикнуть. В его сторону метнулся один из сотрудников, и Лановский выстрелил в него в упор. Белая гимнастерка окрасилась в красный цвет, и молодой парень медленно сполз на землю, оставляя на стене дома кровавый след…

Сильный удар в плечо бросил Лановского на стену, и по телу побежало что-то мокрое и горячее. Не обратив на это внимание, он выстрелил несколько раз и побежал, петляя между деревьев и сильно прихрамывая на больную ногу…

Панков понял, что если Лановский успеет добежать до поворота, то поймать его будет сложно: там много людей, и подвергать их опасности нельзя. Остается только одно: стрелять… Сергей Петрович поморщился с досады: как это они не предусмотрели возможности побега через крышу? Сам во всем виноват… Куда, спрашивается, спешил? Кому это нужно было? А сейчас вот приходится пожинать плоды этой спешки… А с раненым поди попробуй поговори. Но делать нечего… Панков тщательно прицелился в ногу, которую немного приволакивал Лановский. Еще мгновение, и тот скроется за угол… Сергей Петрович мягко спустил курок, и бежавший, словно наткнувшись на неожиданное препятствие, упал на колени и выстрелил в Панкова… Пуля ударилась в нескольких сантиметрах от лица Сергея Петровича, отщепив от рамы большой кусок…

Когда они подбежали к Лановскому, держа оружие наготове, тот лежал неподвижно, раскинув в стороны руки…

— Да-а-а! — укоризненно протянул лейтенант, склонившись над телом. — Наповал…

— Исключено! — озабоченно проговорил Панков, щупая пульс на руке Лановского: пульса не было. — Рана должна быть на правой ноге, чуть ниже колена…

— Вот это да! — удивился тот, разглядев рану. — Как в аптеке! Он что же, от испуга концы отдал, что ли?

Сергей Петрович выпрямился и, нахмурив брови, задумался. Неожиданно его взгляд упал на левую руку, сжатую в кулак. Он попробовал разжать, но это далось сделать после значительных усилий. В кулаке Панков обнаружил папиросу.

— Как ты думаешь, Коля, человек будет думать о куреве в таком положении? — спросил он лейтенанта.

— Очень сомневаюсь, товарищ майор.

— Вот и я сомневаюсь… — Сергей Петрович внимательно осмотрел папиросу и заметил крестик и свежие вмятины от зубов. — А вы, оказывается, были трусом, Ян Маркович, — тихо сказал он и понюхал папиросу, зная уже, какой запах услышит. — Вроде цианистый… Точнее специалисты скажут… — Аккуратно положив папиросину в листок бумажки, вырванной из блокнота, протянул лейтенанту: — В лабораторию отдашь, а этого — на вскрытие… — Склонившись над трупом, он тщательно обыскал его и обнаружил мешочек у пояса, еще один револьвер и знакомый портсигар…

4

В тот день, когда Ян Маркович покончил самоубийством, Сергею Петровичу удалось обезвредить почти всю группу Лановских. Исчезла Ванда, и вместе с нею еще двое, с которыми она пришла из-за кордона и которые наверняка очень много знали. Через несколько дней охотники случайно наткнулись на два погребенных под снегом трупа: если бы не собака, они пролежали бы до самой весны. Трупы были сильно обезображены, и никаких документов при них не оказалось. Так как никаких запросов об исчезновении этих мужчин не поступало, дело решили сдать в архив. То ли интуиция подсказала, или просто, на всякий случай, Сергей Петрович решил представить для опознания этих убитых арестованному Григорию Корнееву. В одном из трупов тот узнал парня, присутствующего при убийстве Василия… Верная своему правилу, Ванда и в этот раз решительно и зверски расправилась со своими помощниками, избавляясь от ненужных и опасных для нее свидетелей. И на этот раз Ванда Яновна Лановская умело и быстро замела за собой следы, сумев на долгое время исчезнуть из поля зрения советских органов. Шло время, началась страшная и изнурительная для нашей страны война. С первых же ее дней Сергей Петрович подал рапорт с просьбой отправить на фронт. Ответа ждал, как ему казалось тогда, долго. Неожиданно получил вызов в Особый отдел Наркомата внутренних дел. В небольшом кабинете его ожидали трое: хозяин кабинета, седоватый, подтянутый полковник, и двое в штатском — сухощавый пожилой и молодой, в круглых очках, которые мало ему помогали и он всякий раз прищуривался.

Говорили двое: полковник задавал вопросы, а Панков обстоятельно и подробно, как его попросили, отвечал. Беседа длилась довольно долго, но Сергей Петрович, понимая важность подобных вызовов, оставался спокоен и не проявлял нетерпения. Парень в очках все время что-то записывал в своем блокноте, а мужчина в штатском внимательно слушал. Неожиданно он обратился к Панкову на чистом немецком языке:

— Товарищ майор, расскажите, пожалуйста, о том периоде, когда вы вплотную занялись изучением немецкого языка.

— После окончания войны, — начал Сергей Петрович, немного замявшись, не зная, как обращаться к мужчине в штатском, — я имею в виду гражданскую…

— Разумеется, — улыбнулся полковник.

— Я продолжил учебу в университете, где и познакомился со своей будущей женой. Она и привила мне любовь к языкам. Закончив университет, стал работать в спецотделе ОГПУ, был направлен в Германию для усовершенствования своих познаний в языке…

— Ну и как, успешно? — спросил мужчина в штатском.

— Коренные немцы были уверены, что я родом из Баварии! — на этот раз Панков ответил по-немецки, и мужчина в штатском довольно улыбнулся.

— По-моему, они не так далеки от истины! — сказал он тоже по-немецки.

Этому комплименту тогда Панков не придал особого значения, а позднее, когда полковник Званцев, так представился ему мужчина в штатском, стал готовить его для работы в тылу врага, Сергей Петрович узнал, что полковнику несколько лет пришлось работать в Германии под чужой фамилией.

Через многое пришлось пройти Панкову, работая в тылу врага. Партия и правительство высоко оценили его самоотверженный и опасный труд: два ордена Ленина, три ордена боевого Красного Знамени и многие другие ордена и медали украсили его грудь. Казалось, он должен был остаться доволен своим вкладом в общую победу над фашизмом, но до сих пор старый генерал переживает, что не смог разыскать и уничтожить Ванду Лановскую. Несколько раз ему удавалось нащупать нити, ведущие к одной из самых опасных немецких разведчиц по кличке «Лисица», но всякий раз она выскальзывала из расставленных сетей… Лановская четко придерживалась своего главного правила: «Человек, знающий о тебе больше, чем ему положено, должен быть мертв!»

Когда фашистская Германия капитулировала, Ванда исчезла, не оставив, как всегда, никаких следов. Сергей Петрович, уверенный, что ее услугами воспользовалась одна из разведок так называемых союзников, продолжал упорно разыскивать ее, но все попытки оказывались тщетными… После войны полковнику Панкову предложили возглавить один из отделов Комитета государственной безопасности, а еще позднее — руководить «Петровкой, 38»…

Сейчас, уйдя на заслуженный отдых и вспоминая свою долгую и не очень легкую жизнь, Сергей Петрович со щемящей в сердце тоской вспоминал далекие революционные годы, наполненные удивительным пафосом к новому труду, к новой жизни, к новому созиданию… Пробуя анализировать современную жизнь, старый генерал никак не мог понять, отчего люди стали такими черствыми, нетерпимыми? Казалось бы, его поколение недоедало, недосыпало, жило в трудных условиях многонаселенных коммунальных квартир, пережило страшную войну, которая унесла миллионы жизней, и все-таки оно, это поколение, сумело сохранить в себе лучшие человеческие качества: любовь и сострадание к ближнему, уважение и внимание к любому человеку, а главное — Веру! Великую Веру в Человека! А теперешняя молодежь? Конечно, бесспорно, многие дела сделаны той самой молодежью, которую ему хотелось бы поругать, в крайнем случае пожурить, но… В них нет того, что было в его поколении: нет огня, задора, энтузиазма, присущих юности… Впрочем, возможно, большая вина лежит и на них, людях его поколения! Значит, они плохо воспитывали своих сыновей, дочерей! Значит, не сумели достойно передать частицу огня, который продолжает гореть у них самих! Именно этот огонь заставляет их по первому зову бросаться на помощь тому, кто оказывается в беде. И все-таки им тогда было тяжелее, чем современной молодежи, ибо тогда приходилось начинать все с нуля… Отсюда и неизбежные ошибки, приводящие иногда к непоправимым последствиям.

Сергей Петрович снова вспомнил тот небольшой южный городок, куда он был направлен Кедровым со специальным заданием, связанным с контрреволюционной группой, громко именовавшей себя Союзом вольной интеллигенции, сокращенно — СВИ.

Архивные документы, принесенные внуком, относились как раз к тому периоду. Очень важная подмога для памяти, хотя она его пока не подводит. Но очень уж много воды утекло — как бы не напутать чего.

До мельчайших подробностей помнит Сергей Петрович свой приезд в тот городок… Лето давно миновало, но яркое солнце еще хорошо прогревало землю, словно желая, перед долгой холодной зимой, дать ей свою энергию и помочь перезимовать.

Состав подошел к небольшому зданию вокзала. К удивлению Сергея Петровича, народу, по сравнению с теми вокзалами, на которых ему пришлось побывать, было мало.

Но когда поезд остановился у перрона, все мгновенно пришло в движение и потоки людей двинулись навстречу друг другу: приехавшие выходили из вагонов, довольные, что наконец-то добрались до места, а желающие уехать пытались штурмом овладеть долгожданным поездом и захватить свободное место. Потоки людей сталкивались, смешивались, ругались, кричали, и никто никому не хотел уступать.

С трудом протискиваясь среди озлобленных людей, Сергей пробрался к зданию вокзала. Это была старинная постройка из красного кирпича, красиво и добротно сложенного руками народных умельцев. Тогда все строилось на века, основательно, и такие мастера ценились на вес золота. Тощий вещмешок за плечами Сергея не требовал к себе особого внимания. Обратил он внимание и на то, что многие бросали на него любопытные взгляды, стараясь тут же посторониться и пропустить. Недоумевая по этому поводу, но не придавая особого значения, он выскользнул, наконец, из здания вокзала и облегченно вздохнул: привокзальная площадь после перрона выглядела почти пустой. Несколько пролеток стояли, прижавшись к самому тротуару, ожидая пассажиров. Недалеко от них пристроились три старухи, предлагая проходящим жареные семечки. Торговля шла не очень бойко, но их это нисколько не огорчало: старушки с огромным удовольствием рассматривали вновь прибывших и тут же делились меж собой впечатлениями.

Сергей остановился в раздумье: города он не знал, спрашивать кого попало о том, где находится здание губчека, не хотелось. Неизвестно, сколько ему пришлось бы так простоять, но, на его счастье, показался солдатский патруль, и он решительно направился к нему.

— Здорово, братишки! — весело приветствовал он молодых красноармейцев.

— Здравствуй, коли не шутишь! — ответил один из них, наиболее общительный, а может быть, старший наряда.

— Как служба идет? — не замечая настороженного тона, спросил Сергей.

— Как надо, так и идет, — обрезал «общительный». — А вот кто ты такой? Откуда взялся, веселый да разговорчивый?

— Неужели в подозрительные элементы меня зачислил? — улыбнулся он. — Или на контру смахиваю?

— Кто вас знает… — неопределенно ответил тот. — Может, документ какой имеется?

— Правильно, таким и нужно быть в наше тревожное время, — серьезно проговорил Сергей и достал свой мандат.

— Извини, товарищ, — прочитав его, смущенно сказал «общительный». — Время действительно тревожное: зашевелилась всякая нечисть… Почувствовали, что много сил фронту отдается!

— Ничего, недолго они злорадствовать будут, — задумчиво проговорил Сергей. — Послушай, браток, как мне до губчека добраться?

— И блуждать не придется! — подхватил второй красной армеец, совсем молоденький паренек, застенчиво переминавшийся с ноги на ногу, и тут же сконфуженно опустил глаза под укоризненным взглядом своего командира.

— Ладно, Семенов, говори, коли начал, — махнул тот рукой, как бы снисходительно отнесясь к его молодости (хотя сам-то и был его старше на год-другой).

Семенов стал быстро объяснять дорогу.

— Вы, товарищ, пойдите по энтой вот улице, до самого упору, а там поверните по левую руку и шагайте до самого скверика, небольшой такой, с железной оградой… Как пересечете его, так уткнетесь в площадь: большое кирпичное здание и будет губчека. — Добравшись, наконец, до последнего слова, Семенов оборвал себя и через мгновение добавил зачем-то: — Я два раза там дежурил…

— Ну, спасибо тебе, Семенов! — Сергей дружески похлопал его по плечу. — Спокойного дежурства! — добавил он и пошел в сторону указанной улицы…

Когда он вышел на главную площадь городка, то сразу обратил внимание на красивое монументальное сооружение из красного кирпича, построенного в восточном стиле. Скорее всего этот двухэтажный дом принадлежал какому-то богатому местному аристократу. За тяжелыми окованными дверями Сергея остановил дежурный красноармеец:

— Вы к кому, гражданин?

— К председателю губчека, — ответил Сергей и предъявил свой мандат. — Он на месте?

Внимательно ознакомившись с документом, дежурный аккуратно сложил и вернул его Сергею.

— Товарищ Семенчук у себя в кабинете. Второй этаж, налево. — Кивнув в сторону лестницы, он снова присел на стул.

Оглядываясь по сторонам, Сергей любовался красивым убранством особняка: мебель, зеркала, ковры, люстры — все настолько сохранилось, что если бы не огромное красное полотно, где аршинными буквами выделялась надпись: «Весь мир насилья мы разрушим!» — то можно было предположить: старые хозяева по-прежнему проживают тут.

Сергей постучал в красивую, украшенную резьбой дверь и после короткого «войдите» открыл ее. В огромной комнате, набитой роскошной мебелью, царил полумрак. За громоздким двухтумбовым столом он увидел широкоплечего мужчину средних лет.

— По какому вопросу? — спросил тот.

Сергей молча протянул ему свои бумаги, и, пока Семенчук читал, он стал с интересом рассматривать убранство кабинета.

— Из самой Москвы, стало быть? — уважительно произнес председатель, внимательно оглядев Сергея, и вдруг неожиданно спросил: — Тебе сколько лет? Уж больно ты молод.

— Двадцатый пошел, — несколько обидчиво ответил Сергей.

— Не обижайся, это я так, к слову… Ты вот что, Панков, погоди чуток: должен я принять сейчас одного, видно, пришел уже… А потом и с тобой поговорим, идет? — Он взялся за трубку. — Нет, нет, сиди здесь, — махнул он рукой Сергею, когда Панков хотел выйти. — Дорофеев, там ко мне должен был прийти Павел Горчихин… Пришел уже? Пусть ко мне поднимается.

— А ничего вы здесь устроились, — усмехнулся Сергей, снова окидывая обстановку комнаты.

— Тебе смешно, а я с этого выговор получил. Будто я этот дом выбирал для ЧК. — Он тяжело вздохнул. — Я ж с Питера сюда. Приехал дела принимать и ахнул, увидев эти хоромы, первое время заходить стыдно было, а потом… — Семенчук махнул рукой. — Разве время заниматься устройством? Когда столько дел накопилось, а тут еще контра зашевелилась…

В дверь негромко постучали.

— Входи, Пашенька, сделай одолжение! — выкрикнул комиссар с такой игривостью в голосе, что Сергей ожидал увидеть какого-нибудь паренька и очень удивился, когда в комнату бочком протиснулся тщедушный мужичонка.

Вся его одежда была в заплатах и, казалось, вот-вот должна развалиться. Бородка клинышком придавала его лицу некоторую благообразность. Повернувшись в левый угол, он машинально поднял руку, чтобы перекреститься, но тут же опустил ее, вздохнул и медленно прошел ближе к столу.

— Садись, Пашенька, садись… — Семенчук указал ему на стул.

Изобразив на лице обреченную покорность, Горчихин присел на краешек стула и молча уставился на комиссара.

— Что же, так и будешь в молчанку играть? Неужто не надоел я тебе?

— Хучь расстреляй ты меня, комиссар, аль повешь, но не терзай ты меня более, за-ради Бога, — подвывая, загнусавил тот. — Моченьки ведь нет больше у меня никакой… Сказал же я тебе: нет у меня никакого золота, нет! — Противный бабий голосок вызывал у Сергея неприятное ощущение, но, прислушиваясь к нему, он подумал, что этот мужичок не так прост, как хочет показаться. Сергей и сам не мог понять, отчего ему это показалось: может быть, не совсем искренняя интонация, может быть, глаза — бегающие по сторонам, с узким прищуром…

— Расстрелять-то мы тебя всегда успеем. — Комиссар хитро посмотрел ему в глаза и добавил: —…Если найдем нужным. А про золотишко-то вспомни… Вспомни, куда ты его припрятал! А то возьмем Грома, что тогда придумаешь? Он-то на черняка знает, сколько золота у тебя припрятано!

Сергею показалось, что при упоминании о знаменитом главаре банды Пашка еле заметно усмехнулся, но, покосившись на комиссара, тут же загнусавил:

— Он-то скажет, но ведь времени-то сколько, Феденька, с тех пор убежало: все уплыло меж пальцев-то. — Он выразительно растопырил свои длинные и тонкие пальцы, словно подтверждая сказанное.

— Да-а, у тебя уплывет, как же, жди! — усмехнулся комиссар. — Хорошо! — неожиданно произнес он. — Я тебя сейчас отпускаю, но советую серьезно подумать… Не будет тебе покоя, пока не отдашь золото Советской власти! И чем раньше — тем лучше! — Федор подписал пропуск и вернул его Пашке.

Быстро и несколько суетливо подхватив желанный листок со стола, Пашка моментально скользнул к дверям, успев, однако, бросить пронзительный взгляд на Сергея, и только после этого выскользнул за дверь.

— Ну, что же, товарищ Панков, — проговорил Семенчук, как только дверь за Пашкой закрылась. — Я с большим нетерпением ожидал твоего приезда!

— Странный тип! — кивнул Панков на дверь. — Что это он так гнусавит?

— За это его и прозвали «Пашка-гнус»! Хитрый, бестия, до невозможности! — Федор покачал головой. — До революции специализировался по квартирным кражам…

— «Домушник»?

— Вот-вот, «работал» всегда один и считался хорошим профессионалом среди своих: следов не оставлял и ошибок не делал… Поймать его было почти невозможно, тем более что он никогда не забывал делиться «доходами» с полицией… А незадолго до революции его выдал полиции конкурент, которому он отказал в содружестве…

— И его, наконец, удалось посадить? — подхватил Сергей.

— Нет! — едва ли не с восхищением воскликнул Федор. — И тут ему удалось ускользнуть: откупился, почти все отдал, но откупился… И в этот самый момент судьба Сталкивает его с Валентином Громовым, который и уговаривает его податься на золотые прииски. Оказавшись на мели, Пашка долго не раздумывает и соглашается. Фортуна улыбнулась: напали на богатую жилу, которая могла обеспечить их на всю оставшуюся жизнь, но… революция перечеркнула планы: продав какому-то чудаку свой участок, они возвращаются в город…

— Вы, наверно, всю его биографию выучили! — улыбнулся Сергей.

— Пришлось… По некоторым сведениям, они намыли — гам очень много золота, а оно, ох, как нужно стране!

— Зачем же вы его отпустили? — воскликнул удивленно Данков. — Удерет же…

— Никуда он не денется… Он Грома боится как огня, золото от него утаил, а в городе — будто под охраной. — Комиссар дружелюбно положил руку на его плечо.

Только сейчас Сергей мог внимательно рассмотреть Семенчука: крепкого телосложения, высокого роста. Заметив на его грубой руке выколотый якорь, Сергей спросил:

— Море покинули… разочаровались?

— Глазастый! — одобрительно заметил комиссар. — Нет, кто хотя бы раз выходил в море — никогда его не забудет! Ушел потому, что партия так решила! — Он задумался на мгновение, потом сказал: — Вовремя ты приехал сюда! Правда, ничего нового сообщить не могу. Ничего… Но об этом позднее: устройся, отдохни с дороги, потом и задумаемся вместе…

В этот город Сергей Панков был направлен не случайно, и о его задании здесь знал только один человек — Федор Семенчук. Несколько недель назад арестовали связного из контрреволюционной группы Союза вольной интеллигенции. Программа этого союза была довольно обширна: сеть террористических акций против Советской власти до захвата самой власти.

К сожалению, арестованный знал очень мало, но на одном из допросов упомянул о неком Седом, являющемся руководителем Центральной боевой группы СВИ. Органам ЧK было известно это имя: о нем рассказывали и другие арестованные. Его никто не видел, но все в один голос отзывались о нем положительно и не без страха в голосе. По их словам, это был жестокий и умный человек, а благодаря своей осторожности он никогда не оставлял свидетелей, ему удавалось спокойно избегать арестов. Удалось выяснить, что Седой работает в каком-то советском учреждении и пользуется авторитетом у властей. Особый отдел ВЧК сумел нащупать тоненькую ниточку, ведущую к руководству СВИ, но она неожиданно оборвалась, а следы вели в город, в который и решено было направить Сергея Панкова…

— Вообще-то я не устал… — начал было Сергей, но комиссар перебил его:

— Отдыхать… Еще успеешь наработаться! — Выглянув в коридор, крикнул: — Василий!

Через мгновение в дверь просунулась рыжая голова молодого парня. Заметив Панкова, он вошел и закрыл за собой дверь.

— Звал, товарищ Федор? — стараясь казаться солидным, произнес он.

— Проходи, Василь… Вот, познакомься: товарищ Панков, из Москвы…

— Зарубин… Василий, — важно проговорил тот, затем, шмыгнув своим веснушчатым носом, крепко пожал Сергею руку.

Этот невысокий парень с ясными голубыми глазами сразу чем-то понравился Панкову. Ответив на рукопожатие, он улыбнулся и сказал:

— А меня — Сергей.

— Ты голоден? — спросил Семенчук.

— Да нет! — несколько поспешно ответил Панков.

— Хотя что я спрашиваю: конечно, голоден… Вот тебе талон: пообедай в нашей столовой, это на заводе, Василь покажет, потом получи в финансовом отделе все, что полагается, а жить… — Комиссар задумался, потом хлопнул по столу. — Жить будешь у учителя Лановского… И рядом и надежно, лучше не придумаешь! В общем, устраивайся, а у — в исполком… Василь, вот тебе бланк, завизированный уже предисполкома: выпиши ордер к учителю и покажи все, что нужно. Я в исполкоме буду, если что…

Василий взял бланк и, важно кивнув Сергею, направился к двери. Комната, куда они вошли, находилась рядом с кабинетом комиссара и мало чем отличалась от него. Разве только тем, что вместо одного стола здесь стоял ещё один да отсутствовал портрет Дзержинского.

Василий присел на мягкое кресло за одним из столов.

— Давай мандат, — сказал он и не спеша взял ручку. Взглянув на перо, провел им по своим рыжим волосам, снова посмотрел и, удовлетворенный состоянием пишущего «инструмента», решительно обмакнул его в чернильницу, этакое массивное бронзовое сооружение, отображающее сценку из охоты на медведя.

Сергей смотрел на Василия и с большим трудом удерживался, чтобы не рассмеяться: затаив дыхание, нахмурив брови, усиленно помогая себе языком, он старательно выписывал буквы ордера, пока, наконец, не вырисовывалось слово. За это время выражение его лица менялось несколько раз. Написав слово, Василий глубоко вздыхал и снова склонялся над бумагой…

Не в силах больше сдерживаться, Сергей встал и отошел к окну. Оно выходило во двор, на маленький сквер с беседкой. Несколько деревьев, окружавших беседку, переливались всеми цветами радуги: листья крепко держались за своего родителя, как слабый больной ребенок. Более всего Сергей любил весну и осень: именно тогда ярче всего замечаешь течение жизни, когда весной все распускается, а осенью — отмирает… Но отмирая, природа блистает такими красками, что совершенно забываешь о смерти. Может быть, от природы люди взяли обычай украшать церемонию похорон…

Пот градом струился по лицу Василия, когда он окончил свои писательские мучения. Достав из стола печать, подышал на нее и профессионально стукнул по бумаге. Полюбовавшись ордером, а точнее тем, как написан текст, протянул его Сергею.

— Все! — Вздохнув с чувством выполненного долга, Василий смахнул пот со лба, затем неожиданно спросил: — Москвич, значит?

— Значит! — улыбнулся Сергей. Сложив мандат и ордер, он сунул их в карман.

Василий внимательно разглядывал кожаную куртку. Сергей недоумевающе пожал плечами.

— Небось там у вас все в кожанах ходят? — полувопросительно проговорил Василий с открытой завистью. Потрогав куртку за рукав, добавил: — А уж у Ленина совсем, видать, знатный кожан?!

— Вот и ошибся! — вновь улыбнулся Панков. — Ленин вовсе в пиджаке ходит!

— В пиджаке? — подозрительно переспросил Василий. — Да ты что? — Он неожиданно обозлился. — Заливаешь небось? Да не на таковского напал… Ленин — в пиджаке?! — Он усмехнулся. — Так я тебе и поверил!

— Зачем мне тебя обманывать? Точно — в пиджаке! — обиделся Сергей. — Вот смотри. — Он достал из внутреннего кармана небольшой бумажный пакет. Бережно развернув его, протянул Василию типографский оттиск.

— В… Ульянов… Ле-нин… Ленин! — выдохнул удивленный Василий, и его глаза радостно заблестели. — Глянь-ка, и вправду — в пиджаке! — воскликнул он, бережно разглаживая портрет.

— Ну и чудак же ты, Василий! — рассмеялся Сергей и протянул руку за портретом. Василий тяжело вздохнул и нехотя вернул его. Так же бережно Панков завернул его в бумагу, затем спросил Василия: — А что представляет собой учитель Лановский?

— Ян Маркович? — не отрывая взгляда от пакета, который Сергей снова положил в карман, переспросил Василий. — Яна Марковича весь город знает… Свой в доску! Сам Строгое, наш предгубисполкома, его знает, а он-то человека насквозь видит… Ну что, пошли?

Оказавшись на улице, они медленно пошли по осеннему городу, любуясь удивительным разнообразием красок, разбросанных всюду осенью. Тревожно шуршала под ногами жухлая листва. Ярко-желтое солнце поразительно вписывалось в осенний пейзаж. Оно уже не грело, но, разбрасывая вокруг свои нежные лучи, создавало великолепие оттенков, и пройти мимо и не обратить внимание на эту красоту было невозможно. Сергей с удовольствием наслаждался чудесами природы, а Василий шел задумчивый и молчаливый.

— Может, сначала к Лановскому, а потом — в столовку? — неожиданно предложил он.

— Мне все равно! — ответил Сергей и поднял с земли лист тополя, заинтересовавший его необычайностью раскраски и формы.

Они прошли еще несколько метров, когда Василий, усиленно о чем-то думавший, вдруг остановился и спросил:

— Товарищ Панков, скажи — какое у тебя оружие?

Вопрос удивил Сергея, но он, пожав плечами, все же достал из кармана браунинг.

— Знатная штука! — усмехнулся Василий, примеряя пистолет к своей грубой крестьянской руке. — Для нервных барышень особенно… А хочешь, я тебе маузер достану? Думаешь, слабо?.. Да тут какая-то надпись! — воскликнул он, взглянув на пистолет. — «Лучшему стрелку Панкову С. П., Москва, М. Кедров», — прочитал восхищенный Василий. — Неужели Кедров — начальник особого отдела?

— Тот самый, — улыбнулся Сергей. — А маузер… маузер у меня свой был: другу оставил, на память… И если ты мне достанешь, буду очень признателен… А то действительно курам на смех. — Он подкинул браунинг вверх и ловко, как заправский ковбой, поймал его и сунул в карман.

Зачарованный Василий с восхищенной растерянностью смотрел некоторое время на Сергея, потом покачал головой:

— Ну, ты даешь!

— Ладно-ладно. — Сергей похлопал его по плечу. — Пошли.

5

Когда они с Василием подошли к небольшому, со вкусом отделанному особняку, Василий уверенно дернул за ручку звонка. Мелодичная трель оповестила хозяев о приходе нежданных гостей, и вскоре за дверью послышались шаги. На пороге показался высокий моложавый мужчина с черными волосами. На вид ему нельзя было дать более сорока лет. Светлый в полоску костюм явно от хорошего портного…

— Чем могу быть полезен? — с чуть вопросительным радушием произнес он, но, увидев за спиной Сергея Василия, широко распахнул дверь. — О, само ЧК пожаловало к нам в гости! Милости прошу — к нашему шалашу!

В просторной прихожей Сергей повесил свой вещмешок на вешалку и двинулся за хозяином. Они прошли в большую комнату, служащую, вероятно, одновременно и гостиной, и библиотекой, судя по тысячам книг, аккуратно уложенных по стеллажам.

После того как Василий с Сергеем присели на указанные им стулья, образовалась некоторая пауза: говорить вроде было не о чем, а хозяин дома, стараясь быть вежливым, не торопился выяснить цель визита «самого ЧК». Нарушил молчание Василий:

— Так мы, Ян Маркович, к вам по делу…

— В общем, догадался, — открыто, но с некоторым напряжением, как показалось Сергею, произнес Лановский.

Василий немного помедлил, не зная, как лучше приступить к цели визита, потом, решив, что нечего канитель разводить, прямо заявил:

— У вас места в доме много, и решено поселить у вас товарища Панкова.

— Вообще-то не навсегда, — пытаясь смягчить ситуацию, перебил Сергей.

— Ну, разумеется, разумеется! — живо произнес Ян Маркович, облегченно вздохнув.

Двери, ведущие во внутреннюю часть дома, были чуть приоткрыты, и Панкову показалось, что там промелькнула легкая женская фигура. Перехватив его взгляд, Ян Маркович улыбнулся и сказал:

— Думаю, что моя дочь — ваша ровесница: она хлопочет сейчас над обедом, и у вас еще будет возможность представиться ей, Сережа… Вы разрешите мне так вас называть?

— Извольте. — Он пожал плечами.

— Надеюсь, вы не откажетесь присоединиться к нашему столу?

— Нет-нет, спасибо! У меня есть талон в столовую, — запротестовал Сергей.

— В столовую? — рассмеялся Ян Маркович. — На первое — суп из воблы, на второе — сушеная вобла, на третье — кипяток! Нет и еще раз — нет! Ни о каких столовых и речи быть не может! Видите ли, Сережа, я забочусь не только о вашем желудке, я надеюсь, что ваше появление в машем доме несколько скрасит неизбежную домашнюю скуку…

Речь Яна Марковича текла непрерывно, но каждое слово он выговаривал необычно отчетливо, напоминая, пожалуй, иностранца, виртуозно владеющего чужим языком.

— Мы в этом городе не слишком давно, — продолжал Ом, — и до сих пор временами чувствуем себя довольно одиноко… Вы напрасно улыбаетесь, Василий! — сухо добавил он, заметив, что Василий хочет что-то шепнуть Панкову.

Чтобы как-то разрядить возникшую паузу, Сергей вытащл ордер и протянул Лановскому. Развернув, он внимательно прочитал, а потом сказал:

— Кстати, Василий, не могу понять, отчего вы не ладите с моей дочерью… Разумеется, у красивых девушек могут быть свои капризы, но, заметьте, это капризы красивых девушек. — Снова бросив взгляд на ордер, Ян Маркович с веселым вопросом в глазах уставился на j Василия: — Кажется, я узнаю, чья это рука!

— Точно — моя! — Лицо Василия расплылось в добродушной улыбке. — А как вы догадались?

— По… — Возможно, он хотел сказать «по ошибкам», но, взглянув на Василия, он дружелюбно развел руками: — По почерку! — И, не выдержав, заразительно рассмеялся.

Некоторое мгновение Василий размышлял: обидеться или нет, но посмотрел на улыбающегося Сергея и тоже захохотал.

— Ну, что ж, буду очень рад выручить губчека, — неожиданно натянуто проговорил Ян Маркович.

Отметив это, Сергей сразу одернул себя: кто же будет радоваться, что ему в дом навязывают постороннего человека, тем более когда за него ходатайствует ЧК.

— Теперь хоть поговорить с кем будет, — продолжал Лановский. — Я один живу, не считая дочери: молода слишком, да и скучно ей со мной… Несколько лет прошло, как ее мать тихо отошла в мир иной… Вам-то она будет | рада, несомненно рада… Ванда! — громко позвал он, и вскоре в гостиную вошла молоденькая высокая, в отца, девушка. Ее красивое, с маленьким, чуть заметно вздернутым носом лицо обрамляли две пышные, смолянисто-черные косы. Розовое, со всевозможными дополнениями, платье как нельзя лучше подчеркивало ее стройную и хрупкую фигуру.

— Ты звал, папа? — несколько жеманно произнесла она.

— Да, Ванда, познакомься с молодым человеком… Сережа из Москвы приехал.

И снова Панков машинально отметил наблюдательность Яна Марковича, определившего, скорее всего по произношению, откуда приехал их новый постоялец. Сергей довольно быстро перенимал манеру говорить от людей, с которыми ему приходилось долго общаться, и его не удивило замечание Лановского.

— Панков… Сергей… Сергей Петрович, — добавил он, немного смущаясь устремленного прямо в его глаза взора Ванды. Чтобы хоть как-то скрыть свое смущение, Сергей протянул ей ярко-бордовый тополиный листок, который до сих пор держал в руке, и… и еще больше покраснел.

— Ванда… Просто Ванда. — Девушка подчеркнуто выделила слово «просто» и, приняв листок, церемонно присела в реверансе, добавив: — Очень мило с вашей стороны!

Глядя на них, Василий не смог удержаться и громко прыснул, за что моментально был награжден презрительной гримасой молодой хозяйки.

— А, Вася-Василек! — произнесла она небрежно, будто тилько сейчас его заметив. — Здравствуй!

— Привет! — буркнул он в ответ и сразу же засуетился. — Ладно, пойду, пожалуй… Завтра увидимся. — Это Сергею. — Прощайте, пока! — кивнул всем разом и быстро вышел.

Панков растерянно смотрел ему вслед, не зная, что сказать, и выручил на этот раз Ян Маркович, прерывая некоторую молчаливую неловкость.

— Они с Вандой словно кошка с собакой! — усмехнулся деланно он.

— Я-то при чем? — пожала плечами Ванда.

— Молчи уж, дочка! Стол готов или еще подождать?

— Пять минуточек еще, папочка! — Ванда кивнула Сергею и выскользнула за дверь.

— Тогда покурим. — Лановский достал из кармана покрытый эмалью портсигар.

— Не увлекаюсь, — отказался Сергей.

— И правильно, — подхватил Ян Маркович. — От табака вред один, и только, удовольствия — на грош… Привык и не могу бросить. — Он раскрыл портсигар, достал папиросу. — Это подарок моего старого друга, — задумчиво добавил он и чиркнул зажигалкой, вделанной в портсигар.

После довольно сытного обеда, за которым царил Ян Маркович, рассказывая различные истории из дореволюционной жизни, Сергею была показана его комната. Комната с первого взгляда понравилась: небольшая, уютная, с широкой, полутораспальной кроватью — чего еще нужно было одинокому молодому мужчине? Но более всего Сергея устроило окно, выходящее прямо на улицу, и то, что эта комната была изолирована от других и имела свой выход прихожую. У окна — стол, рядом с кроватью несколько полок с книгами. С интересом скользнув глазами по книгам, он поборол возникшее желание что-нибудь почитать. Скинул сапоги, пиджак и с удовольствием плюхнулся на мягкую кровать… Через минуту-другую Сергей крепко спал и даже не слышал осторожного стука в дверь. Стучала Ванда: оставшись одна — Лановский куда-то ушел, — она хотела расспросить Панкова о Москве, о столичной жизни. Приоткрыв дверь, Ванда увидела его спящим и несколько минут молча смотрела на него, потом огорченно вздохнула и прикрыла дверь.

Когда Панков проснулся, было уже темно. Он с удивлением осмотрелся вокруг, вспоминая, как очутился в чужой комнате, и постепенно гнетущее настроение после странного сна, которого он совершенно не помнил, прошло. Сергей быстро оделся и вышел из комнаты, захватив полотенце.

— Богатырский у вас сон, однако! — заметил Лановский, восседавший на деревянной стремянке у книжных стеллажей.

— Дорога была утомительной, — пожал плечами Сергей.

— Да я не в укор вам: спите на здоровье сколько организм требует, — добродушно проговорил Ян Маркович. — Это из зависти: я, чуть что, просыпаюсь от малейшего шороха, а тут… И стучали к тебе, и по хозяйству гремели, хоть бы что! Молодец! Кто хорошо спит, тот имеет отличную нервную систему и здоровье!

— Вроде не приходится пока жаловаться… Кажется, там находится ванная? — неопределенно махнул рукой Панков.

— Да, в той стороне — и ванная, и туалет… Мылом пользуйтесь: не стесняйтесь, есть пока.

— Спасибо, у меня есть! — уже из ванной комнаты отозвался Сергей.

Он поразился не только великолепию ванной комнаты особняка Лановских. Просторная, со вкусом подобранная мозаика облицовочных плиток, но самое главное — горячая вода! Самая настоящая горячая вода!!!

Сначала он даже отказался поверить своему ощущению, когда повернул ручку с показавшимся ему странным словом «гор». «Горячая!» — воскликнул он.

И он, несмотря на то что хотел ополоснуть только лицо, быстро скинул одежду и, забравшись в огромную ванну, в которой можно было вытянуться во весь рост, начал наполнять ее водой. До этого он единственный раз видел ванную комнату. Это было в Петрограде, когда он совершенно случайно попал на одну студенческую вечеринку. Владелец был из разорившихся дворян, и эта квартира — единственное, что осталось из их прежней роскоши. Увидев ее впервые, Сергей едва не спросил: для чего сделано такое огромное, неудобное для стирки корыто? В нем же невозможно стирать! Но кто-то из домашних сконфуженно заметил: «Вы уж извините, пожалуйста: вода — только холодная… Гришка-истопник напился в стельку и не растопил печь под баком… Вы уж ополоснитесь как-нибудь или мокрым полотенцем протритесь». Радушные, интеллигентные хозяева были уверены, что Сергей заглянул в ванную комнату не из любопытства, а чтобы умыться с улицы…

Странно устроен человек: появится что-либо новое, весьма удобное для жизни изобретение — начинается его охаивание, но проходит какое-то, часто не очень продолжительное, время, и те же самые люди начинают воспринимать эти изобретения как само собой разумеющееся, обычное, то есть свыкаются настолько, что даже начинают не замечать этого. Так и с ванной: тогда это было предметом роскоши и ванную комнату могли себе позволить только весьма обеспеченные люди, а кого сейчас удивишь ванной?..

Когда Сергей вдоволь намылся в ванной, Ванда была дома и быстро, но не суетливо накрывала на стол.

— А папа ушел по делам! — заявила она, едва Сергей появился на пороге гостиной.

— Надолго?

— На часок примерно. Велел не дожидаться его, ужинать…

— А вы… вы очень голодны?

— Нет, а что? — с хитринкой улыбнулась девушка.

— Я подумал, что, может, вы мне лучше город покажете? А к тому времени и Ян Маркович вернется…

— С большим удовольствием! — воскликнула Ванда и тут же, внимательно посмотрев на него, смущенно проговорила: — Вы не обидитесь, если я вас попрошу об одном одолжении?

— Не обижусь! — ответил Сергей, недоуменно пожав плечами. — О каком одолжении идет речь?

— А вы можете обещать, что выполните его, ни о чем не спрашивая?

— Хорошо, обещаю, если это в моих силах…

— Отлично! Ждите здесь, я сейчас! — Она быстро вышла из комнаты.

«Интересно, что за одолжение? Вероятно, куда-нибудь попросит сопровождать ее… Под любым предлогом этого необходимо избежать!» — решил Сергей, но все оказалось гораздо проще.

— Вот, пожалуйста, наденьте этот пиджак вместо вашего кожаного. — Ванда протянула ему добротно пошитый из хорошего сукна пиджак в тонкую Светлую полоску. — Я очень вас прошу. — Она умоляюще взглянула ему в глаза.

— Хорошо, я выполню вашу просьбу, но вы должны мне объяснить свой… — Он замялся, не желая обидеть ее, но не смог найти подходящей замены этому слову.

— Каприз, вы хотели сказать? Это не каприз, уверяю вас. Ну, хорошо! Городок у нас маленький, все или почти все — на виду… Все знают, что у меня есть брат, а вы даже чем-то похожи, по крайней мере ростом…

— Так это его пиджак! — догадался Сергей и рассмеялся. — Хорошо, побуду немного вашим братом. — Он решительно взялся снимать свой, но, взглянув на Ванду, покраснел.

— Я вас у входа подожду, — догадливо бросила она и вышла.

Переложив пистолет в новый пиджак, сунув туда же свой мандат, он аккуратно повесил кожанку на спинку стула. В прихожей остановился перед зеркалом и пригладил гребешком еще не совсем просохшие волосы. «Как все-таки одежда меняет человека! — мелькнуло у него. — Вылитый буржуй! Да, ладно!» — Махнув рукой, он вышел из дома…

Они долго шли молча по вечернему городу. После Москвы и Питера он казался Сергею маленьким, низеньким, малопривлекательным. Каких только стилей строительства нельзя было встретить в нем: строгая готическая остроконечность и экзотика ажурных восточных мотивов, богатое великолепие лепнины ампира и эклектические потуги местных купчишек, пытавшихся недостаток вкуса заполнить тугим кошельком. Сергей с явным Интересом смотрел по сторонам. Это не ускользнуло от внимания Ванды.

— Вероятно, после столицы все здесь кажется серым, захолустным?

— Вначале — да, — после некоторого замешательства произнес он. — Но сейчас я даже ощутил здесь уют и покой.

— Хотя мне и кажется, что вы сказали это из любезности, но мне приятно это слышать. — Посмотрев на Сергея, она тут же опустила глаза вниз. И они снова надолго замолчали.

Странное и непонятное беспокойство ощущал Сергей, шагая рядом с этой длинноногой, красивой девушкой. Это беспокойство волновало его, заставляя учащенно биться сердце. Словно почувствовав его состояние и не желая заострять на нем внимание, Ванда спросила:

— Сережа, расскажите мне о Москве… Что изменилось? Как люди? Мы так давно там не были… Где бывали, что смотрели?

Сергей еле заметно улыбнулся… Взять бы и рассказать этой смазливой барышне — Панков почему-то рассердился на нее — про то, как люди голодают в Москве, особенно дети, как не хватает дров, чтобы согреть дома. А может, рассказать ей об учебе на кремлевских курсах? Сергею вспомнился первый день занятий… Занятий, на которых они получили полное представление, что должен знать будущий красный командир: фортификацию, топографию, тактику, умение стрелять из различного оружия и многое другое. После обязательных занятий почти все курсанты выходили в кремлевский сад на гимнастику, а потом была спевка, потом обед и снова занятия в классах… И так почти каждый день, кроме воскресенья. Этот день, если ты не в наряде, — выходной. Этот день Сергей с удовольствием отдавал любимому делу — гулял по Москве. Просто гулял. Особенно любил Тверскую и Сухаревку. Чего только не было на Сухаревке! Там, если обладаешь денежным капиталом, можно было купить все, что твоей душе угодно. Эти прогулки помогали ему без особого труда преодолевать почти ежедневные походы на Ходынку, где проводились тактические учения, а это более двадцати верст от Кремля. Обычно возвращались его любимым маршрутом: по Тверской, Садовой, Садово-Кудринской, Поварской, Арбатской площади и Знаменке…

— Я слышала, что в Москве очень голодно, — словно прочитав его мысли, проговорила Ванда. — Хлеба нет…

— Если говорить откровенно, — Сергей тяжело вздохнул, — то… конечно, голодно. Хотя хлеб купить можно… на Сухаревке буханка хлеба стоит от сорока до ста рублей…

— Сто рублей за буханку хлеба?! — невольно воскликнула Ванда.

— У спекулянтов… Когда я уезжал, слышал, что приняты категорические и экстренные меры по регулярной доставке хлеба в Москву, — горячо стал оправдываться Сергей, словно это была его вина и именно он, Сергей Панков, повинен в отсутствии хлеба в Москве.

— А что сейчас идет в московских театрах? — явно желая сменить тему разговора, спросила Ванда. — Или они не функционируют? — Она так и произнесла, заглядывая ему прямо в глаза, — «не функционируют», и тут же несколько двусмысленно добавила: — Хотя что я спрашиваю: вам, вероятно, не до театров.

— Ну, почему же. — Сергей недовольно нахмурился, как бы раздумывая: разозлиться, обидеться или не заметить, и решил, что лучше последнее. — Конечно, я не могу подробно рассказать, что идет во всех московских театрах, но… Театры спокойно… функционируют. — Сергей все-таки не удержался, чтобы не усмехнуться на этом слове. — Идут пьесы Чехова, Горького, Достоевского… Кое-что мне удалось посмотреть. Говорю — «удалось» не из-за того, что было туго со временем, а в связи с трудностью попасть на спектакли: на некоторые, если не приобрел билеты заранее, попасть можно только по счастливой случайности.

— Все-все, — замахала девушка руками. — Вполне убедили… Убедили, хотя, откровенно говоря, я наслышана о другом.

— Да как же можно слушать всякую мерзость? — резко бросил он и тут же, желая смягчить свою грубость, поспешно добавил: — Вы же воспитанная и интеллигентная девушка…

И снова они замолчали: Ванда, несколько обиженная его тоном, деланно вышагивала несколько впереди Сергея, а он, досадуя на свою несдержанность, подыскивал слова, которые могли бы повернуть их общение на дружеский лад.

— Скажите, Ванда, где вы жили в Москве? — внезапно спросил он.

— Мы жили на Знаменке… Знаете такую улицу?

— Еще бы мне не знать эту улицу! — невольно воскликнул он. — Это одна из самых любимых моих улиц.

— А это мы сейчас проверим, — хитро улыбнулась Ванда. — Вопрос первый: откуда произошло название улицы?

— Это что-то вроде викторины? — усмехнулся в ответ Сергей.

— Что-то! — она выжидающе остановилась.

— Этот вопрос совсем не сложный: на углу Большого Знаменского переулка стоит церковь Знамения, в честь которой и названа сама улица.

— Хорошо… Вопрос второй: чем знаменита эта улица?

— Нечестно, — запротестовал Сергей. — Вопрос викторины должен быть конкретным, а не общим! Но я попытаюсь ответить. — Он задумался ненадолго, вспоминая своего московского знакомого старичка, который преподавал историю в гимназии. Потомственный учитель (однажды он проговорился о том, что его прапрадед учил еще Петра Великого), Никита Афанасьевич до самозабвения любил Москву и мог часами рассказывать о ее прошлом. И Сергей начал рассказывать все, что он слышал от Никиты Афанасьевича. Вначале его тон был несколько нравоучительным, но потом, увлекшись, он позабыл обо всем на свете: глаза его разгорелись, он стал даже размахивать руками: — Это одна из самых старых улиц Москвы. Несколько веков назад по ней пролегала торговая дорога из Великого Новгорода в Рязань, а позднее, когда Московский посад перехватил транзитную торговлю через Москву и сам стал торговать с окружающими городами, торговая дорога направилась от нынешней Арбатской площади по Воздвиженке. Постепенно улица стала заселяться знатью… Улица доходила до Арбатских ворот Белого города, которые стояли напротив церкви Тихона Амафунского. Улица сильно перестроилась после пожара 1812 года…

— А я жила недалеко от Александровского училища, — тихо проговорила Ванда, растерянная и удивленная не потоком информации, исторгаемой на нее, а Сергеем: она была совсем другого мнения об этом человеке, и вдруг…

— Александровское военное училище? — переспросил Сергей. — А вы знаете, что когда-то в здании этого училища бывал Пушкин? Да-да, Пушкин! — повторил он, перехватив ее недоверчивый взгляд. — Тогда здание принадлежало генералу Апраксину, и когда сгорел в 1812 году Государственный театр, его спектакли ставились на сцене Апраксина. После холеры 1830 года дом Апраксина купила казна и в нем разместили Сиротский приют — училище для детей умерших от холеры военных, потом там был Кадетский корпус и уже позднее — Александровское военное училище.

— Никак не могла подумать, что вы столько знаете про Москву!

— Просто мне повезло: я встретил человека, посвятившего всю свою жизнь прошлому Москвы.

Не сговариваясь, они повернули назад, к дому, и оставшийся путь проделали молча. Но это молчание не угнетало их, а наполняло какой-то необъяснимой нежностью друг к другу. Казалось, что между ними протянулась невидимая ниточка, настолько тонкая, что в любой момент могла порваться, и лишь обоюдное желание сберечь ее, не испытывать на прочность, а наоборот — ослабляя натяжение, — помогало сохранить ее невредимой… Они и за столом сидели задумчивые, молчаливые — изредка бросая друг на друга быстрый и еле заметный взгляд. Ян Маркович, как обычно, излишне говорливый, ничего не заметил, и, несмотря на внутреннее напряженное состояние, какое было у Ванды и Сергея, ужин закончился вполне спокойно…

Проснулся Сергей очень рано, едва первые лучи осеннего солнца коснулись крыш самых высоких городских строений. Стараясь не шуметь, Сергей оделся, переложил из пиджака в кожанку документы и браунинг. Улыбнулся, вспомнив, как Ян Маркович увидел его в пиджаке своего сына.

— Словно на тебя пошито было… — тяжело вздохнул и добавил: — Как-то он там… — но тут же оборвал себя на полуслове и, улыбнувшись через силу, заговорил о чем-то совсем постороннем.

Чтобы не шуметь, Сергей не стал разогревать чайник: налил себе холодной заварки и воды и вдруг на столе увидел (когда только Ванда успела приготовить и положить их сюда) бутерброды с сыром, аккуратно накрытые бумажной салфеткой. Бутербродов было три, и Сергей, запивая холодным чаем, съел один, а два завернул в салфетку и сунул в карман. Открывая входную дверь, Сергей с удивлением услышал еле заметный звон колокольчика.

«Странно, — подумал он. — Вчера никакого звона не было!» Очутившись на улице, Панков быстро взглянул на окна комнаты Яна Марковича, и ему показалось, что в одном из них промелькнуло лицо Лановского…

Когда Сергей вошел в кабинет, то тут же услышал голос комиссара:

— Панков! Зайди ко мне…

— Откуда вы узнали, что это именно я, а не Василий? — спросил Сергей, отвечая на рукопожатие Семенчука.

— Василь бы сразу ко мне заглянул, — как бы упрекая, улыбнулся комиссар.

— Я и не думал, что вы уже здесь. — Сергей замолчал, не зная, как воспринимать слова комиссара: как замечание, выраженное таким деликатным способом, или как шутку…

— Да шучу я, шучу! — рассмеялся Семенчук, заметив растерянность Панкова. — Что так рано? Спалось плохо на новом месте?

— Спал как убитый! — вздохнув не без облегчения, ответил Сергей. — Привык рано вставать… Один знакомый мой старичок говаривал: «Кто рано встает — тому и Боженька дает!»

— Это он верно подметил! — подхватил Семенчук.

— Ответьте мне, Федор… — Он замолчал, ожидая подсказки, но комиссар отмахнулся:

— Просто — Федор!

— Хорошо… Вы давно знаете Лановского?

— Не так чтобы очень, но порядком! А что?

— Да так… Странным он мне показался… — Сергей замолчал, подыскивая подходящее слово. — Скользкий, что ли…

— Скользкий, говоришь? Малоприятные наблюдения. — Федор покачал головой. — Есть факты?

— В общем, нет… просто впечатление… — Он вновь запнулся, не найдя сразу точного слова, и решил пояснить свое отношение: — С одной стороны — милый, даже обаятельный человек, а с другой — ловишь иногда себя на мысли, что Ян Маркович играет кого-то… Вот! — неожиданно воскликнул Сергей. — Вы играете в какую-нибудь игру? В шахматы, шашки?

— Допустим, — не понимая, к чему клонит Панков, ответил комиссар.

— Так вот, когда играешь с более сильным соперником, а он тебе поддается…

— Игра в поддавки?! Не знаю, не знаю… Думаю, ты ошибаешься! — Федор задумчиво взглянул в окно.

— Возможно. — Сергей пожал плечами. — Впрочем, и правда — ошибаюсь… — И тут же поправился: — Вероятно, ошибаюсь!

— Скорее всего… Его сам Строгое знает, а он-то видит людей насквозь! — Комиссар повторил слова, сказанные Василием. — Хорошо, оставим пока это… Тут вот какое дело, — проговорил Семенчук, и неожиданно, повнимательнее взглянув на Федора, Сергей подумал, что, вероятнее всего, комиссар еще не ложился сегодня: синяки под глазами, лицо осунулось, черты заострились… Но Панкову не удалось узнать о причинах, помешавших комиссару поспать: дверь в кабинет вдруг широко распахнулась, и, постучавшись уже в открытую дверь, к ним вошел плотный невысокий мужчина средних лет. На губах застыла улыбка, но глаза смотрели с тревогой.

— Что случилось, Дима? — вскочил из-за стола Федор.

— В принципе — ничего особенного, — ехидно усмехнулся вошедший, но тут же добавил: — Правда, если не считать такого маленького «пустячка», что в меня стреляли…

— Когда?

— Только что…

— Ну и? — нетерпеливо проговорил Семенчук.

— Все обошлось, как видишь… А ему… ему удалось скрыться. — Он скривил губы и вдруг, взглянув на Сергея, вздрогнул, а его рука дернулась к карману. Потом он посмотрел на комиссара, опомнился и неуверенно протянул Панкову руку. — Новенький, что ли? Из Москвы? Слышал! — Он совсем пришел в себя, но продолжал разглядывать Сергея. — Я — Строгав!

— Предгубисполкома? Тоже слышал. — Сергей, несколько сконфуженный бесцеремонным разглядыванием, натянуто улыбнулся.

— Вы извините меня, но… — Строгов сделал небольшую паузу. — У вас случайно братьев нет? Очень вы мне кого-то напоминаете. — Предгубисполкома пожал плечами.

— У меня были братья, и не один. — Лицо Сергея помрачнело. — Трое, и все погибли… на моих глазах.

— Простите, — спохватился Строгав, но, еще раз взглянув на Сергея, тихо, как бы про себя, добавил: — Сходство просто удивительное. — Он снова пожал плечами. — Ладно, пошел я… — У дверей он круто развернулся. — Чуть не забыл… Я ведь почему сам пришел к тебе, Федор… Звонил-звонил, а телефон молчит…

Семенчук поднял трубку.

— Нет-нет, спасибо, не надо, — сказал он в трубку. — Телефон работает.

— Ну и прекрасно, значит, повреждение временным было и уже исправили… Ты послал бы пару-тройку своих ребят на вокзал: в ночь подежурить… Состав важный прибыл, а отправить смогут только к утру. — Строгов тяжело вздохнул. — Паровозов свободных нет, а этот необходимо подремонтировать… Как бы за ночь чего не вышло! Ну, пока! — Бросив на Сергея взгляд, он тут же вышел.

— Соедини-ка меня, милая, с начальником станции. — Чувствовалось, что Федор недоволен. — А ты еще раз позвони… Яков Силыч? Это Семенчук с тобой говорит… Узнал, говоришь? Это хорошо, здравствуй! Скажи-ка ты, мой дорогой товарищ, у тебя что, своей охраны не хватает, что ли?.. Строгав тебя не так понял? А ты меня сейчас правильно понял?.. Так что же ты, сукин сын, Строгову жалуешься? Не жалуешься? Все у тебя нормально и всех хватает?.. Ну и отлично! Ими и обойдись! Ясно?! У меня все! — Комиссар зло бросил трубку на аппарат, который обиженно звякнул. — Все время людей клянчит… Толковый мужик! — неожиданно заключил Федор и, заметив недоуменный взгляд Сергея, пояснил: — Он же не для себя, для дела требует. О своем участке беспокоится… Это, правда, не совсем хорошо, но на станции порядок навел. — Семенчук нахмурился. — Впрочем, почему это не хорошо? Если бы каждый человек навел на своем участке нормальный порядок и выполнял все, что от него требуется, то везде бы восстановился полный порядок! — Он задумался и вдруг вскипел: — Зашевелились, сволочи! Стервятники, почуяли возможность поживиться, закружились… Судя по тому, что начали действовать нагло и организованно — это не случайные вылазки… Руководит ими кто-то. — Прищурившись, он решительно произнес: — В город выходить только по двое. Это — приказ! — добавил Федор строго, хотя Сергей и не пытался возражать. — Быть предельно внимательными и осторожными: эта сволочь может пойти на любую провокацию. — Быстро встав из-за стола, он приоткрыл дверь и зычно крикнул: — Шевчук! Зайди ко мне! — И когда появился худосочный, с узловатыми, крестьянскими руками высокий парень, приказал: — Ты, Шевчук, вот что: возьми Селезнева и, как стемнеет, к Строгову, на квартиру, а до этого возле губисполкома побудьте… Поохраняйте его, пока я не отменю это распоряжение! Только прошу тебя, Шевчук, поаккуратнее, пожалуйста, а то обидеться может.

— Есть, товарищ комиссар, спытаю! — бросил Шевчук и тут же скрылся за дверями.

— А ты, Панков, возьми под контроль местный рынок, присмотрись там, прислушайся.

— А можно, товарищ комиссар, я с Василием буду на пару?

— Не возражаю, — помедлив немного, ответил Федор. — Только не ходите вы вместе, бок о бок: его каждая собака в городе знает… И еще… — Семенчук склонился за столом и вытащил оттуда небольшой, но увесистый сверток. — Тут я тебе пиджак принес… Сына моего пиджак-то… — Голос его как-то дрогнул, осип. — Ему-то он уже без надобности, — прибавил Федор тихо и отвернулся к окну, чтобы скрыть непрошеные слезы. Справившись с минутной слабостью, Семенчук повернулся к растерявшемуся Сергею и постарался улыбнуться. — Я что говорю — взглянешь на твой кожан и сразу видишь: чекист вышагивает!

— Спасибо вам… Мне все ясно! — Панков взял со стола сверток и еще раз добавил: — Спасибо… Разрешите идти?

— Иди, Панков, иди… — комиссар махнул рукой.

6

Сергей медленно вошел в кабинет. Василия еще не было. Переодевшись в пиджак, Сергей переложил в него мандат и браунинг, а кожанку аккуратно сложил и сунул в ящик стола. Затем подошел к окну и стал следить за сонной суетой провинциального города. Праздно шатающихся людей почти не было видно. Лишь несколько подростков играли в кости, собрав вокруг себя кучку малышей, с завистью поглядывающих за удивительными битами, ловко сбивающими костяные «бабки», да несколько старух грелись на ласковом осеннем солнце, неподвижно восседая (словно высеченные из удивительного серо-розового мрамора рукой хорошего мастера) на садовых скамейках.

Все-таки странно и непонятно устроена жизнь: вот ты живешь, живешь — к чему-то стремишься, на что-то надеешься, чего-то добиваешься — и вдруг… раз! И о тебе вспоминают только близкие люди, да и то если ты чем-то был им дорог! Стоп! Значит, память о каждом человеке связана с теми следами, которые он оставил после себя? Причиненное зло болит долго, а забывается быстро! А доброе дело не болит, но помнится до тех пор, пока жив человек, получивший это добро. И даже сквозь свою боль человек должен всегда оставаться Человеком! Хотя, возможно, это доступно только сильным духом людям. Вот, например, Федор: явно сильная личность — погиб сын и, как видно, совсем недавно, многие бы на его месте очерствели, огрубели, а он остался Человеком. Нет, не только потому, что принес ему пиджак своего сына, проявив этим внимание к постороннему человеку, нет, все гораздо сложнее и проще одновременно. В нем, во всех его движениях, в голосе, в глазах, решительно во всем, чувствуется такая уверенность, что за этим человеком можно пойти куда угодно… За окном прогромыхала пролетка, и Сергей не услышал, как в кабинет вошел Василий.

— Привет! — обрадованно воскликнул он и заставил Панкова отвлечься от своих мыслей. — А я к тебе уже забегал: думал, дрыхнешь еще… А че это ты? — Только тут он обратил внимание на пиджак Сергея.

— Так надо, — серьезно ответил Панков, затем вдруг спросил: — Василь, ты знал сына Семенчука? Как он погиб?

— С Сенькой-то? — помрачнел сразу Василий. — Убили его… Гром убил… Бандюга этот! Сенька здесь, с нами работал. — Голос Василия несколько дрожал, видно, он никак не мог до сих пор осознать смерть Сеньки. — Выследили его и… пытали, изуродовали все тело, а потом повесили посреди площади, для устрашения, значит… Попался бы мне бандюга! — Он так стиснул кулаки, что пальцы побелели, потом тихо добавил: — Дружили мы с Сенькой…

Тяжело вздохнув, Василий медленно и бережно вынул из-за пазухи тяжелый пакет, обернутый ветхой, но тщательно выстиранной тряпицей, и протянул его Панкову. — Это тебе… Сенькин был.

— Маузер? — воскликнул Сергей, едва ощутив тяжесть пакета.

— Ага, он самый! Слово чекиста — закон! — важно произнес Василий.

— Ну, Василь! — Сергей даже не заметил, что произнес его имя так, как его называет комиссар. Не скрывая радости, он осматривал ценный подарок, раздумывая, чем бы отблагодарить Василия. И вдруг Панков вспомнил, как Василий смотрел на портрет Ленина. Федор решительно достал кожанку из стола, развернул и вытащил портрет. — Вот, Василь, держи… Это самое ценное, что у меня есть, — сказал он, протягивая портрет вождя Василию. — Кому другому — никогда не отдал бы, а тебе… тебе — дарю!

Ошеломленный неожиданным подарком, все еще не веря в то, что сбылось его сокровенное желание — чего греха таить: с того самого момента, как Сергей показал ему портрет, он все время думал о нем, а ночью, засыпая, смотрел на то место на стене, где обязательно укрепил бы его, будь он его собственностью, — и вдруг сбылось?! Да, вот он, в его руках! Василий смотрел расширенными глазами на портрет, потом, с трудом оторвавшись, взглянул на Сергея, все еще не решаясь спрятать подарок в карман. — Мне?! Это ты мне? — выговорил он наконец.

— Ну, конечно, тебе! Кому ж еще?! — улыбнулся Панков и обнял Василия за плечи.

— Ну, знаешь… — От волнения Василий не мог найти нужных слов, глаза его заблестели. — Если так… то вот… Вот тебе моя рука… Если ты не против, то разреши мне считать тебя своим старшим братом? Пока жив — не подведу! — серьезно, словно клятву, произнес Василий последнюю фразу, затем бережно спрятал портрет за пазуху.

— Пока жив? — задумчиво повторил Сергей, потом спросил: — А сколько тебе лет, Василь?

— Шестнадцать! — несколько поспешно ответил он, но, взглянув в глаза Панкова, опустил голову и тихо поправился: — Скоро будет… Только не говори комиссару — прогонит…

— Пока жив… — задумчиво проговорил Сергей Петрович и, встав с кушетки, подошел к письменному столу, достал сигареты, но повертел пачку в руках и снова сунул ее в стол. — Эх, Василь, Василь! — Кольнуло в груди старого генерала, он тяжело опустился в кресло и стал осторожно массировать грудь с левой стороны. Казалось, думаешь об одном, все мысли устремлены к этому одному, и вдруг, совершенно неожиданно, память выхватывает из прошлого совсем другие события, не имеющие на первый взгляд никакого отношения к твоим размышлениям. Но, немного порывшись в пласте, вывороченном твоей памятью, начинаешь постепенно убеждаться, что совсем не случайно вспомнились эта деталь, это слово, этот взгляд. Вот и сейчас, когда Сергей Петрович выхватил из своей памяти два слова: «пока жив» — сразу кольнуло под сердцем, дышать стало труднее, и мгновенно его перенесло в события, которые, казалось, произошли совсем недавно — настолько ярко и отчетливо запечатлелись они в сердце…

…Сергей рассказал Василию о задании Семенчука. Они вышли из здания губчека и направились в сторону городского рынка, соблюдая дистанцию: Василий, «которого каждая собака знает», шел первым, указывая и путь, Панков — метрах в двадцати за ним.

Рынок двадцатых годов напоминал огромный муравейник, явно перенаселенный. Человек, попавший туда впервые и желающий купить что-то определенное, вполне мог растеряться и, пройдя людские жернова, купить что угодно, кроме того, за чем сюда явился. Если имеешь золото, можно приобрести все: от дюймового гвоздя, дефицитного в то время, как и любой строительный материал, до трона династии Романовых, как говорится, в разобранном виде и с доставкой на дом. Но самую высокую меновую стоимость имели хлеб, продукты. Голод охватил Россию…

С разных сторон рынка доносились громкие голоса, нахваливающие свой товар.

— Куплю пшеницу или муку!.. Взамен предлагаю лучшие в Европе швейные иголки «Зингера» и отличные нитки! Пшеницу или муку — на иголки и нитки! — во всю мочь своих больных легких вопил высохший от времени старик, перепоясанный цветастым кушаком…

— Уважаемые граждане и гражданочки! Прошу обратить внимание на мой очень нужный товар! «Павел Буре»! Самая лучшая марка! Лучшего друга продаю или сменяю со слезами на глазах на сахарин!

— Кому нужен «Паша»? — зыркая по сторонам, тараторил худенький беспризорник, одетый довольно экстравагантно: черный, рваный во многих местах фрак с грязной манишкой да мятый цилиндр, стянутый, вероятно, по случаю, как и карманные часы знаменитой фирмы «Павел Буре».

А рядом с ним полный мужчина, судя по одеянию, из бывших чиновников, без устали выкрикивал:

На веревке, перекинутой через шею, висела деревянная доска с уложенными на ней несколькими кусками грязно-зелено-коричневатого мыла. Там же стояли и пузырьки с жидкостью сомнительного цвета. Торговля шла не очень успешно, но он продолжал декламировать свои вирши:

— Служивый, возьми своей жинке платок пуховый! Мягонький он да теплый! Вот обрадуется-то… — уговаривала старушка мать бравого солдата в видавшей виды шинели.

— Отстань, тетка, не успел я бабой-то обзавестись, — с тяжелым вздохом отмахнулся солдат и подался к бочке с вином, где торговали в разлив…

— Куплю! Продам! Сменяю! — призывы неслись со всех сторон…

Стараясь не упустить своего напарника, Сергей, работая вовсю локтями, медленно пробирался сквозь рыночную толпу, успевая, однако, осматриваться по сторонам. На мгновение задержал внимание на спекулянтах, но не их высматривали они с Василием. Ничего, дай срок, прижмут и спекулянтов… Сергей с большим трудом заставил себя пройти мимо. Он с некоторой завистью отметил, что Василий гораздо свободнее продвигается вперед. Свободнее потому, что его действительно знали: торговки и торговцы, заметив его приближение, предусмотрительно расступались, но вслед бросали разные взгляды — кто со злобой, кто с уважением, а кто и просто с испугу… Несколько раз Панкову удавалось услышать слова, которые явно относились к Василию: «Ша, люди! Чека шастает!» И те, до кого долетало это предупреждение, реагировали почти идентично: настороженный взгляд по сторонам, и если есть что-то недозволенное, моментально прячется и достается безобидное прикрытие…

Постепенно они добрались до того места, где ощущалось особое скопление людей: оттуда доносились громкий смех и аплодисменты. Несмотря на то что Панков был весьма благодарен за предусмотрительный совет относительно кожаной куртки, он все-таки снова позавидовал Василию, достаточно легко добравшемуся до источника веселья. Энергично расталкивая и беззлобно огрызаясь на возмущавшихся людей, с которыми он поступил не очень любезно, Сергею удалось наконец протиснуться сквозь толпу. Там, образовав небольшой полукруг, стояла телега с укрепленной на ней высокой ширмой для кукольного представления. Сергей улыбнулся, вспоминая, как он в первый раз побывал на кукольном спектакле. Он был тогда еще совсем маленьким: в какой-то летний праздник мать собрала своих детей, усадила на телегу и повезла на ярмарку. Какое незабываемое удовольствие они получили от этого праздника! А сколько было разговоров впоследствии? А помнишь… А этот-то силач… Да, вот было здорово!.. По лицу Панкова пробежала тень: живы были братья, мать, отец… Он с трудом пересилил себя, заметив устремленный обеспокоенный взгляд Василия. Улыбнувшись потешной кукле, очень точно изображавшей толстого и упитанного кулака, Сергей начал внимательно присматриваться к окружающим. Как ни странно, все, зараженные кукольным весельем, были весьма похожи друг на друга: радостные, смешливые лица, на которых проступали слезы от смеха, горячие аплодисменты…

Неожиданно Сергей услышал такое, что заставило его обратить внимание на само кукольное действие: кукла, изображавшая кулака-толстяка, вдруг пропела:

— Что-о-о?! — взвился Василий и рванулся на ширму с такой быстротой, что Панков не успел его остановить.

Через мгновение он вытащил оттуда упирающегося изо всех сил сухощавого старика с куклой на руке.

— А ну, контра старая, повтори — кому комбедовцы помешали? Говори, чьи подлые слова повторяешь? Да как ты посмел, мелкая твоя душонка? — спрашивал со злостью Василий, встряхивая за грудки.

— Чего ты прицепился? Отпусти меня! — верещал старик балаганщик, с надеждой поглядывая по сторонам. — Я буду Советской власти жаловаться! — вскрикнул он вдруг.

Чувствуя, что этот старик не напрасно вертит головой по сторонам, Сергей старался знаками привлечь внимание Василия, чтобы он успокоился, вник в ситуацию, но все оказалось тщетным: напарник настолько увлекся стариком, что Панков начал с беспокойством осматриваться по сторонам. Сунув руку под пиджак, он нащупал маузер и приготовился к самому худшему.

Зачем он так горячится? Наверняка же этот балаганщик с кем-нибудь связан! Вряд ли он сам придумывает эти вирши… А сейчас кто-нибудь наблюдает со стороны и в ус не дует. Попробуй определи в этакой-то толпе! Сергей мучительно искал выход из создавшейся ситуации и не находил…

— Что?! Жаловаться хочешь? Да я тебе сейчас… — Василий цапнул рукой за кобуру и на мгновение ослабил внимание к старику. Воспользовавшись этим, балаганщик рванулся из его рук с такой силой, что рыхлая одежонка не выдержала: старик бросился наутек, оставив в кулаке Василия клок сатиновой куртки. На свою беду, балаганщик побежал именно в ту сторону, где стоял Панков. Понимая, что его нельзя упускать, Сергей незаметно выставил ногу, и старик, запнувшись о нее, упал, замешкался, пытаясь быстро встать на ноги, но подоспел Василий и схватил его…

— Так ты еще убегать вздумал? — совсем разозлился он. — А ну пошли!

— Помогите, люди добрые! Убивают! — завопил тот что есть мочи на весь рынок.

И этот призыв о помощи привлек, наконец, внимание толпы.

— Жандармы! Чего к старому человеку привязались? — крикнула толстая баба, но, осмотревшись по сторонам, тут же спряталась за чужие спины.

— И правильно, явная контрреволюция! — поддержал Василия рабочий в промасленной тужурке и железнодорожной фуражке. — Совсем обнаглели!

— Отпустите меня, что я вам сделал? — продолжал канючить балаганщик, сбавив тон и уже не пытаясь вырваться.

— Там разберемся, — пообещал Василий. — Складывай свой балаган…

— Да в чем разбираться: старик же…

— В Чеку его, там точно скажут, что за хруфт такой…

— Скажут, держи карман шире: раз — и к стенке!

— Держиморда!

— Жандармы!

— Зажрались!

— В Чеку!

— Тебя самого в Чеку надо!

— Тоща и тебя…

Вся толпа мгновенно, словно и не было только что всеобщего веселья, разделилась на два лагеря: ЗА СТАРИКА, среди которых явно преобладали зажиточные крестьяне, лавочники и всевозможные «бывшие», и ПРОТИВ СТАРИКА, в основном из рабочих…

То тут, то там возникали небольшие стычки и потасовки. Стараясь не вмешиваться, Сергей внимательно запоминал лица наиболее злостных крикунов и подстрекателей. Досадуя на потерявшего бдительность Василия, он решил максимально извлечь пользу из этой ошибки…

— Бей его! — неожиданно прокричал чей-то звонкий голос. — Бей чекиста!

Быстро обернувшись на голос, Панков успел разглядеть высокого вихрастого парня, лицо которого показалось чем-то знакомым. Что за чушь? Откуда здесь может оказаться знакомый ему человек? Тот попытался сразу спрятаться за спины, но Сергей не терял его из виду и осторожно передвинулся к нему ближе…

Призыв парня послужил своеобразным сигналом к действию: к Василию стала двигаться кучка разгоряченных мужиков и баб…

Сергей уже хотел вмешаться, но тут заметил несколько красноармейцев с красными повязками. Они медленно шагали по рынку. Патруль! Панков быстро направился к нему…

Василий, почувствовав, что разгоряченная кучка просто так не остановится, выхватил маузер… Выстрел оказался неожиданным, громким, как из пушки… Впрочем, и пушечный выстрел не произвел бы большего эффекта: все крики и гомон мгновенно оборвались, и на рынке воцарилась такая звенящая тишина, какая бывает только в безветренную морозную ночь. И только тихое хрумканье соломой, производимое невозмутимыми лошадьми, слегка нарушало эту тишину…

Продолжалось это недолго: вдруг раздался истошный женский крик, напугавший окружающих не меньше выстрела:

— А-а-а!.. Убивают!..

И мгновенно толпа, охваченная ужасом, рассыпалась, словно кучка песка, сдутая сильным ветром. В считанные секунды площадка вокруг телеги с ширмой оказалась пустой, будто объявили о том, что она заминирована. Перед телегой стоял взъерошенный Василий и держал в одной руке маузер, а другой крепко сжимал руку старика балаганщика… К своему удивлению, он не увидел рядом Панкова и вздохнул с облегчением, заметив красноармейский патруль, направляющийся в его сторону.

— …Та-а-к! — язвительно протянул комиссар, внимательно выслушав красочный и подробный рассказ Василия. — Молодцы, нечего сказать… Отличились! — Покачав головой, продолжил: — Деда-артиста арестовали, а бандитов, настоящих бандитов, упустили… А я нисколько не сомневаюсь, что там находились люди из банды батьки Грома! Эх вы, горе-чекисты!.. Послушай, — встрепенулся он вдруг, — а почему ты вернулся один? А где же Панков? Вы же вместе должны были быть на рынке! А если бы не поспели вовремя красноармейцы? Тоща что? Где же он?

— Не знаю, товарищ комиссар, — пожал плечами Василий. — Все время был рядом, а потом куда-то исчез…

…Когда страсти вокруг Василия начали накаляться, Сергей бросился к красноармейскому патрулю.

— Кто старший? — тихо спросил он и незаметно показал мандат.

— Я старший! — так же тихо ответил пожилой мужчина.

— Там, — он махнул в сторону кукольного балагана, беспорядок намечается: помогите задержать балаганщика и проводите до губчека…

— Ясно, товарищ, не сумлевайтесь, — ответил старший и скомандовал: — За мной, ребята!

В этот момент раздался выстрел, и Сергей, не зная, кто стрелял, побежал назад, ругая себя за то, что так опрометчиво оставил Василия одного. Пробравшись Сквозь окаменевшую от испуга толпу, он с огромным облегчением увидел невредимого Василия с маузером в руке. Успокоившись, Панков быстро разыскал в толпе «вихрастого» и стал двигаться к нему, но в этот момент вопль обезумевшей женщины всколыхнул толпу, и все начали разбегаться в разные стороны. Махнув рукой на осторожность, Сергей пробрался к «вихрастому» совсем близко, но тот, увидев приближающихся красноармейцев, невозмутимо, но быстро направился к выходу, как человек, вспомнивший о чем-то неотложном. С большим трудом Сергею удавалось поспевать за ним и не терять из виду. Несколько раз его подопечный незаметно бросал цепкие взгляды по сторонам… Видно, Сергей не ошибся и этот «вихрастей» именно тот, ради которого они околачивались на рынке. Ишь, конспиратор, как зыркает по сторонам! Значит, не хочется встречаться с органами власти. Хитрая бестия! Но и он, Сергей, тоже не лыком шит! С безразличным видом Сергей шагал по рынку, даже не глядя в сторону «вихрастого», лишь интуитивно ощущая его близость. Здесь-то наблюдать просто, людей много, и запомнить каждого, кто идет за тобой следом, невозможно, а вне рынка… Придемся малость отстать, на улице малолюдно, может заметить. Как жаль, что нет рядом толкового напарника: передал бы его по цепочке и… Вихрастый незнакомец, вероятно почувствовав неладное, а может, просто из профилактических соображений, неожиданно свернул в арку большого четырехэтажного дома. Боясь упустить, Панков решил срезать расстояние и свернул раньше, не доходя до дома с аркой, но уперся в тупик. Бегом вернувшись назад, он подбежал к арке и осторожно выглянул. Стукнув с досады по стене дома, Серий покачал головой: арка была сквозной и соединялась с другой улицей. Выскочив на нее, взглянул налево, направо, но «вихрастый» исчез. Тяжело вздохнув, он едва не бегом вернулся на рынок: там все успокоилось, шла обычная торговля, а кукольный балаган увезли. Для очистки совести Панков несколько раз прошелся по рынку, но никого из тех, что более всех кричал во время стычки, не заметил и решил вернуться в губчека…

Сергей подошел к кабинету Семенчука в тот момент, когда Василий со смущением в голосе отвечал:

— Не знаю, товарищ комиссар… Все время был рядом, а потом куда-то исчез…

— Не испугался же он, на самом-то деле?! — воскликнул неуверенно комиссар.

— Конечно, не испугался, товарищ Семенчук! — усмехнулся Сергей, ввалившийся, по-другому и не скажешь, в кабинет.

Тяжело дыша, он вытирал со лба пот. Взглянув на Василия, спросил:

— Ну, как, все рассказал? Подробно?

— Вроде подробно. — Василий смущенно пожал плечами.

— Вроде — в огороде! — Сергей нахмурился. — Надо тебе было этого старика хватать… Я и так и сяк, а ты словно слепой: ничего не видишь вокруг! Эх… — Он рубанул рукой воздух и повернулся к Федору: — Я там одного парня выглядел…

— Какого парня? — не понял комиссар.

— Да он толпу подстрекал на Василия… Когда заваруха началась, я, чтобы не раскрываться раньше времени, патруль на помощь Василю послал… А тот горлопан, увидав красноармейцев, мотать давай оттуда, я — за ним…

— Для чего? — снова спросил Федор.

— Чтобы узнать: где живет, с кем встречается… Короче говоря, связи установить. — Он снова вздохнул.

— Вот видишь?! — воскликнул Семенчук. — Учись, как правильно должен действовать настоящий чекист! Хладнокровным нужно быть, а не пороть горячку! — Торопливыми и назидательными словами Федор хотел скрыть свое неловкое чувство подозрения о трусости москвича. — И что же дальше, установил?

— Упустил я его, гада! — Панков огорченно махнул рукой. — Город-то плохо знаю, хотел угол срезать, а там — тупик!

— Конечно, лучше было бы, чтобы противник твой оказывался в тупике, а не ты! — поспешно резюмировал комиссар, радуясь возможности подытожить неловкую ситуацию, в которую попал каждый из них. — Ты запомнил его?

— Еще бы! Я этого «вихрастого» и спросонок не спутаю! — со злостью бросил Сергей, все еще не смирившийся с тем, что упустил явного врага. Неожиданно стукнул себя по лбу: — Фу, только сейчас дошло до меня! Все время вертелась в голове одна мысль: кого этот парень мне напоминает? Да он же на меня похож, и даже очень!..

— Вот как? Это уже кое-что… И на том спасибо. — Комиссар задумчиво потер подбородок. — Ай да старичок — артисточок! А и в самом деле — артист!.. Ты вот что, Василь, возьми-ка Говорова и Семенова. — Федор сел и что-то набросал на бланке. — Вот мандат, ступайте на квартиру балаганщика и произведите обыск… Как можно тщательнее! Все, действуй!..

С грустью кивнув, Василий вышел из кабинета.

— Старика сейчас, когда у нас нет никаких улик, кроме частушки, допрашивать бесполезно: запрется, что тогда… Пусть помается ночку, поймет, что с ним никто шутки шутить не собирается, а утром и займемся с ним… — Комиссар решительно опустил руку на стол, словно поставив на этом точку. — А тебе, Сергей, особое задание: тут ответы пришли на мои запросы по различным гражданам. — Он вытащил из стола толстый пакет и протянул Панкову. — Так ты просмотри их внимательно, свежим взглядом, и отметь все, что покажется интересным: потом вместе подумаем, помаракуем… Вопросы есть?

— Пока нет! — усмехнулся Сергей и вышел из кабинета…

7

До позднего вечера Сергей занимался бумагами Семенчука. Сначала он даже был обижен на комиссара: нашел чем занять чекиста — бумажками, но постепенно втянулся, и не без интереса. Среди ответов было много таких, что не требовали сиюминутного вмешательства, но встречались и довольно важные: они откладывались отдельно. Перелопатив добрую половину, Сергей сладко потянулся, встал из-за стола и начал ходить из угла в угол, разминая затекшие мышцы. Поймал себя на том, что думает о случае на рынке. Двойственное чувство испытывал он к старику балаганщику: с одной стороны, это, конечно, пустышка, незначительная фигура, и очень жаль, что Василий поторопился с его арестом. Наивные стишки-агитки — вряд ли настоящий враг будет наносит булавочные уколы, но, с другой стороны… Сергей вдруг вспомнил, как старик картинно просил помощи у толпы, а потом сразу притих, словно по приказу! Господи! Ну, конечно, по приказу! Сейчас, когда можно было спокойно все взвесить, а главное вспомнить, Панков отчетливо «увидел», как старик переглянулся с «вихрастым»! Выкрикивая в толпу, старик хотел предупредить об опасности тех, кто, возможно, шел на встречу с ним. Может быть, «вихрастый» был не один? Стоп! Балаганщик великолепно знал, что за эти стишки ему ничего не будет! Почему? Да потому, что эти контрреволюционные вирши выкрикивала кукла-кулак! И как же Василий не понял это? Василий… А сам-то понял? Вот то-то и оно! Спокойно! Значит, можно предположить, что старик, увидав чекиста Василия в толпе, решил вызвать огонь на себя? Но это же чушь! Василий мог и не среагировать на эти вирши! Да, но тогда кукольник мог придумать что-нибудь еще… И как он мог упустить этого «вихрастого»?! Может быть, его нужно было арестовать? И чего бы они этим добились? Может, тот вообще ни при чем… Э-э, друг, похоже, решил оправдать себя, товарищ Панков… Сергей усмехнулся и задумчиво покачал головой. Досадует на Василия, а сам…

В Чека Сергея Панкова направили прямо из университета, с третьего курса, и сначала он переживал, что пришлось бросить учебу, правда, не показывал этого. Он попал в группу, которую возглавлял Юрий Арсентьевич Добровольский. Профессиональный революционер, Добровольский несколько лет провел на царской каторге, где вконец загубил свое здоровье. Нередко на него нападал такой кашель, что белый платочек окрашивался алой кровью. А когда ему предлагали подлечиться в санатории, отмахивался:

— Это пустяки! Не время пока здоровьем и отдыхом заниматься: сволочи всякой много! Вот станет поменьше, тогда, пожалуйста, отправляйте отдыхать, лечиться…

Несмотря на свою обязательную корректность и подчеркнутую вежливость, был строг и не прощал ни одной, даже самой маленькой, ошибки, стараясь разбирать их всей группой.

— Дурак учится на своих ошибках, а умный — на чужих! — не переставал повторять он.

Не миновал такого разбора и Сергей. И сейчас, когда он вспоминал ту «баню» в тесном кабинете Добровольского, начинали гореть уши, а лицо заливалось краской стыда. А все дело было в горячности: однажды их группа получила установку — задержать Алексея Михеева, по кличке «Пахан», известного в Марьиной роще короля домушников. Всерьез за него взялись после того, как на нем появились мокрые дела: он расправился с дворником и с хозяевами ограбленной квартиры. Группа располагала его описанием и фотографией подружки Юлии Гиацинтовой, по кличке «Бахча», возникшей, вероятно, из-за южного происхождения. Фотография Гиацинтовой оказалась у них случайно: брали одну малину, но нескольким членам преступной шайки удалось избежать ареста. Среди них, как выяснилось позднее, был и Михеев. Во время обыска нашли кроме краденых вещей и пиджак, который принадлежал ему. Именно эта фотография и позволила все выяснить: на ней красовалась надпись с посвящением.

Все места возможного появления Михеева-Пахана — несколько адресов его знакомых, рестораны, которые он любил посещать после удачных налетов, — были взяты под наблюдение. Сергей и еще один молодой чекист, Роман Парамонов, должны были обеспечить наблюдение в небольшом ресторанчике вблизи Сущевки. Роли распределялись следующим образом: Сергей должен был изображать подвыпившего сынка богатых родителей и кутить за столиком, а Парамонов занял место у бара и ожидал сигнала или сам должен был подать таковой, если что — либо заметит важное.

Ждать долго не пришлось: вскоре появилась подружка Михеева, Юлия Гиацинтова, с ярко намалеванными губами, одетая в шикарное длинное платье. Получилось так, что Роман отвлекся в тот момент, когда она вошла в зал, и первым ее заметил Панков. Психологически он подготовил себя к этой встрече, но, столкнувшись с ней, как говорится, нос к носу, немного растерялся и остолбенел. Мало того что не подал знак «внимание» напарнику, он не придумал ничего лучшего, чем воскликнуть:

— Гражданка Гиацинтова, вы арестованы!

И в тот же момент дикая боль пронзила правый бок: Михеев, оказавшийся чуть сзади, ударил его финкой.

Удивленно охнув, Сергей повалился на Гиацинтову, машинально хватая ее за руку. Закричав, она с испугом дернулась в сторону и этим спасла своего любовника: выстрел Парамонова, предназначенный Михееву, попал в нее, и тот, воспользовавшись минутным замешательством Романа, сумел выскочить из ресторана и скрыться.

Панков попал сначала в больницу, а потом — к Юрию Арсентьевичу, на разбор…

Сергей зябко поежился и потрогал зажившую рану: даже сквозь гимнастерку прощупывался шрам, оставленный ножом Лешки Михеева. Позднее его все-таки арестовали — помогла в этом та же Гиацинтова, которую Михеев считал погибшей и, махнув на нее рукой, долго не горевал, завел другую, что и не могла простить бывшая любовница, — и расстреляли, но сколько он успел еще натворить бед!..

После того тяжелого разбора его ошибки Добровольский вручил Сергею «Памятку сотрудника ЧК», в разработке которой участвовал сам Дзержинский, и сказал:

— Вот, Панков, тебе десять заповедей! Выучишь — хорошо, а вникнешь сердцем и душой — цены тебе не будет как чекисту.

Слова из «Памятки» врезались на всю жизнь.

— Так ли это? — спросил сам себя Сергей и улыбнулся. — А вот сейчас и проверим.

Он начал читать вслух:

— Вот здорово! — услышал Сергей восхищенный возглас Василия.

— Ты давно здесь? — смутился Панков.

— Нет… Послушай, откуда эти слова?

— Это «Памятка сотрудника ЧК».

— Надо же, как все точно сказано: как там… «не бей во все колокола», а дальше?

— «…так как этим испортишь дело, а похвальнее будет, если накроешь»… «нет, ты тихо накроешь с поличным, а затем — к позорному столбу перед всеми», — повторил Сергей.

— Напиши мне эту «памятку», хорошо?

— Договорились, — улыбнулся Панков. — Ну, как обыск, нашли что-нибудь?

— Ничего… Все перерыли, даже стены и полы простучали. — Василий огорченно махнул рукой. — Ничего, завтра вытянем из него душу, но доберемся до тех, кто его направляет.

— Доберемся ли? — задумчиво вздохнул Сергей: рассказать Василию о своих размышлениях или нет? Пожалуй, не надо, и так переживает.

— Будь спок: Федор и не таких раскручивал. У тебя, я вижу, тоже негусто? — кивнул он на кипу неразобранных бумаг.

— Да так… — неопределенно ответил Панков.

— Послушай, Сережа… А ты видел Дзержинского? — неожиданно спросил тот.

— Конечно, видел, и не раз.

— Счастливый ты, Серега! — вздохнул Василий.

— Не расстраивайся, Василь, у тебя еще все впереди: и в Москве побываешь, и Дзержинского увидишь, и Ленина…

Слова Сергея Панкова оказались пророческими: в двадцать втором году красный командир Василий Дмитриевич Зарубин «за особо выдающиеся заслуги перед трудовым народом Советской России» будет награжден орденом боевого Красного Знамени! В торжественной обстановке его наградят в Кремле. Но все это будет позднее…

…Вихрастый незнакомец, которого преследовал Сергей Панков, постоянно оглядываясь, словно контуженый, медленно подошел к небольшому, слегка покосившемуся под тяжестью времени бревенчатому домику и негромко постучал в боковое окно: трижды подряд и два раза с промежутками. В дверях показался Пашка, по прозвищу «Гнус». Его настороженный и недовольный взгляд мгновенно преоб разился, едва он разглядел «вихрастого». Пропустив его, Пашка старательно и несколько суетливо закрыл дверь на крючок, потом на железный засов и только после этого, радостно всплеснув руками, крепко обнял парня за плечи.

— Витюша, дорогой мой мальчик, как же ты здесь очутился? Голодный небось? Сейчас я тебя накормлю царским обедом. — Не помня себя от радости, Пашка носился по своей каморке. — Неужели тебя отпустили?

— Как же, отпустят, держи карман шире! — усмехнулся тот.

— Сбежал?! — от волнения Пашка плюхнулся на стул.

— Третий месяц в бегах, — кивнул он в ответ и неожиданно спросил: — Ты знаешь, где найти Седого?

— Какого Седого? — встрепенулся Пашка.

— Ты, дядя Паша, не крути, — устало бросил Виктор. — Кукольник арестован!

— Кукольник? — сразу же сник хозяин лачуги. — За что?

— За частушки… Вероятно, меня хотел предупредить о чекисте! Хотел я того сопляка к праотцам отправить, да патруль помешал…

— Ты с ума сошел! Только этого тебе сейчас не хватало…

— Этот Кукольник с Седым должен был меня связать, а потом отвести к Батьке Грому… Ну, за Грома-то я не очень беспокоился: знал, что в крайнем случае ты поможешь дорожку к дружку указать, — усмехнулся Виктор. — А вот к Седому…

— И к Седому отведу, успокойся, — заверил тот. — Вот черт патлатый! Говорил же ему, что не доведут до добра куплетики эти!..

— Да он же меня спас этими, как ты выражаешься, «куплетиками»!

— Что же делать? — не обращая внимания на слова Виктора, причитал Пашка. — Что делать? Он очень много знает! И многих… Нажмут покрепче, всех заложит… и меня, и Седого… Что делать? Что? — В отчаянии он заметался из угла в угол. Неожиданно остановился словно вкопанный. — Его необходимо убрать! — И тихо добавил: — Мертвые всегда молчат.

— Убрать?.. — растерялся Виктор. — Может, ты и прав, но… как? Он же в Чека! Понимаешь, в Че-ка! — Он вдруг разозлился. — Приходишь в Чека и говоришь: «Здравствуйте! Проводите меня, пожалуйста, к арестованному»… — и чик, уноси готовенького? Так, что ли? — ехидно усмехнулся и добавил: — Может, лучше сначала с Седым посоветоваться, глядишь, что и присоветует…

— Из-за такого к нему лучше и не соваться: крут больно! — Стиснув пальцы в кулак, Пашка поморщился, задумался.

Виктор молча ожидал.

— А ты знаешь, — рассмеялся вдруг Пашка, — в твоих рассуждениях что-то есть! — Он стукнул Виктора по плечу. — Пойти в Чека и, как ты сказал, чик — и готово! — Внимательно взглянув на Виктора, Пашка обошел вокруг него и, явно оставшись довольным, потер ладони.

— У тебя что, дядя, с головкой стало плохо или перегрелся? — подозрительно посмотрев на Пашу, сказал Виктор.

— Не волнуйся, я в своем уме! — усмехнулся тот. — Значит, так. — Он прищурил свои маленькие глазки. — Дам я тебе одного толкового парнишку, и вы сделаете следующее…

…Было так темно, что если бы не умение Сергея хорошо ориентироваться в том месте, где хотя бы раз побывал, то он не нашел бы особняк Лановского до самого рассвета. Несмотря на это, Ванда была одна.

— А папы еще нет дома! — объявила она лукаво, едва Панков успел переступить порог гостиной.

Сначала Сергей хотел спросить ее о чем-то, но вдруг смутился.

— Кажется, вы наблюдательный и весьма внимательный человек, — заметила она с улыбкой и тут же пояснила, заметив его недоумение: — Стоило мне намекнуть о вашем кожаном одеянии, и вы сразу сменили его… А вам к лицу этот цвет!

— Правда? Спасибо, — буркнул Сергей и покраснел: что это с ним происходит? Краснеет как мальчишка, которого впервые пригласили на танец. Она, конечно, из любезности похвалила пиджак на нем. Представив себя со стороны, он ощутил мешковатость своего одеяния, пыльные обтрепанные ботинки, неухоженные волосы. Нужно было что-то сказать, но язык не хотел слушаться, и Сергей, чтобы хоть немного скрыть неловкость своих ощущений, проявил интерес к книжным полкам, которые закрывали всю стену. С радостью заметил своих любимых авторов. Он напоминал сейчас утопающего, который, ухватившись за соломинку, вдруг ощутил, что она его держит. Постепенно прошло его волнение, и он вытащил из книг томик Пушкина.

Положив нога на ногу, Ванда сидела в большом кресле — качалке и, плавно покачиваясь в нем, читала книгу, точнее сказать, делала вид, что читает, с интересом наблюдая за Сергеем. Этот человек все чаще занимал ее мысли, и она не могла понять почему… Во время той прогулки по городу Сергей неожиданно раскрылся совершенно с другой стороны. И стал ей ближе, приятнее. Как он забавен в своем смущении! Старше ее, а ведет себя как мальчишка. Другой на его месте давно бы стал в любви объясняться, а то и целоваться бы полез… Ей сразу же припомнился выпускной вечер, куда брат притащил своего приятеля, тоже офицера. Через два танца он уже был без ума от нее и несколько раз, прижимая ее к своей груди, томно шептал: «Я люблю вас, Ванда! Я люблю вас!» Чего это она: совсем раскисла. Она усмехнулась, широко поставленные глаза посмотрели на книгу, выбранную Сергеем.

— Так вы, Сергей Петрович, и стишками, оказывается, увлекаетесь! — с ехидством произнесла она каким-то странным, не своим голосом.

Сергей недоуменно посмотрел на нее. Вероятно, так она разговаривает с Василием, подумал он и решил не обращать на это внимание.

— Может, вам покажется забавным, но я очень люблю стихи! — спокойно ответил, без сарказма и ехидства.

— Но чем вас-то привлек Пушкин?

— Это Александр Сергеевич который? — Не удержавшись, Сергей улыбнулся ее тону. — Ян Маркович, конечно, сказал бы, отвечая на ваш вопрос, что Пушкин является ценностью общечеловеческой, необходимой всем и всюду! — Он настолько точно воспроизвел интонацию ее отца, что Ванда улыбнулась, а он продолжил: — Лично для меня Александр Сергеевич еще и любимый поэт…

— Как ни странно, но и мой тоже! — перебила она таким тоном, что ему захотелось как-нибудь одернуть, сорвать с нее эту личину. И неожиданно для себя он прочитал зло, с вызовом, но выразительно:

В первый момент Ванда так опешила, что замерла, словно окаменев от волшебного слова, но потом, поразмыслив, поняла: к ней эти стихи даже намеком не могут относиться.

— Мальчик с наганом, цитирующий стихи… — протянула она вопросительно, ожидая подсказки, но Сергей молчал, и Ванда тихо спросила: — Чьи они?

— Это стихи Булье… Я вижу, вы удивлены?! Ну, как же, откуда этот босяк может знать поэзию древних? — Сергей вздохнул: злость прошла, и он, уже спокойнее, добавил: — А я в Московском университете учился… Кстати, если быть точным: не с наганом, а с маузером.

— Какая разница! — бросила Ванда. — Сути-то не меняет! Зачем же вы в Чека… — начала она и тут же оборвала себя на полуслове.

— Зачем? — задумался Сергей. — Как бы вам доходчивее объяснить?.. Мне, как и моим товарищам, хочется, чтобы абсолютному большинству людей не мешала быть счастливыми кучка контрреволюционных недобитков.

— Так мог бы сказать Василек! — снова перебила Ванда, скривив свои красивые губы.

— Да, временами Василий Зарубин может вам казаться смешным и простоватым… Более того, вздумай какой-нибудь писатель будущего написать о нем книгу, то этого автора его современники обвинили бы в наивности и в пристрастии к языку плаката, но… Правда, я совсем недавно знаком с ним, а чувствую, что могу на него положиться как ни на кого другого.

— Как странно, вы с отцом так не похожи друг на друга, но и он говорил, что в Василии-то как раз и есть нечто такое, что ему недостает в окружающих. Отец твердо уверен, что если понадобится — Василь умрет так же естественно, на одном дыхании, как и живет. — Ванда на мгновение нахмурилась, словно увидев что-то, зябко повела плечами и плотнее укуталась в пуховую шаль.

— Вот видите, даже ваш отец оценил Василия! — Сергей улыбнулся.

— Оценил? — переспросила Ванда. — Папа считает, что вершители судеб чеканят людей как монеты, сами назначая им цену. Все остальные вынуждены принимать людей не по истинной их стоимости, а по назначенной вершителями.

— Ну, это не его мысли, — успокаивающе произнес Сергей. — Об этом говорил еще Ларошфуко, но это было возможно только при строе угнетенных и власть имущих, но не при справедливом строе всеобщего равенства и братства…

— Сейчас вы, кажется, Маркса цитировать начнете, — уныло произнесла Ванда и вдруг предложила: — Давайте лучше чай пить! — Не дожидаясь его согласия, она стала разливать кипяток по чашкам. Потом Тряхнула головой, словно отгоняя непрошеные мысли, и начала говорить с несколько деланным оживлением, постепенно увлекшим ее самое: — Вы знаете, Сережа, мой отец — удивительное существо. Практически я выросла без матери, и он для меня все, но сейчас я о другом хочу сказать. Он умен, проницателен и одновременно невероятно азартен. Временами меня это даже пугает. Кажется, что он играет в какую-то новую игру под названием — «жизнь»…

Сергей с интересом взглянул на нее: странный у них разговор идет сегодня. У него создалось впечатление, что она, вызывая на откровенность, хочет узнать, как он относится к Яну Марковичу. Да что это с ним сегодня? Перед ним сидит симпатичная молоденькая девушка, разговорившаяся оттого, что, наконец, появился человек, способный ее спокойно слушать, а ему сразу мерещится черт знает что. Нет, вряд ли эта девушка столь коварна… А вот Ян Маркович… Собственно, что Ян Маркович? Ощущения остаются ощущениями! Как сказал комиссар, нужны факты… Факты… Какие могут быть факты? Они встречаются в основном только за столом, где, по обыкновению, царит глава дома. Панков уже привык, что Ян Маркович любит решать мировые проблемы, хотя иногда его это раздражало. Сегодня удивляло, что временами дружелюбнейший Ян Маркович вызывает у него глубокую неприязнь… Отчего это происходит? От первого впечатления, вызвавшего бурный осадок в душе, или постепенного накопления этого осадка в процессе общения?.. Его размышления были прерваны самым неожиданным способом: Ванда, доливая чай в его чашку, как бы случайно прикоснулась к его руке, и Сергей вздрогнул, словно от электрического разряда.

С этой минуты для них исчезло ощущение времени: казалось, они пробыли вдвоем вечность. Но это было только ощущение: Сергей, с его пристрастием все замечать и быть точным в любом вопросе, явственно припомнил, что часы пробили десять, когда к ним присоединился Лановский, а это означало, что с Вандой они провели даже меньше часа…

Они говорили, как старинные, долго друг друга не видевшие близкие знакомые. Снова вспоминали столичную жизнь, постановки Станиславского, литературу…

Сергея снова неприятно поразил Ян Маркович, точнее его взгляд, когда он вошел в гостиную: тяжелый, подозрительный, явно оценивающий обстановку. Впрочем, спустя мгновение его лицо приняло обычное благодушное выражение, и Панков упрекнул себя в излишней мнительности, отгоняя прочь свою интуицию, как приставшую бездомную собаку.

Разговор протекал ровно, легко, напоминая железнодорожный состав, идущий под гору, когда можно не только сбавить пары, но и вообще отключить двигатель. И вдруг интуиция, которую Сергей, казалось, прогнал прочь, снова подскочила к нему и крепко обхватила своими сильными руками, как любимая мать, желающая удержать свое дитятко рядом, первой ощутив приближение опасности и беды.

— Как же вы неосторожны, дорогой Сережа, — ласково вдруг проговорил Ян Маркович. — Неужели вы не знаете, что толпа — это стихия! А со стихией шутки плохи. Я имею в виду рынок…

«Вот и переоделся, — подумал Сергей. — Странно, я как будто никак не выдал себя там, на барахолке…»

— Не удивляйтесь, Сережа, в таком городишке, как наш, люди поневоле живут чужими новостями, — ответил Лановский, словно приподняв тяжелую занавесь, за которой прятались мысли Панкова.

«Как всегда, все объяснил и ничего не сказал». — Сергей усмехнулся про себя, но ничего не сказал вслух.

Некоторое время все усиленно занимались чаем, будто испытывая сильную жажду, напавшую одновременно на всех разом.

— А уж если говорить о слухах, — продолжил Ян Маркович свою мысль, — то должен вам заметить, что в городке i жалеют бедного старичка, и, даже признаться, в этом есть свой резон: власть должна карать истинных своих врагов, а не пугать заблудших овечек.

— Вы полагаете, что балаганщик — заблудшая овечка? — осторожно спросил Панков.

— А вы предпочитаете видеть в нем Бог весть кого? — с некоторой раздражительностью сказал Лановский и взглянул прямо в глаза Сергею. — Впрочем, узнать истинное лицо человека так трудно… — Он снова перешел на спокойный тон. — Каждый старается надеть на себя личину, чтобы его приняли таким, каким он хочет казаться, а не таким, каков тот есть на самом деле. Все общество и состоит из одних только личин…

«Оказывается, любезнейший Ян Маркович, Ларошфуко действительно является вашим любимым автором», — подумал Сергей.

— …Есть, правда, единицы, которым эти маски ни к чему, — продолжал меж тем хозяин дома. — И они, поднимаясь над толпой, должны всегда оставаться сами собой…

— И быть вершителями судеб? — съязвил Панков.

— Вот именно, Сережа, вот именно: вершителями! — воскликнул Ян Маркович, выразительно взглянув на дочь.

Смущенно улыбнувшись, Ванда опустила глаза.

— Благодаря им, и только им, — Лановский перешел на пафос, — возможно движение вперед колеса истории.

— Но это «колесо» может переехать многие судьбы, раздавить их, — заметил Сергей.

— Стоит ли обращать внимание на неизбежные жертвы истории? — отмахнулся тот. — Вершителям не нужно терять время на исследование таких запланированных издержек.

— «Что дозволено Юпитеру — не дозволено быку!» Так, что ли? — Сергей покачал головой.

— Конечно! В бессмертии помнят только победителей и королей! Кто помнит о раздавленных жертвах? Их забывают на другой день, и только сильных мира сего боятся и уважают!..

— Полагаю, что боятся и уважают их только при жизни. Ведь это же самое «колесико» может раздавить и вершителей! И вот тогда…

Истлевшим Цезарем, от стужи,

Заделывают дом снаружи.

Пред кем весь мир лежал в пыли,

Торчит затычкою в щели…

— Что ж, в этом вы правы: уходя в небытие, все превращается в прах — и король, и победитель, и человек из толпы… Но я, право, предпочел бы все-таки относиться к вершителям…

8

Долго не мог заснуть Сергей, размышляя над словами Яна Марковича. Лановский был явно чем-то встревожен. Но чем? Если арестом старика балаганщика, то надо отдать ему должное: выдержка у него отменная. Но при чем тут старик? Какое отношение может иметь он к Яну Марковичу? И все же, откуда ему стало известно об инциденте на рынке? Вернее сказать, не об инциденте: о нем может весь город говорить, а о нем, Сергее Панкове? Да чего он голову себе ломает? Просто он видел его сам… В такой толчее немудрено было остаться самому незамеченным. А встревожился он скорее всего из-за дочери. Вон как посмотрел, когда вошел в гостиную!..

Неожиданно показалось, что дверь в комнату стала медленно открываться. Почему-то Сергей был уверен, что это — Ванда! И действительно, он увидел ее… Она молча подошла к его кровати и осторожно присела на край. Ее сонный изгиб тонкой шеи и плеч волновал его, заставляя сбиваться плавному дыханию. Он не видел ее лица из-за сумрака теней, но был уверен, что она смотрит на него с легким укором: к нему пришла девушка, а он безмятежно спит. Сейчас, сейчас он откроет глаза и встанет, во что бы то ни стало встанет. Но глаза никак не могли открыться, словно задернутые свинцовыми веками. Он осторожно стал двигать к ней руку, но Ванда сама нежно погладила его по щеке… Тонкий аромат, который нельзя ни с чем сравнить, легонько коснулся его и мгновенно пронесся по всем клеточкам его молодого тела. Он вздрогнул в дремной истоме и чуть было не проснулся, но только крепче прижался к ее прохладной руке и замер… Ванда усмехнулась и осторожно постучала по спинке кровати.

Сергей дернул головой, глаз не открыл. Стук стал настойчивее и громче. С трудом приоткрыв глаза, Сергей обнаружил, что рядом никого нет, а стучат в окно. Мгновенно вскочив с кровати, он быстро распахнул его и увидел Василия.

— Василий?! — удивился он. — Что-нибудь случилось?

— Одевайся, комиссар вызывает, — не отвечая на вопрос, шепотом проговорил тот, настороженно оглядываясь по сторонам.

— Да что произошло? — забеспокоился Панков, затем схватил брюки и начал лихорадочно собираться.

— Давай быстрее: по дороге расскажу…

Наконец Сергей оделся и, направившись к выходу, посмотрел на свою кровать: ему показалось, что место, где он видел Ванду, чуть примято. Усмехнувшись, он подошел к дверям, но тут вспомнил про колокольчик и решительно сиганул в окно.

— Чего это ты? — удивился Василий.

— Так быстрее! — отмахнулся Панков и спросил: — Ну, чего случилось?

— Балаганщика укокошили!

— Ну да? — опешил Сергей и невольно вспомнил о своих странных предчувствиях. — Как же это произошло?

— Действовали по-наглому: подошли к часовому, и один из них приказал привести арестованного на допрос… Ну, тот, как полагается, привел его в наш кабинет и встал за дверью… А через некоторое время — выстрел, часовой — в кабинет, а там, — Василий огорченно махнул рукой, — старик лежит на полу мертвый, а те говорят, что стрелять были вынуждены, так как старик бросился к окну и мог убежать… — Он сплюнул сквозь зубы.

— Да кто это был?

— А черт их маму знает? Гады! — выругался Василий.

— Значит, ушли? — нахмурился Сергей.

— Не совсем… Неожиданно комиссар вернулся, ну и… — Василий зло сплюнул. — Один ушел, а второму удалось Федора подстрелить!

— Федора?

— Обошлось, слава Богу: в плечо…

Когда они вошли в кабинет, в котором разыгралась трагедия, то увидели два лежащих на полу тела: один принадлежал старику балаганщику, другой лежал лицом вниз.

Сергей вопросительно взглянул на Федора, придерживающего раненую руку.

— Посмотри, — кивнул тот, и Сергей, наклонившись над трупом незнакомца, осторожно перевернул его.

— Вот тебе раз: это же тот самый «вихрастый», которого я вчера выслеживал! Вот гад!

— Ты уверен? — нахмурился комиссар.

— Я же говорил, что спросонья его узнаю! — Сергей стал явно горячиться. — Кроме того, взгляни-ка поближе, Федор!

Комиссар наклонился, удивленно хмыкнул, взглянул на Сергея, снова на лежащего, потом выпрямился, покачал головой и выкрикнул:

— Левченко!

В кабинет протиснулся щупленький, совсем еще молодой красноармеец. Он остановился у дверей и стал виновато переминаться с ноги на ногу. Было видно, что он так сильно переживал, что не без труда сдерживал слезы, готовые брызнуть из глаз.

«Совсем еще пацан!» — вздохнул Сергей.

— Что ж, Левченко, рассказывай все по порядку! Рассказывай, как ты явную контру не разглядел! — Федор крепко стиснул от боли зубы.

— Так я и гутарю… — Левченко виновато шмыгнул носом и повернулся к Сергею. — Вас-то я близко не бачив, а той, такий важный, ткнул мне в морду гумагой и гутарит — «Доставь пленного на допрос!» А тут еще энтот кожан… Я — то че пидумав, че це вы, а це не вы… — Он вновь шмыгнул носом.

— Ничего не понимаю! При чем здесь я? — удивился Сергей.

— Так я ж вам и гутарю: я-то пидумав, че це вы, а це був не вы!

— А, так ты имеешь в виду этого? — Сергей кивнул на труп «вихрастого».

— Точно, лохмы торчат во все стороны, мать твою… Да и важный такив… Гумагу в морду…

— Ты что же, читать не умеешь? — спросил Сергей.

— Почему не умею? Умею, но… не дюже шибко. — Он виновато опустил голову и уставился в свои обмотки.

— Ладно, сдай пока оружие и… — Федор махнул рукой, — потом зайдешь ко мне — разберемся.

Понурив голову, Левченко вышел из кабинета, тихонько прикрыв за собой дверь.

— Товарищ комиссар, по-моему, этот горе-часовой честный малый, хоть и растяпа! — сказал Сергей.

— В этом-то я и не сомневаюсь, — задумчиво согласился Федор. — Только вот никак не могу понять: откуда тому «вихрастому» было все известно — и про балаганщика, и про тебя… Ты же вроде уверял в том, что «вихрастый» тебя не видел на рынке?! — то ли утверждая, то ли спрашивая, сказал комиссар.

— Вроде не видел, — на этот раз менее уверенно ответил Сергей. И еще раз мысленно и очень подробно «прошел» вчерашний инцидент на рынке, однако не припомнил ни одного момента, чтобы этот парень, лежащий сейчас на полу, хотя бы раз посмотрел в его сторону! — Нет, товарищ Семенчук, точно не видел! — на этот раз твердо подтвердил он.

— И все-таки меня весьма удивляет его осведомленность обо всем, что происходит у нас в Чека…

— А не могли у него быть личные счеты с этим балаганщиком? — предположил Василий.

— Точно! — усмехнулся Федор, неосторожно дернув больной рукой. Скривился и продолжил: — «Вихрастый» узнаёт, что старик балаганщик в Чека, выясняет, что сам имеет сходство с Сергеем, и решает спокойно свести свои счеты с этим балаганщиком в самом Чека! Так, Василий?

Ничего не ответив, Василий сконфуженно опустил голову.

— Ладно, Нат Пинкертон, пошли ко мне, там поговорим! — Он хлопнул Василия здоровой рукой, но боль тут же дала о себе знать. — У, черт тебя подери! — ругнулся он.

Не успели они зайти в кабинет комиссара, как туда же заглянул Левченко.

— Разрешите, товарищ комиссар?!

— Чего тебе, Левченко? — сердито спросил Федор.

— Вот. — Левченко протянул какую-то кепку. — Она была на том… — Он кивнул в сторону: — Ну, который сбег…

— Хорошо, положи сюда! — Федор кивнул на стол.

— Я вот… — начал Левченко, но комиссар, недовольный, что его продолжают отвлекать от важных дел, тут же перебил:

— Ну, чего на этот раз?

— Так тута еще вот че! — произнес он и положил рядом с кепкой какой-то обрывок фотографии.

— Откуда это? — удивился Федор.

— Пид пид клад кой, в хвуражке шуршала, — пояснил тот.

Семенчук взял в руки этот клочок, который был странно вырезан: на фотографии были запечатлены двое — мужчина и женщина. Отрезан был верх фотографии, едва не по пояс изображенных.

— Да ты не представляешь, Левченко, какая ты умница! — воскликнул Федор, и тот смущенно расплылся в улыбке.

— Готов служить трудовому народу! — четко выговорил он, вытянувшись по стойке «смирно».

— Ладно, спасибо тебе! — бросил комиссар, но тот многозначительно улыбался. Семенчук, покачав головой, махнул здоровой рукой: — Можешь получить обратно свое оружие — заслужил!

— Есть! — воскликнул Левченко и быстро метнулся из кабинета.

— Ишь, как обрадовался! — улыбнулся Сергей.

— Ничего, теперь никто его не проведет: на всю оставшуюся жизнь запомнил! — убежденно заверил Федор. — Так ты понял, что это такое? — кивнул он на обрывок фотографии.

— Думаете, пароль? — недоверчиво бросил Сергей.

— Не только думаю, а просто уверен! Во всяком случае, если и не весь пароль, то часть его… Надо крепенько помыслить… Как там у тебя с бумагами, есть что-нибудь?

— Да так, пока ничего… — махнул рукой Сергей.

— Хорошо, — решительно проговорил комиссар, — продолжай с ними разбираться, а я малость покумекаю…

…Пашка-гнус, зыркая по сторонам хитрыми глазками, подошел к скверу, сел на скамейку и, казалось, задремал. На этой же скамейке, несколько сбоку, сидела Ванда и внимательно читала книгу. Издалека никто не мог догадаться, что между ними шел интересный разговор.

— Передай отцу: скоро должен появиться связной из Центра! Человек свой, я его лично знаю… Он должен привезти инструкции для отряда батьки Грома! Пароль тот же.

— Папа просил узнать, что с балаганщиком? — тихо спросила Ванда, не отрывая глаз от книги. Если бы кто и обратил внимание на нее, то подумал бы, что она просто читает вслух.

— С ним полный порядок: убит! Однако «интеллигенту» уйти не удалось!

— Взяли?

— Убит, слава тебе, Господи!

— Когда я отсюда уйду, то в газете найдешь задание! Папа просил выполнить все в точности!

Прочитав еще несколько минут, Ванда спокойно закрыла книгу, прижала ее к груди, встала и удалилась прочь, оставив на том месте, где сидела, газету.

Через мгновение Пашка-гнус открыл глаза, сладко потянулся и, заметив лежащую газету, небрежно подхватил ее и прикрылся от яркого солнечного света.

…Уже совсем стемнело, когда Сергей перевернул последний лист врученных ему документов. Устало потянувшись на стуле, он резко поднялся на ноги, несколько раз взмахнул руками в стороны, словно пытаясь взлететь, потом аккуратно сложил бумаги в пачки, пачки в папки, сунул их в стол, но передумал, подхватил и решил отнести к Федору.

Комиссар был еще в кабинете и что-то быстро писал.

— Ты еще здесь? — спросил он, не отрывая глаз от стола.

— Вот… вроде все просмотрел. — Сергей стоял, не зная, что делать с папками.

— Хорошо, положи на стол и отправляйся отдыхать! Вскоре и я за тобой… чтобы…

Договорить ему не удалось, резкий телефонный звонок взорвал тишину.

— Семенчук слушает! — Даже Сергей услышал чей — то взволнованный голос, хотя и не разобрал слов. Комиссар нахмурился, помолчал секунду-другую, потом коротко бросил в трубку: — Оцепить все вокруг… Сейчас буду! — опустив трубку на аппарат, накинул пиджак на плечи и повернулся к Сергею: — Покушение на Строгова! Бандит задержан, но тяжело ранен! Пошли быстрее!..

Когда они подъехали к дому Строгова, то увидели небольшую толпу любопытных, стоящих на почтительном расстоянии перед домом. С любопытством поглядывая на происходящее, они, пытаясь привлечь к себе внимание представителей закона или, на крайний случай, окружающих зевак, выдвигали многочисленные версии случившегося.

Недалеко от входа, в окружении красноармейцев с красными повязками, лежал раненый. Над ним колдовал доктор, пытаясь оказать первую помощь. Рядом стоял Шевчук, огорченно рассматривая поврежденные брюки.

— Сильно задело? — спросил Сергей.

— Та нет, царапнуло малость: брюки жалко, почти новые еще!

Неожиданно Сергей склонился над раненым и чертыхнулся с досады.

— Надо же так опростоволоситься! — прошептал он, решительно подергав густую шевелюру лежащего на земле.

— Что с вами, товарищ? — удивленно взглянул на него пожилой доктор.

Комиссар тоже удивленно взглянул на Сергея, потом на раненого, с усмешкой покачал головой и окликнул своего сотрудника.

— Шевчук! — Тот суетливо подскочил к нему. — Доложи, только покороче!

— Мы с Селезневым решили разделиться: он на работе охраняет, я у дома…

— Короче! — оборвал комиссар.

— Так я и так стараюсь короче… Значит, пришел я и жду, когда он вернется, а их все нет и нет. А тут парень этот подошел: зырк, зырк по сторонам и к окну… Я его окликнул, а он бежать, я — за ним! Он стрельнул, да промазал, штаны вот только попортил… Вижу, что может уйти, ну и… — Он виновато опустил глаза, уверенный, что получит нагоняй от комиссара.

— Молодец, Шевчук, что не упустил контру! Хвалю!.. — Он подошел к раненому и склонился над ним, стараясь не мешать доктору. — Вот чертяка, действительно… — Он недосказал и покачал головой. — Ну, как он, доктор?

Тот пожал плечами и не ответил.

— Думаете, не выживет?

— Я не Господь Бог, — буркнул тот.

— Вы слышите меня? — спросил Федор.

— Да… да… — с хрипом выдавил раненый.

— К кому вы шли и от кого? Говорите! Будьте хотя бы перед лицом смерти честны!

— Зачем? — Сквозь гримасу боли он попытался усмехнуться. — Все равно… вам… всем будет… крышка! — Каждое слово давалось ему с огромным трудом: он выдавливал их из себя, как последнюю пасту из тюбика. От напряжения пошла кровь, заливая его подбородок.

— Крышка или покрышка — разберемся. Скажите, к кому вы шли и зачем? Скажите, и больше ни одного вопроса я вам не задам и отправлю в лазарет, обещаю!

— Лучше… в Лазаревку! — выдавил тот и закашлялся.

— Товарищ комиссар, как доктор я протестую! Я требую немедленной его отправки на операционный стол! Будьте же милосердны, в конце концов: он же раненый!

— Милосердны?! — со злостью воскликнул Федор. — А если бы здесь сейчас лежал не он, а Строгав?

Сергей, наблюдавший за раненым, заметил, как тот при упоминании имени Строгова чуть заметно усмехнулся. Не понимая причины усмешки, Сергей наклонился ближе к лежащему:

— Кто вас послал убить Строгова?

— Убить?.. — переспросил он, хотел что-то добавить, но поперхнулся кровью и вновь закашлялся.

В этот самый момент появился Строгав.

— Что здесь происходит? — начал он, но увидел раненого и подошел ближе.

И вновь Сергею показалось, что раненый вздрогнул, на этот раз, когда увидел Строгова, и в его глазах прочелся явный страх. Не отрывая глаз от предисполкома, он попытался что-то сказать, даже приподнялся, но тут же конвульсивно дернулся, откинул голову, глухо стукнувшись о землю.

Пощупав его пульс, доктор укоризненно посмотрел на комиссара.

— Шевчук! Помоги доктору! — приказал Федор, затем подошел к Строгову и начал ему подробно рассказывать о случившемся.

Вдруг Сергей вспомнил про кепку: почему-то память вырвала из своих тайников именно эту информацию. Должна быть какая-то связь! Не имея времени для раздумий, Сергей быстро подошел к комиссару.

— Извините, товарищ комиссар, что прерываю ваш разговор, разрешите, я помогу раненому и доктору: Шевчуку самому необходима перевязка.

— Шевчук ранен? — нахмурился Строгое.

— Да, успел его парень подстрелить… Не волнуйтесь: не очень серьезно!

— Хорошо, Сергей! — согласно кивнул Федор. — Если понадоблюсь, буду у себя.

Погрузив раненого на телегу, Сергей сел рядом с ним. Доктору пришлось устраиваться рядом с возницей. Пока они ехали, Сергей, стараясь не привлекать внимание ни возницы, ни доктора, незаметно ощупывал одежду «вихрастого». Долго не мог ничего обнаружить, пока не притронулся к отворотам брюк…

Сейчас Сергей казнил себя за то, что так невнимательно осмотрел первого лже-«вихрастого». Это весьма непростительная оплошность для чекиста. Теперь, задним числом, он вспомнил, что первый был только похож на «вихрастого», да и прическа была весьма отличной от его. Для чего это им понадобилось? Для чего нужно было кого-то выставлять за «вихрастого», если можно было воспользоваться им самим? Что-то здесь не так… Ладно, покумекаем, как говорит Федор, в его кабинете вместе: ум хорошо, а два…

Семенчук действительно, как и обещал, был у себя в кабинете и нервно мерил кабинет из угла в угол.

— Ну? — спросил он, едва Сергей переступил порог.

— Скончался, не приходя в сознание! — бодро отозвался Панков.

— Не тяни душу! — бросил комиссар.

— Два «вихрастых» за сутки! Не многовато ли? — усмехнулся Сергей.

— И какой же из них рыночный? Сегодняшний!

— Как догадался?

— А после того, как ты решил помочь доктору! — хитро подмигнул Семенчук. — Не тяни душу! — снова взмолился он. — Нашел что-нибудь?

— От тебя ничего не скроешь! — Он вытащил бумажный комочек и осторожно развернул его. Это оказался тонкий, но прочный лист, на котором был напечатан текст. — Зашито было в брючине нашего «вихрастого».

— Какой же ты все-таки молодчинка! — воскликнул Федор. — Ты хоть знаешь, что ты откопал?

— Послание Центра?! — предположил Сергей.

— С приказами! — Федор задумался.

— Скажите, — неожиданно для себя начал Сергей, — вы давно знаете Строгова? Он что — местный?

— Нет, не местный… Его около года назад сюда назначили… Погоди, ты к чему это клонишь?.. Нет-нет, выбрось из головы: он в партии с 1911 года! Если уж и ему не доверять, то кому тоща можно?

— Ты меня извини, Федор, но слишком много совпадений и неясностей…

— Вы как сговорились с ним! Строгав тоже обратил внимание на то, что вы очень похожи с раненым, то бишь убитым! Сказал, что одно лицо!

— Вот как? — усмехнулся Сергей. — Интересно…

— Лично мне интересно узнать: что хочет предпринять батько Гром? — Федор погладил раненую руку.

— Сильно болит?

— Ломит проклятую и лихорадит малость…

— Может, загноилась? От этого всегда температура поднимается… Стоп! — Сергей вскочил со стула. — Идея! Настолько простая, что даже неинтересно…

— Выкладывай! — насторожившись, вздохнул Федор.

— Убитый, как заметил даже Строгов, похож на меня, как двойник?

— Ну…

— И является представителем Центра, так?

— Ну… — Федор пока не понимал, к чему клонит Сергей.

— Судя по тому, что шел он с паролем — его там не знают! — Сергей победоносно взглянул на Федора, ожидая, по меньшей мере, аплодисментов.

— Ну и что?

— Его в банде никто не знает, и меня там никто не знает! — Он уже был готов обидеться, что Федор его не понимает.

— А ты не забыл, что кепка, в которой был пароль, принадлежит другому «вихрастому»?

— Не забыл! — заверил Сергей. — Более того, она принадлежит не тому «вихрастому», а этому! — Он победоносно посмотрел на Федора.

— У тебя крыша не поехала? — участливо спросил тот.

— С головой у меня все в порядке… Вспомни прическу того парня.

— Ну… — пожал плечами комиссар.

— Вспомнил?

— Ну… — неуверенно протянул Федор.

— И вспомни прическу этого «вихрастого»… — Сергей улыбнулся.

— Не тяни кота за хвост! — Семенчук явно начал сердиться.

— У этого «вихрастого» волосы были как бы прижаты вокруг, словно у него только слетел головной убор, и я просто уверен, что кепка эта принадлежала ему!

— Ты думаешь, что он тоже был с тем парнем, когда укокошили старика балаганщика? — Федор задумался.

— Я не буду сильно удивлен, если именно он и добил своего двойника, заметив, что тот подстрелен. Убедительно?

— Вроде бы, но… почти в пасть к тигру? Это чистейшей воды авантюра!

— Согласен, риск определенный имеет место быть, но этот риск в разумных пределах… Правда, здесь меня знают некоторые…

— Ну, здесь-то ерунда… — махнул рукой комиссар. Было заметно, что его тоже захватила эта идея. — Лановский с дочерью…

— Пашка-гнус, — напомнил Сергей, — Строгое…

— И что ты к нему прицепился?! — вспылил Федор. — Лановские вроде надежные, — задумчиво проговорилкомиссар. — А Пашка… За ним необходимо присмотреть! Вот с паролем гораздо сложнее, мне кажется, что фото только часть его…

— Ничего, зато у меня приказ будет из самого Центра!

— И все-таки это очень рискованно: очень много закавык, и решать их нужно будет прямо на месте! Одна неточность, фальшь может стоить тебе жизни, и никто не сможет помочь! Никто! Нет, это очень опасно! Неужели ты не понимаешь?!

— Скажи, Федор, ответь мне: что чекисту не опасно? — тихо спросил Сергей и с пафосом добавил: — Я — коммунист и буду там, где всего сложнее для партии!

— Я и не сомневался в твоей смелости, — Федор отечески положил руку на его плечо, — но… Не спеши, подумай, возможно, на верную смерть идешь!

— Я уже подумал, когда был направлен в Чека, — твердо, словно подытоживая, произнес Сергей, глядя прямо в глаза комиссару.

— Добро! — вздохнул тот. — Давай все обмозгуем…

Почти всю ночь они обсуждали всевозможные линии поведения Сергея. Остановились на том, что он должен максимально придерживаться своей биографии: учеба в университете, родители — разорившиеся мелкие дворяне. По предложению Сергея, решили распустить слух о том, что раненый остался жив и бежал. Для пущей убедительности — «пошуметь» у лазарета и провести работу с доктором и с медицинским персоналом. Сергей настоял, чтобы и Строгов не был посвящен в реальное положение вещей с побегом… В приказ, найденный в брючине убитого, были внесены кое-какие изменения, которые были самым важным компонентом, ради чего Сергей и шел на такой риск. С комиссаром они договорились, что как только Сергей будет уверен, что Гром поверил в доставленный приказ, ему нужно будет сразу вернуться в город, чтобы осталось время для подготовки встречи банды.

Во время этого ночного бдения Сергей нет-нет да ловил себя на мысли о том, что думает о Лановском: что-то его настораживало в этом человеке. Однако он так и не решился высказать свои сомнения вслух, боясь, что комиссар в конце концов совсем отменит его план.

Сергей решил по возвращении из банды организовать более тщательную проверку своих подозрений. Для легализации передвижения Сергея комиссар вручил ему мандат начальника продгруппы, отправляющейся за хлебом в близлежащие деревни и села. А с момента ухода Сергея из города Василию решили поручить «неустанную заботу» за Пашкой-гнусом, то есть он будет отвечать за круглосуточное за ним наблюдение.

Они решили, что Сергей должен будет уйти днем, и простились прямо в кабинете.

— Смотри, сынок, береги себя! — Федор обнял Панкова, и на миг Сергею показалось, что глаза его были явно на мокром месте.

С трудом сдержав подкативший к горлу комок, Сергей постарался ответить бодрым тоном:

— Не беспокойся, комиссар, все будет в полном ажуре!..

9

В дом Лановских он пришел около четырех утра и почти сразу же уснул. Он спал настолько крепко, что не слышал, как в его комнату несколько раз заглядывала Ванда. Убедившись, что он сладко спит, она тихонько прикрывала за собой дверь и уходила в свою комнату…

Усевшись за книгу, она никак не могла сосредоточиться на том, что читала: мысли то и дело возвращали ее к человеку, который сейчас сладко спал. Странно, она знает его совсем мало, но ей казалось, что очень давно. Она поражалась его начитанности, его обширным знаниям, умению отстаивать свою правоту… А глаза! Его голубые глаза преследовали ее повсюду. Всегда холодная к противоположному полу, Ванда поймала себя на том, что ей хочется его поцелуев, его ласк. При мысли об этом у нее перехватило дыхание, казалось, еще миг, и она потеряет сознаете.

Черт возьми! Она здесь места себе не находит, а он там дрыхнет и в ус не дует. Вон уже солнце взошло, а он спит и спит… Видно, поздно заявился. Надо пойти и разбудить его: завтракать давно пора. Ванда решительно подошла к дверям его комнаты, открыла и подошла к кровати. Но здесь вся решительность прошла, и она, затаив дыхание, стала рассматривать лицо Сергея, которое казалось ей самым прекрасным на свете…

Сергей проснулся от ощущения, что на него кто-то смотрит. Под напряжением прошедшей ночи и беспокойства, которое он испытывал, он решил осторожно выяснить, прав ли он. Сквозь прищуренные веки он заметил стоящую над ним Ванду. Странно, промелькнуло у него, что ей нужно? Он решил понаблюдать за ней.

Ванда, сдерживая дыхание, стала медленно наклоняться над ним, и вскоре он даже ощутил ее дыхание. Но более всего его поразили глаза Ванды. Нет, он не мог ошибаться: ее глаза излучали нежность и любопытство… Влажные алые губы нетерпеливо вздрагивали и были так желанны, что в какой-то момент Сергей потерял над собой контроль. Он не выдержал, обнял девушку за плечи. Она чуть вздрогнула от неожиданности, но не оттолкнула его, не выпрямилась, а несколько застыла, как бы одеревенела… Но это было лишь какое-то мгновение, после которого она прижалась к Сергею и еле слышно зашептала:

— Милый… милый… Давай уедем отсюда! Далеко-далеко!..

Он молчал и только нежно гладил ее волосы, а в голове мелькало: «Неужели можно так притворяться?.. Как заглянуть к ней в душу?»

— А если я не тот, за кого ты меня принимаешь? — тихо проговорил он с усмешкой.

— Господи! — воскликнула Ванда. — Какое это имеет значение? Тот — не тот… Я сама не знаю, что со мной произошло! Никогда не думала не гадала, что такое может быть! Это какое-то наваждение! И я рада этому наваждению! Слышишь, рада! Знаю только одно: люблю тебя, а все остальное не имеет никакого значения! НИ-КА-КО-ГО!.. Вот до чего даже дошла: сама бросаюсь на шею! — Она вдруг всхлипнула.

— Не нужно, милая! Все будет хорошо! Успокойся, все будет хорошо! Только ты не спрашивай меня ни о чем! Просто верь, что я твой друг!

Она отстранилась от него и долго смотрела в его глаза, потом обхватила руками его голову.

— Я верю тебе, Сережа! — очень серьезно проговорила и поцеловала нежным и долгим поцелуем.

Сергей, не в силах более сдерживать охватившую его страсть, прижал ее к своей груди, потом перевернул ее на спину. Ванда вся вздрагивала от прикосновений его рук и томно постанывала. Специально или нет, но она не надела лифчика, и тонкой материи платья Сергей не ощущал, словно прикасался прямо к ее бархатистой коже. Сосочки на ее груди мгновенно затвердели, едва ощутили прикосновения его пальцев. Сергей стал опускать правую руку все ниже и ниже, поглаживая грудь, живот, бедра, пока его пальцы не ощутили край ее платья. Девушка вздрогнула от неожиданности, и на какое-то мгновение Сергею показалось, что она сейчас оттолкнет, но вдруг услышал ее шепот:

— Да, милый, да… Какие у тебя нежные и сильные руки… Как же мне хорошо!.. — Она опустила свои руки вниз и стала нетерпеливо расстегивать его брюки. — Я хочу, чтобы ты сделал мне больно! Хочу!

Сергей уже мало понимал, что он делает: его пальцы ощутили влажную от нетерпения ее плоть, а его плоть ощутила прикосновение нежных девичьих пальчиков, которые неумело пытались помочь ему найти нужное направление. Он тыкался словно слепой котенок, пока, наконец, не ощутил вокруг себя влажные нежные губки, горящие призывным жаром. Сергей подался вперед, и Ванда громко вскрикнула от боли, дернувшись машинально назад, но тут же по ее телу пробежала нервная дрожь, и она с радостью пошла навстречу и до конца приняла его в себя, с некоторой тревогой ощущая, как по ее ягодицам потекло что-то горячее…

Они не помнили, сколько продолжалось владение друг другом, но когда устали даже от удовольствия, они легли на спину рядом друг с другом и некоторое время молчали, мысленно оценивая происшедшее…

— Что же ты не сказала, что… еще девушка? — виновато спросил Сергей.

— А тебе разве было плохо? — улыбнулась Ванда.

— Ты же прекрасно знаешь, что я не об этом…

— Глупый, я же сказала, что остальное не имеет никакого значения. Не мучай себя: я так захотела, и потому все так и произошло! Я всегда мечтала, чтобы ЭТО было именно так: боль и радость одновременно! Хорошо, что я не обманулась в своих ожиданиях… Не переживай так: просто пришло мое время! — Она вдруг рассмеялась.

— Ты хочешь сказать, что тебе в принципе не очень важно, кто бы оказался рядом в этот момент?

— Конечно, важно! — Она снова рассмеялась. — С другим бы мне было гораздо хуже!

Сергей резко встал и начал застегивать свои брюки.

— Ты что, обиделся? И напрасно! Шутки понимать нужно! — Она встала и прикоснулась губами к его уху.

— Разве можно шутить в этом…

— Шутить можно и нужно во всем!

Неожиданно Сергей посмотрел на нее так, будто видел ее впервые. Она моментально почувствовала смену его настроения и поняла, что необходимо как-то все сгладить.

— Ну, не будь таким букой, милый! Мне очень хорошо с тобой, и мне показалось, что и тебе было хорошо, не так ли?

Сергей продолжал молча одеваться, испытывая какое — то необъяснимое чувство обмана. Словно получив в подарок какую-то вещь, о которой давно мечтал, и развернув красивую обертку, он обнаружил там неумелую подделку.

— Ты извини, Ванда, мне пора! — несколько сухо проговорил он.

— А когда ты вернешься? — Интуитивно Ванда поняла, что сейчас лучше не продолжать тот разговор.

— Я не приду сегодня ночевать. — Сергей умышленно не ответил сразу. — …И завтра тоже…

— Ты уезжаешь? — девушка была явно растеряна, даже голос чуть задрожал.

— Не волнуйся, пожалуйста, мы очень скоро увидимся: с продотрядом ухожу, по селам…

— Но это же опасно! — воскликнула Ванда. — Сколько таких отрядов погибло: ведь никто по своей воле хлеб не отдаст!

— И все же это не опаснее, чем находиться в городе! — усмехнулся Сергей.

— Это так… — машинально проговорила она, и Сергею показалось, что Ванда что-то недоговаривает.

Он еще раз внимательно посмотрел на нее, но счел благоразумнее промолчать и не задавать необдуманных вопросов. По возвращении будет возможность повнимательнее присмотреться к этой семье. Единственно, что смущало Сергея — он был первым мужчиной у Ванды, и это никак не умещалось в его голове…

Василий напросился немного проводить его, и после некоторых колебаний комиссар разрешил, но поставил условие, что Сергея вывезут из города на легковой машине, которая каким-то чудом продолжала выполнять свои функции. Мотор иногда простуженно чихал и кашлял, но продолжал работать.

— Ладно, достаточно, дальше пешком пойду! — решительно проговорил Сергей. — Здесь уже неконтролируемая территория.

Водитель остановил машину и молча пожал Сергею руку. Они с Василием вышли из машины, и водитель стал разворачиваться для возвращения в город.

Несколько минут они молча стояли и смотрели друг на друга.

— Прикипел я к тебе, Сережа, — тихо сказал Василий.

— Ты мне тоже пришелся по душе! — улыбнулся Сергей, и они крепко, по-мужски обнялись.

— Помни, Сергей, до гроба!.. — прошептал Василий, после чего быстро сел в машину, и та тут же сорвалась с места.

Некоторое время Сергей смотрел вслед, пока машина не скрылась в облаке проселочной пыли, потом повернулся, поудобнее закинул небольшой вещмешок с нехитрыми съестными припасами за спину и быстрым шагом двинулся вперед. Чем дальше он отходил от города, тем сильнее ощущал на душе тяжесть. Ему казалось, что он уходит от каких-то главных событий, которые должны произойти именно здесь, в городе, а он будет вдалеке. Он стал себя ругать за то, что не поделился своими сомнениями о Лановском.

Сейчас он начал тщательно анализировать все их встречи, его поведение, взгляд, интонацию. Интуитивно он все больше приходил к мысли, что Лановский ведет какую — то двойную игру и за внешней оболочкой скрывается нечто совсем другое. Как ни странно, но и Ванда способствовала тому, что сомнения только усилились…

Незадолго перед отъездом Сергея из Москвы был арестован человек, который на допросе упоминал о руководителе СВИ, но он сам его никогда лично не видел и совершенно случайно слышал его кличку: Седой. По тому, что ему было известно об этом руководителе, можно было заключить, что тот считается большим стратегом подпольной работы и его многие побаиваются за крутой и хитрый нрав.

Главное, что удалось выяснить у арестованного — Седой вполне легально работает на Советскую власть и пользуется у большевиков авторитетом, органически ненавидя их. Особый отдел ВЧК уже нащупал одну цепочку к руководству заговора СВИ против Советской власти, но она неожиданно оборвалась в этом городке. И Сергею показалось, что появилась тонюсенькая ниточка, настолько непрочная, что одно неверное движение — и все необходимо, будет начинать сначала…

Появившись в городке, Сергей своим свежим, «не намыленным» взглядом отметил различные, на первый взгляд совершенно незначительные нюансы, сразу насторожившие его. Например, Лановский: его странный интерес к Сергею, постоянная настороженность и, наконец, откуда у школьного учителя такая профессиональная военная выправка? По документам он никогда не служил, Сергей делал специальный запрос на него. Теперь Строгое! Этот человек произвел на Сергея неприятное впечатление. А этот случай с раненым? Зачем Строгову было интересоваться его здоровьем? Кроме того, странная реакция раненого на появление Строгова…

Неожиданно Сергей вспомнил свою первую встречу со Строговым и его вопрос о брате… И что Сергей ему кого-то напоминает!.. А если предположить, что Строгов и «вихрастый» были знакомы ранее?.. Черт возьми! Хоть назад возвращайся! Но толку от этого будет мало: не спрашивать же Строгова — знал он «вихрастого» ранее или нет! Да и с бандой пора кончать: люди боятся на улицу выходить, не говоря о поездках за город.

Начинало смеркаться, когда перед Сергеем неизвестно откуда появились четыре всадника. Он остановился и молча уставился на них.

— Кто такой и куда путь-дорогу держишь? — поинтересовался с ехидной улыбкой один из них.

— А вы кто такие, чтобы меня спрашивать? — спокойно отозвался Сергей.

— Ты посмотри на него, Микита! — оскалился рыжебородый. — За шаг, можно сказать, от могилы, а туда же! А если я тебе сейчас меж глаз врежу? А?

— Вы не ответили на мой вопрос! — спокойно напомнил Сергей. — Кто вы?

— Кто-кто… в кожаном пальто! — зло бросил он.

— Хлопцы батьки Грома! — неожиданно ответил молчащий до этого верзила. — Что у тебя в мешке?

— Ничего особенного: огурчики, хлеб, картошка… — начал перечислять Сергей, но верзила, наставив на него! винтовку, кивнул рыжебородому:

— Проверь-ка!

Тот лихо спрыгнул на землю, подошел к Сергею и взялся за его мешок. Сергей решил не сопротивляться и даже помог ему тот неожиданно отскочил в сторону и тоже вскинул винтовку:

— У него что-то под пиджаком, Микита!

— А ну вынай! — нахмурился тот. — И смотри у меня, не балуй!

Сергей спокойно расстегнул пиджак и отвернул одну полу в сторону: там у него оказался маузер. Он его отстегнул не спеша и подал верзиле.

— Может, его шлепнуть, а, Микита?

— А как перед Громом будешь отчитываться? — усмехнулся Сергей. — Лучше отведите меня к нему!

Его тон был настолько уверенным, что они невольно переглянулись между собой, и Микита не без угрозы проговорил:

— Ну, что ж, отведем тебя до батьки, но если обманул, то сам пидвешу тебя за яйцы! — Они громко заржали, потом поставили Сергея между собой: два всадника впереди и два сзади — и так повели его на хутор…

Огромный двор, обнесенный бревенчатым заплотом, был переполнен пьяными мужиками. Они сидели за свежесколоченным длинным столом, тянувшимся из крепкого бревенчатого дома. Пьяный шум, звон битой посуды, грязная ругань…

Гуляла банда батьки Грома, празднуя его «очередную» свадьбу… Самогон лился рекой. Несколько тачанок с тупорылыми пулеметами, запряженные добрыми, упитанными конями, готовы были в любой момент двинуться в «поход», хотя вряд ли кто из сидящих на них часовых смог бы удержать вожжи в руках: их красные, тупые от перепоя лица не выражали ничего, кроме райского блаженства и совершеннейшего отсутствия всякого присутствия. Неожиданно раздалось женское повизгивание и громкий звонкий удар по излому телу.

— Ты, рожа пьяная, убери свои грязные лапы! Если хочешь, маманю мою лапай: ей это по вкусу, а меня не трожь, если не хочешь по хохотальнику схлопотать, — незлобно, скорее машинально выговаривала молодая, почти двухметрового роста, девица с упитанными телесами.

— Так ты ж моложе, а значит, и мясо нежнее и вкуснее! — усмехнулся бородатый мужик. Все вокруг рассмеялись, и он, поддержанный мужиками, снова полез к ней.

— Моложе, да не по твоей роже! — бойко ответила девица и так двинула его в подбородок, что тот моментально плюхнулся ей под ноги. — Вот кобелюга так кобелюга: в чем душа-то держится, а туда же…

— Вот это Маша так Маша! — Все вокруг одобрительно заржали, на этот раз уже над незадачливым мужиком, который с большим трудом поднялся на ноги, потирая подбородок и опасливо поглядывая на девицу.

— Маш, а Маш, может, мне дашь?! — прокричал еще один бородач, перекрывая хохот мужиков.

— А че, подходи — дам! — ответила она и подняла вверх свой огромный кулак.

Новый взрыв хохота заглушил ответ, а кто-то добавил:

— Ты что, Михайло, забыл, что с ею только Микита справляется… А, Микита? Микита! — позвали того, что пришел вместе с Сергеем.

— Ну шо? — откликнулся Микита, медленно поднимаясь из-за стола. Его огромное, пудов на семь, тело смотрелось весьма внушительно среди присутствующих.

— Да уж, не вам, доходягам, чета!.. Пошли, Микитушка! — ласково насколько могла проговорила девица.

— Иди-иди, Микита, она тебя «приголубит» своими кувалдами по твоей кудрявой головушке! Го-го-го! — заржал мужик с лысиной на затылке. И снова все вокруг подхватили этот смех, сотрясая воздух и стены дома своими лужеными глотками.

В главной горнице, во главе стола, рядом со своей пухлой «невестой» восседал сам батько. Его маленькая голова словно вросла в плечи, и шеи почти не было. Самыми примечательными у него были: тело — огромное и жирное и длинные руки, покрытые рыжими густыми волосами. Руки оканчивались ладонями-лопатами.

Угрюмо наблюдая за всеми, он хлестал самогон рюмку за рюмкой.

— Рано отчаиваться, батько! — проговорил один из сидевших около него мужчин, судя по выправке, бывший офицер. — Мы — мужицкая держава. — Он залпом выпил рюмку самогона, поморщился и продолжил: — А крестьянин явно недоволен большевистской властью, а это уже кое-что!

— Брось, начштаба, заправлять мне мозги! — махнул Гром своей «лопатой». И, странное дело, стоило ему заговорить, как в глаза бросилось явное несоответствие между его внешним видом и речью. Длинные волосы на голове, борода — лопатой, крестьянская одежда — все это никак не сочеталось с его интеллигентным выговором. — Ты же бывший офицер, а не понимаешь, а может быть и понимаешь, но скрываешь: ведь кто бунтует-то — кулак, а сила сейчас не у него… — Гром помолчал немного, снова опрокинул самогон единым залпом. — Нет! — Он стукнул по столу рукой. — Погуляю, пощипаю комиссаров сколько смогу, а там…

Что «там», ему договорить не удалось: прервали. В дверь протиснулся мужик с лохматой головой. Перекрывая шум в доме, крикнул хриплым голосом:

— Батько!

— Ну! — буркнул Гром.

Тот начал что-то говорить, но ничего невозможно было разобрать из-за шума. Гром недовольно поморщился, поднял вверх револьвер и выстрелил в потолок. В доме мгновенно воцарилась мертвая тишина. Все знали его бешеный характер, который был опасным в такие моменты: кто ему наперекор — пристрелит на месте. Он снова посмотрел на лохматого:

— Ну!..

— Там, батько, хлопци антилигента одного спиймалы, шлялси без делы…

— Ну?

— Вже хотелы его тюкнуть, а он до тибя добиватси! — Он громко заржал, обнажая свои гнилые зубы.

— Давай его сюда! — приказал Гром.

— Сичас, зараз! — Лохматый моментально исчез за дверью.

Вскоре в горницу втолкнули Сергея. Он был одет в добротный костюм и галстук и выглядел инородным среди присутствующих. Он спокойно и молча оглядел всех сидящих за главным столом. В избе стояла тишина. Все ожидали обычного представления, устраиваемого батькой в таких случаях с арестованными. Как он говорил: «Если человек случайно вышел на моих людей, то он может не случайно привести сюда красных, и поэтому этот человек должен навсегда остаться здесь!» И зачастую сам пристреливал, вдоволь перед этим наиздевавшись.

— Ну, что скажете, молодой человек? Исповедоваться мне решили или как? — довольно вежливо начал батько, и очень часто этот тон вводил будущую жертву в заблуждение. Многие из сидящих за столом с трудом сдерживались, чтобы не рассмеяться.

— Во, батько, при ем нашли! — сказал рыжебородый, который привел Сергея. Он протянул Грому маузер.

— Батько, разреши, я ему из ентой штуки в лоб стрельну: не попаду, так жить будет! — со вздохом проговорил Микита, обнимая свою необъятную подругу.

Все вокруг заревели от восторга.

— Пасть закрой, бычок-производитель: зубки порастеряешь! — беззлобно бросил Сергей.

— Ну он тебя и отбрил! А, Микита?! — воскликнул тот самый мужик, который приставал к дородной Маше. — Бычок-производитель! Гы-гы-гы! — зашелся он в хохоте, и теперь все начали смеяться уже над Микитой.

Позеленев от злости, тот вырвал свое мощное тело со стула и хотел двинуться на Сергея, но в него вцепилась своими огромными руками «нежная» подружка.

— Вы батько Гром? — неожиданно спросил Сергей, в упор глядя на него.

— Так и что?!

— Поговорить необходимо! — ответил Сергей, сощурив многозначительно свои глаза. — Тет-а-тет!

— Ладно, пошли! — немного подумав, согласился Гром. Как большей частью все нервные люди, он был настолько любопытным человеком, что это качество брало верх над его трусостью. Кроме того, он восхищался смелыми людьми и всегда старался понять: что в них такого, что заставляет их подниматься над природным инстинктом самосохранения? Вот и сейчас: этот юноша наверняка знает, что его ожидает, но и перед лицом смерти держится спокойно и уверенно.

Подхватив со стола маузер Сергея, Гром с трудом поднял свое жирное тело с кресла, кивнул Сергею и пошел, не оглядываясь, в другую комнату. Сергей двинулся за ним.

— Слухай, начштаба, а че це воно таке «тета тета»? — неожиданно поинтересовался удивленный Микита.

— А это… это… чтобы дураки спрашивали! — буркнул тот, подозрительно поглядывая на дверь, за которой скрылись батько со странным задержанным.

Застолье продолжалось, а пышнотелая «невеста» пыталась выдавить из себя хоть какую-нибудь улыбку, чтобы скрыть предательские слезы, выступившие в уголках ее огромных глаз. Нет, не такую свадьбу представляла она себе, когда батько предложил ей «обвенчаться», обещая «носить на руках и осыпать золотом»!

— Слушаю ровно минуту! — проговорил батько, когда они вошли в пустую комнату, где стояло, украшенное охапками полевых цветов, огромное «брачное ложе». Гром, держа в правой руке маузер, вытащил левой рукой часы-луковицу и нажал на кнопку. Тут же откинулась крышка.

— Спрячь часы, Гром! Я из Центра! — очень тщательно скрывая волнение, произнес Сергей и потянулся к внутреннему карману пиджака. Гром моментально направил маузер ему в грудь.

— Ох и нервный вы, дядя! Уберите пушку, а то нажмете невзначай!

— Что это ты петушишься? Или не ты, а я у тебя на «мушке»? — теряя терпение, воскликнул Гром. — Вот возьму и действительно «случайно» нажму — сразу же вся спесь с тебя и спрыгнет!

— Разве так друзей встречают? — обиженно произнес Сергей, затем надорвал у пиджака подкладку и вытащил плотно сложенную бумагу. — Вот, читайте!

Гром положил часы в карман, взял бумагу, медленно развернул ее и начал читать, не выпуская, однако, из рук маузера и изредка бросая на Сергея подозрительные взгляды. Он сегодня много выпил, но обычная осторожность превратилась в привычку.

Выждав, когда Гром дочитал бумагу до определенного места, Сергей решил, что наступил подходящий момент сыграть на самовлюбленности Грома: вытянувшись во фрунт, он с пафосом громко и четко произнес:

— Поздравляю вас со званием полковника и назначением на пост главнокомандующего повстанческими отрядами края. — После этого он вытащил из-за пояса погоны полковника, не без труда найденные для этого случая комиссаром, и торжественно протянул их Грому.

Довольно улыбаясь, батько взял погоны, но вдруг прищурил свои и без того маленькие глазки:

— А где же… — начал он и вновь настороженно сжал маузер.

«Вот черт! — ругнулся про себя Сергей. — Вот она — первая закавыка! А если паролем является не фото?»

Однако делать ничего не оставалось: приходилось рисковать. Сергей спокойно и уверенно снял с себя кепку и быстро оторвал козырек.

— Я так спешил сообщить вам радостную новость, что забыл об этом. — Он вытащил из козырька кусок фотографии и молча протянул Грому.

— Наконец-то! — перевел дух Гром. — Еще бы секунда, и ты — покойник!

Он взял часть фотографии, протянутую Сергеем, затем вытащил из кармана бумажник и из него — другую часть фотографии, сложил их вместе: края ровно сошлись…

Пока тот манипулировал с фотографией, Сергей внимательно осмотрел комнату на случай возможного провала. У кровати стоял небольшой столик, на котором он увидел револьвер, окно было широко распахнуто…

— А дальше? — почти успокоившись, спросил Гром.

— Только привет просил передать! — пожал плечами Сергей: он понял, что это вторая закавыка, и самая серьезная. К части фотографии нужно явно что-то сказать на словах… Что? Взгляд Сергея скользнул по фотографии, которую продолжал держать в руке Гром: на фотографии он увидел Яна Марковича и Ванду…

— Что же ты, парень, так и надо было сказать: вам привет от Се… — Потеряв бдительность то ли от излишнего алкоголя, то ли от радостного события, что его заслуги замечены в Центре, Гром машинально подсказал Сергею вторую часть пароля.

«Неужели?» — промелькнуло у Панкова, и он решил вновь рискнуть.

— Тьфу, черт! Вам привет от Седого! — Он облегченно засмеялся, как бы сконфуженно всплеснув руками. — Детские какие-то пароли… «Кто же такой этот Седой? — неотступно сверлило в его голове. — С Лановским все ясно: явная контра! Но, может, он и есть Седой? — Глаза Сергея зло вспыхнули, но он тут же взял себя в руки. — Спокойно, Панков, спокойно! Кто бы ты ни был, господин Седой, разберемся!» — Он обеспокоенно взглянул на Грома, но тот ничего не заметил, занятый смакованием текста привезенного послания Центра. Перечитав его еще раз, он сложил бумагу и сунул в карман, затем довольно потер руками-лопатами:

— Ну, вот — теперь совсем другой коленкор! — Он положил маузер на стол и усмехнулся: — Ты что же, впервые связным пошел?

— Так точно, господин полковник! Впервые! — Сергей старательно вытянулся по стойке «смирно».

— Да ладно, будь проще, парень! — Грому явно льстила новая его должность. — Как звать, величать тебя? Да ты садись! — радушно предложил он.

— Сергеем зовите, а величать ни к чему, тем более необязательно знать фамилию! — Сергей совсем пришел в себя. — Меньше знаешь — лучше спишь! Как говорил… — Он хотел пошутить, но Гром бросил:

— Как говорил Седой!.. И правильно! Люблю осторожных! — миролюбиво согласился Гром.

— Итак, «ближе к телу», как говаривал на этот раз мой друг, барон — поручик Клюев! — Сергей придвинул стул ближе в батьке. — От вас сейчас ждут самых решительных действий! Вы думаете, что вас назначили главнокомандующим просто так, за красивые глаза? Нет, от вас и ждут многого! Вы знаете, какая царит обстановка на фронте? Не сегодня-завтра Деникин будет здесь — это я выражаюсь фигурально, — добавил Сергей, заметив, как встрепенулся Гром. — Самое главное сейчас: сплотить и объединить все силы для борьбы, для священной борьбы с большевиками, и в один прекрасный момент, о котором вас своевременно предупредят, единым махом покончить с Советами! — Он перевел дух и продолжил: — И не нужно размениваться на бессмысленный риск, на мелкие расправы с единицами красных! На вас очень надеются, помня ваши заслуги перед народом и Отечеством! — Сергей снова перешел на пафос.

— И куда же предполагают бросить мои войска? — Услышав такие слова про себя, он даже плечи расправил, хотя и было заметно, что ему с трудом удается изображать из себя трезвого человека.

Единственное, что он твердо осознал, что перед ним сидит человек, от которого зависит очень многое. Он явно является наблюдателем, и вce зависит от того, как он доложит в Центр о положении в его отрядах. Именно поэтому и решил Гром: быть с ним как можно любезнее и попытаться расположить к себе. Он вдруг икнул и уставился на Сергея, встряхнув головой.

— Удар нужно направить на… на взятие города! — Сергею с трудом удалось сохранить серьезную мину, представляя картину, как эта пьяная орда пойдет штурмовать город.

— На город? — удивленно переспросил Гром, уверенный, что Сергей пошутил, однако наткнулся на его серьезный взгляд и поспешно согласился, деланно обрадовавшись. — Да это же просто здорово! А Седому скажи, чтобы Семенчука, комиссарчика ихнего, он для меня оставил… — Он вдруг так посмотрел, что можно было представить, что бы осталось от Семенчука, окажись он здесь.

Неожиданно из комнаты, где шло застолье, послышались выстрелы, и Сергей, подхватив со стола свой маузер, ринулся туда. И Грому ничего не оставалось делать, как последовать за ним.

Когда они вбежали, то увидели следующую картину: огромный Микита, покачиваясь, пытается попасть в яблоко, лежащее на донышке перевернутой кринки, установленной на комоде у противоположной стены. Все его попытки оказались явно безрезультатными: стена над комодом была изрыта пулями. Увидев все это, Гром успокоился и спокойно плюхнулся в кресло. Сергей громко хмыкнул.

Микита вновь тщательно прицелился и выстрелил… кринка, на которой лежало яблоко, разлетелась вдребезги.

— Эх ты, горе-стрелок! — презрительно бросил батько. — А еще хотел ему в лоб попасть! — кивнул он в сторону Сергея.

— Да ему только по быкам можно, да и то — в упор! — язвительно бросил Сергей, и вокруг расхохотались.

— Так, может, ты, щенок, сможешь лучше? Или свой маузер ты держишь на потребу, орехи колоть? — зло выговорил Микита и бросил Сергею свой маузер.

— Спасибо, у меня есть свой! — ловко поймав маузер Микиты, заметил Сергей и тут же бросил его назад. Неуклюже схватив его обеими руками, Микита едва не выронил его на пол.

— Хорошо, предлагаю такое пари, — продолжил Сергей. — Если из пяти выстрелов я хотя бы раз промахнусь, то отдам тебе свой маузер, но если ни разу не промахнусь, то ты будешь обращаться ко мне только на «вы», да и другим будешь напоминать об этом… Ну, как, идет?

— Ладушки! — осклабился пьяно Микита и подмигнул сидящим за столом, затем зычно крикнул: — Машуня! Пять кринок и яблоки, живо! Принесь!

— Та не реви, Никитушка, я здеся! — жеманно проговорила девица, вставая из-за стола. — Я мигом!

Вскоре на комоде установили пять кринок, и на каждой положили столько же краснобоких яблок. Сергей медленно подошел к комоду, внимательно посмотрел на них, словно проверяя надежность их установки. Все с интересом наблюдали, а Гром даже забыл о своей рюмке. Микита многозначительно усмехнулся:

— Прямо в упор думаешь стрелять?

Сергей ничего не ответил, а взял одно яблоко и бросил его Грому.

— Одно — командиру! — весело крикнул он.

Затем подхватил второе яблоко.

— Кто начштаба? — спросил он.

Батько кивнул в сторону сидящего рядом с ним начштаба. Сергей бросил ему яблоко, взял третье.

— Фамилия твоя как? — спросил он Микиту.

— Моя-то? — удивился тот. — Дубина мы! — Он вдруг смутился.

— Это тебе… Дубина! — усмехнулся Сергей и бросил ему третье яблоко. — А это я съем сам! — Он взял четвертое яблоко и начал его демонстративно есть. Все вокруг рассмеялись.

— Ловко ты расстрелял четыре: уси вбил! — развеселился Микита. — А як же с пятым?

— А по пятому… буду стрелять! — ответил Сергей, затем выхватил из ножен сидящего поблизости бандита шашку и дважды взмахнул ею над яблоком. Все недоуменно смотрели на яблоко, которое целехонькое лежало на кринке, и только начштаба одобрительно кивнул головой, оценив твердость руки молодого парня.

— Иди, Микита, возьми яблоко! — вновь усмехнулся Сергей.

Тот подошел, попробовал взять яблоко, но оно неожиданно распалось в его руках на четыре части, и он растерянно глядел на ту, что осталась в его руке.

— Разложи их по кринкам, Микита, — предложил Сергей, продолжая невозмутимо жевать свое яблоко.

Микита терпеливо разложил все части по донышкам кринок, криво улыбнулся и отошел в сторону. Сергей внимательно оглядел всех притихших присутствующих: набилось очень много народу, а некоторые смотрели в окно. Стояла тишина, и все с интересом наблюдали за странным незнакомцем, который неторопливо подошел к комоду.

— А на пятую кринку положим это. — Он положил небольшой огрызок, оставшийся от его яблока. Он был настолько маленьким, что начштаба недоверчиво покачал головой.

Сергей отошел в противоположный конец комнаты, повернулся, подмигнул Миките, затем резко вскинул маузер и произвел быстро пять выстрелов. Казалось, что он даже не прицеливался, да и невозможно было это сделать, настолько быстро были сделаны выстрелы. У всех звенело в ушах, и все молча и оцепенело смотрели на кринки. Наконец, Микита не выдержал и недоверчиво подошел к комоду, потрогал пустые донца кринок.

— Надо же, усе вбыл! — растерянно проговорил он.

— На «вы», Микита, на «вы»! — рассмеялся батько и внимательно посмотрел на Сергея. В его глазах промелькнуло явное любопытство и некоторое беспокойство.

— Так я ж и гутарю — усе вбылы! — повторил Микита.

Некоторые, подобно Миките, подходили к комоду и даже ощупывали кринки, не доверяя своим глазам, затем хлопали Ми киту по плечу, одобрительно посматривая в сторону Сергея…

Для Сергея выделили отдельную комнату, и он почти сразу уснул, переполненный всевозможными волнениями минувшего дня. Рано утром его разбудил топот подъехавшей лошади. Потянувшись до хруста в суставах, Сергей не спеша оделся и подошел к окну. То, что он там увидел, заставило его вздрогнуть и быстро подхватить маузер. У самого крыльца дома стояла Ванда и о чем-то разговаривала с Микитой, после чего тот вошел в дом, а девушка осталась у крыльца.

Осторожно приоткрыв окно, Сергей внимательно оглядел двор, оказавшийся, к счастью, пустым, сунул маузер за пояс, распахнул окно пошире и негромко позвал:

— Ванда!.. Ванда, подойди сюда!

Ванда оглянулась на знакомый голос и едва не вскрикнула, увидев Сергея. Затем настороженно положила руку в карман жакета и медленно подошла к нему.

— Что, не ожидала? — спокойно проговорил Сергей, чуть улыбнувшись, затем, уже более серьезно, добавил: — Отец что-нибудь передал для меня?

— Так это… — Она все еще никак не могла поверить в то, что Сергей, служащий в Чека, и здесь, с ними. — Вы? Ты с нами? — Растерянно и недоверчиво она смотрела на него, не зная, что предпринять. Сергей понял, что она не верит ему и нужно что-то придумать, и как можно быстрее: с минуты на минуту войдет Микита, и тогда… Тогда провал всей операции! Что же делать?

— О том, что я работаю в Чека, ни с кем, кроме отца, не разговаривай! — приказным тоном сказал он. — Еще, возможно, придется вернуться туда! — Он делал вид, что не замечает ее недоверия, и не давал ей опомниться. Быстро, но спокойно спросил: — Что еще, кроме привета, просил передать Седой?

Он рискнул, рассчитывая, что это принесет результат. Расчет оказался верным: услыхав про Седого, она почти успокоилась и облегченно вздохнула. Про пароль и Седого может знать только человек из Центра.

— Он очень беспокоился: добрались вы, то есть ты, до батьки Грома или нет. Вот послал меня… Но главное, из-за чего я здесь, в другом: завтра наши возьмут город! Фронт прорван.

Сергей едва не застонал от такой новости.

— Что с тобой? — воскликнула Ванда.

— Наконец-то! — воскликнул он, не без труда изобразив радость на своем лице.

— Батьке приказано поддержать своими отрядами с юга, а вам, Сергей Петрович, необходимо возвращаться в город.

— Хорошо! Правда, мне самому хотелось участвовать во взятии…

— Мне кажется, что там вы не меньше будете в этом участвовать! Скажите, а почему отец ничего не сказал мне о тебе, даже тогда, когда я ему сказала, что ты отправился реквизировать хлеб у кулаков? Почему он скрыл все от меня?

— А вдруг бы ты попалась? Ведь красные умеют вытягивать жилы не только у мужчин, но и у девушек! — Он испытующе уставился ей прямо в глаза.

— И ты подумал, что я смогла бы не выдержать пыток и выдать тебя красным? — Она явно обиделась. — Ведь я тебя…

— Мадамочка! — крикнул с крыльца Микита, прерывая ее признание. — Ходьте до батьки!

Она вздохнула, хотела еще что-то сказать, но Сергей наклонился и чмокнул ее прямо в губы. Она вдруг смутилась и с любовью посмотрела на него.

— Я ни на миг не сомневался в тебе! — серьезно ответил Сергей. — Помнишь, я тебе говорил, что все будет хорошо?

— Помню! — она с нежностью улыбнулась, поцеловала его и направилась к Миките…

10

…В кабинет Семенчука кто-то тихо постучал.

— Входи, Паша, входи! — сказал Федор, заканчивая разговор по телефону.

— Здравствуй, Федор! — прогнусавил тот.

— Здравствуй, здравствуй! — комиссар хитро прищурился. — Ну, с чем пришел? Решил самосознательно со своими мильенами расстаться? Добровольно, так сказать, отдать свои, нажитые неправедным трудом богатства трудовому народу?

Пашка тихо и гадливо захихикал.

— Все шуткуешь, Федор? Я так… просто… тебя попроведовать зашел.

— Неужто соскучился или о здоровье моем беспокоишься? — усмехнулся комиссар. — Ну, садись, коли так: гостем будешь! Рассказывай, как живешь-можешь?

— Жить-то живу, а вот мочь — не могу! Одно слово: жисть — индейка, а судьба — злодейка! — Он тяжело вздохнул.

— Что это тебя в такой кисляк бросило? Уж кому-кому, а тебе, мне кажется, грешно на жизнь жаловаться!

Немного помолчав, Пашка покосился на дверь и тихо произнес:

— Разговор к тебе имею…

— Говори, нас никто не слышит! — Федор с любопытством посмотрел на Пашку, но тот был серьезен, как никогда ранее.

— Хорошо, слухай, коли так. Намеднись дружка свово стренул…

— Уж не батьку ли Грома? — ехидно спросил Федор.

— Я ж не шутковать к тебе пришел, — обиделся тот.

— Ну, ладно-ладно, говори!

— Так вот… Сказывал тот верный человек, что батька собирается в село Белкино наведаться… — Пашка замолчал, лукаво поглядывая на комиссара: заинтересуется тот или нет этой информацией.

— И когда же он собирается это сделать? Не сказывал твой «верный» человек?

— Завтра поутру! — он хитро опустил глаза.

— С батькой хочешь разделаться? Но учти — с золотом все равно расстаться придется! И еще учти! — в голосе Федора послышался металл. — Вернее, заруби себе на носу: попытаешься свинью нам подложить — под землей найду! Понял?

— Да чего уж тута не понять! — испуганно промямлил Пашка, затем сгреб со стола свой пропуск, подписанный Федором, и, пятясь спиной, вышел за дверь.

Федор тут же поднял трубку.

— Василий, мухой ко мне!

Комиссар встал из-за стола и начал взволнованно мерить кабинет из угла в угол. Неужели можно наконец разделаться с бандой Грома? Значит, Сергей уже в банде! Но они же уговорились, что он склонит Грома ко взятию города! Значит, что-то не сработало… Эх, сейчас бы весточку от Сергея! Но упускать такой случай?! До Белкино же рукой подать: каких-то два-три часа рысью… Его мысли были прерваны Пашкой, заглянувшим в кабинет.

— Время-то ты не проставил, Федор! — проговорил тот, словно извиняясь за оплошность комиссара. — А часовой придрался и не пущает…

— Ты уж извини меня, Паша, это я по рассеянности. Давай сюда, проставлю…

Он взял у Пашки пропуск и намеренно сломал перо.

— От… будь ты неладна!

В этот момент заглянул Василий.

— Можно?

— Входи-входи, Василий, ты-то мне как раз и нужен!.. Выйди-ка, Паша, на минутку! Посиди в коридоре, я позову! — Комиссар говорил в угрожающем тоне, и встревоженный Пашка молча вышел за дверь.

Еще дверь не успела закрыться, как Семенчук закричал:

— Ты куда это перья положил, сукин ты сын! — а глазами показывал на дверь.

— Так в столе должны быть. — Василий догадался, что от него требуется, и включился в игру. — Намедни в ящик л ожил, сейчас найду. — Он подошел к комиссару и, выдвигая ящики стола, склонил свое ухо к Федору.

— Пашка встречался с кем-нибудь? — шепотом спросил тот.

— Только на рынке, с типом одним шушукался… Тот всегда там кремнями промышляет: часто его вижу… Более ни с кем!

— Отлично! — воскликнул Семенчук. — В следующий раз ближе нужно класть, чтобы сразу можно было найти! — громко сказал он, а шепотом добавил: — До самого утра не спускай с него глаз, а утром тебя Исаченко подменит.

— Есть, комиссар! — Василий вышел из кабинета.

— Паша! Зайди, дорогой! — ласково позвал его комиссар.

Дверь моментально открылась, и Федор усмехнулся: прямо под дверью стоял, вынюхивал.

— Давай бери свой пропуск и дуй отсюда: дел у меня хватает и без тебя.

Выждав несколько минут, пока не стихли Пашкины шаги, комиссар поднял трубку телефона.

— Соедините меня со Строговым!.. Строгов? Здравствуй!.. Тут вот какое дело: батько Гром в Белкино направляется… Утром!.. Откуда сведения? Пашка-гнус принес… ну, золотоискатель тот… Да нет, не думаю, что врет: он Грома как огня боится и хочет с ним разделаться с нашей помощью. Думаю, что отряда рабочих и наших красноармейцев будет вполне достаточно. Риск?.. Риск, конечно, велик — согласен, но очень уж заманчиво разделаться с бандой одним махом! Да и делов-то всего на один день: вечером уйдем, а к обеду уже будем здесь!.. Ну, добро! — Комиссар повесил трубку и дал отбой.

Ближе к вечеру, когда Федор, уладив все намеченные им дела и выпросив для осуществления плана уничтожения банды Грома требуемое количество людей, уже собирался направиться к исполкому, где был объявлен сбор, в кабинет ввалился Василий.

— Что случилось? — вскочил из-за стола Федор.

— Ничего… — растерялся Василий. — Пальто зашел свое взять: на улице-то холодно стало ночью!

— А Пашка где? — нахмурился Федор.

— Пришел домой, разделся и лег спать…

— Тебе кто разрешил оставить пост? — взорвался комиссар.

— Я думал… — начал Василий, но Семенчук перебил его.

— Быстро к нему и глаз с него не спускать! Понял? А если куда решит отправиться — арестовать! Смотри, головой отвечаешь!..

— Слушаюсь, комиссар! — несколько обиженно ответил Василий и быстро исчез за дверью.

…Во дворе здания исполкома собирались рабочие, вооруженные винтовками, а вскоре к ним присоединился и отряд красноармейцев.

— Привет, земляк! — радушно воскликнул пожилой рабочий, подходя к худому красноармейцу. — Табачком не богатый?

— Найдется, однако. — Тот прислонил к дереву свою винтовку и полез в карман шинели. Они уселись на скамейку, свернули по козьей ножке и с удовольствием затянулись.

— Случаем не знаешь, на кой леший нас собрали сюда? — поинтересовался рабочий.

— Да учения навроде какие-то… — пожал тот плечами.

— Навроде — в огороде!.. Уж не вы ли нас учить собираетесь? — усмехнулся рабочий.

В этот момент, стараясь не привлекать особого внимания, к ним неторопливо подошел Пашка-гнус. Он присел рядом и начал деловито переобувать ботинок. Потом вытащил кисет, скрутил цигарку.

— Огоньку не найдется, мужики?

— Как не найтись: во, прикуривай! — Пожилой рабочий протянул ему свою цигарку.

— Куда это вас опять гонют? — как бы невзначай поинтересовался Пашка.

— А шут его знает… Учения какие-то, — отозвался тот.

— Ну-ну… — Пашка вернул его цигарку, потопал несколько раз переобутой ногой, как бы проверяя, все ли в порядке, и, попрощавшись, пошел со двора. Его глаза продолжали «бегать» по сторонам, выискивая своего прилипчивого Василия.

Его слежку он приметил сразу и поэтому спокойно и не спеша, выйдя из здания Чека, отправился в свою хлипкую хибарку. Затем демонстративно медленно разделся и улегся спать, притушив «летучую мышь», но через некоторое время выглянул в окно — Василия уже не было…

Сейчас, спрятавшись в переулке, Пашка продолжал свои наблюдения до тех пор, пока солдаты и рабочие, построившись в колонны, не двинулись со двора исполкома.

Тем временем Василий, накинув свое пальто, сразу же вернулся к домику Пашки. Заглянув в его окно, он разглядел уснувшего Пашку и, обиженно ворча на комиссара за его незаслуженную нахлобучку, уселся на скамейку ближайшего дома с таким расчетом, чтобы видеть выход из Пашкиного домика.

Поздно ночью к особняку Яна Марковича, осторожно поглядывая по сторонам, подобрался Пашка. Он тихо постучал в окно: три быстрых удара и два с небольшими промежутками. Окно вскоре приоткрылось, и в него выглянул Ян Маркович.

— Ну! — нетерпеливо произнес он.

— Завтра утром город можно брать голыми руками: клюнули! Большой отряд солдат и рабочих ушел в сторону села Белкино. Я их даже проводил немного. — Самодовольный Пашка преданно смотрел на Яна Марковича.

— Тогда вот что: скачи к батьке Грому и передай, чтобы до десяти часов утра он со своими хлопцами напал на город по плану, который мы с ним разработали ранее: первым делом — вокзал, потом — Чека, телеграф и так далее… Передай, чтобы не мешкали там: быстро, весело и неожиданно! — Ян Маркович хлопнул Пашку по плечу. — А Виктору скажи, чтобы ко мне поспешил: он мне здесь понадобится! Ясно?

— Как не ясно! Чай, моя кровь…

— Смотри — Ванду береги!

— Вы не сумлевайтесь: жисть положу, но…

— Ладно, иди с Богом! — перебил Ян Маркович и прикрыл окно.

…Было уже четверть второго ночи, когда Семенчук закончил просматривать бумаги, переданные Сергеем. «Толковый парень! — улыбнулся комиссар. — Отметил именно то, что мне самому не очень нравится…»

Он отложил в сторону те бумаги, что не несли никакой важной информации, встал из-за стола и по привычке заходил по кабинету. Федор никак не мог понять, почему Пашка скрывал факт наличия у него племянника. Кроме того, Пашка вообще отрицал какое-либо наличие у себя родственников… Странно!

Федор прикрыл кабинет и направился к выходу.

— Товарищ комиссар, — обратился к нему часовой у входа. — Тут до вас одна барышня приходила. — Он смущенно улыбнулся. — Вот… оставила цей пакет… Еще она просила передать, что это запросы, нет, ответы на запросы Панкова…

— Так что же ты не принес ко мне?

— Так вже ж поздно и нет никого, а пост оставлять я не мог.

— А, ну правильно: пост оставлять никогда не нужно! — машинально проговорил Федор, просматривая документы. Неожиданно он наткнулся на небольшой снимок молодого парня и, чертыхнувшись про себя, тут же бросился на улицу.

Он чуть ли не бежал, с трудом сдерживая себя. Улицы были пустынны и тихи, словно перед грозой. Когда Федор подошел к домику Пашки, от стены противоположного дома отделилась одинокая фигура, и комиссар машинально сунул руку в карман за револьвером, но тут же узнал Василия.

— Ну, как? — тихо спросил Федор.

— Все в порядке, комиссар! — бодро ответил Василий. — Спит как убитый… Несколько раз подходил, заглядывал в его окно: даже не ворочается!

— Так, — облегченно вздохнул комиссар, но сразу же встрепенулся: — Не ворочается, говоришь? А ну, пошли!

Он решительно подошел к дверям Пашкиного домика и громко постучал: никто не откликнулся. Он постучал еще, но результат был тот же. Комиссар с силой пихнул плечом в дверь, и она широко распахнулась. Федор подскочил к постели и откинул в сторону одеяло — там были уложены в кучу старые вещи, которые и создавали видимость спящего человека.

— Наверное, когда я бегал за пальто… — виновато произнес Василий.

— Эх! — огорченно выдохнул Федор. — Сейчас это уже не имеет никакого значения! — Он задумался немного, потом решительно бросил: — Вот что, бери коня — и стрелой в село Белкино: верни отряд! Что-то здесь не так… Я буду у себя в кабинете!..

…Перед развернутой на столе «трехверсткой», кроме Грома, начштаба и Сергея с Вандой, сидели командиры сотен.

— Так и будем действовать, — подытожил Гром, — пополудни выступаем… Все!

— Что ж, господа, пора в дорогу! — Сергей поднялся со стула. — Ты со мной? — спросил он Ванду.

— Нет, мне еще одного человека дождаться нужно… к сожалению! — добавила она и смущенно опустила глаза.

Сергей настороженно взглянул на нее, но спросить, кого Ванда ожидает, не решился.

— Тебя проводят до города, — сказал Гром и крикнул: — Микита!

— Я здесь, Батько! — пробасил тот, входя в комнату.

— Проводишь их благородие до самого города! И чтобы ни одного волоска с него не слетело! — приказал Гром и встал из-за стола. — И не жаль тебе нас покидать? — Он протянул руку Сергею.

— Жаль! — откровенно признался Сергей. — Но, я думаю, ненадолго! — Он усмехнулся.

— Будем надеяться! Ну, до встречи…

— До встречи, Гром! До свидания, начштаба! — Сергей хлопнул его по плечу. — Приготовь лошадей и жди меня во дворе: скоро выйду, — кивнул он Миките.

— Что ж, Ванда, будем прощаться? — Сергей подошел к ней, взял за руку, но девушка неожиданно чмокнула его прямо в губы и тут же отвернулась.

Это произошло при всех, и Сергей смущенно оглянулся: он хотел спросить Ванду — кого же она ожидает, но наткнулся на пристальный взгляд начштаба и вышел в свою комнату, чтобы собраться в дорогу.

Завязывая галстук, Сергей услышал лошадиный топот и выглянул в окно. Было темно, и рассмотреть приезжего оказалось невозможным. Голос показался Сергею знакомым, и он, едва хлопнула входная дверь, окликнул Микиту.

— Кто это там приехал? — поинтересовался он.

— Да-а… батькин компайнен. Золотишком вместе промышляли… Вы не глядите, что он весь в дырах да заплатах ходить: своим золотом он может тысячи людей содержать! А где припрятано, даже батьке не открывает… Во как!

«Вот и главная закавыка! — взволновался Сергей. — Как же ты, Федор, отпустил его?!» — Все это промелькнуло в его голове, а вслух он, стараясь быть спокойным, сказал:

— Хорошо, сейчас выйду! Лошади готовы?

— Готовы! — откликнулся тот, кивнув в сторону оседланных лошадей, и направился к ним.

Стараясь не шуметь, Сергей быстро подскочил к дверям и прислушался…

— …так что город без охраны почти: хучь голыми руками бери ево, — захихикал Пашка-гнус. — Не позднее десяти вы должны ударить с юга! К этому времени деникинцы с севера подоспеють, и будет краснопузым конец!.. Виктор уже ушел?

— Какой Виктор? — удивился батько, опрокидывая привычно стопку самогона.

— Связной, из Центра! — Пашка заметно начал волноваться. — Племяш мой…

— Да здесь он! — буркнул начштаба пьяным голосом, указывая на дверь. — Почему-то Сергеем назвался, конспиратор! — хмыкнул он и начал тоже наливать себе самогону.

Сергей быстро отскочил к окну, выхватил маузер и широко распахнул створки окна. Дверь медленно приоткрылась, и Паша, вглядываясь в темноту комнаты, тихо и не очень уверенно позвал:

— Виктор…

Сергей понял, что нельзя медлить ни секунды: стремительно повернувшись, он выстрелил, и Пашка, словно ожидая этого, моментально сиганул в сторону с таким проворством, что можно было только удивляться.

Сергею некогда было раздумывать над этим: сделав еще несколько выстрелов в открытую дверь, он кубарем вывалился в окно.

Почувствовав что-то неладное, к нему устремился Микита. Падая на землю, Сергей выстрелил в его сторону дважды. Микита, а рядом с ним и еще какой-то бандит, медленно повалились на землю и уже более не шевелились: пули Сергея поразили одного в голову, другого прямо в сердце. Вскочив на ноги, Сергей бросился к одной из оседланных лошадей, стоящих невдалеке…

Когда начштаба, мгновенно протрезвевший от смертельной опасности, просвистевшей у самого его уха, выскочил вместе с Пашкой в сени и осторожно выглянул из-за косяка, Сергей уже скакал за воротами, стреляя на ходу в тех, кто пытался его задержать.

— Догнать подлюгу! — чуть не плача визжал начштаба. — Батьку убил!

Но мужиков и не нужно было подгонять: разъяренные вероломством незнакомца, оставившего после себя во дворе несколько трупов, они и без приказа вскакивали на коней и мчались в погоню…

Начштаба беспомощно огляделся: вокруг валялись многочисленные трупы.

— Вот, сука, что понаделал! Что твоим пулеметом прошелся! Ну, я из тебя кровушку-то выпущу! По капельке выпущу! По капельке! — озверело хрипел он.

Когда начштаба с Пашкой вошли в дом, то увидели Грома, уткнувшегося в тарелку. Со стороны могло показаться, что он просто перепил, если бы не смотреть в тарелку, полную его крови.

— Надо же: прямо в лоб угодил! — приподняв голову Грома, проговорил Пашка, явно восхищаясь этим выстрелом. Затем задумчиво добавил: — Пуля-то мне выпущалась…

— Да нет, вот твоя пуля-то! — бросил начштаба, загибая рукав кителя, пропитавшийся кровью. — Это был первый выстрел… Батьку он второй шибанул… Ну-ка, перевяжи меня, Ванда! — Он сбросил со стула мертвое тело еще одного мужика, смахнул со стола посуду, высвобождая место для перевязки.

Ванда вздрогнула от неожиданности: она до сих пор не могла прийти в себя от разыгравшейся на ее глазах трагедии, сотворенной Сергеем. Человеком, которого она полюбила. Она вдруг вспомнила слова отца: «Ты, дочь, присмотрись к нему повнимательнее…» Почему эти слова пришли ей только сейчас, а не ранее? Как же она могла поверить ему, когда увидела его здесь? Вспоминая эту встречу, она поняла, что он просто заморочил ей голову, не давая сосредоточиться и сопоставить одно с другим. И вообще, как она могла влюбиться в него? Да, конечно, в нем что — то есть и это что-то заставляло неровно биться ее сердечко! Да, сейчас она поняла, что он враг, и потому у них не может быть ничего общего. В себе он воплощал то, что лишило ее семью их привычной жизни: имение, деньги, земли… Он принадлежал к стану врагов ее семьи, и она обязана бороться с ним и подобными ему. Сейчас Ванда поймала себя на мысли, что, окажись он здесь, она ни секунды бы не сомневалась и выстрелила в него, не задумываясь.

Конечно, в глубине души она пыталась найти хотя бы какое-нибудь оправдание тому, кого она любила, но… Ванда услышала, что ее имя кто-то назвал, и она пришла в себя.

— Да, я слушаю!

— Третий раз прошу тебя перевязать! — буркнул начштаба.

— Сейчас! — Ванда быстро оторвала кусок белоснежной занавески и начала умело перевязывать руку.

— Он вчера, сволочь, такие фокусы здесь вытворял своим маузером, что в твоем цирке… Осторожнее! — поморщился он от боли. — Мясо-то живое! — Что ты все ищешь? — спросил он Пашку, рывшегося по карманам батьки.

— Сейчас, погодь!.. — Он вытащил наконец бумажник и достал из него две половинки фотографии. — Твой отец отдал одну половинку моему Виктору, а вторую — батьке, для паролю, значит… И вот что получилось… Значит, Виктор в Чека! Жив ли? — Он тяжело вздохнул, взглянув на Ванду. — А ты куда смотрела? Разве не знала, что он чекист?

— Я знала, что он чекист, но он сказал, что так надо, что это специально… — начала оправдываться Ванда.

— Да что теперь толковать! — махнул рукой начштаба.

— Это уж конечно! — согласился Пашка, поглядывая подозрительно на Ванду.

— Что смотришь? — взорвалась девушка. — Или, может, меня уже в красные записал? — Она двинулась на него, сбрасывая накопившееся напряжение. — Да кто ты такой, чтобы указывать или подозревать меня, дворянку? Или, может быть, ты потерял больше, чем наша семья? — Трудно было поверить, что в таком красивом и хрупком теле может быть столько ярости и злости. Разъяренная тигрица и то, наверно, поджала бы хвост и ретировалась в лес.

Пашка понял, что он зашел слишком далеко, и уже не рад был, что связался с девушкой. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но в этот момент в комнату ввалился один из командиров сотни. Он тяжело дышал и был весь потный.

— Ну что, все в порядке, Семен? — спросил начштаба.

— Поймали? — подскочил к нему Пашка, тут же забыв про Ванду.

— До самой реки гнались: еще троих хлопцев снял наповал, а когда в воду бросился и поплыл, там я его и вбил! Только круги по воде пошлы… — Он налил себе полный стакан самогону, взглянул на мертвого Грома, крякнул с досады и залпом опрокинул самогон себе в рот.

— Ладно, иди! — облегченно проговорил начштаба. — В семь готовьтесь: пойдем на город!

— Хорошо, начштаба! Все будет в полном ажуре! — Он повернулся и вышел, покачиваясь то ли от усталости, то ли от алкоголя.

— Что-то не нравятся мне эти круги! — задумчиво проговорил Пашка. — Сейчас я поеду в город, выдели мне свежую лошадку, а вы смотрите тут, не опаздывайте с выступлением — ровно в десять будьте в городе… Вам, Ванда, лучше здесь остаться! — вежливо сказал он девушке…

11

Уже начинало светать, когда Сергей, весь ободранный, мокрый, да еще и раненный в руку, добрался, наконец, до кабинета Семенчука.

Комиссар спал в своем кабинете, положив голову на руки. Но мгновенно вскочил, когда услышал шаги Сергея.

Все еще находясь под воздействием сна, он, увидев Сергея, думал, что продолжает спать. Некоторое время молчал, уставившись на него.

— Белые фронт прорвали и скоро будут здесь!.. А в десять часов утра банда Грома будет штурмовать город, правда, уже без своего атамана. — Сергей устало усмехнулся обветренными губами, и на них сразу выступила кровь.

— Что случилось? — воскликнул пришедший наконец в себя Федор. — Провалил кто или сам?

— Пашка-гнус! — Сергей вдруг застонал, неловко взмахнув рукой.

— Что же это я пристаю с вопросами, а человек кровью истекает, — засуетился Федор. Он открыл ящик стола и вытащил из него несколько бинтов.

— Давай я сам, комиссар, времени-то совсем нет! — Сергей снял пиджак и начал перебинтовывать себе руку.

— Мы с тобой словно братья-близнецы! — хмыкнул Федор, кивнув на свое плечо. Затем взял трубку: — Барышня, милая, срочно соедини меня со Строговым…

— Подожди, комиссар! — Панков нажал на рычаги телефона. — Находясь недолгое время в банде, я выяснил, что здесь, в городе, находится руководитель контрреволюционного подполья по кличке «Седой». Я имею веские основания подозревать предисполкома Строгова!

— К нашему счастью, все твои веские основания опроверг сам Строгов: час назад он был у меня и рассказал, откуда ему показалось знакомым твое лицо… Строгов вспомнил Виктора Кирьянова, у которого ты обнаружил пароль и бумаги из Центра! Два года назад наш Строгов участвовал в его задержании с поличным! По всей вероятности, Кирьянов и хотел с ним рассчитаться за это.

Сергей виновато вздохнул, и Семенчук снова взялся за телефонную трубку.

— Барышня, я просил соединить меня со Строговым!.. Откуда я знаю, что у вас случилось на линии?.. Спит? Ничего, разбудите!.. Строгов? Это Семенчук на проводе! Погоди шуметь: белые фронт прорвали!.. Да… Да… Через два часа ожидается наступление на город! Сведения точные: москвич вернулся… Да, живой, к счастью! Поднимай всех, кого можно и кого нельзя! Ликвидируй свой архив! Да… Ты прав, конечно, маху я дал с этим золотоискателем, но уже пытаюсь исправить ошибку… Возможно, успеют… Все, действуй! — Комиссар положил трубку на аппарат. — Давай помогу! — предложил он, заметив, как Сергей безуспешно пытается связать концы бинта.

— Да, едва не забыл в суматохе! — воскликнул Сергей и тут же вскочил со стула: усталость сняло как рукой. — Помнишь, я говорил тебе, что меня чем-то настораживает Лановский?

— Помню… — пожал плечами Федор. — Как тебя кидает: то Строгов, то Лановский… О нем-то ты чего вдруг вспомнил?

— Теперь все встало на свои места: Лановский и есть Седой! И он — руководитель контрреволюционного подполья в городе! — Глаза Сергея засверкали.

— Откуда такие выводы? — Федор совсем свихнулся от новостей, сыплющихся, как из рога изобилия.

— Пошли, по дороге все расскажу! — Сергей достал свой маузер. — Дай-ка еще патронов: магазин почти пустой!

— Возьми сам в шкафу: вот ключ, а мне кое-что у Строгова хочется узнать! — Он снова схватил трубку телефона, но тут же растерянно произнес: — Не работает…

— Боюсь, что это дело рук Лановского! — нахмурился Сергей. — Начали действовать!

— Пошли быстрее…

По дороге к особняку Лановского Сергей рассказал Се менчуку обо всем, что произошло в банде Грома… На улицах никого не было. Создавалось впечатление, что город вымер: пустынные улицы, да еще мерзопакостный моросящий дождичек…

Особняк был тих и мрачен. Света в окнах не было. Стараясь не шуметь, они подошли к окну комнаты Сергея и осторожно влезли, благо оно оставалось не закрытым на шпингалеты. Их осторожность оказалась излишней: в доме никого не было. Они прошлись по комнатам, но ничего интересного не обнаружили.

— Скрылся, сволочь! Ну, ничего, все равно найдем! — зло процедил комиссар. — Вот что, Сергей, быстро в Чека — все документы и архив — в огонь! Я — в исполком! К Строгову! — Он посмотрел на часы. — Через час, в девять тридцать, перед исполкомом встретимся! По дороге возьми всех, кого застанешь.

— Ясно! — Сергей, несмотря на усталость, быстро зашагал в сторону Чека…

…В отличие от комиссара Лановский выспался хорошо и проснулся незадолго до того, как они его навестили. Его разбудил условный стук в окно, но только на повторный стук, чертыхаясь про себя, распахнул окно и увидел встревоженное лицо Пашки, сумевшего обогнать ненадолго Сергея.

— Что-нибудь случилось? — нахмурился Ян Маркович, хотя и понял почти все. — Залазь в дом! — предложил он, заметив, что Пашка настороженно оглядывается по сторонам. Пашка мигом впорхнул внутрь, прикрыл за собой окно и обстоятельно рассказал обо всем.

— Чуяло мое сердце! — с досадой воскликнул Ян Маркович. — Да что теперь говорить! Поздно об этом! Поздно. — Он на мгновение задумался и тут же взял себя в руки. — Вот что, не будем сидеть сложа руки! — Лановский решительно подошел к платьевому шкафу и вынул из него военную форму с погонами подполковника. — Будем действовать решительно и беспощадно! Ты иди вот по этим трем адресам. — Он протянул Пашке клочок бумаги. — Там уже ждут сигнала наши люди: скажешь начштаба от моего имени, чтобы начинали выполнять мой план немедленно! А я со своей ударной группой — на захват телефонной станции: нужно первым делом лишить их связи…

Лановскому довольно легко удалось захватить телефонную станцию: по существу, там не было никакой охраны, не считая двух красноармейцев, не успевших даже поднять винтовки. Их пристрелили на месте.

Ободренный легким успехом, Лановский, оставив тройку своих людей на станции, решил захватить железнодорожный вокзал, чтобы встретить части Деникина, однако там были начеку: Строгов успел эвакуировать с последним поездом нескольких членов исполкома с архивами, многих женщин и детей, родственников партийных руководителей города.

Сам Строгов, возглавив немногочисленный отряд, стал отбиваться прямо из здания вокзала от наседавших на него боевиков Лановского. Ян Маркович, убедившись, что с вокзалом так просто не выйдет, как с телефонной станцией, оставил часть группы продолжать осаду здания вокзала, а сам отправился к центру города…

…Семенчук вбежал в вестибюль здания Чека в тот момент, когда Сергей уже заканчивал уничтожать различные документы, которые не должны были попасть в чужие руки.

— Не успели наши вернуться… — огорченно проговорил Федор, тяжело дыша. — Слышишь?

Сергей прислушался и действительно услышал отчетливые выстрелы винтовок и пулеметные очереди.

— Надо уходить, если уже не поздно… Навстречу отряду, который ведет Василий… Хорошо что успели исполком эвакуировать, Строгов молодец: и женщин и детей посадил в вагоны.

Они бросились вниз, прихватив с собой оставшихся двух чекистов и часового у входа. Не успели они выбежать из здания, как им навстречу ринулась какая-то группа вооруженных людей.

— Наши! — воскликнул радостно красноармеец, стоящий у входа в Чека, и тут же замертво свалился от пули, выпущенной из этой толпы.

И тут Сергей заметил, что вооруженной группой командует какой-то белогвардейский офицер. Что-то знакомое показалось в его фигуре, и Сергей вскинул свой маузер, но от его выстрела упал другой человек, за которым офицер успел схорониться.

Отстреливаясь на ходу, чекисты свернули за угол и побежали по переулку. Пробежать им удалось немного: навстречу к ним устремилась другая группа мятежников. Сраженный в грудь, упал в их группе еще один чекист. Их осталось только трое.

— Сюда! — воскликнул молодой паренек-чекист, указывая на арку. — Я знаю это место: здесь проходной двор!

Похоже, это был единственный шанс, и комиссар вместе с Сергеем устремились в указанном направлении, а молодой чекист остался у входа в арку, чтобы прикрыть их отход. Пробежав несколько шагов и не увидев их сотоварища, Федор остановился.

— Алеша! Где ты? — крикнул он.

— Уходите, сейчас догоню! — отозвался тот и бросил что-то в подбегающих боевиков. Раздался взрыв, и несколько человек осталось лежать на земле.

— A-а! Не нравится! Тогда вот вам еще, получа… — Но радостный его возглас оборвался, и безмятежная улыбка сменилась недоумением: что-то сильно ударило его в спину. Он повернулся, чтобы взглянуть, насколько удалось комиссару схорониться, хотел что-то крикнуть, но тут другая пуля ударила ему в позвоночник, и он сразу рухнул на влажную от дождя землю. Рука бессильно откинулась, и вторая лимонка разорвалась, прихватив на тот свист еще троих боевиков и разрывая на куски молодого чекиста и его сердце, но боли он не почувствовал: был уже мертв…

Выскочив на другую улицу, комиссар с Сергеем наткнулись еще на одну вооруженную группу. Стреляя безостановочно, чекисты бросились к небольшому каменному забору.

— Сюда, Сергей! — крикнул Федор, и они, помогая друг другу, перемахнули через забор. На другой стороне Федор громко застонал, схватившись за плечо, по которому расползлось красное пятно. Когда он попытался подняться на ноги, то не смог: то ли его снова подстрелили, то ли подвернул ногу во время прыжка.

Сергей помог ему подняться, и Федор, опираясь на него, попытался сделать шаг, но тут же грузно осел на землю, закусив до крови нижнюю губу.

— Все! — Федор неожиданно успокоился. — Беги! Я их задержу!

— Нет, Федор, не выйдет! — упрямо проговорил Сергей, поднимая его с земли.

— Пользы мало будет, если вместе пропадем! — Семенчук изо всех сил пытался помочь Сергею, но его попытки оставались безуспешными. — Ничего не получится: нарушил старую рану в позвоночнике… Оставь, Сережа, надо отряд спасать: перебьют их! Нарвутся на засаду и всех погубят! Беги, Сережа, я прикрою твой отход! Я приказываю тебе! Слышишь?!

Однако Сергей не слушал его: приподнял комиссара с земли, перекинул его руки на свои плечи, заставив обхватить себя сзади, и потащил к видневшемуся в глубине двора сараю. До него было шагов пятьдесят-шестьдесят, но какие это были трудные шаги: болела раненая рука, беспомощное, грузное тело Федора было неуправляемым, его ноги волочились по земле…

Они были уже у самого входа в сарай, казалось бы, еще шаг — и можно было бы отдохнуть, но… раздался злополучный выстрел, и руки Федора, до того хоть как-то обнимавшие Сергея, мгновенно разжались, его тело стало еще тяжелее, и Сергей с огромным трудом успел подхватить его и внести в сарай. Он тихонько, словно боясь сделать ему больно, опустил неподвижное тело комиссара на старую прошлогоднюю солому, щедро наваленную на земляном полу сарая.

— Товарищ комиссар, что с вами? — тихо спросил Сергей, боясь поверить в самое страшное. — Товарищ комиссар! Федор! — закричал он и начал трясти его за плечи, думая, что так он сумеет заставить Федора открыть глаза. — Федор! — повторил он, и тут его рука случайно наткнулась на кровь, обильно сочившуюся из затылка комиссара. — Комиссар, — тихо проговорил Сергей, рассматривая с удивлением окровавленную руку, и крупные слезы хлынули из его голубых глаз. — Комиссар! Комис-с-сар!!! — неожиданно прорычал он. — Ну, сволочи, всех, как собак! — Он вскочил разъяренный и беспощадный… Он стал посылать пулю за пулей в сторону боевиков. Он видел, как с каждым новым выстрелом кто-нибудь падал среди осаждавших его врагов, и радостно ликовал: — Что? Не нравятся мои подарочки?! Ну, куда ты, мой сердешный, убегаешь? Не успеешь, нет! — Остервенело и самозабвенно посылая пулю за пулей, он совершенно забыл, что их количество ограниченно, а врагов все прибывало и прибывало. Со всех сторон они лезли на забор. Вскоре им удалось открыть железные ворота…

И тут в маузере Сергея раздался сухой щелчок: магазин был пуст. Он машинально полез за своим браунингом, но вспомнил, что оставил его в сейфе, когда уходил в банду Грома…

«Неужели конец? — подумал он и выглянул из сарая: несколько пуль сразу же вгрызлось рядом с его лицом в дерево косяка. — Пристрелялись, гады!»

Неожиданно Сергей увидел маузер Семенчука метрах в двух от входа, вероятно, выпавший из рук комиссара, когда он получил смертельную рану в голову. Выждав немного, Сергей резко бросился к маузеру и замер на нем, неловко запрокинув голову.

Никто более не стрелял, и боевики осторожно двинулись вперед, но офицер поднял руку и приказал остановиться. Затем, держа свой револьвер наготове, он медленно подошел к лежащему Сергею, наклонился над ним, с желанием перевернуть на спину, но неожиданно получил страшный удар в лицо. Выронив револьвер, он обхватил лицо руками и упал на колени.

Сергей быстро втащил его внутрь сарая. Все это произошло за считанные секунды, и боевики даже не успели прийти в себя от неожиданности. Когда офицер оторвал руки от своего лица и взглянул на Сергея, то они едва не одновременно вскрикнули от изумления:

— Ян Маркович?

— Сергей?

Некоторое время они внимательно рассматривали друг друга, и их глаза наливались ненавистью.

— Что же, это даже лучше! — недобро усмехнулся Сергей и приставил к его груди маузер комиссара. — Прикажите своим боевикам выйти за ворота и ждать там до тех пор, пока я не уйду отсюда. В противном случае я сейчас очищу землю от вашего на ней присутствия!

— Но вас же тоже убьют… Не лучше ли вам сдаться в плен, и я гарантирую вам жизнь! — попытался его уговорить Лановский, смахивая сочащуюся из рассеченной брови кровь. — Тем более что у вас кончились патроны… — Он старательно говорил медленно, пытаясь выиграть время, прислушиваясь к тому, что делается за пределами сарая.

— Вы уверены? — усмехнулся Сергей, затем, резко подняв руку в сторону выхода, произвел выстрел: там раздался вопль, и все моментально бросились на землю. — Как вы сумели убедиться, я не делаю промахов, а ваш соратник, батько Гром, сумел достойно оценить эту способность на своем лбу, отправившись в лучший мир… Может быть, и вы жаждете туда, чтобы с ним быстрее встретиться? — Сергей ткнул маузером в его переносицу. — Итак, начинаю отсчет: раз… два…

— Я обещаю вам чин капитана или безбедную жизнь в Париже! — снова попытался уговорить Лановский.

— Не тяните время, Седой! Скажу «три» — и это будет последняя цифра, которую вы услышите на этом свете! Ну! — крикнул Сергей, но Лановский, услыхав свою подпольную кличку, вздрогнул и тут же согласно кивнул головой. Он медленно встал на ноги и направился в выходу, покачиваясь от боли.

— Только без глупостей! — предупредил Сергей.

— Разумеется… Внимание! — громко выкрикнул он в сторону боевиков. — Всем немедленно выйти за ворота, и если через…

— Двадцать минут! — быстро подсказал Сергей.

— …через пятнадцать минут я не выйду к вам или вы услышите какой-либо шум, приказываю штурмом взять этот сарай! — Он повернулся к Сергею. — Надеюсь, что вы выполните ваше обещание и сохраните мне жизнь!

— Конечно! — хмыкнул Сергей и выглянул из сарая: боевики без особого энтузиазма выходили со двора.

Один из них, с белой повязкой на рукаве, нервно поглядывал на часы, ожидая, когда пройдут эти пятнадцать томительных минут. Когда они истекли, он громко выкрикнул:

— Господин подполковник!

В ответ — ни звука. Тогда мужчина с повязкой взмахнул рукой, и боевики начали осторожно окружать сарай… Когда они ворвались внутрь, то увидели подполковника, привязанного к центральному столбу, поддерживающему крышу сарая. Он был в одних подштанниках, а во рту его торчал кляп… Больше в сарае никого не было, а в потолке у самой задней стенки зияла огромная дыра…

— Быстрее, канальи! — вскричал Лановский, едва его освободили от кляпа. — Догнать, поймать, уничтожить! — в бессильной злобе выкрикивал он, потирая огромную шишку на голове: он получил ее, когда отказался раздеться, и Сергею пришлось приложить его маузером, чтобы спокойно раздеть подполковника и воспользоваться его мундиром…

Лишив Лановского сознания, Сергей переоделся в его мундир, проделал в потолке дыру и вытащил в нее Семенчука. Труднее всего было перетащить мертвое тело через забор, но в такие минуты силы, видно, во много раз увеличиваются, и ему удалось проделать это.

Оказавшись на улице, он неожиданно увидел группу белогвардейцев.

— Эй, вы, а ну, быстро сюда! — крикнул он как можно увереннее. — Поднимите его и быстро за мной! — Он успел заметить бричку и указал на нее. — Сюда! Да живее, канальи! Может быть, еще жив красножопый комиссар! Я в штаб, а вы посмотрите: может, еще кто там есть! Ты! — ткнул он маузером возницу. — Оставайся с ними. Хватит прохлаждаться! — Сергей хлестнул лошадей…

Он выезжал из города, когда показалась конница. Не зная, кто это, Сергей сбросил на всякий случай фуражку, опустил с плеч китель и остановился, ожидая, когда всадники подъедут ближе. Через некоторое время Сергей облегченно вздохнул: в первых рядах ему удалось рассмотреть фигуру Василия…

Комиссара хоронили на берегу реки, на высоком холме, чтобы могилу можно было увидеть издалека. Речей не произносили: не было времени, и только Сергей сказал несколько слов.

— Спи спокойно, дорогой товарищ Семенчук! Спи и знай, что мы доведем до конца то, что ты не успел сделать в своей героической и не очень долгой жизни! На твоей могиле мы клянемся до самых корней извести контрреволюционную нечисть! Обещаем бороться до тех пор, пока хоть один человек выступает против пролетариев всех стран!..

— Клянемся! Клянемся! Клянемся! — троекратно произнесли красноармейцы и рабочие.

Эхо разнеслось по реке, и было такое впечатление, будто и она поддержала клятву отомстить за смерть комиссара…

Многое пришлось испытать Сергею за годы гражданской войны. Почти до ее конца сражался с ним бок о бок Василий, но потом был тяжело ранен, и ему пришлось уйти из Чека. Однако не мог он долго оставаться не у дел: немного подлечившись, стал проситься на какую-нибудь работу. Учитывая храбрость и беззаветную преданность, направили его на один из сложнейших участков трудового фронта, в милицию, защищать завоевания и социалистическую собственность трудящихся молодой Страны Советов.

Незадолго до начала Великой Отечественной войны вражеская пуля оборвала его жизнь. Он умер как и полагается умирать таким людям: на боевом посту, до самой последней минуты сражаясь за идеалы, в которые свято верил.

Тяжело переживал Сергей утрату друга, но началась война и заставила отбросить личную боль: всем было тяжело и больно в эти суровые годы испытаний. Сергея оставили работать в органах, а позднее, после окончания войны, он возглавил один из отделов Комитета государственной безопасности.

Много дел прошло через его руки, но оставалось одно дело, которое мучило его и не давало покоя: найти убийцу Василия! Это дело он считал делом своей чести и поклялся во что бы то ни стало найти убийцу.

По роду своей службы ему несколько раз приходилось сталкиваться во время войны с делами, за которыми стояла одна из самых опасных немецких разведчиц. Однако всякий раз ей удавалось ускользнуть. Ее жестокость не знала границ. Она свято придерживалась девиза: «Никаких свидетелей! Человек, который знает о тебе больше, чем ему следует, должен быть мертв!»

Когда закончилась война и гитлеровская Германия капитулировала, Лисица, именно такую кличку присвоили ей бывшие хозяева за хитрость и неуловимость, исчезла, не оставив никаких следов. Долгие послевоенные годы Сергей Петрович продолжал упорные поиски, но Ванда словно в воду канула, и он уже решил, что эта женщина нашла свой конец, и надеялся, что конец по ее подлой жизни…

Старый генерал, мысленно прожив свою жизнь и вспомнив все минувшее, жалел, что сейчас, когда на дворе стоял тысяча девятьсот восьмидесятый год, многое изменилось в умах советских людей. Всюду царят фальшь, неверие, взяточничество. Многие коммунисты потеряли честь и совесть, всячески пытаясь удержаться в своих креслах. Нет, не за такое будущее боролись они в свое время! Мог ли он, честно проанализировав свое прошлое, хоть в чем-то обвинить себя за то, что происходит сейчас? Ему трудно ответить на этот вопрос… Да и есть ли ответ?

Эти мысли не дают ему спать ни днем ни ночью: именно поэтому он и решил на бумаге восстановить всю свою жизнь. Написать все честно и подробно, чтобы будущее поколение смогло само оценить их поступки, их дела и решить для себя: что можно взять для своей жизни, а что всенародно осудить… Ладно, эти мысли он продолжит анализировать позднее, сейчас ему предстоит встретиться с главным делом его жизни, с тем делом, которое он пока не закончил. Через несколько минут в кабинет введут убийцу его давнего друга, на могиле которого он поклялся отомстить за его ужасную смерть.

Пожилая женщина вошла в кабинет уверенно и спокойно. Она специально умело подкрасилась, тщательно оделась. Бросив приветствие на английском языке всем присутствующим, она уселась посередине кабинета и закинула ногу на ногу. Затем с явной усмешкой обвела взглядом присутствующих.

— Сколько интересных мужчин работает в КГБ! — проговорила она кокетливо, и переводчик тут же перевел. Неожиданно ее взгляд столкнулся со взглядом Сергея Петровича. Что-то странное и непонятное ощутила женщина от этого взгляда. Ей даже показалось, что ей знакомы эти глаза. Она испытала страх, но не могла оторвать взгляда от этих поблекших, но все еще голубых глаз…

Вот, наконец-то перед ним сидит ОНА — женщина из прошлого!.. Старый генерал устало выпрямил спину, и в его глазах промелькнула жалость. Да, он не ощущал ненависти, которую должен был бы ощущать. Жалость, потому что видел перед собой некое существо, которое даже мысленно не мог назвать человеком. Существо, не имеющее ни своей Родины, ни своей фамилии, ни даже своего имени…

Всю жизнь это существо боролось за то, что никогда не могло воплотиться. И сознавая это, ничего не могло с собою поделать, так как давно уже зашло в тупик… В ТУПИК, из которого может быть только один выход…

Он смотрел на нее, и неожиданно для себя самого ему на ум пришли давно забытые строчки, которые он и прочел вслух:

Его внук недоуменно посмотрел на деда и тут же — на женщину: он поразился тому, как мгновенно изменилось ее лицо. Она с трудом хватала воздух своим моментально сморщившимся ртом и расширенными от ужаса и ненависти глазами смотрела на Сергея Петровича.

— Это ты… — к удивлению всех присутствующих, она произнесла без всякого акцента.

— Увы, Ванда Яновна, Хелена Брайс, Лисица и как еще там вас, это я! — устало произнес старый генерал, затем медленно встал и пошел прочь из кабинета: ему было душно, отвратительно и почему-то больно и жалко — то ли от ее присутствия, то ли от нахлынувших на него воспоминаний. Он не чувствовал на себе ее страшный, испепеляющий ненавистью взгляд; старый генерал просто не обращал на нее уже никакого внимания, она потеряла для него всякий интерес, и его мысли были далеки от происходящего…

Где? Он и сам не мог толком ответить, не в силах сосредоточиться на чем-либо. У него самого было ощущение того, что и сам он оказался в ТУПИКЕ… и это ощущение было ужасным… Он осторожно прикрыл за собой дверь, и эта старая женщина вдруг вся обмякла, в ней пропала даже злоба, она, словно по волшебству, превратилась в старую, дряхлую и больную женщину, жалкую старушенцию. Дрожащими руками она вытащила из сумочки сигарету, прикурила ее, жадно затянулась и только потом выдавила сквозь зубы:

— Пишите…