Круглосуточный книжный мистера Пенумбры

Есть работа

Затерявшись в тенях между полками, я едва не падаю с лестницы. Я уже проделал ровно половину пути наверх. Земля где-то далеко внизу – поверхность покинутой планеты. Сверху надо мной нависают темные полки – книги стоят так плотно, что вообще не пропускают света. И воздух тут как будто бы разрежен. Кажется, я и летучую мышь вижу.

Изо всех сил я цепляюсь одной рукой за лестницу, другой – за край полки, от напряжения аж пальцы побелели. Взгляд следует поверх костяшек, изучая корешки, – и вот я вижу ее. Книжку, которую ищу.

Но давайте-ка сдадим назад.

Я Клэй Дженнон, и в те времена я вообще редко прикасался к бумаге.

Как правило, я садился за кухонный стол и начинал просматривать предложения работы на ноутбуке, но вскоре мне подмигивала новая вкладка, и я переходил по ссылке на какую-нибудь длиннющую статью о генетически модифицированных винных сортах винограда. Она оказывалась слишком длинной, и я добавлял ее в свой список того, что однажды надо прочесть. Потом мне попадался какой-нибудь книжный обзор. И его я отправлял в тот же список, а заодно и скачивал первую главу самой книги – третьей из серии про вампиров-полицейских. Затем, начисто забыв о вакансиях, я уходил в гостиную, ставил ноутбук на живот и весь день читал. У меня была куча свободного времени.

В начале двадцать первого века по всей Америке резко сократилась продовольственная отрасль, оставив по себе развалившиеся сети бургерных и руины империй суши. Вот и я оказался не у дел.

А раньше я работал в главном офисе «Нового бейгла», который располагался не в Нью-Йорке – или какие там еще города традиционно славятся бейглами?[1] – а у нас, в Сан-Франциско. Это была очень маленькая и молодая компания. Ее основали два бывших сотрудника «Гугла»: они написали софт для дизайна и выпечки идеального божественного бейгла: гладкая хрустящая корочка, мягкое рыхлое нутро, идеальная форма круга. Это была моя первая работа после художки, и сначала я занимался дизайном маркетинговых материалов, восхваляющих и продвигающих наш вкуснейший тороид: меню, купоны, диаграммы, постеры для витрин, даже целый киоск для ярмарки выпечки.

Работы было полно. Сначала один из гугловцев попросил меня переделать логотип компании – большие и яркие радужные буквы в светло-коричневом круге. Сваяли его, наверное, в «Майкрософт пейнте». Я все переделал – использовал довольно новый шрифт с острыми черными засечками, рассудив, что он как бы отсылает к квадратикам с кинжально-острыми гранями, как в еврейском алфавите. Это добавило «Новому бейглу» солидности, а мне принесло награду от филиала Американского института графического искусства в Сан-Франциско. Потом я как-то сказал соосновательнице «Нового бейгла», что еще и программировать умею (типа), и она поручила мне веб-сайт. Так что и его я переделал, после чего мне выделили небольшой бюджет на маркетинг с ключевыми словами «бейгл», «завтрак» и «топология». Еще я стал голосом твиттера @Новый_Бейгл – занятными фактами про завтраки, а также купонами завлек туда несколько сот подписчиков.

Мое творчество отнюдь не было прекрасным новым витком в эволюции человечества, но я набирал опыт. Двигался вверх. А потом экономика пошла вниз, и оказалось, что в кризисные времена людям хочется старомодных продолговатых бейглов с шероховатостями, а не гладких, как космический корабль, даже если их посыпать каменной солью высокоточного помола.

Гугловцы, привыкшие к успеху, не захотели уйти по-тихому. Они быстро сменили название на «Старый добрый бублик» и отказались от своего алгоритма, так что бейглы стали получаться неровными и подгоревшими. Меня попросили сделать веб-сайт в допотопном стиле, отчего у меня и на душе кошки заскребли, и новых наград не прибавилось. Рекламный бюджет сократился, а потом окончательно иссяк. Работы становилось все меньше и меньше. Новый опыт и рост тоже закончились.

Наконец гугловцы капитулировали и ретировались в Коста-Рику. Духовки остыли, веб-сайт погас. Выходного пособия не выплатили, зато мне достался корпоративный «Макбук» и аккаунт в «Твиттере».

Моя карьера прервалась, не прошло и года после ее начала. Оказалось, что пострадала не только продовольственная отрасль. Люди были вынуждены жить в мотелях и палаточных городках. Экономика походила на игру в музыкальные стулья, и я был убежден, что нужно как можно скорее занять себе стул – просто первый попавшийся.

От перспективы конкуренции начиналась депрессия. У моих друзей-дизайнеров в портфолио уже лежали всемирно известные сайты и продвинутые интерфейсы для тачскринов, а не просто логотип каких-то новичков в бейглах. Некоторые мои друзья работали в «Эппл». А лучший друг Нил вообще руководил собственной компанией. Если бы я еще годик поработал в «Новом бейгле», я бы крепче стоял на ногах, но я не успел собрать портфолио или стать специалистом хоть в чем-нибудь. У меня за душой была лишь дипломная работа по швейцарской типографике (1957–1983) и сайт с тремя страницами.

Но я старательно изучал вакансии. И мои стандарты стремительно скатывались. Поначалу я хотел работать лишь на компанию, в миссию которой я бы верил. Потом решил, что сойдет любая возможность набраться опыта. После этого дошел до того, что лишь бы не служить злу. Теперь я тщательно пересматриваю свое представление о зле.

А спасла меня бумага. Оказалось, что я могу сосредоточиться на поиске работы, если отвлекусь от интернета. Я распечатывал стопку объявлений, бросал телефон в ящик и шел гулять. Объявления, где требовалось слишком много опыта, я комкал и выбрасывал в помятые зеленые мусорные баки по дороге, и к тому моменту, когда у меня не оставалось сил и я запрыгивал в автобус до дому, в заднем кармане оставалось два-три перспективных варианта, по которым можно было вести разговор.

Эта практика и обеспечила меня работой, хотя и не так, как я ожидал.

В Сан-Франциско хорошо гулять, если у вас крепкие ноги. Наш город – холмистый квадратик, с трех сторон обрамленный водой, и то и дело вдруг открываются потрясающие виды. Идешь так по своим делам с пачкой распечаток, и вдруг земля уходит из-под ног и ты смотришь прямо на бухту и здания, подсвеченные оранжевым и розовым. Архитектурный стиль Сан-Франциско не прижился больше нигде в стране, и даже если живешь здесь и вроде бы привык, виды все равно удивляют: все эти высокие узкие дома, окна, напоминающие глаза и зубы, филигранные украшения, как на свадебном торте. И если смотреть куда надо, где-то далеко за ними растянулся громадный ржавый призрак – мост Золотые Ворота.

Как раз по такому неординарному пейзажу я прошелся крутыми ступенчатыми тротуарами, а дальше берегом – длинный путь домой. Я шагал мимо старых пирсов, старательно обходя зазывный чаудер на Рыбацкой пристани, пока ресторанчики морепродуктов не сменились судостроительными конторами, а потом – стартапами, живущими в соцсетях. Когда наконец живот заурчал, сообщая о готовности пообедать, я снова свернул в сторону города.

Гуляя по улицам Сан-Франциско, я день за днем высматривал в витринах объявления «Есть работа», хотя кто так делает, ну? К подобной инициативе надо бы относиться с подозрением. Нормальные работодатели дают нормальные объявления на «Крейглисте».

И разумеется, этот круглосуточный книжный магазин нормальным работодателем не представлялся:

Скажу сразу: я был уверен, что «книжный магазин» – это эвфемизм. Он располагался на Бродвее, в районе сплошных эвфемизмов. Я в своем поиске работы сильно отдалился от дома. На соседнем заведении с названием «Попец» на неоновой вывеске ритмично скрещивались ножки-ножницы.

Я толкнул стеклянную дверь книжного магазина. Над ней звякнул колокольчик, я медленно вошел. Я тогда еще не осознавал, что пересек очень важный порог.

Представьте себе книжный обычного размера и масштаба, только повернутый набок. До абсурда узкий и головокружительно высокий, стеллажи до самого верха – этажа три книг, а то и больше. Я запрокинул голову (почему в книжных всегда приходится как-то неудобно гнуть шею?): полки скрывались во мраке, словно им не было ни конца ни края.

Полки стояли очень тесно, и я чувствовал себя как на опушке леса – и не какого-нибудь дружелюбного калифорнийского, а скорее старого трансильванского, полного волков, ведьм и головорезов с кинжалами, поджидающих прямо за кромкой пятна лунного света. К стеллажам цеплялись лестницы, которые можно катать из стороны в сторону. Обычно они кажутся милыми, но здесь, уходя вверх и во мрак, производили скорее угрожающее впечатление. Перешептывались о несчастных случаях, что произошли в темноте.

Я решил держаться поближе к входу, там, куда проникал яркий свет дня, который, понадеялся я, отпугнет волков. Стена над дверью и по бокам от нее была стеклянной, прямоугольники толстого стекла в ячейках из черного металла, а над ней аркой красовались вытянутые золотые буквы, гласившие (задом наперед):

В арке под ними был еще и логотип – две раскрытые ладони над открытой книгой.

Кто этот мистер Пенумбра?

– Ну здравствуйте, – окликнул меня тихий голос из-за стеллажей.

Появился мужчина, высокий, тощий, как лестница, в светло-серой рубашке и голубом кардигане. Шагал он нетвердо, длинной рукой придерживаясь за полки. Когда он вышел из тени, я заметил, что кардиган у него под цвет глаз: они были голубые и как бы лежали в гнезде морщинок. Мужчина был очень стар.

Он кивнул мне и слабо махнул рукой:

– Что вы ищете на этих полках?

Мне понравились эти слова – почему-то от них стало спокойнее.

– Вы мистер Пенумбра? – спросил я.

– Я Пенумбра, – кивнул он, – смотритель магазина.

Я не особо знал, что сказать, пока сам себя не услышал:

– Я ищу работу.

Пенумбра моргнул, потом кивнул и поковылял к столу у входной двери. Стол был массивный, из темного дерева с узором годовых колец, настоящая крепость на краю этого леса. Если со стеллажей нападут, оборону можно держать не один день.

– Работу. – Пенумбра снова кивнул. Скользнув на стул за массивным столом, он принялся меня рассматривать. – Тебе уже доводилось работать в магазине книг?

– Ну, – начал я, – в школе я подрабатывал официантом в рыбном ресторане, и там владелец продавал собственную кулинарную книгу. – (Она называлась «Треска без тоски», и в ней детально описывался тридцать один способ… ну, вы поняли.) – Это, наверное, не в счет.

– Действительно, но и не важно, – ответил Пенумбра. – Здесь тебе наличие опыта в книжной торговле особо не поможет.

Постойте-ка, может, это и правда эротическое заведение? Я посмотрел вниз и по сторонам, но лифчиков не заметил, ни рваных, ни каких других. Зато прямо рядом со мной оказался низкий столик с пыльной стопкой книг Дэшила Хэммета. Хороший знак.

– Расскажи мне, – продолжил Пенумбра, – о своей любимой книге.

Ответ я знал сразу. Конкурентов не было.

– Мистер Пенумбра, это не одна книга, а серия. Там не самый высокий слог, и, возможно, она слегка затянута, и концовка ужасная, но я прочел ее трижды и благодаря ей встретил своего лучшего друга – мы оба были ею одержимы в шестом классе. – Я вдохнул. – Я люблю «Хроники драконьей песни».

Изогнув бровь, Пенумбра улыбнулся.

– Просто замечательно, – сказал он и заулыбался еще шире, демонстрируя кривые белые зубы. Он сощурился, смерил меня взглядом. – А на лестницу взобраться сможешь?

Так я оказался на лестнице круглосуточного книжного магазина мистера Пенумбры, на высоте третьего этажа, хотя никаких этажей там не было. Меня отправили за книжкой «Аль-Асмари», а она оказалась слева от меня и на сто пятьдесят процентов дальше, чем я могу дотянуться. По всей видимости, надо спуститься на пол и подвинуть лестницу. Но Пенумбра кричит мне снизу:

– Тянись, мальчик мой! Тянись!

Ох, как мне нужна эта работа.

Пуговицы пальто

Но это было месяц назад. Теперь я уже ночной продавец в магазине Пенумбры и карабкаюсь по лестнице вверх-вниз, как обезьяна. Тут целая методика. Подкатываешь лестницу, фиксируешь колеса, потом, согнув колени, прыгаешь сразу на третью или четвертую ступеньку. Подтягиваешься на руках, стараясь не растратить импульс, и вот ты уже одолел пять футов. Карабкаясь, смотришь строго вперед, а не вверх или вниз; фокус где-то в футе перед собой, чтобы цветные корешки просто мелькали пятнами. Мысленно пересчитываешь перекладины лестницы, добравшись, тянешь руку за книжкой… то есть, конечно, тянешься всем телом.

В профессиональном смысле, возможно, это не такой ценный навык, как веб-дизайн, но, пожалуй, прикольнее, да и я готов уже на всё.

Только хотелось бы применять его почаще. Книжный магазин мистера Пенумбры работает круглосуточно не из-за того, что от покупателей отбоя нет. По сути, это покупателей почти нет, и иногда мне кажется, что я тут ночной сторож, а не продавец.

Пенумбра торгует подержанными книгами, но они все как одна в таком прекрасном состоянии, что их можно принять за новые. Принимает он их днем, строго сам – закупать книги может лишь тот, чье имя указано на вывеске, – и покупатель он, похоже, придирчивый. Хит-парадами бестселлеров он особо не интересуется. Его подборка весьма эклектична; я не вижу в ней никакой системы, кроме, наверное, его собственного вкуса. Так что у него нет ни подростков-волшебников, ни вампиров-полицейских. И кстати, зря – ведь именно в таком магазине хочется купить книжку про подростка-волшебника. В таком магазине хочется быть подростком-волшебником.

Я рассказал о Пенумбре друзьям, и некоторые пришли поглазеть на полки и на то, как я взбираюсь на эти пыльные высоты. Обычно я подбиваю их что-нибудь купить: роман Стейнбека, рассказы Борхеса, толстый томик Толкина – эти авторы, похоже, Пенумбре интересны, у него есть полные собрания их сочинений. Как минимум друзья уходят с открыткой. На кассе этих открыток целая куча. На них чернильный рисунок самого магазина – настолько хорошо забытый дурацкий стиль с тонкой штриховкой, что он снова стал модным, – и Пенумбра продает их по доллару за штуку.

Но по доллару каждые несколько часов даже моя зарплата не набирается. И я не понимаю, откуда она берется. Я не знаю, за счет чего магазин держится на плаву.

Одну покупательницу я видел уже дважды и почти уверен, что она работает в соседнем заведении. Я почти уверен в этом потому, что оба раза глаза у нее были накрашены, как у енота, плюс от нее разило дымом. У нее сияющая улыбка и пыльно-русые волосы. Возраст определить сложно, – может, в двадцать три уже такая взрослая или в тридцать один так хорошо сохранилась. Ее имени я не знаю, но запомнил, что она любит читать биографии.

В первый раз она медленно обошла по кругу ближние стеллажи, шаркая ногами и рассеянно потягиваясь, а потом вернулась к прилавку.

– А у вас есть про Стива Джобса? – спросила она. На ней была толстовка «Норд-Фейс» поверх розового топика с джинсами, а голос звучал немножко гнусаво.

– Наверное, нет, – ответил я, нахмурившись. – Но давайте проверим.

У Пенумбры есть допотопный «Мак-Плюс» с базой данных. Я набрал имя его создателя, и «Мак» радостно звякнул, сигнализируя успех. Ей повезло.

Мы задрали голову перед разделом биографий и нашли ее: единственный экземпляр, сверкает как новенький. Может, эту книгу кто-то подарил на Рождество своему папе, который работает техническим директором и не любит читать. Или, может, предпочитает «Киндл». В любом случае кто-то продал книгу нам, и она прошла жесткий контроль Пенумбры. Чудо из чудес.

– Какой он был красивый, – сказала Норд-Фейс, держа книжку на вытянутой руке. С белой обложки на нее смотрел Стив Джобс, взявшись рукой за подбородок, а его круглые очки были почти как у Пенумбры.

Через неделю она влетела в магазин, радостно улыбаясь и хлопая в ладоши, – тут мне показалось, что ей скорее двадцать три, чем тридцать один.

– Это было нереально круто! – сообщила она. – Так, слушайте, – голос ее посерьезнел, – он написал еще и про Эйнштейна. – Норд-Фейс протянула мне свой телефон, где была открыта биография Эйнштейна авторства Уолтера Айзексона на «Амазоне». – Я нашла в интернете, но подумала, вдруг можно купить у вас?

Я вам скажу: это невероятно. Это мечта книготорговца. Стриптизерша стоит лицом к истории и орет: «Остановись!» Но потом мы, задрав в надежде голову, выяснили, что в нашем биографическом разделе нет «Эйнштейн: его жизнь и его Вселенная». У Пенумбры было пять разных книг о Ричарде Фейнмане, а об Альберте Эйнштейне – вообще ничего. Так говорил Пенумбра.

– Серьезно? – Норд-Фейс надула губы. – Блин. Похоже, придется заказывать в интернете. Спасибо. – Она ушла в ночь и больше пока не возвращалась.

Позвольте сказать прямо. Если бы меня попросили оценить опыт приобретения книг по таким критериям, как удобство, простота и удовлетворенность, список выглядел бы так:

1. Идеальный независимый книжный магазин, например «Пигмалион» в Беркли.

2. Большой и яркий «Барнс энд Ноубл». Знаю, что он корпоративный, но давайте честно – там хорошо. Особенно если стоят большие диваны.

3. Книжный отдел в «Уолмарте». (Рядом с грунтом для растений.)

4. Библиотека на атомной подводной лодке «Западная Вирджиния» в глубинах Тихого океана.

5. «Круглосуточный книжный магазин мистера Пенумбры».

И я поставил себе цель исправить положение. Нет, я не специалист по управлению книжными. И нет, я не знаток покупательской аудитории из стрип-клубов. И нет, я еще никогда не исправлял никаких положений, если не считать того случая, когда я спас фехтовальный клуб Школы дизайна Род-Айленда от банкротства, организовав круглосуточный марафон фильмов Эррола Флинна. Но я вижу, что какие-то вещи Пенумбра явно делает неправильно, а конкретнее – те, которые он вообще не делает.

Например, маркетинг.

Я продумал план: начну с маленьких успехов, чтобы показать себя, потом попрошу денег на печатную рекламу, повешу несколько постеров в витринах, может, даже замахнусь на баннер на автобусной остановке тут неподалеку: «Ждать автобуса час? Подожди у нас». И буду открывать на ноуте расписание автобусов и всех предупреждать за пять минут. Это же гениально.

Но начинать надо с малого, посему я усердно тружусь, пока меня не отвлекают покупатели. Во-первых, подключаюсь к соседской незащищенной вайфай-сети, которая называется попецнет. Затем на всех местных сайтах пишу блистательные отзывы о нашей потаенной жемчужине. Рассылаю местным блогерам письма с радостными эмодзиками. Создаю группу на «Фейсбуке»[2] с одним участником. Завожу гипертаргетированную рекламную программу «Гугла», которую мы уже использовали с «Новым бейглом», – она отбирает целевую аудиторию с пугающей точностью. В развернутой гугловой анкете отмечаю нужные характеристики:

• живет в Сан-Франциско

• любит книги

• сова

• имеет при себе наличные

• нет аллергии на пыль

• любит фильмы Уэса Андерсона

• по данным отслеживания GPS, недавно бывал(а) в пределах пяти кварталов отсюда

У меня всего десять баксов, так что приходится быть точным.

Это что касается спроса. Предложение тоже надо продумать – у Пенумбры оно, мягко говоря, причудливое. Но и это еще не все. Как я узнал, в круглосуточном книжном мистера Пенумбры, по сути, два магазина.

Один более-менее нормальный – это те книги, которые тесно стоят у прилавка. Низкие стеллажи с метками «История», «Биографии» и «Поэзия». Там есть «Никомахова этика» Аристотеля и «Шибуми» Треваньяна. У этого более-менее нормального магазина ущербный и досадный ассортимент, но там хотя бы то, что можно найти в библиотеке или интернете.

Книги другого магазина расставлены дальше и выше – это к ним надо лезть по лестнице, – а если спросить гугл, их не существует. Поверьте, я искал. Многие из них выглядят древними – потрескавшиеся кожаные переплеты, заголовки, тисненные золотом, но есть и свеженькие экземпляры в ярких новых обложках. Выходит, не все они старые. Просто… уникальные.

Про себя я называю их «Суперстары».

Когда я только начал, я думал, это книжки крошечных издательств. Которые принадлежат амишам – они же не любители цифровой записи. Или, может, какой-то самиздат – коллекция штучных экземпляров, переплетенных вручную, которые не попали в Библиотеку Конгресса и вообще на учет. Может, у Пенумбры книжный сиротский приют.

Но, проработав месяц, я уже думаю, что все куда сложнее. Видите ли, во втором магазине и завсегдатаи свои – небольшая группа людей, которые крутятся вокруг него, словно этакие луны. На Норд-Фейс они совсем не похожи. Они старше. И приходят с алгоритмически выверенной регулярностью. Они никогда не глазеют просто так. Они не теряют времени даром, трезво мыслят и точно знают, чего хотят. Вот вам пример.

Звякает колокольчик над дверью, и даже раньше, чем стихнет звук, мистер Тиндал, задыхаясь, выкрикивает:

– «Кингслейк»! Мне нужен «Кингслейк»!

Он опускает руки (он что, бежал сюда, схватившись за голову?) и шлепает их на прилавок. И повторяет так, будто он мне уже сообщил, что на мне рубаха горит, а я почему-то ничего не делаю:

– «Кингслейк»! Быстро!

В базе данных на «Маке» есть и обычные книги, и Суперстары. Последний не расставлен по названиям или теме (у них хоть есть темы?), поэтому без помощи компьютера не обойтись. Я вбиваю К-И-Н-Г-С-Л-Е-Й-К, и «Мак» тихонько гудит, а Тиндал тем временем просто подпрыгивает; затем «Мак» дзынькает и выдает шифрованный ответ. Вместо «Биографий», «Истории» или «Научной фантастики и фэнтези» на экране выскакивает «3-13». Это значит Суперстары, третий ряд, тринадцатая полка, всего-то футов десять.

– Слава богу, спасибо, да, слава тебе господи! – в экстазе верещит Тиндал. – А это я принес. – И он достает нечто очень большое не пойми откуда – возможно, из штанов. Эту книгу он возвращает, меняет на «Кингслейка». – Вот мой билет.

Он бросает на стол изысканную ламинированную карточку. Она украшена тем же логотипом, что и у нас на витрине. Еще на плотной бумаге отпечатан непонятный шифр, и я его переписываю. Тиндал, как всегда, под счастливым знаком 6WNJHY. Набирая его, я ошибаюсь дважды.

Обезьяной вскарабкавшись на лестницу, а затем спустившись, я оборачиваю «Кингслейка» коричневой бумагой.

– Как у вас дела, мистер Тиндал? – Я пытаюсь поддержать светский разговор.

– Отлично, уже лучше, – выдыхает он, забирая сверток трясущимися руками. – Продвигаюсь, медленно, но верно, да! Festina lente, спасибо!

Он убегает обратно на улицу, снова звонит колокольчик. И это в три часа ночи.

Здесь какой-то книжный клуб? Как в него вступают? Это платно?

Эти вопросы я задаю себе, оставшись один после визита Тиндала, Лапин или Федорова. По-моему, Тиндал из них самый странный, хотя они все чудики: седовласые, упертые и как будто их занесло из какого-то другого времени или места. Айфонов у них нет. Они не обсуждают текущие события, поп-культуру или хоть что-нибудь, кроме этих книг. Я однозначно уверен, что это какой-то клуб, хотя у меня даже нет доказательств, что эти люди знакомы между собой. Все они приходят по одному и ни слова не говорят ни о чем, кроме предмета своего нынешнего помешательства.

Я не знаю, что́ в этих книгах, – и моя работа этого не знать. После теста с лестницей в тот день, когда Пенумбра меня нанял, он встал за прилавок, окинул меня ярко-голубым взглядом и объявил:

– У меня три очень строгих требования. Не соглашайся, не подумав. Сотрудники магазина строго соблюдали их вот уже почти целый век, и сейчас я нарушений не потерплю. Первое: ты всегда должен быть на работе строго с десяти вечера до шести утра. Не опаздывать. Не уходить раньше. Второе: не смотреть, не читать и не листать книги на полках. Только доставать их для клиентов. И все.

Я знаю, о чем вы думаете: столько ночей в одиночестве – и он ни одну книжку даже не раскрыл? Да, не раскрыл. Вполне возможно, что Пенумбра поставил тут камеру. Если я загляну в книжку и он узнает – уволит. Мои друзья вылетают с работы один за другим; загибаются целые отрасли и регионы. Я не хочу жить в палатке. Мне нужна эта работа.

К тому же третье правило компенсирует второе:

– Тщательно фиксировать все сделки. Время. Внешний вид клиента. Его душевное состояние. Как именно он спрашивает книгу. Как принимает. Не ранен ли он? Нет ли веточки розмарина на шляпе? И так далее.

В нормальных обстоятельствах это требование, наверное, звучало бы жутковато. А в реальных – где я выдаю странные книжки еще более странным буквоедам посреди ночи – вполне адекватно. В общем, вместо того чтобы пялиться на запретные стеллажи, я веду записи о клиентах.

В первый вечер Пенумбра показал мне низкую полку в столе, где стояло несколько огромных томов в кожаных переплетах, совершенно одинаковых, за исключением ярких римских цифр на корешках.

– Это наши книги учета, – сказал он, проведя по ним пальцем, – с записями почти за век. – Он вытащил самый правый том и громко бухнул его на прилавок. – Теперь вести их будешь ты.

На обложке было выбито слово «NARRATIO»[3] и символ с витрины: ладони, открытые, как книга.

– Посмотри, – сказал Пенумбра.

Широкие серые страницы потемнели от записей, сделанных от руки. Там были и зарисовки: крошечные портреты бородачей, плотные геометрические каракули. Пенумбра перелистнул страницы и нашел примерно на середине место с закладкой из слоновой кости, где записи заканчивались.

– Фиксировать надо имя, время, название книги, – говорил он, постукивая по странице, – но еще и, как я уже сказал, особенности поведения и внешности. Мы ведем записи обо всех наших членах и претендентах – так мы отслеживаем их работу… Некоторые очень усердно трудятся, – добавил он после паузы.

– А чем они занимаются?

– Мальчик мой! – Пенумбра вскинул брови, типа «это же очевидно!». – Читают!

Итак, на страницах журнала «NARRATIO» под номером IX я как можно точнее описываю события, происходящие в мою смену, лишь изредка добавляя литературные изыски. Считаем, что в правиле номер два есть исключение. Одну странную книгу в магазине мне трогать можно. Ту, в которой я пишу.

Если ночью приходил клиент, утром Пенумбра меня расспрашивает. Я зачитываю свои записи, а он кивает. Иногда докапывается до подробностей:

– Достойное описание мистера Тиндала. Но скажи-ка, помнишь ли ты, пуговицы на его пальто были перламутровые? Или из рога? Или из какого-то металла? Может, медные?

Ладно, признаю, все же странно, что Пенумбра ведет такое досье. Я даже никакой злонамеренной цели вообразить не могу. Но когда человек достигает определенного возраста, перестаешь его спрашивать зачем. Это как-то опасно. Вдруг ты спросишь: «Мистер Пенумбра, почему вас так интересуют пуговицы на пальто мистера Тиндала?» – а он помолчит, почешет подбородок, повиснет неловкое молчание, и мы оба поймем, что он не помнит?

Или вдруг сразу же меня уволит?

Пенумбра скрытен, и его послание очевидно: работай и не задавай вопросов. Моего друга Аарона на прошлой неделе уволили, и ему придется вернуться в родительский дом в Сакраменто. В нынешней экономической ситуации мне предпочтительнее не испытывать терпения Пенумбры. Мне нужна эта работа.

Пуговицы на пальто у мистера Тиндала были нефритовые.

Мэтрополис

Для круглосуточной работы книжного магазина владелец и два сотрудника поделили пиццу циферблата поровну, и мне достался самый темный клин. Себе Пенумбра выбрал утро – в теории время максимальной нагрузки, только у этого магазина ее не бывает. Каждый клиент тут – целое событие, и он появится с равной вероятностью как в полночь, так и немного за полдень.

Я передаю рабочую эстафету Пенумбре, но принимаю ее от тихони Оливера Гроуна, который работает до вечера.

Оливер высокий и крепко сбитый, у него массивные конечности и огромные ступни. А еще кудри цвета меди, и уши торчат перпендикулярно. В какой-то другой жизни он, возможно, играл бы в футбол, занимался греблей или не пускал недостаточно уважаемых господ в клуб по соседству. А в этой жизни Оливер – аспирант в Беркли, археолог. Готовится стать куратором музея.

Он тихий, даже слишком для таких габаритов. Разговаривает короткими простыми фразами и как будто постоянно думает о чем-то другом, о чем-то давнем и/или далеком. Оливер вечно грезит об ионических колоннах.

Его познания глубоки. Однажды я устроил ему тест по книжке «Предметы старины глубокой», вытащенной с самого низа крошечного исторического раздела Пенумбры. Прикрыв рукой подписи, я показывал ему только фотографии.

– Минойский бык-тотем, тысяча семисотый год до нашей эры! – выкрикнул он. И был прав. – Графины региона Йюс, четыреста пятидесятый год до нашей эры. Может, пятисотый. – (Да.) – Черепица, шестисотый год нашей эры. Думаю, корейская. – (Тоже да.)

В итоге Оливер угадал десять из десяти. Уверен, у него мозг просто подчиняется другим законам времени. Я едва помню, что ел вчера на обед; Оливер же прекрасно знает, что происходило в тысячном году до н. э. и как там все выглядело.

Я ему завидую. Сейчас мы с Оливером Гроуном на равных: у нас одна работа, мы сидим на одном стуле. Но скоро, очень скоро он превзойдет меня на целую и очень весомую степень и стремительно умчит вперед. Он устроится в реальном мире, потому что он в чем-то хорош – умеет не только лазить по лестнице в пустынном книжном магазине.

Я прихожу каждый вечер к десяти, Оливер всякий раз неизменно сидит за прилавком с книгой, и всегда это какой-нибудь «Атлас стрел доколумбовой Америки» или «Керамика: уход и питание». Каждый вечер я постукиваю пальцами по темному дереву. Он поднимает голову и говорит:

– Привет, Клэй.

Каждый вечер я сажусь на его стул и мы обмениваемся кивками на прощание, как солдаты, как люди, побывавшие на месте друг друга.

Заканчивается моя смена в шесть утра – не самое простое время, чтобы выходить в мир. Как правило, я отправляюсь домой, читаю или играю во что-нибудь на компьютере. Я мог бы сказать, что это мой способ расслабиться, однако ночная смена у Пенумбры особо не напрягает. В общем, я просто убиваю время, пока не встанут мои соседи по квартире.

Мэтью Миттельбрэнд – наш художник. Он тощий как палка, у него бледная кожа и странный график – даже по сравнению с моим, потому что вдобавок непредсказуемый. Зачастую Мэта и ждать не приходится: он всю ночь до утра корпит над своими проектами.

В дневное время (если можно так сказать) Мэт занимается спецэффектами в «Индастриал лайт энд мэджик»[4] в Президио, а точнее, готовит реквизит и декорации для фильмов. Ему платят за то, что он придумывает и делает лазерные винтовки и за́мки с привидениями. Но – и это меня потрясает – он не пользуется компьютером. Мэт из вымирающего племени художников по спецэффектам, которые до сих пор делают что-то с помощью ножей и клея.

Когда Мэт не на студии, он занимается каким-нибудь собственным проектом. Он работает с безумной целеустремленностью, часы улетают, как сухой хворост в костер, и стремительно сгорают. Спит он мало и поверхностно: иногда прямо сидя в кресле или ложится на диван в позе фараона. Он как дух из сказок, какой-нибудь джинн или типа того, только его стихия – не воздух или вода, а воображение.

Нынешняя затея Мэта самая крупная, и скоро в квартире не останется места ни мне, ни дивану. Этот проект стремится захватить вообще всю гостиную.

Называется он «Мэтрополис», Мэт строит его из коробок и банок, бумаги и пены. Это как бы модель железной дороги, но без железной дороги. Сплошь крутые холмы из гранул пенополистирола под проволочной сеткой. Мэт начал на карточном столе, потом добавил еще два на разной высоте, словно тектонические плиты. И на этой почве столов раскинулся его город.

Это фантастическая миниатюра, яркий и сверкающий гипергород, сделанный из кусочков знакомых всем вещей. Тут есть формы, как у Фрэнка Гери[5], из гладкой фольги. Готические шпили и зубцы из макарон. Эмпайр-стейт-билдинг из осколков зеленого стекла.

На стену за столами Мэт скотчем приклеил фотореференсы: распечатки с музеями, соборами, офисными небоскребами и домами ленточной застройки. Некоторые показаны силуэтно издалека, но есть и крупные планы: приближенные поверхности и текстуры, которые Мэт снимал сам. Часто он стоит и пялится на них, потирая подбородок, изучая гладкости и шероховатости, разбивая на части и пересобирая их в своем авторском лего. Мэт так творчески использует обычные предметы, что забываешь об их первоначальном назначении и видишь лишь крошечные здания, которыми они стали.

На диване лежит черный пластмассовый радиопульт; я беру его и нажимаю кнопку. Игрушечный дирижабль, уснувший у двери, зажужжав, оживает и устремляется к Мэтрополису. Хозяин может посадить его и на Эмпайр-стейт-билдинг, но под моим управлением дирижабль лишь тупо влетает в окна.

Моя спальня – первая по коридору после Мэтрополиса. У нас три спальни и три жильца. У меня самая маленькая, простой белый куб с эдвардианской лепниной на потолке. У Мэта самая большая, гораздо просторнее остальных, но там дует – он живет в мансарде, куда ведет крутая узкая лестница. В третьей спальне идеально сочетается размер и комфорт, и принадлежит она нашей третьей соседке, Эшли Адамс. Сейчас она спит, но осталось недолго. Каждое утро она встает ровно в шесть сорок пять.

Эшли красивая. Может, даже слишком – своими формами и сиянием она больше похожа на 3D-модель. Она блондинка, прямые волосы ровно острижены на уровне плеч. Руки рельефные: дважды в неделю она занимается скалолазанием. Ее кожа постоянно обласкана солнцем. Эшли – менеджер по работе с клиентами в пиар-агентстве, и «Новый бейгл» был ее клиентом – так мы и познакомились. Ей понравился мой логотип. Сначала я думал, что влюблен в нее, но потом понял, что она андроид.

В хорошем смысле! Когда мы в этом вопросе разберемся, все признают, что андроиды – это круто, так? Они умные, сильные, собранные, вдумчивые. Эшли именно такая. И она у нас хозяйка: это ее квартира. То есть она давно ее снимает, поэтому цена аренды зафиксирована договором и не поднималась.

Лично я рад, что наши хозяева теперь андроиды.

После того как я прожил здесь месяцев девять, наша тогдашняя соседка Ванесса переехала в Канаду оканчивать магистратуру по экологии, и я на ее место нашел Мэта. Он был другом моего друга из художки; я видел его выставку в крошечной галерее с белыми стенами – миниатюрные райончики, возведенные в бутылках и лампочках. Когда оказалось, что мы ищем соседа, а он ищет квартиру, меня страшно прельстила перспектива делить кров с художником, хотя я сомневался, согласится ли Эшли.

Мэт пришел знакомиться в обтягивающем голубом блейзере и слаксах со стрелками. Мы сели в гостиной (тогда там царил телик с плоским экраном, настольного города не было и в мечтах), и Мэт рассказал нам о своем тогдашнем проекте в «ИМЛ»: дизайн и создание кровожадного демона с джинсово-синей кожей. Для сцены в фильме ужасов в магазине «Аберкромби и Фитч».

– Я учусь шить, – пояснил он и показал на манжеты Эшли. – Вот это очень качественные швы.

Когда Мэт ушел, Эшли сказала, что ей понравилась его аккуратность.

– Если ты думаешь, что он будет хорошим соседом, я не против, – сказала она.

В этом и таится ключ к гармонии нашего сожительства: хотя у них совершенно разные цели, Мэт с Эшли оба очень внимательны к деталям. Мэт – к малюсенькому граффито на крошечной станции метро. Эшли – к нижнему белью, которое подходит к ее костюму.

Но истинное испытание случилось сразу, на первом же проекте Мэта. Все развернулось на кухне.

А кухня – святая святых Эшли. Я сам на кухне осторожен и аккуратен: готовлю только такие блюда, после которых легко убрать за собой, например пасту или «Поп-тартс»[6]. Я не трогаю модные и сложные инструменты Эшли, типа терочек и чеснокодавки. Я умею включать и выключать конфорки, но не режим конвекции в духовке, – полагаю, для этого нужно задействовать два ключа, по принципу пускового механизма на ядерной ракете.

Эшли обожает кухню. Она любит хорошую еду, придерживается философии эпикурейства и максимально красива – точнее, андроидно-идеальна – по выходным, когда готовит ароматное ризотто в фартуке, подобранном по цвету, завязав светлые волосы пучком на макушке.

Мэт мог бы разместить свой первый проект в мансарде или в нашем маленьком заросшем дворике. Но нет. Он выбрал кухню.

Я тогда после «Нового бейгла» сидел без работы, так что все развернулось на моих глазах. Я как раз вглядывался в художество Мэта, когда появилась Эшли. Она только пришла с работы в карбоново-кремовом одеянии от «Джей-Крю». И ахнула.

Мэт установил на плите огромный котел из пирекса, в котором медленно смешивалось масло с красителем. Субстанция была плотная и вязкая и при медленном нагревании снизу потихоньку закручивалась, словно распускающиеся цветы. Мэт выключил на кухне свет и расположил за котлом две яркие дуговые лампы – они бросали сквозь стекло красные и фиолетовые тени, которые падали на гранит и белую штукатурку.

Я выпрямился и молча застыл. Последний раз меня подобным образом застукали в девять лет, когда я после школы делал на кухонном столе вулканы из соды и уксуса. На маме тогда были такие же штаны, как у Эшли.

Мэт медленно поднял на нее взгляд. Рукава у него были закатаны до локтя. Его темные кожаные туфли сверкали во мраке, как и намасленные кончики пальцев.

– Это симуляция туманности Конская Голова, – сообщил он. А что же еще?

Эшли молча уставилась на него. Челюсть у нее слегка отвисла. Ключи болтались на пальце, на полпути к своему месту, аккуратному крючочку прямо над списком дел по дому.

К тому времени Мэт прожил с нами три дня.

Эшли сделала два шага вперед, наклонилась к котлу и, как прежде я, уставилась в космические глубины. Шафрановый пузырь пробивался через золотисто-зеленое месиво.

– Мэт, пипец, – с придыханием сказала она. – Какая красота.

Астрофизическое варево Мэта продолжило тихо бурлить, а за ним последовали и другие его проекты, которые становились все крупнее, создавая больше бардака и занимая больше места. Эшли заинтересовалась его работой. Бывало, зайдет, подбоченится, сморщит нос и с легкостью даст какой-нибудь конструктивный совет. Телевизор она убрала сама.

В этом секретное оружие Мэта, его паспорт, его козырь: он делает красивые вещи.

Разумеется, я приглашал Мэта в магазин, и сегодня он объявился. В полтретьего. Колокольчик над дверью звякнул, возвестив о его приходе. Он молча запрокидывает голову, глядя на стеллажи, уходящие в темную высь. Потом поворачивается ко мне, рукой в клетчатом рукаве указывает вверх и заявляет:

– Я хочу туда.

Я проработал тут всего месяц и еще недостаточно свободно себя чувствую, чтобы безобразничать, но любопытство Мэта заразно. Он направляется прямиком к Суперстарам, останавливается между стеллажами и, склонившись к ним, изучает текстуру древесины и книжных корешков.

– Ладно, – соглашаюсь я, – только держись крепко. И не трогай книги.

– Не трогать? – удивляется он, пробуя лестницу на прочность. – А если я хочу купить?

– Отсюда нельзя ничего купить, только взять, и эти книги только для членов клуба.

– Они редкие? Первые издания? – Мэт уже в воздухе, двигается он быстро.

– Скорее, единственный экземпляр, – отвечаю я. На них и ISBN нет.

– А о чем они?

– Не знаю, – тихо отвечаю я.

– Что?

Повторяя громче, я осознаю, насколько глупо это звучит:

– Я не знаю.

– Ты что, не смотрел? – Мэт останавливается, изумленно уставившись на меня.

Я уже нервничаю. Я же вижу, куда идет разговор.

– Неужели ни разу? – Он тянется к полке.

От досады мне хочется тряхнуть лестницу, но лучше уж Мэт откроет книгу, чем разобьется насмерть. Наверное. Он уже держит в руках толстый том в черном переплете, рискуя упасть. Лестница с Мэтом покачивается, я скрежещу зубами.

– Слушай, Мэт, – голос у меня вдруг становится визгливо-плаксивый, – может, хватит…

– Это так круто.

– Давай-ка ты…

– Реально круто, Дженнон. Ты что, не видел? – Прижав книгу к груди, он спускается на ступеньку.

– Погоди! – (Лучше с этой книжкой далеко не уходить.) – Я поднимусь.

Я ставлю вторую лестницу рядом и прыгаю по перекладинам; вот я уже поравнялся с Мэтом и мы вполголоса дискутируем в тридцати футах над землей.

По правде говоря, мне, конечно, любопытно до смерти. И я зол на Мэта, но в то же время благодарен, что он взял на себя роль демона-искусителя. Прижимая толстую книженцию к груди, он подается ко мне. Тут темно, поэтому и я наклоняюсь к нему, чтобы лучше видеть.

И вот за этим Тиндал и остальные прибегают по ночам?

– Я-то надеялся, что это какая-нибудь энциклопедия кровавых ритуалов, – говорит Мэт.

На развороте раскинулась убористая матрица букв, плотное одеяло глифов практически без пробелов. Шрифт крупный, жирный, с острыми засечками. Я узнаю алфавит – обычная, привычная латиница, – но не слова. По сути, слов и нет. Страницы испещрены длинными рядами букв – какая-то совершенно нечитаемая тарабарщина.

– Хотя, – продолжает Мэт, – откуда нам знать, что это не энциклопедия кровавых ритуалов…

Я беру с полки другую книжку: высокую и тонкую, с ярко-зеленой обложкой и коричневым корешком. Она подписана «Кресимир». В ней то же самое.

– Может, это головоломки, – гадает Мэт. – Какое-нибудь продвинутое судоку.

По сути, да, клиенты Пенумбры как раз из тех, кто сидит в кафе с шахматными задачами и субботними кроссвордами и вписывает ответы в газету, изо всех сил давя на синюю шариковую ручку.

Далеко внизу звякает колокольчик. Нервный импульс леденящего страха стремительно совершает полет от моего мозга к кончикам пальцев и обратно. От дверей доносится тихий голос:

– Есьть здиесь кто?

– Ставь на место, – шикаю я на Мэта, а сам стремглав бросаюсь вниз.

Задыхаясь, слетаю с лестницы и узнаю Федорова. Он старше всех клиентов, которых я видел, – белоснежная борода, кожа на руках тонкая, как прозрачная бумага, – но, пожалуй, взгляд яснее всех. Вообще-то, он очень похож на Пенумбру. Федоров кладет книжку на стол – он возвращает «Кловтьера», – громко ударяет по прилавку двумя пальцами и сообщает:

– Теперь я вазьму «Мурао».

Что ж. Отыскав Мурао в базе данных, посылаю за ним Мэта. Федоров смотрит на него с любопытством:

– Новый прадавец?

– Это мой друг, – отвечаю я. – Он просто помогает.

Федоров кивает. Меня посещает мысль, что Мэт мог бы сойти за самого молодого члена клуба. Сегодня они с Федоровым оба в коричневых вельветовых брюках.

– Ты сам тут сколька, трицыть семь днией уже?

Я не считал, но да, наверняка ровно тридцать семь. Эти люди точны во всем.

– Так точно, мистер Федоров, – весело подтверждаю я.

– И што думаешь?

– Мне нравится. Лучше, чем офисная работа.

Федоров кивает и подает мне свою карточку. Разумеется, он 6KZVCY.

– Я трицыть лиет работал в «Эйч-Пи». – (Он произносит «Эйш-Пи».) – Вот это был офис. – А потом спрашивает: – Какгда-нибудь пользавалса калькулятарам «Эйш-Пи»?

Мэт приносит «Мурао». Это большая книга: и толстая, и широкая, в крапчатом кожаном переплете.

– Ну еще бы, – отвечаю я, оборачивая книгу коричневой бумагой. – Я все старшие классы прошел с графическим калькулятором. «Эйч-Пи – тридцать восемь».

Федоров сияет, будто хвастается перед внуком:

– Я работал над двацыть восьмым, это предшественник.

Я улыбаюсь.

– Думаю, мой так у меня где-то и лежит, – говорю я и кладу «Мурао» на прилавок.

Федоров хватает его обеими руками:

– Спасиба. Знаешь, што в тридцыть восьмом нет абратнай польскай записи? – И похлопывает по своей книге (кровавых ритуалов?) со значением. – А нада сказать, для нашего дела она очень палезна.

Похоже, Мэт прав: это судоку.

– Буду иметь в виду, – говорю я.

– Ладна, еще раз спасиба.

Звякает колокольчик, и Федоров медленно уходит по тротуару в сторону автобусной остановки.

– Я заглянул в его книжку, – сообщает Мэт. – То же, что и в других.

То, что и раньше казалось странным, теперь кажется еще страннее.

– Дженнон. – Мэт переводит на меня пристальный взгляд. – Я должен кое-что спросить.

– Дай угадаю. Почему я еще ни разу не заглянул…

– Тебе нравится Эшли?

М-да, я ждал не этого.

– Что? Нет.

– Хорошо. Потому что мне нравится.

Я, изумленно хлопая глазами, смотрю на Мэта Миттельбрэнда в его узком, идеально сидящем пиджаке. Это как если бы Джимми Олсен признался, что ему нравится Чудо-женщина. Слишком резкий контраст. И тем не менее…

– Попробую к ней подкатить, – всерьез сообщает он. – Атмосфера может накалиться. – Он говорит как спецназовец, объявляющий ночную облаву. Типа возможно всякое, но не волнуйся. Мне не впервой.

У меня в голове щелкает. Может, Мэт не Джимми Олсен, а Кларк Кент, под личиной которого скрывается Супермен. Ростом не вышел – и все же.

– Вообще-то, мы уже один раз целовались.

Стоп, как…

– Две недели назад. Тебя дома не было. Ты работал. А мы напились вина.

Голова слегка идет кругом, но не от диссонанса такой пары, а от мысли о том, что их флюиды летали у меня прямо под носом, а я и не заметил. Ненавижу такое.

Мэт кивает, типа все решено.

– Ладно, Дженнон, у тебя тут круто, но мне пора.

– Домой?

– Нет, на работу. В ночную. Монстр джунглей ждет.

– Монстр джунглей.

– Из живых растений. В студии из-за него жара. Может, сделаю еще перерывчик и снова приду. У вас тут классно. И сухо.

Мэт уходит. Позднее я запишу в журнале:

Теперь стало очень тихо. Подперев ладонью подбородок, я пересчитываю друзей и гадаю, что еще скрывается у меня под самым носом.

«Хроники драконьей песни, том I»

Следующей ночью в магазин приходит еще один мой друг, и не какой-нибудь, а самый старый.

С Нилом Шахом мы дружим с шестого класса. В непредсказуемой гидроаэродинамике средней школы я каким-то образом выплыл на поверхность – безобидный среднестатистический пацан, который неплохо играет в баскетбол и не боится девочек до усрачки. Нил, наоборот, прямиком шел ко дну: его отвергали и спортсмены, и нерды. Ребята, с которыми мы обедали в столовке, посмеивались, что он странно выглядит, странно разговаривает, странно пахнет.

Но мы сошлись с ним той весной на почве любви к серии книжек о поющих драконах, и в итоге Нил стал моим лучшим другом. Я его защищал и поддерживал, не жалея на него своего предпубертатного политического капитала. Я добивался, чтобы его звали на пиццу, и заманил ребят из баскетбольной команды в нашу ролевую игру «Ракеты и колдуны». (Но они недолго продержались. Нил всегда был мастером подземелий и каждый раз насылал на них упертых дроидов и орков-зомби.) В седьмом классе я подсказал Эми Торгенсен, красотке с соломенными волосами и любительнице лошадей, что отец Нила – страшно богатый ссыльный принц, так что Нил будет отличной партией на зимнем балу. Так состоялось его первое свидание.

Можно было бы сказать, что Нил передо мной в долгу, но мы за это время столько сделали друг для друга, что подсчет по пунктам уже невозможен, – нас просто окружает яркий ореол верной дружбы. Как галактическая туманность.

И вот Нил появляется в дверях магазина, высокий, крепкий, в облегающей черной спортивной куртке. Он не обращает никакого внимания на высокие пыльные ряды Суперстаров. Он мигом нацеливается на полочку с табличкой «Научная фантастика и фэнтези».

– Ого, у вас есть Моффат! – восклицает он, взяв толстую книгу в мягкой обложке.

«Хроники драконьей песни», том первый, та самая книга, благодаря которой мы сдружились в шестом классе, до сих пор наша общая любимица. Я перечитал ее три раза. Нил, наверное, шесть.

– И похоже, старое издание, – замечает он, листая.

Он прав. Обложки последнего переиздания трилогии, опубликованного после смерти Кларка Моффата, украшены строгим геометрическим узором, который складывается в единое целое, если все три книги поставить рядком на полку. А на этой из морской пены вздымается отретушированный синий жирный дракон.

Ты просто обязан ее купить, говорю я Нилу, потому что это коллекционное издание и стоит наверняка больше, чем просит Пенумбра. А также потому, что за последние шесть дней я продал всего одну открытку. Обычно мне неловко впаривать друзьям книжки, но Нил Шах сейчас богат если и не безмерно, то все равно может потягаться с какими-нибудь скромными принцами. В то время, когда я едва зарабатывал минимум в «Съешь треску, забудь тоску» в Провиденсе, Нил уже основал собственную компанию. Промотаем на пять лет вперед – и вот вам магия всех его усилий: по моим оптимальным оценкам, у Нила несколько сот тысяч баксов в банке, а его компания стоит миллионы. У меня же самого, напротив, на счету 2357 долларов, а компания, где я работаю, – если ее вообще можно так назвать – существует в экстрафинансовом измерении, населенном отмывателями денег и религиозными маргиналами.

В общем, я думаю, что Нил может раскошелиться на старую книжку в мягкой обложке, даже если ему уже некогда ее читать. Пока я ищу сдачу в кассе, он наконец переводит взгляд на окутанные мраком грозные стеллажи в глубине.

– А там что? – спрашивает он.

Нил еще не понял, интересно ли ему на самом деле. Он, как правило, предпочитает все новое и блестящее всему старому и пыльному.

– Это, – говорю я, – и есть настоящий магазин.

После интервенции Мэта Суперстары перестали меня так смущать.

– Что, если я тебе скажу, – продолжаю я, подводя Нила к дальним стеллажам, – что завсегдатаи этого магазина – несколько странных книгочеев?

– Круто, – кивает Нил. Он почуял чернокнижников.

– А что, если я скажу, – я беру с нижней полки книгу в черном переплете, – что тут на всех страницах какой-то шифр? – Я распахиваю книгу и демонстрирую лес бессвязных букв.

– Дурдом, – комментирует Нил. Он проводит пальцем по лабиринту засечек. – Один из моих людей, беларус, умеет взломать любой шифр. Защиту от копирования и всякое прочее.

В этой фразе сокрыта вся разница между его жизнью после средней школы и моей: у него есть свои люди, которые на него работают. А у меня нет. Я и ноутбуком-то едва разжился.

– Могу попросить его посмотреть, – продолжает Нил.

– Ну, я не уверен, что это шифр, – признаю я. Закрыв книгу, ставлю ее на место. – А даже если так, не уверен, что есть смысл его взламывать. Берут эти книжки весьма странные товарищи.

– Начинается всегда так! – говорит Нил, ударяя меня по плечу. – Вспомни «Хроники драконьей песни». Кто появляется на первой странице – Телемах-полукровка? Нет, чувак. На первой странице появляется Фернвен.

Фернвен – главный герой «Хроник», ученый карлик, и он мал даже по меркам карликов. В детстве он был изгнан из своего клана воинов, и… короче, да, возможно, Нил в чем-то прав.

– Надо разобраться, – говорит он. – Сколько это стоит?

Я объясняю, как тут все работает, что у членов клуба есть карточки, и это уже не праздный разговор. Сколько бы ни стоило вступить в клуб читателей Пенумбры, Нил может это себе позволить.

– Выясни, сколько стоит, – требует он. – Это сценарий для «Ракет и колдунов», отвечаю. – Он ухмыляется. И добавляет тихим голосом мастера подземелий: – Только не зассы, Клэймор Красные Руки.

Ох, елки. Он использовал против меня мое имя из «Ракет и колдунов», а это заклинание древней силы. Я повинуюсь. Я спрошу Пенумбру.

Мы возвращаемся к низким стеллажам и ретушированным обложкам. Нил листает еще одну нашу старую любимицу – историю про то, как к Земле медленно приближается громадный космический корабль цилиндрической формы. Я рассказываю ему, что Мэт собирается ухаживать за Эшли. Потом спрашиваю, как его компания. Нил расстегивает свою спортивную куртку и с гордостью демонстрирует металлически-серую футболку.

– Это наша, – говорит он. – Взяли в аренду три-дэ-сканер, и каждая футболка по своим меркам. Сидят идеально. Идеально.

Нил в отличной форме. При каждой встрече я невольно вспоминаю пухлого шестиклассника, который внезапно обрел тело в виде перевернутого треугольника, как у супергероев из комиксов.

– Хороший брендинг, понимаешь? – говорит он.

На груди у облегающей футболки красуется лого компании Нила, неоново-синее слово «Анатомикс».

Когда утром приходит Пенумбра, я заговариваю о том, что один мой друг хочет купить доступ к Суперстарам. Дернув плечами, Пенумбра скидывает свой эпичный бушлат – очень качественный, из чернейшей овечьей шерсти, – и усаживается на стул за прилавком.

– Тут дело не столько в покупке, – отвечает он, сложив пальцы домиком, – сколько в намерении.

– Ему просто любопытно, – поясняю я. – Мой друг – страшный библиофил.

Вообще-то, это неправда. Нил больше любит экранизации. И вечно негодует, что никто так и не снял фильм по «Хроникам драконьей песни».

– Ну, – отвечает Пенумбра, – содержание этих книг покажется ему… непростым. И чтобы получить к ним доступ, ему придется согласиться с условиями.

– Так, стойте… То есть платить все же надо?

– Нет-нет. Твой друг должен просто обещать читать вдумчиво. Это особенные книги, – взмахом длинной руки Пенумбра показывает на Суперстары, – тексты в них особенные и требуют пристального внимания. Они способны дать твоему другу нечто удивительное, но для этого ему придется постараться.

– Там философия? – спрашиваю я. – Математика?

– Они не настолько абстрактны, – качает головой Пенумбра. – Эти книги – головоломка, – он склоняет голову набок, – но ты, мальчик мой, это уже знаешь, да?

– Да, – скривившись, признаюсь я. – Я посмотрел.

– Молодец. – Пенумбра резко кивает. – Нет ничего хуже нелюбознательного работника. – Глаза его сверкают. – Для решения головоломки требуются время и старание. Я не вправе разглашать, что принесет разгадка, ограничусь лишь тем, что многие решили посвятить ей всю свою жизнь. Однако будет ли это достаточной наградой для твоего… друга, я сказать не могу. Подозреваю, что такое вполне возможно.

Пенумбра криво ухмыляется. До меня доходит, что он не верит, будто я спрашиваю для друга, то есть он думает, что я интересуюсь для себя. Ну, может, так и есть. Хотя бы отчасти.

– Разумеется, между книгой и читателем складываются личные отношения, – продолжает Пенумбра, – посему приходится полагаться на доверие. Если ты подтвердишь, что твой друг будет читать вдумчиво, с уважением к авторам, я тебе поверю.

Я знаю, что Нил точно не будет читать так, и не уверен, что готов подписаться сам. По крайней мере, пока. Мне равно интересно и стремно.

– Хорошо, – только и говорю я. – Я ему передам.

Пенумбра кивает:

– Ничего страшного, если твой друг пока не готов. Возможно, со временем интерес окрепнет.

Чужак в стране чужой

Ночи наслаиваются одна на другую, в магазине все тише и тише. Проходит целая неделя – ни единого посетителя. Я открываю на ноутбуке свою гипертаргетированную рекламную кампанию и вижу, что набралось ровно ноль показов. В углу экрана ярко светится желтое сообщение от «Гугла»: он предполагает, что выбранный мной диапазон аудитории слишком узкий и, возможно, такой клиентской базы просто не существует.

Я гадаю, каково тут днем, в залитую солнцем смену Пенумбры. Бывают ли у Оливера толпы клиентов по вечерам, когда все идут домой с работы? И не разрушают ли эта тишина и одиночество мою психику? Не поймите неправильно: я рад, что у меня есть работа, что я сижу тут на стуле, зарабатываю потихоньку (немного) и имею возможность платить за квартиру, покупать пиццу кусочками и приложения на айфоне. Но раньше я работал в офисе, в команде. А тут только я и летучие мыши. (О да, я знаю, что наверху есть летучие мыши.)

В последнее время пропали даже читатели Суперстаров. Или их переманил какой-то книжный клуб на другом конце города? Или все накупили себе «Киндлы»?

У меня, например, «Киндл» есть, и я почти каждую ночь им пользуюсь. Я постоянно воображаю, будто книги смотрят на меня и шепчут: «Предатель!», но, блин, у меня там целая куча бесплатных первых глав. «Киндл» достался мне от отца – одна из первых моделей, слегка скошенный и асимметричный кирпич с крошечным серым экраном и расположенными под углом кнопками. Похож на реквизит из фильма «2001 год: Космическая одиссея». У новых моделей и экран побольше, и дизайн поизящнее, но мой – как открытки Пенумбры: такой отстойный, что снова крутой.

Где-то на середине первой главы «Консервного ряда»[7] экран чернеет, застывает, потом и вовсе гаснет. И так почти каждую ночь. Вообще, батарея «Киндла» рассчитана месяца на два, но после того, как мой слишком долго пролежал на пляже, заряда хватает всего на час.

Я переключаюсь на «Макбук» и делаю свой регулярный обход: новостные сайты, блоги, «Твиттер». Я просматриваю разговоры, состоявшиеся без меня в течение дня. Когда все новости читаешь со сдвигом во времени, не значит ли это, что во времени сдвинут ты сам?

Наконец я открываю свою новую любовь: сайт Угрюмбла.

Это такой человек, вероятно мужчина, какой-то таинственный кодер, работающий на стыке литературы и программирования, – «Хакерские новости» плюс «Пари ревю». Мэт прислал мне ссылку после своего визита: счел, что Угрюмбл тут как-то в тему. И оказался прав.

Угрюмбл замутил шикарную пиратскую библиотеку. Он пишет программы для взлома защиты авторских прав на электронных книгах и собирает сложное железо для сканирования бумажных книг. Он бы разбогател, если бы работал на «Амазон». Но он вместо этого взломал якобы стопроцентную защиту серии про Гарри Поттера и выложил все семь электронных книг у себя на сайте – скачивай не хочу, но с кое-какими изменениями. Теперь, если хочешь бесплатно почитать про Поттера, надо терпеть эпизодические вставки о юном волшебнике по имени Углюмблец, который тоже учится в Хогварце вместе с Гарри. Но это и не страшно; Углюмблецу досталось несколько хороших реплик.

Меня, впрочем, завораживает новый проект Угрюмбла. Это карта со всеми локациями из научной фантастики, опубликованной в двадцатом веке. Он написал программу, чтобы выдрать эти карты, и построил 3D-модель – видно, как год за годом разрастается коллективное воображение человечества, захватывая все новые горизонты: Луна, Марс, Юпитер, Плутон, альфа Центавра и так далее. Всю Вселенную можно вращать и приближать, а еще можно запрыгнуть в кокпит многоугольного космического кораблика и погонять на нем. Скататься на свидание с Рамой и отыскать миры «Основания»[8].

Итак, по пунктам:

1. Нилу понравится.

2. Я хочу быть как Угрюмбл. В смысле, а вдруг я тоже сделаю что-нибудь настолько крутое? Был бы достойный опыт. Можно будет присоединиться к какому-нибудь стартапу. Или устроиться в «Эппл». И встречаться и общаться с другими людьми в теплых лучах дневного светила.

К счастью для меня, Угрюмбл, как и полагается хакерам-героям, выложил код, на котором работает его карта. Это специальный движок для 3D-графики, написанный на языке руби – на нем же я делал сайт «Нового бейгла», – и он совершенно бесплатный.

Возьму-ка я код Угрюмбла за основу и сделаю что-то свое. Посмотрев по сторонам, я понимаю, что мой проект прямо передо мной: я изучу 3D-графику, создав модель магазина Пенумбры. Это же узкая высокая коробка, набитая коробочками поменьше, – вряд ли так уж сложно.

Для начала требовалось скопировать базу данных со старого «Мак-Плюса» Пенумбры на мой ноут, что, вообще-то, оказалось нетривиальной задачей, поскольку у «Мак-Плюса» пластиковые дискеты, а в «Макбук» их засунуть некуда. Пришлось купить старый дисковод на eBay. Обошелся в три доллара плюс пять за доставку, и подключать это к ноутбуку было прямо как-то странно.

Но теперь, скачав данные, я создаю свою модель магазина. Она довольно грубая – просто серые блоки рядами, как виртуальное лего, – но уже узнаваемая. Пропорции обувной коробки сохранены, и все полки на месте. Я добавил систему координат, и теперь программа сама может найти тринадцатую полку в третьем ряду. Виртуальный свет из виртуальных окон прочерчивает в виртуальном магазине резкие тени. Если вас это впечатляет, вам явно больше тридцатника.

Я три ночи потратил на пробы и ошибки, но вот я уже пишу длинные строчки кода, учась по ходу пьесы. Приятно найти себе занятие: на экране моего ноута медленно вращается довольно убедительная многогранная модель магазина Пенумбры. Я не бывал так счастлив с распада «Нового бейгла». Из динамиков ноута звучит новый альбом энергичной местной группы под названием «Лунный суицид», и я готовлюсь загрузить базу данных в…

Звякает колокольчик, и я выключаю звук. «Лунный суицид» смолкает. Подняв взгляд, я вижу незнакомое лицо. Обычно я с ходу понимаю, кто передо мной – член самого странного книжного клуба в мире или просто не спится человеку, вот и зашел поглазеть. Но на этот раз мое чутье заглохло.

Незнакомец невысокий, но крепкий, какого-то непроходимо неразличимого среднего возраста. Костюм сизый, воротничок белой рубашки расстегнут. Все это было бы совершенно нормально, если бы не его лицо: призрачная бледность, черная щетина и глаза как острия карандашей. А под мышкой у него сверток, аккуратно обернутый коричневой бумагой.

Его взгляд сразу же устремляется к низким ближним стеллажам, а не к Суперстарам, так что, может, это все же обычный посетитель. Может, пришел из соседнего заведения.

– Вам помочь? – спрашиваю я.

– Что это? Ну что это такое? – говорит он, брызжа слюной и сверля взглядом низкие стеллажи.

– Да, знаю, довольно скромно, – признаю я.

Я уже собираюсь обратить внимание посетителя на удивительные жемчужины скромного ассортимента Пенумбры, но незнакомец не дает мне и слова сказать.

– Ты шутишь? Скромно? – Он швыряет сверток на прилавок – бум! – и шагает к полке «Научной фантастики и фэнтези». – Зачем это здесь? – Он показывает мне наш единственный экземпляр «Автостопом по галактике». – А это? Это шутка какая-то? – Он предъявляет «Чужака в стране чужой».

Я не знаю, что сказать, потому что не понимаю, что происходит.

С этими двумя книгами посетитель возвращается к прилавку. И бацает их на столешницу.

– Ты кто вообще такой? – Его темные глаза вызывающе сверкают.

– Я тут за главного. – Я стараюсь произнести это как можно спокойнее. – Будете брать или как?

Он раздувает ноздри.

– Ты тут не главный. Даже не новичок.

А вот это обидно. Да, я проработал всего чуть больше месяца, но это все-таки не бином Ньютона…

– И ты вообще не в курсе, кто тут на самом деле главный, да? – не унимается он. – Пенумбра не сказал?

Я молчу. Это явно не простой посетитель.

– Да, – фыркает он. – Похоже, не сказал. Так вот, уже больше года назад мы велели твоему боссу избавиться от этого мусора. – Для убедительности он с каждым словом постукивает по Дугласу Адамсу. Последняя пуговица на манжетах у него тоже расстегнута. – И уже не в первый раз.

– Слушайте, я вообще не понимаю, о чем вы говорите. – (Я буду спокоен. Буду вести себя прилично.) – Серьезно, вы это покупаете?

К моему удивлению, посетитель достает из кармана брюк мятую двадцатку.

– А как же, – говорит он, швыряя купюру на прилавок. Ненавижу, когда так делают. – Мне нужно доказательство неповиновения Пенумбры.

Повисает пауза. Его темные глаза сверкают.

– У твоего босса неприятности.

Неужели из-за штучной продажи научной фантастики? И за что чувак так ненавидит Дугласа Адамса?

– А это что? – резко говорит покупатель, показывая на «Макбук».

На экране медленно вращается модель магазина.

– Не ваше дело. – Я отворачиваю экран.

– Не мое дело?! – рявкает он. – Да ты хоть знаешь… Не знаешь. – Незнакомец закатывает глаза, словно за всю историю Вселенной еще никого так кошмарно не обслуживали. Но, встряхнув головой, он берет себя в руки. – Слушай внимательно. Это очень важно.

Двумя пальцами он толкает свой сверток через прилавок. Сверток широкий, плоский и знакомый. Уставившись на меня, этот человек продолжает:

– Тут у вас, конечно, полнейший бардак, но я хочу быть уверен, что на тебя можно положиться и ты передашь это Пенумбре. И отдай лично в руки. А не ставь на полку. Не оставляй лежать и дожидаться его. Передай лично в руки.

– О’кей, – говорю я. – Ладно. Без проблем.

Посетитель кивает:

– Хорошо. Спасибо. – Он сгребает свои покупки и толчком открывает дверь. На выходе оборачивается. – И передай боссу привет от Корвины.

Утром, едва Пенумбра переступает порог, я все ему выкладываю – тараторю и путаюсь, типа «Да что с этим чуваком, что за Корвина, что в этом свертке, и, блин, что с ним такое…».

– Успокойся, мальчик мой. – Пенумбра повышает голос и поднимает длинные руки, унимая меня. – Тихо. Не торопись.

– Вот. – Я показываю на сверток, как на дохлятину. Может, там правда труп какого-нибудь зверька или хотя бы кости, уложенные аккуратной пентаграммкой.

– Ага, – довольно выдыхает Пенумбра. И, обхватив сверток длинными пальцами, легко поднимает его с прилавка. – Вот это чудесно.

Разумеется, это не коробка с костями. Я прекрасно знаю, что там, – я понял, как только бледнолицый посетитель вошел в магазин, – но это знание пугает меня со страшной силой: из него следует, что происходящее здесь – не просто причуда одного старика.

Пенумбра снимает коричневую бумагу. А там книга.

– На наших полках пополнение, – объявляет он. – Festina lente.

Книжка тонкая, но очень красивая. В сверкающем сером переплете – какой-то крапчатый материал, мерцающий на свету, как серебро. А на черном корешке жемчужными буквами написано: «Эрдос». У Суперстаров пополнение.

– Новые очень давно не появлялись, – поясняет Пенумбра. – Это надо отпраздновать. Жди здесь, мальчик мой.

Он уходит в подсобное помещение за стеллажами. Я слышу шаги на лестнице, которая ведет в его кабинет. С этой стороны на двери написано: «Не входить», и заглядывать туда я не отваживался. Пенумбра возвращается с двумя пенопластовыми стаканчиками один в другом и полупустой бутылкой скотча. На этикетке написано: «Фицджеральдз», и на вид она немногим моложе Пенумбры. Он наливает по полдюйма золота в каждый стаканчик, один вручает мне.

– А теперь, – просит он, – опиши его. Посетителя. Зачитай из книги учета.

– Я ничего не записал, – признаюсь я.

Я, собственно, вообще ничего не делал. Всю ночь мерил шагами магазин, стараясь держаться подальше от прилавка: я боялся дотронуться до свертка, посмотреть на него и даже много о нем думать.

– Но это обязательно надо зафиксировать в книге учета, мальчик мой. Давай, пиши и рассказывай. Я хочу знать.

Я рассказываю и параллельно записываю. Мне даже становится лучше, словно все это безумие переходит из моих вен на страницу через черное острие ручки.

– В магазин зашел какой-то бесцеремонный козел…

– Э… Возможно, лучше так не писать, – беспечно говорит Пенумбра. – Напиши, что он напоминал… курьера на срочном задании.

Ну хорошо.

– В магазин зашел курьер по имени Корвина, которому поручили срочное задание, и…

– Нет-нет, – перебивает Пенумбра. Он закрывает глаза и пощипывает себя за переносицу. – Стой. Давай я сперва объясню. Посетитель был очень бледный, глаза как у ласки, сорок один год, плотное телосложение, неудачная борода, костюм из тонкой шерсти, однобортный, пуговицы на манжетах застегиваются, черные кожаные туфли с заостренными носами… так?

Абсолютно верно. На туфли я внимания не обратил, но Пенумбра точен во всем.

– Да, ну конечно. Это был Эрик, и его дар – настоящее сокровище. – Пенумбра крутит скотч в стаканчике. – Хотя роль свою он играет с чрезмерным энтузиазмом. Это он от Корвины набрался.

– Так кто этот Корвина? – Как-то неловко, но я произношу: – Он передает привет.

– А как же. – Пенумбра закатывает глаза. – Эрик от него в восторге. Как и многие из молодежи. – Ответа на мой вопрос он избегает. Помолчав, поднимает глаза на меня. – У нас тут не просто книжный магазин, но я не сомневаюсь, что ты это уже понял. У нас еще и своего рода библиотека, в мире таких много. Есть в Лондоне, Париже, в общем счете дюжина. Несмотря на внешние различия, предназначение у них одно, и все их курирует Корвина.

– Выходит, он ваш босс.

Услышав это, Пенумбра мрачнеет:

– Я предпочитаю называть его нашим покровителем. – Он делает крошечные паузы между словами. От моего внимания не ускользает «нашим», и я улыбаюсь. – Но подозреваю, сам Корвина будет полностью согласен с твоей характеристикой.

Я пересказываю, что Эрик говорил о книгах на ближних стеллажах и о неповиновении Пенумбры.

– Да-да, – вздыхает тот. – Мы это уже проходили. Это глупость. Прелесть библиотек в том, что они все разные. У Костера в Берлине музыка, у Грибоедова в Санкт-Петербурге большой самовар. А у нас в Сан-Франциско самый разительный контраст.

– То есть?

– Ну как же – у нас есть книги, которые кому-то действительно может захотеться прочесть!

Пенумбра гогочет, сверкая зубами. Я смеюсь вместе с ним.

– Значит, ничего страшного?

Пенумбра пожимает плечами.

– Зависит, – говорит он, – от того, насколько серьезно воспринимать старого закоснелого надсмотрщика, уверенного, что все везде и всегда должно быть одинаково. – После паузы он добавляет: – Я лично всерьез его не воспринимаю вообще.

– А он сюда заходит?

– Никогда, – резко отвечает Пенумбра, качая головой. – Он уже давно не бывал в Сан-Франциско… больше десяти лет. Нет, он занят другими делами. И слава богу. – Пенумбра вскидывает руки и гонит меня от прилавка. – Все, иди домой. Ты сегодня стал свидетелем редкого явления, значение которого не способен оценить. Просто радуйся. И пей свой скотч, мальчик мой! Пей!

Закинув сумку на плечо, я осушаю стакан в два глотка.

– Тост в честь Эвелин Эрдос, – возвещает Пенумбра. Держа сверкающую серую книжку перед собой, он как будто бы к ней и обращается: – Добро пожаловать, подруга, рад, что добралась. Молодец!

Прототип

На следующий вечер я, как и всегда, вхожу в магазин и машу рукой Оливеру Гроуну. Я хочу спросить его про Эрика, но не могу подобрать слова. Мы с ним не обсуждаем своеобразие магазина в лоб. В итоге я начинаю так:

– Оливер, у меня вопрос. Бывают вот нормальные клиенты, да?

– Не так много.

– Ну да. И есть такие, которые берут книги по карточке.

– Типа Мориса Тиндала.

– Да. – Я не знал, что он Морис. – А у тебя бывало, чтобы кто-нибудь приносил новую книгу?

Он задумывается. И затем просто отвечает:

– Не-а.

Как только он уходит, у меня в голове начинают роиться новые теории. Может, Оливер тоже замешан. Может, он шпион Корвины. Тихий наблюдатель. Отлично. Или, может, он участник более глубинного заговора. Может, я узнал лишь самую малость. Я знаю, что есть другие такие же магазины – библиотеки? – хотя все еще не понимаю, какие «такие». И зачем нужны Суперстары.

Я пролистываю книгу учета с начала до конца в поисках хоть какой-то зацепки, какого-нибудь сообщения из прошлого типа: «Берегись, милый человек, гнева Корвины». Но ничего подобного нет. Мои предшественники, как и я, следовали инструкциям, и все.

Простыми словами они излагали факты, описывая посетителей. Некоторых я уже знаю: Тиндала, Лапин и прочих. Другие для меня загадка – клиенты, которые приходят только днем или давно вообще перестали появляться. Судя по датам на страницах, в этом журнале собраны данные за пять с лишним лет. И записей пока только до середины. Я буду вести его еще пять лет? Послушно записывать годами, не понимая, о чем речь?

Мой мозг растечется в лужу, если я буду так сидеть всю ночь. Надо отвлечься. На что-то большое и сложное. Я открываю ноутбук и продолжаю работу над моделью магазина.

Каждые несколько минут я гляжу за окно, высматривая на улице тени: не мелькнет ли серый костюм, не сверкнет ли темный глаз. Но за окном ничего нет. Работа сглаживает ощущение бредовости, и я наконец вхожу в поток.

Чтобы от моей модели был какой-то толк, наверное, надо не только добавить местоположение книжек, но и отмечать, какие на данный момент выданы и кому. Так что я вкратце ввел туда свои записи за последние недели и научил программу определять время.

Теперь книжки светятся, будто лампочки, в параллелепипедах 3D-полок. И лампочки эти разноцветные: то, что взял Тиндал, синее, Лапин – зеленое, Федоров – желтое и так далее. Вообще-то, выглядит круто. Но с этой новой фичей добавился и баг: если чересчур сильно повернуть магазин, полки, мигнув, пропадают. Я сижу сгорбившись над кодом, тщетно пытаясь разобраться, в чем дело, но тут раздается звон колокольчика.

От неожиданности я невольно издаю удивленный писк. Вернулся Эрик и будет снова на меня орать? Или Корвина, сам гендиректор, явился наконец, чтобы обрушить свой гнев на…

Это девушка. Просунувшись в дверь наполовину и глядя на меня, она спрашивает:

– У вас открыто?

О да, девушка с каштановым каре и в красной футболке с горчично-желтым словом BAM! – да, у нас еще как открыто.

– Конечно, – отвечаю я. – Заходите. Мы работаем круглосуточно.

– Я ждала автобус на остановке, и телефон зажужжал, – кажется, мне пришел купон.

Она подходит прямо к прилавку, подталкивает ко мне свой телефон, а там на экране мое объявление в «Гугле». Моя гипертаргетированная рекламная кампания – я о ней уже забыл, но она все еще работает и нашла клиентку. На поцарапанном экране смартфона выскочил нарисованный мной купон. Ногти сверкают.

– Да! Отличный купон. Лучший!

Я говорю как-то слишком громко. Она сейчас развернется и уйдет. Удивительные алгоритмы гугловой рекламы привели ко мне настоящую красотку, а я не знаю, что с ней делать. Девушка крутит головой, осматривая магазин. На лице у нее сомнение.

Все зависит от мелочей. Разница в тридцать градусов – и эта история тут бы и закончилась. Но мой ноутбук стоит под нужным углом, а на его экране как ненормальный крутится наш 3D-магазин в двух плоскостях, словно корабль, прорывающийся сквозь космическую пустоту. Девушка смотрит на него и…

– Что это? – интересуется она, вскидывая бровь. Очень красивую темную бровь.

Эту карту надо разыграть безошибочно. Чтобы не вышло слишком занудно.

– Ну, это модель нашего магазина, но еще тут отображается, какие книжки в наличии…

– Визуализация данных! – У девушки загораются глаза. И все сомнения развеиваются. Она уже в восторге.

– Точно, – говорю я. – Именно так. Вот, смотрите.

Мы встречаемся на полпути у края стола, и я показываю ей свой 3D-магазин (он все еще пропадает, если повернуть слишком сильно). Она наклоняется поближе:

– А можно посмотреть исходный код?

Злоба Эрика удивляла, а любопытство этой девушки поражает.

– Да, конечно.

Я листаю темные окна, пока на экране не оказывается сырой файл на руби с красными, золотыми и зелеными цветовыми кодами.

– Я с этим работаю, – сообщает она, нагибаясь к экрану и вглядываясь в код. – С визуализацией данных. Можно?

Девушка показывает на клавиатуру. О да, прекрасная хакерка-полуночница, можно.

Моя лимбическая система уже привыкла к определенному (очень малому) количеству контактов с другими людьми (женского пола). И теперь, когда она стоит рядом, слегка упираясь в меня локтем, я словно пьянею. Но пытаюсь продумать свои следующие шаги. Порекомендую ей Эдварда Тафти, «Визуальное представление больших объемов информации». У Пенумбры она есть – я видел на полке. Огромный томина.

Девушка быстро листает мой код, и мне становится слегка неловко – у меня там полно комментариев типа «Ну я крут!» и «Компьютер, пришло время подчиниться моему приказу».

– Круто, – говорит она с улыбкой. – Ты, я так понимаю, Клэй?

В коде есть метод «клэй_рулит». По-моему, у каждого программиста такое есть.

– А я Кэт. Я вроде поняла, в чем проблема. Показать?

Я тут мучился часами, а эта девчонка – Кэт – вычислила мою ошибку за каких-то пять минут. Она гений. Она подробно объясняет, как отладить, приводя доводы быстро и уверенно. И, легко стуча по клавиатуре, решает проблему.

– Прости, что отобрала. – Она поворачивает ноутбук обратно ко мне. Убрав волосы за ухо, встает и говорит с напускным хладнокровием: – Ну, Клэй, и зачем ты делаешь модель магазина? – При этом ее взгляд поднимается вдоль стеллажей до самого потолка.

Не знаю, стоит ли откровенно рассказывать, насколько это странное место. «Привет, приятно познакомиться, я тут продаю нечитабельные книжки каким-то мутным старикам, сходим поужинать?» (И вдруг меня охватывает уверенность, что сейчас кто-нибудь из этих чудиков ворвется в дверь. Тиндал, Федоров и все остальные, очень вас прошу, посидите сегодня дома. Сидите и читайте.)

Я говорю не это:

– Это исторический проект. Магазин работает почти целый век. По-моему, он самый старый в городе, а может, и на всем Западном побережье.

– Обалдеть, – говорит Кэт. – «Гугл» просто младенец в сравнении.

Ну, все понятно: она из «Гугла». Значит, точно гений. А еще у нее чуть-чуть щербатый зуб, и это так симпатично.

– Обожаю такие данные, – говорит она, указывая подбородком на ноутбук. – Реальный мир. История.

В этой девушке светится искра жизни. Это мой основной фильтр при отборе друзей (девушек и не только), и от меня это высший комплимент. Я много раз пытался понять, как она загорается – какие именно факторы сходятся в холодном темном космосе, чтобы образовалась звезда. Я знаю, что выдает ее в основном лицо – не только глаза, но и брови, щеки, губы, а также соединяющие их микромышцы.

Микромышцы у Кэт очень привлекательные.

– А ты пробовал визуализацию временно́го ряда? – спрашивает она.

– Пока нет, не пробовал. – (На самом деле я даже не знаю, что это такое.)

– В «Гугле» мы их делаем для истории поисковых запросов, – поясняет она. – Это крутая тема – видно, как новые идеи вспыхивают по всему миру, как будто эпидемия. И в течение недели она угасает.

Мне очень интересно слушать, но в основном потому, что мне интересна Кэт.

Вдруг у нее на телефоне громко звякает оповещение, и она смотрит на экран.

– Ой, мой автобус, – говорит она. (Я проклинаю городской транспорт за внезапную пунктуальность.) – Визуализацию могу показать, – предлагает она. – Хочешь, как-нибудь встретимся?

Да, я очень хочу. Может, я даже сам куплю ей книгу Тафти. Заверну в коричневую бумагу и подарю. Стоп… я не сошел с ума? Книга-то дорогая. Может, есть издание попроще, в мягкой обложке. Можно купить и на «Амазоне». Хотя это глупо, я же работаю в книжном. (А «Амазон» быстро доставит?)

Кэт все еще ждет ответа.

– Конечно, – пищу я.

Она записывает свой адрес на открытке Пенумбры: katpotente@ – ну естественно – gmail.com.

– А купоном в следующий раз воспользуюсь, – обещает она, взмахнув телефоном. – Пока.

Как только она уходит, я открываю свою гипертаргетированную рекламную кампанию. Я там что, случайно отметил пункт «красивая»? (А «одинокая»?) Я вообще могу себе это позволить? Чисто в плане маркетинга это был провал: я не продал ни одной книжки, ни дорогой, ни дешевой. Более того, я должен доллар: Кэт написала адрес на открытке. Но особых поводов для беспокойства нет: из моего первоначального бюджета в одиннадцать баксов «Гугл» вычел всего семнадцать центов. За единственный показ рекламы – единственный и безупречный, который состоялся ровно двадцать три минуты назад.

Позднее, когда час ночной изоляции и вдыхание паров лигнина отрезвляют меня, я делаю две вещи.

Во-первых, пишу Кэт и спрашиваю, не хочет ли она пообедать завтра, то есть в субботу. Я иногда бываю трусоват, но верю, что железо надо ковать, пока горячо.

А во-вторых, я гуглю «визуализацию временнóго ряда» и начинаю работу над новой версией своей модели в надежде произвести на Кэт впечатление своим прототипом. Я люблю девушек, на которых можно произвести впечатление прототипом.

Я задумал сделать анимацию, чтобы данные о том, как брали книги, отображались в динамике, а не одновременно. Первым делом я переписываю побольше имен, названий и сведений о времени из книги учета в ноутбук. А потом начинаю свой хакатон.

Не все программирование одинаково. В обычных письменных языках есть разные ритмы и идиомы, так? В языках программирования тоже. Язык си строится на жестком императиве – примерно так и говорят компьютеры. Лисп похож на одно длинное закрученное предложение с кучей придаточных – до того длинное, что забываешь, о чем, собственно, шла речь. Про эрланг все понятно из названия: скандинавский и эксцентричный. Ни на одном из них я программировать не умею, потому что они слишком трудные.

А вот руби, мой любимый язык со времен «Нового бейгла», придумал японский программист-весельчак, поэтому руби читается как понятные дружелюбные стихи. Билли Коллинз[9] переоделся Биллом Гейтсом.

Хотя, разумеется, язык программирования придуман не для того, чтобы на нем просто читать, – надо еще и писать. Ты пишешь – он на тебя работает. И вот тут руби, по-моему, просто звезда.

Это как готовка. Только ты не следуешь рецепту шаг за шагом в надежде на лучшее, а можешь в любой момент вынимать ингредиенты из кастрюли и класть обратно. Можно посолить, попробовать, покачать головой и убрать лишнюю соль. Можно взять отдельно идеальную хрустящую корочку, а внутрь добавить все, что захочешь. Это уже не линейный процесс, который заканчивается успехом или (как правило, у меня) огорчительным провалом. Это кольцо, завитушка или каракуля. Игра.

Итак, добавив соли и немного масла, я к двум часам ночи получаю рабочий прототип новой визуализации. И тут же замечаю нечто странное: разноцветные огни повторяют друг друга.

Визуализация показывает, что Тиндал берет книгу с самого верха второго ряда. А через месяц Лапин берет книгу с той же полки. Через пять недель оттуда же забирает книжку и Имберт, а Тиндал тем временем уже возвращает ту и берет другую книгу снизу первого ряда. Он на шаг впереди всех.

Раньше я этой закономерности не видел, потому что биты информации разнесены в пространстве и времени, – это как если бы в музыке проходило по три часа между каждой нотой и все они игрались в разных октавах. Но когда я вывел информацию на экран и ускорил, все стало очевидно. Эти люди играют одну и ту же мелодию, или танцуют один и тот же танец, или – ну да – решают одну и ту же головоломку.

Звенит колокольчик. Это Имберт: невысокий, крепкий, черная щетина и кепка-восьмиклинка набекрень. Он кладет на прилавок то, что сдает (громадную книжищу в красном переплете). Я быстренько прокручиваю визуализацию, чтобы найти место Имберта в общем узоре. На экране загорается оранжевая лампочка, и не успевает он открыть рот, я знаю, что он попросит книгу из середины второго ряда. Это будет…

– «Прохоров», – хрипит Имберт. – «Прохоров» следующий.

Я лезу по лестнице, и на полпути у меня начинает кругом идти голова. Что тут происходит-то? В этот раз я не делаю никаких отчаянных маневров – мне бы на ногах устоять. Я беру с полки тонкую книжку в черном переплете. «Прохоров».

Имберт подает карточку – 6MXH2I – и забирает свою книгу. Звякает колокольчик, и я снова остаюсь один.

Я фиксирую обмен в книге учета, упоминая в том числе кепку Имберта и тот факт, что изо рта у него пахло чесноком. А потом пишу для неизвестного будущего работника и, может, для того, чтобы доказать самому себе, что это все реально:

В круглосуточном книжном мистера Пенумбры творятся странные дела.

Самое счастливое будущее

– …называется «Непарность в сингулярности», – говорит Кэт Потенте.

На ней та же красно-желтая футболка с надписью BAM!, а это означает, что а) она в ней спала, б) у нее несколько одинаковых футболок или в) она герой мультфильма – мне симпатичны все варианты.

«Непарность в сингулярности». Так. Я знаю (спасибо интернету), что сингулярность – это гипотетическая точка в будущем, где кривая развития технологий переходит в вертикаль и цивилизация типа перезапускается. Компьютеры становятся умнее людей, и мы разрешаем им править бал. Или они берут себе это право…

Кэт кивает:

– Приблизительно.

– Но «Непарность в сингулярности»?

– Это быстрые знакомства для умников, – поясняет она. – «Гугл» каждый месяц проводит. Соотношение мужчин к женщинам очень хорошее. Или очень плохое. Смотря кто…

– Ты ходила.

– Ага. И познакомилась там с парнем, который программирует ботов для хедж-фонда. Мы какое-то время встречались. Он очень увлекался скалолазанием. И плечистый такой был.

Хмм.

– Но бессердечный.

Мы сидим в «Гурмэ-гроте», расположенном в светящемся шестиэтажном ТЦ в центре города, рядом с терминалом кабельной дороги, хотя, по-моему, до туристов не доходит, что это торговый центр: парковки тут нет. «Гурмэ-гротом» называется фуд-корт – возможно, лучший в мире: салаты из местного шпината, тако с запеченной грудинкой и суши без ртути. К тому же он подземный, туда можно попасть прямо из терминала: даже не надо выходить на улицу. Здесь я люблю воображать, что живу в будущем, в атмосфере радиация, а на пыльной поверхности земли заправляют банды диких байкеров, ездящих на биодизеле. Прямо-таки сингулярность, да?

Кэт хмурится:

– Так будущее представляли в двадцатом веке. После сингулярности мы сможем решать такие проблемы. – Она разламывает пополам хрустящий фалафель и дает мне половинку. – И жить будем вечно.

– Да брось, – возражаю я. – Древняя мечта о бессмертии, ну…

– Да, мечта о бессмертии. И что такого? – Кэт молча жует, затем продолжает: – Давай я попробую сказать иначе. Это покажется странным, особенно потому, что мы только познакомились. Но я знаю, что я умная.

Это однозначно так…

– И ты, по-моему, тоже. Так почему это должно закончиться? Мы могли бы столького добиться, если бы у нас было больше времени. Понимаешь?

Я жую фалафель и киваю. Какая интересная девушка. Судя по ее прямолинейности, Кэт была на домашнем обучении, но в то же время она абсолютно очаровательна. Думаю, способствует ее красота. Я смотрю на ее футболку. Все же, наверное, у нее гора одинаковых.

– Чтобы верить в сингулярность, надо быть оптимистом, – продолжает она, – что тяжелее, чем кажется. Ты когда-нибудь играл в «Самое счастливое будущее»?

– Судя по названию, это японское игровое шоу.

Кэт расправляет плечи.

– Давай сыграем. Для начала представь себе будущее. Счастливое. Без ядерных бомб. Представь, что ты фантаст.

Ладно.

– Мировое правительство… никакого рака… аэроскейты.

– Давай дальше. Счастливое будущее после этого.

– Космические корабли. Вечеринки на Марсе.

– Дальше.

– «Звездный путь». Телепортация. Можно переместиться куда угодно.

– Дальше.

Я немного туплю и вдруг понимаю:

– Дальше не могу.

Кэт качает головой:

– Да, это непросто. Хотя тут всего сколько, тысяча лет? А потом что? Что вообще может быть дальше? Воображение иссякает. Но это и понятно, да? У нас, по всей видимости, хватает фантазии лишь на то, что мы знаем, а для тридцать первого века у нас аналогий уже нет.

Я стараюсь представить себе обычный день в 3012 году. В голову не приходит ничего хоть более-менее адекватного. Будут ли люди жить в зданиях? Будут ли носить одежду? Воображение прямо физически перенапрягается. Мыслепальцы роются за диванными подушками в поисках хоть каких-то идей, но ничего не находят.

– Лично я думаю, что серьезные перемены произойдут с мозгом, – говорит Кэт, постукивая у себя над ухом – а оно у нее розовое и милое. – Я думаю, мы найдем новые способы мышления. Благодаря компьютерам. Ты ждал, что я так и скажу, – (да), – но это уже происходило. У нас сейчас не такой мозг, как у людей тысячу лет назад.

Стоп.

– Такой же.

– Жесткий диск тот же, но софт другой. Ты в курсе, что понятие личной жизни совсем недавнее? Как и романтика, разумеется.

Да, я вот задумался о романтике только вчера вечером. (Вслух я этого не говорю.)

– Каждая такая большая идея – это апгрейд операционной системы, – продолжает Кэт с улыбкой. Она в своей стихии. – Частично это заслуга писателей. Говорят, Шекспир придумал внутренний монолог.

О, внутренний монолог мне прекрасно знаком.

– Но по-моему, время писателей вышло, – говорит она, – и на этот раз человеческую операционку проапгрейдят программисты.

Я однозначно имею дело с девушкой из «Гугла».

– И что это будет за апгрейд?

– Он уже начался, – сообщает Кэт. – У тебя уже куда больше способностей, ты как будто находишься в разных местах одновременно, и это воспринимается нормально. Ты посмотри вокруг.

Я озираюсь и вижу, о чем она говорит: десятки людей сидят за столиками и видят на экранах своих телефонов места, которых вроде бы и нет, но которые им интереснее, чем «Гурмэ-грот».

– И это не странно, это не научная фантастика, это…

Она осекается, взгляд тускнеет. По-моему, Кэт решила, что перегнула палку. (Откуда я это знаю? У меня в голове установлено специальное приложение?) У нее раскраснелись щеки, и она так прекрасно выглядит, когда вся кровь прилила к коже.

– В общем, – наконец продолжает Кэт, – я просто думаю, что воображать сингулярность вовсе не лишено смысла.

Она говорит так искренне, что я улыбаюсь и думаю, как мне повезло, что такая умная и оптимистичная девушка оказалась рядом со мной в будущем где-то глубоко под землей, потому что в атмосфере радиация.

Я решаю, что пришло время показать Кэт улучшенную модель магазина, в которую я добавил временнóе измерение. Ну вы понимаете: всего лишь прототип.

– Это ты вчера сделал? – спрашивает она, вскинув бровь. – Впечатляет.

Я не рассказываю, что просидел всю ночь и еще немного утром. Думаю, Кэт справилась бы минут за пятнадцать.

Мы смотрим, как друг за другом загораются разноцветные лампочки. Я перематываю, мы смотрим еще раз. И я пересказываю ситуацию с Имбертом – как прототип предсказал его выбор.

– Может, просто совпало. – Кэт качает головой. – Нужно больше данных, чтобы утверждать, что тут действительно есть система. Может, ты просто видишь то, что хочешь видеть. Как лицо на Марсе.

Или как когда ты абсолютно уверен, что нравишься девушке, а потом оказывается, что нет. (Этого я тоже вслух не говорю.)

– Есть что еще добавить в визуализацию? Тут ведь данные всего за несколько месяцев?

– Есть другие книги учета, – говорю я. – Но это не то чтобы данные, просто описания. И переносить их в компьютер я буду целую вечность. Там все от руки, а я и собственный почерк едва разбираю…

У Кэт загораются глаза.

– Корпус естественного языка! Я как раз искала повод воспользоваться книжным сканером. – Она довольно улыбается и хлопает по столу. – Приноси их в «Гугл». У нас есть специальная машина. Ты обязан принести их в «Гугл».

Она прямо подпрыгивает на стуле, и ее губы так красиво изгибаются, когда она говорит слово «корпус».

Запах книг

Передо мной стоит задача вынести книгу из книжного. Если получится, будет шанс узнать что-то интересненькое о магазине и его назначении. И что еще важнее, произвести впечатление на Кэт.

Но так просто книгу учета не возьмешь: ее же используют и Пенумбра с Оливером. Она вросла в магазин. Чтобы взять ее домой, нужна веская причина, и я не могу придумать ничего убедительного. Мистер Пенумбра, я хочу перерисовать свой скетч Тиндала акварелью. Ну да.

Есть еще один вариант. Можно взять другой том – не IX, а VIII или даже II или I. Это, конечно, рискованно. Некоторые из них старше самого Пенумбры, – боюсь, они развалятся от одного прикосновения. Безопаснее всего брать последний законченный том, VIII, он же самый крепкий, но в то же время самый… заметный. Я его вижу, когда ставлю текущую книгу учета на место, – наверняка Пенумбра заметит его отсутствие. Тогда, может, VII или VI…

Итак, я забираюсь под прилавок, тычу пальцем в корешки, проверяя книги учета на прочность, и тут звенит колокольчик над дверью. Я рывком распрямляюсь. Это Пенумбра.

Он разматывает свой тонкий серый шарф, делает странный круг перед дверью, стучит по прилавку, бросает взгляд на низкие стеллажи, потом на Суперстары. И тихонько вздыхает. Что-то не так.

– Ровно в этот день, мальчик мой, – наконец говорит он, – тридцать один год назад этот магазин перешел ко мне.

Тридцать один год. Пенумбра просидел за прилавком дольше, чем я прожил. До меня вдруг доходит, насколько мое присутствие в магазине мимолетно.

– Но только через одиннадцать лет после этого, – добавляет Пенумбра, – я сменил его название.

– А чье имя он носил до того?

– Аль-Асмари. Он был моим наставником и много лет моим работодателем. Мохаммед Аль-Асмари. Мне всегда казалось, что его имя на витрине выглядит лучше. Я и до сих пор так считаю.

– И Пенумбра хорошо смотрится, – говорю я. – Таинственно.

Он улыбается:

– Я, когда поменял название, ждал, что и магазин преобразится. Но он особо не изменился.

– А почему?

– Ох, причин много. И хороших, и плохих. Отчасти финансирование… А еще моя лень. Поначалу я больше читал. Искал новые книги. Но теперь, похоже, остановился на своих любимых.

Ну, раз уж тему подняли…

– Может, вам заказывать сюда что-нибудь популярное? – осмеливаюсь предположить я. – К независимым книжным сейчас есть интерес, но куча народу даже не в курсе, что тут есть такой магазин, а когда сюда все же забредают, выбора почти нет. Например, заходили некоторые мои друзья, и… В общем, у нас нет ничего такого, что им нужно.

– Я и не знал, что твои ровесники еще покупают книги, – говорит Пенумбра, подняв бровь. – Мне казалось, теперь читают только на телефонах.

– Не все. Многие все же любят… ну, знаете, запах книг.

– Запах! – повторяет Пенумбра. – Когда говорят про запах, крыть уже нечем, – говорит он с улыбкой, а потом его посещает какая-то мысль, и он щурится. – У тебя же нет этого… «Киндла»?

Упс. Это как будто директор школы спрашивает, есть ли у меня трава. Но по-дружески, типа, может, попросит поделиться. По факту, «Киндл» у меня с собой. Я достаю его из сумки. Он у меня побитый жизнью, с широкими царапинами на задней крышке, а в нижней части экрана следы от шариковой ручки.

Пенумбра берет его и хмурится. Экран темный. Я надавливаю на уголок, и «Киндл» оживает. Пенумбра резко вдыхает, светло-серый прямоугольник экрана отражается в его ярко-голубых глазах.

– Потрясающе, – объявляет Пенумбра. – Подумать только, а меня еще впечатляет это волшебное зеркало. – Он кивает на «Мак-Плюс».

Я лезу в настройки «Киндла» и увеличиваю размер шрифта.

– Прекрасная типографика, – комментирует Пенумбра, поднося очки к экрану «Киндла». – Я знаю этот шрифт.

– Да, – говорю я, – это стандартный. Мне тоже нравится.

– Классика. «Герритсцон». – После паузы он добавляет: – У нас вывеска им же написана. А в этой машине когда-нибудь кончается электричество? – Он встряхивает «Киндл».

– Батарея должна держать заряд пару месяцев. Но не у меня.

– Пожалуй, это и к лучшему. – Вздохнув, Пенумбра возвращает мне гаджет. – Книжки все еще без батареек. Но я не дурак. Преимущество незначительное. К счастью, – на этих словах он мне подмигивает, – у нас очень щедрый покровитель.

Я запихиваю «Киндл» обратно в сумку. Я не успокоился.

– Вот правда, мистер Пенумбра, если мы закупим более современные книги, у магазина найдутся почитатели. Он будет… – Я смолкаю, но потом все же решаюсь сказать честно: – Он станет прикольнее.

Пенумбра потирает подбородок, и взгляд у него становится мечтательный.

– Возможно, – наконец отвечает он. – Может, и пора воскресить энтузиазм, который был у меня тридцать один год назад. Я поразмыслю над этим, мальчик мой.

Я еще не отказался от идеи отнести одну из прошлых книг учета в «Гугл». Дома, растянувшись на диване в тени Мэтрополиса и попивая «Энкор Стим», хотя на дворе семь утра, я рассказываю свою историю Мэту, который делает крошечные круглые дырочки на бледно-мраморной коже какой-то крепости. Мэт тут же предлагает план. Я на это и рассчитывал.

– Могу сделать точную копию, – говорит он. – Без проблем, Дженнон. Только принеси фотографию.

– Но ты же не можешь скопировать все страницы?

– Только то, что снаружи. Обложку, корешок.

– А что будет, когда Пенумбра откроет твою точную копию?

– Не откроет. Ты же говоришь, это какой-то архив, так?

– Так…

– Значит, достаточно внешнего сходства. Люди предпочитают думать, что все настоящее. Дай им повод, и они поверят.

Это мне говорит мастер спецэффектов, поэтому звучит убедительно.

– Значит, фотографий достаточно?

– Только нужны хорошие, – кивает Мэт. – И много. Со всех ракурсов. При ярком равномерном освещении. Ты понимаешь, что значит яркое равномерное освещение?

– Без теней?

– Без теней, – соглашается он. – Что, разумеется, невозможно. У вас же там круглосуточный магазин теней.

– Угу. Тени и запах книг, все вот это.

– Я могу принести свет.

– Боюсь, это меня выдаст.

– Тоже правда. Может, и с тенями сойдет, если их немного.

В общем, план готов.

– К слову, о темных делах, – говорю я. – Как там с Эшли?

Мэт фыркает.

– Я добиваюсь ее традиционными методами, – отвечает он. – И мне нельзя говорить об этом дома. Но в пятницу мы вместе ужинаем.

– Интересный порядок.

– Наша соседка вся про порядок.

– А она… Ну… А о чем вы говорите?

– Обо всем, Дженнон. И представляешь, – Мэт показывает на бледную мраморную крепость, – она нашла эту коробку. Достала из мусорки на работе.

Потрясающе. Эшли Адамс, скалолазка, готовит ризотто, профи в пиаре – и помогает строить Мэтрополис. Может, она все же не настоящий андроид.

– Это прогресс, – говорю я, поднимая бутылку с пивом.

Мэт кивает:

– Прогресс.

Павлинье перо

У меня и самого прогресс: Кэт приглашает меня к себе на вечеринку. Но я, к сожалению, не смогу пойти. На вечеринки я теперь не хожу, поскольку у меня делу время, когда у всех потехе час. Сердце мое сжимается от печали: мяч у нее, она делает красивый легкий пас, а у меня связаны руки.

как жаль, пишет она. Мы общаемся в гмейле.

Да, очень жаль. Хотя стоп.

Кэт, ты же веришь, что мы, люди, вскоре вырастем из этих наших тел и сублимируемся в цифровой эфир, растратив физические измерения?

точно!!

но ты наверняка не согласишься попробовать.

ты о чем?

А вот о чем: Я буду на твоей вечеринке, но на ноуте. – (Через видеочат.) – А тебе придется всюду меня сопровождать: будешь меня носить с собой и со всеми знакомить. Она ни за что не согласится.

омг, гениально! давай! только тебе придется приодеться. и пить.

Она согласилась. Но: Нет, погоди, я буду на работе, мне нельзя пить…

надо. иначе что это за вечеринка?

Я тут вижу противоречие – Кэт верит в бестелесное будущее, но настаивает на употреблении алкоголя, – однако спускаю это на тормозах, ведь я иду на вечеринку.

Десять вечера, я сижу за прилавком в магазине Пенумбры. На мне светло-серый свитер, рубашка в голубую полоску и прикол, который, я надеюсь, мне еще удастся торжественно продемонстрировать, – безумные штаны с фиолетовым пейсли. Дошло? Меня же никто ниже пояса не увидит… короче, да, надеюсь, дошло.

Кэт выходит в сеть в 22:13. Я нажимаю зеленую кнопку-камеру. Кэт появляется на экране, как всегда, в красной футболке BAM!

– Хорошо выглядишь, – говорит она.

– А ты одета как обычно. И вообще никто не разодет.

– Да, но ты-то у нас будешь просто плавающая голова, тебе надо выглядеть хорошо.

Магазин растворяется, и я всецело погружаюсь в видеоизображение квартиры Кэт – напомню, что вживую я там никогда не бывал. Это лофт открытой планировки, Кэт панорамирует ноутбуком, показывая мне, где там что.

– Тут кухня, – говорит она.

Я вижу шкафчики со стеклянными дверцами, промышленную плиту, схематичный комикс xkcd[10] на холодильнике.

– Гостиная, – продолжает она, поворачивая меня.

Экран идет темными пиксельными полосками, потом картинка собирается в открытое пространство с широкоэкранным теликом и длинными низкими диванами. На стенах постеры в тонких изящных рамах: «Бегущий по лезвию», «Планета обезьян», «ВАЛЛ-И». Гости сидят кру́гом – часть на диванах, часть на ковре – и во что-то играют.

– Кто там? – щебечет чей-то голос.

Картинка поворачивается, и я вижу круглолицую девушку с темными кудрями и массивными черными очками.

– Это экспериментальный искусственный интеллект, – сообщает Кэт, – созданный, чтобы поддерживать прикольные разговоры на вечеринках. Протестируй. – И она ставит ноут на гранитную столешницу.

Мисс Темные Кудри близко наклоняется ко мне – ой, слишком близко – и щурит глаза:

– Это что, правда? Ты настоящий?

Но Кэт меня не бросает, хотя могла бы запросто: поставить ноутбук, отойти, когда кто-то позовет, и не вернуться. Но нет, она целый час носит меня с собой, знакомя со своими соседями по квартире (Темные Кудри одна из них) и друзьями из «Гугла».

Потом мы идем в гостиную и присоединяемся к игре. Она называется «Предатель»; тощий чувачок с тонкими усиками, наклонившись, объясняет мне, что ее придумал КГБ и секретные агенты играли в нее в шестидесятых. Суть игры – обманывать. Тебе назначают роль, но надо убедить всех, что ты кто-то совершенно другой. Роли прописаны на карточках, Кэт подносит мою к экрану.

– Так нечестно, – говорит девушка напротив. У нее очень светлые волосы, почти белые. – У него преимущество, мы же не видим его целиком.

– Ты права. – Кэт хмурится. – А я знаю, что, когда на нем штаны с пейсли, он лжет.

Я как по команде опускаю ноутбук и показываю свои брюки: раздается такой громкий смех, что из динамиков слышится треск и фузз. Я тоже ржу один в магазине и наливаю себе еще пива в красный стаканчик из праздничного набора. Каждые несколько минут я поглядываю на дверь, и мое сердце пронзает кинжал страха, но алкоголь и адреналин смягчают боль. Клиентов не будет. Их никогда нет.

Потом у нас завязывается разговор с другом Кэт Тревором, который тоже работает в «Гугле», и мою защиту пробивает кинжал уже другого рода. Тревор очень долго рассказывает про поездку в Антарктику (кто ездит в Антарктику?), а Кэт склоняется к нему, словно на нее воздействует какая-то сила притяжения, хотя, может, это просто ноутбук стоит под углом. Остальные потихоньку расходятся, и все внимание Тревора концентрируется на Кэт. У нее горят глаза, и она с энтузиазмом кивает.

Да нет. Нечего выдумывать. Он просто интересно рассказывает. А она немного выпила. И я немного выпил. Но вот не знаю, пил ли Тревор или…

Звонит колокольчик. Я резко перевожу взгляд на дверь. Черт. Это не заблудший одинокий покупатель, игнорировать не удастся. Это мисс Лапин, член клуба. Единственная женщина (насколько мне известно), которая берет Суперстары, и вот она протискивается в магазин, прижимая к себе свою массивную сумку, словно щит. На шляпе у нее павлинье перо. Это что-то новенькое.

Я пытаюсь одним глазом смотреть на экран, другим на мисс Лапин. Не получается.

– Добрый вечер, здравствуйте, – говорит она.

Голос у нее как на старой растянутой пленке: неровный, с перепадами высоты. Она протягивает руку в черной перчатке к павлиньему перу, чтобы поправить или просто проверить, на месте ли оно. Потом достает книгу из сумки. Она сдает «Бёрнса».

– Мисс Лапин, здравствуйте! – говорю я слишком громко и слишком быстро. – Что будете брать?

Может, подсмотреть, что ей надо, в моем вуду-прототипе, не дожидаясь просьбы, но на экране у меня пока…

– Что ты сказал? – врывается голос Кэт.

Я глушу звук на ноутбуке.

Лапин не заметила.

– Ну, – говорит она, скользя к прилавку, – не знаю, как это правильно произносится, может, Парази-был-вич или Пошел-бы…

Она издевается, что ли? Я пытаюсь вбить то, что она говорит, но в базе такого нет. Я пробую другой набор гипотетических звуков. Нет, пусто.

– Мисс Лапин, а по буквам?

– Ах, П, Б, да, Б, Ш, В, нет, простите, Ы…

Да. Она. Точно. Издевается.

– Еще одна Б, нет, там одна Б, И, нет, то есть да, И…

База данных выдает «Пшибылович». Какой-то бред.

Я взлетаю по лестнице и так рьяно дергаю «Пшибыловича», что едва не падает его сосед «Прайор». Я возвращаюсь к мисс Лапин с застывшим стальным раздражением на лице. Кэт молча двигается на экране, машет кому-то.

Я оборачиваю книгу бумагой, Лапин достает было карточку – 6YTP5T, – но потом устремляется к ближним низким стеллажам, где стоят обычные книги. О нет.

Долго идут секунды. Она задерживается у полки «Романы», павлинье перо подпрыгивает, когда она водит головой, читая названия на корешках.

– Так, пожалуй, возьму еще и эту, – наконец сообщает она, неся к прилавку Даниэлу Стил в твердой обложке.

Потом она дня три ищет свою чековую книжку.

– Так, – блеет Лапин, – тринадцать, ну-ка, тринадцать долларов и сколько там центов?

– Тридцать семь.

– Тринадцать… долларов…

Она мучительно медленно пишет, но, надо признать, почерк ее прекрасен. Черные, буквально каллиграфические завитушки. Прижав чек к столу, она медленно выводит: «Розмари Лапин».

Закончив, она отдает чек мне. Внизу мелким шрифтом написано, что она член «Телеграф-хилл Кредит Юнион» с 1951 года. Ого.

Блин. Разве такая пожилая женщина должна страдать из-за моих заскоков? Я смягчаюсь. Стальная маска слетает с лица, и я улыбаюсь – искренне.

– Хорошего вам вечера, мисс Лапин, – говорю я. – Возвращайтесь поскорее.

– Ах, я и так стараюсь как могу. – Она тоже мило улыбается, и ее щеки становятся похожи на бледные сливы. – Festina lente.

Она прячет в сумку добытое сокровище с полки Суперстаров, а вместе с ним свое постыдное увлечение, и обе книги немного торчат: матовый коричневый и красный глянец. Колокольчик звякает, дама с павлиньим пером исчезает.

Время от времени я слышу это от клиентов. Festina lente.

Я снова припадаю к экрану, включаю звук. Кэт и Тревор все еще весело болтают. Он рассказывает очередную историю про какую-то экспедицию с целью развеселить затосковавших пингвинов. Очевидно, это очень смешно. Кэт хохочет, ее смех так и бурлит в динамиках. А Тревор, по-видимому, самый умный и интересный мужчина во всем Сан-Франциско. Они оба не в кадре: полагаю, что она положила руку ему на локоть.

– Эй, ребята, – говорю я. – Чуваки.

Тут я понимаю, что они тоже выключили звук.

Я вдруг чувствую себя идиотом; вся эта затея ужасна. Смысл вечеринки у Кэт был в том, чтобы я рассказывал смешные истории и она касалась моей руки. А этот эксперимент с эффектом присутствия, напротив, смысла лишен; все наверняка смеются надо мной и корчат рожи, когда я не вижу. У меня горит лицо. Им заметно? Мое изображение на экране приобрело странный красный оттенок?

Я встаю и отступаю из-под взгляда камеры. Усталость заливает мозг. В последние два часа я перенапрягся – как веселый щенок на алюминиевом просцениуме. Все это большая ошибка.

Уперевшись руками в широкую витрину, я смотрю за окно из-за решетки позолоченных букв. Да, это «Герритсцон», хоть что-то прекрасно-знакомое в моем одиночестве. Изгиб Б так прекрасен. От моего дыхания затуманивается стекло. «Веди себя нормально, – говорю я себе. – Вернись и веди себя нормально».

– Эй? – доносится из ноутбука. Кэт.

Я проскальзываю обратно за прилавок:

– Привет.

Тревора уже нет. Кэт одна. И обстановка вокруг другая.

– Это моя комната, – тихо говорит она. – Нравится?

Обстановка у нее спартанская: всего лишь кровать, рабочий стол и массивный черный сундук. Как в каюте на океанском лайнере. Нет, в космическом корабле. В углу стоит белая пластмассовая корзина для белья, возле которой валяются – не попала – одинаковые красные футболки, штук десять.

– У меня была такая версия, – говорю я.

– Да, я решила не тратить умственные ресурсы, – она зевает, – на то, чтобы думать с утра, что надеть.

Ноутбук качается, на экране все плывет, после чего мы оказываемся у нее на кровати. Кэт подпирает рукой голову, и я вижу изгиб ее груди. У меня вдруг начинает колотиться сердце, как будто я действительно рядом, вытянулся на кровати и жду, а не сижу тут один в сумраке книжного магазина все еще в брюках с пейсли.

– Получилось довольно прикольно, – тихо продолжает Кэт, – но жалко, что ты не пришел на самом деле.

Она потягивается, крепко жмурясь, словно кошка. Я совершенно не знаю, что сказать, и, подперев ладонью подбородок, молча смотрю в камеру.

– Лучше бы ты был тут, – мурлычет Кэт.

И засыпает. А я сижу один в магазине, смотрю через весь город на ее спящий силуэт, освещенный лишь серым светом от экрана ноутбука. Через какое-то время он тоже засыпает, и экран темнеет.

Сидя один в магазине после вечеринки, я приступаю к подготовке. Выбор сделан: я аккуратно достаю с полки книгу учета под номером VII (старую, но не слишком) и делаю снимки для Мэта: и с расстояния, и крупным планом щелкаю на телефон с разных углов, и на всех кадрах один и тот же, плоский и широкий, побитый жизнью коричневый параллелепипед. Потом я добавляю детальные снимки закладки, переплета, бледно-серых страниц, рельефной надписи «NARRATIO» на обложке и логотип магазина под ней. Когда утром приходит Пенумбра, телефон уже лежит в кармане, а фотки улетают на почту Мэта. С тихим присвистом.

Текущую книгу учета я оставил на прилавке. Теперь так и буду делать. Зачем постоянно убирать ее на полку? Так и спину можно потянуть, скажу я вам. Если повезет, эта практика приживется и отбросит новую привычную тень, в которой смогу затаиться я. Вполне шпионская стратегия, скажите? Шпионы каждый день ходят, например, в пекарню и берут буханку хлеба – вполне себе естественно, – а потом в один прекрасный день вдруг берут буханку урана.

Марка и модель

В последующие дни я провожу больше времени с Кэт. Я вижу ее квартиру не через экран. Мы играем в видеоигры. Целуемся.

Один раз мы попытались приготовить ужин на ее промышленной плите, но на полдороге признали, что распаренная склизкая капуста кейл – это провал, так что вместо нее Кэт достала из холодильника аккуратный пластиковый контейнер с острым салатом с кускусом. Обычные ложки ей найти не удалось, и вместо них она взяла ложку для мороженого.

– Это ты приготовила? – спрашиваю я, потому что сомневаюсь. Салат безупречен.

Кэт качает головой:

– Это с работы. Я почти всегда таскаю что-нибудь домой. Нас кормят бесплатно.

Кэт практически все время проводит в «Гугле». Там же работают почти все ее друзья. «Гугл» – основная тема ее разговоров. Теперь оказывается, что и бóльшую часть ее калорий поставляет он же. Меня это впечатляет: она умна и увлечена работой. Но в то же время и пугает, ведь сам я работаю не в сияющем хрустальном замке, полном улыбчивых гениев. (Так я представляю себе «Гугл». И все в смешных шапочках.)

Я не особо могу строить отношения с Кэт в ее свободное от «Гугла» время – просто потому, что его очень мало, а я, наверное, хочу большего. Я хочу заслужить возможность войти в ее мир. Хочу увидеть принцессу в ее замке.

И мой билет в «Гугл» – книга учета номер VII.

Следующие три недели мы с Мэтом усердно создаем копию оболочки книги учета. Мэт работает над поверхностью. Для начала он берет лист новенькой кожи и тонирует ее с помощью кофе. Затем приносит из своего мансардного жилища винтажные шипованные кеды для гольфа, и, еле втиснув в них ноги, я хожу по этой коже два часа.

Внутренности книги требуют дополнительного изучения. Вечером, пока Мэт трудится над своим миниатюрным городом, я сижу на диване с ноутбуком, гуглю и зачитываю вслух детальные инструкции по изготовлению книг. Мы узнаём, как делаются переплеты. Находим оптовых продавцов пергамента. Отыскиваем ткань цвета темной слоновой кости и толстые черные нитки. Покупаем книжный блок на eBay.

– А у тебя хорошо получается, Дженнон, – хвалит Мэт, когда мы ставим блок чистых страниц на клей.

– Что, делать книги? – (Мы работаем за кухонным столом.)

– Нет, учиться на ходу. Мы так и работаем. Не то что компьютерщики. Эти постоянно делают одно и то же. Пиксели да пиксели. А у нас каждый проект уникальный. Новые инструменты, новые материалы. Всегда все новое.

– Типа монстра джунглей.

– Точно. Мне дали двое суток, чтобы освоить бонсай.

Мэт Миттельбрэнд не встречал Кэт Потенте, но я думаю, что они бы поладили: Кэт искренне верит в потенциал человеческого мозга, а Мэт способен научиться чему угодно за день. Задумавшись об этом, я вдруг проникаюсь ее точкой зрения. Если зарядить Мэта жить тысячу лет, он, наверное, смог бы построить нам новый мир.

Завершающая и самая сложная деталь – тиснение на обложке. На оригинале очень глубоко проштамповано слово «NARRATIO». После внимательного изучения увеличенных фотографий я понимаю, что и это старый добрый «Герритсцон». Что плохо.

– Почему? – спрашивает Мэт. – По-моему, у меня он есть на компьютере.

– Твой «Герритсцон», – бурчу я, – годится для электронной почты, рефератов и резюме. А это, – я показываю на увеличенное «NARRATIO» на экране своего ноута, – «Герритсцон Дисплей» для рекламных щитов, журнальных разворотов и, как выясняется, обложек оккультных книг. Посмотри сам, тут засечки острее.

Мэт мрачно кивает:

– Да, засечки тут острые.

Когда я рисовал для «Нового бейгла» меню, плакаты и (позвольте напомнить) удостоенный приза логотип, я досконально изучил рынок цифровых шрифтов. И там самое жестокое соотношение баксов за байт. Я вот о чем: электронная книга стоит долларов десять, так? А в ней где-то мегабайт текста. (Чтоб вы знали, при каждом входе на «Фейсбук» вы загружаете больше данных.) С электронной книгой ясно, за что вы платите: слова, абзацы, возможно, нудное перечисление интернет-магазинов. А цифровой шрифт весит тоже примерно мегабайт, но стоит не десятки долларов, а сотни, иногда тысячи, и при этом он абстрактен, даже, можно сказать, невидим – тонкий конверт математических формул описывает очертания буковок. Рядовому потребителю оскорбительна сама эта идея.

Поэтому, разумеется, шрифты пытаются красть. Но я не такой. На курсе по типографике мы создавали собственные шрифты. Я замахнулся о-го-го – и назвал свой шрифт «Телемах», – но там надо было нарисовать слишком много букв. Я не смог доделать вовремя, успел только заглавные, пригодные для кричащих плакатов и каменных скрижалей. В общем, поверьте, я знаю, сколько труда требуют эти очертания. Оформители шрифтов – дизайнеры; дизайнеры – мой народ, и я намерен их поддерживать. Но прямо сейчас FontShop.com сообщает мне, что «Герритсцон Дисплей» от нью-йоркской словолитни «ФЛК» стоит 3989 баксов.

Ну разумеется, я попытаюсь его украсть.

В мозгу зигзагом вспыхивает нейронная связь. Я закрываю вкладку магазина шрифтов и иду в библиотеку Угрюмбла. У него же не только пиратские электронные книги, есть и шрифты – незаконные буквы любой формы и размера. Я читаю список: «Метро», «Готэм», «Сохо» – бери не хочу. «Мириад», «Миньон», «Миссис Ивс». А вот и «Герритсцон Дисплей».

Скачивая, я ощущаю приступ раскаяния, но очень легкий. Наверняка нью-йоркская словолитня «ФЛК» – «дочка» «Тайм Уорнер». «Герритсцон» – старый шрифт; автор, давший ему свое имя, давно мертв. Какая ему разница, кто использует плод его труда и как?

Мэт размещает буквы над аккуратно обведенным символом магазина Пенумбры – ладони, открытые, как книга, – и дизайн обложки готов. На следующий день Мэт идет в «ИЛМ» и режет по металлу плазмотроном. В его мире плазмотрон для резки – такое же обычное дело, как и ножницы. Потом наконец мы большущей струбциной вдавливаем буквы в искусственно состаренную кожу. Эта конструкция молча висит на кухонном столе три дня и три ночи, создавая тиснение. Когда Мэт снимает струбцину, обложка выглядит идеально.

И вот время пришло. Настала ночь. Я сменяю Оливера Гроуна за прилавком, начинается моя смена. Сегодня я получу билет на приключение в мире Кэт. Сегодня я совершу подлог.

Но оказывается, что шпион из меня никакой, – я не могу успокоиться. Я перепробовал все: читать длинные журналистские расследования, играть на компе в «Ракеты и колдуны», ходить вдоль полок с Суперстарами. Я не могу сосредоточиться ни на чем дольше трех минут.

Я уже сдался и просто сижу за прилавком, но все равно дергаюсь. Если бы я так правил «Википедию», как сейчас мандражирую, я бы уже полностью переписал статью о чувстве вины и перевел ее на пять новых языков.

Наконец-то без четверти шесть. С востока подкрадываются тонкие щупальца рассвета. Ньюйоркцы уже потихоньку твитят. Я трясся всю ночь и совершенно измотан.

Настоящий том VII я засунул в сумку, хотя она для него мала, и он выпирает – полнейшая лажа и палево. Как будто гигантская африканская змея проглотила зверя целиком и ты прямо видишь, как он там извивается.

А фальшивка стоит со своими сводными сестрами. Когда ставил, заметил, что на пыльном краю полки остался предательский след. Сначала я запаниковал. Но потом пошел к дальним полкам с Суперстарами, набрал пыли и насыпал ее перед своей подделкой, добившись идеального сходства с пыльными залежами перед другими книгами.

И заготовил с десяток отмазок (с сюжетными ответвлениями) на случай, если Пенумбра заметит разницу. Но должен признать: наше изделие выглядит круто. И моя пыльная ретушь вполне достойна «ИЛМ». Все аутентично, мой взгляд ни за что бы не зацепился, и… ой, колокольчик…

– Доброе утро, – приветствует меня Пенумбра. – Как прошла ночь?

– Прекрасно-хорошо-отлично, – отвечаю я.

Слишком быстро. Не спеши. Помни про тень нормальности. Прячься в ней.

– Знаешь, – говорит Пенумбра, снимая бушлат, – я тут подумал. Пора его отправить на пенсию, – он тихонько постукивает двумя пальцами по голове «Мак-Плюса» (тук-тук), – и завести что-нибудь посовременнее. Но не слишком дорогое. Может, порекомендуешь марку и модель?