Глава 1 Казаки с Эльбы

I

В Северной Европе весну всегда ожидают с большим нетерпением, чем на теплом юге, но на Балтийском побережье ее никогда еще не встречали так радостно, как в 1813 году, ибо она несла с собой не только солнечный свет и короткие ночи, но и предвестье грядущих великих событий. Чувствовалось, что через несколько месяцев старинные ганзейские города вновь обретут свободу – ту уникальную личную и экономическую свободу, которой они с немногими перерывами пользовались с XIII века, когда возникла Ганзейская лига.

Но вот уже семь лет, со времени решительной победы императора Наполеона над пруссаками под Йеной, как города Ганзы – Гамбург, Любек и другие – вошли в состав расширяющейся Французской империи, которая теперь простиралась от Кадиса до восточной границы древнего Польского королевства, от Северной Германии до Мессинского пролива, отделявшего подвластное французам Неаполитанское королевство от Сицилии. Вследствие объявленной императором экономической блокады Великобритании такие города, как Гамбург, увядали, лишившись доходов от торговли разнообразными товарами: мехами, воском, медом и дегтем, а также поташем, древесным углем, пенькой, льном, зерном, солодом, шерстью, свинцом, оловом, треской и ворванью. Французские таможенные чиновники зорко следили за грузопотоком. Французский гарнизон жирел на местных налогах. Для контрабандистов наступило золотое время, а специальные торговые лицензии служили источником прибылей для многих французов и немцев, но контрабанда под зорким взглядом старых революционеров, таких, как маршалы Мор-тье и Брюн, была рискованным занятием, а лицензии можно было получить лишь за большие взятки. Стародавняя свобода продавать и покупать в больших количествах миновала, и гражданин Гамбурга уже не чувствовал себя привилегированной персоной в Европе с ее засильем алчных аристократов. Население города сократилось со ста двадцати до восьмидесяти тысяч человек, и горожане мрачно смотрели в будущее, когда курьеры из Парижа будут привозить указы, строго регулирующие размер прибылей, если таковые еще останутся. Пока континент оставался под властью Наполеона, гамбуржцы не питали надежд на изменение незавидного положения, но, однако, в декабре 1812 года внезапно замаячили признаки резких перемен.

В течение всего этого месяца с востока приходили слухи, и самые поразительные из них неожиданно подтвердились, когда в городах на Балтийском побережье начали появляться кучки полубезумных оборванцев с красными кругами вокруг глаз и обмороженными ушами, медленно ковыляющих по снегу ногами, обмотанными окровавленными тряпками, а сани привозили калек, которые умирали в городских госпиталях и бараках. Бюргеры с изумлением смотрели на этих несчастных. Трудно было поверить, что это практически все, что осталось от Великой армии Наполеона, шесть месяцев назад состоявшей из полумиллиона человек шестнадцати национальностей и не далее чем в июне перешедшей Неман, вторгнувшись в пределы России.

Вслед за санями, привозившими беглецов, пришла уверенность, что Великая армия действительно уничтожена, и все, что осталось от величайшего из войск, топтавших европейскую землю со времен персидского нашествия на Грецию, – это несколько тысяч императорских гвардейцев и около десяти тысяч ветеранов, чьи решительность и опыт взяли верх над ужасной русской зимой, месяцами голода и пиками казаков, гнавшихся за ними пятьсот пятьдесят миль по снегу. Для жителей ганзейских городов былая привольная жизнь внезапно оказалась совсем рядом – рукой подать. Ни один правитель, рассуждали они, не смог бы пережить такую катастрофу и сохранить достаточно власти, чтобы распоряжаться их жизнями с берегов далекой Сены. То, что они ошибались – по крайней мере, временно, – было не следствием их неразумности суждений, но свидетельством гениальности малорослого толстячка с большой головой и бледным лицом, который всего за четырнадцать дней проделал зимний путь от Сморгони на дальнем берегу Немана до своего дворца в Тюильри.


Среди первых, кто держал нос по ветру и почуял новые веяния, приходившие из России, был Гувьон Сен-Сир, эксцентричный маршал Франции, скрипач-любитель, чьи оборонительные таланты только что принесли ему вожделенный жезл.

Сен-Сир, раненный при обороне Пултуска, покинул Россию до того, как французскую армию постигла худшая из всех бед, – когда морозы были терпимыми, а трагедия при переправе через Березину еще ждала в будущем. Как командующий гамбургского гарнизона, он имел под своим началом около трех тысяч имперских солдат и большое число таможенников. Когда до ушей Сен-Сира стали доходить все новые и новые слухи о приближении казаков, он решил отступать на запад. Причиной тому было вовсе не малодушие – трусы не попадали в верхние эшелоны наполеоновских армий, – а огромный военный опыт, подсказавший ему, что безнадежно с несколькими тысячами человек защищать огромный и настроенный враждебно город против армии русского царя. Кроме того, он не мог не принять во внимание и пробуждение военного духа пруссаков после семилетнего транса, – оно проявлялось в распространении патриотических песен поэта Корнера, в студенческих бунтах, в стычках с ночными разбойниками Лютцова, – а здесь, в Гамбурге, он сидел в изоляции посреди этого возрождения патриотического пыла, словно в центре циклона. Новости о разгроме французов подтверждались, разведчики доносили о появлении казаков у деревни Бергдорф, до которой было рукой подать, и Сен-Сир принял решение об эвакуации, пока еще есть время.

Как оказалось, это было безрассудным решением. У ближайшего казачьего атамана, полковника Теттенборна, было не более тысячи двухсот всадников, но Сен-Сир не мог этого знать. Каждый день на улицах и причалах старого города передавали рассказы об огромных русских армиях, движущихся к Эльбе, гоня перед собой помороженные остатки Великой армии, а перед глазами были живые свидетельства ужасной катастрофы, постигшей французское воинство. 12 марта 1813 года Сен-Сир незаметно ушел из города, оставив после себя политический вакуум.

II

Когда в 1944 году войска вермахта уходили из отдаленных провинций Франции, а союзники не торопились занимать позиции, занимаемые завоевателями с 1940 года, французы реагировали по-разному. Самые умные притаились и выжидали.

Осторожные оптимисты выходили из домов и бросали взгляды вдоль дорог – не идут ли американские «джи-ай» или британские «томми». Импульсивные вывешивали флаги и нередко вынуждены были снова прятать их, когда мимо проходили нацистские части, направляясь к Рейну.

Что-то похожее происходило в марте 1813 года в Гамбурге, но к несчастью для бюргеров отцы города попали под влияние смутьянов, которых возглавлял доктор фон Гесс, швед, русофил и англофил. Казачьему полковнику было отправлено открытое приглашение войти в город и поднять над Гамбургом флаги царя, прусского короля Фридриха и старинной Ганзейской лиги. Полковника Теттенборна снова и снова заверяли, что французы ушли, но стычки по пути из Москвы с железными воинами – маршалом Неем и маршалом Удино – научили его осторожности. Он не мог поверить, что боевой маршал Сен-Сир оставил важный город без единого выстрела, и не спешил воспользоваться свалившейся на него удачей. Однако в конце концов он поверил, что его не заманивают в ловушку. Получив заверения, что городом будет управлять давно распущенный Сенат и что сенаторы в церемониальных одеждах устроят ему официальную встречу, он отдал приказ седлать коней и выступать. В четыре часа дня сорок косматых казаков въехали в город, который, к их огромному изумлению, встретил царских воинов как посланных Небом освободителей. Их ожидал такой прием, какого они не видели никогда прежде в своей неустроенной жизни. И все же это был только первый знак грандиозного празднества, устроенного Гамбургом для полковника Теттенборна и его бородатых кавалеристов.

Граждане старинного торгового города угождали казакам, будто те освободили их из тюрьмы. Казаков заваливали подарками, провизией и выпивкой. Знали бы жители казаков чуть лучше, они поняли бы, что такая щедрость будет понята неверно. Средний казак был законченным рубакой, если не сказать профессиональным разбойником, и всегда – и в своей стране, и за границей – сам добывал себе все, что хотел и в чем нуждался. Именно это, вдохновленные примером своего командира, казаки принялись делать в Гамбурге, и уже через несколько дней бюргеры задумались – вправду ли французская оккупация была самым худшим, что могло с ними случиться? Даже Сен-Сир, заплативший своим солдатам при выходе из города сто тысяч франков из муниципальной казны, забыл про почту, банки и учреждения, не распродавал все, что попадало ему в руки, и не присваивал драгоценности и украшения горожан, но помимо алчности казаков вновь назначенный Сенат поражался и численности освободителей. В город не входили колонны русских гренадер, и даже эти тысяча двести казаков начали рассеиваться в поисках новой добычи в Любеке и других городах побережья. Через несколько дней в Гамбурге осталось не больше первоначальных сорока казаков, и отцов города начала тревожить проблема обороны в случае французского контрудара.

Вскоре было сформировано местное ополчение. Вместе с другими ганзейскими городами Гамбург собрал и снарядил корпус в десять тысяч человек, которые разместились на разрушенных укреплениях и на островах в окрестностях города. Новые войска получили название Отрядов Ганзейской лиги, но очень скоро они заслужили новое имя – «казаки с Эльбы». Набранные из низших классов города, сборище разгильдяев и бездельников, они вовсю пользовались открывшимися возможностями, и цена за освобождение от императорских войск и бюрократов с каждым днем понемногу росла. Между тем Сенат с радостью проводил полковника Теттенборна, подарив ему пять тысяч золотых фридрихсталеров и звание почетного гражданина города. Один наблюдатель заметил, что полковник обрадовался деньгам гораздо больше, чем почетному гражданству.

Новые слухи, дошедшие до Гамбурга, на этот раз с запада, были менее обнадеживающими. Похоже было, что Наполеон, отнюдь не удалившийся в Валгаллу, не желает править империей, ограниченной на западе Рейном – естественным рубежом Франции. Все время, пока Сенат чествовал полковника Теттенборна, донских казаков и казаков с Эльбы, французский император, судя по всему, упорно воссоздавал армию и сейчас направлялся на встречу с остатками своих батальонов на реке Заале. Слухи вскоре подтвердились достоверными фактами, весьма неприятными для граждан Гамбурга. К 1 мая новая французская армия с боями прорывалась по равнинам Саксонии к Дрездену, недавно занятому русско-прусской армией, и гамбургские сенаторы призадумались над разумностью опрометчивого гостеприимства, оказанного тысяче казаков из Бергдорфа.

Подстраховаться было нечем. Теттенборн и его кавалеристы все еще находились неподалеку, так же как и десять тысяч бездельников, нанятых Сенатом для защиты города. Но никто не верил, что эти силы спасут город от кары, так как поступили свежие сведения – с юго-запада приближается генерал Вандамм, а Гамбург помнил, что однажды Наполеон сказал об этом офицере: «Если бы я потерял Вандамма, я бы отдал что угодно, чтобы его вернуть, но, если бы у меня было два таких генерала, я был бы вынужден одного расстрелять!»

Вандамм, в сущности, был самым закаленным генералом в императорской армии, и надежда на то, что он снисходительно посмотрит на недавнее поведение бюргеров, была ничтожной. Но это была не единственная угроза, нависшая над испуганным Сенатом. За Вандаммом, находясь в тесном взаимодействии с ним, шел маршал Даву – «железный маршал», жестокий солдафон; чтобы поколебать его преданность Наполеону, не хватило бы всех золотых фридрихсталеров в сундуках Гамбурга. И этот Даву был назначен новым губернатором города.

Оставалось только смириться. При первом взгляде на ветеранов Вандамма «казаки с Эльбы» бежали, и настоящие казаки последовали их примеру. Умчался полковник Теттенборн, увезя с собой седельные сумки с золотом, воспоминания о приятном постое и свиток, удостоверяющий его почетное гражданство. Вместе с ним отбыл швед, доктор фон Гесс, по совету которого русские заняли город. Свобода Гамбурга продолжалась лишь семьдесят дней.

Французы вернули себе город, не пролив ни капли крови. Колонна, состоящая в основном из союзных Наполеону датчан, заняла укрепления и важнейшие коммуникации. Поначалу никто не вспоминал о лихих пирах, которые Гамбург закатывал Теттенборну и его казакам, но горожане, в прошлом испытавшие на себе тяжесть руки Наполеона, знали, что этого вероломства им не простят. И вправду, еще 7 мая, даже до того, как город был снова занят французами, Наполеон отправил Бертье, своему начальнику штаба, все приказы, которые следовало передать Даву. «Он должен арестовать всех граждан Гамбурга, называвшихся «сенаторами»… пятерых наиболее виновных предать полевому суду и расстрелять. Остальных под сильным конвоем отправить во Францию, чтобы там заключить их в государственную тюрьму. На их собственность наложить секвест и объявить о ее конфискации; их дома, земельные владения и так далее отойдут во владения короны. Весь город разоружить, расстрелять офицеров Ганзейского легиона, а всех, кто служил в этом подразделении, послать во Францию, чтобы отправить на галеры».

И это была только часть наказаний, уготованных для города, устраивавшего для полковника Теттенборна веселые вечеринки. На Гамбург и Любек была наложена контрибуция в пятьдесят миллионов; намечались массовые аресты и высылка всех, кто каким-либо образом содействовал недолгой русской оккупации; город надлежало объявить на осадном положении, которое бы позволило гарнизону из четырех-пяти тысяч человек оборонять его от любых внешних или внутренних врагов.

Маршал Даву, сторонник жесткой дисциплины, тем не менее не проводил все эти репрессии с буквальной точностью, хотя наложенных им наказаний хватило, чтобы граждане Гамбурга с горечью вспоминали, с какой легкостью речистый шведский доктор фон Гесс убедил их открыть ворота казакам. С того времени, вплоть до отречения Наполеона в следующем году, Гамбург оставался в руках французов, а Даву не выпускал несчастный город из ежовых рукавиц, пока товарищ по оружию не убедил его, что отречение императора – свершившийся факт. Гамбург погрузился в угрюмое рабство, хотя трудно сказать, что было для города более губительным – поборы Даву или недолгое пребывание казаков Теттенборна.


Рассказ о том, что происходило в Гамбурге между 12 марта 1813 года, когда его оставил Сен-Сир, до конца апреля 1814 года, когда Даву окончательно убедился в падении Наполеона, интересен тем, что он иллюстрирует двусмысленную ситуацию, в которой оказались правители, города, общины, герцогства, княжества и даже такие крупные державы, как Австрия, в последний год наполеоновского владычества в Европе. Повсюду наблюдалось то же самое замешательство, те же самые муки двусмысленной лояльности, неуверенности в действиях, чему способствовали внезапные перемены и потрясения власти. Первоначально все это было следствием разгрома в России, но затем ситуация чудовищно осложнилась из-за упорства Наполеона и его поразительных достижений за четыре месяца между его бегством из России и бесплодными победами в Саксонии.

Ранней весной 1813 года большинство людей в Англии, Испании, Восточной и Центральной Европе считали, что силы французского императора иссякли, а его обширная империя находится на грани распада. Но они не приняли в расчет исключительную гениальность этого человека, не только военачальника, но и администратора. Их заблуждение в этом отношении стоило Европе миллиона жизней.

Загрузка...