Крушение «Красной империи»

От Хрущева до Горбачева

Наш собеседник — генерал-лейтенант в отставке Иван Порфирович Потапов.

Иван Порфирович Потапов родился в последние дни «старого мира» — 15 февраля 1917 года, за неделю до начала Февральской революции, в Белгородской области, в многодетной крестьянской семье. Родители его были неграмотными, даже расписывались крестиком, он же пошел в школу самостоятельно, по своему желанию… В 1937 году Иван Порфирович вступил в партию, а 1938-м был призван в армию.

— Определили меня в отдельный полк — или это даже был батальон — охраны Кремля…

— То есть в НКВД?

— Нет, охрана Кремля в то время была в ведении Наркомата обороны. Перед тем полгода меня изучали: разные комиссии, райком и так дальше; потом отправили в Москву — ехал я один в плацкартном вагоне. Меня встретил капитан и в кабинете коменданта вокзала сказал, что я сначала поеду во Владимир, в школу младших командиров. Там меня избрали секретарем комсомольской организации этой школы, а в ней было 600 человек. Буквально через месяц мне привесили четыре треугольника на петлицы и звезду на рукава — замполитрука. Таких нас здесь было четыре человека: я, коммунист, и три комсомольца, индивидуально отобранные…

— Чем отличались вы от рядовых курсантов?

— Жили мы в казарме, со всеми вместе, так же наводили порядок, ходили на занятия. То есть были, как и все. Но, как люди подготовленные, сами еще и проводили политзанятия, занятия по истории России…

— Истории СССР?

— Нет, я не оговорился, — России. Вообще закон для замполитруков был такой: ты первым поднимаешься утром, последним ложишься спать, отвечаешь за дисциплину, за ленинскую комнату — в общем, за все, что только можно, и везде ты — первый. Особенно на занятиях по боевым предметам. И я скажу, что дисциплину мы поддерживали больше, чем старшина или командиры взводов… За год было три нарушения: курсанты опаздывали из города — до 30 минут. И все!

— Здесь готовили пополнение только для охраны Кремля?

— Нет, это была корпусная школа младших командиров. Дыхание войны уже чувствовалось, поэтому раза два в неделю, а один раз — это уже совершенно обязательно, мы поднимались по тревоге, выходили в определенный район, решали какие-то задачи… Допустим, совершали марш с полной выкладкой — а это 32 килограмма. 15 километров шли и бежали по песку, а еще пять километров — с тем же грузом, но в противогазах! Когда приходили к рубежу, нужно было отстрелять третье, как сейчас помню, упражнение. Причем в конце марша замполитруки, активисты «подтягивали» отстающих: груз у него берешь, да и его самого тащишь, чтобы не отстал. Снимаешь в казарме гимнастерку, а она стоит, настолько потом пропитана…

— Так что на службу в Кремль…

— Нет, мое окончание школы совпало с событиями на Халхин-Голе, куда из Московского округа отправлялся вновь сформированный отдельный полк как второй эшелон сражавшихся войск. В нем было 6 тысяч человек, командир — с академическим образованием, я впервые такое увидел. Меня назначили политруком роты все с теми же четырьмя треугольниками… Вскоре меня избрали секретарем комсомольской организации этого полка — в нем было 3700 комсомольцев.

— Нов боях вы тогда не участвовали?

— Нет. В 1941 году мне уже было пора увольняться, но тогда, перед войной, не спрашивали, хочешь ты или не хочешь, и я был назначен секретарем партийного бюро полка 3-й Крымской дивизии, получил звание политрука. Когда началась Великая Отечественная война, дивизия закрывала границу с Маньчжурией. Через год меня назначили помощником начальника политотдела 2-й Краснознаменной армии по комсомольской работе, оттуда — помощником начальника политотдела Приморской группы войск… В общем, служил на Дальнем Востоке до самого конца войны.

— В действующую армию просились?

— Не я один — тысячи! Но старшие начальники смотрели на это дело самым ненавидящим взглядом… Здесь же вдоль границы миллионная армия стояла: от Благовещенска до бухты Де-Кастри, что напротив Сахалина, в общей сложности было 13 укрепленных районов. В дотах вдоль границы размещались ПУЛАБы, пулеметно-артиллерийские батальоны, и каждый крупный УР обязательно должен был подкрепляться одной маневренной дивизией. Глубина обороны составляла до 50—60 километров. Ну а японцы здесь подлейшие провокации делали… Семьи жили тут же, прямо на границах, в землянках, и школы здесь были — учителями становились жены офицеров. Во всех отношениях нелегко: были проблемы и с продовольствием, и со снабжением — вплоть до того, что в лаптях ходили, если сапог не хватало, и с цингой бороться пришлось… Но я вам замечу, что здесь, в этой обстановке, была просто невероятная сплоченность коллектива. На том и выдерживали…

— Повоевать вам все-таки пришлось?

— Да, тогда я был инспектором политуправления 1-го Дальневосточного фронта… Когда война закончилась, собирался уволиться, но не уволили, сказали, что молодой. Предложили поступать в Военно-политическую академию, после которой я отправился в Сибирский округ, где пробыл шесть лет. Оттуда был направлен в аппарат ЦК КПСС, где я провел без малого 30 лет — до увольнения из армии.

— Мы успели подзабыть многое из нашего недавнего прошлого, но о том, что это такое Центральный Комитет КПСС, советские люди в большинстве своем и тогда не очень знали…

— Ну и правильно! И не надо было!.. А работал я в Отделе административных органов. Сначала им руководил генерал-полковник Желтов, затем пришел Миронов, друг Брежнева. Он погиб в авиакатастрофе вместе с маршалом Бирюзовым, а потом стал Николай Иванович Савинкин, с которым я вместе учился в академии… Это был очень приятный, спокойный, обаятельный человек — вдумчивый, ответственный… Отдел наш был специфический: на него замыкались Министерство обороны, КГБ и МВД, Генеральная прокуратура и все правоохранительные органы.

— А зачем этот отдел был нужен?

— Никогда в истории не было и не будет власти, которая бы не имела своих «административных органов», как их там ни называй. Это армия, правоохранительные системы, службы безопасности. В любом государстве — империи, монархии, при социализме или демократии — они являются его опорой и самоохраной, обеспечивают власть и диктатуру этой власти. Но главное, они обеспечивают безопасность этого государства. Без них не смогут существовать никакие иные государственные органы: парламенты, министерства, даже общественные организации. Политическая структура должна иметь опору, и наш отдел, коротко говоря, обеспечивал проведение политики партии в этих органах.

— Чем в этом отделе занимались лично вы?

— В моем ведении были Сухопутные и Ракетные войска, а также Генеральный штаб, примыкающие к нему главные управления, Главное управление кадров, служба вооружения, вузы… То есть если взять общую численность номенклатуры, которая замыкалась на этот отдел, то у меня было две ее трети — по Союзу. Я уже не говорю о зарубежных объектах… Могу сказать объективно, что все самые сокровенные, тонкие вопросы шли через меня.

— Однако ведь вы не касались тайн Комитета госбезопасности? — Да нет, у нас все было переплетено теснейшим образом… В ЦК был

отдел оборонной промышленности, в ведении которого, в частности, находились министерства оборонных отраслей и подчиненные им предприятия. Задачи по созданию образцов вооружения, по оснащению армии государство дает через армию. Она — заказчик, который потом и принимает продукцию: госкомиссию обязательно возглавлял военный. Оплата шла по двум линиям — по линии самой «оборонки», а главное — по линии Министерства обороны.

— Ноя задал вопрос о КГБ…

— Так я ж вам сказал, что все у нас было теснейшим образом связано! Вы знаете, что в оборонной области любое государство не только использует собственные наработки, но и отслеживает, что делается у противника. Этим, в частности, занимается научно-техническая разведка, которая добывает образцы вооружения, техническую документацию… Информация, поступающая по линиям ГРУ и КГБ, шла в Военно-промышленную комиссию при Совете Министров. ВПК поручала освоение образцов конкретным министерствам, и те должны были реализовывать это задание. Иногда как бы так получалось: разведчики «костюм» добыли, а кое-кто из «оборонки» только «пуговицы пришил», но кричал, что это они все сделали, понимая, что по известным причинам никто их утверждения оспаривать не может. И за этим шли деньги, награды, премии… Так как все главки вооружения замыкались на нас, то мы знали все эти тонкости и поддерживали государственные интересы. Уж если вы получили секреты для реализации, то ведите себя прилично… Но это так, в общих чертах.

— Действительно, многие блистательные операции нашей разведки стали известны как «новые достижения советской науки и техники». Самый знаменитый тому пример — атомная бомба…

— Согласен, хотя и не рискну утверждать, что это была наиболее результативная операция разведки… И вообще, теперь, спустя годы, можно предполагать, что тут не только сработали разведчики, но и что определенными силами — разумеется, не государственными! — была намеренно осуществлена утечка информации. Если б мы не получили ядерную бомбу, то давно бы разразилась мировая война, в которой СССР бы постигла судьба Хиросимы и Нагасаки. Мудрость Сталина и советского руководства была в том, что они ничего не жалели, чтобы догнать и опередить вероятного противника… Кстати, нам тогда никто никаких кредитов не давал — мы все делали за счет своего напряжения. Сейчас многие это критикуют, но нельзя отрицать, что на протяжении 60 лет после окончания Второй мировой войны мир существует только потому, что появились ядерное оружие и его носители.

— Иван Порфировин, так объясните, пожалуйста, вы занимались какими-то техническими вопросами или…

— В первую очередь — кадры! А техника — это приложение, кто какими средствами владеет.

— Тогда извините за неконкретный вопрос, но приведите пример какой-то вашей конкретной работы.

— Пожалуйста, пример перед вами — это 12-томная «История Второй мировой войны». За эту работу я даже награжден орденом. Хотя моей фамилии в списке авторов вы не найдете, но на всех томах — благодарственные надписи министров обороны Гречко, Устинова. Я был в группе по подготовке этого издания, читал весь текст, мог кого угодно подключить к работе, а если мы говорили, что нужно что-то изменить, то меняли без всяких возражений…

— Это не единственные книги, в издании которых вы принимали участие?

— Могу вам сказать, что те две книги, которые написал генерал армии Сергей Матвеевич Штеменко — «Генеральный штаб в годы войны», — написаны по моей инициативе и с моим участием.

— Это ведь одно из лучших мемуарных изданий о Великой Отечественной войне…

— Согласен. Писал один хороший журналист, но Штеменко диктовал сам — так что была только литературная обработка… Когда Сергей Матвеевич был начальником Генштаба, там был создан военно-исторический отдел, где копились все важнейшие документы по Великой Отечественной войне, и этим материалом он был «наполнен». Штеменко пришел ко мне посоветоваться: а пройдут ли такие мемуары через наш «дом»? Тут и Генштаб, и Ставка, оценка войны, операций, командующих — сложнейшие вопросы! Говорю, что сразу я не отвечу. Связался с отделом пропаганды, с издателями, потом с помощником Брежнева… И Штеменко начал работать. Когда материал был подготовлен, еще до печати, дали его «наверх» посмотреть… Книга получила огромный резонанс — объективностью, масштабностью и т.д. Но и недоброжелатели всполошились: да кем он в войну был, фронтом не командовал — берется Генштаб оценивать!

— А почему у Штеменко недоброжелатели были?

— Это был единственный из больших известных военачальников, который страдал из-за своего ума! Он пришел в Генеральный штаб майором после Академии бронетанковых войск и дошел до генерала армии, начальника Генштаба. Он был у Антонова правой рукой, тот без него никуда не ходил. Культурный, воспитанный человек, большой умница. А поскольку он превосходил многих, то ему за это и мстили, могли подставить ножку…

— Вые ним где и когда познакомились?

— В Сибирском округе, когда был начальником политотдела дивизии. Его сначала из Генштаба послали начальником штаба в Группу войск, оттуда — начальником ГРУ. Там Штеменко начал формировать бригады особого назначения — те самые, которые мы потом высаживали в Афганистане, но он не знал, что об этом нужно доложить в Генштаб. Вот на него и «стукнули», а в результате он был понижен до генерал-лейтенанта и отправлен начштаба в СибВО. К нам он приезжал проводить учение, и мы с ним два дня мотались… Могу сказать, что с годами у нас с Сергеем Матвеевичем завязалась настоящая дружба: он звонил, приезжал, и я к нему ездил. Кстати, читал все его рукописи, проверял через кого-то, находил для него документы, которые были в 1 -м секторе общего отдела, в Кремле…

— Обратный путь «к вершинам» у Штеменко был достаточно долгий. Вы в это время уже работали в ЦК. Могли вы ему помочь?

— Много всего было… Когда его поставили начальником штаба на Сухопутные войска, то главкомом был маршал Чуйков! Вы представляете совпадение? Это же были совершенно разные люди, различные характеры, и отношения между ними не сложились. Штеменко приходит ко мне: «Не могу!» Мне надо было подработать это дело. При посещении начальника Генштаба маршала Бирюзова я говорю: «Ну что вы Штеменко там держите? Это же кладезь оперативной мысли, ему масштабы нужны!» Бирюзов посмотрел: «Ты что, за него агитируешь?» — «Не агитирую, просто вы нерационально используете его потенциал». Бирюзов его взял заместителем по оргмобвопросам, и Штеменко за полтора года перевернул всю эту работу, но это уже было при Захарове…

— Возвратимся к «Генеральному штабу в годы войны». Этих книг ведь было две… Как появилась вторая?

— Приближалась очередная годовщина событий 1944 года, когда неожиданно началось Варшавское восстание, а мы не могли прийти на помощь… Возникла необходимость, и Сергея Матвеевича попросили написать на эту тему материал. Когда статья была готова, с ней ознакомился Андропов, который тогда еще руководил отделом по соцстранам, и он, наверное, наверх пошел. Сказал, что некоторые за рубежом про нас в этой связи разные гадости пишут, надо нам все как следует объяснить. Ну, опубликуем мы эту статью Штеменко, например, в «Военно-историческом журнале» — дойдет ли она до широкой общественности? Массовый читатель ее точно не прочитает. Тогда-то и возникла идея: провести серьезное военно-историческое исследование на тему освобождения стран Восточной Европы, развития военной мысли и военного искусства на заключительном этапе войны. Так, по существу, и образовалась вторая книга.

— Вам приходилось встречаться со многими нашими известнейшими военачальниками, причем как представителю высшего партийного органа…

— Каждый из них был человеком очень сложным, заслуги у всех у них перед страной были огромными, и каждый из них уже при жизни вошел в историю. Это следовало понимать, а потому быть скромным, держать соответствующую дистанцию. Общаться аккуратно, не наставительно, не проявлять навязчивости. А главное было — вникать в обстановку и досконально знать проблему. Тут даже самый большой начальник, если почувствует, что ты ему помогаешь, что по каким-то сложным, щекотливым вопросам общаешься один на один и говоришь то, чего другой никак не скажет, он обязательно воспримет это должным образом, по-деловому.

— Но ведь были и какие-то совершенно принципиальные вопросы, затрагивая которые просто было нельзя не обидеть человека…

— Можно! Если с умом делать… Вот главкому Сухопутных войск Чуйкову было 62 года, пора было уже освободить его от этой должности.

Чтобы это сделать, министр обороны Родион Яковлевич Малиновский пошел к генсеку, а он редко ходил, он очень самостоятельный человек был, я его называю мудрым министром, и он пошел… В результате Чуйкову предложено было возглавить Гражданскую оборону. Узнав, что в ГО было порядка двадцати двух тысяч человек, Чуйков заявил: «Я сделаю из них 22 тысячи генералов!» И начал всех начальников на генеральские должности назначать, сам ходил «наверх», звания «доставал»… А нам, мне, в частности, приходилось все улаживать. Конечно, мы его сдерживали — заматерится иногда, но у меня и с ним отношения были отличными. Нужно было учитывать его характер… Кстати, вы знаете, что у памятника на Мамаевом кургане — бойца с автоматом и гранатой и надписью на постаменте «Стоять насмерть» — лицо Василия Ивановича Чуйкова?

— Нет, не знал…Ас министрами обороны вам по службе общаться приходилось?

— Да, особенно с Дмитрием Федоровичем Устиновым. При необходимости он ко мне обращался как к исполнителю. Во-первых, он много занимался оборонной промышленностью; во-вторых, если он уверовал, что ты честный и не будешь подстраиваться, то он нуждался в таком общении. Он очень болел за дело, переживал и, как неспециалист в военной области, очень боялся допустить какую-либо ошибку. Нередко он присылал в отдел проекты своих принципиальных приказов… Бывало, что он меня к себе домой приглашал и долго со мной разговаривал, буквально вытягивая из меня мои взгляды… Устинов и сам мне много всего рассказывал — в то время он работал над своими воспоминаниями, однако в книгу вошло информации в два, а то даже и в три раза меньше, чем Дмитрий Федорович мне поведал…

— Жаль… Но обратимся непосредственно к ЦК КПСС. Понятно, что здесь, как и в любой государственной структуре, постоянно происходили какие-то изменения…

— Конечно! В начале 1970-х годов в ЦК работали порядка двух тысяч оперативных работников и примерно столько же обеспечивающих — не только здесь, но и в хозяйственных службах. А при Сталине вначале работников ЦК было порядка 300 человек, и структура, как вы понимаете, была совершенно иная. Такого отдела, как наш, не было — он, как и отделы сельского хозяйства, оборонной промышленности и другие, входил в управление кадров, и во время войны, в самый напряженный период, в нем было около 120 человек. Ну кто там с фронта представлял на утверждение в ЦК командиров дивизий? Решения принимались позже…

— Тогда, наверное, все подразделения ЦК работали по-другому?

— Партия реально была руководящей и направляющей силой общества по всем направлениям. В частности, огромная нагрузка ложилась на Управление пропаганды — об этом мне немало рассказывали. Оно занималось и руководством печатью, и многие другие задачи решало. Например, такой важный вопрос… Во время войны Сталин ставил задачи на определенный этап перед армией, фронтом или перед страной в приказах Верховного. Документы Сталина в Великой Отечественной войне, кроме речей, которых было немного, — это же все приказы… Подготовка приказа к 23 февраля, Дню Красной Армии, начиналась как минимум за месяц. Сотрудники готовили оценку обстановки, все политические оценки, примерно определяли направления задач на предстоящий отрезок времени… Причем оценку фронтовой обстановки, так же как и благодарность отличившимся командующим и командирам, готовил Генеральный штаб.

— При такой подготовке и отработке не приходится удивляться известной чеканности сталинских формулировок…

— Вы ошибаетесь! Отправив Сталину текст, сотрудники с волнением ждали: что же от него останется? Если в вышедшем приказе где-то проскакивало одно их предложение, то это считалось победой! Обычно Верховный все определял сам…

— Зачем же тогда была нужна такая напряженная работа аппарата?

— А вы не помните, как у Маяковского сказано про «тысячи тонн словесной руды» — «единого слова ради»? Без этой всесторонней подготовительной работы ничего не получится! Кстати, когда я учился в академии, там был журналистский факультет (так что мы вместе обучались с Тимуром Гайдаром) и журналисты постоянно таскали к нам самых замечательных людей. Однажды приходила Стасова, которая была секретарем ЦК еще в 1917 году. Ее спросили о том, как готовились материалы для выступлений и решений, когда шла борьба с троцкизмом. Она сказала, что материалы, оценки, справки к съездам и пленумам ЦК партии готовили день и ночь, а потом все сидели и переживали: что же от нашего осталось? Бывало, что не находили и слова от своих наработок! Елена Дмитриевна сказала, все, что говорил Сталин, — это его слова, его логика, и что она не знает не только ни одного политического деятеля, но даже и ни одного филолога, кто бы мог так просто вскрывать сложнейшие вопросы в маленьком абзаце.

— Каждый из генсеков по-своему руководил аппаратом Центрального Комитета, направлял его деятельность. Вы проработали в ЦК от Хрущева до Горбачева… Что и как изменялось за это время?

— Хрущев вообще аппаратом ЦК не занимался и даже перед его сотрудниками не выступал… У него ведь элементарная грамотность была настолько слабая, что он обычно только расписывался на том клочке бумаги, где его помощники поручения писали. Если же Никита Сергеевич писал резолюцию — у него был особый почерк, с наклоном влево, то даже на 20 или 30 слов в ней не было ни точки, ни запятой. Кстати, читать он не любил, самообразованием не занимался…

— Но ведь он сумел сделать блестящую карьеру: возглавлял Московский горком, Компартию Украины, более десяти лет был первым секретарем ЦК КПСС. Каким образом?

— Это был замечательный интриган, к тому же страшно мстительный! Если где-то кто-то был против — министр, секретарь обкома, он запомнит. Поскольку волюнтаризм у него был от начала и до конца, то в своих решениях он не опирался на проработку аппарата, специалистов, советов не терпел, а давил сам… Скажем, разделил партийные комитеты на сельские и промышленные. Решил — сделал! Щербицкий, в то время первый секретарь обкома в Днепропетровске, просил: «Не делайте этого!» — «А ты что в этом понимаешь?» — отвечал Хрущев, и Владимира Васильевича освободили от должности… Для Хрущева границ не было! Его боялись, но авторитета у него не было!

— И все же именно он возглавил партию после Сталина… А был ли другой человек, которого Сталин видел своим преемником? На эту тему сейчас ходит очень много легенд и сплетен.

— Насколько известно, Сталин, в частности, ориентировался на Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии. Это был особый человек: он пришел на партработу с преподавательской, кандидат наук. Блестяще освоил дело, отличался изумительной честностью и ответственностью, глубокий аналитик. В 1938 году возглавил парторганизацию Белоруссии, с начала войны был членом военного совета ряда фронтов, в 1942—1944 годах руководил Центральным штабом партизанского движения, затем возглавлял и ЦК, и Совмин Белоруссии. Когда Сталин спецпоездом ехал на Потсдамскую конференцию, то остановился в Минске, где провел около 14 часов, — Пономаренко ему все подробно доложил по республике… Сталин предложил Пантелеймону Кондратьевичу поехать с ним в Берлин как представителю руководства партизанского движения, но он отвечал: «Я бы просил вас меня не трогать — здесь у меня столько дел! А там я просто буду сидеть…» Сталин сказал: «Если вы найдете нужным, прилетайте, мы вам место найдем».

— Пономаренко вскоре стал секретарем ЦК, замом председателя Совмина СССР, а потом его звезда закатилась…

— Безусловно, ведь Хрущев был его противником! Они цапались, еще будучи первыми секретарями в республиках, в частности по вопросам границы. Хрущев хотел часть Белоруссии оттянуть на Украину, а Пономаренко не давал. Придя к власти, Хрущев сразу назначил Пономаренко министром культуры, затем — первым секретарем в Казахстан, а в 1955 году отправил послом в Польшу.

— «Ссылка» для партработников высокого ранга. Да, в России «при дворе» в любые времена толковые люди редко уживались.

— Зато негодяи очень хорошо всплывали… На мой взгляд, Никита Сергеевич нанес третий очень страшный удар по Компартии, по Сталину и соответственно по Советскому Союзу.

— А первые два — кто?

— Сначала — Троцкий изнутри. Потом с внешней, так сказать, стороны большой вред нанесли действия Тито в Югославии. Я много всего перечитал и знаю: есть мнение, что он был связан с англичанами… Тито работал в Коминтерне, который определенные силы старались противопоставить Сталину и ВКП(б), закачивали туда денег немерено. Вернувшись в Югославию, Тито фактически уничтожил ядро ее Компартии и сумел прийти к руководству.

— Сейчас поговаривают, что и Хрущевым тоже мог кто-то руководить «из-за бугра»…

— Понятно, что сам Хрущев не смог бы всего сформулировать — доклад на XX съезде КПСС отрабатывали Поспелов и Шепилов, его помощники. Доклад был внезапный, его не знали даже члены Политбюро… первый секретарь Красноярского обкома мне рассказал, что после XX съезда им вручили этот текст с указанием в течение трех дней провести пленумы бюро в поддержку. Эту кампанию Хрущев начал от своего тщеславия, властолюбия и, не найду другого слова, тупоумия… Вот только кто им руководил? Это был, как я уже сказал, третий удар.

— Однако во время перестройки основной огонь официальной критики был сосредоточен на Леониде Ильиче: мол, весь «негатив» в стране — результат «застоя»…

— Что можно о Брежневе сказать? Это был человек, совершенно преданный делу социализма. Ответственный, честный, добросовестный, доступный для людей. Он всего себя отдавал делу партии. Когда снимали Хрущева и избирали первым секретарем Брежнева, его избрали «на ура».

— Первым секретарем или генеральным?

— Сначала — первым. Генсеком еще в 1922 году стал Сталин, который, однако, в 1930-х годах слово «генеральный» убрал. Посмотрите документы тех лет: слева подписывает председатель Совнаркома Молотов, а Сталин — потом, справа, как секретарь ЦК. Брежнев стал генеральным секретарем в 1966 году.

— Известно опять-таки, что, в отличие от Хрущева, Брежнев на роль «первого лица» не рвался…

— Да, на должность первого секретаря он шел с трудом, хотя ранее и стремился к выдвижению, и успешно рос… Его уговаривали, потому как предлагать было некого. В итоге три человека все и решили — Косыгин,, Подгорный и он. Хрущев с Микояном в это время были на отдыхе…

— А почему Брежнев не хотел принимать власть?

— По-моему, его беспокоили огромная ответственность лидера и сложность предстоящих задач… Сначала он много ездил по стране, здоровье позволяло, потом оно начало сдавать — он уже мало ездил, много слушал и поддавался на информацию, идущую от других лиц. А ведь главные направления и в политике, и в экономике должно определять именно «первое лицо» государства, которое несет всю ответственность за судьбу страны. Но для этого надо иметь соответствующие масштабы мышления и оценки, знание проблемы. Чтобы принимать сбалансированные решения, надо стоять выше того, что тебе предлагают, иметь свою генеральную линию руководства, знать состояние дел. И эта линия должна быть генеральной линией развития страны…

— Кто же реально управлял государством во времена, скажем так, «позднего Брежнева»? Тогда много говорили о Михаиле Андреевиче Суслове, которого называли «серым кардиналом»…

— Это придумали «ангажированные», как сейчас говорят, журналисты-международники, чтобы измазать и его, и партию. Кстати, а вы знаете, кого изначально называли «серым кардиналом»? Талейрана — министра иностранных дел Наполеона! Даже сегодня вся буржуазная дипломатия заглядывает в его опыт, как в святцы, — а как бы Талейран поступил? Он любил власть, деньги и баб — но ума у него была палата!

— Так что, разве Суслов тоже…

— Категорически нет, не ловите меня на слове! Насчет ума согласен, а в личном плане это был аскет! Он ходил в старом костюме и длинном пальто, в калошах и работал день и ночь. Работал он, я бы сказал, по 20 часов. Это в полном смысле слова была «рабочая лошадь партии»! Единственное, где он двигался, это в Библиотеке имени Ленина, куда пешком доходил от Кремля. В аппарате ЦК Суслов вел Секретариат, и при Брежневе семьдесят процентов заседаний Политбюро проводил именно он. Он обязательно прикладывал свои ум и знания ко всем выступлениям генсека на пленумах и съездах. По-моему, он был единственным человеком в Политбюро, который постоянно работал над собой. Недаром Сталин называл его «тружеником партии». Известно, кстати, что перед смертью Михаил Андреевич поехал в Ульяновскую область, в свое село, к землякам. Предупредил секретаря обкома: если у них будут какие-то просьбы, чтобы исполнил. Два дня и две ночи прожил у старичка, своего бывшего одноклассника, — так он прощался с жизнью… Достойно? И это говорит об очень многом.

— Действительно.,. Но кто же, повторяю свой вопрос, был тогда «у руля» нашего государства?

— При Сталине созданы были такой аппарат и такая страна, которые уже разламывал Хрущев, но не разломал… К слову, наивысший авторитет у партии в народе был не только во время войны, но и после войны. Вот победили мы, в кратчайшие сроки восстановили народное хозяйство, начали уже забывать, что 27 миллионов погибло, и дальше рванули! Силу набрали: космос, ядерное оружие, атомная энергетика… А кадры были какие — те же министры, на которых молиться можно было! Но самые золотые партийные кадры — это были даже не секретари обкомов и ЦК, а те, кто стоял ближе всего к народу: секретари райкомов и горкомов КПСС. Почему? Да потому что они такую школу во время войны прошли, затем — на восстановлении страны, у них такая закалка была, и к тому же они постоянно находились в самой народной гуще! Вот когда у партии был высший авторитет, было морально-политическое единство народа вокруг партии. Но тут Хрущев начал всех заменять, чтобы ему было на кого опираться…

— И власть постепенно переходила к этому самому «аппарату», утрачивавшему свои положительные качества, но зато становившемуся всесильным?

— Не совсем так… Весь партаппарат в стране, если взять и секретарей парткомов крупных предприятий, был, наверное, 70 с лишним тысяч. Кстати, по уровню своего денежного содержания партийные работники занимали в стране 28-е место. Так что когда я пришел инструктором в ЦК, то потерял в окладе 200 рублей — за звание нам здесь не платили, и я получал 300 рублей. Но партработники не пищали и трудились в поте лица.

— Известно, что разложение партии началось с высшей партийной номенклатуры: как только в днище корабля под названием «КПСС» обнаружилась течь, то некоторые члены Политбюро вдруг объявили себя убежденными диссидентами, а иные первые секретари ощутили себя национальными лидерами. Когда же началось это перерождение?

— Когда я пришел в ЦК, партийный аппарат не был засорен, люди сюда отбирались по своим морально-деловым качествам, все было очень ответственно. Так было, наверное, на протяжении пятнадцати лет моей работы… Потом, при Брежневе, когда он уже болел, качество стало ухудшаться… Но в стране все еще шло по накатанной: Госплан планировал, контроль осуществлялся, партийный аппарат работал, задачи решались… Думаю, кому-то это не понравится, но говорю объективно: в стране оставались сталинские структура управления государством и идеология, а также вера в партию. Но все же времена уже были совершенно иные… А те, кто у Брежнева самые близкие были, они его успокаивали и поддерживали…

— Как вы считаете, было ли тогда единство в руководстве КПСС?

— Это сложный вопрос… Я вам, например, могу сказать, что Алексей Николаевич Косыгин, который в течение 16 лет возглавлял Совмин СССР, занимал особое место. Честнейший человек! В то время, когда одни только и делали, что речи произносили и статьи писали, Алексей Николаевич трудился в поте лица. К слову, когда в Политбюро обсуждались и решались крупные вопросы, то он нередко выступал против — если неправильно было.

— Эта его личная точка зрения учитывалась?

— Заседания Политбюро не стенографировались. Фиксировалось, что обсуждали такой-то вопрос, выступили такие-то товарищи, принято решение. А вот если кто-то из членов Политбюро выступал с несогласием, обсуждение переносилось, и все! Тогда готовили следующее заседание, вопрос вновь прорабатывался самым основательным образом… Так было заведено при Ленине, так продолжалось при Сталине, и это позволяло избегать многих ошибок.

— Очень интересно, “Ну а как вы считаете, могли Юрий Владимирович Андропов, если бы Бог дал ему еще несколько лет жизни, спасти положение в стране?

— Нет, к сожалению, в это я не верю. Еще когда Юрий Владимирович был назначен председателем КГБ, он уже был инвалидом… Вспомните, когда Андропов выступал при избрании его председателем Президиума Верховного Совета СССР, благодарил за оказанное ему доверие, он только поднимался на своем месте и не выходил к трибуне. Так зачем же при таком состоянии здоровья было брать на себя ответственность за судьбу государства? Не лучше ли было озаботиться поисками и подготовкой человека, который бы справился с этой ролью? Но вскоре Андропова сменил Черненко, который не только по опыту, но даже и по состоянию здоровья никак не соответствовал должности генерального секретаря. Про Горбачева же мне вообще говорить не хочется… На этом человеке закончилась история не только ЦК и Компартии, но и всего великого Советского Союза. Уверен, что История ему этого не простит.

— Иван Порфирович, огромное спасибо вам за то, что свое первое интервью вы дали именно «Красной звезде».

— «Красная звезда» — это та из немногих газет, которым сегодня можно доверять. Кстати, основываясь на своем армейском опыте, а я полвека прослужил в кадрах Вооруженных сил, хочу пожелать нашей газете больше писать об истории армии, о ее традициях и о том положительном, что есть сегодня в войсках. Обращение к этим темам способствует повышению авторитета армии, вызывает интерес к военной службе…

Иван Порфирович Потапов скончался на 92-м году жизни 11 марта 2008 года. Незадолго до кончины он передал автору этих строк свои размышления о причинах гибели Советской державы и, как он выразился, штрихи к портрету начальников Генерального штаба последнего этапа существования «Красной империи». Эти материалы, ставшие итогом многолетних раздумий высокопоставленного сотрудника аппарата ЦК КПСС, дают возможность полнее представить трагедию, которую пережили тогда вместе со всей страной наши Вооруженные Силы.

Иуды плодятся ежедневно, или Размышления на склоне лет

Слыша теперь огульную критику прошлого, хочется спросить: что бы делали сами критики, окажись они в условиях того периода и в роли тех людей, о которых сегодня рассуждают. К примеру, в роли командующего фронтом, который, по их мнению, вел боевые действия неправильно, хотя сами они едва ли обладают знаниями ротного командира. Нередко до глубины души возмущает, что иные нынешние критиканы, как правило, отличающиеся скудными профессиональными знаниями и отсутствием элементарного жизненного опыта, занимают солидное общественное положение и реально влияют на судьбу страны.

Однако чтобы быть объективным, хотел бы коснуться тех недостатков, а точнее негативных явлений, которые реально существовали в прошлом. Возвращаясь к прошлым годам, вспоминая и анализируя то, чем пришлось заниматься длительное время, работая в Центральном аппарате партии, невольно спрашиваешь себя: как, что и почему случилось с самой, казалось бы, могучей политической партией в мире. Видели ли мы, ее актив, раньше назревавшие процессы, которые в конечном счете привели партию к столь невиданному тяжелому историческому поражению?

Скажу прямо: да, мы видели, не могли не видеть таких явлений, которые волновали и заставляли задумываться, мы были свидетелями многих негативных проявлений. Но не допускали мысли, что эти ошибки и недостатки могут привести к тому, что мы теперь имеем. Думаю, что не найдется таких пророков, если они честные коммунисты, которые могли бы сказать, что они все знали, все предвидели, но не могли что-то существенно предпринять, не располагая какими-либо возможностями.

Каковы же причины, которые привели к столь трагическим результатам? Не претендуя на многое, назову лишь некоторые из них.

Первое. Сход партии с классовых позиций, утрата классового чутья. Говорят, о здоровье вспоминают тогда, когда его теряют. Воюющая армия теряет боеспособность. Вместе с достигнутыми успехами во всех областях социалистического строительства мы постепенно, как-то незаметно теряли классовую бдительность. Понятие классового подхода и политической бдительности становились пропагандистскими штампами. Да, мы изучали теорию марксизма-ленинизма, историю партии и историю рабочего движения, знали, что на пути этого движения было немало ревизионистов, оппортунистов, ренегатов, попутчиков, откровенных предателей, но не допускали мысли, что это может случиться в нашей партии. В партии, десятки лет находившейся, и не без успеха, у власти, одержавшей немало побед в строительстве социализма и его защите.

Даже величайшие испытания, обрушившиеся на страну в период Великой Отечественной войны, были преодолены, была достигнута победа, и мы воспринимали все это как должное. И вот теперь видим, что жили в известной мере в атмосфере иллюзий. Это первый и очень важный исторический урок.

Когда состоялся XX съезд партии, и были приняты решения о культе личности, подавляющее большинство коммунистов, я бы сказал, были ошеломлены решением съезда, но не сразу поняли, куда и к чему может привести огульная критика прошлого. Этот съезд явился историческим испытанием для партии, но мы не понимали еще, что идет борьба не только за власть, а прежде всего против партии.

В партии проявились сохранившиеся оппозиционные и ревизионистские элементы. Под воздействием так называемой хрущевской оттепели эти элементы оживились. Они готовы не только критиковать, но и выдвигать сомнительные в классовом отношении размытые концепции. Исчезло понятие о диктатуре пролетариата. Вместо него появилось понятие «народное государство».

Начался этап организационной чехарды в государственных структурах, и все это выдавалось за новизну. Заговорили о расширении свободы, а закончили хаосом общественной жизни, утверждением плюрализма и многопартийности, развалом социалистической собственности и утверждением частной собственности. Критика культа личности была нацелена на ликвидацию социализма, развал страны и реставрацию капитализма. Как теперь говорят, целились в Сталина, а попали в Россию.

Второе. Одной из главных причин, приведших к трагическим последствиям в жизни партии, является отрыв ее руководящих органов от масс. Несомненно, этому способствовал тот факт, что за годы советской власти нашей партии почти одну треть времени пришлось провести в условиях войны и ликвидации ее последствий. На практике логикой такой обстановки укрепились административно-командные методы руководства. Политическое убеждение как главный метод в партийной работе постепенно отходило на второй план. Это вело к подмене государственных органов, органов советской власти партаппаратом. Этим недугом страдали все: от райкома партии до Центрального Комитета.

Ненормальность такого положения многие видели, об этом говорили, но болезнь слишком была застаревшей, и ее было трудно преодолеть. В период войны это считалось нормальным, а в мирное время стало ненормальным и пагубным. Подрывалась сама суть деятельности партии как политической общественной организации.

Третье. Не было должной заботы о здоровье самой партии. В Великую Отечественную войну мы вступили, имея в рядах партии где-то три с половиной миллиона коммунистов. А в период войны партия потеряла более трех миллионов человек. Но ведь победа была достигнута! В феврале 1946 года ЦК было принято решение о росте рядов партии и воспитании молодых коммунистов. Суть этого решения сводилась к тому, что партия за время войны обновилась, и нужно ее членов, которые прошли через горнило войны, политически воспитать, сделать зрелыми бойцами, но не форсировать роста партии. Решение это было принято по инициативе Сталина.

Тем не менее вскоре это решение было забыто. Рост партии форсировался, в результате партия была разрыхлена, в ее ряды проникли карьеристы, прилипалы, включая враждебные элементы, которых сегодня мы видим во всех властных структурах. Другими словами, было забыто пророческое ленинское предупреждение о том, что следует всегда учитывать, что наша партия правящая и к ней будут прилипать элементы карьеристские, далекие от целей и задач партии. Партия должна беречь чистоту своих рядов как зеницу ока.

Четвертое. Партия на протяжении всей своей истории занималась проблемой кадров. Она по праву может гордиться тем, что под ее руководством выросли многочисленные кадры политических, хозяйственных, научных, военных, культурных деятелей. В ней существовала продуманная система подбора, воспитания и расстановки кадров. При этом после XX съезда партии в работе с кадрами стали игнорироваться такие требования, как нравственные качества, политическая и идеологическая зрелость работников. Постепенно утвердился формальный, анкетный подход в оценке людей.

С трибуны съезда партии был провозглашен сомнительный принцип: растить кадры на месте — в республиках, областях, краях — и не заниматься их переводом в другие районы или сферы деятельности. Расцвели протекционизм, карьеризм, подхалимство, беспринципность во многих важнейших сферах жизни. Кадры старели, был нарушен принцип сочетания опытных и молодых кадров. А в национальных республиках стали постепенно проявляться национально-сепаратистские элементы. Но это перестали замечать! Если говорить о национальной политике, то в аппарате ЦК строго требовали как можно осторожнее относиться к этому вопросу. По существу, не реагировать на проявление элементов национализма в республиках, поскольку это, мол, может затрагивать национальные интересы этих республик. К чему это привело, теперь мы знаем.

Пятое — это запущенность идеологической работы, пожалуй, как никакой другой сферы. Здесь годами тонко велась подрывная работа, умело внедрялись ложные ревизионистские концепции. Пример: хрущевская программа партии о достижении уровня коммунистического общества к 1980-м годам, так называемые концепции развитого социализма и т.п. В партии, особенно среди ее руководителей, практически никто не занимался серьезной теоретической работой. Да и что говорить, если большинству ведущих деятелей партии эта задача была не по плечу. Они сами плохо учились, плохо росли и занимались только текучкой.

Ведь не случайно Сталин после окончания войны был озабочен тремя проблемами дальнейшего развития страны и партии: состоянием теории, разработкой проблем экономики, целевых задач дальнейшего социалистического строительства и решения задач защиты социалистической страны от вражеского окружения. Мы, как он подчеркивал, не имеем права ни в одной из указанных областей отставать. Что касается идеологического актива партии, то абсолютное большинство его занималось даже не пропагандистской работой по разъяснению марксистско-ленинской теории, а, по существу, комментированием решений пленумов и съездов ЦК. Делалось это шаблонно, формально.

Идеологические учреждения занимались лишь обслуживанием руководящих органов партии. Научные работы в области теории марксизма велись чаще всего с целью «остепениться», получить кандидатское или докторское звание. Вот почему сегодня мы видим, сколько из этих остепененных выходцев стали перевертышами, антикоммунистами, певцами буржуазной идеологии.

Шестое. Недостатки и ошибки в экономике объясняются не столько объективными причинами развития экономики страны, сколько запущенностью теоретической работы партии. Но поскольку теоретическая работа партии в этой области отставала от практики и требований реальной жизни, то здесь иногда главный акцент делался на многочисленные организационные перестройки. Сколько за это время было пережито разного рода ломок, перестроек, ликвидации одних министерств и создания других, создания совнархозов, а затем ликвидации и их. Появилась теневая экономика, в сельское хозяйство вкладывались огромные суммы и средства, но результатов не достигалось. Одна треть сельскохозяйственной продукции, несмотря на ее рост, из-за отсутствия соответствующей базы перерабатывающей промышленности пропадала. И все это сказывалось на общем состоянии экономики страны.

Седьмое. Внутрипартийная работа. В этой области было не меньше, а может быть и больше недостатков, чем во всех других областях. Здесь партийные организации страдали шаблоном, формализмом, отсутствием критики и самокритики. Принципы демократического централизма многими партийными комитетами ловко использовались с точки зрения администрирования сверху. Они как огня боялись критики снизу и самокритики. Это привело к застою и формализму в партийной практике, отрыву партийных органов от партийных масс и как следствие к падению авторитета партии, к снижению ее влияния на многие стороны жизни страны.

Восьмое. Партия, ее Центральный Комитет много уделяли внимания международным вопросам. Касаясь внешней политики, хотелось бы обратить внимание на деятельность международных отделов аппарата ЦК и в первую очередь — на комплектование этих отделов. Нередко решающим условием для этого являлось знание иностранных языков. В результате аппарат зачастую комплектовался работниками, знающими иностранные языки, но совершенно не имеющими опыта партийной работы. Они слабо представляли себе внутреннюю жизнь страны, ее проблемы. При общении с представителями братских партий не могли эффективно выполнять партийные поручения.

И, наконец, еще одна причина, которую можно считать одной из самых главных, решающих в крушении социализма, советской власти, СССР. Это предательство части верхушки партии и государства: Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе и других. Легкость этого предательства объясняется тем, что было оно совершено в условиях десятилетиями воспитанной веры миллионов и миллионов советских людей в государственное и партийное руководство.

Была в СССР стабильность. Советский Союз находился на вершине мировой славы и авторитета. Советские люди жили спокойно и были уверены в своем будущем. И вдруг общество раскололось на враждебные классы. Огромного монолитного государства не стало. Уже целые горы исследований, книг, статей, интервью наших и зарубежных ученых, публицистов, государственных деятелей посвящены ныне изучению корней и причин этого. Однако только история расставит все по своим местам. Но хотелось бы при этом сослаться на высказывание одного великого, который говорил, что Христос и Будда родились один раз, а Иуды плодятся ежедневно в миллионах экземпляров.

В этих размышлениях сформулированы лишь личные оценки по ряду вопросов, с которыми пришлось сталкиваться длительное время, работая в аппарате ЦК. Разумеется, я далек от категоричности и полноты суждений. Но без взгляда в прошлое, без глубоких переживаний и анализа нынешнего, невозможно определиться, как жить дальше.

Силу любой армии определяют многие факторы: вооружение, организационная структура, обученность личного состава, военная идеология, т.е. профессиональные и общественные взгляды, которых эта армия придерживается, ее интеллект… Самым ценным и важнейшим капиталом любой армии являются ее люди, кадры и прежде всего офицерский состав. Особая роль всегда принадлежала и принадлежит ныне начальнику Генерального штаба, которого оправданно называют «мозгом армии». По долгу службы мне довелось длительное время видеть в работе многих известных военачальников, общаться с ними в непринужденной обстановке. Постепенно впечатления об их деятельности накапливались и, не претендуя на обладание истиной в последней инстанции, хочу поделиться некоторыми из своих наблюдений. Размышляя над прожитым, хочу заметить, что, какое бы высокое место в обществе и государственном аппарате человек ни занимал, он никогда не должен забывать, что даже небольшой отрицательный штрих в его поступках отражается прежде всего на порученном ему деле. Моральный авторитет руководителя должен соответствовать высокому авторитету его должности.

Маршал Куликов

Вспоминаю совместное пребывание с Маршалом Советского Союза Куликовым — тогда начальником Генерального штаба на Яворовском полигоне Прикарпатского военного округа. Здесь, на полигоне, предстояло провести опытное учение по отработке систем управления войсками с использованием новых средств связи, разведки и автоматизации обработки данных.

Не буду рассказывать здесь о ходе учения. Скажу только, что прошло оно с пользой, дало пищу для размышлений и научного анализа, было здесь и немало поучительного для практики управления войсками. На учение приехали представители конструкторских бюро и промышленности с образцами новой техники. Они, как всегда, стремились показать достоинства и преимущества своих образцов. А военные в свою очередь доказывали отставание отечественных производственников от зарубежных в разработках средств автоматизации управления войсками на поле боя. Новое оружие, насыщенность театра военных действий средствами боя с невиданными скоростями и убойной силой требуют от органов управления быстрых и точных решений и полного использования имеющегося потенциала по подавлению и уничтожению противника. Здесь-то на помощь штабу и командиру должна прийти электронно-вычислительная техника, средства автоматизации сбора и обработки информации.

По этим вопросам проходили дискуссии и споры. Учение показало, например, что в районе фронтового командного пункта сосредоточивается до пятисот мощных малоподвижных машин управления, до отказа начиненных средствами связи и другими электронными системами, причем часто не согласованными между собой. Ясно было, что такая «комплексная» автоматизация никого устроить не может. Руководитель учения маршал Куликов показал тогда высокую компетентность в обсуждаемых проблемах и четко сформулировал дальнейшие шаги в освоении и последующем совершенствовании автоматизированных систем управления войсками.

Виктор Георгиевич в своей военной биографии прошел буквально все ступени командно-штабной лестницы — от командира роты до начальника Генштаба. Но были на его жизненном пути и служебные скачки: с должности командарма, которым он недолго пробыл, на должность командующего войсками такого сложного военного округа, как Киевский. Затем довольно быстро его назначают главнокомандующим Группой советских войск в Германии, а еще через некоторое время — начальником Генерального штаба.

Эти скачки, видимо, повлияли на его формирование как крупного военачальника. Быстро проходя ответственные должности, он не успевал, как говорится, «дозревать», а на новых, более высоких ступенях не успевал наверстывать упущенное. И став во главе Генштаба, он в какой-то степени все еще оставался «на округе». На первых порах он просто не охватывал всего объема военно-стратегических задач, стоявших перед нашими Вооруженными силами.

Но до обретения самой большой штабной должности можно было «дозреть» только упорным трудом и форсированной работой над собой. На это, видимо, у Виктора Георгиевича характера не хватило. Он почувствовал высоту должности несколько по-своему — можно, мол, самому немного и расслабиться, а работу потребовать от подчиненных. Появилась у него вскоре некоторая вальяжность, даже, как тогда говорили, элементы барства. С подчиненными стал грубоват, посматривал на них свысока. Конечно, не только удачная карьера была тому виной, — сказались и особенности характера, которые у каждого проявляются тем сильнее, чем больше власти он получает. И эти особенности у Виктора Георгиевича оказались не на пользу делу.

Раздумывая над этим, вспоминаю в чем-то схожую военную судьбу Маршала Советского Союза А.М. Василевского. До прихода к руководству Генеральным штабом он тоже имел небольшой командный опыт — только в должности командира полка. Когда его выдвигали на работу в окружной аппарат с этой должности, командир дивизии, если не изменяет память, Никитин указал в аттестации выдвиженца такие его качества, как трудолюбие, аналитический склад ума, скромность, упорство в повышении профессионального уровня. Характеризуя будущего маршала, он прозорливо заметил, что за скромностью и внешней неторопливостью у того скрывается сильная командирская воля. Эта оценка стала рекомендацией для будущей работы Александра Михайловича в Генштабе, которую он с честью оправдал.

Да, не все так просто в военной карьере. Это, пожалуй, единственная профессия, в которой кто-то может и покрасоваться в мирное время, а истинную и подчас суровую оценку соответствия порученному делу ставит каждому только боевая обстановка. Только она ранжирует военачальников по истинным их достоинствам — это доказала Великая Отечественная война, да и боевые действия в Чечне тому же пример…

Маршал Огарков

Николай Васильевич вспоминается мне прежде всего в разных ситуациях оперативных учений Прибалтийского и Северо-Кавказского военных округов. Он занимал в то время самую престижную, но и самую, я бы сказал, ответственную, единственную в своем роде должность — начальника Генерального штаба Вооруженных сил. Огарков был в то время в расцвете творческих сил. За плечами многолетняя армейская служба, Великая Отечественная война, две академии. По основной подготовке он — войсковой инженер. На командно-штабной работе оказался по стечению обстоятельств: его заметил проницательный взгляд маршала Р.Я. Малиновского, будущего министра обороны, во время одного из оперативных учений Дальневосточного военного округа, войсками которого командовал Родион Яковлевич. Он тогда убедился, что этот войсковой инженер определенно имеет способности к оперативному мышлению. С легкой руки маршала Огарков оказался заместителем, а затем и начальником оперативного управления штаба округа.

Через некоторое время маршал Малиновский направляет генерала Огаркова на учебу в Академию Генерального штаба. После окончания академии служба идет своим чередом: комдив, начальник штаба Белорусского военного округа, командующий войсками Приволжского военного округа, а затем — заместитель начальника Генерального штаба. Маршал Малиновский пристально следил за ростом своего протеже и убеждался, что не ошибся в выборе. Николай Васильевич Огарков обладал высокой общей культурой, эрудицией, хорошей памятью, трудолюбием. Когда он взошел на высоту крупной штабной работы, многие сказали: вот теперь он на месте.

Работал он много, наращивая свое стратегическое мышление, торопился сделать больше и болел за дело. Но, как и любой человек, имел он и слабости. Эти слабости Николай Васильевич мог бы преодолеть, если бы рядом был такой внимательный и требовательный наставник, как Малиновский. Но Родиона Яковлевича уже не стало. Стремясь преодолеть догматизм в теории и практике военного дела, ведь была уже эпоха научно-технической революции, эпоха атома, космоса, электроники, Огарков, к сожалению, подчас легко поддавался влиянию недобросовестных советчиков, которые всегда имеются у больших начальников.

Такие советчики бывают и грамотными, и с опытом, нет у них только одного: чувства ответственности за правильность государственного решения. Николай Васильевич схватывал некоторые внешне привлекательные идеи, не просчитав возможных последствий их практической реализации. Так возникали конфликты с другими военачальниками, руководителями видов Вооруженных сил, которые, порой принципиально и обоснованно, придерживались противоположных позиций. Начальник Генштаба проявлял в таких случаях заурядное упрямство, начинал давить властью. Все это он оправдывал необходимостью защитить свою принципиальную позицию.

В военном деле такой подход чрезвычайно опасен. Ведь сформированные в мирное время положения и взгляды проверяются на правильность только во время войны, и цена такой проверки может быть очень дорогой. Так что в мирное время, решая военные проблемы, необходимо не только семь, но и десять раз отмерить, прежде чем отрезать. Тут ошибаться нельзя. По своему служебному положению начальник Генштаба обязан рассматривать военно-стратегические проблемы не только как шахматист на шахматной доске, но и за пределами этой доски. Наряду с чисто военными аспектами любой задачи он должен учитывать экономическое состояние страны и социальное положение ее населения, внешнеполитический климат, национальный фактор, надежность союзников, силу вероятных противников и многое другое. То есть начальник Генштаба — это не только военный стратег, но и обязательно политик.

Николай Васильевич, разделяя эти взгляды, старался воспитать в себе необходимые качества, глубоко переживал неудачи. Но до конца изжить переоценку своей личности, своей непогрешимости ему не удавалось. Как не удавалось это и другим военачальникам того времени. И в этом не только их вина. Их воспитала обстановка, сознание того, что внутриполитическое положение страны прочное как никогда, экономика плановая, управление централизованное: что военные запросят — страна даст. И страна действительно давала все, что требовали оборонные структуры. В этих условиях военные руководители не всегда по-государственному и политически зрело подходили к затратной стороне военного строительства, к определению реальных нужд Вооруженных сил.

Занимаясь вопросами подготовки войск, Огарков, на мой взгляд, недостаточно вникал в действия тактического звена. Видимо, сказывался небольшой командный опыт — лишь два года в должности командира дивизии. Но, несмотря на эти и некоторые другие недостатки, вспоминая Николая Васильевича, можно сказать, что это был талантливый военный деятель, грамотный руководитель, настойчивый и трудолюбивый работник, умный и интеллигентный человек. Время, когда он трудился, и перемены, которые тогда происходили в руководстве страной, не позволили ему до конца сформироваться и проявить себя в соответствии с занимаемой должностью.

Маршал Ахромеев

Рядом с Огарковым вспоминается мне и генерал Ахромеев. Помню, будучи в командировке в Белорусском военном округе, я завел разговор с командующим войсками этого округа о молодом командарме Ахромееве. В целом характеризуя его положительно, командующий обронил такую фразу: «Войсками занимается много, но увлекается чтением». На мой вопрос, что же он читает, последовал ответ: «Все теорию учит, а войска требуют на практике полной отдачи сил и времени».

При встрече с Сергеем Федоровичем я затронул эту тему. Он сразу понял, откуда ветер дует, и сказал: «Да, мне уже делали такое замечание. Но читать, к сожалению, удается очень мало…» Он рассказал, что в современной обстановке быстрейшего развития военной техники и военного дела он все время чувствует, что мы отстаем от возрастающих требований. Опыт предыдущих сражений — это основа, но новая война, если случится, будет совсем другой. Она уже сегодня требует особой подготовки, а мы живем только багажом пройденных академий и занимаемся текучкой.

«Да, я пытаюсь не пропускать ничего нового в военной литературе, но много ли времени оторвешь от сна?» — с сожалением говорил Сергей Федорович. Мне, честно говоря, не часто приходилось в то время слышать от военачальников подобные откровения.

В юности, когда перед человеком встает вопрос, кем быть, у Ахромеева наблюдалась склонность к гуманитарным предметам. Недаром он пытался поступить в Московский институт философии и литературы. Но предгрозовое время настояло на своем — он пошел по военной стезе. Став курсантом училища, а затем офицером морской пехоты, он вскоре был переведен в сухопутные войска. Служил Ахромеев всю жизнь честно, самоотверженно, как и воевал.

Не обладая богатырским здоровьем, он всегда был упорным тружеником. И в любой области военного дела, к которой приходилось прикасаться, стремился дойти до корней, до самой сути. Мечтал командовать войсками округа, но это не удалось. После командования армией он был назначен начальником штаба Дальневосточного военного округа и в оперативном отношении формировался рядом с таким умным военным профессионалом, как будущий Маршал Советского Союза Василий Иванович Петров.

В должности начальника Главного оперативного управления Генштаба быстро освоил оперативно-стратегические объемы, много занимался общими проблемами военного строительства. В должности начальника Генштаба он особенно ярко проявил себя в процессе переговоров с американцами по вопросам сокращения стратегических ядерных вооружений. Глубоко понимая не только стратегические, но и политические проблемы, он твердо и убедительно отстаивал позиции нашей страны.

Конечно, и на солнце есть пятна. Будучи уже на высоких военных должностях и выделяясь стремлением освоить новое, Сергей Федорович отличался высочайшим чувством личной ответственности. Сочетание этих качеств порождало иной раз негативные черты в стиле его работы: он пытался все и всех замкнуть на себя, во все, даже второстепенные вопросы, вникнуть сам. А на большом посту, куда ежедневно стекаются сотни проблем, такой стиль приводит к задержкам в их решении и даже заторам. На выслушивание предложений и аргументов подчиненных просто не хватает времени… А все это — не на пользу делу.

Лучшие свои качества человека и военачальника маршал Ахромеев сохранил и в зыбких условиях перестройки. На высшем уровне он всегда докладывал о положении дел честно, горячо и принципиально отстаивал позиции, обеспечивающие безопасность страны. Он никогда не лавировал, не боялся сказать даже горькую правду. И если не удавалось отстоять свою точку зрения, глубоко переживал…

Судьба поставила его на ключевую военную должность начальника Генерального штаба, когда армия стала ощущать открытые удары со стороны своих «идеологических» противников. Он пытался отвести эти удары, сопротивлялся попыткам развала армии как мог, до конца. И если правда о его смерти соответствует официальной версии, то она означает, что честь маршала просто не выдержала неправедного отношения к армии, к делу защиты Родины.

Как криминальный мир вышел из подполья

26 ноября 2010 года исполнилось 100 лет со дня рождения Николая Анисимовича Щелокова, который более 16 лет руководил министерством внутренних дел СССР. Он был сыном своего сложного и противоречивого времени, что не могло отразиться на его мировоззрении и поведении. Но, по свидетельству современников, нет оснований ставить под сомнение преданность этого главы МВД Родине, умение организовать слаженную работу огромного коллектива. В конечном счете министр стал жертвой сложных интриг в высшем советском руководстве, непрекращавшейся после смерти Сталина подковерной борьбы за власть между различными номенклатурными кланами.

Наш собеседник — Максим Брежнев, один из авторов книги «Министр Щелоков», написанной им в содружестве с Анатолием Вячеславовичем Науменко, генерал-лейтенантом милиции из МВД Украины, при поддержке Российского совета ветеранов органов внутренних дел и внутренних войск.

— Максим Александрович, первый вопрос: вы случаем не родственник Леонида Ильича Брежнева?

— Однофамилец.

— Значит, в написании книги о человеке, близком к генеральному секретарю ЦК КПСС, вы были движимы неродственными чувствами. Тогда чем?

— Считаю, приходит время развенчания небезобидных мифов о нашем недавнем прошлом. Старшему поколение это имя знакомо, но, как правило, у большинства на памяти распространенные вокруг него мифы: друг генсека Брежнева, после его смерти снятый с поста министра и обвиненный в различных прегрешениях, исключен из партии, покончил жизнь самоубийством. Молодой же читатель практически не знает о нем ничего.

В одной из новых биографий Л.И. Брежнева о министре Щелокове, ключевой фигуре в окружении генсека, я прочитал такие строки: до войны работал в Днепропетровске, во время войны — интендантом, и прямо указывается, что Брежневу нравилась жена Щелокова. Допустим, автор этой биографии на сто процентов прав. Но все же он обязан был сказать, что Щелоков до войны был председателем Днепропетровского горсовета. А предвоенные годы — это время напряженной работы. Ведь уже с 1940 года по приказу Сталина предприятия Днепропетровска переводились на выпуск военной техники.

С началом войны в 41-м Щелоков организовывал эвакуацию заводов и населения, создавал оборонительные сооружения. Проводил мобилизацию и т.д. Затем — действующая армия. Щелокову довелось быть начальником политотдела прославленной 218-й Краснознаменной Ромодано-Киевской стрелковой дивизии. Он участвовал во многих боях и сражениях, не раз поднимал бойцов в атаку.

После Победы вместе с Брежневым руководил восстановлением разрушенной промышленности на Украине (заведующий отделом промышленности ЦК КП Украины). Когда Сталин направил Брежнева в Молдавию, то туда поехал и Щелоков. Брежнев доверил ему один из самых сложных участков работы — создавать промышленность республики, которой до этого не существовало вообще. После прихода Брежнева к власти он поручил Николаю Анисимовичу заново создать союзное МВД, что и было с успехом сделано. Как видим, Брежнев не раз убеждался в возможностях Щелокова как руководителя, поэтому он и опирался на него, очень ценил и даже по-братски любил. Вот вам и «жена понравилась».

— В годы перестройки Щелокова «вычеркнули» из советской истории.

— Имя Николая Анисимовича не просто вычеркнуто из отечественной истории, оно буквально втоптано в грязь. Создавались телепередачи, фильмы, книги, многочисленные статьи, в которых бывшего министра кем только ни называли: жуликом, мафиози, взяточником, трусом. Правда, неясно, почему не был доведен до суда хотя бы один эпизод с его якобы «хищениями»? Почему не говорят, что золота и бриллиантов, приписываемых семье Щелокова, к огорчению следователей, не было найдено вообще?

Казалось бы, официальной пропагандой за двадцать с лишним лет сделано все для его развенчания, но удивительная вещь: почему к Щелокову относятся с уважением в милиции и сохраняют о нем добрую память, особенно ветераны МВД? Да и можно ли называть трусом человека, прошедшего всю войну, участвовавшего во многих боях?

По-моему, это несправедливо. Я провел много бесед с сослуживцами и соратниками министра и видел, с какой любовью и уважением они рассказывали о Николае Анисимовиче (Щелоковым мало кто его называл, в основном по имени-отчеству), характеризовали его как работоспособного, нестандартного руководителя, блестящего организатора, прекрасного человека. На посту министра он сделал больше, чем любой из его предшественников. Ветераны с ностальгией вспоминают те годы.

Да и как показало время, реформирование органов внутренних дел, проведенное под руководством министра Щелокова, оказалось наиболее удачным, целесообразным и эффективным за всю историю этого ведомства. Его дружба с Брежневым, доверие и взаимопонимание, существовавшие между ними, помогли сделать многое не просто для МВД, но и для всего дела борьбы с преступностью. Ему, например, принадлежала идея создания штаба МВД.

— Штаба?

— Да. Штаба. Ранее в МВД такой структуры не существовало. Щелоков везде, где бы ни работал, организовывал штаб. Этому научила армия, где штаб — неотъемлемая управленческая мозговая структура. Как-то в разговоре с министром иностранных дел Андреем Андреевичем Громыко Щелоков удивился: «Как это вы без штаба обходитесь? Это необходимый орган управления в каждой большой системе».

Управляя сложным аппаратом, каким является МВД, руководство, коллегия министерства не принимали при Щелокове ни одного серьезного решения, касалось ли это текущих или перспективных, стратегических вопросов, без большой предварительной, подготовительной работы штаба министерства.

Сразу же по приходе в МВД — это 1966 год — Щелоков начал осуществлять одну из главных своих задумок. Создать штаб было непросто, потребовалось несколько лет, чтобы пробить идею «наверху». Все решения апробировались на уровне Отдела административных органов ЦК КПСС. В партийных и госорганах не все воспринимали нововведения в МВД с одобрением. Было много весьма влиятельных недоброжелателей. Как известно, добиваясь внедрения нового, нередко осложняешь жизнь не только себе, но и окружающим.

Так, министр обороны СССР Андрей Антонович Гречко высказался решительно против введения генеральских званий для высшего начальствующего состава Министерства охраны общественного порядка (МООП), преобразования Высшей школы МООП в Академию, установления на одном уровне с военнослужащими Советской Армии норм денежного довольствия и пенсионного обеспечения личного состава органов внутренних дел.

— А разве тогда МВД не существовало?

— При министре Дудорове (Николай Павлович Дудоров — министр внутренних дел СССР в 1956—1960 гг.; до этого, в 1954—1956 гг., возглавлял Отдел строительства ЦК КПСС. — Авт.) МВД как союзное министерство было упразднено. Это произошло в январе 1960 года. Это было в русле политики Хрущева, который считал, что борьбу с преступностью следует вести общенародными силами. «В социалистическом государстве, — говорил Никита Сергеевич, — каждый гражданин — агент милиции». Многочисленные народные дружины стали подменять деятельность милиции, численность которой из года в год сокращалась.

После упразднения союзного МВД централизованное руководство борьбой с уголовной преступностью было нарушено. И это отрицательно сказалось на работе милиции, исправительно-трудовых учреждений, внутренних войск, пожарной охраны. Республиканские министерства охраны общественного порядка действовали разрозненно, взаимодействие, координация усилий резко ослабели. Это продолжалось около семи лет, понимание пагубности такой разобщенности в борьбе с преступностью становилось все более очевидной и в ЦК КПСС, и в союзных республиках. Все это привело к решению о создании министерства охраны общественного порядка — МООП СССР.

— Вы начали рассказывать о создании штаба МВД…

— Программа Щелокова по реформированию ведомства вызвала у многих высокопоставленных лиц, входивших в специально созданную комиссию Политбюро по рассмотрению этих вопросов, резкое неприятие. Поэтому многое из предложенного новым министром реализовывалось не сразу. В принципе все были заинтересованы в укреплении органов внутренних дел. Но не все одобряли новую структуру, особенно возросшие затраты. А Щелоков не уставал доказывать: нищая милиция опасна и для общества, и для государства.

Когда организовывался штаб, Брежнев после доклада заведующего Отделом административных органов ЦК Николая Ивановича Савинкина потребовал от Щелокова объяснений.

— Николай, что происходит? — позвонил он ему однажды по телефону. — Мне тут говорили, ты у себя второй Генеральный штаб создаешь…

Надо сказать, что в советские годы крайне трудно было увеличить численность министерств, особенно в Центральном аппарате. В ЦК и правительстве пришлось выдерживать настоящие битвы. Щелокову далеко не с первого захода удавалось выбивать по 10—15 единиц под новую структуру в Центральном аппарате.

Добавлю, что и генеральские звания тогда распределялись очень строго. Заместители союзного министра имели звания генерал-лейтенанта. Некоторые замы закончили карьеру в звании генерал-майора. Главе службы БХСС (по борьбе с хищениями социалистической собственности. — Авт.) Павлу Филипповичу Перевознику три раза отказывали в присвоении генеральского звания.

В течение нескольких лет Щелокову пришлось доказывать необходимость образования штабной структуры. Он собирал необходимые бумаги, брал с собой специалистов и шел к партийному руководству убеждать в целесообразности, настоятельной необходимости штаба.

Изначально это структурное подразделение именовалось так: контрольно-инспекторский отдел (КИО). Подчинялся он непосредственно министру. В качестве самостоятельного отдела КИО вошел и в состав МВД СССР (25 ноября 1968 г. президиум Верховного Совета СССР принял Указ «О переименовании Министерства охраны общественного порядка СССР в Министерство внутренних дел СССР». — Авт.). В обязанности отдела были вменены планирование, контроль и инспектирование служб и подразделений, то есть совершенствование управления.

Каким Щелоков видел начальника штаба? Сошлюсь на слова Маршала Советского Союза Сергея Семеновича Бирюзова, которые Николай Анисимович взял себе на вооружение: «Командующий должен верить в своего начальника штаба, как в самого себя. Без этого работать нельзя. Начальник штаба — это не просто исполнитель. Он — один из самых близких помощников командующего, и непременно с творческим складом ума и характера. Со своим аппаратом на основе общего замысла командующего начальник штаба обдумывает все детали дела и готовит мотивированные предложения. С помощью его осуществляется контроль за исполнением приказов и обеспечивается управление войсками. Штаб можно сравнить с центральной нервной системой человека».

— И кому министр доверил свой штаб?

— Когда Щелоков подбирал кадры, зампред КГБ Георгий Карпович Цинев порекомендовал ему доцента Высшей школы КГБ Сергея Михайловича Крылова. Щелоков оценил его незаурядное мышление и предложил перейти в МВД, возглавить КИО. В феврале 1969 года на базе контрольно-инспекторского отдела образовывается качественно новый штабной аппарат — Организационно-инспекторское управление МВД СССР.

Одновременно началось образование организационно-инспекторских аппаратов в регионах — в управлениях внутренних дел. В МВД Татарии впервые была создана специальная аналитическая группа, которая обобщала результаты и производила планирование деятельности оперативников. Разработали систему немедленного реагирования на серьезные преступления. Первым родился план «Перехват» по розыску и задержанию угнанных автомашин в Казани и пригородах. После его утверждения провели оперативную игру. На «угнанной» автомашине Виктор Ерин (будущий министр внутренних дел Российской Федерации. — Авт.) исколесил весь город и пригороды, но никто ее не остановил. Выводы были сделаны…

Также родилось предложение о создании оперативного отделения в составе штаба республиканского министерства для руководства деятельностью дежурных частей и организации взаимодействия всех сил и средств для реагирования на происшествия любого характера. Затем пришла идея о разработке системы оперативного реагирования для организации взаимодействия служб при раскрытии тяжких преступлений и ликвидации побегов из мест лишения свободы и КПЗ, которую назвали «Сирена». И эта идея находит поддержку в МВД СССР

«Сирена» была внедрена в стране и до сих пор действует под своим первоначальным названием. Аналогично было и при разработке оперативных планов «Гром» — по задержанию вооруженных преступников, захвативших заложников и засевших в каких-либо строениях, «Защита» — по предупреждению и ликвидации массовых беспорядков.

Организация штабов республиканских МВД и областных УВД на местах была, конечно, не безболезненным процессом. Особенно остро стоял вопрос комплектования новых подразделений. Оперативные службы неохотно уступали своих квалифицированных работников и перспективных молодых офицеров.

Но Щелоков был категоричен: «Пусть недальновидные люди визжат и воют по поводу перестройки и нововведений, — подчеркивал он. — Им не понять, что при рубке большого старого леса иначе нельзя. Тем более, в истории еще ни одно глубокое преобразование не обходилось без грязной пены, без этакой накипи и наслоений. Других решений в ускорении поставленных задач нет. Так именно кадры, их подбор становятся главным и решающим фактором среди всех прочих в новых условиях».

В сентябре 1971 года Организационно-инспекторское управление было переименовано в Штаб МВД СССР. Это была победа Щелокова! В 1972 году в его состав входили главная инспекция и семь отделов: организационно-аналитический, оперативный (включая дежурную часть МВД СССР), организационно-зональный, организационно-научный, организационно-штатный, нормативно-уставный, внешних сношений. В оперативное подчинение штабу были переданы Главный научно-исследовательский центр управления и информации (позднее Главный информационный центр) и Организационно-методический центр МВД СССР по передовому опыту.

— Значит, МВД как общесоюзная структура возродилась при Щелокове…

— Именно так. Наследство ему досталось, повторюсь, незавидное. После так называемого реформирования, а фактически упразднения Хрущевым в 1960 году союзного МВД на улице оказались многие профессионалы, было ликвидировано союзное Главное управление милиции, координировавшее борьбу с криминальными структурами; разрушено профессиональное милицейское ядро центрального аппарата МВД СССР, накопившего огромный опыт борьбы с бандитизмом. Разрушена оказалась и союзная структура службы БХСС — организатор усиливающейся борьбы с «цеховиками», расхитителями и дельцами экономического подполья. Все это благоприятствовало росту и развитию организованной преступности, теневого бизнеса и коррупции.

Система МВД не пользовалась авторитетом ни у народа, ни в ЦК КПСС. Около половины личного состава милиции была, по сути, неграмотная. Материальное содержание, заработная плата сотрудников были нищенскими, унизительными. Милиция находилась в состоянии приниженности, загнанности, патологической апатии, затяжного синдрома профессионального бескультурья.

К тому же еще в конце пятидесятых годов в разных городах вспыхивали волнения, зачастую направленные против действий милиции, к которой в обществе накапливалось немало претензий из-за самоуправства, взяточничества, поборов и т.д. До Щелокова предыдущий министр Тикунов пытался поправить ситуацию, но его начинания успеха не имели и не могли иметь (Вадим Степанович Тикунов с должности заместителя заведующего Отделом административных органов ЦК КПСС был назначен в 1959 г. заместителем председателя КГБ при Совмине СССР; в 1962—1966 гг. — министр охраны общественного порядка РСФСР. — Авт.).

Неприятие у населения вызвало применение милиционерами резиновой палки, введенной по приказу Тикунова — якобы по требованиям общественности. Слишком уж необычным для советского милиционера выглядел этот атрибут и его практическое использование. Хотя знали, что в отделениях бьют и без палки, но все же это не публичное действо. Тогда же были введены и взрывпакеты со слезоточивым газом. Распоряжением Щелокова применение дубинки и взрывпакетов было отменено.

— Вы, Максим Александрович, упомянули о «цеховиках». Не секрет, что это явление становилось все более распространенным во времена Брежнева и Щелокова…

— Да, с каждым годом эта проблема становилась все острее, и коренная причина — не в слабостях в работе милиции. Службой БХСС при Щелокове руководил Павел Филиппович Перевозник, хорошо знакомый министру по работе в Молдавии. Под его руководством служба стала одной из самых эффективных и ведущих в системе МВД. Важнейшей задачей, отведенной Щелоковым службе БХСС, стала именно борьба с теневой экономикой.

В докладах и выступлениях министр не раз защищал работу службы по борьбе с экономическими преступлениями от критики. Особое отношение объяснялось прежде всего тем, что Щелоков, хорошо разбираясь в вопросах экономики и производства, понимал трудности изобличения дельцов, взяточников, расхитителей и, особенно, их покровителей.

Теневой бизнес «подрос» еще при Хрущеве в связи с частичной либерализацией экономической политики. Всеобъемлющий дефицит товаров народного потребления привел к созданию подпольного рынка товаров и услуг, разделению сферы торговли на официальную и теневую. Появились лица, так называемые цеховики, сосредоточившие в своих руках значительный капитал. «Цеховики» сразу вступили в конфликт с законом — частнособственнические тенденции в условиях социалистического способа хозяйствования неизменно приводили к этому. При этом началось их постепенное сращивание с криминальным сообществом.

Многие должностные лица, занимающиеся распределением материальных средств, стали в те годы выполнять свою работу за дополнительные деньги. Взяточничество проникало в сферы хозяйственной и государственной жизни, и у криминалитета появились стойкие связи во властных структурах. Они налаживались не только подкупом, но и методом сбора компрометирующих сведений на того или иного руководителя. Такие «правила игры» негласно существовали и среди партийного, советского руководства.

— Для министра Щелокова эти «правила игры», видимо, не были тайной?

— Николай Анисимович был хорошо знаком с этими номенклатурными нравами. Еще когда он был вторым секретарем ЦК Компартии Молдавии, Павел Перевозник информировал его о том, что многие республиканские руководители везут в Москву многочисленные подарки и подношения для столичного начальства. На что Щелоков сказал ему, что и он, когда едет в Москву, тоже везет с собой так называемый молдавский привет. И никто ни разу не отказался от него ни из Госплана, ни из Госснаба.

При Брежневе по инициативе председателя Совета Министров СССР Алексея Николаевича Косыгина с середины 60-х годов началась реформа хозяйственной деятельности на основе хозрасчета. Предприятия должны были строить свои отношения с центром на основе показателя прибыли. Это было одним из принципиальных нововведений.

Но попытка ввести элементы рынка в советскую экономику давала не те результаты, которые были запланированы. Ориентация на прибыль, а не на снижение себестоимости продукции вызвала тенденции к повышению цен даже на товары первой необходимости. При этом товаров на прилавках не хватало, дефицитом было почти все — мебель, холодильник, телевизор, автомобиль.

Для дальнейшего хода реформы необходимы были корректировки, новые решения, но это не нашло поддержки партийного руководства. Предпринимались некоторые меры по развитию предпринимательства. В частности, создание цехов по переработке сельскохозяйственной продукции, древесины и производству строительных материалов, появлялись небольшие специализированные цеха по производству промышленных товаров. Но, опять же, это были половинчатые меры. За состоянием борьбы с частнособственническими инициативами зорко следили в ЦК КПСС — прежде всего секретарь ЦК Михаил Суслов, противник всякого отхода от догм марксистско-ленинского учения.

Павлу Филипповичу Перевознику был известен такой случай. Его знакомому, находившемуся в Грузии, по дороге к месту работы встретился незнакомый грузин, попросивший продать ему свою сорочку. Он предложил за нее большие деньги. А сорочка японского производства была куплена им во Владивостоке за 150 рублей. Тот согласился, купил себе новую, чтобы переодеться, и спрашивает, зачем тебе понадобилась рубашка за такую сумму? А вы посмотрите, говорит грузин, какой крой у вашей рубашки, какие карманы, какие заклепки, разве у нас в магазине купишь такую вещь? За эту рубашку я получу в десятки раз больше от «цеховиков», которые наладят производство такого модного дефицита и заработают тысячи рублей.

Или вот другой пример, демонстрирующий деловую хватку «теневиков». В Москве по всем отраслям народного хозяйства устраивались международные выставки для развития и внедрения в производство передового опыта и техники. Со всей страны в столицу приглашались руководители производств — с целью ознакомления с мировыми новинками и внедрения их у себя в производство.

И вот как происходило это ознакомление по наблюдениям Перевозника:

— Приезжает, например, в Москву руководитель предприятия и вместе с ним симпатичная женщина из отдела снабжения. Женщина — понятно, для каких целей, а снабжение — для обеспечения ежедневного застолья. При посещении выставки обычно выносили заключение: все то, что нам здесь показывают, мы производить не можем. Ниток таких нет, тканей нет, заклепок нет и т.д. Посмотрели, попьянствовали и уехали, ничего для себя не найдя. И все идет по-старому. А как вели себя на таких выставках дельцы, теневые частные предприниматели? Они приезжали за свой счет. С собой неграмотный делец привозил двух-трех мастеров — золотые руки. Они не просто осматривали экспонаты выставки, а изучали их — и не один день. Причем, если речь шла об оборудовании, машинах, то мастера тут же соображали, как можно переоборудовать имеющиеся машины, пополняя их отдельными деталями, которые можно изготовить индивидуально. Если речь шла о материалах, то тут же принимались решения, какие из наших материалов можно использовать и где их можно заказать. Эти люди после выставки открывали новое производство и выпускали товары, пользующиеся повышенным спросом.

— «Теневики» тонко улавливали конъюнктуру рынка…

— В том-то и дело, и их товары всегда находили покупателя. Они оперативно перестраивали производство на выпуск нужных товаров, сколачивали крупные капиталы, не забывая «делиться» с нужными чиновниками.

Кстати, министр Щелоков считал проявление хозяйственной инициативы полезным делом. Разве плохо, если человек налаживает производство дефицитных товаров. Производит продукцию, которую «недовыпускает» государство. Благодаря чему рынок пополнялся нужными товарами. Но ведь для того нужно соответствующее «правовое поле».

Конечно, министр выступал за разоблачение крупных расхитителей. Но, как у бывшего хозяйственника, у него было особое отношение к тем людям, которые могут не то что использовать, а «поправить» изъяны советской хозяйственной системы. Еще в довоенном Днепропетровске он, улаживая конфликт с продавцами керосина, дал возможность и им зарабатывать, и не срывать заправку примусов и керосинок с коммунальных кухонь.

По мнению Щелокова, на сколько я могу судить по рассказам знавших его людей, страна нуждалась в преобразованиях, и министр был за постепенный переход к рыночной экономике под контролем государства. Однажды Перевозник докладывал министру о ряде дел, связанных с полуподпольными цехами на Кавказе, и рассказал о выпускаемой ими продукции. «Щелоков, — вспоминал Перевозник, — как опытный в хозяйственных делах человек, понимающий цену вопроса, тут же стал звонить во многие инстанции с вопросами, почему государство не использует этот источник выпуска товаров, почему мы не даем этим инициативным людям работать легально, не вводим их деятельность в законные рамки. Ведь это позволило бы развернуть, повсеместно развить мелкотоварное производство. Страна бы, таким образом, кроме ликвидации дефицита товаров широкого потребления, получила бы дополнительный доход в бюджет за счет налогов. И главное, мы сократили бы количество преступлений. У многих он нашел понимание, но… взяться за это дело никто не решался, ссылаясь на то, что при таком повороте дела мы способствовали бы развитию частнособственнических тенденций, а это противоречит коммунистической морали. Нас обвинят в том, что мы, таким образом, подрываем социалистический способ производства, уходим от планового ведения хозяйства, а этим дельцам узаконим возможность всякими обходными путями приобретать оборудование, сырье и материалы, минуя Госплан и другие органы управления».

— А как относились в Совете Министров, в том же Госплане, к позиции Щелокова?

— Он, увы, не нашел поддержки ни в Госплане, ни у министров. Перевознику он поручил продолжить изучение этих вопросов, попытаться найти совместно с министерствами экономического блока аргументы, которые бы могли быть использованы при подготовке этого вопроса в ЦК партии и правительстве. Однако ни в одном ведомстве не поддержали идеи совместной подготовки предложений в ЦК.

Понимание необходимости экономических реформ в стране было и у других крупных руководителей. На одной из встреч Щелокова в Киеве с первым секретарем ЦК Компартии Украины Владимиром Васильевичем Щербицким последний рассказал один эпизод из своей биографии. После войны к нему, как к секретарю парткома на крупном предприятии, обратился секретарь партийной организации с просьбой принять участие в обсуждении вопроса об исключении из партии работника, который не может в своей семье навести порядок.

Оказалось, он — работник милиции, а его жена дома вяжет из шерстяных ниток детские шапочки и продает их на рынке. Комиссия, которая готовила на бюро это дело, даже подсчитала, сколько она заработала на каждой шапочке. Щербицкий поинтересовался составом семьи, зарплатой, квартплатой и другими вопросами. Ответили, что у них трое несовершеннолетних детей, комнату снимают на свою зарплату. Спросил, можно ли на такую скудную зарплату содержать семью, платить за жилье? И что должен делать человек в таком положении? Если не обеспечить квартирой, то, может, устроить жену на работу, оказать материальную помощь? Вместо исключения коммунисту была оказана помощь.

— Не все из когорты советской номенклатуры вели себя, как Щербицкий…

— Поэтому в СССР обнажались все больше и больше внутренние противоречия. К концу 70-х годов все отчетливее проявились в социальной системе «теневики» и контролировавшая ее уголовная преступность, которая подминала под себя «теневиков», не имевших возможности обращаться за помощью в правоохранительные органы.

Преступный мир сумел приспособиться к реалиям времени. Легендарный «вор в законе» Анатолий Черкасов (Черкас), участник войны, кавалер двух орденов Славы, разработал новую концепцию воровского сообщества. Суть ее сводилась к тому, чтобы переключиться с государственной и личной собственности граждан на имущество и доходы представителей теневой экономики. При этом брать с них дань следовало «по справедливости», не доводя «клиента» до краха. Использовать как «крышу» государственных служащих и работников правоохранительных органов, щедро оплачивая их услуги.

«В период с 1926 по 1940 год НКВД СССР принял ряд закрытых документов, где рассматривались рекомендации по ведению наружной и внутренней разведки в преступных организациях, бандах, воровских шайках, на притонах и малинах, порядок работы с негласным аппаратом. Отмечалось, что специфика деятельности бандформирований не предусматривала их взаимоконтактов. Гораздо большей организованностью и координированностью отличались группы воров-карманников. Они обменивались опытом, распределяли сферы деятельности, чаще попадали и выходили из тюрем. Именно в среде карманников зародилось воровское братство, а позже появились первые воры в законе.

Взаимовыручка, материальная поддержка, совместная конспирация и другие формы корпоративности помогли ворам-профессионалам эффективно противостоять давлению государства как в условиях свободы, так, и это прежде всего, в местах заключения. Образовав достаточно мощную касту, воры в законе не только решали задачи самозащиты, но постепенно подчинили себе преступные образования, оставшиеся один на один с правоохранительными органами. Законники придерживались жестких традиций и норм поведения, а к желающим попасть в их окружение предъявляли соответствующие требования».

Предложения Черкаса были приняты на сходке воров в законе в Киеве в начале 1970-х годов. Они также отменили обязательную для вора регулярную отсидку в зоне, разрешили им контакты с сотрудниками милиции. «Реформа» Черкаса привела к укреплению власти «воров в законе» в криминальном сообществе.

Однако первоначально криминал так зажал «теневиков», что те вынуждены были принять меры самообороны, обзавелись телохранителями, в некоторых случаях бандиты оказались на службе у наиболее сильных «теневиков» и торговцев. Это грозило вылиться в большую и ожесточенную войну. Поэтому в 1979 году в Кисловодске состоялся негласный съезд «воров в законе», куда пригласили представителей «теневиков». Там после напряженных споров приняли историческое соглашение: «цеховики» должны были выплачивать 10 процентов прибыли, а воры обеспечивать им защиту и охрану. Территория страны была поделена на сферы влияния преступных сообществ. Бандиты также стали принимать участие в реализации продукции и налаживании контактов с представителями государственной власти.

Воры входили в экономику. Равнодушие государства к становлению организованной преступности и ее внедрению в местные элиты было смертельно для советского хозяйства и государства. В дальнейшем, с начала горбачевской перестройки (особенно после принятия закона о кооперации в 1988 году), «теневики» и криминальный мир вышли из подполья.

Надо отметить, что при Щелокове милиция довольно быстро ликвидировала банду в то время известного криминального авторитета Геннадия Корькова (Монгола), специализировавшуюся на вымогательстве у «теневиков», наркодельцов, директоров шашлычных, пивных баров. В состав этой группы входил известный ныне Вячеслав Иваньков (Япончик), а по некоторым данным, и Отари Квантришвили (Шерхан). Та же участь постигла и группу Черкаса, базировавшуюся в Краснопресненском районе Москвы, где была оборудована даже своя пыточная комната.

В ЦК КПСС долго отказывались признавать наличие в стране мафии. Только в конце 70-х годов там все же поддержали инициативу МВД по созданию в Главном управлении БХСС Оперативно-розыскной части, чтобы наладить эффективную борьбу с организованной преступностью. Такие же подразделения были созданы на местах. В 1982 году для этой же цели в КГБ создано Шестое управление. Правда, к тому времени эти меры не могли принести какого-то ощутимого результата. Было поздно…

— Доводилось слышать, что некоторые из теневой торговой системы обзавелись покровителями даже в высшем государственном руководстве, правоохранительных органах.

— С такими лицами было бороться наиболее трудно. Директора магазинов и торгов контролировали движение дефицита и списывали часть реально проданного продукта по нормам «естественной убыли», предусмотренной в экономике, где многое гнило и усыхало. В результате получалась солидная «доплата». Этой «левой» выручкой дельцы делились с вышестоящим руководством.

По распоряжению Щелокова Главным управлением ОБХСС был подготовлен меморандум, обобщивший сотни материалов о вопиющей картине разложения торговой отрасли Москвы. Министр поручил проверку этих материалов ГУВД столицы. Но все на этом и заглохло. Ведь Москва была «вотчиной» члена Политбюро Гришина, и никто, кроме него, не мог вмешиваться во внутренние дела столицы (Виктор Васильевич Гришин — в 1967—1985 гг. — первый секретарь Московского горкома партии; был женат на Этери Лаврентьевне Гегечкори — дочери Л.П. Берии; в 1952—1956 гг. — второй секретарь Московского областного комитета КПСС, в 1956—1967 гг. — председатель ВЦСПС — организации советских профсоюзов. — Авт.) без санкции высшего партийного руководства.

Позже, когда потребовалось свалить «хозяина» Москвы, меморандум был затребован. Началось известное громкое дело о торговой мафии столицы, в том числе директора Елисеевского магазина.

Кстати, благодаря расследованию дел по незаконной деятельности директоров магазинов попутно были пресечены злоупотребления, связанные с выдачей спецталонов. Однажды иномарка одного из крупных столичных дельцов на Рублевском шоссе обогнала кортеж председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Пельше, следовавшего на дачу. Возмущенный Пельше приказал сопровождавшим его работникам КГБ разобраться с нарушителем. Иномарку задержали, но водитель предъявил спецталон и поехал дальше. На другой день Пельше позвонил Щелокову, предложил выяснить, кому и за какие заслуги выдают в Москве спецталоны. Было установлено, что начальник ГАИ Москвы Ноздряков выдал за сравнительно короткий срок четыреста подобных спецталонов, причем половину — директорам столичных магазинов и крупных баз.

В Москве Щелоков не мог назначить руководителя ГУВД без одобрения и согласования с руководителем города Гришиным. Стоит ли говорить о том, что начальники ГУВД краев, областей, республик были ориентированы прежде всего на местное партийное начальство, а не на своего министра. К примеру, тот же Гришин мог не допустить проверки деятельности столичного ГУВД центральным аппаратом МВД СССР.

Бороться с коррупцией в партийной и хозяйственной элите с каждым годом становилось все сложнее и опаснее. Без мощной поддержки из центра действия органов БХСС и даже прокуратуры на местах зачастую были обречены на неудачу. Так, в 1974 году заместитель начальника Пензенского управления внутренних дел Дидиченко возглавил оперативную группу квалифицированных работников БХСС области по изобличению разветвленной преступной группировки, действовавшей на мясокомбинате, ликеро-водочном заводе и в центральном ресторане города. Им удалось задокументировать преступную деятельность некоторых высокопоставленных должностных лиц в области. Вскоре с санкции прокурора области был арестован один из организаторов преступления — заместитель заведующего отделом Пензенского обкома КПСС.

Но после этого был освобожден от должности… прокурор! Начались гонения на Дидиченко. Так как официально к его работе не было претензий, в дело вступила уголовная мафия, пригрозив убийством его единственной дочери. Следствие пришлось свернуть, ограничившись арестом рядовых исполнителей. Дидиченко уволился из органов.

Возможности министра Щелокова были несопоставимы с влиянием региональных партийно-хозяйственных кланов, поддерживаемых правящей элитой в Москве.

В расходовании государственных средств и материальных ресурсов всегда можно было найти лазейки, чтобы обойти закон. Первый секретарь ЦК Компартии Грузии Мжаванадзе при одной из встреч рассказал Перевознику об удивительных возможностях некоторых грузинских чиновников. К нему обратились из министерства легкой промышленности Грузии с просьбой подписать письмо на имя председателя Госплана Байбакова, чтобы одной из фабрик выделили пряжу. Мжаванадзе подписал такое письмо. Получил ответ, что план на пятилетку уже сверстан и утвержден, поэтому просьбу Мжаванадзе (который был еще и кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС) учтут… при разработке плана на следующую пятилетку!

Когда из республиканского Минлегпрома к Мжаванадзе обратились повторно, он отказал в подписи — зачем вновь получать отказ. Но его заверили, что на этот раз письмо пересылать не будут, а пошлют гонца, и не с пустыми руками. И что же? По второму письму Грузии выделили 28 тонн импортной пряжи и 12 трикотажных станков. Впоследствии было установлено, что пряжа и станки были сняты с некоторых областей России — якобы за то, что они не выбрали фонды. И фонды эти были переданы Грузии…

— А «громкие дела» при министре Щелокове были?

— Сегодня, когда ведут речь о борьбе с злоупотреблениями советских руководителей, с организованной преступностью в те годы, не принято упоминать о вкладе милиции. Между тем МВД предпринимало решительные меры. В разных регионах страны его сотрудниками изобличались бандитские группы, подпольные «цеховики», номенклатурные взяточники. В середине 70-х работниками ГУБХСС за взятки были арестованы четыре ректора медицинских вузов (пятый, чувствуя приближение ареста, покончил с собой), изобличена большая группа расхитителей и взяточников в Министерстве рыбного хозяйства во главе с заместителем министра Рытовым.

Как-то жена одного из арестованных ректоров приехала в Москву с большими деньгами, чтобы попытаться смягчить вину мужа. «Добрые люди» посоветовали ей обратиться к брату Брежнева Якову, дали его адрес. Не застав его дома, несчастная женщина вручила пакет с деньгами жене, сказав, что это для Якова Ильича, и быстро исчезла. Та, развернув пакет и увидев крупную сумму денег, тотчас позвонила в МВД. Прибывшие сотрудники изъяли деньги, вскоре была установлена личность женщины, но она не призналась в содеянном, деньги были сданы в доход государству.

В громком «краснодарском деле» милиция также принимала самое активное участие. Сотрудники ОБХСС успешно взаимодействовали с сотрудниками недавно созданного Шестого управления КГБ. Возглавлял хлеборобный Краснодарский край первый секретарь крайкома партии фронтовик Медунов, приближенный к Брежневу.

Хорошие отношения с Медуновым были и у Щелокова. И вот появились уголовные материалы, доказывающие, что взяточничество и коррупция стали нормой в этом преуспевающем крае. Особенно это касалось курорта Сочи, где в 1978 году были арестованы директор крупного магазина и его заместители, директора базы мясорыбторга и центрального ресторана, еще несколько человек. Почти все они начали давать показания о процветающей коррупции во всех краевых эшелонах власти.

Систему торговли и местной промышленности контролировал бывший секретарь Краснодарского крайкома партии, а непосредственно перед арестом — уже заместитель министра мясомолочной промышленности СССР Тарада. При аресте у него изъяты из тайников 200 тысяч рублей, более сотни сберкнижек на предъявителя, а также ведерко золота.

Громкое расследование сильно ударило по репутации Медунова. Чтобы остановить следствие, он встречается с Брежневым и просит оградить Краснодарский край от преследований. С подачи Медунова был снят с работы, а затем исключен из партии прокурор Сочи Костюк, из органов внутренних дел уволен заместитель начальника УВД Сочинского горисполкома Удалов. Сам Щелоков к его снятию с должности не имел отношения, решение исходило «сверху» — со Старой площади.

После того как в Сочинский горисполком за подписью заместителя Генерального прокурора СССР Виктора Васильевича Найденова поступило представление для согласования на привлечение к уголовной ответственности ближайшего соратника Медунова — секретаря крайкома партии по идеологии Мерзлого, был освобожден от должности сам замгенпрокурора.

— В Средней Азии тоже казнокрадов было немало…

— Сотрудники ОБХСС расследовали немало дел о крупных хищениях в Узбекистане. Взять, к примеру, дело председателя Совета Национальностей Верховного Совета СССР Насрединовой. За ней тянулся целый шлейф превышения полномочий и фактов взяточничества. Когда в ЦК КПСС перед выборами в Верховный Совет СССР готовилось предложение о переизбрании Насрединовой, в МВД приняли беспрецедентное решение: направить в ЦК КПСС шифровку с изложением некоторых фактов преступлений, совершенных Насрединовой, и просьбу не выдвигать ее кандидатом в депутаты. Шифровку подписали министр внутренних дел Узбекистана, два его заместителя и два начальника управлений. В итоге ее кандидатуру отвели.

Уже упоминавшийся мною Перевозник присутствовал при телефонном разговоре министра Щелокова с председателем Верховного Совета СССР Николаем Викторовичем Подгорным.

Тот возмущался в трубку действиями милиции:

— Мыкола, що там твои подчиненные творят беззаконие? Они поставили меня в дурацкое положение, я им это не прощу…

Щелоков обещал, что изучит это дело, а потом проинформирует Подгорного. Дело-то Щелоков знал хорошо, но хотел выиграть время. Для ареста Насрединовой требовалось решение Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Насрединова входила еще и в состав ЦК.

После заседания КПК Насрединова была исключена из партии. Генерал Перевозник был готов произвести ее арест. Но не успел он провести инструктаж группы работников для выезда на задержание, как позвонили из Комитета партийного контроля и сообщили, что решение отменено! Через полчаса после принятия решения оно было тем же составом отменено.

«Впоследствии мне стало известно, что Насрединова тут же после принятия такого драматического для нее решения, используя все свои связи, оказалась у Брежнева, упала на колени перед ним и добилась, чтобы он позвонил в Комитет партийного контроля и попросил пересмотреть свое решение. Вместо исключения из партии ей объявили строгий выговор, а это освобождало ее от уголовной ответственности», — вспоминал Перевозник. Возможности МВД СССР в конфликтах с партийными органами были весьма слабы.

Немало сложных дел возникало в Грузии. «Теневики» захватили в этой республике главенствующее положение в легкой, местной, винодельческой промышленности, общественном питании и бытовом обслуживании населения. Надо признать, что тогдашний министр внутренних дел республики Эдуард Шеварднадзе проявил инициативу и настойчивость в раскрытии крупных преступлений. Ему помогали руководители службы БХСС республики Гветадзе и Горгодзе. Впоследствии они были министрами внутренних дел республики, сменяя друг друга.

При первом знакомстве Щелокова с Шеварднадзе Николай Анисимович подробно обсудил с ним вопрос о резком усилении борьбы с мафиозными группировками. В Грузию были командированы из Москвы опытные работники службы БХСС. В скором времени стране стала известна целая серия дел в отношении грузинских миллионеров. Большое количество чиновников было уволено на пенсию под угрозой уголовного преследования. Бескомпромиссная борьба Шеварднадзе со взяточниками и расхитителями вызывала в те годы у народа к нему уважение.

По воспоминаниям Перевозника, за время работы Шеварднадзе в должности министра против него устраивались разного рода провокации, угрожали членам его семьи. Угрозы были реальными, поэтому ему выделяли дополнительную охрану. Создавались специальные комиссии для проверки его служебной деятельности с тем, чтобы освободить Шеварднадзе с занимаемой должности. И только благодаря поддержке Щелокова он оставался на своем посту.

«Как-то Шеварднадзе позвонил мне и сказал, что в Москве находится группа тбилисцев, которая намерена подать коллективную заявку, будто их в министерстве внутренних дел Грузии избивали и требовали дать показания на руководящих работников республики, — вспоминал Перевозник. — Причем, кроме заявления, они хотят продемонстрировать увечья, которые они якобы получили во время допросов. Все они побиты, на их лицах — следы побоев, есть и другие телесные повреждения, но получены они в пьяной драке. Об этом я доложил Щелокову, полагая, что они обратятся в МВД СССР. Но, как выяснилось позже, они направились в редакцию газеты “Правда”, рассчитывая на опубликование в центральной прессе разгромной статьи. По тем временам пресса печатала только проверенные материалы, не то что сейчас. Поэтому в Грузию была направлена комиссия для проверки фактов, и на месте удалось установить, что все эти ходатаи за свой выезд в Москву получали от заинтересованных лиц крупную сумму денег, что ни на каких допросах их никто не избивал».

Доходило до того, что, зная о дружбе Ростроповича с Щелоковым, «теневики» предлагали музыканту чемодан денег за то, чтобы тот уговорил министра убрать Шеварднадзе из Грузии. Ростропович отказался.

В конце 1972 года сорокачетырехлетний Шеварднадзе стал первым секретарем ЦК Компартии Грузии. Надо отдать ему должное: к Щелокову он относился с уважением. И после, когда министра начали «топтать», в этом он не участвовал. Не спорю, при Горбачеве Шеварднадзе на посту министра иностранных дел сделал немало, чтобы ослабить позиции государства в угоду американским «друзьям». Но это совсем другая тема…

А в конце 70-х чрезмерная активность аппаратов БХСС, в особенности их «покушения» на партийных лидеров, вызывала большое недовольство определенных сил на самых верхах. В 1979 году руководитель Главного управления БХСС Павел Перевозник был неожиданно отправлен на три года в Чехословакию, где занял должность советника министра внутренних дел.

— Как складывались отношения Щелокова с Горбачевым?

— Официальная биография Михаила Сергеевича хорошо известна. После окончания Московского государственного университета он семь лет отдал Ставропольскому крайкому комсомола, дослужившись до первого секретаря. С молодости он выделялся громкими начинаниями, личным обаянием. Его заметил первый секретарь крайкома Федор Давыдович Кулаков, предложивший перейти на партийную работу В 1962 году Горбачев становится парторгом колхозно-совхозного управления края, уже в декабре назначен завотделом партийных органов крайкома КПСС. В 1968 году Горбачев — второй секретарь, а с апреля 1970 года — первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС. Тогда ему было всего 39 лет.

Сам же Кулаков стал секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству. Одно время он считался наиболее вероятным преемником Брежнева на посту генсека. По одной из версий, «наверху» решено было проводить просившегося на пенсию Брежнева, а на его место избрать бывшего хозяина Ставропольского края. По другому, более позднему, варианту за Брежневым планировалось сохранить недавно обретенный им номинальный пост председателя Президиума Верховного Совета СССР, а на пост генерального секретаря партии избрать Кулакова.

Говоря о Щелокове, отметим, что с Кулаковым у них были теплые, хорошие отношения. Они были соседями по даче (жили на одной территории). Сын Кулакова, окончив Академию МВД, работал в системе органов внутренних дел.

Известна огромная роль ставропольских курортов в продвижении будущего архитектора перестройки в столицу. Кавминводы — одно из излюбленных мест отдыха партийной элиты. Особо важными гостями были «земляки» Горбачева — Михаил Андреевич Суслов и Юрий Владимирович Андропов. Председатель КГБ из-за болезни почек регулярно приезжал сюда подлечиться. Андропов и Горбачев дружили семьями, вместе проводили отпуск. Юрию Владимировичу импонировал молодой руководитель, со своим видением насущных проблем и путей их решения. Он увидел в нем и лично преданного ему человека. По некоторым свидетельствам, Андропов предполагал взять Горбачева в КГБ и сделать его своим заместителем по кадрам. Но Кулаков ушел в Москву, Михаил Сергеевич стал первым секретарем крайкома, и вопрос о его переходе на Лубянку отпал.

Из тех, кого удалось обаять молодому секретарю крайкома, отметим и редактора сельхозотдела газеты «Правда» Валерия Болдина. Впоследствии он стал помощником Горбачева на посту генерального секретаря. Начинал Горбачев как защитник интересов агропромышленного комплекса. Он заявлял о неэквивалентном обмене с промышленностью и со временем стал выразителем тенденций, направленных на борьбу с бюрократизмом и излишней централизацией.

Говорят, что кандидатура Горбачева, имевшего юридическое образование, рассматривалась и на пост Генерального прокурора СССР. Скорее всего, он им бы и стал, но неожиданно от обострившейся болезни в июне 1978 года умирает секретарь ЦК Кулаков. Реальным претендентом на освободившийся пост был ставленник Щербицкого, первоцелинник Федор Трофимович Моргун, первый секретарь Полтавского обкома Компартии Украины. Но Суслов и Андропов добиваются назначения Горбачева секретарем ЦК по сельскому хозяйству.

Щелоков, конечно, был хорошо осведомлен о реальной ситуации по Ставропольскому краю. В силу занимаемого поста он знал о многих высокопоставленных руководителях гораздо больше, чем им хотелось бы. Специально он никаких материалов не собирал, они просто не могли пройти мимо министра внутренних дел. ОБХСС и другие оперативные службы работали на достаточно высоком уровне. Сегодня уже можно говорить о том, что МВД располагало определенными компрометирующими данными относительно Ставропольского крайкома КПСС, в частности по фактам взяточничества и приписок показателей в сфере сельского хозяйства. Хотя, думаю, реальных доказательств этому уже не сохранилось, все архивы были «зачищены».

После того как сигналы о неблагополучии в Ставропольском крае поступили в МВД,, в край была направлена специальная группа оперработников. О ней знал узкий круг людей. Согласно сохранившимся свидетельствам, оперативникам запретили даже селиться в гостиницах. Иначе сразу бы пошел слух о прибытии «москвичей», стоило им только предъявить удостоверения. Разместились они по частным квартирам. Но, когда руководитель группы со всеми добытыми документами возвратился в Москву, ему уже на аэродроме сообщили, что он незамедлительно должен прибыть к секретарю ЦК Суслову. На Старой площади материалы, собранные оперативниками, забрали, пообещав, что Политбюро во всем тщательно разберется и примет соответствующие меры. При этом Суслов позвонил Щелокову, попросив не предавать этот факт огласке.

— Правда ли, что Брежнев рассматривал Щелокова как преемника Косыгина на посту премьера?

— Такой вариант существовал. Во второй половине 70-х годов болезнь Брежнева все больше прогрессировала. В нем уже нельзя было узнать того жизнерадостного, деятельного, сильного мужчину. Понимал ли Леонид Ильич, что ему необходимо покинуть занимаемый пост? Совершенно точно известно, он по крайней мере дважды ставил перед членами Политбюро вопрос о своем уходе в отставку. Но его буквально «уломали» остаться, убедили в незаменимости. Понимали, что с Брежневым и им придется уйти. «Что ты, Леня! Ты нам нужен, как знамя, за тобой идет народ. Ты должен остаться. Работай гораздо меньше, мы тебе будем во всем помогать…» — такие вели с ним разговоры.

Анатолий Громыко, сын министра иностранных дел СССР Андрея Андреевича Громыко, в своих воспоминаниях передает рассказ отца о реакции Андропова на раздумчивую фразу Брежнева: «А не уйти ли мне на пенсию? Чувствую себя плохо все чаще. Надо что-то предпринимать». По свидетельству Громыко-старшего, Андропов среагировал мгновенно и очень эмоционально: «Леонид Ильич, вы только живите и ни о чем не беспокойтесь, только живите. Соратники у вас крепкие, не подведем»…

— Брежнев, утверждают некоторые современные историки, недолюбливал председателя Совмина.

— Это сегодня отношения между Брежневым и Косыгиным в основном преподносятся в негативной окраске: мол, недалекий Брежнев завидовал интеллекту и опыту Косыгина. На деле было иначе. Если же заглянуть в историю, то между первым и вторым лицами государства неизбежно возникают противоречия и трения. Их конфликт предопределен занимаемым положением. Тем не менее Брежнев и Косыгин всегда испытывали друг к другу взаимное уважение. Это были соратники, у них были товарищеские и доверительные отношения.

Время Брежнева и Косыгина, что бы сегодня ни говорили, — период стабильного развития страны. Экономика государства развивалась высокими темпами, росло народное благосостояние. Импульс, заданный народному хозяйству страны начавшейся в 1965 году хозяйственной реформой, благотворно сказался на итогах выполнения 8-й пятилетки (1966—1971 гг. — Ред.); она оказалась по своим параметрам лучшей из советских пятилеток не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве.

В 1976 году у главы советского правительства Алексея Николаевича Косыгина случился первый инфаркт, в октябре 1979 года премьер вновь попадает в больницу. Он старался сохранять рабочий режим, но болезнь брала свое. По свидетельству внука премьера Алексея Гвишиани, Алексей Николаевич дважды до инфаркта подавал заявление об отставке, но Брежнев их не принял.

Бесспорно, со временем негативную роль в отношениях между больными Брежневым и Косыгиным сыграло окружение. Существовало противостояние между Косыгиным и Устиновым, полностью замкнувшим на себе оборонную промышленность. На «оборонку» работали и гражданские министерства, против чего выступал премьер. Но сделать ничего не мог. Устинов стал практически самостоятельной фигурой. На оборонную и космическую промышленность выделялись огромные финансовые средства, порой в ущерб остальным отраслям промышленности. Противостояние между двумя сталинскими наркомами, олицетворявшими гражданскую и военную экономики, сыграло свою негативную роль в судьбе хозяйственной реформы 1965 года.

У Косыгина было немало политических противников не только в партийном аппарате. Премьера не раз критиковал и Юрий Андропов. Приведу свидетельство Евгения Чазова:

— Андропов не любил Косыгина, а Косыгин не любил Андропова. Может быть, Алексей Николаевич не любил систему госбезопасности. Как-то у него проскользнуло: «Вот, даже меня прослушивают». Поэтому, наверное, и не любил Андропова. У них обнаружилась какая-то личная несовместимость. Они схватывались на заседаниях Политбюро, причем нападал Андропов. Но конфликт между ними имел и явную политическую подоплеку: Андропов говорил помощникам, что предлагаемые Косыгиным темпы реформирования могут привести не просто к опасным последствиям, но и к размыву социально-политического строя.

— У Юрия Владимировича, как говорят ветераны, непростыми были отношения и с Николаем Анисимовичем.

— Между ними имело место соперничество за влияние на генерального секретаря ЦК. К сожалению, это не шло на пользу стране. Обвинения, высказывавшиеся в адрес Щелокова уже после смерти Леонида Ильича Брежнева, так или иначе способствовали подрыву авторитета Советского государства, что объективно совпадало со стратегическими замыслами Запада…

— Почему, на ваш взгляд, Леонид Ильич решил заменить Косыгина на посту главы правительства именно Тихоновым?

— Над выбором кандидатуры Брежнев долго раздумывал. Надо полагать, он понимал, что первый заместитель председателя Совета Министров Николай Александрович Тихонов не очень подходящая фигура для этой роли. Брежнев предлагал возглавить правительство первому секретарю Компартии Украины Щербицкому. Но тот отказался, считая кресло премьера опасным.

Генсек предлагал и Щелокову возглавить правительство, а первоначально занять пост заместителя председателя правительства СССР. Это назначение должно было стать ступенькой к посту председателя. Но Щелоков отказывался. Он считал, что по сравнению с министром внутренних дел зампред — фигура маловлиятельная.

Когда здоровье Косыгина ухудшилось, Брежнев предложил Щелокову уже сразу пост председателя Совета Министров СССР. Министром внутренних дел СССР должен был стать Юрий Чурбанов, зять Леонида Ильича, занимавший пост первого заместителя главы МВД. Проект решения ЦК КПСС о назначении Чурбанова был уже подготовлен. Николай Анисимович уходил от ответа — не отказывался, но и не соглашался.

В подтверждение приведу рассказ генерал-майора внутренней службы Бориса Константиновича Голикова, свидетеля разговоров Брежнева и Щелокова на эту тему:

— У Брежнева было совещание, и Николаю Анисимовичу понадобились некоторые бумаги. Мне позвонили, попросили их подготовить и привезти. Я все сделал и доставил ему, в приемной меня встречает секретарь приемной Брежнева Дебилов. Сказал, чтобы я проходил. За столом беседовали Косыгин, Новиков, Байбаков, Щелоков и Брежнев. Я передал бумагу и жду разрешения удалиться. Они завершили разговор, выходят. Остаются Брежнев и Щелоков, и я рядом… Леонид Ильич говорит Николаю Анисимовичу: «Я тебе сказал, соглашайся Коля, соглашайся! Это наше общее мнение. Лучше тебя нет зампреда»… Второй раз разговор происходил на даче у Брежнева. На тот момент Косыгин лежал в больнице, да и сам Леонид Ильич был не в очень хорошем состоянии. Они с Щелоковым разговаривали у машины. Леонид Ильич ему говорит: «Слушай, вопрос решать надо. О чем говорить?.. Четко сказал, ты должен занять пост председателя Совмина». Николай Анисимович промолчал, помялся, не дав никакого ясного ответа, затем они попрощались, и мы уехали.

Почему Щелоков уходил от ответа? Наверное, как и Щербицкий, он понимал, что его ждало на этом посту: борьба с партаппаратом, противостояние с ВПК. С учетом того, что Брежнев был болен, без реальной поддержки в нужную минуту.

Объективно говоря, Щелоков перерос пост министра внутренних дел и вполне мог бы встать во главе правительства. Он знал народное хозяйство, промышленность. К тому же находился в хорошей физической форме.

— В 1982 году события развивались стремительно…

— События приняли драматический оборот. Внешние признаки ухудшения здоровья первого лица государства умело использовались против него определенной политической группой, стремящейся к власти. Этому же способствовали нескончаемые славословия в адрес генсека, награждения. По инициативе ряда членов Политбюро в 1976, 1978 и 1981 годах ему три раза было присвоено звание Героя Советского Союза. Но бесчисленные награды радости ему не приносили.

В обществе о страсти Брежнева к наградам начали ходить злые анекдоты, слухи, сплетни, их особенно и не пресекали. Вследствие дефекта речи появились насмешки по поводу плохого произношения.

Причиной дефекта речи стала не немощь Брежнева, а неудобная вставная челюсть. При разговоре она слегка выпадала и ему приходилось ее подсасывать, вследствие чего появлялся дребезжащий голос и характерные движения губами. Сам Брежнев стеснялся этого дефекта, но сделать ничего не мог. Брежневу предлагали через Щелокова приехать в 3-й Медицинский институт (стоматологический), где ему были готовы исправить дефект. Начальник политуправления Московского военного округа генерал-полковник Константин Степанович Грушевой предлагал услуги военных врачей.

Но рядом с генсеком находился Евгений Чазов. Главный кремлевский доктор нашел известного в Европе немецкого профессора. Тот дефект почему-то не сумел исправить. И насмешки над генсеком продолжились.

Вообще в период болезни Брежнева Щелокову становилось все труднее с ним встретиться, «медицинским» окружением делались попытки держать министра на расстоянии от генсека, мотивируя его плохим самочувствием, недомоганием…

10 февраля 1982 года не стало одного из самых близких к Брежневу людей — генерала Константина Грушевого. Несмотря на очень плохое состояние здоровья, Брежнев приехал проститься с другом. В буквальном смысле его завели под руки, он не сразу сориентировался в зале: «Где мой Костя?» На похоронах Брежнев не мог сдержать слез. С этого момента Брежневу самому отпущено жизни было немного. 9 ноября 1982 года, после праздников, он вышел на работу. По воспоминаниям сотрудника его секретариата, Брежнев попросил, чтобы в приемной к его приезду находился Андропов.

Леонид Ильич прибыл в Кремль примерно в 12 часов дня в хорошем настроении, отдохнувший. Они долго беседовали с Андроповым. О чем они говорили, до сих пор остается неизвестным. Возможно, обсуждали предстоящий пленум ЦК. По некоторым сведениям, на нем предполагался переход Брежнева на пост председателя партии, а новым генеральным секретарем будет рекомендован 64-летний Щербицкий. После разговора с Андроповым генсек переговорил о чем-то по телефону с Щелоковым.

Но утром следующего дня, 10 ноября, в День советской милиции, Брежнева не стало. Собравшийся 12 ноября 1982 года Пленум ЦК КПСС избирает генеральным секретарем партии Юрия Андропова. После смерти Брежнева Николаю Щелокову советовали защищаться. Он мог поднять дивизию Дзержинского с тем, чтобы поддержать приход к власти другого кандидата — из «днепропетровских». Авторитет министра в МВД был очень высок. Но он сразу же пресек подобного рода разговоры…

— Вы первый, кто поднимает эту тему.

— Мы с моим соавтором Анатолием Вячеславовичем Науменко не гнались за сенсациями, нашей целью было написать первую непредвзятую биографию человека, более 16 лет руководившего Министерством внутренних дел. Опирались мы на архивные материалы, свидетельства современников Николая Анисимовича. Конечно, кто-то скажет, что изложение его биографии у нас получилось пристрастным. Возможно так — пристрастным, ибо исходили мы из его реальных заслуг перед Родиной, опирались на добрую память, на оценки тех, кто знал министра и работал с ним.

Его жизнь завершилась, как известно, трагически. Слова жены, случайно брошенные перед его назначением на пост министра: «Николай, тебя убьют или ты сам застрелишься», оказались пророческими…

Сегодня наступило новое время, страна стала другой. Сменились ориентиры. Но вычеркнуть из истории ничего и никого нельзя.

Дело было в Карелии

О том, что война является продолжением политики, только иными средствами, говорил еще в начале XIX века Карл Клаузевиц. О том же, что военным нередко приходится не только решать важнейшие вопросы внешней политики, но и исправлять ошибки, политиками допущенные, говорить как-то не очень принято. Так что, хотя генерал-полковник в отставке Владимир Сергеевич Дмитриев и говорит, что его делом было охранять воздушное пространство, но решать политические вопросы ему приходилось не единожды: на воздушных границах Советского Союза, которые он охранял, никогда не было спокойно, и многие инциденты могли привести к очень серьезным международным осложнениям.

А в 1984—1989 годах Владимир Сергеевич служил в должности первого заместителя главнокомандующего Войсками ПВО по противовоздушной обороне государств — участников Варшавского договора. Нужно ли объяснять, что эта должность была не только военной, но и политической?

— Я потомственный артиллерист. Мой отец начал войну командиром батареи полевой артиллерии, закончил командиром полка, а я сам стал полевиком в 1943-м: был орудийным номером, командиром орудия… В конце войны нас, нескольких сержантов, направили в училище в Баку. Тогда было создано много новых училищ ПВО — руководство страны видело в этих войсках важный вид Вооруженных сил, хотя он еще таким даже и не был.

— И как вам показалась новая служба?

— Не понравилась! Показывают нам технику ПУАЗО — прибор управления артиллерийским зенитным огнем, вокруг этого ящика сидят десять человек, крутят какие-то маховички, что-то кричат… Мы все решили сделать так, чтобы нас не приняли. На экзамене я писал «дважды два — пять», но объявляют приказ, что мы «успешно сдали экзамены и зачислены в училище». Так я стал зенитчиком. Постепенно втянулся в эту службу, понравилась она мне. Окончил училище — оно уже было в Горьком — и был направлен опять в Баку, где на разных должностях прослужил Шлет.

— Служба тогда у вас была достаточно спокойная?

— Она была налажена, но спокойной ее назвать было нельзя. Противник, особенно в 1953—1954 годах, постоянно прощупывал наши воздушные границы, проверял возможности системы, и не только в Закавказье. Были грубейшие нарушения на Украине, в Карелии, долетали и до Москвы. Английская «Канберра» трижды нарушала наше воздушное пространство, шла посредине Каспия — я служил тогда на острове Наргин, от нас самолет был километрах в 70, и мы ничего не могли сделать… Из Ирана или из Турции запускали десятки воздушных шаров, которые, набирая высоту, уходили в Среднюю Азию… Но техника совершенствовалась, безнаказанно нарушать наши границы становилось все труднее. Однажды, например, одной ракетой сбили два турецких истребителя. Но и в дальнейшем были нарушения — и непреднамеренные, и преднамеренные. Разведка по всем нашим границам велась, ведется и будет вестись!

— Можно говорить, что после войны Войска ПВО страны создавались практически с нуля…

— Это уж точно! Когда я был замом командира, командовал полками, все время приходилось осваиваться именно на голом месте. После академии был назначен замкомандира — и тут, после пролета Пауэрса, полк из-под Горького перебросили на северо-запад Урала. В 1962-м меня назначили командиром 237-го гвардейского полка, который перевели из Москвы на прикрытие Тамбова, опять строиться пришлось. Прокомандовал года полтора и по замене был направлен в Норильск — особые условия, Заполярье, и опять надо было строить, развертывать технику, учить. Полк вскоре стал отличным, лучшим в 14-й армии, был награжден переходящим Знаменем ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета и Совета Министров.

— Понятно, что вскоре после того вы пошли на повышение…

— Да, меня назначили заместителем командира, а потом и командиром дивизии ПВО. Кстати, раньше эта дивизия занимала последнее место в армии…

— Соединения Войск ПВО страны не имели такой стандартной организации, как, например, дивизии в Сухопутных войсках. Что входило в состав вашей дивизии?

— Эта дивизия была просто огромная, колоссальная — одних только зенитно-ракетных полков было девять, два авиационных истребительных полка, две радиотехнические бригады… Все удивлялись, почему она не корпус. Поэтому, когда в 1971 году меня хотели назначить командиром Львовского корпуса, Павел Федорович Батицкий заявил: «Этот корпус меньше, чем дивизия, которой Дмитриев уже три года командует! Дивизия отличная. Давайте его сразу назначим первым замом!»

— По-моему, из всех главнокомандующих Войсками ПВО маршал Батицкий — самый авторитетный, уважаемый…

— Я скажу, что Павел Федорович был профессором на всех уровнях! Приезжая в дивизион, он мог с солдатом обсудить его проблемы на языке солдатском. Он мог научить старшину, как солить капусту и грибы. Но, проводя учения, беседуя с командующими армиями, это был уже совершенно другой человек, он говорил совершенно другим языком… Это был человек, у которого каждому было чему учиться!

— Ивы, минуя корпус, стали замкомандующего армией?

— Когда я уезжал на Совет, в семье радовались: мы уже были на севере лет восемь. Но я звоню и говорю, что во Львове климат отвратительный, зато в Хабаровске… Армией командовал Герой Советского Союза Анатолий Устинович Константинов, будущий маршал авиации. Я был у него два года заместителем, это была прекрасная школа! Армия огромная, шесть соединений, дислоцировалась в тяжелейших условиях от Хасана до Чукотки.

— То есть здесь вы прошли «доподготовку» перед командованием отдельной армией ПВО?

— Да, мне позвонил Павел Федорович: «Тебе не надоело по северам болтаться? Хотим тебя выдвигать на командующего!» Отвечаю: «Я могу и в Киев!» Он замолк, потом: «Ха-ха-ха! В Киев хочет! Гаганова просилась в отсталую бригаду, а он — в Киев! В Архангельск поедешь!» Так я попал в Архангельск, где пять лет прокомандовал тяжелейшей 10-й армией.

— Огромная по составу и дислокации, она прикрывала «правый фланг» СССР, базу Северного флота…

— Да, это был наш самый мощный атомный подводный ракетоносный флот. Лодки постоянно уходили на боевое дежурство, и противник старался это все контролировать. Не было дня, чтобы не появлялись его самолеты-разведчики. Поэтому за год мы тысячи истребителей поднимали для дежурства в воздух, приводили в готовность тысячи зенитно-ракетных дивизионов, командные пункты… Знаете, какая нервотрепка? У меня и моего зама был 15-минутный срок готовности прибытия на КП. А представьте, в авиационном полку завтра будут полеты и командир полка готовится сам полетать. Но ночью прилетел разведчик, командир не спит, утром он уже летать не может…

— Но ведь вас пытались «прощупать» и более активными методами, не только полетами разведчиков вдоль границ?

— Да, к сожалению, было и такое… Это было 20 апреля 1978 года, в день рождения моей супруги. Я закончил учение с дивизией, где-то в девять вечера приехал с КП домой. Шинель еще не снял, стаскиваю один сапог — звонок (телефон стоял на столике в прихожей). Оперативный дежурный полковник Самойлов: «Товарищ командующий, в 300 км от Кольского полуострова курсом с севера, на Мурманск самолет на сигнал “я — свой” не отвечает».

Я говорю: «Зеленков едет домой — держи связь со мной, а как начальник штаба появится дома, пусть едет на КП».

Думаю: если я сейчас поеду, руководить некому будет… Гости в комнате, я в шинели стою в коридоре, держу трубку, один сапог надет. Оперативный постоянно сообщает мне информацию, я ему ставлю задачи: проверить, есть ли какие наши самолеты в этом районе, может быть, вышла из строя аппаратура…

— Разве было непонятно, что это за самолет?

— Откуда? На запрос он не отвечал! Мы видим только отметку на экране — она такая же, как у RC-135, это разведчик, сделанный на основе «Боинга». Те же скорость и высота. Не различишь… Приказ гласил: гражданские самолеты — нарушители воздушного пространства СССР подлежат принуждению к посадке на наши аэродромы; военные самолеты капиталистических государств подлежат уничтожению. Мы только что провели учение — тогда очень много кружилось самолетов-разведчиков, и у меня не было сомнения, что это либо провокационный полет, либо разведывательный… Кстати, за это недолгое время над нашим районом прошло шесть спутников!

— Но ведь в воздухе были подняты наши истребители…

— Мне доложили, что на самолете какие-то иероглифы, и те полчаса или минут двадцать, пока все продолжалось, у меня голова работала как компьютер, все прокручивала: откуда иероглифы?! Никаких трасс, где бы летали азиатские самолеты, не было. Я вспомнил, что, когда к нам должен был прилететь Эйзенхауэр, прилетел Пауэрс, и тогда Эйзенхауэр не прилетел. А назавтра Брежнев должен лететь на переговоры к федеральному канцлеру в Германию… Мало ли кто хочет сорвать этот визит? Но ведь я не мог не выполнить приказ, который требовал однозначно: самолет-нарушитель военного ведомства — а я другого не предполагал — должен уничтожаться. Хотя мы его принуждали к посадке.

— То есть он имел возможность приземлиться…

— Безусловно! Вот в 1970 году на Курилах был посажен американский военный самолет, который вез из Америки во Вьетнам из отпуска 300 с лишним солдат. Самолет заблудился, ему дали команду на приземление, он приземлился, и четыре дня, пока вели расследование, они сидели на маленьком аэродромчике. Там было 19 стюардесс — пришлось для них туалет рыть. «Сверху» приказали кормить всех авиационным пайком, и эти триста с лишком американских лоботрясов съели весь годовой запас летного пайка… Но никаких эксцессов не было.

— А этот «Боинг» посадить пытались?

— Конечно. Подняли истребители, засветили все аэродромы, принуждаем к посадке… Поступает информация, что своих самолетов в воздухе нет — все ведомства запросили… А он идет, не выполняет команды.

Самойлов докладывает: «Остается четыре минуты, он уже поворачивает в сторону Финляндии».

Некоторые товарищи, что тогда были у меня дома, говорят: «Не надо!»

«Три минуты!» — сообщает Самойлов.

Я говорю: «Включай всю записывающую аппаратуру. Цель такую-то — уничтожить!»

Все… Тут оперативный доложил, что на КП прибыл Зеленков. Я — в машину, помчался туда, и три дня был «в бегах».

— Владимир Сергеевич, а разве вы с Москвой тогда не связывались?

— Оперативный сообщил, что дежурный генерал на ЦКП запрашивает, каково мое решение. То есть мне, командующему, никто не мешал, и я, проанализировав массу разных факторов, известных здесь, на месте, сам принимал решение… Я был за него ответственным. Вот что такое были Войска ПВО!

— Потом ваши действия получили соответствующую оценку.

— Конечно. Расследование проводила высокопоставленная комиссия, которую возглавлял маршал авиации Пстыго, а от ПВО комиссию возглавлял маршал Савицкий. Присутствовал генерал из КГБ, хороший такой товарищ, он дал Андропову шифровку, что командующий в соответствии с действующими документами принял правомерное решение, а войска его выполнили… Кстати, Иван Иванович Пстыго мне тогда сказал: «Если бы я на гражданском самолете залетел в Америку, меня никто бы к посадке не принуждал. Меня могли бы только сбить!»

— Вы видели этот «Боинг»?

— Тем же вечером я летал к месту посадки. Чтобы вывезти пассажиров, начальник Генштаба Огарков приказал мобилизовать вертолеты Ленинградского округа. Оставались командир корабля, штурман, малаец, учившийся у нас в «Лумумбе», — за переводчика и еще два члена экипажа. Командир экипажа был опытный: воевал во Вьетнаме, полковник ВВС США. Из Орли — через Северный полюс и Канаду — в Сеул летал уже десять лет. Оказалось, что в последний раз по этой трассе он летел десять дней назад, с этим же экипажем, в простых погодных условиях.

«Как же, — спрашиваю, — вы оказались на Кольском, если прошли уже траверз Гренландии и подходили к Северному полюсу? Он говорит:

— У нас отказала навигационная аппаратура.

— Почему вы не включили SOS? Почему со слетанным экипажем вы не унюхали, что развернулись на 180 градусов? Вы видели перехватчик? Почему вы не выполняли команды? Вы видели на земле засвеченные аэродромы, полосы?

— Мы боялись!

— Чего боялись? С какой целью вы летели, непонятно, но это не мое дело. Мое дело — охранять воздушное пространство, а кто там будет с вами разговаривать, что спрашивать — это его дело».

— Что потом стало с этим самолетом?

— Ракета оторвала примерно четыре метра левой плоскости, мы насчитали до 400 пробоин. Два убитых и 11 раненых… Но машина мощная, и пилот отличный! Ночью, на незнакомой местности, он сделал несколько кругов, выбрал озеро и приземлился на лед, выскочив носом на берег, чтобы не утонуть. Говорю: «Я восхищен уровнем вашей подготовки, но совсем не восхищен вашими действиями!» Так как к этому озеру даже дороги не было, то компании было дешевле купить новый «Боинг», чем пытаться этот вывезти. Так самолет там и оставили.

Но, признаюсь, тут мне главный инженер авиации говорит:

— Товарищ командующий, какие кресла! Давайте на ваш самолет поставим!

— Ладно, с паршивой овцы — хоть шерсти клок!

Он снял 12 кресел и установил их на мой Ил-14, на котором когда-то Хрущев летал.

— Очень правильно! А что потом было с экипажем «Боинга»?

— Пассажиров через сутки перевезли в Мурманск, оттуда — в Хельсинки… А вскоре в газетах сообщили, что командир корабля и штурман обратились к советскому руководству с просьбой их простить. Когда их освободили, то они в Корею не поехали, потому как нанесли величайший ущерб компании, и, как шел разговор, куда-то смылись.

— Как же в конечном итоге были оценены ваши действия?

— Меня пригласили на военный совет, когда Батицкий болел, и кто-то из руководства заявил: «Как же так, командующий управлял боевыми действиями чуть ли не из кровати?!»

Говорю: «Я мог бы поехать на КП, но кто бы тогда руководил и принимал решение?»

Когда я доложил об этом разговоре Павлу Федоровичу, он сказал: «Командир и командующий находится там, где ему удобно руководить! Считаю, ты действовал правильно!»

На этом все закончилось…

— Известно, что вам пришлось сбивать еще один «Боинг»?

— Нет, это не так. Уточню, что в 1979 году главнокомандующий войсками Дальнего Востока Василий Иванович Петров, будущий Маршал Советского Союза, предложил мне идти к нему командующим ПВО. Я позвонил Александру Ивановичу Колдунову.

Он отвечает: «Ситуация такая: Китай дерется с Вьетнамом, мы усиливаем Дальний Восток — может нездорово получиться, если ты начнешь сопротивляться…»

Я позвонил знакомым в ЦК.

Говорят: «Командующий ракетными войсками и артиллерией одного из округов пытался выдвинуть какие-то доводы, что он туда не может ехать, его сняли с должности и уволили. Поэтому не царапайся!»

Я дал «добро» и попал в Сухопутные войска, где ПВО двух округов и флота были подчинены своим непосредственным общевойсковым начальникам, а я мог только рекомендовать и просить.

У меня, как командующего ПВО, не было даже управленческой функции. А кстати, через две недели после того как я сдал 10-ю армию, приехала инспекция министра обороны и армию признали лучшей в Войсках ПВО страны. Я считаю, что это величайший труд всех моих подчиненных, начиная от батареи, роты и до самого верха!

— Но вернемся к тому «знаменитому» самолету…

— Конечно. Пока я служил на Дальнем Востоке, не было суток, чтобы японские, американские, южнокорейские разведчики не ходили: то учения флота, то еще что-то, то просто вели разведку… К сожалению, в результате очередных «реформ» целостная система ПВО была разрушена: так, была дивизия ПВО, которая включала зенитно-ракетные и радиотехнические части, и был истребительный полк, который вывели из ее состава, — командир его был сам себе хозяин… Мне на КП главкома войсками Дальнего Востока был выделен лишь маленький планшет, где отражалась обстановка.

— Про этот «Боинг», сбитый в ночь на 1 сентября 1983 года, ходит много легенд — что он был частью большой разведывательной операции…

— Действительно, в это время над районом прошло много спутников, был там и RC-135, но нарушения границы со стороны этого самолета-разведчика не было. А тот «Боинг» прошел большое пространство, его запрашивали — по идее, если он сбился, то должен был SOS подавать, много чего делать, но он не делал. Даже не выполнял команды поднятых ему навстречу истребителей… Так что, когда оставались какие-то считанные минуты, даже секунды до его выхода из нашего воздушного пространства, была дана команда на уничтожение.

— Кто же дал эту команду?

— Не знаю! Хотя меня спрашивали главком Владимир Леонидович Говоров и командующий Дальневосточным округом Иван Моисеевич Третьяк, что делать, и я говорил, что надо сбивать, но кто принял решение… В книге Варенникова вроде проскальзывает, что решение приняло «руководство ПВО», но какое? Мне даже по телефону ни с кем связаться было нельзя: все линии были перегружены, звонили из Москвы — ГШ, ГОУ, ЦКП и так далее… Скажу откровенно: когда попытались соединить ПВО с пехотой, то оказалось сто нянек и дитя без глазу!

— Ну да, последующие события известны, по крайней мере официальная точка зрения… Владимир Сергеевич, а что вы можете рассказать о последнем этапе своей службы?

— Это была очень интересная работа, и скажу, что просто радостно было видеть, как крепнет единая система ПВО союзных стран, насколько она становилась мощной.

— Единая система ПВО? Что она собой представляла?

— Только в ПВО была единая система для всего Варшавского договора. Наш главком Войск ПВО был замом главкома Варшавского договора по ПВО, и все несли боевое дежурство в единой автоматизированной системе, причем по нашим уставам и законам, получая информацию друг от друга. В случае войны наш главком командовал единой системой. Представители этих стран дежурили на наших вспомогательных КП в Киеве и в Минске. Все было отработано, система действовала отлажено и четко.

— Сколько всего было этих войск?

— Это была мощнейшая группировка: три корпуса у поляков и один — у венгров; у немцев, румын, болгар и чехов — у всех было по две дивизии. Не говоря о мощной ПВО групп советских войск. У наших демократов была наша техника — С-75, С-125, развертывали С-200, немцы начали закупать нашу С-300, купили эскадрилью МиГ-29. Постоянно проводились учения — от дивизии ПВО до учений между объединениями войск ПВО союзных стран, стрельбы на наших полигонах — по нашим законам, по всей строгости.

— Как вы оцениваете отношение наших союзников к ПВО?

— Если сравнивать, то по некоторым вопросам они давали нам сто очков вперед! Не только по подготовке, но и по отношению к ПВО. Вот немцы покупали все передовое. Все руководство их ПВО окончило наши академии, все прекрасно говорили по-русски. Кстати, на учениях, что мы проводили, все доклады шли по-русски, документы отрабатывались на русском не только на уровне руководства, но и в корпусах, и в дивизиях… Кстати, если у нас солдат-оператор и в караул ходит, и в наряд, и картошку чистит, то в Венгрии, например, в зенитно-ракетном дивизионе или радиотехническом батальоне был специальный хозяйственный взвод, где были повара, рабочие по кухне и отделение охраны… Помню, министр обороны ГДР Кесслер говорил генерал-полковнику Вольфгангу, командующему ВВС и ПВО: «Дорогой мой Вольфганг! В прямом смысле слова — очень дорогой! Но на ПВО средства надо давать!» Они относились к ПВО очень хорошо.

— Можно ли сравнивать системы ПВО НАТО и ОВД?

— У них под руководством единого командования НАТО была создана серьезная, сильная система ПВО. Но и мы тогда были «на высоте». Наши расчеты показывали, что мы были способны успешно противостоять группировке средств воздушного нападения НАТО на Западном театре…

Загадки рейса KAL 007

Прошло почти три десятилетия со дня гибели на Дальнем Востоке южнокорейского самолета «Боинг», атакованного в воздушном пространстве СССР истребителем Су-15. Многочисленные публикации, теле- и радиопередачи на эту тему так и не дали ответа на загадки рейса KAL 007. Московский историк Александр Колесник, встретившийся с некоторыми участниками тех событий, и журналист «Красной звезды» Александр Конуков попытались обобщить ставшую достоянием общественности информацию об этом эпизоде последнего этапа холодной войны, ставшем прологом к новым провокациям против СССР. Он проявил, с одной стороны, сохранение Вооруженными силами боеготовности и способности дать ответ на посягательства на советскую державу, а с другой стороны — наметившуюся деградацию системы государственного управления, неспособность машины партийной пропаганды к оперативным и адекватным действиям в чрезвычайной обстановке. Импотенция высшего эшелона власти начинала давать о себе знать. Поэтому победа Войск ПВО обернулась поражением на внешнепропагандистском фронте, уроном международной репутации СССР,

31 августа 1983 года. Пассажирский реактивный самолет «Боинг 747» компании «Кориэн эйрлайнз», следовавший рейсом 007 по маршруту Нью-Йорк — Сеул, совершает посадку на промежуточном аэродроме Анкоридж (Аляска). С опозданием в 40 минут он покидает аэропорт и берет курс на Южную Корею, имея на борту 269 человек. Перед вылетом в самолет почему-то дополнительно загружают около 4 т горючего, которые ему не требовались, следуй он строго по установленному маршруту.

Южнокорейская компания к тому времени уже известна тем, что ее самолеты всегда летают кратчайшим маршрутом в целях экономии горючего. Маршрут R 20, по которому летит «Боинг-747», — самый северный и короткий из пяти маршрутов над северной частью Тихого океана. Он проложен всего в 50 километрах от советского воздушного пространства. Это было довольно легкомысленно, если принимать во внимание опасность болезненной реакции советской стороны на приближение иностранных самолетов к ее военным объектам на Дальнем Востоке в условиях нового витка холодной войны после избрания президентом США Рональда Рейгана. В Москве имеют все основания предполагать, что американцев не могут не интересовать базирование атомных подводных лодок, полигон межконтинентальных баллистических ракет, организация противовоздушной обороны.

Капитан авиалайнера — опытнейший 46-летний пилот, полковник резерва южнокорейских ВВС, налетавший более десяти тысяч часов. Август выдался для него нелегким: пришлось пересечь одиннадцать часовых поясов, налетать 80 часов, почти достигнув предела, допускаемого нормами компании. Но руководство «Кориэн эйрлайнз», чтобы выдержать конкуренцию с американскими и японскими авиакомпаниями, экипажи не щадит. На пределе нормы находится физическое и психологическое состояние и второго пилота, тоже офицера резерва ВВС, и бортинженера.

Через две минуты после взлета из Анкориджа капитан включает автопилот, но не подсоединяет его ни к одной из трех инерционных навигационных систем, которые дают возможность постоянно придерживаться заданного курса. Автопилот ведет рейс KAL-007 на Сеул, но без учета маршрута R 20, предполагающего обход советских запретных зон. На крыльях и фюзеляже самолета горят аэронавигационные огни и предупредительные маяки.

«Боинг» минует контрольную точку «Neeva» и начинает постепенно отклоняться от международной трассы в сторону государственной границы СССР. В этот момент к нему вплотную приближается американский разведывательный самолет PC-135 и пересекает его маршрут. Южнокорейский «Боинг» вторгается в воздушное пространство СССР и начинает двигаться в глубь советской территории в районе полуострова Камчатка. Бортовая навигационная система сигнализирует экипажу об отклонении от установленного маршрута, но он не реагирует на ее предупреждения. Капитан передает наземной станции слежения ложные координаты полета (хотя на борту находится три современных компьютера, одновременный сбой в работе которых труднообъясним).

Советские радиотехнические подразделения обнаруживают приближающуюся к государственной границе СССР воздушную цель около 20.00 31 августа (время московское). За неопознанным иностранным самолетом устанавливается наблюдение. Поначалу считается, что это очередной PC-135. На перехват поднимаются два дежурных истребителя авиационного полка ВВС Дальневосточного военного округа, но им не удается обнаружить нарушителя.

«Боинг» беспрепятственно пересекает Камчатку и в районе 21.00 выходит в Охотское море. Он продолжает держать курс на Сеул. Советские радиотехнические подразделения теряют самолет, но через 40 минут РЛС на острове Сахалин обнаруживает его. В воздух срочно поднимаются дежурные истребители. Тем временем рейс KAL 007 пересекает северо-восточнее города Долинска государственную границу и летит над южной частью Сахалина.

Из воспоминаний Героя Советского Союза генерала армии Ивана Моисеевича Третьяка, в 1983 году командующего войсками Дальневосточного военного округа:

«Рано утром мне на квартиру раздался звонок от начальника штаба округа, доложившего, что в наше воздушное пространство в районе Камчатки вторгся иностранный самолет. Он летел по необычному маршруту. Это нас насторожило. Части ОСНАЗа установили, что из самолета передается радиограмма на спутник. Расшифровав ее, мы узнали, что экипаж докладывает об успешном выполнении задачи по наблюдению за нашими подводными лодками, находящимися в Охотском море.

Исходя из такой обстановки, я был вынужден доложить начальнику Генерального штаба Маршалу Советского Союза Николаю Васильевичу Огаркову, который дал команду заставить самолет сесть, а если он не будет выполнять наших команд, уничтожить его».

Организовывать реализацию решения начальника Генштаба пришлось командиру дислоцированной на Сахалине 40-й истребительной авиационной дивизии ДВО генерал-майору Анатолию Корнукову, уже после распада СССР ставшему генералом армии, главкомом ВВС России. Его разбудил в 4.15 местного времени звонок оперативного дежурного: PC-135 вошел в воздушное пространство СССР и направляется в сторону Сахалина. Комдив вызывает машину, чтобы прибыть на командный пункт.

И тут чуть было не происходит конфуз, который мог стоить молодому генералу карьеры. Дело в том, что по приказанию командующего войсками ДВО он жил в недостроенном доме, чтобы быть ближе к КП, а заодно подгонять строителей. Но в то злополучное утро двери подъезда оказались заперты. Чтобы ночью не охранять подъезд от воров, солдаты повесили на входную дверь замок. Комдиву с трудом с пятого или шестого раза удалось выбить дверь плечом. Можно представить, в каком психологическом состоянии прибыл он на командный пункт.

К сентябрю 83-го военная обстановка на Дальнем Востоке была крайне напряженной. Американцы постоянно провоцировали советское военное командование на поспешные ответные меры. В конце марта 1983 года три ударные авианосные группы появились в районе Алеутских островов, недалеко от советской Камчатки, где провели многодневные учения. 4 апреля 6 самолетов А-7 взлетели с ударных авианосцев «Мидуэй» и «Энтерпрайз», находившихся в то время южнее японского острова Хоккайдо. В районе острова Зеленый Малой Курильской гряды они вошли в воздушное пространство СССР на глубину от 2 до 30 км над нашими территориальными водами и провели условное бомбометание по территории острова, сделав несколько заходов для атаки по наземным целям. Из-за сильной облачности, а также недостаточной подготовленности летного состава командир истребительной авиадивизии не рискнул поднимать самолеты на перехват нарушителей. Американцы пользовались и тем, что у советских истребителей, базирующихся на Сахалине, не хватило бы топлива для возвращения на аэродром при воздушном бое в районе Южных Курил. Янки же взлетали с ударных авианосцев.

Осторожность генералов на Дальнем Востоке в Кремле не понравилась. Крепко досталось комдиву 40-й иад, встал даже вопрос о его соответствии занимаемой должности. Сверхдержава, дабы сохранить лицо, должна была проявлять твердость в защите своих воздушных границ. Тем более что 1 марта 1983 года в действие вступил Закон СССР «О государственной границе СССР» (принят Верховным Советом СССР в ноябре 1982 г.). Его статья 36 гласила: «Войска противовоздушной обороны, осуществляя охрану государственной границы СССР… в случаях, когда прекращение нарушения или задержание нарушителей не может быть осуществлено другими средствами, применяют оружие и боевую технику…»

После американской провокации над островом Зеленый Москва приказала впредь жестко пресекать провокации подобного рода. Поэтому перед летчиками истребительных авиачастей на Сахалине командование поставило задачу в случае нового появления американских военных самолетов над южнокурильскими островами вступать с ними в воздушный бой, а затем на остатке горючего идти на землю и катапультироваться над ней.

В этой обстановке заместитель командира истребительного авиаполка Геннадий Осипович и поразил южнокорейский «Боинг» двумя ракетами. Перед этим он выпустил несколькими очередями около 200 снарядов из 23-миллиметровой бортовой пушки по курсу движения авиалайнера. После открытия огня пилот рейса KAL 007 действовал как-то странно — больно уж по-военному. Он резко сбросил скорость до 400 километров в час, словно знал, что советский истребитель Су-15 при скорости меньше 450 километров может свалиться в штопор, а «Боинг» способен продолжать горизонтальный полет и при 350. Осипович был вынужден обогнать его, совершить маневр и поставить точку в летной биографии южнокорейских пилотов…

Во всяком случае так считали в Москве, хотя у самих советских генералов на Дальнем Востоке такой уверенности не было. Генерал армии И. Третьяк рассказывал, что радиотехнические подразделения ДВО потеряли пораженный ракетами южнокорейский самолет. Когда поврежденный «Боинг» стал резко терять высоту, возникла угроза его столкновения с истребителем МиГ-23, подстраховывавшим Су-15 Осиповича. МиГ стал пикировать, и локаторщики ошибочно приняли его за самолет-нарушитель. Момент его падения они не наблюдали. Генералы опирались на доклад Осиповича, доложившего, что первая ракета попала в хвост «Боинга», вторая — поразила один из четырех двигателей и снесла половину левого крыла. Посчитали, что с такими повреждениями самолет не мог не упасть.

До момента визуального контакта Су-15 с «Боингом» советские военные были уверены, что имеют дело с PC-135. Сомнения у Осиповича возникли только тогда, когда он уже атаковал южнокорейский самолет. «На расстоянии пяти километров от цели, — рассказывал он позднее журналистам, — я получил команду на уничтожение и выпустил первую ракету. Только теперь я смог по-настоящему рассмотреть нарушителя. Он был больше Ил-76, а по очертаниям чем-то напоминал Ту-16. Я знал все военные самолеты противника, все разведывательные, но этот не был похож ни на один из них. Я видел, что передо мной большой самолет с включенными огнями и мигалками». Впрочем, если бы нарушитель своевременно и был идентифицирован как «Боинг-747», это мало что меняло. Вооруженные силы США практиковали тогда использование «Боингов-747», летавших без опознавательных знаков, в качестве самолетов-разведчиков.

Времени размышлять у пилота реактивного истребителя тоже не было, еще немного, и «Боинг» покинул бы воздушное пространство СССР. Командный пункт поторапливал Осиповича. Как он признавался недавно одному из авторов этого материала, «в воздухе некогда думать. Летчик один сидит. Истребитель этот довольно сложный, третьего поколения. Надо работать ручкой управления, следить за двигателем, в то же время прицел перед тобой. Тут некогда рассуждать, партийные собрания проводить. Только действия. Поэтому летчики отрабатывают все на земле до автоматизма».

По мнению бывших советских военачальников, советская сторона первой установила место падения «Боинга». Пограничные катера обнаружили маслянистое пятно в Татарском проливе. Туда оперативно направили группу кораблей и водолазов. А чтобы обмануть американцев, большую группу кораблей направили во вторую точку в Охотском море и сбросили с воздуха два радиобуя, имитировавших работу «черных ящиков» южнокорейского самолета. Американцы, как до сего дня убеждены наши ветераны, «клюнули», что позволило достаточно спокойно провести поисковые работы и поднять со дна Татарского пролива оба «черных ящика».

В частной беседе Иван Моисеевич Третьяк рассказал недавно, что командование ДВО было убеждено тогда, что южнокорейский самолет был подготовлен для разведывательных целей. На его борту находилась аппаратура по наблюдению за подводными объектами и группа инженеров во главе с конструктором. На самолете была заложена взрывчатка на случай, если советским истребителям удастся посадить его на своем аэродроме. В случае же сбития взрывчатка должна была также помочь уничтожить секретную разведывательную аппаратуру. Когда советские специалисты обследовали на дне пролива обломки «Боинга», характер их расположения однозначно свидетельствовал о произошедшем на борту взрыве в момент удара о воду.

И если советские военные структуры сработали оперативно в рамках тогдашнего правового поля (требования закона о госгранице), то аппарат ЦК КПСС продемонстрировал свою прогрессирующую неспособность адекватно отвечать на вызовы времени. В распоряжение высших советских властей Генеральный штаб предоставил немало фактов, которые можно было умело обыграть во внешнеполитической пропаганде в своих интересах. Осипович с горечью сказал недавно в телеинтервью: «Наши сразу неправильно повели себя. Чего испугались какую-то Америку. Подумаешь… Что ее пугаться. Ее даже Усама бен Ладен бьет как хочет. А мы испугались, хотя ведь тогда СОВЕТСКИЙ СОЮЗ был»…

Фактов, дающих основания подозревать американские разведслужбы в использовании южнокорейского «Боинга» в своей специальной операции, было достаточно. Их, кстати, американская и южнокорейская стороны так и не опровергли или не попыталась объяснить. Советские военные специалисты обратили внимание, в частности, на то, что с полетом «Боинга-747» были согласованы орбиты спутника «Феррет-Д» и запущенного накануне челночного космического корабля «Челленджер». Каждый этап действий южнокорейского самолета совпадал с появлением в данной зоне спутника-шпиона. Когда он покинул международный коридор, «Феррет», прослушивал радиоэлектронные средства на Чукотке и Камчатке, работавшие в обычном режиме боевого дежурства. На следующем витке «Феррет» над Камчаткой в тот момент, когда самолет пролетал над военными объектами южной части полуострова, фиксировал увеличение интенсивности работы радиолокационных средств. Третий виток «Феррета» совпал с полетом «Боинга» над Сахалином и позволил ему следить за работой дополнительно включенных средств противовоздушной обороны на Сахалине и Курильских островах.

Маршрут полета погибшего «Боинга» позволяет предположить, что пытался совершать маневры уклонения от радаров советской системы ПВО, не отвечал на ее запросы, обменивался сигналами с самолетом радиоэлектронной разведки RC-135 ВВС США, подошедшим к советскому воздушному пространству с восточной стороны Курильских островов. Южнокорейские пилоты, говорившие по радио на английском языке, при сближении с барражирующим в районе Камчатского полуострова американским самолетом-разведчиком вдруг перешли на телеграфный ключ, отбивая некое шифрованное сообщение. В начале седьмого, когда «Боинг» направился к Сахалину, с его борта была передана радиограмма: «Мы благополучно прошли юг Камчатки». А через час: «Пересекаем южную часть Сахалина».

По очень странному стечению обстоятельств «Боинг» ни разу не вошел ни над Камчаткой, ни над Сахалином в зоны поражения советских зенитно-ракетных подразделений. Он обходил позиции и пусковых установок С-200, и дежурной батареи зенитно-ракетной бригады, вооруженной комплексами «Круг».

Отклонение самолета от международной трассы более чем на 200 морских миль не могли не заметить американские службы управления воздушным движением. Рейс KAL 007 непрерывно находился в зоне контроля американской радионавигационной системы «Лоран-С». Однако американцы не сделали ни одной попытки предупредить южнокорейский экипаж об отклонении от международной трассы, хотя не могли не понимать, чем грозит вторжение в воздушное пространство СССР.

Можно было парировать и американские заявления о том, что рейс KAL 007 находился за пределами досягаемости радиолокационных систем наземных диспетчерских служб. Сами американские газеты сообщали, что между Федеральным авиационным управлением США и Пентагоном была договоренность об использовании военного радара на Аляске для отслеживания полетов пассажирских самолетов и их предупреждении об уклонении от курса при перелете вдоль советского побережья от Аляски в азиатские страны. Аналогичные договоренности существовали между диспетчерской службой гражданской авиации Японии и ее военными. Так что крайне маловероятно, что все прозевали «ошибку» экипажа южнокорейского «Боинга».

Но все эти факты советская пропаганда не сумела или не захотела наступательно использовать в своих интересах. Аппарат ЦК КПСС проявил традиционную в эти годы неповоротливость и медлительность. Генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Андропов, по свидетельству заместителя министра иностранных дел Г.М. Корниенко, колебался — надо ли признавать факт сбитая южнокорейского самолета. МИД выступал «за», но возражал министр обороны Дмитрий Устинов. Глава военного ведомства в телефонном разговоре с генсеком посоветовал ему не беспокоиться, заявив: «Все будет в порядке, никто никогда ничего не узнает».

2 сентября советские газеты опубликовали сообщение ТАСС: «В ночь с 31 августа на 1 сентября с. г. самолет неустановленной принадлежности со стороны Тихого океана вошел в воздушное пространство над полуостровом Камчатка, затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над о. Сахалин. При этом самолет летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал. Поднятые навстречу самолету-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродром. Однако самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря».

В администрации США быстро поняли, что из гибели «Боинга» можно извлечь политическую выгоду и дискредитировать Советский Союз перед всей мировой общественностью. Американцы первыми обнародовали радиопереговоры Осиповича с командным пунктом. При переводе на английский язык они пошли на выгодные им сокращения и неточности. В Кремле, вместо того чтобы обнародовать полный текст переговоров с качественным переводом, пошли на примитивный подлог. Наверху кому-то не понравились слова Осиповича о том, что он видел аэронавигационные огни «Боинга», опознавательную «мигалку». Поэтому решили подстраховаться и перед отправкой маршалу Огаркову пленки с записью радиопереговоров Осиповича с КП ее в Хабаровске… переделали. Летчика заставили говорить под шум электробритвы, что он не видит горящей мигалки. Мелкая и бессмысленная ложь. Американцы сразу же разоблачили ее. И в глазах зарубежной общественности советские руководители в очередной раз выглядели лгунами и фальсификаторами.

2 сентября Политбюро собралось на свое заседание. Его вел из-за обострявшейся тяжелой болезни Андропова Константин Черненко. Приведем некоторые фрагменты протокольной записи, чтобы понять ход мыслей кремлевских небожителей. Министр обороны Дмитрий Устинов в начале заседания пытался оправдать действия своих подчиненных: «Могу заверить Политбюро, что наши летчики действовали в полном соответствии с требованиями военного долга… Наши действия были абсолютно правильными, поскольку южнокорейский самолет американского производства углубился на нашу территорию до 500 километров. Отличить этот самолет по контурам от разведывательного самолета чрезвычайно трудно. У советских военных летчиков есть запрет стрелять по пассажирским самолетам. Но в данном случае их действия были вполне оправданы, потому что самолету в соответствии с международными правилами неоднократно давались указания пойти на посадку на наш аэродром».

Секретарь ЦК по сельскому хозяйству Михаил Горбачев со «знанием дела» добавляет: «Самолет долго находился над нашей территорией. Если он сбился с курса, американцы могли поставить нас в известность, но они этого не сделали».

Поддержанный Горбачевым глава военного ведомства продолжает: «Наши летчики давали им многочисленные предупреждения и над Камчаткой, и над Сахалином. Самолет шел без предупредительных огней (в действительности аэронавигационные огни горели, и Осипович докладывал о них на КП. — Авт.). В окнах самолета света не было. Были произведены предупредительные выстрелы трассирующими снарядами, что предусмотрено международными правилами (на самом деле укладка снарядов, как рассказал генерал Анатолий Корнуков, была такая: 30 процентов — бронебойные, 70 — осколочно-фугасные. — Авт.). Затем летчик сообщил на землю, что самолет боевой и его надо поразить (!). Мое мнение состоит в том, что нам надо в этой ситуации дать необходимые сообщения в нашей печати. Но дрогнуть нам нельзя».

Как видим, Устинов вольно или невольно вводит в заблуждение своих соратников по Политбюро: то ли стремясь по старой цэковской привычке снять с себя ответственность, то ли сам введенный в заблуждение своими подчиненными.

Члены Политбюро продолжают обмен мнениями. Председатель Совета Министров СССР Николай Тихонов: «Мне непонятно, на что рассчитывал сеульский летчик. Он же понимал, что идет на верную смерть. Он ведь видел и сигналы наших самолетов, и их требования приземлиться. На мой взгляд, это продуманная, сознательная провокация, рассчитанная на осложнение и обострение международной обстановки».

Дмитрий Устинов: «О том, что думали южнокорейцы, трудно сказать. Homo, что это осознанная провокация, вполне возможно. Вопрос состоит в том, как лучше сообщить о наших выстрелах».

Министр иностранных дел Андрей Громыко: «Отрицать то, что наш самолет стрелял, нельзя».

Министр культуры Петр Демичев: «Они, конечно, знают, что это был боевой выстрел».

Первый секретарь Московского горкома КПСС Виктор Гришин: «А что говорил южнокорейский летчик»?

Дмитрий Устинов: «Мы ничего не слышали».

Председатель Совета Министров РСФСР Виталий Воротников: «Не была ли нарушена связь у южнокорейского самолета»?

Дмитрий Устинов: «Об этом никто не может сказать».

Начальник Генерального штаба Вооруженных сил Николай Огарков, дезавуируя министра, вступает в разговор: «У нас есть сведения, что южнокорейский самолет разговаривал с землей». Но на его замечание не реагируют…

Михаила Горбачева интересует, а «зафиксировали они боевой выстрел»? Председатель КГБ Виктор Чебриков, видимо опираясь на доклады советской внешней разведки (Первое главное управление КГБ), успокаивает членов Политбюро: «Нет, не зафиксировали».

Знакомство со стенограммой заседания Политбюро оставляет удручающее впечатление. Интеллектом и осведомленностью кремлевские руководители того периода явно не отличались. Поэтому неудивительно, почему они проиграли Соединенным Штатам холодную войну. Министр обороны не совсем в курсе деталей событий, разыгравшихся в небе на Сахалине. Руководитель госбезопасности, которому положено по должности руководить внешней разведкой, не знает, что американцы в состоянии прослушивать радиопереговоры советской авиации с наземными командными пунктами…

7 сентября под градом обвинений с американской стороны Кремль в официальном заявлении Советского правительства признает ответственность за происшедшее и выражает сожаление «по поводу гибели ни в чем не повинных людей». Но это не позволяет перехватить инициативу в пропагандистском поединке с американцами. Перелом не наступает и после показанной 8 сентября по советскому телевидению пресс-конференции начальника Генерального штаба. Инициативу прочно удерживали дипломаты и пропагандистские службы США, грамотно использовавшие промахи советского политического руководства в целях дискредитации нашего государства и обоснования своих новых военных программ.

Под впечатлением происшествия с «Боингом-747» советское руководство вскоре изменило порядок применения силы в отношении иностранных самолетов, нарушивших воздушное пространство СССР. Разрешалось открывать огонь только по военным самолетам капиталистических стран, да и то на применение оружия накладывалось немало ограничений. В боекомплекты истребителей приказано было включить трассирующие снаряды. Бюрократическая казуистика связывала «по рукам и ногам» командиров соединений Войск ПВО страны.

Позднее именно такой перестраховочный подход Кремля позволил немецкому летчику-авантюристу Матиасу Русту безнаказанно совершить полет на легкомоторном самолете «Цессна-172» до Москвы и сесть на Красной площади. Кстати, вполне вероятно, что это могло быть продолжением специальной операции западных спецслужб в отношении СССР, и мы постараемся в будущем году рассказать об этом в связи с недавним сенсационным признанием на одном из центральных телеканалов Сергея Мельникова, 28 мая 1987 года дежурного генерала на центральном пункте ПВО. По его словам, бывший председатель КГБ Владимир Крючков в разговоре в доверительной форме сообщил ему, что «лично готовил эту операцию по указанию Горбачева»…

А после распада СССР новые российские власти фактически присоединились к общепринятой на Западе трактовке событий. Во время визита в ноябре 1992 года в Сеул Президент России Борис Ельцин признал ошибочными действия советского военного командования и выразил глубокое сожаление по поводу трагедии, разыгравшейся над Сахалином.

Справедливости ради надо отметить, что прямых доказательств шпионской миссии «Боинга» советская сторона так и не добыла — по крайней мере по официальной советской версии. Среди обломков сбитого южнокорейского самолета детали разведывательной аппаратуры обнаружены не были. Ничего не дала и расшифровка «черных ящиков», поднятых нашими водолазами с океанского дна. В декабре 1983 года в докладной записке на имя генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова министр обороны Дмитрий Устинов и председатель КГБ Виктор Чебриков сообщали: «При расшифровке данных регистрирующей аппаратуры обнаружить достоверность преднамеренного вторжения в наше воздушное пространство нам не удалось. Мы не получили также прямых доказательств того, что самолет летел с разведывательной целью. С учетом того, что данные “черных ящиков” могут быть использованы не только Советским Союзом, но и западными странами для обоснования своих противоположных точек зрения о целях полета “Боинга “, рекомендуем эти данные засекретить».

После распада СССР южнокорейцам «черные ящики» вернули — но без их содержимого! Это, кстати, стало поводом для скандала в Кремле. Борис Ельцин, как рассказывал начальник его службы охраны Александр Коржаков, крайне возмутился, когда выяснилось, что в «черных ящиках», переданных им в торжественной обстановке руководству Южной Кореи, пленки отсутствовали. Кто и почему изъял пленки и куда они исчезли, люди Коржакова так и не установили. По мнению Коржакова, дипломатический конфуз с «черными ящиками» стал одним из поводов к увольнению главы президентской администрации Юрия Петрова, по инициативе которого Борис Ельцин и преподнес Сеулу «подарок».

Сегодня, спустя 30 лет после трагедии, существует несколько альтернативных точек зрения, в основе которых результаты независимых расследований. По мнению некоторых российских журналистов и отставных офицеров, пытавшихся самостоятельно разобраться в обстоятельствах трагедии, вина за гибель пассажирского «Боинга» лежит все же на южнокорейских властях, которые санкционировали его участие в специальной операции американской разведки. Системный анализ ставших достоянием гласности некоторых подробностей полета южнокорейского самолета выявил ряд фактов, позволяющих подозревать официальных представителей США и Южной Кореи в неискренности. Но, подчеркнем, чтобы избежать обвинений в необъективности, все это только косвенные доказательства.

Американский журнал «Сайенс дифенс мэгэзин» писал еще в 1983 году, вскоре после трагедии: «Южнокорейский самолет незадолго до инцидента — 11—14 августа 1983 года побывал на американской военно-воздушной базе Эндрюс, где был оснащен специальным оборудованием. При этой операции присутствовали представители не только Агентства национальной безопасности и ЦРУ, но и специалисты разведуправления ВВС США, Управления национальной разведки и других ведомств. В самолете было установлено совершенно секретное устройство, предназначенное для связи с самолетом-разведчиком RC-135».

Дэвид Пирсон, которого считают одним из наиболее серьезных на Западе исследователей сахалинской трагедии, писал по этому вопросу: «11 августа в 10.30утра на базу ВВС Эндрюс под Вашингтоном прибыл, как говорят, самолет авиакомпании КАЛ, сопровождаемый разведывательным самолетом RC-135. Сразу же после прибытия он был отбуксирован в дальний конец аэродрома к зданию номер 1752. Там заправляет делами фирма “И-Системс”. Это — базирующийся в Далласе, штат Техас, подрядчик Пентагона и ЦРУ. Ее специализация — электронное оборудование. Полагают, что корейский самолет был оснащен там электронным оборудованием, тип которого не уточняется. 14 августа, в 6.40 вечера, самолет вылетел с Эндрюс, опять-таки в компании RC-135».

Видимо, необходимостью обслуживать это спецоборудование и объясняется тот факт, что экипаж рейса KAL-007 был увеличен с 18 до 29 человек, в то время как в японской авиакомпании самолет такого же типа на трассе Нью-Йорк — Сеул обслуживали 15 человек, а в компании «Пан-Американ» — 12 человек. В пользу версии о шпионской миссии KAL-007 говорит и заминка на сорок минут с вылетом из аэропорта в Анкоридже. По странному стечению обстоятельств благодаря этим сорока минутам «Боинг-747» оказался у границы СССР именно тогда, когда над Камчаткой должен был проходить по орбите американский разведывательный спутник «Феррет-Д».

Российские журналисты, проводившие свои независимые расследования, нашли немало интересных фактов, позволяющих сомневаться в неискренности американских должностных лиц, которые отрицали причастность спецслужб к полету южнокорейского «Боинга» 1 сентября 1983 года.

Командир экипажа (по оплошности или стремясь дать подсказку на случай своей гибели?) оставил в Анкоридже план перелета в Сеул со своими рукописными заметками. В них немало зацепок, дающих право предполагать, что отклонение «Боинга» от маршрута не было случайным и пилот готовился к нему еще до взлета из аэропорта на Аляске.

Радиосвязь между центром диспетчерской службы Анкориджа и рейсом KAL-007, по американской версии, прервалась сразу же после набора самолетом высоты из-за выхода из строя всех пяти установленных на «Боинге-747» радиопередатчиков. Но когда самолет вошел в зону обслуживания токийской авиадиспетчерской службы, радиообмен вдруг восстановился, и до момента гибели самолет выходил на связь с Токио двадцать раз.

Над Сахалином пассажирский лайнер попал в зону действия ПВО Японии. Будучи захваченным лучом радара с военной базы в Вакканае, ответчик южнокорейского «Боинга» передал сигнал, которым обозначали себя обычно американские самолеты-разведчики.

В пользу версии о выполнении сбитым южнокорейским «Боингом» некоего задания американских спецслужб говорит и немало других свидетельств. Так, шпионский характер миссии KAL 007 признал в книге «Правда о полете KAL 007» отставной сотрудник японской военной разведки Иосиро Танака, руководивший до своего выхода на пенсию электронным прослушиванием военных объектов СССР со станции слежения в Вакканае, на самом севере острова Хоккайдо (именно она зафиксировала переговоры пилотов советских истребителей 1 сентября 1983 г.). Южнокорейский самолет, утверждал японский разведчик, преднамеренно вошел в воздушное пространство СССР, чтобы привести в действие систему противовоздушной обороны и позволить американским средствам радиоэлектронной разведки засечь советские радары, зафиксировать параметры их работы.

Из истории холодной войны известно и немало других свидетельств использования западными разведками гражданских самолетов для сбора разведданных в СССР. Например, бывший шеф французской контрразведки полковник М. Ле Руа-Финвиль в своей книге откровенно рассказал о том, как пилоты авиакомпании Air France, осуществляя в во времена существования СССР полеты на линии Париж—Москва, иногда уходили из разрешенного воздушного коридора и производили фотосъемку советских военных объектов, для чего на некоторых самолетах компании были тайно установлены специальные фотокамеры.

В инциденте с южнокорейским «Боингом» обращает на себя внимание поведение американских властей. Японские службы гражданской авиации передали в распоряжение Международной организации гражданской авиации оригиналы всех магнитофонных записей своих переговоров с рейсом KAL-007. Правительства США и Японии опубликовали полностью записи подслушанных телефонных разговоров и радиопереговоров советских военных. Но американцы не предоставили в распоряжение комиссии международных экспертов оригиналы магнитофонных пленок, на которых были записаны радиопереговоры их наземной станции на Аляске, под предлогом их уничтожения. Власти США скрывают до сих пор и план полета своего PC-135, данные о радиолокационном наблюдении за этим самолетом-разведчиком, находившимся в районе событий. Информация якобы тоже не сохранилась.

Без этих сведений получить объективную картину произошедшего 1 сентября очень сложно. Для специалистов очевидно, что приблизиться к истине возможно только при системном анализе по крайней мере четырех записей: радиообмена Осиповича с командным пунктом, разговоров между членами экипажа южнокорейского «Боинга», их переговоров со следовавшим за ними с интервалом в четверть часа по этой же трасе пилотом рейса KAL 015, а также американскими и японскими наземными службами.

В истории с «Боингом» странно и то, что расследованием гибели южнокорейского самолета, вылетевшего из американского аэропорта, должно было заняться — по сложившейся практике — Национальное управление безопасности на транспорте США. Но ему было рекомендовано сверху не приступать к расследованию. Делом почему-то занялся Государственный департамент США, хотя это не входит в его функциональные задачи, да и необходимыми в таких случаях специалистами он не располагал. Словом, оснований для подозрений в адрес американских спецслужб немало.

Самую экзотическую версию событий выдвинул Мишель Брюн, французский эксперт, проводивший исследование инцидента по заказу частной американской организации «Фонд в поддержку конституционного правительства». По нашему мнению, Брюна кто-то умело дезинформировал, чтобы навести на ложный след. Но чтобы не быть обвиненными в предвзятости и односторонности, упомянем о его версии.

Южнокорейский лайнер, считает француз, не был сбит советским истребителем у Сахалина, а потерпел катастрофу несколько позднее — в районе Сангарского пролива у японских берегов, приблизительно в 400 милях к югу от Сахалина, неподалеку от японского города Ниигата.

Это якобы подтверждает полученная Брюном по японским каналам подлинная копия переговоров, которые вел пилот южнокорейского «Боинга». Из ее анализа следует, что самолет находился в воздухе еще около 50 мин после того, как его поразили две ракеты с советского истребителя. С диспетчером в городе Ниигата второй пилот погибшего «Боинга» вел обычный радиообмен через сорок минут после официально признанного времени гибели самолета. Брюн, побывавший в Ниигате, выяснил, что к его побережью море прибило осенью 1983 года обломки конструкции салона пассажирского авиалайнера.

По мнению сторонников этой версии, советские и американские власти по взаимной договоренности скрывают, что 1 сентября 1983 года в воздушном пространстве СССР в районе Сахалина произошел воздушный бой, в ходе которого советские истребители сбили три американских военных самолета. В подтверждение своей точки зрения Брюн указывает на то, что некоторые из обломков, прибитых морем к японским берегам, оказались обломками не пассажирского «Боинга-747», а военных самолетов. Так, обломок номер 31 — кусок закрылка, с прямоугольной передней кромкой. Единственный самолет, у которого закрылки имеют такую кромку, — американский истребитель F-111 или EF-111 — самолет, оснащенный средствами радиоэлектронной борьбы. Другой обломок тоже мог принадлежать только военному самолету США. Это сиденье с номером 34 катапульты пилота от МакДоннелл-Дуглас ACES II Zero Zero или похожей модели с отстрелянными пороховыми зарядами. В Вакканай на Хоккайдо вместе с обломками самолета прибило остатки оперения боевой ракеты (стабилизатор) с инфракрасным наведением с английской маркировкой. Находка хранилась в управлении морской безопасности в Вакканае.

Брюн заинтересовался в связи с этим направленностью морских течений в этом районе и с удивлением установил, что обломки «Боинга», сбитого у Сахалина, никак не могло прибить к берегам Хоккайдо через девять дней, поперек течения и против господствующих ветров. В сентябре в районе островов Монерона и Сахалина течение гонит волны с юга на север, то есть в сторону материка.

Советской стороной, утверждал Брюн, в числе плавающих обломков самолета рейса KAL-007 были переданы представителям Южной Кореи два спасательных плотика (один на десять человек, другой одноместный), пилон для подкрыльного оружия, какая-то часть конструкции сверхзвукового истребителя и куски фюзеляжа, окрашенные в белый, голубой и золотой цвета (цвета самолетов американских ВМС). Пассажирский «Боинг-747» спасательных плотиков на борту не имел.

Близка к версии Брюна точка зрения бывшего сотрудника Госдепартамента США Джона Кеппела, также располагавшего сведениями о боестолкновении между советскими и американскими самолетами

1 сентября 1983 года. Кеппел утверждал, что в тот день средствами советской ПВО было сбито два самолета ВВС США: один, вероятнее всего, — RC-135, а другой — самолет разведки и РЭБ EF-111A Raven. Смелость утверждения отставного дипломата настораживает. Известно, что американские власти не церемонятся с теми из своих, кто начинает «много говорить»: можно лишиться не только хорошей пенсии, но и самой жизни…

Что касается причин падения южнокорейского пассажирского авиалайнера, то Брюн и некоторые другие эксперты склоняются к мнению, что он стал жертвой трагической случайности. Пораженный двумя ракетами советского истребителя, он продолжал тянуть к аэропорту Японии или Южной Кореи и был добит кем-то спустя 50 минут после официальной гибели. У советских истребителей не было технической возможности догнать его у берегов Японии.

Альтернативные версии случившегося так и не стали предметом серьезного разбирательства. Мишель Брюн еще в августе 1989 года представил в ИКАО — Международную организацию гражданской авиации — свою версию в виде официального доклада. Но ответа оттуда до сих пор не получил.

Проигнорировано и предположение некоторых независимых исследователей относительно того, что пассажирский авиалайнер, возможно, лежит у японского острова Кюрокусима, недалеко от острова Садо. Именно туда 1 сентября 1983 года в далекий от Монерона квадрат Японского моря был направлен специальный самолет американских ВМС, использующийся обычно в спасательных операциях. Этот полет был зафиксирован японскими радарами.

Много странного и в частных рассказах наших водолазов, работавших на месте, по советской официальной версии, падения южнокорейского «Боинга» — в нейтральных водах у острова Монерон. Кстати, советский ВМФ начал там поиск обломков самолетов только спустя неделю, а глубоководные аппараты для съемки дна и поднятия тел и обломков были доставлены к месту трагедии только через месяц. Все это время по этой акватории моря свободно ходили американские и японские суда и корабли, которые могли — гипотетически — сбросить на дно Татарского пролива все, что угодно. Еще быстрее это можно было сделать самолетами ВМС.

Среди обломков не было найдено ни одной обгорелой вещи. Да и по составу находок у водолазов складывалось впечатление, что самолет был кем-то загружен случайными, уже ненужными вещами. Тела погибших пассажиров найти не удалось, хотя в других аналогичных случаях морских падений самолетов останки людей, как правило, находились.

Один из водолазов рассказывал журналистам «Известий», проведшим свое собственное и, пожалуй, самое обстоятельное в России расследование: «У меня совершенно четкое впечатление: самолет был начинен мусором, и людей скорее всего не было там. Почему? Ну, вот если разбивается самолет, даже — маленький. Как правило, должны оставаться чемоданы, сумочки, хотя выручки от чемоданов… А там было такое, что, я считаю, не должны везти в самолете нормальные люди. Ну, скажем, рулон амальгамы — как с помойки… Одежда вся, как со свалки — из нее вырваны куски. Или как будто простреленная — пробита во многих местах. Я лично никаких останков не встречал. Мы же месяц почти работали! И — практически ничего. Мало было и носильных вещей — курток там, плащей, туфель — очень мало. А то, что находили, — какое-то рванье! Вот нашли, скажем, россыпь пудрениц. Они остались целыми, открывались. Но, что странно, у всех — разбитые внутри зеркальца. Пластмассовые корпуса абсолютно целые, а зеркальца — все разбитые. Или зонты: все в чехлах, в целых чехлах — даже не надорванных. А сами — измятые, нерабочие… Ножи, вилки покореженные. Это какой же силы удар должен был быть?!»

Не менее интересен рассказ корреспонденту «Известий» начальника водолазной службы производственного объединения «Арктиморнефтегазразведка» Владимира Захарченко: «Глубина там был 174 метра. Грунт ровный, плотный — песок и мелкая ракушка. Безо всяких перепадов глубины. И буквально на третий день мы нашли самолет. У меня было представление такое, что он будет целый. Ну, может, чуть покореженный.. Водолазы зайдут внутрь этого самолета и все увидят, что там есть. Но на самом деле он был очень сильно разрушен — разнесен, что называется, в щепки. Самое крупное, что мы увидели, — несущие конструкции, особо прочные — длина полтора-два метра, ширина 50—60сантиметров. А остальное —разбито на мелкие кусочки… Но самое главное — это не то, что мы там видели, а чего не видели — водолазы практически не обнаружили человеческих трупов, останков»…

Отсутствие тел — это одна из основных загадок гибели «Боинга». У нее может быть два объяснения. Первое — на борту не находилось пассажиров. Но его легко опровергнуть, так как сохранилось немало свидетелей, способных подтвердить наличие пассажиров на борту рейса KAL 007. Второе — опытным южнокорейским пилотам удалось все же посадить «Боинг», и пассажиры были эвакуированы. Это предположение легло в основу еще одной версии событий в районе Сахалина. На наш взгляд, это самая правдоподобная и логически стройная гипотеза.

Согласно ей, пассажирский самолет, незадолго до этого оснащенный в США специальным радиоэлектронным оборудованием, участвовал — с согласия южнокорейского руководства — в американской разведывательной операции. Пассажиры «Боинга», разумеется, об этом и не подозревали. Знал только экипаж самолета. Этим, возможно, и объясняется подавленное состояние пилота накануне рейса. Незадолго до полета, как сообщалось в СМИ, он неожиданно застраховал свою жизнь на большую сумму и вышел в свой последний рейс в плохом настроении.

После поражения «Боинга» двумя ракетами с истребителя Осиповича он не рухнул в океан, а некоторое время находился еще в воздухе. Этим и объясняется тот факт, что имеются записи переговоров его экипажа с наземными службами спустя несколько десятков минут после попадания ракет. Советские радиотехнические подразделения в эти минуты «вели» по ошибке пикирующий МиГ-23, потеряв на своих экранах южнокорейский самолет.

После приводнения «Боинга» американцы скрытно эвакуировали экипаж и пассажиров, а нашим военным оперативно подбросили заранее подготовленную — на крайний случай — «обманку»: масляное пятно, мелкие обломки старого пассажирского самолета, неношенная обувь, кроссовки, пачка связанных паспортов, пустые женские косметички, несколько фрагментов трупов из морга… Далее дело было за американскими дипломатами и специалистами из внешнепропагандистских структур, которые мастерски переиграли слабеющий аппарат ЦК КПСС.

Подобной версии придерживается, в частности, представитель Международного комитета по спасению жертв рейса KAL-007 Бен Торри. «Мы, — утверждает он, — проанализировали записи переговоров пилотов и диспетчеров… и эти данные подтверждают показания информаторов и свидетелей о том, что в то утро какой-то самолет сел неподалеку от острова Монерон».

Английская радиокомпания Би-би-си, всегда очень осмотрительная и осторожная в своих суждениях, в передаче 1 сентября 2003 года, ссылаясь на мнение Бен Торри, признала, что в истории с «Боингом» далеко не все так просто. Процитируем фрагмент передачи: «Отсюда — и появляющиеся все чаще сообщения о том, что после ракетной атаки самолет вовсе не потерял управление, и летчики контролировали его еще как минимум 12 минут. В теории этого времени вполне достаточно на аварийную посадку — был бы аэродром. Представитель Международного комитета по спасению жертв рейса КАL-007 Бен Торри почти уверен: такой аэродром рядом с местом трагедии был… В то утро какой-то самолет сел неподалеку от острова Монерон. Бен Торри и его единомышленники уверены, что этот самолет и был тем самым корейским “Боингом “. По его словам, пассажиров рейса сняли с борта лайнера и увезли в неизвестном направлении, а саму машину взорвали, разложив потом осколки по морскому дну».

Но это тоже только версия, пока американские спецслужбы не откроют свои архивы, а это произойдет, по законам США, не ранее 2033 года.

Прошло 30 лет. Основные участники событий — кто на пенсии, кто умер. Подполковник Геннадий Николаевич Осипович давно уже не служит в авиации. Вскоре после истории с «Боингом» его решили перевести служить на родину в город Майкоп. Опасались провокации со стороны местных корейцев, тем более что угрозы были. На Сахалине выходцев из Кореи жило немало. Интересно, что они раньше всех узнали о гибели «Боинга». Как вспоминали офицеры, служившие в то время на острове, первую информацию о случившемся они получили не из советских СМИ, а от сахалинских корейцев. Им уже было известно, что с аэродрома около поселка Сокол взлетал истребитель, сбивший южнокорейский самолет. Поэтому корейцы из поселка Гастелло двинулись к военному аэродрому и организовали там митинг протеста.

На новом месте службы с Осиповичем случился несчастный случай. Он перегонял истребитель с авиационного завода в Ташкенте, где работало много корейцев. У самолета неожиданно остановился в полете двигатель. Внизу—склады боеприпасов. Офицер успел отвернуть самолет в сторону. Но катапультироваться пришлось уже с малой высоты. При приземлении Геннадий Николаевич повредил позвоночник. Летать по здоровью он не мог и решил уйти в запас.

По факту катастрофы истребителя проводилось расследование. В числе причин аварии отрабатывали и «корейский след», но затем все спустили на тормозах. Так «корейский фактор», возможно, дважды сыграл свою роковую роль в судьбе военного летчика.

Родина «щедро» отблагодарила офицера за честное и самоотверженное выполнение воинского долга. Геннадию Осиповичу с Сахалина переслали на новое место службы в качестве награды за уничтожение нарушителя государственной границы 196 рублей! Должны были двести, но на почте четыре рубля удержали за пересылку.

Но боевой летчик не в обиде. «Не только ко мне такое отношение, — сказал он мне (Александру Колеснику. — Авт.) при встрече. — Это было в советское время ко всем, сплошь и рядом. Но и демократию эту я не признаю до сих пор, не понимаю ее. Непонятно, где правда, где неправда. Посмотришь, человек — вор, а он считается уважаемым человеком. Его уважать надо, “взять“ нельзя». Впрочем, о смысле произошедшего с нами в последние десятилетия задумывается не только он…

Не услышанный маршал

Генерал-полковник в отставке Михаил Терещенко неоднократно выступал на страницах «Красной звезды». В 1977—1979 годах Михаил Никитович был начальником штаба Белорусского военного округа, в 1979—1984 годах — первым заместителем начальника штаба Объединенных Вооруженных сил государств — участников Варшавского договора, с 1984 по 1988 год находился на должности начальника штаба — первого заместителя главнокомандующего войсками Западного стратегического направления. Ему довелось непосредственно работать под руководством маршала Н.В. Огаркова. Михаил Никитович (умер 10 июля 2010 года) не раз делился своими воспоминаниями о работе с Огарковым и о той непростой обстановке, которая сложилась в верхнем эшелоне командования Вооруженными силами СССР в условиях начавшейся в Кремле борьбы за «наследство Брежнева».

В 1960-е годы талант Н.В. Огаркова, новатора-реформатора, не остался незамеченным, вскоре он стал командующим войсками Приволжского военного округа (1965—1968 гг.), а затем с апреля 1968 года первым заместителем начальника Генерального штаба Вооруженных сил СССР (1968—1974 гг.). Период службы Николая Васильевича в Генеральном штабе был наполнен большой, напряженной и эффективной работой.

Работа в войсках на различных штабных и командных должностях, оперативно-стратегическое мышление и интуиция, чувство новизны, способность к глубокому анализу обстановки, умение использовать боевой опыт и идти на оправданный риск при решении задач в экстремальных условиях позволили Огаркову 8 января 1977 года занять пост начальника Генерального штаба Вооруженных сил. За семь лет работы в этой должности он так же, как и раньше, продемонстрировал способность и искусство сплачивать большие коллективы органов управления, твердо направлять их работу. Обладая высокой работоспособностью, предельно требовательный к себе, он умел подбирать, учить и ценить кадры, поддерживать их разумную инициативу.

На этом высоком посту Огаркова не покидала мысль о необходимости реформирования армии и флота. Этот процесс назревал давно. В те годы Николай Васильевич много работал над повышением боевой и мобилизационной готовности Вооруженных сил, вносил конкретные меры противодействия американским планам размещения ракет «Першинг-2» и крылатых ракет. Тогда в европейской части СССР были развернуты новые ракеты средней дальности, получившие на Западе название СС-20.

Важно, что после жарких дискуссий часть новых идей была воплощена в жизнь, что положительно сказалось на общем состоянии войск, авиации, сил ПВО и флота. Так, вместо двух систем ПВО (территории страны и Вооруженных сил) в военных округах и группах войск была создана единая система противовоздушной обороны при единоличной ответственности за нее соответствующего командующего войсками военного округа (группы войск). Продолжалась отработка единого управления ВВС и ПВО с объединенных командных пунктов (ОКП ВВС и ПВО), создаваемых на стратегических направлениях (ТВД). По инициативе Огаркова много делалось и в плане дальнейшего повышения устойчивости и живучести системы управления войсками в целом.

Летом 1984 года положительно решился вопрос о создании в мирное время главных командований войск стратегических направлений (Западного, Юго-Западного и Южного; Главное командование войск Дальнего Востока было создано в 1978 году) как органов оперативно-стратегического управления вооруженными силами на театрах военных действий.

Став главнокомандующим войсками Западного стратегического направления, Николай Васильевич трудился ответственно, с присущей ему добросовестностью и с полной самоотдачей. Мы, его ближайшие помощники, видели, что он свое перемещение по должности воспринял достойно, с пониманием необходимости укрепления руководства войсками на театрах военных действий. Немало вложил труда, энергии и знаний, своего опыта в формирование Управления главнокомандования, в организацию его практической деятельности, сосредоточивая усилия на резком повышении боевой готовности и подготовки войск с учетом условий театра военных действий и сложившейся на то время военно-политической обстановки в Европе.

Маршал оперативно и с напором организует и проводит инспекторскую проверку Центральной группы войск. Откровенно говоря, группа войск нас разочаровала общей неустроенностью, запущенностью солдатского быта. Потом — поездка в ГСВГ с такими же целями, и там такая же картина. Затем — СГВ, где быт и обустроенность оказались еще хуже. Огарков решает: в феврале 1985-го (всего через три месяца) на базе Прикарпатского военного округа провести специальный сбор, на котором показать руководящему составу, каким должен быть образцовый солдатский быт.

За многие годы у меня сложилось твердое убеждение: Огарков — личность, видный военачальник и государственный деятель. Это был блистательный эрудит, восхищавший окружающих феноменальной памятью, огромной работоспособностью и интеллигентностью. К этим высоким качествам профессионального военного следует, конечно, добавить необыкновенно привлекательные человеческие черты маршала: коммуникабельность, внимательность к подчиненным, доброжелательность. И еще. Николай Васильевич не был злопамятен, мстителен, мелочен. И, может быть, в первую очередь это объясняло то неподдельное, искреннее уважение, которым он пользовался в офицерском корпусе. Вот таким запомнился Николай Васильевич — реформатор, человек кристальной чистоты и честности.

Практика и стиль его работы хорошо воспринимались на местах. Это дало возможность решить одну из главных задач — непосредственно приблизить руководство к войскам, положительно решить проблему взаимодействия с войсками союзных армий (хотя они не были подчинены), все это отработать в оперативных планах, а также реально создать систему управления коалиционными войсками на ТВД как в мирное, так и на военное время. Система связи и управления войсками на ТВД фактически была создана заново на пустом месте, ибо ее не было раньше. Она создавалась усилиями тысяч высококвалифицированных связистов — солдат и офицеров.

В тех условиях чрезвычайно важно было иметь твердое, гарантированно надежное управление силами и средствами ПВО и ВВС на ТВД. Инициатором идей по созданию новой системы на стратегическом направлении (ТВД) был генерал-лейтенант В.В. Литвинов, лично разработавший принципы построения такой системы. Мы предпринимали все меры к тому, чтобы противовоздушная оборона на территории в пределах стратегического направления была построена по территориальному принципу, с возложением ответственности за ее организацию в границах ТВД на главкома войск направления (этим вводилась новая инстанция, берущая на себя ответственность за противовоздушную оборону); в границах военного округа — на соответствующего командующего войсками округа. Это признавалось более гибкой, надежной и легкоуправляемой системой, способной успешно решать свойственные ей задачи. В этих целях проводили систематически тренировки, включая силы и средства ПВО союзных армий.

Вносили существенные коррективы в организацию и проведение мероприятий по оперативной подготовке генералов, офицеров и штабов. Нам удалось в этом плане сделать резкий крен на совместные учения со штабами и войсками всех четырех союзных армий, но по согласованию с генеральными (главным) штабами ННА ГДР, Войска Польского, Чехословацкой народной армии и Советской Армии, ибо союзные войска Главному командованию направления (еще раз подчеркну) не подчинялись.

В стиле работы главных командований видов Вооруженных сил, штабов военных округов и групп войск на то время фактически мало что изменилось. Вся отработанная годами система оставалась в действии. За руководством военных округов (групп войск) не только сохранялось право непосредственного обращения к министру обороны, в Генеральный штаб и к главным командованиям видов Вооруженных сил, но и даже поощрялось. Хотя четко был определен круг вопросов, которые должны были решаться через главные командования направлений. Это подкреплялось и тем, что все вопросы материального обеспечения, а также кадровые вопросы решались в центре, прежде всего в аппаратах главкоматов видов Вооруженных сил. Даже система планирования оперативной и боевой подготовки не претерпела никаких изменений. Такая практика автоматически создавала условия для различных конфликтов, вела к параллелизму в работе, принижала роль главкоматов направлений и главкоматов видов Вооруженных сил.

Как ни странно, Главное командование ОВС государств — участников Варшавского договора, будучи одним из инициаторов создания главных командований направлений, с появлением последних стало всячески препятствовать их контактам с руководством союзных армий. И Генеральный штаб Вооруженных сил СССР к тому времени не выработал более четких установок по этому поводу, занимая как бы двойственную позицию в отношении новых органов управления. Любые контакты с генеральными штабами союзных армий должны были предварительно санкционироваться Генеральным штабом в Москве. Все это не могло не сказываться негативно на общих делах.

В силу ряда объективных, а больше всего субъективных причин радикальных крупномасштабных реформ в армии и на флоте в те годы не удалось провести, взял верх консерватизм центра. Почти все проведенные в Вооруженных силах оргмероприятия, о которых упоминалось вначале, были отменены, и все отброшено назад. Это было крупной ошибкой, ибо затормозило развитие Вооруженных сил на многие годы. Одновременно началась сплошная замена руководящего состава главных командований направлений, неоднократная смена командующих группами войск, военных округов и Балтийского флота, а также высших должностных лиц Министерства обороны и Генерального штаба.

В конце 1988 года, в одно и то же время (одновременно), были отправлены в отставку главнокомандующие войсками трех направлений (Западного, Юго-Западного и Южного), начальники штабов и начальники политических управлений названных главкоматов. Осенью того же года переводится в группу генеральных инспекторов начальник Генерального штаба, а Главком Сухопутных войск отправляется в отставку. Годом позже, также в одно и то же время, переводятся в группу генеральных инспекторов Главком и начальник штаба ОВС стран — участниц Варшавского договора, а также Главком ВВС…

К этой кадровой перетряске следует добавить тот факт, что за четыре года (с 1984 по 1988 г.) четыре раза сменились главнокомандующие Группой советских войск в Германии, трижды менялись командующие Северной и Центральной группами войск, Белорусского и Прикарпатского военных округов. Что это такое — объяснений не требует, да и вряд ли это было вызвано необходимостью укрепления руководства Вооруженными Силами, скорее наоборот — их ослаблением.

Произошло сокращение численности главкоматов направлений, вывод из их непосредственного подчинения военных округов (групп войск). Все это впоследствии превратило главные командования лишь в формальные органы руководства, а с распадом стратегической группировки советских и союзных войск в Восточной и Центральной Европе управление главного командования войск Западного направления было упразднено.

В 1991 году, оценивая сложившуюся ситуацию в Вооруженных силах, Маршал Советского Союза С.Ф. Ахромеев с горечью говорил: «Наши оппоненты требовали немедленной ломки как структуры, так и системы управления Вооруженными Силами, в том числе главных командований войск направлений. Система послевоенной безопасности страны, на которую нашим народом было затрачено столько сил и средств, рухнула… Шла под откос значительная часть военного опыта, теории и практики нашего военного дела…»

В то время наши оппоненты настойчиво оказывали давление, а сепаратисты и сторонники прозападной ориентации предпринимали яростные попытки ускоренной департизации воинских коллективов. Главная их цель сводилась к тому, чтобы разрушить сложившуюся систему руководства страной, максимально ослабить Вооруженные силы и органы безопасности. Все это происходило на фоне нерешительности и непоследовательности в действиях аппарата ЦК КПСС, и как следствие — стремительная потеря влияния Центра на развитие событий в стране. Корни разрушения великой державы и сепаратизма следовало бы корчевать с их ростков незамедлительно и твердо. Однако в силу почти сплошной замены руководящих лиц в партийных, советских и военных органах руководство было ослаблено, и оно не могло взять на себя миссию по стабилизации политической ситуации в стране, да, очевидно, в борьбе за власть и не было в этом заинтересовано. До этих пор нет ясного ответа на вопрос о причинах перерождения многих руководителей в верхних звеньях управления…

Нерешительная, мягко говоря, позиция бывших руководителей СССР, постоянные односторонние уступки с их стороны в 80—90-х годах привели к легкому осуществлению намерений по развалу Советского Союза. Все это претворялось под шум «демократизации», «гласности» и «перестройки» путем клеветы и инсинуаций, грубого обворовывания народа, экономического обвала, под видом кардинальных реформ одностороннего разоружения, а фактически развала мощных Вооруженных сил.

Но вслух об этом наши руководители не говорили. Тогдашний министр обороны называл сокращение Вооруженных сил оптимизацией и «революционным процессом». Так ли это? Верил ли министр обороны своим словам? Думаю, что нет и нет! В действительности это были навязанные командой Горбачева целеустремленные действия по преднамеренному массированному разрушению Вооруженных сил. Знаю Дмитрия Тимофеевича как твердого, целеустремленного и принципиального военачальника, но, к сожалению, в той судьбоносной для страны ситуации он, возможно из соображений партийной дисциплины, не проявил присущих ему качеств.

Могло ли быть иначе, если бы во главе Вооруженных сил оставались военачальники наподобие маршалов Огаркова и Ахромеева? Однозначно судить не берусь… Впрочем, история не терпит сослагательного наклонения.

«Перемещение по горизонтали»

На должность главкома Западного стратегического направления Николая Васильевича Огаркова назначили тихо, сочтя, что его самого можно и не спрашивать об этом. Когда маршала пригласили в ЦК КПСС и Константин Черненко поздравил его с назначением, теперь уже бывший начальник Генерального штаба спросил у генсека, почему с ним никто об этом смещении предварительно не поговорил. Хотя бы по телефону. Черненко ответил: «Считайте, что никакого смещения с должности начальника Генштаба нет. Есть перемещение в должности по горизонтали, так надо в интересах Родины. Вы прекрасно знаете значение Западного направления».

И все-таки это было понижение. Что за ним стояло? Огромный авторитет маршала в Вооруженных силах? Присущая ему самостоятельность мышления? Прямота суждений, сопряженная с оригинальностью идей, не всякому понятных? Эти вопросы я задал человеку, который хорошо знал Огаркова, — генерал-полковнику в отставке Михаилу Никитовичу Терещенко. Мой собеседник в манере истинного военного интеллигента, привыкшего оперировать лишь абсолютно достоверной информацией, не стал вдаваться в предположения. Он предпочел этому констатацию фактов, которые, как известно, сами за себя говорят.

— Судьба предоставила мне прекрасную возможность более тридцати лет работать вместе с Николаем Васильевичем Огарковым, в том числе в 1984—1988 годах начальником штаба Главного командования Западного стратегического направления. За эти годы у меня сложилось твердое убеждение: Огарков — личность, видный военачальник и государственный деятель.

И еще. Николай Васильевич не был злопамятен, мстителен, мелочен. И, может быть, в первую очередь это объясняло то неподдельное, искреннее уважение, которым он пользовался в офицерском корпусе.

— Назначение Огаркова в Легницу, помнится, было весьма и весьма неожиданным. Как эту новость восприняли в Генеральном штабе, в ближайшем окружении маршала?

— Назначение состоялось 5 сентября 1984 года. Да, это было для всех неожиданностью. Ведь речь шла о перемещении двух крупных военачальников. Первый шел, так сказать, по горизонтали. А второй — маршал Ахромеев Сергей Федорович — из первых замов становился начальником Генштаба. Примечательно, что данная перестановка проходила как-то спешно, ее будто подталкивали сверху. Видимо, за этим стояли непростая военно-политическая обстановка в Европе и решимость нашей высшей власти произвести назревшее тогда сосредоточение руководства войсками на отдельных стратегических направлениях. Но, может быть, и не только это.

Я хорошо помню, как проходили проводы Николая Васильевича. Они были очень теплыми. Ахромеев, уже в должности начальника Генштаба, обратился к собравшимся и сказал о большом вкладе Огаркова в укрепление обороны страны. Отметил он и исключительную важность работы на новом месте. Было шампанское. Николай Васильевич обошел всех со своим бокалом. Один из генералов выразил было ему сожаление по поводу его ухода. На что маршал отреагировал резко: «Я не нуждаюсь в соболезнованиях. Назначен я на ответственную должность и исполнять ее буду со всем пониманием важности такого шага».

В этом, подчеркну, был весь Огарков — государственный деятель, отдававший талант и энергию службе Родине. Кто-то потом писал, что он, дескать, потерпел фиаско, провалился со своими нововведениями. Нет, не было никакого фиаско. Так же, как и в случае с маршалом Жуковым, которого направляли на самые трудные участки фронта. Хотя, конечно, один отличительный нюанс тут есть: Жуков оставался заместителем Верховного. Но этот нюанс лишь подчеркивает, что военачальников, занимающих ключевые посты (пусть и на периферии), целесообразно включать в состав высших центральных органов коллегиального управления.

— В чем суть нововведений, о которых вы говорите?

— Для газетного интервью эта тема, наверное, великовата. Поэтому я постараюсь быть предельно кратким. Главная идея Огаркова состояла в том, чтобы все нити управления войсками сконцентрировать в общевойсковом штабе и под его организующим началом в штабах родов войск и служб. Для этого предлагалось командующему (или командиру) иметь только одного первого заместителя — в лице начальника штаба. Огарков считал, что только он, начальник штаба, может быть основным докладчиком командующему по всем вопросам и вносить соответствующие предложения по ним. Кроме того, технические службы предусматривалось подчинить заместителю командующего по технической части (эту должность еще требовалось ввести повсеместно, вплоть до военного округа и Министерства обороны). Сейчас это существует на практике.

Начальников инженерных и химических войск с их штабами предлагалось ввести в общевойсковой штаб на уровне служб, отделов или управлений соответственно. Эти же принципы, но с учетом уже существовавшей структуры, распространялись и на тыловые органы. Впоследствии указанные идеи были частично реализованы в войсках.

В целом, хочу это особо подчеркнуть, Огарков поднимал организующую роль общевойсковых штабов, стремился штабную работу сделать привлекательной, престижной и результативной. Согласитесь, что это весьма актуально и сейчас.

Николай Васильевич был новатором и в методике. Он со всей твердостью настаивал на том, чтобы войска учили тому, что необходимо на войне. Чтобы учили преимущественно на местности, в обстановке, приближенной к боевой, «час за час», то есть без лишних скачков во времени. Практическая организация занятий — вот чему он уделял главное внимание.

— К подобным лексическим оборотам мы вроде уж давно привыкли. Они есть, наверное, в каждой директиве по организации учебного процесса. А что же раньше, в 60— 70-е годы, они встречали непонимание?

— Порой и одного понимания недостаточно. Чтобы внедрить в практику новую идею, надо показать ее ярко, на примере. А в этом-то Огарков был силен. Еще сорок лет назад, в 1962 году, я, будучи слушателем Военной академии Генерального штаба, был включен в состав инспектирующей группы для поездки в Белорусский военный округ. Генерал-майор Огарков возглавлял тогда штаб БВО. Программой проверки предусматривалось фронтовое КШУ, на котором Николай Васильевич и должен был продемонстрировать свои идеи по совершенствованию системы боевого управления войсками. На этом учении я впервые слушал доклад Огаркова. Стройный, подтянутый, смелый, он излагал все на память. В общем, впечатление оставил о себе сильное.

Потом было продолжение, весьма последовательное. После окончания ВАГШ я работал в штабе Сухопутных войск. Помню, вызывает Ште-менко: «Там Пеньковский (генерал армии, командующий БВО. — Авт.) с Огарковым придумали что-то невероятное. Поезжай, разберись, подготовь справку для Чуйкова. Он приедет позже с группой — доложишь».

Прилетели. Встретил Огарков. Действительно, в центре внимания учения — совершенствование системы боевого управления. В районе Бобруйска и Барановичей были развернуты дивизии. Наступление велось с полным боевым обеспечением, бомбометанием, применением артиллерии. Появился Чуйков с командой. Стали дотошно изучать методику. Оценили в целом высоко, новизну заметили.

Позже, когда Огарков занимал более высокие должности, вплоть до начальника Генштаба, он последовательно продолжил свою линию. То есть везде добивался четкого разграничения функций, ясного определения места и роли каждой структуры, активной работы в войсках по принципу: старший учит младшего. Его мысль шла дальше, к реформированию армии и флота, он чувствовал, что этот процесс назрел. У него было много сторонников. Но и противники были. В частности, со стороны главного командования ВВС и ПВО. Вот почему в итоге не все вышло так, как было задумано.

— Что вам запомнилось более всего из периода совместной работы с маршалом Огарковым в Легнице, в главкомате Западного стратегического направления?

— Прежде всего, конечно, оперативность, напор, с которыми Огарков приступил к работе на новом месте. Он прибыл 25 сентября, а в октябре уже инспектировал Центральную группу войск…

Хорошо запомнился и эпизод в Войске Польском. Мы были втроем: Огарков, Уткин (генерал-полковник, член Военного совета. — Авт.) и я. На прощальном обеде Николай Васильевич прямо высказал претензию полякам насчет бюста Рокоссовского перед входом в Дом офицеров в Легнице. По его мнению, изваяние искажало внешность и человеческую натуру советского и польского маршала. Отреагировали. Осенью 1987 года появился новый бронзовый бюст — добротный, с четкими, ясными чертами красивого лица.

— Вам приходилось не соглашаться с Огарковым?

— Да, мы не раз дискутировали. Были острые моменты. Но никогда это не выносилось за пределы нашего личного общения. Огарков отлично умел слушать. Он вообще был очень внимательным человеком.

В свое время доводилось встречаться с Николаем Васильевичем Огарковым и журналисту «Красной звезды» Александру Кочукову.

Помню наш разговор о фронтовом начальнике Генштаба маршале Александре Михайловиче Василевском, о «школе маршала Шапошникова», во многом определившей стиль работы «мозга армии» в период Великой Отечественной войны. О Николае Васильевиче Огаркове у меня тогда сложилось твердое убеждение как о человеке философского склада ума, умеющего взглянуть на проблемы широко, глубоко, по-государственному. Это подтверждают рассказы о маршале его непосредственных сослуживцев.

Герой Советского Союза генерал армии В.И. Варенников:

— Первоначально между министром обороны СССР Дмитрием Федоровичем Устиновым и начальником Генерального штаба складывались хорошие, добрые, деловые отношения.

Реформирование Вооруженных сил СССР в то время в основном проводилось под руководством Н.В. Огаркова. Будучи в течение ряда лет первым заместителем начальника Генштаба, он хорошо изучил актуальные проблемы, которые являлись тормозом в дальнейшем развитии армии и флота, и теперь принимал конкретные, энергичные меры с тем, чтобы сбросить тормозящие «оковы», повысить боеготовность и боеспособность Вооруженных сил.

Думаю, не случайно, что в это время в западной прессе все чаще стали появляться хвалебные статьи об Огаркове, противопоставляющие его Устинову. На Западе не были заинтересованы, естественно, в укреплении нашего военного потенциала и пытались по-иезуитски стравить советских военачальников. К примеру, западногерманский журнал «Штерн» писал, что назначение Устинова министром обороны — это ошибка Брежнева, что уже прошло три года, как Устинов на своем посту, но никак себя не проявил и не проявит, потому что рядом с ним находится начальник Генерального штаба — одаренный, на десять лет моложе его человек. В журнале прямо говорилось: «Огарков — восходящая звезда…»

Понятно, что это была провокация. Но с характером министра устоять перед такой провокацией было не просто. К тому же имелись «наушники» и в самом военном ведомстве, и на Старой площади (там размещался аппарат ЦК КПСС. — Авт.). Так что отношения между двумя высшими военными руководителями в личном плане были сложными, возникало немало обид и недоразумений, необоснованных претензий к начальнику Генштаба.

Несмотря на все это, Огарков в течение четырех лет подготовил и провел несколько самых крупных в истории наших Вооруженных сил учений на всех основных стратегических направлениях. На основе анализа этих учений, а также с учетом развития техники и вооружения и общей военно-политической обстановки, опираясь на лучших специалистов Генштаба, Николаю Васильевичу удалось впервые в истории Генерального штаба создать пятитомник — теорию «Основ подготовки и ведения операций» (операции всех видов — фронтовых, групп фронтов, воздушных, противовоздушных, морских и так далее). Особое внимание он уделял развитию теории управления стратегическими ядерными силами, а также противоракетной обороне.

Огарков фактически создал в Генеральном штабе Центр оперативно-стратегических исследований.

Особое внимание Огарков уделял вопросам укрепления деятельности главных командований видов Вооруженных сил и главных командований стратегических направлений, а также их штабов. Важное место в деятельности военачальника занимали военные округа, группы войск, флоты и отдельные армии.

Если брать в целом реформирование Вооруженных сил, когда начальником Генерального штаба был маршал Огарков, то оно проходило успешно и положительно сказалось на жизни армии и флота, их боевом потенциале. Конечно, в ходе реформ отдельные положения поправлялись, открывался путь более целесообразным структурам, формам и методам действий.

Николай Васильевич постоянно заботился о подготовке высшего командного состава Вооруженных сил, штабов всех звеньев, а также старался, чтобы войска всегда были в высшей степени боеспособны. Он лично участвовал в разработке, подготовке и проведении крупнейших оперативно-стратегических учений и маневров с применением всех видов Вооруженных сил, военно-научных органов, военно-промышленных организаций и министерств оборонной промышленности. Кстати, в ряде стратегических тренировок принимал личное участие генеральный секретарь ЦК как Верховный Главнокомандующий.

В числе крупнейших было оперативно-стратегическое учение под кодовым названием «Запад-81», проведенное в 1981 году, которое по своему размаху, привлечению войск и сил флота, а также по методу проведения являлось единственным в истории Вооруженных сил. По своим масштабам оно может быть сравнимо лишь с крупными операциями времен Великой Отечественной войны. Это учение было уникальным еще и потому, что все новые образцы вооружений Сухопутных войск, авиации и флота применялись с максимальным напряжением. На нем впервые были опробованы автоматизированная система управления и некоторые виды высокоточного оружия. Инициатором всего этого был маршал Огарков, человек энергичный, целеустремленный, широчайшей эрудиции.

Развитие вооружения и боевой техники в ту пору неоправданно приписывалось одному лишь маршалу Устинову. И это неверно.

Подтверждением личных заслуг Николая Васильевича в деле разработки новых видов оружия, приемов и способов их боевого применения является факт присуждения ему в 1981 году Ленинской премии.

Говоря о Николае Васильевиче, нельзя умолчать, конечно, о вводе наших войск в Афганистан. Руководство Генерального штаба было против такого авантюристического акта. Огарков предпринимал огромные усилия, чтобы уговорить Дмитрия Федоровича Устинова не делать этого. Когда «уговоры» и «переговоры» не удались, Николай Васильевич 8 декабря 1979 года, видимо, по инициативе Громыко или Андропова, был приглашен на совещание к Брежневу.

В течение доброго часа начальник Генштаба доказывал бесперспективность ввода наших войск в Афганистан. Его выслушали и поблагодарили. А через два дня новое совещание у Брежнева — и опять приглашают Огаркова.

Позже Николай Васильевич говорил, что создалось впечатление, будто Устинов с Брежневым все обговорили и предварительное решение уже было принято. В этой связи мне хотелось бы привести выдержку из книги воспоминаний советского посла в США, а в дальнейшем секретаря ЦК КПСС Анатолия Федоровича Добрынина «Сугубо доверительно»:

«…Характерно, что Генеральный штаб и бывавшие в Афганистане советские военные решительно возражали против ввода войск, доказывая опасность и нецелесообразность втягивания советских регулярных войск в затяжную гражданскую войну в Афганистане в трудных условиях гористой местности. Высшие чины генералитета — Огарков, Ахромеев, Варенников — даже обратились с необычным коллективным рапортом по этому поводу к министру обороны Устинову. В ответ они услышали раздраженный окрик: “…Не рассуждать! Выполняйте решение Политбюро”».

С сожалением следует отметить, что люди, не разделявшие реформаторских взглядов Николая Васильевича, и их интриги в конце концов подтолкнули министра обороны к тому, чтобы инициировать перед Политбюро вопрос о замене начальника Генерального штаба. Конечно, это сильно навредило общему делу. Как показали дальнейшие события, из всего состава коллегии Министерства обороны только один Огарков был способен принципиально до конца отстаивать коренные интересы Вооруженных сил…

В 1984 году Николая Васильевича назначили главнокомандующим войсками Западного стратегического направления, где в его оперативном подчинении находилось четыре группы войск и несколько перворазрядных военных округов, значительные силы ВВС и ПВО, Балтийский флот… Это было около 35—40 процентов общей численности Вооруженных сил СССР.

Понимая роль и место Западного стратегического направления, Огарков полностью отдался новой интересной и ответственной работе, совершенно не показывая вида, что он значительно ущемлен по службе…

Генерал армии А.Д. Лизичев:

— Маршал Советского Союза Николай Васильевич Огарков был крупным военным деятелем. Впервые я услышал о нем в середине 60-х годов от тогдашнего министра обороны маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского и генерала армии А.А. Епишева. Речь зашла о кадровой политике, и оба военачальника положительно отзывались об Огаркове.

В январе 1977 года Николай Васильевич возглавил Генеральный штаб, и с этого периода началось наше личное общение. Постепенно наши отношения стали доверительными.

У нас был всегда обстоятельный обмен мнениями по взаимодействию органов управления — как в центре, так и в войсках между штабами и политорганами в интересах укрепления боевой готовности соединений и объединений, воспитания личного состава армии и флота.

В целях улучшения взаимодействия между основными ведомствами страны, занятыми решением важнейших проблем обороны государства, по согласованию с руководством ЦК КПСС и Совмина СССР Николай Васильевич создал на базе Генерального штаба «пятерку» — группу представителей этих госструктур, которые готовили анализ военно-политической обстановки в мире и конкретные предложения руководству страны по всем важнейшим проблемам внешней безопасности СССР для принятия оптимальных решений. Это была очень эффективная форма работы.

Следует сказать также о такой важной области его политической и государственной деятельности, как переговорный процесс по ограничению стратегических и обычных вооружений. В нем Николай Васильевич принимал самое непосредственное участие.

Став начальником Генерального штаба, маршал Огарков активизировал разработку новых позиций для советской делегации в Женеве и переговоров на высшем уровне. В результате всех этих усилий в 1979 году удалось подписать функциональный документ — Договор ОСВ-2. Николай Васильевич вплоть до 1984 года внимательно следил за проблемами ограничения и сокращения вооружений, сочетая решения по ним с укреплением безопасности Родины.

Вместе с главкомом ОВС государств — участников Варшавского договора маршалом Куликовым, начальником Главного политуправления генералом армии Епишевым маршал Огарков активно участвовал в разрешении острого политического конфликта, возникшего летом 1980 года в Польше.

И еще немало добрых дел совершил маршал Огарков. В 1984 году он был назначен главкомом Западного стратегического направления, которым командовал четыре года. Он по-прежнему как в нашей стране, так и за рубежом оставался непререкаемым авторитетом, а дух его, его взгляды будоражили умы, вдохновляли на самоотверженный труд многих генералов и офицеров во имя безопасности Родины.

Генерал армии В.Н. Лобов:

— В первый раз я встретился с Маршалом Советского Союза Николаем Васильевичем Огарковым в 1979 году, когда учился на выпускном курсе Академии Генерального штаба. Хотя перед тем он уже круто вмешался в мою судьбу…

— Кем вы тогда были? Где служили?

— Я был генерал-майором, командовал корпусом. В 1977 году мне шел сорок третий год, а в Военную академию Генерального штаба принимали тридцативосьмилетних заместителей командиров дивизий и до 40 лет — командиров соединений…

— Но ведь не всем удавалось достичь таких вершин в таком возрасте. Это, думается, было скорее исключение, чем правило. Большинство становились военачальниками высоких рангов несколько позже… И они уже не могли поступить в Академию Генштаба?

— Нет, не могли. Маршал Огарков это прекрасно понимал, он думал о перспективе, а потому и предложил в порядке изучения направить в академию «людей в возрасте». Таким образом, в 1977 году я и оказался в академии…

— А года через полтора, как вы сказали, вас пригласили к начальнику Генштаба для беседы…

— Да. Беседа заняла примерно час: маршал расспрашивал, как идет учеба, как здоровье, где я служил и так далее…

— Владимир Николаевич, нельзя ли поподробнее об этой беседе? Все-таки «дистанция огромного размера» — маршал и генерал-майор, начальник Генштаба и слушатель…

— Очень теплая была встреча — прямо такая дружеская, в полном смысле этого слова. Он очень располагал к себе, очень симпатичный был человек, исключительно эрудированный, интеллигентный, приятный во всех отношениях. Сели за стол, чай был, баранки… Огарков интересовался не только моей службой, тем, как я учусь, какие предметы предпочитаю, не тяжело ли мне было, но и о семье спрашивал — как в Архангельске жили, под Ленинградом, в Забайкалье… Час незаметно пролетел. Я потом узнал, что он и других слушателей приглашал, тоже доверительно беседовал.

— Ваш разговор с начальником Генштаба имел потом какое-то продолжение?

— Разумеется. Кстати, и его ближайшие подчиненные брали с него пример. Помню, тема дипломной работы для меня в академии была определена очень серьезная — «Подготовка и планирование стратегической операции на континентальном театре военных действий». После защиты председатель госкомиссии генерал армии Валентин Иванович Варенников, первый замначальника Генштаба, мне говорит: «Ну а теперь давай поговорим». Три с половиной часа пролетели как миг. По всем ступеням разговор был — от рядового солдата до структур министерства… Я Варенникову об этом как-то напомнил, а он: «Ты думаешь, Генштаб как работает? Начальник Генерального штаба внимательно изучает кадры!»

— Чем обернулось для вас это изучение?

— Окончил я академию, получил назначение на Дальний Восток. В руках отпускной билет, контейнер упаковал — все как положено. И ночью — звонок: утром прибыть к министру обороны.

В 9 часов я был у Устинова. Там были Огарков, начальник Главного управления кадров Шкадов… Министр поинтересовался, как я учебу окончил, как защитил дипломную работу. А потом сказал: отпуска тебе не видать, завтра в 8 утра ты должен быть в Белоруссии. И поставил пять задач: прибыть туда, принять армию, перевести ее на новый штат, перевооружить, принять еще одно соединение и готовиться к большим экспериментальным учениям.

— Это была рекомендация Огаркова?

— Очевидно. Потом министр говорит: «Николай Васильевич тебе все расскажет в деталях». Я вышел, подождал Огаркова, прошел в его кабинет. «Вот видишь, — сказал маршал, — как судьба складывается? Должен был быть там — теперь в другом месте да еще и без отпуска…» Я возьми и скажи: «Так контейнер у меня уже отправлен…» — «Владимир Николаевич! Это же Генеральный штаб — все уже переадресовано!» Посмеялись, тоже по чашечке чая выпили, и он детально рассказал, что и как нужно делать…

— Вроде бы в Советской Армии проводилось немало учений. Почему здесь была такая озабоченность?

— До той поры учения максимально проводились в масштабах дивизии. Но, чтобы армейские, чтобы такую махину поднять, — этого еще не было. А ведь прошло уже без малого четыре десятилетия, как война закончилась, много новой техники, вооружения нового появилось, были утверждены новые полевые, боевые уставы — но все это не проверено реально, с боевой стрельбой… И мне теперь предстояло это дело сделать.

— Про первую встречу маршал вам не напоминал?

— Он спросил, мол, как у тебя с подготовкой и планированием, тем самым показывая, что помнит и меня, и мой диплом, — и смеется. Говорю: такая махина, еще не разобрался. «Разберешься! — отвечает. — Не распыляйся только».

Началась служба. Прибыл в Белоруссию, принял армию, и периодически, раз в два-три месяца, мы с ним переговаривались по телефону… Как дела, где что?

— Вы звонили, докладывали?

— Нет, он звонил. Сказал, что сам будет на меня выходить… Оно и понятно — у него дел полно, и потому он сам определяет, когда может мне четверть часа выделить. Так что он меня как бы вел… Напутствия все давал.

— Как понимаю, с задачей вы справились?

— Конечно, хотя это было и нелегко. Ведь, когда я перевел все на новые штаты, принял еще одну дивизию, мне нужно было также сформировать десантно-штурмовую бригаду и отдельный батальон — новое совершенно образование, вертолеты… Огарков прилетал три раза — смотрел, как формируется бригада, разговаривал с десантниками, с местными властями… Естественно, как исполнителю всех этих дел, он советовал мне, как лучше, как все обустроить, какие полигоны задействовать…

— А что учения, о которых вы говорили?

— По различным причинам эти маневры все откладывались. Потом наступил 1980 год, вы помните, что за время, и мне тогда пришлось развертывать армию… Маршал мне лично ставил задачи по телефону… Особое внимание он обращал на меры безопасности, на то, что следует беречь людей. Понятно, махина же — больше 100 000 человек. Я этими делами занимался, развернул армию и три месяца стоял в полном составе…

— Он к вам тогда не приезжал?

— Нет, к сожалению, не мог, но все время интересовался, помогал, даже присылал своих специалистов на помощь. Не для контроля, а именно помогать. Говорил: «Если возникнут какие-то вопросы, вот такой-то тебе поможет, проконсультирует». Тогда вопрос встал о боевом слаживании — новые моменты были…

— Но уже приближались знаменитые маневры «Запад-81»…

— Да, в декабре прилетел начальник Генштаба, сказал, что надо готовить армию к учениям с боевой стрельбой. В мае я получил уже непосредственную боевую задачу, и он тогда часто бывал на полигоне. Несколько раз меня заслушал, спрашивал, как и что я собираюсь делать, советовал… Ну, не только он — там были генералы армии Гареев, Варенников, маршал артиллерии Передельский. Но маршал Огарков главный был над всеми, а я — главный по армии, которая была на острие…

— Вы не могли бы рассказать о тех учениях?

— Скажу, что участок прорыва составлял шестнадцать километров. В боевой стрельбе участвовало 998 орудий разного калибра, на огневую подготовку, которая длилась 1 час 30 минут, было спланировано полтора боекомплекта. То есть 120 снарядов. К тому же стреляли и с прямой наводки, и танки, и авиация, и вертолеты… Это была очень сложная задача. Огонь велся только по реально разведанным целям. Я не знал, что там, впереди, творится, — только разведку посылал, она засекала… Все было по-боевому сделано.

Мой наблюдательный пункт был от переднего края в семистах метрах — оттуда веяло жаром, как будто из доменной печи. Люди, кто управлял, некоторые в шоке были — кто-то даже сел в угол, закрылся руками. Кстати, по НП попало семь снарядов.

— На учениях вам тогда вплотную пришлось работать с маршалом Огарковым?

— Естественно. И я ему до сих пор благодарен за ту школу, которую тогда от него получил. Ведь был у него богатейший фронтовой опыт, а как начальник Генштаба — это просто глыба. Но тут же я видел, как маршал по-человечески, душевно разговаривал с солдатами. Приезжал, всем интересовался — дотошный человек был в этом плане. Но что бы ни происходило, он к делу подходил без всяких предвзятостей. Искренне все у него получалось.

— Какую-то помощь он во время «боя» вам оказывал? Руководил вашими действиями?

— Да ну, что вы! Я же там управлял реально — а что такое вклиниваться в реальное управление? Можно все перемешать, перепутать. Он прекрасно это знал, понимал как бы изнутри, а потому только раза два во время боевой работы говорил: «Владимир Николаевич, держись! Смотри, не расслабляйся!»

Потом, после учений, когда разбор был проведен, войска сосредоточены, он мне позвонил, нашел возможность и несколько добрых слов сказать, и дать свои указания…

Потом еще были встречи. В частности, перед назначением меня командующим войсками Среднеазиатского военного округа я у него тоже был.

— Это уже 1984 год…

— Накануне драмы этой, когда его освобождали от должности, мы были на сборах в Министерстве обороны. Проводил их маршал Устинов. Огарков занимался вопросами реформирования… Вопрос, в частности, касался подчинения округам соединений ПВО. Были проведены эксперименты, в том числе и в САВО, результат был положительным. На сборах нам говорили, что так и должно быть, так мы будем делать дальше.

Сборы заканчиваются в пятницу, и вдруг говорят: нет, завтра продолжение. Приходим утром — уже разговоры идут, что Огарков освобожден от должности. Смотрим, он сидит на переднем ряду со всеми. Схемы в зале развешены совсем уже другие. И что меня поразило? Можно было бы и по-иному, а тут выходят на трибуну и говорят: на все, что вчера было вам доложено, наплевать и забыть. Все должно быть по-прежнему…

— Вы тогда с Огарковым не разговаривали?

— Ну почему же? Подошел к нему в перерыве, поздоровался. Самообладание у него было железное. «Вот, — говорит, — Владимир Николаевич, военная судьба у нас какая… Ничего, теперь я опять буду на главном направлении — Западное направление у меня. Но ты учись! Учись!» — и смеется.

«Чему учиться, товарищ маршал?»

«Учись хорошему! А самое хорошее — это хорошие отношения. У тебя всегда должны быть с людьми хорошие отношения! Никогда не забывай, что вокруг тебя — люди. Они все делают, и их надо уважать».

Еще поговорили — и разъехались…

— Маршал сильно переживал свое смещение?

— Конечно, внутренне он переживал, и, может быть, даже болезненно, но виду не подавал. Держал себя с исключительным мужеством, с достоинством… К тому же подчеркнуто уважительно относился к подчиненным, к генералитету.

— Владимир Николаевич, разрешите такой вопрос. Наши выдающиеся военачальники известны также чеканными военными афоризмами, мудрыми определениями. У Суворова, например, знаменитые «быстрота, глазомер, натиск»… Шапошников обозначил Генштаб как «мозг армии». А вот маршал Огарков…

— Знаете, главное ведь не слова. Это был в полном смысле военачальник современного толка, человек с глубоким интеллектом, огромными знаниями. У него было удивительное качество, я бы сказал: «Чувство держания мира перед собой». Он как бы видел его весь, где, что и как происходит, воспринимал его глобально… У него была личная реакция на все происходящее в мире. И еще — огромная человечность.

Карта для генсека

В мае 1983 года секретарь ЦК КПСС Горбачев настоял на своей поездке в Канаду, хотя государственной необходимости не было. Тогдашний генсек Юрий Андропов был против этого визита, но потом согласился на семь дней вместо запланированных десяти. Несомненно, Горбачева в Канаде ждали. Он уже пятый год находился на Старой площади. В течение года он прошел путь от кандидата в члены до члена Политбюро, что было редкостью для штатного секретаря ЦК КПСС, курировавшего сельское хозяйство. Перспективность относительно молодого советского политика была налицо. Это и вызвало повышенный интерес к нему со стороны канадского премьер-министра и не только его.

Александр Яковлев, в те годы посол СССР в Канаде, в интервью еженедельнику «Коммерсантъ-Власть» от 14 марта 2000 года объяснял: «Первым западным политиком, который с симпатией отнесся к Горбачеву, была не Тэтчер, а канадский премьер Трюдо. Михаил Сергеевич приезжал в Канаду, когда я был там послом. Своим свободным поведением он поразил канадских руководителей. Вместо одной запланированной его встречи с Трюдо состоялось три».

В разговорах с канадцами Горбачев особо не стеснялся. На одном из приемов он раскритиковал ввод советских войск в Афганистан. Учитывая, что Андропов был одним из инициаторов этой акции, Горбачев фактически «подставился». В Политбюро ЦК КПСС подобные вещи «карались» быстро и жестко. Примеров этому более чем достаточно.

Несомненно, Пьер Трюдо нашел время для трех встреч с Горбачевым не для того, чтобы слушать его критические высказывания и беспредметный дипломатический «треп». Тот же Яковлев пояснял, что Горбачев «говорит вроде как интересно-интересно. А как попробуешь сделать запись беседы, как это принято в дипломатической практике, в ней — ничего, кроме, может быть, одной ключевой фразы (message), ради которой он вел весь разговор».

На каждой встрече у Трюдо, вероятно, присутствовали разные люди, в том числе и из США, которые пытались оценить советского политика. Не случайно в 1991 году в аппарате ЦК КПСС в кулуарах шептались, что «первые смотрины» Горбачева с участием американцев состоялись в Канаде. После встреч с Горбачевым Трюдо «не раз говорил руководителям других стран, что на Горбачева следует обратить внимание».

Это не значит, что шла речь о его вербовке западными спецслужбами в Канаде в 1983 году или в Англии в 1984 году. Необходимость в прямой вербовке отсутствовала. Американцы и особенно англичане и без этого владеют методиками прямого и косвенного воздействия на человека, помимо его согласия.

Одно несомненно: личность Горбачева изучалась еще до его поездки в Канаду и Англию. По собственному опыту мне было известно, что даже комсомольские активисты были в зоне внимания западных спецслужб. Это я хорошо понял, когда был в составе молодежной делегации ЦК комсомола Литвы в Англии в 1973 году.

Горбачев, сумевший в 40 лет стать первым секретарем одного из крупнейших краев России и членом ЦК КПСС, не мог не заинтересовать английскую МИ-6 и американское ЦРУ. По утверждению бывшего заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Владимира Севрука, с которым мне приходилось неоднократно общаться в Минске в 1994—1995 годах, пара Михаил и Раиса Горбачевы попала в поле зрения экспертов ЦРУ в период их пребывания по приглашению итальянских коммунистов в Италии в августе — сентябре 1971 года.

Сам Горбачев в поле зрения западных спецслужб должен был попасть, как только он в апреле 1970 года был избран первым секретарем Ставропольского крайкома партии. Известно, что иностранные спецслужбы всегда проявляли особое внимание к представителям высшего эшелона советской власти. Ставропольский край с его правительственными здравницами, несомненно, также должен был находиться в поле зрения зарубежных спецслужб. На отдыхе человек, даже если он и член Политбюро, расслабляется и при надлежащей постановке агентурной работы можно получить информацию, до которой в Москве не добраться.

Нет сомнений, что в 1971 году Михаила Сергеевича и Раису Максимовну в Италии ждали уже в аэропорту. А далее в ходе многодневной поездки по Апениннскому полуострову легко было создать массу ситуаций для общения и проверки реакции объектов изучения. Эксперты МИ-6 уже много лет славятся своим умением составления психологических портретов политических противников. На пятки им наступают психоаналитики из США, которые в ходе Гарвардского проекта отработали эффективные методики определения психотипологии человеческих личностей.

По итогам поездки Горбачевых по Италии, вероятно, были составлены их психологические портреты. Они уточнялись во время поездки Горбачева во главе партийной делегации в 1972 года в Бельгию. Вероятно, не был обделен Михаил Сергеевич вниманием и во время поездок в ФРГ (1975 год) и Францию (1976 год).

Но самый богатый информационный урожай западные эксперты могли собрать в сентябре 1977 года, в ходе поездки четы Горбачевых по Франции. Туда они приехали на отдых по приглашению французских коммунистов. По Франции они путешествовали на легковой машине с переводчиком. Всего за 21 день Горбачевы проехали 5 тысяч километров, посетили десяток городов. Вероятно, не раз им встречались на пути семейные пары, прилично говорящие по-русски и умеющие расположить к душевной беседе. Потом в западных спецлабораториях психологи, врачи-психиатры, антропологи и другие специалисты по человеческим душам на основании этой информации пытались распознать характер Горбачевых и их уязвимые места.

Анализ событий, происходивших во время визита Горбачева в Англию в декабре 1984 года, показывает, что его там также ждали. Между тем Горбачев возглавлял малозначимую делегацию Верховного Совета СССР. В нее входили председатель комиссии по энергетике Верховного Совета СССР Евгений Велихов, заведующий отделом информации ЦК КПСС Леонид Замятин, Александр Яковлев, ставший годом ранее директором Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР. Центральной темой своего визита в Лондон Горбачев сделал разоружение. Однако никаких полномочий делать заявления от имени Верховного Совета СССР по этому поводу Горбачев не имел.

Тем не менее Горбачев был принят премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер в особой загородной резиденции в Чеккерсе. Она предназначалась только для тех иностранных представителей, «с которыми премьер-министр намеревалась провести особо важную и вместе с тем доверительную беседу». Об этом написал Леонид Замятин в своей книге «Горби и Мэгги». Яковлев в уже цитируемом интервью «Коммерсанту» объяснял это тем, что успех встречи с Тэтчер был предопределен поездкой Горбачева в Канаду.

Во время встречи с «железной леди», как тогда называли Маргарет Тэтчер, произошло невероятное. Вот как описывал этот эпизод в своих мемуарах «Омут памяти» участник этой встречи Яковлев: «Переговоры носили зондажный характер до тех пор, пока на одном заседании в узком составе (я присутствовал на нем) Михаил Сергеевич не вытащил на стол карту Генштаба со всеми грифами секретности, свидетельствовавшими, что карта подлинная. На ней были изображены направления ракетных ударов по Великобритании… Премьерша рассматривала английские города, к которым подошли стрелы, но пока еще не ракеты. Затянувшуюся паузу прервал Горбачев: «Госпожа премьер-министр, со всем этим надо кончать, и как можно скорее». — «Да», — ответила несколько растерянная Тэтчер».

Бывший пресссекретарь Горбачева Андрей Грачев описывает это осторожнее: «…В загородной резиденции британского премьер-министра Чеккерсе у камина, перед которым Горбачев расстелил заготовленные диаграммы и выкладки ядерного “overkill” (многократного взаимного уничтожения), и началась, как он пишет, “наша с Маргарет эпопея”.

Сбросив туфли и забравшись в кресло с ногами, “железная леди” явно увлеклась не столько разглядыванием таблицы, где заштрихованные квадратики изображали ядерные боеголовки, сколько общением с этим нестандартным “новым русским”. И хотя в Москве еще доживал свой век смертельно больной генсек и еще неизвестно было, как лягут карты политической судьбы Горбачева, Маргарет сразу же направилась за океан, чтобы немедленно поделиться со своим другом Роном впечатлениями от вероятного будущего советского лидера».

Не отрицает этого факта и сам Горбачев в мемуарах «Жизнь и реформы»: «Я разложил перед премьер-министром Великобритании большую карту, на которую в тысячных долях были нанесены все запасы ядерного оружия. И каждой из таких вот клеточек, говорил я, вполне достаточно, чтобы уничтожить всю жизнь на Земле. Значит, накопленными ядерными запасами все живое можно уничтожить 1000 раз!»

Невероятно, но Яковлев, Грачев и Горбачев рассказывают о факте раскрытия сверхсекретных сведений государственной важности, как об обыденной вещи. Возникает вопрос: на каком основании и кто предоставил Горбачеву сверхсекретные материалы? Почему он не побоялся привезти их в Лондон?

Сам факт переговоров Горбачева с Тэтчер на основе сверхсекретной карты Генштаба кажется на первый взгляд невероятным. Прежде всего потому, что подобная «откровенность» могла стоить Михаилу Сергеевичу не только места, но и «головы». В период, когда генеральным секретарем ЦК КПСС был Константин Черненко (после смерти Андропова в феврале 1984 г. — Ред.), позиции Горбачева стали достаточно шаткими. Он только номинально выполнял обязанности «второго» секретаря, которые он получил при Андропове. Более того, по негласному указанию генсека Черненко Генпрокуратура и МВД СССР вели проверку по некоторым «ставропольским эпизодам» в деятельности Горбачева.

В Политбюро ЦК КПСС вопросы обороны тогда курировал Григорий Романов, который ревниво отслеживал все действия Горбачева. Ну а если бы министр обороны Устинов узнал о карте Генштаба в Чеккерсе, то последствия для Горбачева были бы самыми печальными. Это подтвердил и Яковлев, который в том же интервью еженедельнику «Коммерсантъ-Власть» утверждал, что в «черненковский период» Михаил Сергеевич вел себя достаточно осторожно: «Как бы ни был слаб Черненко, его власть была настолько большой, что, имея повод, он мог принять в отношении Горбачева самые радикальные кадровые решения…»

В январе 2009 года я проконсультировался с генерал-полковником в отставке Леонидом Ивашовым по этому эпизоду. Ивашов, в те годы работавший в аппарате министра обороны, считает подобное невозможным. В Генштабе наличие подобного рода документов особой важности проверялось ежедневно. Вынос совершенно секретных карт из здания Генштаба был категорически запрещен.

Однако были исключения. По словам Ивашова, в феврале 1987 года министр обороны СССР Маршал Советского Союза Сергей Соколов был вызван к генсеку Горбачеву с двумя картами, на которых была обозначена организация противовоздушной обороны СССР на западном направлении. После встречи Горбачев попросил оставить ему эти карты — они якобы ему были нужны.

После того как Ивашов узнал о том, что карты оставлены у Горбачева, он позвонил помощнику генсека и спросил, когда можно ждать их возвращения. Помощник ответил, что в сейфах, от которых у него ключи, этих карт нет, а Горбачев говорит, что карты ему еще нужны.

В результате этого в Министерстве обороны были вынуждены создать специальную комиссию, которая официально подтвердила факт передачи карт генеральному секретарю ЦК КПСС. Заверенный акт этой комиссии должен храниться в одном из архивных дел военного ведомства. Второй экземпляр был передан ЦК КПСС и, по всей вероятности, сохранился в Архиве Президента РФ.

Нелишне будет напомнить, что 28 мая 1987 года, через три месяца после того случая с картами, состоялся загадочный пролет 19-летнего немецкого пилота Матиаса Руста над северо-западной территорией СССР, закончившийся скандальной посадкой на Красной площади. Эксперты считают, что Руст летел так, как если бы ему было досконально известно расположение советских радиолокационных станций.

По утверждению Ивашова, с картами нанесения ядерных ударов по европейским странам официально был ознакомлен только один руководитель иностранного государства. Они были продемонстрированы в 1975 году новому канцлеру ФРГ Гельмуту Шмидту во время его визита в Москву дабы тот понял всю уязвимость территории Западной Германии в случае мирового ядерного конфликта.

Демонстрация оказала настолько сильное впечатление на Шмидта, что он запомнил ее на всю жизнь. В 2007 году бывший канцлер заявил в интервью журналу Zeit Magazin Leben, что советские баллистические ракеты средней дальности SS-20 (РСД-10 «Пионер») в основном были нацелены на Германию. Каждая из ракет была оснащена тремя ядерными боезарядами, так что одной ракетой можно было одновременно уничтожить крупнейшие промышленные центры Германии: Дюссельдорф, Кельн и Дортмунд.

Показ карт Шмидту состоялся только после согласования вопроса на самом высоком уровне (решение принимал лично генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев) и соблюдения процедур по обеспечению режима секретности. Исходя из вышеизложенного, можно предположить, что в Великобритании могла быть разыграна мистификация с поддельной картой. О ее цели мы можем только догадываться: возможно, речь шла о том, чтобы продемонстрировать «политический вес» Михаила Сергеевича, показав, что он имеет доступ к сверхсекретной информации.

В принципе по материалам западной и советской прессы можно было в 1984 году подготовить справку о возможном сценарии ядерной войны в Европе, а какой-нибудь отставной офицер вполне мог на карте Европы и европейской части СССР нарисовать стрелки, диаграммы, таблицы, как это принято у военных, и поставить соответствующий гриф «Совершенно секретно». Надо думать, британские эксперты разъяснили позднее Тэтчер «что к чему». Но впечатление от этого поступка советского гостя у нее осталось.

Поездки Горбачева в Канаду и Англию западные спецслужбы постарались использовать для того, чтобы существенно обновить информацию о нем. Более того, каждое его слово, каждое движение было зафиксировано и впоследствии должным образом использовано для выработки соответствующих методик воздействия. Например, англичане выяснили, что Михаил Сергеевич расслабляется, если в комнате растоплен камин. Впоследствии, обратим внимание, горящий камин всегда оказывался в нужное время и в нужном месте во время большинства встреч Горбачева с президентами США. Не случайно известный американский специалист в области психологии профессор Владимир Лефевр (бывший наш соотечественник) впоследствии признался, что его привлекали для подготовки психологической стороны встречи Рейгана и Горбачева в Рейкьявике в октябре 1986 года.

Западные политики старались использовать психологический портрет Михаила Сергеевича. Они восхищались его идеями, соглашались с обоснованностью подходов, но добивались, чтобы первым на уступки шел он. Эта тактика себя оправдала. Джордж Буш-старший в своих мемуарах пишет, что основная тактика его поведения с Горбачевым заключалась в налаживании личных, якобы доверительных, отношений (тактика личного шарма). Они должны были скрывать жесткую бескомпромиссную позицию США в обеспечении своих национальных интересов, и эту задачу они, признаем, решили…

«Несговорчивый министр»

Герой Советского Союза Маршал Советского Союза Сергей Леонидович Соколов, отметивший 1 июля 2001 года свое столетие, почти восемьдесят лет находится в боевом строю. В настоящее время — в качестве советника при Министерстве обороны РФ.

Он длительное время находился на ключевых должностях в Вооруженных силах. С октября 1965 года — командующий войсками Ленинградского военного округа, с апреля 1967-го — первый заместитель министра обороны СССР. 22 декабря 1984 года Константин Черненко назначил Сергея Леонидовича министром обороны вместо скоропостижно скончавшегося Дмитрия Устинова, последнего из когорты сталинских наркомов. Но вскоре, в марте 1985 года, Черненко скончался, и маршалу Соколову пришлось работать при новом генсеке, одержимом идеей перестройки великой державы по известным только ему лекалам. Пост главы военного ведомства Сергей Леонидович утратил 30 мая 1987 года, после скандального полета Матиаса Руста, все обстоятельства которого до сих пор не выяснены. Некоторые аналитики считают, что это была провокация, призванная помочь Горбачеву «зачистить» советский генералитет и облегчить ему решение задачи по радикальному сокращению военного потенциала «Красной империи».

Сергей Леонидович не любит рассказывать о себе и событиях того периода, поэтому мы обратились к его друзьям-сослуживцам.

Герой Советского Союза Маршал Советского Союза Василий Петров:

— В апреле 1966 года министр обороны Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский приказал начальнику ГОУ решить с руководящим составом Вооруженных сил «летучку». Утром при входе в здание Генерального штаба я встретил своего давнего знакомого начальника штаба ЛенВО генерала Паршикова.

— Алексей Михайлович, — обратился я к нему, — ты познакомил бы меня со своим командующим.

— Хорошо. А вот и он…

Я представился моложавому, подтянутому, атлетически сложенному генерал-полковнику Сергею Леонидовичу Соколову…

Генералы Огарков, Соколов и я последними заканчивали оформление решения. К нам подошел министр обороны и, улыбаясь, заметил:

— Огарков и Соколов, безусловно, хотят решить только на «отлично». А как дела у Петрова?

— Трудновато, товарищ Маршал Советского Союза. Театра военных действий не знаю — в Германии не воевал и не служил, а здесь сплошные населенные пункты…

— Вы решаете задачу в роли командующего фронтом. Обход и охват населенных пунктов — дело тактики…

Генерал Соколов сложил свою карту и подошел ко мне в готовности выручить меня, но этого не потребовалось — я уже самостоятельно управился с делом.

Так произошло наше первое знакомство с Сергеем Леонидовичем. Про себя я тогда отметил, что он, кажется, не очень разговорчив, но, видно, щедр душой. Последнее не раз подтверждалось впоследствии.

В 1967 году, когда министром обороны был назначен маршал А. А. Гречко, одновременно был опубликован указ о присвоении воинского звания генерал армии С.Л. Соколову и И.Г Павловскому и о назначении их заместителями министра обороны.

В течение последующего десятилетия я продолжал службу в войсках Дальнего Востока, где, как после мне стало известно, начинал свою службу и Сергей Леонидович.

В истории Вооруженных сил конец шестидесятых и семидесятые годы были периодом возрождения войск Дальнего Востока и Забайкалья. Одновременно с многими оргмероприятиями проводилась бурная работа по обучению войск и оперативной подготовке штабов. Были приняты важные решения по оборудованию театра военных действий, в том числе строительству БАМа, портов, аэродромов, складов, баз, по освоению северной воздушной трассы, созданию промышленности военного назначения. Во всех этих делах принимал активное участие Сергей Леонидович.

К концу шестидесятых годов по поручению министра обороны Сергей Леонидович с группой генералов и офицеров облетал северную трассу от Мурманска до Анадыря, решая проблемы ее развития как второго воздушного пути на восток. Я вылетел встретить его на полуострове Шмидта, но по условиям погоды остановился в Анадыре. Ночью мне докладывают, что самолет Соколова приземлился на аэродром полуострова Шмидта в крайне нелетную погоду. Я немедленно ему доложил, что аэродром Анадырь закрыт, сильный ветер.

К вечеру следующего дня ветер стих, мы приняли его самолет. После официальных приветствий и представлений он потребовал вертолет, чтобы побывать на ряде позиций ЗРВ дивизии ПВО страны. На мое предупреждение, что светлого времени осталось мало и мы не успеем облететь позиции, ответ был непреклонным: «Хотя бы на одной из них, но побываем».

Через 15 минут мы были на позиции дивизиона. Первый вопрос командиру: «От кого и по каким средствам вы получаете оповещение о воздушных целях и соответствующие команды?»

Он потребовал продемонстрировать проход команд и сигналов с КП командира дивизии на позиции дивизионов. Возвратясь, поднял одну авиаэскадрилью по тревоге и приказал удалиться в глубь океана на 100 км, сделать разворот и обозначить нападение авиации противника на аэродром Анадырь. Вторая авиационная эскадрилья осталась на аэродроме, новой задачи не получала. С получением сигналов от РТС о целях была поднята и вторая авиационная эскадрилья. Она не успела произвести взлет, как была подвергнута удару.

— Делайте сами вывод, — обращаясь к комдиву, сказал Сергей Леонидович.

Когда я предложил ужин, Соколов возразил:

— Нет, мы еще побываем на КП дивизии, послушаем начальника гарнизона…

— А завтра? — спросил я.

— Полетим в Провидение (т.е. 500 км назад), подготовьте Ил-14. Вылет в 7 утра.

Утром была хорошая погода. Но, когда мы выходили из самолета, внезапно хлынул проливной океанский дождь. Пришлось сушиться в госпитале, поэтому обед был в самолете.

В Анадыре мы посетили арсенал в подземном сооружении протяженностью более полутора километров. Сергей Леонидович решил пройти пешком. Он любитель быстрой ходьбы, и я, еле успевая, вспомнил, как Суворов подвергал новичков-офицеров испытанию на выносливость, приказывая его сопровождать, и намеренно шел напрямую через заборы, овраги и дворы, легко их сам преодолевая…

Помню и то, как в конце семидесятых годов на учения в Монголии Сергей Леонидович прибыл в 30-градусный мороз в шинели, фуражке и в этой же одежде находился все 10 дней. Мы удивлялись его выносливости и богатырскому здоровью…

Почти все восьмидесятые годы мне пришлось работать под непосредственным руководством Сергея Леонидовича. Мы близко познакомились, убедились в совпадении наших жизненных позиций и дальнейших перспектив строительства Вооруженных сил. Мы были убеждены, что нельзя в этих вопросах замыкаться лишь на особенностях своей страны, надо учитывать, что происходит в целом в мире, в том числе и у наших противников.

В декабре 1984 года маршал Соколов был назначен министром обороны. К сожалению, раскрыть все свои способности в должности министра обороны ему не удалось, всему причина — перестройка…

Из воспоминаний генерала армии Алексея Лизичева:

— Назначение маршала Соколова на пост министра обороны СССР произошло в сложный для страны период. Один за другим ушли из жизни два генеральных секретаря ЦК КПСС, да и третий генсек, мягко говоря, не отличался крепким здоровьем. К тому же Константин Устинович Черненко в силу возраста и уровня подготовки не мог предложить реального выхода из глубокого тупика, куда зашли советско-американские отношения, особенно переговоры по ограничению ядерных вооружений.

С начала 80-х годов военные расходы США превысили 640 млрд. долларов, а в 1985—1989 годах они должны были составить, как было объявлено, 2 триллиона долларов — почти столько же, сколько было израсходовано на эти цели за 35 послевоенных лет.

Администрация Рейгана не скрывала, что все это делалось в расчете на обретение военного превосходства над СССР, и нам во что бы то ни стало следовало поддерживать военный паритет. Решением этой очень сложной задачи и занимались наши военные руководители во главе с маршалом С.Л. Соколовым.

К сожалению, избрание Горбачева новым генеральным секретарем ЦК КПСС мало что изменило в межгосударственных делах между СССР и США. Новый генсек еще не имел четкой программы в области внешней политики страны, хотя и выражал недовольство тем, что в ней отсутствовали динамизм и стратегический простор для широкого маневра с целью перелома опасного противостояния СССР и США и изменения общей напряженной международной обстановки. «Новое мышление» только зарождалось. Оно проявилось в полной мере, когда с поста министра иностранных дел ушел мудрый А. А. Громыко и его место занял Э.А. Шеварднадзе, готовый без особых возражений осуществлять на практике указания Горбачева во внешней политике.

Поскольку инициативы по военным вопросам, исходящие от Горбачева, не всегда были достаточно продуманными, между членами «тройки» (министр иностранных дел Шеварднадзе, министр обороны Соколов и курировавший оборонную промышленность секретарь ЦК Л.Н. Зайков), которая в рамках Политбюро занималась вопросами переговоров с США по ядерным и обычным вооружениям, начались споры. Сергей Леонидович принципиально отстаивал интересы наших Вооруженных сил и соответственно страны. Шеварднадзе готов был пойти на недопустимые уступки США, а Зайков по негласному поручению Горбачева чаще всего выступал как арбитр.

Когда споры стали особенно жаркими, министр обороны пригласил меня, в ту пору начальника Главного политуправления, вместе с ним отправиться к Шеварднадзе. Под натиском веских, неопровержимых доводов Сергея Леонидовича Шеварднадзе вынужден был несколько поступиться своей позицией. Казалось, мы достигли «консенсуса», но это только казалось. После памятной встречи я почувствовал «прохладу» в своих отношениях с Горбачевым, который сдавал американцам в ущерб СССР одну позицию за другой…

Тандем Горбачев — Шеварднадзе, фактически полностью определявший внешнеполитический курс страны, решил избавиться и от «несговорчивого» министра обороны. Ждали удобного момента. Помог тот известный случай, который не прояснен до сих пор: «пролет Руста».

«Разбор полетов» в Политбюро, как признается А.Ф. Добрынин, исполнявший в то время обязанности секретаря ЦК КПСС, тщательно готовился. В ход были пущены все закулисные маневры. «Ведущую» роль тут играли Шеварднадзе, Лигачев и, конечно же, сам Горбачев.

Главнокомандующего ПВО страны дважды Героя Советского Союза главного маршала авиации А.И. Колдунова сняли с занимаемого им поста на самом заседании Политбюро. В заключение заседания с резкой речью выступил Горбачев. Обращаясь к маршалу Соколову, он сказал:

— Сергей Леонидович, я не сомневаюсь в вашей личной честности. Однако в сложившейся ситуации я на вашем месте подал бы в отставку.

Маршал Соколов тут же заявил, что он просит принять его отставку. Не мешкая, Горбачев от имени Политбюро принял эту отставку…

После короткого перерыва Горбачев предложил вместо маршала Соколова назначить на этот пост генерала армии Дмитрия Тимофеевича Язова.

Так совершился «тихий переворот» в руководстве Вооруженных сил СССР, поскольку вместе с Соколовым были вынуждены уйти в отставку и наиболее видные военачальники, противники «реформы» Горбачева и его больших уступок американцам на переговорах.

Лично мне состояние здоровья не позволило долго находиться на посту начальника Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота, и я попросил перевести меня в группу генеральных инспекторов Минобороны СССР. Старшим этой группы к тому времени был маршал Соколов. Он по-прежнему пользовался любовью и уважением у всех генералов, его авторитет был высок и непререкаем.

Разрушить СССР замышлял еще Даллес

В прессе, в том числе в «Красной звезде», не раз приводилась цитата из статьи или выступления директора ЦРУ Аллена Даллеса относительно приоритетов американской послевоенной доктрины против СССР. Но приходилось встречать также утверждение о том, что так называемая «речь Даллеса в 1945 году» является фальшивкой, запущенной в общественное сознание в конце 1980-х годов, в разгар борьбы за вектор дальнейшего общественно-политического развития СССР.

Цитата, приписываемая директору ЦРУ Аллену Даллесу, «кочует» уже много лет из одного издания в другое и ее смысл соответствовал многолетней стратегии США в отношении Советского Союза в годы холодной войны. Но журналистское расследование, в ходе которого пришлось неофициально побеседовать не с одним ветераном отечественных спецслужб, не привело к однозначному результату, хотя и позволило пролить больше света на личность самого Аллена Даллеса, игравшего важную роль в определении внешней политики США в 1930—1950-е годы.

Впервые высказывание, очень схожее по смыслу с «цитатой из Даллеса», появилось в СССР в художественной литературе. В 1965 году в Киеве в издательстве «Радяньский письменник» вышел роман Ю. Дольд-Михайлика «И один в поле воин». В его второй части, «В плену у черных рыцарей», американский генерал Думбрайт, инспектирующий разведшколу, и произносит слова, которые можно рассматривать как вольное изложение установок Даллеса на развертывание идеологической войны против СССР.

Позднее нечто подобное произносит другой литературный персонаж — один из отрицательных героев романа Анатолия Иванова «Вечный зов». Читал ли писатель произведение своего украинского собрата по перу или был знаком с каким-то документом из архивов КГБ о планах ЦРУ — неизвестно. Но случайные совпадения в нашей жизни случаются крайне редко, так что скорее всего цитата, приписываемая сегодня Аллену Даллесу, была введена в писательский и журналистский обиход еще во времена Брежнева кем-то из спецслужб. Люди же творческие ее охотно использовали, тем более что она отвечала их убеждениям и в общем-то соответствовала тогдашней стратегии «психологической войны» против СССР.

На рубеже 80—90-х годов «высказывание Даллеса» с прямым указанием на авторство директора ЦРУ появляется в общественно-политических статьях противников Михаила Горбачева и Бориса Ельцина. Тогда же и появляется название документа, датируемого декабрем 1945 года: «Размышления о реализации американской послевоенной доктрины против СССР». Но что это: статья, глава из книги, докладная записка или устное выступление, нигде не указывается.

Объективности ради надо признать, что с лингвистической точки зрения подлинность цитируемого высказывания Даллеса вызывает некоторые сомнения. Цитата очень эмоциональна, но для англоязычной риторики нехарактерная. «Носители» английского языка несколько иначе строили бы фразы. И здесь не спасают даже ссылки на переводческий стиль, различия в системах русского и английского языков. Скорее всего, мы имеем дело, если это действительно мысли Даллеса, не с переводом с английского на русский язык письменного текста, а с вольным пересказом кем-то услышанного устного выступления.

В ходе журналистского расследования доводилось слышать мнение некоторых ветеранов спецслужб, допускающих возможность того, что в распоряжении КГБ СССР могло оказаться изложение речи Даллеса на каком-то закрытом заседании. Источником мог быть советский разведчик или перебежчик из одной из американских спецслужб. Разумеется, его имя еще долго не может быть открыто, но потребности пропагандистской машины внутри СССР требовали сигнала тревоги для широких слоев общественности. Напомним, что в начале 60-х годов в Советском Союзе заговорили об идеологических диверсиях против СССР, и потребовалось документальное подтверждение, как тогда было принято говорить, «коварных замыслов империализма». Выдержку из агентурного сообщения слегка отредактировали, придали эмоциональности через выражения вроде упоминания о планируемой «грандиозной по своему масштабу трагедии гибели самого непокорного на земле народа» и по каналам соответствующих подразделений КГБ вбросили в среду советских литераторов и журналистов.

Но самое интересное, что удалось выяснить в ходе нашего расследования, так это масштаб личности самого Аллена Даллеса. Подавляющему большинству россиян о нем известно немного. Из имеющейся литературы можно узнать, что он родился в 1893 году, а умер в 1969-м. В довоенный период сотрудничал с крупной нью-йоркской юридической фирмой «Салливен и Кромвель». С началом Второй мировой был привлечен к работе в Управлении стратегических служб (так тогда именовалась американская разведка).

Дотошный исследователь может найти упоминание об активном участии Даллеса в американской секретной операции «Санрайз Кроссворд», в рамках которой Вашингтон вел весной 1945 года тайные переговоры с немцами о возможности сепаратного мира и использовании военных возможностей Германии против СССР, уверенно устанавливающего свой контроль над Восточной Европой. Немного известно об успешной вербовке Даллесом в Швейцарии сотрудника германского МИД Фрица Кольбе, который передал американцам значительный объем информации, притом не только о деятельности МИДа, но и о работе немецких ученых в области ядерного и ракетного оружия. В связи с этим будет уместно привести высказывание коллеги Даллеса — генерал-майора Кеннета Стронга, руководившего в то время американской военной разведкой в Западной Европе. Он считал Даллеса «наиболее выдающимся американским профессиональным разведчиком своего времени, хотя и более склонным к оперативному сбору и анализу информации, чем к долговременным разведывательным проектам».

Несмотря на бесспорные успехи в разведке Даллес после войны уходит из УСС и вновь занят на юридическом поприще. Но вскоре — с началом холодной войны — возвращается в разведку. В Центральном разведывательном управлении США он — не то с 1947 года (с момента создания ЦРУ), не то с 49-го. В феврале 1953 года становится директором ведущей американской разведслужбы. Именно ему американские разведчики обязаны строительством их новой штаб-квартиры в Лэнгли. После провала вторжения на Кубу в 1961 году вынужден уйти в отставку.

Его родной брат, Джон Фостер Даллес, в те же годы — государственный секретарь США. Заметим, третий в семье госсекретарь — вслед за дедом и дядей (так что в демократических Штатах клановость отнюдь не меньше российской).

Но в жизни директора ЦРУ была еще одна сторона, о которой не принято говорить, хотя в «узких кругах» о ней хорошо известно. Принадлежавший благодаря своему происхождению к американскому истеблишменту Даллес достаточно молодых лет играл важную роль в деятельности «Совета по международным отношениям» — Council of Foreign Relations, который с 20-х годов вырабатывает коллективными усилиями его членов (крупнейшие финансисты и промышленники, политики, военачальники, владельцы СМИ) стратегию США на мировой арене с конечной установкой на создание системы глобального управления планетой из американской метрополии.

СМО сегодня — одна из трех основных наднациональных теневых структур (помимо Бильдербергского клуба и Трехсторонней комиссии), а возник он в Нью-Йорке в 1921 году как филиал «Фонда Карнеги за вселенский мир». В СМИ проходила информация, что у истоков Совета стояли также члены некоего эзотерического «Общества круглого стола», преобразованного в 1919 году в Париже в Институт международных отношений с отделениями во Франции, Великобритании и США. Американское отделение и стало организационной базой СМО, который в годы холодной войны стал главным мозговым центром в выработке американской стратегии в отношении СССР и всего подконтрольного Москве «социалистического лагеря».

В СМО Аллен Даллес занимал с 1927 года должность одного из директоров, с 1933 по 1944 год был секретарем Совета, а с 1945 по 1950 год его президентом. Позднее, уже возглавляя ЦРУ, он оставался одним из директоров СМО. Возможно, именно на одном из его закрытых заседаний в конце 1945 года, как нам неофициально сказал один из наших собеседников, Даллес и высказал свое мнение о приоритетах в подрывной деятельности против Советского Союза. В этом случае информация о его выступлении могла позднее дойти по каналам спецслужб до Москвы. Литературно обработанные для советского читателя взгляды Даллеса на пути разложения населения СССР и стали основой так называемых «Размышлений о реализации американской послевоенной доктрины против СССР», которые гуляют сегодня по просторам русскоязычного Интернета.

Оговоримся, это всего лишь наше умозаключение, основанное на конфиденциальных беседах с ветеранами былых сражений на фронтах холодной войны. Документальных подтверждений этой версии мы обнаружить не смогли. Что же касается Совета по международным отношениям, то наивно будет думать, что его архивы станут в ближайшие столетия доступны историкам.

Аллен Даллес вообще легендарная фигура в среде американского истеблишмента. Ему крупно везло на интересные встречи и непосредственное участие в событиях всемирной важности. Некоторые исследователи утверждают, что весной 1917 года, когда он трудился в американском представительстве в Берне, туда позвонил мужчина, представившийся Владимиром Лениным, и попросил о встрече. Но молодой Даллес принял его за очередного психически неуравновешенного русского эмигранта, просящего денег, — а таковых в нейтральной Швейцарии было предостаточно, и во встрече отказал. Как знать, чем бы завершилась встреча двух этих незаурядных личностей.

В 20—30-е годы Даллес был вовлечен в сложную геополитическую игру, которую вели влиятельные круги американского истеблишмента на Европейском континенте. Джон Лофтус и Марк Аароне в своем исследовании «Тайная война против евреев» отмечают немаловажную роль Даллеса в приходе нацистов к власти в Германии. Приведем небольшой отрывок из их работы:

«Нацисты могли бы остаться небольшой политической партией, а Германия — слабым, безоружным государством, нуждающимся в средствах, если бы немощные инвестиции иностранного капитала. Наши источники, связанные с разведкой, полагают, что по-настоящему главным событием этого периода был альянс между американскими нефтяными компаниями и Саудовской Аравией, Именно это событие стало основополагающим условием для будущей войны и Катастрофы, устроенной нацистами.

В исторических трудах даже не упоминается о тайном сотрудничестве Ибн Сауда, Джека Филби и Аллена Даллеса. Именно они были секретным источником нефти, капиталов и международного влияния, действовавшими закулисно и выведшими Гитлера на мировую сцену. Эти люди, снабжавшие топливом нацистскую военную машину в 30-х годах, были теми же самыми людьми, которые лишили евреев последней надежды на бегство в Палестину. Наши источники утверждают, что эти партнеры по нефтяным сделкам были законченными негодяями, несущими большую долю ответственности за Катастрофу, но сумевшие избежать суда истории».

Поясним: Джек Филби — удачливый английский бизнесмен и искатель приключений (кстати, метаморфоза истории: Джек Филби — отец Кима Филби, талантливого советского разведчика — в данном случае «яблоко» укатилось далеко от «яблони»). Считается, что Джек Филби «завербовал» Аллена Даллеса еще в 20-х годах в качестве «агента влияния» на американскую политику с целью не допустить поддержки официальным Вашингтоном идеи создания еврейского национального очага, а затем привлек к реализации проекта по сбыту саудовской нефти.

В те годы Аллен Даллес, выполняя деликатные миссии, нередко бывал в Европе. Ему довелось даже встречаться с Муссолини и новоизбранным германским канцлером Адольфом Гитлером. Речь шла не только о геополитике, но и о больших деньгах. Брат Даллеса Джон Фостер был директором небезызвестного немецкого концерна «И.Г. Фарбен» (владел пакетами акций в некоторых нефтяных компаниях США), а сам Аллен стоял во главе совета директоров крупного немецкого банка.

«Братья Даллес, — пишут Лофтус и Аароне, — были одними из тех, кто убедил американских бизнесменов нарушить постановление американского правительства об инвестициях в Германии. Это началось еще со времен Версальского договора… После окончания первой мировой войны правительство побежденной Германии обещало выплатить военные репарации союзникам в золоте, однако у Германии не было золота. Германское правительство было вынуждено брать заем в золоте у клиентов юридической компании “Салливен и Кромвель “в Соединенных Штатах. Именно с этой фирмой братья Даллес сотрудничали как консультанты по международным финансовым вопросам. Почти 70 процентов всех денег, поступивших в Германию в течение 30-х годов, исходили от инвеститоров в Соединенных Штатах, большинство их которых были клиентами “Салливен и Кромвель “»…

Чем дальше во времени уходят от нас события холодной войны, тем больше открывается обстоятельств тех драматических десятилетий, завершившихся распадом СССР. Но многие детали тайного механизма Истории останутся скрытыми от общественности, и далеко не на все загадки, касающиеся противостояния двух социальных систем, нашему поколению удастся найти правильные ответы.

Спецназ идет в бой

Полковник Олег Луценко — спецназовец до мозга костей. Первая половина его офицерской службы прошла в «краповых беретах» — в подразделениях специального назначения Внутренних войск МВД СССР, в том числе в отряде специального назначения «Витязь», в формировании которого он принял самое активное участие. Вторая половина офицерской календарной выслуги лет, уже в погонах с двумя просветами, заработана в легендарной «Альфе» — ныне Управлении «А» Центра специального назначения ФСБ России. За плечами полковника Луценко — огромное количество специальных заданий в различных «горячих точках» бывшего СССР. О нем и событиях, участником которых он был, наш рассказ.

Комендатура особого назначения

В остросюжетном фильме «В зоне особого внимания», вышедшем на экраны в 1977 году, фигурирует комендатура «Северных», военнослужащие которой захватывают две разведывательно-диверсионные группы «Южных». В этой киноленте много вымысла при показе и разведчиков-десантников, и тех, кто идет за ними по следу. Однако суть задач комендатуры отображена точно. Олег Владимирович Луценко отслужил срочную службу в 1975—1977 годах именно в подобной 346-й отдельной военной комендатуре недалеко от города Николаева, что на Украине. Эта комендатура была предназначена для поддержания дисциплины и организованности в войсках этого стратегического района, а в военное время — для действий противодиверсионной направленности в районе дислокации дивизии Ракетных войск стратегического назначения.

Где бы ни служили люди в Советской армии, даже в ВДВ и в морской пехоте, они все равно время от времени привлекались к хозяйственным работам. А вот отдельная комендантская рота, где служил Луценко, на хозработы не направлялась.

— За два года солдатской службы я ни разу в руках не держал ни лопату, ни метлу на хозработах, — вспоминает Олег Владимирович. — У нас все время отдавалось боевой подготовке.

Олег шел в армию, имея первый юношеский разряд по самбо. В больших соревнованиях ему участвовать не довелось, поскольку рос в сельской местности Запорожья. Его поселок городского типа Кирилловка в первую очередь был известен как курорт всесоюзного значения на берегу Азовского моря. О кирилловской школе самбо в СССР знали меньше, но она была, и довольно хорошая. Кстати, спортивные традиции поддерживаются — сейчас каратисты из Кирилловки, которых тренирует Руслан Галыгин, занимают призовые места на чемпионатах Украины.

А в то время рукопашный бой на основе карате еще практически нигде в Советской армии не культивировался. В стране этот вид единоборства был под запретом, в подразделениях специального назначения — в зачаточном состоянии. Однако стремление овладеть японским видом единоборства охватывало все большее число парней, появилось оно и в тех армейских подразделениях, где рукопашный бой был одним из основных разделов программы физподготовки. Инициатива сержантов и солдат 346-й комендатуры насчет занятий карате офицерами и прапорщиками была поддержана. Так что азы рукопашного боя на основе карате Луценко начал изучать на срочной службе.

В районе дислокации дивизии РВСН под Николаевым тогда непрерывно возводились новые объекты и реконструировались существующие. Выполнял эти задачи стройбат, значительная часть которого состояла из бывших осужденных.

— Однажды нас подняли по тревоге и отправили в подразделение стройбата, — рассказывает Луценко. — Приезжаем, а в казарме уже три трупа. Первый из увидевших нас стройбатовцев орет: «Бей рексов!» И тут же рота «воинов-строителей» примерно в 200 штыков (точнее, лопат) ринулась на нас, которых было в комендантском взводе порядка 30 человек…

КМС по боксу сержант Сергей Капелюш дает молниеносный отпор прыгнувшему на него с топором бузотеру — перехватывает топор и мощнейшим ударом в челюсть отправляет того в глубокий нокаут. На остальных это подействовало. Однако случалось и по-другому, когда одним ударом восстановить порядок и дисциплину не получалось. Тогда в рукопашную шел весь взвод, бился до победного конца, и Луценко со своими сослуживцами мысленно благодарил командование за ежедневные, до седьмого пота тренировки. За два года службы таких выездов были десятки.

Комендант служил срочную в Пограничных войсках. Ему очень запомнился его командир на границе, который окончил Саратовское училище. И когда Луценко решил идти в военный вуз, почти завершив срочную службу, комендант посоветовал Олегу ехать в Саратов. Комендант уверял, что если у него был такой блестящий командир — выпускник Саратовского высшего военного командного училища внутренних войск МВД СССР имени Ф.Э. Дзержинского, значит, это училище — одно из самых лучших.

…Четыре курсантских года пролетели быстро, и вот уже новоиспеченный лейтенант Луценко получил командную общевойсковую специальность офицера мотострелковых войск — ту же, что и выпускники мотострелковых курсантских рот. Однако в дополнение был выдана справка о том, что Луценко прошел курс обучения по программе подготовки подразделений специального назначения по борьбе с терроризмом, знает методику проведения занятий по борьбе с актами незаконного вмешательства в деятельность гражданской авиации и другими особо дерзкими преступными проявлениями. Молодой офицер получил распределение в отдельную мотострелковую дивизию особого назначения внутренних войск МВД СССР имени Ф.Э. Дзержинского. Все у него было впереди.

В 80-е годы ОМСДОН входила в состав МВД, но в основном выполняла задачи Комитета государственной безопасности. Первый ее полк был предназначен для охраны объектов КГБ. Один из батальонов дивизии Дзержинского, отдельный мотострелковый батальон особого назначения, охранял ЦК КПСС, где на КПП лицом к лицу стояли прапорщик госбезопасности и солдат внутренних войск этого батальона. Нередко эти солдаты затем становились прапорщиками КГБ и продолжали охранять ЦК. Интересно, что высочайший уровень воинской дисциплины обеспечивался в ОМСБОН не только скрупулезным отбором в него личного состава, но и тем, что в каждом взводе был заместитель командира взвода по политической части из числа сержантов. А 5-й полк имел основную задачу на особый период, содержание которой и сегодня за «семью печатями».

О том, что в системе КГБ СССР существует группа Зайцева, Луценко узнал еще курсантом. Долгое время у «Альфы» не было своего учебного центра, и ее личный состав тренировался в Ярославской области в учебном центре Пограничных войск и в учебном центре дивизии Дзержинского в деревне Новая. И там уже офицер Луценко увидел, как классно работают сотрудники «Альфы».

Сначала альфовцы в общении держали дистанцию, но через некоторое время пошло сближение, а затем появились дружеские отношения. И роту спецназа, в которой служил Луценко, по инициативе руководства «Альфы» стали привлекать к выполнению различных совместных задач.

— Вместе с «Альфой» мы летали на выполнение специальных задач, смотрели, как действовали сотрудники «Альфы», учились у них, реально оценивая, что мы можем и чего не умеем, — вспоминает Олег Владимирович. — Кстати, именно тогда я и узнал, что собой представляет и на что способна «Альфа».

А через некоторое время «Витязь» стал кузницей кадров для «Альфы». По мнению Олега Владимировича (и не только его), «Витязь» остается одним из базовых подразделений для Управления «А» Центра специального назначения ФСБ России и сегодня.

В СССР запахло порохом

В 1987 году начали «мутить воду» крымские татары. Луценко назначили первым командиром группы «Крым», которая должна была в случае необходимости вылететь в любой конец страны по недопущению экстремистских проявлений со стороны лиц крымско-татарской национальности. Пришлось тренировать всех, в том числе и милицию, и систему УИН, и внештатные подразделения других силовых структур. Гасить пламя конфликтов, которые разгорались в разных регионах, пришлось частям ВВ, и эту аббревиатуру стали расшифровывать как воюющие войска. Разумеется, в самые жаркие места бросали спецназ — в Баку, Сумгаит, Фергану. В то же время началась череда захватов заложников в системе УИН: в п. Кизел Пермской области, в п. Лесном Кировской области, в Семипалатинске, в Армавире (там против спецназа бандиты приготовили емкости с серной кислотой на случай штурма). Затем произошел захват заложников в Псковской области, куда Луценко полетел с солдатами, которые отслужили всего по полгода, потому что весь остальной личный состав роты был в разъездах…

4 июня 1989 года, когда Луценко случайно оказался выходным — готовился к встрече с будущей женой, — к нему зашла соседка по коммуналке: мол, во всей дивизии посыльные к офицерам уже прибежали, а старики говорят, что в военном городке такого подъема не было со времен Великой Отечественной войны.

«А за тобой почему никого не послали?» — удивилась она, и тут раздался звонок — посыльный прибыл к Луценко. И сообщил, что объявлена боевая тревога и что вылет роты с аэродрома Чкаловский в Фергану состоится через два часа. Значит, личная жизнь вновь откладывается…

— Летчики меня пропустили в пилотскую кабину, и когда мы летели над Ферганой, увидели горящие всюду костры, — вспоминает Луценко. — Приземлившись примерно в 2 часа ночи, боевым охранением сразу взяли самолет под охрану.

Агрессивно настроенная толпа местных жителей, прорвавшаяся на аэродром, первым делом захотела выяснить, нет ли среди прилетевших турок-месхетинцев. Десантники, стоявшие на аэродроме, ничего против толпы не предпринимали — им после событий в Тбилиси запретили что-либо предпринимать. К тому же экстремисты обложили дома наших офицеров и военные городки. Одним словом, возможности активно действовать у десантников не было. Тбилисский синдром, который поразил тогда наше правительство, мешал оперативно выполнять задачи не только ВДВ, но и внутренним войскам.

«Дзержинцев» на автобусах привезли в Ферганское УВД, где расположили в чайхане во дворе управления. Из кухни вышел старший сержант милиции в поварском колпаке. «Чего вы сюда приехали? Вам сегодня головы здесь отрежут», — сказал он, тут же получил за «гостеприимство», что полагалось, и больше глупостей не говорил. Затем спецназовцы отправились на БТР и автобусах в Ташлакский район Ферганы.

По дороге всюду встречались перевернутые машины, горевшие добротные дома турок-месхетинцев с асфальтированными дворами, с автопоилками на 10—15 голов крупного рогатого скота. И лежали обгоревшие трупы несчастных турок-месхетинцев. Тяжко на все это было смотреть…

В местном доме культуры находилось множество раненых, в том числе тяжело, и никто им помощь не оказывал. Спецназовцы состыковались с подразделением ташкентской части внутренних войск, которое прибыло туда раньше. Из Ташкента также накануне приехал спецвзвод милиции, состоящий из бывших воинов-афганцев. Они рассказали, что в этом райцентре была самая жесточайшая резня и сотни людей ранены. При этом местным милиционерам кричали примерно так: «Э, милиция, смотри, что мы делаем, а ты с нами ничего сделать не можешь!»

Ташкентские милиционеры сразу по прибытии потеряли троих убитыми, прибывший затем в райцентр полк внутренних войск был вооружен автоматами, но под воздействием тбилисского синдрома личному составу не выдали боеприпасы. Против тысячи военнослужащих выступила многотысячная разъяренная толпа. Полк не дрогнул. И что говорить о судьбах солдат в этом противостоянии, если даже командир части получил пулевое ранение в голову.

В той обстановке времени на раскачку у спецназа не было. Действовать надо было с ходу, смело и решительно, чтобы навести порядок и защитить оставшихся в живых турок-месхетинцев — граждан СССР. И спецназовцы приступили к выполнению задач, им совершенно несвойственных, понимая при этом, что никто, кроме них, эти задачи не решит.

— Мы заезжали в районы, контролируемые местными экстремистами, вступали в бои местного значения, но без стрельбы по ним, ограничиваясь только применением спецсредств и приемов рукопашного боя, поскольку стрелять после тбилисских событий 1989 года было запрещено. Разрешали лишь использовать спецсредства типа «Черемухи».

Случалось, что на маршруте движения колонны появлялись экстремисты, которые из ружья дробью стреляли по кабинам и по колесам машин. К счастью для наших спецназовцев, у боевиков тогда было еще немного оружия. Однажды такие «стрелки» открыли огонь, обгоняя колонну на мотоцикле. Бывший однокашник и однополчанин Луценко командир роты спецназа Софринской бригады капитан Чернышов бросил в них гранату. Она взорвалась точно над мотоциклом, и он покатился дальше уже без седока. Заместитель командира полка поинтересовался, какое именно спецсредство было применено.

«Штурмовая граната “Заря”», — ответили спецназовцы. Заместитель командира охарактеризовал ее как отличное средство. Но когда узнал, что она способна, если взорвется возле головы, эту самую голову оторвать, запретил ее применять. Позже он пострадал в Баку, когда призывал «граждан» остановиться, а «граждане» кинули в него бутылку с зажигательной смесью… А вот начхим полка Геннадий Шакуро интеллигентность перед экстремистами тогда демонстрировать не стал. Предупредил боевика, вооруженного двумя бутылками с зажигательной смесью: мол, еще одно движение, и… Боевик бросил-таки бутылки в строй солдат. И тут же поплатился за это.

Однажды спецназовцы получили задачу сопроводить колонну автобусов с турками-месхетинцами из турецкого квартала Маргелана в лагерь беженцев. Колонна направилась в этот квартал через город, командир роты Лысюк следовал впереди, Луценко находился в замыкающем автобусе. Вдруг на одном из поворотов на дорогу выскочила толпа человек 300—400 с палками, камнями и бутылками с зажигательной смесью. Лысюк дал команду увеличить скорость, и бутылки полетели мимо. Только последний автобус, где старшим был Луценко, толпа смогла отрезать и остановить. Асфальт тем временем запылал от разбившихся бутылок с зажигательным «коктейлем». Луценко выскочил из автобуса с прапорщиками Мормулем и Кухаром. Они открыли огонь из автоматов поверх голов нападавших, толпа опешила. А инструкторы прапорщики Алексей Куликов и Михаил Песков смело схватились с толпой врукопашную и вдвоем в считанные секунды уложили человек восемь. При этом Куликов получил серьезное ранение руки — ему специально наточенной и превращенной в холодное оружие косой хотели ткнуть в печень, к счастью, он смог защититься. А Песков умудрился в схватке добыть трофей — боевой нож в виде маленького ятагана с арабской вязью, выгравированной на лезвии. Для закрепления успеха замполит роты старший лейтенант Полыскалов бросил штурмовую гранату, которая воздействует светом и шумом (до 180 дБ на расстоянии до 10 м), но не поражает осколками. Правда, гранату он бросал левой рукой из автобуса, и она взорвалась недалеко от Луценко.

— Хоть я тогда и «поплыл», замполит все сделал правильно, — убежден Олег Владимирович. — Взрыв обескуражил нападавших, они отпрянули от автобуса, мы швырнули еще несколько штурмовых гранат, применили «Черемуху», и толпа побежала. Некоторые стали отползать по арыкам вдоль заводского забора, мы открыли огонь из автоматов и пистолетов по забору, и осколки кирпичей посыпались на уползающих. Задача была выполнена: толпа рассеялась. Тогда мы вернулись в автобус и догнали своих. Умелым применением спецсредств, дерзкими, смелыми и решительными действиями обеспечили выполнение боевой задачи.

Республиканский КГБ отправлял спецназовцев на многие операции, которые приносили успех. Но успокаиваться было рано. Поступила информация, что экстремисты, следуя по горным дорогам, держат курс на лагерь турок-месхетинцев, находившийся в 400 км от Ферганы на территории Таджикистана. Остановить их предстояло спецназу.

Над Ферганской долиной летели высоко, чтобы экстремисты не смогли их достать с земли. Увидели колонну, начали снижаться. При снижении по вертолетам начали стрелять, одну лопасть вертолета, в котором сидел Луценко, похоже, пробили. Этот вертолет приземлился, остальные пять продолжали висеть в воздухе.

Во время приземления Луценко увидел группу залегших местных с автоматами. Спецназовцы зашли им в тыл, и Луценко уже принял решение открыть огонь, как вдруг заметил, что у одного из предполагаемых боевиков из-под халата краснеет милицейский кант.

«Всем руки за голову, лицом вниз!» — скомандовал Луценко.

В ответ услышал: мол, не стреляйте, мы — сотрудники милиции. А там позади разъяренная толпа. Она насчитывала человек 400—500 и готовилась атаковать эту вот повстречавшуюся милицию и спецназ.

Спецназовцы открыли огонь. Естественно, не по людям, а сначала в воздух. Толпа не останавливалась, и спецназ стал стрелять по местности перед толпой. Но она все равно продолжала движение. По мере приближения стало понятно, что в ней практически все обкуренные «дурью» либо пьяные. Тогда Луценко обозначил для солдат рубеж, при пересечении толпой которого придется открывать огонь на поражение. Солдат у него было пятеро. Надо было спасти их жизни.

«В тюрьме, если за это посадят, возможно, выживем, а здесь, если стрелять не будем, — нет», — кратко объяснил подчиненным свой приказ Луценко. Но когда толпа дошла до обозначенного рубежа, Луценко с подчиненными достали спецсредства «Заря» и применили их против экстремистов. Это был последний шанс обойтись без трупов.

От взрывов толпа рванула вспять, Лысюк с вертолета тоже стал бросать «зорьки». Затем метнул «Черемуху-12», которая оказалась неисправной, ее разорвало, и в толпу полетели «маленькие НУРСы». Люди с криками «Шарик с хвостиком!» стали разбегаться кто куда. Тем временем по команде Луценко солдаты расстреляли первую и последнюю машину экстремистов, а затем и остальные автомобили колонны. Двигатели задымились, машины просели на пробитой резине, а спецназовцы — Луценко и пятеро его подчиненных — продолжали держать толпу на прицеле.

Вдруг к Олегу Владимировичу прорвался главарь из этой толпы. Его привел в чувство старший сержант Андрей Гришанов, впоследствии мастер спорта по рукопашному бою и командир Санкт-Петербургского ОМОН.

Затем спецназовцы толпу, как отару, согнали в гурт, любые попытки переместиться тут же резко пресекались предупредительной очередью из автоматов.

— Вдруг приезжают местные силовики и сообщают о требовании прокурора отпустить этих людей, которые, мол, готовы разойтись, — рассказывает Луценко. — Я не соглашаюсь, потому что остается только взять экстремистов под руки и отвести в суд. Тем более что все уже сделано без единой потери.

Тут приземлились вертолеты, подошел Лысюк, представители командования дивизии, местный прокурор. Последний распорядился всех отпустить.

Спецназовцев сменили курсанты Новосибирского училища, а Луценко с сослуживцами вместе с местными и московскими сотрудниками КГБ приступили к задержанию руководителей бандформирований в Фергане, Коканде, Маргелане. Толпа же, вечером получив пополнение, на следующее утро напала на курсантский взвод. Курсанты, чтобы удержать ситуацию под контролем, семерых ранили и двоих убили. Их командир потом писал ворох объяснительных, и только благодаря воле командующего внутренними войсками МВД СССР не попал под суд.

За две недели после ферганских событий, в ходе которых, по официальным данным, погибло 103 человека, был установлен порядок. Однако туркам-месхецам пришлось покинуть свои дома и стать беженцами. Осужденных за те события было намного меньше, чем самых активных участников.

На побережье Каспия

Распрощавшись с Ферганской долиной с борта взявшего курс на Москву самолета, Луценко с сослуживцами надеялись вскоре по прилете домой отоспаться. Однако приземлиться им было суждено в тот раз не в столице. Самолет еще находился в воздухе, когда на борт поступила информация о том, что массовые беспорядки начались в Новом Узене (Мангышлакская область Казахстана). Поэтому приземлились спецназовцы в Шевченко, перегрузились в Ан и на низкой высоте прошли до Нового Узеня.

Волнения там были вызваны уже другими обстоятельствами. Местная администрация вошла в сговор с многочисленными северокавказскими группировками (чеченскими, дагестанскими). В результате поступающие в город овощи и любое другое продовольствие кавказцы скупали, а затем через свои коммерческие магазины продавали по завышенной цене, делясь барышами с местным руководством. А на прилавках местных государственных магазинов, кроме хлеба, спичек, соли и маринованных арбузов в трехлитровых банках, ничего не было.

Население пошло в наступление. Местная милиция трех человек застрелила. Когда приземлился самолет со спецназом дивизии Дзержинского, их встретили сотрудники КГБ. Они объяснили ситуацию, ввели в оперативную обстановку. По сути, в городе начинался голодный бунт, переросший в межнациональный конфликт. И спецназу внутренних войск пришлось участвовать в его подавлении.

— Вспоминая о тех событиях сейчас, полагаю, что мы поступали тогда не совсем справедливо, — убежден Луценко. — Союзным и республиканским властям надо было заняться коррупционерами, а они сначала попустительствовали беззаконию в этом городе, а затем, когда население возмутилось, использовали против него силу. С другой стороны, мы обеспечили своими действиями безопасность людей.

Во время тех событий около 40 спецназовцев взяли под контроль ситуацию, когда у одного из рабочих поселков, населенных преимущественно кавказцами, собралась агрессивно настроенная десятитысячная толпа.

А вот на станции Мангышлак рядом с городом-портом Шевченко (ныне Актау) голодный бунт перерос в настоящие экстремистские действия — с призывами убивать некоренных жителей республики, поджигать их дома, захватить основные объекты города… И снова УРСН восстанавливала порядок на станции, после чего спецназовцев в Шевченко встречали с радостью, бросая на броню цветы.

В городе и окрестностях наступило спокойствие. После этого спецназу позволили отдышаться на базе отдыха местного управления госбезопасности. Сначала накормили в гражданской столовой, причем без ограничения ассортимента и количества блюд, что для солдат спецназа было похоже на чудо. Затем устроили купание в море, сауну, катамараны, фрукты и овощи — словом, была «восточная сказка». Закончилась она через сутки, когда рота возвратилась в Москву.

По прибытии Луценко разрешили уйти в отпуск, а рота тем временем была срочно направлена в Сухуми. Уже в июле 1989 года обострившаяся неприязнь между абхазцами и проживающими в Абхазии грузинами могла привести к масштабному кровопролитию. Операцию по наведению порядка и изъятию оружия у населения возглавил командующий внутренними войсками генерал-полковник Юрий Шаталин. У населения было собрано примерно 10 тысяч стволов. В ходе той операции подразделение впервые было обстреляно из пулемета. Командир роты Лысюк с помощью СВД заставил пулемет замолчать.

Закончили сбор оружия, провели ряд арестов. Все оружие передали местному УВД, руководство которого решило складировать около 4 тысяч стволов в одной из камер СИЗО. Впоследствии обитатели изолятора узнали, где находится оружие, и в 1990 году захватили его и заложников, вооружив всех, кто к ним примкнул. Спецназу внутренних войск вместе с «Альфой» пришлось штурмовать Сухумский СИЗО…

Луценко назначили командиром первой учебной роты специального назначения. Через две недели после приема должности — подъем по боевой тревоге, и всю дивизию направляют в столицу Азербайджана. Батальон спецназа внутренних войск вместе с «Альфой» и «Вымпелом» на одном самолете вылетели в Баку. Там начались боевые действия, и все, что прежде видели спецназовцы в конфликтных регионах, показалось цветочками.

Одна группа спецназа осталась в Баку, другая убыла в Нагорный Карабах. В составе третьей группы была рота Луценко, она вместе со своим командиром и с комбатом Лысюком была переброшена в Нахичевань, где совместно с сотрудниками «Альфы» и «Вымпела» устраивала засады с целью не допустить перехода государственной границы диверсантами и террористами, переброски из Ирана оружия и боеприпасов, арестовывать лидеров экстремистов, поставщиков оружия и вражеских агентов, изымать у них деньги и оружие, освобождать заложников. Эти задачи — сами по себе непростые — приходилось выполнять в условиях разрушенной границы с Ираном на участке Нахичеванского погранотряда. Решая их, спецназовцы приняли сигнал «Военная опасность», когда дикторша Нахичеванского ТВ в чадре просила военной помощи у Ирана. За эту операцию каждому офицеру и сержанту дали полную степень отличника Пограничных войск, а рядовым — по одной степени.

Старшим оперативным начальником в Нахичеванской группе был заместитель начальника 2-го Главного управления КГБ СССР (контрразведки) генерал-майор Вячеслав Широнин, который в своей книге «КГБ против ЦРУ, или под колпаком контрразведки» написал следующее: «Помню, в тот раз на аэродроме Шереметьево мне представились командиры спецназов “Альфы” Александр Мирошниченко, “Витязя” Сергей Лысюк и “Вымпела” Александр Городилов. Среди находящихся в строю спецназовцев я с удовлетворением увидел капитанов Виктора Блинова и Олега Луценко, с которыми уже брал несколько серьезных преступников». Луценко до сих пор гордится тем, что его, тогда капитана внутренних войск, упомянул сам заместитель начальника контрразведки СССР.

Рота профи

После событий 1990 года в Азербайджане Президент СССР Михаил Горбачев принял решение о проведении эксперимента по созданию подразделений, состоящих из солдат-профессионалов. К реализации решения приступили прежде всего во внутренних войсках МВД СССР, точнее в их спецназе. Так появилась отдельная рота специального назначения Главного управления внутренних войск МВД СССР при ОМСДОН имени Ф.Э. Дзержинского — первое в СССР подразделение, в котором весь личный состав проходил службу по контракту.

В первую очередь надо было найти командира, и командующий внутренними войсками генерал-полковник Шаталин вызвал Луценко. «Олег, я предлагаю тебе стать командиром первой в СССР профессиональной роты спецназа, — сказал он. — Во-первых, я с тобой общался. Во-вторых, Поспелов (полковник Вячеслав Поспелов — офицер по особым поручениям командующего внутренними войсками. — Авт.) и твой командир Лысюк считают, что, кроме тебя, поставить некого. Мол, если Луценко, который шесть лет служил срочную и до сих пор, уже 14 лет, по сути, живет в казарме, не знает, с чего начинать строить профессиональную армию, то и никто другой не знает».

Хотя должность была майорской, а Луценко уже был майором, он согласился возглавить это подразделение, тем более что командующий обещал во всем помогать и разрешил по любым проблемам обращаться к нему через порученца или адъютанта.

Луценко имел право набирать в эту роту солдат из числа спортсменов-разрядников, выслуживших полтора-два года в подразделениях специального назначения ВВ, разведподразделениях ВДВ, в морской пехоте, спецназе ГРУ ГШ, в подразделениях повышенной боеготовности Пограничных войск и РВСН в возрасте от 19 до 28 лет. Или выслуживших в указанных подразделениях всю срочную службу и находящихся в запасе. Костяк роты — парней, за чьими плечами служба в спецназе, в том числе в Афганистане, — Луценко набрать удалось. Однако в целом на «гражданке» желающих пойти рядовым спецназа с окладом в 300 рублей нашлось немного. Рекламная кампания, которая могла бы привлечь фанатов рукопашного боя и военного дела со всей страны, была ограничена из-за скудности средств несколькими публикациями в газетах.

— Чтобы укомплектовать подразделение, прислали нам в роту около 90 солдат-срочников из всех внутренних войск, — вспоминает Олег Владимирович. — Большинство из них проходили службу в конвойных частях и частях по охране важных государственных объектов, приемами рукопашного боя владели слабо, в физическом отношении были подготовлены недостаточно. Из них я отобрал 11 человек. А костяк подразделения составили солдаты «Витязя». В результате мы смогли набрать не больше половины полагающегося по штату личного состава.

А вскоре снова было Закавказье. В Степанакерте Олегу Владимировичу принесли листовку, где за голову командира «краповых беретов» назначалась премия в 50 тысяч рублей (тогда это было немало). Начало командировки было занимательным.

Первым делом изучили оперативную обстановку. Армянские НВФ противостояли сформированному бакинскому ОМОНу, бойцам которого, по слухам, платили чуть ли не до 10 тыс. рублей. Имели место столкновения федуинов и с силами центрального подчинения. Обстановка накалилась так, что после вывода войск из Афганистана в августе 1990 года были впервые применены НУРы с вертолетов на территории СССР — в Казахском районе Нагорного Карабаха.

Во время конфликта в Нагорном Карабахе погибли два однокашника Луценко по училищу — капитаны Осетров и Липатов. Оба посмертно были награждены орденом Красного Знамени. А лейтенант Бабак из Софринской бригады получил звание Героя Советского Союза, прикрыв отход своих бойцов и приняв огонь на себя…

Личный состав роты был разбит по группам в три — пять человек, которые действовали на удалении до 60 км от Степанакерта и более. Охраняли коменданта Карабаха генерал-майора Сафонова, нейтрализовывали расчеты градобойных орудий, а где расчеты разбежались, там выводились из строя сами градобойные орудия. Работали также по федуинской верхушке проведением специальных операций, задерживая их десятками.

Однажды Луценко в присутствии тогдашнего руководства МВД Нагорного Карабаха, то есть представителей Азербайджана, была поставлена задача выехать в населенный пункт Мардакерт и уничтожить там пост ГАИ. Постовые несли службу в форме сотрудников милиции СССР, но, по убеждению руководства МВД НКАО, этот пост ГАИ якобы работал в интересах армянских боевиков.

Задача ставилась на тактическом фоне — мол, подходите к посту, на котором в кунгах под прикрытием сотрудников ГАИ находятся 15 боевиков. Уничтожаете пост ГАИ, а дальше работаете по этим 15 боевикам. Затем передвигаетесь дальше на полтора километра, где в районе кошар находятся еще 20 боевиков. Работаете по ним и двигаетесь в таком-то направлении, где будет еще одна группа…

Как-то поступила информация, что в небольшом населенном пункте Яциог, где жили в основном старики, азербайджанский ОМОН провел свою операцию по поиску боевиков, в результате чего в этом селении расстреляны семеро стариков, подожжены дома.

— Рано утром мы прибыли в эту армянскую деревню, над которой еще не развеялся дым догорающего пожарища, — вспоминает Луценко. — Когда наши дозоры поднялись выше в гору, то увидели, как на этой возвышенности по горному серпантину передвигается какая-то военная колонна. Глянув в бинокль, мы поняли, что это идет тот самый азербайджанский ОМОН.

Быстро спустившись с горы, спецназовцы устроили засаду и остановили колонну. Сидящие в машинах омоновцы были одеты кто во что: в «гражданку», в милицейскую форму, в военную. Они попытались сопротивляться, но спецназовцы с помощью приемов рукопашного боя положили их на землю и обезоружили. Изымая оружие, спецназовцы увидели, что на стволах — свежий нагар, что в отверстиях магазинов нет блеска капсюлей, то есть магазины неполные. Выходит, где-то эти ребята «повоевали». Кроме Яциога, больше «воевать» было негде.

Руководство комендатуры, которому подчинялся спецназ, почему-то отпустило старших должностных лиц этого отряда, оставив задержанными рядовых омоновцев. Когда спецназовцы въехали с задержанными в Шушу, высыпал буквально весь город, спецназу перекрыли дорогу. До боестолкновения с местным населением оставалось совсем чуть-чуть. Однако Луценко понимал, что на дворе — особая эпоха, точнее, тот ее этап, когда в конфликтных регионах еще действовал тбилисский синдром, то есть запрет на применение оружия военными в борьбе с экстремистами. Если спецназовцы решат открыть огонь, власти им не простят гибель вооруженных камнями местных жителей. И объяснить, что этими камнями и палками пытались разбить головы солдат и офицеров Внутренних войск, не удастся. В Шуше было достаточно вооруженных и автоматами местных жителей, и пулеметов Луценко насчитал целых пять.

Приехал глава администрации Шуши — довольно высокого для азербайджанца роста, в темно-синем плаще. Луценко предупредил подчиненных о необходимости избегать провокаций. Но тут провокацию устроил сам руководитель районного масштаба, в довольно грубой форме зацепив ствол автомата одного из подчиненных Луценко. Солдат подумал, что это посягательство на его оружие, развернулся и оттолкнул босса так, что тот грохнулся в дверь своей персональной «Волги». Толпа ахнула. И тут подъезжает руководство из Степанакерта.

«Коль вы окружены, вам надо освободить задержанных, сдать оружие, и вас выпустят», — начинают советовать Луценко прибывшие руководители.

Он замечает по этому поводу, что задержаны фактически преступники, которые расстреляли мирных жителей и сожгли деревню. Во-вторых, при любой попытке отобрать оружие у кого-то из спецназовцев Луценко откроет огонь без всякого разрешения командования.

Может, вышестоящее руководство просто-напросто желало спецназовцам добра и видело для них единственный выход из Шуши именно таким, после сдачи оружия. Позже такая нерешительность имела место в Грозном в ноябре 1991 года, и ее последствия известны…

Попытка отобрать оружие у спецназа все-таки была — группа местных рискнула напасть. Рукопашный бой был коротким и результативным — нападавшие получили профессиональный отпор. Спецназовцев все-таки вынудили освободить бакинских омоновцев. Поскольку их все равно пришлось бы передать прокуратуре области, спецназ их отпустил, отдал захваченное у них оружие, а свое спецназовцы оставили при себе и выехали из города. На выезде раздался мощный взрыв. То ли им решили припугнуть спецназовцев, то ли попытались уничтожить, заложив примерно 100 кг тротила или даже больше в водосточную трубу под дорогой на горном участке. Воронка оказалась приличной — метров 7—8 в диаметре. Рвануло за несколько мгновений до подъезда к тому месту покидавших Шушу спецназовцев.

За ту командировку только перед подразделением Луценко трижды взрывали дорогу. Почему взрывы всегда проходили перед спецназом, Олег Владимирович сказать не берется. Может, спецназовцев просто хотели попугать, может, по-своему их боялись. Скорее всего, обе конфликтующие стороны, армяне и азербайджанцы, будучи гражданами СССР, опасались, что отвечать за содеянное придется по суровым советским законам, в общем, были еще недостаточно дерзкими. В любом случае такого сопротивления, как в Чечне, спецназовцы не получали. На фоне последующей чеченской кампании это все выглядело несерьезно, но именно в такого характера борьбе с экстремизмом и терроризмом того времени рождался наш антитеррористический спецназ.

Командировки в «горячие точки» Луценко и его подчиненных в то время были непродолжительными. 22 ноября 1990 года они улетели, а 27 декабря, перед Новым годом, вернулись домой без потерь. Кстати, в этом смысле Луценко везло. Куда бы он в составе спецназа ВВ, а затем «Альфы» ни летал, нигде в ходе специальных операций с его участием не было ни одной утраты…

В мае 1991 года террористический комитет «Карабах» готовил покушение в Ростове-на-Дону на коменданта Нагорного Карабаха генерал-майора Сафонова. Однако вместо него террорист расстрелял начальника тыла Северо-Кавказского округа Внутренних войск МВД СССР. Тут же спецназу дивизии была поставлена задача взять под охрану командующего Внутренними войсками генерал-полковника Шаталина, у которого в то время не было охраны, и министра внутренних дел Бориса Пуго. Вот так и вошла рота спецназа в лето рокового для страны 1991 года.

ГКЧП

Начиная с лета 1990 года Лысюк и Луценко выдвигали идею о том, что батальона и профессиональной роты спецназа не хватит для предстоящих задач и что нужно создать отряд специального назначения, позаимствовав название у спецназа ГРУ ГШ. Они встретились с командующим, тот дал «добро», и офицеры спецназа приступили к реализации задуманного. Личному составу роты, которой командовал Луценко, предложили остаться служить в отряде прапорщиками. Олега Владимировича Лысюк хотел было назначить начальником штаба отряда вместо увольняющегося по здоровью майора Сергея Житихина — кавалера ордена Красного Знамени, но Луценко отказался от этой должности, потому что считал: штабист из него — никакой. В итоге пошел с понижением начальником отделения специальных операций — заместителем начальника штаба по спецоперациям. Именно в этом новом качестве — отряда специального назначения «Витязь» — спецназовцы дивизии Дзержинского встретили появление ГКЧП…

Луценко лежал в госпитале, когда к нему в палату пришел Лысюк и сказал, что, мол, хватит лежать — ситуация складывается серьезная. Олег Владимирович сразу же выписался и 19 августа прибыл в подразделение.

Вместе с руководством «Альфы» командиры «Витязя» получили задачу совершить марш к Белому дому, расчистить коридор и создать условия для прохода «Альфы» в Белый дом, где было сосредоточено все руководство Российской Федерации во главе с Ельциным.

— Мы произвели расчет личного состава на бронетранспортерах, получили противотанковые фанатометы «Муха» в дополнение к штатным РПГ-7, противотанковые гранаты, — вспоминает Луценко. — Держали связь с «Альфой», находясь в дивизии. А радиообмена становилось все меньше и меньше, и мы поняли: что-то уже происходит.

Два раза отряд поднимался в полном составе по подготовленному расчету, делал круг по дивизии на выезд, но возвращался восвояси. В итоге поступила команда «Отбой». Попутно замполиты снимали портреты Горбачева, а затем возвращали их на место.

Служба в «Витязе» у Луценко продолжилась, но атмосфера в отряде изменилась, потому что начался исход из дивизии на «гражданку» лучших офицеров «Витязя», а потом и всей ОМСДОН. Вал увольнений офицеров «по собственному желанию» в Москве связан был с тем, что будущее военной службы становилось неопределенным, а коммерческие структуры крепли и набирали обороты.

В один из дней Лысюк приехал в отряд и сказал, что новый командующий Внутренними войсками, который сменил Шаталина, заявил, что спецназ ему не нужен и скорее всего будет расформирован. И без того туманное будущее спецназовцев погрузилось во тьму.

Серьезным деморализующим фактором стала командировка в ноябре 1991 года в Грозный, когда личный состав ОМСДОН прилетел, как «Витязь», в милицейской форме, а новое командование Внутренних войск и Советской Армии было нерешительным. Зато решительными были чеченские незаконные вооруженные формирования. Но это уже другая история…