Крылатая дева Лаэрнике

— 4-

Так я стала личной охраной Крылатой девы. И первая задача, с которой я столкнулась в своей новой должности — как приспособиться к режиму жизни монастыря.

Подниматься здесь было принято в два часа ночи. В третьем часу служили всенощную, в пятом — утреню, между службами позволялся короткий отдых. В половину шестого проводился капитул — общее собрание, затем обедня. После обедни монахини работали, аббатиса занималась с Лаэрнике, разъясняя ей Библию. В двенадцать наступало время трапезы и дневного отдыха. А с двух до четырех я занималась своими прямыми обязанностями — отводила Лаэрнике к собору, откуда она взлетала, потом гуляла с ней и падре Антонио по городу.

В шесть вечера был ужин. Я ужинала с монахинями, Лаэрнике сервировали отдельно. В половине седьмого мы снова с ней встречались на вечерней службе, а в восемь весь монастырь отходил ко сну. Я не ложилась, оставаясь бодрствовать до тех пор, как монахини не встанут на всенощную. Каждую четверть часа я с заряженным арбалетом обходила внутренний двор — какими бы ни были надежными монастырские стены, через них можно перелезть, и я не сомневалась, что кто-нибудь попытается это сделать.

Лаэрнике посещала почти все службы. Для меня это было нереально — после ночных дозоров надо было хоть немного отдохнуть. Да и днем я предпочитала вместо службы лишний час потренироваться — боевую форму поддерживать было необходимо, ибо дневные прогулки с Лаэрнике по городу являлись отнюдь не развлечением.

Во время прогулок мне приходилось постоянно следить за обстановкой, и не зря — пару раз я пресекла попытки отдельных молодых людей чрезмерно приблизиться к Крылатой. Пока что, слава Богу, дело не доходило до оружия. Одного молодого нахала я усмирила простым болевым приемом, резко вывернув кисть. Это подействовало, пожалуй, сильнее, чем обнаженный меч, — здесь люди имели смутное представление о самозащите без оружия, и мои элементарные навыки рукопашного боя казались им чем-то вроде магии.

Хотя я проводила немало времени рядом с Лаэрнике, поговорить нам удавалось редко. Возле нее постоянно кто-то был — либо монахини, либо падре Антонио. Возможно, я была неправа, но мне казалось, что они пытаются запихнуть ее в какую-то рамку, как картину, помещаемую в качестве украшения интерьера. Но ведь она не картина, а живое существо со своими мыслями, чувствами, внутренней жизнью души… Я вспоминала слова дона Родриго о том, что Лаэрнике должно быть одиноко. Наверное, так и было, но она этого не замечала, с открытой душой стремясь к людям, которые от нее отгораживались незримой стеной. Впрочем, у многих сестер, особенно тех, что постарше, отношение к Крылатой было по-матерински теплое; однако ее внутренний мир их не особо интересовал.

А мне очень хотелось понять, что она за существо, чем живет, что ее волнует. И может быть, рассказать ей о человеке с неисцелимой тоской в глазах, регулярно справлявшемся о ее здоровье в письмах, передаваемых мне мальчишкой-посыльным…

Я никак не могла привыкнуть, что Лаэрнике на все спрашивала разрешение — у монахинь или даже у меня. Вот и на этот раз она спросила:

— Альмира, можно я сегодня не буду летать?

— Почему? — удивилась я. Лаэрнике с улыбкой пояснила:

— Я хочу показать тебе собор.

— Давай просто выйдем на час раньше, — предложила я. — И собор посмотрим, и ты успеешь полетать.

— Ой, это будет здорово! — обрадовалась она и добавила: — Если только мать Марита разрешит.

"А если не разрешит, пойдем без разрешения" — добавила я про себя. В конце концов, ну сколько можно Лаэрнике быть на правах дорогого музейного экспоната? Она ведь живой человек, а у человека должны быть и общение, и друзья.

Мать Марита с неохотой, но все-таки нас отпустила. И на следующий день тоже. Так у нас с Лаэрнике появился обычай выходить на полчаса-час раньше, чтобы вместе побродить по собору, безлюдному и тихому в это время дня.

Удивительное у нее было отношение к этому зданию. Она воспринимала собор как живое существо. Сжимая мою руку в своей теплой ладони, Лаэрнике водила меня по лестницам и переходам, которых здесь было множество, и рассказывала о каждой скульптуре, о каждом узорном завитке.

Особенно Лаэрнике любила колокольню. Мы поднимались на ярус, где располагались колокола, и подходя к каждому из них, она ласково касалась позеленевшей бронзы и прижималась к нему щекой… Она говорила, что колокольный звон отгоняет нечистую силу. После колокольни мы выходили на длинный балкон, тянувшийся вдоль стены собора; там были готические башенки с остроконечными крышами. Лаэрнике говорила, что часто видит такие башни во сне… Она рассказывала, что когда-то жила в такой же башенке; но где это было, она не могла вспомнить. Все, что ей запомнилось — это ярко-синее небо и облака, где-то очень высоко над землей…

Оперевшись на каменные перила, мы смотрели вниз, на вытянутые фигуры химер с раскрытыми пастями, служившие водостоком; как уверяла Лаэрнике, химеры отводят прочь не только дождевую воду, но и темные людские чувства, — так собор очищается, чтобы принять в себя прихожан и приобщить их к Богу…

Отсюда же Лаэрнике взлетала — вскидывала руки, расправляла крылья и легко поднималась вверх, прямая как свеча. Словно законы физики переставали на нее действовать… Я стояла на балконе и приложив ладонь к глазам, смотрела на ее полет. Когда она возвращалась — разгоряченная и немного уставшая, полет все-таки отнимал силы, — я давала ей выпить красного вина, разбавленного водой, и мы шли в город.

Лаэрнике нравилось общаться с горожанами. Поскольку своих средств у Крылатой не было, падре Антонио давал ей немного денег, на которые она покупала сладости и раздавала детям. Но дети льнули к ней и без сладостей. Да и взрослые старались подойти поближе, и если не поговорить, то хотя бы дотронуться до ее одежды. Лаэрнике старалась уделить время каждому, кто к ней обращался. А я с беспокойством замечала, что общение отнимает у нее силы. Иногда она ослабевала настолько, что я вела ее, крепко поддерживая под руку, — впрочем, я старалась такого не допускать и уводила Крылатую раньше, чем у нее появлялись явные признаки слабости.

Как-то я спросила Лаэрнике об этой ее особенности.

— Бог хочет, чтобы я помогала людям справляться с телесными и душевными недугами, — сказала она. — Только у меня получается не очень хорошо. Но я стараюсь!

— Лайни, будь с этим осторожнее, — попросила я. — И не старайся делать за человека то, что он должен делать сам. Да и вообще береги себя, у тебя ведь силы не безграничны.

— За меня не беспокойся! — уверяла Лаэрнике и добавляла: — Альмира, ты очень много беспокоишься, и тебе от этого плохо.

— Работа у меня такая, — отвечала я. — Да и вообще немного беспокойства мне полезно, для поддержания боевой формы.

И все же мне было очень неспокойно на душе. Конечно, горожане любили Лаэрнике и готовы были растерзать в клочья того, кто посмел бы ее обидеть, но я знала — всегда найдутся люди, желающие единолично владеть чудесами. А если это еще и люди со средствами и высоким социальным статусом… Возможно, только покровительство дона Родриго, оказываемое монастырю, сдерживает богатых авантюристов от серьезных попыток похитить Крылатую. По крайней мере я на это надеялась.

И этой надежде вскоре пришлось развеяться.

В жаркий и солнечный августовский день мы с Лаэрнике и падре Антонио прогуливались возле романского акведука. Из пестрой воскресной толпы меня окликнул знакомый голос:

— Сеньора Илвайри!

Каталина и Луцио улыбались и махали мне руками.

— Альмира, это твои друзья? — спросила Лаэрнике. — Можно мне с ними поговорить?

— Конечно, что за вопрос. — Я сделала знак, чтобы они подошли. Каталина и Луцио преклонили колено перед Лаэрнике, но она попросила:

— Пожалуйста, не надо кланяться.

— Но ведь мы простые люди, — начал Луцио, однако Лаэрнике его остановила:

— Я тоже простая девушка, только меня считают необычной из-за крыльев. — Она положила руки им на плечи: — Вы любите друг друга. Я желаю, чтобы вы поженились и чтобы у вас была счастливая семья.

— Да, мы осенью хотим пожениться! — проговорила Каталина и осмелившись, попросила: — Сеньорита Анна, приходите на нашу свадьбу!

— С радостью! — ответила Крылатая и обернулась ко мне: — Альмира, можно?

— При условии, что я буду тебя сопровождать, — ответила я.

— Спасибо, сеньорита Анна! — обрадовалась Каталина. — Я приготовлю для вас ваше любимое блюдо. Что вы любите?

Ответить Лаэрнике не успела — я скомандовала, перехватив алебарду наперевес и закрывая собой Крылатую:

— Всем назад!

Я уже некоторое время наблюдала эа этими двоими конными, пробиравшимися через праздничную толпу. Теперь уже стало ясно, что их следует расценивать как потенциальных противников. Первый, судя по нарядному пурпурному жакету с расширенными у плеч рукавами и обильным золотым шитьем, — юноша из аристократии. Он двигался вперед с наглостью танка, разгоняя горожан плетью. Те, хоть и недовольные, но все же освобождали ему дорогу. За ним гораздо менее решительно следовал паж.

Я стояла наизготовку с алебардой. В первую очередь я собиралась бить аристократа — может, пара порезов охладят его пыл, а если нет — то это уже его проблемы.

Всадник понял мои намерения и резко осадил коня.

— Прочь с дороги! — потребовал он, но требование прозвучало не очень убедительно под острием направленной на него алебарды. Я сказала:

— Для начала извольте представиться и изложить, что вам нужно.

Проигнорировав мои слова, юноша обратился к Лаэрнике:

— О прекраснейшая сеньорита, ниспосланная нам как благословение небес! Я, Диего Хуан де Геррера, ехал через всю Касталию, чтобы увидеться с вами!

— Дон Диего, — проговорила Лаэрнике, — я верю, что вы добрый человек, но только скажите сеньоре Альмире, что у вас нет плохих намерений. Она всегда очень беспокоится за меня, хотя я и прошу ее не переживать.

— Я приехал, чтобы поклониться вам, сеньорита Анна, и что мне дело до дикарки в штанах! — заявил аристократ. Падре Антонио пронзил его взглядом:

— Если вы хотите получить благословение сеньориты Анны, приходите на вечерню в собор, а не врывайтесь как захватчик. И не смейте оскорблять сеньору Илвайри. Она хоть и чужеземка, но добрая христианка и достойный воин.

Дон Диего потерял терпение:

— Слушай, поп, скажи этой сеньоре, чтобы убралась с дороги, а то ей придется отведать моей плети!

Я решила внести ясность в ситуацию:

— Послушай, приятель, у меня есть разрешение убить всякого, кто приблизится к сеньорите Анне на расстояние древка моей алебарды. Так что вали отсюда, если не хочешь, чтобы из тебя сделали шашлык.

Что такое "шашлык", он, конечно, не понял, но смысл фразы до него дошел. Молодой дворянин вспыхнул гневом — видимо, подобные заявления ему приходилось слышать нечасто. Рука его потянулась к мечу. Я недобро усмехнулась, глядя ему в глаза. Ну что ж, если он совсем дурной и не понимает, что у алебарды против меча преимущество в дистанции, — как говорится, сам виноват.

Мы мерились взглядами несколько секунд, после чего молодой аристократ принял разумное решение — дернув за поводья, развернул коня и поскакал прочь. Паж с видимым облегчением последовал за ним.

— Вы что, не видите, это ведьма! — прокричал дон Диего, отъехав на край площади. — Она ходит в мужских штанах! Ее надо предать суду Святой инквизиции!

В него полетели комья навоза и камни — горожанам тоже не пришлось по нраву бесцеремонное вторжение молодого нахала. Каталина восхищенно подскочила:

— Сеньора Илвайри, как вы его отшили! Так и надо этому богатому бездельнику!

— Если он еще полезет к сеньорите Анне, мы вам поможем! — заверил Луцио.

Лаэрнике выглядела необычно бледной и усталой. Неожиданно она покачнулась, и упала бы, если бы падре Антонио ее не поддержал. Я метнулась к ней:

— Лайни, что случилось?

— Не беспокойся, Альмира, — слабо улыбнулась Крылатая. — Ты всегда слишком много беспокоишься… Я хотела ему помочь… он не такой плохой, как все думают…

Только теперь до меня дошло, в чем дело. Лаэрнике устает не от общения. Благословляя горожан в соборе или просто беседуя с ними на улице, она совершает какую-то внутреннюю работу! Которая, видимо, имеет свой эффект. Не зря ведь горожане верят, что с появлением Крылатой стало меньше несчастий и болезней… Она им действительно помогает! Только есть люди, как черные дыры — сколько им ни помогай, все впустую.

— Ничего страшного не случилось, — объясняла я столпившимся вокруг нас встревоженным горожанам. — Сеньорита Анна перегрелась на солнце. Ей нужно отдохнуть в тени, и все будет в порядке.

Падре Антонио повел Лаэрнике в монастырь, бережно придерживая ее под руки. Я шла рядом с алебардой наизготовку. На поясе у меня висел заряженный арбалет, который мне очень хотелось разрядить в дона Диего Хуана де Геррера.

В монастыре нас встретили перепуганные монахини. Поблагодарив падре Антонио, я приставила алебарду к стене, подхватила Лаэрнике на руки — легкую, почти невесомую, — и отнесла в ее комнаты. Войдя в спальню, я опустила Крылатую на кровать, возле которой уже хлопотала сестра Дейна.

Пока монахини отпаивали Лаэрнике вином и кормили редким в этих краях лакомством — шоколадом, — я вышла вместе с матерью Маритой. Мы прошли по балкону со стрельчатыми арками, спустились во внутренний двор и присели на деревянную скамью.

— Теперь вы понимаете, почему мы стараемся как можно реже выпускать сеньориту Анну за пределы монастыря, — говорила аббатиса. — Она рвется помогать людям, не понимая, что ее сила опасна для нее самой. Но будет еще хуже, если в ней вспыхнет страсть к мужчине. Тогда ее сила вырвется наружу, и это приведет к страшным последствиям. То, что произошло сегодня, меня очень тревожит.

— Меня тоже, — сказала я. — У меня такое ощущение, что этот нахал не отстанет, пока не отведает моего меча.

— Я не о том, — пояснила аббатиса. — Как Христос — глава Церкви, так муж глава жене. И если руку сеньориты Анны получит какой-нибудь молодой авантюрист, только Господу ведомо, на какие лихие дела он использует ее силы.

— Послушайте, мать Марита, — возразила я. — Есть достойный человек, который любит сеньориту Анну, и не потому, что у нее необычные способности, а просто… просто любит, и все. И он мог бы стать ей хорошим мужем.

Лицо аббатисы превратилось в маску, словно она боролась с каким-то мучавшим ее чувством.

— Вы говорите о сеньоре де Альвез? — не сразу спросила она.

— Да, — ответила я, ощущая неловкость. Похоже, я нечаянно задела больную тему. Мать Марита покачала головой:

— Сразу видно, сеньора Илвайри, что вы не понимаете, что есть христианские семейные отношения… Сеньор де Альвез был моим мужем. Святая Церковь позволила нам расторгнуть брак, и так было лучше для нас обоих. Я смогла удалиться в монастырь, чтобы молиться и за него, и за себя.

— Разве он плохой человек? — удивилась я. — По-моему, он добропорядочный христианин. Он помогал в строительстве собора. И с сеньоритой Анной он старается даже не встречаться, чтобы не допускать грешных мыслей.

— Сеньора Илвайри, то, что простительно вам как чужеземке, непростительно тому, кто был взращен в лоне Церкви, — проговорила аббатиса. — Да, сеньор де Альвез регулярно посещает мессы, исповедуется и причащается. Но он не верует как христианин. И не ведет христианскую жизнь.

— Может, вы с ним по-разному понимаете, что такое христианская жизнь? — осторожно предположила я. — Для вас идеал христианской жизни — монашество, а он — светский человек.

— Дело не в этом, — с легкой досадой возразила мать Марита. — Он утверждает вещи, несовместимые с верой в Христа. Он считает, например, что душа воплощается много раз, как верят язычники на востоке. Или что есть другие миры, откуда люди приходят к нам. Он и Крылатых считает такими пришельцами. Я пыталась его переубедить, но он упорствовал в своих заблуждениях. В конце концов я поняла, что христианская вера и жизнь с этим человеком несовместимы. И я не хотела бы, чтобы он стал мужем сеньориты Анны. Для нее, обладающей странными силами, единственный путь спасения — вера в Христа и монашеская жизнь.

— Простите… Наверное, нехорошо так говорить, ведь дон Родриго был вашем мужем… Но он смог бы обеспечить сеньорите Анне главное — защиту. И никакиебогатые балбесы не посмели бы и пальцем до нее дотронуться.

— Вы так ничего и не поняли, — вздохнула мать Марита и поднялась, прямая и строгая: — Если хотите навестить сеньориту Анну, пойдемте.

Я поднялась по лестнице следом за аббатисой, несколько досадуя и на нее, и на себя. Конечно, у нее свое понимание христианства, и это ее святое право — веровать так, как она считает правильным. Но и я как воин, охранник, понимала, что на драгоценность, не принадлежащую никому, всегда будут покушаться. А Лаэрнике поневоле оказалась в роли такой драгоценности. И тех, кто хочет ей завладеть, не сдержат ни стены монастыря, ни страх перед Святой Инквизицией…

К сожалению, мои опасения вскоре подтвердились, но об этом — чуть позже. Сейчас же я стояла возле кровати Лаэрнике и смотрела на ее спящее лицо, по-детски счастливое и безмятежное. Как тихонько пояснила сестра Дейна, Крылатая будет спать крепким сном, пока не восстановит силы, и проснется не раньше, чем зазвонят к обедне… Осторожно, чтобы не потревожить Лаэрнике, я поправила свесившиеся на пол золотистые пряди ее волос и тихонько вышла.