Крылья Киприды

Сириск

По пустынной, пыльной дороге в конце месяца боэдромиона[1] шел одинокий усталый человек. На нем была старая, изодранная хламида, бурая от крови. В руках человек держал уздечку. Она волочилась по земле, чуть звеня.

День угасал. Было тепло. Ветер нес из-за холма знакомый соленый морской воздух, и это придавало силы.

В наступавшей темноте дорога становилась все менее заметной. Человек поднял палку, что валялась на истоптанной конскими копытами дороге, и пошел чуть быстрее. Близилась ночь. А с ее приходом из густых степных ковылей выйдут волки. Но человек не боялся осенних волков. Гораздо опаснее люди. Он знал это и спешил подняться на холм.

Он еще не достиг вершины холма, а закатное солнце уже блеснуло, и чем выше он поднимался, тем полнее открывался горизонт. Огромное алое солнце медленно тонуло в пучине облаков и пурпурного бескрайнего моря.

Человек упал. Степная полынь и дикий шалфей пахнули резким и знакомым ароматом. Он приподнял голову и посмотрел вперед. Вдали уже была видна крепостная стена с башнями и первые огоньки, уже загоревшиеся в домах поселка гончаров и виноделов.

Человек привстал и пристально вгляделся в главную башню, ту, что была выше и мощнее всех. Так и есть: над ней был поднят знак опасности.

Он попытался подняться, но оступился и упал, с треском ломая придорожный кустарник.

– Что ты бродишь, как вепрь, Аполл! – послышался из темноты чей-то приглушенный голос.

– Тут кто-то есть, – прошептал в ответ почти детский голос.

Все стихло. Человек, что лежал у дороги, услышал: кто-то полз в его сторону и полз неумело, шумно. Вскоре он увидел ползущего: это был совсем еще мальчишка, но уже при полном вооружении. На голове у него был бронзовый, богатый шлем с черным конским хвостом-гребнем. Защищавший грудь панцирь позвякивал при каждом движении.

«Кто же так одевается в дозор?» – усмехнулся человек, когда юноша подполз совсем близко, шурша травой и громко дыша. Он все еще не замечал его.

– Не потеряй шлем, Аполл, – сказал человек спокойно. Юноша вскочил, с трудом выхватил тяжелый меч. Шлем от резкого поворота головы покачнулся и упал к его ногам.

Рядом с юношей появились несколько пелтастов[2]. Они оттеснили его назад и, заходя с двух сторон, окружили человека.

– Кто ты? – грозно спросил один из них. – Почему здесь прячешься?

Зловеще блеснули короткие греческие мечи.

– Я Сириск, сын Гераклида. Мне нужно в Совет. И быстрее… – Человек сказал это и, точно израсходовав остаток сил, стал оседать на землю.

Он унял и закрыл глаза. И какими-то далекими стали голоса и треск запылавших факелов.

– Вот он! – крикнул кто-то над самым ухом. – Я, говорит, Сириск.

– Какой же это Сириск! Лазутчик скифский, не иначе. Сириск погиб еще весной, когда ходили в поход! Тогда спасся лишь Сострат! – голос был знакомый, и Сириск с разу узнал Апполодора, своего приятеля по гимнасию, но прозвищу Бычок.

– Это я, Бычок, – прошептал Сириск, – веди меня скорее в Совет. Это очень важно, – он вымолвил эти слова и увидел: огоньки факелов завертелись в бешеной пляске. Темнота убила в нем последние силы.

Сириск очнулся от грохота. Перед его взором предстала медленно плывущая мимо крепостная стена. Колесница катилась по пыльной дороге, и пыль мешала дышать. Дым от факелов клубился рядом. Сириск лежал на дне колесницы, и чьи-то ноги в начищенных до блеска бронзовых поножах мешали ему повернуться и посмотреть за ее барьер. И все же он приподнялся и увидел сотни факелов, мелькавших сзади. Доносившийся шум толпы был недобрым.

У ворог с лязгом поднялась катаракта[3], и колесница въехала в город. В проеме ворот мелькнули еще не совсем потухшее, вечернее, темно-алое море и чуть золотистые мачты кораблей. Но и этот отблеск растворился в темноте. И лишь факелы продолжали свой хаотичный танец, и гул толпы все усиливался.

– Смерть изменнику! Смерть! – возглас этот вырвался из бегущей за колесницей толпы. И только теперь Сириск стал догадываться, что происходит.

– Кто ты? – обратился он слабым голосом к воину, управлявшему колесницей. Вместо ответа воин поднял хлыст и изо всей силы, наотмашь, полоснул его по лицу и спине. От взмаха хлыстом кони рванули, и Сириск упал на дно колесницы. Он почувствовал, как от удара стал заплывать левый глаз. Голова его билась о доски, пыль забивала глаза и нос, и, казалось, все внутренности его готовы были оторваться от тряски.

– Все равно сдохнешь, философ… – Сириск сразу узнал этот шипящий голос Сострата. Еще весной их пути скрестились перед походом, когда Сириск в запале сказал: «Посмотрим, каков ты будешь в бою…»

И Сострат не забыл это.

У театра Сострат резко осадил лошадей. Сириска кинуло вперед, и он ударился о барьер колесницы. Но этот удар, как ни странно, вновь пробудил в нем воина. И он, неожиданно для себя, резко вскочил на ноги. Сколько раз за это лето он, вот так же, стоял лицом к врагу?! Сострат, заметив это, перехватил вожжи в левую руку и замахнулся бичом. Сириск, ловко уклонившись от удара, нанес испытанный не раз и верный удар локтем в бок. Тяжело охнув, Сострат мешком упал на дно колесницы. Но и Сириск, потеряв последние силы, сам вывалился из колесницы на каменные плиты.

– Не трогать его! – этот голос Сириск выделил бы из тысячи. Это был голос Тимона. И это давало надежду. – Мы должны выслушать его!

Толпа воинственно заревела, но никто не прикоснулся к Сириску.

– Пусть говорит! – кричали одни.

– К Харону! К Харону! – выли другие.

Сириск тяжело встал и, подталкиваемый толпой, пошел к центру площади. Сотни факелов освещали его путь, и тени метались по каменным плитам. И гул голосов, и языки пламени зловеще предвещали недоброе.

Постепенно шум утих. И воины в боевом облачении, и граждане в вечерних одеждах застыли в напряженном молчании.

Наступила тишина. Кто-то вывел Сириска на середину площади.

С одного из кресел, которые занимали члены Совета, поднялся старый человек. Он был в ионическом хитоне из белой ткани, седые вьющиеся волосы перехвачены тонким пояском. Сириск сразу узнал его – это был Агасикл, самый уважаемый гражданин Херсонеса и стратег этого года. Среди членов Совета был и Апполодор – Бычок, средний сын Агасикла и друг Сириска по гимнасию. «Неужели не поможет?», – подумал Сириск и с мольбой взглянул в глаза Апполодора. Но тот отвернулся в сторону.

«Значит, конец!» – эта мысль молотом ударила в висок.

– Пусть скажет Сострат, – промолвил старец и сел на свое место.

Сострат, держась за ушибленное место, крадучись, вышел в центр и, не подходя близко к Сириску, заговорил:

– Граждане, вот он, один из тех, кого послали со мной вы в тот злосчастный весенний поход на скифов, чтобы узнать их силы. Это он, Сириск, сын Гераклида, того самого, кто уже восемнадцать лет пользуется почетными правами гражданина Херсонеса, Это он, Сириск, опозоривший седины своего отца – хозяина клера[4] Эйфореон. Посмотрите, вот он – отец труса и изменника! – Сострат указал рукой в сторону, где стоял, сжав кулаки, пожилой красивый человек. Рядом с ним был Тимон.

– Я не верю, – прогремел над толпой голос Гераклида, – но если это правда, я сам исполню свой долг перед народом.

Толпа повернула головы в сторону Гераклида и одобрительно загудела.

– Тебе придется это сделать, – прокричал Сострат, – ибо я один вышел тогда живой и сразу же вернулся в город, чтобы предупредить об опасности, а не пропадал где-то до конца лета, как твой сын!

Сириск покачал головой. Притихшая толпа оживилась.

– Дело говори, Сострат, как было дело!

– Скажу и дело, если вы такие нетерпеливые. Я вас спрашиваю, мог ли человек пропадать более сорока дней и не попасть в руки скифам?

– Не мог! – загудела толпа.

– А мог ли человек, бежавший с поля боя и вернувшийся живым от наших врагов, не изменить народу?

– Не мог! – заревела толпа.

Жгучие слезы обиды затуманили взор Сириска. Толпа затихла. Сострат подошел ближе и, заглянув в лицо Сириску, сказал:

– Видите, как нагло притворяется этот изменник, как хочет разжалобить вас слезами! Воин?! Теперь поздно плакать. И бесполезно, никто тебе не поверит!

Напряженное молчание застыло в воздухе.

– Или, может быть, я не прав, граждане? Если вам этот воин нравится, давайте его возвеличим! Давайте вообще за трусость ставить статуи, а за измену заносить имена предателей в почетные списки! И выставлять их в притворе храма Девы или храма Геракла!

– Негодяй! – сказал Сириск возмущенно.

Сострат отпрянул в сторону. Толпа загудела.

– Видите, как нагло притворяется это чудовище? Как издевается над вами, граждане? Мнение народа, демократия – ему нипочем! Как видно, не мешает отвести его в тюрьму! А завтра решить – как его проводить в царство теней! – Сострат гадко засмеялся и добавил: – Я уверен, что скифы дали ему золото, чтобы он открыл им городские ворота! И я надеюсь, судьи учтут это!

После этих слов толпа пришла в бешенство. Круг сужался, и Сириск уже видел, как его сограждане взялись за рукояти мечей. Ни отца, ни брата, ни Тимона рядом не было.

– Тихо! – это был голос Апполодора. – Дайте сказать ему самому. Это против наших законов – не выслушать обвиняемого. Говори, Сириск!

Воцарилась тишина. Догоравшие факелы слабо освещали лица, и дым поднимался вверх, к звездному небу.

– Что и могу сказать? – Сириск поднял голову и взглянул на Агасикла. – Сострат уже вам много сказал. И вы ему, как видно, верите. Вы же его все знаете. Он уважаемый гражданин. Отличный воин.

В толпе кто-то громко засмеялся.

– Ну, так слушайте. Я ранен, и сил моих не осталось. Я не могу говорить долго. Во всем, что сказал Сострат, – Сириск кивком указал в его сторону, – во всем нет ни слова правды. Я прошу об одном – выслушайте внимательно. Многие скифы не хотят крови. Я там был. Именно теперь, в эти дни решится – будет война или нет. Царь Агар убивает всех, кто за мир с нами. Этот тиран нас ненавидит за то, что мы, торгуя со скифами, учим их гордости и демократии. Скифам надо помочь. Теперь же. Иначе злость войны все погубит. Что вы сделаете со мной – мне безразлично. Рана моя слишком опасна. Я, наверное, умру… скоро… но вы должны спасать город и народ… Это еще не поздно. – Сириск медленно стал оседать на землю.

Толпа затихла. Была уже глубокая ночь, и факелы, сделанные из пакли и смолы, догорали. Толпа молчала.

– Он все врет! – взвыл Сострат. Толпа вздрогнула. – Это все неправда, он же шкуру свою спасает!

– А надо бы твою? – голос, мощный как гром водопада, раздался из темноты. Все оглянулись в ту сторону. – Радуешься, что все погибли? Нет, я вот живой!

Народ расступился, и высокий человек прошел в центр. Длинные густые волосы ниспадали на плечи. Он был бородат, как и многие, одежда была на нем скифская, в руках он держал посох.

– Евфрон! – Агасикл резко встал со своего кресла, он первый узнал сына по походке. – Евфрон, ты ли это?

– Да, отец, это я! Как видишь, не погиб и вернулся! Приветствую вас, граждане!

Толпа удивленно и радостно загудела.

– Я смотрю вы тут с Сириском воюете? – Евфрон подошел к обессилевшему воину, помог ему подняться ни ноги. – А знаете ли вы, что он спас мне жизнь?

Толпа удивленно загудела.

– Граждане! – Евфрон, поддерживая Сириска левой рукой, обратился ко всем: – Как было дело, я расскажу вам, ничего не утая. Но теперь вы видите – нужно спасать Сириска. Поэтому я буду краток: скифы, по своему подлому обычаю, набросились на нас в предрассветный час. Наш лохаг[5] Аристон, я, Сириск и слуги уже встали. Мы готовились будить воинов, как вдруг тучи стрел прошипели над нашими головами. И мы услышали крики и стоны раненых. Многие спросонья выскакивали из палаток, но тут же падали, сраженные стрелами. Аристон, отдавая команды, успел нас собрать и усадить на коней. Когда мы вырвались из этого хаоса, нас было четверо. Я, Аристон, Сириск и Сострат. Остальных скифы отсекли, и мы видели, как их окружили сотни конников. И мы слышали звон мечей и пение стрел. Аристон на полном скаку остановил коня. Мы тоже остановились. Вдруг Сириск изо всей силы хлестнул моего коня плетью. Я рванулся, и стрела прошла мимо. Скиф уже разворачивал коня, когда мы его настигли, и тут же я заколол его. А там, в темноте, все ржали кони, и еще яростнее звенели мечи. Не сговариваясь, мы кинулись к нашим. Спасти мы их не могли. Тут Аристон осадил коня и крикнул мне: «Скачи в город, предупреди, что скифы идут войной». Я отказался. Но он крикнул: «Если ты этого не сделаешь, умрут все». Эти слова меня как будто обожгли. И я повернул коня. – Евфрон опустил голову и замолчал.

Толпа, затаив дыхание, слушала. Кое-где загорелись новые факелы, и при их свете видно было: Евфрон задыхался от волнения, стыда и обиды.

– Я уже на скаку услышал, как они, Аристон и Сириск, громко запели наш боевой марш: «Эй, херсонесцы, мужайтесь, меч и доспехи при нас…» – При этих словах Евфрон не сдержался и, превозмогая слезы, ударил посохом в землю. – Я был уверен, что все погибли, и вот Сириск… жив…

– А как же Сострат? – выкрикнули в толпе.

– Голоса Сострата среди певших пеан[6] я не слышал. Когда в запале Аристон кричал на меня, Сострат исчез. Я отчетливо помню, как Аристон и Сириск помчались прямо в гущу рубки. Сострата там не было.

Евфрон подошел к Сострату. Тот весь сжался.

– Видно, тебе повезло, Сострат?

Сострат начал запинаться.

– Я-я-я… Нет… нет… нет…

Толпа заревела.

– Смерть! Клеветник! Трус! К Харону его!

– Нет, – это поднялся Агасикл. – Нет, граждане. Мы не дикие тавры. Мы не скифы. Мы имеем закон. Суд решит. А сейчас уведите его!

Два воина из стражей булевтерия[7] подхватили Сострата, и он исчез в темноте.

– Уже поздно, – негромко произнес Агасикл, – я думаю, вы, граждане, согласитесь: теперь самое время оказать Сириску помощь и разойтись по домам до решения суда.

Какой-то шум привлек общее внимание. Тяжело дыша, к площади бежали люди.

– Это не правда! Это ложь! – кричал бегущий впереди пожилой человек. Это был Кинолис, учитель Сириска. За ним бежали Тимон – он, видимо, и оповестил всех, – Антоник, его брат Анатолий, верные друзья Сириска. Сзади бежали мать и отец Сириска, сестра Килико и братишка Критобул.

Толпа расступилась, и Агасикл сказал:

– Успокойся, юноша! Истина, как видишь, взяла верх. И довольно быстро. А бывало и хуже! Так что – хайре! Радуйся.

Гераклид весь в слезах попытался взять Сириска на руки, но не смог.

– Вот вырос-то! – улыбнулся он.

Тимон и Антоник взяли Сириска под руки и все имеете пошли к дому.

Вскоре возбужденный гул толпы постепенно стих, город уснул, и только стража перекликалась на высоких стенах Херсонеса.