Крысиная башня-2

«ЧМО ПО ЖИЗНИ» ИЛИ ДЕДОВЩИНА КАК ОСНОВА ДИСЦИПЛИНЫ

— Двигай скорей своей толстой жопой! — увесистый пинок в задницу Николаю, которого давно уже в хроновском отряде звали только по погонялу «Толстый», придал тому ускорение на входе в казарму.

Николай не возражал; он давно уже потерял то эфемерное самоощущение, которое в книгах называли «чувством собственного достоинства», и которое, судя по всему, авторы умных книжек высоко ценили в себе и в окружающих.

Но лелеять своё «чувство достоинства» хорошо дома, в тепле, в цивилизации; где за него, помимо тебя самого, случись что, заступятся и окружающие; и папа, и, в конце концов, полиция. Очень сложно сохранять это самое «чувство», когда ты не привык с детства за него драться; когда ты привык, что это самое твоё достоинство автоматически защищает всё общество, вся «цивилизация», начиная от воспитательницы в детском саду, и до всей мощи правоохранительной системы.

Когда же «цивилизация» по большей части кончилась, с нею неожиданно кончились не только те материальные, всем известные и понятные блага, такие, как хорошая непыльная работа, изобилие товаров в магазине, электричество в розетке и вода в кране; но кончились и те эфемерные, но очень, оказывается, существенные во взаимоотношениях моменты, определяющие «социальную иерархию», безопасность в группе, весь порядок жизни. Теперь свой «уровень» нужно было отстаивать; а как это делать, когда этого никогда не приходилось делать раньше?.. Если не умеешь? Хорошо тем, кто «рос на улице»; а каково «домашнему мальчику», любимому ребёнку обеспеченных (в прошлом), любящих родителей. Когда к этому нет ни навыков, ни физических потенций, ни, что самое важное, характера. Оставалось терпеть и на что-то надеяться. «Толстый», давно уже переставший быть собственно толстым, так и делал: терпел и надеялся. Когда-то и как-то это должно было кончиться; ведь в фильмах, которые ему, да и подавляющему числу его сверстников, заменяли жизненный опыт, всё всегда кончалось хорошо: затюканный несмелый главный герой вдруг становился героем подлинным, затмевая силой и доблестью всех своих прошлых обидчиков. Для этого в кино было достаточно чтобы героя укусил некий специальный паук; либо в нём проснулась бы надёжно спрятанная, но вдруг актуализированная кем-то героическая личность.

В жизни с этим было сложнее. Оставалось терпеть и на что-то надеяться. В армии, в этом жестоком мире молодых мужчин, цивилизованном подобии собачьей стаи, таких как Толстый, Кислый и Голый без выдумки называли «чуханами по жизни». Но в армии можно было ждать «дембель», который, как известно, «неизбежен как импотенция». Здесь же, в захолустной деревне, среди более успешных в отстаивании своего места в жизни парней, оставалось надеяться на чудо, и ждать ночи, когда можно будет забыться благословенным сном без сновидений. Если, конечно, опять по беспределу не поставят дневальным… Хорошо ещё что не заболел. Видимо, мама на небесах молилась за своего сыночка — сейчас заболеть, простудиться Толстому было бы равносильно смерти. Никто и никак не разбежался бы его лечить. Но пронесло…

Смена закончилась, и «бригада номер один» Харона, Хронова Витьки, вернулась в свой «пункт постоянной дислокации» — в бывшую контору, в бывшее «коммунарское общежитие». Сейчас это была казарма «Отряда имени Че Гевары» — как раньше высокопарно называл свою небольшую банду Витька. И даже над входом висело знамя со всем знакомым профилем-логотипом товарища Че, — который наверняка бы в могиле перевернулся, узнай он, над каким гадюшником висит тряпка с его образом.

Флаг этот, «знамя отряда», сотворил в своё время Сашка Веретенников, бывший в Мувске каким-то художником-дизайнером, и оттого разбиравшимся в изобразительном искусстве. Флаг получился стильный, в три краски; Сашка создавал его со знанием дела, какими-то своими специальными красками; закреплял изображение, проглаживая его горячим утюгом… Но нет, нет в жизни ничего вечного, надёжного, постоянного! — несмотря на все Сашкины труды флаг выцвел, обтрепался под осенними ветрами; и даже кое-где потёк, — теперь казалось, что Товарищ Че оплакивает свою и отряда незавидную участь. И подправить изображение было некому: самого Веретенникова ведь «использовали», — для морального давления на население Озерья и сплочения отрядовцев назначили крайним после взрыва и пожара, заполошной перестрелки и бегства; и казнили прилюдно, обозвав убийство красиво — «децимацией».

Так что художник сейчас лежал на кладбище; а его творение, флаг, уже никому не интересный и не возбуждающий никаких абсолютно ассоциаций с героическим прошлым изображённого на нём человека, тем не менее привычно и уныло висел над входом, изредка всколыхиваясь под порывами зимнего ветра.

Да, сегодня и завтра можно было отдохнуть: отоспаться в тепле, починить одежду, постираться, и, даже может быть, если получится, помыться в бане. Это казалось уже каким-то малореальным счастьем — отогреться в жарко натопленной бане; отдышаться горячим паром, а не пронзительно-холодным зимним ветром: половина отряда кашляла, некоторые уже и с рвущим душу хрипом, что показало бы знающему человеку, что человек стоит на грани острого бронхита, или, того хуже, пневмонии — в поле по злой воле Гришки приходилось несколько дней без смены спать в мёрзлых, только что выкопанных траншеях, обогреваясь жалкими кострами.

Гришка как взбесился после того ночного происшествия. Не давал ни отдыху, ни расслабиться — кроме как стоять в караулах вокруг взятого в блокаду пригорка, готовясь отразить любую вылазку, и подгонять работающих деревенских, зачастую — своих же родителей; приходилось и самим махать лопатами и кайлами, обустраивая «стрелковые ячейки», как называл Гришка эти мелкие могилки; приспосабливать их для обороны. Суетившийся тут и там Хотон показывал как. Но Хотон хоть уходил спать в деревню — отрядовцам это запрещалось…

Почему, почему эти проклятые церковники у себя на пригорке все окопы вырыли давно, ещё до морозов, до того, когда земля на удары штыком лопаты стала отзываться глухим звоном? Не иначе — предвидели, предполагали осаду и штурм, — вот и готовились! А почему готовились?.. Постоянно метавшийся по скоплениям «отрядников» Мундель — где больше трёх человек, там тут же появлялась и его долговязая фигура с неизменным обтрёпанным рыжим портфелем, — тут же многословно и с жаром объяснял почему: что честным-то людям ни к чему отгораживаться окопами, не пускать к себе. Что заранее «они» готовились — «…гнусные ублюдки и упыри, пожиратели детей, извращённые лижущие подстилки своих крысиных фюреров — проклятого Хоря и преданного анафеме, позорящего церковь негодяя — псевдо-священника Андрея, развратного мерзкого убийцы, наслаждающегося кровью и болью детей Озерья, ночного кровососа и мучителя безвинных детских душ!» — пропагандист был красноречив и образен в сравнениях, хотя и, надо сказать, часто повторялся. К чему готовились «они»? А вот к этому! — украсть принадлежавшие «народу Озерья» (он всё чаще стал так и говорить: «народ Озерья») продукты — и спрятаться, отстреливаясь, за окопами! Обжираться, и смеяться над честными тружениками; наслаждаться нашими мучениями!

Часто он приводил с собой Клавку Бердникову; которая, как все знали, была около месяца «в плену» у «церковников»; и которую не так давно, буквально накануне этой вот диверсии, с пригорка отпустили.

Никто не вспоминал, что поначалу-то она несла какую-то странную ересь: что, мол, там, на пригорке, «все живут дружно»; вместе много работают и вместе молятся; и что к ней относились хорошо, лечили… Теперь, пряча потухший взгляд, она лепетала заученно: что «они там обжираются» — при этом перечисляла чем именно, вызывая голодные спазмы молодых желудков; при этом «там» издеваются над жителями Озерья, при каждой трапезе со смехом вспоминая, как облапошили «этих простофиль», украв однажды ночью у них всю заготовленную на зиму сельхозпродукцию. Как «там, в чёрной церкви» проводят «чёрные мессы», призывая дьявола и поклоняясь его изображению, которое само собой, тайной чародейской силой, проступило на стене «этого проклятого богом храма». Как из поллитровых баночек пьют, причащаясь Сатане, кровь тайно убитых в Озерье деток. Как планируют по весне добить всех Озерских; а кого не убьют — тех обратят в рабство… Слушалось это как вольный пересказ фильма ужасов ещё той, киношной, эпохи.

Мунделя и её слушали угрюмо: во-первых, не слушать, или, не дай бог, вставлять реплики было опасно — он тут же жаловался Харону, и провинившегося направляли на самые трудные работы; во-вторых это было хоть какое-то, но развлечение — стоишь, слушаешь этого тощего длинного ублюдка с фанатично горящими глазами, или явно чокнутую бабу, — и вроде как при деле, можно отдохнуть от махания лопатой; в третьих — всё это реально заряжало ненавистью… Нельзя, нельзя было вот так-то вот запрячь бывших городских мальчиков на тяжёлые, холодные, мерзкие работы с кормёжкой впроголодь — и чтобы вскипающий внутри протест не нашёл выхода какой-нибудь дикой выходкой. Копящаяся внутри злость требовала выхода — и, частично выплёскиваясь на более слабых, таких как Толстый, или пригнанных на земляные работы жителях Озерья; но в то же время и копилась, аккумулировалась на одной цели: взять любой ценой Пригорок; терзать и убивать тамошних обитателей, которые, конечно же, и виноваты во всём этом… в этом холоде; плохой негреющей одежде; негодной кормёжке. В звериной злобе Гришки; высокомерии и презрении «никоновских» из его отряда, считающих себя тут людьми первого сорта…

Уже никто не вспоминал, как, было дело, вместе, рядом, работали на полях летом; как ухлёстывали за девчонками-коммунарками; как устраивали общие «танцы», — всё это было как в другом мире, таком же далёком, как горячие батареи в уютных квартирах, наполненный всевозможной снедью холодильник и безлимитный шустрый интернет… Теперь это были ВРАГИ, которых нужно было непременно захватить, наказать, убить; топтать и рвать на куски этими же вот лопатами, кирками, штыками СКСов; — а потом расслабиться, отдохнуть, захватив их зимние запасы!

А запасов, казалось, на пригорке было много! — периодически оттуда долетал запах дыма из труб, казалось, смешанный с запахами чего-то съестного, вкусного!.. Они и печи там постоянно топят, сволочи, гады! — назаготовляли себе летом дров! В Озерье с дровами было плохо; топливом на зиму озаботились немногие, что для в основном городских жителей было неудивительно… Теперь, чтобы не переться в лес по сугробам, ломали на дрова заборы; и, особенно, те несколько совсем уже развалившихся домов с сараями на окраине деревне, где давно уже никто не жил.

Ни Витька, ни староста уже не обращали на это внимания — пусть ломают! Так же буднично прошло и известие о том, что в старом погребе одного из этих домов был обнаружен старый полуразложившийся труп мужчины — по некоторым признакам, по одежде — давно пропавшего Ромы. Всем было уже наплевать — насмотрелись уже на трупы. Даже Кристинка и Альбертик-Джимми не проявили к «находке» интереса — погибший неведомой смертью папа их больше не интересовал. Труп так и остался лежать в разломанном погребе. Вот если бы вместе с ним нашли его золото!.. Но золото пропало…

Облегчение на земляных работах выпало всвязи с тем, что Гришкины бойцы, отправленные «в рейд», пригнали откуда-то из-под Никоновки два десятка рабов — в основном мужиков, чем-то провинившихся перед «новой властью». Обращались с ними ещё более зверски нежели с деревенскими — деревенских презирали, этих — ненавидели. Непонятно за что; возможно просто так — за то, что новые люди. Разговаривать с ними на отвлечённые темы запрещалось — никто и не разговаривал.

Для них были перекрыты наподобии землянки несколько окопов, — там они и спали.

Обмороженные и кашляющие озерские с облегчением расползлись по домам…

В казарме было пусто, холодно и уныло.

С приглушенным воем, напоминающим стон, на койку с застонавшей пружинной сеткой обрушился Юрка Шевцов, «Швец»:

— Бляяяя, как же меня это всё за-е-ба-ло!!

Отзывом послужили несколько разнообразных, но схожих по идее матерных выражений.

— Суки! Куда подушка делась?? Толстый! — метнись сюда, помоги снять валенки! — и задрал ноги, на которых красовались его гордость — раньше белые, а теперь пепельно-серые толстые, с подшитой подошвой и вышитыми цветными нитками, с бисером, голяшками, валенки. В своё время снятые с одного старого хмыря, бредущего со старухой по обочине «их дороги».

Подошедший унылый Толстый ухватился за валенок и стал стаскивать его с ноги.

Харон, придерживая на ляжке болтающуюся деревянную обшарпанную кобуру с маузером, распоряжался:

— Вяленый, проверь, чо там с генератором! Эй, кто-нибудь — упал на велик, — греться! Ссуко, чо так холодно?? Волк, метнулся за дровами, быстррра! Вон, возьми себе в прихват ещё кого из молодых. Где?.. Я хэ зэ где, поня́л?? Спиздите где-нибудь. Вон, у Валерьевны конфискуйте — у ней есть. Нихера не «Хронов велел», — а сами, сами! Привыкли, нах, за меня прятаться! Селёдка, метнулся к Раисе, — чо там со жратвой? — Хотон сказал она сегодня «обеспечивающая». Поторопи, нах! Лещь, дай сюда сумку… во! Носки привезли — на всех! Новые носки — вникаете?? Каждому по две пары… И рукавицы. Живём, братва!

Толстого опять выгнали на улицу и погнали тырить дрова. Называлось это красиво: «самоснабжение». Заключалось обычно — если не было времени или дневальным было лень, — в воровстве дров у соседей. Соседи, не будь дураки, расходный запас дров старались держать дома; тогда воровалось и разламывалось на дрова что-нибудь другое — доска из забора или стена сарая, например. Обычно хозяева, даже если и видели беспредел в окно, предпочитали не возникать…

Пока в казарме усилиями «молодых» создавались сносные условия для жизни, Харон в кругу «дедов», а проще сказать — особо наглых приближённых, — распределял прибывшие из Никоновки «ништяки»: носки, шарфы, несколько пар разномастных перчаток и три пары тёплых берцев.

Под ругань и препирательство всё вскоре было поделено; при этом был задействован «принцип близости к вождю» — приближённые получили не «поровну», а «по заслугам».

Рассматривая обновки, опять повалились, не раздеваясь, на койки и кое-как сколоченные топчаны; перемежая речь унылой однообразной матерщиной, показывающей кроме всего прочего и крайне скудный словарный запас; стали делиться последними впечатлениями:

— Бля, никоновские тут как эти, как оккупанты! Нах, по домам, по двое-трое, а мы, в своей деревне — как быдляк, в казарме все скопом! Вить, чо за нах?

— В натуре, Харон! Ты б поговорил, а? Чо такое? И этот, Йурыст этот, не работал на земляных — мне пох, чо его жена, типа, «на кухне» — моя мамка тоже могла б кашу варить, а её как всех, нах!.. Чем он там особым занят?..

Витька насупился. То, что с ними, с «местными», никоновские вели себя как захватчики с населением покорённой территории, может быть лишь чуть лучше, ни для кого секретом не было — наглядно. То, что Борис Андреич был на стороне пришлых тоже не было секретом, и никому не нравилось. Но все сопели в две дырки, терпели, отдавая должное значительно лучшей вооружённости никоновского «особого отряда»; их бóльшему боевому опыту и сплочённости. Ему вот только, Витьке, предъявляли — а он чо?? Сам в том же, по сути, положении. Хорошо ещё Борис не пристрелил тогда, в амбаре, когда обнаружил пропажу продуктов — несомненно вывезенных по беспределу уголовником Аркашей. Оставалось терпеть, надеяться на случай; и душить «разговорчики» в зародыше. Что он и сделал в очередной раз:

— Чо разбазарились, бля?? Значит так надо! Мы тут… все вместе, нах! Сплочение! Чтоб не расхолаживались. А чо никоновские, чо никоновские? У них видал какие потери?? Ихние же все дела в первую очередь, как в бой пойдём, и будут делать! А мы — на подхвате! И вообще — вот, жрачку из Никоновки привезли — ты чо, недоволен, что ли? Хочешь к своим, домой, на мёрзлую картошку и топинамбур? Это можно!.. Так что смотри у меня, развозникался! Иди вон, окна поверь — чувствую, дует где-то… Чо-чо — заткни где дует! Откуда я знаю чем? — придумай!

Получив такой отлуп, бойцы переключились на новые темы:

— Бля, покурить бы…

— Угу. Заебало сушёную траву смолить. Хоть сушёное коровье говно кури…

— А чо — тема! Надо пробовать, хы!

— Где ево взять только…

— Бля, у меня, наверно, варикоз яичек… От холода.

— Гы-гы! Гы!! Это чо — всмятку, што ле? Хы-хы-хы!

— Мудак, я читал — бывает такое… бля, отходят… ууууй, отморозил!..

— Хы-хы! Гы-гы-гы! Варикоз у него! Яичек! Гы!

Грубо, да, грубо. Бывшие «продвинутые, современные столичные юноши» «развлекались беседой» вполне в духе своих сверстников — грубых, неотёсанных средневековых наёмников. В мире мало что меняется, если не считать чисто технические новинки, и «сумма знаний» тут совсем не определяюща. Быт диктует и темы бесед. Как там учили коммунисты ещё? — «Бытие определяет сознание»! Бытие в холоде, в полу-голоде и при оружии; да без зомбоящика-телевизора, не говоря уже о соцсетях, определяло и «уровень общения»:

— Это ж хорошо! — стоять не будет, — меньше проблем! Хы-гы!

Валявшемуся же рядом на койке ближайшему корефану Мишке Лещинскому Витька между тем шепнул:

— Будто меня это не заебало! Но… потерпим! Пока. А потом…

Витька таинственно и многозначительно закатил глаза, показывая, что у него есть некие, невозможные сейчас к разглашению, планы. На самом деле план у него был один: отогреться сейчас; распределить дежурства, наладить дисциплину — по сути дела сводившуюся к всемерному ущемлению нескольких «молодых», а проще говоря, отрядных «чморей», — и закатиться к Кристинке, отпраздновать там возвращение из холода «в цивилизацию». На эту тему у него было заготовлено немного продуктов, умыкнутых из общего пайка при распределении прибывшей провизии. Жаль не было «таблеточек», которые раньше поставлял Аркаша, — по ним Витька скучал. Бля, с ними мир был не таким серым; да и с самогонкой в последнее время было совсем никак, — но Кристинка, сучка, наверняка что-нибудь заготовила, — даром, что ли, её отмазал от земляных работ!

Правда, в последнее время Селёдка и Швец скупо жаловались на то, что у них «закапало», — а с Кристинкой обои, ясное дело, «имели отношения», а вернее, как говорится, «сношения»; и грешили на неё — но вполне могли и просто застудить простаты — и очень просто! Впрочем, Кристинка, сука, ясное дело что не была непорочной девой, и могла и подцепить чо-нибудь от никоновских, которые в деревне посменно отдыхали, и, соответственно, «расслаблялись», — на этот счёт Витька тоже не заблуждался. Да, это был вопрос… с презервативами в деревне давно было уже «никак». Это был вопрос, и решать его нужно было в ближайшее время! К интересно, через слюну трипак передаётся??.

Его размышления шёпотом нарушил Лещинский, и мысли его имели какое-то странное направление; вернее, Витькино «- А потом…» он понял своеобразно, в духе царящего теперь в деревне озверения:

— Реально, Харон… хули они тут? Ну, понятно, пригорок возьмём!.. возьмём ведь! — вон, Хотон вчера говорил, что два БэТээРа с соседнего района подойдут на днях! — а дальше чо? На Пригорке, конечно, всего дохера — но нафиг делиться? И выёбываются они реально не по делу, кресты, нах! Никоновские колхозники, бля! Вот и я думаю — грохнем этих, никоновских! — сколько их там останется. И всё — под себя! А?..

Такой поворот темы для Витьки был неожиданным; он с уважением посмотрел на друга — ничо у Мишки башка варит, стратегически!

Может и правда… Сам того не зная, такие мысли заронил в головы Витькиных отморозков тот же Мундель — в последнее время он что-то стал делать упор на «местную исключительность»; в его цветастых, вычурных речах, изобилующих проклятиями в адрес «общинских», почти полностью исчезли упоминания о «кровавом мувском режиме» и «подонках генерала Родионова, душащих свободолюбивые Регионы»; а, напротив, часто стали встречаться высказывания, что, мол, «только обособившись от кровавой мерзкой карусели окружающего мира можно строить ячейку нового справедливого и изобильного мира, как это было в незаслуженно забытом Древнем Риме!»

Мундель расписывал, увлёкшись, как это было раньше хорошо и справедливо: когда были «граждане» и «илоты», то есть граждане неполноценные, ну и — рабы. Как это было всё честно и хорошо: граждане избирают Власть, которая следит за порядком; и охраняет Власть и Порядок; а илоты и рабы — работают! Под охраной граждан. Всё честно, хорошо, и освящено практикой тысячелетий! Главное — вся власть сосредоточена в «полисах» — тогдашних полу-городах, полу-поселениях; и Верховная Власть лишь собирала некоторый налог, строила эти… как их? — акведуки! Охраняла от внешнего врага, — и не лезла в местные разборки. И это было правильно и хорошо.

Откуда он брал эти расклады было непонятно; наверное из своего прошлого журналистского образования, которое представляло собой, по сути, некое лоскутное одеяло из обрывков всевозможных, часто противоречащих друг другу, сведений, почерпнутых из самых разных, чаще всего крайне недостоверных, источников.

Впрочем, Мундель делал упор на «обособление от всего остального мира» с центром в Никоновке; но для Мишки Лещинского зёрна пали на благодатную почву, и он вполне творчески переосмыслил подачу:

— А чо?.. Витёк, вспомни, как классно было осенью: сходили «на дорогу», стопанули там коммерсов — и всё к себе! И никаких, нах, налогов, окопов, земляных работ; никаких никоновских хмырей; — чо хотели то и делали! Классно же было, не?

Витька уже привычно сделал вид, что «кое о чём он сейчас не может говорить, но имеет ввиду» и понимающе хмыкнул:

— А. Ну. Хм. Угу.

Подбодренный таким образом ГГГ продолжил:

— Всё себе заберём, а? И там, наверху, обоснуемся, а? Там же охуеть какая удобная позиция! И будем, бля, как цари!

— А Борисыч? — не выдержал Витька и затравленно оглянулся по сторонам. Страх перед Артистом был так велик, что ему казалось, что тот мог уловить даже его мысли, такие «нелояльные» в этот момент.

— А чо Борисыч! — конспиративно понизив голос и злобно прищурившись, хрипнул ГГГ, — Сольём Борисыча! Хули он тут распоряжается? Сам этих, отсюда, отпустил на Пригорок — а мы теперь штурмуй! Кто он такой? Власть? Гришку вместо Громосеева поставил? Стечкин у него? Дапохуй! Грохнем, и все дела! Как на дороге. И этих — пристебаев его: Мунделя и Йурыста-Попрыгайлу. Тоже того!.. Если ты… стесняешься, — так я сам могу. Хули такого…

Всё это было новой темой; и всё это надо было обдумать. Витька не был сейчас готов давать однозначный, обязывающий ответ. Вообще идея не зависеть ни от кого ему нравилась; но очко поджималось при одном воспоминании о холодном, каком-то рептильем взгляде Хозяина, как он называл старосту тет-а-тет. Впрочем, если Лещь «это дело» возьмёт на себя… а он, Витька, как бы и не при делах: получится — зашибись; не получится — это он, гадёныш, чего-то удумал, наверно, крыша поехала! — и из маузера его, из маузера! И ништяк, никаких следов!

Он поощряюще улыбнулся другу, как бы давая понять, что и сам давно эту мысль вынашивает, и что стоит её обсудить поподробней, — но попозже… попозже! В то же время в Витькино сердце и змеёй заползла мысль, что, может, всё это провокация?? Эта, как её — проверка лояльности, как на одной из прошлых пьянок среди «командного звена», выразился Хотон — «комиссар из центра». У них там, в Оршанске, такие вещи, кажись, практиковались! Вот и тут — запустили «пулю» с Лещом — а чо такого? Вполне могли. И этот, Лещь — тоже при деле: если Витька сдуру согласится, или хотя б недонесёт, то Витьку — в землю, а он, Мишка — на его место! Вполне может быть, чо…

Витька вздрогнул от такой неприятной догадки и машинально погладил кобуру с вытарчивающей из неё ручкой пистолета…. Ахтыжбля!.. Вспомнить бы, был ли в последнее время Лещинский с Хотоном наедине? Вроде бы нет… И не знаешь как поступить! Друг-то он друг, и сколько самогонки вместе выпито «под таблеточки», и сколько народу на дороге замочено совместно, — а вот хрен его знает… С другой стороны, сама идея стать в деревне единовластным хозяином казалось такой заманчивой!.. С другой стороны…

Приятные мысли и неприятные подозрения Витьки были нарушены наконец поскрипыванием велогенератора, налаженного и пущенного в работу: засветились вполнакала светильники под потолком; стоящий на подоконнике плэйер негромко, но отчётливо выдал хит:

— «В интересах реввволюци-и-и!.. А-а! В интересах реввволюци-и-и!.».

Непроизвольно парни начали подпевать. Какая нахер революция!.. — но по искусству реально соскучились.

— А эта, новая, как её? — Ольга, ну, Чума. Она где живёт?

Парни вновь оживились. Прибытие «пополнения» в деревню всколыхнуло серое болото бытия. Да ещё опять с Мувска! Да ещё среди четверых прибывших одна тёлка «ничего себе».

К «новенькой», которая поначалу, как и все, несла охранную службу на постах вокруг Пригорка, присматривались; и пробовали «подъезжать», — но безрезультатно. «Новая девка» держалась жёстко, обособленно, в разговоры особо не вступала. Попавший с ней как-то в один патруль Швец потом, против обыкновения, отмалчивался; а друганам показал длинную царапину на шее, откомментировав:

— Чуть горло не перерезала, чума, бля. В натуре ебанутая. Я думал прикидывается, — а не, реально. Ещё б немного, и горло б перехватила ножом, — по глазам видно было. Шибанутая, нах. Ну её…

С его подачи и пошло — что новенькая, сначала пришедшая с вычурным погонялом «Сталкерша», во-первых, «реально на голову больная»; во-вторых, «лесба конкретная, с мужиком ни в жизнь не ляжет!» — так Шевцов решил оправдать свою неудачу; и в-третьих — приклеилась новая кликуха — Чума. Так и пошло — Чума и Чума.

— У той, ну, где раньше Мэгги жила. Ей там ту же комнату дали.

— Андреич её, небось… тоже? Как Мэгги? — конспиративно понизив голос, спросил кто-то. Это деревня, тут ничего из «личных отношений» не бывает долго тайной.

— Не. Я ж говорю — лесба ещё та.

— Ничо она не лесба! — возразил Тимоха, Юрка Тимофеев с Мувска, пришедший вместе с ней из Мувска, — Не замечалось за ней такого. Но что ебанутая — да. Зарезать — может!

— А ты её ебал??

— Я же говорю — ебанутая! К ней только сунься… Но оружие знает, и вообще…

— А, ну и хер с ней…

СИСТЕМА «СДЕРЖЕК И ПРОТИВОВЕСОВ»

Артист, Борис Андреевич, староста, теневой лидер Озерья, — и всё это в одном лице, — в это время тоже говорил о Сталкерше — Чуме, — в контексте «обстановки в деревне», на «совещании с «ближним кругом», в который входили теперь Мундель, юрист Попрыгайло; и почувствовавший за кем реальная, не номинальная власть в деревне, Хотон.

Тот, в очередной раз исполняя негласные обязанности душеведа и замполита, докладывал почти теми же словами:

— …ебанутая. Чего с мувскими, с которыми пришла, связалась? — как понимаю, захотелось острых ощущений. Они вот вчетвером, как бы без командира, — но она точно была неформальным лидером. Имеет потенции, да. Стремится и всё такое.

— Чего, думаешь, хочет? — Артист погремел во рту о зубы леденцом, гоняя его от щеки к щеке. Последнее время он стал чуть ли не «глюкозным наркоманом» — без сладкого зверел, становился невменяемым. Соседка наплавила ему из сахара леденцов, ими и спасался. Если не ел, то всегда теперь держал за щекой самодельный леденец; посасывал, гоняя его за зубами. Сам удивлялся, с чего это у него такое; и сам же себе говорил: «- Я — мозг, а мозг надо питать. Глюкозой».

— Думаю… думаю, — пробиться в жизни… — излагал свои соображения Хотон, — Занять максимально высокое положение в иерархии. В «новой жизни», судя по всему, освоилась; приняла её, — и хочет от жизни взять по максимуму. Где сейчас взять? — сейчас только в «отрядах». В вооружённых формированиях. Вот и прибилась.

— Что, в Мувске не к кому было?

— Видимо хочет сама, всё — сама. Есть, эта, определённые лидерские задатки!

— Нам чем полезна может быть?

— Как противовес этим всем… не, не как самостоятельный противовес, но как, так сказать, грузик. На чаше весов. Те, что с Мувска с ней пришли, её уважают и побаиваются. И тут старается себя поставить… Ну и пусть старается, Андреич!

— Она ж должна понимать…

— Да-да! — с полуслова понял мысль понятливый Хотон, — Она, несомненно, понимает, что в отрядной мужской иерархии женщина может подняться либо опираясь на «своего мужчину»; или самостоятельно, но при этом на голову превосходя всех! Вот она по второму пути и пошла. Службу тащит исправно, не жалуется; оружие содержит в аккурате, не то что хроновские пацаны; рвётся выслужиться! Парней хроновских вовсю строит!

— А, ну если так. В атаманши лезет? Ну чо, будем иметь ввиду. На случай замены Харону, как противовес. Если потянет, конечно. И он, сукин сын, пусть знает и опасается. Ублюдок. Что ещё?

Оглянувшись по сторонам, — Мундель с Попрыгайлой как раз отошли от стола, один занимаясь печкой, второй вышел за жратвой к соседке, — Хотон снаушничал:

— У Мунделя совсем крышняк съезжает! На днях договорился до того, что «мы, мол, Озерские — особые, знакокачественные, избранные!» Заговариваться реально начинает. Скоро деревню эту центром мироздания объявит! И объявит войну всей остальной планете.

— Пускай…

— А Вениамин Львович нихера не делает вообще! Вы же ему и поручили сделать список жителей с указанием состояния здоровья и возможности работы «в поле», — так он, вместо того чтобы по домам пройти, всё так… из головы. Жену ещё посылал — к Валерьевне вашей, — явно не задаром… Вы учтите там.

— Учтём.

— Хронов высказывался, что «с Пригорка» сэм был хороший, а Валерьевна одну отраву гонит!

— Так и есть. По сути. Но… тоже учтём.

Хлопнула дверь в сенях, протопали в соседней комнате, затем в кухню вернулся Попрыгайло с кастрюлей, укутанной рваным одеялом. Засуетился Мундель, сдвигая со стола на край грязные тарелки и банки. Откуда не возьмись вынырнул юный Хокинс, принялся доставать из буфета чистые тарелки и расставлять на стол, явно рассчитывая если не принять участие в трапезе, то хотя бы по своему обыкновению доесть потом за всеми.

— Хокинс, бастард! Почему посуда не мыта на столе?? Чем ты тут занимался? На земляные работы захотел??

— Мне нельзя «на земляные!» — окрысился мальчишка, — У меня рука сломана! Вы же знаете!.. — и продемонстрировал предплечье, замотанное грязной тряпкой, — По-вашему же поручению, на вылазке, пострадал!..

— Так не сделал же ничего! Значит сам и виноват! Пошёл вон за водой!

Хокинс угрюмо вышел за дверь, загремел там металлом ведра.

— Хотон, сходи с ним. Принесите воды вместе, этот бастард опять ведро утопить может, не напасёшься на вас…

Хотон встал, и, чуть поклонившись, достойно так, по-военному, вышел. Попрыгайло поставил на стол кастрюлю, развернул с неё одеяло, поднял крышку — из кастрюли повалил пар, запахло чем-то довольно противным, но съестным.

— Что это там Людка наготовила? Вроде нормальных продуктов ей завезли, а пахнет как из компостной кучи!

— Рагу, говорит.

— Рагу… Сейчас попробуем, что это за «рагу». Если эта сука так выкипевший борщ называет, то завтра вместо «рагу» будет землю долбить! А хлеб ты принёс? Там должен был быть хлеб. В сенях.

— Хлеб замёрз. Как кирпичи.

— Не влияет. Тащи сюда, распилим как-нибудь. Нет, ты наливай давай; Сергей Петрович — метнись в сени, принеси. Да пошинкуй его чем-нибудь; хоть топором, что ли! Не хлеб в Никоновке пекут, а пластилин какой-то, лучше бы муки больше передали!

Мундель вышел. Сидевший в углу на полу Хокинс чуть шевельнулся настороженно: пару буханок он уже для себя перепрятал; из расчёта выменять на что-нибудь у соседей или у Кристинки, которая в последнее время не жаловала младшего братца, переведя общение с ним исключительно в товарную плоскость. Интересно, заметят или нет? Можно будет, в принципе, отмазаться: сказать что просто понадёжней спрятал. Ведь всё там же, в сенях.

Выглядел сейчас Альбертик-Хокинс модняво: в очках и в блескучих кроссовках «с писком» — копался на днях в вещах, привезённых ещё с Мувска, и вот — нашёл. Кислотной расцветки солнцезащитные очки с сеточкой вместо стёкол и высокие цветные кроссовки на платформе, с огоньками по бокам, блымающими когда идёшь. Дорогие были! Раньше. И теперь сгодились — из-за толстой платформы не так мёрзли ступни. Правда, заёбывали писк и эти огоньки…

Продолжая раскладывать парящее «рагу» по тарелкам, Попрыгайло вполголоса быстро и сжато изложил, как прочитал по писанному:

— Хотон четыре банки консервов из привезённых до распределения пайков сныкал. Я точно знаю, и где спрятал знаю — могу показать. Мудель головой подвинулся, — этот раз рассказывал бойцам, что Пригорок — сакральное место, один из энергетических полюсов Земли, наравне с Шамбалой, египетскими пирамидами и Алтаем. Оттого за него «проклятый чернокнижник лже-поп Андрей» и держится, — энергией, мол, оттуда подпитывается. Оттого, говорит, надо Пригорок скорей взять. И там всех убить…

Борис Андреевич хохотнул, согласно кивая; принял тарелку:

— Это наш, домашний, полезный сумасшедший. Чем больше чуши насчёт Пригорка наплетёт — тем лучше. Что-нибудь в мозгах у шпаны да завязнет; а основное — что Пригорок надо взять! И никого там не щадить. Они ж там все Дети Тьмы — как их можно в живых оставлять?? Потом ещё надо будет, перед штурмом, кольев деревянных заготовить — в сердце покойникам позагонять, чтоб не воскресли! — ты ему эту идею подкинь-ка тоже! Может получиться весело. Ещё что?

— Где?

— Ну, в мире. Что там — с эпидемией-то? И вообще — она была ли? У нас как-то обошлось, и в Никоновке вроде как-то немного было, только что кто в Оршанск ездили, и то не все…

— Трудно сказать. — юрист пожал плечами, — Много, мало… Были же. В Никоновке всех спалили; может тем и спаслись. А в эвако-лагерях и в армии, говорят, до 90 процентов выкосило. Ну, опять же — кто говорит… Так, слухи. Я слухами не интересуюсь; меня больше что там с социальной структурой общества происходит интересует.

— Ишь ты! — «с социальной структурой!» Социолог… Ну и что там, со структурой-то?

— Дробление идёт. Приёмник слушал — какое-то «Мувское национальное единство» образовалось, под руководством некоего Орлова, из Администрации — программа его мутная, как и он сам, но говорит складно. Объявил себя Комендантом Мувска, «взамен дискредитировавшей себя и устранившейся от наведения порядка в городе и стране Администрации». Подгребает под себя мелкоту всякую…

— То от нас далеко!

— Ну не скажите. В Мувске всё же сила. Там сейчас троевластие: бывшая Новая Администрация, которая, реально, ничего кроме как в Зелёных Зонах, не контролирует; Чёрные квадраты; — и вот он, Орлов, «Верховный Комендант» — почти Колчак, что был «Верховным Правителем»…

— Бардаааак… — Борис Андреевич, взяв ложку, сплюнул недососанный леденец в угол на пол, — и сидевший поодаль Хокинс тут же брякнулся на четвереньки; шустро подполз, нашёл обсосок, сунул себе в рот.

— Как обычно у нас. Всё по кругу. — продолжал юрист, — И всё же в Мувске порядка больше, — в Регионах, судя по всему, вообще полный распад, Дикое Поле. И у нас тут тоже… знаю вот — Демидовка в нашем районе чуть ли не независимость решила объявлять — пока Гришкин «наместник», Шкурников, «Шкуро», не нагрянул туда с Никоновки, да не зарезал местного-то «самостийца». Но и сам тоже… ходят слухи — Григорий ему не доверяет, опасается подляны. Орал на днях по радио, я слышал. Если так подумать… если Гришка при штурме Пригорка много людей потеряет, то вполне может и того — в районе власть смениться! Это тоже надо учитывать!

— Ишь ты!.. — озаботился Артист, — кто у него сейчас там в «наместниках»? Дружок этот его, Шкурников Лёнька?.. Помню, помню, вместе тогда они Мэгги шпилили, чтоб её черти на том свете кочергой до гландов отымели, паскуду!.. Что друг — это, конечно, ни о чём… может, может! Но… Не должно бы быть много потерь! — с двумя-то БМП, что обещают… Задавим! Главное, этот раз проследить, чтоб такой же ерунды не случилось!

— Нет. Пригорок обложен плотно, никто не вырвется. Хотон говорил.

— Хотон… тоже ещё тот балабол. Наподобии тебя, только в другой сфере. Ладно, давай кушать. Скоро там этот пропагандон с хлебом придёт? Юнга — поторопи его!

Толстый, успешно, хотя и не без риска, украв доску от забора возле дома старухи и семейства Валерьевны, возвращался в казарму, предвкушая, что от него, наконец, сейчас отстанут, — доску он принёс, остаётся её сейчас там же, в коридоре, маленько порубить топором, — и в печку. Дима Голицын наверняка тоже чего-нибудь принёс. То есть топливо, а значит и тепло в казарме, будет. Может, отстанут. Можно будет дожрать что там останется «за основными» после ужина, и тихо упятиться в дальний от печки угол, где на полу у него была устроена постель из всякого тряпья. Раньше был пусть старый и продавленный, но всё же матрас, но его забрал себе Валька — «Вяленый», который в «элиту отряда» хоть и не входил, но ощущал себя более крутым чем он, Толстый — если можно было на этом, приплинтусовом уровне, проводить какие-то уровни крутости. Проще говоря забрал да и всё — на его дощатом топчане тоже был старый продавленный матрас, так что два старых и продавленных это почти как один новый и непродавленный. А он, Толстый — и так толстый, хы, перебьётся. И вообще спать на жёстком полезно для позвоночника, правда, Толстый?

Толстый тогда только медленно, как рыба, сморгнул; и ничего не сказал по своему обыкновению. Ружья ему не давали. Появлялась временами мысль встать ночью, взять чей-нибудь карабин, да и пострелять обидчиков сколько успеет — но… Нет-нет, так нельзя! Так — это всё равно что самому сразу застрелиться, то есть никакой надежды на будущее — а оно обязательно должно быть, будущее! Что-нибудь да изменится. Пока можно и на тряпье, в углу. Он привык уже. Почти. Это уж лучше, чем лежать потом в мёрзлом штабеле, как эти, за казармой; ждать весны, пока земля оттает. Чтоб снег набивался в открытые глаза, залеплял раззявленный рот и глазницы — брр!.. Нет уж. Он потерпит…

Около дверей околачивался Сельдеев, «Селёдка»; почти такой же бедолага как Толстый, но с бывшим ружьём Харона: двустволкой с выжженным на прикладе черепом. Неумело изображал часового.

— Э, Толстый! Подь сюда! — послышался повелительный голос, когда он уже подходил к порогу казармы. Он оглянулся. Голос раздавался из дощатого туалета поодаль. Туалет был большой, на четыре очка, построенный ещё в начале лета Вовками. Его уже порядочно засрали, и зловонная жижа, когда не замерзала сталактитами, темнела и воняла почти вровень с очками, но копать по зимнему времени новую яму и перетаскивать скрипучее сооружение охотников не было; Хронову было просто наплевать — он в казарме ночевал редко, а оправлялись все по-маленькому где придётся, зассав жёлтым все углы; используя туалет только для «больших посиделок».

Вот и сейчас там восседал «в позе орла» Юрка Шевцов, видный в лишённый дверей проём — двери давно порубили на дрова, здраво рассудив, что они не бабы, и стесняться им некого.

— Подь сюда, я сказал! — опять требовательно повторил Швец. Он был скор на руку, и потому Толстый, внутренне вздохнув, подошёл. Чего он опять найдёт за повод доебаться…

Сидящий на корточках Юрка несколько секунд рассматривал Толстого как будто только его увидел, потом скомандовал:

— Ближе! Ближе, бля! Наклонись! Ниже! Чо сказал, не понял што ли ты, морда??

Не понимая, что тому надо, Толстый подошёл, и, повинуясь команде, наклонился, прижимая к груди кусок забора — свою добычу. Он не понимал, чего тому было надо, пока Швец не сорвал с его головы шапку, и, кряхтя приподнявшись, не вытер ей себе жопу. Критически осмотрел её, смял, и вытер повторно; потом бросил шапку в сторону:

— Оботрёшь снегом… Тебе сойдёт.

Потерявший дар речи Толстый только пролепетал:

— Ты что… так же нельзя!..

— Попизди ещё! — пристрожился тот, вставая с корточек и застёгивая штаны, — Пиздюлей, что ли, давно не огребал?? Говорю тебе — оботрёшь снегом, — и сойдёт. А то я бумагу забыл.

Окончательно застегнувшись, он вразвалку пошёл в казарму. Стоявший у дверей Селёдка посторонился, пропуская его; и отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на Толстого. Такого унижения у них ещё не практиковалось, нет. Но всё когда-то бывает в первый раз…

Глотая слёзы, Толстый наклонился, подбирая испоганенную шапку.

В заключение так неудачно сложившегося дня, оказалось, что пока он рыскал в поисках топлива, принесённые Хароном тёплые вещи уже «справедливо поделили». Как и следовало ожидать, Толстому ничего не досталось. Впрочем, нельзя сказать, что совсем ничего — ничего только из нового, привезённого. А так, вообще, он получил старые варежки с прорванными пальцами, и целых три пары носок — старых, дырявых, вонючих, ношенных; снятых «основными» на замену новыми, чистыми. В конце концов их можно было постирать; главное не подцепить через них грибок, чем несколько человек в отряде уже маялись. Если ещё прокипятить…

Во всяком случае остаток дня и ночь больше его никто не третировал, и даже осталось что пожрать из большого бацилльника-кастрюли. Может быть всё ещё как-то наладится… Не может же «это всё» длиться бесконечно??

НОРА. ТРУДНОСТИ СОСУЩЕСТВОВАНИЯ. СЛОЖНОСТИ ВЫБОРА

Хорошо, качественно размявшись в своём облюбованном в брошенном здании «спортзале», — вернее в бывшем кабинете какого-то местного невеликого начальничка; поколотив мешок, поприседав и поотжимавшись, Владимир вновь одел джемпер и куртку, замотал шею шарфом — сейчас не хватало ещё получить рецидив болезни. Это было бы совсем ни к чему. Он чувствовал — организм уверенно восстанавливался; и надо было только не мешать ему. Он и не мешал; и старался не перегружаться физическими упражнениями; хотя, честно говоря, хотелось. И не только потому, что этого требовал молодой тренированный организм; а и потому, что упорно, сосредоточенно занимаясь, отрабатывая связки ударов на мешке, делая подвороты и вообще всячески напрягаясь, невозможно было думать о том, что делать дальше. И это давало облегчение. Потому что что делать он не знал…

…Тогда, из этого загородного борделя, они добрались в «Нору» достаточно удачно, попавшись всего один раз, но попавшись, если бы не случайная встреча, вполне себе фатально — можно было лишиться и машин, и груза. Ну и девчонок, скорее всего. Не исключено, что и жизни, — ни прежние, «до-БП-шные» законы давно не действовали; не действовали и более «свежие», законы «Администрации Регионов»; — остались только законы простые и вечные, как голод: кто силён, у кого оружие — тот и диктует законы. Любые.

Перемещаться по городу эдакой кавалькадой из двух машин, — да ещё довольно медленно — мешал не столько снег на нечищеных улицах, сколько тормозил Орлик, привязанный к идущему последним джипу, — было рискованно: столица Регионов хотя и порядочно обезлюдел в последнее время, тем не менее он стал сосредоточением разного рода групп, банд, шаек, отрядов и всякого рода сброда, уже привычно рядящегося в разные идеологические одёжки: от армейцев, «уставших от всего этого бардака» на фронте и потому вернувшихся домой, естественно — с оружием; до разрозненных отрядов Белой Кувалды, Верного Вектора, Чёрных Квадратов, и прочей разномастной, но вооружённой сволочи. Не было только прежде попадавшихся групп «синих» — уголовничков Креста; те сейчас, надо полагать, были сильно озадачены «перестановками в руководстве» и делили наследство бывшего вора в законе и Пломбировой наглой команды.

Была надежда прошмыгнуть незамеченными на промбазу ночью — но не вышло, не срослось, — напоролись на какой-то блуждающий патруль на приземистом, видно что бронированном, армейском автомобиле неизвестного происхождения. В принципе заметили его достаточно издалека, и можно было попытаться резко свернуть, затеряться в узких улочках предместья, — если бы была связь со второй машиной, за рулём которой сидел Женька, и если бы не Орлик. Да и так — отчаянно избегающая встречи с патрулём, — если это был патруль, — колонна могла подвергнуться и обстрелу, и преследованию; а проходимость по снегу у армейского авто явно была повыше, чем у джипа, и уж тем более, чем у мерса.

Пришлось, всячески демонстрируя миролюбие, сбавить ход, и обречённо катиться навстречу.

Поравнялись. Повинуясь видному в свете фар движению руки в камуфляже, высунувшейся из окна армейской машины, остановились, не глуша мотор.

— Ой-ой-ой-ой; неужели опять, неужели снова; ой-ой-ой-ой, я домой хочу!.. — заныло сразу несколько девчачьих голосов с заднего сиденья. Владимир цыкнул на них, и там притихли. Сидевшая на пассажирском сиденье, натянутая, как струна, сестра Элеонора отчётливо клацнула затвором пистолета. Синяя подсветка приборной панели делала её лицо холодно-неживым… Запавшие щёки и глазницы, подбитая или надорванная нижняя губа с плямбой коросты, — сейчас, в таком освещении, наверное и не узнал бы её. Откуда и нахваталась сестрёнка! — раньше разного рода стрелялки были ей глубоко параллельны, не то что «Космополитен» или «Отто». Протянув не глядя руку вбок, не сводя взгляда с армейской машины, в которой начала открываться дверца, ухватился за приготовленный сестрёнкой к стрельбе пистолет, на ощупь поставил его на предохранитель; шепнул, опережая протест:

— Дай сюда! — чуть не силой выдрал у неё из рук Глок, сунул его себе в правый карман куртки.

— Не вздумай! Ты только напортишь! Сиди тихо, не выступай! — скомандовал ей, ожидая, что своевольная сестрёнка начнёт показывать характер; но та, против ожидания, только кивнула, негромко буркнув:

— Ну, ты прям как Толик!..

Зато с заднего сиденья чуть ли не заголосила Наташа:

— Во-овкааа!! Сделай что-нибудь; что-нибудь сделай!! Я уже не могу больше; уже сил моих нет; когда же всё это кончится, па-а-апааа!! Я не хочу всё это опять; я домой хочу; я не вынесу, нет, я не вы…

На неё зашикали испуганными голосами девчонки; даже попытались зажать ей рот — но она уже пошла вразнос. Он, Владимир, знал эту женскую стадию эмоционального кризиса — когда всхлипывания и заклинания в стиле «не хочу, не вынесу, верните меня к маме\папе!» быстро переходит в пронзительный визг и полноценную истерику. Если вовремя не оборвать.

Видя краем глаза, как из армейской машины, освещённой фарами стоявшего сзади Женькиного мерседеса, вылезли трое, — в форме, с автоматами, — и уже направляются к ним, — он, обернувшись назад, вытянул руку, и неловко, но по возможности сильно хлестнул кистью Наташу по мокрой щеке, прошипев яростно:

— Заткнись, сука; говорю тебе — за-а-ткнись!!

Про «суку» было явно лишним; а может быть и нет, — во-всяком случае Наташа замолчала, как если бы ей зажали рот; и непонятно что тут больше сработало — пощёчина или яростное «заткнись, сука!» от любимого парня. Во-всяком случае она замолчала, и Владимир теперь мог всё своё внимание обратить на подходящих военных.

Трое. Один направился к мерседесу, где были только Женька и Гузель; отходя в сторону, чтобы не быть в свете фар; двое — к нему. Автоматы наизготовку. Только бы обошлось, только бы! Неужели так глупо влипнуть — после так блестяще, по сути, проведённой операции с «блатхатой»; после обретённой сестры и Наташи, любимой. Или не любимой? А Гузель?.. Ааа, год даммед, только бы пронесло — потом разберусь, кто мне и насколько любимые! Двое с автоматами, и ещё третий… В принципе, шансы есть — если отвлечь внимание, — но очередь по машине, — и всё, конец! И ещё третий. И ещё сколько-то в машине. Нет, не вариант — надо договариваться! Изобразив самую, какую мог, доброжелательнейшую улыбку, он опустил окно в двери, включил свет в слоне, продолжая сидеть и держать руки на руле, на виду. Даже если они решат их тут сейчас грохнуть, — наверняка, видя такую беззащитность и открытость, заставят сначала из машины выйти! Не решетить же их, гражданских и беззащитных, тут, прямо в дорогом, заправленном, рабочем авто! А на выходе можно и как бы случайно руку в карман сунуть, где пистолет… а там дальше, — как в Aмерике на ICP учили, — если повезёт! Хотя — очередь по машине, — и всё, конец… только бы Женька не психанул!

Но этот день был воистину для него счастливым — как с утра попёрло, так и продолжало: он узнал подходящего к машине военного. Это был Генка, тот самый бывалый вояка, с которым он познакомился на блок-посту на въезде в Оршанск, когда возвращался с Женькой на пару из Озерья. Тот самый что снёс к чертям очередью из автомата голову Собчачке. Удачная ли встреча?.. Да скорее да, чем нет!

Генка, уверенно и привычно держа автомат у бедра наизготовку, тоже, вроде как опознал в парне за рулём знакомого; во всяком случае прищурился, вспоминая…

— Генка!! Вот так встреча!! — вообще говоря, радость Владимира была ненаигранной, — Помнишь меня?? Владимир, ну; блок-пост, с три недели назад, помнишь?? Там ещё… эээ, инцидент тогда случился, — ты… ты тогда количество сук в мире уменьшил на одну штуку!

Это он подал специально — и чтобы вспомнил; и чтобы видно было, что тот «инцидент» он, Владимир, всячески одобряет! Да что говорить — сука была Собчачка, сука и стерва — туда ей и дорога!

— Ээээ?.. Вовка! Ты ещё меня сигаретами угощал? — признал его и военный, — Здорово!

И опустил ствол автомата. Следуя его примеру, опустил автомат и парень за его спиной.

Владимир выбрался из машины и от души обнялся со знакомым. Чёрт-его-знает, вроде и знакомство-то было совершенно мимолетным, ни к чему не обязывающим, а как-то так получалось — проникся к этому парню, сверстнику, которого судьба погоняла по АСО, лишив семьи и внятного будущего, взамен дав оружие и право распоряжаться чужими жизнями. Тот, видно было, тоже был рад — вспомнил:

— Хы, да. Вовремя ты тогда устрекотнул — там такой кипиш поднялся!.. Из Оршанска комиссия приезжала, га-га-га!..

— И как?? — с неподдельным интересом осведомился Владимир.

— А хули? Мувская бандгруппа, нападение на пост — Собчачке просто не повезло! А нехер свою голову совать туда, куда пёс свою письку не суёт! Нападение отбито — участники поощрены, ха-ха! Мне так сразу хорунжего дали, — и с поста пропёрли с глаз долой в Оршанск, чтоб не напоминал своим присутствием!..

— Ха-ха-ха! — раскатился Владимир.

От мерседеса послышались протестующе-возмущённые вопли Женьки, — но, благо что пацан сообразил не ввязываться в перестрелку с военными.

— Подхорунжий, что у тебя там?? — начальственно окликнул Генка. От мерседеса забубнили что-то, можно было разобрать только что-то про «да тут целая лошадь привязана!.».

— Ген, там Женька с моей девушкой! — поспешил Владимир, — Мы это, по домам развозим… эээ… это тачки этого… Муса Телбоев — слышал про такого? И барахло там его, — вот… так уж…

— Ты чо, на жирных свиней работаешь?.. — скривился Генка, — Давно?

— Не, ты что! — отпёрся Владимир; и, по наитию, добавил понизив голос, — Тут уж так вышло… короче, грохнул я этого Мусу. Так получилось… — и коротко, не вдаваясь в детали, поведал о событиях последних суток.

— Ого! — интуиция его не подвела, военный и не думал не то что «предъявлять» что-то за «внесудебную расправу», но и явно его, Владимира, одобрил, — Ну ты даёшь! Девок из плена, говоришь?? Молодец! Сеструху и подругу там нашёл? — ну ты везунчик! Чо, одобряю! Много хабара взял??

И тут же, в полный голос, обернувшись, властно:

— Подхорунжий и капрал — в машину! Я тут сам разберусь!

Не ясно как уж обстояли дела с дисциплиной в тех ошмётках «вооружённых сил Свободных Регионов», что ещё изображали из себя армейцев, но в команде Генки его распоряжения никто не оспаривал, — оба вояки тут же вернулись в машину.

— Ген, хорунжий, подхорунжий, капрал — откуда это всё? Вроде как раньше не было…

— А!.. — тот махнул рукой, — Ты просто отстал от жизни. Выламываемся, — лишь бы на бывшую общую, «мувскую» армию не походить, в том числе и званиями. Напринимали тут… Сейчас, прикинь, не лейтенант — а хорунжий. Зато дальше — не «старший хорунжий», как можно было бы ожидать, а «оберстлейтенант»! Та-а-акая каша! Рядовых — нет! Ты что! — западло быть рядовым! Сейчас как КМБ закончил — сразу капрал! Мы ржём: по идее, если «хорунжий» — то надо бы в обращении «пан» добавлять — «пан хорунжий»; но а если «оберстлейтенант» — то уж «герр оберстлейтенант»! По идее-то! Вот и крутись как хочешь!

Оба засмеялись.

— А где ты сейчас? Патрулируете? — продолжал интересоваться Владимир.

— Да не… То, что вас тормознули — это чисто так… инициативно. Ну, ты ж понимаешь — проверить, мало ли чего! А так-то — какие сейчас патрули! Нет никаких патрулей — топлива не напасёшься. Так что так и имей ввиду — если кто-то тебя тормозит, — то только по своей инициативе, чтоб что-нибудь сшакалить. А патрулей — давно уж нету… Где я сейчас?.. — Генка на мгновение замялся и решил не углубляться в тему, только добавил, — Вот, пацанов везу на замену, на Улицу Небесных Героев, — в Арсенал. Там двоим надо в госпиталь — дизу подхватили. Дрищут, бля. Это хорошо, если только дизу, а не что-нибудь новенькое типа этой — эпидемии. Будем поглядеть…

— А что за «Арсенал»? — забросал вопросами Владимир знакомого. И на самом деле было любопытно, и чтоб Генка в своих глазах поднялся ещё выше, как бывалый — знающий. — Реально Арсенал??

— Ну, как бы да! — махнул рукой Генка, — Это не секрет, все уж, наверно, знают. Везли туда ещё весной стрелковку из бывшего полка ПВО, расформированного, — там много что… А всё «тяжёлое» и для ПВО табельное — подорвали. Ты тогда в Оршанске был, нет? Ну вот, — три дня громыхало… Хороший пост, спокойный. Только что никого к ограде не подпускать, — больше никаких проблем. Хавка у них своя; и с Центра подкидывают; топливо опять же…

— Ты туда не суйся! — ещё решил предупредить он, — Там сначала стреляют, потом интересуются, зачем пришёл, хы. Впрочем, как везде сейчас. Приближение ближе тридцати метров к посту считается нападением на пост, хы! Они там от скуки бесятся, благо патронов хоть жопой ешь! Каждый день от скуки «нападения отбивают» — там все местные уже разбежались от этой постоянной стрельбы.

— Занятно. Так ты туда и потом назад?

— Угу. А ты где сейчас? «Рассвет Регионов» — закрылась, говорят, сейчас лавочка?

— Да уж… Какой уж сейчас «общепит»… какие «массовые мероприятия» — до весны бы дожить!

— Доживём, братан! — покровительственно хлопнул его по плечу Генка, — Если на фронте Градом не накрыло; и в тылу от эпидемки не сдох, — значит я-то точно до весны доживу, хы. Чего и тебе желаю. Так ты куда сейчас?

— Домой… А дом у меня сейчас — на промзоне. Там печка, гудрон, там тепло и люди… — говоря, что его дом сейчас на промзоне Владимир никак не рисковал и не выдавал своё настоящее место дислокации: под Оршанском было несколько промзон, некоторые из которых тянулись на десятки километров; и объяснение «живу на промзоне» без конкретики по сути не давало ничего.

— Вот только девчонок по домам завезу… Или куда они сами укажут.

— С девчонками познакомишь? — заинтересовался Генка.

— А то!

Генка заглянул в освещённый салон.

— Военный-здоровенный, вы девушек не обижаете?? — тут же послышалось оттуда кокетливое от Гали или Светы. Явно успокоились — видят за разговором, что парень вменяемый.

— Как можно!

— А курить у вас есть?

— Найдём!

— Так может подбросите до Улицы Народного Справедливого Восстания, тьфу, до бывшей Герцена? А то Вовке в другую сторону?

В общем встреча получилась однозначно удачной: военные не только не предъявили Владимиру за чужие машины, набитые подозрительного вида коробками; но и по взаимному согласию приняли к себе обеих девушек. На радостях, что ситуация так удачно разрешилась, Владимир перегрузил в военный джип и несколько коробок с продуктами, коробку с винными бутылками, — вот из курева у сутенёра ничего дома не было, — вёл, видимо, здоровый образ жизни. Довольные друг другом новые друзья пожали руки, Владимир попрощался с девушками; тут же произошло и их прощание и с Элеонорой, и с Наташей, с Гузелью — бывшие подруги по несчастью аж всплакнули, прощаясь, — и они разъехались. Собственно, складывалось впечатление, что бывшие узницы не прочь и затусить с «военными-здоровенными» и наподольше.

Уже отъехав, Владимир с досадой вспомнил, что второпях так и не выспросил Генку ни о том, чью конкретно силу тот сейчас представляет; ни где они сами базируются — это знакомство могло быть полезным и на будущее. Но что не успел то не успел. Удачно было хотя бы уже то, что встретился знакомый, и потому обошлось без разбирательств кто такой да откуда всё; а могли бы и просто, без разбирательств, пристрелить да и отобрать всё!

Да, обошлось без «предъяв», — тогда; но вот как только снова двинулись в путь Наташа «предъявила» по полной программе: и за то, что ударил; и за то, что сукой обозвал; прямо как Собчачку; и, главное — она слышала! — что он сказал, что «там, в мерседесе — моя девушка!»

— Я знала, я чувствовала!! Если Гуля твоя девушка — кто тогда яяя??? Почему, почему я не погибла тогда, вместе с папой! Почемууу??

Элеонора пыталась успокаивать её как могла; время от времени выразительно поглядывая на внешне невозмутимого брата, как бы говоря «ну ты, братец, даёшь!», — но это лишь усиливало рыдания. Владимир не вмешивался — ясно, что это не столько «предъява», сколько отходняк от психо-посттравматического шока — слишком много в последнее время навалилось на хорошую домашнюю девочку Наташу. Да и психика не у всех одинаково устойчива — вот, пропавшая, а теперь вновь обретённая сестрёнка, исхудавшая, с подбитой губой, но как будто и не расставались, как будто всё происходящее в порядке вещей! У каждого по-своему проявляется, да.

Этот день, действительно, всё никак не хотел кончаться; и напоследок, казалось, решил их добить… На воротах Норы их встретил лай Янычара и, против ожидания, дежуривший Оберст. Почему не дядя Саша? — а потому что вернулся Генка. Но… Вернулся один, вернулся пешком, и раненый. Прямо сказать — еле дополз, еле доковылял. И рассказал, что вся пацанячья бригада; все «псы», ушедшие «в набег» под предводительством на этот раз Вампира-Меньшикова-Шалого, — кончились. В прямом и самом грубом смысле этого слова — больше их не было. Среди живых. Кончились, все. Он один, Генка, ушёл. С пулей в плечо навылет и двумя картечинами в боку. Пешком. Ногами, да. Всё это время шёл. Почти двое суток. Да, где-то спал, и, кажется, даже что-то ел. Где и что — не помнит. Рассказал только, что больше ждать некого — это точно. Что «мудак Шалый», когда, в принципе, уже дело было сделано, и охрана склада стояла, уперев руки в стену и поскладывав автоматы и дробовики, глумясь начал кричать:

— «А ну, нах, взяли картонки и сделали из них прокладки между бошками и стенкой! Стенка чистая, крашеная — чтоб вашими мозгами не забрызгать, — щас будем вам бошки сносить!»

Главное, что реально убивать-то они никого и не собирались: собрали бы оружие, взяли хабар, погрузили бы в микрик — и ходу. Нах оно и спёрлось бы — убивать без необходимости; и охрана, видимо, тоже на это рассчитывала; но Вампир, мудила, оскаливая свои жуткие клыки, выдал им это вот — про «бошки сносить» и про «картонки, чтобы стенки не забрызгаать». Очевидно, только чтоб повыделываться — это у него в крови. Теперь уже было, да, в прошедшем времени.

И у одного из охраны перемкнуло — видимо со страху. Обернулся, кинулся, схватил ствол. Шалый его вальнул, конечно, — но на остальных-то это подействовало как стартовый свисток. И понеслось…

Владимир представил, и его передёрнуло — взаимное мочилово почти в упор, в стиле американских боевиков с бандитскими разборками, только в реале: торопливые щелчки пистолетных выстрелов, треск автоматных очередей и покрывающие всю эту какафонию ахания крупнокалиберных дробовиков; крики и всхлипы; вспышки выстрелов, летящие гильзы и вспухающие розовые облачка при попадании пуль в тело. И всё быстро, очень быстро — секунд за десять. И всё из-за мудака Шалого, решившего повыделываться; не соображающего, что самый страшный зверь — опасней бешеной собаки! — это крыса, загнанная в угол, и которой некуда деваться. И что вот этим вот своим «держите картонки, чтобы стены не забрызгать — щас бошки вам будем сносить!» он охранников в положение загнанных крыс и поставил.

Трое их осталось, охранников, — из восьми. Может — четверо. Потому что у них — автоматы и помповики; а у Псов — пистолеты и обрезы. Неравный расклад получился, даже если учесть, что сначала те стволы поскидывали и готовы были сдаваться. Мудак Шалый, как есть мудак. На то и Шалый. Был. Сволочь. Сам лёг. И всех пацанов положил: Фибру — Андрюху Денисова; Лёньку, Стапана. А он, Генка, удрал. Успел. Они?.. Нет. Это точно — он сам видел, как по ним очередью прошлись; как картечью Андрюхе полчерепа снесло. Бабке Лизе, Елизавете Фёдоровне, не говорите только — ей сказал, что Фибра тоже удрал, только потерялись потом. Может придёт ещё. Потом, позже. Гад, гад и мудак Шалый… И мы, говорит, мудаки, что без Женьки на дело пошли — с Женькой такой херни не случалось; Женька всё предусматривал и роли распределял, на то он и Диллинжер…

Всё это подробно и в деталях им с Женькой пересказала встречавшая их Алёшка. Дядю Сашу всё это подкосило — отнялись ноги. У него и раньше-то, с последствий диабета, с ногами было плохо; а тут — начисто. Такое потрясение! Потому и Оберст на воротах дежурит. А женщины — в трансе. Да. Все. Но — думают, что, может, кто ещё вернётся. Им всё-то не сказали. Да ещё когда вы с Женькой до ночи не вернулись…

Алёшка рассказывала прямо возле машины, пока они выгружались; торопясь, пока не выбежали на улицу встречать остальные. При этом посматривая недобро на прибывших с ними Наташу, Гузель, Элеонору. Явно пытаясь определить, кто из них тут кто, и кем Владимиру приходится. Женька было сорвался на неё — «что, то что я живой вернулся ты хоть заметила??» — ноль эмоций. Но на Женьке тут же повисла ревущая маленькая Наташка, которая после возвращения раненого, почти никакущего Генки решила, что и с братом такая же ерунда непременно… А она, Алёна, знала что нормально всё будет! А кто эти чувырлы, а, Володь?.. Они что, тоже теперь будут тут жить? А которая тут Наташа, из-за которой ты?.. Ага.

Пришлось быстро их познакомить — Наташа, Элеонора, Гузель. А это Лёшка, то есть, прошу прощения — Алёна. Здешняя атаманша и очень крутая девушка.

За эпитет «очень крутой девушки» Лёшка слегка помягчела; а узнав что Элеонора не кто-нибудь, а реально родная Володина сестра, тут же не на шутку к ней прониклась, и увела показывать «как они тут живут», оставив их одних разгружаться. Впрочем, вскоре подоспели и остальные обитатели убежища.

В общем и удачный день был, — и с мрачной концовкой. Кончились Псы. Начисто.

Кто бы вот знал что делать? Гузель на следующее утро подробно всё рассказала, как обстояли дела в Озерье и на Пригорке. Что ситуация хуже не придумаешь. Что машины пришли, броневики — для штурма. Что Вовчик и её папа решились на отчаянный, самоубийственный рейд — на вылазку, на диверсию «в стане врага». Что тогда ночью что-то всё же получилось, — когда она уже уходила на Орлике в Озерье что-то страшно грохнуло, была мощная вспышка, потом пожар; и — стрельба бешеная. Значит что-то у Вовчика с Вадимом всё же получилось. А вот какой ценой?.. Что её послали как последнюю надежду — к нему, к Вовке; что, может быть, он что-нибудь… придумает? Что на него вся надежда. Вот.

Говорила, рассказывала твёрдым, неживым каким-то голосом, держалась отстранённо, в глаза не смотрела, смотрела под ноги. И только в конце рассказа подняла на него глаза. В глазах была боль; был упрёк и непонимание: как так можно? Почему, за что? Уехал из Озерья — и сбросил всю память «о них», — вот так вот просто, как окурок?

Смотреть ей в глаза было невыносимо, и теперь уже он опустил глаза. Как, что тут скажешь? Вот так вот всё… получилось.

Молчание подзатянулось; и нарушила его она:

— Так что теперь?..

Надо было отвечать. Он никогда не был трусом настолько, чтобы не отвечать за свои поступки. Так отец воспитывал: что мужчина начинается с того момента, когда он берёт на себя ответственность. За окружающее, за других; и уж точно — за себя. Сам сделал — сам отвечай.

— Понимаешь… Гуля, я не стану оправдываться. Вот…

Но она прервала его:

— Я не о том, Владимир. Я о том, как помочь общине. Ведь ты можешь… хочешь помочь?

Вот так вот, жёстко. Да, по ней видно было, что она страдает. Но сейчас судьба общины для неё важнее. Сестра, мать, отец; бабка Нина, у которой они живут, отец Андрей, подруги, вся община. Общность. Всё остальное — неважно. Сейчас неважно.

Ну, хоть так. Владимир глубоко вздохнул. Конечно, он хочет помочь. И у него в Озерье многое завязано: друг Вовчик; община. Она, Гуля; и её семья — всё это не чужие. Всё это не просто так… Да, надо, надо помочь. Как?..

Опять вздохнул. Как??

Гузель смотрела ему в лицо. Что ей ответить? Он только что спас её; сестру, Наташу, — и что? Один бог знает, насколько всё это было на грани; всё поставлено на случайность, на «а вдруг получится!.». Если реально прикидывать шансы, то и соваться туда, в этот посёлок, в особняк, не стоило. Но они рискнули — и получилось. Ну и что? Что дальше-то? Он не Рэмбо, и не крутой герой боевика, что он может сделать? Поехать туда, в Озерье — и разогнать, уничтожить Гришкину банду и Хароновский отряд? Как, чем??

Опустив голову, он взялся за лицо ладонями и помял его. Спал намертво, без сновидений; кажется, даже за всю ночь не поменяв позы. Хотя и на полу, на ватном матрасе — н его прежнем месте сейчас лежал раненый Генка. Получалось, что это уже своего рода лазарет у них… Генка всю ночь ворочался и стонал; женщины вставали к нему; но он, Владимир, ничего не слышал. Сейчас уже немного отошёл от напряжения вчерашнего дня; вернулась способность рассуждать. Надо спасать общину? — надо. Есть чем? Возможности, ресурсы?..

Как учил профессор Лебедев? — разложи проблему на составляющие, препарируй её. Создай перечень возможностей решения; пусть даже диких, невозможных. Оцени их. Прими к реализации наиболее реальные. А если реальных нет вообще??

Центральная власть? — её нет. Есть Дикое Поле: отдельные «бригады», группировки, банды, если быть уж точным. Каждая контролирует; вернее, старается контролировать свою кормовую территорию — и только. Вот, примерно как Гришка старается подмять под себя Озерье как часть своей кормовой базы, Никоновского района. Пойдёт какая-либо из группировок на захват чужой кормовой базы? Вполне — если хватит сил и, главное, игра будет стоить свеч; то есть если ожидаемый профит перекроет намного труд и риски. Но чем судьба общины может привлечь лидера любой из группировок?? Что может сподвигнуть любую из, будем называть вещи своими именами, банд, на то чтобы сцепиться с другой, вполне себе оснащённой группировкой, причём «играющей на своём поле» и в своём праве?

Нет таких целей, таких посулов, которыми можно было бы привлечь на свою сторону любую вооружённую группу, — а тут нужно не просто группу; тут нужен отряд, хорошо оснащённый отряд; на колёсах, с бронёй и с обилием как минимум пехотной стрелковки, — чтобы деблокировать Пригорок, и, как минимум, вступить в переговоры с Гришкой на равных. Сила уравнивает силу, только!

Вот Генка, с которым так удачно пересеклись вчера на дороге. Он — тоже чья-то боевая единица. Что у него был там за шеврон на рукаве? Не разглядел — темно; да и не стремился особо. Они сейчас ничего не значат. Все эти шевроны-звания-обозначения. Сегодня ты хорунжий, завтра оберстлейтенант; послезавтра какой-нибудь штурмбаннфюрер, — толку-то! Всё решает «сколько у пана атамана в банде пулемётов», как говорили в «Свадьба в Малиновке»; и — в интересе. А интереса у серьёзных, вооружённых людей в разборках в далёком нищем по меркам Оршанска районе — ноль!

Он задумался, уронив лицо в ладони.

Если бы он не был свидетелем того, как бесславно закончилась империя Креста, он бы, наверное, поехал в Дом Печати, попытался бы переговорить с Пломбиром, — может быть у криминалов возникли бы какие-нибудь интересы в этом районе. Хотя, — зачем бы им было это; да и кончилась криминальная империя, кончилась и смердит, — точно как развалилась центральная власть Правительства Свободных Регионов. Расстрел на площади был просто последним аккордом к этому.

То есть какой-нибудь вооружённый отряд — отпадает. Центральная власть — отпадает по определению. Что остаётся? Самому? Как вчера, с Женькой?

Ну… Вон — Слонопотам есть, как этот бронированный агрегат назвала поклонница мультиков про Винни-Пуха Алёшка. Топлива навалом… И что? Команды нет, оружия — считай что нет. Ну, есть теперь этот гладкоствольный калашников, ВПО. Пара пистолетов… Дробовик. Всё. На Гришкину-то банду. Какие варианты? Если бы ещё бригада «Уличных Псов» была — теоретически можно было бы попытаться взять какой-нибудь пост… или склад… или арсенал… Так нет ведь никого! Что они вдвоём с Женькой сделают? Да и пойдёт ли с ним Женька снова, на такую авантюру, как вчера?

Скрипнул стул. Старый, рассохшийся канцелярский стул; бог знает каких времён, притащенный сюда, в подвал, из какого-то офиса снаружи. Он поднял голову, как вынырнул. Гузель сидит напротив и смотрит на него… странным взглядом смотрит. Наверное, так смотрят на хирурга, от которого зависит жить или умереть твоему близкому человеку. И ещё что-то во взгляде. Что-то ещё…

— Там очень сложно, в Озерье. Очень.

— Гуля. Я что-нибудь придумаю. Я обязательно что-нибудь придумаю, Гуля.

— Володя… — вот, «Володя». Уже не «Владимир». — Надо очень быстро что-то придумать.

— Я понимаю.

— Володя. Ты не подумай. Я, когда сюда ехала — насмотрелась. Мы ведь там, в деревне, о внешнем мире только по радио; а радио — сам знаешь, врут каждый по-своему. Ну, ещё от коммерсантов — но их нет ведь давно, уже с осени. Это ты вот имел возможность ездить. Привёз тогда… много чего. Община до сих пор тебя нет-нет да вспомнит, благодарит. Швейные машинки, флис, нитки, жир. Знаешь, какая это была помощь! Мы все тебе очень благодарны. Но… Мы не знали, насколько тут всё плохо. Думали, какая-нибудь власть тут есть. И ты — возле власти. Что как-нибудь… возможно… в общем, это последняя надежда общины — ты. А тут… Я понимаю, я всё понимаю. И… то, что ты меня, нас вчера спас — это… это большое счастье и большая удача. Но если бы папа знал, как тут дела, он бы, наверное, не посылал бы меня. В конце концов лишний ствол в общине не помешал бы.

Владимир молча слушал. Никто не мешал — Женька с утра, поругавшись с Лёшкой, ушёл куда-то «на ближний сталкинг» — искать в заброшенных промзданиях перевязочный материал для Генки; сказал, что видел где-то старые аптечки. Лёшка тоже куда-то смылась. Элеонора, сеструха, увела Наташу; с маленькой Женькиной сестрой ушли «знакомиться с диспозицией», как она выразилась, — откуда-то у сестры взялись эти, прежде для неё немыслимые, термины. Пистолет, кстати, забрала. Ясно что ушли чтобы дать ему выяснить отношения с Гузелью, для чего бы ещё.

Они говорили в самом большом помещении «Норы», в подвале, возле большой гудронной печи; которую после того, как им достались наливняки с топливом, больше уже не топили, вполне обходясь солярогазом и примусом, другими более «экологичными» средствами обогрева и приготовления пищи. Вот и сейчас в «кухонной зоне» сипела паяльная лампа, грея котёл с водой; привычно воняло смесью разных нефтепродуктов; почти неразличимо бормотал, периодически переходя на музыку, радиоприёмник; возле кухонных столов разговаривали готовящие завтрак женщины. Доносился и разговор:

— …и не встаёт. Не может. В туалет — кое-как, с бабы Лизы помощью. А у Генки — температура.

— Это нормально. Елизавета Фёдоровна говорит, что нормально. Что обойдётся, даст бог. Главное — пришёл.

— …достал. Обе достал. Оберст. Говорит, — вообще это женщины должны уметь делать. Говорит, надо было в мирное-то время не сериалы смотреть, а на курсы как их… на пармедиков идти. Или медсестёр. То, говорит, куда это годится! — пулю не могут вынуть!

— Там картечь.

— Знаю. Теперь уж и я… разбираюсь, да. Теперь. Раньше надо было, конечно, учиться.

— …не очень-то я сериалы и смотрела…

— Да что там — все мы смотрели. Если б знать, что надо будет! Да кто ж знал. Когда вот это всё началось, ну, помнишь — весной. Соседи уезжали, продавали свой телевизор, — большой, плазменный. Я, скока было, всё достала, с книжки сняла; и есчо серёжки золотые, бабушкины — всё, им, за плазму эту. Купила. Очень выгодно это было — они недорого продавали. Тогда казалось недорого. Думала невестке подарю…

— Ну?

— Так и стоит, поди, дома-то. Кому он теперь нужен. Лучше б перца купила. Горошком. Помнишь — копейки ведь стоил, во всех магазинах! Сейчас поди найди… Или эти, приправы эти. Ну, сушёные. Их ещё по телевизору тогда всё время рекламировали, помнишь?

— Мивина, что ли?

— Мивина — это, вроде, для кошек… хотя я уже не помню, честно говоря. Ну, такие, приправы, в пакетиках — помнишь?

— Да помню. Химия там сплошная. И эти — глутоматы.

— Да пускай. Зато стоили копейки и хранились долго. Как вспомню… тогда, когда, помнишь — только объявили о начале «нормированного отпуска продуктов» — ну, кроме спец-магазинов. Мы в тот день в «Гекторе» были — как вспомню… Ведь всё, всё-всё было! — а набрали тогда ерунды какой-то… Знать бы что понадобится… А сейчас… хорошо вот хоть соль есть. Пока. Сейчас бы чего туда ещё для вкуса!..

— Надо посмотреть, — Володя с Женькой много чего вчера привезли. Мы же только вон фасоль взяли. Надо посмотреть…

— И правда! Чо это мы. Пойдём, по-быстрому просмотрим…

— …а за телевизор не переживай, — что так, что на книжке деньги бы пропали, — какая разница!

— Серёжки жалко.

— Это да. Это верно.

Ушли.

А Гузель закончила:

— И я бы не поехала, если бы… если бы знала. Пусть уж лучше там, со всеми! Если… да что «если», — я ведь вижу. Нет возможности…

Голос её дрогнул, но закончила она по-прежнему ровно:

— И, получается, лишняя я здесь! Значит нечего мне тут и делать. Сегодня ещё здесь, а завтра с утра — назад. Тот дядечка, что на воротах нас встречал, сегодня, как обещал, овса для Орлика принёс. Накормлю, возьму с собой — и домой.

— Куда «домой»?..

— Туда. В Озерье. Там мой дом сейчас.

Владимир испытующе посмотрел ей в лицо. Додавливает его, что ли? Чувствуется, это, элемент давления. Умеют женщины вот эдак… что невольно начинаешь чувствовать себя подонком и слабаком.

Нет. По ней видно — и в самом деле, соберётся — и обратно!.. Верхом. Даже без оружия. Куда? На блокированный Пригорок? Чем она им там поможет, как? Но… а видно ведь — поедет. Потому что «у неё там дом». А дом, семью, друзей нельзя бросать в беде. Как бы тебе не было при этом плохо, и какой бы малостью ты вообще не мог им помочь. В конце концов — погибнуть вместе. Это же — дом. Дом. Нельзя не пытаться помочь. Хоть чем-то.

А Гузель красивая… прямо очень красивая. Особенно сейчас, когда — это видно! — меньше всего думает о том, как он выглядит в его глазах. По её понятиям он — изменил, и всё между ними кончено. Но — он их и спас; и он — последняя надежда на помощь общине! Или не так? Кожа лица такая гладкая, как велюр прямо; так и хочется прижаться губами. И губы у неё… обветренные, но это её совершенно не портит. Такие… такие губы…

Гузель что-то увидела в его взгляде, — недоумённо взглянула. А он неожиданно для себя выпалил:

— Ты погоди. Может вместе поедем.

— Ты что?? — в красивых, чуть раскосых по-восточному глазах, плеснулось изумление.

А он продолжил:

— Ты это насчёт «дома» — правильно. Только зря вот так разделяешь: что «я» — и община. Меня ведь никто из общины не изгонял! — помнишь? Напротив, я тут как бы в командировке. Так что и мой дом — там. И Вовчик — друг. И — ты…

Посмотрел как Генка. Спит. Вернулись Наташа с Элеонорой и маленькой Наталкой. Наташа опять заплаканная. Чтобы не пересекаться с ней, Владимир пошёл проведать дядю Сашу, возле которого, в сторожке, хлопотала баба Лиза. Побыл там, поговорил с вернувшимся Женькой, — тот и правда притащил много бинтов и ваты; перевязочные пакеты — старые, в ломких, крошащихся в пальцах обёртках; бинты — местами желтоватые, — от времени! — заверил Женька, а так — всё чистое, там сто лет никто не трогал.

Попросил Женьку подежурить на воротах вместо ушедшего домой отсыпаться Оберста; сам отправился в дальний ангар, где ремонтировался бронированный монстр — «Слонопотам». Там же, оказывается, тусовалась и Лёшка.

Машина, теперь уже с собранным двигателем, по сути, готовая к работе, представляла теперь не только внушительное, но и устрашающе — комическое зрелище: постаралась Алёна-Лёшка. Вчера, пока они с Женькой куролесили в городе, она, чтобы чем-то заняться, с помощью баллончиков с краской раскрасила по идее боевую машину в нечто странное.

Первое, что она сделала — это попыталась нанести на ржаво-серые стальные борта грузовика «камуфляж». «Чтобы выглядел как военный». Но относительно камуфляжа она имела очень смутные познания. По времени года лучше всего подошло бы нечто светло-серое в смеси с сизым; но таких цветов не было, и Лёшка потрудилась, украсив левый борт бронированного монстра бесформенными пятнами ядовито-зелёной и ярко-коричневой краски. Получилось ярко и совсем «некамуфляжно», но Лёшка старалась изо всех сил. Ей не хватало роста, и она трудилась, встав на ящик; но, тем не менее, и эта коричнево-зелёная роспись доставала лишь чуть выше середины высокого борта кунга. Выше всё так же был виден грубый серый металл, — издалека казалось, как будто серо-стальная туша какого-то исполинского животного погрузилась до половины в буйную тропическую растительность.

Потом у неё кончилась зелёная краска, на другой борт её не хватило; а страсть к художественному творчеству только разыгралась. Тогда на правом борту Лёшка решила изобразить самого слонопотама — как она себе его представляла. Коричневой краски оставалось мало, зато была ярко-небесно-голубая и бледно-розовая; того цвета, который продвинутые модницы называют «нежный персик». Была и ярко-красная краска.

Орудуя баллончиками с краской и большой малярной кистью, перемазавшись краской и надышавшись до одурения аэрозольных испарений, Лёшка изобразила на борту нечто устрашающе-толстое, розовое; с шестью ногами-колоннами, задранным коричневым хоботом и длиннющими ярко-голубыми клыками-бивнями. Ярко-красный разъярённый глаз с чёрным выпуклым зрачком, выполненным растопленным гудроном; и такая же ярко-красная распахнутая пасть завершили эту, на её взгляд, устрашающую картину. Кроме того, поскольку красной краски оставалось ещё достаточно, она изобразила на радиаторе два ярких глаза, яростно смотрящих вперёд, по курсу.

Кроме того, она посадила впереди, на бампер-отбойник, большого жёлтого Винни-Пуха в красной жилетке, но без одного глаза — притащенного как-то под случай пацанами из детского отдела разгромленного универмага. Примотала его проволокой — чтобы не свалился. Зачем на Слонопотаме был Винни-Пух? Да просто потому, что он был, и он «из той же сказки». Жалко что ли?..

Увидевший это дизайнерское оформление прежде грозно-серой машины Владимир чуть не рассмеялся; а как раз заканчивающая «подводить глаза» Слонопотаму Лёшка спросила его с жадным интересом:

— Ну как, нравится?..

— Очень! — ответил он, и подумал, что хорошо бы найти где-нибудь функционирующий краскопульт и задуть всё это творчество одним, серо-стальным цветом… Но не расстраивать же так потрудившуюся девчонку!

Он обошёл вокруг машины, наклонив голову и изображая живейший интерес, стал рассматривать нарисованного на правом борту «атакующего слонопотама». Больше всего он напоминал пару ошпаренных розовых мамонтов, плечом к плечу в ужасе удирающих от лесного пожара; но, в принципе, если сосредоточиться и включить воображение, то можно было увидеть и атаку, и ярость. Розовый цвет, конечно, не совсем для гигантского шестиногого животного с длиннющими бивнями, но кто их видел живьём-то, слонопотамов?

— Молодец! — похвалил он, — Очень, это, как бы сказать… спайтефул, а вернее — агрессивно, да. Можно сказать — устрашающе!

Про себя он подумал, что, случись этому раскрашенному монстру участвовать в боевых действиях — враги если и не умрут от смеха, то уж точно потеряют несколько драгоценных мгновений на то, чтобы разглядеть и осмыслить изображение. Ну — и то хлеб… Где сейчас найдёшь защитной краски?.. Тем более краскопульт. Тем более девчонка старалась.

Ещё раз похвалив Лёшку, он залез в кабину. Так… Всё на месте. Всё, в принципе, знакомо. Грузовик он и есть грузовик. Ещё в Штатах он получил права на вождение трака. Впрочем права теперь без надобности… Щитки с жалюзи, чтобы закрывать ветровое стекло. Прорезь под амбразуру напротив пассажирского места — можно стрелять с ходу, прямо по курсу. Сюда бы пулемёт! Переговорная труба назад, в кунг. Люк в потолке кабины. Всё по-взрослому. Нет, доехать-то до Озерья есть на чём; что вот дальше делать?..

Тут же в другую дверь кабины просунулась Лёшка, уселась на пассажирское сиденье, подпрыгнула на пружинах. От неё сильно несло нитрокраской.

— Володь, не, тебе реально понравилось; или ты так — из вежливости?

— Реально-реально! — заверил он, — Хорошо получилось. Тебе бы на дизайнера идти учиться. Только ты завязывай уже с баллончиками-то, или ворота настежь открывай, а то натоксикоманишь тут…

— Ага! — бесхитростно согласилась девчонка, — Шмонит! Я хоть вчера лицо шарфом заматывала, а всё равно два раза приход ловила. Знаешь, так — чик, и уже на полу сидишь; а как и отчего — не помнишь!

Она засмеялась, — он с тревогой посмотрел на неё:

— Ты заканчивай с этим! Нельзя же так. Это же отравление!

— Ага! — опять легко согласилась она, — Траванулась слегонца. Зато как получилось здорово — правда? А краска всё равно уже почти кончилась. Да и надоело уже.

Он вылез из кабины и, обходя не убранный сварочный аппарат с баллонами, пошёл назад, к дверям в бронированную коробку в кузове. Провёл пальцем по краске — не мажется уже. Хм, художница…

В кунге тоже всё было по-взрослому — молодцы дядя Саша и Оберст! Что Оберст-то хотел? — продать машину какой-нибудь группировке? Ну уж нет. Поедем на этом монстре спасать Озерье! — сказал он себе, — Вовчика, Зульку. Всех. Как? А как-нибудь.

Закрывающиеся изнутри бойницы в бортах. Лавки не вдоль бортов, а посередине, чтобы личный состав сидел спиной к спине, лицом к бортам — и мог стрелять при необходимости. Было бы из чего. «Слонопотам» — ишь ты!.. Скорее «Железный Капут» — был такой юмористический сериал раньше, он смотрел. Смешно, ага.

Алюминиевая лесенка на крышу — и там, под крышей, небольшая подвесная седушка. Для стрелка, ага. Люк. Что-то похожее на поворотную башенку, но без крыши. Туда бы тяжёлый пулемёт… Или гранатомёт — барабанный, видел такие у американцев. Или огнемёт… Ага, бластер бы ещё. Где взять…

Опять за ним влезла и Лёшка, деятельно участвуя в осмотре, как будто в первый раз. Непрерывно болтая, перескакивая с одной темы на другую:

— Володь, а что там вчера — сильно круто было? Ты так-то вчера, сильно коротко… Очень устал? Столько добра привезли! — класс! А рисково было? Женька говорит, вы там несколько человек замочили — правда? Я переживала, ага. Надо было всё равно меня брать — я б помогла. Я Эльке сегодня Слонопотама показывала — ей тоже понравилось, ага. Классная у тебя систер! Ты знаешь, что у неё погоняло — Белка?.. Не зна-а-аешь? Ну вот. Это ты ей пистолет отдал? Гулька ничо так — она нерусская да? Мрачная только какая-то. А это её коняка, да, Орлик? Прикинь, он с руки жрёт! Сёдня с утра его кормили. Прям с руки — жрёт!! Обалдеть. А Наташка — плакса, фу. Не, твоя подруга, конечно, но вообще… Слякоть. Не, ты не обижайся… А вот вы когда этот коттедж с Жендосом штурмовали — ты вообще боялся, нет? Я вот, когда на дело с пацанами ходила, — нипочём не боялась! У нас вообще ссыкунов не было. Теперь уже… и не будет. Бля, мудак Шалый… ой, извини. Я не ругаюсь вообще-то, это так — вырвалось. За пацанов просто жалко. Даже не верится, что они… что всё. Генка выздоровеет, я знаю, баба Лиза сказала. А ты вчера рисковал, да? А когда рисковал, что-нибудь про меня вспоминал, а? Ну так… чисто по-дружески? Я вот постоянно вспоминаю, как ты меня тогда, в квартире, перевязывал. Горло когда, ага. Уже зажило, хочешь посмотреть? А зачем тебе Слонопотам, что делать думаешь?

Рассеянно отвечая на вопросы, Владимир раздумывал. Машина есть. Команды — нет. Хотя… Чем он, Женька, девчонки — не команда? Даже она — Лёшка, хоть и совсем девчонка, но с пистолетом, и раньше — с автоматом управлялась вполне ловко. Но без оружия ничего не сделать, вообще ничего. Собственно, и с оружием, будь оно — что он, они могут сделать против большой банды отъявленных головорезов? Но вот, Гуля рассказывает, Вовчик с Вадимом рискнули же, пошли на диверсию — и, видимо, удачно. Он вчера — решился рискнуть всем, — и выиграл. Главное ведь — решиться. Не по-глупому, конечно; правильно оценив риски — но решиться. А проще всего решиться, когда другого выхода нет. Или — или. Как вчера. Есть вариант отсидеться здесь, когда там, в Озерье, просят помощи, — и Гузель одна готова возвращаться, чтобы хоть чем помочь своим? Нет такого варианта. Ну и вот. Ну и всё. Надо просто срочно искать вариант — нужно оружие. Нормальное армейское оружие, не никелированные пистолеты как у погибших Псов, не гладкоствольный ВПО как у него сейчас. Надо оружие! Вот о чём думать надо.

ПРО ВОСПИТАНИЕ ХАРАКТЕРА И НАВЫКИ ИЗ ДЕТСТВА

Пригорок. Сегодня утром состоялся военный совет, на котором окончательно собирались решить, что делать дальше. В деревне с колокольни были замечены тревожные перемещения; ещё до рассвета слышны были звуки перемещавшейся техники; а когда рассвело, в бинокль видно было, что действительно, что-то из тяжёлой техники в Озерье пришло — видно было по пробитым колеям в сугробах на улице, где прежде только ветвились пешеходные тропки. Но что пришло и сколько, видно не было — спрятали за домами. И, наверное, рассредоточили; так что вылазка как прошлый раз не пройдёт.

Да и возможности такой не было: обложили плотно. Накануне Толик, крепко поругавшись с Сергеем и Вовчиком, заявил, что нет такой осады, которую нельзя было бы прорвать, если постараться; что по большому счёту ему положить на общину и на её обитателей; но свою тушку, а главное, Серёгу и Бабаха он вытащит отсюда любой ценой!

Его убеждали, что стараться прорваться — это только подставляться, что обложили плотно, что окопы и огневые точки. Что теперь не как раньше; теперь сменами дежурят; протянули от машин, что вне зоны досягаемости, кабели, и светят, светят, всё тёмное время суток светят! Он и сам знал — теперь ночью по территории общины можно было ходить без фонарика — такое освещение организовали осаждающие. Бабах и Вадим стреляли по фонарям — по ним стреляли в ответ; фонари то тушили, то зажигали вновь, — у Гришкиной команды тоже был как минимум один снайпер — ничего не вышло из этой дуэли.

Толик и сам понимал, что дуром переть напролом — только полечь всем; и его бесила эта безнадёга. Очередной план его был — ползти тихо, ползти долго — под прикрытием маскхалата и стрельбы с колокольни в другом направлении; выйти на пост — и вырезать всех! И тогда сюда, на вскрытое звено осады, идти уже на прорыв!

Его выслушали сумрачно, хотя и не возражали. Спорить с ним было бесполезно; хотя понятно было, что он заботится только о том, чтобы выбраться из окружения небольшой, ограниченной группой: ему, Бабаху и Сергею-Крысу; ну ещё, может быть, четырём-пяти наиболее подготовленным бойцам, — потому что и преследование потом непременно будет; и нечего и говорить о том, чтобы уйти всей общиной, — да и куда, с чем, к кому?..

Сергей отрезал, что без Зульки никуда не пойдёт, — а Зулька хромает до сих пор; и тоже — без своих, без папы-мамы, — не пойдёт. Зло и твёрдо сказал, что и пошла бы если, — бросив всех своих тут! — тогда он бы её бросил сам (Зульки при этом не было). Потому что бросать своих ради спасения личной шкуры — последнее дело!

Толик наорал на него, что «шкур вокруг много, а своя — только одна, и думать нужно о ней!», и дальше, совершенно нелогично, продолжил, что «нам ещё Белку надо искать и вытаскивать, а мы тут застряли!» и «меня братан так и так убьёт, если я тебя, Серый, не вытащу!!»

За что ценящий логику Сергей тут же и уцепился: заметил, что «мы тут вообще из-за Белки, то есть своего товарища и твою подругу спасти пытаемся; так что твои высказывания насчёт «спасать свою личную шкуру» тут совсем не катят, потому что мы тут всё равно не за свои шкуры; а раз уж со всеми попали, то со всеми и выбираться как-то будем!» И что «дома», в Башне, «скопытиться от очередного наезда, случайной или снайперской пули как от того — ты рассказывал! — пацана; или последствий эпидемии ничуть не меньше!»

Толик наорал, что «вот, верну тебя брателле, там и скопычивайся сколько угодно; а тут я за тебя отвечаю!», на что рассудительный Бабах заметил, что «Толь, пребывание тут на тебе, чесслово, благотворно сказывается — ты такой ответственный стал; прям не узнаю тебя по Серёгиным рассказам!»

Тогда Толик наорал и на него; и заявил, что сегодня же ночью, лично выползет к тому посту, что за огородами, — и лично покажет, как должны действовать настоящие, а не деревенские диверсанты; и что пусть его прикрывают!

Из вылазки ничего не вышло, — и слава богу, что получившие сигнал от скрытно протянутой в снегу сигнализации «Контур», когда Толик действительно, практически неслышно и невидно, но приблизился на критическое расстояние к её проводу, — не стали подпускать его поближе, а сразу подняли заполошную стрельбу!

Удачно вышло и то, что Бабах из своей СВД успел «потушить» фару-фонарь с поста; до того, как её луч нащупал лежащего в снегу Толяна, и до того, как на пост прибыло подкрепление с добавочными средствами и освещения, и, как говорится, огневого подавления. Ночь, вернее, раннее утро, превратилась в небольшой такой себе бой; последствия которого свелись к двум вещам: Толян, здраво рассудив, что «миссия провалена», принял решение «тактически отступить», что и реализовал с блеском; и осаждённые, прикрывая его отступление, истратили чуть не четверть оставшегося на всех наличного боезапаса, на что уже утром указал ему злой как чёрт Вовчик. Толян наорал и на него; но от дальнейших попыток что прорваться, что неслышно «инфильтроваться» сквозь порядки осаждающих, вынужден был отказаться.

В общем ситуация была, как её все, понимающие в тактике, оценивали, весьма хреновая. В тактике разбирались не все; ситуацию трезво оценивали тоже не все, — большинство к происходящему относились вполне спокойно: ну и что ж, что окружили, да окопов понарыли — с осени и так на Пригорке сидели практически безвылазно; в деревню и так давно не ходили, выбираясь с Пригорка лишь в лес за дровами да на базарчик, для мены с деревенскими. Так что особой беды в осаде не видели: без базарчика и общения с деревенскими вполне можно было перебиться; также и дров за лето было заготовлено на всю зиму. А что «осада» — ну что осада, поосаждают и уйдут, никуда не денутся. Вон, Отец Андрей и Совет что-нибудь придумают, как в прошлый раз…

Конечно, никого в таких мыслях не разубеждали — к чему волновать; а вот сам Совет был настроен совсем не так благодушно. Все понимали, что на этот раз Гришка взялся за общину всерьёз, и просто так не уйдёт. И что на этот раз какой-либо одиночной вылазкой не обойтись. Что, судя по тому, что обложили плотно, но на штурм не торопятся, — явно чего-то ждут. Чего? Что община сдастся от отсутствия припасов? — смешно. Ясно, что ждут технику. Одну-две бронированных машины, н гусеницах, чтобы не вязли в снегу — и всё. что будет дальше — страшно представить. Правильно говорят, что самая лютая вражда — между родственниками; что самые кровопролитные войны — именно что гражданские; а уж если внутри одной деревни, между соседями… Достаточно вон, Шолохова почитать, как оно бывает. Никто не заблуждался: возьмут пригорок — вырежут всех, или почти всех. Кого не убьют — те, как говорится, вполне возможно позавидуют мёртвым…

Надо что-то делать…

Собирались для совета опять в комнатушке у Вовчика.

Первым пришёл со смены мрачный Толик; выгнал тусовавшихся в последнее время у них двоих друзей: Андрюшку и Саньку; понятливая Зулька, тоже в это время бывшая «у пацанов в гостях», чтоб не накалять, тоже ушла, попрощавшись с Серёгой ритуальным чмоком в щёку — уже никого особо не стесняясь. Сергей остался: во первых чтобы показать Зульке, что он «среди избранных» и «голос на Совете имеет», что в Общине было престижно; во-вторых у него действительно были свои соображения, которые он и собирался изложить Совету. Этот год очень много дал ему; с начала лета, с того пацана, интересующегося лишь модными электронными девайсами и компьютерными играми он вырос до вполне себе уверенного в себе выживальщика-бойца; и как боец и выживальщик, несмотря на то, что почти всё его свободное время сейчас было занято общением с Зулькой, также трезво оценивал ситуацию как весьма хреновую. Рядом был надёжный Толян, Бабах, — но вот вокруг были не надёжные крепкие стены Башни, превращённой внутри в «боевой муравейник», а не внушающие оптимизма зимние просторы, снег, холодные окопы… Это совсем не внушало оптимизма: правильно говорил батя, что при внезапном нападении из засады или при обороне внутри специально подготовленной, продуманной позиции один может противостоять и паре десятков бойцов; но вот в чистом поле, даже и с удобной позиции, всё решает численность и огневая мощь. И боевая техника. И всё это было совсем не в пользу общины.

Толик подвигал носом, принюхиваясь: пахло оружейным маслом. Заметил и аккуратно свёрнутую старую простыню Вовчика, которую всегда доставали при чистке оружия. Одобрительно хмыкнул — молодец пацан, хоть не только со своей подругой мурлычет; про оружие не забывает; что интересно — в последние дни кажись каждый день чистит! — от волнения, что ли. Но это неплохо…

Сергей, заметив его одобрительную гримасу, постарался сдержать ехидную улыбку — Толик постоянно докапывался до ухода за оружием, судя по всему потому, что больше в основном докопаться было не к чему, а настроение требовало разборок. Но он нашёл противоядие: пацаны из Общины, особенно повёрнутый на военном деле Андрюшка, бабы Насти внук, готовы были хоть целыми днями разбирать-собирать и чистить его ППС и оба ТТ-шника; чем он и пользовался. Пацаны вполне освоили новое для них оружие, а он имел теперь всегда вычищенное до идеального состояния и смазанное оружие плюс свободное время для общения с Зулькой…

Пришёл Вовчик, принёс чью-то зимнюю обувь, поставил возле печки прогревать подошву; полез доставать из своих закромов сапожные принадлежности: толстую иглу, тонкое шило с ушком на конце, несколько рулончиков капроновых ниток разного размера, моток трубочек от капельниц, свечку и зажигалку. Обувь была всеобщей проблемой в общине. Чинить обувь у него получалось хорошо, не хуже чем у Степана Фёдоровича; но тот не признавал «новаций» и чинил строго по старинке: заплатки, вошёная дратва, резина на подошвы, клей. Вовчик же наловчился заплавливать треснувшие подошвы расплавленной, горящей пластмассой от трубочек капельниц. Получалось неплохо.

Вновь послышались шаги по лестнице, скрипнула дверь — пришёл Бабах. Принёс из кухни большой, исходящий паром кувшин с витаминным морсом. Чего там было намешано по вкусу понять было сложно — на поверхности плавали и сморщенные сушёные ягоды и малины, и черники, и какие-то веточки, и листочки смородины, — в общине строго следили, чтобы все получали свою порцию витаминов, — тогда и простудные не так страшны, и настроение лучше.

Вовчик, не теряя времени даром, уже зажёг огарок свечки; и, подплавливая на огне конец прозрачной трубочки, принялся заливать жидким пластиком трещину на подошве.

— Запасливый ты, Хорь! — следя за его манипуляциями, заметил Толик, наливая себе в кружку витаминный отвар, — Прямо как мой брателло, Серёгин пахан. Тот тоже всё время всё к себе, что ни найдёт, в нору тащит. Как бурундук!

Не отвлекаясь от своего занятия, не поднимая головы, Вовчик согласно покивал:

- А как же, а как же!.. Никогда не знаешь, что и когда пригодится! И, что интересно, обычно всё, что заначиваешь «на всякий случай», когда-нибудь да пригождается… Чаще всего только жалеешь, что мало запас… вот что бы мне ещё хоть килограмм пять тротила тогда-то сменять!..

— Порвётся всё равно! — заглядывая ему через плечо, авторитетно заявил Бабах, — Тут прошивать надо!

— Может и порвётся… Но тут только трещина пока, так что пока сойдёт… — согласился Вовчик, — Порвётся — придётся более радикально… Зачистить, да прошить, да наклеить сверху… А так — на пару недель хватит. А что там через пару недель…

Он замолчал, и, чтобы не продолжать неприятную тему, принялся рассказывать:

— Вообще запасливость у меня с детства. Сам не знаю почему. С мамой вдвоём жили — как-то всё приходилось самим… Дома-то, — мы сначала не на проспекте жили, на окраине. Дом старый, постоянно что-нибудь по хозяйству делать надо было… Сначала мама, по-своему, по-женски; потом уж и я… Я всегда творчески подходил, не боялся этих, новаций… — он хмыкнул, засмеялся, вспоминая, — Помню, свет как-то отключили, — там это часто было. И свечка вся выгорела. Мама — что делать? А я говорю: «- Не бойся, мам, я сейчас новую свечку сделаю!» Взял спички… Пошёл в ванную — у нас там ванная ещё с титаном была; знаешь, Джон, что такое титан? Вот… Там, я знал, среди всякой всячины была коробка, куда мама складывала сухие обмылки, ну, кусочки от мыла, когда ими уже пользоваться было неудобно. Нет, не выбрасывали, что ты! — мы очень небогато жили. Их потом можно было размочить и в один большой кусок склеить; и опять пользоваться… Ну вот. Я оттуда обмылок взял — и старался его спичкой поджечь! А он, гад, не зажигался!

Вовчик опять засмеялся, вспоминая:

— Не зажигается и всё тут! Шипит, воняет, гаснет! Я ведь думал, что мыло — оно то же что свечка, на ощупь-то ведь так похоже! А, нет — не получилась из мыла свечка! Маме потом рассказал — она смеялась.

Отложил подклеенный сапожок; продолжил, вспоминая:

— Мы там с мамой уже тогда выживали как могли… Трудно было. Пока в центре квартиру не получили и не перебрались туда. Помогать некому было… Всё сами, многое — в первый раз. Помню, — я заболел… я вообще в детстве часто болел, этот у меня был, — хронический тонзиллит; ангины раз за разом. Врач сказал маме, что надо куриный бульон. А как раз тогда этот бардак в бывшем Союзе начался, когда в магазинах нефига… Ну, мама по частному сектору походила — купила петуха… Прикиньте! — живого петуха; принесла домой… Я его помню — тёмно-коричневый такой, встрёпанный, крикливый; глаз такой круглый, оранжевый… Ну что — как из него бульон-то варить? — умерщвлять же надо! Ну, мама решилась; взяла нож, топор, заперлась с петухом в ванной… Я на кухне сижу, жду что будет. В ванной вдруг кудахтанье, крики… эти, петушиные, в смысле, крики. Мама потом сказала, что он вырвался; она его по всей ванной ловила; хорошо, что она небольшая. Вот… Поймала всё же, ну и умертвила. Потом из этого петуха был мне бульон. А вся ванная была в перьях и в пуху. И в крови, как будто там стаю пернатых топором порубили!..

Он опять засмеялся:

— А что вы хотите; для женщины, хоть мама и жила в молодости в небольшом городке, при частном хозяйстве, — всё равно, ощипать и приготовить петуха это одно; а вот грамотно его жизни лишить — совсем другое!

— Угу, во всём важен навык! — хмыкнув, согласился Толик. Все с интересом слушали Вовчика — он впервые что-то надумал рассказывать о себе, о детстве. — Так тебя мама воспитывала?

— Ага, почти что. Мама, — и книги. Я читал в детстве очень много. Мама аж запрещала много так читать — нельзя, говорит, свихнёшься; иди на улицу поиграй! Ну, я играл; я как бы это сказать, вполне был социализированный… Не бука и не заучка какой. Но читал всё равно много. На улице что? — в войну, прятки, догоняшки всякие… вот в командные игры я никогда не любил. Прикинь — я ведь до сих пор в футбол играть не умею, не то что Вовка; он всегда капитаном был. Вовка-то? Вы его не знаете. Он в Оршанске сейчас. В принципе — наша последняя надежда, если Гулька добралась, конечно…

Вовчик тряхнул головой, опять отгоняя неприятные мысли; усмехнувшись, продолжил:

— Меня мама воспитывала… У нас, знаете, хоть отопление от котельной и было, но в доме ещё и дровяная печка была. Как у всех — отделение в сарайке во дворе, где дрова лежали. Дрова, кстати, заказывали — их привозили, чурбаками, потом мужчины сами во дворе их кололи — интересно смотреть! Я с тех времён много чего умею. Даже как свинью разделывать — в то время видел! Или там кроликов… А ты, Серёга, умеешь дрова колоть?

— Спрашиваешь! — важно ответил Сергей. А что, умею же! — подумал он про себя. — Хоть и не с чурбаков, а так-то в Башне сколько приходилось полы на топливо выламывать, пилить, потом раскалывать на полешки! Так что наверняка умею!

— Вот. Многие не умеют. Я тут насмотрелся, как эти, которые у Хрона сейчас в дружине, мувский молодняк, как они пытаются дрова колоть — это смех один! Ничо не умеют…

— А что ты вспомнил? — вернул его к повествованию о нелёгком детстве Бабах.

— Про дрова-то? Ну вот, они у нас были, в сарайке сложенные — мама кому-то платила, чтоб накололи. Но они длинные были. Так меня мама посылала их пополам рубить, и домой носить. Я малой ещё был, топор тяжёлый, тупой как… как Витька Хронов и его уроды. Я полешко ставил наискосок между чурбаком и стенкой сарая, и, по сути, не рубил, а ломал их пополам этим тупым топором… Тоже — навык! Как-то, помню, мама меня поздно вечером за дровами послала. А темно уже! — хоть сарай недалеко, а всё равно страшно ночью-то; я ещё тогда Гоголя читал, Вия — представляете! Я маме говорю: давай завтра, — а она нет, сейчас! Короче, заставила меня. Я фонарик взял, пошёл… Страаашно! Во дворе темно. Фонариком в сторону поведёшь — кажется, что кто-то в темноту, за углы шмыгнул! Очень страшно было! Сарай открыл, набрал дров — у меня там был запас наколотых, вернее, наломанных, — хы, я ж запасливый! — иду, а спиной повернуться страшно — вдруг та темнота сзади напрыгнет! Сердце колотится! К подъезду подхожу — а там мама стоит, и у самой всё лицо в слезах… Я ей говорю — чо ты, мам? А она — ничего, ничего, это я так! Со мной-то не пошла, меня одного отправила. Это я уже потом, намного позже, понял, что она меня так воспитывала тогда — раз отца не было. Но я тот поход за дровами ночью надолго запомнил! Эту темноту за спиной, откуда, кажется, кто-то может напрыгнуть!..

Все покивали, и Сергей тоже — да-да, мол, воспитание, оно… Толик насмешливо хмыкнул, со значением посмотрел на него, но ничего не сказал ему; а Вовчику:

— Хорь, а вот Катька твоя рассказывала, что ты в деревне баньку подорвал. Говорит, фейерверк был ещё тот — поменьше, конечно, чем когда вы бензовоз грохнули, но тоже ничего. Какой-то самоделкой? Тебя учил кто-то? Ты ж, говорят, на бухгалтера-аудитора учился, никак не на спецнзовца; как так, а?

Вовчик отложил было опять взятый сапожок, с которого настроился было срезать ножом остатки наплавленной пластмассы; и недоумённо воззрился на Толика:

— Чего это она «моя»?

— Кто? — не понял Толик.

— Ну, Катя. Ты говоришь — «твоя Катька» рассказывала, — чего бы вдруг моя, кто тебе сказал?..

— А, это? — сообразил Толик, — Так что там кому-то что-то говорить, — и так видно!

— Что? Видно?

— Ну, как она на тебя смотрит. Когда ты на неё не смотришь, хы. Я думаю, это всем видно. Вот и говорю: твоя.

— Видно, видно… И ничего не видно! — буркнул Вовчик, — «Всем вокруг видно», ага. Мне вот что-то нефига не видно! Так что никакая он не «моя». А сама по себе.

— Да ладно, ладно, что ты! — сдал назад Толик, — Я же не настаиваю; так, к слову пришлось. Не твоя так не твоя. Не возражаю, хы.

— Это… — тут же нахмурился Вовчик, — А чего ты с ней про меня разговаривал? В каком контексте? Где? Что она ещё говорила?

— Хы! — Толик только фыркнул, а прислушивавшиеся к разговору Сергей и Бабах откровенно рассмеялись, — всё относительно Вовчика и с его отношений с Катериной было понятно.

— Да не грузись, братан! — заверил его Толик, — Никаких шуры-муры, ты чо! Были этот раз на вашем эн пэ, на колокольне то есть; её менял; опять же, надо следить за обстановкой — вот она и показывала, что у вас в Озерье где. В том числе и твой дом бывший. И где банька была. А ты чо подумал? Расслабься, чувак! Меня тут больше ваша Верочка клеит, если честно.

— Я и не напрягаюсь! — отпёрся тут же Вовчик, — Это я так… для информации.

— И для контроля! — поддакнул Бабах, — Мало ли што! Контроль в энтом деле первое дело! Я пожил — я знаю!

Все опять захихикали; а Вовчик, неожиданно для себя самого почувствовав, что краснеет, поспешил спрыгнуть с темы на первоначальный вопрос:

— Это тоже у меня с детства! Всё же время после школы дома, один, — мама на работе. Во двор — я же говорю, футбол-хоккей не любил никогда. Ну и вот, всякие опыты делал… со спичек там, с магния. Как тогда пожар ни разу не устроил сам удивляюсь теперь. Как-то раз, помню, сделал типа огнемёт — из маминого баллончика с лаком для волос… Прикольно так было — спичку поднесёшь — фррр! огонь. Один раз бельё на верёвке в кухне загорелось… Там, возле печки, такой жестяной лист на полу был прибит, ну, возле топки — чтоб угольки, зола и всё такое… Вот, я на нём в основном экспериментировал. Набрызгал лака… Поджёг. А он как долбанёт со вспышкой! Чуть пожар не случился. И, что интересно, на том месте, где он на металле выгорел, потом очень быстро ржавчина пошла, прямо по этому контуру лужицы — мама ещё удивлялась, почему так? И ещё недоумевала, что так быстро лак для волос кончается! Я в детстве ещё тем пироманом был!

Вовчик помолчал, задумчиво глядя в потолок и улыбаясь, вспоминая своё пироманское детство; и закончил:

— Ну, бомбочки всякие делал, ракеты. Как-то, помню, из консервной банки, жести и пороха от строй-патрончиков пробовал кумулятивный заряд сделать — прочитал про него в «Технике — молодёжи». Знаете, такой, с выемкой. С пацанами за городом испытывали — та-а-ак бабахнуло! Кумулятивного эффекта не получилось, но банку развернуло в блин и закинуло метров за тридцать! А про объёмный взрыв, как этого эффекта добиваться, я в одном пособии прочитал — в спецназовском, кстати! Один знакомый вояка дал свой конспект почитать — их учили раньше, как из подручных материалов бомбы делать. Их там много чему учили, — только не пригодилось ни с кем воевать. Часть ихнюю расформировали, и он свой конспект забрал… Ничо так, полезная тетрадка была; жалко что тогда ещё возможности взять и перефотографировать не было…

— А про оружие там было? Ну, про всякое нестандартное? — заинтересовался Сергей.

— Ну, в общем, да. Про всякие нестандартные средства убивания. Как, к примеру, «нож одного удара» сделать: из зубной щётки, из тарелки, даже из куриной косточки. Там, надо сказать, был творчески переосмыслен зэковский опыт — на зонах ведь у людей времени много, а возможностей мало; так из чего только оружие не делали!..

— «Нож одного удара» надо делать из мороженого говна! — с серьёзным видом, авторитетно заявил Толик, — Выломать из сортира такую сраную сосульку, заточить, в рукоятку на морозе же вставить. Каждый удар безусловно смертелен — или от поражения жизненно важных, или от заражения крови. Или — от последующего позора, что говном ранили! — и сам, первый, раскатисто заржал над шуткой.

— А мы, в юности, когда дрались улица на улицу, делали себе «подольский уголок»! — сообщил, отсмеявшись, Бабах, — Слышали про такой? Вещь простая и действенная: берётся стальной уголок и отпиливается кусок по размеру предплечья. И прибинтовывается потом к предплечью, например просто скотчем. Под курткой, в рукаве — не видно. А если долбануть по башке или по конечности, то как ломом всё равно что. И блоки ставить удобно. Хоть против оглобли, хы.

Крыс покусал губу и промолчал — у него-то опыта уличных драк было всего ничего; и уж точно не на таком уровне. Ну и что, — подумал он про себя, — Есть чем хвастаться… Всё это каменный век, все эти уголки и куриные косточки. То ли дело… — он тут же достал из набедренной кобуры один из своих тэтэшников и любовно протёр его рукавом. Тускло блестящий тяжёленький пистолет внушал чувство уверенности. — Вот. Хоть и середина 20-го века, а ещё та техника! — сблизи ни с каким ломом, ни с какой алебардой не сравнится! Недаром Хорь время от времени подкатывает — предлагает сменять на что-нибудь. Только фиг ему. Пусть сам себе добудет.

По лестнице послышались шаги сразу нескольких человек; открылась дверь, вошли, впустив холодный воздух из коридора, Отец Андрей, Степан Фёдорович и Геннадий Максимович. Войдя, поздоровались; перекрестились на маленькую бумажную иконку в углу, — с некоторых пор, как комнатка Вовчика стала использоваться для совещаний Совета, Отец Андрей, не спрашивая Вовчикова разрешения, повесил в углу иконку. Вовчик, в принципе, не возражал.

— Ну, братие, сейчас ещё Настасья Филипповна и Катерина подойдут, Вадим Рашидович идёт уже; и начнём, помолясь. Вопросы нам сегодня обсудить надо очень важные!.. — прогудел в бороду священник.

ОБЩИНА, ВОЕННЫЙ СОВЕТ. КОНЦЕПЦИЯ ОБОРОНЫ

— …значит, подводя черту под вышесказанным, следует заключить… — чётко, по-военному, заканчивал свой обзор обстановки Геннадий Максимович, — Ситуация складывается так: нападения следует ожидать в ближайшее время. До сих пор их сдерживало только отсутствие техники, а у нас очень удобная позиция. Сейчас техника, судя по всему, подошла, и наступление неизбежно…

— Откуда пойдут, как думаете? — спросил Бабах. Все повернулись, посмотрели на него, затем снова обратились к говорившему.

— Со стороны деревни вряд ли! — сказал Геннадий Максимович, — Там склон совсем крутой, даже для гусеничной техники. Скорее со стороны кладбища — там полого, со стороны домов и огородов. Со стороны леса. В общем… если с техникой — много направлений…

Все хмуро молчали. Давно уже ждали этого, начала очередного «наката»; и всё как-то уговаривали себя — не сегодня, нет, не сегодня! А вот оно. Может быть уже и сегодня. Может — завтра. То есть всё — кончилась мирная жизнь. Опять, в смысле, кончилась.

Отец Андрей крякнул, и, очевидно, чтобы разрядить это сумрачное напряжение, произнёс нарочито бодро:

— Ну что же! Не впервой нам! Всё готово…

— Вы ещё «с божьей помощью!» скажите! — зло, язвительно произнёс Темиргареев.

— А и скажу! Бог поможет — одолеем! — не стал отступать священник.

— Знаете что, Андрей Викторович! — тут же продолжил и Вадим, — Если вы насчёт божьего промысла и прочей божьей помощи продолжите, — я лучше уйду! Сам как-нибудь…

— Тихо, тихо!.. — вклинился Степан Фёдорович, рассудительно сказал — Никуда ты, Вадим, не уйдёшь — некуда тебе уходить. Все мы здесь с одной судьбой. И батюшка правильно говорит: бог поможет! А мы — богу поможем! Вот и давайте поговорим, что и как… Володимир? Хорь?

Все взгляды обратились на Вовчика. Тот встал, вздохнул:

— Ну что… Мы же это и предполагали. План отражения вы все знаете. По тревоге занимаем места по боевому расписанию. Технику стараемся подпустить ближе и жечь Коктейлями Молотова. Тренируемся в метании бутылок на точность — конечно, пластиковых, с водой. Андрюшка, кстати, тут молодец - лучше всех!.. Настоящий истребитель танков!

Баба Настя протестующе подняла руку:

— Андрюшке, вообще дитям, нечего делать в окопах, когда начнётся! Я сама в окопы пойду, а Андрюшке, — нечего делать!

— БабНастя, так я же как бы не против! — стал оправдываться Вовчик, поняв, что допустил промах, — Я, что ли, его, и ребятню, гоню на тренировки? Сами ведь бегут! Ну, не дам я Андрюшке с Санькой бутылки кидать, сошлю на кухню, — это ж какая обида будет! Так-то они хоть под присмотром и делом заняты, а что они выдумают, если их дома запирать? А как война начнётся, — так, конечно… примем уж меры. Как-нибудь.

— Вот… как-нибудь… — баба Настя тяжело вздохнула и перекрестилась, — За какие прегрешения нам такие испытания… Чтоб ещё и детей — и воевать!

А Вовчик продолжил:

— Бензина маловато, да. Но слили всё, что было; плюс уже вторую неделю на кухне стараниями Санька Евстигнеева все наличные запасы самогона перегоняют на второй раз, для повышения крепости и, соответственно, воспламеняемости; мешаем с бензином и моторным маслом — получается неплохо… Ещё проблема: стеклянных бутылок мало! Пластик, всё пластик; да банки — а банки — не то! Хотя поллитровые и литровые банки тоже к делу приспосабливаем — закручиваем жестяными крышками. Ну и… да, если со стороны домов пойдут — придётся дома оставить, и подтянуться всем сюда, к церкви и каменному дому, что есть, по сути, цитадель. Здесь будем встречать, здесь будем биться. Одна надежда — нанести им неприемлемый урон, чтобы отступили и оставили нас в покое!

Сидевший на лавке, вертевший в пальцах ТТшный патрон и болтавший ногами Крыс вздрогнул: эти вот слова — «нанести неприемлемый урон» живо напомнили ему Устоса; как он собирался на битву с гопотой, осаждавшей Башню; и он тоже говорил про «главное нанести им неприемлемый урон — тогда отступят!» Ой-ой-ой…

— Не согласен! — опять влез Вадим.

— С чем не согласен, Вадим Рашидович? — переспросил Геннадий Максимович.

— С Хорем не согласен — что главное «нанести урон», чтоб отступили. Отступят — и что? Что дальше-то, что?? — голос его стал повышаться, он стал распаляться, — Что дальше? Ну, допустим, отступят. Допустим, даже больше лезть не будут! А весной, аа?? Вы сажать, эти, сельскохозяйственные культуры, мать их, думаете?? Где, как? Поля-то ведь общие с деревней, с одних общинских огородов не прокормиться! И как?? Они пустят нас на поля? и так и будем — как прошлым летом, — бок о бок?? И никто ничего никому не припомнит??

Все зашевелились, завздыхали — Вадим говорил дело. Конечно, один отбитый штурм ничего не решит. Но что делать-то, что? Понятно, что прежних, даже недружелюбных, отношений уже не вернуть…

— Не шуми, Вадим! — пристрожился Отец Андрей, — Что предлагаешь-то?

— Что предлагаю… — произнёс выпустивший пар, и сразу как-то сникший Вадим, — Что предлагаю… Пока я только ситуацию описываю, — которую вы, я гляжу, пока что до конца не понимаете… Что я скажу… Кончилось «мирное сосуществование», кон-чи-лось! Теперь или мы их, или они нас. И всё должно окончиться до весны, до начала посевной. Не окончится — не будет толковых сельхозработ ни у нас, ни у них — мы же и не дадим! Ведь не дадим же им на наших полях сеять, нет ведь?? Пусть хоть три кольца блокады строят, окопы копают… Они в низине. Весной начнётся распутица, грязь; окопы зальёт. Поневоле вылезут. Так что… или они нас, или мы их. И всё — этой зимой. Вот — даже, как дед Гена говорит — в ближайшие дни!

— Ну, мы попали… — ни к кому не обращаясь, вздохнул Жексон; а Толик саркастически произнёс:

— Ну, вариант что «вы их» как-то кажется маловероятным, даже невероятным скорее. Вы… Мы, то есть — в осаде. Хоть и в хорошей позиции, но в осаде. У осаждающих — численный перевес; перевес в оружии, в патронах; вот — технику подогнали. Очень может быть, что и подвезли что нибудь серьёзней стрелковки — ну там тяжёлые пулемёты, гранатомёты или миномёты. А у вас личный состав ножами фехтовать учится, хех!..

Он язвительно засмеялся, и, поскольку все молчали, продолжил:

— Банками с самогонкой остановить технику собираетесь! — хорошее дело! Хыхыхы! — он демонстративно заржал, — При этом ещё и перебить их всех! Деревню захватить? Хыхы-хыхы!! У вас только девки боевые; на днях одну по заднице хлопнул — так чуть гирькой в висок не уработала!.. Вот, эти — боевые; а тётки и старушка, которых у вас большинство, только молится умеют.

— Что сказать-то хотел? — зло буркнул Крыс. Ему очень не нравилось это толиково ёрничание. Хотя, конечно, он прав по сути — это он тоже понимал.

— У нас не только старушки! — сурово сказал Геннадий Максимович.

— Чо сказать? Вот то и сказать хотел — что все вы уже покойники! Да и мы с вами — поскольку завязли здесь! Без вариантов!

— Я ещё не покойник! — зло сказал Крыс; а Отец Андрей сумрачно перекрестился, за ним перекрестились все кроме Вовчика, Вадима, Толяна и Крыса с Бабахом.

— Истину глаголешь, сын мой… — произнёс священник, — Плохи наши дела. Но… есть такое дело: делай что должен, — и будь что будет! Не нравится Вадиму Рашидовичу, но я скажу всё же: велика милость божья, и не оставит он нас своей благодатью; поможет сынам и дочерям своим недостойным. Не может не помочь! На это и уповать будем…

— Уповать! — это уже Вадим, — Всех бы уже порезали тут, если бы не мы с Хорем тогда! Да вот, ещё ребята. И что-то там, возле бээмпэх и бензовоза, я бога не встречал! Сами управились. Ты, Хорь, видел там бога, нет? Хотя б когда часового завалил, нет? Вот и я нет…

Геннадий Максимович осуждающе сказал:

— Вот, был у нас один пессимист, теперь два стало: к Вадиму Рашидовичу Анатолий присоединился!

А Отец Андрей, в свою очередь, высказался:

— Ты, Вадим, не прав, когда говоришь, мол, не было там бога рядом! Не можешь ты знать. То, что удалось вам — это божий промысел, божья помощь! И то, что ребята вот подоспели, — тоже!

— Хы, приятно быть «божьим промыслом!» — съёрничал Крыс; а Отец Андрей обратил тут же внимание и на него:

— Кто, я спрашиваю, кто опять морду крысиную углём на стене нарисовал?? Только стёрли…

— Ну, мы с Зулькой нарисовали… — не стал отпираться Сергей, — И пацаны ещё помогали, им в кайф. Хорошо получилось; лучше, чем когда я один. А чо? Тотем. Эта… охранный знак, да! Помогает, я отвечаю!

— Я… — только было хотел произнести что-то грозное священник, но Сергей перебил его обличающе:

— А у вас чёрт в прихожей перед церковью нарисован, — и вы его не стираете! А тут подумаешь — крысиная морда! Малышне так нравится!

Отец Андрей, не начав фразу, замолк, не найдясь что ответить; а Геннадий Максимович воззвал:

— Давайте всё же насущные дела обсуждать, а не чьи-то рожи нарисованные! Есть ведь дела поважнее!

Совет продолжился.

Расходились уже в темноте, обсудив и приняв немаловажное решение; по сути — новую концепцию обороны. Причём немалую роль тут сыграл именно Сергей.

Когда обсуждение опять пошло на «пропустить технику, отсечь пехоту» он запросил слова, и, встав под уважительным взглядом Жексона и насмешливым Толика, высказался.

Высказался он, прежде всего, про свой, а вернее — про опыт Башни «в отражении многократно превосходящего в вооружении и технике противника», — и все, согласившись, что опыт бесценен, поторопили его переходить к сути: как применять этот опыт тут, на Пригорке, по сути — в поле, где нет многоэтажек и лестничных маршей. Про подвиги Сергея все были уже наслышаны — информация в общине распространялась быстро.

Суть предложения Крыса сводилась к тому, что «нафиг не нужны эти окопы вообще, техника через них пройдёт полюбому; там только подставляться! — а надо сразу ступить и встречать противника уже непосредственно среди строений: вот, церковь есть, она каменная; большой дом — тоже каменный; строения ещё всякие, хозпостройки. Вот там и надо укрываться, оттуда и метать коктейли Молотова в прорвавшуюся бронетехнику — не будут же они, не входя на Пригорок, сносить всё из тяжёлого оружия! А когда сожжём бронетехнику… — он говорил об этом как о деле решённом, — тогда и втянувшуюся пехоту перещёлкаем; тут, в неудобьях и закутках у ваших бойцов все преимущества, даже если и с ножами и этими трубками, что только вблизи стреляют. Деревенские же тут, как понимаю, не ориентируются нефига! — вот и надо наделать всяких ловушек; вплоть до капканов и петель; приготовить мест для засад и так далее… плохо только, что зима, и времени уже много упущено!

Предложение Сергея подверглось живейшему обсуждению; и, в общем, все сочли что в нём есть рациональное зерно, — однако и вот так вот, однозначно и сразу отступить в церковь и дом, оставив тщательно и со знанием дела подготовленные окопы противнику, и впустив, по сути, технику на сам Пригорок — не есть хорошо! В то же время и защищать окопы «до последнего» особого смысла нет — «оборона должна быть гибкой».

— Можно вполне себе представить, как они будут действовать, — высказался Толик, — Сначала обстрел из оружия с бронетехники, — примерно как они начинали и в Башне; и самое глупое тут будет отвечать, ибо «заглушат наверняка и издали». Дальше техника пойдёт вперёд, прокладывая дорогу пехоте и, собственно, неся на себе десант. Противотанковых средств у вас нету, кроме как совсем ближнего действия — тех же бутылок и банок с зажигательной смесью. Пока техника на пригорок не войдёт — ничего вы с ней не сделаете… мы, то есть, не сделаем. Ну, есть у нас гранаты — немного. Вязать из них связки… думаю, смысла нет. Да технику надо на Пригорок запускать, никуда от этого не денешься! Пускай — не пускай, она сама взойдёт! И вот тут уже, вблизи, её надо жечь! А чтобы десант с техники, или там пехота, втягиваясь по её следам, не расстреливали тех, кто в окопах запросто, сверху вниз, нужно чтобы всё поле между окопными ячейками, ходами сообщения, были густо-густо утыканы кольями, увиты колючкой! Нет колючки — просто проволокой нужно всё перемотать, или просто верёвками, без разницы…

— У нас синтетического шпагата пять больших бобин! — поспешила напомнить баба Настя.

— … густо всё умотать; так, чтобы между окопами, над окопами шагу ступить нельзя было! Чтоб наступающие думали больше не о том, как тех, кто в окопах выцелить, а как самим ноги не переломать, на любом шаге зацепившись за заграждения! Пусть под ноги себе смотрят, а не в окопы! Или пусть в окопы же и прыгают, — а вот там уже и вам, вашим карты в руки: они там ориентируются, а те — нет. И вблизи-то у длиннострела преимуществ никаких! — с ваших трубок-стрелялок можно свинца в животы насовать не хуже, чем с калаша, удобнее даже! Опять же в тупиках можно ловушки организовать! — жаль тут Олежи нету с его минами!

— У нас перед окопами всё кольями утыкано! — заверил Вовчик, — Про систему «рогаток» в старой армии я читал, в курсе. Ещё всё снежком занесло, так, что не везде их и видно! Там пеший не пройдёт, только если знать проходы или за техникой, которая рогатки подавит!

— Вот. Рогатки. Это хорошо. Но надо не только с фронта, но и по всей линии окопов, и за окопами. Везде! Чтобы перемещаться можно было только по ходам, не переломав ноги, никак иначе!

Обсуждали долго, и приняли единогласно: что единственный шанс это действовать сблизи и согласованно, уклоняясь от всякого рода дуэльных ситуаций; окопы и межокопное пространство по возможности дооборудовать — на что завтра же с утра двинуть всех, незадействованных в хозяйстве («- Нечего им там псалмы петь заунывно; земляные работы много более подъёму духа и божьей помощи способствуют!» — заявил Толик).

Окопы тоже «до последнего» не защищать, а, буде прорвётся неприятель на пригорок — отступать по ходам сообщений в храм и в дом; там уже держаться крепко! Там же тоже иметь запас коктейлей… Шансы есть! — и моральный дух тут не последнюю роль сыграет; ибо «мосты сожжены и отступать нам некуда!»

Ещё решили с подачи Бабаха, что «как начнётся», на колокольне особо не светиться, и быть готовыми свинтить оттуда мигом в окопы — поскольку с колокольни-то действительно уж очень хорошо и удобно всё просматривается и простреливается; и не может быть, чтоб противник не заготовил что-нибудь чтоб колокольню-то завалить!

Расходились озабоченные: работ предстояло много, а времени, видать, было мало. Ну, как бог даст…

ДЕБАТЫ ЗА ВЕРУ И НЕВЕРИЕ, ЗА БОГА И ЗА ЖИЗНЬ…

— Володя… — проникновенно сказал Отец Андрей, касаясь рукава Вовчика, — Я о чём с тобой хотел ещё поговорить… а, кто ещё тут?

Отец Андрей с Вовчиком были на общей кухне, где сейчас не было никого, кроме в последнее время почти бессменного дежурного у самогонного аппарата Саньки Евстигнеева. Жестяной жёлоб, в котором был уложен медный, согнутый из трубок от охладительной системы холодильника, змеевик, был плотно набит снегом, но из трубки в трёхлитровую банку капало совсем редко: кап, кап… как-кап… «Продукт» в банке был чистый, как родниковая вода, и, в отличии от тех времён, когда гнали из браги да в первый перегон, запаха почти не ощущалось, — «продукт» шёл чистейший.

Санька пристроился спиной к тёплому кирпичному боку печки, и при свете масляного светильника читал какую-то книгу. При появлении старших встал, склонил голову под благословление; попробовал отрапортовать — и про количество «продукта» за день, и что крепость удалось довести до 80 градусов, — лично проверял спиртометром; да и вообще — вспыхивает на раз! — но Отец Андрей остановил его, — не с контролем пришли, по своим делам. И вообще — шёл бы ты, Санёк, лучше спать, чем в полумраке глаза портить! А что читаешь?..

Читал Санька свою любимую «Занимательную химию для детей и взрослых» Леенсона, и читал, судя по всему, не в первый раз — перечитывал. Многое было непонятно, — часто приставал с расспросами, но в общине не было людей, интересующихся химией на таком уровне, чтобы ответить на все его вопросы, да и время было такое — не до любознательного мальчишки, других дел полно. Но всё равно было интересно.

— Не, дядь Андрей, — по-простому, как позволялось вне храма, ответил Санька, — Ещё полчасика. Пока печка тёплая ещё. Я уж не подкидываю, как ужин сготовили; дрова берегу; но пока тёплая, греет — надо гнать! Я же понимаю! — обороноспособность!

— Правильно понимаешь! — серьёзно похвалил Отец Андрей, — Но всё ж таки не засиживайся, отдыхать тоже надо.

— Да я ж ничо! Вон, змеевик снегом набил — и сижу, пока каплет. Как совсем остынет — я уж знаю, это ещё с полчаса, — я домой пойду, мамка в курсе!

— А, ну смотри. — согласился священник; а Санька, пользуясь случаем, двинул близкую ему тему:

— Дядь Андрей, камрад Хорь, я чо хотел. Вот, на банки, на бутылки со смесью спички клеют, — ну, на «коктейли Молотова», — а почему, кстати, «коктейли», мне Катя сказала, что потому что смесь; а что, всякая смесь называется коктейлем, или только с самогонкой? А кто такой Молотов? Катю спрашивал — она не знает… Не, я не про это — я про спички! Спички же зажигать надо! — а это время! Или вдруг чиркушка отсыреет — снег же! Можно химический зажигатель делать! — в пузырёк, в колбочку налить глицерину, и в бумажку вокруг — марганцовки насыпать! Глицерин, если колбочку разбить, смешается с марганцовкой и возгорится! — я знаю, я пробовал. Вот. Если бутылку, значит, с таким запалом…

Отец Андрей затруднился с ответом; а Вовчик неодобрил: сложно, ненадёжно. Разобьётся такой запал о броню — трудно сказать. Самому разбить перед броском — не факт что сразу, при попадании на броню, возгорится — там ведь какое-то время на химическую реакцию нужно. Со спичками-то — моментально… Но за идею — похвалил. В правильном, мол, направлении думаешь — молодец!

Когда мальчишка, вздохнув, чтобы не мешать взрослым, опять спрятался со светильником за печкой, Вовчик со священником присели за столик в углу. Было темно, лишь отблески раскалённых углей в щели приоткрытой дверцы печки освещали помещение, да бледный уличный свет падал через оконце.

— Я что хотел сказать, Владимир… — усаживаясь напротив и оглаживая бороду, продолжил вполголоса Отец Андрей.

— …вот ты столько времени в общине, и до сих пор некрещённый, — нехорошо! — на открывшего было рот чтобы возразить Вовчика он махнул рукой, продолжил:

- Знаю-знаю; помню разговор и договорённость, и с тобой, и с Вадимом… всё помню! Не принуждаю ничуть — сам должен к вере прийти. Но сейчас-то… как ты? Ведь время наступает страшное, последнее. Неужели не думаешь о душе, о вечном спасении?

— Андрей Викторович… — вздохнул Вовчик, понимая, что сейчас начнётся продолжение уже начинавшегося ни раз разговора — Ну чё вы опять… говорил ведь вам! Не верю я в бога, не-ве-рю! И не из-за какого-то «личного опыта», а чисто по умозаключению, — ну такой вот я человек, чисто «на веру» не могу ничего принимать; а только доказанное!

— Ну, доказывать существование бога… — начал опять было священник, но Вовчик перебил:

— Да не надо ничего доказывать; да и не получится! Знаю я все это ваши доводы! «Бог в нас, бог вокруг нас!.». Где-то я, может, даже и согласен — но это не «бог» называется, а совсем по-другому! Ну, не знаю как… Природа там, или вселенная, или мироздание!

— Ну вот, значит всё же допускаешь… Есть нечто непознанное, и имя ему…

— Да нет же! Дело в том, что «это» — как не назови, — всё равно не «бог», как вы это называете! Ну, для простоты назовём «мироздание». Так вот — оно ведь совсем не по тем принципам функционирует, нежели ваш «бог»! То есть… то есть для «мироздания» нет таких понятий, как добро и зло, оно над этим; а в вере, в религии ведь это определяюще! Какой смысл в боге, в вере, в религии, если они не устанавливают удобные взаимоотношения между людьми, не регулируют их… ну, эти взаимоотношения! А то, что добро и зло понятия относительные — я очень давно понял! Опять же этому «мирозданию» и священники как посредники не нужны, и церковь не нужна! И, опять же, функционирует оно по совсем другим принципам, нежели как у вас-то… как его: «не убий, не укради»… и так далее. Наплевать мирозданию на эти относительные понятия — добро, зло; или там «украсть», «убить»… или спасти. Оно нейтрально. Это как природа — а, вернее, природа и есть. Как можно в природу верить или не верить? — она есть данность. «Непознанное»? Вон, электричество тоже я не видел — но пользоваться мы все умеем, потому что его функционирование описывается внятными электро-законами! Бог ваш… знаете, когда зло «торжествует», а вы отмазываетесь своим «неисповедимы пути божии», — то это вне логики. Я в логику верю. Только. Потому, уж извините, Андрей Викторович, зря вы это всё опять…

Священник вздохнул. Он остро чувствовал, что в беседах с начитанным, подкованным фактически, до мозга костей материалистом Хорем ему не хватает аргументации, — или всей той изощрённости ума, которую, возможно, дают будущим священнослужителям в высших духовных заведениях. Он же в семинарии не обучался, — всего лишь что-то вроде полугодовых курсов после института уже, и после армии, во вполне зрелом уже возрасте, — стезя его была «до всего этого» не борьба за умы и души паствы, а хозяйственная деятельность, в которой он вполне и преуспевал. А тут вон как повернулось. Приходится быть и благочинным, и пастырем в одном лице — куда деваться. Приходилось, напрягаясь, искать доводы…

— Ты прямо, Владимир, как этот, как сайентолог! Была такая, знаешь, секта… даже церковь скорее, на Западе… тоже только в науку верили…

— Не-а, Андрей Викторович! — поправил его начитанный и опытный Вовчик, — Ни разу я не сайентолог! Читал я их книжки, знаю про что они! По идее, ни разу они не «про науку»; по идее тот же это лоховоз… извините. Андрей Викторович, я это не про религию вообще, а про них только. Чисто лоховозка чтобы деньги собирать; неглупый, видать, был чел этот, Рон Хоббард, что целую религию придумал и возглавил! Думал я про это: умные становятся политиками, а очень хитрые — свои религии создают! Вот, по радио опять слышал — в Мувске эти-то, черноквадратники, активизировались — свою радиостанцию завели; видать, выжили после эпидемии! Вот — они пример. Жрецы — они всегда выше фараонов стояли, это я ещё про Древний Египет читал. Оно и понятно — он-то как бы всего лишь «сын бога», а они — непосредственно «божьи трансляторы» и интерпретаторы, хы! Через них как бы бог с человеком разговаривает; в том числе и с фараоном; а что он им скажет — только они ведь знают… и решают. Вот и Абу Улям этот… он опасный, гад. Потому что через «идею» в души лезет — послушал я его «проповедь» по радио, — это что-то! Спаситель, ёпт! А у людей от всех этих потрясений в последнее время крыша едет, — не удивлюсь, если многие поведутся. А вы вот, церковь, вроде как должны бы были эту сферу, ну, касательно души, плотно держать — а вот поди ж ты… уступили место всяким нерусским уродам.

Поняв, что с этой стороны Вовчика не взять, и решив не вдаваться в дебаты насчёт промахов церкви и успехов черноквадратников, Отец Андрей зашёл с другой стороны:

— Ну, а про жизнь и смерть ты, Володя, думал? Что все мы на грани ходим, — вот, сегодня только об этом говорили. И сам ты — рискуешь постоянно; вот как в этой героической вылазке с Вадимом Рашидовичем! Думал?..

Вовчик не успел ответить, а Отец Андрей поспешил добавить:

— Вот для меня смерть физическая не страшна, — знаю я, что есть жизнь вечная! Грешник я великий, да; но уповаю на милосердие отца нашего небесного! Ты как же? Ведь, если как ты говоришь — «природа», «мироздание» без всяких божеских законов, — то и жизни вечной, рая небесного нет! Прах и тлен! — и не пугает тебя это??

— Не-а! — ответил Хорь, и потянул с края стола пустую керамическую кружку в весёленьких розовых цветочках, — Хотите чаю? Иван-чай, а? Очень способствует, кроме витаминного отвара — не зря у нас в общине простудных почти нет! Вон, вижу, чайник…

— Давай… — согласился священник, и продолжил:

— Неужели ты не думал о том, что если ты в царствие небесное не веришь, — то и уйдёт с тобой всё это: весь твой мир, твой опыт, твои воспоминания?? Я вот знаю, что со мной вечно это будет — ибо верую!

— Андрей Викторович… — найдя ещё одну кружку и наливая напиток возле плиты, сказал Вовчик, — Ну вы же образованный человек — политех кончали! Что изменится оттого верую я или не верую?

— Тебе же легче будет! — убеждённо сказал священник.

— Ну… наверное. Стало бы, ага, легче. Если бы «поверил». Но я же говорю — не могу я просто так «поверить» — рациональный я человек, и не хватает мне фактической основы для этой вот веры! Не вижу я бога вашего, не верю я в заповеди…

— Но сам же, сам же — по сути заповеди соблюдаешь! — поспешил тут же «поймать» его священник, — Ведь блюдёшь! Готов жизнь свою положить за други своя! — что, не так?

— Так. — спокойно согласился Вовчик, — Только вы не путайте нормальное отношение к жизни с исполнением каких-то там «обязательных заповедей». Которые якобы кому-то кто-то заповедал… на скрижалях начертал, ага. Просто я… просто я нормальный, только и всего. Воспитан так. Заповеди тут ни при чём.

На это священник не нашёлся что ответить, а Вовчик продолжил:

— Вот вы говорите «не веришь, и потому жить тебе — мне, в смысле, — труднее, потому что не жду я жизни вечной», — ну, где-то и так. Но я ж говорю: не могу я верить во всю эту хре… то есть в царствие небесное; и потому и обманывать себя не могу. А то, что «всё моё», умри я, уйдёт вместе со мной… да, обидно где-то…

Он отхлебнул горячий напиток, задумчиво поднял глаза к низкому потолку:

— …и как мама в школу собирала, и как костюмчик на Новый Год шила, мишку; и как умерла… как Жоржетта в лесу сбежала тогда… даже как тогда с Надьк… ой… ну, то есть да, вся моя жизнь, все мои воспоминания и весь мой опыт — да, как вы говорите, «в прах» уйдёт, — ну что ж… Так жизнь устроена…

— А как она устроена? — переспросил Отец Андрей, ещё не оставляя надежду хоть как-нибудь да «свернуть» упрямого атеиста Вовчика на стезю веры и жизни вечной, — Что есть человек и для чего он на Земле?

— Ну как устроена… — Вовчик от задумчивости вдруг оживился, — Да, думал я про это! Знаете, Андрей Викторович, вот как компьютеры изобрели, с программным обеспечением — многое прояснилось! Для меня, во всяком случае. Вот есть программа, скажем. Она с определённой долей самостоятельности: может сама что-то предпринимать, действовать; даже обучаться — есть сейчас такие, нейро-программы называются. По сути — аналог человека! Ещё, скажем, шаг — и программа, скажем, обретёт самосознание, перестанет быть типа «чисто калькулятором»; «душу» обретёт — как вычислительная машина в «Понедельник начинается в субботу» Стругацких, — читали? Начнёт думать о вечном, о смысле существования; обретёт тоже свой опыт и мысли; а может, уже и есть такие программы, даже скорее всего… и что? Она от этого перестанет быть просто программой? Если, к примеру, в результате сбоя она перестанет функционировать… или, к примеру, её пользователь сотрёт — она что, в «рай для программ» попадёт? Даже если она себе этот «рай» и загробную жизнь придумает? Нет же; она даже в «корзину» не удалится, — поскольку в «корзину» удаляются чисто данные; а «программа», как «сознание» у человека — это нечто нематериальное; она просто деинсталлируется, да, просто сотрётся с электронных ячеек, освободив их… только и всего!

— Механицизм какой-то! — осуждающе сказал Отец Андрей, наконец найдя верное определение для Вовчиковой теории, — Примитивный механицизм! Представление жизни, сознания — как взаимодействия шестерёнок в редукторе! Не возражай — всё это похоже! Передача крутящего момента — и то, как ты представляешь жизнь как программу, — очень похоже! Как же можно жизнь, данную богом; сознание, горящее божественным огнём, сравнивать с какой-то бездушной программой, основанной на битах и двоичном коде… на программируемом продукте?!

— Не жизнь как программу, а сознание! А почему нет?.. — Вовчик, почувствовав силу своей позиции, основательность своих доводов, улыбнулся, — Многие люди так и вообще по сознанию не то что до компьютерной программы не дотягивают, а даже до калькулятора. Вон, как Хрон — у него все интересы на поверхности: жрать, доминировать и трахаться. Бабуин примитивный, в натуре — как этот, мозговед, физиолог по мозгу Сергей Савельев говорил, — я его ролики слушал… Бог дал сознание; или пользователь программу инсталлировал — какая разница как представлять. Вы вот за бога топите, — я за инсталляцию… Вон, ребёнок когда рождается — в него сознание и загружается; через папины и мамины гены; а совсем не божьим соизволением, как вы подаёте… И решают, быть или не быть ребёнку опять же папа с мамой, а не бог. И, скажем, если они ребёнка «сделали» сегодня, а не вчера — это уже другой ребёнок будет, с другим сознанием; потому что комбинации хромосом бесконечны и постоянно меняются… сегодня один сперматозоид оплодотворил бы, а вчера — совсем иной бы. Соответственно и сознания разные. А куда делись те, что «не понадобились»? А никуда. Просто «неинсталлированы». А те, что умерли — «деинсталлированы», то есть стёрты попросту. А у вас, Андрей Викторович, какое-то «божье вдувание души», причём «насовсем», то есть навечно. И где-то эти души после смерти обретаются; толкутся где-то…

Он невесело засмеялся:

— Вот у индусов, с их реинкарнацией душ, и то веселее — хоть баобабом в следующей жизни можно стать, хоть лягушкой, хоть жуком, — но всё ж не пребывать в каком-то загоне, пусть и комфортабельном, который вы «раем» называете… Представляю, какая там толпа собралась за это-то время! И как там скучно. Я бы вот туда б не хотел! — там, может, неприятные мне люди!

Вовчик опять закатил глаза к потолку и с чувством произнёс:

— Староста нашей группы, к примеру! Или декан. Или преподша по бухучёту — терпеть её не мог; но она, вроде как, верующая, пост держала и всё такое — так что все шансы в рай попасть у неё были… или есть, если уже померла, — это скорее всего, она кроме как в бухучёте ни в чём не шарила; такие сейчас не выживают… Нафиг бы мне с ними встречаться опять-то?.. Не…

Он засмеялся.

Отец Андрей с огорчением посмотрел на него:

— Тяжело тебе, Володя, с таким-то взглядом на жизнь!

— Да нет, Андрей Викторович, нормально. Я с собой… как бы это сказать… в равновесии. Тяжело было бы, если бы я себя обманывал, — и при этом то там, то сям «прорехи» в моём миропонимании бы вылазили; и мне бы приходилось заставлять себя о них не думать; или придумывать какие-нибудь для них оправдания… нереальные. Вот тогда бы было тяжело. А так — нормально.

За печкой, притаившись, сидел и прислушивался к разговору Санька. Про него забыли. Печка остывала. «Продукт» давно перестал капать из змеевика; но он не уходил — было интересно. Понимал, что поступает нехорошо, грешно, подслушивая; но, хотя и не понимал половину сказанного, изо всех сил прислушивался и впитывал — Санька был пацаном открытым к новой информации, к новым веяниям…

…И ДЕБАТЫ ЗА СМЕРТЬ

В комнатке Вовчика Сергей, Толик, и Жексон устраивались спать. Сегодня все трое; хотя их давно уже задействовали и в ночных дежурствах; но сейчас Хорь переделал график, поставив дежурить ночью пусть усиленные, но собранные из менее «важных» бойцов наряды, — приятно было осознавать, что их воспринимают тут как одну из основных «ударных сил»; наверное даже самую основную; уважают; и следят, чтобы они выспались… Мало ли! Как, потягиваясь, сформулировал Толик:

— Вдруг война — а я усталый!

Спали привычно не раздеваясь до белья, — тревога могла подняться в любой момент.

Приятно, и, опять же привычно уже, пахло дымком от печки и смолой от горки парящих возле печки дров. Оружие — рядом, только руку протяни.

Сергей, глядя в закопченный потолок, размышлял, правильно ли он поступил, что отдал в общину «во временное пользование» один из своих ТТшников с парой магазинов… С одной стороны правильно — на один ствол община стала оснащённей; с другой — пистолет жалко! Привык уже с двумя. Ещё наган Зульке подарил… …ну, Зульке ладно — не жалко. И, как бы, в заварухе и одного пистолета с автоматом-то должно хватить… но всё-ж таки… может и не хватить! Жаба душит, да. А, ладно! Потом всё равно заберу! — решил он про себя; и, чтобы не расстраиваться, стал думать, что завтра он обязательно тут вот, на этом вот подкопченном потолке у Вовчика, нарисует просто пальцем тоже морду крыса! — вот смеху будет при очередном Совете! Пусть потолок моют, хы.

Жексон размышлял о вечном. Он уже успел переспать с двумя из девчонок-коммунарок; и по мере сил подбивал клинья ещё к одной; но это всё было не то… Размышляя, он с удивлением и с огорчением сделал вывод, что он, чёрт побери, влюбился. И влюбился совсем неудачно, — в ту, с которой не только не спал, но и, честно говоря, опасался и заговорить лишний раз, не то что по-свойски шлёпнуть по попе или притиснуть в углу. Он влюбился в Адельку.

Опытный в амурных делах, он с огорчением видел все признаки: в её присутствии он терялся; если приходилось говорить, что-то рассказывать, то прежнее красноречие куда-то девалось; плюс ко всему он, считавший себя до сих пор довольно-таки бесстыжим, вернее — безкомплексным парнем, вдруг стал даже как-то стесняться смотреть на неё, в то же время испытывая жгучее желание её почаще видеть… Чёрт побери, если так дальше пойдёт, то и другие девчонки это заметят — если не заметили ещё, женщины такие вещи спинным мозгом чуют, — может получиться неприятно… Ах ты чёрт, угораздило… А она-то, Аделька, как её девки называют — всё больше молчит, и не улыбается, — прямо ангел смерти какой-то, чесслово!.. Не, зная её историю, неудивительно, конечно; наоборот — уважительно очень. Наташка рассказывала — хочет пришить этого, как его… главного там, который её пацана замучил. Достойно, чо. И имя такое — Адель, А-дель. Прямо библейское какое-то. Или чьё? Надо будет у попа потом спросить, только наедине, чтоб не подумали ничо. А этого урода с деревни она, пожалуй, и правда убьёт — верится как-то. По возможности надо будет ей помочь, угу…

Толик с привычной уже злостью думал о том, как они тут глупо и беспросветно завязли; по-идиотски попались… А где-то сейчас его девочка, его Белка; и она думает, что он землю роет в её поисках — надеется на него, как на бога тут все эти шизанутые надеются, — а он тут, как дурак, завяз… и ситуация такая беспросветная — если б хоть один; а тут ещё с этими пацанами; главное — с Серёгой; и не дай бог что с ним случится, бляяяя… скатались, называется, «по надёжной наводке», ага — в натуре, найти бы эту шкуру, что их сюда затащила — порвал бы её как Тузик грелку, но голыми руками! Попадалово, нах; такой косяк, что даже трахнуть никого не хочется — только пришить кого-нибудь; и, желательно, голыми руками…

Он скрипнул зубами.

— Толян, не спишь? — вполголоса окликнул Жексон.

— Уснёшь тут, нах…

— Злишься всё? — по тону понял тот, — Слышь… Толян. Ты вот что насчёт смерти думаешь?

— А чо насчёт неё думать?

— Ну вот, насчёт погибнуть тут — как думаешь? Западло или нет?

— Конечно западло. Нахер про это и думать.

— Что — вообще не думать? Вот японцы, самураи в смысле, Вовчик на днях рассказывал, — у них считалось нормальным не только о смерти думать, но и готовиться к ней. Морально. Даже, говорит, принято было представить, что ты уже умер — типа, этим ты «освежаешь свой ум», и смерти уже не боишься. Чего её бояться, правильно? — если ты уже умер?

— Ну и нахера это? Готовиться?

— Они, типа, не помирать готовились, а старались приучить себя к мысли, что умереть — нормально. Ничего такого в этом особенного нет. А когда ты смерти не боишься, тогда и действуешь быстрее, не зажато. Тогда, что характерно, и шансов остаться живым больше. Как это не парадоксально.

— Парадоксально… нахватались слов. По-моему, нафиг не надо к смерти готовиться, и вообще думать о ней. Надо не о своей смерти думать, а о том, как противника убить! Как мне мой командир говорил: наша, грит, задача не геройски погибнуть, выполнив долг, а чтоб наш противник геройски погиб, выполнив свой долг, хы. Но ничего не добившись. Главное — задачу выполнить. Вот «у них» говорят: «сделай, хоть умри!». А у нас: «умри, но сделай!» То есть у нас и смерть не является оправданием.

— У кого «у них»?

— У них.

— Ага.

— Надо как Тайсон — он на ринг выходил не «подраться», а убить нахер своего противника! Как можно быстрее и эффективнее. И это чувствовалось! — потому его так на ринге и боялись. А если не получалось — он готов был хоть ухо противнику откусить, что однажды и сделал. Или горло перегрызть. Ибо похер — он на ринг не боксировать выходил по благородным английским правилам, а драться. Как реальный пацан.

— Тайсон негр же. — буркнул тоже не спавший Сергей, — Какой он «наш»? Ну, то есть какой он наш «реальный пацан»?

— Похер что негр. Наш. По духу.

— Ну, ты гнёшь, Толян…

— Ничо я не гну. Вот, так вот надо: настраиваться поубивать их всех нахер! А все эти Вовчиковы самурайские закидоны — похер!

— Ну, это кому что! — не согласился Жексон, — Каждый по-своему настраивается, у каждого свой метод. Вот у нас там, на кладбище, один кадр есть, позывной Викинг, татуированный весь — вон, Серый его видел, он ему татуху начинал бить. Я его в драке видел — реальный берсерк, в натуре! Орёт «- Оооодин!!!» — и кидается; это, типа, призывает древнего викинговского бога. Вбил себе в башку, что если погибнет в бою, то попадёт в Валгаллу — это такой рай для воинов…

Сергей шевельнулся и буркнул:

— Вот и Устос тоже… уже, небось, там.

— Только у него не получалось погибнуть, — даже раненый не был ни разу серьёзно, — так, царапины. Как заговорённый. Мы тогда на кладбище только пришли, нас мало было, и с оружием неважно; а тот район «кочевники» контролировали — гопы некого Инея. Решили было нас прогнать, или под себя задвинуть… Ну, Спец и велел дать им оборотку. Ну мы и дали… Так вот я думаю, что Викингу эта вот готовность к смерти реально выжить помогала.

Толик промолчал, сопел, слушал. Сергей насмешливо спросил:

— А «Один» — это что, боевой клич?

— Ну да.

— Хорошее дело. Нам бы тоже надо. Только какой? Пищать по крысиному? — он засмеялся.

Жексон продолжил:

— Ты про «метод сэра Ланцелота» слышал, нет? Ну, был такой рыцарь, типа английский, реально непобедимый — все удивлялись. Его как-то спросили: что нужно чтобы победить в бою? Ну, он не стал скрывать, сказал, что есть три правила. Первое, говорит — постоянно и внимательно следить за каждым движением противника. Видеть всё! — Ну, тот, который спрашивал, говорит: — Ну, это я могу! Он дальше: второе правило — если ты внимательно следишь за противником, видишь все его движения, ты обязательно увидишь, когда он раскроется! Каждый в бою хотя б раз, да раскроется! — и этот момент нужно уловить, и нанести решающий удар! Тот опять говорит: — Ну, и это я смогу! Сэр Ланцелот говорит: и третье правило — тебе в этот момент должно быть безразлично, погибнешь ты или нет…

Жексон засмеялся:

— А вот с этим реально сложнее, а? Вот и думай…

Помолчали, потом Толик проворчал:

— Да херня это всё…

Крыс же не согласился:

— И ничего не херня! У меня, когда со спецназом в Башне бился, было такое! Когда выпрыгиваешь из-за угла и шьёшь очередью! — потому что чувствуешь, что вот он — момент, когда они не готовы! А если в этот момент думать, что вдруг да не успеешь, вдруг да кто-то успеет наоборот в ответ выстрелить, — то и вся бы шустрость терялась! А так — не думая, — хха! Выскочил. Полосонул очередью, — и назад! Не задумываясь!

— Герой! — буркнул Толик, — Крепкий какашек. Сколько можно хвастаться. Это и не спецназ был — обычная пехота, чтоб ты знал. Хотя, конечно, люди с опытом…

— А сам-то!! — озлился Крыс, — Я ничего не хвастаюсь, я только как дело было говорю, — к слову. Ты — сам-то! Постоянно Белке хвастался подвигами своими, привирал небось ещё!

— С благой целью. — не стал спорить и отпираться Толик, — Иногда и привирал. Для пользы дела. Но незначительно. Да ладно, Крыс, не обижайся; я знаю, что ты герой. И все уже знают — во всей общине, хер знает откуда, хы. На тебя только и надеются. И на твой ПэПээС.

— Бля, Толян, достал! — решил всё же обидеться Сергей.

— Да ладно, чо ты. Настроение просто херовское, вот и грублю… — пошёл на попятный Толян. — На Совете вот ты всё по делу выступил — стратег! Мозги работают в правильном направлении, — молодец! Вырастешь — станешь вождём клана! Как Спец.

— Угу. — согласился Крыс, принимая неформальные извинения.

— Серый… — снова подал голос Толик, — Ты чо, себе татуху набил?

— Не, начал только. Там крутая татуха, с полутонами. Викинг сказал раз пять надо будет заезжать.

— Ну и зря.

— Ничо не зря. Ещё эмблему хочу на рукав: крепостная башня, а на её фоне оскаленная крыса! Круто. Зулька сказала, что может вышить. Потом.

— Детство в жопе.

— Ну и пусть. Толян, ты опять начинаешь?

— Не. Я так. Раз хочется — на здоровье. Это я так.

— Тут прям озверение какое-то, намного хуже чем в городе! Во время пришло! — вмешался в беседу Жексон, — Все друг друга мочат почём зря. Вчера ещё в один магазин, может, ходили; с одной полки мясную нарезку брали, — а сейчас готовы друг друга замочить!

— Полки с мясной нарезкой у всех разные стали! — пояснил Толик, — и вообще, — на всех не хватает. Вот и оно. Как говорит Серёгин батя: бытиё определяет сознаниё.

— Это-то понятно… — согласился Жексон, — Но, блин, с каким ожесточением, и за что! Мне девчонки рассказывали, как их чуть всех не прижмурили бандюганы в лесу, летом ещё, — Вовчик, кстати, спас. Ну это ладно — бандиты. А как здесь… ведь большинство вместе приехали! — вместе на полях работали, обживались, — а сейчас готовы друг друга резать! Вот… Аделька вот. Готова этого своего личного врага… …незнай что с ним сделать! И за дело — он-то её пацана как!.. Но он-то как мог!..

Толик потянулся и уже лениво произнёс:

— Да нормально всё это… Люди — ещё те животные. Просто когда поляна обильная, то, что они хищные, нефига не заметно — маскируется воспитанием. А как за жратву эта…

— …конкуренция! — подсказал Сергей.

— Да. Как за жратву конкуренция — тут сразу клыки и вылазят. Да это всегда, и раньше так было — только мало кто замечает; опять же — полиция, законы, морали, то да сё… Мешали, бля, горло друг другу перегрызть. Но желание-то было! А как ограничения пропали, так и понеслось! Вот, Серёгина мамаша всё втирала, помню, про «позитив» и про «мораль». А куда всё делось, как только… ладно, об этом не будем. А вообще человеку человека замочить всегда было раз плюнуть — за любую малость. Люди такое зверьё…

— Ты вот девку и двух парней на базаре застрелил — сам рассказывал! — мстительно напомнил Крыс, — Зверьё!

— Ага… — легко согласился Толян, — И я тоже, что такого. Не мы такие — жизнь такая! — хоть и не люблю я этих оправдательных речёвок, вполне без них обхожусь. Захотел — и грохнул! Если я захотел — чем не основание? Опять же они первые начали…

— Зверьё… — повторил Крыс, — А вот повод «захотеть грохнуть» у тебя, Толян, какой? Раз уж разговор зашёл. Ну, ту девку ты за то, что она шухер на базаре подняла, что-то выступать стала; а парни за неё вписались. Как бы самооборона. Потом этих, соседей наших, чёрт бы их побрал — которые Графа съели, и консервы им ещё носили, — за то, что навели на нас. Это всё понятно. А ещё? За что можешь?

— Да… много что ты ещё не знаешь… — уже конкретно зевая, произнёс Толян, — Да хоть за что… Не обязательно за то, что мне что-то плохое сделали или могут сделать. Просто за то, что люди — говно. За это убивать тоже надо, я считаю.

— А как ты определишь, что человек — говно? — встрепенулся Жексон, — Понадкусываешь? Хы.

— Жизненный опыт! — покровительственно сообщил Толян. Уже расслабленно, растягивая фразы, сообщил:

— Грохнул я как-то троих… Бабу одну, старую кошёлку; сыночка её, пидораса; и ещё одного гандона… А за что, спросишь, бабу-то… Она начальница моя была одно время, выделывалась… но не, не за это; за это максимум бы в морду дал. Не думай, что я совсем-то… А за то…

— Это тут, что ли? — спросил сонным голосом Крыс, — В смысле в Мувске уже?

— Ага.

— Когда и успел…

— А в тот день, когда в первый раз на Башню напали — помнишь? Мы ещё с Олежей на разведку насчёт печного топлива ездили в тот день, на мою бывшую работу — помнишь? Ещё Устос в тот день погиб.

— Да уж… такое не забудешь… — Сергей уже засыпал, но ещё слушал вполуха.

— Ну. Ну, за что? — поторопил с интересом Жексон, — Не спи, Толян; расскажи сначала, потом спи! За что бабу, если не за то, что она выделывалась?

ЗА ЧТО СТОИТ И УБИТЬ

Толик поворочался; повернулся на бок, посопел, и решил всё-таки рассказать:

— Да понимаешь… Я у ней одно время в охране работал. Ну и как бы, конечно, общался с теми, кто её и раньше хорошо знал — к примеру, с тем же гандоном, которого за компанию с ней шмальнул, — он у неё начальником охраны типа, с доплатой, работал уже года четыре. Он рассказывал; ну и вообще — наблюдал её отношение… я же говорю — у меня большая наблюдательность и огромный жизненный опыт…

Крыс насмешливо хрюкнул; сон у него пропал уже; но Толик не обратил на это внимания, и продолжил:

— Так вот. Что Мартовна эта самая, — кошёлку Вероникой Мартовной звали, это к слову, — что она нас, служащих, за людей не считает, я сразу понял, по отношению. По разговору, и вообще… Деньги платила вообще смешные — «вы, говорит, и на эти деньги не наработали», — ну, это ладно… Потому у неё и текучка такая была — весь состав почти, за исключением этого гандона, старшего, ему она доплачивала, за полгода обновлялся, — прикинь, она считала выгодным чтобы была такая текучка, чем чуть больше людям платить и чуть более человечно себя вести, — чтоб люди за место держались. Так нет! — она предпочитала сэкономить; и лучше на эти сэкономленные деньги лишний раз за бугор съездить, на курорт, — типа отдохнуть. Чтоб её, старую кошёлку, там какие-нибудь турки или арабы отжарили. Вот… Кстати, я сколько раз убеждался — вот которые сволочи, и по сволочному к другим людям относятся, — они дураки… то есть глупые как бы… По большому счёту больше теряют, чем экономят: вот сам посуди — персонал постоянно меняется. Люди приходят, работают какое-то время, а потом уходят, — и уходят, заметь, обиженные! Отношением в первую очередь. Люди, которые за полгода уже узнают, так сказать, все ходы и выходы. И где что лежит. Нет, понятно, что почти все плюнут, вполголоса отматерят её — и постараются забыть! Но… во-первых-то, не все такие, с короткой памятью, — я вот злопамятный, не скрою. Во-вторых, ситуация у людей может измениться, — раз, и человеку терять нечего… А тут — ходит такая хря, и человек её считает как бы ему должной, — вникаешь? Или вот началось всё это — ну, передел, Новая Администрация, бардак этот, милиция распущена, беспредел, — и столько народу на неё обижено, — ну скажи, не дура?

— Дура. — согласился Жексон, — Конечно, в моменте, на деньгах она выигрывала; а в перспективе сильно подставлялась, ага.

— Вот. Дура. Кстати, не все так — вот я одно время работал, — не здесь, у соседей, — в охране у одного олигарха. Не, без смеха, — реально олигарх, какая-нибудь здешняя МувскРыба по сравнению с ним так, — лавочка для бедных. Так вот — у него текучки совсем не было. Он людям нормально платил, и заботился о них. Не о всех поровну, конечно, но всё же. Мог и квартиру человеку купить, если человек нормальный, ценный. Или, к примеру, как-то пересёкся с одним парнем во дворе — тот просто дворовым рабочим работал, ну там газоны и всё такое — а у того обувь дрянь. Ну, оно как бы понятно, — кто ж на грязную работу хорошее наденет. Но он заметил. И чо — через час несётся его домоуправительница, запрашивает у всех, — и у рабочих, и у охраны, — размеры. Хан, говорит, — мы его между собой Хан называли, — велел всем организовать нормальную обувь! И на следующий день всем по паре «фирмЫ»! Пустяк для него — а люди такое ценят. А эта кошёлка…

— Толя-я-ян… — прервал его Крыс, — Ты как-то нерационально рассказываешь. Уходишь в сторону. Философствуешь, прям как батя, — от него, что ли, набрался? Расскажи за что и как тётку-то грохнул? За отсутствие заботы о тебе, что ли? Хы.

— Так я и говорю. Не, нахер мне бы её забота. Я ж говорю — за то, что сволочь. Вот Хан тоже, наверное, был ещё тот перец, — но…

— Толян. Ты конкретно скажи — из чего ты решил, что она сволочь?

— Я и говорю. Короче, прикинь — она была раньше обычной школьной учителкой. То есть учила детишек, проводила всякие «ленинские уроки»; рассказывала, что такое хорошо и что такое плохо. Детишкам. Учила их быть хорошими мальчиками и девочками; не грубить, не драться, не воровать, и вообще — быть этакими правильными строителями социализма. Угу, Крыс, ты этого уже не захватил, а Жексон куском ещё может помнить — как в школах учили…

— …разумному, доброму, вечному! — вставил Жексон, и Толик кивнул, хотя в полумраке этого и не было видно:

— Да. Ну, ну потом она в гороно работала — но всё равно в той же сфере: следила за тем, как другие учили детишек быть хорошими. Не обижать маленьких, быть честными и так далее. А муж у ней был строитель. И когда Союз развалился, организовал свою строительную фирму и как бы неплохо поднялся. Разбогател типа. Ну и, — как водится у таких кошёлок, она на каком-то жизненном этапе решила с ним развестись — перестал он удовлетворять её растущие жизненные запросы. Когда она простой учителкой была — удовлетворял, а как разбогатели, — а она, учителка, считала ведь, что это «они разбогатели», а не муж ейный, — то и перестал удовлетворять. Ну и — на развод. И на разводе, натурально, отсудила у него этот вот особняк, в котором я работал, — он под офисное здание был спроектирован, сдавался разным организациям в аренду. Это, конечно, не считая двухэтажного коттеджа и пяти машин. Неплохо, да?

— Капитализм… — нейтральным тоном произнёс Жексон, — И что с того? За это убивать?

— Нет конечно. Но, прикинь, — как только она стала такой «бизнесвуменшей», сразу куда и подевались её прежние установки про то, как «жить по правде» надо! Сразу стала хищницей…

— Так наверное и не было никаких этих установок! — возразил Жексон, — Мало ли чему она учила! Программа такая школьная была — по программе и учила!

— Вот. Может быть. Даже наверное. — согласился Толик, и продолжил:

— Вот только я считаю, что учитель на себя большую ответственность берёт. Он не просто «программу излагает», — он в других закладывает эту программу, «как жить нужно». И сам несёт ответственность за правильность этой программы. Вот прикинь: если токарь учит своего ученика токарному делу, — он ведь несёт ответственность за то, чему он его научит? Если обученный ученик будет гнать голимый брак, или вообще травму получит — кто виноват?? Тот кто учил, однозначно. И с него спросят. А если учитель «как жить надо» учит, — а ученик потом в результате получает огромные проблемы, — что ж, учитель не виноват как бы?? Виноват, я считаю, и должен отвечать!

— Она-то при чём? — заступился Жексон, больше из чувства противоречия, чем по существу, — Жизнь ведь изменилась, страна изменилась. Отношения между людьми…

— Нефига! — отмёл все возражения Толик, — Всё что угодно может меняться, но что в человека заложено, — должно оставаться и помогать ему выживать! Вот я Крыса стрелять по-македонски с двух рук научил, — ему пригодилось. А если бы неправильно научил бы, и его бы грохнули — кто был бы виноват? И я в том числе. Отношения изменились, отношения… за всё нужно нести ответственность! Если бы Мартовна в тех, в новых отношениях осталась бы по духу той самой простой учителкой, что учила «разумному доброму вечному», к ней бы у меня претензий не было. Но она же учила быть «хорошими», — а сама стала капиталистической хищницей! И за это, я считаю, должна была ответить!

Он помолчал, подумал, и добавил:

— На учителях и на руководителях особенная ответственность лежит! Совсем другая чем на простом народе. Они за бóльшее отвечают. Да, бывает, что они ошибаются — это жизнь же. Но за ошибки отвечать должны по большому гамбургскому счёту! И только в том случае с них ответственность снимается, если они судьбу своих решений и своего обучения разделяют! Вот, к примеру, инженер спроектировал и построил мост. Когда по мосту первая гружёная колонна проходит — инженер встаёт под мост; так, что если обрушится — он напрямую за это ответит. Конкретно. Во-всяком случае раньше так было, я читал. Или вот твой, Серёга, батя. Вот он принял решение всем нам оставаться в городе, в Башне, а не линять куда-нибудь «на природу», — ну так он в полном размере и разделяет последствия своего решения! Сам живёт в Башне, сам всё переносит вместе со всеми нами… Или вот Горбачёв… Жексон, помнишь ещё такого? Он за «новое мы́шление» был, за дружбу с Западом, — а по факту развалил великую страну! Но, когда страна выживала как могла, в крови купаясь, — он на Западе в это время вполне преуспевал! Нобелевская премия, виллы-дворцы и всё такое. Это разве справедливо? Правильно что его грохнули; только поздно, раньше надо было. Потому что руководитель, как учитель, за то чему он учит, должен отвечать за свои решения, чего он там «наруководил».

— Вот за это я Мартовну и пристрелил! — закончил Толик своё повествование, — За двуличие её подлое. Которое, очень может быть, многим дитя́м аукнулось нехорошим.

— Угу… — согласился Сергей, — Наверное надо было…

— А как ты её?? — с жадным интересом спросил Жексон.

— Да как… В её кабинете, где они себе с сыночком спальню организовали. Отвёл туда. Она всё возникать пыталась, что-то там за «вы ответите!» верещала, и про «у меня связи!.». Дура.

— Высказал ей? Ну, это вот всё — за ответственность учителей и руководителей?

— Не-а. Не успел. Я хотел, — но она верещала постоянно, перебивала, — а потом её сыночек решил изобразить человека-паука и в окно попытался прыгнуть… Дубина, — это только в кино сквозь стекло легко прыгать, выбивая его головой; в реале это в лучшем случае травма. Ну, разбил одно стекло в стеклопакете, — а я ему в башку закатил картечину из того агрегата, что брателло под стройпатрон сделал. Потом ей. В лоб. Точно между глаз. Бесполезно уже было с ней общаться, — она б ничего не поняла; да и не надо всё это… Потом вниз, в холл спустился, и закатил ещё одну в лобешник этому гандону, «начальнику охраны» — он там у меня связанный сидел. И всё. А потом мы рванули Серёгу выручать.

— Да. Есть что вспомнить! Над чем подумать! — с чувством сказал Жексон, — А ты, Серый, тот день помнишь?

— Его забудешь, как же… — пробормотал Сергей. Все эти Толиковы рассуждения об «ответственности» его не особо волновали. Вот если бы Устос тогда не погиб, в тот день, если б он был бы с ними — это было б круто…

…Гремела проклятая «Металлика». Останелые гопы лезли на козырёк подъезда, как будто их снизу поджаривали паяльной лампой и подгоняли пиздюлями. В принципе, так и было — снизу, из-под козырька доносилось яростное, с привизгом:

— …вперёд, вперёд; замочите этого клоуна, ну! вас много — он один, убейте его! Пристрелю каждого кто отступит!!!

Они и лезли, со стеклянными от ярости и, видимо, наркотика глазами; и Устос уже не успевал, — вот он метнул в одного свою алебарду, — и она, проткнув остриём гопу плечо, увлекла его вниз. Устос же выхватил своё меч — тускло взблеснувшую катану…

Всё равно ведь не справится! — их много! — молнией пронеслась у меня в голове мысль; и — да, я мог, мог помочь! — вот он, мой обрез «бинелльки»; патроны в стволах; патроны переделанные — вместо дроби в них рубленые гвозди, как в «Брате»; батя говорил, что это «пиздец стволам, но для обреза точность некритична; и из-за царапин мы переживать не будем, убойность важнее!» И я, высунувшись по пояс в окно, кричу Устосу:

— «Дима, в сторону, в сторону!!» — и он, мгновенно оглянувшись, видит у меня в руках оружие, и действительно отступает от центра площадки в сторону, напав на тех, кто лезет справа.

Там кто-то матерится, кто-то взвизгивает, — но я туда не смотрю — я смотрю на тех, кто лезет слева: здоровый парень уже отжался на руках и забросил колено на край, он вот-вот будет на козырьке; и перед ним лежит на замусоренном рубероиде козырька рифлёная арматурина с обмотанным тряпкой одним концом; и рядом уже появилась рожа другого — он, не выпуская из руки молотка на длинной ручке, елозит локтями, ища упор, чтобы протащить свою тушку брюхом на площадку козырька… хер там!

Я вдавливаю спуск, направив ствол на уже встающего с арматуриной в руках парня, — и, хотя я держу обрез двумя руками, обрез ощутимо дёргается, грохнув огнём и дымом в этого гопа; и, конечно, не только огнём и дымом, — я вижу, как самодельная гвоздёвая шрапнель хлестнула гопу в грудь, прямо в светлую футболку с мокрыми пятнами подмышками, изорвав её тут же в клочья — и гоп, всплеснув руками, выронив арматурину, падает назад, назад с козырька; и я почему-то успеваю подумать, что вот так-то вот падая, во весь рост назад, да с такой высоты, да на бетон — он обязательно разобьёт себе голову; да прямо всмятку разобьёт! — как будто я почти наверняка уже и так не убил его выстрелом с трёх-четырёх метров. И я тут же перевожу ствол на второго — и дожимаю спуск. Обрез опять дёргается, грохнув огнём и сталью в лицо второму, — и его сметает с козырька, только молоток остаётся лежать на краю.

Я открываю обрез, и он выплёвывает дымящиеся гильзы. Доставая торопливо патроны из кармана, я бросаю взгляд на Устоса — он тоже зачистил уже свою половину подъездного козырька и отступил ко мне, к окну. Он тяжело дышит; из-под шлема раздаётся глухо, как из бочки:

— Серый, я тебя ствол!.. Чо раньше не сказал? Теперь мы их точно всех тут…

Я не слышу окончания фразы, потому что снизу, из-под козырька, перекрывая звуки «Металлики», доносятся вопли того предводителя гопов:

— Вперёд, вперёд!! Убейте его!!! — и в ответ ему несколько столь же противных голосов:

— У него пушка, бля!! У него пушка-а-а!!

Кажется, кто-то даже пытается удрать, потому что тот же визгливый голос командует:

— Куда?!! Куда, нах, я сказал, стоять!! — и под козырьком бухает выстрел.

Мимолётно проходит удивление: чего это он там орёт и стреляет, я же его застрелил давно уже… но размышлять некогда. Я уже затолкнул в патронник розовенькие патроны; и отвечаю Устосу:

— И не один ствол, а целых два ствола! Хы! Устос, ты к краю не подходи только, сейчас я…

Больше всего я боюсь, что его ОПЯТЬ застрелит тот вихрастый гоп… И точно — над краем козырька, там, где валялся теперь одинокий молоток, появилась его рожа с торчащим хаером; а ещё раньше — стволы обреза. Мне было некогда его рассматривать; и перестрелки с ним устраивать тоже не с руки; я прекрасно помню, что к бинелльке у меня только восемь патронов, и два я уже сжёг. Потому я стреляю сразу, как только его вижу, — чёртову уроду везёт; он успевает спрятать голову, — и гвоздевая картечь только прочерчивает как скребком след на кирпичах стены дома.

Теперь из-под козырька подъезда раздаётся его паническое:

— Уходим, уходим; бля, уходим, пацаны, отступаем! Да брось его, нахер он пошёл, уходим!! Брось его, говорю, — уходим; вон туда, вдоль стены, там не достанет!!

Ага, гад, я тебе дам «не достанет»!! Батя говорил, что обрез с такой «нарезкой» в патронах, — это чисто на несколько шагов; но, чёрт побери, я тебе, гаду, хотя бы часть гвоздей успею между лопаток засадить; а хоть и в жопу; может и убежишь ты, но только с гвоздями в заднице, сволочь; а лучше завалить его; плевать, что я его уже убил один раз, сколько раз увижу, столько раз и убью, гада!!! — и я лезу через подоконник, спеша успеть, и подоконник больно упирается мне под рёбра…

— Серый, задолбал!! Крыс, не пихайся; чо ты как на забеге!! — Жексон возмущённо пихает меня локтём в бок, под рёбра, — Задолбал, в натуре! Перестань толкаться!

Я окончательно просыпаюсь; и соображаю, где я. Полумрак, только маленький светильничек, который Вовчик и девчонки называют «лампада», горит на полочке в углу. С прихрапыванием сопит Толик… Ах ты ж… Ну да, ну да, какой козырёк, какой подъезд, какое лето… Тут ведь мы, в деревне… Ах ты ж чёрт… И Устоса, конечно, уже нету…

— Ну, проснулся?.. — шипит Жексон, — Кошмар, что ли, приснился?

— Угу. Типа того.

— Бывает… — смягчившись, шепчет он, — У меня тоже бывает… у всех сейчас бывает. Викинг — так тот вообще орёт по ночам. Повернись на другой бок, пару раз глубоко вздохни, скажи про себя «Дым-дым, как ешь глаза, выешь злое из сна!» и всё пройдёт!

— Да ладно… — тоже в ответ шепчу я, — Не надо. В общем-то не кошмар, наоборот, — что мы тогда, с Устосом, отбились от гопов. И Устос жив остался. Только на самом интересном месте я проснулся, жаль. Не успел завалить того гопа…

— Гы, — хмыкает Жексон, — Ну тогда закрывай глаза и заказывай, чтобы вернуться на то же место и продолжить! Только не пихайся больше; локти-то прибери!

— Ладно.

Я поворачиваюсь спиной к Жексону, закрываю глаза и снова стараюсь уснуть. Но уже чувствую, что фиг там, — в тот же сон не попасть… Жаль. Как там Устос без меня, без бинелльки?.. Впрочем, это же только сон… А может не только сон — после того случая не поймёшь… «Дым, дым, как ешь глаза…», — что там дальше?.. И нету никакого дыма, печка не дымит у Вовчика совсем; воздух чистый, пахнет немного сырыми дровами; уютно похрапывает Толик; где-то за огородами гавкает и подвывает собака… Да, если бы тогда у меня был обрез бинелльки — мы бы отбились, сто процентов отбились бы. Встретить бы этого гада, журналюгу, что украл обрез, и посчитаться!.. да только сдох он уже давно, поди, в каком-нибудь из эвако-лагерей! Жаль, лично бы его хотел… увидеть… — с этой мыслью снова засыпаю, теперь уже без сновидений.

ДОБЫТЬ ОРУЖИЕ

Гулькины ждущие, требовательные взгляды; Наташины глаза на мокром месте; воинственно-пацанячьи, ревнивые высказывания Лёшки в стиле «- Что ты, Володь, куриц каких-то привёл; одна сеструха твоя нормальная!.». — всё это делало теперь житьё в Норе невыносимым. Доставали даже и сестрёнкины периодические попытки «вытащить на разговор» в стиле «-Ты что, Вовка, ты уж определись! — Наташа твоя подруга с детства, тем более, хм, теперь в таком положении; а ты как… ну я не знаю!» — нефига тоже не понимает, что у него сейчас творится; думает, что он разрывается между Наташей и Гузелью! — эта вечная женская установка, что «важнее «отношений» в мире ничего нет!.».

А оно есть! — и голова у него сейчас занята совсем не «выбором» между Наташей и Гузелью; и не попытками «определиться в себе», как по-своему, по-женски, считает сестрёнка, думающая что «знает жизнь», — всё это на девятом месте, — на первом месте мысли как помочь общине, Вовчику, — ведь как описала ситуацию Гулька, там совсем край… Гришка, Хронов-ублюдок, — они ведь, если возьмут Пригорок, не пощадят никого! — на этот счёт Владимир не заблуждался. Озверение в мире достигло уже крайних пределов; весь этот внешний лоск гуманности, человеколюбия, милосердия смыло как волной; теперь во взаимоотношениях царствовали прямые и примитивные связи — кто и с кем; остальные — враги или добыча! Ну, может быть, кого-то из общины оставят в живых в качестве рабов; Вовчику же, Темиргареевым, коммунаркам, Отцу Андрею — однозначно смерть!

Он понимал, что он для общины последняя и отчаянная надежда; иначе бы дочку Вадим и не послал в дальний и опасный путь в город; но как помочь не мог придумать… Уходил в необитаемые помещения промбазы; тренировался; и думал-думал-думал, до боли в затылке. И снова приходил к мысли, что привлечь для вооружённого вмешательства какую-то сравнительно серьёзную структуру из Оршанска не представляется возможным — нечем их привлечь! Только — сам, только свои возможности! А свои возможности невелики… Да, есть Слонопотам; есть топливо… в какой-то степени даже «личный состав» есть — вот оружия практически нет. Без серьёзного огневого оснащения этот бронированный мастодонт просто мишень. А вот если бы его оснастить…

Он опять залез в бронированный отсек и задумчиво смотрел в бойницы. Если бы в каждую из них выставить автоматический ствол… где взять??

Кончилось тем, что он «домучал» себя до того, что когда сидел в своём «спортзале», отходя от дрожи в руках после работы по мешку и отжиманий; чуть ли не как наяву он услышал голос Учителя, профессора Лебедева, с академическим апломбом вещающего:

«— …если вдуматься, то каждая проблема уже несёт в себе зерно своего решения; и задача исследователя состоит в том, чтобы просто найти, выделить это искомое зерно; и взрастить на его основе древо решения Проблемы…»

Дёрнулся, как просыпаясь… Легко ему говорить — «проблема несёт зерно», — а ты попробуй, найди это «зерно»…

И тут же подумал — в принципе-то я уже ведь нашёл… только опять хожу вокруг да около; ищу варианты попроще, ибо то, что «нашёл» — сложно… Но… сколько можно ходить вокруг да около! — понятно же: нужно оружие; много, современное, армейское, — и много боеприпасов. Тогда можно будет «решить проблему общины и Озерья» наличными средствами.

Так может хватит ходить вокруг да около и изображать интеллектуальный штурм?..

— Баба Лиза, я обедать не буду! — с ходу сообщил он, заглянув в «столовую», где уже вовсю вкусно пахло варёным горохом, — Я в город еду.

— А чего?? — изумилась та, — Ты хоть перекуси…

— Вовка, я с тобой! — тут же среагировала Элеонора.

— И я! И я! — это Лёшка и Женька. Гузель промолчала, но видно было, что и она бы…

— Отставить! — по-военному, разом отрубая возражения, распорядился он, — Элеонора со мной едет; остальные — здесь! Женька — на тебе ворота и вообще… Оберста ведь тоже менять надо.

— К ужину вернёмся, не беспокойтесь! — уже примирительно сказал он, стремясь сгладить впечатление от своего командного тона, — Чисто на рекогносцировку. Ничего предпринимать не будем, только осмотримся. В одном месте… Кстати. У Оберста ведь бинокль был?..

Теперь он рассматривал Арсенал в бинокль. Ну как Арсенал — скорее «арсенал», так он уж стал называть его про себя, со слов Генки. Бывшая воинская часть, кажется; или чёрт его знает что тут «в мирное время»-то было; кажись связисты какие-то — за это лес разномастных, весьма причудливых антенн на расчалках на территории, что видно издалека; а сейчас просто укреплённая Зона.

Неслабо, надо сказать, укреплённая. «Передок» перед сварными воротами, да и вообще всё вокруг забора метров на триста зачищено: срублено, свалено, подорвано; перед въездом — бетонные блоки змейкой; будка около ворот, возвышающиеся метров на пять — сварная, но с печкой — из обрезка трубы курится дымок. В амбразуры недружелюбно выглядывают рыла пулемётов, — и это что-то посерьёзней, чем 7.62. Бетонный забор; на углу, где он сворачивает под прямым углом — тоже будка, такая же. На светло-серых бетонных стенах Зоны, поверху затейливо и щедро «украшенных» колючкой, большие трафаретные надписи чёрным с красным:

— слева от ворот: «Стой! Проход без оповещения запрещён! Стреляют без предупреждения!»

— и справа: «Предполье заминировано! Проход только через КПП!»

И, судя по всему, не пустое предупреждение: на белом чистом снегу вдоль стены, насколько видно, несколько чёрных проплешин с осыпью по сторонам: что-то явно там взрывалось; не особо мощное, но вполне себе убойное. Точно не сунулся бы к стенам по снежной целине, да…

Опустил бинокль, — сразу яркая и наглядная картинка пропала, отдалилась, сменившись сумерками комнаты: рассматривал объект он из бывшего жилого дома метрах в восьмистах от него, из глубины комнаты, чтобы, не дай бог, не сверкнуть оптикой. Не хватало ещё схлопотать сюда очередь из крупнокалиберного; Генка же говорил, что гарнизон там дуреет, стреляет на каждый шорох. У них тут, небось, все цели пристреляны…

Он обернулся. Ну как же… вот оно: десяток дыр в ковре, висящем на стене напротив окна, отчего сразу на них и не обратил внимания, — сливаются с фоном. В каждую дыру, кажется, можно кулак просунуть, из чего они тут лупили, интересно… Плотно сидят, да…

Поймал себя на мысли, что уже ясно и однозначно оценивает Арсенал как «объект для налёта», — так это, кажется, в бандитской и спецназовской терминологии называется. То есть для себя всё решил: «Надо брать!» Знать бы как… Впрочем, и тот бордельеро поначалу так же рассматривал; не знал как подступиться, — придумалось же! Ну, дай бог и сейчас осенит.

Бренькнуло в соседней комнате; — или в кухне? — сестра со знанием дела «осваивает» помещение. Он сначала только предупредил её: к окнам не подходить, не показываться даже! и на предмет всяких взрывчатых сюрпризов быть настороже! — на что Элеонора нахально ответила «- Не учи учёную!»

Хотел её одёрнуть, чтоб не зарывалась сестрёнка; но потом увидел, как она подошла к делу: по часовой стрелке, сверху вниз; сначала визуальный осмотр — всего: стола у стены с навек уснувшим компьютером; одёжного шкафа, тумбы для белья; дивана; потом потрошение, — причём грамотно и с опаской; прямо как какой-то опер на обыске, учил её этому кто-то, что ли? Ладно, пусть делом занимается, главное чтобы не мешала.

Как же туда… а? Генку привлечь? Найти Генку; в принципе, наверное, не особо сложно; договориться с ним?.. о чём? Чтобы поспособствовал совершить налёт на Арсенал; изъять оттуда столько-то единиц оружия и боеприпасов; а будет охрана возражать, — то и прижмурить её? Это надо с ума сойти — предлагать такое. Парень-то он, конечно, хороший; но одно дело разминуться на дороге к взаимному удовлетворению; и совсем другое — подбивать на бандитский налёт на его же, по сути, часть; на его же сослуживцев… Нет, это не вариант.

Что ещё? Главное бы внутрь попасть; а там… а что там? А чёрт его знает; но это единственный шанс — как-то попасть за периметр, и там уже действовать по обстановке. Как при «штурме» того борделя. Впрочем, тут та же «ссора с мордобоем» у стен явно не сработает — просто пристрелят, всего и делов. Кстати! Вон те холмики, укрытые снегом… Очень возможно, что это и есть бывшие претенденты на проникновение за ограду!

Опять бренькнуло за стеной, упало. Оглянулся, — Элеонора с деловым видом втащила волоком в комнату большую клеёнчатую сумку, чёрт-те чем набитую:

— Вовка, это надо будет взять!

И сама уже приоделась: новая вязаная шапочка; шарфик; свободная курточка из болоньи, с порванным рукавом и чем-то измазанной спиной, но вполне сносная. Варежки.

— Чего это ты нагребла?

— Да тут, Вов, всего понемногу! И шмотки, и посуда; плед вот почти новый; сотейник. МарьИванна говорила — столовых приборов не хватает — вилки-ложки. Даже жрачка немного есть! Отсюда как-то то ли «ненасовсем» уходили, то ли много всего было — не унесли…

— Ясно. Возьмём потом. Не мешай пока. Думаю.

— Ага. Думает он! — хмыкнула сестра, и, оставив сумку, вновь скрылась в коридоре.

А она сильно изменилась, да… И не только внешне. «Шмотки», «жрачка» — слова явно не из её прошлого лексикона, как он её помнил. Видимо повозила её жизнь нынешняя, потыкала носом — но не сломала, нет… Никакого хныкания, что характерно. «Сотейник»… Знать бы ещё, что это такое. Впрочем, наплевать… Тут надо думать… А ничего в голову не приходит! А время идёт! Даже на Слонопотаме не протаранишь: вдоль стен мины; на въезде — «змейка». Остановят. Расстреляют. Может… Может одеться поприличнее — прямо «по-представительски» одеться; найти где-нибудь офисную пару; рубашку — галстук, и заявиться на Гелике как «представитель новой власти» — не будут же они сразу стрелять в такого прикинутого мэна? Или будут? Может им все власти похер, и в любого стрелять будут? Или даже подпустят; а что потом? Перестрелять всех и захватить в одиночку арсенал?.. Оно хорошо бы, но уж очень маловероятно!

Он вздохнул. Ничего более разумного пока в голову не приходит. А значит что? — значит «одна голова хорошо; а две — уже урод…» Тьфу. Не то. Советоваться надо. Только с кем? Элеоноре, сестрёнке, пока ехали, цель поездки изложил в общих чертах — сделала круглые глаза; сказала, что «на такое даже Толик бы не подписался», и «чтоб не выдумывал», — вот и весь совет. А оружие надо!

Вот вариант, да — посоветоваться с Диего! Он парень дельный; хотя и со своим закидонами; он может быть что-то подскажет; или, на край, на мысль дельную наведёт!

КАБАЛЬЕРО

Откладывать не стал; решил навестить своего бывшего сотрудника и спасителя сегодня же; благо он жил по локации недалеко.

Опасно было теперь вот так-то вот, рассекать по городу на угнанном гелике; хозяин которого был переправлен в мир иной с твоей же помощью — тут и снятые номера не помогут; и никакие отговорки, что, мол, нашёл брошенный или купил, — пристрелят без разговоров! Впрочем, пристрелить ещё суметь надо: теперь вооружённость-то существенно повысилась — у него этот новый ВПО с полным боекомплектом, да у сестры Глок; и видно уже, что она с ним управляться умеет.

Конечно, если нарваться на людей с автоматическим оружием, — это вам не кино, где по машине садят очередями, а водитель лишь пригибается, — это тебе не бронетранспортёр и не Слонопотам, спишут сразу! — но на этот случай и ехал осторожно, время от времени останавливаясь на пустынных улицах и прислушиваясь, нет ли впереди или сбоку звука моторов. Ни с кем пересекаться сейчас не хотелось, не то время… Хотя по улицам ещё ездят — видны, видны следы. Есть в Оршанске ещё и люди, и транспорт, и горючее — у кое-кого. У особо продвинутых особей; вот вроде того хомяка, чей это Гелик был. Может и другие кто — вроде того дядьки, которому Судзуки сменял на «довезти» — ах, каким это неравным обменом тогда казалось! — а вот поди ж ты. Ничего, ничего, всё образуется…

Район-то он знал; знал и дом, и квартиру помнил, — вот только квартира оказалась брошенная. Что по нынешним временам было и неудивительно, — права собственности на жилплощадь стали очень относительными; и каждый занимал то жильё, которое считал себе удобным и «по уровню». Может, и Диего счёл свой нынешний уровень несопоставимым с однокомнатной хрущёвкой на первом этаже панельки?.. Хотелось бы верить.

Владимир недолго раздумывал; и, увидев трубу, торчащую из заделанного кирпичом окна подвала, из которой живо струился дымок, дал инструкции Элеоноре и отправился искать вход.

В подвале жило три семьи. Неплохо обустроились, — он оценил: здесь, конечно, много теплее, чем в панельке; да и утеплились прилично; и печка. И даже, судя по всему, не один и не два выхода — в другие подъезды, выглядевшие явно нежилыми. Это логично, да. Кто в городе остался — все «не просто так». С опытом уже люди. Которые без опыта — те в бывших эваколагерях уже остыли.

Изложил жильцам своё затруднение; коротко описал, кого ищет, и даже приготовился уже увидеть в глазах людей тупое равнодушие, так привычное у людей, которым твои проблемы глубоко неинтересны, — и был готов каким-либо способом их простимулировать; однако это не понадобилось: слушавший его мужик вдруг расплылся в дружелюбной улыбке:

— Диего?.. Ну, какой такой «Диего», он Александр вообще-то; если вы про того… Высокий, худой, хромает; с тросточкой? — ну да. Испанские слова в речь вставляет, угу. Так это Кабальеро Алессандро, Александр, — тут его все так знают! А вы ему кто? А, приятель, по «Заре Регионов» знакомы? Как говорите, зовут вас… Ага. Конечно знаем, он переехал! — я вам сейчас набросаю планчик как найти!

И все остальные обитатели подвала как-то враз помягчели. Диего, то есть Алессадро тут знали; видимо были о нём хорошего мнения; и, хотя и после небольшой словесной проверки «кто вы ему», но новый адрес дали, благо что опять недалеко.

Диего устроился с комфортом: в бывшей гостинице «Спорт», небольшой гостинице, которая занимала лишь первые два этажа кирпичной пятиэтажки. Раньше в ней останавливались в основном провинциальные спортивные команды, приехавшие в районный центр на соревнования или сборы; и мелкие функционеры разных мастей, кому были не по рангу отели покруче. Но гостиница была, видимо, в хороших руках; была уютной, всегда чистой, прибранной — здесь не приваживали всякую пригородную пьянь, и проституцию тоже не жаловали.

С началом «трудных времён», когда и свет, и отопление стало с перебоями; а потом и вовсе стало проблемой, владелец или владельцы озаботились поставить в подвале мультитопливный котёл и генератор, — которые, когда в Оршанске стало совсем кисло, они, покинув город, оставили на месте. Возможно, и даже наверняка, у них существовала какая-то договорённость с Диего-Алессандро-кобальеро; во всяком случае он, получается, сменил свою однокомнатку на трёхкомнатный номер-люкс на втором этаже, в котором, против ожидания, было даже относительно тепло. Во всяком случае сам Диего был без верхней одежды; в крупной вязки жакете, бесшумно передвигался в мягких меховых тапочках овечьей шерсти — уггах.

Оставив джип напротив входа — где было даже почищено, — Владимир с Элеонорой проследовали через центральный вход наверх, на второй этаж — при этом их, прежде чем пропустить, тщательно опросили кто такие и с чем они прибыли. Гостиница была явно обитаема, — их не только опросили, но и выдержали некоторое время перед входными дверями, — складывалось впечатление, что к Диего ходили с докладом.

Наконец их впустили. Немногословный дядька с дробовиком, конструкцию которого в полумраке холла нельзя было разглядеть, указал им стволом на дверь, за которой виднелась лестница наверх; уважительно скользнул взглядом по калашникову на плече Владимира, и пробурчал лишь:

— Шешнаццатый номер, в конце коридора. Шериф вас ждёт. Я прослежу за вашей машиной, не беспокойтесь; у нас тут не шалят.

Вот так вот? — шериф?.. Это ещё что такое… Это было, вроде бы, совсем «не из этой оперы», — Диего, Александр, кабальеро, даже идальго или там Дон Алессандро — это можно было понять, но «шериф»?.. Он даже на секунду подумал, а не ошиблись ли они, — но по адресу, да по приметам, которые они перечислили немногословному мужику с дробовиком на входе, всё, вроде бы, сходилось… Каким образом Диего-Александр к своему испанскому имиджу присовокупил столь не стыкующуюся с Испанией приставку «шериф» было непонятно. Впрочем, узнаем.

— Hola, дорогой друг и ex empleador, бывший работодатель, el propietario del bodegón Владимир и вы, его очаровательная спутница! — со смешными потугами на изысканность приветствовал их Диего.

Владимир для себя давно уже сделал вывод, что все эти «испанизмы» служат для него своего рода якорями, крепящими его к современной сумасшедшей действительности. В своё время, когда Диего ещё работал у него, он даже задавался вопросом, а не поехала ли у того крыша? Но кажется нет, кроме некоторых странностей в поведении он был вполне адекватен. В речи, вообще в поведении, ничто не давало повод заподозрить идальго в психических аномалиях, если не считать подчёркнуто — учтивый стиль общения с частыми включениями незнакомых выражений, — очевидно, на испанском языке. Что же до повёрнутости на Испании, причём именно на Испании эпохи идальго, кабальеро, и даже, возможно, конкистадоров — то это была явно защитная реакция; та скорлупа, которой он отгораживался от окружающего зачастую мерзкого мира. Чувствовать себя неким благородным испанским грандом, волею судьбы заброшенным в другую, несоответствующую его происхождению и воспитанию эпоху, было защитной реакцией психики — чтобы не скатиться в окружающее скотство. Поставив себя выше происходящего, как по определению испанский гранд выше свинопаса, Диего-Александр рассматривал современную ему действительность как энтомолог рассматривает наколотую на булавку бабочку, в очень небольшой степени ассоциируя себя с внешним гнусным миром. Что, в общем, не мешало ему в определённой степени преуспевать — насколько можно было судить по его виду и окружающей обстановке. Впрочем, что несмотря на внешнюю кажущуюся «подвинутость» Диего человек предприимчивый и человек дела, Владимир понял давно, ещё во время совместной деятельности, когда, отъезжая по делам, со спокойной душой перегружал на кабальеро свои бизнес-обязанности.

Окна были плотно зашторены; это Владимир заметил ещё подъезжая к гостинице; но внутри номера было светло — синевато-белый свет давали два больших газовых фонаря, что показывало явный достаток. Всё же «люкс», хотя и провинциального уровня: кресла, этажерки; хороший кожаный диван; картины на стенах. И стопки книг везде; в том числе и на креслах, и на диване. И на полу.

Сам Диего не создавал впечатления человека, которого сломили удары судьбы: те же франтоватые усики а-ля Сальвадор Дали; блестящие глаза, быстрые и точные движения.

— Присаживайтесь, мои дорогие гости; надеюсь, вы разрешите вас угостить бокалом ароматного амонтильядо?.. — высокопарно, в своей манере, обратился Диего к вошедшим, — Perdonen, mi falta, тут совершенно некуда присесть; да и холодно — прошу, проследуем в кабинет… Если вы голодны, я могу угостить вас прекрасным… ээээ… perdonen, прекрасной рисовой кашей на говяжьей тушёнке, — я распоряжусь…

- «Он распорядится!.». Чёрт побери, Диего, как я рад вновь тебя видеть! — отметая все его потуги на высокосветскую беседу, столь неуместную в нынешней ситуации, воскликнул Владимир, и, подойдя, от души обнял его. Devil take it, не так много осталось людей в Оршанске, кого искренне хотелось видеть, на кого можно было положиться! Диего был как раз из таких; кроме того уж точно никак нельзя было забыть, что он спас тогда… Алёну уж точно; а, скорее всего, и кого-то из «Псов». Возможно и Владимира — тот неадекват вполне мог засадить из обреза и ему в живот… Элеонора смотрела на него во все глаза. Кого явно она тут не ожидала увидеть, так испанского гранда в ссылке в нынешнюю поганую действительность.

Они обнялись; и Диего, взяв один из фонарей, всё так же, обнимая Владимира за плечи, провёл его в соседнюю комнату, очевидно, тот самый кабинет; не забыв сделать приглашающим жестом знак следовать за ними и Элеоноре. По пути шепнул:

— Мой дорогой друг наконец обзавёлся постоянной la mujer, por la amiga? Я имею ввиду эта сеньорита твоя подруга, или мимолётная симпатия, до которых ты такой охотник?..

— Нет, что ты, Диего, — это моя сестра! — поторопился сообщить Владимир, — буквально день назад… эээ… вырвал её из рук злодеев! Тьфу! Диего!

Он рассмеялся.

— Когда с тобой начинаешь общаться, прямо сами собой вылазят эти обороты: «вырвал из рук», «злодеи», и прочее! Такую ты специфическую атмосферу создаёшь!

— Что ж, это неплохо — благосклонно согласился Диего; а идущая сзади Элеонора не преминула вставить:

— Да что там! — вырвал ведь; и именно «из рук злодеев». За что фемина очень благодарна, и, не сомневайтесь, щедро отблагодарила бы спасителя, не будь он её братом!..

— О, и на неё действует! — опять засмеялся Владимир, — Давно таких выражений не слышал; а то всё «замочить» да «грохнуть!»

— Специфика обстановки! — философски заметил Диего, и пригласил их присаживаться.

«Кабинет» представлял из себя нечто среднее между офисом, будуаром и складом: опять-таки везде лежали стопками книги; стояли какие-то коробки и ящики, лежали носильные вещи; среди которых наблюдательный Владимир заметил и явно детские; и, в том числе и игрушки — мягкие куклы, собачки, котики. Стояла и синтетическая новогодняя ёлочка — надо же, вот не ожидал от Диего такой сентиментальности… Но здесь, во всяком случае, можно было присесть — и они разместились: Владимир с Диего на диване, Элеонора поодаль, на кресле, около письменного стола.

Диего и правда перед тем как сесть и приступить к беседе, налил им по половине бокала… нет, конечно, не амонтильядо! — как поведал он, — Откуда бы. Но вполне неплохого коньяка «Корсар», «которым, как помнишь, Владимир, мы успешно барыжили… эээ, то есть… …nosotros del comercio, да, осуществляли коммерцию!»

— А как ты живёшь? — первым делом осведомился Владимир, оглядываясь, — Со мной в Нору ты ехать отказался… но я смотрю, ты и здесь, в городе, неплохо устроился?..

Ого, он заметил то, на что не обратил внимания сразу — в углу стояло трюмо… вот почему «кабинет» Диего ему сразу напомнил будуар: не только эти тяжёлые бархатные шторы с кистями, но и трюмо с россыпью флакончиков; с лежащей на нём большой круглой расчёской «для начёса», чем-то ещё. И стоящий возле трюмо свободный стул. Да Диего тут явно не один обретается!

— Самое главное — тепло устроился! — двинув усиками, усмехнулся Диего, — Тепло! Эта бывшая el hotel одно из немногих мест в Оршанске, где по крайней мере на пару зим есть всё для выживания: вода, еда, топливо. Но это, конечно, сугубо конфиденциальная информация, mi amigo caro.

Оказалось, гостиницу заняла группа жильцов из близстоящих домов; заняла и укрепилась по мере возможности, в основном на первом этаже — но, в целом, боевых действий ведь в городе нет; а разрозненные группки мародёров-уголовников предпочитают нападать на одиночек. «Отель «Спорт» привлёк людей тем, что в подвале имелась автономная система отопления, с разводкой по этажам, — правда не было топлива… Эту проблему помог решить он же, Диего: в соседнем здании располагалась большая, районная профсоюзная библиотека…

— Ну. Ну?.. Ты понял уже? — поторопил Владимира Диего.

— Книгами топить?..

— Ну да. Прекрасное топливо. Хорошо горят, — но есть нюансы. Толстые тома нужно рвать на части; и постоянно мешать в топке. И должен быть хороший подвод воздуха — тогда горит не хуже, чем дрова. Всё это у нас организовано.

Владимир тут же вспомнил, что когда они подъезжали к дому, снег в округе был странно серый. Теперь понятно: пепел. Просто бумажный пепел.

— Ну что ж, хорошая идея! — похвалил он, — Надолго, говоришь, хватит? А мы до сих пор гудроном топили; сейчас, впрочем… эээ, получше нашли способ. Тут у вас, конечно, почище; но у нас поспокойнее… А совесть не мучит за уничтожение интеллектуального наследия цивилизации?

Диего, засмеявшись, ответил, что нет, не мучит. Что жгут они в первую очередь всякую дерьмовую беллетристику, типа бессмысленных криминальных и любовных романов, в которых он лично видит одну из причин падения нравственности современного общества, приведшую к нынешнему распаду. Впрочем, в последние годы ведь и эти-то романы не читали! — потребитель настолько обленился, что даже читать — то есть водить глазами по строчкам и складывать слова в предложения, оживляя написанную картинку в воображении, большинству было уже лень — им подавай сериалы или компьютерные шутеры, где мозг можно было не напрягать вообще. За что и расплачиваемся. А полезные, интересные книги он, предварительно отобрав, тут спасает. Вот, Карамзин, «История государства российского»; а вон там весь Пушкин, Лермонтов; здесь фантастика, Азимов, — да, и фантастика тоже; и Эдгар По… сейчас перечитываю «Хождение по мукам» Алексея Толстого — помнишь, какие мерзкие экранизации по тэвэ были накануне бэпе? Совсем ничего общего с тем, что автор сказать хотел. А там ведь картинка еще «того» слома эпох была описана весьма красочно; жаль, что нынешнее поколение не читает такие вещи…

— А ты тут в каком качестве? — поинтересовался Владимир, прерывая литературные излияния; ибо, он чувствовал, мог последовать вопрос «- А читал ли он, Владимир, это?.». А он не читал, к своему стыду. Собственно, сам он и был этим представителем «нынешнего поколения» со всеми его недостатками. И с достоинствами, кстати, тоже — во всяком случае у него был с собой автоматический карабин, пусть и гладкоствольный; а вот Диего, судя по висящей на стене мишени с торчащими в ней уже знакомыми клинками, до сих пор так чисто «холодняком» и обходится…

Оказалось, что Диего не зря назвали «шерифом», — он тут, в условиях распада прежних гражданских институтов, в некотором роде стал «разводящим по району». То есть «решающим специфические вопросы»: кем-то средним между участковым, мировым судьёй и нотариусом. К нему обращались, чтобы он был посредником при договорённости по разного рода бытовым и деловым вопросам, — от обмена картошки на бензин до установления условий общежития нескольких семей в одной квартире. Да, несмотря на то, что в городе пустует бóльшая часть жилого фонда, люди стали сбиваться в некие подобия прежних «коммуналок», в жилищные «колхозы» — так легче выживать. И, как при всяком тесном общежитии, конечно, возникают конфликты, — и люди всё же предпочитают их по возможности решать мирным путём, договариваясь, а не отстреливая друг другу головы. Это просто-напросто практичней, — не хватало ещё традиции кровной мести тащить в наши реалии; а такие случаи ведь уже были: сосед взял чужие дрова; на «предъяву в грубой форме» счёл себя оскорблённым; да и завалил соседа самым примитивным способом — топором по голове; а жена соседа к брату; а тот с парой друзей — к соседу-убийце; да линчевали его — одно красивое название что «линчевали», — в реальности-то просто зарубили его тем же, возможно, топором; а жену его, кинувшуюся на них с ножом — застрелили. А сын убитого — к дружкам; те… словом, там до сих пор полыхает.

Вот, во избежание таких вот недоразумений, «шериф» и нужен. Как пошёл конфликт, «искры полетели» — кто-нибудь да кричит «шериф сюда — пусть решит!» А он, Диего, что ж, надо сказать, попросту свою репутацию монетизирует — причём не по таксе даже, а на усмотрение спорящих. На жизнь хватает…

— Да уж! — Владимир обвёл рукой имеющее место быть в кабинете вещевое изобилие. Но Диего поспешил его заверить, что всё это большей частью и не его, — а является различного рода залогами на те или иные сделки. Знаешь, депозитарные ячейки в банках были? — так вот это, считай, такой же депозитарий. А репутацией своей он дорожит; и люди ему верят. Представь себе — правительству Регионов не верят, всякого рода группировкам и проповедникам — не верят; а ему, Диего, кабальеро и «шерифу» — верят. Что весьма ценно по нашим временам и вселяет веру в будущее человечества — что не все оскотинились, и некие моральные основы и правила люди ещё ценят… Но любая мораль основывается на принятии её большинством; и когда большинство принимает тот или иной моральный императив за норму — он становится законом. Даже вот и у криминалитета есть свои законы; и соблюдаются они не в пример строже законов гражданского общества; ты, наверное, Владимир, слышал, что Оршанск сейчас «под Крестом»?.. А поскольку всегда и в любом обществе есть люди, плюющие на общепринятую мораль, — а, стало быть, и на законы, — то поддерживать её должны специальные люди… «Центральная власть», будь она «Регионы» или уголовники, за всем не уследит; вот с чего всё и началось: привлекли знакомые к разруливанию нескольких конфликтов, — ты ведь, Владимир, знаешь, я вполне обходителен в общении, и стараюсь находить устраивающие все стороны компромиссы! — удалось «разрулить» раз, другой и третий к общему удовольствию; ну и пару раз — к неудовольствию, то есть… то есть компромисса не получилось, и «решать вопрос» пришлось как тогда, возле твоего, Владимир, дома, с этой неадекватной семейной парой; как, кстати, здоровье твоих юных друзей?..

Владимир коротко поведал, что с юными друзьями не со всеми благополучно, и почему. И, не давая беседе уйти в сторону, стремясь направить разговор в нужное ему русло, в свою очередь осведомился:

— Диего, вот ты сам сказал, что законы должны опираться на силу, а сила — это не только и не столько «сила убеждения», но и просто сила; в первую очередь — сила оружия. Пару раз, как говоришь, у тебя «компромисса не получилось»… решил своими методами?

Владимир кивнул на мишень с торчащими в ней метательными ножами-стилетами.

— А дальше что? Как там один из классиков сказал? — «Добро должно быть с кулаками». А лучше — с пулемётом. А?

— Да. Конечно. Согласен. Кто же спорит? — Диего почувствовал, что речь пошла о том, для чего, собственно, Владимир сейчас его и нашёл, — У тебя та же проблема, как я понимаю? У нас — да, неважно с этим делом. Два дро… впрочем, это неважно.

Владимир понимающе кивнул — ни к чему расписывать вооружённость своей общины, пусть даже и человеку, которому доверяешь. Вредно это.

— Да, Диего, я тут по тому же поводу. Видишь ли, мне… нам, вернее; нам нужно оружие для решения некоей специфической задачи. И не пара автоматов нужна; нужно оружие серьёзное и в достаточном количестве. Причём оружие есть, и тут, неподалёку. Вот только вопрос как взять его…

И он коротко рассказал про события последних недель; в том числе и про то, что в городе власть, скорее всего, опять сменилась — «Крест кончился», чему он сам был свидетелем; и кто и что ему придёт на смену — непонятно. Да, и ещё — нет ли у него, Диего, каких-либо нравственных ограничений, мешающих обзавестись оружием через, чего грех таить, кровопролитие? Впрочем, через кровопролитие «не наших»; а и вообще — «чужих». Тех, кто способствовал, и стоит на страже вот этого бардака в «Регионах». А?..

Диего тут же заверил, что на этот счёт его моральные принципы совершенно не возражают: «…есть лес, есть охотник, и есть дичь. Чтобы насытиться, охотник должен дичь добыть — это природа, это жизнь; и ничего в этом порядке вещей нет, амиго, аморального!»

Порадовавшись, что в этом вопросе у него не будет затруднений, — на примере с Женькой он уже понял, что моральные вопросы самые трудноразрешимые, — Владимир изложил Диего свой план. План, надо признаться, сырой; нуждающийся в доработке; но лучше хоть какой-то план как основа для обсуждения, чем вообще никакого, ни так ли?.. И если Диего, с его навыками работы холодным оружием поедет с ним, то шансы, вероятно, возрастут вдвое. Как?..

Диего внимательно выслушал, прохаживаясь по прежде пушистому, а теперь местами совсем вмятому и замусоренному ковру. На него с интересом смотрела Элеонора, — что ни говори, Диего производил впечатление очень неординарного человека, — Владимир по дороге рассказал ей про него. Теперь она с уважением смотрела и на него, на его угловатую тень с мефистофельской бородкой, скользящую по стенам; на тросточку, на которую он опирается при ходьбе — оооо, всё не просто так, и тросточка непростая! С некоторых пор Элеонора стала очень ценить в людях навыки, позволяющие быстро отправить оппонентов в мир иной. Диего, судя по рассказу брата и по его собственному поведению и словам, явно такими навыками обладал, а значит заслуживал всяческого уважения.

Владимир же, рассказывая Диего свой план, между делом удивлялся и на сестру — прежде всегда такая шустрая и излишне «деловая», дерзкая, сейчас сестрёнка сидела в уголке как паинька, только что не с ладонями на коленях; внимательно слушала, время от времени отпивая микроскопическими дозами коньяк из бокала; и совершенно не пытаясь вставить хоть слово. Хотя только что, по дороге сюда, горячо спорила с братом о авантюрности и гибельности его плана. По её получалось, что нужно ехать в Мувск, в Башню; и там Олег Сергеевич с Толиком непременно всё решат! А тут ловить нечего!

Сейчас же она сидела и не возникала; хотя в прежние времена, по её характеру, закидала бы репликами. Чувствуется, что сестрёнка прошла некую школу; где «преподаватель» или «преподаватели» были отнюдь не расположены потакать женскому многословию; и теперь она воспринимала это как норму. Ну и хорошо. Ещё тут эмоциональных дебатов не хватало.

Диего закончил прохаживаться, остановился посредине комнаты, опёршись сзади на тросточку, и, наконец, высказался.

Идея «изъять» оружие у остатков частей бывшей Администрации была, на его взгляд, здравой — всё равно рано или поздно оружие начнёт расползаться по городу. Тем более что и этот Арсенал он знал. Сейчас оружие было лишь у раздробленных остатков Администрации; и у дезертиров с фронта, что представляет абсолютно нетерпимую ситуацию, поскольку они, не прибившись к какой-нибудь из городских группировок, сбиваются в банальные шайки мародёров. Оказать им достойное сопротивление с… с недостаточным вооружением, конечно, невозможно — то есть «эксцессы» лишь дело времени… В то же время план явиться туда, в Арсенал, под каким-либо видом… ему, Владимиру, или вместе с Диего, и «всех там победить» — совершенно нереально. То, что удалось с двумя-тремя гражданскими, не получится с десятком вояк. Во-первых, просто не подпустят — судя по всему, тамошнее начальство дало гарнизону на этот счёт вполне чёткие указания, — не вступать ни в какие переговоры с кем бы то ни было! Что вполне логично — что такие поползновения «подъехать да договориться» несомненно будут, можно было не сомневаться. То есть в лучшем случае не подпустят; в худшем — подпустят поближе и расстреляют. Чисто из интереса — всегда ведь интересно пострелять по движущейся машинке, из которой выпрыгивают и падают суетящиеся людишки… видел там, возле забора пара горелых кузовов легковушек? Вот, видимо из этих, из «непонятливых».

— Что же делать?.. — вопросил Владимир почти в отчаянии. Конечно, он не предполагал, что Диего на его предложение тут же согласится и всё пройдёт как по маслу, но и такой жёсткой отповеди тоже не ожидал. Неужели Диего ничего не предложит взамен??

Диего помолчал; и опять походил взад-вперёд по комнате, опираясь на тросточку и заметно хромая. Думал. Владимир молчал, молчала и Элеонора. В полной тишине слышались лишь его шелестящие шаги. Потом Элеонора пошевельнулась, и с подлокотника её кресла соскользнула и громко брякнула по паркету палка, — другая трость Диего, стоявшая прислонённой к креслу.

— Ой!! — Элеонора подпрыгнула от неожиданности; Владимир тоже вздрогнул; лишь Диего остался невозмутим, повернулся и сделал несколько шагов к креслу, чтобы поднять трость; но Элеонора сама подняла её, и, подавая ему, с удивлением сказала:

— Ого, какая тяжёлая! Прямо как лом. А на вид обычная…

Диего принял трость, переставил её в угол, и поведал:

— Это, mi querido, так сказать, тренировочная трость. Чтобы легко управляться с тростью повседневной, — а Владимир свидетель, что трость для меня не только трость, — надо упражняться и с тростью, которая в несколько раз тяжелее. Чтобы кисть была крепкой… Это, кстати, не моя выдумка, — у Александра Пушкина, знаете ли, была трость, сделанная из ружейного ствола, — а стволы у тогдашних ружей были толстые!

— Зачем ему? — удивилась Элеонора.

— Ну как же, — время было такое, дуэли были в порядке вещей; а чтобы стрелять из дульнозарядного пистолета с колесцовым замком надо было иметь весьма сильные руки… Впрочем, ладно… Владимир!

Он повернулся к нему.

— Я вот что думаю. Ни на какие переговоры гарнизон этого Арсенала, конечно, не пойдёт… В то же время чтобы что-то предпринять… а проще говоря, чтобы завладеть оружием, нужно обязательно попасть внутрь, в прямой контакт с охраняющими арсенал людьми… мы же не рассматриваем вариант массового штурма? — это было бы самоубийство.

— Ну конечно. И?..

— Вот я подумал… — продолжал Диего, стоя посреди комнаты и задумчиво помахивая в воздухе тросточкой, от чего Владимир даже напрягся, — он помнил, каким неотразимо-быстрым выпадом обладает этот фехтовальщик, — … я подумал… Кого и на каких условиях бы пропустили бы к себе эти… хм… военнослужащие? Ради чего они, прямо скажем, пошли бы на прямое нарушение всех инструкций; наплевали бы на опасность попасться; на вероятность потерять тёплое безопасное местечко за надёжной стеной? Вот, подумай…

Владимир напряжённо думал; и, что характерно, когда он «выложил перед собой» приведённые Диего условия, что-то у него в мозгу стало проясняться. На сделку «по бизнесу» они не пойдут — с провиантом у них нормально; плюс ко всему они «сидят» на самой большой по нынешним временам ценности — на оружии и боеприпасах. Что им можно предложить-то? Нечего им предложить. Кроме, разве, что… десяток-другой, может больше, молодых здоровых мужиков; вполне нормально питающихся, неотягощённых сложной службой, зато имеющих достаточно времени… Чтобы они… хотели?? Ну, ясно что — больше всего они хотели бы…

— Да! — видя, что Владимир пришёл к тому же выводу, поставил точку Диего, — Да, амиго, — они пойдут на любые возможные нарушения ради любви! Назовите это по-другому, роли это не играет — ради любви, ради женщин! Женщины — вот чего им не хватает!

— Что, предлагаете оружие им на женщин сменять?? — всё же высказалась возмущённо Элеонора; но Владимир вообще не обратил на её реплику внимания; а Диего, повернувшись к ней всем корпусом, сказал:

— Немного не так, милая синьорита, немного не так! Я лишь говорю о том, что может являться отмычкой к этой неприступной крепости, не больше! Извините, что приходится при вас говорить о таких низменных вещах: несомненно, любовь — великое чувство; но, если смотреть правде в глаза, любовь же есть и величайшая с начала времён отмычка; и кому как не женщинам это знать!..

Владимир ждал продолжения; а Диего, ещё раз пройдясь по ковру, тряхнул головой, и уже ни к кому не обращаясь, пробормотал:

— Да, ничего не поделаешь! — в важных и специальных делах всегда нужно обращаться за советом к эксперту! Ни один любитель не сравнится по уровню компетентности с профессионалом!

Под удивлёнными взглядами Владимира и Элеоноры он подошёл к стене, и простучал в неё сильно кулаком, — стена отозвалась гулким звуком, — явно была гипсокартонная.

Через некоторое время с той стороны стены тоже стукнули; и тогда, приблизив голову к стене, Диего отчётливо и громко произнёс:

— Дорогая! У нас гости; и у нас деловая беседа. Нужен твой компетентный совет!

С той стороны стены ответили что-то негромко, так, что ни Элеонора, ни Владимир не услышали; а Диего удовлетворённо кивнул, и отошёл от стены.

Через некоторое время в соседней комнате негромко стукнула входная дверь, в комнате прошелестели лёгкие шаги, и в кабинет вошла собственной персоной она — Рамона, бывшая совладелица шоу из «Рассвета Регионов»; она же «мадам» самого дорогого оршанского борделя.

СВИРЕПЫЕ ПЛАНЫ РАМОНЫ

Рамона со времени их последней встречи, ещё в «Рассвете Регионов», не сильно изменилась: такая же крепкая спортивная фигура, сейчас скрытая тёплым спортивным костюмом; колечки и пирамидки — в ноздре, в ухе, в губе. Татуировка в стиле «техно», из-под распахнутого ворота курточки ползущая по шее к уху: поршни и провода, всё очень натурально, с тенями — недаром её ещё называли «мадам-робот». Сзади на шее, Владимир знал, был и «попугай Гоша» в цветном исполнении, и кубик-рубик на запястье…

Вместе с ней вбежала хорошенькая девочка лет пяти, и, увидев незнакомых, тут же испуганно спряталась за Рамону. Дочка, — понял Владимир.

— Привет, Рамона! — он встал, приветствуя её; она, увидев его, тоже улыбнулась:

— Здравствуй, амиго. Какими судьбами к нам? Диего рассказывал, что у тебя были некоторые… эээ… проблемы?..

— …которые с его помощью были успешно разрешены! — закончил фразу Владимир, — Потом возникли новые проблемы, — и тоже были разрешены; а вот сейчас — очередные. Вот так и живём — сплошная цепь проблем!

— Жить — проблема; умереть — не меньшая проблема! — философски отметил Диего.

— Диего правильно говорит! — Рамона теперь сидела на диване, подвинув в сторону какие-то коробки и опять-таки книги; и, оперевшись локтями в колени, подавшись вперёд, говорила:

— Так и есть. Вас там завалят и как звать не спросят, если вы просто так явитесь!

Дочка Рамоны уже перестала дичиться; быстро определившись, что «тут все свои», привычно забралась на стульчик напротив трюмо и стала переставлять какие-то баночки и флакончики; потом взяла лежавшую там расчёску, и стала причёсываться, по-детски кривляясь перед зеркалом. Элеонора тут же устранилась от разговора; и с улыбкой стала наблюдать за ней, слушая уже вполуха. Потом вообще переместилась к ней, за трюмо; посадила её к себе на колени, и они занялись чем-то своим, «женским», что на слэнге проходит как «мэйк-ап», а мужчины просто называют «накраситься».

— А как быть? Вот Диего подбросил довольно жизненную идею, — но… но… не знаю, как ты к этому отнесёшься.

Она кивнула:

— Ну что, всё правильно. Это решение напрашивается… хотя, — всегда-то вы, мужчины, за нас, женщин, норовите спрятаться!

Владимир хотел возразить, что вот он-то сам как раз пришёл с другим предложением, и ни в коей мере не планировал бы прятаться за столь хрупкой преградой; но Диего, видимо имевший немалый опыт общения в таком ключе, тут же согласился:

— Si, si, cariño, так оно и есть! Что мы, мужчины, стоили бы без вас? — одинокие мустанги, мчащиеся по пыльной прерии, без цели и смысла! Но что ты предлагаешь?

Тогда Рамона прямо и недвусмысленно, в выражениях, которые совсем бы ни к чему было слышать пусть и занятому игрой ребёнку, изложила свои соображения:

Оружие нужно, это несомненно. Позавчера какая-то банда вынесла подвал на соседней улице, где ютились несколько семей, — не столько ради наживы, сколько ради куража. Прежде чем прикончить всех, женщин изнасиловали, как это водится, на глазах их ещё живых мужей, отцов, братьев. Одна, оставшаяся в живых, девчонка и рассказала. Нет, не живая — сама потом вены вскрыла. Говорят, глядя на то, что с ней сделали, ей и не препятствовали. Рано или поздно доберутся и до нашего… кондоминиума.

Арсенал — это, несомненно, тема. Вас, мужчин, туда не пустят — и думать нечего. Идти надо нам, девочкам, профессионалкам, — какие бы там отморозки не были, по тёлкам явно стрелять не будут, — если они не некрофилы, что вряд ли. Сюжет, постановку, она, Рамона, организует… Нет, конечно, и речи не может быть о том, чтобы поменять секс на оружие, — не те расклады. Она, Рамона, и жизнь, и мужчин, находящихся в длительной секс-голодовке, знает! — договаривайся-недоговаривайся, а так просто не отпустят. Зарядят на субботник вкруговую недели на две, пока не насытятся. Тут «продажная красивая любовь» как в «Рассвете Регионов» не прошелестит! — времена сменились. Сейчас всё по дикому. С другой стороны, в этом же одичании и выгода: кобель сучку не загрызёт, пока не трахнет. Или получится как в том анекдоте про потерпевший крушение самолёт, экипаж и стюардессу. То есть расчёт не на «честный обмен», а на то, чтобы туда войти. А дальше — уже зависит от профессионализма…

— Ты только придумай, как нам, или хотя бы мне, туда попасть, за периметр — чтобы впустили, не подстрелили заранее, — а дальше я уже как-нибудь сам!.. — вклинился в её рассуждения Владимир; но она только странно посмотрела на него, и ответила:

— А вот тебе делать там явно будет нечего! Не нужен ты там будешь. Только мешать будешь.

— А как же так?? — удивился Владимир, — Ведь мы и говорили только о том, чтобы использовать женщин… мммда, использовать женщин как отмычку, чтобы внутрь попасть, — как же иначе? Ты же сама говоришь, что если вас… кстати, кого ещё это «вас»? так вот, если вас внутрь периметр и запустят, то точно не выпустят недели две! Да и выпустят ли вообще! — у них там есть где прикопать. Даже скорее всего так.

— Конечно! — кивнула Рамона, — Не выпустят. Не захотят выпускать. Потому нужно за периметр попасть, дать им, — а потом, или «в процессе», — прикончить! «Причинить им смерть», как говорит Диего, — так дорогой?

— Si… — ответил Диего с довольно кислым видом, — matarlos a todos, убить их всех… Причинить… Но как-то всё же я это по-другому представлял.

— Ты никак не представлял! — оборвала его Рамона, — Ты спрашивал, как я это представляю. И — ты собственник, как все мужчины!

— И это тоже… — согласился Диего.

— Ничего. Это не страшно. Мочалка, мыло, и горячая вода творят чудеса, поверь. Главное не зацикливаться на самом факте. Который из себя ничего особенного не представляет, — я же не собираюсь от них рожать детей! С презервативами у меня, представь себе, порядок!

Диего с кислым видом кивнул.

— Постой-постой! — вклинился в столь откровенную беседу Владимир, — Рамона! Как ты это вообще себе представляешь?? Ты — одна… или со своими девушками… войдёшь за периметр, в охраняемую зону; где сидят два десятка оголодавших мужиков, с опытом убийств; для которых человека сломать раз плюнуть; ты собираешься им «дать», — а потом, или «в процессе», — их прикончить?? Как ты себе это вообще представляешь-то, чисто технически?

— Она профи, Владимир! — спокойно сказал Диего, — И не только в сексе, поверь. С некоторых пор… с некоторого случая, произошедшего с Рамоной в её жизни, она сделала себя профи и en el asesinato.

«— В убийстве» — Владимир понял последнее слово чисто по контексту, и усомнился:

— Да бросьте вы! Как это можно-то?

— Есть масса вариантов убить человека при близком контакте, дорогой! — с улыбкой поведала Рамона, — Поверь мне! Если мужчина во время полового акта себя не контролирует, то опытная женщина совсем не обязательно может только считать царапины на потолке, но и вполне в состоянии прикончить самца!

— Без оружия?

— Даже и без оружия. Вот здесь… — она вытянула из ворота шею и чуть отвела подбородок в сторону, так что во всей красе стала видна её техно-татуировка, — Проходит сонная артерия. На ней есть две точки… несколько точек. Если на них резко и сильно надавить — наступает паралич. Просто надо знать как. И не терять самообладания. Даже когда тебя жёстко ебут. — спокойно закончила она.

Всё это было как-то слишком для Владимира; да и Элеонора, потеряв весь интерес к флакончикам и тюбикам, теперь со смесью негодования и ужаса смотрела на Рамону.

— Вот, вот ещё, гляди! — теребила её уже девочка, — Вот это — моя любимая! Пахнет малинкой! Только мама пока не разрешает пользоваться…

— Да ладно… Там же не один будет. И… — начал было Владимир; но Рамона вдруг мягким кошачьим, почти мгновенным движением метнулась к нему, и он почувствовал, как её жёсткие пальцы вцепились ему в подбородок и повернули голову вбок, а в шею упёрлось нечто твёрдое:

— Можно и вот так! Без изысков! — теперь Рамона отстранилась от него, и он увидел зажатый в её ладони некий миниатюрный предмет, не больше тюбика губной помады или пачки жевательной резинки.

Чик-чик! Чик-чик! — из-под пальцев у неё дважды появилось и тут же спряталось лезвие небольшого ножа, заточенного «по кинжальному».

— Знаешь, через сколько умирает человек со вскрытой сонной артерией?? Особенно если он на тебе, и весь в напряге??

— Э! Эй!! Не делай так!! — донеслось от трюмо, где сидела Элеонора с девочкой на коленях. Возмущённая Элеонора, видя такое дело, попыталась на всякий случай достать пистолет, но тут же раздалось её испуганное:

— Ой… Что ты делаешь??

Рамона отстранилась от Владимира; и маленький ножик-фронталка, замаскированный под какую-то безделушку, волшебным образом пропал у неё из рук. Обернувшись, она вгляделась, и сказала строго:

— Лиана, не надо! Отпусти её!

Оказалось, что сидевшая на коленях у Элеоноры малышка теперь держала у её горла вполне полноразмерный, с чёрным лезвием, кинжал… Элеонора боялась пошевелиться.

— Лиана, убери!

Девочка послушно отвела чёрное лезвие от шеи Элеоноры и наставительно сказала ей:

— На маму нельзя кричать!

И спрятала лезвие кинжала в большую расчёску, рукояткой которой, собственно, рукоятка кинжала и служила.

Элеонора была в шоке. Откинувшись в кресле, она с некоторым ужасом смотрела на малышку; а та уже как ни в чём не бывало вновь стала переставлять флакончики и баночки на трюмо, отложив в сторону оказавшуюся столь опасной расчёску. Рамона же вернулась на своё место на диван; и извиняющимся тоном произнесла:

— Владимир, я вовсе не собиралась тебя или твою сестру пугать. Только хотела показать, что я знаю, о чём говорю. Конечно, если мужчин будет много, то самое простое и действенное, много раз опробованное средство — клофелин. Это такое лекарство для гипертоников; в смеси с алкоголем резко сажает давление от потери сознания и вплоть до летального исхода… а, ты знаешь, слышал. Секса без выпивки не бывает, так что…

Владимир всё никак не мог прийти в себя; в особенности от того, как легко и непринуждённо маленькая дочка Рамоны угрожала клинком Элеоноре. Как в игре, как будто так и надо. И, создавалось впечатление, что скажи мать — спокойно и воткнула бы чёрное лезвие в горло его сестре!.. Заметив его состояние, Диего примирительным тоном сказал:

— Володя, у Рамоны была трудная судьба и негативный опыт. Потому не стоит удивляться или негодовать…

— Да! — подтвердила Рамона, — Был негативный опыт. И потому я всё сделаю чтобы ни в меня, ни в мою дочку ни один самец не засунул свой член без нашего разрешения. Вот такая я, Владимир, — теперь будешь знать… Элеонора, дорогая, ну хватит уже… Да, Лиана получает у меня несколько… специфическое воспитание; ну так и жизнь за последний год сильно изменилась, правда же? Да нет, она хорошая девочка, ты не думай…

— Я и не думаю… — всё же Элеонора была как не в своей тарелке. Рамона подошла, подняла дочку на руки, чмокнула её в щёку.

— Пойдём к бабушке. Маме нужно тут ещё поговорить.

Когда она с дочкой на руках вышла, Владимир спросил у Диего:

— Ты в самом деле думаешь, что на это можно пойти?..

Тот пожал плечами:

— Во всяком случае это более реальный вариант, чем то, что предлагал ты. Во всяком случае его можно взять за основу. А в остальном — надо думать. Над деталями.

Когда Рамона вернулась, Элеонора рассматривала чёрную расчёску, доставая и вновь пряча в неё чёрный клинок.

— А! — небрежно произнесла Рамона, — Дешёвка. Продавалась в своё время на Али. Это с собой не возьмём — про такие вещи обычно все в курсе, даже тупые мужланы. Хотя иногда бывает полезно и это. Видишь — вот ты не знала.

— У вас… много подобных… штучек? — робко спросила Элеонора.

— Хватает! — заверила та, — Диего правильно сказал: я делаю выводы из негативного опыта. Ну что… обсудим детали!

Она достала из кармана начатую пачку сигарет, и предложила Владимиру и Элеоноре. Они отказались, и она закурила в одиночестве. По комнате поплыл на редкость вонючий, знакомый по работе в «Рассвете Регионов», дым. Диего, сморщившись, помахал рукой возле носа и отошёл вглубь комнаты. Рамона усмехнулась, сказала Владимиру:

— Да, редкая это гадость — «Нефертити», как прессованная туалетная бумага; Диего до сих пор привыкнуть к запаху не может, хотя сам-то вообще курит… Это ещё с Египта; помнишь, я рассказывала, что когда всё началось, я там была. Целый чемодан этих ужасных сигарет — единственное приданое, что оттуда удалось вывезти, вместо зарплаты за полгода; да ещё какой ценой этот чемодан достался! Я расскажу как-нибудь… потом.

БЛЯДИ, ТАКИЕ ВОТ БЛЯДИ

Вариант проникновения за периметр, предложенный Рамоной, был принят за основу; и дальше обсуждение приняло уже вполне конструктивный характер.

— Тут главное — достоверность! — говорил Владимир Диего, — Если Рамона со своими «бабочками» просто придёт к Арсеналу и «предложит себя», — то это будет полный провал! Стрелять-то в них не будут; но и доверия не будет никакого — с чего бы это не умирающие от голода девки вдруг пришли бы на пост продаваться? Явно что-то не то — заподозрят! Это нужно обставить как нормальную такую бизнес-операцию! Причём со страховкой — чтобы вояки отыграть обратно не смогли. Как говорится «Утром деньги — вечером стулья. Можно наоборот — но деньги всё равно вперёд!» Надо будет и мне поучаствовать. Эхх! Изобразить из себя сутенёра, что ли! Тем более что совсем недавно я с таким дело и имел… мерзкая рожа! Надо вспомнить его ужимки…

— У них там может в случае тревоги сигнал на основную базу пройти! — вторил ему Диего, — Потому у нас может быть не так много и времени — от часа до полутора, — это если алярм случится. Надо подготовить заранее машины, и кто будет грузить. И куда транспортировать.

— Да! — согласился Владимир, — И чтоб по следу не преследовали. Отсечь возможную погоню надо продумать как…

— Могут геликоптер запустить; такой, с телекамерами слежения. Бывает, летают такие.

— Да, видел. Хорошо бы если бы в этот день пурга была… или чтоб ночью!

— Габриэлла?.. Да, пожалуй… — растянувшись на диване, Рамона пускала вонючий дым в потолок и рассуждала вслух:

— Молотилка ещё та; и от возможности заработать никогда не откажется. И не трусиха. Девочка «с прошлым». Урсула? Она далеко живёт, и я даже не знаю точно адрес… нет, не станем её искать. Анжелика?.. Пожалуй, надо будет к ней съездить… Марианна?.. — нет, трусовата, не пойдёт на такое, зайчиха… хотя её можно втёмную использовать. Собственно, их всех можно втёмную использовать… Ванесса?.. эта сучка точно бы подошла, но я слышала, что ей сломал нос клиент, какой-то из отмороженных… говорила ей — не связывайся с отбитыми, что после АСО; во всяком случае в одиночку! Да, девочка, «наша служба и опасна и трудна!.. и на первый взгляд уж очень всем видна!» Вики?.. С этой чирикалкой надо будет переговорить, у неё трудное положение, ребёнок; думаю не откажется… Надо набрать по меньшей мере тёлок пять — чтобы занять контингент по максимуму. О! Юлианна! Эта точно подойдёт, надо к ней съездить, слышишь, Диего? Помнишь Юлианну? Ещё та тварь, но с характером. Типа меня. Юдифь?..

— Юдифь — это что-то библейское! — сказала Элеонора, оказавшись вне обсуждения, — Неужели такие имена у нас дают?

— Да что ты, девочка! — удивилась Рамона, — С какой бы стати? Это всё рабочие имена, считай — псевдонимы или клички. Как у собак, хы. Юдифь — она Маринка. У неё мать верующая; так её достала, что она специально такое погоняло взяла. Юлианна, например — Таня… Огородникова, кажется. Ну скажи, мужику ведь намного приятней трахать Юлианну, чем Таньку Огородникову с Западного района?.. Вот и я о чём. Кстати, твоё имя — Элеонора, — вполне б подошло! — оценила она, — Без всякой погремухи обошлась бы. Это бывает, хотя и редко. Вот, к примеру, Габриэлла — это её настоящее имя, как у меня — Рамона. Мамочки постарались, выпендрились. Но мне-то моё имя нравится, а она своё ненавидит; всю жизнь называет себя Галей; и только на работе, в пику мамаше — Габриэллой! Занятная девка, да…

— Может и я бы подошла? — несмело спросила Элеонора и сама испугалась, — Если вам… количеством набрать надо?..

Владимир, услышав её вопрос краем уха, отвлёкся от обсуждения деталей с Диего и в изумлении воззрился на неё:

— Элька?.. Ты что?? В лоб захотела?..

Элеонора только сверкнула на него глазами, и ничего не ответила; а Рамона даже приподнялась с дивана. Высказалась:

— Ты — вот что, Володя… Ты берега не теряй. Объект — твой; план в общем — мой; исполняем — вместе; и если твоя сестрёнка в этом пригодится — то почему бы и нет?? Или ты что, — может ещё и брезговать будешь?? Я за вас всю работу делать буду?? А твоя сестрёнка — «она не такая??» В смысле — блядь тут только я??

— Рамона, Рамона, Владимир не это имел ввиду! — поспешил сгладить неловкость Диего, — Он… Он хотел сказать, что без специфических навыков…

Рамона только отмахнулась, и к Элеоноре:

- А ну-ка встань пройдись!.. Да сними ты эту кофту, тут тепло! Ничего, рост подходящий; и фигура хорошая, бюст… Мужикам такие нравятся. Голову помыть только. Взгляд вот излишне наглый. Хм, хотя и на таких есть охотники; ну а если постились несколько месяцев — то и вообще… Вот губа у тебя порвана — это нехорошо!

Владимир замолчал, но сидел как на иголках; а Диего его вполголоса успокаивал:

— Да ничего с твоей сестрёнкой не будет! Это Рамона так — специально нагнетает, есть у неё такая черта. В каждом деле нужен профессионализм, так что твоя сестра просто профотбор не пройдёт, успокойся.

Но, на беду, последние слова услышала и Элеонора, и тут же «закусила удила»:

— Рамона, ну и что, что губа порвана — заживает! Зато я танцевать умею хорошо. И ещё у меня девочка есть на примете — вообще профессиональная танцовщица, — из Мувск-Шоу-Балета, слышали? Ей предложу! — и, сузив зло глаза, бросила взгляд на Владимира.

Тот еле сдержался, чтобы не встать, подойти, и не отвесить ей пощёчину. Вот теперь он узнавал свою сестрёнку, привыкшую всё делать по-своему! Теперь она, значит, решила в проститутки записаться!.. Ну!..

— Владимир, Владимир, это они так… — успокаивал его Диего.

— Танцевать — это хорошо! И всегда хорошо, когда у мужчин есть выбор. — одобрила Рамона, — Мы им такое шоу устроим — на том свете вспоминать будут!

— Только она, кажется, девочка… — вдруг, спохватившись, поправилась Элеонора; и бросила на брата уже испуганно-виноватый взгляд. До неё дошло, что это уже не теоретический разговор; и не участие в «операции «Картошка», или даже в заманивании гопов «на живца», — тут всё всерьёз. И тут не будет за спиной надёжного Толика с большим пистолетом!

— Девочка — это нехорошо… — не одобрила на этот раз Рамона, — Целку, знаешь ли, терять надо в более подходящей обстановке; и не с толпой голодных мужиков. Хотя мужики на целку падки… такие бараны!

— Да её этим летом едва-едва в лесу бандит не трахнул! — сообщила Элеонора, — Она сама рассказывала.

— Ну так не трахнул же! И потом… — Рамона закурила очередную вонючую сигарету и опять легла на диван, пожаловалась Диего:

— Кабальеро, опять поясница болит!..

— Тебе нужно быть осторожней, mi querido! — сокрушённо сказал он ей, — Вот ребята уйдут, — я тебе спину разотру мазью.

— Это всё последствия спортивной травмы, — сообщил он Владимиру, — Ты же знаешь, она из гимнастики. Не бережёт себя, — вот утром опять вместе со всеми книги таскала, а они тяжёлые! И дочку бы ей на руки брать не надо — но как не дать матери ребёнка на руки взять? Вот так и мучается.

Рамона же опять обратилась к Элеоноре:

— …и потом, — ты сама-то… Сама-то чего в бляди рвёшься? Ты извини, — я без красивых синонимов: ну там путаны, ночные бабочки и так далее, — я чисто по существу. Тебе-то это зачем? Ты сама-то когда спала с мужчиной за деньги? Или не за деньги — за интерес?..

— Впрочем… — она усмехнулась, — «За интерес», считай, каждая спала. Просто интерес разный.

Элеонора ответила уже без прежнего запала:

— Я в… я в бляди не стремлюсь; но вы же сами говорите, что это, по сути, спецоперация. А никакое не блядство. В спецоперациях я участвовала. В опасных, да! И в меня стреляли! И я стреляла! Один раз уложила из макарова здоровенного кабана, центнера в полтора весом; раньше, чем он до своего дробовика дотянулся!

— Ну да, ну да, — спецоперация! — подтвердила Рамона, — Да ты не трусь, — если с клофелином всё грамотно сделать, то до секса, как правило, и дойти не успевает. Ну, посмотрим. Насчёт этой девочки, что ты говорила, из Мувск-Шоу — тоже интересно!

Детальное обсуждение операции продолжилось.

ТЯЖЕЛО БЕЗ ЖЕНЩИН

— Сука, как же скучно, как же заебало всё это!! Ыыыы!! — шагавший из угла в угол «Главный по объекту номер шесть», старший капитан Богдан Прешибайло пинком перевернул стул и зарычал.

Служба и правда была скучна. Нет, по нынешним временам на «скучность службы» обижаться было грех, — не в окопах сопли морозить; не по сельхозкоммунам налоги собирать, рискуя или пулю схлопотать, или инфекцию получить; даже с охраной топливных баз и продскладов не сравнить, — на них хоть время от времени залётные банды покушались. На Арсенал, на «объект номер шесть» давно уж никто не покушался — отбили охоту. В своё время сюда свезли вооружение и боеприпасы с трёх расформированных в/ч в пригороде, плюс то, что не успели разграбить-растащить в РОВД; заняв под это трёхэтажное здание бывшего кадетского корпуса. Вокруг — парк, дорожки, плац, ограда; забор увили колючкой, натыкали мин; потом, поздней осенью ещё добавочно насыпали-накидали «лепестков» прямо по снегу — теперь сунуться к стенам с колючкой мог только самоубийца. С топливом и жратвой было нормально — бывший до Богдана тут старшим полкан поставил дело так: едете за получением боеприпасов — озаботьтесь тем, чтобы привезти всё, ранее заказанное по рации Арсеналом. Иначе будете бессмысленно дудеть в клаксоны перед шлагбаумом и переругиваться с постовыми, под прицелом крупнокалиберных пулемётов. Случившаяся однажды попытка прорыва под лозунгом «Да пошёл он нахер, старый пень; будем мы ещё тут по его заказам по продбазам шарахаться! Что он нам сделает, козлина вонючий!!» была пресечена очередью 12.7-го по капоту тащившейся по «змейке» к воротам Татры.

Больше объяснять никому ничего не понадобилось. Жалобы в Центральный Штаб остались безответными, — там больше ценили полковника за то, что он по возрасту, по убеждениям, и по некоторой шизанутости характера был бессребреником; на возможности обогатиться, сидя на таком хозяйстве, плевал; гарнизон свой держал в строгости, и порядок в Арсенале обеспечивал. Грузовик с разбитым в хлам двигателем оттащили подальше, и стали в дальнейшем использовать для тренировки расчётов и пристрелки. Ну и для развлечения, конечно — окна в окружающих домах давно уже все выбили.

Богдан получил сюда назначение не так давно, незадолго перед Новым Годом, на замену старого полкана, психика которого, увы, всё же не выдержала длительного нахождения в замкнутом коллективе — он начал видеть в одном из сослуживцев свою покойную жену, а в другом — дочку, находившуюся ныне в Европе. Некоторое время на чудачества старика смотрели сквозь пальцы; озаботившись только когда он в очередной заказ заложил женские прокладки и средства для лечения молочницы, с чем имела проблемы его покойная жена. Кроме того, он освободил «дочь» от нарядов, что ещё можно было бы стерпеть; но однажды ночью он попытался исполнить свой супружеский долг с «женой». Спрятавшийся от поползновений старого маразматика в радиорубке воин связался со Штабом, и заявил, что или старика обследуют, или он сам выпишет ему свинцовую пилюлю от всех болезней. После этого Штаб был вынужден принять меры: старика выманили из его крепости под предлогом выбора модели прокладок, и повязали при активном участии его «жены». А у Богдана, хорошо проявившего себя ранее в боях с родионовцами, стало быть человека заслуженного и верного, открылась синекура — возможность протащиться на тёплом сытном местечке. Причём всего-то и надо было что поддерживать заведённый стариком порядок. Но кто же знал, что скука — это такая мука!..

Он снова пнул лежащий стул; подошёл к окну и расплющил нос о стекло, вглядываясь. Всё то же: заснеженное пространство плаца с редкими заснеженными же кустиками и расчищенными тропинками. Стена, колючка, — видно край башни на углу. Скуууука! Нет, можно, конечно, пойти, скажем, позаниматься физическими упражнениями — «порубить дрова» Необходимости в этом не было: пост снабжали топливом для генератора в достаточном количестве, а генератор давал и тепло, и свет, и электричество для приготовления пищи. Но зима же! — иной раз так хочется посмотреть на живой огонь в печурке! Оттого он, да и подчинённые, развлекались ещё и тем, что вытаскивали на улицу бывшие кадетские парты и стулья, и рубили их в дрова, а скорее в щепки. Опять же для бани хорошо. Да, есть и баня — сбриндивший полкан тут устроился вполне автономно.

Но тоже задолбало.

Можно пойти пострелять… Из чего угодно, — хоть из гранатомёта. Потом сообщить, что была попытка нападения. Данунах. Туда же и стрельбу из всей имеющейся в Арсенале стрелковки — от пистолетов разных моделей до пулемётов. Задолбало ещё на фронте. Баню? В бане почему-то больше всего хотелось бабу! Приходилось выскакивать на улицу и охлаждать буйно воспрянувшее естество снегом…

От скуки доходил до того, что устраивал строевую подготовку личному составу, — и ведь не возникал никто; все, как миленькие, как рота почётного караула, печатали шаг по вычищенному для этого дела тогда плацу. Служба в таком козырном месте ценилась, и на придури начальства личный состав смотрел с пониманием: всем скучно; у них хоть ночные дежурства в промёрзших будках рядом с пулемётами и возможность потом с кайфом отоспаться в тепле; а начальство и этого «развлечения» лишено. Да ладно, за задницу не щиплет, скабрезные предложения не делает, — да и хорошо…

Это уже переходило все границы! — Богдан подслушивал за стеной «кубрика»; того помещения, где спал и проводил свободное время личный состав. Не то чтобы прямо-таки подслушивал — это было бы несовместимо с положением старшего капитана; но, в общем, так получилось.

Не в первый раз, кстати. Благо, подслушивать было удобно: вентиляция проходила через соседнее помещение, где хранилось кое-что из того, к чему доступ должен был быть только у старшего поста. И вентиляционную трубу, прежде идущую через всё помещение, в своё время благополучно выломали, использовав, кажется, как дымоход для бани.

Богдан нацеживал себе во флягу спирта из спрятанной у стенки канистры, взгляд привычно скользил по рядам красновато-коричневых рукояток ПМов, стоящих в стеллаже; по пластиковым боксам с Глоками, Зауэрами, Хеклер-Кохами, коробкам с патронами — старый полкан был не промах, многого из хранившегося здесь и в описи-то не было. Прислушивался — всегда полезно знать, чем дышат подчинённые; и, соответственно, принимать меры.

Сначала болтовня в кубрике была в пределах армейской нормы: хвастовство «подвигами», с безбожным перевиранием где-то чего-то услышанного; и передаваемого как свой опыт, с непременным в последнее время сексуальным подтекстом:

Федосов, контрактник ещё с «дорегиональных» времён:

— …она мне и говорит: «- Я, грит, заразная! Меня, грит, ебать нельзя!» А я ей говорю: «- Раз заразная, то я тебя сейчас и пристрелю, родионовская ты подстилка! Чтоб заразы меньше было в мире!» Так чо думаешь? — она тут же «излечилась»: «- Я, грит, пошутила насчёт заразы! — можно меня, можно! Только не стреляйте, дяденька!» Хы-гы! Ну, я её и …

Ему вторит Хайдаров, тоже тот ещё фрукт, претендующий на авторитет:

— У них это сразу проходит! Одну мувскую шпионку как-то привели, допросили… хы, всем нарядом… Потом привезли троих наводчиц; ну, лейтенант, — тогда ещё лейтенанты были, — грит: «- Этих троих — в расход!» «- А с этой что делать?» — спрашиваю. «- Эту, грит, «ещё раз допросить», если хочешь, конечно, — и отпустить!» Неопасная, типа. И уехал. Я автомат взял, всем этим говорю: «- Встали, говорю — на выход!» Так та шпиёнка мне и говорит: «- Ты ж помнишь, что ваш старший сказал? Меня — только въебать ещё раз, — и отпустить! Смотри не перепутай!» Наши как заржут!..

— Ой, да гонишь ты, Хайдар; это всё из старого анекдота; я давно ещё читал: «- Смотри, не перепутай! — меня только выебать и отпустить!»

— Да бля буду — не вру! Было так!

— Гы-гы-гы! Хы. Да ну тебя… врёшь.

Спирт перестал течь из тоненькой трубочки; видимо в канистре оставалось уже совсем не много. Богдан, стараясь не шуметь, просунул трубочку поглубже в горловину канистры, и, припав ртом к концу трубочки, сделал всасывающее движение, тут же направив тоненькую пронзительно пахнущую спиртом струйку во флягу. На посту был сухой закон, пить спиртное строго воспрещалось. Тем не менее Богдан, обнаружив эту запрятанную, видимо, бывшим старшим поста, канистру, позволял себе вечером грамм 50-100 в одиночестве; без этого уже было невозможно заснуть. Он готов был поклясться, что и «личный состав» где-то имеет алкогольные заначки; отчего по вечерам в кубрике разговоры становились существенно более развязными, нежели днём. Но «личный состав», ценя такую хорошую службу, с алкоголем не наглел и не попадался; так что номинально «сухой закон» поддерживался обоими сторонами; и, в то же время, никто друг другу «жить не мешал». К обоюдному удовлетворению.

Пролистав в кабинете полковника личные дела всех военнослужащих, Богдан прекрасно знал, что ни Федосов, ни Хайдаров ни одного дня не были на передовой; более того — не были и в частях, имеющих хоть какое-то соприкосновение с противником, всю службу кантуясь в тылу, в основном тут же, в Арсенале; и потому ничего из рассказываемого ими и близко не соответствовало истине; к тому же и сам он тот анекдот слышал уже многократно; так что к их болтовне он относился без всякого интереса; но потом в разговор включились остальные, находившиеся в кубрике, и тема разговора скатилась совсем уже в чисто армейскую пошлость:

— Слышь, студент, вот ты вчера на посту втирал про Спарту — расскажи пацанам! Не, расскажи, расскажи, чо ты, интересно ж! Нащёт этих — нащёт пидорасов. Что не западло.

— Я не про западло рассказывал, и не про пидорасов; а про нормы в половой жизни! — это явно Матюшкин, недоучившийся студент-историк; объект постоянных подначек на посту, но и человек уважаемый за знание истории, начитанность, и умение красочно «чего-нибудь тереть в уши», — телевизор с ДВД-приставкой и несколькими десятками фильмов личному составу уже порядком наскучил за месяцы несения службы, а самим что-нибудь читать из кадетской библиотеки желающих было немного, предпочитали слушать пересказы, — поколение пепси, ипи их…

— Во-во, давай «про нормы!»

— Ну что «про нормы»… Нормы в этом деле в каждом государстве и в разное время были разными. Спартанцы были закалёнными воинами; но Спарта совсем не была гомофобским городом. Там процветали, так сказать, «хорошие отношения» между опытными, закалёнными воинами и молодыми мальчиками, проходящими, как бы это сказать, «курс молодого бойца». Времен тогда были другие, и мальчик становился мужчиной не тогда, когда имел свою первую женщину, а когда его впервые имел его старший боевой товарищ. Это был греческая культура, общая как для Афин, так и для Спарты; это тогда было нормой.

— Вот, «гомофобским»…

— Это чо?

— Пидоры все были.

— Сам ты пидор. Они были… эээ… хы, боевыми пидорасами!

— За пидора ответишь!

— Да иди ты!..

К счастью, ссора не успела разгореться, — в кубрике появился новый персонаж.

— Кис-кис-кис!.. Ишь, падла, пришёл! Где-то лазил целую ночь. — Богдан понял, что в кубрик заявился Генерал, здоровенный серый котяра с оборванными в лоскуты в боях кончиками ушей, всеобщий баловень и любимец.

— Мышей ловил.

— Данунах. Заставишь его. На таком-то пайке. Вон какую ряшку наел. Наверно за периметр ходил; местных кошек штырить.

— Это он может, да.

— Дык не март.

— А ему пох.

И опять разговор съехал на излюбленную тему:

— Я бы тоже щас… вштырил!

— Каждый бы вштырил.

— Ишь ты, ишь ты — лижет! А язык — шершавый как тёрка!

— Я вот читал, что зэки под это дело кошек тоже подпрягали…

— Ты чо, студент, с дуба рухнул?? Ипать?? Кошек???

— Да не. Зубы кошкам аккуратно выламывали, обтачивали, чтоб не кусались. А потом свою елду давали лизать. Мазали каким-нибудь вареньем…

Это уже было через чур. Из наполнившейся фляги спирт выплеснулся на державшую её руку; Богдан быстренько выдернул из канистры трубочку; скомкав, сунул в карман; закрыл канистру; отхлебнул из фляги, сдавленно закашлялся, уткнувшись носом в рукав; завинтил фляжку и пулей вылетел из помещения. Закрыл замок, торопливо опечатал. Ну, бля, студент, я тебе сейчас дам «елду полизать»; за одно только предположение что с бессловесным животным можно так поступать!.. — сам Богдан был деревенским и не выносил издевательств над божьими тварями.

— Так, нах! — к своему стыду Богдан, не будучи «военной косточкой», то есть кадровым, а будучи всего лишь «пиджаком», то есть попавшим в армию через военную кафедру ВУЗа, да ещё и сельскохозяйственного (что он тщательно скрывал даже и на АСО), — до сих пор толком не научился распекать подчинённых через специфическую военную лексику, постоянно сбиваясь на «обычный» односложный деревенский мат; впрочем, эти «наречия» были вполне близки, — Что за свинарник, нах?? Урядник Федосов, нах! Почему в служебное время лежим на кроватях?? Почему, бля, на одеялах кант не подбит; почему на входе нет ваксы и щётки; как давно проводился осмотр личного состава?? Отвечать, бля нах!

Выстроившиеся «на взлётке», — на пролёте, делящем кубрик пополам, — военнослужащие преданно ели разъярённое начальство глазами.

— Как давно проводился осмотр тумбочек?? — гремел старший капитан, своим видом отнюдь, кстати, не подававший примера воинской аккуратности, — Это ваша обязанность! Почему я должен за всем следить??

Отвернувшись, он пинком распахнул одну из прикроватных тумбочек, и, наклонив, вывалил на пол её содержимое. За его спиной подчинённые недоумённо переглянулись — что так могло взбесить командира? Непонятно…

Из тумбочки вывалилась мыльница, футляр для зубной щётки, скрюченный тюбик зубной пасты, рулон «подшивы» с воткнутыми в него иголками; навеки умерший сотовый телефон; несколько карандашей, общая тетрадь; и пластиковый файл со стопкой разномастных книжных страниц в нём, которые тут же разлетелись по полу.

Богдан наклонился и поднял несколько из них; заодно поднял и общую тетрадь. Всё это были страницы из самых разных книг; разного формата и разного качества бумаги; объединяло их одно: на всех их были иллюстрации, а на иллюстрациях — обнажённые женщины. В разных позах, по разным, соответственно, сюжетам; но голые. Вырванные, понятно, из книг кадетской библиотеки… И много как! — небось всю библиотеку пролистали?? Богдан открыл наугад общую тетрадь. В ней были умело, тщательно выполненные карандашом и шариковой ручкой копии тех же рисунков голых женщин, но уже с включением откровенно порнографических элементов. Вот… явно отсюда: на странице из книги обнажённая женщина, стоя на коленях, сложив руки перед собой, что-то явно просит, молит; — вот явно копия того же рисунка, где она… хм, исполняет минет невнятно нарисованной фигуре в камуфляже… тьфу!

— Чьё это?? — рявкнул старший капитан, потрясая порнографической тетрадью.

— Это моя тумбочка… — извиняющимся тоном сообщил бывший студент, — А листы, господин старший капитан…

Не дослушав, Богдан заорал гневно:

— Это зачем?? Эта порногрфия — почему?? Дрочите???

Гробовое молчание было ему ответом.

— Я спрашиваю — дрочите?? — обличающим тоном опять заорал Богдан, вновь потрясая самодельной порнографией, — Отвечать!..

На этот раз ему хором, но вразнобой ответили все пятеро находившихся в кубрике подчинённых:

— Никак нет. Да. Так точно. Дрочим, хер оберст-капитан. Не могу знать.

Богдан обвёл строй выпученными от возмущения глазами:

— Это как па-ни-мать?!.

— Разрешите объяснить, господин старший капитан… — сделал вперёд шаг старослужащий Федосов.

— Ну?..

Федосов не даром давно уже тащил службу на объекте, и был сведущ в психологии начальства. По его словам выходило, что тумбочка — действительно Студента; а страницы из книжек и рисунки, — точно не его. Кого? А Терентьева, — вот которого с подозрением на дизентерию увезли на прошлой неделе. Точно его. Он большой любитель был, это… почитать. Особенно ночью на посту. Оттого и вырванные странички. Рисовал? Тоже он. Говорил, что собирается после войны в художественное училище поступать, учиться на этого, как его? А, на мариниста, да. Оттого и тренировался, — рисовал. Ну как просрался, — реально, про тетрадь и странички забыл. Очень, должно быть, без них сейчас переживает в гарнизонном госпитале. Если не умер ещё, конечно. Разрешите, господин старший капитан, собрать и передать ему с ближайшим конвоем?..

Федосов, оттарабанив всю эту зведомую глиматью, стоял, и не моргая, преданно смотрел в лицо своего командира.

Тот ещё раз взглянул на тетрадь и листы, потом опять на Федосова, — ни малейшего намёка на усмешку, ну и выдержка! Всё свалил на выбывшего, и стоит — преданно ест глазами начальство… Ну и сволочь! Надо будет его представить к званию старшего урядника, — за находчивость… — подумал Богдан, и уже тоном ниже, снова спросил:

— Так что… дрочите? На это?..

— Бывает! — невозмутимо и браво ответил урядник, — Когда совсем подопрёт. Во избежание мужеложества, как непредусмотренного Уставом внутренней службы и Моральным Кодексом гражданина Великих Регионов! Хотя вот Студент, то есть младший капрал Матюшкин, утверждает, что в Спарте…

— Молчать!

— Есть!

— Что ж вы как… как… Мы в АСО, на фронте, и то до такого не опускались!.. — потрясая гнусной тетрадью, возопил старший капитан, — Под обстрелами! Отражая атаки! Не опускались до такого!

— Это и понятно, господин старший капитан… — влез было бывший студент Матюшкин, но Богдан оборвал его:

— Молчать. Когда к вам не обращаются, младший капрал! На объекте без году неделя, а уже имеете наглость препираться, бля, со старшими по званию!!

Студент заткнулся; а Богдан опять обратился к своей правой на объекте руке, уряднику Федосову:

— Ещё есть что мне сообщить?..

— Так точно! — браво ответил тот, — Дрочим в неслужебное, личное время, без ущерба для службы и с пользой для организма!

Богдан хотел было спросить, для какой пользы организма они, подонки, обсуждали возможность выдернуть зубы коту Генералу и заставить его лизать себе елду, но сообразил, что этим он явно раскроет свой источник получения информации, а это нехорошо. И для авторитета, и вообще на будущее. И потому ограничился строгим:

— Младшему капралу Матюшкину — наряд вне очереди. За препирательство в строю со старшим по званию и коверкание воинского звания. Я — старший капитан, стар-ший ка-пи-тан; а не оберст-капитан, бля! Запомни!

— Есть наряд вне очереди! — без особого расстройства откликнулся Студент, — В ночное дежурство?

— Нет! — мстительно решил Богдан, — На третьей башне резервный пулемёт, тот, у которого лентопротяг не работает. Уже заржавел весь, поди. Так вот — отчистить его, чтоб блестел, как у кота яйца! Я лично проверю!

— Яйца?.. — показалось, что кто-то переспросил шёпотом за спиной; он обернулся, — но по рожам непонятно, кто. Может показалось. На всякий случай повторил:

— Ствол проверю. У пулемёта. Чтоб сиял. Как у Генерала яйца!

— Господин старший капитан! Разрешите обратиться! — Студент, на этот раз строго по уставу.

— Ну… Обращайся! — уже предчувствуя какую-то очередную гадость, разрешил Богдан.

— У кота Генерала яйца не блестят! Я лично проверял! — сдерживая кривящуюся от желания заржать рожу, заявил Матюшкин. В строю кто-то прыснул.

— Вот значит, когда закончишь с пулемётом, будешь Генералу яйца чистить — чтобы блестели! — нашёлся Богдан, и победно оглядел подчинённых, — Ибо не порядок. Сейчас все свободны; все эти бумажки собрать — и ко мне в кабинет. И проверка тумбочек. Проверка внешнего вида. Койки перезаправить. Федосов ответственный.

— Есть.

— Выполняйте.

Развернувшись, помахивая конфискованными бумагами, прошёл вдоль строя и вышел в коридор. Секунду раздумывал, — куда пойти? — сделать крюк опять на склад и послушать, что там вновь обсуждают подчинённые; или пройти в кабинет, повнимательнее ознакомиться с листами и рисунками. Там, кажись, и эротические тексты есть! — занятная библиотека была в кадетском-то корпусе, а он и не знал. Надо почитать…

А, ладно, пойду в кабинет, решил он. По дороге он размышлял — что же делать? Это проблема. И её нужно решать! Затребовать в следующем заказе ударные дозы брома или какой-нибудь похожей химии? Заказать, чтоб привезли хотя б парочку баб? — решат, что они тут, на посту номер шесть, вообще от скуки стебанулись; и расформируют нафиг, и его тоже — как неспособного поддерживать элементарную дисциплину. Половую, хы. Или нагрузить личный состав физически? Снег раскидывать? Снег и так везде расчищен; кроме того на прошлой неделе, юмористы чёртовы, слепили из снега возле центральных ворот снеговика; вернее сказать — снежную бабу, со всеми половыми признаками: объёмными грудями, выпуклой жопой, волосами на голове из пучков прошлогодней травы; и даже, хм, влагалищем. Тоже, кстати, с «волосами» из травы… Церетели чёртовы! Увидев такой маразм, Богдан приказал всё немедленно снести; а если ещё раз повторится — пообещал, что заставит всю смену «засаживать этой самой бабе, пока у вас, бездельники, члены в ледышки не превратятся!» Так что? — заставить окопы копать? На плацу, например? Чревато — могут ведь и пристрелить, и скажут, что случайно вышло… Личный состав нужно держать в строгости; и, в то же время, с личным составом нужно ладить! — это он давно понял, ещё на передовой, где безвременно окончили свой боевой путь несколько офицеров, сильно нелюбимых солдатами…

С такими печальными мыслями старший капитан Богдан Прешибайло брёл в свой кабинет, когда на поясе зажужжал зуммер рации. Он снял её, поднёс к уху:

— Центр, первый, слушаю…

— Центр, Центр, господин обер-капитан! — взволнованным голосом зачастила рация, — Говорит Башня три — Центральные ворота! Наблюдаю… наблюдаю стриптиз, товарищ старший прапо… господин старший капитан!

— Чего наблюдаешь?? — не поверил своим ушам Богдан. Ну вот, ещё один на почве воздержания с катушек съехал… это прям эпидемия какая-то! Впрочем, может быть почудилось; и у него самого просто уже крыша едет? Может на ворота просто нападение?.. Это было бы хоть…

— Стриптиз наблюдаю! — развеял его сомнения голос в динамике, — Стрип-тиз! Ну, или как оно, я не знаю точно; не совсем может стриптиз, — но там пять девок, возле расстрелянной Татры под музыку танцуют и заголяются! Местами!

— Под музыку?? — не поверил Богдан.

— Под музыку, тыщь старший… главный… капитан. Вот. Докладываю. Приём.

— Будь на месте, наблюдай. Возможно, это отвлекающий манёвр! Я сейчас подойду! — решил наконец что делать старший капитан.

Вот. Явно психическая эпидемия. Что-то нам в институте про это рассказывали, только мельком — оно и понятно, не медицинский же. Съехала крыша у всего гарнизона. Очень может быть, что и у него… Нет, в себе он был всё же уверен, — ну, имеет место быть напряжение, но не настолько же, чтобы видеть танцующих раздевающихся баб! Кто там у нас сегодня на воротах? Воронцов. Надо же, никогда бы не подумал, — производил впечатление психически устойчивого…

Богдан быстрым шагом вернулся в кубрик, где застал вполне уставную картину: урядник Федосов проводил досмотр тумбочек личного состава, поочерёдно вываливая их содержимое в проход и матерно комментируя их содержание. При этом он не забывал поминать и Студента — за неумело спрятанные картинки.

Богдан отозвал урядника; велел ему взять с собой ещё одного бойца на смену; одеться, и следовать к выходу — он их сейчас догонит. Да, нештатная ситуация. Нет, тревожную группу поднимать не надо — пусть отдыхают. Нет, не нападение — как бы не хуже. Сейчас сами всё увидим…

ШОУ МАСТ ГОУ ОН

— Смотри, правой держишь, а левую под рукоять! Придерживаешь снизу. — Владимир обучал Рамону стрельбе из пистолета в подвале бывшей гостиницы «Спорт», рядом с топочной, — Руку, как в кино, сильно вперёд не вытягивай — целиться там не придётся скорее всего, всё вблизи. Держи пистолет ближе к груди, или даже «от бедра», чтобы не отобрали.

— Правую руку так высоко на рукоятку не клади! — может стесать часть сустава затвором при выстреле! На некоторых пистолетах делают так называемый «бобровый хвост», чтобы случайно нельзя было вот так-то руку сдвинуть; но это не на всех, на Глоке вот практически нет, так, небольшой выступ; и на макарове можно подставиться, и на ТТ нет, — а какой пистолет там будет мы не знаем…

Он учил её спешно, экспресс-методом; причём нужно было дать сразу понятие о всех типах пистолетов, которые бы могли оказаться там, в Арсенале, при этом на примере единственного имеющегося в их распоряжении Глока. Нужно было предусмотреть всё варианты развития событий — далеко не факт, что сработал бы идеальный вариант — что все перепились бы спиртного с клофелином. Это было бы здорово — и на это делалась ставка, — но маловероятно. Но мог попасть пистолет в руки Рамоне? — мог. Теоретически. И потому нужно было быстро-быстро натаскать её обращению с короткостволом. И не только с короткостволом, конечно, — а и с автоматом, — на примере ВПО. Но это было проще, — калашников он и есть калашников; а вот насчёт пистолетов, как говорится, возможны варианты. А пистолета в руках Рамона, при всех её наработанных навыках убийства подручными средствами, включая осколок тарелки или даже способ удушения чулком, не держала. И нужно было спешно научить её как минимум приводить пистолет в боевое положение и бегло стрелять, — не на точность, вблизи; но хоть не закрывать глаза при выстреле, как это практикуется у женщин… Ничего, Рамона была хорошим учеником.

— Вот гляди, — это Глок. У него нет курка, вот здесь вот, сзади, как у макарова, ярыгина или ТТ. Просто берёшь и жмёшь. У макарова… а видела? Хорошо, — у него вот тут предохранитель — опускаешь большим пальцем… Надо ещё передёрнуть затвор — если патрон не в патроннике; хотя сейчас все досланный патрон держат, плевали все на инструкции; но всё же. Передёрнула — и стреляй. У ТТ нет предохранителя; у него тоже вот так — передёрнула затвор, при этом курок сам взведётся — и стреляй! Вот попробуй, вхолостую…

Обучать Рамону было одно удовольствие — она не кокетничала, как это бывает в таких случаях у женщин, не жеманничала; она конкретно впитывала информацию. И это было понятно — оттого, насколько она овладеет тут навыками обращения с пистолетом, вполне возможно будет зависеть и её жизнь. И жизнь остальных девчонок. И очень может быть — жизнь её дочки и матери. Всё это было очень серьёзно.

Внутренне Владимир недоумевал — самой вызваться на такое… Она ведь даже не знает, кто и сколько там будет… А вдруг пара десятков обкурившихся дебилов с садистскими наклонностями? Понятно, что с одним-двумя она справится полюбому; но вообще?.. И у неё дочка, — и он сама, сама пошла на такое… Непонятно. Обычно женщины «делегируют» решать такие вопросы мужчинам, по принципу «я слабая женщина, это не моё дело!» А тут… Впрочем, на кого бы она переложила бремя заботы о выживании? Диего? Насколько Владимир понял, у них не любовь — чисто взаимовыгодное сотрудничество. Диего — внутренне достаточно жёсткий человек, чтобы не вестись на женские манипуляции; да и ситуация такая, что вряд ли он что-то сможет… Видимо, рулит привычка во всём рассчитывать только на себя. Что в нынешних условиях весьма похвально; но себе бы он такую подругу не пожелал… Случись что — перешагнёт и пойдёт дальше; впрочем, сейчас время такое…

— Отлично. Теперь собственно стрельба. Старайся не щуриться и не целиться долго… От цели к цели не руку переноси, а поворачивайся всем корпусом. Старайся в каждую цель всадить по две пули, максимально быстро. Но если на тебя бросились — то хотя бы по одной; и начиная с того, кто ближе. Давай-ка попробуем… Значит смотри. Ты отворачиваешься. Я ставлю развёрнутые книги; вот, которые открытые, — видишь не обложку, а белую страницу — стреляешь. Сначала три штуки — чтоб ты знала. Стрелять только по команде! — я отойду, чтоб меня не зацепила. Так. Мы же всех предупредили — не будет тревоги?

— Всех. Диего пока в подвал никого не пустит.

Он расставлял книги и параллельно продолжал:

— Хорошо. Имей ввиду — тут, в помещении, будет сильно по ушам бить. Сразу настройся, что звук будет оглушительный, чтобы не теряться. В общем ничего страшного, но надо иметь ввиду, чтобы не растеряться. На отлетающие гильзы тоже не обращай внимание; твоя цель — гарантированно всадить по пуле, — по одной пуле! — в каждый разворот. Рикошетов тут тоже не будет — книги вокруг. Готовься…

Он отошёл к ней, присел на всякий случай, и скомандовал:

— Огонь!

Бах-бах! Бах! Бах!! — вспышки из ствола в полуосвещённом подвале, отлетающие в сторону гильзы; почти бесшумно в грохоте выстрелов свалившаяся с подставки развёрнутая книга.

— Хорошо… Смотрим.

— Мне показалось, что я первый раз промахнулась. Потому и…

— Ничего. Не спеши. Быстро стрелять важно; но важнее попадать. Так… да, ты попала три раза, в каждую по разу. Вот, гляди, оценивай. Здесь и здесь — по центру, а тут — в край. Не спеши, главное — не спеши… Давай ещё раз.

Элеонора с большой неохотой отдала пистолет для тренировок — патронов мало. Решающим доводом было то, что «если получится — патронов будет сколько угодно; если не получится — патроны нам больше не понадобятся!» Это сработало, да. Упёртая сестрёнка всё же хотела участвовать «в спецоперации»; чтобы доказать брату свою нужность, обученность, показала свои навыки в обращении с пистолетом… действительно, умеет; поднатаскал её в стрельбе этот её Толик. Даже пыталась тут суфлировать, что-то тут подсказывать Рамоне, пока Владимир её не выгнал — инструктор должен быть один. Честное слово, идти самому и одному было бы проще…

Рамона в кабинете Диего инструктировала доверенных девушек. То есть тех, кто были посвящены в саму суть «спецоперации «Арсенал», как окрестила Элеонора готовившееся мероприятие, — по другому-то как не назови, будет звучать похабно. А так вроде бы и ничего. Вот была же шпионка Мата Хари… Та ещё была… но даже в историю Первой Мировой вошла. Посмертно, правда, — расстреляли. Но ведь не блядь! — шпионка!

Доверенных, допущенных к глубинному плану «спецоперации «Арсенал» было всего четверо: она сама, Рамона; Галя — Габриэлла, разбитная, полностью отмороженная девка; Элеонора — настоявшая всё же на своём «личном участии, «…потому как западло, Вовка, под такое дело девок подпрягать; да ещё с детьми, а самой в стороне стоять! А губа, — губу тональником замажу; вон, у Рамоны есть»; и Гузель.

Когда всё это так плотно завертелось; и, по возвращении в Нору Гузель сразу и без обдумывания дала согласие на участие в «Арсенале»; и стало ясно, что план Рамоны реально движется к воплощению, — он, Владимир, чуть было не дал задний ход. Разговоры разговорами, планы планами; но когда он в спокойной обстановке, без посторонних, ещё раз представил планируемое, — он схватился за голову! Это сумасшествие какое-то — подставлять отмороженной голодной солдатне свою сестру и любимую девушку в призрачной надежде всех «обхитрить», в идиотской надежде на «удачу», что всё сложится как по нотам… да он с ум сошёл, когда только и начинал обсуждать это, когда и вообще слушал Рамону с её диким планом! А Рамона — то ли «на веществах», или реально отмороженная; и ни своей жизни, ни судьбы своих близких ей не жалко!

Примерно в таких выражениях он пересказал своё отношение сестре и уже посвящённой Элеонорой в суть плана Гузели. И… буквально наткнулся на стену.

Элеонора в самых красочных выражениях поведала брату, что он «зря её за маленькую девочку всё ещё держит», что она «такого повидала, что ему и не снилось!»; что «она давно уже сама определяет свою судьбу, и пусть брат в неё не лезет!»

Гузель же молчала, опустив глаза; а потом, когда они с сестрой уже вдоволь наорались друг на друга, подняла голову и жёстко, с сухими против ожидания глазами (ему казалось, что она плачет) сказала, что даже если они все откажутся — она пойдёт туда одна и «будь что будет». Что если есть хоть какая-то возможность помочь общине, хоть микроскопическая — она её использует. Возьмёт вот Орлика, оседлает, — пусть Элеонора расскажет, как найти ту гостиницу «Спорт», — и поедет к Рамоне. Потому что. Вот так.

Кляня себя за то, что сразу, ещё у Диего не обрубил этот дикий теперь на его взгляд план, Владимир был вынужден сдаться. Хорошо ещё что Наташе решили ничего не говорить; как и всем остальным в Норе, — по делу едут, есть возможность, план будет доведён позже; а пока не ко времени. И всё. Вот.

— Девочки, я вам свой собственный арсенал показываю не для того, чтобы научить всем этим пользоваться, — на это времени нет. Но для того, чтобы вы хоть знали, где и что есть, — на всякий случай. Мало ли что. — говорила Рамона, вертя в руках большую, плоскую квадратную пудреницу.

— Вот здесь съёмное донышко — заточенная квадратная пластина. Нет, не сюрикен — это вы фильмов насмотрелись; лёгкая слишком; но резануть ей можно вполне себе от души. Метнуть, впрочем, тоже — но только в крайнем случае; говорю же — лёгкая.

Девушки со вниманием слушали. Арсенал бывалой «мадам» внушал…

— Духи вот. Коко Мадемуазель от Шанель, мои любимые. В донышке флакончика, вот, под клейкой этикеткой — углубление. Там — клофелин. Но это уж я сама. Дальше глядите. Освежитель воздуха, — я всегда говорю, что не выношу вони казарменной. Это действительно освежитель воздуха. Но в нём… вот, внизу вставлен другой баллончик — экстракт перца с СиЭсом, отрубает зрение и глушит дыхание на раз! Не фатально, конечно, но по времени достаточно. Можно в помещении — он пенный, по объёму не разойдётся. Вот так вот достаётся, чтобы знали. Заколка вот для волос, пластмассовая на вид. В ней — лезвие. Вот так извлекается. Перстни — нельзя; перстни — слишком броско, привлекают внимание. Браслет вот… тоже. Тебе, Гуля, дам; тебе по сценарию подойдёт…

Гузель молча кивнула.

Когда они вновь, уже с Гузелью, приехали к Диего и Рамоне, «мадам» от неё была в полном восторге: красивая высокая девушка, с отличной фигурой; густые волосы цвета воронова крыла ниже лопаток; гибкая как змейка; с отличной хореографической подготовкой; и, к тому же, с ярко выраженной восточной внешностью.

— Чуть подправим; веки, насурьмим — будешь у нас японка! Японок таких высоких не бывает; но кто этим сейчас будет озабачиваться! — хлопотала вокруг неё Рамона, — Будешь Мияки-тян. Устроит, нравится? Ну вот, Мияки-тян. Мужики падки на экзотику… Уй, ты какая! Отличные волосы! — уложим в высокую причёску, как на картинках; в причёску, чтобы держалась — стальные, крашеные в дерево, спицы. Очень хороша, да! Жаль, раньше ко мне не попала! — я бы тебя без конкурса взяла!

И, понизив голос:

— Хотя Элеонора сказала, что ты девочка? Милочка, — ты точно представляешь, на что мы идём? Всё ведь может получиться совсем не так, как мы рассчитываем!

Гузель только взглянула угрюмо:

— «Всё это» не столько вам, сколько мне надо, моей семье, моей общине. Девочка, не девочка. — это к делу не относится…

— Парень у тебя есть?.. — спросила Рамона, глядя пристально.

— И это к делу не относится!

— Ясно… — пробормотала Рамона еле слышно, — Несчастная любовь… бывает. Ну ничего. Может и обойдётся.

И вслух:

— А вот взгляд этот угрюмый убери. Смотри бодро-весело. Мужики любят весёлых и отвязных, — вот, как Габриэлла. В конце концов и помирать можно со смехом, — ты уж мне поверь!

Элеоноре было решено оставить её собственное имя. И были ещё «взяты в проект» из «проверенных кадров» Анжелика; и новенькая, давно просившаяся к Рамоне в «шоу», но так и не успевшая поучаствовать в «труппе», выступавшей в «Рассвете Регионов», — рыжая Климкина, получившая тут же «сценическое имя» Коломбина.

Анжелика и Коломбина не удостоились быть посвящёнными в полный замысел операции; поскольку у Рамоны образовался негативный опыт: от пока ещё даже неконкретного предложения поучаствовать в «шоу-налёте» отказались сразу несколько её прежних девушек, на которых она делала ставку.

— Да ты что, Рамона, как ты можешь; да ты с ума сошла, да как так можно?? Да убьют ведь, и не просто убьют, а замучают, запытают до смерти — это же такие звери! Нет-нет-нет-нет; да-ты-что?? Не получится из этого ничего; убьют всех; да и как это можно — пытаться мужчин-то убить? Ты с ума сошла! — вот такая вот примерно подача последовала и от Вики, и от Юлианны, и от Маринки — Юдифи.

Всё это привело Рамону в состояние бешенства:

— Сучки тупые! Да вас в «Рассвете Регионов» сто раз могли зарезать спьяну, заразить; похитить — увезти на бессрочный «субботник»! И не пискнули бы! А теперь тем более! — всё, власти нет, дикое поле! Вам, дурам, заработок предлагаю, — что год-два после этого сможете безбедно жить вместе со своими; вы, суки тупые, отказываетесь! Риск?? — риск! Так у нас такая профессия! — надо было идти в бухгалтера, там риски другие; правда, уже бы давно и подохли б в эвако-лагерях! А сейчас что? — жирок ещё есть, с голоду зубы на полку не складываете?? — и имеете потому наглость отказываться?? Я вас когда подводила, твари вы бросовые??

— Может, со временем что-то как-то наладится… — проблеяла одна из отказавшихся.

Рамона, уже успокоившись, зло:

— «Наладится…» Ну, нет так нет. Но если, суки, рискнёте хотя бы во сне кому проболтаться — найду и зарежу. Вы меня знаете.

Девушки свою «мадам» знали; и потому на их молчание можно было рассчитывать; тем более что насчёт объекта налёта они так и не были посвящены. Но, наученная опытом, Рамона решила Анжелику и новенькую Климкину-Коломбину в детали также не посвящать, а использовать «втёмную». Габриэлла же, как Рамона и ожидала, сподвигнулась на опасное дело без особых терзаний: у неё, судя по всему, в биографии «бывало всякое»….

— Хорошее дело — чулки. Из них можно быстро соорудить гарроту — удавку. Но, сразу скажу, душить здорового мужика — это требует или большого навыка, или ещё большей озверелости. Так что это я вам уж так, для общего сведения… — продолжала инструктаж Рамона.

— Так, девочки; сразу говорю — мы идём не «сразу на спине полежать», — идём работать, но как получится… Мы идём показывать шоу!

В одном из больших номеров «Спорта» была вынесена мебель, и он представлял сейчас собой репетиционный класс. В нём было холодновато, — батареи в нём были заглушены; и при разговоре изо рта вылетали облачка пара, — но девушки были достаточно тепло одеты; да и Рамона не давал озябнуть:

— И раз, и два, и три! И раз, и два, и три! Бодрее, Климкина! Тьфу, Коломбина! — бодрее! И раз, и два, и три! Элеонора, в счёт не попадаешь! Все смотрим на Гу… на Мияки-тян, — вот это уровень! Сразу видно — школа! И-раз, и-два. И три. Теперь под музыку…

ВНЕДРЕНИЕ

В действительности всё оказалось не так, как предполагалось старшему капитану в его мрачных ожиданиях. Всё было, чёрт побери, в точности так, как описал дежурный: напротив ворот, довольно далеко, существенно дальше расстрелянного грузовика, стоял белый микроавтобус; и на его фоне, как это не дико, выстроившись в ряд, явно ритмично приплясывали, дёргались явно женские фигуры. Слышалась и музыка. Там, возле микроавтобуса, музыка наверняка орала во всю мощь; но и здесь, на посту, за двойным остеклением, её вполне отчётливо было слышно. Что-то знакомо-ритмичное, ещё «тех времён». И ритмично приплясывающие женские фигуры, в коротеньких курточках и в обтягивающих рейтузах. Нет, никаким стриптизом тут и не пахло, — это капралу Воронцову явно привиделось. Но оно и неудивительно — уж очень дикое зрелище: снег, свинцово-серое низкое зимнее небо; уныло — коричневые стены брошенных домов с выбитыми стёклами; засыпанные снегом деревья, — и слаженно танцующие под музыку молодые женщины в ярких коротких курточках. В обтягивающих ноги лосинах… мммм…

Он взял у постового бинокль. Опёршись плечом в тушку целящегося в прикрытую стеклом бойницу пулемёта, всмотрелся. Увеличившаяся в восемь раз действительность никуда не делась, — реально, девки. Живые. Пляшут… Под музыку. Явно «обращаясь» к ним, к воротам. К посту.

— Я тоже сначала подумал, что глюк! — понимающе произнёс за спиной Воронцов, — Даже куснул себя в руку. Потом гляжу — не, не глюк. А, во, опять вылазит!

В бинокль отчётливо было видно, как из открытой двери микроавтобуса вылез какой-то парень, поднял стоящую прислонённой к машине палку, и стал ритмично размахивать ею в воздухе. Танцевавшие девки гуськом улезли внутрь микроавтобуса, — видимо греться. Музыка смолкла. Парень всё так же продолжал размахивать из стороны в сторону белым флагом. Потом достал из кармана маленький, скорее всего что театральный бинокль, и стал вглядываться, казалось, прямо в глаза смотрящего на него сквозь свой бинокль Богдана. Опять спрятал бинокль в карман, и вновь стал ритмично размахивать из стороны в сторону флагом.

— Переговоров хотят! — подсказал Воронцов, как будто это и так не было понятно.

— По инструкции не можем вступать! — противно-уставным тоном прогнусавил Федосов.

— Врезать по ним, может, из пулемёта? — не то что предложил; а так, бросил мысль пришедший с Федосовым Хайдаров.

И Воронцов, и Федосов посмотрели на него как на сумасшедшего; и даже старший капитан, отняв от глаз бинокль, оглянулся на него; оглядел с ног до головы, и предложил сухо:

— Ну иди, стрельни в них, бля…

— Да чо, я так… — смешался Хайдаров; и, когда старший поста вновь вернулся к рассматриванию происходящего на той стороне улицы через бинокль, Федосов прошипел ему на ухо:

— Ты, Ильдар, за такое предложение, пойдёшь, наверное, вместе со Студентом Генералу яйца полировать! Языком, бля! Умник, нах!

Богдан раздумывал. Он слышал шёпот Федосова, и полностью разделял его эмоции. Явление пятерых молодых девок в данной точке судьбы он расценивал как явный и недвусмысленный знак мироздания; и стрелять, пусть это сто раз было продиктовано Правилами, в пританцовывавших живых, молодых, симпатичных, румяных от мороза девок он не разрешил бы даже под угрозой разжалования. Это был знак судьбы, мироздания, бога, вселенной — определённо!

Когда парень явно устал уже махать флагом, и из открывшегося вновь микроавтобуса вылезли те же девки, и вновь послышалась музыка, Богдан решился:

— Открой окно! Высунь какую-нибудь тряпку — помаши! Пусть идёт сюда — поговорим. Узнаем, что это за цирк, что им надо. Застрелить всегда успеем. Будем считать, что это не нарушение… Федосов! На другие посты передай — усилить бдительность, возможны провокации или нападение!

Воронцов засуетился, ища тряпку; Федосов взял со столика и включил рацию. Помещение тут же заполнили возбуждённо из динамика перебивающие друг друга голоса:

— Ворон, ну чо там?? Чо, правда, бабы?? Сколько?? Симпатичные? Чо делают??..

— Федосов; список всех, кто сегодня на постах, и кто сейчас бубнит в рацию, — мне сегодня на стол! — мстительно распорядился Богдан, — Я вам устрою балаган! Совсем распустились. Воронцов, — скоро??

Переговоры оказались затяжными и сложными.

Тот парень, что махал белым флагом, он и прибыл к воротам для переговоров. Его тщательно обыскали, и, не найдя вообще ничего, провели на второй, «пулемётный» этаж будки, или ПВОС-а, «при воротного огневого сооружения», как он числился в плане, для беседы с господином старшим капитаном.

Господин старший капитан первым делом выгнал всех подчинённых из будки, оставив лишь одного доверенного Федосова, которому наказал зорко следить в амбразуру «за противником» и не оборачиваться, к чему все, включая Федосова, отнеслись с полным пониманием. И, остро понимая, что уже одно то, что этот вот парень без санкции Центрального Штаба сейчас здесь, за периметром, что является грубейшим нарушением всех правил и инструкций, и потому обратного хода нет, приступил, собственно, к переговорам…

Парень, — нормальный, кстати, по виду парень, не тля какая-нибудь крашеная, разве что только с идиотской клипсой в ухе, — первым делом представился как «Володя», как владелец, бывший владелец лучшего в Оршанске кабака «Рассвет Регионов», в котором с концертной программой выступало лучшее, опять же по его словам, в Регионах, шоу…

Тут Богдан грубо прервал его, и осведомился, какого … он тут делает и что ему надо. И чтоб переходил быстрей к делу.

Парень перешёл к делу. Как и ожидалось-предполагалось, он предлагал этих вот «молодых и прелестных, неиспорченных нынешним грубым временем эстрадных див» в… в, скажем, так, временное пользование, «в аренду». А точнее — «девочки помогут вам, храбрым бойцам Армии Регионов, развеять тоску этого зимнего хмурого дня! Покажут реально шоу, танцы, — ну и… как договоритесь!»

Богдан сначала подумал, что парень издевается, что в его положении было бы самоубийством; особенно когда он упомянул про «храбрых бойцов Армии Регионов», — не было уже давно никакой «армии регионов»; и сам Богдан подчас не знал, к какому политическому лагерю он сейчас относится и кому по идее подчиняется, — он и не вникал, устраивало то, что по его заказам поставляли провизию и топливо. Но парень говорил серьёзно, и Богдан подумал, что если он сам в непонятках, что сейчас в Регионах творится, то уж гражданский и подавно может не знать обстановки, и на полном серьёзе считать, что и «Армия» некая есть, и «правительство», и вообще… Пусть считает, что за дела!

— Шефская помощь? — уточнил он, приосанившись, — Нормально! Веди своих баб сюда! — примем!

Оказалось, всё не так сладко; и это было лишь вступлением. Парень совсем не горел желанием поставлять своих «див» бесплатно; а предлагал заранее, «по предоплате», оплатить все услуги, которые смогут предоставить «его красавицы»…

При этом он краснел, бледнел, — как понял Богдан, от жадности и предчувствия большого куша, который он собирался тут урвать, тварь пидорастическая!

В реальности же Владимиру стало совсем нехорошо, — он именно тут, сейчас, опять остро понял, что никакие это не уже не игры и не планы; то, что за хлопотами приготовления «спецоперации» было как бы на втором плане, вдруг выпятилось, наглядно показав: он, Владимир, сейчас именно продаёт в сексуальную эксплуатацию девчонок… в том числе, кстати, и свою сестру, и свою любимую! И что с того, что на эту «спецоперацию» они идут сознательно: это с него, как с мужчины, никак вины не снимает, — он ясно и откровенно именно что продаёт их… свою сестру, свою девушку. Продаёт как проституток. Вот так вот. И не надо тут какие-то оправдания придумывать.

Он закашлялся, руки его задрожали. Вот так вот. До чего я докатился… Вдруг перед ним встала та сцена: внутренность деревенского дома; и он с Вадимом, с ножами, крадущиеся чтобы убить, зарезать спящих в доме парней…

Тогда он остро почувствовал, что вот он, порог, — ещё немного, и он станет убийцей! Так и вышло — после того случая лишать жизни кого бы то ни было уже не было для него чем-то запретным; и он делал это не раз, вполне осознанно. И вот очередной «порог» — продать, по сути, в публичный дом своих сестру и девушку. Куда катиться дальше??.

— Чо перхаешь, петух?? — грубо обратился к нему старший.

Владимир поднял голову. Что говорить — да, вот он, порог; и его придётся переступить. Что? — «петух»?! Оно и понятно — «бравые вояки» теперь с полным основанием воспринимали его как «цветного», «петуха», «пидора поганого», или какие ещё имеются эпитеты у этой неуважаемой категории торговцев живым товаром? Собственно, он на это и рассчитывал; потому и дурацкую клипсу на мочку уха нацепил, — не стал вновь серьгу вставлять, ухо прокалывать; но чтобы походить на этакого вот… на сутенёра, да. Обратного пути нет — просто не выпустят; да и девчонки не поймут. Эх, идиоты мы, что затеяли!.. Неужели другого пути не было?? Это всё Рамона… Да ладно, теперь уж что!..

И, нацепив на лицо приторно-любезную улыбочку, с какой, как он предполагал, сутенёр и должен бы разговаривать с клиентами, он по-деловому и довольно-таки уже нагло изрёк:

— Итак, жжжжентльмены! Девочки стоят денег! Отдых стоит денег! Всё сейчас стоит денег! — только вот деньги ничего не стоят! Жжжжентльмены! Девочки тоже хотят кушать! Их семьи хотят кушать! И девочки готовы за то неземное наслаждение, которое они вам доставят, получить натурой! То есть — патронами ходовых калибров и оружием!

Что-то подобное Богдан и ожидал, и потому наглое заявление сутенёра не стало для него шоком. Понятно, он и не предполагал, что кто-то сейчас будет продаваться за практически уже ничего не стоящие талеры Администрации Регионов; — оружие и патроны! — вот вечные ценности! Ну и пища с топливом, конечно; но первое — оружие и патроны! Собственно, стеречь эти вечные ценности он и был тут поставлен. И если при этом он чуть и «изопьёт из этого источника», ничего по сути от этого не изменится… тут много, в том числе и неучтёнки, — свозили всё впопыхах. Да, у него, старшего капитана, безупречная репутация и орден от Регионов за геройский прорыв из котла под Геловайском; но репутацию вместе с орденом на хлеб не намажешь, и как сексуального партнёра не используешь! И не пора ли, поработав на репутацию, теперь репутации поработать и на него!

Конечно, «пидор гнойный» заломил несуразную цену, и сразу появилось желание отделать его тут ногами, чтоб не пачкать об такую мразь кулаки, — ишь, падла, ещё и с клипсой! Копни — окажется что и не служил ни дня, — какой-нибудь больной!.. Но на то и торговля, — цену-то можно и сбить!..

Отвернувшийся от амбразуры Федосов всячески мимикой давал понять, что это было бы правильное решение, которое, несомненно, поддержит и личный состав!..

Показав кулак уряднику, Богдан приступил к торгу.

В конце концов сошлись на «по цинку патронов 7.62 и 5.45 на каждую тёлку — за шоу, вечер, и ночь». Ему, сутенёру поганому, сверх того прóцента, что он имеет со своих «работниц», — пистолет ПМ и два магазина патронов (Богдан имел ввиду валявшийся в ящике стола неучтённый ни по каким учётам старый убитый ментовский «макаров» с хлябающим от износа затвором, — пусть подавится!) Другого оружия — нету!! Да, если девочки очень понравятся, очень постараются; и вообще — если отчебучат нечто неожиданное, — возможны, так сказать, «премиальные»! Да, и, конечно, девочек накормить и не обижать…

Про себя Богдан подумал, что списать десяток цинков с патронами никакого труда не составит, — можно будет оформить как учебные стрельбы и как очередное отражение нападения… Да никто и не спросит!

Наконец и сутенёр с ценой согласился; заверив, что девочки свежие, умелые, нежные; здоровые — что характерно; тем не менее пользовать их только с презервативом! Что «обязательно что-нибудь отчебучат! — вам понравится!» И — «утром деньги, вечером стулья», — расчёт вперёд! А то как бы потом бравые военные не захотели переиграть.

— Ничего, не трусь! — пританцовывая на холоде в длинных, до середины бёдер, сапогах на шпильке, Анжелика подбадривала своих новых товарок, — Не привыкли ещё? Ничего, вникните! Ничего в этом сложного нет! Военные, объектовые которые, — они, конечно, одичалые; и жадные до… до этого самого; но и щедрые! Кроме договорённого ещё можно что-нибудь выпросить! И они, в общем, нормальные — не отморозки какие; дисциплина! Бодрей, девочки!

Рамона поглядывала на неё хмуро: несчастная дура не знает, на что подписалась. Ну да ничего, — она, да Климкина-Коломбина, — они «идут втёмную». Зато и нервничать не будут; для них это просто привычная уже «работа». А эти, новенькие, Вовкины, — видно что навзводе… Как там Лиана будет, если… если всё пойдёт не так, как планировалось!.. Диего не оставит… Впрочем, не надо таких мыслей перед работой. Ничего. Всё будет нормально…

— Идите сюда, девочки! — позвала она их, доставая из машины бутылку коньяка и керамическую кружку с отбитым краем, — Причастимся перед работой! Что значит «не буду», Мияки-тян? Надо! И чтоб расслабиться, и согреться, — и, главное, «печень запустить», если «там» пить придётся, — чтобы не срубило. Давайте — давайте, идите сюда. Всё будет нормально…

Ладно, договорились.

Сутенёра отпустили к его блядям; а Богдан переговорил с Федосовым. Тот полностью поддержал своего командира, отдав должное ловкости, с которой тот подвинул «сутенёра поганого» с оружия на почти что чисто патроны, — патроны списать легче всего, вон — под снегом груды гильз ещё с осени лежат! А он, Федосов, за личный состав ручается! — никто и не пикнет! У нас тут, господин оберст-капитан, стукачей нету! — заверил опытный урядник, — Не приживаются у нас стукачи! Как появится, — так или застрелится, как один вот летом ещё; а то неостановимая диарея с ними случится, вот как недавно с двоими, на замену которых Студента и Миху прислали!

— Так что всё тип-топ, гражданин начальник! — запанибратски, каная под урку, подмигнул Богдану Федосов, и осведомился, — Разрешите убыть готовить поляну?..

Отпустив разбитного опытного урядника и опять впустив в будку озябшего постового с напарником, Богдан ещё раз прокрутил в мозгу ситуацию. Вроде бы как всё должно быть чисто… За личный состав Федосов поручился… А! — в голову пришла гениальная мысль! Чтоб ни стуканул никто, можно провернуть такое дело: заставить каждого написать рапорт: так мол и так, во время дежурства толкнул, мол, на сторону похищенный со склада цинк патронов! За что готов понести заслуженное наказание по всей строгости и так далее. Без даты! Вот! Идеально! Так все повязаны будут!

Довольный собой, Богдан покинул ПВОС и отправился распорядиться насчёт патронов, — сутенёр должен был сейчас подогнать машину и поочерёдно — девочек. Кажется, служба на этом унылом посту кроме спокойствия имела и свои светлые стороны! Богдан предвкушал незабываемые вечер и ночь.

НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВЕЧЕР И НОЧЬ

Владимир сидел в проходной комнате, в которой, судя по всему, у гарнизона Арсенала производились всевозможные хозяйственные дела: тут стояли несколько столов, на которых были расстелены грязные, в масляных пятнах, простыни; и валялись принадлежности для чистки оружия; висели прямо на гардинах какие-то старые бушлаты и шинели; в углу громоздились коробки и какие-то тазы… А раньше это был, очевидно, класс изучения уставов и строевой подготовки: на стенах висели плакаты, на которых были изображены бравые солдаты в старой, ещё дореформенной форме. Солдаты лихо отдавали честь, шагали строевым шагом, и вообще всем своим залихватским видом давали понять, что главное в армии — это уставы и строевой шаг. На некоторых плакатах им, правда, были дорисованы гигантские гениталии, по размерам подходящие скорее слонам; а также на некоторых плакатах было изображено, как бравые вояки прямо во время выполнения строевых упражнений какают и писают. Обычная «наскальная живопись» каких-нибудь уличных гопов; но, поскольку трудно было допустить, что сюда когда-либо забредали гопы, оставалось предположить, что это было творчество обретавшихся здесь в последнее время военнослужащих. И что по своему развитию они недалеко ушли от гопов, что, в общем-то было неудивительно.

Владимир в определённой степени «попался».

Это было несколько не по плану, — предполагалось, что, «передав девочек» воякам, и «получив расчёт авансом», он будет ждать за периметром, в прямой видимости; чтобы, если всё пойдёт как планировалось, вместе с Диего тут же прибыть «для вывоза военного наследства». Так настояла Рамона, не без основания предполагавшая, что «парень может сорваться», зная что рядом, возможно, сношают его сестру и подругу. А что? Это жизнь — всё могло случиться. А нервные реакции там, «в логове противника», как она выразилась, были бы крайне неуместны; более того, он мог «погубить всё дело».

Впрочем, сам он предлагал, чтобы он был внутри периметра, под любым предлогом; по возможности ближе «к девчонкам, к месту действия», чтобы «в случае чего прийти на помощь», — что Рамона, как автор «операции», решительно отвергла: «прийти на помощь» он вряд ли сможет, а вот сорваться и наломать дров, погубив всё дело — вполне.

В итоге получилось всё же по его, но не совсем: когда Владимир уже забрал все патроны (ПМ старший пообещал отдать «позже, когда будем возвращать девочек») и вывез их подальше от Арсенала (где его в условленном месте уже ждал на машине Диего с тем самым усатым дядькой с дробовиком); когда он уже проводил «девочек» за периметр, — «старший» вдруг решил, что неплохо будет, если «этот пидер» подождёт «своих девочек» здесь, в Арсенале, — мало ли, вдруг «будут какие неувязки». Про себя же Богдан решил, что когда они всё закончат, — а он, в общем, собирался честно выполнять договорённость, — и «девочек» придёт пора «отпускать по домам», он лично «набьет лицо этому пидеру», «чтобы знал, что есть вещи, заниматься которыми мужчине западло». Богдан был деревенским и не переваривал «всю эту городскую хренотень».

В общем, Владимира оставили в Арсенале, что полностью согласовывалось с его желанием; вот только свободы перемещения он был лишён, — в этой вот самой комнате его пристегнули наручником к батарее, да ещё оставили стеречь его одного из солдат, которого попросту называли Студентом. Судя по всему, за какую-то провинность; Владимир слышал, как Студенту пообещали, что «и ему чего-нибудь сладенького перепадёт; если, хы-хы, что останется!» «Студент», впрочем, не особо возражал.

И вот теперь Владимир сидел на стуле возле батареи и вёл беседы со Студентом, с Никитой Матюшкиным, если по имени-фамилии. Они даже успели по-своему подружиться…

— Ой, военный, за грудь не трогайте! — я от этого сильно возбуждаюсь! — произнесла обыскиваемая Рамона, и лапающий её в порядке обыска Хайдаров осклабился…

На Рамону Владимир удивлялся, — во всяком случае внешне она демонстрировала полнейшее хладнокровие. А ведь именно ей предстояло, что ни говори, сыграть главную роль в планируемой «спецоперации»; и, соответственно, «на ней были все рИски». Ещё раньше он поделился своим удивлением с Диего, на что тот лишь повторил своё что «у Рамоны был в жизни крайне негативный опыт, и оттого она сделала всё, чтобы в случае повторения «той ситуации» «быть во всеоружии». В том числе и в психологическом плане. Правда, непонятно было сколько в её спокойствии было от «психологической подготовки», а сколько от природной отмороженности, — но факт оставался фактом: Рамона была холодна, профессиональна во всех смыслах, и демонстрировала недюжинный потенциал в обращении с мужчинами.

Сразу же, как только он «привёл девочек», она чётко выделила, кто из «заказчиков» главный — это был, конечно, старший капитан, и «охомутала его».

Начало всего этого «действа» происходило, когда Владимир был ещё со всеми, внутри самого здания Арсенала, в довольно большом «зале», который ранее, возможно, выполнял функции актового зала, и куда подчинённые капитана спешно стаскивали всё необходимое для того, чтобы «весело провести время»: электорообогреватели, лампы на переносках; составляли столы и расставляли стулья.

Пока «весело щебечущие» девушки скрылись в предоставленной им комнате чтобы «припудрить носики и переодеться», Рамона взялась за капитана…

Негромко мурлыкал блюз привезённый девочками с собой проигрыватель, запитанный уже не от батареек, а от арсенальского генератора; пахло разогретой консервированной кашей с мясом; и таким уютным, домашним, довоенным ароматом освежителя воздуха для туалетов «Морской бриз»… Кот Генерал, задрав хвост, так, что всем в глаза бросалась его коричневое анальное отверстие и, действительно, совсем не блестевшие, яйца, озабоченно принюхиваясь, сновал под ногами и между ножками столов, предвкушая некие развлечения и возможность пожрать. Капралы; то есть те, кто ещё не заслужил звание «старослужащего», мешая друг другу, переставляли столы и суетились не меньше кота.

Поначалу они втроём мирно сидели рядом на стульях в углу зала, и капитан, время от времени отвлекаясь чтобы отдать те или иные распоряжения своим суетящимся подчинённым, довольно холодно и высокомерно разговаривал с ними, — с Владимиром, «пидером поганым, сводником»; и с Рамоной, которая у него, несомненно, проходила как «падшая женщина» и «прошмондень, хотя и симпатичная…» Поначалу капитан всячески невербально демонстрировал всю разницу в их «социальном положении» и всю ту «пропасть морального падения», в которой находились «пидер» и «женщина лёгкого поведения»; но постепенно его отношение стало меняться — во всяком случае по отношению к Рамоне.

Владимир считал, что хорошо знает женщин и тонко разбирается в их уловках; и потому он, в процессе беседы с капитаном, чётко отслеживал все те «приёмчики», которыми владеют опытные в амурных делах женщины; и которые Рамона грамотно, опытно, целенаправленно и неотразимо использовала против, как Владимир оценил, простоватого и малоискушённого в общении с женщинами вояки.

Мягким, грудным, низким, таким возбуждающим голосом, Рамона сообщила поначалу такому высокомерному капитану, что они, «девочки», «не какие-то там!.». — они танцовщицы, «шоу-гёлз лучшего в Оршанске кабаре «Рассвет Регионов», про которое он, «господин военный начальник, наверняка слышал (он не слышал), даже если военная судьба не позволила ему в своё время посетить это прекрасное заведение (Богдан в то время, когда ещё функционировал «Рассвет Регионов», лежал в госпитале, залечивая осколочное ранение и последствия обморожения, полученные во время осточертевшего сидения в окопах под Геловайском). И что они, девочки, «идут на всё это» только и исключительно из-за невыносимо-трудного положения их престарелых родителей (тут её глаза увлажнились); и потому, что их «патриотический долг» есть скрасить трудную службу «наших доблестных воинов». Проще говоря — «они не проститутки, — нет-нет!»

Тут капитан было нахмурился: это ещё что за дела?? За что он столько патронов отвалил?? — но Рамона тут же рассеяла его сомнения, сообщив, что «хотя они все и хорошие девочки; но будут делать то же, что делают девочки плохие, только хорошо!» — при этом она зазывным эдаким жестом отбросила волосы с лица; а на обратном пути её рука как бы невзначай скользнула по её высокой груди, талии, бедру… Богдан стиснул зубы.

— Считайте нас гейшами! — попросила Рамона, и её алый язычок скользнул между губ, увлажнив их, — Вы знаете, господин полковник, кто такие гейши?.. — она медленно закинула ногу на ногу, при этом высокий разрез юбки обнажил её безупречной формы бедро, — Это совсем не то, что обычно думают; гейши, это, господин полковник…

Богдан уже дважды поправлял её, что он не полковник; он — старший капитан по принятой сейчас в армии Регионов классификации, но женщина всё равно упорно называла его полковником, при этом каждый раз бросая полный восхищения взгляд на его орден. В конце концов он перестал её поправлять, — женщина, что с неё взять, в воинских званиях не разбирается; а он всё равно ведь рано или поздно станет полковником! Ну и — приятно почувствовать себя полковником пока что хотя бы в глазах этой приятной, хотя и такой смешно-татуированной женщины!

Интимно понизив голос и чуть придвинувшись к Богдану, подавшись к нему всем телом, и, в особенности — как-то так получилось, — грудью, татуированная девушка, представившаяся как Рамона, поведала Богдану, кто такие японские гейши; а также греческие гетеры; и в чём их отличие от вульгарных проституток… Они — «подруги»; их призвание — не удовлетворить чисто животную похоть самца, а на время стать его интимной подругой; дать воину расслабиться в женских объятиях; если надо — дать высказаться и понять его; развлечь его танцами и игрой на музыкальных инструментах; ну и, при взаимной симпатии, подчёркиваю! — доставить ему минуты небесного блаженства в постели!..

При этом она, склонив голову, чуть искоса одарила его таким интимным взглядом, что капитан непроизвольно вспотел, как школьник, которому вдруг оказала знак внимания дано нравившаяся ему одноклассница.

Слегка улыбнувшись, опустив веки, расправив плечи и выставив напоказ такую на вид приятную грудь, девушка, ещё понизив голос, сообщила ему, что уж он, во всяком случае, ей «действительно по-настоящему уже нравится» и «скажу вам честно, полковник, хотя это и нехорошо с моей стороны — вы полностью соответствуете тому образу воина-защитника, который существует у меня с детства! Вы — герой, господин полковник; и я постараюсь…»

Она ещё говорила что-то своим мягким грудным голосом; при этом вдруг протянула руки и взяла своими пальчиками его большую кисть… Богдан обратил внимание, какая гладкая у неё кожа на обнажённых запястьях; и, неожиданно для себя, почувствовал величайшее расположение к этой такой приятной женщине… Что ж! — «гейша», — это совсем другое, нежели обычная блядь! — сказал он себе. Как там она лепечет? — подруга, соратница, шалунья? Пусть так! — хотя бы на вечер! Он даже почувствовал, что у него начал восставать… хм!.. После того обморожения под Геловайском, он подозревал, что застудил себе яички и простату; и у него «с этим» возможны проблемы… впрочем, с рукоблудием всё получалось; но вот с женщиной… ну, тут такая женщина, что, без сомнения, поднимет хоть пушку у подбитого танка, не то что вялый капитанов член! — гейша! Про себя Богдан решил, что, хотя девочек мало, а солдат — много, и «каждому надо бы хотя бы по разу», — эту женщину он будет один… никому не уступит! Пока, во всяком случае. А потом видно будет.

Тут он заметил, что «пидор проклятый», привезший сюда этих див, сидит и смотрит на них; и ему стало неприятно. Подозвав одного из бойцов, он приказал отвести его в помещение для чистки оружия и пристегнуть наручниками к батарее, надёжно! — а ключ принести ему. А на обратном пути пусть принесёт им с Рамоной из пищеблока чего-нибудь выпить. Во, морса пусть принесёт! Пока что только морс. Да, пусть урядник отправит Студента стеречь этого… этого. Пошёл, бе-гом!

Ему приятно было демонстрировать этой своей новой «подруге», что он тут главный, и его приказы выполняются беспрекословно.

Так Владимир оказался здесь, и прикованным к батарее; под охраной Студента. Было скучно, — во всяком случае Студенту было скучно; Владимир же напряжённо прислушивался к происходящему в здании, к отдалённо доносящимся звукам музыки; — и они болтали о жизни.

Вскоре они почти подружились. Никита, выяснив, что доверенный его охране сутенёр совсем даже не тупой сводник, а тоже свой брат студент, не чуждый гуманитарным дисциплинам и вообще философии, «свернувший на эту дорожку» не от врождённой жадности и не ради стяжательства, а «так уж жизнь сложилась», одновременно и осуждающе качал головой, с одной стороны и не одобряя такого «бизнеса», но и, будучи вполне широких взглядов, расспрашивал «как оно в этом бизнесе тикает», каковы доходы, каково «соотношение «доходность-риск». Вообще складывалось впечатление, что парень как бы и на себя примеряет роль успешного сутенёра, полновластного владельца «нескольких тёлок».

Не особо разбираясь с сутенёрской кухне, Владимир постарался свести разговор к абстрактно-отвлечённым материям, к беседе «за жизнь», надеясь потом подвинуть его и к обсуждению внутреннего распорядка на объекте, к информации, которая может быть полезна… В общем, он чувствовал свой столично-заграничный, превосходящий уровень перед парнем, едва закончившим второй курс какого-то местного института народного хозяйства по специальности с труднопроизносимым гуманитарным названием; и, стараясь не вызвать подозрений, умело направлял разговор.

Уже выяснилось, что Никита «эту региональскую движуху, и прославление этих старозаветных местных предателей вполне презирает, — но что делать?.». и пошёл в институт не по призванию, а чтобы откосить от армии «и потому что мама хотела»; но откосить всё равно не получилось; на втором курсе с института бронь сняли, и «всё равно пришлось надевать берцы, мать их!.». Впрочем, повезло — не загремел на передовую, а полгода кантовался при штабе 86-й МС бригады, потому что хорошо умел рисовать и рассказывать разные истории. Ну и в компьютере немного шарил; если нужно было какой-нибудь отчёт набрать или распечатать. «За компьютер» и умение писать плакатным пером его держал при себе начштаба роты; за умение чего-нибудь художественно наврать, перемежая ранее прочитанное с выдумками, его поддерживали в казарме «деды». Теперь вот перевели сюда — «тут жить можно, хотя и скучно».

В это время в комнату зашёл один из местных воинов; похыкал, тыкая пальцем в Никиту, и со словами «- Не повезло тебе, пацан, там такие тё-ё-ё-ёлки! Артистки!», подхватив стул, собрался уходить. Никита переспросил его «а чо там происходит?», и тот мельком сообщил, что

«— …тёлки все накрасились, переоделись, — это тебе не Дуни с Вокзальной, красивые!», — и что «Богдан велел на постах оставить по одному человеку, и самых залётчиков; но следить в оба!» Что потом их сменят… «…как и тебя — может быть, если не забудут! Хы-гы!»

— Спроси, как насчёт спиртного?.. — подсказал Владимир. Сами они привезли три бутылки «Корсара», — всё, что оставалось из запасов у Диего. Конечно, ещё не «заряженного».

На спиртное была большая надежда. Собственно, единственная, пожалуй, — уж очень много парней тут собралось! Получалось около двадцати человек, если не больше, только в зале, не считая на постах, — три бутылки коньяка на всех это что слону дробина; но они рассчитывали, что у вояк тоже что-нибудь будет! — гулять так гулять! Какая же «пьянка с девочками» и без спиртного?? Вот тогда Рамона и рассчитывала задействовать свой клофелин.

Солдат разочаровал, сообщив, что «- Богдан, падла, сказал, что без пойла обойдётесь, — «пить, грит, — здоровью вредить!» — как будто мы не знаем, что он сам втихаря цедит!»

Забрав стул, воин убежал.

Владимир помрачнел — план сыпался на глазах… Неужели Рамона ничего не придумает?

Но нужно было держаться бодро-весело, и они продолжили беседу. Владимир, в свою очередь, рассказал про своего друга Вовчика; про его ещё со школы увлечённость «выживательством», про его подготовку. Про то, как он сейчас в одной из деревень «организовал свой колхоз» и «выживает общиной».

Никита с пониманием выслушал его, и рассказал, что сам он «до всего вот этого» про выживательство это самое тоже, бывало читал; интересовался даже; но считал, что «подготовка к БП» — это явная глупость; что «если случится — лучше сдохнуть сразу; а не затягивать агонию».

Владимир, чётко знавший позицию самого Вовчика по всем этим «выживальщицко-теоретическим вопросам», как то: «лучше сдохнуть сразу», «на всю жизнь не напасёшься, ко всему не приготовишься» и вообще «будь что будет, от судьбы не уйдёшь», переспросил, как сейчас он к этому вопросу относится? Как его мама? — Никита, как и Вовчик, был единственным сыном. Как она переживает этот вот «БП», и что, может быть, он изменил бы в своём подходе, «если б время можно было отмотать назад»?..

В это время в комнату зашли ещё два воина, и, сообщив, что для сцены «артистки» затребовали «кулисы»; ну, или портьеры, «чтобы можно было выступать как в настоящем театре», — а все ж шторы с зала стащили в кубрики, — окна утеплять; забрали с собой для помощи Никиту, и пошли за портьерами.

Как только он ушёл, Владимир попытался освободиться от наручника, — и у него ничего не получилось… Как назло, в пределах досягаемости или в карманах не было ничего, из чего можно было бы соорудить импровизированную отмычку; и он последними словами ругал себя за непредусмотрительность: Гулька же рассказывала, как удачно спрятанный ключ от наручников спас ей жизнь! — чтобы не взять его у неё на всякий случай?? Не предусмотрел такой вариант! — а вот предусмотрительный Вовчик наверняка бы был во всеоружии! В общем, когда, весь пыльный из-за тяжёлых старых штор, вернулся Никита, Владимир всё так же мирно сидел пристёгнутый к батарее.

— Заглянул туда, — танцуют! — с оттенком зависти сообщил он Владимиру, — С твоими тёлками. Свет притушили, — и блюз… к каждой — очередь, пока, — только потанцевать… Сейчас, сказали, потанцуют, — потом похавают слегка, — потом шоу-программа, — а потом, кэп сказал, «он будет распределять». Что «залётчики — в последнюю очередь!» А сам сидит, болтает с этой, у которой татухи, — она у него на коленях!.. Пацаны прям аж воют, — когдааааа??? Лёнька, говорит, уж не выдержал — сдрочнуть сбегал! Сплошная мука, хы…

— Слушай… — озабоченно поинтересовался Владимир, — Они там… ну, женщины; мужиков много… знаешь, как это бывает! Они там не передерутся, не перестреляют друг друга?? А то я, смотрю, у вашего старшего с собой пистоль; да и все вы, наверно, при оружии… Передерутся из-за баб, — да и постреляют друг друга!

— Не! — отринул такую возможность Никита, — Пистоль только у Богдана, он с ним не расстаётся. У нас у всех только автоматы, а они — в кубриках, в пирамидах. Так что никак… Да и Богдан сказал: кто вдруг дисциплину нарушит — сразу «на холодок», на замену тех, кто сейчас в будках возле пулемётов дежурит. И бухла же нет! — так что все дисциплинированные сейчас, как детсадники на ёлке в ожидании Деда Мороза!

Помолчал и добавил, мечтательно улыбаясь:

— Мне эта, японка понравилась. Такая, такая вся… японка, одним словом!

Владимир сжал челюсти, чтобы не выругаться; но спросил опять совсем нейтрально-спокойно:

— Шторы-то? — как, притащили? Что долго? На другой конец дома, что ли, ходили?

— Не. — ответил Студент, — Близко всё. Рядом там.

— А где… где будут моих девочек пользовать? — снова спросил Владимир, и почувствовал, как волна жара подкатывает к лицу. В жилах вскипала ярость. Сидит тут… Рвануть, нах, вырвать наручник вместе с батареей; дорваться до оружия, если так затягивается со спиртным из-за этого упёртого капитана, — и порешить тут всех!.. Он прерывисто вздохнул.

— У нас кубрики на четыре и на шесть человек. — как ни в чём ни бывало сообщил Никита, — Хорошие! Вот, туда и водить будут. Эх!.. Пока до меня очередь дойдёт…

Опять заговорили про жизнь; про учёбу; «про БП» опять вспомнил Никита:

— Да, Володь, кто же знал!.. Всё говорили «БП, БП»; ну я так и думал — если начнётся, — чего уж тут и готовиться, к чему, правда ведь?.. Как полыхнёт! — как тут спасёшься! Думали ж, что раз «БП» — то ррраз, — и нету. А оно видишь, как повернулось… Только что американцы с китайцами и корейцами ядрён-батонами покидались, — и то не «по территории», а по флотам и по базам, — и всё… а всё остальное уж общий бардак закончил; да ещё эпидемия эта!.. Опять же — кому как повезло. Мамка-то? Мамка в коммуне, в Острожецкой, — слыхал? Давно оттуда вестей нету; почту же зарубили эти, регионалы сраные, — «чтоб панику и заразу не распространять»… Сейчас бы, конечно, если б знать — подготовились бы… Чо там? — помнишь, гречка копейки стоила? Был бы у мамки бидон гречки, — не надо б, наверно, и в коммуну подаваться, — много ли ей, старой, надо-то? А так… Но, наверно, это всё ж не конец! — «оптимистично» закончил он, — Наверно, ещё всё будет! Бабахнут ещё и по нам ядрён-батонами! — какое наше время! Хлебнём ещё! На всю жизнь не запасёшься… Эх! Надо жить пока живётся!

Вновь открылась дверь, и появилась… сестра Элеонора! В сопровождении того самого парня, который присутствовал при «первичных переговорах», и которого капитан звал «Федосов».

Элеонора была «в сценическом прикиде», изображавшем цыганку. В руках — обыкновенный общепитовский поднос, с двумя парящими эмалированными кружками чая и парой пачек крекеров. К чаю прилагались две тарелки с так же парящей кашей, и пакетик с кусочками рафинада.

Кокетничая напропалую с Федосовым, Элеонора прошла к сидящему возле батареи Владимиру, и, изменившись в лице, чуть не уронила поднос:

— Лёня, Лёня, это что же такое?? Чего он прикованный-то??

— Распоряжение командования… — мырлыкающе произнёс Федосов, прижимаясь к ней тазом и закатывая глаза, — Во избежание… ммм, Элеонора, детка, оставь поднос, и пошли скорей…

— Скорей тебе!! — склочным тоном отозвалась та, — А как он кушать будет?? Отстегни его давай!

— А не могу… — по-прежнему промурлыкал Федосов, — Ключ у кэпа… Да и не положено… Ничо, пожрёт как-нибудь и одной рукой; или вон, Студент его покормит, хы!.. Пошли скорей…

— Не приставай!

— Что значит «Не приставай??» — в мурлыкающих нотках Федосова прорезались нотки уже железные, — Ты смотри мне!.. Дохера-то о себе не воображай! Кто ты есть, и кто — я! Я ведь могу и по-другому объяснить!

Брат с сестрой быстро обменялись взглядами, и в этих взглядах не было ничего оптимистичного. Всё шло через жопу, как сказал бы, наверно, Вовчик. Не по плану; да, собственно, и плана как такового не было — один расчёт на то, что оказавшись внутри периметра, направление действий подскажут обстоятельства.

Ну, вот они — внутри периметра. И обстоятельства — как-то не располагают!..

Обернувшись к Федосову, Элеонора моментально вновь надела улыбку:

— Что ты, что ты, Лёнчик! Я ведь твой уровень знаю — ты тут… второй после бога, а первый — ваш кэп! Не беспокойся! — всё сейчас будет. Всё будет… потерпи! Сейчас я. Надо же человеку…

Тут она «неловко» накренила поднос, и одна тарелка вместе с обеими кружками чая вывалились прямо на колени Владимиру! Хорошо что под брюками у него было термобельё; и всё равно от неожиданности и ожога горячим он вскрикнул! — чуть не заорал.

— Ааай!! — закричала и Элеонора, стараясь удержать норовящую упасть на Владимира и вторую тарелку, — Ай! Что я наделала!!

Федосов вздрогнул от неожиданности; но, увидев, что случилось, только расхохотался:

— Ничо! — это судьба такой, — быть ему сегодня нежравши! Не ошпарила хоть? Яйца не обварила, хы-гы?? Вон, пусть с себя кашу собирает, ест! Или ты, студент, его облизывай! Да ладно, чо ты, пошутил. Ладно, студент, не долго тебе осталось терпеть, — девки работают ужо… моя вот цыганка только пока вертихвостит, гы.

Он хлопнул по заду наклонившуюся над сидящим Владимиром Элеонору.

— Ну ничо, щас мы это поправим… А то они чо придумали! — пожаловался он ни то Матюшкину, ни то Владимиру, — Шоу-программу, то да сё!.. Кэпу-то хорошо, — он себе бабу заграбастал; уже разик оприходовал; и сидит с ней, на второй раз созревает, — а мы там танцуй-обжимайся, как старшеклассники на школьном вечере! Гейши, бля! Я кэпу так и сказал: пусть сначала хотя б по разику всех обслужат, — потом уже и «шоу» показывают! Мы не в театре, бля! Пошли, давай! — требовательно рванул он за руку Элеонору.

Владимир дёрнулся, и, как не старался сохранить выдержку, исказился в лице.

— Печ-ч-чёт! — как бы извиняясь за гримасу, пробормотал он.

— Ничо — просохнет! — Федосов требовательно уже потянул за руку Элеонору, — Всё? Как хотела? Снесла пожрать своему сутенёру? — всё, пошли, эта, отрабатывать! А что кашу и чай на него вывалила, — это твои проблемы, ловчее быть надо, хы! Пошли.

Оставив поднос, одну нетронутую тарелку с кашей, они двинулись обратно к выходу. Обернувшись, Федосов ещё сказал студенту с досадой:

— Баб-то всего ничего! И то, — эта, с татухами, — с кэпом; эту — я для себя первого прибрал; хоть у неё и пасть надорвана, — понравилась она мне! Это, как это говорили-то? — секси, да! И ещё эта, японка — под недотрогу косит! Охерела совсем! Хорошо хоть остальные три не ломаются, пашут как дизель в заполярье…

— Слышь, студент! — уже скрываясь в дверях, бросил Федосов на прощанье, — Хочешь эту вот, цыганку, — после меня? Отжарю её раза три, — и тебе. А? А ты мне в альбоме нарисуешь чо, — вот с сегодняшнего вечера, а? На память. А то смотри, — тех троих скоро пацаны заездят совсем, хы!..

Он скрылся за дверью.

Больше всего на свете в этот момент, больше даже чем выжить, или чтоб сбылось ими задуманное, Владимир хотел бы сейчас броситься на Федосова и порвать его на части голыми руками! И наверняка бы бросился! — недаром опытная Рамона отводила ему в плане место за периметром, — но стальной браслет ясно давал ему понять, кто он на этом «празднике жизни».

— Что ты дёргаешься?.. — с сочувствием спросил Никита, — Здорово ошпарился, что ли? Больно? Бля, и кашу на пол вывалили, хорошо хоть чай несладкий… Кто там завтра в наряде, кому убирать… Я нипочём не буду; пусть завтра сами дневальные убирают; нанимался я им, сидишь тут как дурак, пока они там тащатся…

Владимир смотрел на него и не видел. Всё шло не так. Но… когда Элеонора наклонилась над ним, они успели обменяться несколькими фразами:

Она — что со сцены в «актовом зале» есть выход в коридор, и «что-нибудь попробуем…»

Он — что оружие в «кубриках», куда будут водить девушек…

Ничего непонятно. Что будет. Как будет…

Отпинывая в стороны ошмётки каши на полу, Матюшкин бормотал:

— Не, эта цыганка, Элеонора, — она тоже ничего!.. Хоть и губа у неё порвата. Ну, — можно же не целоваться, правда же?.. Вообще, проститутку не надо целовать! — я читал где-то. Неположено…

У Владимира появилось жуткое желание придушить хотя бы этого, студента…

Когда Элеонора со своим настырным «ухажёром» вернулась в «зал», веселье давно уже было в разгаре. Практически все вояки из почти двух десятков, находящихся в зале, за исключением нескольких «молодых», были уже навеселе, несмотря на то, что кэп пока так и не разрешал нарушить сухой закон, — алкогольные заначки в Арсенале были не только у Богдана, но и у «личного состава». Давно уже опытные тыловые воины научились ставить на кухне, в тепле, брагу из консервированных компотов, время от времени перепадавших в паёк. Сегодня все запасы пошли в дело. Увы, — алкоголь «личным составом» потреблялся «конспиративно», и подсыпать клофелин не представлялось никакой возможности…

— Где ты шляешься?? — с ненавистью прошипела Элеоноре рыжая Коломбина-Климкина. Она уже, как и Анжелика, как и Габриэлла, сменила свой «сценический наряд» на розовый пеньюар-разлетайку, благо в зале и в кубриках, куда её «водили», было тепло. В пеньюаре было удобно, — на голое тело. И сексуально довольно-таки. Впочем, «личный состав» тут оголодал настолько, что «за секси» сошло бы что угодно, — хоть махровый халат, хоть телогрейка…

Климкина уже «обслужила» пятерых, и сейчас её приглашал «потанцевать с продолжением» шестой; и она, честно отрабатывая, как она полагала, свою долю, не понимала ни поведения Рамоны, ни поведения «этих фифочек» — Элеоноры и Гузели — Мияки-тян.

Она, Климкина — пятерых; Анжелика — наверное, столько же, если не больше; по меньшей мере троих — Габриэлла, — а эти сучки что?? Они что, нанимались за одну и ту же, что и всем, долю, пахать тут как молотилки?? Её разбирала злость. Ну, Рамона понятно, — Рамона «мадам»; она тут, если не считать Владимира, который, как определила Климкина, «сбоку припёка», всё и организовала, — и организовала неплохо: за пару цинков с патронами, действительно, можно было выменять много-много чего!.. Правда, наверное, придётся делиться и с Рамоной, и с Владимиром… Но с какой стати они-то втроём пашут, — а эти как целки?? Это что, справедливо??

Элеонора только сверкнула на неё глазами. Вот сучка! — оценила её Климкина, — Драная сучка. С порванной губой — а туда же! Падла! И Рамона, как дура, сидит на коленях у этого, у главного — о чём-то с ним шепчется, смеётся, — нет чтобы руководить!.. Нет, она, Климкина, думала, что у Рамоны в её борделе всё поставлено более грамотно. А тут чёрт-то что — одни работают, успевая только со спины на четвереньки и обратно переворачиваться, а другие ходят тут, как царевны!.. Хорошо ещё что презервативов хватает, снабдила «мадам»; не надо каждый раз подмываться…

Она почувствовала, как к ней сзади в очередной раз кто-то жарко прижался, дыша в ухо перегаром:

— Девушка… вы разрешите вас пригласить… на танец… а затем… на палку чая…

Обернулась. Опять тот же. Бля, как его… Рустам, что ли. Или Рамиль. Явно что-то нерусское, и фамилия «на х». Она ему уже дала раз, — ишь, гад, ещё хочет!.. Но он, вроде, говорил, что он тут типа каптёра, — в том числе распределяет и жратву со склада, а значит… а значит… Можно ведь подзаработать и самой, что ей Рамона-то?..

Она как могла призывно улыбнулась ему, приоткрыв ротик и дразня язычком, оголяя плечико:

— Конечно, пан военный, конечно! С вами — хоть весь вечер! Вы сразу мне понравились!.. Вы — настоящий саме… настоящий мужчина. Сразу видно!

Тот, польщённо улыбаясь, увлёк её в танце.

Старший капитан Богдан Прешибайло пребывал в нирване, — во всяком случае, так объяснила «по-научному» его состояние ему на ушко его новая подруга — Рамона. Он, в прошлом простой деревенский парнишка, с трудом одолевший сельскохозяйственный ВУЗ, сейчас чувствовал себя подобно какому-нибудь боссу-мафиозо из американского фильма! — он сидел в кресле, теперь уже до пупа расстегнув опротивевший китель; на коленях у него сидела несомненно симпатичнейшая и умелейшая одалиска (её же термин) из присутствующих тут гетер; и он, попивая чай, в который добавил из нагрудной фляжки немного сберегаемого на самый-самый день ликёра, уже дважды удовлетворённый, весьма благосклонно взирал на происходящее.

Всё получалось как нельзя лучше! Звучала музыка; личный состав, поужинав, болтал, жадно рассматривая танцующих девушек, — и девушек приглашали просто нарасхват! То одна, то другая из их, сменивших уже свои первоначальные одеяния на откровенные пеньюары, удалялась с каким-нибудь из солдат, — чтобы через пять-десять минут вновь возникнуть тут же… А «потанцевавшие» уже с девушками «зольдатен» присоединялись к группам своих сослуживцев, живописуя, судя по всему, свои ощущения и «рекомендуя» ту или иную… Вот только… непорядок!

Он заметил, что из пятерых девушек, приехавших с Рамоной, «работают» только трое; а две — одна в «костюме» цыганки, а другая одетая в японку, явно пренебрегают своими прямыми тут обязанностями; предпочитая только танцевать, беседовать, разносить чай, но не осуществлять ту работу, за которую им, чёрт побери, авансом уже и заплатили! Непорядок!

Он хотел уже было встать, и распорядиться, чтобы «вон ты, и ты, вот» занялись, наконец, своим делом, — а то его уже извела постоянно теперь сигналившая на поясе рация: посты запрашивали «когда же придёт смена, и будет их очередь»?.. Действительно, ребята там мёрзнут, а эти… даже не всех по разу ещё обслужили!

Не дала встать Рамона, уловив вовремя его движение. Поняла, видимо. Сама гибко встала с его колен; нагнувшись, шепнула ему на ухо:

— Я сейчас, дорогой, я сама всё сделаю… Распоряжусь. Ты отдыхай, я сейчас!..

Ловко лавируя между танцующими и просто топчущимися, уворачиваясь от желающих ухватить её за платье, проскользнула на сцену, мимоходом одним только движением подбородка дав понять Мияки-тян следовать за ней. Отстранившись от лапающего её солдафона, к ней приблизилась Габриэлла, тоже одна из «посвящённых», успела шепнуть, пока тот опять не облапил её:

— Рам, у них автоматы в комнатах. Там же и патроны. Я могу, если надо…

— Отделайся от этого, — пройди за сцену! — шепнула ей на ходу Рамона. Не получилось с клофелином, совсем не получилось… Она рассчитывала, что будет какая-то общая ёмкость, куда можно будет… а тут каждый лижет из своего источника; и даже чай в нескольких чайниках — не подсыпать же в каждый! «Загасить» самого Богдана не составляло труда, — но что это даст?.. Только тут же вызовет подозрение, если она появится из его кабинета одна, — и этим провалит всё дело… Надо идти ва-банк!

— Сейчас — сейчас! — смеясь, отбиваясь от уже свирепеющего «поклонника», над которым уже стали подтрунивать его сослуживцы, к ней пробилась Элеонора.

Несмотря на натужно-весёлое выражение лица, она была бледна как стена, губы её дрожали. Шепнула:

— У них оружие в кубриках, ну, в комнатах, где они живут. Рамона… я не могу уже. Я пойду сейчас туда с этим, и… и…

— Быстро! — так же, улыбаясь, шепнула ей Рамона; — со стороны казалось, что две девушки всего-то обменялись шутками про своих кавалеров, — Идите с Галькой; сделайте всё, — и несите по коридору за сцену! Только тихо!! И… да поможет нам бог! А я сейчас это стадо соберу пока в кучу!

Трудно сказать, бог ли помог, или наконец так удачно в этот неудачный, в общем, день, сложились обстоятельства, но дальше всё пошло так, как только и можно было желать, — за исключением одной, по сути, малозначительной в серьёзном деле, мелочи, — Федосов всё же трахнул Элеонору. Во всяком случае осуществил то, что в медицинской практике называют «внедрением», — но закончить не успел, — что-то совсем небольно, казалось, царапнуло сбоку его разгорячённой шеи — и он вдруг увидел, как на лежащую под ним голую девушку, которую он весь, считай, вечер, «добивался» под хихикание сослуживцев, хлещет, разбразгиваясь, его собственная кровь…

Он схватился за шею, его глаза выкатились из орбит от ужаса, — он не мог понять, что произошло… обо что-то зацепился, царапнулся?? Но почему так много крови, почему такая струя, такие брызги?.. — ведь это же опасно, надо как-то перевязать, остановить кровь; что-то надо делать!!

Он соскочил с девушки, и застыл посреди комнаты-кубрика, которую он делил, по званию, только с Хайдаровым; в одной теперь уже страшно окровавленной нижней рубахе, без кальсон, с обвисшим членом, упакованным в розовый презерватив… он чувствовал с ужасом, что кровь продолжает струиться у него между пальцев… он опять хотел что-то сказать, попросить… но только захрипел и упал на колени, умоляюще глядя на девушку, на которой он только что лежал, совершая фрикции.

Та, полностью голая, вся по пояс забрызганная его кровью, легко соскочила с поскрипывающей армейской койки, сорвала с неё одеяло… она поможет, поможет ведь! — подумалось ему, — перевяжет, позовёт кого-нибудь!..

А она набросила ему одеяло на голову и обернула его вокруг шеи и держащихся за шею его рук, так, что он перестал хоть что-нибудь видеть… Потом что-то жутко, тяжело, ударило его через одеяло в голову, выбивая сознание, — и он повалился на пол.

В дверь комнаты стукнули. Элеонора отпрянула от шкафа, в котором рылась в поисках оружия. Ещё стукнули — тук. Тук-тук. Тук. Свои. Подбежала к двери, откинула явно самодельную задвижку, — Габриэлла. В своём розовом пеньюаре, воняющая потом, спермой и… и кровью, — пеньюар весь забрызган. Да она сама, Элеонора, сейчас не лучше! В руках у Габриэллы, — по автомату в каждой. С примкнутыми магазинами. Вот!

— Быстрей!!! Там Рамона «последнее шоу» объявила! Сейчас Гульку вашу разыгрывать будут!

Метавшаяся по комнате в поисках своей одежды Элеонора застыла… ах ты чёрт, где же, где же?? А, плевать! — она схватила валявшийся на соседней кровати китель, быстро просунула руки в рукава… Гулька — она же сорваться может; просто психанёт — и сорвётся, скорее надо!!

— Быстрее, быстрее!! — подгоняла её и Габриэлла, протягивая один из автоматов, — Вот! Бери! Умеешь??

— Умею! — Элеонора надела одну из цветастых «цыганских» своих юбок, валявшихся на полу, благо она на резинке, — этот сукин сын срывал их с неё, буквально озверев от желания. Скорее, скорее!

Патроны! Она вновь метнулась к шкафу, и вытащила из него разгрузку с магазинами и ещё один автомат:

— Это тоже берём!

— Зачем? — удивилась Габриэлла, — Тут есть же! Много!

— А, долго объяснять! Пошли!

Они быстро, но тихо крались по тёмному коридору, подсвечивая себе под ноги фонариком Федосова; и выставив вперёд автоматы. Мёрзли ноги, хотя и потряхивал адреналин, — всё, обратной дороги не было. Если раньше и закрадывались где-то на задворках сознания трусливые мыслишки, что, мол, «если всё совсем-совсем будет против нас», то можно же и… ну, безо «всего этого», «просто как обычные бляди… отработать»; то теперь уже всё! Пошёл счёт трупам.

Со стороны они, очевидно, представляли собой потешное зрелище: одна в пеньюаре, вторая в цветастой нижней юбке и армейском кителе на голое тело; обе босиком, — и обе с автоматами; но смеяться над ними было некому, а сами они отнюдь не видели юмора в ситуации. Главное, было ещё не заплутать в коридорах, — впрочем, они шли на звук, на музыку.

— Как ты?.. — шепнула Элеонора, — А, Галь? Как справилась?

— Я его консервным ножом! Со стола утащила; ага, которым банки открывали! — хихикнула та. От этого «хи-хи» Элеонору отморозило, — как будто они говорили о том, сколько было выпито. Впрочем, она сама давно уже не та трепетная девчуля, что переживала, глядя на трупы своих бывших институтских подруг. Кажется сто лет назад это было! Но Габриэлла-Галька, — настоящая отморозь! Консервным ножом! И, судя по спокойствию, он у неё в жизни тоже далеко не первый!

Они почти уже дошли до двери, которая, как они помнили, вела в закуток за маленькой сценой, которая была в этом актовом зале, когда из-за угла вдруг вышел один из солдат…

КОНЕЦ «ВЕСЕЛЬЯ С ДЕВОЧКАМИ И МУЗЫКОЙ»

В каждой руке он держал по полному, парящему чайнику; и в одной же руке вместе с ручкой чайника, был зажат включённый фонарик. И потому свет этого фонарика сначала мазнул по их ногам, потом, как бы в удивлении, поднялся выше… и упёрся в наставленные на него два дула автомата.

«Сейчас испугается, уронит чайники, ошпарится, заорёт!» — промелькнуло в голове у Элеоноры, и она вдруг неожиданно для самой себя, негромко и спокойно сказала солдатику:

— Тихо, тихо… Спокойно. Парень, — чайники поставь на пол аккуратно…

И солдатик послушался, — оцепенело глядя в наставленные на него автоматы, присел, ставя на паркет чайники; и фонарик тоже выпал у него из руки, негромко стукнул, покатился по полу, прочертив по полу длинную пыльную световую полосу.

— Теперь повернись… спиной, говорю, повернись, — и на колени! — скомандовала Элеонора, в это мгновение опять становясь Белкой, — той Белкой, которую учил Толик, как поступать в таких случаях. Задержание, так… руки за спину, — связать… чем?

Испуганный парень повернулся спиной и действительно, подчиняясь, встал на колени, — а Элеонора пока не придумала, как его связать; и лишь светила ему в его вихрастый затылок, в голову, на которой так смешно в свете фонарика розовели оттопыренные уши, когда в воздухе нечто пронеслось, — и тяжёлый удар приклада в затылок наотмашь свалил его на пол. Габриэлла. А она, Элеонора, только что бестрепетно и даже со злостью прикончив примерно так же того, в комнате, этого солдатика почему-то не подумала… что так можно… тьфу, не время задумываться! Уже совсем близко раздался дружный рёв мужских глоток, свист, — что там происходит?.. Стараясь не споткнуться о пышущие теплым паром чайники и переступив через дёргающее ногами тело, они кинулись к двери, ведущей за сцену.

- …мы обещали вам сюрприз! Вам, наши дорогие защитники; наши мужественные воины, мы отдаём всё тепло наших сердец и весь жар наших тел! — Рамона уже начинала прихрипывать: у вояк не было микрофона; и, хотя зал был небольшой, но вояки, расслабившись, вели себя шумно, вслух обсуждая достоинства той или иной «попробованной» девочки, и вполголоса между собой возмущаясь, что «- …ту, с порватой губой, сука-Федосов заграбастал, таскается за ней, и не подпускает никого! Урод, бля, ни себе ни людям! А кэп эту, в татухах, тоже от себя не отпускает! Вот всегда так! — начальство хамеет, в натуре!.». — в зале было довольно шумно, и приходилось передавливать голосом этот гвалт…

Время тянулось как резиновое. Невозможно долго держать под контролем гурьбу здоровых, разгорячённых ожиданием, и не полностью удовлетворённых мужиков. «Спецоперация» вступала в свою решающую стадию: или сейчас Элеонора с Галкой притащат автоматы и всё это стадо можно будет посадить на жопы; или…

Чтобы оттянуть час расплаты, она и так уже пошла на последнее средство — в который раз пообещала «сюрприз, которого вы даже не можете себе вообразить!»

Велела всем «девочкам» собраться за сценой… Анжелика и Гулька — здесь; нет Галки и Элеоноры, — но те ясно, от них сейчас многое зависит! Где эта сука — Коломбина, сказано же было!..

Уже станцевали «им» не по разу; уже, включив все свои навыки стэнд-апа, рассказала со сцены несколько ударных историй с сексуально-юмористическим подтекстом, вызвав в зале одобрительный рёв; но «толпа»-то жаждет не этого, толпа пошло требует плотских удовольствий, только! Хорошо ещё три эти молотилки, Коломбина, Габриэлла и Анжелика, «отработали» наиболее активных… Этот мудак, Богдан, не разрешает спиртное… а на это был основной расчёт! Хорошо ещё самому ему она смогла всыпать дозу в чай, а надо бы в алкоголь, — и сейчас он, сидя прямо перед сценой «на почётном месте» медленно но уверенно «отъезжает», борясь с накатывающей дремотой. Надо всех собрать в кучу… Ишь, Анжелика, стоит, губы кривит — не может понять, сучка, почему они все «не одинаково работают»… Сейчас узнаешь… ну, где же они?..

В общем, чтобы ещё оттянуть время, Рамона пошла на крайний шаг, выложив свой основной козырь: она объявила, что… что среди них — есть «девочка»!

В ответ раздался свист и оскорбительные выкрики. Да, это не театр, и не кабаре, и даже не сцена «Рассвета Регионов», — это ближе к бандитской малине… Сволочи! Ну ничего, главное не расползайтесь; держитесь в куче — сейчас… если у Элеоноры с Галкой всё выгорит — будет вам сюрприз!!

Профессионально улыбаясь, и как будто не замечая хамских выкриков типа «среди блядей не бывает девочек!» и «последнюю девочку в Регионах выебли ещё до Отделения!» она последовательно, напрягая голос, гнула свою линию: что, мол, вы, наверное, удивляетесь, почему наша японка, наша гейша, Мияки-тян, до сих пор так… так скромно себя ведёт… вы понимаете?.. Так вот! — она хранила свою девственность, чтобы отдать её самому удачливому солдату в этом зале!

Дружный рёв и свист были ей ответом. А кэп, видно, шары уже закатывает и обвисает в кресле… не заметил бы никто! Если у Эльки с Галкой сейчас не получится, придётся тащить его опять «к нему», — и, вырубив его окончательно, пошарить по шкафам: должно же у него что-то быть кроме пистолета!..

— А сейчас, дорогие наши защитники, для вас с сеансом стриптиза выступит… выступит… — Рамона нашлась быстро, — Выступит последняя, как вы утверждаете, девочка в Регионах!

Рёв, свист.

— Ожидайте несколько минут, мы подготовимся! Пожалуйста, соберитесь тут, ближе к сцене, чтобы всё лучше видеть! А потом мы устроим лотерею, и самый удачливый уйдёт с Мияки-тян для того, чтобы придаться радостям любви! Ожидайте!

Анжелика с брезгливой миной включила очередной трек, а Рамона, виляя бёдрами, прошлась по сцене, задёргивая занавес. Так, ну, пару минут они ещё продержатся… а потом всё равно полезут на сцену… Надо будет выпустить Гульку, пусть танцует и медленно-медленно раздевается, а самой метнуться в их кубрики… Все эти самцы сейчас никуда не уйдут — будут сидеть и стоять перед сценой, роняя слюни; и можно будет просочиться… помочь девочкам, если что вдруг у них… самое плохое что может случиться — это если вдруг в коридорах начнётся стрельба, и всё это мужичьё в камуфляже начнёт разбегаться…

Так думала Рамона, по возможности плотно задёргивая занавес. Оглянулась… Гулька рядом; хорошо её накрасили — ну настоящая японка! Лицо белое, неподвижное. Это хорошо — она б сейчас играть всё равно не смогла. Ну, Гуля, Мияки-тян…

Из-за кулис, вернее, из-за пыльных портьер, которые тут навесили, и которые изображали кулисы, показалась Элеонора. В дурацком наряде: босиком, в цветастой нижней юбке и в армейском кителе на голое тело. Зато в руках — два автомата с примкнутыми магазинами; и ещё по полу волочится разгрузка с магазинами! И Галька-Габриэлла с автоматом! Обои — уделанные кровью донельзя. Вот оно! Ну всё — решающая фаза!

— Держи! — Элеонора протянула её автомат, — Заряжен. С предохранителя снять, или помнишь как? Прижимай приклад к себе локтём сильнее, когда очередями, — уводить будет; я стреляла — знаю!

— Дай мне! — «японка» Мияки-тян требовательно протянула руку за оружием.

— Вон, у Галки возьми! Галь, — дай ей! — Габриэлла без возражений отдала Гузели автомат.

— На, ещё магазин! Рамона, и ты возьми! — Элеонора уже заталкивала и себе по магазину в боковые карманы кителя, — Сейчас мы им покажем шоу!

— Девввв… дев-в-вачки, вы чего?? — от ужаса у Анжелики затряслись губы и не получалось слитно выговаривать слова, — Эт-то вы чево?.. Это з-зачем? Эт-то же…

Подошедшая к ней Рамона жёстко взяла её за плечи и рывком заставила сесть на пол в углу сцены:

— Это значит, что дальнейший сценарий меняется! Сидишь здесь, не встаёшь — и всё у тебя будет хорошо. Вякнешь — убью! Внятно??

Сидящая уже на полу Анжелика быстро закивала: да-да, всё понятно, сижу… запахнула полы пеньюара — её колотила дрожь…

— Где эта падла Климкина?? — зло прошипела Рамона, — Сказано же было, всем собраться за сценой! Куда её понесло! А чччёрт! — не будем её ждать, каждую минуту кто-нибудь может заглянуть! Галька! — врубая трек «на выход!» Девочки! Встали по сцене! Главное — согнать толпу в кучу и заставить лечь! Если не получится — будем стрелять. Да полюбому кого-нибудь надо будет для острастки завалить! Начнём с капитана… я сама! У него у одного пистолет тут. Главное — не дать им разбегаться! Из зала два выхода — в первую очередь следите за ними!..

— Бейте короткими! — заявила и Элеонора, становясь справа от Рамоны лицом к занавесу, отделяющего их от зала.

Гузель ничего не сказала. Освободившись от роскошного, объёмного кимоно; оставшись в обтягивающем трикотажном платье, она сняла автомат с предохранителя, умело проверила наличие патрона в патроннике, и, подтянув автоматный ремень, чтобы плотно держать его «внатяг» перед собой, расставив для устойчивости ноги, встала слева от Рамоны.

— Где эта Коломбина, дура такая?? Всё! — Галька, отдёрни занавес, только быстро!!

…А Коломбина-Климкина в это время была в зале, перед сценой, в толпе вояк. Ей было хорошо! Её угостили крепкой бражкой, и ей было очень хорошо! Ильдар, который сейчас обнимал её за задницу как свою собственность, однозначно ей пообещал, что «за отличное обслуживание» он лично «презентует» ей пол ящика отличной тушёнки, Берёзовской, ещё довоенной; и вообще — если она хочет, то пусть остаётся тут, с ними! Хер ли ей эти «шоу»?? С урядником и с кэпом он, Хайдаров, договорится! — он тут в авторитете! Будешь тут жить! Даже если кэп не согласится — спрячем, тут нычек полно! Обслуживать — не всех, а только меня, и ближайших друзей! Это немного — человек пять от силы! Зато с хавкой будет полный порядок, ещё и подзаработаешь!

Всё это было очень соблазнительно. Надо и правда держаться ближе к этому, — его друзья называют «Хайдар», — он, видать, в авторитете! Фигли ей с этого «шоу»?? А тут прямой заработок и кормёжка! Надо только с Рамоной переговорить, чтоб её долю за это «выступление» её мамаше перегнали! Надавить на Рамону, чтоб не обманула… Вот, через Хайдара… — она с надеждой взглянула на нового возлюбленного, от которого пахло алкоголем, который как и все сейчас вокруг пялился на занавес, не забывая мужественно держать её за пониже талии. Впрочем, несмотря на это и сзади какой-то гад пристраивается… Она гневно обернулась, чтобы отшить лапающего её за попу, и оттого пропустила само начало действа…

Наглая Галька-Габриэлла, врубив погромче — впрочем, без колонок это было совсем не оглушающе, — бравурный марш «на выход», высунулась за занавес, выкрикнула:

— А сейчас!.. — для вас! — основное на сегодня шоу!!!

И, ухватив занавес, потащила бегом его в сторону, открывая сцену…

Владимир томился… Уже давно что-то никто не заходил к ним в комнату; такое впечатление, что про них все забыли. В беседе со Студентом всё чаще стали возникать длинные паузы. Эх, если бы он ушёл куда-нибудь, и удалось бы освободиться от наручников! Здесь ведь всё в одном здании! — студент между делом уже успел, рассказывая про здешнюю жизнь, рассказать и про то, где примерно что находится. Комнаты с основными запасами, понятно, заперты; и ключи у кэпа; но в кубриках автоматы и боезапас! Можно было бы прокрасться… Но парень дисциплинированно караулил. И даже на пожелание сходить в туалет лишь виновато развёл руками: вот, мол, кто-нибудь на смену придёт — тогда он сходит, попросит ключ у кэпа, и сводит его. А пока — терпи, чо тут сделаешь…

Автоматные очереди разорвали тишину здания неожиданно и так, казалось бы, громко и рядом, что он подскочил. Дёрнулся от неожиданности и вскочил и Студент, бормоча «- Это что?? Ааа?? Что — это??!» Слышно было, что лупили из нескольких стволов, длинными очередями! «Спецоперация «Арсенал»» явно вошла в свою решающую стадию!

Студент было дёрнулся в сторону, но Владимир рванул его за рукав к себе, так, что тот кубарем полетел на батарею; Владимир перехватил его свободной рукой за шиворот, рывком подтянул к себе, и изо всей силы боднул его лбом в голову, целясь в висок. Получилось не очень удачно; больно! — но студент при этом ещё и приложился головой об батарею, и затих. Владимир перехватил его за шиворот поудобнее и подтянул к себе ещё ближе; просунул предплечье под подбородок, прихватил кисть свободной руки другой, пристёгнутой рукой, — теперь он мог легко придушить студента, если тот рыпнется. Ну, что там??

Автоматы явно отстреляли очередями по магазину, и замолкли, перезаряжаясь… или совсем?? Нет, — снова очереди, — но уже не шквалом, не из всех трёх стволов, а отдельными очередями…

Оставалось только ждать.

Ещё очереди. Ещё.

Дверь распахивается, — в свете неярких лампочек подсветки видно, что это Элька!! Но в каком виде! Да наплевать в каком она виде! — она с автоматом!

Ещё короткие очереди, там, в глубине здания.

Бешеные Элькины глаза! — никогда её такой не видел! Быстро прошелестев босыми ногами к нему, она вскидывает автомат и кричит:

— Вовка, откинь его — я его шмальну!

«Шмальну!» Это про студента, понял он. Делает отрицающий жест: «Не надо, не надо! Он и так!.. А может — пригодится!.. Элька — ключи надо! От наручника!»

— Ах ты ж!.. Совсем забыла!

— Давай вот… ствол вот сюда, в цепочку, упри. Одиночным. Ну!

Бах!

— Постой… вот так. Давай!

Бах! Пуля с визгом от стены уходит в пол; но наконец одно из звеньев цепочки перебито, и можно попытаться разъединить цепь… ага, получилось!

Владимир разъял цепочку наручников. Очень больно запястье — но что делать! И неудобно, — но что делать!!

Берёт у сестры автомат; быстро проверяет магазин.

— Вовк, с этим что??

Сидящий на полу Студент обалдело и испуганно смотрит на них.

— Возьмём с собой! Он нам всё покажет. Ну, Никита! — Владимир, не церемонясь, пинает его в поясницу, — Встал, быстро!! Впереди пойдёшь! Быстро — к кубрикам, где оружие! Пошёл!!

Помогло то, что среди вояк, собравшихся в зале, не считая скисшего совсем в кресле капитана, не было боевых, обстрелянных солдат, прошедших фронт, АСО; и успевших наработать инстинкты, нужные для выживания. В основном это были вчерашние гражданские, набранные во вторую и третью волны мобилизаций; не сумевшие спрятаться или откупиться; но которым повезло оказаться тут, за периметром, на тёплом тыловом местечке. Кому-то повезло, кто-то протырился сам, через знакомства и связи уже в «новой армии». Нет, стрелять-то они все, конечно, умели — но одно дело палить на полигоне; или лупить из пулемёта по окнам окружающих Арсенал домов, — и другое дело что-то предпринять, когда в тебя одного, кажется, уставились аж три автоматных дула в руках чокнутых баб… Только пара человек оказались достаточно сообразительными, чтобы упасть на пол.

Остальными, да почти всеми, сначала это всё было воспринято как продолжение шоу: когда занавес под улюлюкание был раздёрнут, и на сцене перед ними предстали три вооружённых автоматами бабы, — причём одна совсем смешно одетая: в цветастой юбке и в полурасстёгнутом кителе, карманы которого оттягивали магазины так, что у девки были видны залитые красным сиськи, — всё это было встречено свистом… потом свист и крики стали быстро стихать, когда ясно стали заметны яростные глаза всех троих… и стало слышно выкрикиваемое Рамоной:

— …в центр, всё — в центр! И лечь на пол, руки за голову!! Ну, все — в кучу! И лечь лицом вниз!!!

А потом кто-то, стоявший с краю, рванулся к двери, — и стоявшая справа от Рамоны девка в юбке и кителе, повернувшись в его сторону, срезала его одной очередью…

Это был как сигнал! Какой там «в центр и ложиться!» — все ломанулись во все стороны! И тут же по ним, разбегающимся, ударили все три автомата длинными очередями.

Расстояние было всего ничего — от 5–7 метров до 10–12; и действительно, все сидели или стояли в ожидании «аттракциона» довольно компактно, перед сценой, приподнятой над полом зала примерно на метр. Автоматные очереди как вода из брансбойтов хлестнули в зал, прошивая по нескольку человек за раз. Элеонора, Рамона, Гузель и поливали свинцом в эти лица и пятнистую застиранную форму, не боясь промахнуться; автоматы стучали, перебивая друг друга, сея смерть; веером летели гильзы; пламя и искры из стволов, казалось, перечёркивали лица… Тела стали валиться одно на другое; шарахнулся под батарею здоровенный серый кот…

Замолкли. Несколько секунд на перезарядку; причём у опытной Белки это получилось быстрее всех. И вновь очереди — уже прицельно.

Старший капитан Богдан Прешибайло был убит первыми же пулями. Рамиль Хайдаров, надежда и защита Климкиной-Коломбины получил две пули в грудь и сейчас хрипел, извиваясь на залитом кровью паркете. Сама Климкина получила пулю в живот; причём уже «чью-то» пулю — прошедшую сквозь стоявшего впереди. Все двадцать восемь человек были скошены, как трава серпом.

— Чтоб ни один не ушёл!! — Рамона спрыгнула со сцены в зал; несколькими короткими очередями отбросив пытавшихся приподняться. И пошла по залу, поскальзываясь в крови, добивая раненых. Кто-то рванулся на четвереньках к дверям — и упал, не добравшись, сваленный короткой очередью Гузели.

Элеонора исчезла.

В углу, у по-прежнему источавшего бравурный, жизнеутверждающий марш проигрывателя, закусив до крови пальцы с обломанными ногтями, вытаращив глаза, сжалась в комок Анжелика — она была в состоянии близком к помешательству.

Первым делом Владимир, ведомый Элеонорой, толкая перед собой ничего не соображающего Студента, пробежал в ближайший «кубрик», выдернув там из пирамиды ещё пару автоматов — сестре и себе, про запас. Вытащил из шкафа разгрузку со снаряжёнными магазинами. Гранат не было…

— Где гранаты, ты?.. — рявкнул он на студента. Но тот только моргал, ничего не отвечая. Пришлось спросить его уже другим тоном — по возможности спокойно, предварительно объяснив ситуацию: Арсенал захвачен, если хочет жить — пусть отвечает на вопросы! Кивни если понял! Если сейчас не кивнёшь — я тебя убью! Ну?

Студент кивнул ошалело.

— Гранат почему нет, где гранаты?

— Гранаты… Гранаты на постах. В ящиках, там много… И гранатомёты там, ручные… И тут тоже есть, в корпусе, но закрыты, а ключи все у кэпа… — как прорвало наконец младшего капрала.

Подошли к «актовому залу». Пробитые пулями двери: отверстия с торчащими наружу щепками. За дверями не тихо, — там что-то происходит, но стрельбы уже нет. Нет, есть — короткая очередь, — и сразу одиночный, в другой стороне. Музыки тоже нет.

Владимир оттащил в сторону собиравшуюся было войти в двери сестру, постучал в дверь прикладом — и тут же отшагнул в сторону: не хватало ещё схлопотать пулю от наверняка находившихся в запале девчонок… Крикнул:

— Это я, Владимир! Мы это! Я вхожу!

Зрелище внутри было кошмарным: поваленные столы и стулья, груды тел в камуфляже, залитые кровью; весь пол тоже залит кровью и усеян гильзами. Стоны, шевеления. Какое-то булькание. Тошнотный запах смеси сгоревшего пороха и свежей крови.

Студент, которого он втолкнул перед собой, от увиденного упал на колени и его вырвало. Сам-то Владимир «такое» уже видел, — когда сам скосил из автомата бежавших на него бандитов возле церкви. Но всё равно, зрелище — внушало!..

— Владимир! — как ни в чём не бывало, к нему подошла Рамона. Выдержке её можно было позавидовать: только подёргивавшаяся щека выдавала то владевшее ей нервное напряжение, которое только что разрядилось здесь этой бойней, — Володя. Тут радио скандалит. У Богдана на поясе было.

Она протянула небольшую уоки-токи, из которой неслось, перебивая:

— «Первый, что за стрельба?? …арший капитан, что нам… …что происходит… первый, первый, ответьте, вызываем… …приём-приём, первый!.».

— Скажи им что-нибудь, Володя! — посоветовала Рамона, подсоединяя к дымящемуся автомату новый магазин из принесённой Владимиром разгрузки, — И вообще… распоряжайся, да.

— Арсенал наш. — не то спрашивая, не то утверждая, сказал Владимир.

— Это несомненно… Ой, да ты с браслетом. Сейчас. Я возьму ключи у Богдана. И — хи, клипсу с уха уже можно снять!..

Перешагивая через тела, она подошла к лежащему на спине своему бывшему «любовнику», стала шарить у него в карманах. Нашла не только ключик от наручников, но и пару увесистых связок разномастных ключей. Пора было приступать к делу.

Владимир присел на корточки рядом со студентом:

— Вот так вот, Илья… Давай-ка, скажи своим сослуживцам, чтобы сидели тихо и не высовывались. Ну!

Но от студента толку было мало. Его вновь вырвало, с трясущихся губ висели длинные вонючие слюни… нет, пока он не помощник. Пока. Но вообще с ним будет проще, — он тут всё знает. Но пока придётся самому… Ну-ка, как тут…

Он быстро разобрался с рацией; нажал клавишу передачи и, стараясь перекричать взволнованно бубнящие голоса, рявкнул:

— Ну-ка всем молчать! Всем молчать, понятно! Всем — молчать и слушать!

Пришлось повторить это несколько раз, пока последние тупари уже не заткнулись со своим заполошным «- Первый, первый, пост три вызывает первого, что у вас там…» Дебилы, нах. Как он вам и ответил бы, если вы своим кудахтаньем засераете эфир!

Когда все наконец заткнулись, Владимир выдал заранее заготовленное:

— Внимание, слушать меня внимательно, если хотите жить! Арсенал захвачен и полностью контролируется Объединённой Республиканской Армией! Да, мы Армия, и мы представляем собой не родионовцев, и не огрызки армии Регионов, — мы те, кто стоит за единую, сильную страну! У вас есть выбор: вы можете попытаться препятствовать нам, — и при этом, безусловно, будете убиты! Либо вы можете находиться на своих постах и не предпринимать никаких агрессивных действий, — и мы оставим вас в живых! В противном случае вы будете расстреляны немедленно как предатели Родины и народа!

Такая подача призвана была парализовать волю к сопротивлению у постовых: одно дело думать, что на Арсенал напала какая-то банда, и совсем другое — противостоять целой Армии!

Про себя он подумал, что, в принципе, в том, чтобы разделаться с постами и правда нет ничего сложного: оружия в Арсенале как говорит Студент, валом; башенки с пулемётами и гранатомётами по углам периметра и возле ворот имеют амбразуры только на внешнюю сторону, а со стороны центрального здания они «для освещения» просто застеклены, — можно было бы попросту расстрелять всех внутри находящихся. Тем более, что тут есть и кое-что посущественнее автоматов.

Радио молчало. Снова нажал на клавишу передачи, и повторил уже «от себя»:

— Откроете огонь — сожжём вас к чёртовой матери! Сидите там на месте и не высовывайтесь!

Дёрнул Илью за воротник:

— Хорош блевать, солдат! Пошли, покажешь где здесь узел связи, пока до него кто-нибудь раньше нас не добрался! Девочки! — он обернулся, — Держимся вместе! Ничего ещё не кончилось! Сейчас очень важный этап: надо запустить в периметр машины и наших людей. Элька! Тебе бы одеться бы как-то… Сейчас я вернусь. Надо тут связь с их центром обрубить.

Взгляд его остановился на Гузели, на Мияки-тян. Он сразу отметил, что она так и оставалась в своём «сценическом наряде» японской гейши, только что сняла верхнее, с большим бантом на спине, кимоно. Стоявшая рядом Рамона с усмешкой шепнула ему:

— Сохранили, представь себе, тебе твою девочку… Можешь не благодарить… «Для тебя» сохранили, имею ввиду — понял?..

Да понял, понял, всё он понял… Подталкивая перед собой Студента, вышел.

В углу Габриэлла втолковывала сжавшейся в комок Анжелике:

— …вот потому тебе ничего и не сказали, овца ты стриженая. Вот из-за такой вот твоей истеричной реакции. Дура! Что ты всхлипываешь! Да мы тут столько возьмём, что сможем лет пять жить безбедно! А ты ноешь! Всё за тебя сделали! Вот, глянь: ты знаешь сколько пистолет на чёрном рынке сейчас стоит?? — и тыкала ей под нос снятую уже с Богдана кобуру, — А тут этого добра!..

В центре зала, перед сценой, Рамона вытащила из груды тел Климкину-Коломбину. Та стонала, прижимая окровавленные по локоть руки к животу, где весь её пеньюар представлял собой одно кровавое пятно.

— Что ж ты, дура!..

Коломбина не отвечала, только мучительно стонала.

— Сказано же было — всем собраться за сценой! Какого ж ты чёрта!.. А, впрочем, что говорить…

Подошла отчаявшаяся что-то объяснить Анжелике Габриэлла; взглянула:

— Не, не выживет. Ты посмотри сколько крови вытекло…

— Я её спасать и не собираюсь… Ладно, что наработала — мамаше её отдадим! — стукнул выстрел, дёрнулась голова, из затылка плеснуло красным.

— Вот, девочки, я вам сколько раз говорила: слушайте, что вам «мамка» делать велит! Одна вот не послушала…

Было уже совсем темно. На постах старший капитан в этот вечер оставил по одному человеку, при этом явно не самых выдающихся личных качеств: никто из них не стрелял, ни когда Владимир в сопровождении уже переодевшейся сестры, пробежал к центральным воротам; ни когда открывал ворота. Больше всего он боялся, что дежуривший в приворотном сооружении солдат вдруг решит «проявить мужество и героизм» и начнёт стрелять и кидаться гранатами. Для этого и взял с собой Элеонору — чтоб прижала, случись такая надобность, его к полу огнём и дала возможность ему подобраться поближе. Но никто не стрелял, — и он не стал озабачиваться судьбой перепуганного зольдатика.

А пугаться тому было чего: когда Владимир отсемафорил в темноту фонариком, там вдали внезапно вспыхнули больше десятка фар! Раздалось рычание заводимых моторов. Вполне можно было решить, что это целая бронеколонна идёт на приступ.

И действительно: идущий первым Слонопотам, ведомый Оберстом, выглядел очень внушительно, прямо как бронепоезд или зомбимобиль из фильмов — в темноте ведь не было видно ни несерьёзных Алёниных рисунков на бортах, ни примотанного проволокой к переднему бамперу большого Винни-Пуха, теперь уже всего залепленного снегом.

Пофыркивая дизелем, он солидно, как линкор, входящий в узкую гавань, миновал «змейку» из бетонных блоков и вскоре поравнялся с приворотной башней.

С подножки спрыгнули взволнованные Женька и Алёна, засыпали вопросами. Отмахнулся от них; показал только куда не показываться, чтобы не оказаться в зоне возможного обстрела с других башен. Показал Оберсту, куда сдавать.

Следом вкатился микроавтобус с Диего за рулём. За ним — грузовик с водителем — тем самым дядькой из «Отеля «Спорт». За ним ещё несколько машин с людьми. Стало людно и даже шумно. Ну, за дело! Стрелковка. Пулемёты с боепитанием. Ручные и крупнокалиберные — Оберст разбирается, подскажет. Гранаты ручные. Гранатомёты и боезапас к ним. Пистолеты. Да мало ли что может понадобиться запасливому человеку с командой в новых условиях!

Бормоча «- Первым делом ПКМ; по три на борт; лента-двухсотка… по две… нет, по четыре; а лучше по шесть! — на ствол…» — рысцой пробежал и скрылся в дверях Арсенала Оберст. За ним устремились остальные. Работа закипела.

Когда через два часа машины, гружёные оружием так, что прогибались рессоры и кардан скрёб снег, стали, вслед за «флагманом» — Слонопотамом, покидать разграбленный Арсенал, прибежала Лёшка, которую Владимир поставил следить за одной из угловых башен, — во избежание каких-нибудь неумных действий засевшего там солдатика. Посветила на Владимира фонариком, сообщила:

— Володь — у тебя на лбу шишка!

Потом спохватилась: «- …там из окна тряпкой белой машут и кричат что-то!»

Выглядела она уже воинственно донельзя: талию поверх дутой курточки перетягивал армейский защитного цвета ремень; оттягиваемый по бокам двумя кобурами и контейнерами под пистолетные магазины. Через плечо — автомат; двойник того коротыша, что она отдала в своё время Владимиру, и который он так эпически прое… потерял. Из карманов курточки торчат и автоматные магазины. С таким багажом и взрослому мужчине было бы тяжело, а она ещё носится! — что значит молодость!

Сам Владимир, руководивший погрузкой, и ежеминутно с тревогой прислушивавшийся, боясь услышать рёв моторов каким-либо образом узнавших о нападении вояк «из центра», чувствовал себя выжатым как лимон, и мечтал только об одном: чтоб всё скорее кончилось, и они благополучно слиняли бы отсюда с грузом, — выпить горячего чаю с коньяком, — и уснуть!.. А, последний же коньяк сюда привезли — а он не пригодился; надо бы найти и забрать с собой. И ведь, казалось бы, ничего ведь целый день не делал! — только что сидел прикованным к батарее и болтал со Студентом! — а так вымотался! Не зря говорят, что моральное напряжение изматывает сильнее физической работы! Впрочем, и девчонки — тоже как осенние мухи, досталось им… Кто ещё чем тут машет и что ему надо… есть же рация, чего он?

Оказалось, махал тряпкой и кричал зольдатик, желая присоединиться к «объединённой республиканской армии», — а в эфир не выходил, потому что боялся, что сочтут изменником! А он не изменник; он всегда был за объединение! И тут — по призыву!