Крысиные гонки

ЗАСАДА

Долгий и неприятный путь в деревню, наконец-то подходил к концу.

УАЗ-буханка неторопливо переваливался с боку на бок по запущенной лесной дороге уже третий час. Свернув в сторону от каравана машин, они теперь направлялись непосредственно в Озерье; и не просто в Озерье, а кружным путём, просёлками — к «пригорку», где обосновались «общинники», и где, как предполагалось, оставался Вовчик с девчонками. Благо запасливый Вовчик в своё время снабдил его распечаткой с ещё до-БеПешного Гугл-мапса с отмеченными на ней дорогами…

Уютно бурчал мотор, от печки приятно тянуло теплом; колёса месили уже покрывшиеся ледком лужи. Здесь было опасно, опасно, несмотря на то, что с лиственных листва уже давно опала, — но обзор по обоим сторонам просёлка закрывали кусты и кривые ёлки. Или пихты, чёрт их разберёт; во всяком случае чаще всего обзор с флангов был никудышный.

Владимир поёрзал затёкшей задницей по сиденью и покосился на соседнее сиденье — Джонни бессовестно дрых, хотя не далее как десять минут назад Владимир внушительным толчком в плечо опять возвратил его в действительность из объятий Морфея:

— Женька! Не спи давай! Говорю тебе — смотри по сторонам! Тут, на подъезде уже, вполне нарваться можно, на тех же Хроновских! Приедем — отоспишься!

— Угу… смотрю я, смотрю… — пробурчал тогда мальчишка, и, тараща слипавшиеся глаза, демонстративно завертел головой по сторонам; даже открыл окно, и, пустив в кабину струю холодного воздуха, глянул зачем-то назад. И вот опять дрыхнет — сморило пацана. Окно, что ли, открыть и печку выключить, чтоб в сон не клонило?.. Самого невыносимо тянет спать; хорошо хоть дорога отвлекает. Подвывание мотора и мысли. Как там Вовчик, девки; что за встреча получится с Гулькой?.. Наташа… Жениться обещал ведь… получается, и той и этой… Чёрт, нехорошо как-то получилось… но, может, она и забыла про меня уж давно-то?..

Что-то равномерно стало стучать в кабине. Снова покосился вправо — вон оно что: пацана так сморило, что, не просыпаясь, бъётся лбом в боковое окно; и спит, не смотря ни на что. Вот что значит молодой организм; впрочем, у меня тоже не старый; я и сам бы сейчас…

Протянул руку, отодвинул за шиворот Женьку от окна, — пусть уж лучше вперёд валится, чем набивать себе шишку о стекло.

Судя по всему было уже недалеко… Машина как раз проезжала по наваленным на дороге старым, полусгнившим веткам; и Владимир ещё подумал — а не пропороть бы колесо; хотя ветки совсем уж трухлявые, не доски какие-нибудь, не должно бы быть гвоздей… — когда боковым зрением засёк яркий отблеск на фоне серого холодного неба.

Даванул тормоз, так, что пацан, качнувшись вперёд, боднул макушкой ветровое стекло; остановился; быстро вертя ручку стеклоподъёмника опустил окно, высунулся… точно! Это была сигнальная ракета; сейчас она уже погасла — взлетела она невысоко; так что, скорее всего, и не сигнальная, а так — пиротехника новогодняя, китайская, — но точно ракета была! Вон и дымный след в небе. И запустили её не так уж и далеко отсюда, метров со ста пятидесяти — двухсот. Вот кому бы это надо было — в такую поганую мокрую и холодную погоду шароёбиться по лесу, где каждая ёлка норовит обрушить тебе за шиворот водопад холодной воды; да ещё ракеты новогодние пускать!.. И близко ведь! Интересно, мотор они услышали?.. Нет, не должны бы, я тут на малых оборотах крадусь плюс ветерок… да, не в тут сторону; и растительность эта по краям дороги… нет, не должны бы. Но что за ракета??

— Чо там, Билли?? — раздался встревоженный голос пассажира. Женька уже держал в руках свою верную Беретту и теперь встревоженно озирался, — Чо встали??

После того, как Владимир приклеил Женьке погоняло «Джонни», или, полнее, «Джонни-Диллинжер», пацан теперь как только не извращался, обращаясь к старшему товарищу. Поскольку «Американец» было длинно, он звал его то Вилли, то Винсент; а вот сейчас, поди ж ты — Билли. Хорошо ещё что не Билли Бонсом, именем боцмана-пирата из «Острова сокровищ», книжки, что Женька читал время от времени в дороге.

— Ракета… Вроде как сигналка; или пиротехника. Вон там… — он потыкал пальцем в ту сторону, где расплывался в небе бледный дымок.

— Свистать всех наверх! — отдал сам себе команду пацан и мигом по пояс вывинтился худеньким телом в открытое окно. — Поднять бом-брамсели, команду на шкоты, такелаж крепить!.. — послышалось от него уже из-за двери, сверху.

— Не дуркуй! — пристрожился Владимир, прихватив пацана за штанину — Это, наверное, кто-то сам заблудился в лесу и семафорит. Пока там что-как — мы уже «на пригорке» будем.

— Не-а. Никого не видно. — пацан ввинтился обратно и закрутил ручку стеклоподъёмника, отрезая тёплый мирок кабины от атмосферы выстуженного леса, — Холодно, бля! Может и вправду кто заблудился. Далеко ещё?..

— Скоро уже… Поменьше бы встревал в конфликты — сидел бы дома, в тепле…

— А ты бы один на машине попёрся?

— Да хоть и один…

Речь была о конфликте с одноруким соседом Владимира по подъезду, вечно пьяным «героем фронта», которому Женька действительно «набил морду» в очередное дежурство.

Владимир проснулся тогда от гвалта — звуки доносились и до его этажа, хотя всё действо происходило у входной двери подъезда; к тому же удравшие «посмотреть, поболеть и поучаствовать» ночевавшие у него в квартире пацаны не удосужились прикрыть за собой входную дверь. Как и разбудить своего старшего товарища.

Когда Владимир, наскоро натянув тренировочные брюки; накинув прямо на майку кобуру с пистолетом, без которого он из квартиры не выходил, и зябко кутаясь в наброшенную на плечи куртку, спустился вниз, сражение было уже в разгаре. На тесной площадке перед запертой изнутри дверью подъезда, освещённые тусклым светом подъездной лампочки и несколькими яркими лучами ручных фонарей, бился Женька со здоровенным, но одноруким парнем. Повисшие на перилах пацаны, не стесняясь ночной поры, азартными криками подбадривали «своего»; тут же было и несколько мужчин из подъезда, выскочивших на шум. У Женьки была подбита губа, парень же был уже разукрашен по полной программе: из носа на белую футболку обильно брызгала кровь, под обоими глазами наливались отчётливые гематомы. Рыча от ярости, он пытался то сгрести своей единственной клешнёй юркого пацана, то пнуть огромным солдатским берцем, то загнать пацана в угол. Его армейский бушлат, тоже уже в пятнах крови, валялся в углу.

Женька уворачивался; и, ускользнув от очередного захвата, вновь пробивал «герою фронта» в лицо и в корпус; причём, как заметил Владимир, левую свою руку старался держать за спиной, чтобы, значит, нивелировать своё преимущество в «двурукости». «Герой» же своё преимущество в росте и весе совсем не собирался никак уравнивать, и, рыча, метался за юрким пацаном по площадке, разбрызгивая кровь из носа, намереваясь, несомненно, всё же схватить пацана и затоптать. Пока не получалось.

Что интересно, никто из мужчин — жильцов подъезда, включая старшего по подъезду, как-то не спешил разнимать дерущихся или хотя бы словесно призвать их к порядку; нет, все только «болели» с разной степенью вовлечённости, причём, судя по выкрикам, за мальчишку — Владимир счёл это признаком прогрессирующего одичания населения плюс то, что вечно пьяный и амбициозный «герой фронта» надоел жильцам хуже горькой редьки. Пацаны же хоть на дверях дежурили…

Владимир стал проталкиваться к площадке, чтобы прекратить этот гладиаторский поединок, когда парень всё же загнал Женьку в угол возле двери и уцепился единственной клешнёй ему за шиворот, намереваясь ни то дальше бить его коленом, ни то бодать лбом… не успел: Женька остервенело, с куском ворота от курточки, сбил в сторону его руку и тут же, уже не заботясь о самим же им декларируемых «правилах» пробил «герою» в лицо жёсткую троечку…

Парень выпустил его воротник, и, заревев, схватился за и так разбитый уже нос.

— Нечестно!! Джонни, нечестно! Одной рукой дерись!! Жендос, нарушаешь!!! — хором заорали зрители.

Отскочивший в сторону Женька, у которого так и ходили ходуном бока от тяжёлого дыхания, обернулся к кричавшим:

— Идите в жопу!!! А рукой хвататься — честно?? А плеваться??? Да я, если захочу, его одними ногами урою!!

В это время окончательно увазюкавший себе кровью всю физиономию и всю футболку инвалид заревел и кинулся в очередную атаку — а Женька, демонстративно спрятавший обе руки за спину и изображая собой некого героя из индийского фильма, демонстрирующего «безрукое карате», действительно двумя ударами отправил противника на пол: толчком левой стопы в грудь остановил его, и почти тут же с правой пробил тому в пах… бой был окончен, «герой фронта» с утробным мычанием рухнул на пол, зажимая единственной рукой ушибленные тестикулы.

— Ура, Джонни, победа!! …нечестно, по яйцам бить нечестно!!! — раздались крики так и не пришедших к единому мнению зрителей. Протолкавшийся вниз Владимир схватил мальчишку за плечо:

— Марш в квартиру!! … И вы! Ты и ты — вот его подняли, — и к нему отвели, пусть там… чёрт-те что устроили!!

— Нормально, чо… не, в натуре… Давно так не смеялся… Ага. А чё это они?.. Да фиг знает, — послышалось от начавшихся расходиться зрителей, — Ромка сам постоянно зал. пается. А здорово ему пацан навешал — впредь будет знать…

— Он — сам!.. — обличающее тыча в постанывающего инвалида пальцем, заявил Женька, — Я его не трогал! Сам припёрся, типа «прикурить», и начал мне тут права качать! Я его не хотел бить — ещё мне не хватало с калекой связываться! Так он сам, первый доскрёбся! Падла…

«— Хорошо ещё что пистолет с собой я ему запретил на дежурство брать!» — подумал уводящий пацана Владимир, — «Ещё пристрелил бы урода. Хотя нет — «не по понятиям». Но засветил бы ствол точно…»

В общем после этого инцидента, опасаясь, что «герой фронта» с разбитой мордой и отбитыми яйцами не преминет настучать в СБР или полицию, Владимир спешно интенсифицировал сборы в деревню. Пару ночей пришлось переночевать прямо в ресторане и в одном из убежищ пацанвы; и вот они выдвинулись. Женьку взял с собой — его-то искать будут больше всех; а пока съездим в деревню, да обратно — ситуация, смотришь, и рассосётся… мало ли кому сейчас морду бьют. Да и ехать одному было неудобно. Ресторан и назревшие бизнес-вопросы оставил на Диего и Рамону…

Некоторое время ехали молча. Пацан уже отоспался, кажется; исправно вертит головой по сторонам.

Владимир подумал и сообщил:

— Там, впереди, поворот будет… довольно многообещающий в смысле засады. Спешить нам особо-то некуда; мы на подъезде; а безопасность — это главное… «Иной раз несколько часов пролежишь в мокрых кустах, возвращаясь к своим с разведки, только потому что изменился график у часовых…» — процитировал он по памяти.

— Каких? Часовых?.. Чьих??

— Это из книжки. «Приключения на берегах Онтарио», кажется, там всё с индейцами воевали, и главный следопыт, — его так и звали — Следопыт; вот он говорил, что поспорить в хитрости с индейцами может только такой же как они хитрец… и что предосторожности прежде всего. Несмотря на потери времени и всё такое, это окупается — пусть даже и перестраховка…

— Начитанный!.. — с ноткой уважения протянул Джонни; — И что с того? Ну — какие предосторожности?

— А вот какие… — Владимир вновь притормозил, — Лезь на моё место. Дальше сам поедешь, и медленно, на второй передаче; а я срежу. Выйду к повороту с другой стороны. За поворотом, если ничего не случится, подождёшь меня; ну а я тебя, в свою очередь, оттуда подстрахую.

— Йес, сэр!! Вахтенных на мостик! — пацан бы сама исполнительность. Пошоферить для него всегда было в радость, но Владимир пускал его за руль редко, предпочитая рулить сам.

Владимир покинул тёплую кабину; зябко застегнул все пуговицы на своей длиннополой, ещё с семейного коттеджа куртке-шотландке; порадовался, что она такая вся «почти что хаки»; натянул по уши вязаную шапочку, поправил шарф-арафатку, надел на левую руку перчатку, а правой проверил пистолет под мышкой. Ну, с богом! Оно, конечно, может и случайность, эта ракета, но уж очень подозрительно; хотя и в стороне. Проедем этот неприятный поворотик — там, сколько помню, ещё куча валежника навалена, — дальше уже бестрепетно к церкви… ну и там, на подъезде, осмотримся — не сменилась ли власть за время моего отсутствия. Как завещал незабвенный Следопыт Натаниэль Бампо. Ибо мало ли что, а скальпы наши нам самим пока пригодятся…

Well, what the heck? Предосторожность оказалась не лишней. У поворота, где кусты были совсем густые, и вдобавок, как нарочно, была свалена большая куча валежника, кто-то прятался.

Владимир нарочно сделал немалый крюк, и вышел к повороту «с тыла». И вот теперь, сидя в густых кустах, внимательно рассматривал засаду. Засаду, явно, на них с Женькой — поодаль неторопливо и негромко напевал мотор приближающейся «буханки» с пацаном за рулём. А тот, в засаде, явно ждал. Он был в камуфлированной куртке с капюшоном, и рассмотреть с такого расстояния Владимир его не мог. И он был с оружием — из-под руки прятавшегося был виден приклад. Приклад, и ещё какая-то коробка.

Вот попадалово! Хорошо что решил быть предусмотрительным! Он осторожно отвёл рукой ветки кустарника, продолжая рассматривать прятавшегося. Машина всё ближе… Hell, чо делать-то? Стрелять отсюда? Попаду, конечно, но надо ли? Лучше взять живым, кто бы там ни был! Но красться времени уже нет, машина рядом. Остаётся только преодолеть оставшееся расстояние рывком. Тот — неважно что у него, автомат, карабин или охотничье ружьё; всё одно «длинномер» как говорил Вовчик — не успеет развернуться, тут я его и… Он сунул было приготовленный пистолет обратно в подмышечную кобуру, и стал готовиться к рывку…

Как будто почувствовавший что-то человек в камуфляжной куртке приподнялся на локтях, завертел головой, осматриваясь по сторонам — мелькнула из-под капюшона курчавая бородка. Сейчас-сейчас я его…

— Да расслабься ты, — Вовчик это! — отчётливым шёпотом произнёс кто-то у него за спиной, и этот шёпот прозвучал для него как набат.

Владимир чуть не подпрыгнул от неожиданности; и, с хрустом каких-то деревяшек под ногами резко обернулся, вновь сунув руку за пазуху, к пистолету… на него смотрело девичье лицо. Ээээ… Лика. Одна из девчачьей коммуны. Чччёрт…

Лика была экипирована по-походному: довольно драный, чинёный «через край» солдатский бушлат, перетянутый широким ремнём; спортивные брюки, резиновые сапожки. Голову украшала повязка в стиле «бандана». В руках у неё было охотничье ружьё, которое она теперь, уже не стараясь сохранять тишину, забросила на ремне за спину.

Вот это попадалово! Свои!

Человек в камуфляжной куртке, явно услышав шорохи за спиной, споро перекатился на спину, одновременно поднимая автомат… ну конечно — Вовчик!! Только бородатый! Свои!!

От избытка чувств Владимир заключил отнюдь не сопротивляющуюся девушку в объятья и чмокнул в щёку.

— Ура!

— Вовка!! Стой — Хорь же не знает! Пальнёт сейчас! — высвободившись от его объятий, она несколькими замысловатыми жестами явно дала понять, что «это — свой!», да сейчас и сам Вовчик уже рассмотрел друга и, просияв, опустив автомат, чуть ли не кинулся ему на встречу — но из-за поворота появилась неторопливо катящаяся «буханка».

— Это?..

— Свои, Лика, свои! Вовчик! — свои это!

Они проводили взглядами проехавшую и вскоре скрывшуюся за поворотом машину, — в окне было видно настороженно озирающееся лицо Женьки, — и устремились друг другу навстречу. Чуть поодаль, из-за кустов, выглянула ещё одна коммунарка, которую так же как и Лику, не заметил ранее Владимир, — Вера, — в просторном брезентовом плаще и опять же с ружьём в руках, но уже с нарезным карабином. Засада была сделана по всем правилам!

— Не, ну ты оброс! Ну ты прям как дед Мазай!

— Вовка, друг! Как же я тебя рад видеть!

Уже сидя в машине; все впятером еле-еле разместившись в забитой всякими нужностями буханке, они всё хлопали друг друга по плечам. Женьку-Джонни, несмотря на его бурчание, переместили назад, и рядом с Владимиром, вновь севшим за руль, теперь восседал Вовчик.

— Ну вы даёте!! Такую засаду устроить — да с подстраховкой!

— Вовка, друг! Ну ты же не думал, что я, устраивая засаду, не подстрахуюсь с тыла! Я же… я хоть и диванный теоретик, но по тактике кое-что читал!

— Ну, молодец!!

— А Лика — она как кошка! Как тигр, крадущийся в ночи, хе! Мы её так и зовём — Наш Тигр, хы! Вообче бесшумная!..

— Тигр, скрадывающий телёнка! Не, скорее — воробышка! — послышалось сзади.

— Да ладно, телёнка… воробышка… что уж я, так уж?..

— Ты, Вовка, только не обижайся, но в скрытном перемещении по лесу… ну, у нас в балете таких называют «корч». Или «летающая кувалда», хи-хи. Ты ж ломился, как бегемот сквозь витрину!

— Да я вроде… ну, конечно… — стал подыгрывать и он.

— …Она б тебя, случись до дела, и стрелять бы не стала! — подвёл черту Вовчик, — Отоварила бы гирькой на шнурке, надёжным разбойничьим и народным средством — кистенём, — и гаплык тебе! Знаешь, как она с гирькой умеет?? Цирк!

— А что за милого мальчика ты нам везёшь, а, Владимир?.. — послышалось сзади, — Что Евгением зовут ты сказал, а кто он такой? По жизни?

— Такой миленький! А чего такой молоденький?? У нас парней некомплект!

Сзади, из «салона», послышалось раздражённое, как у ежа, фырчание Женьки. Ещё бы — его назвали «мальчиком», да ещё и «миленьким»! Ща, он им ответит…

Не заставил себя долго ждать:

— Рты позакрывали, мочалки! За «милого мальчика» и ответить можно!!.. Козы деревенские!

— Ой-ой!! Хи-хи-хи-хи! Маааальчик! Евгений! Зачем ты так дерзко с деревенскими-то деушками?!.

— Хи-хи-хи-хи! Нам городского парня привезли! Хи-хи-хи!

— Ваше счастье, что я вас не заметил, когда проезжал. Пострелял бы как голубей! Не. Как ворон!

— Ой, пострелял бы он! Из чего??

— Вот, видали?!!

— Ооооо!.. (пауза) …Ну извини… За «мальчика», извини… Ооо, ничего себе вещь! Как называется?.. Да ты серьёзный молодой человек! Разрешите ещё раз представиться! — Вера. Первая среди троицы: веры, надежды и любви, хи-хи! А это — Лика. Хи-хи-хи.

— То есть Анжелика. Но если дашь подержать — можно Лика. Дай?..

— Полай!

— Фу, как грубо, молодой человек! А если я в виде ответной любезности позволю себя потрогать? Ааа??.

— Иди ты. Больно надо. На, подержи. Только я магазин выну, а то знаю я вас, баб!..

— Хи-хи! Нет ты погляди, какой строгий! Оооо, дааа, вот это вещь! Как, говоришь, называется?..

Ясно. Увлеклись.

— Да, Вовчик! — следя за дорогой, полуобернулся к другу Владимир, — Это ваша ракета была? Ну, в лесу? Я так и думал!

— Да. Надо же обезопасить себя… У нас круговое наблюдение. — принялся вводить в курс дела Вовчик, — К пригорку, вот, как ты знаешь, можно проехать тремя путями — по этой вот дороге, по лесу и совсем немного по открытому; или по полю, это долго, заметно; или через деревню. По полю и через деревню мы сразу видим — недаром мы же на пригорке. У нас пост на колокольне, круглосуточный причём, заметь! Днём дежурит малышня, которую на работы не припряжёшь за малым возрастом, но — очень строго! Я им вводные устраиваю, заставляю рассказывать потом по времени, кто куда и во сколько пошёл — в деревне ли, в общине. Чтоб не расслаблялись. Девочки, кстати, внимательней и ответственней мальчишек…

— Ну, а ракета?

— Вот. В лесу ставить пост накладно — по этой дороге почти что никто и не ездит. Если там коммерсы, или вновьприбывшие — они через деревню едут. Но дорога-то есть! Вот я и поставил сигналку.

— А что за сигналка?

— Вот, эту ракету. Их у меня несколько. С электроподжигом, с самодельным, конечно. Вывел только подальше в лес, телефонным проводом, — его у меня целая бухта нашлась, старого, — ну и поставил. Зачем дальше в лес? — чтоб не возле дороги пульнуло; чтоб не насторожить особо. Ты ж, поди, тоже не подумал, что это по твою душу?

— Я думал кто-то в лесу заблудился и сигналит.

— Вот. На то и расчёт. Срабатывание — от нажима. Ты там, помнишь, по мусору проехал? Вот. Там поперёк дороги шланг ПВХ протянут; в нём — антифриз. Ну, незамерзайка; по летнему времени можно было и воду, но сейчас — антифриз! Вот. Ты на него колесом надавил — жидкость выдавилась в шприц в одном конце, другой конец запаян… Какой шприц? Да обычный, пластиковый, ну, с поршнем. Жидкость выдавилась — поршень выдвинулся. На поршне — контакт. Батарейка. Контакт замкнулся — сигнал по проводам пошёл на ракету. А мог бы — на мину, скажем. На противобортовую. Да-да, и такая есть; самодельная, правда. Наподобии МОН-ки нашей или американского Клеймора. Я ж тут… помнишь, взрывчатку купил? Вот. Пригодилась. Помнишь мою баньку? Вот нет её больше, взорвалась. Я тебе потом расскажу… Так вот: если бы тут банда какая пёрлась — как ты думаешь, чем бы мы транспортное средство останавливали?? Вот. Да. А так — ракета фррр!.. — девчонка с колокольни тут же орёт, Олька бабы Нюрина там сегодня с Анюткой, мы их вдвоём, мальков-то, ставим дежурить, чтоб не скучно — тревожная группа тут же подхватывается и на точку! Сегодня вот «на тревоге» по расписанию я, Лика и Вера. Тревожная группа, да. Нет, мы, конечно, не сидим «в полной боевой»; просто те, кто в этот день в тревожной группе, те на работы вне периметра не отвлекаются, чтобы всегда вместе были, и чтоб быстрый доступ к оружию и к камуфляжным шмоткам… Ну как «камуфляжным»… по сути-то полноценный камуфляж только у меня, а у девчонок шмотки все яркие, модные… в нашем деле неприменимые. Видишь, дождевик Андрея Владимировича даже пришлось задействовать. Вот. График у нас. Если б ты вчера приехал — то Катька, Аделька и Настя. Если б завтра — то Гулька, Валентин Петрович и Наташа с Зулькой. Потом… Ты чо, у нас строго!.. Кстати, завтра схожу, перезаряжу сигналку.

Владимир встрепенулся:

— А как Гулька? Ну… вообще?

— Ну как. Нормально. Как все. Они с Вадимом, Алёной и Зулькой не в строении живут, ну, не с нами. Вадим, единоличник эдакий, договорился — они у бабы Насти квартируют. Там тесно, конечно; у ней и свои; но всё же. Вадим и девчонки им здорово помогают; опять же Алёна медик, а баба Настя давлением мается…

— Ну как… она?

— Нормально, говорю ж тебе!

— А Вадим?

— А чо Вадим? И с Вадимом нормально, и с Алёной, и с Зулькой.

— А что, Вадим в «тревожную группу» не входит?

Вовчик скривился:

— Ты чо… От него столько вони!.. Его послушать, так он один бывалый спецназёр, а остальные говно говном, и «учить их только время тратить!» Не, с ним каши не сваришь! Попробовали девчонки с ним в дозор ходить — так обплевались потом: «ты, коза косолапая, не так ногу ставишь!»; да «куда ты прёшься, дура??» Обижаются, да. Сказали — пусть один ходит; но одному неположено; так что он теперь не в тревожной группе; так, … консультантом. Очень, эта, вредный у тебя тесть. Будущий, то есть.

— Дааа, тесть… будущий…

А Вовчик продолжал:

— …Провода, правда, много ушло… Эх, нищета это наша всё убогая! Выдумываем всякие приспособы, делаем на коленке… Ты американский фильм на Дискавери смотрел? «Американское затемнение», кажется. Полудокументальный. Нет?.. Там американский мужик, готовя свой участок к возможным неприятностям, обставляет лес датчиками и камерами. Кто-то прошёл — оп! Датчик сработал, инфракрасный или там на разрыв лески — у него сигнал; и он тут же из бункера через монитор смотрит: а кто это лазит в моих владениях?.. Всё на электронике, на УКВ! А мы…

Владимир ощутил укол совести — действительно, в Штатах закупить таких датчиков хоть десяток не составило бы никакого труда. И деньги небольшие. Но… Казалось, что всё это прогнозируемое — это как где-то на Луне. По расчётам получалось, что и неминуемо — а вот поди ж ты, разум упорно сопротивлялся: — Нет. Нет, не случится; а если и случится — то очень не скоро; лучше своди Джуди на очередную дискотеку, чем заморачиваться какими-то датчиками… Ну а Вовчику, понятно, неудобно давить-то. Деньги-то…

Как будто прочитав его мысли, Вовчик произнёс ободряюще:

— Но хорошо — ты ж солнечную панель прислал! Здорово выручает! Ну и — гена ещё. Генератор, в смысле; ну, Вадимов. Помнишь, мы помогли скоммуниздить. Заводим время от времени; по вечерам фильмы по ноутбуку смотрим… Через раз: учебные; ну, боевые типа, с разбором как и что, из моей коллекции — и мелодрамы всякие. Про любовь там, комедии. Эти посмотреть, конечно, много народу набивается; и бабки там, в смысле, прихожанки; но девчонкам и молодняку я строго вопрос поставил: кто учебные фильмы не смотрит и в обсуждении потом не участвует, те «гражданские фильмы» не смотрят!

— И слушаются??..

— А то ж…

Вовчик конспиративно понизил голос:

— Ты правильно тогда сказал: главное как себя поставить. А количество подчинённых свыше трёх уже роли не играет! Я и… все ж в курсе — если нас эти, хроновские, подомнут — всем карачун станет! Значит нужна оборона, нужны навыки, а главное — единоначалие! Ну, про Вадима я тебе уже сказал… Батюшка Отец Андрей, Андрей Владимирович в миру, он не по этой части; он у нас больше типа комиссара, за духовную сферу отвечает… ну и… Вот он я. Всеобщим открытым голосованием.

— Кто? Кем?

— Типа «курбаши». Военный вождь у древних туркмен, хе. Короче, в оборонительной сфере я главный. И не только в оборонительной…

— Клаааасс!.. А как в деревне обстановка!

— Опп. Подъезжаем. Вот, с колокольни в бинокль уже секут! Сейчас я им отмашку дам, что свои. Не, ну, Вовка, как же хорошо что ты приехал!! Сегодня праздник будет по этому поводу, объявлю торжественный ужин, баню! Потом всё дорасскажу!

НОВЫЕ ДЕРЕВЕНСКИЕ РЕАЛИИ

Собирались в баню.

Закончились объятия и поцелуи — Владимира всего затискали и зацеловали не только набежавшие «коммунарки», но и женская часть общины: все помнили, как он спас всех их тут, почти разом положив из автомата толпу «чурок». Мужчины и старики подходили степенно, пожать руку; дождавшись, пока откипит водоворот женщин вокруг него. Было приятно, что его помнят, ценят; что рады ему самому, а не привезённому им товару, до которого пока и дело не дошло.

Вовчик по приезду сразу куда-то исчез, видимо, рулить хозяйством. Подошёл поздороваться Отец Андрей, в мирском; пожал руку, по привычке благословил. Владимир всё вертел головой, высматривая Гульнару; но не было ни её, ни Зульки; вообще никого из Вадимова семейства.

Понимающе покивав, Вера сообщила:

— В Демидовку они всем семейством сегодня двинули, за чем-то нужным. Вечером увидитесь.

Появился Вовчик, стал распоряжаться. Спохватился — Женька куда-то испарился. Владимир забеспокоился; но Вовчик сообщил, что тот на колокольню полез. Ладно, пусть осматривается; главное, чтоб не вздумал в деревню пойти.

— Я сказал ему! — заверил Вовчик. — У нас тут сигнальный периметр, вот, чтоб за него не заходил… Спать хочешь? Сильно? Может, покемаришь пока баня топится? Или кушать?

Владимир отказался; всю дремоту по приезду как рукой сняло.

Загнали буханку за хоз. постройки, чтобы не было видно со стороны деревни; стали разгружать. Последовала очередная порция восторгов… Швейные машинки, переделанные на ручной привод. Здоровенная коробка с большими, промышленными бобинами ниток разных номеров и отдельно, в уголочке коробки, завёрнутые тщательно в газетку, сменные иглы. Три больших рулона разномастного флиса и ещё большая стопка лоскутов от раскроя. Рулон фетра. Несколько рулонов не то драпа, не то жаккарда — Владимир слабо разбирался в текстильных наименованиях; главное, что что-то плотное и не попугайской расцветки.

— Лоскуты — это хорошо! — заверила разбиравшая привезённое суровая Катя в ответ на Владимирово «- Я уж в последний момент сунул; уж очень жаль было оставлять на фабрике; может зря?..»

Ему было несколько неудобно — снаряжая его в дорогу в Оршанск девчонки, вот эта вот Катерина, дали ему такую крупную сумму в долларах — в прежние времена полдеревни можно было купить на эти деньги, или привезти пару большегрузов, набитых ТНП под завязку — а он привёз какие-то бэушные швейные машинки, лежалый материал, масло… даже не подсолнечное! Правда, он на эти деньги и свой бизнес раскрутил — но подробно об этом никому знать необязательно. Кроме Вовчика, конечно. Да и цены теперь такие… другие, в общем, цены. Совсем другие.

— Какие хорошие лоскуты — большие! Мы из них портянок накроим! Володь — знаешь, какая сейчас проблема те же носки, я уж не говорю про чулки?? Все резервы кончились… мы уж латаем-латаем, штопаем — штопаем… Вот, казалось бы, мелочь — носки! А как без носков, если все в дырках, попротирались уже?.. Отличные лоскуты, Володя, спасибо!

Ну вот. Не зря, значит.

Калоши — которые так просили перед отъездом; сейчас уже, пожалуй, и не по сезону. Три больших пластиковых бидона с растительным маслом — не с подсолнечным, а каким-то экзотическим, не то кунжутным, не то рапсовым, не то ещё каким. Когда покупал — заверили, что есть можно; да и сам попробовал — ничего, съедобно, только запах и послевкусие необычны. Ничего, люди ели. Для ресторана покупал; ну и для Вовчика, конечно.

С консервами не получилось. Ходили слухи, что пришла крупная партия гуманитарки из-за рубежа; но за ней почему-то строго следили; частникам почти ничего не перепало — всё ушло целевыми направлениями в крупнейшие лагеря беженцев, самые крупные коммуны; и — на фронт.

За маслом специально охотился. Запомнилось, как Вовчик говорил: что, мол, сбалансировать рацион в деревне будет трудновато; что по раскладу для нормального питания надо углеводы, белки и жиры в соотношении 3-1-1; и если с углеводами в деревне нормально — хотя бы через ту же картошку; и даже с белками ещё туда-сюда — через растительный белок тех же бобовых; то с жирами всё очень сложно.

И ещё много всякой всячины — от шурупов и гвоздей до скоб и уголков из бывшего «Сделай сам». Мыла привёз, жидкого, десяток пятилитровых баклажек. Перетаскивая в помещение, Вовчик очень одобрил:

— За шампунь сойдёт. Прикинь, Вовка, девятого день рождения у Адельки был, я ей мыло «Камэй» подарил — ну, помнишь?.. Иззавидовались все. Нюхали по очереди, восхищались, хе-хе. Нет, хоз-мыло есть; тут и в общине люди запасливые; но девок ведь тянет к прекрасному…

— К мылу «Камэй» например?

— Ага! Гламуррр!

— Глянь, Вовчик, вон в тех мешках. Полные мешки гламура.

Развязал, посмотрел…

— Ого, Вовка, что это за реквизит такой нарядный??

— Ты в самую точку. Реквизит и есть — сценические наряды Оршанского Драматического. Вышивки, всяких рюшечек, оборочек и тесёмочек более чем, поскольку наряды «народные»; зато практически бесплатно, а пошито добротно.

— Нам бы мешков… Полипропиленовых. Знаешь, есть такие; рукавами, они в рулонах идут? Вот. У Андрея Владимировича было таких пара рулонов, но уже кончились, а вещь хорошая.

— Зачем тебе, Вовчик, мешки? Полипропиленовые.

— Для строительства.

— Как так? Мешки-то?

Оказалось, Вовчик взялся воплощать вычитанную ещё давно концепцию землебитного строительства: это когда стены строения возводятся из мешков, плотно набитых грунтом; и не только стены, но и перекрытия — арками, как раньше строили. Раньше даже и без мешков строили — сообщил Вовчик, — Вот, к примеру, землебитный дворец в Гатчине. Триста лет стоит, пишут, и ничего; а там просто грунт в опалубку качественно трамбовали; правда, для связующего добавляли солому и известь для крепости. Но из мешков проще.

— Опять же мы, Вовка, фортификацией занялись, потихоньку окопы с мужиками роем — с фронта. Ну, где пригорок смотрит на деревню и на новое, вот, кладбище. Ходы сообщения там, стрелковые ячейки… Вадим консультирует. Грунта освобождается много. У нас ведь с хроновскими так, — вооружённое перемирие, но может кончиться в любой момент. Хрупкое равновесие, так сказать. Вот и нужен укрепрайон.

Владимир пообещал поискать, «на следующий приезд».

— Так ты надолго?

— Нет, Вовчик, надолго не могу. Я там, в Оршанске, несколько бизнесов замутил — присмотр нужен.

— Ну гляди. Колючей проволоки нету там, не встречал?

— Огораживаться?

— И это тоже. Но вообще колючка идёт между рядами мешков, для связки. Хоть их и трамбовать, а всё равно для связки колючка нужна; не «егоза» это современная, что из ленты высекается, а старая колючка, на проволоке.

Владимир опять же пообещал поискать.

Поискать, собственно, было где: незадолго перед отъездом в деревню через того же вездесущего Женьку, и дальше, через его пацанов, присмотрели себе место под загородную «базу», на случай совсем уж дестабилизации в регионе — Владимир считал что этот период совсем не за горами.

«База», получившая поэтическое название «Нора», была выбрана в полузаброшенной промзоне под Оршанском, где раньше работал отец Шалого — Сашки Меньшикова. В промзоне базировались несколько строительных организаций, деятельность которых теперь, по новому времени, была невостребована. Вот там, за бетонными заборами, среди давно обесточенных, замерших мостовых кранов, гор щебня и ПГС (песчано-гравийной смеси) в бывшем адм. здании, теперь разорённом, можно было перекантоваться какое-то время. Немалую прелесть «Норе» придавали несколько обстоятельств: во-первых она была вне города; и, поскольку ничего по нынешним временам ценного на территории не было, она была не интересна бандам плодящихся мародёров, которые всё больше бесчинствовали на окраинах Оршанска и в ближних к городу сёлах. Во-вторых, в подвале адм. здания была старая, брошенная котельная; ещё тех времён, когда не перешли полностью на электрообогрев. Коммуникации были, конечно же, давно порезаны; но сами три топки, хотя и с частично осыпавшейся футеровкой (Владимир не поленился сам слазить посмотреть), были вполне годны к работе, стоило лишь прочистить вход в дымоход, бывшую трубу котельной, в дальнейшем используемую как вент-шахту. И три: среди невостребованного строительного материала — песка, гравия, ПГС, штабелей с окаменевшим цементом, пацаны нашли засыпанную всяким мусором гору с оплывшими, огромными, килограммов в триста каждый, брикетами строительного гудрона. Владимир тут же сообразил, что это же потенциальное топливо! И его соображения поддержал Иван Алексеевич, отец Меньшикова Сашки, проводивший «экскурсию» по территории будущего убежища. Сказал, что если топор разогреть в костре, то окаменевший на холоде гудрон вполне себе рубится кусками, а куски эти вполне можно будет жечь в печах бывшей котельной пополам с рубленными поддонами: гари, вони и чада будет, конечно, предостаточно; зато этой горы гудрона хватит, наверное, лет на пять непрерывного сжигания.

Вот там, в бывших складах, среди всяких строительных нужностей типа стопок ржавой арматуры, рваных рулонов рубероида и огромных мотков монтажной сетки вполне можно было найти, пожалуй, и колючую проволоку в бухтах, стоило только как следует поискать.

— Класс, Вовка! Всё нужное ты привёз!..

— Ну так!

— Собственно, для нас сейчас всё, что не привези — всё нужное! Ничего ж нет! Ты не поверишь — за консервировочные крышки Вадим-куркуль из деревенских только что не кровь пил, хе! Консервировать-то все нацелились, и даже соль есть… пока. А вот с крышками беда. А там и огурцы, и помидоры, и кабачки…

Нарисовался Женька, деловой до невозможности. Обнюхал уже все окрестности.

— Джонни, не девайся никуда. Тут нам баню готовят. Хочешь настоящую баню? Это тебе не в холодной ванне из кастрюльки обливаться.

— То я бани не видел.

— Сейчас нам Вовчик чистое бельё сообразит, и двинем. В туалет пока сходи. Там, на улице туалет, вот как выйдешь…

— То я деревенских туалетов не видел.

— Откуда я знаю, что ты видел и чего не видел, городской ты бывалый пацан… На меня вот по-первости деревенский туалет произвёл сильное впечатление.

Заглянула Вера, спросила что-то у Вовчика по хозяйственной части. Увидела Женьку — прыснула:

— Ну, Володь, и конкретный у тебя товарищ! Вникающий в детали! В самую суть!

— А что такое?

Давясь смехом, Вера рассказала. Оказывается, Женька по приезду сразу рванул на колокольню — осматриваться. Там тут же завоевал непререкаемый авторитет среди дежурившей малышни — своим деловым видом, суровостью, тут же последовавшими от него распоряжениями «смотреть в оба за неприятелем, не в куклы тут пришли играть, а не то!..»; а также непринуждённой демонстрацией пистолета за поясом и короткого рассказа как познакомился с Владимиром: «-… да была у меня как-то перестрелка с оршанскими ментами, ну и Американец мне помог слегонца!»

Как раз сменившиеся со смены на колокольне Оля и Аня повели городского парня показывать местные достопримечательности: несколько старых могильных плит; покосившихся, вросших в землю, с полустёртыми надписями с «ятями» около церкви; поросшую заиндевевшим бурьяном дыру в земле метрах в ста от церкви же, откуда тянуло могильным холодом и страхом, и куда Вовчик запретил соваться и даже близко подходить; а, главное, рисунок дьявола в помещении перед входом в церковь, проступивший из-под осыпающейся более поздней штукатурки, на которой были изображены благостного вида старцы с кругами над головами, толпящиеся в положении полупоклона перед каким-то синим ручейком. Старцы с ручейком частично осыпались, и из-под них явственно проступал чёрно-красный яростный демон со всеми причитающимися ему атрибутами: рогами, хвостом, копытцами на тонких козлиных ножках и с нехорошим взглядом казалось бы светящихся глаз из-под кокетливой чёлки.

Чёрт, в отличии от могильных плит и дырки в земле, хотя и «ведущей прямо в Ад!», как заверяли малыши, произвёл на Женьку сильное впечатление; очевидно, потому, что он уже читал Гоголя, его «Вия» и «Ночь накануне Ивана Купала», и вообще «Вечера на хуторе близ Диканьки»; а присоединившиеся к Оле и Ане разновозрастные мальчишки и девчонки из «общинских» наперебой, стараясь поразить прибывшего местным колоритом, рассказывали ему, что «- …это Дьявол, честно-честно! Дядя Андрей так и сказал, я сам слышал!»

«— Не диявал, а шайтан, так деда Минулла говорит!»

«— А ето всё равно, так батюшка говорит, что диавол — это то же что шайтан!»

«— А вот и не всё равно, и не всё равно!!»

«— Он грешников забираит, кто не молится и старших не слушает! Кто непослушный! Так мама сказала.»

«— Он оживаит ночью, честно-честно! Сходит со стены и завываит! Ищет этих… которых тут дядя Володя с дядей Вадимом постреляли! Они там вон все, на краю кладбища похоронены; но не все! Остальных дядя Антон Громосеев увёз; вот, он их и ищет ночью! Страааашно!»

«— Вот, чтобы он не перепутал и нас не забрал, нам нельзя на колокольне дежурить ночью, правда, Светка?? Только взрослым. Взрослых он сам боится, и со стены не сходит!»

«— И дядю Андрея он боится и не сходит!»

«— А батюшка хотел его как-то краской закрасить, а краска за ночь вся слезла, посыпалась; и он утром опять… вот! Правда же, Никита?…»

«— Правда-правда! Мы его все боимся! А тебе… страшно?..»

— Нет! У Жени — пистолет, он с оршанскими ментами перестреливался!» — гордая наличием «эксклюзивной информации» о вновьприбывшим, сообщила одна из сменившихся с дежурства девчонок, — Женя Дьявола не боится; правда, Женя??..

— То я дьявола не видел…

Так вот, перед рисунком некоего беса на входе в старую церковь, окружённого табунком малышни, Вера и застала Женьку. Понаблюдав некоторое время за происходящим, поинтересовалась:

— Женя… То есть Джонни. Ну — как тебе чёрт?

— Нормально, — оторвавшись от созерцания древнего артефакта, сообщил «городской пацан»; и тут же добавил:

— Только, я смотрю, у него такие когтищи! Как же он с такими когтями жопу себе вытирает?..

Малыши замерли в недоумении; такой поворот темы они не ожидали; а девушка согнулась от смеха; и, только отсмеявшись, сказала:

— У него, у Дьявола то есть, всё продумано — ему вылизывают. Вот такие вот, как хроновские пацаны, только которые уже на том свете!.. Иди уж, там Володя тебя спрашивал.

Баня оказалась совсем маленькой; в парилке только втроём и поместились: Владимир, Вовчик и Джонни. Зато банька была сделана со знанием дела, обшита изнутри вагонкой, на которой от температуры кое-где выступили «слёзы» смолы; и находилась тут же, в хоз-постройке, по соседству с общей кухней-столовой-спальней с большой кирпичной самодельной печкой. Печку в «общей комнате» по зимнему времени постоянно теперь топили, и в баньке было тепло; оставалось только нагнать температуру небольшой печкой-каменкой и «поддать пару».

Раздевались при неярком свете фонарика, упрятанного в прозрачный полиэтиленовый пакет как в диффузор; в крошечном предбанничке, который служил и «помывочной». В углу стояли пара баллонов от кулера, от них приятно тянуло хлебно-бродильным духом. Поодаль — большой бак с водой. Владимир громыхнул в полумраке и ещё каким-то баком, мешающимся под ногами…

— Что тут за свалка, Вовчик??

— Ты его вот сюда, на бак с водой поставь, Вовка, чтоб не мешал, он пустой. И вон… трубки. Их тоже сюда давай, я уберу. Вот, хотя б на стену повешу. Тесно, ччччерт!.. Зато своя. Я тут доделываю уже…

— Что за трубки, Вовчик? — поинтересовался Владимир, подавая другу пучок тонких, судя по всему медных, трубок.

— Это для самогонного аппарата, вернее — для перегонного куба. Самогонку гнать будем. В больших объёмах — моего маленького аппарата не хватает.

— Зачем??

— Ну не бухать же самим. Вернее, и пить тоже, но не только. Есть у меня мысли на эту тему. Сырья хватает, глупо было бы не использовать. А трубки — от холодильников, от системы охлаждения. По случаю отсутствия электричества система охлаждения переводится на ручной-проточный метод, ага. Я доделаю на днях; я тебе расскажу потом свою идею…

В бане Вовчик продолжал вводить Владимира в курс дела.

Да, с «хроновскими» сейчас был пока вооружённый нейтралитет, готовый, впрочем, лопнуть в одно мгновение; и который, конечно же, лопнет; скорее всего, с приездом Уполномоченного Громосеева, визит которого, «по агентурным данным», ожидается в ближайшие дни.

— Вот «везёт» тебе, Вовка! Как тогда, буквально накануне приезда Громосеева успел сдёрнуть; так сейчас — только приехал, — и на тебе! Громосеев опять ожидается!

Про последствия «того» визита Громосеевской команды он уже рассказал: и про застреленного Артишока, и про конфискованные продукты. И про Гришку-ухаря из Никоновки, который теперь у Громосеева правой рукой.

Нового приезда Громосеева «с командой» ожидали с большим напряжением — многое должно было решиться. Была уже зима, а про «продналог», про необходимость «делиться урожаем» все как будто забыли; вернее, власти как будто забыли про Озерье. Но понятно, что это только временно. Вовчик был полон самых дурных предчувствий: если где-то можно легко взять, то туда обязательно приедут и возьмут, и глупо рассчитывать, что «власть» вдруг и правда забыла про свой собственный налог. Но «сколько» и «кому»?.. С момента озвучки про собственно «продналог» и ставки оного прошло уже немало времени, и немало событий перемешали всё в Озерье; и потому сколько платить, «с кого», как — это всё было неясно.

Урожай был хороший, урожай был обильный; и «коммунарки» во главе с Вовчиком, и «общинские», и «деревенские» собрали много всего, забив и погреба, и наспех выкопанные укрытые ямы картошкой, свеклой, морковкой, репой… Чувствовалось, что не может такого быть, чтобы этим богатством не понадобилось «делиться». Чувствуя, что придётся Вовчик принимал меры, чтобы часть урожая спрятать, — но много не спрячешь, это не автомат заныкать…

Опять же, обе стороны — и «общинские», и «деревенские» рассчитывали на приезд отряда Громосеева как на некую «третью силу», справедливого третейского судью, рассчитывая пожаловаться на оппонентов. У обоих было запасено немало козырей: «хроновские» желали предъявить подло-коварный диверсионный взрыв в бане у Вовчика, в результате которого погибла Инесса — Вовчик уже рассказал Владимиру про этот эпизод. Про «несправоцированное нападение отмороженных сук» на «отряд поддержания правопорядка», в результате которого «коммунарками» были захвачены в плен несколько хроновских бойцов с оружием — и оружие потом так и не вернули! Про то, что «на стрелке» общинские явно угрожали стволами, в том числе и невесть откуда взявшимся автоматом! Что у «общинских» «даже поп ходит с пистолетом»! Что «коммунарки» бодро-весело убрали урожай не только со своих делянок, но и «залезли в чужой огород» — собирали урожай там, где по мнению Старосты и Хронова они показываться не имели права…

В сущности, уборка в этом году проходила под негласным девизом «всё и где ты успел собрать — то и твоё!», — но теперь «хроновские», конечно же, собирались этот принцип оспорить — это всё Вовчик прекрасно понимал. И сам, в свою очередь, много что мог «предъявить»: и попытку подстрелить их с Катькой возле его собственного дома; и последующую публичную расправу — «децимацию» над Сашкой Веретенниковым, от которой содрогнулась вся деревня, а слухи пошли и дальше, в район; и попытку «наехать»; и про то, что в последнее время связанные уже круговой кровавой порукой парни «территориальной дружины» под руководством Витьки Хронова время от времени стали исчезать из деревни на день-два-три, возвращаясь с добычей: шмотками, жратвой, спиртным, на новой машине… Контакты между «пригорком» и «низиной», деревней, несмотря на неоднократные запреты Хронова, продолжались. Вот вчера опять Аделька ночью ходила в дом к своему парню, к Илье, искалеченному по-подлому Витькой — тот всё ещё в коме… Вернулась опять вся в слезах; в сто первый раз поклялась рано или поздно рассчитаться с Хроновым; ну и — рассказала новости.

Что староста обзавёлся новым ноутбуком, зарядку которого обновляет от генератора новой же Дэу-Нексии, пригнанной Витькой из одного из «походов»; что Мэгги почти не появляется на людях; а вот журналист Мундель, тот, напротив, целыми днями шастает из дома в дом и «ведёт беседы», и так-то уже всех задолбал, но прогнать его нельзя — старосте и Витьке пожалуется. А у тех разбор короткий — на «общественные работы»; придумают какую-нибудь глупость и заставят выполнять…

Что самогонщицу бабку Валерьевну Хронов освободил от всяких работ, и даже Мунделю велел не надоедать ей с «беседами», но зато обложил таким «налогом» на жидкий крепкий продукт, что та и пискнуть боится — только гонит и гонит, и всё равно не хватает, потому что хроновские «бойцы» после своих «рейдов» пьют «как не в себя», потому что «им страшно вспоминать, чего они наделали, и страшно думать, что ещё делать придётся», как проболтался как-то один из «дружинников», — а деваться уже некуда, все «кровью повязаны». Трусят они страшно, что-то такое они творят в своих «рейдах», что приходится заливать сэмом… Вот, собственно, из этих соображений Вовчик затеял и свой самогонный бизнес; и даже с пробной выгонки преуспел — с его подачи Настя сменяла у отца одного из «дружинников» два литра самогонки на двадцать восемь патронов и обойму к СКС, — бате «героя» тоже тоскливо, тоже хочется выпить — а весь крепкий продукт идёт от Валерьевны чисто «на налог в дружину». А похмельному «бойцу» утром его батя сообщил, что тот в алкогольном угаре швырял патроны и обойму в вонючую дыру уличного сортира; и, если хочет, может теперь туда за ними нырять… надо меньше пить, сынок, ты спиваешься!

Нырять тот, понятно, не стал; и как уж он отмазался потом за боезапас перед Хроновым знает только он; но и его батя, и Вовчик рассчитывал на продолжение выгодного гешефта.

Тем более, что на самогон в зимней, лишённой электричества деревне, можно было менять не только патроны, но и вообще всё что захочешь, исключая разве только что топливо и тёплую одежду… Собственно, и самогон Вовчиков был не в пример чище чем у Валерьевны, поскольку та по старинке чистила его молоком, и оттого он был мутный, как в старых «революционных» фильмах «про банды»; и не такой крепкий; а запасливый Вовчик чистил марганцовкой и древестным углём, отчего продукт получался крепчайшим и прозрачным как слеза, что, конечно, добавляло ему конкурентоспособности. Словом, Вовчик рассчитывал на продолжение и развитие бутлегерского бизнеса; а в коммуне как с этим? — «нет, Вовка, в коммуне; да вообще в общине у нас сухой закон, что ты! И Отец Андрей после того срыва больше в рот не берёт; всё очень строго!»

Что ещё в деревне нового? У Ольги Дмитриевны корова, ты ж помнишь? Единственная корова на всю деревню, прикинь! А сена к ней на месяц, не больше — вот как хочешь, так и рассчитывай! Нефига-то её городские родственники не удосужились кормилице фураж на зиму заготовить; а лесхоза больше нет, и сено теперь фиг где купишь; и что Дмитриевна будет делать, когда корова от голодухи вместо молока будет делать голодное «му-му»? Вот то-то и оно, а у нас сено есть, мы заготовили! Нет, не будем продавать, нет! Мы хотим у неё того… корову выкупить. Сейчас думаем, что предложить, и когда. И как. Это, Вовка, такая сложная политическая операция предстоит, что куда там дипломатические тёрки Регионов с Мувском, что ты! Это ж столько нужно факторов учесть — ведь староста и Хронов совсем не в восторге будут, если корова «уплывёт на пригорок, в общину», они предпочтут корову «конфисковать» и просто сожрать, и очень просто! И Дмитриевна это знает, и очень трусит. И за кормилицу, и за себя. Пока ведём предварительные переговоры… как вариант я вот предложил инсценировку ночной кражи — и мы с коровой, и бабка при гешефте и ни при чём как бы! Но, конечно, только после того, как с Громосеевым всё определится, не раньше!

— Вовка! Да ты не слушаешь! Спишь, что ли, на ходу?? Сейчас я пару поддам; забирайся, Джонни, вот сюда, на верхнюю полку, тут жарче! Вовка! Чё ты в стенку уставился? Про Гульку всё думаешь? Они только к ночи вернутся; может, завтра увидитесь. Нет, они не на Вадимовом джипе поехали, а на лошади… Какая такая лошадь, откуда?.. Аааа, я ж тебе ещё не рассказал!

И Вовчик начал рассказывать уже про новости в самой общине.

Оказалось, Вадим каким-то образом пересёкся с семьёй мусульман, живущей в Демидовке; татар, кажется. Семья была «до всего этого» богатая, владела несколькими газовыми автозаправками под Оршанском. Потом бизнес кончился, кончилось и благосостояние, но не полностью. При своём коттедже, почти что имении, в Демидовке они держали «в мирное время» до пяти лошадей — держали без всякой прибыли, просто «для души»; и вот, поди ж ты, теперь это стало немалой ценностью, лошади-то! Но держать сразу трёх оставшихся лошадей для них стало теперь и накладно, и слишком вызывающе, что ли: держать теперь лошадь — это как в прежние времена ездить на Гелендвагене — сразу виден наглядно достаток. А сразу три «Гелендвагена» в хозяйстве — это уже перехлёст, того и гляди конфискуют.

Непонятно на чём Вадим с ними сторговался, но лошадь ему отдали, и даже, кажется, фуражом снабдили. И ещё. У Вадима получилось прибавление в семействе — к нему, а вернее, к бабе Насте, у которой он квартирует с семьёй, он перевёз одного старичка из Демидовки. Что за старичок? Старикан занятный — отставной мулла из Оршанской мечети; прикинь, там мечеть была, официально, всё по закону; только её сожгли сразу после событий, когда начался весь этот «регионализм» и гонения на гастеров. Почему-то под эту гребёнку попала и мечеть, и её сожгли. А старенького муллу забрали к себе эти, из Демидовки. А потом, думаю, переправили в Озерье, как в никому неинтересную глухомань, потому что в Демидовке они, муслимы, и так у всех на виду с этими лошадьми и этим их благосостоянием, а тут ещё мулла! Вот, думаю, в нагрузку к лошади муллу и переправили. А Вадим и рад — он совсем, прикинь, «вернулся к корням»: дома носит тюбетейку вышитую, развёл натуральный муслимский домострой, с дедушкой по-татарски беседует… Тот, собственно, почти что только по-татарски и говорит; зато, вроде как, весь коран наизусть знает, прикинь! Как зовут? Минулла-бабай зовут старичка; Джонни, ты там не хрюкай насмешливо, зря ты это, — «бабай» у татар это уважительное обращение к пожилому человеку… И баба Настя пустила, без вопросов, да, хоть и иноверца, и что и так Вадима с семьёй приютила; да, ну ты же знаешь бабу Настю, большой души человек, она с себя снимет — человеку отдаст; сама недоест — голодного накормит! Да и «деда Минулла» как его малышня называет, старикан тихий, спокойный, покладистый; со всеми ладит, в чём может по хозяйству помогает — а в основном присматривает за общинской малышнёй; Джонни, не замечал — у них татарские словечки стали проскакивать? Вообще хороший старикан, добрый, и уже сильно старенький — но четыре раза в день «физзарядкой» занимается: коврик постелит, сядет на пятки лицом к Мекке и давай молиться — поклоны бить… Аж даже Отец Андрей ревнует его к младшему поколению — как бы не перехватил, типа, души, хе-хе. Не, если серьёзно, они тоже ладят. Кстати, ты в курсе, что мусульмане и Христа почитают как одного из пророков аллаха? Вот, а я не знал.

Вениками хлестались по очереди в полумраке парилки, опять же при свете фонарика. Было тесно, но невероятно приятно чувствовать свежий берёзовый дух и жар, исходящий от каменки. Выходили в помывочную отдохнуть, отдышаться.

В дверь поскреблись, Вовчик открыл; из-за двери передали большой стеклянный, сразу запотевший кувшин с холодным морсом; девичий голос поинтересовался «- А не потереть ли мужчинам спинки, хи-хи»

Вовчик серьёзно ответил «- Не сегодня», и из-за двери исчезли, пожелав лёгкого пара.

Во второй заход загнали пацана на верхнюю полку и взялись его охаживать с Вовчиком в два веника. Женька повизгивал, но терпел.

— Оп-па!.. Джонни! А поворотись-ка, сынку, что то у тебя?? — только сейчас Владимир заметил на худеньком плече мальчишки рисунок, — Ну-ка, ну-ка!..

Взял фонарик, посветил. Оказалось, на плече пацана красуется ещё довольно свежая, богровая от жара татуировка: оскаленная собачья пасть, когтистая лапа. Аббревиатура: «УП».

— Женька!! Чо за нах?! — про себя подумал: вот, слетают потихоньку американские-то наслоения, раньше и подумал, и сказал бы «what the heck» вместо отечественного «нах»… — Чо это у тебя? Откуда, зачем??

— Татуха… Не видишь, что ли? — покряхтывая от жара, простонал мальчишка, — «Уличные Псы». Мы теперь так зовёмся. А набил кореш Фибры, он в тату-салоне раньше работал. Нравится?

— Засррранец! — сильно хлестнул его веником по поджарой заднице, — Зачем?? Родители знают??

— Ай!.. Осторожней. Затем… я же сказал — группировка… Не, не знают, зачем им.

— Ещё кто набил?

— Все. Все и набили. Все наши. Ай! Не хлестайся. Мы теперь не «Эспадовские», а «Уличные Псы»!

— Алёна тоже что ли??

— Угу. Лёшка… раз в группировке… Ай!! Всё, я выхожу, хватит меня бить! — и выскользнул за дверь.

— Во, блин. Вовчик, вот прикинь — только вожжи отпустишь — тут же накосячат: если не морду соседу набьют, то себе татуху… Ложись, я тебя попарю.

— Угу, давай, потом я тебя. — Вовчик влез на верхнюю полку, растянулся ничком. Владимир отметил про себя, что Вовчик в деревне явно поздоровел, окреп. Это был уже не прежний городской задрот-выживалец; это был теперь молодой бородатый мужичок.

— Воспитываешь?

— Да уж. Воспитаешь их. Присматриваю.

— По радио передавали «Ликвидирована в Оршанске банда малолетних преступников, снабжаемых оружием из Мувска, занимавшихся грабежами, убийствами и разбоем».

— Не про моих. Мало ли группировок в Оршанске… Мои… «псы», все на свободе. Да и не убивали они никого, принципиально. «Псы», блин! Уличные. Я присматриваю, ты воспитываешь… Врезались мы с тобой в педагогику, бля! Да! Тебя, я смотрю, девчонки очень уважают теперь. Ты-то сам как? Ну? С этим делом?

— С «этим самым»? Нормально. Даже более чем.

Из-за двери послышалось уханье Женьки, обливавшегося холодной водой, и плеск.

…

— Ты знаешь, Вовчик, мы через Мышастого корованом ехали. У него там сейчас неслабое хозяйство, своего рода тоже «коммуна», только неформальная, без гос. помощи. К нему люди из Оршанска переселяются, — он их сначала в «гостевые» землянки селит, потом даёт инвентарь и помогает свою построить. Там, возле него, целый посёлок уже из землянок; дома только его, его сестры, и ещё кого-то. Забавно: целое поле, а на поле машины, легковые — и возле них крыши землянок… Легковушки — и землянки… рядами. Ходит, кстати, и правда, как говорили, с ППШ, открыто… И «отряд самообороны» у него — все с мосинками и с наганами, не знаю, где достали… К нему многие сбежали от мобилизации, с семьями. На дорогах дежурят — если едут вояки, или там «верный вектор» — сразу сигнал; и те — в лес! Со жратвой только туго — тапинамбура у него навалом, но не всем в кайф тапинамбур-то жрать, тут привычка нужна…

— А ты, Вовк, как с мобилизацией?

— Откупился, чё… — Владимир вяло махнул веником, — В «регионах» с этим при деньгах запросто… Всего-то три тысячи талеров…

— А чё ты про него-то вспомнил, про Мышастого?

— … целый фургон сварных печек-буржуек ему выгружали, он заказывал в Оршанске оптом, в землянки-то… Что вспомнил? Да пока они там возились, он «приёмку по качеству» осуществлял, я там со стариком и старухой пообщался, насчёт житья. Они-то старые, им не привыкать к трудностям… и к топинамбуру… Ухх… Меняемся. Не могу больше.

Они поменялись; Владимир растянулся на полке; теперь Вовчик взял веник, сполоснул его в тазе с горячей водой, стряхнул на железный бок печки, где зашипели, мгновенно испаряясь, капли воды; помахал веником над раскалённой каменкой, прогревая, и повернулся к Владимиру, готовясь парить.

Владимир продолжал рассказывать, перескакивая от жары с темы на тему:

— …Занятный такой старикан; мне ещё его валенки понравились; белые такие, толстые, что называется «пимы» как в Сибири говорят, подшитые резиной и с вышивкой на голяшках… Я ему говорю: «Давай, дед, меняться!» — а он мне: «- Фиг, говорит, тебе, это подарок от внучки; зимой вещь необходимая, тёплая, а вы тут все помёрзнете в своих Гарсингах-то…» Занятный дед… Да! Чо я вспомнил-то! Бабка его говорит: «- Вот, в Озерье, бают, община собралась вокруг старой церкви; там у них порядок; и батюшка; и живут в большом тёплом каменном доме с большой печкой, а не в землянках с маленькими». И что «главный у них там «нормальный такой мужик молодой. Собрал вокруг себя этот… гарэм из красавиц. Но обиходит всех. Никто у ниво там не голодает и топинамбур не жрёть…» Ха-ха-ха! Я так и понял, что это про тебя, Вовчик!

— Хы. Надо ж, при жизни ещё мирская слава приходит; вот уж что не ожидал, так что прославлюсь как «султан»… Да уж. «Обиходит»… Ну, не всех… Но скучно ночью редко бывает, да… Не высыпаюсь только ччччерт! Я ж и бороду-то чо отпустил… девки жаловались — щетина колется; а с бородкой даже прикольно, щекотит… а каждый день замудохаешься бриться; опять же горячая вода… а не побреешься — разговоры пойдут: «-Вот, Хорь нас строит, а сам распускается…» А распускаться нам никак нельзя сейчас, Вовка! Очень сейчас всё должно быть жосско… и эта… дисциплинированна! Особенно сейчас, когда уборка закончена, и, казалось бы, особо заняться и нечем… Нет! Я всегда найду чем заняться! Этож, Вовка, такое дело: только начни распускаться — и пошло-поехало… а период сейчас очень напряжённый! Противостояние! Даже если б вообще нечем было заняться — пришлось бы найти чем; лишь бы время занято было! А так… наряды, дежурства. Опять же фортификационные сооружения… ты про мешки-то не забудь, Вовк, а лучше запиши где-нибудь! Девок «на копать» не особо припашешь, конечно, но вот землю насыпать и таскать — это вполне… Сейчас вот хорошо, ты швейные машинки привёз; затеем швейное производство. Фланель… Пошьём всем девкам фланелевые трусы, а то у них в основном только всякий замодняк в обтяжку…

— Ооооо… Глубоко вникаешь, товарищ!.. Сразу видно — Вождь!

— Гы. Прикалываешься. А куда денешься — приходится вникать; нам тут ещё простудных гинекологических заболеваний не хватало… это хорошо, что ты флис и фланель привёз, дааа… Утеплимся. Жалко, резинок нету; ну, пусть из своих гламурных стрингов вытягивают, либо на завязочках… або на пуговицах. Валенок нету, конечно; так знаешь, что я решил делать? Гамаши. Не знаешь что такое? На ноги, на голени. Я покажу тебе, у меня есть ещё покупные, «сплавовские». На сырое время года самое то! Вот. Пошьём утеплённые, на пуговицах…

— Так ты это… …с Катькой?

— Не-а… — Вовчик грустно, — Вот с Катькой — нет. Даже спьяну. Как-то было у нас день рожденья… ещё до этого, до «сухого закона», это мы потом уже сообща решили завязать. Я аппарат как раз опробовал, да ещё в запасах оставалось… словом, подпили все… и Катька тоже. Конечно, пьяную женщину соблазнить может каждый… но я вот не смог.

— Бывает… Не отчаивайся — какие наши годы.

ДЕРЕВЕНСКИЕ РЕАЛИИ — 2

Распаренные вывалились в помывочную.

Женька уже остервенело растирался чистым полотенцем.

— Так… Сейчас сполоснёмся — и ко мне, пока ужин собирают… девки пока тоже помоются, кто не на вахте, то есть не на дежурстве; постираются ещё.

— Тут?

— Ну а где же. Чтоб теплу не пропадать; мы ж не каждый день баню топим. Была раньше мысль вообще просто, на японский манер, в большую бочку воды горячей набирать, и там мыться по очереди, потом споласкивацца только чистой… потом, всё же, остановились на варианте с баней.

— Может что помочь надо?

— Ничо не надо, их там много. И дрова, и всё такое. Особо с «помочь» тоже нельзя, — на шею сядут; правильно ты тогда, на поляне, говорил, помнишь? Ну, когда я подвязался девкам навес строить да посуду мыть помогать типа… так всё самому и пришлось делать. Нееее, я выводы сделал. Сейчас по-возможности только руковожу и контролирую. Ибо нефиг.

— Сурово.

— А то ж. По другому нельзя… Женька! Ты чо — всю воду выплескал на себя??

— Ну да… А чё?

— Ничё. Кран открой — не течёт уже с бака? Это с кухни… Бака на троих должно было хватить. А ты и из этого всю выплескал? Ты тут не в городе с центральным водопроводом. Тут воду с колодца таскают, причём снизу, от домов, возле церкви колодца нету. Знаешь какой это кайф, зимой принести воды?

— Чё за проблема…

— Когда мороз — колодец обледеневает. Иногда так, что превращается в весёлый аттракцион под названием «сегодня я обольюсь или дотащу воду сухим»? Опять же, если поскользнёшься — получается башкой об лёд и 14 литров воды на себя сбоку — у меня так бывало… А это уже персональный БП — идёшь, обогреваешься… переодеваешься… башка трещит — идёшь в сарай за ломом и топором, чтобы сбит наледь с колодца… Сегодня воду девки таскали.

Женька устыдился:

— Ну я ж не знал… Не подумал, короче.

— Вот. «Не подумал». Об коллективе. — продолжал давить жестокий Вовчик.

— Я сейчас принесу. Пусть только покажут, где колодец.

— Стоять! Принесёт он… после бани-то да на морозец. Принесут. Есть кому.

Вовчик прошлёпал резиновыми сланцами до двери, приоткрыл, крикнул в образовавшуюся щель:

— Дежурный!

Через короткое время откликнулся девичий голос:

— На улице они, заняты. Чего, Вовчик?

— Не «Вовчик», а «камрад Хорь», сколько раз повторять. «Вовчик» я для вас только между собой. Извольте обращаться по форме! — всё это в приоткрытую на щель дверь, посверкивая в неярком свете фонарика покрытой потом белой задницей. Владимиру стало смешно; одевавшийся уже Женька тоже хмыкнул. Но из-за двери послышалось, хотя и с явной издёвкой:

— Виновата, камрад Хорь! Готова быть наказана ближайшей же свободной для вас ночью! Какие будут распоряжения?

— Вот… распоряжения. Возьми вон вёдра, найди на улице кого-нибудь в помощь — и натаскайте воды в бак. И сюда — ведро горячей. Сразу.

— Оооо, чё это я должна! Сегодня не моё дежурство; пускай вон дежурные, они…

- Потому что ты сосуд греховный, и дщерь Евы, искусившей отца нашего Адама, в результате чего мы были вынуждены покинуть тот заповедник с горячей водой, тёплым сортиром и тэдэ, что назывался раем. Так что не противоречь, дщерь греха!

За дверью хихикнули, загремели вёдрами.

— Ооо, ничего себе ты, Хорь, поднатаскался в терминологии!

— Куда денешься. У нас по вечерам такие дебаты с Отцом Андреем бывают, на богословско-религиозные темы, что ты! Тут поднатаскаешься. И ты знаешь — задавливаю я его в дискуссии; он уж наедине просил меня не обострять… Он ведь не богослов по образованию, семинарию не кончал; так, курсы некие; он в основном хозяйственник и практик… Сейчас горячей принесут, помоемся.

Пока ждали горячей воды, беседу продолжали:

— Вовк, вот ты рассказал как там сейчас, в Оршанске. А как думаешь, что дальше?

— Ну что… дальше, вот как в твоём будущем самогонном аппарате, — он кивнул на тускло блестевший испариной в полумраке бак, — разделение на фракции.

— Как это? Ты выражайся яснее; мы тут, в земле копаясь, от иносказаний отвыкли.

— Хм. Просто аналогия, в тему с самогоноварением, в голову пришла… В мире пошёл «нагрев обстановки» — повысилась температура и началось отделение фракций — вот, Регионов. Поначалу они ж все достаточно согласованно пошли, — «Регионы» и всё тут! Но поскольку «нагрев»-то продолжается — то есть ресурсная база сжимается; внешняя торговля почти встала, исключая пищёвку и ширпотреб; тарифы на всё растут, а заработки у пипла падают, фронт ещё ресурсы на себя оттягивает — нагрев растёт… «Дрожжи», выросшие на воровстве, в условиях сжимающейся кормовой базы — начнут жрать друг друга. Прикрывая это «борьбой с агентами хэ-зэ кого» и политической трескотней. То есть сейчас начнёт уже Регионы рвать на части. Что красиво называется в политологии «усиление центробежных тенденций». В итоге «треснет» по областям… Дальше — больше, вплоть до отдельных деревень, городских районов и хуторов. Если Регионы, не останавливая боевых действий с Мувским Центром, попытаются этот процесс децентрализации сдержать — опять же силовыми методами, — то рванёт уже по крупному. Я слышал — «на фронте» сильно недовольны происходящим… Если части вернутся в Оршанск наводить порядок «по-фронтовому», поставят во главе своих командиров, чаще всего просто самых безбашенных и наглых, — то… здравствуй Дикое Поле.

— А дальше?

— А дальше некоторый период «войны всех против всех»; и в итоге или консолидация под кем-то из свежеиспечённых атаманов, батек, полевых командиров, — либо все ложатся под «третью силу», ну, я имею ввиду «со стороны». Впрочем, соседи, кажется, тоже сами собой заняты; но всё же. Либо, ещё вариант — какой-либо непросчитываемый сейчас фактор. Ты, кстати, не задумывался, почему «всё это» так, довольно синхронно по всему миру началось? Кому это надо? Вот профессор Лебедев считает, что это спланировано; и что макро-цель — сокращение численности населения; но я вот с ним несогласен, и думаю, что тут больше сыграли другие факторы, нецентрализованные…

— Вовк, мне с некоторых пор пох на всякие «макро», я тут очень плотно «к земле», ты ж понимаешь… Какой? Какой «непросчитываемый фактор» может ещё быть?.. Мне тут и «просчитываемых факторов» пока хватает — того же Хронова или Громосеева. Или банды опять какой приблудной.

— Эпидемия, например. Мор какой-нибудь куриный.

— Какой «куриный мор»?? — обеспокоился и вправду переставший понимать шутки Вовчик, — У нас тут кур немного, но это ж такая ценность! Яйца — только детям! Сейчас вот по холодному времени не несутся, так…

— Я имею ввиду по аналогии с «куриным гриппом». Я про людей, Вовчик.

— А! Угу… — Вовчик погрустнел. — У меня-то в Мувске, помнишь, ну, когда только увлёкся «выживальшеством», на этот случай много чего было — для индивидуального-то выживания. Вплоть до костюма РБХЗ. А здесь, сейчас… как толпу защитишь? Не, пусть уж лучше «центробежные тенденции»; смотришь, в пылу разборок про нас и забудут… нам бы до весеннего сева дожить сейчас.

— Ага. Пусть. — подыграл и Владимир.

Ужинали все вместе в большой комнате на первом этаже. Со всей возможной торжественностью. Сдвинули столы, поставили лавки; девичьи кроватки сдвинули в угол. Свет давали светильники и две керосиновые лампы. Владимир обратил внимание на интерьер: забавно, самая длинная стена комнаты, та, что напротив окон, была прежде покрыта старой потрескавшейся штукатуркой, а сейчас её почти полностью заклеили кусками, лоскутами самых разномастных обоев… Обои были разные: белые и цветные, с рисунком и без, тиснёные и гладкие, с цветочками, в полоску и квадратик, с «парижем» и мультяшными героями — самые разные, словом, обои. И варьировались они в самом головокружительном сочетании и разных размерах, от почти полной полосы до кусочков величиной со спичечный коробок, образуя некий авангардный завораживающий узор…

Вовчик проследил за взглядом друга и пояснил: голая стена — нехорошо, правда? А тут у всех из общины да хоть сколько-то обоев дома нашлось; в основном, конечно, обрезки и остатки. Народ ведь запасливый, ничо не выкидывает просто так. Ну и — я клич кинул, — принесли у кого что было. А тут девчонки уж стали компановать, в свободное-то время. Художественные, типа, натуры! Каждая что-то своё внесла; прикинь — даже ссорились на предмет куда и какой кусочек вклеить! Но получилось где-то даже шикарно, гы.

— Необычно во всяком случае.

— Во-во, необычно. И я говорю.

На видном месте на стене — приколотые кнопками листы бумаги: самодельный календарь, на котором разноцветными кружками отмечены разные даты — от дней рождений до церковных или «мирских» праздников; графики разнообразных дежурств; написанные красивым, печатным текстом (от руки) какие-то инструкции. Владимир мельком только успел прочитать:

«… Помошник Дежурного по кухне обязан обеспечить доставку воды из колодца в объёме, достаточном для приготовления пищи и мойки посуды; а в помывочные дни — и в объёме, необходимом для помывки … (дальше «личного состава» было зачёркнуто, и другой рукой вписано «людей») … а также осуществлять доставку дров из… и… а также…»

Сурово они тут дисциплину держат… — подумал Владимир; в уме сразу всплыла откуда-то читанная фраза «… обязан стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы» — из Устава, должно быть, как-то просмотренного от скуки. А вот Вовчик, или кто там — Вадим? — явно Устав ВС читали не от скуки, а взяли за основу. Молодцы, чё.

В графике дежурств два имени были с некой даты вычеркнуты, Валя и Ольга; и дальше график исправлен. Да-да, Вовчик же говорил — две подруги срулили в Мувск… договорились с какими-то проезжими коммерсами, у которых были дела с Мувском — и уехали. Как уж они будут добираться; и доберутся ли, или как вот Вика, уже гниют где-нибудь в лесу? Кто знает.

Пока собирались за стол, друзья беседовали возле выхода. Дверь была по-деревенски обита чем-то утепляющим; около двери на гвоздиках висел целый арсенал самодельного холодного оружия: кистени из палок и на плетёных шнурках гирек, каких-то противовесов и даже старых фрез; нунчаки; пара молотков, небольшой топорик на длинной рукоятке; серьёзного размера, очевидно тракторный, гаечный ключ с одним обломанным «рогом» и даже куски толстых шлангов с заклёпанными концами и, как понял Владимир, наполненные или песком, или гравием, или и тем и другим…

— Серьёзный арсенал… — Владимир еле сдержался чтобы не улыбнуться.

— Да, — Вовчик был серьёзен, — И обращаться умеют. Я и обучил.

— Вовчик, у меня в машине мачете есть. Здоровенное, трамантиновское. Надо?

— Конечно!

— Ты бы видел, как камрад Хорь нас штыковому бою учил! — хихикнула оказавшаяся рядом в этот момент Вера, — «-Слева штыком коли! Прикладом — бей! Штыком коли! Отскок!» С палками и лопатами, хи-хи-хи!

Точно. В углу стояли древки с тускло блестящими лезвиями. Вовчик проследил за его взглядом и немного покраснел:

— Да, Вовк, было и такое, чё скрывать. Видишь… пальма, нагината, пика, алебарда. Много что перепробовали; ну, я по вечерами с мужиками мастерил. Просто помню, как тот… ну, «Леший» на поляне ловко со своей пикой орудовал. Вот и делали. Пока не обзавелись огнестрелом в достаточном количестве, я и на «штыковой бой» как на вариант рассчитывал… Ну, может, не на сам бой как таковой, а на развитие здоровой агрессивности…

И, понизив голос, добавил:

— А то ведь знаешь как… Почему вот тогда, в церкви, я дрался, Катька — дралась, Отец Андрей вообще как лев бился — а кто-то на коленях стоял и молился?!.. в это же время. Оно понятно, что не каждому дано; но уметь надо. Чтобы случись чего — навык мог проявиться; опять же, повторюсь, для развития здоровой агрессивности. А нунчаками или там кистенём, умея, человека уделать можно только так! Кистенём или там нунчаками — это Лика учит.

— А с оружием?.. Как? Ну, я имею ввиду…

— Я понял. Есть, да: наш автомат; три охотничьих ружья, два карабина СКС. Это не считая, конечно, арсенала Вадима, которым тот не разбежался делиться — вот, только одно ружьё дал. Ну и — восемь штук «трубок-стрелялок»; я тебе про них рассказывал. С ближнего расстояния не хуже короткого гладкого, только перезаряжать сложнее и патрон ставим укороченный. Ну и — у батюшки гладкоствольный револьвер Лефоше с раздельным заряжанием, «слоновьего» калибра… очень он его ценит. Вовк! А ты из оружия ничего не привёз?..

— Нет… — виновато ответил Владимир, — В Оршанске сейчас с этим туго… пока. И Виталий Леонидович ничего из своего не дал; он вообще на меня, кажется, обиделся, что я отказался на коттедж перебираться, и тем «усилить гарнизон». «Я, говорит, совершенно по сути посторонних людей привлекаю, типа этого вот Макса Райтова, а ты в Оршанск рвёшься!..» А мне кисло в коттедже сидеть, хоть там и джакузи, и горячая вода постоянно, и… и вообще всё. Хорошо хоть свою квартиру в Оршанске дал, я её под «базу» использую; но оружия — нет, не дал…

— Фигово.

— А, знаешь, Вовчик! Я тебе две гранаты отдам!

— Ого! Что за гранаты? Откуда?

— Обычные, РГД-5. Вояки за вечер расплатились. Я ж тебе рассказывал — у меня там сейчас ресторан… Может и такое время будет, когда за вечер можно будет в оплату пулемёт получить. Или там гранатомёт…

— Или из пулемёта, ага.

— Возможен и такой вариант, чё тут скажешь…

— Ну, за стол! — Отец Андрей уже благословил:

— … Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков.

Стол был не то чтобы обильный по количеству блюд, но весьма сытный, вкусный. После супа подали пироги, аромата которых чуть не кружилась голова. Пироги с картошкой, с морковкой, с рыбой, с зеленью. Запивали каким-то странным напитком, но вкусным, который Вовчик отрекомендовал коротко как «- Сбитень. Из ихних рецептов».

Сидящий рядом Женька трескал так, что аж уши шевелились — в Оршанске, конечно, тоже отнюдь не голодали, но чтобы поесть всего такого вот, с пылу-с жару, и всё свежее — такого, конечно, не было; даже и у Владимира в заведении. Он заметил, что за ним и за Вовчиком откровенно ухаживают, подкладывают лучшие куски — это было приятно. Ценят, значит. О! Надо ж косметику им отдать, что привёз. Вот радости наверняка будет! И сумка, сумка с подарками Гульнаре — где? Не помню — выгрузили вместе со всеми, или в машине осталась?..

— Муки в запасах в общине довольно много, — сообщил между тем Вовчик, — Вот только как дальше… Честное слово, уже и проекты ручной мельницы всплывали… Но, я думаю, до такого не дойдёт, за год всё как-то образуется; а на год муки у нас точно хватит!

«Образуется. Мне бы твою уверенность, Вовчик!»

Утолив первый голод, накинулись с вопросами. Владимир отвечал обстоятельно; лишь про судьбу Вики смолчал, — что нашёл её останки в лесу, совершенно случайно. Про себя-то он давно решил, что рано или поздно разыщет господина Паралетова, и спросит с него, как так вышло, что порученная его заботам раненая девушка вдруг оказалась брошенной в лесу. Живая, или уже мёртвая — это дело десятое; и господину Паралетову будет сложно дать такое объяснение, которое избавило бы его от появления у него ещё одного отверстия в черепной коробке…

Посматривал на девчонок. Как изменились прежние балетно-танцевальные дивы за чуть больше чем полгода! Вспомнилось, как подтрунивали они над робеющим в женском обществе Вовчиком, когда они ещё только ехали сюда, в Озерье. Слез этот «элитный лоск», теперь это были просто нормальные, просто очень симпатичные девчёнки; с загорелыми обветренными лицами; с руками, на которых не осталось и следов маникюра (сидевшая напротив Катя, заметив его взгляд на её руки, поспешно спрятала их под стол); одетые кто во что горазд: флисовые курточки, джемпера, свитерочки «модных в прошлом сезоне расцветок» — сейчас всё пошло в дело. В том числе и нарядные, привезённые им в «театральном реквизите» меховые безрукавки — заценили уже, ага. Да, когда «собирались в деревню», понимали, что это, скорее всего, не на одно лето; но понимать это одно, а иметь соответствующий гардероб — это совсем другое.

Вот и Вовчик, как услышав его мысли, сейчас через стол между делом выговаривает:

— Оленька, золотце, я прекрасно понимаю ценность твоего пальтишки от Хуго нашего Босса; и полон священного трепета от сознания того, что ты его купила не где-нибудь, а на гастролях во Франции; но должен тебе заметить, что его расцветка… эээ… слабо соответствует реалиям нашего существования в данном пространственно-временном континиуме! Проще говоря, вот я вчера вечером, когда ты на пост заступала, срисовал твоё появление с крыльца аж через весь двор! Ну, на колокольне — ладно; но когда заступаешь в скрытый дозор, то изволь или надевать своё что-то не столь броское, либо вон, дежурный дождевик сверху.

— В него троих завернуть можно, в дождевик этот!

— Не роялит. Изволь соблюдать форму одежды в скрытом дозоре. Я ж не виноват, что ты «у Босса» не нашла ничего практичней светло-бежевого! Ты бы ещё катафоты на пальтишко нашила, и шла бы в нём в разведку! А ещё лучше — давай тебе его перекрасим! В практичный какой-нибудь такой цвет, чтобы…

— Не дам! Верке вон, перекрасили уже плащ — смотреть страшно!

— Это был опыт. Ну и что ж что пятнами; пятнами даже лучше, камуфлирует типа!..

— …Триста пятьдесят евро! И «камуфлировать» его, ага, щас!

— … и ещё обрезать его; полы, я имею ввиду. Зачем тебе пальто тут. А вот куртка самое то. А из отрезанного можно сделать ещё тёплую жилетку… и варежки. Тем более сейчас и машинки Вовка привёз, качественные, профессиональные…

— Вовчик! Давай ты будешь чисто войной и хозяйством заниматься, а уж что носить я сама… мы сами решим, правда, девчонки! Резать польто, перекрашивать — только через мой труп! Может, я желаю быть в нём и похороненной — последняя память о тех гостролях, о Тулузе, о том времени… как нас там принимали!

— Да на здоровье; но если ещё раз увижу на дежурстве в одежде «вызывающей расцветки» — сниму с наряда и доп-наряд влеплю!..

— Сурово ты с ними… — вполголоса оценил ситуацию Владимир, когда вопрос с пальто был исчерпан, и внимание за столом переключилось на обсуждение других тем: что нужно подмазать глиной трубу печки, ибо дымит; и что муку перед пирогами лучше всего всё же просеевать — так они пышнее.

— А как же… По другому никак! — ответствовал Вовчик, — На шею сядут… Мне эти ихние «батмАн тандю життэ» да «плиЕ» вот где сидят — балерины, млять! Не, насчёт пальто я дожму, всё равно. Пару раз во внеочередные наряды за водой сходит — и сама согласится. Ещё мне тут дозорных в модных, ярких шмотках не хватало… (громко) Да, кстати!

Все обратили внимание на него.

— Сегодня кто по графику на колокольню и в дозор? Ага.

— Пароль?

— Да. Щас придумаю…

Вмешался Отец Андрей:

— Вот что, дорогие мои сестры и братие! Как мы договорились, я вас на службы не неволю, но имя божие всуе произносить не могите! А то что я такое третьего дня слышу…

— А что такое, батюшка?

— Выхожу я по нужде, ночью, значит; пароль до меня недовели тогда; но тут я не в претензии, я занят был; но что я слышу?.. Пароль: «- Во имя господа!», отзыв «-Именем его!»

— А что такого, Андрей Викторович?.. — хохотнув, спросил Вовчик, — Ничего ж обидного не прозвучало? Кстати, кто пароль и отзыв позавчера назначал?

— Я — отозвалась Катя, — Я назначала. Это из…

— Да понял я. Из «Трудно быть богом» Стругацких, ага. — наклонившись к уху Владимира Вовчик коротко пояснил:

— Читали вслух по вечерам недавно. Прикинь — они Стругацких до этого не знали! Ужас!

— … и нечего Господа поминать в паролях-отзывах, ибо священно имя его. Другое что-нибудь придумайте!

— Ладно, ладно… придумаем… пусть сегодня будет пароль «Хуго Босс», а отзыв…

— Дольче Габбана!

— Не, они пидоры; к тому же это банально, можно наудачу попасть…

— Томми Халфигер!

— Сальватор Феррогамо!

— Тьфу. Я это и не выговорю, и не запомню. Пусть будет… пусть «Адидас».

— Фуууу, какаааая кака… Хи-хи. «Адидас»! — это так «небанально»! Хи-хи.

— Значит, решили: «Хуго Босс» и «Адидас». «Тому, кто носит «Адидас», всегда любая…» Хы.

— Фи, камрад Хорь всё опошлит!..

С Гулькой увидеться в этот вечер так и не удалось. Ни Владимир не пошёл к дому бабы Насти, засидевшись допоздна в «коммуне», ни она не пришла, хотя о приезде Владимира знала, конечно же, вся община.

А вот насчёт деревни Вовчик настрого всем наказал — что приезжал, мол, некий заплутавший на лесной дороге коммивояжер, ничего больше. Такова «легенда». Меньше будут знать — крепче будем спать.

Постелили им всем троим в комнате у Вовчика; как и у себя дома в Мувске в первый день возвращения из Америки Владимира Вовчик, несмотря на протесты, уступил ему свою кровать, а сам с Женькой устроился на полу.

Женька сразу спокойно засопел — уснул. А Владимиру, несмотря на усталость, не спалось — сказывалось обилие впечатлений. Ворочался больше часа; думал, правильно ли он поступил, что не отпросился с ужина, не ушёл к Гельке на встречу — поняли бы, отпустили бы. Но… так ведь и она не пришла. А ведь должна уже знать, что приехал. Что бы ей, с радостью встречи и распахнутыми объятиями не прибежать?.. Нет… Гордость или «желание себя поставить»? У меня тоже, видишь ли, и гордость, и всё такое…

Через час запикал сигнал на часах Вовчика; тот заворочался, сел, включил фонарик вполсвета. Встал, стал одеваться.

— Куда ты, Хорь?

— Посты проверять.

— Ишь ты. Как Чапаев. Я с тобой.

Оделись; вышли на лестницу. Женька продолжал дрыхнуть, натянув одеяло на голову.

Вовчик взял с кособокой солдатской тумбочки возле кровати миниатюрную китайскую рацию, на лестнице поднёс её к лицу, негромко осведомился:

— «Насест», я «Курятник». Как обстановка?

В рации хрюкнуло; затем так же тихо послышалось:

— Нормально всё. Тихо всё, «курятник».

— Мы щас с Вовкой выйдем.

— Понято.

Вышли в морозную свежесть, поёжились. Дул холодный ветерок, было темно, звёзд не было видно. Зима, совсем уже зима… В деревне лениво гавкали собаки; с пригорка, от домов общины, им так же лениво отвечали.

— Пошли в сортир сначала сходим, потом пост за домом проверим.

— Пошли. Сколько у вас постов?

— Да два всего — вот, на колокольне основной; и за домом — там же лощинка, и кусты — откуда ты на чурок-то тогда вышел. Там с колокольни не просматривается, там пост.

— Колокольня у вас «Насест»? А дом, значит, «Курятник»? Хы.

— Да не, это я так, прикалываюсь. Раций-то всего пара; ночью одна на колокольне, другая у меня, или у того, кто не спит ночью — ну, если есть какая ночная работа. Так что в позывных смысла нету — и так ясно кто где. Прикалываюсь… они у меня кто только не были: и «Титаник», и «Утёс», «Небеса», «Облако»… «Ангел», я «Грешная Земля», хы. Да, пока только два поста; пока не тревожное время. Не обострение, то есть. В остальном на сигналки полагаемся; здесь-то, «на пригорке»; а вот где дома, где общинский «посёлок» — там только на собак надежда. И Вадим что-то у себя ещё мутит, я не знаю. Ну и — договорённость, — если на посёлок нападение — все подтягиваются к церкви, «на пригорок»; тут у нас, типа, «цитадель» и основной склад продуктов. И девчачий спецназ. А чо? Церковь — каменная; здание вот служебное — тоже каменное; тут реально отбиваться можно! Опять же — я ж говорю! — окопы мы роем, стрелковые, значит ячейки… Хорошо что крышу в доме хоть как-то перекрыли! — перескочил он вдруг на другую тему, — Вовк, с кровельными материалами в Оршанске сейчас как?

— Да никак. Но у нас там, на стройбазе, я видел, есть рубероид; но там очень старые всё рулоны. Он уже негодный поди. Слипся и засох.

— Нам бы хоть что-нибудь. На следующий сезон, конечно.

— Понятно, что на следующий… до весны ещё дожить надо.

Посвечивая под ноги фонариками дошли до сортира, скрипнули дверью. Причём Владимир, чтобы не сиять в темноте, зажал рефлектор фонарика в кулаке, оставив для света лишь узкую щель; а запасливый и практичный Вовчик попросту надел на стекло фонарика красный самодельный светофильтр, и подсвечивал путь красным таким «адским» светом.

Оправились; вышли из сортира.

Застёгивая куртку; зевая так, что, казалось, можно вывихнуть челюсть, Вовчик всё же по своей хозяйской привычке перескочил мыслями и на «сортирные проблемы»:

— Вот ещё тоже… когда будку ставили, яму выкопали мелкую. Сейчас морозит — из дырок колы рости начинают, млять. Понимаешь, что за «колы»?.. Не рассчитывали же на такое увеличение численности «на пригорке». Вот. Если так пойдёт дальше, колы в жопу упираться будут; придётся их того… срубать. Прикидываешь, что это за «радость»: зимой долбить ломом и топором фекальный «кол»?.. Бляяяяя… Я как представлю… все эти осколки, ледяные-говняные брызги…

— Тьфу, Хорь, вот что ты за темы находишь??..

— А что?.. Нормальная тема… Я ж всё предусматривать стараюсь, и это тоже… эта… аспект. Вовк, другой раз приедешь — кинь там, в Оршанске, пачку-другую газет в машину. Есть, поди, там газеты, в бывших библиотеках-то?

— Наверняка есть… жопу вытирать?

— Ну да.

— Проблема?

— Ну… не проблема; но надо ж всё предусмотреть! Может стать проблемой. Туалетной бумаги нет; гезеты кончились; пользуем всякие старые ненужные книги. Но это ж община! Все книги в основном того… религиозные. У Отца Андрея вот библиотека немаленькая, есть и приключения, но не рвать же оттуда… религиозные я тоже брал почитать — скукота… Отец Андрей сказал, что если хоть в одной книжке будет хоть одна страница вырвана — проклянёт страшным проклятием, хы… Шучу. Сказал, что выпорет армейским своим ремнём…

— Да, проблема. Татары вот, говорят, водой подмываются.

— Угу. Кувшин специальный есть — кумган называется. Но этож не Средняя Азия, Вовка, это там и камешком подтираются; а у нас холодно на улице подмываться…

— Да, интересная тема, ага… Привезу бумаги, да.

— Ну чо… Ооой, как зеваецца… Пошли пост за домом проверим?

— Пошли… Да, кстати. Может этого чёрта на стене посмотрим?

— Ночью-то??.. — видно было, что Вовчик поёжился, — Знаешь, Вовка, ну его… и вход в церковь заперт, это открывать, лязгать; с постом объясняться, что да зачем…

— Хорь, да ты боишься, что ли??

— Да нет… То есть не то чтобы боюсь… — Вовчик всё зевал, — Ты не подумай — я спецом ночью пару раз ходил пост на колокольне проверять — лазил… Один, конечно. Демонстративно. Но… зачем лишний раз… не надо. Он, падла, ночью реально страшный. Под фонариком-то.

— А чё вы его не соскребёте? Или в натуре, не замажете чем-то?

— У Отца Андрея есть какие-то соображения на этот счёт… И он их не раскрывает. Только говорит, что этот чёрт вылупился из-под штукатурки неспроста. Чего-то он недоговаривает, конечно; а может просто его как «достопримечательность» оставил… батюшка наш человек современный и, что говорить, пиару тоже не чужд — когда этот бес «вылупился» и кто-то про это в деревне разболтал, так тут полдеревни приходило посмотреть, я уж не говорю про общинских… И даже с Демидовки приезжали; не только, конечно, на чёрта посмотреть, но и это тоже. Достопримечательность!.. чёрт-то реально древний; церковь-то, в натуре, старая; тут всякие… того, мистические вещи случаются. Говорят, во всяком случае. Ну и… наверно, обломно затирать древность. Он говорит: «Диавол — это как тьма; а света без тьмы не бывает; поскольку тьма оттеняет ясность света божьего.» Грамотно, да? Что… ну, «единство и борьба противоположностей», как философы сказали бы. И не надо, типа, это единство разрушать…

— А Женька сказал, что ему малышня рассказывала, что пытались закрасить — а он…

— Да врут, конечно, никто не закрашивал; это они так — чтоб страшнее было. Ну чо, за дом пошли?

— Пошли. Поодиночке дежурите?

— Ага. Да там удобный пост, оборудованный; с него провод на звонок протянут. Раньше, боялись, конечно; по двое дежурили — а потом обвыкли, и ничо. Не только девчонки; общинские тоже дежурят, ты не подумай, а то б мы тут не высыпались вообще, — продолжал вводить Владимира в курс дела Вовчик по пути за дом, — За домом — две смены за ночь; а на колокольне — одна; на всю ночь, значит, чтобы не лазить мимо беса этого, чёрт бы его побрал!..

ДОРОГА В ОРШАНСК

— Чо мы так быстро рванули с деревни-то??.. — опять доставал Владимира по дороге Женька, — Задержались бы ещё на денёк. Или на два.

— Пироги, что ли, деревенские понравились? — буркнул Владимир; он сидел за рулём и внимательно следил за дорогой.

— И пироги. И баня. И вааще. Чо за спешка-то??

Из Озерья, действительно, уехали очень поспешно. Даже не удалось толком пообщаться с Гулькой; так, почти на бегу перекинулись парой фраз. Всё из-за того, что мальчишка из деревни сообщил, что Громосеев с командой на подъезде. Вот свезло! Угораздило приехать как раз накануне… Хотя могло оказаться и хуже, если бы задержались на день, на два — приехали бы прямо в гости к нему. А так — пришлось быстро-быстро собираться и сматываться, — всё же не хотелось, чтобы та история с автоматами всплыла опять; пока что её, в прошлый его приезд, благополучно замяли, переведя все стрелки на Владимира. Сейчас, хотя и прошло больше полутора месяцев, всё это опять могло всплыть — и за автоматы, за ту ночь, пришлось бы отвечать…

— Там начальник приехал… — неохотно пояснил Владимир Женьке, — Мне с ним пересекаться не след. У него ко мне вопросы, на которые я б не хотел отвечать…

— Спёр, что ли, что-то, и попалился?? — продолжал допытываться любознательный Женька.

— Хуже.

— Пришил кого?

— Вот прицепился… Помнишь, я тебе рассказывал, про атаку чурок на «пригорок»? И что я их там, большей частью, тогда и пострелял?..

— Ну. И чё? Пострелял и пострелял. Они же сами полезли! Ты ж это, почти герой. А?

— Ну… там вопрос не в том, что пострелял; а в том, из чего пострелял. Вот про то, откуда взялся автомат, я б и не хотел распространяться.

— Спёр автомат?

— Спёр да спёр! — уже рассердился Владимир, — Тебя что, на «спёр» заело? Я… мы его… ну, короче, взяли так, что лишний раз вспоминать про это не хотелось бы. Тем более рассказывать. Тем более Громосееву.

— Ага… — Женька сделал вид, что удовольствовался объяснением насчёт автомата; но тут же зашёл с другого боку:

— А что, этот Громосеев — сильно страшный? Чё вы его так ссыте?..

— Громосеев в принципе нормальный мужик… Только с тараканами в голове, так до сих пор и не определившийся кто есть враг, а кто друг… Мы не ссым… мы принимаем разумные меры предосторожности… — ответил Владимир; и про себя подумал — а что, правда, мы так уж от Антона Пантелеевича бегаем?.. Ну, понятно, тогда — там ещё какая-то видимость законности была; за тех двоих отморозков-дезертиров, может, и не притянули бы, но за тех случайно попавших в замес двух женщин — старуху и девку, — можно было и получить… по полной программе… по законам военного времени, когда некогда особо церемонии разводить… Но сейчас… многое же поменялось: центральной власти нет, законов нет; есть какие-то невнятные распоряжения Объединённых Регионов, касающиеся в основном борьбы с «мувским режимом»… Прошлое можно бы и спустить на тормозах… Тут вон что творится: Хронов со своей дружиной беспредельничает как хочет, самосуд устраивает и показательные казни; явно кого-то грабить ездят…

И тут же сам себе ответил: а вот так и бывает, что кто-то беспредельничает, глотки и животы режет — но он нужен, он свой; а для острастки и для видимости законности возьмут да и расправятся с кем-то за старые дела… показательно. И когда этот «кто-то» — ты, то нифига не хочется «отдаваться на милость и здравый смысл» Антона Пантелеевича, который хотя, вроде бы, мужчина и неплохой, и справедливый — а ну как в силу обстоятельств нужно будет ему продемонстрировать твёрдость и жёсткость… а тут такая возможность. Кто ему Владимир? Никто. Какой-то мувский левый парень, да ещё с американской визой в паспорте. Вполне могут и вздёрнуть — он слышал, что «на местах» это сейчас практикуют — показательное повешение за серьёзные провинности, и очень просто… Ага, надо было столько прожить, столько планов и заделов иметь, — чтобы быть повешенным в сраной деревне неизвестно за что и в назидание неизвестно кому… Не, — сказал он себе, — Мне хватило того ощущения бессильного бешенства, когда валялся связанный на поляне, а бандиты изгалялись; и только и оставалось гадать, сразу они тебя прирежут, вместе со всеми, или сначала постараются выдоить все мат-ценности, а прикончить потом?.. Неее, проехали — больше я в чью-то власть, в чьё-то распоряжение поступать не буду; всё сам, только сам; пусть накосячу, пусть залёт — но сам; а чтобы кто-то вдруг решал «как с ним поступить», а мне бы только оставалось безропотно ждать решения своей судьбы — вот вам, выкусите, господа!..

— Чё ты там шепчешь? — заинтересованно прервал его размышления Женька, — С ума двинулся или молишься?..

— А… да. Молюсь, ага. Отец Андрей научил подходящей молитве, дорожной, типа; вот… вспоминаю.

— Да ладно врать?..

— Точно-точно! Вот сейчас… ага. Вот.

Он покопался в кармане одной рукой, достал сложенный листок, расправил его на рулевом колесе, и, периодически посматривая на него, продекламировал:

— «Господь Всевышний, Бог Наш, к тебе за поддержкой я обращаюсь! Тебя о помощи я прошу, о снисхождении Твоем молю! В дороге я нахожусь сложной, множество препятствий на пути моем: Люди нехорошие, мысли дрянные, проблемы насущные! Убереги меня, сохрани меня, направь меня на путь истинный И помоги не сойти с него. Сделай так, чтобы дорога моя Гладкой и ровной была, проблемы и несчастья стороной обошли. Чтобы таким как в путь подался, таким я и вернулся! На помощь Твою уповаю, к поддержке взываю! Имя Твое восславляю! Аминь!»

— Аминь! Ага, аминь! Ну, теперь доедем без проблем! — зареготал Женька радостно, — Прикольно! «Восславляю», ага! Имя твоё! Дорогу — гладкой! Ментов и бандитов — стороной! Уповаю!! Гы-гы-гы!

— Ржать переставай… Ничего не вижу смешного.

— Ты ещё скажи что в бога веришь! Ишь… молитву на кармане носишь! Ну ты даёшь. Американец, не ожидал от тебя!

— Может и верю… — задумчиво, не отрывая взгляда от дороги, сказал Владимир, — Может и ты веришь, только пока не осознал… А молитву мне бабка Настя дала перед отъездом, честно говоря, не Отец Андрей. Не отказываться же.

— «Отец»! Не, прикольно, все к нему «отец» да «батюшка»! Я как-то даже сначала не всосал, как к нему обращаться. А потом ничо…

— Познакомились?..

— Нормально, классный поп! Теперь главное, как залёт на горизонте, успеть молитвы прочитать!.. Хотя сам ваш «батюшка» на одни молитвы не полагается, а ствол с собой носит… видал его ствол?

— Угу.

— Зачётный ствол. С раздельным заряжанием…

— Да ты что? Откуда знаешь?

— Аттуда. Он мне и подержать дал. А я ему — свою Беретту.

— Меняться не надумал?

— Не-а. Беретта — вещь! Но его Лефоше — тоже вещь!.. хотя и древняя, как первый пентиум…

Пока Женька распинался насчёт новых знакомств в деревне и о новых впечатлениях, Владимир всё думал о происходящем. О перспективах… Сестра пропала, с Элеонорой теперь совсем глухо. С отцом тоже. Теперь единственная есть возможность, единственная связь — это коттедж Виталия Леонидовича. Когда и как ещё удастся в Мувск вернуться, и что к тому времени останется от родительского дома… А так — единственная связь с прошлым. Надо будет перед Оршанском завернуть к ним… даже не то что «надо», а обязательно надо! Хотя как-то нехорошо это… Люблю вот Гульку, а переспал с Наташей… а точно люблю? А Наташу что — не люблю?.. Блин, как всё зыбко и непонятно в этих эмоциях, во взаимоотношениях, не то что в бизнесе — пробивайся к цели, нагибай конкурентов, расширяйся… а тут! Впрочем, у Вовчика так же — западает по Катьке, а спит почти со всеми остальными… Но он хоть про любовь им не врёт… так и я ведь не вру! Люблю же! И… и Наташу тоже люблю… Чччёрт…

— … Я ему говорю: у вас серебряная ложка есть? Он говорит — есть! — продолжал Женька — Я ему говорю — вы из неё серебряных пуль налейте. А он мне — зачем?? А я ему — у вас же заряжание раздельное — стрелять можно чем угодно! Безгильзовая система! Вот — серебром зарядить — от нечистой силы, хы! Чё вы, говорю, кино не смотрите? «От заката до рассвета» хотя б? Мало ли! Вдруг нечистая сила — а вы без средств поражения! Он призадумался…

— Прям призадумался?? — стряхнул невесёлые размышления-самокопания Владимир, — И тут же с тобой стал консультироваться, как из ложки пули лить? Или там осиновый кол затачивать?..

— Да не! — отмахнулся Женька, — Он меня стал лечить тут же, что вера в вампиров и оборотней это глупость и язычничество. Что на самом деле их не бывает, и, значит, не надо серебром в них стрелять. А ещё предложил меня окрестить.

— Да ты что? Он же… он же сам говорил, что таинства не может теперь совершать. После того… хотя…

— … вот. Он вот тоже, сначала предложил; а потом, в натуре, типа закручинился — нельзя, грит, мне; грех большой на мне, грит… пока нельзя. Если только когда, говорит, Владыка отпустит мне этот грех. И то… «Владыка» — это он про кого? Про бога, что ли?

— Не знаю. Наверно. Или может про кого из ихней высшей иерархии. Смотри внимательно, сейчас пост проезжать будем; его никак не объехать. Беретту сзади за ремень засунь. Или лучше дай сюда — я в тайничок спрячу. Удачно так доехали, уже Оршанск скоро; не попалиться бы на подъезде.

Действительно, удачно добрались; за разговорами скоротали путь; благо что ещё со времени своего первого, мотоциклетного вояжа в Оршанск Владимир знал некоторые объездные пути, позволявшие миновать большую часть известных блок-постов, в последнее время всё больше превращавшихся в подобие опорных пунктов разбойничьих шаек. Но этот — никак. Впрочем, на нём и порядка должно бы быть больше — он на центральной трассе на Оршанск.

Подумал — эта поездка меня вымотала сильнее, чем если я из Америки пешком пришёл… едешь, и ждёшь автоматной очереди в бочину. Тем более видели по обочинам несколько обгорелых остовов малолитражек. Нет, теперь если ехать — только на чём-то большом и защищённом…

Перед отъездом он «поставил задачу» пацанам подумать на эту тему — приискать что-нибудь большое и мощное. Сашка-Вампир говорил, что у его бати есть что-то на примете; сейчас, когда стало плохо с топливом, найти задёшево или вообще бесплатно какой-нибудь большегруз не составляло большого труда… Интересно, найдут ли что-нибудь пацаны?

На посту уже стояли, дожидаясь своей очереди на проезд через змейкой выложенный бетонными блоками коридор несколько десятков машин, и движения что-то не было видно. Тут были и легковушки, и многотонные фуры, сбивающиеся в стаи; но больше было таких вот как у него небольших фургонов: «буханок», Газелек-Бычков, фордов и мицубиси. Заняв очередь в хвосте, Владимир наказал Женьке из машины не выходить, и «крутость свою не демонстрировать», а сам, поёживаясь от холода, пошёл выяснить долго ли им тут кантоваться.

Блок постоянно укреплялся, и сейчас представлял собой что-то среднее между дотом времён второй мировой и американским фортом времён освоения Дикого Запада: кроме змейкой выложенного блоками проезда бетонное основание с амбразурами, наверху два стальных сварных колпака с торчащими из них стволами крупнокалиберных пулемётов; площадка-отстойник с бронетехникой и грузовиками, чьими-то легковыми авто и чьими-то авто — явно брошенными, покрытыми грязным снегом. По совместительству площадка служила и неким форумом, на котором до проезжающих доводились некие указы, распоряжения и указания новой власти.

Вот и сейчас на нём кто-то, одетый в хороший зимний камуфляж, распинался, а толпившиеся вокруг водилы и сопровождающие-проезжающие внимательно, с разной степенью недоверия, слушали.

Владимир подошёл, пригляделся — несколько солдат в полной экипировке: бронежилет-разгрузка с торчащими магазинами, каска в камуфляжном чехле поверх тёплого подшлемника, автомат; — явно скучали, без дела слоняясь около шлагбаума. Никого в полицейской форме, что интересно, не было видно.

Подошёл, поздоровался, спросил у худого парня своих лет с какой-то медалью под нововведенной ленточкой «цветов Регионов» — что за лекция и надолго ли?

— А! — тот отмахнулся, — Откуда я знаю!

Смерил Владимира оценивающим взглядом и тут же жёстко осведомился:

— Коммерс что ли? Чо везёшь? Картоху?.. И всёёё?.. Гонишь?.. Тьфу. Курить есть?

Но получив треть пачки сигарет, он сразу подобрел, взглянул уже с симпатией, и пояснил по происходящему:

— Этот, вишь, что болтает — приезжий из Оршанска, Коттон, что ли, как он назвался. Типа комиссара, едет в какой-то из тер-батов порядок наводить; а то вишь, расплодилось их как собак, те же банды по сути. Вот наши Регионы и стараются их подтянуть под себя, рассылают для начала таких вот «идейных». Чтоб проводили единую линию.

— А он идейный, Коттон этот?

— А ты думал! Вишь как разоряется, прям как за своё. Причём никто его не заставлял и не уполномочивал тут витийствовать, а он вишь — во своей инициативе дорогу перекрыл, толпу собрал, и трёт. Сука. Второй час, кстати уже. Да не, тебе повезло — он уже выдохся, поди; видишь — «к прениям сторон» перешли…

— А чё «сука»? — подстраиваясь к собеседнику, осведомился Владимир, — Пургу несёт?

— А то ж… Да ты подойди, послушай — по его так мы уже пять раз Мувск победили, и не входим туда чисто чтоб не испачкаться! Такой… балабол. Но в тер-баты других и не посылают, только идейных идиотов… Сидят, суки, в тылу; трут за «Великий Регион» и что «мы теперь «с цывилизацыей», а на фронт, под «Град» и пули — накося…

Владимир решил не упускать возможности «сделать срез мнений», да не у кого-то, а у обстрелянного, видно, бойца — он заметил и нашивку у того за ранение.

— Кстати — я Владимир. Я это, с деревни еду, от друзей. Меньше недели дома не был — а тут такие изменения. Проезд перекрывают, я слышал?

— Перекрывают. Со следующей недели приказ никого не пускать… вроде бы. Меня-то? Глеб.

— А чего?

— А хер его знает… вон, это «идейный» грит, что со следующей недели. Мы ещё приказа не получали.

— Глеб, ты сам-то «в идею» не веришь?

— Какую нах «идею»?.. — солдат сплюнул; и с кратких реплик выдал целую тираду; видимо, накипело: — В «идею «региональной исключительности»?.. Что «все беды из-за Мувских паразитов-империалистов»?.. Я во всю эту муйню верил, когда мы отделялись; на Площади Свободы Регионов сутками так-то вот глотку драл и покрышки жёг… потом полтора месяца в добро-бате «Оршанские орлы» — слышал? И сразу иллюзии кончились… пусть бараны теперь там воюют!

«Иллюзии», «прения сторон», «витийствовать»… — сообразил Владимир и по-новому взглянул на собеседника:

— Ты, братан, не из студентов ли?..

— А то ж. С третьего курса архитектурного… чёрт понёс «революцию делать». Тут по ранению… хорошо ещё живой остался. Зато теперь не боюсь нихрена — ни безопасников, ни таких вот балаболов «с идеями»… То они «Мувск уже взяли», то «вот-вот возьмут»; а то вдруг стену против Мувска строят или ров копают… на это деньги есть. А что солдату на фронте по раскладке А-4 одни трусы на полгода полагаются, и одна пара носков — их не еб*т!.. Я воюю — а матери пенсию заморозили, и квартплату подняли, выдачу по карточкам сократили! Дождутся они — наши вернутся с фронта… дадут дрозда козлам этим…

Он ещё что-то бурчал вполголоса, периодически глубоко затягиваясь вонючим сигаретным дымом; а Владимир, кивком поблагодарив его за беседу, как тот и советовал, подошёл к группе, слушавшей оратора. Средних лет мужчина в камуфляже, стоя над небольшой толпой на скамейке, действительно, уже, видимо, выдыхался, и уже похрипывал в голосе:

— … и я вам повторю… я говорил уже! Мувский родионовский режим уже кончился! Уже! В Мувске эпидемии и каннибализм! С нами — Европа! Весь мир стоит на страже, на защите интересов и свободы Великих Регионов! Потому что мы часть Свободного Мира! Мы…

В толпе вяло зааплодировали.

— Камрад Хотон! — вмешался в подачу кто-то из слушателей, — А пропуска ввели… по дорогам ограничения — это из-за мувской эпидемии?

— Да! — решительно рубанул рукой оратор, — Эта клоака беспредела — Мувск, — уже разлагается! В последних судорожных попытках перед окончательной своей гибелью отравить окружающих Мувские подонки, жрецы ботоксного генерала Родионова, распространяют заразу, которая уже выкосила практически весь Мувск! Потому вводятся ограничения, и вскоре — полный запрет на перемещения внутри Регионов — кроме спец-служб.

— А как?.. продукты возить??

— Придётся потерпеть. Продукты — будут доставлять территориальные батальоны. Централизованно.

— А нам чем жить??.. …Они надоставляют!.. Видели этих… тербатовцов! Бандиты, бля!.. Почему дороги перекрывают, мы же не в Мувск едем?? …какие такие «карантинные сертификаты», откуда у нас такие деньги??.. — зашумели в толпе.

Чтобы заглушить нарастающее раздражение людей, у которых отбирали кусок хлеба, оратор быстро, хотя и неумело постарался перевести стрелки на другое, — «перебить плохую новость совсем уж жутью», как понял Владимир. Он, кстати, узнал говорившего — это было тот деятель, которого зверски пинали в его ресторане только что вернувшиеся с фронта вояки — за наглость и балабольство. Теперь он, значит, едет комиссарствовать…

— … бросают на передовую зэ-ка! Да-да, проклятый мувский режим, исчерпав все свои резервы, гонит на фронт заключённых! У каждого — в кармане справка об освобождении, с условием вступить в вооружённые силы и воевать на стороне мувской сволочи!!

В толпе притихли.

— Вы понимаете, что если сейчас допустить их свободное перемещение по территории Свободных Регионов — это мало что эпидемия, — это грабежи, насилия, убийства!

— … грабежей и насилий мы и со стороны региональских тер-батов видим достаточно! — пискнул кто-то из толпы. Хотон зашарил взглядом по головам, ища крикуна, но не нашёл — все смотрели одинаково покорно-злобно-испуганно.

Тогда он продолжил, приведя, как казалось ему, убойный аргумент — из-за спины откуда-то он вытащил за рукав и поставил рядом с собой на возвышение невзрачного мужичка в чёрном засаленном бушлате; плоской, как блинчик, затрепанной чёрной же шапке.

— Вот!

Было притихшая толпа зашумела, разглядывая нового персонажа. Тот зыркнул по сторонам, вправо-влево — и вдруг ощерился, казалось, наслаждаясь всеобщим вниманием. Сверкнули стальные фиксы. Взялся обоими руками за шапку-блинчик на голове — снял с плешивой головы, стал мять в обколотых синими перстнями пальцах. Какие уж тут сомнения! — точно, урка.

— … зовут его — Тузлов Аркадий Иванович, «Туз». Вор-рецидивист. Три дня как сдался вместе со своим подразделением в бою под Равнопольем. Он — подтвердит. Живое, так сказать, свидетельство. Смотрите на него, смотрите! Таких… хотите??

Загомонили ещё сильнее; у нескольких близстоящих появились как по волшебству в руках охотничьи ружья. Ну правильно — гладкоствол же разрешили в Регионах; при транспорте — так вообще дешёвая лицензия; мало кто рискует сейчас без ствола по дорогам за городом передвигаться; надо было у Вадима ружьё ещё какое попросить; впрочем нет, это уже сверхнаглость была бы… у них и так напряжённо…

— … чего его сюда привезли, уголовную рожу??..

— … ещё показывает! То мы этих синих не видали. Урррод!..

— … прикопать его тута и дело с концом!!

— … из-за них своих-то по дорогам не проедешь, сейчас ещё этих, мувских, навезут!

— В яму ево!

Насладившись возбуждённым возмущением, «камрад Хотон» вновь завладел вниманием аудитории:

— Уголовник сей, поскольку сам сдался, оружие сложил, и полностью раскаялся в содеянном; отказался добровольно от приказа убивать честных мирных граждан Региона, как велели ему мувские хозяева, — будет жить. Да, жить, и трудиться в одной из сельхозкоммун закрытого типа, в том районе, куда я сейчас направляюсь — в Никоновском… искупать, так сказать, своё преступное прошлое!

— «Ого», — подумал Владимир, — «Громосееву, что ли, идеологическое подкрепление едет? Он, вроде бы, раньше сам, без идеологии, справлялся. Ну, бог в помощь, бог в помощь… Хотон. «Неси идеи в массы», ага».

Попятившийся было уголовник, получивший поддержку, вновь воспрянул, и, подталкиваемый в спину Хотоном, продолжая мять в синих руках шапку, зачастил:

— Так и есть, так и есть; вот как он говорит: собрали, значицца, нас всех в отряде, и кум грит: «Кто, грит, согласен воевать с регионами — тому срок пополам! А по окончании, значицца, апирации; или, ежели, скажем, ранение — то и вчистУю! Братва, значицца, посовещалась… всё одно ни кормят нихера. А там — кум так и сказал: «- Можно энто, ригионалов тово… щимить! На бабло, типа, на рыжьё, у ково што будет. Грит, всё — военная добыча!» Ну и… справку…

Важно стоявший рядом Хотон достал из кармана и помахал в воздухе помятым листком с машинописным текстом и лиловой расплывшейся печатью:

— Вот и справка эта! В которой проклятый мувский режим разрешает убивать и насиловать жителей Региона всякой уголовной сволочи!..

— Дай-ка почитать!! — с жаром вклинился кто-то из зрителей; но Хотон, будто не замечая просьбы, спрятал листок в карман; а уголовник, «едущий на перевоспитание», продолжал:

— погнали нас, эта… не переодевали вааще, типа, зачем? Дали каждому ружжо; нет, автомат! и мессер, нож, то есть. Сказали, сколько после боя ухов принесёшь-срежешь, столько месяцев ещё со срока снимут! А чьи ухи — солдаццкие или чи женские — похер! Главное — регионские! Режьте, грят, всех! Радионов — разрешил! И погнали нас в атаку с братвой! У кажного — автамат и мессер, то есть ножик. И — вперёд! А сзади — рота краснопогонников с пулемётами, в спину стрелять, если кто сочкует и вертанётся! Ну, думаю, я на такой кипиш не подписывался — мирных людей ножом резать; Туз — не мокрушник, нет; Туз — честный домушник!.. Думаю, давай-ка я…

Уголовник продолжал разливаться соловьём, рассказывая, правда довольно косноязычно, но бодро, как «несчастные урки» да «под ментовскими пулемётами шли в атаку»; закатывал глаза, гримасничал, сыпал деталями и ненужными подробностями, — слушать его было скучно, но ясно было, что пока этот концерт не окончится, дорогу не откроют. От нечего делать Владимир стал вглядываться в его лицо, в мимику — и вдруг уловил, что тот, несмотря на детали, всё самозабвенно врёт! Не то что придумывает детали, а скорее всего врёт всё, от начала до конца.

Определить это оказалось несложно, — Владимир вспомнил изучаемые на семинаре профессора Лебедева «глазные сигналы доступа», особенности мимики и жестов, — это был хороший, полезный семинар; и хотя предполагалось, что он даст возможность отслеживать детали лжи в деловых и политических переговорах, он применял по возможности полученные навыки и «в быту» — собственно, проф это и рекомендовал: в навыках надо упражняться. Постоянно. Так вот и Нэнси поймал пару раз на откровенном вранье… Эх, Нэнси — как давно и далеко была теперь та беззаботная жизнь в кампусе!

— … краснопогонники как дали по нам!.. Половина братвы — наглухо! А мы — на них! В ножи! Я к афицеру подбегаю…

Отслеживать мимику, жесты при диалоге довольно сложно — приходится отвлекаться на ответные реплики, на поддержание беседы; а при монологе же, когда оратор рассказывает про будто бы произошедшее с ним, судить о правдивости сказанного м ожно почти как с помощью детектора лжи — были бы навыки. У Владимира — были.

— … я говорю: «-Братва, на нас крови невинных нету, а мувские мокрушники — они хуже собак, и потому… … а мне говорят…

… так… явно правша. Вот-вот — говорит то, что как бы вспоминает, — а глаза постоянно скашивает вправо-вверх: на самом деле «конструирует «воспоминания»». Да ещё суетливо трогает лицо — то шапкой нос вытрет, то щёку почешет.

— … «Регионы», грю, нам ничего плохого не сделали; там народ хотит просто трудицца, а не как эти кровопийцы!.. Ну, робяты и…

Вот, опять. Явно врёт. В общем, Владимир заключил, что уголовный оратор явно всю эту историю выдумал; наверное чтобы не шлёпнули, и чтобы в доверие втереться. Подсел на пайку; это что — его «идейный Хотон» этапирует?.. Как-то, представляя стиль жизни таких вот субчиков, не могу себе его вообразить с тяпкой или с лопатой — если только не со стволом у затылка… Ну-ну, удачи в перевоспитании…

Утратив к нему интерес, он стал рассматривать густо наклеенные в одном месте на стену блока разного рода объявления, воззвания и вообще, как говорили раньше, «прокламации».

«Продам почти новый форд-транзит… Поменяю трёхкомнатную квартиру в центре Оршанска на часть дома с колодцем в частном секторе, районы… …почти новый бронежилет… куплю картошку… сменяю на… ну и, как обычно: «Родионов — чмо!», «РДН — ПНХ», «убей мувского — спаси родной Регион!» и прочий полит-актив… О, вот это интересно…

«Прокламация» выделялась жирным чёрным квадратом с белыми цифрами — Малевич, что ли? Аааа, старые знакомые! И сюда добрались!

— «… открывается оршанское отделение межрегионального патриотического движения «Чёрный квадрат»… Ага. Fack… «… мы стоим выше олигархических схваток, выше территориальных делёжек; мы — за свободное и честное…» Ну да, кто ж скажет, что он против «честного» и «за несвободное»! Ублюдки. Но живучие — уже и в Регионы добрались! «Наш Вождь, Абу Халил, «товарищ Первый», являет собой образец кристальной чистоты, порядочности и самопожертвования; для него слова «честь» и «совесть» не стали отвлечённым понятием, как для большинства так называемых «политиков» как в Мувске, так и в Регионах… Образец личной скромности и неприхотливости в быту, он отдаёт всего себя для блага горячо любимых соотечественников, где бы они не находились — в Свободных Регионах или в захваченном олигархической военной кликой Мувске! Только с ним, только с патриотическими «чёрными квадратами» мы вернём единство нации, вернём подлинное величие… безопасность… усиленный паёк… подписывайтесь… вступайте… орг-собрание…»

Молодцы, чё. Куда там… Так вот, лавируя между Мувском и Регионами, смотришь, и себе кусок от пирога отломит.

Его размышления и разглагольствования урки прервали приближающиеся автомобильные гудки. Сейчас он вспомнил, что и раньше что-то несколько раз гудело; только то было поодаль, и со стороны Мувска.

Сейчас он увидел — и все переключили внимание с оратора на большой внедорожник, нахально протискивающийся мимо очереди. Квадратный как коробка, и, кроме того, ещё и с включённым синим проблесковым маячком на крыше. Гелендваген. Ещё начальство приехало?..

Джип был оборудован впереди здоровенными отбойниками из толстых блестящих труб; и этой конструкцией он нахально двинул в левое крыло мешающей его проезду на площадку легковушки, легко подвинул её в сторону, и, обдирая краем отбойника крыло, сминая угол бампера несчастной машинки, выкатился на площадку перед блоком.

— Ах ты сука… ох, ничего ж себе!.. что творят… — ахнул кто-то в толпе; но, против ожиданий, никто не кинулся осматривать повреждения машины и вообще как-то действенно реагировать на творящийся явный произвол. Оно и понятно — если приехало начальство, то «ему можно», иначе можно самому загреметь за слишком длинный язык и претензии туда, откуда не возвращаются. Хотя при декларации «независимости Регионов» бились как раз за то, чтобы «начальство было как все». Но… время прошло, декларации забылись; и сейчас за излишнюю «сознательность» могли не просто, как раньше, обматерить, но и, того и гляди, попросту пристрелить… себе дороже связываться! И потому толпа водил, экспедиторов, частников и прочего путешествующего люда ограничилась глухим испуганным ворчанием. Всё внимание переключилось на прибывшую машину…

ПРОИСШЕСТВИЕ НА БЛОК-ПОСТУ

Все стёкла, кроме лобового, были наглухо затонированы, и кто находился в машине, определить было невозможно. Владимир сразу обратил внимание на престижные, с массой нулей, номера с символикой Регионов — их стали выдавать вот совсем недавно.

Хлопнула передняя правая дверца, из неё появился шкафообразный молодой субъект в коротком чёрном полупальто, без головного убора. Джип ещё два раза настойчиво просигналил, призывая обратить на себя внимание; а крутящаяся маячок-мигалка продолжала бросать синие зайчики на окружающий ландшафт.

— Еее!! — рявкнул субъект из машины, — Есть тут начальство??

Из дверей блока к нему шёл уже человек в камуфляже, с капитанскими погонами; чуть отстав его сопровождал уже знакомый Владимиру бывший студент Глеб. Оставшиеся возле блока ещё несколько вооружённых автоматами солдат издали с недружелюбным интересом взирали на происходящее.

Не дожидаясь, пока те подойдут вплотную, амбал разорался:

— Чё за херня, я не понял??! Почему мы должны, бля, торчать тут на морозе, и ждать, пока тут у вас пройдёт какое-то, нахер, «мероприятие»?!! Вы чё, бля, обурели совсем, спец-пропуска не видите; какого хера мы должны десять минут только на проезд до блока терять; да ещё ни одна сука не сдвинется, пока не подвинешь! А теперь чо — ещё полчаса по второму коридору протискиваться?? Живо, бля, разогнали эту всю мразоту; ссука, кто старший блока?! нах, все завтра будете сопли на бруствер намазывать под Равнопольем!!

Было впечатление, что бугай едва сдерживает себя.

Но его разъяренные вопли произвели очень мало впечатления на подошедшего капитана. Приблизившись, тот рявкнул:

— Кто такие?? Документы!!.

— Ты чё, суко, спец-пропуск на лобовухе не видишь, ослеп совсем?? «Вездеход» который; и «оказывать режим максимального благоприятствования»! — вызверился бугай.

— … не слышал?? Документы, я сказал!! Кто такие? … Какие нах «спецпропуска»; тут я устанавливаю все и «спец» и «пропуска», и очерёдность проезда!!

Только тут Владимир заметил, что капитан изрядно пьян — когда он тяжело провёл ладонью по лицу, как бы стирая налипшую тяжесть, — да он еле языком ворочает! Глаза его с трудом фокусировались на оппоненте, руки дрожали.

— Вы чё, муд*звоны камуфлированные, не поняли?? — продолжал гнать волну бугай, — Какого хера мы сигналим-сигналим уже метров триста, и ни одна сука не помогла дорогу очистить?! Чем вы тут, бля, заняты, бухаете только?? Завтра, бля, будете яйца в окопах морозить, ушлёпки недоделанные!!

«— Это он зря…» — подумал Владимир, наблюдая как от такой подачи у его знакомца Глеба вспухли на скулах желваки, а правая рука в печатке без пальцев легла на предохранитель весящего на груди автомата, — «Не надо бы с вооружёнными людьми обострять, и уж точно «сволочить» их. Добром это не кончится. Но этот тип, видать, право имеет…»

Опять проведя по лицу ладонью, и, казалось, и правда стерев с лица признаки опьянения, капитан рявкнул:

— Документы, я сказал! Живо!!

— Да ты ох*ел, портянка вонючая; ты, нах, пропуска видал; какие ещё… — разразился очередной тирадой бугай в чёрном пальто; но тут же заткнулся, потому что появившийся из-за спины капитана Глеб сильно ткнул его пламегасителем автомата в лицо; ни то в скулу, ни то в щёку.

В толпе радостно ахнули. Послышалось несмелое «- Так его…»

Бугай и правда мгновенно заткнулся, и, отшатнувшись, схватился за лицо.

«— Что-то будет…» — подумал Владимир. Как-то не произвели на капитана впечатление разноцветные пропуска, видневшиеся в правом нижнем углу ветрового стекла джипа; а вот оскорбления, в том числе и сравнение с «портянкой вонючей», симпатий к прибывшим явно не добавили.

Непонятно, как бы события развивались дальше; скорее всего бугая бы ещё немного побили, явно давая ему понять, что «тут вам не там»; ещё как-то, наверное, вояки продемонстрировали бы свою власть — при полном одобрении собравшихся; и, скорее всего на этом «сеанс воспитания» бы бескровно закончился, — но тут «на сцене» появился новый персонаж…

Щёлкнула, открываясь, задняя дверца джипа, и на утоптанный грязный снег выпрыгнула молодая женщина, явно настроенная сходу переломить ситуацию и сразу дать понять, кто в этой жизни чего стоит, и кто в ней на самом деле хозяин.

— …Вы что, сволочи, делаете! Вы что себе позволяете??! Вы понимаете, с кем вы дело имеете, или вы обезумели совсем на этих дорогах?? Вы отдаёте себе отчёт в своих действиях, и с кем вы дело имеете; или вы совсем мозги пропили??.

Молодая дама была одета, по нынешним временам, пожалуй, как настоящая аристократка: тёмно-русые волосы ниспадали на шалевый воротник очень красивого мехового, явно из норки, полушубка «автоледи», достающего даме только до пояса, и позволявшего видеть её стройные ноги, упакованные в тёмные рейтузы и обутые в явно дорогие сапоги на высоком каблуке. Поджарую попку обтягивала короткая юбка, несколько задравшаяся при резком десантировании дамы из машины. На жестикулировавших во время возмущённой тирады пальцах рук поблескивали кольца. Много колец, как сразу отметил Владимир. Лицо с умело наложенным макияжем было бы, в общем, миловидным; если бы не выдававшаяся несколько вперёд массивная нижняя челюсть, делавшая похожей даму на лошадь, и не исказивший её лицо гнев.

— … избиваете помошника депутата Законодательного Собрания! Вы представляете себе, чего вам это будет стоить??

— Кто такая?? — опять рыкнул капитан; на него как-то не очень произвела впечатление перспектива «ответить за свои действия». Так же как и на солдата Глеба, который, отступив на шаг, с явно злобным лицом держал сейчас в руках автомат; и, казалось, с трудом сдерживался, чтобы не заехать стволом в лицо и роскошной даме.

Толпа испуганно-заинтересованно-потрясённо молча внимала происходящему…

— Я?? Вы что, меня не узнаёте?? Я — дочь депутата Законодательного Собрания Свободных Регионов Сторчак Оксана! А вот он, — она ткнула пальчиком в сторону так и державшегося за лицо бугая, — помощник депутата Тимщенко Валентины Сергеевны! И вы его только что избили!! Вы понимаете…

А ведь точно! — Владимир сразу вспомнил, где он видел это холёное надменное лицо с лошадиной челюстью — она периодически мелькала по региональному телевидению: Ксана Сторчак, светская львица, журналист и телеведущая, как её подавали в новостях; избалованная дочка депутатши Тимщенко, невесть за какие заслуги попавшей в Законодательное Собрание.

По толпе также прошёл лёгкий гул узнавания.

— Никто его не бил… — вроде как отработал назад капитан — начальник блок-поста, — Он сам… начал. Вот и люди подтвердят!

Несколько близстоящих торопливо кивнули.

— Вы-по-ни-маете что вы тут творите?? — продолжала разоряться светская львица, — Вы понимаете, что вы, во-первых, ненадлежащим образом исполняете свои обязанности — вы не обеспечиваете быстрый и беспрепятственный проезд спецавтотранспорта, оборудованного спецсигнализацией; и имеющего высший приоритет доступа! Во-вторых, ваш подчинённый избивает помошника депутата, при вашем явном одобрении! В третьих — вы явно пьяны!!

Капитан только угрюмо и злобно взирал на неё; и вновь провёл пятернёй по лицу, как бы стирая опьянение, только метнув искоса взгляд на своего подчинённого. Глеб стоял набычась, держа обоими руками теперь автомат, и, казалось, ждал только сигнала, чтобы врезать и этой дамочке. Ни статус дочки известного депутата, ни её прикид не возымели на него заметного влияния; напротив, казалось, озлобили. Владимир сейчас прекрасно понимал его состояние; и про себя решил, что дура-дочка, привыкшая что перед ней все рассыпаются мелким бисером, ведёт себя тут, на зимней дороге в окружении людей, занятых тяжёлым и зачастую опасным трудом; и вступая в прямую конфронтацию с озлобленными вояками, крайне недальновидно, если не сказать глупо и опасно.

— Я — не пьян! — капитан отреагировал только на последнее обвинение.

— Вы пьяны, я что — не вижу?? — нагнала ещё «градусу» депутатская дочка. Чёрт, как же она разительно отличается от скромницы Наташи, подумал Владимир.

— Не пьян…

— Оксана Николаевна, давайте в машину… — как-то без всякого напора промямлил вдруг побитый «помощник депутата». Он отнял теперь руки от лица, и на скуле было видно порядочную ссадину. Весь задор его как-то сразу сменился робостью. «Герой курятника» — подумал про него Владимир. В толпе также злорадно ухмылялись.

— … вы обязаны немедленно извиниться перед моим сопровождающим; и оказать ему медицинскую помощь. Ваш же подчинённый, допустивший рукоприкладство, должен быть представлен в Военный Суд! Где по нему примут соответствующее решение!..

Ноздри вояки с автоматом стали злобно раздуваться; Владимир отметил, что, судя по всему, Глеб еле сдерживает себя…

— Оксана Николаевна… — уже явно просительно промямлил амбал.

… - как, кстати, и по вам — распустили подчинённых, устраиваете пьянки на служебном месте!

— Я не пил!.. — опять запротестовал капитан, — А ваш помощник… Есть правила проезда… И — допускать оскорбления…

— Все стоят, ждут…а они… как закон не писан! — раздалось вдруг из толпы, — Хозяева жизни, ёпт!

— Молчать всем!! — уже с привизгом закричала в их сторону Сторчак, — Стоите — и стойте!! Вам только и делать, что стоять!! А у нас дела, пропуск! И стойте себе, не возникайте!! Мухи, бл..!

И, обернувшись вновь к капитану и стоявшему рядом с ним Глебу: — Я обязательно доложу о вашем поведении!! Как ваша фамилия?? Почему у вас нет бейджа с должностью и личными данными; вы на посту или в притоне??.. — продолжала орать депутатская дочка, — Вы…

Та-та-та!

Подшагнувший к ней Глеб вдруг ткнул ей под челюсть стволом автомата; и тут же короткая очередь снесла ей полчерепа.

Голова светской львицы дёрнулась, розовое облачко мгновенно образовалось в воздухе, плеснули в сторону крошки и куски черепа, волос и мозга. Отброшенное выстрелом в сторону тело, раскинув руки, врезалось искалеченной головой в дверцу джипа и упало возле него. Затряслись раскинутые в стороны руки; нога, обутая в сапожок, заскребла каблуком снег.

В толпе ахнули.

Щёлкнула, открываясь, водительская дверца; выскочивший оттуда человек в костюме с галстуком, судя по всему — водитель, опрометью кинулся бежать в сторону Мувска, пригибаясь и лавируя возле машин, как будто ожидая выстрелов в спину. Глеб лишь проводил его злобным взглядом. Из ствола его автомата поднималась тонкая струйка сизого дыма.

— Вот на хрена… — только и произнёс капитан.

Из толпы добрая половина порснула в стороны, к своим машинам, по большой дуге огибая стоявших возле джипа; часть зрителей же осталась, с жадным восторженным ужасом взирая на происходящее. Остался и Владимир.

— Сука… палец на крючок соскользнул… не хотел я…

— Чё ты врёшь…

— А чё она, сука…

Оставшийся вместе со зрителями Владимир бросил взгляд на оратора, и вообще быстро оценил «диспозицию».

Хотон стоял с нелепо открытым ртом и вытаращенными глазами. Произошедшее явно произвело на него сильнейшее впечатление. Уже прошло несколько секунд, Глеб с капитаном обменялись репликами; первые бегущие с места происшествия уже достигли своих машин и скрывались в них — а он так и стоял с нелепо открытым ртом и текущей изо рта на подбородок струйкой слюны.

Помощник депутата в чёрном полупальто, с которого происшествие и началось, теперь стоял на коленях; и вокруг коленей его на утоптанном снегу расплывалось желтоватое пятно. Трясущимися руками он зачем-то доставал из внутреннего кармана полупальто какие-то бумаги; они падали из рук на снег, он их вновь поднимал, тискал, перебирал, как будто тасовал колоду карт.

Тело Оксаны Сторчак перестало дрожать и скрести каблуками снег; теперь она просто лежала у джипа на спине нелепой большой куклой, неудобно оперевшись остатками головы в колесо, и вокруг живо расползалась, напитывая снег, красная лужа.

Сплюнув и грязно выругавшись, капитан бросил Глебу:

— … … Сам разгребай теперь это дерьмо! — и пошёл к блоку. Несколько дежуривших у блока солдат, напротив, двинулись к джипу.

Владимир, раздумывая, не пойти ли так же к машине, и к явно волнующемуся теперь там Женьке, тем не менее сначала подошёл также к джипу, как и несколько наиболее любопытных мужчин и женщин из толпы.

Взглянул: входные отверстия «одной дыркой» под левой челюстью; снесённый правый висок вплоть до уха, и вообще, вырванная ударом пуль правая затылочная часть головы. Какое-то удивлённое выражение на мёртвом лице, левый глаз смотрит в сторону — а правый выбило из глазницы, и он висит на тоненьких сизых ниточках почти на щеке… то ещё зрелище!

Раньше всех у тела внезапно оказался только что представленный присутствующим амнистированный урка, «Туз», Тузлов Аркадий Иванович, вор-рецидивист, как его отрекомендовал Хотон. Шлёпнувшись около тела на колени, тот вдруг зачем-то схватил лежащую за руку и стал суетливо щупать пульс. Дурак он, что ли, или в шоке? — подумал Владимир.

Нет, не дурак — когда приблизились и стали вокруг остальные, урка поднялся с колен, покивал суетливо-сочувственно и произнёс:

— Эта… умерла она. Совсем. Пульса нету. Така вот… — и попятился в толпу; а у трупа на руке, как заметил Владимир, исчезли кольца.

Хотон теперь полез в карман, пошарил там, доставая большой несвежий скомканный носовой платок; стал дрожащими руками вытирать внезапно вспотевшее лицо; при этом из кармана его выпала и покатилась под ветерком к ногам Владимира сложенная бумажка. Он поднял её, не разворачивая сунул в карман.

Вояки стояли чуть поодаль и совещались; до Владимира доносились лишь обрывки негромких реплик:

— Этот… сука. Обмочился. С него всё и началось.

— Туда же?..

— … так водила ведь утёк.

— Людей, бля, много. Много людей. Нахера тут-то, Глебка?

— Не наезжай, я б её сам бы…

— Такое же желание имею. Имел. Бля.

— Вдуть только предварительно.

— Фффу.

— Ничо не «ффу». Вполне еб. бельный бабец.

— Был.

— Был, ага.

— Тащи её за ногу за угол блока и дрючь — потом всем расскажешь, что саму Ксану Сторчак имел! Хы!

— Га-га. Хы-гы!

— Идинах. Сам тащи.

— Так чо делать-то? Кэп добухивать ушёл, устранился, типа.

И все уставились на Глеба, ожидая его решения.

Тот помедлил; потом, покосившись на подошедшего близко Владимира, произнёс:

— Дафигня… Первая, что ли?

— Ну дык. Это ж Сторчак. Это ж…

— Ну да, в общем… Вот чо, пацаны. Нападение на блок.

— О, точно!

— Молодец! Голова!

— Хы, полголовы. Осталось.

— Там это… видно ж, что сблизи; и что снизу вверх?..

— Да пох, я сейчас ещё очередь дам — там вообще ничего не разберёшь…

— Чо, чокнулись: где фронт и где мы!

— Не ссы, лягуша, не утонешь. ДРГ. Мувская.

— Ага. Типа снайпер. А?

— Да.

— Не. Пулемёт.

— А эти? Этот вот, депутат, или кто он — помощник? И водила, который убёг. И эти — вон эти… Чё уставился? Чеши отсюда! — это Владимиру.

— Комель, не наезжай. Это нормальный пацан. Слышь, Вовка, ещё курить есть?

Владимир подошёл и отдал воякам последнюю оставшуюся нераспечатанную пачку Лаки Страйк, из той партии, что взял на реализацию у мувского Васька. Сигареты давно превратились, наравне со спиртным, в самую надёжную валюту Регионов, и он всегда имел на кармане пару пачек — угостить или «построить отношения».

— Ничо себе, мувские. Шпион, што ле?

— Говорю тебе, не наезжай. С Оршанска он; в Оршанске такие есть, нам привозили. Так чо — нападение, обстрел, снайпер. А?

— А эти?

— На водилу пох, а этот… обмочившийся-то — он всё что угодно подтвердит. Вплоть до самоубийства. Хы.

— Хы-гы. Ага, это по-нашему: пару пуль в башку, потом по ходу дела покаянное письмо, потом опять дострелиться…

— Зассыт, конечно. А потом, в Оршанске, расколется. Может, его… тоже?

— Не, палку перегибать не надо. А что «расколется»… им там не больше недели осталось, я так думаю.

— Да ну?

— Я те говорю. Вчера земеля из-под Равнополья звонил — им всё это наст. ёбло, они к Оршанску выдвигаются. И не только они. Так что некогда будет из-за этой дохлой сучки переживать. Чё она и сдёргивала-то с Мувска, улавливаешь? Они ж тоже знают.

— Ну, если так…

— Хорошо б. Обрыдло всё.

— Эх, погуляем!..

Владимир понял, что максимум информации он уже получил, и направился в направлении к своей машине, напутствуемый Глебом:

— Так что, Вовка, дёргай поскорее. Может, в ту же деревню. В Оршанске скоро весело будет…

Женька в машине аж подпрыгивал на сиденье, сжимая в каждой руке по пистолету, вытащенному из тайника; и закидал его вопросами и претензиями:

— Чо было-то?? Чо стреляли? Я тут замёрз уже нах! — мог бы и ключи оставить! Водилы говорят — девку какую-то привалили. Нафига? Кто? За что? Чо ты так долго-то??

— Нормально всё, сейчас поедем… — садясь на водительское место и заводя машину, сказал, Владимир. Вместе с ключами достал из кармана подобранный листок бумаги. Развернул.

- Да, девку. Дерзко себя вела — вот у вояки нервы и не выдержали… давай сюда ствол. Зачем достал?? Вот и оставляй тебя так одного.

«Справка о досрочном освобождении». Осуждённый Тузлов Аркадий Иванович, отбывающий срок в ИТК номер… статья… срок… Комиссией по Реабилитации Оршанского Регионального Совета признан как вступивший на путь исправления… Клятва на верность Свободным Регионам принесена… число, месяц. Направлен на… в распоряжение… тьфу!

Перечитал: …Оршанского Регионального… на верность Регионам… ну конечно! Сразу и видно было, что врёт насчёт «урки из мувских колоний в атаке, а сзади вэвэшные пулемёты». Хотя многие, думаю, поверили. Может, и все поверили. Сейчас всему верят; и чем страшнее, диче «новость», тем охотней в неё поверят. Время такое, располагает.

— Би-и-лли! Что притух-то?? Едем, не? Вон, уже двинулись давно! — это Женька.

Тронулся с места; тут же мимо, встречным курсом в потоке машин проскользнула и Тойота с Хотоном на водительском месте; тот смотрел перед собой вытаращенными глазами, вцепившись в руль; рядом, на пассажирском сиденье, виднелась морда амнистированного урки, «Туза», так артистично только что вравшего про «Родионов разрешил отрезать региональские ухи».

Двигались быстро, на посту не проверяли ни документы, ни груз; вообще не останавливали. Когда проезжали мимо площадки перед блоком, Женька прилип носом к окну, вглядываясь; Владимир же лишь мазнул взглядом: джип по прежнему стоял посреди площадки, и по-прежнему около него лежала, раскинув руки и ноги, бывшая телезвезда и светская львица; вояки же, плотно обступив субъекта в чёрном полупальто, что-то, жестикулируя, объясняли ему, а тот, покорно наклонив голову, внимал, изредка кивая. Синий проблесковый маячок всё так же крутился на крыше Гелендвагена, бросая отблески на стоящих рядом, как будто бессильно призывая обратить внимание на его значительность…

— Ооо, нефига ж себе! В натуре девку привалили! А кто такая?

— Ксана Сторчак. Слышал про такую?

— Аааа… вроде как. Слышал, кажется. Певица?

— Нет — журналистка и телеведущая.

— Ааа, нет, не знаю.

— А и не надо. Довольно пустая дама была, на понтах и с непомерным самомнением. За что и поплатилась в итоге. Не уловила вовремя, что вектор силы сменился. Что сила сейчас не в бумажках и не в политической знАчимости, сила сейчас в оружии и силе духа…

— Ага, сила в стволах; это ты, американец, правильно.

— Я не про стволы, Джонни… впрочем ладно. Проехали.

КОТТЕДЖ ПРАЗДНУЕТ ПОБЕДУ!

Оршанск лихорадило. Это было заметно по мере приближения к городу: всё чаще стали попадаться спешащие из города кортежи чёрных лимузинов, с такими же, как на джипе Сторчак, проблесковыми маячками; и важными, правительственными номерами. Проносились туда-сюда автобусы с зашторенными окнами, за которыми без труда угадывался личный состав. На паре второстепенных блоках царила какая-то растерянность и пох. изм — в отличие от прежних времён машины не досматривали тщательно, больше с целью поживиться, а прогоняли очень поверхностно, иной раз не проверив и документы. Вояки на постах выглядели обескураженными; вместо фильтрации автотранспорта с параллельным улучшением своего, личного благосостояния, они собирались в кучки и что-то горячо обсуждали. Везде уже висели приказы о запрете перемещений между населёнными пунктами без спецпропусков, что повергало в негодование весь проезжий торговый люд, кормившийся с разницы цен между городом и деревней. Владимир заключил, что слова Глеба о том, что фронтовые части, насытившись войной и околовоенным беспределом всяческих чинуш, и вправду поворачивают на Оршанск; и в Оршанске об этом знают — и не только «в верхах».

Зато в коттедже Виталия Леонидовича царила эйфория…

Они только что отбили полновесный штурм, при этом чётко сработали все «домашние заготовки».

По въезду в посёлок Владимир обратил внимание на несколько пустых, выгоревших коттеджей; и что на замусоренном асфальте дороги, проходящей через посёлок, тут и там лежали потемневшие, частично окисленные прошедшими дождями, автоматные гильзы, кучками и россыпью. Приглядевшись, можно было определить, где стреляли с места, где — на бегу. Но заниматься этим не было ни времени, ни желания…

А вот возле забора, окружавшего коттедж депутата, гильзы лежали не просто россыпью или кучками, а чуть ли не грудами, и выглядели они вполне свежими!

Первое, что бросилось в глаза по подъезду — это показавшийся огромным бульдозер «Комацу», которым, очевидно, нападавшие пытались выломать ворота. Это им удалось — и ворота огромный монстр снёс; и тут же сам был «повержен».

Зрелище было феерическим: истерзанный тяжёлыми гусеницами асфальт на подъезде к воротам, весь усыпанный ещё свежими гильзами — видимо, нападавшие усиленно, не жалея патронов, прикрывали огнём атаку железного монстра; сорванные с петель ворота — и сам Комацу, вернее, его оранжевая корма, глупо и смешно торчащая из ямы сразу за воротами, наглухо закупорившая теперь въезд на участок.

Очевидно было, что это была не воронка от какой-нибудь тяжёлой авиабомбы или от фугаса — на оранжевой покраске бульдозера не было следов гари или взрыва: он просто провалился; рухнул в заранее для него, или его тяжёлых собратьев, вплоть до танка, вырытую под бетонной дорожкой ловушку, как проваливался мамонт в ловчую яму, вырытую нашими далёкими предками-охотниками. Дистанционно активированный заряд подорвал опоры — и атакующий монстр оказался бессилен перед коварством обороняющихся!

Рухнул — и закупорил проход; и не смог уже оттуда выбраться, ибо провалился почти вертикально.

Остальное рассказал Владимиру Виталий Леонидович, когда они с Женькой, оставив машину возле раскуроченных ворот, прошли в дом.

Ворвавшиеся через снесённые ворота на территорию атакующие, без прикрытия брони, на прямой и чистой дорожке, выложенной бетонной плитой, оказались под уничтожающим огнём из окон-амбразур коттеджа; они рассыпались с открытого пространства в такую заманчиво-высокую присыпанную снежком траву и бурьян, бывший цветник, по сторонам дорожки, пытаясь наступать на коттедж цепью и с флангов — и тут попали на МЗМ, малозаметные препятствия, густо оплетавшие всю территорию, прилегавшую к коттеджу. Пошагово спотыкаясь, цепляясь ногами за сталистую проволоку, навитую между колышками, прячущимися под снегом и травой, падая на эти самые заострённые колышки; рыча и матерясь, они ещё пытались приблизиться к дому — но это было совсем не как в «Острове сокровищ» Стивенсона, когда штурмовавшие блокгауз пираты были встречены огнём из мушкетов, каждый из которых приходилось довольно долго перезаряжать… нет! — плотный огонь со второго этажа из самозарядных чоповских саег буквально выкосил наступающих.

— Двенадцать человек, Владимир, ты только представь! — четырнадцать! Четырнадцать вооружённых, экипированных обалдуев мы тут положили третьего дня! Двенадцать! Полвзвода! — Виталий Леонидович опять переживал недавнюю грандиозную победу.

Он ликовал. Вместе с ним выглядели совершенно счастливыми его домашние. Только Ольга, жена Виталия Леонидовича, не особо разделяла общее веселье. Приветливо поздоровавшись с прибывшими, она удалилась, и вскоре они услышали звуки фортепьяно и то, что у певческой братии называется «распевка»…

Хотя с происшествия прошло уже два дня, чувствовалось, что они ещё не остыли от впечатлений; а тут такая удача — новые благодарные слушатели!

Коттедж преобразился: теперь розово-жёлтую облицовку окон и дверей, и стены финского красного кирпича густо усеивали пулевые отметины; сами же окна были наглухо задраены как раз теми самыми бронированными ставнями-щитами, из двух слоёв стали с прокладкой из керамической плитки, что «СВД держит», которые показывал Владимиру Виталий Леонидович в его прошлый приезд. В серо-стальных ставнях, которые тоже носили на себе пулевые отметины, зловеще чернели бойницы…

Выбежавшая его встречать Наташа тоже была «в теме»; теперь она преобразилась: флисовая военная куртка какой-то западной страны была по тонкой талии перехвачена широким армейским ремнём с аккуратной такой кобурой; камуфляжные брюки; совсем маленькие, казавшиеся детскими, берцы.

— Да-да, Володь, я тоже стреляла, да!! — теребя его за рукав, потом уже, когда они уже сели за обеденный стол, делилась она впечатлениями, — Сначала папа меня с Олей и с другими женщинами прогнал в подвал, в убежище… у нас классное убежище, я тебе не показывала?? Я тебе потом покажу. Вот. Но я воспротивилась! Я папу упросила! Я же умею стрелять, ты же помнишь! Сказала, что я хоть это… патроны буду подавать, хоть он сказал, что это не надо! А потом, потом, когда всё началось!! Ворота когда сломали, ну, думаю… Знаешь, как страшно было! Они стреляют, я смотрю в щелку, ну, в бойницу, они стреляют, кричат что-то!.. А потом — баах!! Папа только нажал! Под бульдозером ка-а-ак рванёт! — он ка-а-ак носом вниз завалится! Папа с Глебом и с Мишей и с Максом как начали в них стрелять! — они побежали в стороны, в снег — а там эти… ну, папа тебе показывал — мы там ещё летом проволоку на колышках… И стреляют-стреляют-стреляют, ужас просто! Когда в ставню попадают — то звук такой: «Бумм!!» Я ещё про тебя вспоминала, ну, как ты рассказывал, как в этих… когда они на тебя побежали, а ты их из автомата!.. а ты про меня вспоминал?? Пра-авда? Правда-правда?.. А часто?.. Что? А, ну да; они как побежали — и стреляют, только падают всё время — спотыкаются! Ну, я тогда тоже винтовку взяла… папа аж кривится, когда я говорю «ружьё», хи-хи! Вот, взяла винтовку — и давай в них стрелять — я же умею, ты же помнишь! Из этой, из малой гостиной, со второго этажа. А папа из кабинета своего стрелял, а Макс с мансарды, и Глеб… вот. Они бегут — мы стреляем! Они падают-падают-падают; мы стреляем-стреляем-стреляем! …и не поймёшь — то ли попали в него, то ли споткнулся! Так… азартно было! Я уже ни капельки не боялась, правда-правда! Но их так много было!! И все стреляли! Мне в ставню два раз попали, прикинь — бамм! Бамм!! Звук такой. Но я всё равно стреляла!

Наташа рассказывала взахлёб, перескакивая с пятое на десятое, смотреть на неё было приятно. Женька, которого Владимир представил как своего «самого надёжного помошника в бизнесе»; попервости сразу умявший тарелку гуляша, теперь слушал её, тоже развесив уши, казалось с определённой долей зависти.

— … потом они назад побежали — те, в кого не попали. А Макс с Мишей всё бах-бах-бах — вдогонку! Наубивали много, потом весь день мужчины, и папа тоже, стаскивали их к оранжерее… какая сейчас оранжерея — там побили всё! Вот. И они там лежат сейчас! Закаменели все на холоде — страшно так! Ты покойников боишься, Вовка?? А, ты ж, говорил, что нет… Мы туда не ходим теперь… Папа сказал, что звонил в Администрацию, что так и так; чтоб прислали следственную группу, чтоб забрали этих… покойников. А там — не до этого, говорят! Вот папа с Максом и с Толиком третий день и думают, что с ними делать… закапывать сейчас — холодно же, земля твёрдая. А если так оставить — а вдруг опять оттепель? Оля так вообще сказала, что из дома не выйдет, пока в саду будут лежать эти покойники!..

С улыбкой слушая тараторившую дочь, Виталий Леонидович, тоже одетый «по-походному с милитари-уклоном», только изредка репликами поправлял её; а потом, наедине уже, рассказал всю подноготную побоища.

Оказалось, что нападение случилось совсем не спонтанно.

Началось всё с очередного «наезда», о каких постоянно рассказывали соседи. Подъехала на двух джипах компания, постучала в ворота. Виталий Леонидович, не выходя к воротам, по селектору

(- «Очень правильно! — одобрил Владимир, — Они могли попытаться взять заложника!»)

спросил их, кто такие и что им надо. Они ответили очень дерзко… Нет, это не был «Верный Вектор», «Белая Кувалда» или ещё кто из, в общем, известных и более-менее подконтрольных региональной администрации отрядов; это были вообще какие-то левые — не то из какого-то новообразованного тер-бата; не то из личной охраны кого-то из «баронов»; а может, просто банда — все они, по большому счёту, и были бандами.

Потребовали, во-первых, открыть ворота и впустить на территорию; во-вторых, впустить в дом; в-третьих, «у них к владельцу разговор есть, и разговаривать будем в доме; «а иначе «за наглость и неуважение» придётся ответить!..»

Виталий Леонидович давно ждал этого момента; когда придётся уже не лавировать и договариваться, как это было до сих пор; а отвечать прямо и жёстко; однако поначалу он дал слабину — сработал обычная, житейская инерция: вот ведь, до сих пор жили-жили, всего в изобилии, тепло, свет, горячая вода… и сейчас надо идти на жёсткую конфронтацию…

Поначалу он, как было раньше, пытался свести на разговор «о связях», о «крыше на самом высоком уровне», — но приехавшим вся эта говорильня, чувствуется, была пофиг; они стали угрожать и вообще говорить… эээ… всякие дерзкие вещи. Они, так сказать, не были настроены на консенсус — откройте, типа, ворота; впустите в дом — там и будем разговаривать!

Конечно, в таком случае ни о каком «впускании внутрь» не могло быть и речи — и Виталий Леонидович, скрепив сердце, ответил им… Ответил достойно: что если они не хотят убраться по-хорошему — будет по-плохому; что если они попытаются пересечь ограду — в них будут стрелять!.. Это только начать было трудно, да, а потом — потом вспомнилось и дворовое детство, и долгая подготовка коттеджа к обороне… словом, через минут пять такого вот «диалога», быстро перешедшего полностью на ненормативную лексику, Виталий Леонидович взял и отключил селектор. Командовать «к бою» было не нужно — все и так уже были на местах, и напряжённо следили за происходящим.

Тогда приехавшие, после короткой паузы, видя, что диалог окончен и по селектору никто не отвечает, вначале расстреляли саму коробку переговорного устройства…

Потом сразу двое полезли через забор…

Их не стали «подпускать поближе» и всё такое — Макс, и Виталий Леонидович с ним полностью согласился, сказал, что нужно проявить твёрдость с самого начала, твёрдость и жёсткость; и «сразу показать этим сволочам, что тут не шутят!»

И когда они полезли через забор — в них сразу открыли огонь. Они тут же убрались назад, за забор; но в одного Макс, кажется, попал — ранил.

Тогда они ещё какое-то время поболтались за запертыми воротами; но лезть на забор уже не решались — и вскоре уехали. Оба джипа.

И вот ночью… ночью эти, приехавшие, решили, видимо, совершить «ночной налёт по нормативам спецназа», — ночью они втихУю преодолели забор — не здесь, не с фасада коттеджа, а в самой дальней части участка, за старой баней, сейчас служащей дровяником.

Конечно же, сработала сигнализация — без воя, мигания прожекторов и сирен — просто у Виталия Леонидовича на пульте охраны загорелся красный диод, показывая место нарушения периметра; и зуммер просигналил опасность. А ночная замаскированная камера вскоре и показала в инфракрасном диапазоне четыре фигуры, пригнувшись пробирающиеся к дому.

Как и следовало ожидать, пришельцы выбрали для вторжения в коттедж окно на втором этаже с торцевой стороны коттеджа — как раз то, возле которого «как нарочно» была прислонена к стене длинная лестница, и рядом рос раскидистый, хотя сейчас уже весь голый и заиндевелый, вяз. Виталий Леонидович, как и все обитатели дома, уже экипированный «по-военному», прекрасно слышал через внешние микрофоны даже их обмен репликами и приглушенную матершину…

Пришельцы передвинули лестницу к окну и вдвоём — двое держали лестницу, — поднялись к окну… Через минуты микрофоны донесли и усилили мерзкий скрип металла по стеклу — пришельцы резали стекло в окне. Чем резали? Нет, не «просто стеклорезом» — мы нашли потом эту штуку: большая присоска на ручке, и вокруг неё на подшипнике и планке ходит, собственно, стеклорез — твёрдосплавный резак. На уголовном слэнге эта штучка называется «балерина», — присоска крепится к стеклу; а резак, вращаемый по окружности, надрезает стекло. Потом дзыньк! — и вырезанный кругляш стекла присоской попросту выдёргивается. Без всякого звона. Вот так…

Таким образом, приглушённо приматериваясь, они вырезали два кругляша в стеклопакете и, просунув руку, открыли изнутри раму… Рамы почему-то открывались наружу, но взломщики поначалу не обратили на этот странный факт особого внимания. Открыли. И влезли вдвоём на второй этаж.

Практически неслышно влезли, надо отдать им должное — не то что профессионалы-взломщики или ниндзи какие, но в целом вполне грамотно и бесшумно. Если бы не скрытая сигнализация по периметру, и не специально подготовленная для таких «гостей» «комната приёмов» рядом с малопосещаемым зимним садом на втором этаже, куда они, собственно, и влезли, это всё могло и проканать…

Увлёкшийся повествованием депутат, вновь переживая происшествие, жестикулировал; поминутно протирал очки, поглаживал редкие волосы на узком, обтянутом черепашьей кожей черепе, и, уже не стесняясь в выражениях отсутствующих в курительной комнате женщин, рассказывал…

Влезшие на этаж взломщики обследовали комнату, и ничего полезного в ней не нашли, да, собственно, и не особо искали; и вскоре устремились к межкомнатной двери, чтобы продолжить свой экскурс в недра коттеджа. Что уж они собирались делать — втихую вырезать всех обитателей по одному, или открыть парадную дверь и ворота изнутри, с пульта, и впустить ораву своих подельников, как это сделал Одиссей в Трое — это у них теперь не узнать, нет… Потому что влезли они в ловушку, в специально приготовленную для таких вот непрошенных гостей мышеловку.

В чём и убедились незамедлительно: межкомнатная дверь, несмотря на фактурную, «под дерево», отделку, на поверку оказалось стальной и запертой… Ещё не поняв, как же это так вышло, они суетились около неё, дёргали, толкали, недоумевая, как же это так и зачем — когда мышеловка захлопнулась: повинуясь сигналу с пульта Виталия Леонидовича, выломав кусок подвесного потолка и обрывая нарочито-пышные портьеры, с потолка над окнами мАхом упали, мотнувшись на шарнирах над окном, тяжёлые стальные решётки; с мощным, каким-то средневековым лязгом защёлкнувшись в замках под окнами, напрочь отрезая попавшимся «мышкам» дорогу к отступлению!

И всё. Находившиеся в комнате двое просто оцепенели; а двое на улице, услышав грохот падающих решёток, заметались… Потом один рванул вверх по лестнице — и за распахнутыми рамами обнаружил надёжно запертую решётку!

Тут он с попавшимися в мышеловку немного через решётку пообщался, в основном матом и междометиями, чему был невольным свидетелем Виталий Леонидович — в комнате-ловушке, конечно же, был микрофон. До них, конечно, тут же дошло… и эти двое, что остались снаружи, один на лестнице, а другой под лестницей, сломя голову кинулись бежать — туда, откуда и проникли на территорию. И, пока они бежали, Макс с мансарды одного застрелил… то есть это мы думаем, что застрелил — тот упал и не двигался; но потом, когда утром туда сходили — тела не было, только снег в кровавых комках и «следы волочения», как говорят эксперты…

— А сигналка?

— Что «сигналка»? А, по периметру? Да мы не следили, мы все к этой мышеловке собрались тогда. Кроме женщин, конечно. И я им через дверь предложил — сдаваться. Тем более, что их согласия особо и не требовалось!

— Как же вы так — все собрались у… у двери? А если б в это время?.. Ну ладно, ладно, молчу; я ж понимаю — ночное нападение, экстрим…

Про себя Владимир подумал, что вот, несмотря на всё техническое оснащение коттеджа, рядом с которым Вовчиковы деревенские банки с болтами на проволоке как сигнализация выглядели как детский самокат рядом с «мерседесом», насчёт дисциплины и организации обороны у Вовчика дела обстояли, пожалуй, и получше. Может, из-за тщательности самого Вовчика, может из-за консультаций Вадима, как бывалого вояки; а скорее всего и из-за того, что Вовчик со своей «командой» в переделках уже побывал; и, хотя бы по итогам происшествия на поляне в лесу, знал, чем кончается непредусмотрительность… Но говорить вслух это Владимир, конечно же, не стал.

— И что дальше с этими — что попались? Сдались они? — спросил он. Действительно, где же они сейчас сидят? В подвале, что ли?..

— Нет… — пожал плечами депутат, — Собственно, мы с ними особо не разговаривали. Они начали там, из-за двери, кричать, угрожать… кстати, Лиошко упоминали — якобы они под ним ходят… Я его знаю — он из Северной Депутатской фракции, мы пересекались раньше по работе… порядочная сволочь. У меня с ним были трения.

— И что?

— Мы посовещались — Макс настоял их ликвидировать. Я… мы, в общем, согласились с его доводами…

— Как?.. ликвидировать? Сразу?.. — Владимиру показалось, что он ослышался, — Зачем??

— Видишь ли, Владимир. Нужно сразу показать силу и бескомпромиссность. Что мы не собираемся с ними в бирюльки играть. Поставить вопрос ребром: каждый, кто сюда полезет, будет однозначно ликвидирован. Так сказать, разговор с позиции силы. И… Макс их застрелил. Я открыл броне-дверцу, — там была такая, за картиной, замаскированная, — и Макс их перестрелял. Как в тире. А потом, днём, мы их «выложили» перед коттеджем, — там территория просматривается, они наверняка видели!

— Виталий Леонидович… но как же… — Владимира взволновал такой, на его взгляд, неделовой подход к решению такого важного вопроса, — Нет, вы не подумайте, что я им там… сочувствую, или там за них… переживаю; нет! Собакам собачья смерть! Но зачем… сразу-то? Они же, пленные — это же… ресурс! Их можно было допросить, их можно было использовать как прикрытие, ими можно было, наконец, торговаться! Это ведь козырь был — пленные-то! А вы этот козырь сразу — в расход… зачем так-то?

Виталий Леонидович ещё раз протёр узкие стёклышки очков, надел их и посмотрел на Владимира раздражённо-покровительственно:

— Эх, Володя, Володя! О чём ты говоришь! Какая такая «торговля»?.. Вот узнаю школу старого Лебедева — всё-то ему было строить «систему сдержек и противовесов»; и вас, молодёжь, этому же учил! А у нас, Володя, всё по-простому: кто к нам с мечом придёт — от меча и погибнет! Полезли — и вот, пожалуйста: оба на утро холодные! И это, Володя, «на отрезвление» должно действовать намного сильнее, чем какие бы то ни было «переговоры»…

— Но…

— …быстрый и конкретный ответ. Залезли, вломились — трупы! Это, в принципе, Макс предложил такой подход; Глебу и Мише было всё равно, а я с Максом согласился! Нечего с ними церемониться! Кстати, в Регионах и закон такой принят — теперь разрешено. В порядке самообороны… Ты же сам, ты же сам рассказывал — что когда на вас эти, гастеры, напали — ты же их и перестрелял из автомата? Или ты выдумал всё?.. А сейчас что-то, извини, слякоть разводишь — «допросить» да «торговаться»… С кем торговаться-то?!

— Виталий Леонидович… Не выдумал. Да я же не отрицаю необходимости жёсткого поведения с бандитами, террористами и прочей публикой! Но зачем же сразу такой козырь, как пленённые бандиты, «гасить»? Ведь они и штурмовали вас, теперь это ясно, так нагло и отчаянно, именно потому, что вы их людей застрелили! Озлобили их, значит. А если бы не застрелили, во всяком случае, сразу, — то наверняка тогда и штурма бы не было. А были бы переговоры. Пусть длительные, нудные — но не война! А теперь…

— Володя! — Виталий Леонидович перешёл на строгий менторский тон, — Я попрошу тебя не распространяться на тему, в которой ты, извини, не разбираешься!..

— Не разбираюсь?..

— Да, не разбираешься! — хозяин коттеджа повысил голос, — Рассуждать о сущности политики и технике решения политических вопросов — это одно; а реальность — это совсем другое! Я вижу, сразу вижу — тут, в твоих рассуждениях, торчат уши старого политикана Лебедева! И что не зря ты так долго прожил в Америке — этой стране торгашей! Это там всё — набрать козырей и «торговаться»! — последнее он высказал с явным отвращением.

— Вот Макс — он с детства вырос в Америке, — но по менталитету он совсем другой! Никаких переговоров со сволочами, — полезли — трупы! И всё! Да, они вновь полезли, очень может быть, из-за этих двоих. И что? Потеряли четырнадцать человек — и теперь не сунутся! А сунутся — получат ещё!

— Виталий Леонидович…

Владимир уже понял, что зря он этот вопрос поднял. У хозяина сложилось впечатление, что он, не побывав в бою, не будучи защитником, а лишь гостем, критикует саму концепцию защиты. Да, собственно, так оно и было: он с самого начала сомневался, что в начавшейся заварушке можно будет отсидеться в таком-то вот комфортабельном «замке», между делом постреливая в нападающих… Он считал, что на силу всегда найдётся другая сила; и что лучшая политика в БП — это не отсвечивать; быть далеко от «центра бурления говен», и быть никому ненужным и неинтересным. А тут — целый дворец, явно набитый дефицитнейшими в наше время ништяками — и рассчитывать, что рано или поздно никто не позарится; что не найдётся силы или хитрости, способной опрокинуть оборону?.. На его взгляд это было опрометчиво, на такое всерьёз рассчитывать. Вот концепция выживания Вовчика — та импонировала ему намного больше, — быть далеко, быть неприметным… Но Виталий Леонидович со своим семейством слишком ценил комфорт, чтобы прятаться в «ебенях»… и то! — видишь, как дело обернулось, даже там, в Озерье, нашлись охотники до его, до их добра… Везде, конечно, нужно защищаться. Но зачем же «поднимать кровных врагов на ровном месте»? Он вспомнил, как рассказывал Вовчик: как он с девчонками захватил в плен троих хроновских пацанов… Ведь не убил же их! Заставил потрудиться «на благо коллектива» — а потом вернул, без оружия, конечно же. Избежал озлобления, которое, само собой, возникло бы в деревне, расправься он с ними. А здесь…

— Виталий Леонидович! Я же не критикую, нет! Как сделали — так сделали, что уж теперь… Но всё же у политики есть свои законы; а война, как известно, есть продолжение политики, только другими средствами…

— Нахватался ты у старика Лебедева!..

— …и один из законов политики — это что имеющиеся козыри нужно не разбрасывать, а хранить; и использовать в самый подходящий момент!..

— Всё! — Виталий Леонидович раздражённо пристукнул ладонью по подлокотнику кресла, в котором сидел, и стал подниматься — Закончили эту тему!

— … вы теперь, возможно, заимели кровных врагов, которые не перед чем не остановятся…

— А и пускай. Сунутся — ещё получат. Ну что? Хочешь посмотреть останки, так сказать, этих «штурмовиков»? Или мыться сначала будете?

— Давайте сходим, посмотрим, пока светло. Не то что интересно, но… мало ли. Вдруг кого… опознаем.

— Ну, одевайся, сходим. Юноша, может, пока в ванну? Или только душ?

— Я тоже пойду! — встрепенулся доселе молчавший Женька. Видно было, что эпитет «юноша» ему непривычен, но понравился.

— Евгений. Там мёртвые тела. Зачем тебе смотреть?

— А вам — зачем? Вот и мне так же. Что мёртвые — что я, мёртвых не видел? Видел я мёртвых… Щас мёртвых хватает!

ПОСЛЕДСТВИЯ И НОВЫЕ ОПАСНОСТИ

Груда заиндевевших тел рядком и друг на друге лежала в бывшей оранжерее-теплице. Сейчас перекрытия из прозрачного пластика были сняты, видимо, чтобы не являться укрытием — присыпанные снежком они могли служить преградой для полного просмотра территории в этом направлении; и в помещении, на мёрзлой земле, среди горшков и засохших останков цветов были сложены трупы.

Торчали вверх руки со скрюченными почерневшими уже пальцами, в раззявленные рты позёмкой намело снега. На головах видны были пулевые отверстия — добивали??.. Наверняка. Кто, интересно? Как-то не мог себе представить интеллигентного Виталия Леонидовича или с детства знакомого Мишу, достреливающих раненых стонущих боевиков… Вообще смотреть на трупы, конечно, было неприятно, но Владимир заставлял себя. Кривился и Женька, невесть зачем увязавшийся с ними. Женька-то потом и узнал троих…

Собственно, сначала сам Владимир обратил внимание, что несколько трупов были какие-то подозрительно маленькие; и, наклонившись, рассматривая, определил, что пятеро-то были совсем молодые парни; наверное, ровесники Женьки. Все в разномастном камуфляже, все четырнадцать, вернее — шестнадцать — тела застреленных ночных «ниндзей» теперь лежали тут же. Разномастная обувь: берцы, гражданские зимние ботинки на меху; охотничьи сапоги как из «Охотника-Рыболова». Бурые пятна на форме. Никаких отличительных знаков. Стандартные армейские разгрузки — теперь пустые. И четверо — совсем мальчишки.

— Да-да! — подтвердил Виталий Леонидович, — Совсем пацанов погнали! Никакой совести у подонков! Вот этот вот… глянь. Вообще сопляк. Как он автомат-то тащил!

— Где сопляк? — встрепенулся Женька; подошёл, присматриваясь.

— А что, с автоматами они были?

— Почти все, да. Три дробовика, только. Стандартные армейские АК-74, жаль, что с боезапасом под 5.45 у нас не густо. Но и то…

— Это — Дрон! — послышался голос Женьки, — А этот — Фикса, вот, у него сбоку зубы вставные! Я их знаю!

— Да ты что? Пацанов этих? Откуда знаешь? — обернулись оба мужчины к мальчишке. Тот с полной уверенностью добавил:

— И вот этого — тоже видел. Только погоняло его не знаю. Они из «Бойцовых Котов». Ну, бывшие «Шестерёнки», с района мехзавода. Билли, посвети, есть фонарик?..

— Каких таких… «Бойцовских котов»?.. — забеспокоился Виталий Леонидович, — Банда? Подростковая? Под кем ходят? И — остальные-то взрослые!

— Они не под кем не ходят, они сами по себе… как мы. Мы с ними постоянно стЫкивались. Ну, на разборах. Они на нашу территорию лезли, ну и… мы на их. — продолжал Женька, — Это точно — Дрон! Я его хорошо знаю… знал. Он Шалому, ну Вампиру… то есть Сашке Меньшикову — зубы выбил. Кастетом. В драке. Вот…

Помолчал и добавил:

— Вампир его обещал из-под земли достать, и только потом зубы себе вставлять… а он вот он, тута. Надо будет ему сказать… Не получится у него… мстя.

— Месть.

— Угу. Вот тута вот… — Женька потеребил замёрзшую и ставшую жёсткой как жесть куртку на плече лежащего, — вот тут… на плече. Татуха у него должна быть. Кот, типа. Бойцовый. Они ещё летом себе набили, и ходили в безрукавках, понтовались. Дай ножик — вот давай прорежем, — там татуха. Я отвечаю.

— Да верим… ничего мы резать не будем, конечно. Кот так кот.

— Мы и «Уличных Псов» себе набили, в общем, в контру им. Ну, после той песни, помнишь? Типа, они кошаки — а мы Псы!

— Уличные.

— Уличные! — не принял подначки Женька, — А они потом куда-то подались. Кто что говорил — не то в тербат какой, не то в Вектор. Или в «Чёрные Квадраты». Ну и вот — допрыгались!

— Ты и «Чёрных Квадратов» знаешь? — встрепенулся Владимир.

— То я Чёрных Квадратов не знал бы… Тоже — бандюки; но, типа, идейные. У них автор, ну, главный бугор — говорят, в Мувске. Они, типа, против олигархов!

— Сейчас, Женька, все «типа против олигархов»; только олигархам от этого не жарко и не холодно. Ладно, пойдём, что ли.

Они выбрались из оранжереи, служащей теперь покойницкой, и в быстро синеющих сумерках направились к дому. По пути Виталий Леонидович всё размышлял вслух:

— … какая страна была! Держава! Не без недостатков, конечно — но пусть кинул бы камень тот, у кого нет недостатков! Мощь была! Нет, раздербанили, растащили по углам… и это ведь только начало! Сейчас… ты знаешь, Володя, что всё продаётся и покупается?.. Должности, звания. Дети вот, подростки. Кто платит — за того и идут на смерть. Дожили…

— Виталий Леонидович! — перебил Владимир, — Вот вы — отбились. Но ведь это повторится. Придут уже с техникой. С тяжёлым оружием. Что вы сможете противопоставить гранатомётам?..

Хозяин коттеджа осёкся. Помолчал. Потом вымолвил, как бы с трудом:

— А что ты предлагаешь?

— Уходить надо.

— Ку-да?? Куда — уходить? С запасами, с топливом? С женщинами? Куда?

— Я не знаю… Но тут — не вариант. Вы же видите — многие коттеджи уже разгромили. Доберутся и до вашего.

— Уходить — не вариант! Некуда уходить.

— Есть ещё вариант… — спохватился Владимир, — Виталий Леонидович! Вы только меня выслушайте, не перебивайте! Я понимаю всё… И что дом этот вам очень дорог, что много сил сюда вбито. Что перебираться куда-то со всеми запасами, и чтобы на новом месте сохранить тот же уровень комфорта — нереально. Но… вот я вам говорил — сейчас новая эта власть, эта «Региональная Администрация» — она на волоске держится. Пока они ещё как-то могут обеспечивать… электорату… какой-то уровень, пусть не комфорта, но хотя бы выживания и защиты. Но… ресурсы кончаются. Они уже не могут держать ситуацию. До сих пор оправданием была война с Мувском. Но сейчас, как я понимаю, боевые действия зашли в тупик — ни те не могут продавить ситуацию, ни эти. И в то же время поддерживать армию на приемлемом для неё уровне Администрация уже тоже не может! Я вам рассказывал уже — армейские части возвращаются в город. С оружием возвращаются, в том числе — с тяжёлым. Танки, пушки БМП… Миномёты. Плюс к этому идут уже столкновения с «Верным Вектором», с их, пока ещё тыловыми, частями…

— Знаю я. Я ситуацию мониторю.

Они дошли до коттеджа; и Женька отправился в ванну. Мужчины же сели в кресла в курительной и продолжили беседу. Всё это было уже очень серьёзно. Он предполагал, что обитатели коттеджа, просто запершись в четырёх стенах, и явно давая понять, что в коттедже есть что взять; а самое главное — озлобив нападавших, сделали не лучший выбор. Рано или поздно их раздавят… Владимир чувствовал, что от того, какое решение будет сейчас принято, зависит судьба обитателей коттеджа, Наташи; во многом — и его самого. Он старался быть убедительным. Но… хозяин явно был настроен отвергнуть любые доводы. Владимир знал этот эффект — когда собеседник не оценивает доводы, а только ищет любые, пусть несущественные, лазейки в них, чтобы доводы отвергнуть. Не опровергнуть своими контр-доводами, а просто отвергнуть. Потому что для него доводы оппонента неприемлемы на эмоциональном уровне; а все мы, что ни говори, дети эмоций… Но нужно было попробовать. Слишком многое от этого зависело. Получалось не очень…

— Вы же понимаете — начнётся то, что называется «Дикое Поле». Уже, по сути, началось — я был свидетелем по дороге. Когда закона нет, никакого! Вообще! Можно убить, можно ограбить — за это ничего не будет! Вот Администрация — она… нелигитимна, как сказал бы юрист; жестока, непорворотлива… но она олицетворяет хотя бы видимость порядка! Когда этого… кто тут у нас сейчас? Когда очередного «президента» скинут — начнутся погромы. В лучших традициях…

— Володя, давай-ка к делу. Ты это можешь всё объяснять своему малолетнему подопечному, мне — не надо. Что ты предлагаешь?

— Погодите, Виталий Леонидович. Я просто последовательно… последовательно приближаюсь к главному. Так вот. Выжить в ситуации «Дикого Поля» можно только в двух случаях: первый — когда вы с какой-то из сильных сторон… Ну, из истории — когда вы с красными, или там с петлюровцами, или, на худой конец, с Махно! Тогда в составе этой силы есть шанс — насколько есть шанс у этой силы. Да, можно словить пулю в бою; может эта «сила» в полном составе понести поражение — как это было с теми же белыми; но «в процессе» — шанс выжить есть… Тем более что разгром какой-то одной «силы» совсем не обязательно фатально сказывался на рядовых членах… на солдатах, имею ввиду. Вот в Гражданскую — были люди, что успевали повоевать и у белых, и у красных. И у Махно. Того же Алексей Толстого почитать, «Хождение по мукам» — с натуры было списано. Но — это не ваш вариант, я так понимаю.

— Правильно понимаешь. Очевидные вещи пока говоришь, Володя. Но… ты же понял — я намеренно устранился из политики. Я не с Регионалами, я не с Мувском, я не с Вектором или «Кувалдой» какой… слишком много их тут развелось — вот, уже какие-то «Коты» и «Квадраты»… Не тот мой возраст — лавировать в этом клубке… или там в атаки ходить. Вышел я из «рядовых», и давно! Да и противны они мне все!

— Это понятно, Виталий Леонидович. Но, в тоже время, если бы вот те… нападающие, если бы они точно знали, что у вас сильная «крыша», — ну пусть тот же «Вектор», вы же их… подкармливали? — они б не сунулись, правда же? А они полезли… значит, позиции «Вектора» совсем шаткие…

— Верно. Последнее время они и телефон не берут…

— То есть «крыши» у вас, считайте, нет… А в таком расколбасе — вы же понимаете! — того, кто ни с тем и не с этим, — того бьют в первую очередь… Тогда остаётся другой вариант — чтобы вы были никому незаметны или неинтересны. Нечего у вас взять, некому мстить!

— Как ты это себе представляешь?

— Ну как… Вот, уходить вы не хотите, и некуда — я вас понимаю. А коттедж — стоит! И видно, что жизнь в нём идёт. И ясно, что взять в нём есть что…

— Короче!

— Сжечь его! — решился наконец Владимир, — Сжечь. Не дотла, но чтобы видно было, что коттедж горел и частично разрушен. Разворотить или взорвать кровлю. Выбить окна, вместе со ставнями. Внутри всё разломать, как будто был штурм и дом уже разграблен!

— Володя… да ты с ума сошёл?.. — Виталий Леонидович смотрел теперь на Владимира с явным сомнением в его адекватности, — Чтобы я… свой дом?.. Дом?? Свой?? А самому что — повеситься на воротах? — он хмыкнул, — Не понял я твоей идеи…

— Виталий Леонидович, идея в том, чтобы вас не искали. Чтобы тут некому и нечего было делать. Вот в деревне, откуда я приехал — там другая ситуация. Там — сила против силы. Людей много. А у вас… Да, один штурм отбили — но это же город! Тут людских резервов несравненно больше, чем в Озерье! Придут ещё, и много. Надо чтобы некуда было им приходить, чтобы не маячить назойливо! Мне Наташа говорила — да я и сам помню, ещё с детства — ну, когда мы там в прятки играли, и когда в подземном тире вы меня стрелять учили, — у вас же огромный подвал! Как я понимаю, там запасы и есть… Про него мало кто знает — вы же сами говорите — эти, с администрации, приходили с обысками — и не нашли ничего…

— Да уж! — бывший депутат довольно хмыкнул, — Ещё бы они нашли! Там всё по уму сделано! Те же спецы делали, что твоему отцу тайник в кабинете… ну, ты знаешь. Сторонний человек в подвале найдёт только то, что ему позволено будет найти… а кроме того, я и… впрочем, не об этом речь. Итак?

— Вот. «Уйти в подземелье». «Оформить» всё так, что будто бы коттедж разгромлен, и обитатели спаслись бегством! В подвале, в бункере вашем, я уверен, можно выживать! С соблюдением, конечно же, некоторых мер конспирации — чтобы генератор не стучал, чтобы дым… запахи там… ну, вы понимаете. Конечно, джакузи или ванны уже не будет — но вас там не достанут. Просто потому, что никому в голову не придёт вас там искать!

Виталий Леонидович тяжело вздохнул, чешуйчатая кожа на его лысоватом черепе сдвинулась на лбу в складки.

— Володя… давай закончим эту тему. Никуда «в подземелья» я уходить не стану. Как ты это себе представляешь: с Наташей, с Оленькой, с детьми, с Ольгой Михайловной в подземелье — и дышать через раз? А у нас над головой будут ходить друзья этих, покойничков, что рядком в оранжерее лежат — и пинать мои стулья?? — он зло хлопнул костлявой рукой по подлокотнику кресла и повысил голос, — Тыкать грязными пальцами в клавиши Оленькиного фортепьяно?? А мы будем через микрофоны напряжённо прислушиваться — ушли? Не ушли? Будем греть пищу не в микроволновке, а на газовой горелке; на спиртовке ещё, может?? Кутаться в пледы чтобы не замёрзнуть? Превратиться в тараканов??

Владимир сделал ещё попытку:

— Ну, готовить на газовой горелке — это ещё не самое страшное… Я же с деревни — там Вовчик, — вы его знаете, — со своими на дровяной печке готовит… и ей же обогревается.

— Оленька… Оленька с Наташей будут вилками таскать разогретую тушёнку из жестяной банки?? Варить эти… дошираки? Самим разрушить свой дом??

— Имитировать, всего лишь имитировать, Виталий Леонидович! Чтобы вас тут не искали. Вы же говорили, что эти люди… что они этого, вашего бывшего коллегу Лиошко, упоминали — и что он мстительный и подлый тип. Зачем вам эта вендетта?

— Всё, закрыли тему! — Виталий Леонидович был непреклонен, — То, что ты предлагаешь, положительно неприемлемо!

— Ясно… — Владимир вздохнул, — Но какая-то концепция выживания у вас есть?

— Есть. Мы отбили один штурм, отобьём и следующие. Стрелковки у нас хватает. Стрелков — тоже; к тому же я рассчитываю, что и ты к нам присоединишься. Насчёт применения тяжёлого вооружения Администрация настроена непреклонно — это неприемлемо, это будет пресекаться. Хотя на некоторые инциденты с применением лёгкого пехотного оружия они глаза закрывают…

— Ничего себе «инцидент» — четырнадцать трупов!..

— … вот если не станет Администрации… Ну, у них пока есть более жирные и легкодоступные куски; будем надеяться, что на нас они не ополчатся… Что делать — время такое! Приходится рисковать… Останешься с нами? Мальчик тоже может остаться.

Владимир понял, что переубедить эту очкастую рептилию уже не удастся…

— Я мог бы остаться… Всё равно, я чувствую, в нынешних условиях бизнес в Оршанске придётся сворачивать и где-то пересидеть. Но я не один теперь. Кроме вот Женьки — ещё десяток мальчишек, и у них семьи. Я за них теперь чувствую ответственность.

— Владимир. Ответственность — это хорошо. Это — по молодости. Я тоже… раньше «чувствовал ответственность» — причём в глобальном масштабе, «за человечество», за мир во всём мире — оттого и в политику пошёл. Потом этот максимализм кончился — я сейчас ответственен только «за своих». Ты тоже — свой. Оставайся. Принять же такую гурьбу народа я, конечно же, не смогу. Тут, знаешь ли, не детский сад и не богадельня.

Владимир понял, что разговор, по сути, закончен. Всё остальное теперь уже — ни о чём. Так — разговоры… Бросать мальчишек он не собирался. Вывезти их в Озерье, с семьями — это был бы, пожалуй, лучший вариант — хотя Вовчик и сидел там «без джакузи и микроволновки», и «без фортепьяно», он людей, наверняка бы, принял. Но теперь вывезти всех в деревню уже нереально — дороги перекрывают. Уже и самому не прорваться. А здесь…

Он вздохнул.

— Да ты не вздыхай! — обнадёжил депутат, — У нас тут всё продумано. Я же тебе показывал — проволочные заграждения, МЗП; ворота теперь закупорены. Если проломят забор — на этот случай фугасы направленного взрыва с горючей смесью. Близко не подойдут! Отсидимся.

— Эх, Виталий Леонидович… Я бы согласился с вами, — да только город у вас рядом; город — с огромными ресурсами оголодавших озлобленных людей. Ненавидящих «олигархов». Вот вы не олигарх — но кто это знает и кого это волнует? В тепле, с электричеством, в комфорте — по нынешним временам олигарх… в народном понимании. Сомнут. Трупами завалят… Впрочем, как знаете. Я бы вот ещё что посоветовал — гранаты! Фугасы на территории у вас есть, а гранат, для ближнего боя — возможно, под коттеджем, или в самом коттедже — нет. Гранаты нужны, или их эрзацы. А?

Виталий Леонидович тоже был рад уходу от тяжёлой темы. Вопросы собственно обороны, технические вопросы были не в пример легче, чем обсуждения самой концепции «в общем»; тем более он сейчас, по сути, отказал Владимиру в возможности войти в коттедж «со своими людьми».

— Ну что ты, Володя. Какие гранаты? Зачем? Мы не подпустим нападающих к стенам — вот как в этот раз. И Макс со мной солидарен — мы выбьем любое количество нападающих на дистанции! Макс уверен — до дистанции гранатного броска мы их просто недопустим!

— «На дистанции выбьете»… ну, как знаете…

— Володя, поверь, тут оборона готовилась всерьёз и надёжно. Мы — отобьёмся. А вот ты куда?

— Я… Как я сказал — в самое экстремальное время я постараюсь не отсвечивать. «Залечь на тюфяки», как говорят сицилийские мафиозо про период, когда нужно отлежаться. Есть у меня одно подготовленное место, в промзоне. Грязное, некомфортное — но с печкой. Вот там.

— Ну гляди. На мой взгляд, ты поступаешь неразумно.

Виталий Леонидович поднялся, давая понять, что разговор закончен.

— Вот что. Я дам тебе хорошее радио, поставишь в квартире. Мы будем на связи, если что — ты лично можешь рассчитывать на укрытие…

После ужина сидели с Женькой в гостевой комнате, где им обоим было постелено; в той самой, где прошлый раз ночевал Владимир. Готовились уже, как говорится, «к отходу ко сну».

Вернее, «готовился ко сну» один Женька — чисто вымытый, теперь уже не в деревенской бане с минимумом воды, а в настоящей джакузи и с настоящим душем, не только с хорошим мылом, но и с душ-гелем и шампунем, Женька, обложившись подушками, сидел в постели, и азартно резался с монстрами на большом ЖКИ-экране на стене посредством видео-приставки.

Мягко жужжал климат-контроль, поддерживая комфортную температуру; верхний свет был притушен, комната освещалась только изысканным торшером под пёстрым, в «африканских мотивах», абажуром…

Владимир, под приглушенный рёв монстров и пронзительное стрекотание каких-то пулемётов-бластеров, отжимался на кулаках, изредка поглядывая на экран. Пронзённые светящимися струями космического оружия будущего, монстры взрёвывали и картинно разваливались на куски, но, тем не менее, всё лезли и лезли со всех сторон. Женька похрюкивал от азарта и жал на джойстик-гашетку, уничтожая их десятками, но они лезли сотнями.

«— Всё как в жизни…» — подумал Владимир, — «сорок два, сорок три, сорок четыре… Нагонят народу толпу, и завалят трупами… сорок семь, сорок восемь… или проломят периметр ещё одним бульдозером и прочистят дорожку к дому; а они гранаты отрицают… Макс этот, авторитет, тоже… пятьдесят два, пятьдесят три… конечно, фугасы направленного взрыва на территории, это да… ну, сожгут ещё один «Комацу», ну, два… но раз так чётко обозначили своё благосостояние, и отсутствие «крыши» среди силовиков, и озлобили банду — найдут чем и как задавить… пятьдесят семь… шестьдесят. Ну-ка, на левой теперь… Раз. Два. Три…»

— А клёво тут! — не отрываясь от экрана, поведал Женька, — Горячая вода всё время! Жрачка! Телевизор вот! Лёшка бы позавидовала! Клёво они тут обосновались!

Тра-та-та! Ж-жжых! Пиу! Пиу! — бластер на экране разил врагов направо и налево.

— Ыы-ых… Клёво, да. Остался бы?..

— Тут? А чё. Конечно!

— Фффух… — Владимир рухнул всем телом на пол, — Фффууу… Ослабел тут с этими переездами… Жендос! Я говорю — один бы остался? Ну — без стаи своей, без Псов?..

— Оди-и-ин??.. — Женька на миг отвлёкся от экрана, — Как это? В смысле — тут остаться, — а пацаны? А родаки?.. Ах ты ж, бля! — воспользовавшись отвлечением стрелка, монстры на экране с победным рёвом рванулись в атаку.

«— Жжжых! Пи-иу!! Та-та-та!..» — застрекотал торопливо снова пулемёт-бластер Женьки, но было поздно — на экране крупно мелькнули перекошенные оскаленные рожи чудовищ, экран окрасился красным; как бы кровью — «Game Over!» выскочила надпись.

— Сожрали… — огорчённо произнёс Женька, отбрасывая джойстик, — Чуть-чуть уровень не прошёл… Один? Не, ты чё, Американец, одному — западло! Как это так — одному тут в джакузях мыцца и в тепле центровую хавку шамать, а братва будет по морозцу сопли на кулак наматывать?? Это не по-пацански!

— Не по-пацански… — продолжая лежать пластом на паркете, отдыхая, повторил Владимир, — Вот и я думаю — не по-пацански…

— А чё? Предлагали?? Вот така-вот — одному?? — взъершился пацан, и аж привстал с постели.

От тяжёлого и, скорее всего, неправдивого ответа Владимира спасла тихо, без скрипа приоткрывшаяся дверь в комнату.

НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ В КОТТЕДЖНОМ ПОСЁЛКЕ

Тук-тук!.. — послышалось в приоткрывшуюся дверь, — Ма-альчики-и? Вы одетые? Можно к вам?

Наташа, — понял Владимир.

— Да, Наташа, входи.

Дверь открылась полностью, пропуская Наташу, и затворилась вновь. Женька торопливо прикрыл голые коленки одеялом.

Наташа вошла, и остановилась около двери. Одета она уже была не «по-боевому», не в защитного цвета брюки и флисовый полуармейский джемпер, а в лёгкие спортивные брючки и просторную футболку; однако и тут был сохранён некоторый «милитари-стайл» — из-под футболки на ремне видна была кобура; Владимир ещё раньше обратил внимание — не грубая армейская кобура для ПМ, и не кобура-для-ЧОПа, для ЧОПовского ИЖА; а аккуратная такая, ладная замшевая кобура для чего-то такого же, как Наташа, миниатюрного и изысканного.

— Ффу!! — сразу сморщила она носик, — Что у вас так потом пахнет! Ффу! Вы хоть проветрите, что ли!

— Это не потом! — отмазался остывающий от отжиманий Владимир, — Это адреналином. Вон, Женька только что монстров крушил, а они его, тем не менее, сожрали! Вот у него, в процессе, адреналин и выделился!

— Го-онишь, Американец! — запротестовал Женька, вновь включая приставку. Поднял худую мальчишескую руку, понюхал плечо, — От меня только шампунькой пахнет, приятно. Это ты навонял!

— А ещё он пукнул, когда его сожрали! — обвиняющее продолжил Владимир, продолжая лежать на полу, — Джонни, я сколько раз просил меня «Американцем» не называть? Зови уж «Билли», если без погоняла не можешь… Наташ, он всё врёт — это он навонял!

— Врёт он всё — ничего я не пукал!

— Фу, мальчики, что за выражения — «навонял», «пукал»?.. Я же не говорю, что воняет, я чувствую, что пОтом пахнет. От тебя, кстати. Володь; а что ты на полу лежишь?.. — она присела рядом и коснулась пальчиками его лица, — Чего на полу-то?

— Да вот… рухнул что-то на пол! — Владимир перекатился на спину и посмотрел на Наташу снизу вверх, — Почувствовал себя сражённым Жендосом монстром!

— Угу… «Билли»… Билли Бонсом ещё… — бормотал Женька, опять сидя в подушках и отыскивая джойстиком в меню на экране телевизора нужный уровень, — Да, Наташ, спасибо за шмотки. Ну, за бельё после ванны, имею ввиду…

— Пожалуйста. Это, кстати, Володи трусы и майка; ещё с тех времён, когда он на лето к нам, раньше, приезжал. В школе ещё когда учился. Вырос из них давно, хи-хи, сейчас вон какой здоро-о-овый! — она с определённо восхищением потыкала наманикюренным пальчиком в вздутый после отжиманий его трицепс, — Во-овк! Вставай! Чего ты на полу-то?

— Ага! — на экране высветилась заставка, и Женька подобрался, поудобнее стискивая джойстик, — Ща я с вами разберусь! Американец — чур, меня не отвлекать! Это из-за тебя меня сожрали!

— Во-о-вка! Вставай! Чего на полу лежишь? Что вы там с папой обсуждали, что он весь сумрачный ходит?

— Угу… — Владимир поднялся, — Сейчас я…

Он прошёл в крошечную туалет-ванную, совмещённую с гостевой комнатой, где они находились. Пренебрегши душем, намочил под краном скомканное махровое полотенце и, сняв майку, быстро растёрся приятно-горячим влажным полотенцем до пояса. Всё же горячая вода в наше время — большое дело! Можно понять Виталия Леонидовича, что он не хочет терять такой комфорт и намерен за него биться. Другой вопрос, что нельзя «за комфорт» биться «до последнего». За жизнь, за выживание — можно, а за комфорт нельзя. Не стоит он того. Хотя для некоторых привыкших к комфорту, увы, комфорт и стал равен жизни… И ещё не хочет он этим комфортом делиться… Да…

— Во-о-вка!

— Иду.

Он прошёл в комнату, на ходу надевая футболку. Наташа сидела на его кровати. Женька уже опять с увлечением рубился с монстрами. Мягкий свет торшера; на улицу не проникает ни лучика — кроме того, что на стальной ставне бойница закрыта специальной задвижкой, окно ещё и занавешено портьерой, так, что не видно и саму ставню. Комфорт и безопасность.

— Что с папой-то?..

— Ну что… Так. Насчёт обороны. Насчёт того, как дальше.

— Вовк! Но ты же останешься? Останешься же? — голос Наташи сделался почти умоляющим.

— Нет, Наташа; в город поеду.

И, останавливая её уговоры:

— Ненадолго, Наташ… — бросил взгляд на Женьку, — То есть, не то что ненадолго, но буду приезжать. Дела у меня ещё кое-какие в городе, вот закончу… Ну и… люди.

— Какие?.. …люди?? А я?? — пухлые губки Наташи надулись, казалось, что она готова расплакаться; как в детстве, когда не купили понравившуюся игрушку.

— Ты… У вас тут безопасно. А там… люди.

— У «нас», Вовка, у нас, не «у вас»! — перебила Наташа, — Что ты так! А мы что — не люди?..

Вот чёрт. Неприятно опять этот разговор начинать, на этот раз с Наташей; да ещё при Женьке. Глупо думать, что увлечённо сражающийся с монстрами пацан «ничего не слышит», — всё он слышит. И учитывает. Сел рядом с девушкой на кровать.

— Наташ. У вас… Ладно, «у нас» тут достаточно безопасно, да. Но — очень уж на виду. У меня вот и сомнения на этот счёт. О чём и говорил с твоим папой. И в городе я, кроме как дела позаканчиваю, ещё организую добавочное… эээ… убежище. Не такое комфортное, но где, в случае чего, можно будет укрыться. У вас же — говорили, вроде? — есть из подвала ход за территорию?

— Ты что, Вовка! — с жаром стала убеждать его Наташа, — Знаешь, как тут всё продумано! Сколько сил, денег и времени на оборудование потрачено! Не надо будет никакого «добавочного убежища»! Знаешь, какая тут оборона!! Макс как стреляет — как снайпер! А мы — огневая поддержка! Как папа говорит — «создаём плотность огня»! Как мы этот раз им!.. …дали!! Я же тебе говорила — я тоже стреляла! Я теперь всё могу!

Она, опять переживая произошедшее пару дней назад, разволновалась и раскраснелась.

— Я, можно сказать, теперь обстрелянный воин! Я же в… в отбитии штурма участвовала — я говорила тебе! Я тоже стреляла — и попадала, я уверена! Они падали!..

«— Что это она?..» — с интересом рассматривая жестикулирующую Наташу, раздумывал Владимир, — «- Будет мне рассказывать, какой она «воин»? Зачем? Видно, что понравиться хочет; видно, что изо всех сил хочет оставить меня здесь, при себе… Да я б остался… Гулька? Ну что Гулька? Ну, почти поженились, да. Но Гулька там, а Наташа — здесь… Говно я? Даладно! Как там Вовчик тогда сформулировал? — «Мораль не должна мешать логичному течению жизни». Ну да, ну да. Жизнь так устроена — бери то, что само в руки просится; мораль — она найдёт оправдания. Потом. В конце концов мораль для нас, а не мы «для морали».

— … помнишь, как ты за меня тогда, в кафе заступился? — продолжала воинственно Наташа, — Ну, когда там компания перебравшая за соседним столиком начала шуточки кидать. И когда бугай лысый стал меня за руку хватать — помнишь?? Как ты его! Так вот — я бы сейчас сама бы за себя постояла! Могу!

— Ну да?.. — деланно изумился Владимир, любуясь ею — Уделала бы того лысого?

— Легко! — гордо ответила Наташа и извлекла из кобуры небольшой изящный пистолет, — Легко. Бац-бац, — и готов! Вот!

Владимир протянул руку, и она вложила ему в ладонь оружие.

Да, вещь отличная. Он полюбовался полировкой, отделкой. Небольшой блестящий, белый пистолет; очевидно, из нержавейки; весь расписанный гравированными ветками и листьями; со щёчками на рукоятке из приятного цвета дерева. Выщелкнул магазин — ага, девять миллиметров, но покороче макаровских, что в его Форте. «Сиг-Зауер» — прочёл, — «P-230».

— Отличный пистолет! — похвалил, возвращая, — Папа подарил?

— Ого! — даванув косяка на пистолет, отметил и Женька, — Не убирай, а? Я щас добью уровень — тоже гляну!

— Ну да! — радостно подтвердила Наташа, — Папа! На прошлый день рождения. Я думала — машину подарит; сначала даже расстроилась; но потом поняла, что ЭТО в нынешней жизни важнее!

— У тебя же день рождения в апреле? Как он — ещё до «всего этого» подарил? Нельзя же было?

— Ну, папа ведь депутат! У него — возможности! — гордо ответила Наташа. Женька закончил с монстрами; Наташа подала ему пистолет, и он теперь вертел его перед собой, рассматривал — впрочем, как отметил Владимир, вертел вполне грамотно: не наставляя на людей, не суя палец в предохранительную скобу; а потом и вовсе вынул магазин.

— Я теперь — боец! Правда — правда! — гордо вещала Владимиру теперь девушка, — Папа так и сказал: «- Ты, Наташа, теперь обстрелянный боец!» Раз участвовала в отбитии… в отражении нападения. Я же стреляла! Знаешь, Вовка, как я умею метко стрелять!..

Из неё прямо сочилось то, что она очень, очень-очень старается ему, Владимиру, понравиться. Как в другое, в «мирное» время она бы незатейливо хвасталась своему молодому человеку вокальными данными или умением танцевать, сейчас она хвалилась умением стрелять. Некоторым навыком, нужным для убийства себе подобных, если быть точным…

Вдруг во Владимире проснулся дух противоречия.

Всё это как-то сложилось: и то, что с Гулькой не удалось не то что побыть наедине, но и толком попрощаться; что поездка эта получилась такая суматошная — только и успели что туда-обратно; эти все зловещие новости — про то, что боевые части идут на Оршанск, чтобы «сделать очередную площадь»; убийство Ксюши Сторчак у него на глазах; непонятки с Виталием Леонидовичем; а вернее — его прямой отказ принять его с пацанячьей компанией, с «Псами»; эти трупы пацанов же в оранжерее, «Бойцовых Котов»… «Я — боец, я тоже стреляла!» — может, это она и застрелила кого из этих пацанов. Нет, правильно застрелила; тут вопросов нет; пацаны эти знали на что шли, и шли не с пустыми руками; но вот это вот «Я — теперь Боец» что-то его реально задело. Она и трупы-то те вблизи не видела; отец не разрешил, оберегая тонкую душевную организацию дочери… «боец» она, да, как же!

— Наташа. «Боец», солдат, воин — это всё же несколько другое. Ты просто… просто немного умеешь стрелять. И стреляла. Боец — это другое… Я вот тоже… — видя её протестующий жест, смягчил Владимир, — …тоже ещё ни разу не боец. Стрелять — это не сложно; особенно в такой обстановке… когда в тебя не попадут. Как в тире — совместить цель, целик и мушку — и нажать спуск. Даже «уметь стрелять» — это совсем другое. «Уметь стрелять» — это стрелять в экстримальной ситуации; и, тем не менее быстро и точно; и успеть перезарядиться, не опростав «в ноль» магазин; и выбрать укрытие, и устранить задержку… сложно это — «уметь стрелять», тем более «быть бойцом». Это…

— Ну а что, а что тогда — «быть бойцом»?? — азартно «подняла перчатку» Наташа, — Я же стреляла! В меня тоже стреляли — в ставень попадали: бух! Бух! А я — стреляла! Не испугалась! И потом, в дальнейшем. В любом бою — не забоюсь! Я — настоящий боец! — гордо закончила она тираду.

— Настоящий боец?!. — бес противоречия окончательно овладел Владимиром, — Боец — это не умение стрелять в противника из винтовки на триста метров, когда и лица не различишь! Боец — это не способность нажать на спуск, прицелившись «в фигуру». Боец — это совсем другое! Это когда с перебитыми ногами лётчик ведёт самолёт в атаку; раненый пехотинец находит силы бросить гранату, выстрелить; или когда боксёр встаёт после нокдауна и продолжает бой… сможешь, после ударов в лицо; сильных ударов; рвущих губы и выбивающих зубы, подняться с пола и ответить?? И стрелять…

Владимира несло… что-то вспомнились те чурки, валящиеся от очередей; лже-менты, что он пострелял во время бегства из Озерья в Оршанск; и совсем неприятное, старательно забытое…

— … стрелять «в фигуру», из укрытия — это не боец! Вот вблизи!.. Когда видишь его бешеные глаза; когда только доли секунды разделяют твой выстрел и его выстрел; и всё решает кто точнее… Да и это тоже… фигня. Вот раньше было, когда в штыковые атаки ходили; лицо в лицо; кололи друг друга этими заточенными шампурами на стволах; кромсали тесаками; чувствуя, как железо в живого человека входит; как он дёргается при этом; какой он противно упругий… — Владимира передёрнуло от воспоминаний, но он уже не мог остановиться, — Как от него кровью на руки брызжет; и кровь такая тёплая, и запах… запах крови, чёрт бы его побрал! А он дёргается, он не хочет умирать; а ты, ты должен его убить, режешь его, режешь; должен, просто потому что должен!!.. Он дёргается, хрипит; а потом лежит, и умирает, и для него всё кончилось — а тебе потом с этим жить!!

Бумц! — у Женьки с колен на пол упал разряженный Наташин пистолет; и Женька схватился за грудь и горло, издав рыгающий звук.

Владимир опомнился. Наташа сидела, стиснув руки коленями; бледная. А Женька был, кажется, чуть не зелёный; и его щуплое тело сотрясали натуральные рвотные спазмы.

— Джонни! Жень!.. Чо такое?? — Владимир подскочил к пацану.

— Ик… бля. Ни… ик. Ни-че-го. Нормальна всё…

— Тебя ж тошнит! Что с тобой!

— Не знаю… так… чо-то…

— Володь, я воды?.. — метнулась Наташа.

— Не на-до… — кажется, пацана отпустило, — Так это… не знаю с чего.

Он, стыдясь, криво улыбнулся.

— Наверное, съел что-то… или переел. А тут ты ещё… это… рассказываешь так красочно. Про это, про кровь… Ик! — он опять дёрнулся от рвотного спазма, — Нафига?..

— Извини, Жень… я не нарочно.

— Я чо-то этого, Дрона вспомнил. Ну, что за домом щас лежит. Которого Шалый угандошить всё грозился, за зубы свои. Как в него попали, и он, значит, умирал. Больно, небось, было. И сейчас, значит, лежит там… холодный. Мёрзлый уже весь. Сука ты, Американец… зачем напомнил??

Владимир с удивлением уставился на парня. Ничего себе! Женька, Джонни Диллинжер, «бывалый грабитель банков», предводитель банды «Уличных Псов»; бестрепетно вступавший в перестрелку с до зубов вооружёнными ментами — и такой впечатлительный! Ничего себе! Да он же видел эти, трупы, днём-то — и ничего! А сейчас… это называется «пропустить через себя», да. Наверное, Женьке надо быть в искусстве, там это ценится… Умение пережить чужое. Пропустить через себя. Впечатлительный Женька, да. Быть ему каким-нибудь режиссёром; недаром организаторские способности в наличии… Если выживет, конечно.

Наташа уже подобрала с пола и, вновь снарядив магазином с патронами, убрала в кобуру свой шикарный Сиг; Женька, морщась от неудобства, почапал в ванную умываться и чистить зубы; а Владимир всё раздумывал: вот ведь чёрт, вот — не ожидал такой реакции… И не хотел ведь — само как-то вылезло. Через все эти воспоминания, как тогда, с Вадимом, в Никоновке, резали беглых дембелей ночью. Брр! — до сих пор вспомнить тошно; недаром Джонни вон как представил только — и поплохело…

— Нет, тогда я, конечно, «не боец»… — задумчиво сказала Наташа, подходя к стоящему Владимиру, и, покосясь на дверь ванной, обнимая его, — Володь?.. Пойдём ко мне, а?..

— Ты, Американец, наверно, точно кого-нибудь в жизни зарезал! — обвиняющее донеслось сквозь плеск воды из ванной, — Иначе чё бы так… так красочно!

— Кина насмотрелся! — отмазался Владимир, — Ужастиков всяких! Вот и навыдумывал. Жень, ты как домоешься — ложись спать, свет выключай, не жди меня. Я тут… с Наташей выйду, по делу; ты ложись, спи…

— Угу… по делу он выйдет… — послышалось бурчание из ванной, — Иди, чо. Сказку на ночь мне рассказывать не надо… вернее, ты уже рассказал.

В это же время два человека смотрели на коттедж депутата с мансарды дома через два участка.

В мансарде было темно и холодно; это была мансарда давно брошенного дома.

В разбитое окно намело снега, и он теперь ровным тонким покрывалом лежал на обстановке — большой двуспальной кровати с витыми столбиками, на которых раньше, должно быть, крепился балдахин; трюмо, на столике которого до сих пор бугорками под снегом угадывались флакончики и тюбики, на которые не позарились и мародеры; шифоньер с вырванной, висящей на одной петле, дверцой; несколько разномастных пуфиков и стульев. Но стоявшие у окна не обращали внимания на интерьер; они явно не были мародёрами.

Старший из них, приземистый и крепкий, был в зимней военной форме без знаков отличия, на поясе его висела внушительного вида кобура; младший же, худощавый и высокий — ему было не больше тридцати, — одет был вполне цивильно, дорого и со вкусом: хорошее кашемировое пальто почти до пят, мохнатое кашне, элегантная фетровая шляпа. Ночь выдалась лунная. В затянутых в кожаные перчатки руках он держал бинокль, через который рассматривал тёмный коттедж Виталия Леонидовича.

— И где они теперь лежат? — брюзгливо допрашивал он спутника.

— Вот… — прокуренным густым басом отвечал тот, — Смотрите правее… Ориентир — правый угол дома, потом на два пальца дальше, там, видите? — разобранная теплица. Вот там и лежат. Все.

— И Степан там?.. — голос молодого предательски дрогнул.

— Да… все. Там и лежат, мы днём хорошо рассмотрели… — в голосе пожилого мужчины в форме звучало приторное сочувствие, хотя в глубине души он глубоко презирал своего визави. Но — он на него работал. Пути господни неисповедимы.

— Степан… — правая рука с биноклем опустилась, и элегантный мужчина, казалось, смахнул другой рукой слезу, — Никто не будет больше любить меня так, как он!.. Зачем он полез в эту ловушку, в этот проклятый дом??..

Он разговаривал сам с собой, не особо заботясь, что его слышит рядом стоящий мужчина в форме:

— … всё эта молодость, удальство, лихачество… Захотелось риска, адреналина! «Участвовать в операции», «ощущать пульс жизни!» И я… зачем я согласился??.. И вот, сейчас он лежит там, мёртвый, холодный… его тело… прежде любимое — а сейчас такое холодное… мёрзлое!

Теперь голос его уже реально сорвался чуть ли не на всхлип.

Стоящий рядом мужчина сочувствующе хмыкнул; то есть он постарался, чтобы его «Хгм…» прозвучало возможно более сочувственно; хотя, если бы не темнота, на его лице можно было бы рассмотреть презрительную гримасу.

Человек с биноклем обернулся, прежде мягкий голос его стал, очевидно, от переживаний, хриплым:

— Всех! Ты слышишь — всех! Уничтожить. Чтоб ни один не ушёл! А этого, Витальку, проклятого рептилоида очкастого — живым! Так и скажи своим людям — кто его живым возьмёт — тому премия! Я не поскуплюсь! Я лично с него буду ремни резать! Нет! Не так! Я буду из него вены вытягивать! И — на катушку от ниток наматывать! Возьму клещи — и его поганые зубы буду по одному выламывать! А он пусть кричит!! А потом! Я буду клещами, клещами от него кусочки отрывать, — и оторванные места солить! По кампучийскому методу! А ещё…

Теперь голос его скрежетал; а планы казни своего недруга показывали неслабую изобретательность и компетентность в вопросах пыток:

— … растопить и в пасть ему залить расплавленный свинец!! Как в средние века — мы вернём эту практику!..

— Кхм… — опять почтительно напомнил о себе спутник, — Ежели свинец в пасть — то он шибко быстро и кончится. А вот мне ребята с фронта рассказывали, есть такая фишка: налить в пасть и в горло гаду бензин — и поджечь! Чтоб из горлА и горело. Тогда — не в пример дольше и веселее. Даже название какое-то у энтого метода теперь есть, запамятовал я какое…

Выслушавший его поправку элегантный молодой человек согласно кивнул:

— Подходит. Так когда ты сможешь… всё организовать?

— Ээээ… — пожилой замялся, — Тут, вишь… курочка в гнезде, яичко в …, а мы яичницу жарим. Сложно будет. Хотя… если подогнать бэтэр и всадить из 30-миллимитрового… или 14-ти с половиной миллиметровыми «огурцами» пройтись густо — никакие его ставни не выдержат! Не подъезжая близко. Бэтэр мы найдём, их щас как грязи…

— Я же сказал — живым! И ещё. Региональная Влада, депутатом которой, не забывай, я являюсь, резко осуждает подобного рода… инциденты. Так что никаких… как его? бэ-тэ-еров! (последнее он произнёс с отвращением)

— Как же тогда?.. Опять, вон… трупами заваливать??

— Это неприемлемо. Придумай что-нибудь. Ты у меня помощник, или где?..

— Придумать… — пожилой замялся, — Придумать-то можно…

— Ну. Ну??

— Есть тут вариант… Доро… недёшево выйдет только. Зато можно рассчитывать, что мы будем вообще не при чём. А то эту свалку — он махнул рукой в сторону коттеджа, — С трудом замять удалось.

— Кто? Как? Не томи!

— Есть тут приезжие специалисты. Вообще не наши — из-за бугра. Вроде как коммерсы: возят сюда коньяк и натовскую снарягу; втихаря — и элитную стрелковку; от нас — топливо… Вот — он с довольным видом похлопал по кобуре, — Хеклер-Кох Марк 23, Бельгия-Штаты, аттличная машина! Он…

— Оставь меня в покое со своими железками! Короче — кто они на самом деле, чем живут?

— Ну, кто ж знает… чем живут. «Ватажниками» себя называют, а что это, я не знаю. Но главное не чем живут — а что подписать их можно, на это дело. Были уже эта, прецеденты. Делают, да. И чисто. Дорого только, не без того. Вот их подписать.

— Мне плевать на деньги, я…

— Дык это понятно… — снахальничал, перебив шефа, помощник, — Что плевать. На деньги-то. Только они не талерами берут; им наши талеры без надобности. Мат-ценностями берут, — бензином там, солярой… У них плохо, с горючкой-та; они на этом хорошо поднимают. Ну и… в случ-чего — их не жалко. Не наши.

— Это вариант, да, это вариант… — задумался молодой, — Так. Та-ак… Подписать приезжих… Так-то оно так, ежели кое-что, но тем не менее, однако не что иное как вообще…

— А?? — в недоумении переспросил пожилой.

— Тьфу! Это из-за общения с нашим мэром, дебилом этим… мне уже говорили, что это заразно, его эти высказывания… впрочем, не обращай внимания. Значит, без «большой войны», без этих… без бэтеров этих ваших. Чужими руками. А что. Пусть сделают. Я заплачу. Топливом так топливом — есть тут ходы. И — мы не при чём! Но чтобы — всех! И чтобы «этого» — живым! Я лично туда хочу войти и лично ему в глаза смотреть буду, когда он сдохнет!

— Я поговорю с ними — покивал пожилой, — Сделаем!

ВИТЬКА ХРОНОВ, ПОЗЫВНОЙ «ХАРОН»

Витька Хронов, в прошлом среди «соратников по борьбе» просто пацан с погонялом Хрон, а теперь командир местного отряда самообороны, а вернее, «дружины имени Че Гевары», с позывным «Харон», «проводник в царство мёртвых» по греческой мифологии, маялся головной болью и тошнотой.

Причина была, возможно, в хреновой очистке картофельного самогона, поставляемого бабкой Валерьевной, которая в погоне за количеством в последнее время нагло пренебрегала качеством. Возможно, причина была в том, что вчера этого мутного пойла, наспех чищенного молоком, выпито было уж совсем больше меры. Возможно, роль сыграло и то, что вчера, в процессе принятия ударных доз спиртного, кто-то из бойцов предложил закинуться демедролом, и ещё какими-то «таблеточками амфитаминового ряда», найденными пару дней назад в аптечке автомобиля некоего субъекта, остановленного «для проверки документов» на просёлковой трассе Никоновка — Демидовка. «Трассы» не было на автомобильных атласах, а в реальности она была, чем по наивности часто старались воспользоваться местные шустряки и проезжие коммерсанты, отбившиеся от больших охраняемых корованов.

Документы у субъекта оказались в полном порядке; так же, как и у его спутника; и у толстой бабы на заднем сиденье, сидящей в обнимку с двумя большими сумками, даже тоже были документы в полном порядке — со всеми полагающимися региональскими штампиками и отметочками, которые Витька успел за время «дежурств на дорогах» вполне себе изучить. Даже разрешение на проезд в карантинную зону у мужика было, что вызвало у Витьки порядочную озабоченность — если вводят карантины, ограничивают передвижение по дорогам — то это грозит неминуемым снижением пассажиро- и товаропотока; а самозваный «контроль документов и грузов» давал неслабое разнообразие в деревенское меню, развлечения, и определённый приток ништяков в дружину…

Собственно, ни у него, ни у бойцов его дружины и таких документов не было, не говоря уже и о мандатах на право проверки на дорогах; не было отметок рег-администрации в мувских ещё паспортах и так далее, — но у Витьки и его бойцов были ружья и винтовки, было «ясное понимание задач революции» (выражавшееся в стремлении усиленно экспроприировать бывших экспроприаторов), было ощущение «своей «кормовой территории»», и потому он бестрепетно останавливал и шмонал весь проходящий автотранспорт, отнимая «в пользу региональной революции достоинства» всё понравившееся.

А у подлого субъекта все документы были в порядке; и ничего запрещённого… даже какого-нибудь сраного обреза ружья не было у придурка; а, может быть, успел где-то спрятать. А у бабы в сумках оказалась жратва — шоколад и синие банки гуманитарных консервов со звёздным кружком ЕС и надписью «Only for refugee camps. Do not be sold» — и справка, что всё это добро получено вполне законным путём.

Зато в документах у подлого субъекта оказалось удостоверение, согласно которому он являлся сотрудником таможни — впрочем, в прошлом; удостоверение было с истёкшим сроком действия. Но было! И это удостоверение, и шоколад, и консервы, и пара ноутбуков, и канистра с бензином в багажнике; а главное, безлюдная в это время дорога, и решили судьбу субъекта и его спутников.

То, что субъект был в прошлом таможенником, особенно взбесило Юрку Шевцова, то есть «Швеца» по позывному — он раньше с приятелем пытался организовать какую-то экспортно-импортную конторку, и только, как он говорил, из-за подлости и ненасытной наглости таможенных троглодитов бизнес «не пошёл».

Пока Витька оглядывался вокруг, с удовлетворением отмечая, что никаких проезжих, насколько хватает взгляд, больше покуда нет; Юрка, распаляя себя, выхаркивая оскорбления в адрес «этих таможенных сук, которым лишь бы карманы набить!», дважды саданул кулаком водиле в нос, — но тот, памятуя о стволах у окруживших машину парней и о их явном численном перевесе; даже не вякнул протестующе, даже за разбитый нос не схватился; так и сидел, преданно глядя на лютующего Юрку и заливая куртку на груди кровью из носа… а куртка у него была, бл. дь, хорошая, на меху; защитного, военизированного такого покроя, что сразу отметил для себя Витька; и размер подходящий; и то, что эта сволочь забрызгивает её, а по сути его, Витькину уже собственность, кровью, порядочно Витьку взбесило.

— Выдь из машины, сука; хули ты брыжжешь тут из сморкальника; быстро это… утрись! — заорал он на терпилу; а Юрка и пацаны полезли уже на заднее сиденье смотреть сумки; а толстая корова в них вцепилась и давай визжать «- Это мои, это всё мои, у нас всё по-закону, мои это!!..» — пока ей тоже не двинули в нос.

А второй мужик просто сидел, сука, ни жив ни мёртв — правильно, то есть, себя вёл…

Ну что ты будешь делать! — доки-то все оказались в порядке; или казались, что в порядке — чёрт их там, их региональский документооборот сейчас разберёт! Но Юрка-Швец — молодец — не зря во «внешнеторговой сфере» подвизался! — вытащил одну банку из сумки и разорался:

— Чо ты мне тычешь в нос своей бумажкой — вот, тут явственно написано: «онли фор рефиги кампс. Ду нот би солд» — это чё, по-твоему?? Не для продажи — и что «для лагерей», — то есть для таких вот как мы, территориальных дружин!! А вы — себе тащите! И — шоколад; откуда столько шоколада?? У нас в деревне дети без сладкого!!

— Вя… вя… — тётка всё показывала трясущемся пальцем на Юрку, на его карман, куда он предусмотрительно спрятал уже и справку с вет-отметкой, и счёт-фактуру на получение жрачки; тут и Денис, то есть «Дени-Волк» подключился:

— Это, наверное, они мувским диверсантам едут в схрон продукты закладывать! Потому и консервы, и шоколад!

— Документы же есть!.. Ма-альчики!

— Ребята, ребята… у меня знакомства, друзья!.. на самом высоком уровне! Поверьте, я…

— Ща, тебе всё проверим, всё поверим… — приговаривал Швец, вытаскивая водилу из машины.

— Снимай куртку!! — подключился рассматривавший до этого документы Харон. Терпила куртку беспрекословно снял; единственно что промямлив, что «у меня, тово, ключи там в кармане, от дома…» — и тут же опрокинулся на мёрзлую землю от Юркиного удара по голове, уже всерьёз, прикладом.

Тёху из тачки вытащили уже по-простому, за волосы; и на земле, воющую, уже всё понявшую, шлёпнули из дробовика. Второму терпиле он, Харон, приказал бежать — он, типа, и побежал; но уже так… нехотя, что ли, на заплетающихся от страха ногах, — пацаны и его в два ствола шлёпнули в спину. Забиваемый прикладом бывший таможенник какое-то время ещё покричал, потом затих; а Швец принялся отчищать приклад своей винтовки о его штаны. Очень Швец невзлюбил таможенника, да.

Посовали жмуров обратно в машину, подожгли. Туда ж кинули и документы — хотя уже ясно было, что это непременно пособники мувских террористов, разбираться с ними не было никакой возможности, да и желания — мы ж не контрразведка, правда же? Мы — территориальная оборона; отлавливаем шпионов и диверсантов. И уничтожаем; оперативная работа — не наше дело! Ничо тогда приподнялись, ага. Всё забрали, компьютеры — тоже. В сумке ещё и сгуха была, и консервы Мувск-Рыбы, и сигареты; из чего пацаны парадоксально сделали вывод, что так и есть — диверсантам везли. Жалко только, что молодых баб-террористок не было, как уже случалось ни раз — с ними было «решать» не в пример веселее! А значит, грохнули их за дело. Но, конечно, болтать об этом было не след.

А в аптечке ещё и эти витаминки-амфитаминки были; с выдавленным ушастым зайчиком; ими вчера и закинулись после сэма— и та-а-ак попёрло!.. Кристинку отымел не менее трёх раз, потом пацанам её кинул — да пох, она уже никакущая была, пила-то со всеми наравне; и смеялся ещё, что у пьянющих дружинников не стояло, а когда у Мишки и встал — он попасть не мог… умора! Вчерась всё смешным казалось.

Потом, кажется, окно выбил — душно было… О, точно — окно выбил! — ишь, подушкой заткнуто… бабка, небось. Вовчиков дом Харон хотя и назначил под штаб, ночевал там не часто — как-то… как-то опасался, что Вовчик может и возвернуться, напомнить про свою бывшую собственность. Ещё подорвёт, падла, как тогда баньку с Кристинкиной мамашей; — и потому он предпочитал пьянствовать по старой памяти, у бабки, у которой до этого квартировал — её родственников на это время отселяли в кладовку.

— Сссука… башка-то как трещит… — Харон дотащился до стола, мутным взглядом пошарил по нему, отыскивая что-нибудь «успокаивающее»; вляпался рукой в чью-то блевотину, брезгливо вытер пальцы о скатерть; вытащил из горки шоколадных плиток одну, расковырял обёртку, куснул вместе со станиолем, сплюнул… цопнул открытую банку со сгухой, наклонил над раззявленным ртом, ожидая, пока загустевшая масса через остро изорванный ножом край стечёт в рот; запил остывшим чаем… Сссука, чё так холодно… бабка, сука, плохо топит; дрова, падла, экономит…

— Баппка, бля!! Почему холодно??! Расстреляю!!

Бабка мухой нарисовалась из соседней комнаты; шёлковая, заискивающая:

— Витинька, сынок! Нехорошо тебе, милай? Я щас картошечки, картошечки…

— Нах «картошечки», рассолу давай! Молока! Валерьевну — расстреляю, падлу, отраву гонит… холодно почему, не топишь, ааа??..

— Так ить, Витинька, ты ж окошечко-то разбил вчерась, милай, пока я заметила… вона, и цветы на подоконнике-та помёрзли.

— Не возникай! Разбил — значит надо!

— Я ничо, я ничо, Витинька; я только что за твоё здоровьице… и за Кристиночкино; она ж вся… неодетая была, покась я её ночью-то не укрыла!

Витька мутным взглядом следил, как бабка споро убиралась на столе — лебезит старая, а раньше всё больше скрипела… не иначе, как сп. здила с сумок и со стола сгухи и шоколаду для своих племянников… не пересчитали вчерась, нет? А, насрать…

— Витинька, Витинька, — продолжала кудахтать бабка, — Борис Андреич-та посылал за тобой уже, ага. Я сказала, что ты спишш есчо, что уставши — как проснёшься — передам…

— Чего ему ещё… ик! Рассолу, я чо сказал! Задолбал.

— Так это, совещание, грит. Девочка ихняя прибегала.

— Совещание… задолбал! Мы тут… серьёзными делами занимаемся, а не… не совещаемся… ик! Сука-баппка, топи печь скорее, холодно!

— Сказали, штоб скореича!

— Андреич… Я тут главнее всякого… БорисАндреича! Я — кто? Я — командир вооружённой дружины; а кто есть БорисАндреич?? Клоп канцелярский! — несмотря на туман, окутывающий голову, Витька, брякнув это, всё же осёкся и искоса бросил взгляд на бабку — не слышала ли, не донесёт ли? Старосту Витька, несмотря на то, что виделись с ним в последнее, зимнее время не часто; и командовал он своей дружиной единолично; и снабжались они уже «с дорог» большей частью; и через это он в значительной части выпрягся уже из-под его влияния — старосту, «Хозяина», Витька по старой памяти очень даже побаивался. Хотя… Ну, реально подумать — ну кто такой Андреич? Ну, пахан… Я сам себе сейчас пахан, у меня стволы и люди! — думал Витька, посасывая из банки терпкий освежающий рассол, — Ну, пришить ему человека ничего не стоит… ну так и мне щас… чо такого! Не, я щас, в натуре, главнее Андреича, и нечего перед ним прогибаться… ишь, «на совещание» приглашает! Я сам у себя «совещания» буду созывать, и приглашать — он ко мне сам ходить будет… со временем.

— …грят, там товарищ уполномоченный Громосеев Антон Пантелеевич приехавши с отрядом; и потому, вот…

— А! — Витька подскочил как ужаленный, — Громосеев приехал?? И Гришка с ним, и отряд??! Чё ж ты сразу не сказала, коза драная; где мой бушлат?? Ага. От, бля… — он с огорчением оглядел забрызганную кровью на груди зимнюю щегольскую куртку, — Старый давай, там, в прихожке! А этот — как приду — штоб постирала! Штоб не было следов… пятен чтоб этих не было!

— Так ить, Витинька, а вдруг не атстираецца?

— Грохну тебя тогда, баппка! Как диверсантку; дохера ты у меня уже крови выпила! ОтстИрывай, коза старая! Ниипёт! — Витька торопливо собирался.

— Ладно, Витинька, ладно… я к Валерьевне схожу, у ней есть этот… Ваниш Окси Экшен, вот. Им попробую…

— Ваниш, хуяниш… Хоть чем стирай! Всё, я побежал! — Витька, схватив винтовку, выскочил на улицу, хлопнув дверью.

Около дома бывшего Правления лесхоза, потом клуба, потом коммунарской девичьей общаги, потом чего-то опять вроде клуба, стояли два джипа и автобус, один джип — с длинной радиоантенной, колыхающейся на ветру. Расхаживали, поплёвывая семечки, Гришкины бойцы. Экипированы они были, в отличии от «дружинников имени Че Гевары» не в пример лучше — в единую для всех зимнюю форму, разгрузки, флисовые шапочки; у некоторых — и радиостанции на левом плече. И все — с автоматами; не то что Витькины оборванцы-дружинники.

Витька, подойдя, заискивающе поздоровался с одним и с другим, чьи рожи показались ему чем-то знакомыми; но сам ответного приветствия не удостоился.

Попытался прошмыгнуть в дом, но проход преградил нагло выставленной ногой, упёртой в дверной косяк, один из бойцов, сопровождая это нагло-ленивым:

— Э, деревня, куда прёшь?.. — как будто не он, Витька, был тут главным, командиром дружины, а он, эта наглая рожа… и это Витьке, урождённому мувскому, этот, крестьянин никоновский… ну так, у него автомат; и их вон сколько… оно и понятно… — Витька быстро сообразил, что выступать не стоит.

Все Витькины понты, разогреваемые им наедине с собой, про «я тут главный» как-то быстро свернулись; и он без возражений стал объяснять, что вызывали его, мол… что Борис Андреич. Что он, Харон, — позывной его, значит, такой, — командир местной…

— Чеши давай. — боец убрал ногу, — Бердану только дай сюда. С оружием — нельзя.

Витька опять же без возражений отдал винтовку; но утаил спрятанную во внутреннем кармане Осу, — мало ли что; а в случ-чего можно сказать, что забыл.

Только прошёл в комнату, которая раньше, при «коммуне» была типа прихожей и склад сельхоз-инвентаря; — услышал за закрывшейся дверью:

— Не, ну ты погляди, как оне тут в деревне бухают! Это ж не харя, а пособие проктолога!

— Гы-гы-гы! В смысле — жопа?

— В смысле — им можно, а нам…

— Тсс!.. Антон услышит — вы. бет!

Замолкли.

В комнате было пусто, холодно, хотя и теплее чем на улице; воняло печёным луком. Витька было сунулся к комнате, где прежде была девичья общага, и из-за дверей которой раздавались голоса, причём явно выделялся командирский рык Громосеева; но вовремя сообразил, что умнее будет на пару минут притормозиться и послушать, о чём речь.

Голоса принадлежали собственно Громосееву Антону Пантелеевичу, бывшему Уполномоченному по району, ныне опять же Уполномоченному, но уже от Регионов, причём «чрезвычайному уполномоченному»; старосте — помощнику Уполномоченного БорисАндреичу и Гришке, — командиру летучего отряда по борьбе… и так далее. Беседа велась на повышенных тонах, и Витька сразу порадовался, что не попёрся напрямую — можно было легко стать тем клапаном, через который сбросили бы явно находящийся под давлением «пар»:

— … бардак и разложение! Эта практика публичных казней — вы что, с ума сошли, Борис Андреевич?!! В чём бы не заключалась вина человека — он должен быть прежде всего подвергнут суду! Кто вам дал право на внесудебные расправы??

— Я… Антон, я объясню!..

— В чём бы он ни был виноват, в чём бы!.. Пусть так как ты говоришь — способствовал диверсионному акту, стрелял в мирных жителей. В результате чего погибла эта… жена этого коммерса, как его?.. не нашли его, нет, не объявился??.. Вот! Люди пропадают, бесследно!

— Антон, за Романа этого ты мне прошлый раз предъявлял, чё ты? Ну пропал и пропал. Чё мусолить-то? А, как ты говоришь, «публичная казнь» способствовала сплочению, эта, коллектива; и резкому повышению дисциплинированности местных, эта, жителей… Весь урожай собран централизованно, сгружен в аНбар, находится под охраной, никто и не пикнул! А до того — что ты, та-а-акие разговоры! — «Чё это мы должны?..» и всё такое. Сразу, эта, осознали!

— Ты, Андреич, что, всерьёз считаешь, что показательными расправами можно скрепить дисциплину?? Может, мы перед каждой сельхоз-операцией будем по одному-два человека казнить — в назидание??

Скрипнул стул, голос Гришки:

— С ними, уродами, только так. По-другому не понимают…

Борис Андреевич:

— «Ни страх души моей, ни дух пророка, Витающий над судьбами земли, Не угадают срок…» Антон, по-другому никак. Быдло. «О польза вреда! Теперь я нахожу верным, что лучшее посредством зла делается ещё лучше…» Классика!

Борис Андреевич:

— «Ни страх души моей, ни дух пророка, Витающий над судьбами земли, Не угадают срок…» Антон, по-другому никак. Быдло. «О польза вреда! Теперь я нахожу верным, что лучшее посредством зла делается ещё лучше…» Классика!

— Пре-кра-тить! Не «быдло», а люди, НАШИ люди! Ты тут ещё классиков в защиту своего самодурства приводить будешь!.. Как, кстати, его казнили — в округе ходят самые дикие слухи. Я не склонен всему верить, естественно; были уже прецеденты — перевирают безбожно…

— Расстреляли! — безмятежный голос Бориса Андреевича.

— Повторяю — по-ка-ко-му праву вы вершите самосуд?? Вы, Борис Андреевич, низшее, самое низовое звено в правовой структуре эээ… регионов! Кто дал вам право??

— Чё вы, Антон Пантелеич, — вдруг заступился за старосту Гришка, — Был же, эта, цЫркуляр из Оршанска. Нащёт «внесудебных решений» и этих, «прерогатив центра». Ты же сам… а?

— То было о полномочиях районных администраций, то есть о моих полномочиях! Никто не давал право в каждой отдельной деревне творить суд и расправу над кем заблагорассудится — без моего ведома! Эдак мы скоро дойдём до того, что в каждой хате будет свой «командир»; и каждый будет вправе вешать каждого, к нему на двор зашедшего или чем-то неугодившего! Мы — люди, и этим отличаемся от звериной стаи, что должны исходить из каких-то правил, законов, а не рвать глотку друг другу по личному хотению!

— А, так ты, Антон, насчёт что «не посоветовались»? Так связи же не было, а дисциплину поправить надо было быстро. Сейчас Мундель придёт, он тебе на эту тему подробно… и юрист наш также, с базой и историческими аналогиями… где они, чёрт бы их побрал?? Гриша, за ними послали?

— Послали, послали. Не чешутся они что-то у тебя, Андреич. Дисциплинка-то… хы. Несмотря на.

— Не «Антон», а Антон Пантелеевич; хватит уже этого панибратства; вижу я, к чему оно приводит! — продолжал греметь Громосеев, — Насчёт этих — церковников. Общинников, то есть. Почему коммуна перебралась в церковь?? Кто разрешил??

— Так они сами, Антон… Пантелеевич! Я тебе… вам ещё в прошлый приезд докладывал, что всё зло тут — от этих, от двух Владимиров! И от этого, с порезанной мордой, приезжего мента с тремя бабами. Они тут всё и мутят! Мувский-то Володя сбежал, а этот — тут, он и сманил баб в церковь. Он и теракт организовал — с целью, эта, уничтожить дружину…

— Как это произошло?

— Заминировал, это, … строение одно. И… и сообщил, что там укрываются, значит, преступники! Ну, как полагается, дружина выдвинулась к… к строению, и он, значит, дистанционно всё взорвал! От взрыва погибла жена Романа, Инна. Двое детей, значит, остались сиротами!

— Как это — дружина выдвинулась к строению, он взорвал, — а погибла женщина? — недоверчиво спросил Громосеев, — Как это так может быть? Что-то ты тут, Андреич…

— Я сам-то расследование не проводил… — отпёрся тут же понявший свою ошибку староста, — Но вот Витька, то есть Виктор Хронов, командир дружины, сейчас придёт и всё подробно… кроме того, он и настоял на наказании виновника… пособника, то есть.

— Хронов — который травмировал парня? Он до сих пор командир дружины?? Быстро его сюда!!

У подслушивавшего Витьки всё внутри поджалось, и он проклял тот миг, когда решил, с бодунища ещё, «явиться по вызову», — нужно было, как в прошлый раз, опять убечь в лес и там пересидеть. Сейчас ведь староста все грехи на него спишет — а Громосеев, судя по всему, скор на расправу. Эти-то, Мундель с Попрыгайлом, не будь дураки, затихарились, а он, идиот, попёрся!.. Витька метнулся к выходу, скрипнул входной дверью, намереваясь тикать до хаты, а там — в лес, — но был жёстко обломан: тот же парень, что пропустил его внутрь, сейчас преградил ему дорогу своим обычным видимо:

— Куда прёшь?..

— Домой…

— Отпускали?

— Ээээ… ну да! Документы надо подтащить. Кое-какие.

Парень скептически оглядел суетившегося Витьку и вынес вердикт:

— Повороти оглобли. Сказано — всех пускать. Никого не выпускать.

— Так мне…

— Григорий прикажет — пущу. Пшёл!..

Витька, сгорбившись, не ожидая для себя теперь ничего доброго, вернулся в комнату, и только что надумал спрятаться в небольшой конурке, которая раньше была как бы конторка старосты, а потом, в бытность Витьки охранников коммуны, его местом ночлега.

Он едва успел прокрасться к комнатке, открыть и спрятаться в ней, как дверь в комнату, где происходил собственно «совещание» открылась, и из неё появились староста и Гришка, напутственные громосеевским:

— …всём будем тщательно разбираться! Немедленно ко мне Петра Ивановича; и этого, Вадима Рашидовича, немедля! И этого — Вовчика! Григорий, пошли за ними машину! Надо выслушать и другую сторону, явно у вас тут нечисто!

Борис Андреевич уже прикрывал дверь, когда раздалось ещё указание:

— И общий сход назначьте — пусть пройдут по дворам, оповестят! Послушаем народ…

СМЕРТЬ ГРОМОСЕЕВА

Григорий, весь очень «тактический», то есть в отличном зимнем натовском камуфляже, в чёрной полицейской импортной же разгрузке, в щегольском защитного цвета берете с блестящей какой-то эмблемой, направился было к выходу на улицу, очевидно что выполнять распоряжение Громосеева, но тут Борис Андреевич придержал его за рукав:

— Постой, постой, Гриша, не спеши… помнишь, о чём с тобой в прошлый раз-то говорили?

— Ну, помню… — притормозил тот, — И чо?

— Ну, как бы… «-Благословен влюбленный, но не ты — Ленивый ученик тебе сродни. Благословенны вздохи и мечты, И взгляды любящих, и месяцы, и дни…»

— Чего-чего?..

— Не спеши, говорю.

— Чего «не спеши»?.. — Григорий, судя по голосу, ухмыльнулся, — Попадалово нарисовалось, а, Андреич?.. Накосячил?

— О, как ты прав, судьбу мою браня… Не спеши, говорю.

— И чо?

— И то. Чо ты как собачка — Громосеев велел — ты и поскакал?.. Может, ты ещё сам побежишь к этому, к Иванычу, и народ созывать?

— Но. Ты это, не наезжай! — голос Гришки посуровел, — У тя залёт, — я-то тут при чём?? Я Громосееву не шестёрка, просто… просто одно дело делаем!

— Одно дело, одно дело… Одно да не одно! Пойдём-ка на два слова…

Дверь скрипнула, открываясь; Витька едва успел отпрыгнуть, как в коморку вошли староста и Гришка. Григорий в своём зимнем шикарном обмундировании, с висящим за спиной автоматом сразу заполнил собой почти всю каморку. Витька был сразу обнаружен, но, против ожиданий, не был не то что наказан или сразу же предъявлен уполномоченному, а, казалось, был просто принят к сведению, как деталь интерьера: Гришка просто мазнул по нему взглядом, а Борис Андреевич лишь заметил:

— Ховаешься? Это правильно. Смотайся-ка сейчас сам за этими, за юристом-журналистом! И сам, смотри, не вздумай сбежать — найду! — он погрозил пальцем с таким выражением на лице, что у Витьки сразу пропала охота тикать в лес, как он только что собирался.

— Дык эта… не выпускают! Его пацаны не выпускают!.. — Витька ткнул пальцем по направлению к Гришке.

Гришка только отмахнулся от него:

— Топай…

Нажал тангету небольшой радиостанции, закреплённой у него на левом плече, и бросил туда:

— Выпустите.

Витька, протиснувшись между обшарпанным столом и габаритным Гришкой, который, сука, даже не счёл нужным с ним поздороваться, направился к выходу на улицу, успев ещё услышать за спиной:

— Гриша, «попадалово», как ты говоришь, не у меня, а у нас! У тебя, в частности!

— У меня-то чо?

— Ты ж сам говорил — комиссар к вам из Оршанска… форму вот дали, оружие. Шевроны. Двинут вас, Гриша, на фронт, дырки затыкать! А я-то чо, я тут перекантуюсь… Ты вот что, ты это, бойцам своим скажи — пусть они не Петровича сюда везут, а побудут возле его дома, чтоб тот на улицу пока не выходил… и не пускают никого. Есть у меня тут мысли…

Змеиный какой-то взгляд БорисАндреича обладал, казалось, такой силой, что Витька, как наскипидаренный, махом домчал до бывшего дома покойной старухи, где жил теперь староста с семьёй и квартировал Мундель-Усадчий; потом, не обнаружив его там, промчался к бывшему дому Темиргареева, который теперь полностью занимал юрист. Попрыгайлы тоже не оказалось дома, и жена заявила, что не знает где он, — хотя куда можно было упереться в зимней-то деревне! В сущности, Витька не удивился этому совершенно — и тот и другой, суки, несомненно, где-то спрятались и ждут чем разрешится ситуация. Матеря про себя предусмотрительных подельников, «тактического Гришку», не в меру принципиального Громосеева и свою невезучесть, он уже просто быстрым шагом направился назад, к конторе. Хорошо ещё, что про их «досмотры на дорогах» ничего не знают. Пацаны, повязанные кровью, должны молчать… хотя… кто-то из них, кажется, всё же стучит Андреичу, есть такое ощущение; чо-то обычно он как-то в курсе… Но, главное, чтоб про «дорогу» Громосеев не узнал. Вот бля, надо было дома-то шоколад и сгущёнку заныкать, мало ли…

Внутрь его на этот раз пустили беспрепятственно, и он, войдя в помещение, сразу обнаружил, что у двери, из-за которой доносился львиный рык Громосеева, стоит как на часах вооружённый автоматом боец.

Громосеев явно с кем-то переговаривался по рации, доносились обрывки:

— …заранее не могу сказать. Надо произвести учёт. Списки… ситуация не располагает. Да, выдвинемся согласно графика. Бензин…

Витька, конечно же, не сунулся к Громосееву, прошелестел к коморке, где оставил до этого старосту и Гришку.

Разговор там, судя по всему, за время его отсутствия произошёл очень содержательный, напряжённый — потому что Гришка уже не стоял, а сидел на письменном старом столе, на котором во время дежурств спал ещё Витька; автомат лежал рядом. Гришка был вспотевши, и даже свой нарядный берет с блестящей эмблемой снял и положил на автомат рядом. Он со всем вниманием слушал БорисАндреича, который расхаживал по крошечной конурке — два шажка к окну, два к двери, — и втолковывал что-то Гришке. На шаги Витьки и скрип двери оба насторожились, но, увидев Витьку, расслабились.

— Ну?.. Не нашёл, говоришь? О дебри, вы убежище подонков… Ладно, потом разберёмся.

Гришка же спросил не вставая:

— Боец где стоит?

— У двери… там, где Громосеев — пролепетал Гришка, ожидавший нагоняя за то, что не нашёл юриста-журналиста. Но нагоняя не последовало, Гришка лишь сказал старосте:

— Это мой пацан. Если что — отсигналит… — и Борис Андреевич, он же «Хозяин», не удостоив более Витьку внимания, продолжил:

— Вот, Гриша! Теперь или никогда! Я тебе ситуацию обрисовал, — ты дальше сам думай: или тебе остаток жизни под Громосеевым кантоваться, быть собачкой на побегушках и сгинуть где-нибудь в поле под мувским «Градом», или стать во главе района реально главным!.. Получить настоящую власть, как ты заслуживаешь! И — никакого фронта, — сам себе хозяин! Сам — вершишь свою судьбу! О заговор, ужасный, дерзкий, грозный!..

Гришка каким-то неожиданно плаксивым голосом возражал:

— Дык ведь с Оршанска-то… я ж говорю — комиссар какой-то едет! И Администрации этой — как объясним, куда Антон?.. А ну как они своего на замену пришлют, ну, к примеру, того же вот присланного комиссарстовать и назначат… а? Они ж меня… не знают! Они ж…

— Гриша!.. — уже не столько убеждающе, а больше покровительственно, как ребёнку, стал объяснять Хозяин, — В Районной Администрации сейчас не до кадровых перестановок «на местах». Да и никогда им до провинции дела не было — ты думаешь кандидатуру Громосеева кто-то всерьёз рассматривал, проверял, когда власть от Мувска к Регионам перешла?? Что ты! Им это надо?.. Власть сменилась — на местах новой власти присягнуть готовы — ну и славно! Флаг поменяли, герб переставили — в остальном всё по-прежнему. Кто шило на мыло менять будет, что ты! Сельхоз-район — это ведь не эНПэЗэ какой, чтобы руководство перетряхивать! Комиссар этот приезжий?.. Да он же оршанский, реалий здешних не знает, для людей он никто! А ты — тебя знают! Ты ж!.. все же знают, что Антон только приказы раздаёт — а выполняешь-то ты! Ты — реальная сила, тебя твои люди слушаются, ты и должен во главе встать — с этим никто спорить не станет!..

— «Что это они…» — не врубившись сразу в тему, подумал в замешательстве Витька, прислонившись возле двери к косяку, — «Какая «замена»?.. Громосеев же вон — видать, с Оршанском же и разговаривает…»

— …Гриша-а! Ты пойми… — продолжал втолковывать староста, — Сейчас такие времена!.. что каждый может встать на самый верх — на столько, на сколько его амбиций… то есть сил и воли хватит! Вот Антон — кем он был?.. Он же работяга какой-то в Мувске был, бригадир или прораб, не помню. А стал — Уполномоченным по району! И новая власть его полномочия подтвердила! Вот ты… ты был… кто?..

— Автослесарь… — буркнул Гришка.

— Вот. Автослесарь. А сейчас за тобой сотня бойцов; ты — командир! За тобой идут люди! Ты властелин! Тобой гордится небо!..

Гришка с подозрением глянул на старосту, — не издевается ли; но тот был серьёзен:

— Нужно делать следующий шаг! Нужно встать во главе района, нужно обрести всю полноту власти! Вот ты, Гриша… тебе не надоело разве все эти «поручения» Громосеева выполнять? Все эти его придирки?..

- Ну… он реально за. бал вааще-то… — сдаваясь, согласился Гришка.

— Вот! Тебя твои люди слушаются? — слушаются! Силу в себе знаешь? — знаешь! Значит…

Он выжидательно уставился на Григория, который сидел, понурив голову.

— Ну, и как?.. Чисто технически? — наконец выдавил тот из себя.

— Щитом прикрыться, да пронзить мечом. Я есть твой щит, с ним грозы нипочем. Их натиск сдержит нрав моих креплений, И меч мой…

— Бл. дь, перестань!.. — вызверился вдруг Гришка и даже привстал, — Чо ты, бл. дь, как псих?? Каким мечом, какого хера «пронзить», чо ты несёшь? Ты чо, в театре??

Казалось, он сейчас ударит Андреича. Витька весь сжался, радуясь, что про него как бы забыли. Взглянул на старосту — и обомлел: тот победно улыбался.

Улыбался, и, совсем не обижаясь, уже не торжественным тоном, а вновь убеждающе, мягко, обратился к Гришке:

— «Пронзить» — это, Гриша, иносказание… Главное-то не это… Главное — это что, я вижу, ты осознал!.. И гнев твой от этого — что сила твоя новая рождается в тебе!.. А рождение — оно всегда через боль, любое!.. Ты ведь уже решил для себя? Решил?? Я знаю, что решил!

Из Гришки как будто выпустили воздух, он сразу обмяк и опять покорно слушал.

— Иди, реши и ЕГО! — вдруг коротко заключил староста.

— Как??..

— Из пистолета. — староста кивнул на рукоятку, торчащую у Гришки из набедренной платформы-кобуры, пристёгнутой добавочно к бедру ремешком; и буднично добавил:

— Раньше с этим сложнее было: заговорщики, прячущие под туниками кинжалы… «- И ты, Брут!..» — и брызжущая на руки алая… да чё ты?? Иди — да прострели ему его бритую башку, пока он из дома не вышел!

Витька похолодел. Вот они о чём! Ему захотелось стать маленьким-маленьким и незаметным, как валяющийся на полу никому не нужный растоптанный коробок из-под спичек. В такого рода «операциях» ему ещё не приходилось участвовать: Громосеев был власть; Громосеев был авторитет; Витька прекрасно помнил, как он тогда, на поле, один пошёл на двоих вооружённых автоматом дембелей… Громосеев был воплощением силы и власти; и вот так вот, пойти и «простелить ему голову»… Витьке представить это было положительно невозможно, хотя убить кого-то «из простых» стало для него уже обыденностью.

Сразу почувствовалось, что примерно те же чувства, если не сильнее, испытывает и Гришка: при таких будничных словах Бориса Андреича «Иди и пристрели его!» он аж, кажется, подвинулся от него. Пролепетал, что так не вязалось с его образом волевого командира:

— Ты чё… ты чо??.. Не… Громосеева — я не могу! Ты чё! Мы столько время вместе, эта… воюем, жрём из одного котла… неее…

— Гриша-а-а… — со змеиной ласковостью продолжил староста, остановившись от своих хождений от окна до двери напротив Гришки, — Это в тебе не разум говорит, это душа твой тонкая, ранимая трепещет! Но… Смахни слезу, она мешает. И разрушает разговор. Гляжу в твои глаза и знаю. Уже свершился приговор. И не простишь уже и даже. Не буду этого…

— А?

— Я говорю, что если решение принято, то всё остальное лишь детали. Несущественные. «Из одного котла, вместе…» Он враг твой сейчас! Иди — и убей его! Возвысся!

— Нет! Громосеева — не могу! — упёрся Гришка, — Нет! И у пацанов он авторитет имеет, и в районе! Нет — нельзя! Ты что?? Как это — я… сам… неееет…

— А! Ты просто сам не хочешь?.. Но чтобы встать на место ферзя, пешка должна свалить его сама, а не передоверять это…

У Гришки на плече зафырчала негромко рация, и неожиданно послышался голос Громосеева, так неожиданно, что все вздрогнули:

— Григорий! Почему до сих пор не доставлены Темиргареев и Пётр Иванович?? Чем ты там, чёрт побери, занимаешься?..

Гришка, явно оробев, аж прикрыл ладонью коробочку радиостанции, как бы ожидая, что Громосеев каким-либо образом через неё услышал их со старостой разговор; но вскоре справился с собой, и, нажав тангету, произнёс:

— Уже на подходе, Антон Пантелеевич…

— Давай. Сразу ко мне, сюда. Да! За Владимиром Хорем машину послал? Пусть возьмут также Отца Андрея с собой, полезно будет и с ним побеседовать, выслушать его трактовку событий. Понял?

— Да…

— Не слышу! — уже рявкнул Громосеев.

— Так точно! — тут же как бы подтянувшись, прямо сидя на столе, по-возможности браво ответил Гришка, — Будет исполнено! — и отпустил тангету, прекращая разговор.

— Распустились там! — послышалось ещё раздражённое Громосеевское, — Как обозники какие-то, а не подразделение! Приедет Комиссар — он на подъезде уже, сейчас звонил, — первое чем займётся это укреплением исполнительской дисциплины! Всё!

Рация хрипнула и замолкла.

— Ннну?! — после паузы надавил опять староста, — Так и будешь сидеть? Ты воин, командир или тряпка?? Слышал — ещё одного над тобой начальника поставят — «дисциплину подтягивать»! — это уже издевательски, — Или, — чего проще, — переходи, и правда, в обозники! Там никаких крутых решений ни принимать, ни исполнять не надо! Есть у вас обоз?

Гришка молчал, опустив голову.

На плече его хрипнула вновь рация, все вздрогнули, ожидая вновь голоса Громосеева; но голос был чужой:

— Командир! Наблюдаю на прямой видимости джип, направляется к нам! Какие будут распоряжения?

— Вот! — староста встал напротив Гришки, уставив в него указательный палец с длинным ногтём, — Вот! Едет уже!

Гришка молчал.

— Через пять минут будет поздно!! — глаза старосты, «Хозяина», метали молнии, — Тварь ты дрожащая, или право имеешь??!

Гришка поднял голову, он был бледен как стена:

— Пошли…

Спрыгнул неуклюже со стола.

— Хорошо, Гриша, хорошо, — мужчина! — сразу подобрел и засуетился Борис Андреевич, — Пошли! Ты не бойся — я рядом буду! Отвлеку! Пошли! Только быстро!

Гришка схватился за рацию, потыкал в кнопки пальцем и хрипло распорядился:

— Джип задержать, для проверки документов. Проверять на месте, тщательно! Личный досмотр. Что потом делать — сообщу!

Мимо остолбенелого Витьки вышли в комнату — прихожую.

— Савельев! — послышалось Гришкино, — На выход. Передай — всех собрать — и выдвинуться к остановленной машине; старший — Макс. Здесь остаёшься ты и Костян. Внутрь не входить, контролировать подступы. Не пускать никого!.. Местных — в особенности.

Витька так и стоял столбом, понимая, что сейчас, при нём, вершится история — происходит передел власти, — пусть в микроскопическом, сельском масштабе, — но именно передел, революция своего рода. И что-то участвовать ему никак не хотелось; он был рад, что про него совсем, казалось, забыли.

Только он успел порадоваться этому обстоятельству, как в комнату вновь просунулся Борис Андреевич. Витька стоял ни жив ни мёртв; а Дьявол деловито скинул на стол, на Гришкин лежащий автомат свою старенькую зимнюю куртку-пуховик, оставшись в плотном просторном свитере; из рукава куртки извлёк небольшой нож с серо-зеленоватой рукояткой в пластмассовых ножнах, типа того, что продают в магазинах «Охотник-Рыболов». Обнажил клинок, деловито попробовал его на ногте большого пальца — и, вложив вновь в ножны, спрятал под свитер. Наклонился, пошарил под столом, и откуда-то извлёк молоток… Также критически оглядев его, сунул сзади за пояс, прикрыл свитером. И только тогда обратил внимание на Витьку.

Распоряжения его были сухи и лаконичны:

— Будь у выхода, внутри. Ружьё возьми. Если выскочит — вали его.

Витька кивнул; староста скрылся за дверью, Витька двинулся за ним.

Около двери в комнату, где был Громосеев, топтался Гришка. Он то доставал из набедренной кобуры ПМ, прятал его в боковой карман куртки; то вновь заталкивал его в кобуру… покосился на одетого теперь по-лёгкому Бориса Андреича; тот кивнул ему ободряюще, произнёс зачем-то:

— Как тот актер, который, оробев, Теряет нить давно знакомой роли, Как тот безумец, что, впадая в гнев, В избытке сил теряет силу воли… занавес!

Сам, первый, прошёл к двери; открыл.

— Можно, Антон Пантелеевич?

И, не дожидаясь разрешения, шагнул внутрь. За ним с обречённым видом, но пытаясь держаться прямо и уверенно, шагнул и Гришка…

Из-за двери послышалось раздражённое:

— Можно Машку за ляжку и козу на возу! В армии говорят «Разрешите».

Витька порхнул к двери на улицу — теперь кроме него в помещении никого не было. У двери стояла прислонённой к стене его винтовка, он схватил её. Выглянул на улицу — никого около двери. Прикрыл дверь, замер.

— …куда попёрлись все твои люди? — слышался разгневанный голос Громосеева из-за двери, — Что за бардак сегодня творится?? Каждый делает что хочет! Вы…

Наступила пауза, Витька, оцепенело прислушиваясь, поудобнее перехватил оружие, направил ствол на дверь, из-за которой раздавались голоса.

— … Это что?? Ты… Какого?..

За дверью что-то стукнуло, шарахнулось в стену так, что дрогнуло и возле входной двери. Кто-то быстро-быстро, мешая слова, переходя на крик, заговорил, — и вновь раскатистое Громосеевское:

— Да я вас, блядей!.. — оборвавшееся глухим ударом.

Возня. Ещё и ещё удары. Витька оцепенело ждал выстрелов. Вон оно как власть-то меняется!

Выстрелов не было, а возня продолжалась; послышались какие-то сдавленные не то выдохи, ни то выкрики — и вновь глухие, как в дерево, с хэканьем, удары.

— У-ииии… Ыыыы… Су… ка…

— Хычь! Хух! Аааа… придержи! Голову, голову держи!! — голос совсем незнакомый. Вернее — отдалённо знакомый: этот голос слышал Витька, когда староста, вернее, Хозяин, говорил с ним, держа нож у его горла, тогда, на полу в сарае. Выстрелов всё не было.

На мгновение всё замолкло; потом что-то тяжёлое с силой ударило в дверь, и та распахнулась. В неё вывалился спиной вперёд Гришка — и Витька рефлекторно, держа винтовку направленной на дверь, на его спину, дважды судорожно нажал на спусковой крючок, — но выстрелов не последовало: оружие было на предохранителе.

Гришка упал на пол и, перевернувшись на живот, вдруг быстро пополз на локтях в сторону; а в дверном проёме показался шатающийся Громосеев. Выглядел он ужасно: всё лицо залито кровью, кровью же была пропитана щетина на его черепе. Кровью была залиты вся грудь камуфляжной куртки; причём возле шеи кровь ритмично-быстро прыскала небольшим фонтанчиком. Кисти рук, которыми Громосеев вцепился в косяк двери, тоже все были красные от крови.

За его спиной возник Дьявол; мгновенно взлетел и опустился на затылок Уполномоченного красный молоток.

— Ххых!

Голова дёрнулась. Громосеев пошатнулся и прикрыл, как бы в изнеможении, глаза, продолжая цепляться за дверной косяк, стал сползать. Гришка уже отполз и, сидя на заднице на полу, шарил правой рукой в кобуре — но пистолета там не было.

Молоток взлетел и опустился вновь и вновь, разбрасывая мелкие брызги. Ноги Антона Пантелеевича подкосились, и он рухнул на колени.

— Оооо… что ж вы, суки, де…

Брякнул брошенный на пол молоток; у стоящего за спиной Громосеева Дьявола в руках теперь был окровавленный же нож. Им он быстро-быстро ткнул — с оттяжкой резанул Громосееву и так окровавленную шею сбоку, — и пульсирующий фонтанчик превратился в струю. Громосеев повалился лицом вниз.

Хищно наклонившийся над ним староста красной рукой схватил его за волосы и вновь сунул лезвие ножа ему в шею; резанул и раз, и два. Вокруг стала быстро расползаться тёмная лужа.

— Почему не стрелял, муд. к?

Тут только Витька понял, что обращаются к нему.

Видимо, всё было кончено: Уполномоченный лежал ничком в тёмно-красной луже и не двигался. Староста деловито вытирал руки и нож тряпкой.

- Эта… заело! Винтовку тово, заклинило! А, то есть… — соображал Витька, — То есть не стал я стрелять — чтоб не нашуметь! Вы эта… и сами же справились! Я — страховал!

— Молодец! — кивнул староста и бросил тряпку в лужу рядом с головой Громосеева.

— Соображаешь. Да, это удачно вышло, что без шума. Почти. Неудачно что напачкали, конечно… но это уж такое дело: не разбив яйца, не приготовишь яичницу. Витенька…

Витьку передёрнуло. Его всегда почему-то морозило, когда Дьявол называл его ласково «Витенька».

— Витенька, сейчас беги к… эээ?.. Да. К Валерьевне беги и к Никишиной — у ней дом рядом. Пусть сама Валерьевна, и невестка Никишиной сюда идут. С вёдрами, горячей водой и тряпками. Воды пусть нагреют, да. Минут через двадцать. Эти болтать не станут… ну и сам ты, Витенька, надеюсь понимаешь?..

Витька усиленно закивал, сигнализируя, что он, конечно, прекрасно всё понимает; и со вздохом облегчения вывалился на морозный воздух, отправился исполнять поручение.

— Вот… — деловой Дьявол, вкусив крови и смерти, опять уступал место будничному Борису Андреевичу, — Вот… Сплоховал ты, Гриша. Сплоховал.

Он скрылся на секунды в комнате. И когда вновь появился в дверях, в его руках были два пистолета — Гришкин ПМ и большой, в кожаной кобуре, громосеевский АПС, Стечкин.

ПМ он, проверив предохранитель, кинул Гришке — и тот, стоя уже на коленях, поймал его, как ловит брошенную кость домашняя собака.

— Помни всегда, Гриша, что я, именно я решил этот твой вопрос… Я! А сам ты… сплоховал. Ну ладно… бывает. Мы убили комара. Не в бою, не на охоте. А в домашней обстановке…

Гришка с угнетённым видом, но уже успокаиваясь, покивал; встал, стал засовывать пистолет в кобуру.

— Держись меня, Гриша; никого не слушай, меня только — атаманом станешь… Парней своих позови, верных, пару человек — Антона перекантуем… Вот ведь суки — и где этот Мундель, когда он нужен! Версию нужно придумать — для твоих парней и для «центра». С «комиссаром» порешать надо… посмотреть, чо он из себя.

— Да. Как с ним?

— Поговорить надо, посмотреть на него — что за человек… — Борис Андреевич засунул за пояс, не вынимая из кобуры, Стечкина, прикрыл его полой свитера, — Себе возьму. Достойная вещь. По наследству, так сказать, хе-хе. Потом научишь, как обращаться. Посмо-о-отрим что за человек… может и в ямку рядом с господином бывшим Уполномоченным покладём, а может — сотрудничать будем… Человек «из центра» существо не незаменимое, но может быть полезным…

Помолчал, похлопывая себя по выпирающему под свитером пистолету.

— Ну как тебе, Гриша?.. Принимай власть над районом, хы! Вот так вот, она, власть, БЕРЁТСЯ, испокон веков — а они, идиёты, всё «выборы — выборы…»

ЛЮДИ. ТАКИЕ РАЗНЫЕ ЛЮДИ

В Оршанске роисходила какая-то лихорадочная, болезненная движуха. Неожиданно много стало людей на улицах — а Владимир прежде думал, что большей частью все уже перебрались-то в деревни и в пригород, в частный сектор с колодцами и огородами. Нет, поди ж ты — народу, как говорил папа, «как на первое мая» — и большинство с лихорадочно блестящими глазами, суетливые; на перекрёстках сбиваются в кучки, о чём-то спорят, размахивая руками; мужчины, женщины, парни и девушки. Впрочем, парней призывного возраста совсем немного — большинство «на фронте с проклятым мувским режимом» или в территориальных батальонах, подкармливаемых богатеями, видящих в них в перспективе свою личную гвардию.

Машина малым ходом прошла мимо разбитых витрин магазинов, в которых суетились какие-то тёмные личности — и никто их не гнал… Женька прилип носом к заледенелому стеклу, разглядывая происходящее; машинально пощупал рукоятку Беретты за поясом.

Сначала в кабак, — решил Владимир, — выгрузимся, уясню обстановку; тогда домой, помыться. Свет, вроде как, есть. Надо будет сегодня-завтра ещё смотаться в «нору», на промзону, перевезти туда кое-что из продуктов и вещей, — в городе, судя по всему, будет опасно.

Проехали «Оршанский рассвет», конкурентов — оживлённо… И как раз прочему-то много мужчин, стоят на входе, курят. К своему «Свет регионов» подъехали с заднего входа. Обстановка, блин, какая напряжённая — на несколько дней уедешь, так возвращаешься уже как в новое место, с разведкой — а вдруг ты уже в розыске? Неважно за что.

У чёрного входа было пустынно; только ошивалась невесть зачем некий субъект поодаль…

Владимир развернул буханку, сдал задом к входу. Несколько раз зыркнул на сутулую фигуру в дутой зимней куртке — на соглядатая похож… Ага, с появлением машины тот и вправду оживился; но вроде как не стал никуда линять или докладывать в скрытый микрофон; а понемногу, шажком-шажком, стал подтягиваться к машине же. Может, насчёт работы? Вполне может, каждый день почти подходят…

Владимир вышел, звякнул условленным звонком, попутно мазнув взглядом по косяку двери — ага, условной отметки нет, значит всё спокойно, входить можно беспрепятственно.

Внутри зашебуршались, щёлкнул замок; в щель пахнуло теплом и вкусным запахом; открыла тётка с кухни, поздоровалась приветливо.

— Всё нормально, Вера Андреевна?

— Нормально всё, Владимир Евгеньевич! Саша в кабинете.

— Какой Саша?

— Ну, Диего — поправилась та.

— Ах да, Саша. Вера Андреевна, тут в мешках и в коробке сельхозпродукция — вы распорядитесь, пожалуйста. Вот это — в холодильник… ну, вы знаете.

— Уберём, уберём… Чё в городе-то творится — видели?? Опять эти, митинги! Гранату, говорят, взорвали! Эта… «Прохошенко — упырь!» — слышали? Прокрался во власть!.. богатей чёртов! — умело хватая и взваливая мешок с картошкой на плечо, тараторила тётка, — Жизь — тока хуже!.. За что боролись!.. Вы тока не уходите пока, я ща девочек позову — перетаскаем!

— Вера Андреевна, да что ж вы сама… — но та, махнув рукой, уже скрылась с мешком картошки на плече в коридоре. Блин, неудобно как-то, всё не могу привыкнуть, что я тут теперь босс…

— Вовка, ну чё, я к своим? — окликнул вылезший же из машины Женька.

— Погодь… Сейчас возьмёшь что из покушать, отнесёшь. А может погоди — попозже вместе в «Нору» съездим?

— Пацаны сейчас не в «Норе», пацаны «на третьей хате». Туда подтягивайся — вместе съездим…

— Слышь, коммерс!.. — послышалось с наглой приблатнённой ленцой со стороны. Ага, этот, подошёл. Владимир, разговаривая с поварихой и с Женькой, отнюдь не терял и его из виду, имея ввиду возможные всякие неожиданности от пасущейся без явной цели поблизости фигуры. Вот, подошёл. Руки в карманах. Ну-ну…

— Коммерс, разговор есть!

Ооо, да это же старый знакомый! Тот, что спрашивал тогда «за мотоцикл» и за своего кореша в Никоновке, бывшего владельца Судзуки. Белесый как летняя моль.

Тот, конечно, тоже узнал его — Владимир в прошлую встречу конкретно, с выворачиванием руки, «объяснил» ему, что нефиг тут ошиваться и задавать глупые вопросы, — и потому держался настороже и совсем близко не подходил.

— Чё надо? — в тон вопросу.

— Разговор, говорю, есть…

Женька тоже насторожился, отступил чуть в сторону, полуотвернулся типа, но явно слушает. Страхует пацан, — молодца!

— Опять по мотоциклу? Я тебе прошлый раз что-то неясно объяснил?

— Чё объяснил, чё объяснил?? Чо такой дерзкий?? — не подходит всё же ближе, — Я те грю разговор есть! Чё ты из себя…

Оопп! Быстро, рывком, сблизившись с парнем, Владимир коротко всадил отшатнувшемуся ему левой прямой в подбородок; всё как учил батюшка отец Андрей — с выведением вперёд плеча и закручиванием кулака, — парень начал валиться назад; а Владимир ускорил это действо подсечкой. Белёсый грохнулся тяжело, спиной; кажется и затылком приложился; соответственно и потерял дыхание, зажмурился. Руки, когда падал, выдернул из карманов — на правой кастет. Ах ты падла!

Добавил упавшему ногой в подбородок же. Тот закатил глаза — вроде как отъехал.

Присел возле него, быстро обыскал. Военный билет… несколько каких-то карточек, официального вида, в пластике. Бегло просмотрел — нет, не сексот, всё какое-то левое: скидочные карточки, пропуск… Деньги в бумажнике, мелкие. Мобильник. Ещё мобильник… Ключи. Ещё ключи. Зажигалка, начатая пачка сигарет. Записная книжка, вручную прошитая по краям обложки поверх прозрачного целлулоида; под целлулоидом — фото голой красотки. Хозпакет армейский… Тряпка? — платок носовой, судя по фактуре тоже армейский, грязный до безобразия, — брезгливо бросил под ноги. Нож складной. Да, кто ж сейчас без ножа ходит.

Записную книжку сунул себе в карман; нож тоже; всё остальное посовал в карманы лежащему, в куртку. Пнул в руку, обутую в кастет — кулак разжался, кастет выпал с руки. Поддал его носком — отлетел далеко в сторону, скользя и кувыркаясь на обледенелом асфальте.

— Хххосподи! Чо ж это такое?? — послышалось от дверей. А, повариха с товарками вернулась и застала.

— Ничего-ничего, Вера Андреевна… это так. Хулиган. Поскользнулся.

Взял его за шиворот, оттащил за угол. Женька, оглядываясь по сторонам, неотступно следовал рядом, держа руку под полой. Шпиён да и только! — надо будет отучать его от этой показухи…

Белёсый парень открыл глаза, посмотрел мутно.

— Ну, что сказать хотел? Какой у тебя ко мне разговор?

— Пи… здец тебе. Пи…

— Слушай — я сейчас добавлю! Я не толстовец ни разу, имей ввиду; да и комплексов по поводу «не бить лежачего» — он покосился на Женьку — у меня тоже нету. Чего пришёл? Говорил ведь я тебе на глаза мне…

— Пи… здец! Тебе…

— Достал ведь ты меня уже! Дезертир хренов.

Добавил ему ещё, в челюсть, жёстко. Белёсый вновь отключился. Постоял над ним, раздумывая; посмотрел по сторонам… Никого, если только из окон кто смотрит. Ну и пусть. Чего он припёрся?

Владимир всерьёз уже обдумывал, не «грохнуть ли на глушняк» приставучего субъекта — как-то вся жизнь подготовила его к тому, что за спиной лучше не оставлять нехорошо по тебе дышащих парней. Тот же Витька Хронов как пример — прибил бы негодяя загодя, — столько проблем бы потом не возникло! А этот явно неровно к нему дышит — ишь, таскается, выслеживает; ещё «на поговорить» вытаскивает — с кастетом… как Хрон, сволочь, Аделькиного пацана в овоща превратил вот так-то вот тоже вызвав «на поговорить». Девчонки рассказывали — до сих пор не в себе лежит…

В общем, Владимир совсем было уже решил, пользуясь безлюдьем и смутным временем, этого вот белёсого субъекта, товарища превентивно уничтоженных дезертиров из Никоновки, тоже того… превентивно, чтоб не оглядываться потом ходить… Раздумывал только как лучше — оттащить под видом «веду пьяного товарища домой» парня подальше за дома, а там приложить того затылком о что-нибудь жёсткое — типа, «шёл, поскользнулся, упал; очнулся — в морге!»; или вызвать «службу уборки». Или вообще закинуть парнягу в буханку и отвезти подальше… По дороге в «Нору» — выкинуть где-нибудь: и надёжно — «Нет тела — нет дела»; и на оплате услуг «службы уборки» можно сэкономить… Всё же он был прирождённым коммерсантом, да, и предпочитал не только надёжные, но и выгодные финансово варианты. В общем, он и склонялся к третьему варианту.

Но тут вмешался Джонни, про которого Владимир было забыл:

— Не, Американец, ты беспредельничаешь! Может, у вас там, в Америке, так и принято, но у нас, по понятиям, ты реально косячишь!

— Что не так, Женька? — удивился Владимир; показалось, что Женька подслушал его мысли.

— Ты его по беспределу перевернул!

— Как это? — Владимир всё не мог понять, что это — шутит пацан? Что значит «по беспределу»?

— Ты ему слова не дал сказать! Он тебе предъявить чо-то хотел — а ты его даже не выслушал! Это, знаешь ли, против правил!

— Какие «правила», Жень, о чём ты??

— Такие! Если он тебе чо-то предъявляет — ты его должен выслушать! Ответить, если есть чо. А не ронять сразу, как будто ты на гоп-стопе! Ты же не бандит?!

Ё-кэ-лэ-мэ-нэ, бойскаут, пионЭр, черт… с понятиями! — Владимир сразу понял, что осуществить план «бесследного исчезновения белёсого субъекта» не получится — Женька не одобрит! Если уж тут так впрягся, как ему объяснишь, что… о, shit!

— Джонни, он с кастетом был!.. — попытался ещё как-то повернуть ситуацию Владимир, но Женька не пошёл на компромиссы:

— Ниипёт! Ты ему не дал предъявить — сразу выхлестнул! Даже не выслушал. Так не по-понятиям, это беспредел, Американец! Что кастет — так ты тоже не пустой!

Что вот ему объяснишь сейчас??.. Это только личным жизненным опытом лечится, это «прекраснодушие». Негативным причём. «Понятия» эти — где оне этой ерунды набрались? Рыцарь в сверкающих доспехах, бля…

Но «рыцарь» стоял крепко, прямо, осуждающе глядя Владимиру в лицо; и тот окончательно понял, что в этот раз «полностью закрыть вопрос» с Белым-белёсым не получится. Ну ладно… Расположением Женьки он дорожил всяко больше, чем возможностью перестраховаться, и потому решил отложить… оттащив ещё, бросил вялое тело на затоптанный снег. Поглядывая на Женьку, сделал Белому больно — помогло, тот застонал, приоткрыл глаза. Ну, значит, встанет.

— Ладно, пошли, Жендос. Очухается — уйдёт. А насчёт «понятий» — поговорим потом. Не нравятся мне эти твои «понятия», как-то не ко времени они. Впрочем, ты бы мне их списочек составил бы, а? Не то опять нарушу, чисто по незнанию…

Диего ждал в кабинете, расположившись там уже по-хозяйски — на диване заправленная постель, в простенке — большая, профессиональная доска для дартса. В ней торчали, правда, не дротики, а пара вполне себе серьёзных кинжалов, с массивными рукоятями, сделанными из… точно, из велосипедных ручек; и с узкими, стилетообразными лезвиями.

Что Диего развлекается «спортивным метанием», как он выражался, Владимир и раньше знал; а сейчас, значит, совсем сюда перебрался.

Поздоровались. Управляющий кратко обрисовал ситуацию: неспокойно, да, гранату в центре взорвали, есть убитые и раненые… но в коммерческом смысле всё как бы тип-топ; правда…

«— …тендер на пластины для бронежилетов мы про. бали; а точнее, подряд вне тендера отдали людям кого-то из окружения президента, так что… Наполняемость зала хорошая; сборы хорошие; коньяк идёт отлично… сигареты тож. Всё в тетрадь записывал, как ты сказал, все расчёты; деньги — в сейфе. Ставка на шоу-программу себя оправдала, Рамона уже девочек по конкурсу берёт, очередь у неё; народ прёт… да, военные всё больше; ну, то есть в камуфляже; а так чёрт их разберёт. За всё время было три инцидента, но, в общем, sin muertos, без покойников обошлось, не как в «Оршанском Рассвете» почти каждый день сейчас. Да, там тоже свою фишку нашли — мимо ехал, видел, народ там толпится? Гладиаторские бои под тотализатор, прямо в зале, после закрытия, прикинь! Со всеми атрибутами — в кругу, типа «арена», на ножах или дубинках — по жребию. Чего народ днём толпится?.. Так они только когда начинали, бомжей всяких притаскивали — а теперь народ сам прёт, в гладиаторы записываться. Парни молодые с города, безработные; из Верного Вектора тож, кому на передовую ссыкотно, а поиграть в героя на людях хочется — там же маргиналы всякие… Платят очень хорошо — если победил. Если… непобедил — так там «Служба уборки» практически дежурят; нет, не всех, конечно, а кого друзья не забирают или публика «приговорила». Но там не все схватки «насмерть»; «для разогрева» и на кулаках дерутся, но там и призы существенно меньше. Такая вот у них сейчас фишка… Да! До тебя приходил вчера, спрашивал какой-то парень. Наглый; сказал, что от Тяги. Не знаешь кто такой Тяга? Это смотрящий по Оршанску; я же говорил тебе; без него тут не… а, да, я же сам ходил, согласовывал. Я сказал, что ты на днях приедешь. Что за парень? Блондин такой, среднего роста, брови белые, как у блондинки… знаешь, да? Ты к Тяге сходи сам, не забудь, с этим строго, не как с налоговой, я тебе адрес дам… Кстати, посмотри, я тебе новинку покажу — я на свой страх и риск, без согласования… что за новинка? А смотри…

Диего, ещё сильнее чем обычно прихрамывая, подошёл к стоящему в углу большому телевизору, доставшемуся «в наследство» вместе с помещением и до сих пор бывшему без применения, включил. Взял пульт, отошёл…

На засветившемся экране появился зал ресторана; картинка шла как бы с центра зала и сверху, как с потолка.

— Да. В центре шар подвесили. Большой, эффектный, в зеркалах; зеркала поляризованные, изнутри прозрачные. В шаре — камера… смотри!

Диего подвигал джойстиком на пульте, и панорама поехала в сторону, потом выбранный столик приблизился — за ним сидели и о чём-то жарко спорили несколько мужчин. Изображение делилось на сектора как на фасетки, видимо из-за фрагментов зеркал, но было вполне чётким. Отличная вещь! Владимир взглянул на Диего с одобрением.

— Вот… полторы тысячи талеров и продукты ещё. Всё оборудование, кроме телевизора, с закрытого казино — там с видеоконтролем было строго. Сам монтажник и переставил. Я думаю — пригодится!

Владимир взял у него пульт, быстро разобрался, заскользил объективом камеры по залу, панорамируя. Есть и знакомые…

— … в приватных кабинетах ещё поставим, если хочешь. Но там аккуратно надо, чтобы гости ни в коем случае не нашли; а то сочтут, что мы тут компромат собираем, может случиться неслабый скандал…

— Да, как там с приватными кабинетами?

— Отделали почти все, сегодня последний заканчивают. Рамонины девчонки там постоянно западают, иной раз на сцену идти некому…

Владимир понимающе кивнул:

— Рамона всё-таки тут филиал борделя открыла?

— Почему «филиал»? — пожал плечами Диего и направился к доске в простенке, стал вытаскивать кинжалы, — Не филиал, а сам бордель и есть. А что? Надо же девушкам как-то выживать. Нам, опять же, прибыль. Доля, в смысле.

— Кабальеро… не западло? Долю с … — Владимир усмехнулся, наблюдая, как Диего, отойдя в другой конец комнаты, стал примериваться с кинжалом для метания. Самоделки какие-то… из напильников, что ли?

— Нет, не западло… — совершенно безмятежно ответил тот, всё примериваясь — Всегда и во все времена была востребованная профессия, наш только христианский ханжеский век загнал её на задворки. Гетеры в Греции, гейши в Японии… всегда уважением пользовались. Разве лучше бы было, если бы девчонки по съёмным холодным хатам болтались? Здесь и в тепле, и под охраной; и, поскольку из шоу, цены не в пример выше — элита! Не на улице подбирают — на сцене выбирают. Опять же, каждая вполне может отказаться…

Он взмахнул рукой, кинжал пронёсся через комнату и глубоко вошёл в мишень, наверняка проткнув её насквозь и вонзившись в гипсокартонную перегородку.

— Мы же не за… не за блядство деньги имеем, а за комфорт и безопасность. Не то что Эдик…

Снова взмах — второй кинжал проносится через комнату, ударяется боком, и со звоном отскакивает на пол. Диего, огорчённо вздохнув, прихрамывая идёт его поднимать.

— Ты так мне тут весь линолеум уделаешь.

— Перестелем… этого добра…

— Эти, иностранцы — Влад, Андерс, Петерс — не появлялись? Меня не спрашивали?

— Нет, этих не было.

Диего ещё раз метнул клинки, оба раза попал; удовлетворённо кивнул. Достал тетрадь с записями, присел на диван, приготовился отчитываться. Владимир подкатил кресло, взял было просматривать тетрадь с бухгалтерскими записями и задавать уточняющие вопросы, но вскоре отвлёкся на телевизор, стал рассматривать находящихся в зале. Да, много знакомых… ещё бы направленный микрофон, а то только один столик на прослушке…

Как будто угадав, Диего взял пульт, что-то нажал — в динамике телевизора загомонило, залязгало, зашоркало — звук шёл из зала.

— Ого?

— Да. И микрофон, да. Плохо слышно только обычно, но так, кое-что разобрать можно. Не зря ж техслужба в казино свой хлеб ела. С икрой.

Изображение на экране подвинулось, потом наехало на один из столиков, за которым сидел парень с тремя девушками. Ещё надвинулось; неразборчиво, но стал слышен разговор. Впрочем, плохо было слышно девушек, а сидевший прямо лицом к камере парень звучал вполне отчётливо.

— …работать придётся! Не жопой на сцене вилять. Пахать! Хы. Актрыыысы…

Вёл он себя весьма развязно, и выглядел примечательно: сразу бросались в глаза его уши. Вернее, то, что он со своими ушами сделал. Очень примечательные уши — в мочке каждого уха сделан так называемый «тоннель», да не просто, а такой, что, пожалуй, два пальца в каждый можно было бы просунуть без проблем. Ещё в Штатах встречал таких, уродовавших себя; относился к ним всегда с изрядной долей презрения, со стыдом вспоминая, что и сам в своё время, с целью, конечно, шокировать знакомых девочек, без разрешения отца вставил себе в левое ухо серьгу… Молодой был, дурак… Ну, серьга ладно. Но это ж…

— …

— … да мне похер твои хотелки.

— …

— И твои тоже, Климкина! Чо сразу ко мне, а, чо?? Ты забыла, как меня в лицее отшивала, забыла?? Вот. Не отшивала бы, тогда б, может… а так — арбайтен, арбайтен, фройляйн! Сверху, снизу, вдоль и поперёк! Другой работы у меня для тебя нет…

Девчонка что-то ему отвечала еле слышно; повернулась так, что её стало видно в камеру. Ага, Владимир сразу её вспомнил: видел её после приезда с деревни в свой первый вечер в Оршанске, в ресторане же, в «Оршанском Рассвете»; а точнее сидел с ней и с её парнем за одним столиком. И запомнил её этот крашеный белый кок волос и яркую губную помаду. Сама-то так себе, но как она тогда своего спутника опускала!.. Прямо с навозом его мешала — а тот сидел, молчал, лошара. Точно, она. Ещё наехал фокусом, стало слышно чуть получше — тут, видать, чувствительность микрофона градуирована от фокуса. Разумно, чо.

— А, заметил? Ты его не знаешь, он не заходил раньше — это вот как раз Эдик, Эдичка! — откомментировал парня «с ушами» Диего — Рамоны конкурент, хм. Кличка «Дырявый» — сам видишь почему…

— В смысле — конкурент? — обернулся к нему Владимир, хотя уже всё понял и так — Тоже — ан-тре-пренёр?..

— Ага. Он самый. Dueño del burdel.

— Не понял?

— Ну что вы, сударь. — Диего был в хорошем настроении, — Как не понять? Дуэно дел бурдел. Вернее даже нескольких «бурдел» он «дуэно». Вот, как понимаю, кадры себе вербует — из тех, что Рамона забраковала. Так сказать, las prostitutas. А вернее, putas.

— Да? Так putas или prostitutas?

— Si, si, puto barata, putos. Вот наши — качественные prostitutas! Nuestra — Belleza…

— Наши… тьфу.

Владимир вновь обратил внимание к экрану. Впрочем ладно — деньги не пахнут, как давным давно известно в мире. А Рамона, как говорит Диего, процент отстёгивает. Опять же реклама кабаку…

А «по телевизору» парень с «туннелями», Эдичка, добивал свою бывшую одноклассницу, и делал это с видимым удовольствием:

— … чё, не вышло с замужеством?.. Бля, да ты же наглая как танк, Климкина! — кто с тобой жить станет?? Ходили, женихались… куда, гришь? На фронт женишок сбежал? Да от такой как ты хоть на тот свет сбежишь! Ты ж — я с лицея помню — только и умеешь, как парню мозг выносить! Конечно, тут сбежишь! Но у меня придётся трудиться, дааа… ну, сначала, я тебя попробую, Климкина — и будешь стараться, да, стараться будешь! Потому что если ты мне в койке не понравишься, то я тебя, Климкина, не возьму… а делать ты нихера не умеешь; будешь на блокпосту подрабатывать, за жрачку и бухло! По пять человек одновременно! И закончишь — в канаве!

Глаза у девки с белой чёлкой стали на мокром месте, а Эдичка продолжал изгаляться:

— … минет чтоб так сделала, чтобы я снова захотел! А меня, сразу предупреждаю, удивить слооожно… этим делом, имею ввиду.

— …

— Чо, не взяла тебя Шлюха- Робот в свою «труппу»? Праэльно, нахер ты нужна — ни кожи ни рожи, ни танцевать — только мозг выносить; а это сейчас не востребовано! Потому и пацан твой тебя кинул! Будешь у меня на самой низкой ставке… на скидке, так сказать — но в тепле и сытая. Если понравишься, конечно…

Климкина, уже конкретно ревя, стала вставать из-за столика, а Эдичка всё глумился:

— Надо было не метать понты перед пацаном своим; да и со мной в лицее быть повежливее — я тогда реально на тебя западал, на моль серую… дура!

Девушка что-то сказала и ушла из кадра, вздрагивая плечами.

— А и вали. Я ж говорю — сдохнешь в канаве! — и переключил внимание на двух оставшихся девчонок.

— Вот сволочь! — обернулся к Диего Владимир, — Просто на редкость!

— Да! — подтвердил тот, — Но… время такое. В смутное время всякая накипь всплывает. Всплывает — и счёты сводит. Кто как умеет, да. La sangre del enemigo tiene la mejor bebida…

— Бебида… Опять ты, небось, о чём-то неприличном?.. Нет? Может, вышвырнуть его — противный тип, к тому же — конкурент, говоришь.

— Да нет… зачем? У него своя ниша. Подъедает остатки за Рамоной. Вот что он её «Шлюха-Робот» называет — это обидно, при случае напомню ему. Это он её за татуировку «техно» на шее, ты понял? Пусть пасётся — тут он на виду.

Камера, повинуясь пульту, опять поехала по залу. Кстати, этих нет, кокаревских урок. Хочется верить, что попытка наезда на бензовозы для них окончилась фатально. И Гренадёр пропал…

Ещё один столик заинтересовал Владимира; вернее, пара за столиком. Сидел, развалившись по-хозяйски, жирный боров; и напротив него худощавый мужчина с бородкой. Столик был сервирован обильно, но боров только нехотя ковырял салат, а вот его визави кушал с плохо скрываемой жадностью. Доел суп, протёр тарелку кусочком хлеба, принялся за второе. Боров рассматривал его со смесью интереса и презрения. Оба сидели в профиль, камера наехала ближе, стал слышен и разговор. Вернее говорил в основном жирный, мужчина с бородкой отвечал.

— … учился-учился, а нафига? Семья-то как? Люська?

— …нормально. В нашей же больнице работает. Паёк дают.

— Паёк?

— Да. Вот, с этого месяца и мясные консервы. Импортные, синенькие такие.

— Блааа, консервы… паёк. Стоило учиться?..

— Стоило.

— Блааа… Дети?

— Младший учится… учился. Старший… на фронте. Призвали.

— И он пошёл? Ты отпустил?

— Конечно. Призвали же. Повестка…

— Ну да, ну да, для таких повестка — основание… живой?

— Да. Звонил на днях — вроде как возвращается. Их часть — возвращается, говорит.

— Ну, дай бог, дай бог… Слушай, Валентин, я всё понять пытаюсь — вот ты в этой своей больничке. Зачем? Я так думаю — от безысходности, не? Из-за пайка? Чо ты ко мне не пошёл, когда я звал?

Бородатый закончил со вторым, с видимым сожалением отодвинул пустую тарелку. Взял стакан с напитком. Помедлил, потом выдал:

— Я на врача учился. Долго. Упорно. Мне — нравилось. Я — профи. Ты видел глаза родителей, когда им после операции говоришь, что всё прошло успешно и их ребёнок будет жить? Ради этого стоит работать. Я профи, понимаешь? Я вне политики, но всё что я умею — спасать людей. А спасая людей я спасусь и сам… Когда я работаю, я не думаю о том бардаке, в котором мы живём. Я просто работаю. Я это умею, и я это делаю — совсем не за паёк, понимаешь? Нет, ты не поймёшь…

Отхлебнул из стакана, и закончил, смягчая:

— Просто ты не медик… не врач.

Управляясь с пультом, Владимир отъехал камерой. Почему-то не хотелось больше слушать этот диалог — неудобно, как будто подсматриваешь и подслушиваешь что-то интимное. Хотя вот с Эдичкой — «бордильеро» такого ощущения не было…

Снова проехался камерой, наугад. Как бог, честное слово — тот тоже, говорят, всё видит…

— …нет, вот ты сам подумай: я под Равнополье в танке горел; из окружения еле выполз, левая нога не сгибается — а мне ни льгот, ни пенсии! А этих, чё — с Верного Вектора — чуть от гранаты осколками посекло — им сразу квартиры, пособие, … пенсию! Вот где справедливость??

— Так ты ТАМ горел и выползал; а эти — здесь. На виду. Ты на власть не претендуешь, а оне…

— С Шарошем заигрывают, чё. Задабривают.

— Пойдёшь завтра на митинг?

— Пойду, чё. Сколько платят? И — кто?

— А не похер кто? Как обычно платят…

— … не, ну вы даёте — в такое время ребёнка рожать…

— Детей не рожают, они рождаются.

— Это понятно, но что вы полгода назад думали, когда «заряжали»? Это ж всё не вчера началось!

— Эээ, Константин!.. А для чего жить, карабкаться? Чтобы проскрипеть просто чуть подольше? А дать жизнь человеку, дать шанс — это ведь благо, нет? В любом случае.

— Но сейчас-то… как?

— Как-нибудь. Будем карабкаться. Получится — хорошо. Не получится — сдохнем?.. Ну что ж. Все там будем. Но шанс маленькому человечку даден!

— Может ну его нах такой «шанс»?

— Шанс — он сам по себе ценность. Не выстрелил, как говорится — точно промазал. А так…

— … передавали сегодня, ага.

— Чего? Я новости не слушаю.

— Ну как же, как же! Ксана Сторчак — того!

— Чего? Опять скандал?

— Полный, ага! Окончательный скандал, хы! Грохнули её, где-то под Оршанском. Говорят, диверсионная группа из Мувска напала на блокпост, а она как раз там была. Проезжала.

— Господи, господи… под самый Оршанск уже пробираются!! А эти, в Совете…

— Ну, эту лошадь нипочём не жалко. Хотя врут, поди. Свалила, небось, за бугор; а тут пулю прогнали, что убита. Нафиг бы ДРГ была нужна эта прошмандовка?

— Ты чё, с места показывали. Голову снесло начисто, и весь джип расстрелян. Может, приняли за кого другого.

— Ну, раз голову снесло — тогда стопудово не она! Сторчак, небось, уже на Бали загорает, а тут подбросили бродяжку без головы…

— На Бали сейсчас радиация, ты чё. Там же китайцы с пендосами сцеплялись. С шестым флотом.

— Ну, не на Бали…

Да, занятную штуку Диего поставил.

ПОДГОТОВКА К «ЗАЛЕЧЬ НА ТЮФЯКИ»

Как быстро уже темнеет, а!..

Уже совсем в потёмках с Диего перетаскали со склада в машину ящики с провизией. Владимир заметил, что Диего хромает ещё сильнее обычного, и предложил обойтись без его помощи, но тот лишь махнул рукой. И совсем не задавал вопросы, зачем столько провизии, причём «долгохрана», и куда. Впрочем, склад в здании ресторана и был зачастую складом перегрузки, Владимир и раньше растаскивал отсюда закупленные оптом и занедорого продукты, особенно спиртное, своим менее разворотливым коллегам для реализации по «очень розничным ценам» — бизнес есть бизнес! Но в этот раз трудно было не обратить внимание — почти всё загруженное оставляли консервы, брикеты комбижира, мешки с зерном, крупой.

Вопросов он не задавал, но, видимо, какие-то выводы сделал, потому что сказал, отдуваясь после погрузки:

— Знаешь, тут второго дня один… синьор заходил. Из чиновничества, из «нынешних». При деньгах. При больших, судя по всему — с охраной даже. Карту вин затребовал, представьте себе… Ну, сомелье мы ещё не обзавелись, так меня в зал попросили — развлекать…

— Ну и?.. нет, муку не надо пока. Да я сам…

— Пообщались. Понравилось ему у нас, даже очень. Кстати, в разговоре он упомянул, что ищет «денежные проекты»; вложиться, то есть, хочет. Отмыть накопленные нетрудовые капиталы, как раньше бы сказали…

— Ты смотри-ка, есть люди, которые думают о будущем… У нас, вроде пока… ну, будем иметь ввиду…

— Я хочу сказать, что ресторан можно было бы ему продать.

— Ого! — Владимир освободился от тяжеленного баллона с растительным маслом и удивлённо взглянул на Диего, но в полусвете из подсобки не понял выражения его лица, только шевелились кабальерские усики — шутит, что ли? Или просёк, что Владимир уже не видит перспективы в развитии бизнеса, и что в дальнейшем речь пойдёт уже о спасении собственных тушек?.. Подумал, что сам про Диего, в сущности, ничего не знает, вернее, очень мало: что он с Мувска, что работал где-то в сфере истории, что фехтованием увлекался. Что произошла какая-то тёмная история, которую он не любит вспоминать, когда он бежал с Мувска; после чего он и стал хромать. Что живёт тут, в Оршанске, один; и что на него можно положиться. Как на настоящего кабальеро с кодексом чести, да.

— «Свет регионов» сейчас на подъёме, так что если ты, jefe, не собираешься всерьёз развивать тут ресторанный бизнес, то самое время.

— Я подумаю…

Диего попросил его подвезти, и Владимир сделал небольшой крюк, чтобы подбросить его к месту его обиталища. Впрочем, последнее время он часто ночевал прямо в кабинете ресторана, заодно выполняя и функции ночного сторожа; и только сегодня, когда вернулся «jefe», «босс», как он иногда больше в шутку называл Владимира, отпросился домой, оставив ресторан в этот вечер на Рамону.

Мимо проплывали тёмные коробки домов с тускло светящимися окнами — опять свет давали «не на полную», а так, чтобы хватало лишь на освещение да на радио, из-за чего давно уже стали ненужными такие энергопотребляющие приборы, символы уходящего изобильного века, как холодильники, телевизоры, микроволновые печи, электробойлеры, пылесосы… В ресторане так и вообще в основном запитывались от своего генератора. Впрочем, как постоянно передавали по «Радио Регионов», в Мувске и в других городах страны было ещё хуже — свет был только в «зелёных зонах», где сконцентрировалась немногочисленная «элита» и те немногие счастливцы, что успели попасть в эти закрытые агломерации, и там как-то закрепиться. Свечи; самодельные масляные, жутко воняющие, лампы; всевозможные коптилки и чуть ли не лучина были единственными источниками света в энергоудалённых от центра регионах; у тех, кто не был достаточно богат или предусмотрителен, чтобы обзавестись чем-то индивидуальным: генератором, солнечной панелью. Тем более что невиданный размах получило воровство провода, кабелей.

Тянуло дымом из густо торчащих из окон домов труб разного рода буржуек.

Но в Оршанске свет был, да, был свет в Оршанске; а вот телефонной связи не было — город стоял накануне серьёзных событий: на следующий день, как уже выяснил Владимир, намечался грандиозный митинг «оппозиции», а вернее, озверевшего от падения жизненного уровня народа и отрядов дезертиров, самовольно вернувшихся с фронта. Намечался очередной передел власти.

— … сейчас меню уже не то. Крюшоны и лангусты не по карману основному контингенту-то, хотя к нам и ходят кто значительно выше среднего… — Диего между делом перешёл на текущие вопросы, на обсуждение меню, — Да и нет изысков; хорошо ещё, что спиртное качественное — на это многие ведутся. Средиземноморский киш сегодня подали, не успел попробовать? — моя, кстати, идея, — вещь-то простецкая, уровня пиццы, только что оливковое масло заменили подсолнечным, сливки сухие, и сыр… а какой спрос! Вот хорошо, что ты капусту квашеную привёз — в салаты пойдёт… Вот сало ещё — ты знаешь, сколько можно вкусного сделать из простого сала? Вот, например…

— А, ччччерт! — Владимир выругался, еле разминувшись с мелькнувшим в свете фар силуэтом, и Диего замолчал.

Чтобы поддержать разговор, Владимир спросил:

— Киш — это хорошо… Диего, а что ты холодняк с собой только носишь? Ну, я имею ввиду эту вот спицу в тросточке да кинжалы самодельные — сейчас ведь много вояк в городе, можно разжиться и чем-то стреляющим, и покомпактнее старого дробовика, что в ресторане, а?

— Ну, положим, у меня не всё самодельное… — свернул на новую тему тот, — В общем да, при большом желании что-то найти можно, но… мы ведь не в лесу живём. Зачем мне автомат, как и где его применить можно? Да и не разбежались сейчас автоматы продавать — все ж понимают, какое время, самим надо. Тем более пистолет. Вот патроны — да, пожалуйста. Патроны в расчёт предлагают… иногда. Я смотрю, конечно, чтобы на подставу не нарваться. Надо тебе патроны, jefe?

— Надо, Диего. И не называй меня боссом, не надо.

— Хорошо, jefe. — усмехнулся в темноте Диего, — Не буду. Патроны постараюсь подобрать в ближайшее время. Но если завтра в центре disturbios случатся — нам лучше на время закрыться. Мы ведь тоже в центре; а что рядом полицейская академия — так то скорее caso agravante, отягчающий фактор. Разгромят…

— Это верно, — согласился Владимир, — Лучше переждать.

— А что касается личного оружия… Знаешь, … эээ, Володя, главное ведь не оружие — главное дух! Рамона вот рассказывала — она ведь застряла в Египте на побережье, когда это всё началось… как их там бородатые взяли в оборот. И что? — один человек всех сорганизовал; с голыми считай руками тапочников попередушили — и ушли в пустыню! Потом самолёт взяли… потому что характер! А про оружие… как говорится, «самурай без меча подобен самураю с мечом, но только без меча». Понял? Нет? Ну да ладно, приехали…

Владимир остановил машину, и Диего стал выбираться из тёплого салона. Владимир также вышел из кабины — помочь ему выгрузить взятый вместо «зарплаты» продуктовый паёк, да и подстраховать его до тёмного подъезда: время неспокойное.

Выгрузили коробку Диего. Постояли, озираясь, привыкая к темноте и наслаждаясь морозным воздухом.

— Как мало надо человеку… — опять Диего — Не умели люди наслаждаться чем имели… Всё рвали, рвали на себя; всё мало, мало… собственность, больше, больше… Вот, дорвались: вся Европа режется с иноверцами, а что в Азии творится уже вообще только слухи… может и нет уже никакой Азии!

— Да ты анархист, Диего? Отрицаешь собственность? — хмыкнул Владимир, зорко поглядывая по сторонам.

— Да нет, конечно. Собственность штука полезная. В определённых пределах. Пока не становится смыслом бытия. Иначе это… как у Пьер-Жозефа Прудона в «Что такое собственность» вполне себе замечательный вывод сделан: «Собственность — это кража».

— Вот как? Занятно. Как-то уж очень всеобъемлющее определение, и, как всякое излишне обобщающее, хромает… впрочем, Прудону виднее. Ну давай… завтра как всегда? Да, ты проследишь, чтобы закрыли, жалюзи пусть опустят — если там, на площади, завтра что…

— Ты сам к вору не забудь заехать — я тебе говорю, там контора серьёзная, не чета Региональной Администрации, там вердикты быстро выносят и аппеляций не бывает. Ствол свой не бери туда.

— Понял. Спасибо. Насчёт бензина ещё переговори? Бензин сейчас дефицитней еды, сам понимаешь…

— Понимаю. Переговорю.

— Ну, до завтра.

Простились.

К стройбазе подъезжали уже около полуночи. Владимир нервничал, опасаясь нарваться на какой-нибудь идиотский патруль, который наверняка бы начал выяснять, куда это едет одинокая «буханка», набитая продуктами и с шестью малолетками в салоне. Впрочем, такая встреча была б небезопасна в первую очередь для патруля — ребятня была вся вооружена; и даже автомат, отжатый при ограблении банка, везли «на базу»; и наглые подростки уж точно не стали бы безропотно становиться враскоряку и давать себя обыскивать. Да, такая встреча могла бы быть фатальной для любого патруля…

Владимир решил вывезти от греха «Уличных Псов» с города накануне событий; так как знал, что пацанва обязательно будет в самой гуще, что чревато всякими осложнениями. Залегендировал, что надо помочь живущему сейчас постоянно там отцу Генки обустроиться — что, одному инвалиду готовить жильё на всю кодлу?

Пацаны в общем-то не понимали, зачем это нужно — «убежище», «Нора»; зачем прятаться и от кого, когда так весело и бесшабашно гулять во время всеобщего бардака — когда была «первый базар», как это потом стало называться; и когда второй; и когда с мувскими власть в Оршанске регионалы делили. Но Владимир был авторитет; «автор», как его называли; Генкиному отцу, в натуре, незападло было помочь; да и прокатиться сейчас на машине хотя и в уже виденное, но ещё не полностью обследованное место было интересно и познавательно. К тому же Владимир между делом рассказал, что вот мол, у американских гангстеров, у тех, старых, что ещё «Коза Ностра» из Сицилии, было такое понятие, как «залечь на тюфяки». То есть когда становилось совсем «жарко» — из-за неприятностей с полицией или, что чаще, из-за войны с соседним гангстерским кланом, весь «личный состав» переводился на «казарменное положение»: в какую-нибудь конспиративную квартиру натаскивалась хавка, тюфяки, сиречь матрасы, и на эти тюфяки все «залегали» — пока ситуация не прояснится, или пока «капо», глава клана, не скомандует воевать…

У пацанов таких «лёжек» по городу было несколько; в одной из них, в подвальном спортзале Владимир с ними и познакомился; и полезность такого рода «нор» они вполне осознавали, так что и тут было проще с ними договориться.

И вот пятеро мальчишек и Лёшка, которая Алёна, подруга Женьки, трясутся в салоне на коробках, бочках и мешках, попутно о чём-то препираясь, вспоминая, подначивая друг друга и смеясь.

А самому Владимиру хотелось скорее доехать и упасть спать — дорога вымотала. А вот Женька как двужильный — сна ни в одном глазу, рыгочет вместе со всеми; рассказывает, привирая безбожно, про деревню и про коттедж, где он…

«— …пацаны, вы не поверите — в жакузях отмокал! С этим — с водяным массажем, струйками — прикинь! Рядом — серви… севри… столик, короче такой, стеклянный, на колёсиках, как в кино; на нём шампанское в ведёрке со льдом, оливки там, шоколад… фрукты! Фужер такой типа, на тонкой ножке! Музыка играет — там телек в ванной, на полстены — бля буду! — запись концерта Лед Зеппелин какого-то лохматого года! А за дверью — горничная ждёт, с махровым халатом, прикиньте!»

— Гы-гы-гы!

— Ха-ха-ха!

— Вот врёт, а!!

— Чё «врёт»?? — обиженно Женька, — Я до сих пор шампунькой пахну!

— И шампанским? А ну дыхни??.. Ха-ха-ха! Ну ты и врать, Женька! Ванна… телевизор… горничная с халатом! Врёёёёшь! Такое щас только в кино! Или у этих, у Главных. Но тебя б туда не пустили! Рылом не вышел!

— Кто врёт, кто врёт?? Ванна, телевизор!! Я потом ещё в приставку полночи играл! Там не отключают, там с электричеством вааще нет проблем!

— Ну, насчёт «в приставку играл» ты, может, и не врёшь; и что ванна… ну, может быть — живут же люди! Но чтоб шампанское… фрукты! Горничная чтоб!.. Какие фрукты — может бананы?? Неее, признайся, Жень, врёшь же??

— И бананы!

— Врёшь!

В общем, Женьку довольно быстро разоблачили. Он ещё какое-то время потрепыхался:

— Чо, может ещё и насчёт деревни вру?? Что пироги там с рыбой трескали без счёта, из печи только? Что баня?.. Что церковь там, а на стене чёрт нарисован; и этот чёрт по ночам со стены сходит, и стереть его или закрасить — невозможно??

— А-хаха!!

— У-ху-ху! Сходит — бродит! Ну, нагна-а-ал!..

Обиженный Женька, чтобы не терять в споре авторитет, перебрался на переднее сиденье, к Владимиру; а в салоне стали обсуждать какой-то фильм «из великосветской жизни», на что пацанву натолкнул своим, как они были уверены, враньём, Женька.

Женька посопел, поёрзал, устраиваясь, и обратился к Владимиру:

— Чё без света-то?

— И так… видно. Мы лучше потихоньку, потихоньку… Целее будем.

— Да нету тут патрулей, они все сейчас по щелям поныкались. Чо им на стройбазе ловить кроме заноз, тут же глушь! И бензин сейчас все экономят!

— Ничего, ничего… «drive slower — will be healthier», как говорится, тише едешь — дальше будешь… вернее, целее. Ты вот что, Джонни… что тебе сказать хотел… — не отрывая глаз от дороги, решил немного прочистить мозги пацану Владимир.

— Ну?

— Ты только нормально воспринимай, угу? Договорились? Жень, я насчёт того поца, которого, как ты выразился, я «по беспределу перевернул». Видишь ли… твои «понятия» вещь хорошая — в мирной обстановке. Когда ничего особого от нарушения «понятий» не зависит — ну, потеряет оппонент уважение, делов-то… а в нашей, в серьёзной обстановке… видишь ли, Жень, в серьёзных делах, в таких как война, бизнес, политика, да выживание вообще, единственная цель — это результат! Результат, понимаешь, а не то, как он достигнут…

— Как так «не то, как достигнут…», это ты чо, хочешь сказать, что…

— Да. Что если результат достигнут, то, посредством чего он достигнут — это дело девятое. Всякие договора, правила, «понятия» — это всё играет роль только на публику; и публика же вполне простит, если результат, который её, публику, устраивает, будет достигнут каким-то… эээ… немного неправильным способом. Простит и одобрит.

— Публика… политика. Тут же не «на публику» работать. Парень-то тут тот при чём?? Ты ему слова не дал сказать.

— Да. Потому что моя первейшая цель была — не подставиться. А парня этого я знал — и на что он способен представлял. Не зря у него на руке кастет был. А мог бы быть пистолет! Знаешь, что через карман тоже при определённом навыке стрелять можно? Так зачем мне было подставляться?

— Не, ну, подставляться, конечно, не надо, но… — начал подаваться Женька.

— А никаких «но», Жень. Знаешь, в дипломатии, которая по сути есть просто гражданская, невооружённая версия военных действий, есть такое правило: важно не то, что противник «хочет сделать», а возможность «что-то сделать». Вникаешь? Возможность. Сегодня он хочет одно, завтра ситуация изменилась — он хочет другое. А «возможность» — это очень серьёзно — вне зависимости от намерений. И потому принято реагировать на «возможность», а не на «намерение». Превентивно. Опять не понял?.. Ну, если есть «возможность», только возможность — можно ещё успеть среагировать и предупредить… а если есть и «возможность», и «намерение» — то оппонент вполне может тебя упредить, а ты и сделать ничего не успеешь! Вот мы в деревне были — помнишь Адельку? Ну, она ещё пирог резала таким ножом складным, тебе ещё понравился?

— Викс. Чо я, не знаю? Офицерский.

— Да. Так вот, этот ножик ей её… её пацан подарил. А сам он сейчас лежит в коме, в отключке полной, прикинь. Нет, глотать-то может; за ним мать ухаживает; а так бы давно умер…

— А чего он?

— А вот такой же вот случай, что и у меня, у него вышел. Вызвал его ночью из дома один гад, ну, помнишь, его упоминали в разговорах, Хронов?

— Помню, ага. Это который командир дружины деревенской, да?

— Скорее главарь деревенской банды. Но не об этом речь. У него накануне вышел конфликт с Аделькиным пацаном, и тот его… маленько побил. Один на один, но при его банде, причём.

— Нормально, чо. Пацан!

— Да. Пацан. И, когда Хрон его ночью из дома вызвал, он вот по таким же «пацанячьим понятиям» вышел. Ну, чтобы не подумали, что «зассал».

Владимир метнул взгляд на лицо Женьки, чуть освещённое зелёным светом от приборной доски, — тот кивнул, — понимает, мол. По-пацански, чо — предъявили — ответь, вызвали — выйди.

— Вот. Он и вышел. С пустыми руками, как я понимаю. Как «честный пацан». О чём они там поговорить успели никто не знает, может, и ни о чём не успели; только вот Хрон ему в голову выстрелил из травмата. И всё. И — овощ пока парень. Хотя, в последнее время, родители говорят, вроде как получше… Может и выздоровеет в конце-то концов.

Женька с минуту помолчал, переваривая сказанное, и вынес вердикт:

— Пацан этот поступил правильно, чо. А Хрон этот — урод, и его полюбому завалить надо.

— Тьфу — Владимир в раздражении стукнул ладонью по рулю, — Я ж не о том, что Хрон урод! Ты не понял, что Илья поступил в корне неправильно, непредусмотрительно!..

— Чо, не должен был выходить, если вызывают?? Подумали б, что зассал!

— Да какая разница, Женька, чего бы там хроновские уродцы подумали бы! Какая разница! А сейчас он лежит никакой — горе и беда родителям, Адельке… Какая разница, кто и что бы подумал, если бы он отказался ночью выходить или, лучше, сходу, без разговоров, завалил бы Хрона наглушняк!

— Так, знаешь ли…

— А какой вариант? Сейчас что, лучше?? Женька, ты пойми — вот Илья облажался, но мы-то на его примере должны свои выводы делать! Какие? «Не поворачивайся спиной» — даже не к гаду, а просто к человеку, в котором ты не уверен. Не подставляйся. Страхуйся. Действуй на опережение. Не думай, как ты будешь выглядеть, красиво или не красиво; не бойся нарушить какой-то там «кодекс» — это всё ерунда по сравнению с опасностью подставиться негодяю…

Женька молчал, сопел, вникал. Владимир поспешил закрепить достигнутый успех в убеждении упёртого «уличного рыцаря»:

— Вот и сегодня — а если бы у него пистолет был? Или он первый успел бы меня отоварить кастетом? И валялся бы я с разбитой головой, а не ехал бы сейчас тут с вами??.. Так какая тут разница, что я ему не дал «предъявить»? На опережение, Жень, только так! — мир изменился, отношения изменились, сейчас подставляться нипочём нельзя!

— Про чо вы там, кого «опережать» и «отоваривать» собираетесь? — просунулся вперёд Генка с задних сидений, — Я вот сегодня чо видел! Жека, ты радиоуправляемый вертолёт знаешь? Помнишь, в магазе смотрели, ещё до того, как всё это началось?

— Ну, помню. — буркнул Женька, — Дорогой, сука.

— Классный, а? А сегодня я видел, как на пустыре за пищевым институтом, ну, за бывшим, дядьки какие-то тоже радиоуправляемый гоняли. Пробовали, типа. Но не вертолёт, то есть не такой — а с четырьмя винтами. Знаешь, такой — четыре винта, квадратом…

— Квадролёт! — подсказал кто-то сзади.

— Квадрокоптер! — безаппеляционно поправил Женька, — Ага, видел такие. В интернете. А чего они?

— А хер знает! Прикинь: трое мужиков… взрослые уже такие, ну, не парни. Я мимо проходил, решил срезать, смотрю… Разложили эту хрень, я сначала не понял чо это, но стихарился на всякий, а они там чо-то прикручивают и ругаются. Один говорит: «- Не потянет!» Другой: «- Потянет, что не потянет, камера тяжелее…» Я смотрю, ага. Потом как зажужжит — и стала эта хрень подниматься, на моторчиках с винтами. Классно так. У одного пульт с антенной и рычажками, он управлял. Этот… коптер, помотался сперва по пустырю, поднялся так этажа до пятого, — у них ещё телевизор маленький, переносной, они в него все втроём уставились — прикинь, там, наверное, камера на вертолётике. А он жужжит!..

— И чо? Долго летали? Зачем? Нашли, тоже, время…

— Долго-недолго, я не знаю. Они, типа, увлеклись, а я как крикну: «- Дядя, дай поуправлять!» — так они… прикинь, они чуть кучу кирпичей не навалили, когда я за их спиной крикнул! Аж подпрыгнули все. Один как заорёт на другого: «- Ты чо, сука, не следишь за обстановкой??!»; а другой мне эдак ласково «- Ну, привет! А иди сюда мальчик, поиграйся… Дадим тебе сейчас поиграться, поуправлять, иди сюда…» А сам, падла, руку в карман суёт…

— А ты чо?

— А чо я? Сдунул оттуда. Чо-то мне сразу играцца расхотелось, когда эту морду увидел. Чо-то наверное не конфетами угостить меня он руку в карман сунул…

— Дааа… — задумчиво сказал тоже слушавший Генку Владимир, — Странно. Не время как-то с игрушками играться. На пустыре в центре города. Накануне митинга… Это ты правильно сделал, Ген, что слинял оттуда… ну, вот и приехали. Гена, иди позови отца, пусть ворота откроет… а, он сам услышал. Приехали, граждане! Остановка «Нора»!

ПОДГОТОВКА К ШТУРМУ «ДЕПУТАТСКОЙ КРЕПОСТИ»

В это же время, когда Владимир с мальчишками выгружал запасы в «Норе», готовясь «залечь на тюфяки» пока не уляжется в Оршанске, вдалеке от пром-зоны, в коттеджном бывшем элитном посёлке из мансардного окна брошенного дома трое мужчин рассматривали по очереди в бинокль коттедж депутата Виталия Леонидовича. Чуть поодаль от них на заиндевевшем пуфике, с которого аккуратно был сметён снег, сидел ещё один мужчина. Трое переговаривались, один молчал.

Если бы там был Владимир, он бы без труда узнал всех троих своих иноземных знакомцев, торговых партнёров, выгодно для обоих сторон барыживших коньяком, продовольствием, снарягой и бензином — Влада, и Андерса с Петерсом. Сейчас они были на рекогносцировке — обсуждался план атаки на коттедж, тёмной глыбой возвышавшейся поодаль на фоне чуть более светлого зимнего неба. В общем-то заказ был ещё не принят; но Влад склонялся к согласию — условия расчёта были очень «вкусные».

— Бронещитки на всех окнах… — задумчиво сказал, опустив бинокль с функцией ночной «подсветки» Петерс, — С амбразурами…

— Вот через них всех этих олухов и постреляли, — поддержал Андерс, от нечего делать отряхивавший снег с флакончиков на туалетном столике в углу и переставлявший их как фигурки на шахматной доске, — Всех этих идиотов. Которые пошли в атаку на укреплённый объект цепью, как в кино. «Ура», интересно, они не кричали при этом? Или там «банзай!»?.. Бараны, бля…

— Ладно тебе… — Петерс покосился на сидящего человека. Но тот не реагировал. Ему вообще всё было параллельно; его задача была получить согласие и записать, а потом выполнить пожелания исполнителей. Чётко и точно. И ещё — продумать вариант устранения исполнителей после акции, — уж очень много они запросили. Впрочем, другие не брались совсем. А эти — они и «не наши», кто их хватится? Но ликвидация — это потом. А сейчас — пусть обсуждают, ругаются, острят, — его это не трогает. Пусть.

— Чо уж сразу «бараны». Они, может, рассчитывали на численность, и что не будет такого плотного огня…

— Зато теперь они снабдили их порядочным количеством автоматических стволов! — перебил Андерс, — За что им особое «спасибо»!

— Это так, да, это так… — Петерс опять поднял аппарат к глазам, — Теперь оттуда и очередями будут… Да, соглашусь, oi prost… Интересно, гранаты у них есть?

— Не должно быть. — нарушил молчание Влад — Говорят, что двое добежали до самых стен коттеджа. Какое-то время были в слепой зоне. Но… их не могли достать, и у них ничего не было. Когда обратно побежали — их и завалили. Не раньше. Так что вряд ли там гранаты есть. Кроме того там и бойницы узкие — гранату не протолкнёшь.

— Этта пальшая ашыпка… тта, этта, пальшая ашиппка… — усмехнулся Петерс, — в обороне не иметь гранат…

— Они на заранее заложенные фугасы полагаются. Которые, в общем, вполне эффективны — вон, задница этого трактора до сих пор из дороги торчит, проезд загораживает. Но если нападающие окажутся уже у стен, под окнами, в слепой зоне — они через окна ничего не сделают. Если каких-то других задумок у них нет. Но то, что двое были под окнами, и ничего — девять из десяти, что этот вопрос они не продумали.

— Или, к примеру, рассчитывали основной состав атакующих выбить «в процессе их атаки», а по добравшимся до стен — сделать вылазку. Ну, типа как капитан Смолетт с командой в «Острове Сокровищ», когда их в блокгаузе осаждали пираты, — заметил начитанный Петерс и передал бинокль Андерсу. Тот оставил в покое флакончики и в свою очередь стал рассматривать коттедж.

— Нафиг вообще это надо? — отняв, наконец, окуляры от глаз, сказал он, — Поставить вон там, за стеной, автоматический гранатомёт и расфигачить все окна за полчаса. А потом взять тёплыми. Или, к примеру, миномёт. 82-й. А? Чо, у вас ничего крупнее носимого нет?..

Он оглянулся к сидевшему.

— Можно применять только лёгкое стрелковое оружие, — нарушил тот своё молчание, — Таковы сейчас политические условия. И ручные гранаты. Только.

— А гранатомёт? Ручной?

— Нельзя.

— Почему?

— Нельзя и всё.

— Oi, la naiba! — видно, что Андерс выругался, — Почему нельзя-то??

Сидящий на пуфике промолчал.

— За это нам и платят. — напомнил Влад, — За «особые условия». Подъехать на танке и влепить по осколочно-фугасному в каждое окно — тут большого ума не надо, и цена такой работе грош. А вот войти с лёгким оружием… Да, слушай!.. — он обратился к сидящему.

— Я так понял — от нас требуется расчистить проход в здание, вскрыть его, подавить организованное сопротивление — так? Но зачищать внутри мы не подписываемся…

— Войти, и взять живым старшего. Фото я дам. Живым! За мёртвого половина по расчёту снимается.

Андерс отвернулся в угол и смачно, с вывертами, выругался. Петерс засопел:

— Мы вам что, зондеркоманда?

— Таковы условия, — сидевший был невозмутим, — Мой заказчик высказал именно такие пожелания. Вы можете отказаться, тогда вопрос по расчётам снимается. И — мой заказчик просил напомнить — за вами определённый долг; без расчёта ваши машины не выпустят за границу Регионов. Это для сведения.

На минуту показалось, что Андерс сейчас прострелит голову сидящему, он уже сунул руку в карман. Напряжение в комнате сгустилось. Но сидевший был по-прежнему невозмутим — у него был большой опыт переговоров по самым острым вопросам; собственно, за это ему и платили.

Петерс отобрал бинокль у Андерса и вновь стал рассматривать коттедж.

— Главное — пройти под стены. Войти… можно СВУ вынести двери. Там крыльцо высокое, можно укрыться.

— Ладно, — Влад, подводя черту, вздохнул, — Такого мы ещё не делали, конечно… Но всегда что-то приходится делать в первый раз. Не исключено, что входная дверь надёжно бронирована; также не исключено, что внутри бронированный же тамбур. Во всяком случае, я сделал бы именно так, если бы надумал обороняться. Пройти под стены, вынести ставни…

— Там окна первого этажа высоко! — предупредил Андерс, — А в цоколе окна заложены, там не просочишься…

— Стремянку! — предложил Петерс, — Вернее, накидную лестницу, как у пожарных, с крюком! А? И входим через окно. Только бронеставню надо будет вынести чем-то.

— Другого варианта нет, да, пожалуй… — согласился Влад.

Сидевший на пуфике расслабился и неслышно вновь поставил на предохранитель в кармане пальто свой миниатюрный ПСМ: началось детальное обсуждение операции, стало быть с принципиальными вопросами дело улажено. Чччёрт! В принципе, могли бы и грохнуть тут, особенно этот, молодой, с бакенбардами. Ишь как глазами сверкает, аж в темноте видно. Правда, потом им затруднительно было бы уйти через границу, граница всё же как-никак охраняется. Не бросят же они тут набарыженное, да и условия сделки настолько сладкие: списание долгов по прежним операциям и карт-бланш на поставку с оршанского НПЗ якобы для нужд РВУ… Но всё равно — чёрт его знает, что у них в голове, у нерусских… Надо будет просить прибавки. В «Мувск-Рыбе» было спокойнее… Относительно, конечно…

— … слышь? Как тебя там? Паралетов! Замечтался? Дымовые шашки у вас есть?

Сидевший, которого окликнули, заворочался, доставая руки из карманов, полез за пазуху, доставая блокнот:

— Так. Ды-мо-вые шашки…

— Бля, blunt nemernic, я спрашиваю, есть или нет? Записывает он!

— Я не могу сказать сразу… надо запросить…

— Бляя… Влад, дай я ему по башке тресну!

— Погоди. — и сидевшему, — Если нет — я тебе сейчас продиктую рецепт. Сделаете в спешном порядке, ничего сложного в этом нет… Ещё щиты нужны будут.

— Какие щиты?

— Омоновские. Обычные такие щиты. Есть… вернее, был же у вас ОМОН? С кем вы тут на «базарах» номер раз и номер два дрались-то?

— Я не дрался, я в это время в Мувске был… Хорошо, я записал: щиты омоновские. Но они пулю не держат…

— Тебя не спросили. Умник! Сейчас как…

— Погоди, Андерс. Ещё удочки. Пару-тройку. Ну, лестницу мы сами сделаем…

— Какие… удочки?..

— Рыбу ловить которые, блядь!!

— Уймись. Петерс, дай ему бинокль; Андерс, — продумай траекторию движения. Учти, что в траве и кустах там, как говорят, эти — МЗП. Так просто галопом не проскочишь…

И снова к сидевшему:

— Обычные удочки, раздвижные, стеклопластиковые. Пошарьте в бывших рыболовных магазинах. Штук пять, я выберу.

— Ок, понял, я записал, — сидевший зачиркал в своём блокноте.

— Вот. Ещё кружки несколько штук. Знаешь, обычные такие кружки, металлические, эмалированные. Дачные такие кружки, или армейские… алюминиевые тоже пойдут. Среднего размера.

— Аааа… да, понял. Найдём.

— Я надеюсь… Я ж не дирижабль заказываю, а всё самое обычное — удочки, кружки… Как для пикника, хм. Скотч. Или синюю изоленту. «Синюю» — это, понятно, фигура речи. Улавливаешь?

— Улавливаю. Записал.

— Шесты или палки длинные. Остальное сами сделаем… Противогазы. Ну и… Чем-то нам надо будет ставню выносить… Пару толовых шашек по 200, капсюли-детонаторы, огнепроводный шнур. Немного.

— Это у нас самих есть! — шепнул запасливый Петерс, но Влад только дёрнул плечом: типа, ничего, заказ есть заказ, пусть обеспечивают…

— Сколько человек нас будет обеспечивать?

— А сколько вам надо?

— Человек десять-пятнадцать. Чисто создавать массовость, отвлекать и помогать с постановкой дымов.

— Будет.

— Так… записал? Стрелковка у нас своя. Да! Вот ещё что! Договор на поставку с ОНПЗ со всеми согласованиями, квотами, разрешениями на вывоз должен быть у меня на руках до начала операции! Иначе — отбой! Мы, понимаешь ли, «под честное слово» больше не работаем!

— Я скажу заказчику, как он… Но операция должна пройти в ближайшие, в эти сутки!

— Да ты охерел! — взвился Андерс, швыряя бинокль на столик перед трюмо, так, что на пол посыпались флакончики.

— Таковы текущие условия… Заказчик просил передать, что это в ваших же интересах — в ближайшие сутки Региональная Администрация будет очень занята… есть такое мнение!

— Митинг днём, да? — переспросил Петерс, — Очередное «Доколе!!» и «Долой!»?.. Знаем, слышали.

— Да… И митинг тоже. Вот, в это время и нужно будет всё…

— Ну так а чо ты тогда здесь сидишь?? Быстро подхватился и помчался выполнять заказанное! И договор с согласованиями — в первую голову, а не то не будет продолжения! Давай-давай, в темпе!

Андерс пнул по пуфику, на котором сидел человек, и тот чуть не упал. Вскочил, ухватившись, чтобы не потерять равновесие, за витой столбик у края широкой кровати, сейчас представлявшей собой просто плоский четырёхугольный сугроб. Наклонился, отыскивая наощупь обронённый блокнот. Андерс подтолкнул блокнот носком ботинка:

— Давай-давай! Мотай отсюда! По заказам — вперёд, время пошло!

Паралетов вышел, проклиная про себя чёртовых «ватажников»; подсвечивая себе фонариком, стал спускаться по скрипучей лестнице с мансарды. Действительно, задача ещё та — за ночь найти всё это перечисленное: щиты омоновские, дымовые шашки… кружки, удочки… зачем им удочки?? Ну, насчёт договора пусть сам Лижко разбирается, моё дело передать… Чччёрт… Нет в мире тихого, тёплого, безопасного места — к кому не прибейся, все норовят сунуть в самое пекло, а платят… платят совсем неадекватно опасности, во всяком случае, не как он рассчитывал… Он, переговорщик с огромным опытом, вынужден иметь дело с какими-то отморозками, выполнять их бредовые «поручения»…

Спустился по лестнице, перешагнул через заледенелый труп бывшего, очевидно, владельца коттеджа. Вот уж кому точно не повезло — рассчитывал, наверное, тоже — отсидеться, да откупиться. А эти… Да ладно, у них у самих какие шансы-то, что не перестреляют их?.. кружки им, удочки… спасут их омоновские щиты, ага… Кстати, нет ведь давно ОМОНа, и щитов нет; надо будет заехать в штаб-квартиру «Верного Вектора», они во время прошлого «базара» много у милиционеров наотнимали, у них точно должны быть… Так, кто у меня в «Верном Векторе»…

Полуощупью он направился к выходу во двор.

— Влад, может, ну его? — вполголоса спросил осторожный Петерс, — Грохнем сейчас этого Паралетова да и уйдём? Что нам эти, в коттедже, сделали, что мы их будем мочить?

— Долги у нас… Разрешение на выезд нужно… — теперь Влад опять рассматривал коттедж, — Прямой ход на нефтепереработку и отгрузку «на ВСР», «на фронт» — это дорогого стоит… что, бросить всё здесь и уходить лесами? Нет, мы уйдём, конечно, но мы же не для этого сюда приехали?

— Правильно! — поддержал шефа Андерс, — А то скучно! Как в прошлый приезд тех ментов положили на трассе, так больше ни одного конфликта! Скукотища!

— А как схлопочем по дырке во время штурма — веселее будет?..

— Не боись, не схлопочем! Вон, я же вижу, Влад всё продумал.

— Ладно, — Влад опустил бинокль, — Пойдём вниз, в машину. Там расскажу, что придумал. Если получится, то не так это и сложно будет.

«НОРА» и «СЛОНОПОТАМ»

Приехавших на промзону, в «Нору», как стали называть своё загородное убежище пацаны, были встречены отцом Генки, Александром Васильевичем, «дядей Сашей», как его звали пацаны и стал привыкать звать и Владимир, гавканьем какой-то мелкой псины на привязи, которую Генка назвал Янычар, и ещё каким-то мелким тщедушным дядькой в ватнике и потрёпанной ушанке, которого дядя Саша называл попросту: Оберст.

Разгородили ворота, дядя Саша отомкнул замок на цепи, и Владимирова буханка степенно въехала на территорию. Теперь ещё немного попетлять между тёмными обшарпанными пром-зданиями, и можно разгружаться, благо темно и посторонние не увидят. Надо будет не в кондейке сторожей, где, возле маленькой печки, коротал время Генкин папа, разгрузиться, а в самом адм — здании, где в подвале котельная; там и прохладно, и места не в пример больше; а что не совсем под присмотром — дядя Саша не спешил затапливать большую печь котельной, предпочитая быть ближе к воротам, — то не беда, можно спрятать… запереть в одной из комнат подвала.

Уплотнившись, залезли все в машину, тронулись дальше, провожаемые жалобным скулением Янычара.

— Дядь Саш, посторонние тут не рыщут? Бомжики, может, какие?

— Нет, Володь, бомжики все в городе, там теплее. Да и что есть сейчас «бомжики»… что с городских-то квартир без центрального отопления на дачи, часто и не на свои, переместились в поисках хоть какого тепла, печки, дров — это как, «бомжики»? А у каждого квартира в городе, часто шикарно отделанная. Но теснятся в каком-нибудь летнем домике, с печкой — они как? Тогда, конечно, «бомжики»!

Дядя Саша любил поговорить, Владимир знал за ним это, и не перебивал.

— Бомжары, бла! — поддержал его «Оберст», подняв царственным жестом правую руку и рассматривая, а больше демонстрируя окружающим на своём мизинце серебряный, кажется, перстень — Приходили тута второго дня. Двое; цветмет искали. Я им сказал, мудакам, что цветмет весь есчо в том году сами конторы здешние, прежде чем слицца отсюдова, бла, сами поснимали и куда надо посдавали. Эта, включая обмотки катушек и рубильники с большого мостового крана в «Стройспецкомплектации». Што нету, бла, цветмета, но собаццка есть, и голодная уже три дня! Бла…

Оба засмеялись, видимо, вспоминая, как резво слились «бомжики», услышав про «собаццку». Впрочем, у дяди Саши явно было и что-то стреляющее, что он отнюдь не спешил светить. Был он старым воякой — он уволился, как говорил Генка, старшим прапорщиком с авиаполка, и в своё время ещё успел зацепить и Афганистан. Но явно было, было — дядя Саша, несмотря на преклонный уже возраст, начинающийся диабет и хромоту, был, что называется, мастером на все руки; мог сделать и починить всё: от печки из пустого пропанового баллона до полной переборки движка машины. Владимир очень ценил такого знакомца; и мирился с его многословными рассказами «за прошлое» и вдумчивыми философствованиями «за нынешнюю жысть». Впрочем, видимо теперь он нашёл себе собеседника — щуплого Оберста.

— Дядь Саш, в городе что-то назревает, митинг большой и всё такое — я ребят привёз перекантоваться пару дней; чем занять найдёшь? — вполголоса спросил Владимир.

— Штоб ухайдокались, да никуда не стремились слинять? — уточнил тот, — А что, найду; чо не найти-то. Поддоны вон надо поразбивать да попилить на дрова; в подвале выгородки из кирпича сделать; печку, опять же, чистить. Двери там навесить…

— Ерунда всё, бла! — тут же влез в беседу Оберст, — Надо ветряк делать! Я знаю из чего. Вертикальный. И будет у нас тута електричества! Света, в смысле!

— Ве-тря-я-як… Как-то я это слабо представляю… — изумился Владимир; а щуплый Оберст, размахивая руками насколько это было возможно в тесной кабине, тут же начал вещать:

— Ветряк чо, ветряк — плёвое дело! Зато всегда со светой будим! Надо станки собрать! Тут, если по промзоне пошариться — много чего можно найти! Пару-тройку станков подрежем, токарный, фрезерный, сверлильный; сварку организуем… тут обесточено всё, дык ЛЭП недалеко, с шестой ТЭЦ, там худо-бедно напруга есть — подцепимся! Опять же — ветряк, бла! Станки — ну, не ЧИПУ конечно, и не для резки железнодорожных колёс, но всё же!.. Движки афтамабильные… У меня, например, братан сварщик есть; не ну так-то он пенсионер с этого года, но еще и сварщик с дипломом… Я сам-то так, чуть-чуть… А он может… И еще знаешь, движок перебрать может, и, бла, радиатор с вариатором не путает… А я в лепестричестве, бла, секу например… Нет, в электронике нет, а в электромеханике и чуть в радиотехнике… О, у тя тута рация, бла!.. При наличии литературы, допустим, разобраться и в генераторах, и в инверторах как два пальца обоссать… Уж инверторов из бесперебойников, бла, я понаделаю за пять минут, и любой матиз будет давать 220 вольт…

Уже помогая пацанам таскать припасы в подвал, Владимир всё ещё слышал оберстовы разглагольствования, обращённые не только к нему, но и к дяде Саше, и к пацанам, и даже к Алёне, которой тоже нашлась работа — подсвечивать фонариком. Как понял Владимир, Оберст был страшный прожектёр: у него уже были «разработаны планы» в превращении обитаемого куска промзоны в подобие некоего технопарка, в котором было бы и «света», и баки с водой про запас на этажах, наполняемые из ближайшего (километра в полутора) мелкого озерца водой; и плантации гриба-вешенки в подвалах, и даже разведение опарыша в промышленных масштабах…

— … китайцы ево, бла, жрут; всё што прыгает, ползает и летает жрут; в опарыше знаешь сколько белка! ето прямо ползучий белок, бла!

— Тьфу! — Владимир сплюнул в угол, представив, как он вместо макарон или анонсированного Диего средиземноморского киша ест шевелящихся белых и скользких опарышей, «которые сплошной белок»…

— Дядь Саш, он чего? Нормальный??.. — спросил, когда они со стариком остались наедине, — Контуженый, может?..

— Угу. Нормальный. Не, не переживай, Володь — Оберст нормальный; тока говорун… А так-то — он же психолог дипломированный, чесслово! Никогда не скажешь, да? А вот так… Нет, и руками, конечно, тоже может; ежели под руководством… Живёт он недалече, дом у него, свой. На запасах живёт пока что; но вишь, всё ему развить произвоццтво какое мнится…

— Прям какой-то «слесарь Полесов», «с мотором». Кипучий очень. Самое время сейчас — грибы-вешенки, станки таскать и опарышей выращивать, ага. Больше заняться нечем…

— Ага. Увлекающийся. Мы с ним будем машину восстанавливать… «до ветряка», так сказать; там свою энергию и того…

— Канализует?.. Какую машину, дядь Саш?

— Ооо, Володь, мы тут с Оберстом нашли та-а-акой агрегат — закачаешься! Не на ходу, конечно, а то б кто-нибудь обязательно б угнал, но зато броневая защита!.. Завтра покажем!

— … ещё можно патроны переснаряжать, не все же будут сами крутить… — послышался голос приближающегося «дипломированного психолога-слесаря», — …Ножи делать на продажу, мачеты всякие… мотоплуги для пейзан из мотоцыклов и скутеров…

Идеи так и сыпались из него, и он спешил делиться ими с окружающими.

— дядь Саш, а что он — «Оберст»?

— Ну что… Оберст и Оберст. Со службы так приклеилось.

— Полковник?

— Данучтоты. Старший прапорщик, «кусок», как и я. Но не по ево звучать как «отставной старший прапорщик», оттого, наверно, и «оберст».

Обустройство заняло ещё пару часов; пока, наконец, все запасы не были надёжно спрятаны; «молодёжный контингент», как назвал пацанву дядя Саша, под руководством Оберста соорудил из досок и старых матрасов, невесть откуда взявшихся на стройбазе, лежанки-нары, а также из брезентовых полотнищ и одеял сделали «тепловые тамбуры», не дающие холоду с улицы проникать в подвал.

В самом же подвале дядя Саша организовал «горячее питание» — у него всё уже было заготовлено: заправленная паяльная лампа давала факел в короткий обрезок трубы-колено, выводящий огонь с горизонтали в вертикаль, под днище большой кастрюли, в которой быстренько из привезённых продуктов был сооружён импровизированный «суп». Сам обрезок трубы был тщательно обложен короткими серыми тяжёлыми каменными брусочками, так, что тепло от лампы не только кипятило воду в кастрюле, но и, вместо того чтобы бестолково рассеиваться в воздухе, нагревало камни, служащие теплоаккамуляторами. Камни, бруски эти — пояснил дядя Саша, — это ж искусственная брусчатка; её тут лили и затем запекали неподалёку; ну а как благоустройство Оршанска стало неактуальным, то всё производство и бросили, вместе с нереализованной продукцией. Там и цемент есть, и шлак, и гравий…

Вскоре разомлевшие от горячей пищи и тепла пацаны стали расползаться по лежанкам; одна только Алёна-Лёшка какое-то время ещё гоняла мультик про Винни-Пуха на маленьком привезённом с собой ноутбуке, подсвечивая мрак подвала голубоватыми сполохами экрана. Но вскоре стала зевать и она.

Засыпающие пацаны потихоньку переговаривались:

— Жека, слышь… А чо, реально крутой коттедж?

— Я ж говорю. И укреплённый. Дрон там дохлый, и другие «Коты». Я ж говорил.

— Дрону туда и дорога… А чо, Американец им кем?

— Родственник дальний или друг, вроде. Он с дочкой главного там мутит…

— Аааа… Ну так он, если чо, слиняет тудой, да и всё?

— Не-а. Я базар слышал — оне его приглашали, он отказался. Несмотря на дочку.

— А чего?

— Типа западло ему одному. Типа — мы вместе. А всех — там этот, главный, лысый и тощий такой, грит — «У нас не собес!»

— А, ну да, «у них не собес»… Суки. Попрятались все, падлы… Щемить сук…

— Тихо, Шалый…

— Ага, «Бойцовые Коты» уже защемить попытались — ща лежат там, в оранжерее, холодные… Знаешь, какие у них щас рожи?.. белые. А руки — чёрные. Брр…

— Ща сидят на всём готовом… Электричество у них, вода горячая, шампунька и мультики…

— Чо, не надо было мне мыцца, что ли, раз пригласили?? Я ж не остался! И Американец тоже вон, с нами…

— В подвале, ага; во, дрыхнет уже…

— Да, Американец не остался… почему-то. Почему-то в подвале с нами вон дрыхнет, а не там…

— Вот и я…

— И жрачки сюдой со своего кабака натащил…

— А мог бы с тёлой своей, в тёплой спальне…

— Вовк — он нормальный.

— Вы, бля, без меня опять на гоп-стоп ходили?.. Чо сказано было??

— Чо ты, чо ты…

— У Лёшки вон новая куртка, у Генки — боты. И хари сытые.

— Ну и ходили. Мы ж потихоньку. Чо, побираться, штоль…

— В городе объявляли, что какую-то «молодёжную банду» арестовали и уже расшлёпали. Так что нас как бы нету щас, хы!

— Спать давай.

— Чо нас сюдой Американец вытащил…

— А чо, тут прикольно. Как в подземелье. Как в этом, в старом этом, ну, где с бензопилой ещё бросались…

— В Квейк?

— Угу, в ём.

— …спать…

— Дядь Саш, а розетки тут нету? Ну, аккум подзарядить? Жаль…

Вскоре, когда все успокоились, Генкин отец вместе с неугомонным Оберстом ушли, подсвечивая себе фонариками, чтобы быть ближе к воротам, и, «случись чего, предупредить о появлении неприятеля»; и скоро темноту подвала нарушала только одинокая свеча-ночник и сонное сопение, вздохи спящих «Уличных Псов».

На следующий день, пока пацанва под руководством Оберста занималась приведением в жилой вид подвала, «Норы», и распилкой старых поддонов; дядя Саша повёл Владимира показывать ему «сюрприз». С ними увязалась и Алёна, которой пока нечем было заняться. За Оберстом увязался Янычар, мелкий поджарый пёс непонятной породы, но с плоской, как у боксёра, мордой. Оберст любовно укутывал его от холоды в видимо саморучно сшитый из ватника же комбезик»:

— Божья тварь — мёрзнет, жалко; безволосый ведь он у меня, бла. То есть бесшёрстный. Зато кушаит мало, гавкает громко — сторож!

«Сюрприз» представлял собой огромный, монстроподобного вида, грузовик, стоящий в боксе одной из организаций.

— Ого!..

Ярко светило солнце сквозь пыльные фонари на крыше и через окна в стенах, и Владимир дважды обошёл металлическое чудовище, поражаясь фантазии его создателей.

Вернее, первоначальными его создателями были простые авторазработчики, создавшие для нужд народного хозяйства простой и надёжный большегрузный автомобиль явно из семейства УРАЛов, и в таком качестве — в качестве большегруза-трёхосника он и проработал свою «юность», возя всякую всячину на стройки и со строек Оршанска, пока политическая конъюнктура не сделала ненужными эти «глупости»: что-то там строить или благоустраивать. Вот воевать — совсем другое дело для «вольных свободолюбивых Регионов»; и мирный грузовик получил второе рождение; а уже «сумрачный военный гений» каких-то чудаков обвесил и обварил его броневыми листами, противогранатомётными сетками и вооружил мощным отбойником; закрыл кабину наклонными сварными листами, оставив на месте лобовых стёкол некое подобие решётчатых броне-жалюзи.

— Во! — Оберст гордо хлопнул по бронированному боку, покрытому рыжей окалиной, — Сорок пять пятьдесят пятый! На полтора метра длиннее сорок три двадцатага, бла; грузит до десяти тоннов! До полста человек личного состава в кузове!

— Приврал, Оберст, приврал! — оборвал его Дядя Саша, так же подойдя к машине и со скрежетом открывая бронированную дверцу, ведущую в кунг, — До тридцати девяти по паспорту… Иди сюда, Володь. Глянь — бойницы в бортах! И — лесенка с площадкой к люку — там должна бы быть башенка с пулемётом. Башенки нету… ну, можно чо сколхозить.

— Дядь Саш, Оберст… — Владимир был поражён этим монстром, — А откуда он тут?.. Хотя, судя по вон, обрезкам и баллонам, его тут и делали?

— Да, тута, бла! — откликнулся вместо Дяди Саши Оберст; он стоял у колеса, достигавшего ему почти до половины плеча, и любовно полировал свой перстень на мизинце; а Янычар тут же пристроился у колеса чтобы оставить на нём свою мокрую метку.

- Это ещё с тех времён, пока танкоремонтный не запустили, и танки с БДХ не наловчились восстанавливать. Вот и варили всякую хуергу! Зато — с душой, с выдумкой, бла! Чиво стоят одни вон кроватные сетки по бортам! — от РПГ типа.

— Да уж.

— Таких, или типа таких много довольно наделали. Даже автобусы бронёй обвешивали, их много горелых сейчас под Равнопольем, говорят, стоит. А потом забросили это дело, бла, когда война-то в позиционную стадию перешла.

— Да. — дядя Саша спустился с кунга, — Возить на нём личный состав дорого — он горючки жрёт как не в себя, с таким-то обвесом! Штурмовать — он всё ж не танк, и даже не БМП, хоть пуля ево и не возьмём, и обычная «семёрка» его, может, из-за сеток не возьмёт, а вот «Конкурс», «Фагот» или тот же седьмой, но с тандемной БэЧе его в лёгкую. Вот и стоят они, скока наделали, чисто по блокпостам; а этот, вишь, тута забыли — движок перебирали, да не закончили. Но мы с Оберстом закончим!

— А нафига он?

— А пригодицца! Ты, главное, с дизтопливом расстарайся. Тута ещё пара баллонов с кислородом есть; а ацетилен мы с карбида добудем, есть тут запас… Башню сварим, шторки на бойницы — не на всех тут. Пригодится! Найдёшь дизтопливо-то?

— Попробую… — с сомнением ответил Владимир, — Сложно сейчас с горючим, но… попробую. Алёна! Нравится тебе этот… монстр?

Девушка, про которую пока как бы забыли, в яркой курточке-дутыше и в вязаной модной шапочке со стоячими ушками «под кошку», одобрила. Походила перед тупым бронированным капотом с огромным сварным «зомбоотвалом» и произнесла:

— Я б назвала его «Слонопотамом»!

— Чего-чего?..

— Слонопотам! Он… он больше слона и очень страшный. Только его никто никогда не видел. Его Винни-Пух с Пятачком и Тигрой всё время боялись… но никогда не видели. Вот это вот… настоящий Слонопотам!

— Ну, Слонопотам так Слонопотам; если никто не против… Для чего он нам только, я пока не соображу… Буханка моя несравненно меньше жрёт, куда вот на нём ездить…

— На нём не ездить, на нём — атаковать! Или эта, — прорывацца, бла! — строго заметил Оберст.

— Неактуально пока «прорывацца», пока зомбей не случилось… но если вдруг случатся зомби, и без противотанковых средств — тогда конечно… такой транспорт незаменим — Вовчик бы одобрил…

За воротами послышался приближающийся топот, все насторожились; но это был всего лишь запыхавшийся Генка:

— Пап!.. Американец, слышь… Дядь Оберст! Там по радио передали, что в городе весь митинг того, перебили! Взорвали, что ли, ничего не понятно — но всех, всех! Всю площадь взорвали!!

Владимир встрепенулся — вот оно! Чего-то подобного он и ждал. Как же, как же — упустить такую возможность! Собрать на огромную площадь перед Домом Правительства Регионов массы наиболее радикализированных, недовольных пассионариев, и разом со всеми покончить — можно было догадаться! Не такие ныне дураки эти «Отцы Регионов», чтобы допустить очередной «Базар», который уже по счёту — третий?..

— И эта… У тя в машине рация тово, сигналит.

Ах ты… Про рацию, установленную Мишей ему в буханку, он совсем забыл; впрочем, она была всегда включена.

— Сейчас, я, сейчас…

Связаться с ним на этом канале мог только Виталий Леонидович, из коттеджа. Так-то оговаривали, что раз в день он будет выходить на связь, но — вечером… что-то случилось?? Или просто, узнав, что на площади что-то произошло, хотят уточнить, не зацепило ли это как-то и его?

Это был не Виталий Леонидович, это была Наташа:

— Вовка, Вовка! На нас опять этот, как его, наезд! Ну, готовится! Автобус и три джипа подъехали. Папа сказал тебя предупредить! Вовка… ты приедешь??

ПЕРЕСТАНОВКИ В ОЗЕРЬЕ

Борис Андреевич, в прошлом «помощник по хоз. вопросам в деревне Озерье Районного Уполномоченного Мувского Горсовета Громосеева А.П.», в просторечии «староста», а ныне «Ответственный за административную и хозяйственную деятельность по деревне Озерье от Районной Администрации Свободных Регионов», а по сути тот же староста, наслаждался жизнью…

Хронов подогнал откуда-то добытый ноутбук, на котором кроме каких-то инженерных расчётов и большой коллекции скачанной с Сети порнухи был в числе прочих установлен и почти забытый за беспокойными деревенскими делами ВарКрафт.

Ещё один ноут с установленным же ВарКрафтом оказался у сына Ромы, вернее, у Роминого сироты Альберта, который после пропажи папы и смерти матери совсем одичал: сестра Кристина на него внимания не обращала, всё время проводя с Хроновым и его «бойцами», всё больше превращаясь просто в «отрядную блядь»; а Альбертик, будучи парнем городским и к реалиям деревенской жизни неприспособленным, к тому же немало избалованным, попал в очень тяжёлое положение: если спал-то он на прежнем месте, в бывшем доме Вовчика, то с остальным был реальный напряг: нужно было топить печь, готовить кушать, стирать одежду, на что не было не умения, ни желания. Опять же теперь никто не заставлял как минимум умываться и менять носки, трусы — и постепенно пускающийся в бытовом плане Альберт стал в тепле ощутимо пованивать… Стал нервный, дёрганный, постоянно голодный; и постоянно смотрел, что бы и где в деревне стянуть… В Озерье его побаивались, нелюбили и в последнее время взрослые гоняли со дворов, когда он заходил по старой памяти к ровесникам, таким же полу-беспризорным бывшим тинейджерам, теперь брошенным на произвол судьбы.

И вот поди ж ты — повезло.

Оказалось, что он Варкрафту также не чужд; а старосте нужен был партнёр — и по игре, и «для поговорить».

Играли в комнате у БорисАндреича, по сетке; «подцепиться» помог один из парней, чуть-чуть шарящий в компьютерном железе. Электричество сколхозили от автомобильных аккумуляторов, благо на своих машинах в деревню приехало немало семей, а теперь, за дефицитом топлива, машины простаивали. Отказать же старосте никто не осмеливался.

Теперь, найдя партнёра, и более-менее разделавшись с текущими делами, укрываясь от непогоды в тёплом доме, у печки, староста «рубился» с Альбертом не на жизнь, а на смерть, управляя армиями компьютерных юнитов; благо Альбертик, хотя и по-молодости имел неплохую реакцию, заведомо, в четырёх случаях из пяти, сливал БорисАндреичу, поднаторевшему в стратегии и тактике.

Заодно Альберта и подкармливали; и дали помыться в бане… Это и хорошо, что Альбертик не очень шарил в стратегии и тактике компьютерных войн, больше полагаясь на быстрое клацание и возню мышкой — а то могло так получиться, что и отправился бы он на пару к Костьке Морожину в землю за огородом. Староста, а точнее, Дьявол, не терпел, если у него часто и подряд выигрывали.

К чёртовой и такой-то матери пошли все эти «административные и хозяйственные» дела, вон, пусть Хронов ими занимается!..

Жизнь текла размеренно; скоро уже и Новый Год!

Но сначала пришлось повертеться, дааа…

С диктатом проклятого Громосеева было покончено, собственно, вместе с ним; более того, Дьявол продвинул на его место своего ставленника — Гришку-ухаря, то есть Григория Даниловича, в прошлом ходившего под Громосеевым, ныне же «вырвавшегося на оперативный простор».

Как по интриге, как в пьесах Шекспира — свалить одного, и поставить своего, верного!

Ну, «верность» Гришки, конечно, штука относительная; но сукин сын всегда будет помнить, кто его на его нынешнее место «подсадил»; и не просто подсадил, а толкал, двигал — «Иди, иди, сукин сын, делай карьеру, лишенец; не вечно тебе в автослесарях да под Антоном ходить; давай, бери всё под себя, «если ты сильный и смелый — будет у тебя и красивый халат, и конь, и дорогая сбруя для коня», — так, кажется, излагал свою концепцию Абдулла в «Белом солнце пустыни»?.. Не забудет ведь Гришка, то есть Григорий Данилович, командир Отдельного СпецОтряда Региональной Администрации «Никон», тот момент, когда взбешённый раненый Громосеев чуть не порвал его на британский флаг, и только Борис Андреевич, а вернее, Дьявол — о чём Гришке знать необязательно, — переломил ситуацию…

Ну, благодарность вещь такая — недолгая, в этом Борис Андреевич не заблуждался, но кое-что — а именно тот страх, и то облегчение, испытанное Гришкой тогда, когда Антон «кончился», привяжут его к скромному Озерскому старосте крепче канатов. Как повязывает взаимная тёмная тайна, совместно совершенное убийство уголовников-подельников. Неее, теперь Гришка — ни-ку-да!

Приехавший «с инспекцией» «комиссар из центра», хер его знает как его зовут, Роман, кажется; представился он как «Хотон» — типа «боевой позывной у него такой», — оказался мужчиной нормальным и сговорчивым. Это большая удача в первую очередь для него, что он оказался и нормальным, и сговорчивым, ибо рассматривалось как вариант и положить его туда… где один Рома уже лежит, в обвалившемся погребе брошенного дома на краю села. Да, двум Ромам там было бы не скучно, хе-хе! — так, с элементом чёрного юмора, думал Борис Андреевич, обсуждая с Гришкой прибытие нового начальства, пока его бойцы отконвоировали прибывших в дом к Валерьевне, на покушать и отдохнуть с дороги.

Тот всё рвался «к делу!», и с дороги-то он «не устал», и кушать «не хочет», а «постройте ему личный состав, он произведёт осмотр и речь скажет!» Ещё возмущение выражал длительным задержанием на дороге, мудак…

Встречаться с ним пока Гришка, по совету БорисАндреича, сразу не стал, только передал через порученца, что тут построения устраивает только он, и только когда он считает нужным; а если приехавшему так нужен «смотр строя и песни» — то пионерлагеря давно кончились, и если он… В общем, чего там Савельев ещё от себя добавил — а по матерным выражениям Гришки, который только-только тогда стал отходить от стресса, он понял что можно не стесняться и ввернуть приезжему пентюху и «от себя», — но тот послушно, как овечка, вместе с сопровождавшим его уголовного вида мужичком потопал под конвоем к Валерьевне. И сидел там, не рыпался, ожидая пока позовут; а Гришка ещё караул поставил с приказом валить его без разговоров, если начнёт выкобениваться или, тем паче, надумает удрать.

Разговаривать с ним наметили на следующий день, как с Громосеевым закончат.

К вечеру нарисовались оба пропавших было «соратника» — Мундель и адвокат Веня. Сообразили, суки, что порешал как-то вопрос староста с прибывшим Громосеевым, как-то уладил; но как «уладил» — не ожидали они ни в малейшей степени. Обдристались, можно сказать, когда узнали, что вопрос был решён самым радикальным способом; хотя следов расправы почти что уже и не было; сам Громосеев, завёрнутый в плащ-палатку, лежал в кабинетике за столом, а кровь с пола горячей водой почти что начисто смыли…

Борис Андреевич ласково обсказал «соратничкам» диспозицию; и объявил, что если они, суки трусливые, сейчас прямо во-первых не придумают нормальную версию произошедшего, во-вторых если не примут, уроды, самое живое участие в разматывании произошедшего же, то он их… и красноречиво кивнул на дверь кабинета-покойницкой и похлопал по торчащему за поясом пистолету.

«Сукины дети», въехав в происходящее, с ходу выдали аж не одну, а три версии инцидента. Первая — для толпы, для села, — что господин Громосеев случайно, эта, застрелился, чистя своё личное оружие.

Ни одна падла деревенская, конечно же, как объяснил «политтехнолог», в это не поверит; но сама версия «гладкая», как раз «для пипла». Не поверят — но схавают. Так положено, типа, давать «версию в народ»; так всегда делают в политике; а уж сам болезный из окна выпрыгнул, тридцать раз ткнул в себя ножичком, или покончил с собой десятком выстрелов в голову — это дело девятое. Будет о чём на кухнях пошептаться — и пусть.

Вторая версия — для бойцов гришкиного отряда. Что Громосеев внезапно сдвинулся. Ну… бывает. Типа такое «боевое помешательство»; оно, грят, не только в бою или под обстрелом случается, но и в глубоком тылу, когда сама атмосфера давит. А что сам Антон последние недели ходил туча тучей, на бойцах срывался — как-то не вязалось у него происходящее с тем идеальным миром, какой он себе нарисовал; что депрессняк у него был — это и так все видели. Ну и… сорвался. С психу кинулся на Гришку, ну и… пришлось его. Такого кабана ведь не свяжешь! Только вы, пацаны — ни-ко-му! Мы ж побратимы все, а Антон нормальный мужик был — чтоб без этого… без шу-шу-шу!

Ну и третья — для приехавшего, и для его «высокого начальства» в Оршанске: что Громосеев, хоть и снабжался тут, в Регионах, и вроде как распоряжений из Оршанска придерживался, но в душе и по должности был всё же сволочью мувской, и хотел отряд свой увести к границе и мувской «центральной власти» передаться. Узнал, типа, что комиссар из центра едет, испугался, и велел выдвигаться к фронту, чтобы, значит, перекинуться к родионовцам. А самого приехавшего, Хотона, стало быть, приказал в расход. Ну, Гришка, Григорий Данилович то есть, и Борис Андреевич, как верные идеалам Великих Свободных Регионов, попытались воспрепятствовать: сначала отговорить, ну а как не удалось — применить силу… во имя Регионов, естественно. Ну и — покромсали его. Вот. Что ж делать было…

— …Твоя измена — беспощадный нож! О, как печальный жребий мой…

Сразу надо сказать, что приехавший Хотон оказался человеком понятливым, дослушивать Шекспировский сонет об измене не стал; сразу с версией номер три, поданной ему, всецело согласился; даже перекрестился, поняв, что только вот они, Григорий и Борис, воспрепятствовали его, значит, ликвидации… да что говорить, он, Хотон, всегда не доверял этой мувской сволочи, понаехавшим из Мувска, сволочам этим…

Его слушали, понимающе кивая, соглашаясь, хотя из местных коренных был только Гришка, а сам Борис Андреич, натурально, тоже ведь был мувский «понаехавший»… ну, пусть его, пар спустит, успокоится. И с версиями «для народа» и «для солдат» он тоже согласился, сразу заявив, что нельзя допустить «ослабления духа», и что Громосеева, сволочь мувскую, нужно похоронить как героя. Ибо… ибо… — тут он запутался в мыслях — почему сволочь нужно хоронить как героя, но пришёл на помощь Муйский:

— Чтобы его образ продолжал воодушевлять простой народ к свершениям во славу Регионов!

Тут Хотон сразу согласился, тут же салютнув «Слава Регионам!» и получив ответное «Храбрецам — слава!».

Почти как «Ассалам алейкум» и ответное «Алейкум ассалам», внутренне усмехнувшись, подумал про себя староста. В общем, прибывший «комиссар» по впечатлению представлял из себя не особо умного, но очень заидеалогизированного кадра, к тому же трусоватого — так что с ним можно было, ко взаимному удовлетворению, иметь дело. Только не забывать любое дело обставлять как «на пользу Великим Регионам», ну и кричалку эту: «Слава!.. — … Слава! Как можно чаще — оно и сойдёт.

Приехавший с ним уголовничек тоже оказался нормальным кадром, живо сдружился с Хроновым и с его парнями; довольствовался малым, в политику не вдавался, а всё больше рассказывал развесившим уши пацанам байки из лагерной жизни, иногда весьма занимательные. Хронову же Витьке этот Аркаша, как его по-простому стали называть, подарил «настоящий нож зоновской работы», серое тусклое лезвие и розочки на наборной плексовой рукояти; чем Хронов был очень доволен и горд, и всем напропалую хвастался такой замечательной вещью:

— Ты посмотри, какая сталь, какая работа! Это тебе не фабричное фуфло! Им гвозди строгать можно! Закалка… И его как ни кинь — он всегда воткнётся. Потому что — с Зоны!

Неизвестно, что ему про нож на уши навешал уголовничек Аркаша «Туз», но «с Зоны» Витька произносил именно так: «с большой буквы» и с придыханием; как будто речь шла не об ИТУ общего режима под Оршанском, а о, по меньшей мере, Зоне из «Сталкера» или Зоны братьев Стругацких. Взяв однажды этот ножик посмотреть юрист Попрыгайло, проведший в прошлом в силу профессии немало времени в общении со всяким зоновским контингентом, выслушав залп Витькиных восхвалений «настоящему зоновскому пырялову, это вам не что-то там!..», скривился и только процедил:

— Да-да, из метеоритного железа кован; а ещё закаляют его в крови девственниц…

После чего свой «зоновский ножик» с наборной рукоятью Витька никому в руки не давал, гвозди демонстративно не строгал и в стенку не метал.

Впрочем с Аркашей они стали не разлей вода друганами; Аркаша как-то поспособствовал — и хотя производство самогона бабка Валерьевна в силу понятной ограниченности производственной базы (производительности аппарата) увеличить не могла, но ходить нетвёрдой походкой Витька стал всё чаще, и приближённые его, бойцы дружины, значит, — тоже.

Но это потом.

А сперва, ещё до похорон Громосеева, Хотон, прозаседав вечер с Гришкой, Хроновым и Борисом Андреичем, в присутствии «актива» в виде юриста Попрыгайло и политтехнолога Муйского, вынес в конце свой вердикт:

— Всё у вас не так и не правильно! Во-первых, не дело это, что парни ваши, Виктор, спят по домам, в семьях, и являются только по вызову и на операции. Это снижает мобильность — раз, и создаёт ненужную привязанность к домашнему уюту, и, значит, к семьям. Боец же Регионов должен гореть и жить одним желанием: благо Регионов, сила Регионов, слава Регионов; и все эти ненужные домашние привязанности только вредят…

— Слава Регионам! — переглянувшись с БорисАндреичем, рявкнул Гришка; и все, всосав уже тему, хором гаркнули:

— Храбрецам — Слава!

Да так слитно, что у бабки Валерьевны, у кого в доме шло совещание, из рук выпала сковорода.

Удовлетворённо кивнув, Харон продолжил:

— Значит, парней нужно перевести на казарменное положение; вот как у Григория Даниловича в отряде. Питание — котловое, пайковое — общее. Выделить под это дом…

— Сделаем!.. — Борис Андреевич сделал вид, что записывает.

— То, что собранное продовольствие обобществили — это правильно… Нечего потакать частнособственническим инстинктам. Где хранится? В большом бывшем лесхозовском погребе? Это правильно. Всё собрали? Ах, процентов на восемьдесят, что-то попрятали?.. Ну вот пусть на эти попрятанные «проценты» население и живёт пока; а попозже, после Нового Года, можно будет и выдавать пайку, как оголодают… Деревня ваша от Оршанска далеко, сохранность продовольствия, как вы говорите, обеспечена; так что вывозить его сейчас пока не является целесообразным, так я и сообщу Центру. Пусть лежит на ответственном хранении, потом всё подсчитаем…Да-да, у меня в машине постоянная и надёжная связь с Оршанском, с Центральным Штабом, так что имейте ввиду! Во-вторых, по организационной структуре…

Выслушав пожелания проверяющего по структуре, по связи, по взаимоподчинению, Гришка расслабился: выходило, что всвязи с переходом войны с Мувском в просто вооружённое противостояние нужды двигаться на фронт сейчас не было, и его подразделение, значит, решено пока оставить в тылу… чтобы, значит, «использовать как центральноориентированную силу в возможных местных конфликтах», как выразился Хотон.

Последнего почти никто не понял, только все покивали со значением; Борис Андреич же для себя вывод сделал, что Хотон, или кто там за Хотоном стоит, намерены Гришкин отряд использовать в разборках как свою, ручную банду… Ну и пусть. Главное, чтоб в его местные расклады не лезли, а лучше помогли бы навести тут, в Озерье, порядок. Ибо двоевластие — не есть хорошо.

— … во-третьих… — как будто подслушав его мысли, продолжил Хотон, — с этими, с клерикалами на пригорке, ну, что у церкви, как вы говорите, «община» — с ними нужно разобраться! Завтра же! Что это ещё такое — какое-то разделение, куда это годится?? Регионы — едины; и потому…

— Слава Регионам!!

— Храбрецам слава!!

— … эээ… да. О чём я? Да, о этих… общинниках? Да. Все должны быть едины. Живут они себе около церкви, молятся — ну и пусть. Но всё продовольствие должны сдать сюда, под охрану. Потом… потом будут получать паёк на общих основаниях!

Староста сумрачно переглянулся с соратниками. Понятно, что заезжий комиссар совершенно не в курсе местных раскладов; он думает, что это так просто — пошёл «на пригорок», забрал продовольствие… Может ещё и подрядить их самих, «общинных», таскать всё это в деревню?? Хорошо б. Только вот против они будут. Глаза Мунделя встревоженно забегали, Попрыгайло тоже задвигался, как от некомфортного сидения на табурете — оба вспомнили и как девки «взяли в плен» хроновских пацанов, и как потом происходил «обмен»; и как едва до стрельбы не дошло — и там, «на пригорке», совсем не те уже беззаботные и беззащитные танцорки, что приехали; и не благостные верующие — кажется, что там уже и есть чем встретить… непрошенных-то гостей!

Но сейчас, конечно, ситуация разительно изменилась! Что могут сделать они против Гришкиного-то отряда, сплошь вооружённого автоматами-то?? Вот завтра с ними и посчитаемся!

— …вы, Борис Андреевич, возьмите это под контроль; завтра отправьте туда людей, организуйте перевозку продовольствия… — продолжал, не замечая переглядываний собеседников, Хотон. Староста встретился взглядом с юристом и чуть заметно ему кивнул.

— Ээээ… разрешите. — Вклинился в гладкую речь «комиссара» тот, — Есть одна, вернее даже несколько, тонкостей… эээ… в общении с этими, на пригорке…

— Что? Что за «тонкости»? — насторожился Хотон.

— Ээээ… дело в том, что… мнэээ… они там, на пригорке, не очень-то, значит…

Староста поёрзал. Вот ведь чёрт, вроде как адвокатом работал, а связно пары фраз сказать не может; юрист, тоже мне, недоучка чёртов…

Но Попрыгайло всё же, промычавшись и откашлявшись, с помощью Муйского, вставлявшего направляющие фразы, смог донести в общих чертах суть ситуации в деревне. Что имеет место определённая конфронтация; и что они там, «возле церкви», не просто «отдельно живут», но и, честно говоря, плевать хотели на местную власть… и продукты явно сдавать на общий склад не станут… и вообще…

— Они и Регионы не признают! — вклинился политтехнолог Муйский, — Живут как сами по себе! При этом оказывают вооружённое сопротивление!

— Как так «Регионы не признают»?? — услышанное было для Хотона потрясением. Здесь, в глубине Регионов, в самом сердце, можно сказать, кто-то осмеливается «не признавать» Региональную Власть??

— Да-да! Они так и говорят: мы, мол, сами по себе; а Регионы пусть катятся!.. — поспешил усилить эффект сказанного Муйский, — Не будут они ничего сдавать, это точно! Не подчиняются!

— А как же вы с ними общаетесь?

— А на «базарчике». Вот там они постоянно свою гнилую идеологию, «против Регионов», и проталкивают!

Действительно, в последнее время между общинниками и деревней завязались своего рода торговые отношения; и происходили они на полдороге между «пригорком» и деревней, в аккурат напротив не так давно организованного местного кладбища.

Вот там, в прямой видимости как церкви, так и деревни, рядышком с могилами со свежими ещё крестами и происходил взаимовыгодный обмен: вовчиковой самогонки на патроны и консервы, «конфискованные» хроновскими парнями на дорогах; тёплые вещи на еду; книжки «на почитать» на заряженные батарейки к фонарикам; слухи на сплетни; и вообще всё-всё-всё.

Оказалось, что людям-то очень тошно жить без новостей и без общения; и, хотя в основном стараниями «пропагандиста Мунделя» деревня всё больше и больше настраивалась против «общины», жить хоть без какого-то разнообразия было вообще невыносимо. Сам собой образовавшийся по нечётным дням импровизированный «базарчик» на краю кладбища служил и местом взаимообмена товарами, и местом обсуждения услышанных по радио новостей; и пережёвывания местных сплетен — причём со стороны общины к «сплетням» и слухам относились не в пример сдержаннее.

— Это ещё что такое?? — услышав о таком раскладе, строго выкатил глаза Хотон, — Это никуда не годится! Сепаратизм — в самом сердце регионов! В то время как вся наша Родина напрягает силы, чтобы покончить с мувскими диктатом, тут кто-то осмеливается неподчиняться!!.. Пррекратить! Завтра же!

— Слава Регионам!! — подумав, ляпнул безотказную речёвку Мундель.

— Храбрецам — слава!.. — отозвались вновь все, но уже вразброд. Как-то это «прекратить» было всё же непонятно. Как там «прекратить», насколько? Чисто базарчик, или?.. Желательно, конечно, «прекратить» вместе с этими — с Вовчиком, с ментом этим, с попом, с Катькой этой, что у них там бригадиршей… Только они ведь, мягко говоря, против будут… это ж воевать надо будет…

— Гриша?.. Григорий Данилович! Двинешь завтра туда своих парней? А?

— Лехко! — опрометчиво, не зная последних раскладов, согласился тот, — Завтра с парнями скатаемся тудой, да и наведём порядок! Я давно с этим козлом, с Вовчиком, посчитаться хочу! Давно б его пришиб — Громосеев не давал, сука…

— Да. Так что — определились, господа? — подвёл тогда черту председательствующий Хотон.

— Значит, завтра — Григорий Данилович выдвигает свой отряд к пригорку, при поддержке местной дружины территориальной обороны — он кивнул на поёжившегося Хронова, — И разоружает этих… ортодоксов; сопротивляющихся определяем под замок для дальнейшего разбирательства; проводим ревизию запасов продовольствия и организуем его перевозку в центральный склад. Потом… потом я организую там принятие Торжественной Присяги Регионам. Ну и вот. А похороны бывшего уполномоченного — послезавтра. Есть возражения, замечания?.. Нет…

— Тоже завтра поедите? В составе, так сказать, отряда, для «возглавить и указать»? — невинно поинтересовался Борис Андреевич.

Приезжий ведь явно недопонимает всей глубины проблемы; да и Гришка тоже совсем не в курсях чего тут в последнее время наворочено. Говорят, «общинники»-то эти окопы роют против деревни; и автомат у них есть как минимум один, и винтовки… Староста поёжился, вспоминая то памятное противостояние осенью, когда чуть до стрельбы не дошло: эти злобные взгляды танцорок-сук отмороженных; автомат, направленный прямо в лицо; даже у попа за поясом какой-то здоровенный пистолет… Да, не очень-то это будет прогулка, не очень-то! Но приезжий пусть поучаствует, чтоб жизнь сплошным лозунгом не казалась; а то ишь — раздухарился тут: «Слава Регионам» да «Слава Регионам».

— Я… хммм… Я полагал завтра заняться тут, в деревне, определением списочного состава населения… а то так всё запущено, в Оршанске списки не соответствуют… и уже потом, когда…

«— Ссыт!» — понял староста, да и не только он. — «Боится. Это ему не лозунгами кидаться, это к недовольным людям ехать; там можно на «Слава Регионам!» не «Алейкум ассалам» получить, а заряд из обреза. А это он ещё всех раскладов не знает!»

— Всё же… эээ… Хотон. Полагаю, ваше присутствие с самого начала, как представителя из Центра, было бы необходимым… — продолжил мысль старосты юрист, — Чтобы потом не возникло недопонимания. Мы-то местные взаимоотношения знаем; а вот потом, после произошедшего, объяснить всё тем, кто не присутствовал непосредственно…

— Да! — вписался и Мундель, — Вот был эпизод — поздним летом. Пара десятков разнорабочих… эээ… различных национальностей. Пришли на пригорок. С целью, эээ… возможно, испросить работы. И те их… всех убили! Да. Большой резонанс был — не слышали там, в Оршанске? Эти вот, церковники всех и убили! Из автомата!..

Гришка скрипнул табуретом; он вспомнил, как он, именно он добивал топором нескольких раненых чурок в овражке тут неподалёку. Чё он тут несёт? Они же сами напали?.. А, наплевать. Главное, этого, Вовчика, выцепить и посчитаться.

— … так потом очень сложно было объясняться с покойным господином Громосеевым; он почему-то взял под защиту этих клерикалов! Вот потому бы ваше присутствие…

«— А если его завтра там привалят — так и хорошо…» — подумал староста, мысленно потирая ладони. — «Джип какой хороший у него. Со связью! Реквизируем…»

— Хорошо-хорошо! — с неудовольствием подвёл черту Хотон, — Я буду. Я сам приму участие. Так, что у нас дальше?..

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

— Вовчик, Вовчик, там Верочка пришла с базарчика; говорит — самого главного Громосеева убили!!

Вовчик оторвался от рассматривания деревни в мощный 12-кратный монокуляр и обернулся. Из люка колокольни торчала головёнка Анютки, бабы Вариной внучки; округлённые в детском ужасе глазёнки, завязанный наглухо «по-деревенски» тёплый шерстяной платок на голове.

— Чего?..

Сидевший тут же, на колокольне, на чурбачке у стенки, укрываясь от пронизывающего на высоте ветра, дежурный наблюдатель двенадцатилетний Тарас неодобрительно хмыкнул, отмечая «обращение не по уставу».

— Ой, то есть извините — камрад Хорь! — испугалась девчонка, — Камрад Хорь, Камрад Хорь я хотела сказать!

Пропустив мимо ушей извинения, Вовчик уточнил:

— Давно Вера вернулась? Где она сейчас?

— Только что! И меня — сразу вас, позвать! Она сейчас в трапезной; и дядя Вадим там! И все собралися! За вами послали! Камрад Хорь!

— Сейчас иду. — и голова девчонки скрылась за парапетом люка.

«— Собралися…» Подумать только, ведь все почти городские, в деревне чуть больше полугода — а уже этот слэнг местный: «собралися», да «полдничать», «ежели» да «поди», «вона чо» да «небось» — откуда что и берётся! У бабок нахватываются, что ли? Впрочем, оно и понятно: кто с ними сейчас занимается? Только дед Минулла да Отец Андрей, урывками. Надо бы школу организовать… Но сейчас не до этого, совсем не до этого… Про Громосеева что-то…

Как-то сразу поморозило; передёрнул плечами. Ещё раз глянул в бинокуляр. Смеркалось, видно было уже плохо; но нездоровое оживление в центре деревни наблюдалось весь день, с утра. Машины и автобус с личным составом; фигурки вооружённых людей возле бывшей конторы; кажется тогда удалось мельком разглядеть даже массивную фигуру самого Громосеева, проследовавшего из джипа в бывшую коммунарскую общагу. Ладно. Посмотрим, что там за новости Верунчик с базарчика принесла.

Передав бинокуляр мальчишке и в очередной раз наказав обращаться с прибором, а также и с рацией осторожно, стал спускаться.

В трапезную набилось много народу. Сидели и стояли, негромко переговариваясь. Ждали Вовчика. Вадим, Алёна, Гузель и Зулька уже были тут; причём Вадим не скрываясь — с автоматом. На него посматривали опасливо и уважительно. Когда уже и новость-то разнеслась… Конечно же, был и батюшка Отец Андрей — в мирском, в расстёгнутой тёплой куртке с откинутым капюшоном; из-за пояса, из-под толстого брюха вытарчивала увесистая рукоятка раритетного револьвера.

Вовчик вошёл, отряхивая снег — все задвигались, выжидающе поглядывая то на него, то на Веру, сидевшую в центре, за столом.

Лёгкой такой, почти незаметной щекоткой пробежала мысль: «- Вот ведь, меня ждут; без меня не начинают. Моё мнение важно! Давно ли?..» — пробежала мысль, и стухла — нефига не тот момент, чтобы кичиться перед собой «признанием». Оно сейчас в основном авансовое — признание-то; если что девчонка сказала правда — ситуация аховая…

Вовчик, отряхнув снег, вошёл; снял, походя, куртку. Отец Андрей с неодобрением смотрел на то, как Вовчик даже не перекрестился на образа в углу; сразу сел напротив Вадима, на как по волшебству очистившееся на лавке место. Коротко окинул взглядом собравшихся, задержался на Адельке — у той прям чёрные круги под глазами, — опять всё по Илье… надо её от дежурств освободить. Зря родители того не хотят перебираться на пригорок — опасно там, в деревне, сейчас Илье, хотя он большей частью и без сознания. Хронов мстительная скотина.

Кивнул Вере — говори, мол.

Та начала, явно повторяя уже не раз сказанное, но с явным же желанием дать более «расширенную информацию», чем просто пересказ фактов:

— Значит, я на базарчик пошла сегодня; с Нинкой Федотовой договаривались сменять кусок фетра на капроновые нитки; ещё с Никишиной надо было предварительно насчёт самогона и патронов, тайно…

Вадим пристукнул кулаком по столу; Вовчик раздражённо поцокал языком — не, ну бабы; ну вот зачем сейчас это??.. Верочка поняла и зачастила:

— Значит, камрад Хорь, вот что Никишина сказала: что, как мы и видели, это Громосеев со своим отрядом приехал. Остановились в бывшей нашей общаге, которая контора. Вызвали туда БорисАндреича, и Хрон прибежал… Потом какой-то чин важный, с Оршанска вроде как, приехать должен был — и все почти пошли на околицу его встречать. Но Антон остался. И Гришка, и Борис Андреевич. Ну и Хрон тоже. А потом Громосеева убили… Валерьевны невестка и Галка Никишина ходили в общагу, Хронов за ними прибегал — с горячей водой их Борис Андреевич вызвал зачем-то — а там весь пол в крови!! Ну, где мы переодевались и инструмент держали, помните? В передней. Вот. Всё — в крови.

После паузы Вадим угрюмо произнёс:

— Ты по делу что-нибудь скажешь, нет? С чего они взяли что…

— Скажу. Когда они пол от крови оттирали — а кровь была свежая совсем; Борис Андреич сказал ещё их на улицу не выпускать вообще… пока всё не ототрут. А там вода уже вся кровавая стала. Они говорят — воду менять надо. Он их не пустил; он велел Хрону выносить; и потом он опять Хронова погнал к Валерьевне; чтоб она сама воду принесла, горячую. А у ней вёдер-то свободных воду греть небыло — так она к соседке. А потом, когда вёдра отдавала, ну и рассказала ей. Ей-то невестка сказала, но под страшным секретом; чтоб никому! А соседка, значит, Нинке; а Нинка — мне. По секрету, конечно. БорисАндреич лично их того, инструктировал; а Хронов сказал, что лично расстреляет каждую, если кто хоть слово пикнет, чего они делали в общаге-то…

Вовчик хмыкнул понимающе. Вращаясь в последнее время в женском коллективе, он чётко понимал, что «запретить рассказывать под страхом расстрела» — это всё равно что зашить анус желающему какать — или шов разойдётся, или пузо лопнет; не метод это с женщинами — «запретить рассказывать» то, что будут слушать с вытаращенными глазами, совсем не метод! Да им хоть костром угрожай, хоть инквизицией — женщины же!..

— Ну так что там было-то?

— Вот, когда они ещё кровь с пола оттирали, пришли эти — Мундель с Попрыгайлом. Гришка выходил к своим, потом тоже к ним присоединился, а Антона нигде не было видно. Они заперлись в комнате, ну, где у нас бытовка была, спальня. И бу-бу-бу там. А Хронов их, в смысле Галку и бабку сторожил. Валерьевна его спросила: «- Вить, а чо за кровь?» — а он эдак нехорошо ухмыльнулся и говорит» «- Отпрыгался кое-кто!» Ну, они больше и не спрашивали, страшно уж очень! Вот. Всё вымыли, значит, — а воду выливать всё время сам Хронов бегал, в наш сортир, что Вовка с Вовчиком ещё строили. Красная вся вода, кровавая! А потом эти вышли; и к ним. Ну и Мундель им говорит, что сегодня тут трагическое происшествие произошло: господин Уполномоченный Громосеев застрелился! Случайно, говорит, застрелился — чистил пистолет и …

— Ага, к нему проверяющий едет — а он в это время пистолет чистит!.. — вылезла с репликой Зулька, но отец одним суровым взглядом оборвал её. Зулька смешалась, и поспешила затеряться среди стоявших.

— Ну? Что ещё?

— Ну и вот. Сказали строго-настрого чтоб никому не говорили про кровь в прихожей; и что Антон Пантелеевич случайно застрелился. И Хронов ещё потом пригрозил…

— Ну, застрелился и застрелился; чего они секретничают?.. — пробормотал Отец Андрей, — Всё равно же вся деревня узнает.

Вадим с сожалением посмотрел на него и отвернулся; а Верочка вновь зачастила:

— Ну и вот, ну и вот, им же сказали — что он сам застрелился, случайно; когда пистолет чистил — но выстрела никто не слышал — они же рядом живут! Но не в этом дело! Крови, говорят, было… как кабана какого зарезали, или бычка. Вы не понимаете — там весь пол в крови был, весь! Убили его, зарезали — они так и говорят!

— Да и не стал бы он в прихожке оружие чистить, там же даже стола нет… — задумчиво согласился Вовчик.

— И что — кто теперь главный? Этот — который приехал?

— Нет, говорят. Они с ним совещаются; но он, говорят, не главный. Вроде как Гришка теперь будет отрядом командовать; и он же будет Уполномоченным По Району. Так слышали.

— Ого!.. — все переглянулись.

Эта новость была не то что острой, она была очень, очень плохой. Очень!

Вовчик потупился. Насчёт Гришки он не заблуждался — тот сделает что угодно, чтобы с ним посчитаться за то унижение на дискотеке, «за фонарик». Без всякого сомнения — убил бы он давно Вовчика, ещё в прошлый приезд — если бы не Громосеев… А теперь, выходит, Громосеева нет.

Помолчали.

— Может и ничо? Может, бог даст, обойдётся?.. — послышался голос одной из пожилых женщин, прихожанок Отца Андрея.

— Там ведь начальство какое-то приехало, с самого Оршанска! Может, даст бог, разберутся?..

— Да уж, Оршанское, региональское это начальство — оно, несомненно, разберётся! — Вадим зло стукнул кулаком по столу.

Отец Андрей поднял взгляд от стола на говорившую:

— Леонида Ивановна. Всё в руках божьих. Но говорят же: бог помогает тому, кто сам себе помогает…

— Вы, батюшка, прямо как мирянин говорите!.. — возразила та, — Бог не даст!

— Перебьют нас сейчас всех!.. — пискнул кто-то.

— Нешто не перебьют! — не согласились с ним, — Там же всё ж Отряд. Власть! Опять же — начальство это, из Оршанска. Разберутся. За что нас… перебивать??

Начался гомон:

— За то, что они — бандиты! Я у Настасьи Петровны сгущёнку дитЯм своим надысь сменяла — откуда у них сгущёнка?? Хронов, говорит, приволок; и шоколад ещё. Откуда?? Грабят! Я вам говорю — они на дорогах грабят!

— Хронов-то Витька, Хронов!..

Зря только его раньше не удавила, поганца! — это, со злостью, Аделька.

— Что-ты, что ты!! — вдруг, ни с того ни с сего, возразила ей Алла, жена Вадима, — Сказано же: «Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми!»

Вовчик, поочерёдно глядя на говоривших, воззрился на неё с удивлением. Он слышал, конечно, что после того происшествия на поляне, после травмы, Алла стала ну уж очень богомольная; всё свободное время проводила за чтением религиозных книг из библиотеки Отца Андрея — но чтоб такое??.. Она же сама в чуркобесов с Гулькой из ружья стреляла — и тут такой поворот?! Неисповедимы пути человеческой психики…

Аделька только скрипнула зубами и промолчала, опустив голову. Никто не сомневался, как она поступила бы с Хроновым, попади он ей в руки. А вот Вадим с демонстративным удивлением отстранился от жены и буркнул:

— А не пошла бы ты, мать, домой?? Несёшь какую-то чушь…

Но их никто уже не слушал:

— И Гришкины — такие же бандиты! Их только Громосеев в узде держал! Как они прошлый раз налетели! Артишока, Вовчикова вон, пса, застрелили… Да они б со всеми нами расправились — если б не Антон Пантелеевич! А теперь — Гришка главный! Будут они какого-то «из Оршанска» слушать, они тут сами цари!

— А Мундель-то, а Мундель! Он же целыми днями по домам ходит — то в один зайдёт, после обеда — в другой! Как на работу. И говорит, говорит, говорит!.. Мне Зинка рассказывала. И — по его получается, что во всём мы виноваты, «пригорок» в смысле. Община. И что «урожай их собрали» — хотя мы же и садили, и пололи, а они все потом приехали — нет, всё равно: «- Вы наши продукты собрали!» И что Алёна вон с лекарствами — а в деревне в медицине никто…

— Да так и есть!.. …даже что у тётки Захарова бурсит был в колене, и Алла ей гной спустила и таблетки дала — всё равно мы виноваты! Их не поймёшь — «вы, говорят, во всём виноваты, и всё!» И волком смотрят. Хотя и меняться приходят, и торгуются ещё…

— Цари не цари, а Оршанск — власть! По радио передавали…

— Да какая там «власть!» Вовка же говорил: полста километров от Оршанска отъехать — и кроме как около блок-постов вообще никакой власти нету! Волк — судья, медведь — прокурор!

— Да давно уже так, вы как будто не знали! — высказалась обычно молчавшая Катерина, — Ещё летом, когда… ну, поляна — помните?? Какая там власть?! Кто нам тогда помог, какая власть?? Если бы не Вовчик… А сейчас уже зима, сколько времени прошло. Думаете, власть крепче стала??

— Ну, власть же… Отряд… Из Никоновки…

— Ага, и главный — Гришка-бандит!

— Бог не допустит!

— Ты ещё скажи, что Хрон с его уродами — тоже «власть»!

— А Гришка этот — он бандит и есть!..

В паузе вдруг прозвучало; кажется, опять от той же богомольной женщины:

— Ну, если и бандиты. Вы-то… вот Вовчику Гришка враг, да. Вы — товар лакомый, а нам-то что сделают?? У нас — дети!

Все замолчали.

Вовчик поднял голову; Вадим нехорошим взглядом упёрся в говорившую; Катерина порывисто вскочила, хотела что-то сказать, в неярком свете светильника было видно, как у неё задёргалось лицо, красивое лицо со шрамом на щеке — и, ничего не сказав, выбежала в другую комнату.

— Вот что! — Отец Андрей щепотью постучал по доскам стола и возвысил голос, — Вот что. Тут сказано было про «не воздавать злом за зло» — из послания апостола Павла к римлянам, — но не всё было сказано! Дальше же было сказано: «-Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь.»

И сказано в Книге Бытия: «-Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию.»

Сестра Леонида, тебе не стыдно? Это, ты считаешь, по-христиански? Пусть злыдни аки львы терзают брата и сестёр наших; а мы будем в стороне стоять и молиться, чтобы нас не тронули?? И не тронут ли?..

— А тронут, обязательно тронут! — густым басом поддержал священника один из присутствующих мужчин-общинников, — Так всегда бывает. Дай палец — откусят всю руку. Нам, общине, тоже не поздоровится!

— Нам-то за что?? — искривив лицо, выкрикнула та же женщина, — У нас же — дети! Господи спаси! Нам о детях думать надо!

— Дети не у тебя, а у твоей золовки, — сумрачно заметил Отец Андрей, — У тебя никаких детей нет, окромя племянников; а ты громче всех: «Дети! Дети!» Кого сейчас дети останавливают?

— Да-да… В Заречино, говорили… — послышался чей-то голос, — Машину, говорят… вместе с…

— Господь защитит! Племянники — они тоже мои дети! О них думать надо, о детках!

— «Обычно все самые гадости люди прикрывают самыми благими мотивами. Заботой о детях, о благе ближних…» — глядя на говоривших, думал Вовчик, — «Где-то она права, конечно. Кто ей мы? А племянники есть племянники. Не убьют же их, если они отдадут всё… если нас сдадут. Правда, потом, рано или поздно, Гришка, староста, Хрон, вся эта свора — они заберут и племянников; но она же об этом, о том, что будет «потом», предпочитает не думать…»

— Господь-то защитит! — Отец Андрей вновь постучал по столу, — Все под Богом ходим. Но кого Он своим орудием изберёт? В прошлый раз, когда нехристи, язычники окоянные на святую церковь покусились — кто защитил?? Вот! — он привстал и указал перстом поочерёдно на Вадима и Вовчика, — И друг их Владимир ещё! Они были десницей Господа, спасшего нас! А вы сейчас про… про то, что «лишь бы нас не коснулось»! Не стыдно??

— И вы, и вы ещё! Вы тоже! Были ведь, значит, десницей господа нашего?! — говорившая ни то с издёвкой, ни то истово перекрестилась, — Вы ведь, батюшка, тоже нас… защитили?..

Отец Андрей вновь опустил голову:

— Не надо мне, Леонида Ивановна, поминать про это — помню я прекрасно, что грех на мне. Не надо.

— Я только что…

Вовчик: «- Ну да, самое время сейчас прежние грехи перебирать… Пора этот базар прекращать!»

— Оп-п! — раздался звонкий хлопок; так, что все вздрогнули. Это хлопнул в ладоши Вовчик, хлопнул нарочито громко.

Давно прошли те времена, когда он бы молча выслушал бы «мнения» и покорно согласился бы с большинством. Прошли те времена, когда друг Вовка учил его, как надо «управлять коллективом». Теперь были и знания, и опыт; и понимание, «чувствование ситуации», и эта «чуйка» говорила ему, что дальше будет только базар, плавно переливающийся во взаимные претензии.

Даже здесь, среди общины, среди людей, связанных общим делом и общей верой, люди остаются людьми… Информация подана, информация осмыслена; первичный «обмен мнениями» произведён; и дальше надо брать контроль за ситуацией в свои руки — у нас, благо, не парламентская республика, у нас БП! — и терять время на жевание опилок недопустимо!

Все обернулись на него.

— Я полагаю, обсуждение закончено. Сейчас мы — вот: Вадим Рашидович, Отец Андрей, Степан Фёдорович, Геннадий Максимович и… и Катерина, тут останемся и выработаем политику по отношению к произошедшему. Остальные — свободны! Информация до вас будет доведена.

Видно было, как изумлённо взглянул на него Отец Андрей; как в мимолётной довольной улыбке дрогнуло исполосованное шрамами лицо Вадима. Никто не возразил.

Остальные, как будто и ждали этой команды, облегчённо задвигались; начав пробираться к навешанным на стену и сваленным в углу курткам, пальто, полушубкам.

Оставшиеся названные остались сидеть, ожидая, пока очистится помещение. Вернулась из соседней комнаты Катерина, также села за стол.

— Хорь, радио у тебя?

— У меня, да. Надо пацана сменить на колокольне.

— Я отправила уже. Всё по графику…

Вадим тихо шепнул выбирающейся из-за стола Гузели:

— Вот, слышала как мужчина вопрос ставит?? «Все свободны, а мы сейчас решим!..» Вот Вовчик — мужчина, а не как этот твой… американец этот твой. Зря только пистолет ему отдал!..

Гузель только фыркнула в ответ, отворачиваясь; а Вадим пробубнил ей уже в спину:

— …сбежал, понимаешь, как только жареным запахло!.. Ты вот к Хорю присмотрись!

Пока все в тесноте одевались; периодически, уже одетые, подходя к Отцу Андрею для благословения, произошёл конфликт. Та же женщина, что больше всех ратовала «за деток», вполголоса вдруг сказала:

— А вообще батюшка Андрей, совершивши грех свой, пастырем быть уже и не может… И мы должны бы…

Её негромкое, но отчётливое бубнение оборвалось звуком пощёчины. Она ахнула, схватившись за щёку. От неё отшатнулись…

Аделька! — подняв голову, понял Вовчик. Последнее время из-за Ильи она сама не своя. Отец Андрей, как пожарник, рванувшийся к месту внезапного возгорания, оказался с неожиданной для него полноты скоростью между женщинами:

— Сёстры! Слушайте меня! Сейчас не то время, чтобы…

Вовчик взъерошил волосы, зажал уши.

Разберутся. Отец Андрей разберётся, это его епархия — гасить эти раздоры. Да, верующие — неверующие, а люди всегда остаются людьми, хоть ты что с ними делай; не отрастают у них ангельские крылья только оттого, что они в церковь к исповеди ходят, причастие принимают… Ничего, Отец Андрей разберётся.

Нам-то что делать?? Вся эта банда ведь не позже чем завтра двинется сюда, счёты сводить. И остановить их нЕчем. Оружия и людей достаточно, чтобы отбиться от случайно забредшей банды грабителей-мародёров; чтобы Хроновские уроды не рискнули приближаться к «пригорку», но что они сделают с отрядом из Никоновки?.. Они же там все поголовно с автоматами; и гранаты, видимо, есть, и опыт… А у нас — два АК, два СКС с совсем небольшим для них боекомплектом — не успели ещё патронов 7.62Х39 достаточно наменять; и охотничьи ружья, дробовики с самодельными трубками-стрелялками, годными только для ближнего боя. Ну, взрывчатка есть ещё, но совсем немного. Бомбомёт вот начал делать… Нет, не выстоять… Но и других вариантов нет — не в зимний же лес уходить! Нереально совершенно… — Вовчик давно уже избавился от своих ещё ранне-выживальщицких иллюзий о «выживании в зимнем лесу в палатке». Уходить сейчас от жилья — это верная смерть… Оставаться — тоже; во-всяком случае для него, Вовчика. Ну, девчонкам тоже ничего хорошего не светит… Общинникам тоже, недаром Мундель против них деревенских настраивает; — но попозже, сначала просто ограбят. Отец Андрей хоть это понимает, и то хорошо. Паства же его пока слушается. Пока слушается… Да, завтра придут… Что же делать, что же делать!.. Оружия мало, да… Два АК, два СКС, — это что есть, чтобы попытаться остановить на расстоянии… да, у Вадима ещё Сайга нарезная, с оптикой, кажется… Бомбомёт ещё, да… взрывчатки мало! Тут бы мины, минные фугасы!.. Тогда можно было бы остановить… чего я много взрывчатки не купил тогда?? Хотя…

Чччёрт!.. — молнией мелькнула идея, — А кто это знает — что «взрывчатки мало»??.. В деревне, хроновские уж точно не знают; более того — после того случая, как на установленной им в баньке мине подорвалась Инесса, они все моих мин боятся до поноса…

Он поднял голову.

Все лишние уже ушли; Катерина быстро, тряпкой на швабре, прибирала натащенную со двора грязь и растаявший снег.

Отец Андрей стоял лицом к иконе в углу и негромко молился, крестясь.

Вадим угрюмо отщёлкивал и вновь присоединял магазин к лежащему на столе автомату. Тоже, конечно, понимает, что придут на пригорок Гришкины и Хроновские хлопцы, ничего хорошего и ему не светит — бывший юрист Попрыгайло, бывший сосед по дому, подселённый, а теперь полный владелец его, не замедлит, конечно, посчитаться. Припомнит ту перестрелку в вечер взрыва вовчиковой баньки. Всплывут опять вопросы и по автоматам… Найдут уж за что к стенке поставить, найдут! — теперь это быстро. Одна надежда была на здравый смысл и понимание ситуации Антоном Громосеевым — а теперь, когда он убит, и власть над районом стала Гришкиной — всё… кысмет; окончен бал, погасли свечи!

И он опять, со злостью, щёлкнул присоединённым к автомату магазином.

Двое пожилых мужчин из общины, сидя за столом, негромко переговаривались.

Катерина, закончив с полом, присела на край лавки, выжидающе взглянула на Вовчика. Отец Андрей, в последний раз перекрестившись и глубоко поклонившись образу, тоже присел к столу:

— Ну, братие и сестра, что делать завтра будем? Придут ведь завтра окоянные.

— Что делать, что делать… — отозвался Вадим, вновь щёлкнув автоматным магазином, — Встречать будем! Всем, что есть. Одна надежда остановить их на подступах. Выбить комсостав… Я завтра на колокольню, и с оптики постараюсь завалить этого… как ты его называешь, Вовчик — ухаря? Брони у них нет, — машины также остановлю. Что им останется? — цепью в атаку идти. Готовы они на это? — не факт! Вот и проверим. А вы — в окопы. И — создавать плотность огня, прикрыть подступы…

— Вадим Рашидович… — степенно заметил один из общинников, Геннадий Максимович — Это вы как военный рассуждаете. Правильно рассуждаете, в общем-то — выбить комсостав, остановить технику, недопустить сближения, — я сам, вы знаете, майор в отставке… давно, правда, в отставке. Но нечем создавать «плотность огня». Нарезного оружия мало, патронов мало; а гладкоствольное… Вот у меня, скажем, ИЖ…

— Нечем, нечем… — согласился и второй из общинников, весь седой как Дед Мороз Степан Фёдорович; тоже уже пенсионер, в прошлом, как знал Вовчик, учитель, потом, уже на пенсии, художник в какой-то организации, — И некому особо-то. Оружие вот только мы и можем держать; на отроковиц ваших, Володимир, надежда небольшая…

— С божьей помощью! — возразил Отец Андрей, похлопав по рукоятке револьвера за поясом.

— Ой, вот только про «божью помощь» не начинайте тоже вот!.. — отмахнулся Вадим, — Нам бы от Господа пару пулемётов и миномёт!..

— Постойте. — вмешался Вовчик, — У меня тут идея возникла…

АТАКА НА ОБЩИНУ

К девяти утра, позёвывая и поёживаясь от холода, Витькины бойцы стали собираться у штаба; бывшей девичьей коммунарской общаги, бывшей же конторы лесхоза. Кутаясь в свои гражданские, порядком уже замызганные зимние и демисезонные курточки, с завистью поглядывали на Гришкиных парней, экипированных в хороший натовский зимний камуфляж.

Те, перекуривая, толпились возле крыльца, ожидая построения; в свою очередь с подчёркнутым пренебрежением игнорировали «местных». Протолкавшийся к входу Витька краем уха успел услышать и совсем нелестные реплики:

— … рванина местная подтягиваецца, га! Нах они нужны?

— А их Григорий вперёд пустит, типа штрафников, цепью, гы… вдруг там чего!

— Чего там «чего»?? Нихера там нет; там только поп с топором и пара обрезов. И десяток баб!

— Бабы там классные!

— Да, бабы… бабы ништяг!

— Ну и нахера нам эта шушера с нами? Ежели классных баб всего десяток??

— А свечки держать!

— Хы-гы! Ха-хы-хы! Гы!

— Эээ! Куда прёшь!

— Это у них «главный». Пусти ево.

Независимо отстранив плечом перегородившего было ему путь бугая, Витька прошёл внутрь.

В отличии от своих пацанов, одет он был в этот раз вполне себе — бабка постаралась, и кровь на новой зимней, военизированного покроя и защитного цвета реквизированной курточке отстиралась — единственно что остались белёсые пятна светлее всего материала.

Курточку Витька перетянул широким ремнём, также с одного из налётов на дорогах, которые он предпочитал называть «проверкой паспортного режима»; на ремне висела старенькая кобура для ПМ-а, найденная уже здесь, в деревне; в кобуре — ПМ. Правда всё тот же, газовый, с единственным патроном.

Но, в общем, выглядел Витька вполне себе молодцевато; где-то даже и не хуже Гришкиных солдат.

В прихожей у печи суетилась бабка Валерьевна, на карачках подкладывая в отсвечивающее красным и потрескивающее жерло печи дрова — судя по всему обломки штакетника.

Витька, не задерживаясь, прошёл в кабинет. Витьке было хорошо. Закинувшись с утреца ещё парочкой замечательных розовых таблеточек, которыми его ссудил новый знакомец Аркаша, он чувствовал небывалый подъём сил, который готов был реализовать хоть сейчас, в одиночку, с СКС наперевес рванув на пригорок и тут же и решить все свои прошлые с Вовчиком разногласия. Но — субординация есть субординация, дисциплина воинская и всё такое — и потому он почти строевым — как он предполагал — шагом прошёл в кабинет, и там чуть ли не щёлкнув каблуками, доложил:

— Командир территориального отряда имени Че Гевары для проведения спецмероприятия по зачистке «пригорка» явился!

Фразу он заготовил заранее, ещё по пути от дому; и выпалил её вполне молодцевато. Склонившиеся у стола Гришка, староста, прибывший вчера оршанский спец с позывным «Хотон» и двое из «пристяжи» старосты — Мундель и Попрыгайло-юрист оглянулись на него — Гришка с недоумением и презрением во взгляде, Хотон просто с удивлением, Борис Андреевич — с усмешкой. Ответили чуть не хором:

— Являются привидения. Военнослужащие — прибывают! — Хотон.

— Молодец, чо. Своих засранцев всех собрал? — Гришка.

— Витенька, милок. Ты прям как тень отца Гамлета — стоит о тебе подумать!.. — староста, — Готовься, сейчас и двинетесь…

И снова развернулись к столу.

Послышалось:

— У Громосеева в Никоновке родня. Всё же я думаю, надо будет его туда везти. И там уже похоронить. Иначе не поймут.

— Гришенька. Как же ты объяснишь его такие нехорошие повреждения? Закопать тут да и всё! «Могучий шум ветрил, Несущихся в погоню за тобою, — Все замыслы во мне похоронил…»

— Да, это…

— … совсем несущественно! — влез находчивый политтехнолог, — можно будет сообщить, что Антон Пантелеевич пал смертью храбрых при штурме «пригорка»; в рукопашной схватке! С неравным противником!

Гришка посмотрел на него сожалеючи, как на идиота:

— Ну да. А мы, бойцы, значит — целёхоньки! Да и какой там штурм?

Теперь уже Мундель посмотрел на Гришку как на слабоумного:

— Григорий Данилович… я вам десяток правдоподобных версий подготовлю, как это так вышло. Вы же ещё и героем будете выглядеть!

— Ладно. Это потом… — остановил дебаты Хотон, — Может и действительно стОит тело Антона Громосеева отвезти на родину…

— У него родина — Мувск! — возразил юрист.

— … на родину, значит, отвезти… В Никоновку. Про Мувск — забудьте! Наша Родина теперь — Регионы! Свободные и …

— Слава Регионам!!

— Храбрецам — слава!!! — хором.

— … вот… Отвезти на родину, и там похоронить как героя. Поскольку, я слышал, Громосеев пользовался в районе заслуженным уважением… или незаслуженным, поскольку… но в общем… — Хотон запутался; ему помог Мундель:

— Пользовался! Уважением, да. И, соответственно, необходимо его светлый образ обыграть для поднятия патриотизма у местного населения! А «легенду» — я сотворю и озвучу! И даже готов в Никоновку с вами поехать и там выступить с соответствующей речью!

«— О!..» — подумал, глядя на него, Борис Андреевич, — «Уже готов и удрать отсюда — в Никоновку! Кто-то будет его, засранца, там кормить за его разглагольствования. Хотя…»

За спиной у стоявшего у двери скрипнуло, и в приоткрывшуюся дверь просунулся воин из Гришкиного отряда:

— Командир. Отряд собран, к построению готов. Только…

— Что «только»?

— Ещё двое заболевших. Зябликов и Волынец. Как и у Мишки — температура, рвота. Эта… понос ешё!

Все уставились на Гришку. Тот опустил голову:

— Пять человек за три дня…

Присутствующие забеспокоились:

— Это что, эпидемия?? Вроде как что-то по радио говорили! Ограничение в перемещении по дорогам и всё такое…

Сомнения развеял Хотон:

— Да. Это заболевание эпидемического типа. Почти повсеместно. Особенно в местах наибольшего скопления людей. Два дня назад эвако-лагерь в Островце почти полностью… ну… и принято решение: окопали рвом и сожгли. Не входя. Полностью!

Он рубанул рукой воздух.

— А как же теперь?..

— Заболевших — изолировать! Выделить им отдельную комнату или целый дом. Соблюдать меры санитарной обработки. Ну а остальным… продолжать выполнять свой долг перед Регионами. Война ещё не окончена!..

- Войну окончим парадом в Мувске! — подхватил Мундель.

— Слава Регионам!

— Храбрецам — слава!!

Все задвигались, направляясь к выходу.

Мундель произнёс, ни к кому не обращаясь:

— Я, пожалуй, в Никоновку хоронить Громосеева не поеду… Речь, конечно, напишу!..

— Да тебя туда никто вроде как и не приглашает! — мимоходом заметил юрист.

— Значит, выдвигаемся к церкви! Там собираем всех, проводим чистку. Есть там сарай, где запереть?.. А, да, в крайнем случае в церкви и запрём! — слышались соображения Хотона уже из коридора, — Список несогласных с политикой Регионов мне предоставили…

— Хотон! — прервал его Гришка, — Ты это… не командуй тут. Твой голос совещательный!..

— Рекомендательный! — поддакнул Мундель.

— … сам решу, куда и как выдвигаемся. Пешком не попрёмся. Бойцов — в автобус, мы — на командирском джипе. Кстати! Чего это твой уголовник в твою же машину лазит??

— Эээ?..

— Да мне бойцы докладывают, что утром припёрся, и сразу полез в джип, включил там рацию…

— Это радиотелефон.

— Насрать. Включил, значит… И говорит — «Это мне Хотон разрешил, у меня особые полномочия!» Это что за урку ты, пан Хотон, с собой возишь, «с особыми полномочиями»??.

— Это… — послышался несколько смущённый голос Хотона, — Это… да, у него, можно сказать, особые полномочия. В некотором смысле.

— Это как понимать?

— Он, видите ли, доверенное лицо Креста… это очень авторитетный человек в Оршанске, и мы вынуждены считаться… реалии таковы, что…

— Что за Крест у вас там в Оршанске??

— Ээээ… авторитет. Криминальный. С обширным кругом интересов. Так что вы этого, Тузлова, не обижайте. Во избежание.

— Во избежание, во избежание… Мы двинем сегодня или нет??

Пока рассаживались по машинам и автобусам, Хронов Витька успел перекинуться несколькими словами с вертевшимся тут же уголовником:

— Слышь, Аркаша. Вот ты вчера говорил… нащёт жрачки этой, что на сдачу в регион собрана… а форму — можешь? Зимнюю? Как вот у этих… у Никоновских?

— Могу, Вить, могу! У нас прямые поставки из-за бугра! Дельцы там одни возят, вместе с коньяком. Тебе сколько комплектов? Размеры?

— О, бля… класс! А пистолет — можешь? Нормальный тока…

Витька скользнул завистливым взглядом по увесистой кобуре на поясе Бориса Андреевича, где покоился бывший громосеевский Стечкин, по новенькой кобуре ПМ на поясе Гришки, а на боку у Хотона — явно с чем-то импортным. У него-то, как командира, тоже кобура, но вот пистолет… нельзя на людях даже и доставать — засмеют! Свои-то пацаны давно знают и втихаря посмеиваются, он знает… позор! Срочно нужен нормальный, престижный такой ствол! Чтобы авторитету способствовал.

Так коротоко и изложил Аркаше, опустив, естественно, что у него пока газовый пукАн с одним патроном-вонючкой вместо приличествующего ему по должности ствола.

Аркаша быстро врубился в ситуацию:

— Будет, Вить, всё будет! Я позвоню — привезут! Я — отвечаю! Хошь — маузер?

— Маузер?? В натуре??? Настоящий?!

— Самый настоящий. В кобуре. В деревянной такой, как в кино. Самый отличный маузер! Если столкуемся, конечно…

— Оооо… маузер! Пусть везут! Договоримся!

— Ну и таблеточек ещё, как я говорил вчера!.. Всё будет, Вить, всё будет!

До нового кладбища доехали без проблем; причём ни староста, ни Мундель с Попрыгайлом сразу не поехали, отговорившись, что «подойдут потом».

Витька рванул в «командирский джип» без сомнений — уж очень хотелось поскорее поквитаться с Вовчиком; и в сопровождении Гришкиного вооружённого до зубов отряда он чувствовал себя вполне защищённым; а вот его пацаны лезли в автобус неохотно — как-то вспоминалось полное сюрпризов противостояние «с Вовками»: и куча трупов чуркобесов, «вдруг» застреленных из откуда ни возьмись взявшегося автомата; и внезапный взрыв Вовчиковой баньки, и как девки троих в плен взяли… Как-то не было того энтузиазма; да и не сделала община им ничего плохого, мало ли что Мундель в уши дует… но поехали все. После того случая с «децимацией», о которой, кстати, к счастью этот раз и не вспомнили, с дисциплиной в «отряде имени Че Гевары» у Витьки было всё нормально.

Выехали.

«Пригорок» молчал — оно и неудивительно, что им, приветственно флагами махать, что ли… небось уже в лес удрали, — подумал и тут же озвучил мысль Витька, зажатый на заднем сиденье между Савой и Максом, доверенными пацанами Гришки. Сам Гришка вёл машину, Хотон восседал рядом.

Насколько всё это было «не просто так» Витька понял, как только они миновали первую могилу с покосившимся грубо оструганным крестом — отдалённо, со стороны пригорка раздался выстрел — и ещё раньше выстрела они услышали отчётливый удар в радиатор идущего первым их джипа.

Гришка выругался и дал по тормозам. Что это бы выстрел все поняли сразу. Распахнулись сразу все четыре дверцы, и парни рванули от машины, рассыпаясь и ложась цепью.

Вовремя — потому что со стороны церкви ещё раз отдалённо бахнуло — и в ветровом стекле джипа появилась аккуратная дырочка в обрамлении мелких трещинок.

Стреляют! Во бля… Витька перекатился в сторону, залёг за какой-то бугорок, сжимая винтовку. Взглянул на отрядников: Гришка, лёжа, отчётливо матерился, посматривая на джип, из радиатора которого выбивалась струйка пара. Ему, как бывшему автомеханику, уже ясно было, что с ремонтом проблем не оберёшься — и это если ещё кроме радиатора ничего серьёзно не задело. А то — прощай джип!

— Вы же говорили, что там одни бабы и старики с попом!! — возмущённо шипел Хотон, — Это что ж такое?!! Это они в законную власть стреляют?!! Это как понимать??

Сзади тормознул автобус и из дверей потекли, так же разворачиваясь в цепь, Гришкины и Витькины бойцы.

Во бля! — оглядываясь на них, почему-то с удовольствием подумал Витька, — Как в кино, бля! Как на войне, бля!

Джип-то был не его, на джип наплевать, — зато теперь этот, приезжий, чётко усвоит, что мы тут не груши околачиваем, а противостоим вооружённым бандитам! Раз в законную власть стреляют — то, стало быть, бандиты и есть! И теперь им снисхождения никакого не будет — их теперь Гришка с Хотоном в порошок сотрут, перестреляют всех — в этом Витька ни секунды не сомневался. Девок, конечно, предварительно того… прогнать по разу. Кто стараться будет — тех и в живых оставить; Кристинка уже надоедать стала… Попался Вовчик! Сволочь, жалко только его дружка нет; напомнить ему, как…

Но с продвижением вперёд дело застопорилось: только Гришка, привстав, скомандовал своим «Вперёд, перебежками!» — как со стороны пригорка, от церкви, а если точнее — с колокольни; человека на колокольне теперь все ясно видели, — опять стукнуло; и у Гришки совсем рядом взметнуло снегом…

Во, падла! Мы ж у него, с колокольни-то, как на ладони!.. тут метров… метров 400 наверное, а у него, видно, оптика! Кто ж это такой — неужто тот бывший мент с резаной мордой??

Ещё раз и два стукнуло — и один боец, вскрикнув, схватился за ногу. Снег окрасился красным…

Да, «утро переставало быть томным»; уже как-то и Аркашины таблеточки переставали действовать… Ещё выстрел — снова взметнуло снегом. В ответ вразнобой застучали автоматы, посылая свинец в стрелка, но тот пропал, больше не маячил силуэтом на фоне серого утреннего неба.

Витька, конечно, тоже поучаствовал, дважды бахнув в сторону колокольни из своего винта.

— Вперёд! Перебежками!

Привстали, двинулись. Организованно, в общем — это отметил и «комиссар» Хотон, оглядываясь — Гришкины бойцы, видать, в таких переделках уже бывали. А вот Хроновские «бывшие Мувские и Оршанские менагеры» как-то без энтузиазма — впрочем, палили в сторону колокольни они вполне слитно.

Много не продвинулись — за ночь намело снежку, ноги вязли выше щиколотки; быстро перебегать не получалось, — а со стороны колокольни опять стукнул выстрел — и ещё один боец охнул, словив пулю в бедро…

Залегли, врезали по колокольни из двух десятков автоматов и десятка винтовок, так, что от близкого стрекотания множества стволов заложило уши; а саму колокольню, казалось, сейчас снесёт такой лавиной огня.

Нет, не снесло. Более того, оттуда опять щёлкнуло — и сзади, в ветровом стекле автобуса появилась отчётливая дырочка. «На показ», как поняли, оглядываясь на автобус.

— Откуда он, сука, стреляет?? — скомандовав своим чтобы перестали без толку жечь патроны и подползя к Хотону, спросил Гришка. Хотон, чуть привстав, и явно труся, то есть периодически припадая к земле и откатываясь в сторону, рассматривал колокольню в бинокль.

Витька, видя, что «всё командование» сосредотачивается, тоже быстро пополз к ним сзади, неумело отклячив задницу и набирая полные рукава противно тающего на предплечьях снега.

— Там какие-то бойницы по всей высоте колокольни… — заметил, наконец, Хотон, опустив бинокль, — И стреляет он грамотно, из глубины, ствол не показывает…

— Это мент, наверное, тот! — сообщил подползший Витька.

— Чо, падла, не сказал, что у них снайперка?? — вызверился на него Гришка; но Витька, чувствуя себя тут вполне в своём праве, ответил достойно:

— Да пошёл ты!.. Откуда я знал??

— Ууу, ссука, прибил бы тебя!.. — пристрожился Гришка и отвернулся.

— Может, это… в атаку?? — предложил, чтобы хоть что-то сказать, Витька Гришкиной заднице.

— Да не вопрос! — не оборачиваясь, согласился тот, — Сейчас и пойдёте. Собирай своих орлов…

— А чё это мы?? — испугался Витька.

— А кто??

— Ну… все вместе!

— Не вопрос. Все вместе и пойдём, — опять согласился Гришка, — Только вы, Озёрские — впереди. Строем…

— Как каппелевцы! — поддержал командира лежащий с ним рядом «правая рука» Сава, — В психическую! Штыки примкнуть!.. Тух. Тух. Тух-тух-тух!

Он изобразил марш, простукивая ладонями по ложу своего автомата.

Витька завял.

— Кончай стебаться! — оборвал его Гришка, — Доклад! Потери?

— Два легко раненых: Финт и Лягуха, — доложился тот, уже переговорив до этого по рации с отрядным санинструктором, — Их в автобус пока эвакуировали.

— Нахера в автобус?? Он на виду как…

— Он не стреляет же, — возразил «правая рука», — Вообще… Вообще мы тут все как на ладони — а он не стреляет! Это они того — просто «черту обозначили» — чтобы не приближались… Обоим — ноги. Хотел бы — вальнУл бы кого без проблем. Видать пока не хочет.

— Плевать на «черту!» — вызверился Гришка, — Нихера себе!! Ещё какое-то чмо будет тут «черту проводить»! Ну-ка!.. Вперёд! Перебежками!

Но продвинуться опять не удалось: с колокольни опять послышался выстрел, и вся цепь попадала в снег. Действительно, с колокольни они тут были как на ладони — это уже все поняли; и, хотя приказ командира о перемещении перебежками выполняли, вперёд вырываться никто особо не спешил, понимая, что кто вырвется из цепи — тому и следующая пуля. Потому перебегали в основном по фронту, из стороны в сторону, лишь помалу приближаясь к пригорку.

А Хотон и вообще не сдвинулся с места; лишь периодически привставал и коротко не то что разглядывал, а можно сказать «взглядывал» в бинокль на столь неприветливо встречающую их церковь.

Наконец и он разродился:

— Эта… Григорий Данилович! Я смотрю у них там… что? окопы?? Брустверы какие-то, и вроде как стволы??

— Хрон!! — в свою очередь рявкнул Гришка, — У них там что — окопы, што ле??

— Откуда я знаю?! — огрызнулся тот.

— Уууу, мудак! Ничо не видит, ничо не знает! Вы ж тут живёте!!

— Мы же не ходим туда…

— Мудила! «Не хооодим!..» — передразнил Гришка, — Они же их не вчера выкопали! Чо вы, не видели, что они там что-то роют??

— Откуда мы знали чо?.. Они там постоянно что-то роют! Эта… благоустраивают. Мы думали может погреб или там зимнее хранилище для картошки!

Это уж Витька придумал с ходу, лишь бы отбояриться. Сто лет им не спёрлось до сегодняшнего дня вообще интересоваться, что там Вовчик с бабьём и «приходскими» роет, своих дел хватало. Но надо же что-то сказать. Вообще, конечно, можно было у баб поспрашивать, что на базарчик с ними меняться ходят; чтоб разведали, но кто об этом до сего дня думал?? И эти… воины, бля. Залегли и мельтешат только из стороны в сторону, боятся близко подходить. Даром что с автоматами все…

Сплюнув в сторону Витьки, Гришка, также достав бинокль, стал рассматривать церковь. Ишь, и эти-то, местные — ни Борис Андреич, ни пристяжь его, эти двое — никто так-то с ними не поехали, как знали, суки! Может и знали. Даже наверняка знали! «Вы езжайте — мы потом подгребём!» Уроды, нах!

Как-то всё не по уму пока получалось… Громосеев был, конечно, мудак; но он бы, наверное, вот так вот буром не попёр бы, на машинах-то, разведал бы сперва… как там: передовой дозор, боевое охранение… или нет? Гришка особо не помнил, что ему пытался периодически вдолбить Антон Пантелеевич по армейской тактике; да и не стремился вообще вникать — зачем? Как до дела доходило, Антон сам и распоряжался: два человека сюда, пять человек туда — охват с фланга; зачем заморачиваться, Антон сам… О! А это идея! Охват с флангов, типа. По-военному мыслю! — с удовольствием подумал Гришка и тут же скомандовал в рацию:

— Первое отделение — цепью вправо! Обойдите их с фланга!

И тут увидел ползущего к джипу Хотона.

— Ты чо, бля! Куда??

— Гранатомёт!

— Чо гранатомёт?

— Гранатомёт у меня. В сумке.

Он и вправду сунул защитного цвета сумку в багажник джипа, когда отправлялись из деревни.

— Чо ж молчал раньше??

— Чо… Далеко для него… но можно попробовать! Как знал вот!.. взял…

Спрятавшись за джип, Хотон потыркался в багажник, не открыл; ползком же добрался до двери водителя, открыл; и, подтягиваясь на локтях, как гусеница, заполз внутрь. Клацнул замок багажника. Так же, пластом, Хотон выпал из открытой двери и пополз, увязая в грязноватом, намешанном с землёй колёсами джипа снеге к багажнику.

Гришка ждал. Хронов ждал тоже. Ждали, оглядываясь, и несколько рядом лежавших бойцов. Хотелось верить, что приезжий с Мувска сейчас решит их вопрос — снесёт к чертям этого мудака с колокольни, а то и саму колокольню, и можно будет выдвигаться к церкви. Бруствер там, хренуствер; чего там эти лишенцы понастроили — неважно: подойти поближе, забросать ручными гранатами, которые, благо, есть; ворваться на территорию. А там уж — кто не спрятался, я не виноват. Ну а потом уже… с теми, кто успел спрятаться разбираться. И за двоих раненых бойцов, и за простреленный джип Гришка рассчитывал «разбираться» весьма жёстко!.. Эх, жалко подствольных гранатомётов нет, а ещё лучше — миномёт бы!

Наконец из-за джипа появился Хотон, уже без сумки, но с зелёного цвета короткой трубой. Щёлкнул, раздвигая её и одновременно взводя.

«— РПГ-18, «Муха»… рАзовый» — разочарованно подумал Гришка, малость уже поднабравшийся кое-какого опыта, — Да одна к тому ж. Да и не попадёт он с такого расстояния… хоть бы не в колокольню, хоть бы в саму церковь метил — пугнуть чтобы хоть…»

Но Хотон самонадеянно вознамерился попасть вот именно в колокольню. Присев за задним колесом джипа на колено, он, как заправский вояка, прицелился, взяв возвышение побольше — всё же для стрельбы из гранатомёта, да ещё с открытым прицелом дистанция была почти предельная, — и нажал спуск.

Грохнуло, из трубы вперёд и в тыл фыркнуло огнём; дымная полоса чётко прочертила полосу в зимнем небе, миновав колокольню вправо на добрые пять метров…

Через секунды далеко за пригорком глухо стукнул несильный взрыв.

С полминуты все помолчали, потом Гришка крикнул:

— И чо дальше?

Вместо ответа из-за джипа по-пластунски пополз Хотон.

Подполз, отплёвываясь от попавшего в лицо снега.

— И чо?? — повторил вопрос Гришка.

— Ничо. Не попал.

— Бляяяя… Это мы уже заметили. Стрелок, нах!.. Вильгельм Телль… Чо дальше делать?.. — понеслось сразу от нескольких.

— Ну, не попал… Больше нету. Что делать?.. Штурмовать будем.

— Штурмовать он будет… — проворчал Гришка, отворачиваясь, — Передать по цепи! Приготовиться к атаке! (в рацию) Первое отделение! Доложить обстановку!

Из рации донеслось:

— … хрр… выдвинулись метров на триста. Один раненый, в плечо. Наблюдаю оборонительные сооружения типа окопы… и людей за ними. Много! Со стволами.

— Дурак! — отрезал Гришка, — Нету у них стволов; это, поди, лопаты! Приготовились… сейчас мы отсюда надавим, они на нас переключатся — и вы сразу рывком! Сближаетесь — и гранатами! Понял??

— Снайпер же… и эти, в окопах.

— Рывком, бля! На сближение! Снайпер… ну, ранит ещё одного-двух. Понял приказ??

— …хр… понял. Жду команды.

— Вот.

Гришка убрал палец с тангеты, прекращая передачу, и уже было приподнялся, собираясь, чёрт побери, личным примером и матом поднять в атаку своих бойцов, чтобы одним рывком преодолеть разделяющее их с окопами расстояние и, поливая окопы очередями из автоматов и забрасывая гранатами, ворваться, наконец, на территорию, но тут произошло неожиданное.

Из-за церкви глухо бумкнуло, и по высокой дуге к ним полетел, кувыркаясь, некий продолговатый предмет размером со средней величины термос, но грязно-красного цвета. За предметом вился сизый дымок. Предмет не долетел до них метров пятьдесят и упал, зарывшись в снег.

Все замерли, выжидая.

Предмет полежал несколько секунд, все молча рассматривали место его падения. Над ним вился сизый пролупрозрачный дымок.

Затем предмет взорвался.

Сверкнул огонь, оглушительно бахнуло; на месте падения мгновенно вырос здоровенный куст разлетающейся в стороны земли и снега, и всё окуталось густым чёрным дымом.

Лежавшие ближе ткнулись в снег, ожидая пролёта осколков; чуть подальше отреагировали дружным залпом из автоматов в сторону церкви и плохо видных отсюда, из низины, окопов.

«— Бля, чо это было?..» — отплёвываясь от снега, попавшего в рот, подумал Гришка, — «Миномёт??.. Да ОНО вроде как кувыркалось летело… А, насрать — рывком вперёд!..»

Но отдать команды не успел — с правого фланга послышалась густая, частая стрельба очередями; одиночные выстрелы винтовок и «Ура!», перемежавшееся с матюками — первое отделение решило, что взрыв и стрельба и была командой, и поднялось в атаку.

— Давай! Братва!! Впе-е-рёёд!! — заорал, вскакивая в свою очередь, Гришка.

Его бойцы и хроновские ополченцы только начали было подниматься для решительного броска на неприятеля, когда с правого фланга, где первое отделение совсем не по диспозиции первым пошло в атаку, и было существенно уже ближе к окопам, опоясывающим пригорок, послышался отчётливый и «густой», хотя и несколько вразнобой, ружейный залп и стрекотание автомата. Потянуло в сторону поднявшееся облако чёрного дыма, мешаясь с ещё более густым дымом от взрыва.

Минута была решающей, но минута была упущена — «Ура» сменилось уже только исключительно матершиной, и стало видно бегущих с правого фланга к автобусу и к основному составу отряда бойцов… Стало ясно, что атака захлебнулась, толком и не начавшись.

К тому же с колокольни снова щёлкнул выстрел, и один из бойцов ойкнул, схватившись за окрасившийся красным рукав.

Опять снайпер!

Так-то плевать, войны без потерь не бывает — но то были не просто подчинённые или сослуживцы — то были односельчане. И, приматериваясь, перевязывался сейчас не просто боец с позывным Бивень; перевязывался можно сказать друг детства, Бивлев Валерка, с которым с третьего класса в одном классе, с которым вместе бегали за школу курить в перемены, зажимали одноклассниц и щемили пацанов с младших классов на предмет мелочи для пива и сигарет… С его крикливой мамашей, тёткой Зоей, теперь объясняться. И Лягухи батя тоже предъявит — скажет «…чо за херня?? С Громосеевым мой сын полгода — и ни царапины, а с тобой в первое дело — ногу прострелили!» Бляяяя…

Всё же он бы скомандовал атаку — и, скорее всего сам, первый, рванул бы вперёд, чтобы и тени сомнения не возникло, что он прячется за спинами корефанов — а там будь что будет! — но всё испортил Хотон. Вжимаясь в истоптанный снег и оглядываясь на откатывающийся назад, к автобусу и джипу «правый фланг» он прохрипел:

— Григорий Данилович! Командуйте… отойти! Для перегруппировки.

Отступавшие бойцы, оборачиваясь, огрызались в сторону окопов очередями из автоматов. Кого-то тащили под руки.

Ах ты ж…

Впрочем, действительно, стоит отойти, посовещаться — и взять-таки долбаную церковь! Не возвращаться же в деревню не солоно хлебавши! Они там, на пригорке, ещё умоются кровью, я обещаю! Кстати, как обещал, нужно будет вперёд хроновских баранов погнать! — не будут же они стрелять в своих же деревенских!

Гришка матюкнулся, и скомандовал отступление — отойти за джип и автобус, рассредоточиться, следить за противником.

ПЕРЕГОВОРЩИК

Потери были, да. Двое с простреленными ногами в самом начале, один — с плечом. Трое — с лёгкими, касательными; один — тяжёлый, в грудь. Лежал на подстеленном каремате, закатывая глаза, хрипел, дышал тяжело — лёгкое, пневмоторакс. Над ним суетился отрядный санинструктор с помощником.

Вот тебе и «съездили разобраться на пригорок»!

Первым делом Гришка допросил командира первого отделения — какого хера попёрли без команды и насколько близко подошли?

Тот ответил, что взрыв и дружную стрельбу и принял за команду; а вы какого хера залегли?? За «какого хера» Гришка саданул ему в сплетение, так, что тот, не в одну минуту отдышавшись, уже без «херов» доложил, что подошли они к окопам метров на сто — сто пятьдесят; но ближе было сложно — там проволока намотана, на колышках. Стреляли по ним много, но очередями, кажись, только один. Но стреляли — он повторился — много, и, кажись, из гладкого в основном. Потому что почти все пацаны от дроби получили. Во! — и продемонстрировал на себе в нескольких местах действительно в мелких дырочках бушлат.

— По ногам тоже попало! — сообщил он, — Я, можно сказать, раненый! Лежать должен, перевязываться! И пацаны…

— Пасть закрыл, бля! — отреагировал Гришка, — Лежать и перевязываться на пригорке, возле церкви будем. За автобус — только кто ходить не может; остальные — в цепь!

Хронов вообще пропал где-то среди своих парней и на глаза не попадался. Свои, отрядные пацаны мрачно матерились, грозя теперь не оставить на пригорке ни одной непробитой башки.

Что делать??

Хотон предложил согнать из деревни толпу и вместе с нею… вернее, за ней…

— Да ты тронулся, что ли?? — наорал на него Гришка, — Это у вас на фронте так воюют, или в Оршанске?? Ты врубаешься, что тут все друг друга знают?

— Вот и хорошо, вот и хорошо! Не будут они в своих стрелять! А мы прогоним стадо ближе, и потом…

— Рот закрыл, нах! — рявкнул на него Гришка, уже совсем войдя в роль и командира, и ответственного по району. К Хотону он за такое предложение, а ровно и за позорный промах по колокольне, а главное, за тот трусливый способ перемещения, когда он не броском, не перебежкой, а как гусеница переползал вокруг машины, отыскивая свой гранатомёт, совсем потерял уважение.

— Какое нах «стадо»?? Это для тебя они «стадо», для оршанского, а для наших тут половина родни! И хер ли с того что тут почти все мувские — мы тут «на регионы» не делились! Погоним этих — через неделю весь район знать будет, и ни один пацан больше в отряд не пойдёт! И эти — разбегутся! Думай что говоришь! Лучше бы подствольники привёз, ВОГов пару ящиков, а не одну вшивую трубу, с которой сам и промахнулся! Ещё советует! Вылез тут со своим тухлым фашизмом…

Он ещё собирался дальше отвязываться на молчаливо принимавшего ругань Оршанского «комиссара»; наливаясь яростью, чтобы, наконец, скомандовать на штурм долбаного «пригорка» — и хрен с ними, с потерями; зато не оставить там ни одной живой души в назидание, когда сразу несколько парней окликнули:

— Гля, Гриш, белый флаг!

— Оба-на, белый флаг подняли!

— Не фига себе, сдаются!..

И действительно, из-за брустверов поднялся шест с белой привязанной тряпкой, и замотылялся из стороны в сторону.

— Нихера себе, пощады просят?? — воспрянул Гришка, — Ща, мы им дадим «пощады»!

— Об-ба, Гриш, хер какой-то лезет! Тоже с белой тряпкой! Гля!..

— Во-о-овчик… Ты с ума сошёл?? Ты куда?? — к готовящемуся перелезть через бруствер Камрады Хорю подскочила Вера, уцепившись за рукав балахонистого его плаща, — Лика! Катя! Чо вы смотрите — держите его — он с ума сошёл!

— А! Отстань! — Вовчик с трудом оторвал её пальцы от рукава, — Так надо.

— Не тронь его, Валь… так задумано. — поддержала его Катерина. Теперь автомат был в её руках, на ней же поверх куртки была надета и Вовчикова разгрузка с магазинами. Лицо её было мрачно.

— Катя! Кать!! Да что же это??

— Говорю тебе — так надо… Хорь, возьми вон тоже… флаг. — кивнула на прислонённый к стенке окопа недлинный шест с привязанным к нему белым лоскутом от простыни.

— И маши… Главное, чтоб сразу не выстрелили, чтоб подпустили…

Вовчик кивнул, взял палку. Перед тем как вылезти из окопа, тяжело вздохнув, огляделся…

В пяти метрах слева видны были грязные подошвы кирзовых сапог лежавшего Дениса Сергеевича, в прошлом — слесаря на молокозаводе в Оршанске. Слышал, что он не хотел в общину; он хотел с семьёй к тётке в Демидовку, он был не сильно верующим, но жена настояла… Хорошо что её здесь пока ещё нет… Отец Андрей велел, чтобы все — и женщины, и дети, старухи; и пара стариков, включая Минуллу-бабая, настолько уже немощных, что не могли ничем помочь в обороне, укрылись в церкви, откуда сейчас еле слышно раздавалось протяжное пение. Там и жена Дениса Сергеевича… покойного. Прямое попадание в голову, в лоб прямо, над правым глазом… Маленькая такая окровавленная дырочка — и дыра величиной с кулак на затылке.

Справа Алла бинтовала голову Отцу Андрею, сидевшему прямо на дне неглубокого окопа, в намешанной беготнёй снежной грязи. Касательное. Хорошо как! — что только касательное. Даже сознание не потерял, когда пуля, содрав кожу, вскользь поцеловала его над правым ухом. Говорил ему — будьте, Андрей Викторович, в церкви; вам надо паству поддержать, — куда там!.. «Поддержу, говорил, личным примером. «Не мир, но меч…», как там дальше… Хорошо, что жив и в сознании. Что бы мы без него делали…

Рядом, осторожно выглядывая из-за бруствера, Гулька — с карабином. Там, дальше, Вовчик смотрел уже — ещё тело. Серафима Ивановна, 39 лет, вдова. С Петровыми приехала в общину; пацан у неё, Славка… еле загнали в церковь со всеми — «Я тоже помогать буду, я уже большой!!»

Пуля в левый глаз, когда, высунувшись из окопа больше, чем нужно, стреляла из трубки-дробовика в наступавших никоновских и хроновских. Говорил ведь — не высовывайтесь; просто ствол выставьте и… да что говорить!

Кажется и Геннадия Максимовича за ухо, и Адельку вон за плечо зацепило — но их, Слава Богу, совсем чуть-чуть — когда никоновские с «ура» и «… вашу мать!!» пошли в атаку, яростно поливая всё пространство перед собой автоматными очередями.

Поймал себя на том, что на полном серьёзе, а не к слову, произнёс это: «- Слава Богу!..» Атеист же, всегда себя считал неверующим, с Отцом Андреем спорил, смеялся… Да уж, как говорят «Не бывает атеистов в окопах под обстрелом»… Это да…

Ну что… идти надо. Вот и Катерина смотрит выжидательно, не даст ли он слабину. Как она вчера спорила, до хрипоты — не с самой идеей, а что именно ему идти. Сама хотела, доказывала! Настоял на своём… Фффух… Ну… пошёл! Главное, чтоб сразу не выстрелили, дали подойти. А там уж… поговорим, в общем. Есть что сказать. Главное, чтоб не выстрелили… Ишь как Зулька отчаянно шестом с белым флагом машет, старается — заметили уж, небось. Пошёл.

— Рацию на приём ещё раз проверь! — уже в спину ему сказала Катерина; явно чтобы лишь бы что сказать.

— С пистолетом осторожней! Не стукай по шпилькам, и не прижимай даже сильно — он этого не любит! — это уже Отец Андрей, — С Богом! Молиться за тебя будем.

— Удачи, камрад Хорь!

— Будь осторожен, Вовчик! — донеслось ещё от нескольких; он уже не оборачивался.

Вылез из окопа, и, размахивая палкой с белым лоскутом, пошёл в низину, к застывшим джипу и автобусу и кучковавшимся за ними фигуркам в камуфляже и в гражданке.

В гражданке — это, конечно, Хроновские. Мишка, Юрка, Денис, Серёга — заметил их среди Гришкиных бойцов ещё на подходе, как сыпанули они из автобуса; и, когда стрелял, непроизвольно как-то старался не в них. Летом же ещё пусть не друзья, но в нормальных товарищах были; Юрка ещё приходил всё рубанок одалживать… и вот! Гражданская война в одной отдельно взятой деревне, етить — колотить! Главное, чтоб подпустили. Не будут же они сразу стрелять в безоружного с белым флагом, неужели им не интересно, зачем он к ним идёт и что скажет?? Только бы сразу какой дебил не выстрелил… Отчего так долго белым флагом и махали, потом уж он полез. Главное — чтоб дали подойти и начать говорить… а уж он им скажет! Всю ночь готовился.

— Гри-и-ш! Это тот! — ну, что с фонариком тогда, на дискаче! — поведал Макс, рассматривая в маленький китайский бинокль неуклюжую фигуру в балахонистом брезентовом плаще поверх явно бушлата или толстой куртки, опирающуюся на палку с белым лоскутом — Парламентёр, ёпт!

— Этот… Вовчик? — Гришка тоже поднёс потёртый армейский бинокль покойного Громосеева к глазам. И точно. Вот, высоко поднимая облепленные снегом ботинки, перешагивая через натянутую там отсюда невидимую проволоку, фигура двинулась к ним. Точно — он.

— Это — кто?? — забеспокоился и измазанный весь в снегу и земле Хотон, доставая из кармана щегольский футляр с американским девайсом.

— Конь в пальто! — нелюбезно ответил ему Гришка, и крикнул своим — Не стрелять! Эээ? Поняли? Пусть…

— Торговаться идёт! — высказал вслух мысль Макс.

— А то ж! — поддержал Сава, рассматривая неуклюжую фигуру в дождевике, — Сейчас начнёт: «- Мы вам всё отдадим, вы только никого не трогайте, не обижайте!..» Хы.

— Нах нам с ними торговаться? Ща рванём все вместе!..

— Рванёт он. Бля, у нас даже пулемёта нету! А снайпер?? А дробовики на подходе? И шершавое у них есть, грят, благодаря местным олухам.

— Да хули!..

— Хули не улей, — сам первый побегишь в атаку??

— Да ладно, чо, пусть подойдёт. Послушаем.

— В морду ему только сразу дать, чтоб не борзел в «условиях».

— В морду нельзя — парламентёр!

— Ой, да ладно — нельзя! Когда нельзя, но очень хочется — то можно! Хы.

Хлопнул выстрел. Фигура в балахоне шмякнулась в снег.

— Какого хера?? — вызверился Гришка, — Кто стрелял??

— Не стреляя-ять!! — заорал Макс.

— …не стрелять!.. не стрелять… — понеслось по цепи. Собственно, все жались к автобусу и к джипу, которые кроме редких и невысоких холмиков-кочек были единственной защитой от снайперского огня с колокольни; так что и без того команду «не стрелять!» все слышали. И тем не менее…

— Это точно кто-то из местных ублюдков! — сообщил Савельев; и тут же с колокольни хлопнул выстрел. И ещё. И ещё. Невидимый снайпер с колокольни бегло отстрелял пять патронов; пока Гришка, спохватившись, не рявкнул:

— По колокольне — беглый огонь!!

Вразнобой застучали автоматы и винтовки; в бинокль видно было, как с колокольни брызнули пыль и осколки камня, выбитые пулями.

Отстрелявшись, затихли — опять же по Гришкиной команде. Он зашарил биноклем по пригорку — ооо, живой, падла! Упавшая фигура в балахоне неуклюже поднялась, опираясь на палку. Вот Вовчик, обернувшись, помахал рукой в сторону колокольни; затем поднял палку с привязанным к ней белым лоскутом и мерно замахал ей из стороны в сторону, уже явно обращаясь к противнику.

Тут же за его спиной как из-под земли, а вернее всего что из окопа, поднялся вновь и шест с белым флагом, замотылялся из стороны в сторону.

— Не стрелять, уроды!! — рявкнул Гришка, — Пусть придёт сюда и скажет, чего хочет. Я его, падлу, лично заглушу!

— Не стрелять!.. не стрелять… — понеслось в сторону. И оттуда тоже по цепи передали информацию…

— Какой мудак стрелял без команды?? — продолжал разоряться Гришка, — Сюда его!

— Не-а… — ответил Сава, — Не получится. Уже, эта… наказан. Пуля в башку. И ещё один, рядом — под ключицу — и, грят, под лопаткой вышла! Два двухсотых!

— Не наши?

— Не. Хроновские.

— Тогда пофиг. Жалко что самого этого «Харона» не шлёпнули…

Тем временем фигура в балахонистом дождевике, опираясь на палку, бодро стала приближаться к автобусу и джипу. Ни с той, ни с другой стороны больше не стреляли. Цепь лежащих стала сокращаться; периодически то один, то другой боец, без команды, пригнувшись, перебегал с места на место, в основном в направлении автобуса, пока постепенно почти все не оказались за ним. Остались лежать только два неподвижных тела. Поскольку около самого автобуса стоял Гришка с приближёнными, бойцы кучковались дальше, стараясь только, чтобы автобусный корпус скрывал их от колокольни. Гришка зло посматривал на такую самодеятельность, но молчал. Пацанам жить хочется, чо; не хотят стать очередными двухсотыми. Ничо. Щас послушаем этого олуха, что он там проблеет — и вперёд! Его же впереди и пустим! — решил про себя Гришка.

Вовчик дошёл до джипа и встал перед ним.

— Иди сюда! — после паузы, высунувшись из-за автобуса, приказал Гришка.

Вовчик, помедлив, миновал джип и подошёл к автобусу; встал возле передней открытой двери, чуть в стороне, поглядывая то на кучкующихся хвостом за автобусом бойцов, то на ветровое его стекло, украшенное теперь и пулевыми пробоинами.

— Чо встал?? Сюда иди! — опять высунувшись, рявкнул Гришка. И снова спрятался — не хватало ещё подставляться.

— Гриша!.. — узнал его Вовчик, — Гриш! Иди сюда. Поговорим в автобусе, сидя. А?

Гришка молчал.

— Григорий! Айда сюда, в автобус! Поговорим сидя, как культурные люди. Наши стрелять пока не будут — я отвечаю!

— Да я тебя сейчас завалю, урода! — проорал Гришка, возмущённый таким неподчинением находящегося в их власти Вовчика, — Быстро иди сюда, я сказал!

— Смысл, Гриша, смысл??.. — чуть отступив в сторону из-за автобуса и сразу ощутив, как в него нацелилось с десяток стволов, громко произнёс Вовчик, — Какой смысл тебе меня стрелять? Я же сам пришёл. Поговорить. Предложение у меня. Дельное! Айда в автобус, мы же не будем тут новгородское вече устраивать?

Гришка оглянулся. И вправду — все глаза были устремлены на него. Весь его отряд плюс местные уже стянулись за автобус, расположившись за ним длинным «хвостом», и теперь пялились на него, ожидая его командирского решения. И Сава, и Макс, и Хотон тоже уставились на него; последний кроме того и промямлил вполголоса:

— Григорий Данилович… может и вправду, лучше разговаривать где меньше посторонних ушей?

Вот сука! Всё как-то через жопу в этот день: и попёрлись скопом без разведки, и сходу под обстрел попали; и эта неудачная атака!.. Трёхсотые; теперь ещё двое холодных — хорошо хоть не с его отряда. Теперь ещё этот урод диктует, что ему делать!.. Но, в самом деле — не устраивать же переговоры у всех на виду. Это же не базар на самом-то деле, это… как его?.. принятие капитуляции, во. Мало ли что он там попросит! Хотя… Не. Мало ли о чём разговор пойдёт — действительно, тут ушей слишком много. Ладно…

Вновь высунувшись из-за бока автобуса, теперь уже более громко сказал:

— Ща я подойду, побазарим! Но учти — без глупостей! Если чо — ты сразу покойник!

— Ладно, Гриша, ладно! — тут же согласился Вовчик.

Гришка обернулся к своим:

— Пойду поговорю. Чо они хотят. Снял с плеча автомат, отдал Максу, пощупал зачем-то кобуру.

— Сава пока за старшего. Если он чо — валить его без разговоров!

Отыскал взглядом Хотона, приказал ему мстительно, советчику непрошенному:

— Ты — со мной пойдёшь. Вместе послушаем. Там и «посоветуешь»!

Хотон безропотно кивнул, тоже снял с плеча навороченный, импортный, с тюнингом, автомат, отдал. Сава принял с почтением — ишь ты, магазин под прикладом, компоновка «буллпап», «булка»; под стволом планка Пикаттини, на ней подствольный фонарь и лазерный целеуказатель, на прицеле рамка АКОГа — живут же тыловые крысы!..

Вышли с Хотоном вдвоём из-за автобуса, подошли к Вовчику. Гришка поднялся на подножку, заглянул в салон: четверо раненых и санинструктор… Спрыгнул, кивнул на джип:

— Айда в машину, там перетрём…

Втроём направились к стоящему тут же, впереди, джипу; причём Гришка, чувствуя спиной десятки глаз своих парней, и желая показать, что не он выполняет «пожелания» пришедшего «парламентёра», а тот находится в полной его власти, не отказал себе в удовольствии пнуть ногой в задницу идущего впереди Вовчика, оставив на брезенте дождевика снежно-грязный отпечаток подошвы берца:

— Шевелись давай, скотина!

Вовчик от пинка покачнулся, ускорился на пару шагов, но устоял на ногах, и лишь обернувшись, ответил кротко:

— Зря ты это, Гриша…

— Зря — не зря, я сам решу! Лезь в машину, козёл, послушаем тебя, чо ты тут… прежде чем кровь тебе пустить!.. Тебе и всем вам там, уродам!

— Ну что там, что там?? — потеребила Катерину за рукав Зулька.

Катя, поставив автомат к стенке окопа, рассматривала происходящее в низине через Вовчиков монокуляр.

Тела Дениса Ивановича и Серафимы Сергеевны уже были накрыты простынями; лежали тут же, в окопах. Простыни набухли кровью на уровне головы. Через тела приходилось перешагивать, протискиваясь, когда нужно было пройти, стараться не наступить хоть на рукав; окопчик был узкий и неглубокий; на простыни сыпалась глина со стенок. На тела старались не смотреть…

Геннадий Максимович, как единственный сведущий в военном деле, хотя и ПВО-шник по бывшей своей военной специальности, строго наказал всем сидеть на дне окопов, не высовываться ни под каким видом, ожидая команды. Сам он максимально скрытно рассматривал происходящее в низине через бинокль; у Катерины был Вовчиков монокуляр — вот они двое сейчас пока и были для обороняющихся всем источником информации о происходящем.

— К джипу пошли… Вовчик впереди. Ах ты!..

— Что??

— Гришка пнул Вовчика, сволочь!

— Да-ты-что?? Оййй…

— Я говорю ж — зря он пошёл!

— Ничего… В машину полезли…

— Поедут куда??

— Да нет… разговаривать наверное.

— О чём?? Чего не у нас рация??

— Рация, Зуль, у твоего папы на колокольне… Он всё слышит. Если что — нам сообщит. Крикнет. Если что…

— Угу… А чего Вовчик пошёл-то?? Зачем? Ну Ка-а-ать!

— Зуля, отстань. Потом всё узнаешь.

— Дай посмотрю, а?!..

— Ну на, на, посмотри. Только не высовывайся. Всё равно ничего не видно — в машине они.

Зулька ухватила увесистый монокуляр и жадно принялась высматривать происходящее. Но смотреть, действительно, было не на что: нападавшие прятались за автобусом, а Вовчик сидел в джипе, и видно их не было.

Зулька разочарованно передала монокуляр Адельке и вновь взялась за Катерину:

— Кать. А чем это Вовчик так бабахнул в Гришкиных-то? Что это так полетело?

— Ты не знаешь, что ли, что он тут собирал последнюю неделю?

— Не-а. Откуда? Папа же не пускает — говорит «дома работы много»!

— Миномёт. Вернее, бомбомёт. Из трубы железной. Сделал для неё кОзлы такие, типа упора в наклон. Порох вот из батюшкиной селитры и всяких своих ингредиентов. А бомба — это огнетушитель. Углекислотный бывший. Что уж туда Хорь насовал, я не знаю, но взорвалось сильно…

— Даааа… Как еб. нёт!

— Ну-ка!! Что за слова?? — тут же посуровела Катерина.

— Я всё отцу расскажу, что ты материлась! — пригрозила и сестра.

— Ой, поду-у-умаешь… Он сам матерится.

— А тебе нельзя!

— Вы сами материтесь, я сколько раз слышала!

— А тебе нельзя!

— Нельзя, нельзя… всё мне нельзя!.. А чего один раз бАхнул? А ещё? Здорово же еб… взорвалось!

— Вот Вовчик вернётся — у него и спросишь за «ещё». Но, кажется, огнетушителей у нас больше нет…

— Дааа, хоть бы Вовчик вернулся… скорее, я имею ввиду! — увидя посуровевшее лицо Катерины, торопливо добавила Зулька.

С колокольни, через небольшое оконце, выходящее в их сторону, раздался свист. Все повернулись в ту сторону. По натянутой из окошка наклонно леске к окопу заскользил маленький светлый предмет. Стоявшая ближе всех к закреплённому колышком концу лески Гулька перехватила его, подвешенный на леску петелькой, оказавшийся пластиковой баночкой из-под витаминов. Почта! Торопливо свинтила крышку, вытряхнула на ладонь свёрнутую бумажку. Не успела развернуть, как со всех сторон послышалось:

— Что там? Что случилось? Что пишут?

Быстро пробежала глазами корявые торопливые строки отцовского почерка:

— … срочно… Андрею — в церковь. Собираются идти крестным ходом, вра… вразумлять. Тут дальше ещё — но всё… эээ… ругательски.

— Матерно! — кивнула головой заглядывавшая через плечо сестры Зулька — Я же говорила!

— Господи… — зашевелился, поднимаясь с дна окопа Отец Андрей, — Вразуми неразумных! «Крестным ходом они пойдут!» Это всё Леонида воду мутит! Сейчас я им «пойду!»

В джипе разместились так: Гришка на водительское сидение, Хотон рядом с ним, на пассажирском; Вовчика же втолкнули на заднее, и Гришка заблокировал дверцы, чтобы тот, значит, не вздумал выскочить. Впрочем, козе понятно, далеко б он точно не убежал; так что это так — для порядка.

Развернулся всем корпусом к смирно сидящему Вовчику:

— Ну, падла, сам пришёл?? Говори, паскуда, что хотел — потом с тобой решать будем!

Обшарил его взглядом: обветренное лицо, аккуратно подстриженная бородка от уха до уха; светлые глаза смотрят спокойно и, как подумалось, а вернее, хотелось думать Гришке, обречённо. Под воротником в самодельном кармашке и самодельной же лямкой пристёгнута маленькая рация. Кармашек аккуратно так пришит — маленькие ровные женские стежки…

А Хотон уже, также развернувшись на сидении, наставил на парламентёра-пленника пистолет. Импортный, новенький, не что-то там… — как отметил для себя Вовчик. Ну что… решающий момент.

Вовчик поворочался на сидении, устраиваясь поудобнее; правой рукой расстегнул верхнюю пуговицу брезентового плаща. Был он под плащом каким-то толстым, как отметил про себя также уже Гришка, наверное понадевал под низ кучу свитеров, мурло деревенское! Сам-то он в лёгком дышащем зимнем камуфляже и L2 термобелье под ним чувствовал себя вполне легко и свободно, не то что этот…

— Ну?? Падла…

— Не нукай, не запряг! — совершенно спокойно и даже, как Гришке показалось, нагло ответил Вовчик.

— Чи-ивоо?? Да я с тобой ща вааще разговаривать не стану, я тебя ща…

Не обращая внимания на Гришкины вопли Вовчик вдруг обратился к Хотону:

— Вы… этот?.. как его? Из Оршанска, да?

Хотон кивнул, не отводя ствола ЧеЗета.

Чем-то этот парень ему не нравился. Возможно своим спокойствием. И что сам пришёл. И тем, что не торопился просить о снисхождении и так далее. Ясно же, что несмотря на снайпера, несмотря на отбитую атаку, на окопы и, как оказалось, насыщенность ручным огнестрельным оружием — в основном, конечно, охотничьим, какими-нибудь ржавыми обрезами, — «пригорок» сейчас будет взят. Ребята разозлились; перевес в численности и в автоматическом оружии будет, несомненно, реализован! И тогда всем там не поздоровится. А этот сидит и «Не нукай!» От страха, что ли? Не похоже…

— Вы поосторожней с пистолетом-то! — увещевательно посоветовал Вовчик, — Чего вы на меня его наставили? Я же сам пришёл, и, понятно, что не побегу… А у вас рука дрогнет — выстрелите ещё чего доброго… в меня. И — с собой покончите. Оно вам надо??

— Чего?.. — растерялся Хотон. Гришка тоже заткнул фонтан угроз и сквернословия, замолчал недоумённо. Вовчик же продолжил:

— Вам вообще надо бы вести себя со мной осторожно и внимательно… а ты, Гриша, так необдуманно меня ногой пнул! А если бы у меня палец соскочил??

— Какой… палец? Чо ты несё…

— Вот этот! — Вовчик поднял на уровень груди левую руку, сжатую в кулак; развернул её сжатой ладонью к Гришке и Хотону. Сразу стали видны два проводка, красный и белый, выходящие из рукава и скрывавшиеся в кулаке, в запястье прихваченные к предплечью узким прозрачным скотчем.

В кулаке Вовчик сжимал некий пластиковый прямоугольник, в который, собственно, эти проводки, судя по всему, и уходили. Под большим пальцем Вовчика, побелевшим от напряжения, вытарчивала из пластика большая красная кнопка. Она была нажата.

Глаза Хотона от ужаса расширились. Гришка ничего не понял.

— Ну? И чё??.

Не обращая внимания на тупого Гришку, обращаясь к Хотону, который, судя по всему обладал сооображалкой чуть получше, Вовчик продолжил:

— Мы же не хотим сразу на небеса, не поговорив предварительно?? А вы меня пинать… толкать… необдуманно! Вот, видите!..

Он ещё раз продемонстрировал кулак с зажатым предметом.

— … обратного действия! То есть стрелять-то в меня вы можете; но с таким же успехом можете стрелять и в себя! Поскольку…

И уже обращаясь к Гришке, до которого, наконец, тоже что-то стало доходить:

— … если я, даже подстреленный, палец с кнопки уберу… а я уберу, вы ж понимаете! — то… бум!

Вовчик сказал «бум» и улыбнулся. По внезапно побелевшему лицу Хотона, по дёрнувшемуся в сторону стволу наставленного пистолета; по тому, что Гришка, не оборачиваясь к дверце, зашарил по ней дрожащей рукой, нащупывая кнопку разблокировки, он понял внезапно, что всё получится. Всё. Получится. Обосрались, гады! Сейчас главное не пережать…

— Да я держу, держу я, особо-то не волнуйтесь. Пока, в смысле. Пока я не решу, что пора. Или пока вы сами не решите это… с собой покончить! Это я чисто чтоб поговорить. Без террора, так сказать, вменяемо, как интеллиге… то есть как деловые люди! Гриш! Гриша — ты за ручку-то не хватайся, а?? Не успеешь. Сиди лучше спокойно, разговаривай. Не успеешь, говорю! Сейчас палец уберу — а на мне пять килограмм тротила и шрапнель! Куда вот ты спешишь??

Гришка убрал разом ослабевшую руку с дверной ручки. Начал краснеть, в отличии от бледного как серый газетный лист Хотона.

— Гонишь!.. — хрипло произнёс командир отряда и теперь уже признанный Уполномоченный по району. Заманил, сука… Специально… Надо было его сразу, как увидели, что вылез… Сука, сука, чо же желать??.. Мысли метались в черепной коробке как в клетке. Гришка чувствовал, как наливается кровью лицо, как после хорошей пьянки. Чо делать?? В голову не приходило ничего дельного. Заманил, сука…

— Гонишь! — повторил Гришка и грязно выругался. Хотон молчал, только что убрал пистолет.

— Чо гоню??.. — с немного обиженным видом возразил Вовчик, — На — покажу!

Держа левую руку с кнопкой чуть на отлёте, правой стал дорасстёгивать плащ. Расстегнул до пояса — и ясно стало, почему он казался таким толстым не по комплекции и неуклюжим: его опоясывали прямоугольные на вид бруски, плотно обмотанные многими слоями коричневого скотча. Из-под туго натянутой ленты многообещающими бугорками вытарчивали шарики — по размеру как крупная картечь или мелкие шарикоподшипники. Много. Густо. Туда же, под скотч, уходили и два провода из рукава, красный и белый. В глаза Хотону бросилась квадратная батарейка, так же примотанная скотчем, но уже прозрачным, к верху заряженного пояса.

Упала пауза.

Шахид, нах… попали… зачем только согласился на эту «командировку»… полгода ныкался от мобилизации на фронт; вернее, не ныкался, а «осуществлял полезную для Великих Регионов деятельность в тылу» — и сейчас его укокошит какое-то деревенское чмо… вместе с этим никоновским идиотом… из-за каких-то чисто их, внутренних, никому в Большом Мире неинтересных деревенских разборок… и никто не узнает как и что… пять кило?? Врёт, не может тут быть пять кило; но какая разница, видно, что много… Тут и от джипа ничего не останется, и хоронить нечего будет… бляяя…

Хотон почувствовал, как обжигающе-горячая струйка побежала у него по внутренней стороне бедра, напитывая термоштаны.

— Не верю!.. — всё так же упрямо и тупо повторил Гришка, — Гонишь!

— Чо я «гоню», Гриш? — переспросил Вовчик, — Ты с Хроновым Витькой разговаривал? Он тебе про взорвавшуюся баньку у меня возле дома рассказывал?? Вот. Не дошло? Это демонстрация была. Ты думаешь, я не знаю, что ты б меня всё равно с пригорка живым не отпустил?.. ты думаешь, я не понимаю, что мне ловить нЕчего? Только знаешь что?.. Правильно сказано: «Выиграть не каждый может. А вот не оказаться единственным проигравшим — каждый!» Внял? Спросишь, кто это сказал? А я сказал. Сейчас.

«— Болтает…» — вихрем пронеслось в мозгу бледного Хотона, — «Пока болтает — не взорвёт!.. Пусть болтает! Пусть! Ещё минуту, две — пусть!.. Выскочить?? Этот ублюдок двери разблокировал?.. не помню, не слышал я щелчок… Господи! Ну почему я?? Ну почему так глупо??»

— Это… Уважаемый… как вас там?.. — не своим, чужим каким-то голосом промямлил он, — Зачем вам это?.. вообще. Да и… я же совсем тут, эта… случайно! Зачем?..

Он хотел ещё сказать «- Отпустите меня, пожалуйста!..» и «- Можно я пойду?..», но почувствовал, что это будет уж совсем по-детски. Не то что он боялся, что он будет как-то не так выглядеть в глазах Гришки и этого… шахида деревенского, нет, — сейчас ему совершенно наплевать было, как он будет выглядеть; и боялся он сейчас одного только — что этот долбаный пацан с бородкой вдруг наскучит разговаривать и уберёт палец с кнопки. Или просто уберёт, потому что решит, что «пора». Или что идиот Гришка выкинет какой-нибудь фортель вроде попытки выскочить из машины, и этот пацан поторопится…

Просто Хотон сейчас понимал, что все эти просьбы ничего не стоят.

Зачем он согласился поехать на эту карательную операцию!.. Захотелось почувствовать власть над жизнью и смертью?? Как бывало, в редкие и показушные поездки «на фронт», когда выцеливал в оптический прицел своего навороченного Баррета фигурки родионовских солдат, вчерашних земляков, и выбирал, в кого послать пулю? Захотелось, чтобы ботинки целовали, в ногах валялись, в глаза снизу вверх заглядывали?.. мог ведь, мог отказаться; вернее, просто не согласиться — вы там свои дела решайте, я потом… как эти, помощник Уполномоченного и его шестёрки — те не поехали! Бл. дь…

Горячая струйка в штанах стала интенсивней; горячее потекло уже по голени, в берц.

— Вы вот что. — после паузы вдруг другим тоном и совершенно спокойно, по-деловому, сказал Вовчик, — Вы просто сидите спокойно. Мне кое-что сказать вам надо.

— …зачем?? — рванулось надеждой из Хотона. Гришка просто тупо и угрюмо молчал.

— Потому что я не ставлю целью вас непременно убить. — спокойно и размеренно, как учитель у доски двоечнику, объяснил Вовчик, — Я с вами поговорить хочу. По-деловому. Может до чего и договоримся. Но…

Он приподнял и помотылял в воздухе рукой с проводами и кнопкой.

— … если дёрнитесь куда — разговора не получится. Тогда просто детонирую — и всё… И всё! Понятно?

Гришка против силы кивнул, и Хотон закивал, много и часто. Понятно, понятно, что ж непонятного. Пусть говорит. Ага. Взорваться всегда успеем. Не дай бог. Нормальный такой пацан, сразу видно. Даже классный пацан! Он ведь не взрывать нас сюда пришёл, а поговорить! Конечно, мы его выслушаем, правда же, Гриша?? — Хотон ничего не сказал из этого, мысли просто пулями пронеслись в его голове, — он только взглянул умоляюще на Гришку, а тот, как поняв, разлепил вдруг ссохшиеся губы и выдавил:

— Говори, чо…

— Да, да, конечно же, говорите! Мы же деловые люди, мы всегда найдём почву для компромиссов!! Зачем же крайние меры, мы должны общаться… так сказать, придти к консенсусу! Мы же деловые люди, земляки, можно сказать… — фонтаном рванулось из Хотона, и только угрюмый взгляд Гришки оборвал его красноречие. Он ещё шевелил губами, как бы договаривая про себя недовысказанное, и окончательно замолк. Господи! Да конечно же они его выслушают! И согласятся, он заранее был уверен! — согласятся, то есть найдут этот… как его? Компромисс. Пусть он только идёт к себе на пригорок, а мы тут… сами… разберёмся.

Очень хотелось домой, в уютный коттедж под Оршанском в охраняемой зоне; горячего чаю с мёдом, и поменять противно липнущие к ногам через термобельё камуфляжные штаны…

…

— … вот я и говорю! — наконец подвел черту десятиминутному объяснению обстановки Вовчик, — Мы себя в чём-то виноватыми не считаем! И обороняться собираемся до последнего! У вас полюбому ничего не получится. Вы атаковали нас, с автоматами, — и даже на бросок гранаты подойти не смогли! А ведь мы стреляли чисто чтобы отпугнуть, в основном над головами и по конечностям! И снайпер — по конечностям или мимо! Подошли бы — тогда бы мы и всерьёз… и ни одного, заметьте, ни одного человека из наших вы даже не поцарапали! — он вспомнил подошвы сапог лежащего в окопе убитого наповал Дениса Сергеевича, сглотнул, и продолжил, — Ни одного даже! В общем, ребята, если атаковать вы бы вздумали — то до церкви вас дошло бы в лучшем случае половина, а то и треть. Это если б вам сильно повезло, и вы б вообще дошли. Но тут начинается самое интересное…

На груди Гришки запищала, обозначая вызов, рация. Тот не глядя взял её здоровенной ручищей, нажал. Послышалось:

— …Ледокол, я Флот, приём! Сава на связи. Гриша! Григорий — ну чё у вас там?

— Разговариваем… — буркнул в рацию Гришка.

— … Чо долго? Пацаны мёрзнут. Эта… интересуются. У вас там всё нор…

— Рот закрыл, нах! — гавкнул в рацию Гришка, — Пусть мёрзнут! Ща приду — согрею! — на пизд. лях рысью в деревню побежите, ещё и автобус потолкаете! Сказал — сидеть, ждать!!

— … рррхм… — хрипнула рация, — Понял. Связь кончаю…

Повесил свою Моторолу обратно на грудь. Скользнул взглядом по плащу Вовчика — у того маленькая китайская рация, даже без дисплея, явно из самых дешёвых, была пристёгнута в кармашке чуть ниже воротника. И… только сейчас заметил — тангета передачи была нажата какой-то самодельной скобой, тускло горел микро-светодиод, означая работу на передачу. Всё слышат, стало быть. Суки…

А Вовчик продолжал:

— Так вот — о «самом интересном». Я уже сказал, что мы никто не заблуждаемся, какую судьбу вы нам приготовили…

Хотон протестующе затряс головой — нет, какую ещё такую «судьбу», мы же просто разобраться! — но Вовчик, не обращая на него внимания, продолжил:

— …и потому сдаваться никто не собирается! Вот на мне…

Он опять отвернул правой рукой полу плаща и продемонстрировал пояс шахида.

— …пять кило тротила и шрапнель. И ещё больше десятка таких поясов «на пригорке». И в церкви полста кило тротила — только войдите! И в домах. И ещё… сюрпризы всякие. И сельхозпродукцию мы тут же всю зальём дизтопливом! Я же говорю: не каждый может выиграть, но «не проиграть» — каждый! Вы там все очень быстро кончитесь, на пригорке. Вместе с нами, конечно, но вам от этого не легче.

Запищала рация Гришки. Не отводя остекленевшего взгляда от шахидского пояса Вовчика, тот наощупь её включил, нажал на передачу, бросил:

— Ну, что у вас там ещё?..

— Ледокол, Ледокол — я Флот! — зачастила рация взволнованным голосом Савы, — Наблюдаю в бинокль на пригорке возле церкви движение! Толпа гражданских, с иконами. Кучкуются… плохо видно. Вроде как в нашу сторону идти собираются. С иконами!

Гришка упёрся взглядом Вовчику в лицо.

Мысли Вовчика поскакали галопом — это ещё что за импровизация?? Зачем? Что они там думают?? Они же сорвут всё! Но там Отец Андрей, Вадим, Катька, старики, все, кого он посвятил в свой план — должны воспрепятствовать, это же явно чья-то самодеятельность!

И потому он только мрачно и многозначительно улыбнулся.

А рация продолжала:

— …Там мужик какой-то… вроде как говорит с ними… руками размахивает…

— Что за мужик? — буркнул Гришка.

— Толстый, башка перевязана. В этой, как её. В рясе, да. Из-под куртки видно. Говорит с ними. Поп тот, наверное… А, назад пошли, ага. В церковь вроде, или за церковь. Отсюда не видно.

— Это батюшка Отец Андрей! — тут же сообразил, как обратить ситуацию в свою пользу Вовчик, — наши, ну, верующие — хотели прямо сейчас на вас идти и вас взрывать! Очень все против вас настроены; и очень все хотят… эта… в рай! Подойти поближе — и взрываться — вы бы всех всё равно не перебили на подходе! Но решили ждать вас… только взойдите на пригорок, только к церкви приблизьтесь! — тут вам всем и каюк! Очень люди на вас сердиты и того — очень хотят собой пожертвовать! Прям все! Отец Андрей их еле сдерживает!

Вовчик нёс эту ахинею, а у самого него по спине струйками стекал пот. А ну как не поверят? Я же откровенную чушь несу — нельзя же верующим во Христе самоубиваться, смертный грех это, никто бы на это не пошёл! Неужели не сообразят?..

Но Хотон с Гришкой были, видать, далеки от понимания православных канонов; для них все верующие были кем-то непременно фанатичными, готовыми взрываться и гореть, что-то вроде мусульманских шахидов, наводнивших одно время Западную Европу; и потому у них не возникло и тени сомнения, что «эти чёртовы фанатики» действительно только и стремятся приблизиться к ним, чтобы тут же взорваться! И только поп на какое-то время сдерживает их, и то только затем, чтобы они сами взошли на пригорок, приблизились к заминированной церкви!

Хотон с Гришкой переглянулись.

Повисло молчание. Хотон всё умоляюще заглядывал Гришке в лицо.

Наконец тот выдавил:

— И что ты предлагаешь?..

ПОСЛЕДСТВИЯ ПЕРЕГОВОРОВ

— Чё это они там?.. — недоумённо спросил Макс.

Сава, также как и Макс, выглядывающий из-за автобуса, только недоумённо пожал плечами:

— Гришка сказал не стрелять… типа договорились о чём-то… наверное.

— Ну чо… смотрим…

Хлопнули дверцы джипа. Трое — Гришка, Хотон и Вовчик почти одновременно вылезли из машины. Хотон оказался с противоположной от Гришки с Вовчиком стороны, и, казалось, сделал робкую попытку попятиться к автобусу, но Вовчик явно прикрикнул на него. Попятился так, чтобы одновременно видеть и Гришку, и Хотона, что-то громко и, казалось, раздражённо заговорил, но до автобуса доносилось только невнятное бу-бу-бу. Гришка тоже, кажется, что-то рыкнул. Хотон понурил голову и поплёлся на ту сторону машины, где были Вовчик с Гришкой.

Гришка взглянул в сторону автобуса, где из-за его корпуса выглядывали и Сава с Максом, и ещё, дальше, несколько десятков пар глаз, цопнул рацию, и Сава с Максом услышали его раздражённый голос:

— Не стрелять, я сказал, бля! Мы сейчас к церкви пройдём… Все вместе. До полпути. Вон до того поломатого куста, потом назад. Так надо. Понятно?? Приём.

— Принято, командир! — отрапортовал Сава.

— Следите… но не стрелять! — он помолчал, посопел в рацию, и добавил: — Если только этот, «комиссар из центра» хренов, не вздумает бежать назад или в сторону. Тогда — валить его! Но — только его, понятно?? Приём.

— Принято, командир…

— И если со мной чо. Тогда — валить всех! Понято??

— Принято… то есть понято, командир.

— Сава, этих, ублюдков местных предупреди — что если какая сука выстрелит, — я его потом на забор жопой наколю и висеть оставлю!!

— Понял, командир, предупрежу!

— Ну всё. Пошли мы. Следите. Так надо.

— Принято…

Сава отключился и с недоумением уставился на Макса, а тот на него.

— Это чё? Зачем?

— Да чё. Чё. В заложники их взяли. Этот, Вовчик который!

— Данунах. Гришку — в заложники?? И Хотона одновременно? Нереально.

— А чё пошли тогда?

— Типа провожают. Зачем-то. Вернётся — скажет.

— Если вернётся, ага.

— Сказал же — до куста. Типа проводят Вовчика. Зачем-то. Потом назад.

— Так их на обратном пути снайпер снимет!

— А мы — Вовчика вальнём тогда! От куста до церкви ещё топать и топать!

— Логично, чё… Ну, поглядим…

— Непонятно всё это…

Сзади послышалось кряхтение, оба обернулись. Это подполз Хронов Витька, встал, отряхиваясь от налипшего грязного снега:

— Ну чё?? Куда они?

— Не твоё дело. — Сава был немногословен, — Приказ по цепи передали? Не стрелять. Гришка насчёт тебя и твоих особо сказал: кто ещё раз без команды пальнёт — тебя жопой на забор насадит, пока не сдохнешь. Вот иди, следи.

— Ёпт!.. — Хронов опять шмякнулся на четвереньки и пополз к своим.

Похрустывая снежком, втроём пошли по Вовчиковым же следам к церкви. Поднявшийся ветерок развевал полы полурасстёгнутого Вовчикова плаща; левую руку он держал чуть на отлёте, а правую прятал под полой, сжимая массивную рукоятку батюшкиного Ле-Фоше. Это тоже был очень ответственный этап — отступление после переговоров.

Вроде бы отношения выяснили; Вовчик не раз и не два продемонстрировал в полемике свой пояс шахида и кнопку, и даже пригрозил Хотону древним револьвером — Хотон нипочём не хотел идти к церкви, настаивая, чтобы его просто отпустили.

— До полпути дойдём — дальше я один! — втолковывал трусливому субъекту Вовчик, — Должна же у меня быть страховка — что вы или ваши не выстрелите мне в спину! Дойдём — и дальше я один. И вы — назад. И разошлись. Что тут непонятного??

— Чтоб ваши в нас на обратном пути стреляя-я-ли??

— Ну ты дура-ак… а ещё «из Центра». Зачем им в тебя стрелять?? Я же тоже открытый буду. Вы к себе — я к себе.

— А если!.. А вдруг!.. Не, давайте я за автобус пойду — а вы с Григорием Даниловичем уж сами… я-то зачем??

— Затем! Чтобы ты там, за автобусом, не вздумал без Гришки воду мутить! Гриш — скажи ему! — уже приглашал к себе «в союзники» Вовчик и Гришку, — Он ведь придёт за автобус — и начнёт на себя одеяло тянуть, — типа «Гришка в плену — огонь!» — зачем тебе это??

— Хр-р-гм! — Гришка откашлялся, — Не вариант. Вместе пойдём. Вместе вернёмся.

— Я не буду ничего мутить!.. Григорий Данилович! Зачем я тут?? Давайте я…

— Достал ты уже со своим нытьём. Ща шмальну тебя — и скажу что погиб при исполнении. Этого хочешь??

— Да понял я, понял… идём…

Пошёл рядом, чуть отставая, поминутно оглядываясь на автобус. Вовчик шёл чуть в стороне, повернув голову в их сторону и всячески молил бога, чтобы Хотон не выкинул какой-нибудь фортель — тогда ситуация была бы совсем непредсказуема. Гришка же, приняв решение, шагал прямо, зло; Вовчик с Хотоном еле поспевали за ним.

Остановились у приметного сломанного кустика. Постояли, угрюмо глядя друг на друга, физически почти ощущая направленные на них с той и с другой стороны стволы.

Вовчик вздохнул:

— Ну что… Я лишь попытался донести до вас, что мы все там прекрасно понимаем, что…

— Хорош жевать! — оборвал его Гришка, — Чеши вон к своим. А мы к себе пойдём.

— Значит, договорились… Вы…

— Рот закрой. Я тебе сказал — дуй к своим.

Вовчик замолчал. Пожал плечами, отвернулся от Гришки и Хотона и пошёл по своим следам к окопам на пригорке. Спине было зябко. Ничего… Вадим наверняка держит Гришку на мушке…

Гришка же крикнул в спину:

— Мы сейчас отходить будем — если какая падла выстрелит из ваших — то пох что мы тут базарили. Всех перемочим!

Вовчик, не оборачиваясь, покивал, ускоряя шаг. Надо успеть спрыгнуть в окоп раньше, чем Гришка с Хотоном в свою очередь скроются от прицела с колокольни за автобусом. Насчёт «договорённостей» он не заблуждался. Да и не было никаких договорённостей — было описание ситуации с его стороны с демонстрацией «пояса шахида» и молчаливое согласие с цуцвангом с их стороны — что что ни делай, это лишь приведёт к ухудшению положения. Какой, к чёрту, штурм… Вот и разошлись. Но стрельнуть в спину, как только будут в безопасности — это как за-здрасьте, тут никаких сомнений!

Он ещё поддал темп. Начинался подъём вверх, глина под снегом крошилась, раздавленная рифлёными подошвами берцев. Скорей, скорей!.. главное, за проволоку не запнуться, не упасть!

Уже в нескольких метрах от окопов он оглянулся — Гришка и Хотон, видимые отсюда как на ладони, трусцой бежали к автобусу. Им оставалось ещё метров 15–20. Вовчик поднажал.

Вот уже окоп; вскарабкался, упал животом на бруствер, почувствовав как больно даванул под рёбра «пояс шахида», перевалился в окоп, чуть не на Катерину с Гулькой, пытавшихся его поймать-поддержать. Всё! Не достанут!

Фффух!! Не то охнул, не то тяжело вздохнул; завозился, переворачиваясь, садясь на задницу на дне окопа, морщась от сыплящейся за шиворот со стенки окопа глины. Пластмассовая коробочка с красной кнопкой болталась из рукава.

— Ну ты, Вовчик!..

— Ну даё-ё-ёшь!

— Ну!..

— Расскажешь, что говорили??

— Потом. Всё потом!! — Вовчик обоими руками стащил с головы шапочку, с усилием вытер ею потное лицо, — А сейчас… что собрались?? По местам стоять, к обороне готовится!! Марш!

— Ой!

— Есть, камрад Хорь!

«Контингент», подхватив оружие, мигом рассосался по окопу в обе стороны. Рядом осталась только Катерина.

— Вовчик… — с расширившимися зрачками она указала взглядом ему на болтающиеся проводки с кнопкой, — Ты!.. Осторожней, что ли! Отключил??

— Что? А, это…

Вовчик с усилием выдрал из левого рукава проводки с кнопкой, зубами куснул скотч, порвал его, достал проводки, и, скомкав их вместе с кнопкой на коробочке, сунул в правый карман. Глянул в сторону, где за ситуацией в стане противника наблюдала Гулька; завозился, стараясь подняться в тесном окопчике:

— Гуль, чё там? Как они? Стоят?..

— Суетятся, Хорь. — ответила она, не отрываясь от монокуляра, — Как-то не прячутся теперь даже… Гришка побил этого, ну, что с вами был. И своих побил. И Хронову нос разбил, видать — тот вон, снег черпает — и к лицу.

— Психует, видать. Оно понятно…

— В автобус полезли. А Гришка — к машине. Капот открыли, смотрят… не прячутся!

— Да. Предупреди ещё раз, чтоб не стреляли ни под каким видом! Всех предупреди! Бог даст уберутся. Кстати, о боге — батюшка где?? Револьвер ему отдать.

— В церкви. Это… проповедь пастве читает. О правилах поведения в боевой обстановке, я так думаю. Тут ведь, пока тебя не было…

— А!.. Потом это всё, потом!.. Мне бы снять ЭТО да обтереться чем сухим… Я ж мокрый, как мышь из ведра!

Из-под расстёгнутого дождевика Вовчика шёл пар.

Из низины донеслось фырканье мотора.

— Гуля, что там??

— Автобус разворачивают. Кажется, джип цеплять к автобусу собираются.

— Уходят?

— Вроде как… Собрались.

— Ну, слава те господи… — некрещёный и неверующий Вовчик перекрестился. Подошёл, забрал монокуляр, понаблюдал некоторое время. Облегчённо вздохнул, возвращая монокуляр Гульке. Да, вроде как уходят. Проняло… Ну чё, я был очень убедителен.

— Значит так. Я сейчас к себе, переоденусь, определюсь с ситуацией в храме — и сюда. Вы пока следите за обстановкой. Никому не уходить, все в готовности! Пока отбоя не дам — полная боевая готовность! Старшие, по-прежнему, Геннадий Максимович и Катерина.

— Вовчик! — Верочка подорвалась за ним, — Я с тобой! Твоё же всё в стирке было, я вчера гладила. Там всё в куче. Я сейчас найду! Можно?? Тут же пока что…

— Ну давай. Только быстро.

Верочка выбралась из окопа и побежала в сторону дома.

Вовчик проходил по окопу мимо Катерины; та сухо только заметила:

— Ты всё же с бомбой своей поосторожней. Как-то ты с ней… неаккуратно!

— А! — Вовчик остановился около неё, распахнул полы плаща, хлопнул непринуждённо по толстому поясу с брусками, по батарейке сверху, — Ничего! Мыло. Только, увы, мыло. Кончилась взрывчатка. На мину из огнетушителя последнюю извёл. Хорошо хоть сработала… Переживал, да. Но хорошо долбанула. Громко…

— Мы-ыло??. — Катерина была поражена, — Только мыло??

— Ну да. Ну и горох ещё, для «выпуклостей». Сейчас пояс распотрошу, верну на банный склад.

— Так ты блефовал??? Ты вчера же сказал…

— Ну, сказал… вы б не согласились иначе… наверно.

— Они могли тебя в плен взять! Мучили б! Это же Гришка, он же тебя ненавидит!

— Да знаю я!.. — Вовчик отмахнулся, — Я, это, не то что совсем «пустой» был. Вот!

Он сунул руку в карман плаща, достал оттуда и показал зелёное яйцо гранаты РГД-5, пояснил:

— Вовка привёз. Если б до этого дошло, то… Оно, конечно, не так впечатляет, как «пять килограмм тротила плюс картечь», могли б рискнуть… даже наверняка бы Гришка не повёлся б. А так — сработало. Но, конечно, если б… я б постарался хотя б одного с собой забрать. Гришку бы. Постарался бы, да. И револьвер ещё…

Он помолчал, чувствуя, что начинается отходняк, и с ним неудержимая болтливость. Сдержался.

— Ну, я пойду.

— Иди.

— Следи тут.

— Конечно.

Вовчик вздохнул и прошёл мимо, к наклонному выходу из окопчика, по следам Верочки. Не получается что-то никак с Катькой. Чего она так?..

От печной трубы проходящей через коморку Вовчика, было тепло, протопили с утра. Вовчик быстро разделся; разрезал ножом скотч и содрал «пояс шахида», который был надет поверх свитера и футболки. Всё тело под ним чесалось. Растёрся полотенцем, намочив его в стоящем тут же, у трубы, пластиковом бачке для питья. Руки противно дрожали.

Скрипнула дверь. Положил руку на Ле-Фоше, но это была только Верочка — принесла стиранное и выглаженное бельё.

— Вот, Вовчик. Трусы, майка, футболка, трико. Джемпер… Давай я тебя разотру?

— А?.. Ну… давай. Разотри.

В общем, переодевание и поход за выяснением обстановки в церковь пришлось на полчаса отложить.

КРОВЬ И СТРИПТИЗ

Когда Гришка с Хотоном добежали до автобуса, «заминированный Вовчик» уже скрылся за бруствером окопа на пригорке, и командовать стрелять в него было поздно.

Вышедший из себя Гришка дал волю эмоциям: навесил плюху Саве «за нечёткий доклад», разбил нос кстати подвернувшемуся Хронову за то, что «- …сволочь, не предупредил, что у них там полно взрывчатки!! Что значит «не знали», а чего он взорвал в деревне?? Когда рассказывал? Почему я, нах, не слышал?? Мне рассказывал?? Да пошёл ты! Н-на, падла!»

Приложил пару раз в грудак и Хотону — но тот всё пятился, прижимался жопой к автобусу; и потом только Макс, от греха находившийся чуть подальше, чтобы не попасть под горячую руку, заметил, что штаны у «комиссара из центра» реально мокрые. Вот он чё жопой и жался — чтоб не заметили.

Макс указал на этот смешной факт пацанам и Гришке, и того как отпустило — ржал над обоссавшимся наравне со всеми, несмотря на то, что повод-то был так себе: в автобусе стонали раненые, а чуть поодаль лежали два двухсотых из местных.

Хотон жалко улыбался и глупо мямлил, что, мол «сел в джипе на бутылку с водой случайно, там пробка соскочила…» — его откровенно лажали все кому не лень, даже хроновские.

Потом Гришка дал команду оттягиваться в деревню… «На пригорке», «у этих еб. нутых верующих» взять мол, нЕчего, кроме проблем — он сейчас это чётко выяснил; и ему свои люди дОроги, и класть их тут он не намерен. Пока, во всяком случае. Пока не подыщется что-нибудь посерьёзнее автоматов — скажем, штук пять пулемётов, пару миномётов и БэТэР. И пусть этим занимается обоссавшийся поганец Хотон, в смысле доставанием оружия, раз хвалился своими «связями в центре»; «…а мы, пока, братва, в деревне оттянемся, наведём там порядок…»

В общем, эта команда, несмотря на общую озлобленность на «общину» протеста не вызвала; повоевали сегодня достаточно, скоро темнеть будет; и вообще — время обедать. По команде Гришки загрузили в автобус покойников, подцепили джип, который теперь, чёрт побери, нуждался в ремонте, и отчалили в деревню. Бесславно, бля, зато живые. И то хлеб.

— Ты что же… старый ты… — Гришка сдержал просящиеся на язык эпитеты, — БорисАндреич, нах, не предупредил, что церковь укреплена и набита фанатиками?? Мы ж влипли!!

Сидели друг напротив друга в доме старосты; жена его споро накрывала на стол — обедать. Пацанов распустил по местным, по два-три человека на дом, с наказом обедать и подтягиваться к конторе через час — определимся «с целями и задачами» к тому времени. Раненых — в дом, отведённый под лазарет, убитых — по домам.

Несколько раздражал бабский вой за окном, от соседей — один из застреленных был из этих, из соседских; и сейчас его мамаша, получив вместо своего дорогого сынка-добытчика уже почти остывшую его тушку, орала на полдеревни. Гришка временами, морщась, прислушивался — нормально орала, политкорректно, если так сказать — на власть, на Гришку бочку не катила; выла чисто «на кого покинул, кровиночка моя», да ещё добавляла временами «Штоб вы все там, в церкви, попередохли, прокляты-ы-и-ии!!»

Это нормально. Правильный взгляд.

Сидевший чинно у стеночки Мундель тоже удовлетворённо кивал. Последние недели он из шкуры вон вылазил, чтобы втолковать местным правильные расклады: что «на пригорке» совсем не «община, живущая своим трудом», а напротив, подлые злыдни, живущие похищенным с деревенских полей урожаем. Что они там, у церкви, как сыр в масле катаются, когда мы тут с горем пополам мыкаемся. Что были бы действительно верующие — помогали бы людям, а они вон — окопы напротив деревни копают — чтобы в случ-чего никто не подошёл, куска хлеба не попросил!.. Что «батюшка» их — поп незаконный, неправильный; никто его в сан не рукоположил; что собрал он там банду и занимается в основном развратом — недаром и мувские проститутки к нему перебежали; и с ними этот — известный на деревне мерзавец Хорь, убивший и обокравший честного труженика Романа, убивший жестоко его жену Инессу.

Слушавшие его коренные жители Озерья, хорошо знавшие по прошлому и бабку Вовчика, и его самого, да и батюшку Андрея, молчали в тряпочку, не рискуя подать голос; а остальным эти подачи были как бальзам на сердце: вот они, вот — враги, зримые — с любого конца деревни видно; не где-то там вдалеке виновники нынешнего бедствования, ни в Оршанске или в Мувске, Москве или Вашингтоне — тут, на пригорке, вблизи!.. Сволочи. А тут и подтверждение — поехала законная власть разобраться — познакомиться, — и вот тебе: двоих убили, многих ранили, бомбами стреляли — готовились, стало быть!.. Мерзавцы. Это… «гнусные церковные крысы, убивающие наших ребят за дешёвую самогонку и одобрение преступного мувского ботоксного фюрера!» Такая подача ему нравилась, и он уже прикидывал, как завтра в очередном обходе по домам он будет громить этих подлых церковников. Жечь глаголом, так сказать. Почему «мувский фюрер» генерал Родионов вдруг стал «ботоксный» он, правда, сам не знал, но как-то это определение ему нравилось, делало фразу значительной…

В общем, Мундель слушал бабские завывания за окном с удовлетворением.

Тут же сидел, смирно сложив руки на коленях, как школьник на приёме у завуча, Витька. Размышлял, предложат обедать, или пробросят…

— Гриша! Ты давай меня не сволочи! — Борис Андреевич был собран и холоден; совсем не тот добрейший-ласковый «дедушка», за какого из-за бороды и привычки приплетать в речь цитаты из классиков его принимали порой по глупости слабо его знавшие.

— Я тебе что, говорил, что будет лёгкая прогулка? Откуда я знал, что они так готовятся? А ты — ты должен был предусмотреть! Как командир и военный теперь человек!

Спокойствию и уверенности речи старосты в немалой степени теперь способствовал и Стечкин, лежавший сейчас у него на коленях, прикрытый длинной скатертью стола.

Гришка смолчал, принимая справедливость упрёка. Лишь бросил теперь уже тоскливо:

— Пацанов поранили… наших. Одного — серьёзно, в Никоновку везти надо, а то и в Оршанск… Родаки на уши встанут…

— А что же вы, Гриш, «пригорок» не взяли всё же? Неужто из-за двоих пацанов Витькиных?

Витька скрипнул табуретом, вздохнул.

— Да взяли бы!.. Но там всё заминировано! Буквально всё! Они там чокнутые все, туда только на танке приезжать!

— А ты откуда знаешь?

— Да уж знаю. Теперь.

— Фффух… Ну чо тут думать… Будем думать… Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья, Над простотой глумящуюся ложь, Ничтожество в роскошном одеянье, И совершенству ложный приговор… Давайте к столу… Обедать. Витя, присаживайся. Сергей Петрович…

— Нужно сначала тогда тут, в деревне, порядок навести! — подсаживаясь к столу, где уже аппетитно пускала пар большая кастрюля с борщом, сообщил журналист-политтехнолог.

— Это как это? — берясь за ложку, осведомился Гришка.

— Много тут, в деревне, этих… приспешников. — поведал Мундель, наблюдая как Борис Андреевич разливает борщ, — Которые как бы тут живут, а душой своей чёрной, поганой — там, на пригорке! Вместе с подлыми приспешниками преступного ботоксного мувского фюрера! Убивающие наших ребят за дешёвую самогонку и подлое благословение проклятого антинародного попа-расстриги! Котор…

— Ты запарил уже со своими заклинаниями. Нормально скажи, о чём ты? — брюзгливо сказал Гришка, — Кстати о самогонке. Есть?..

— Найдём… — староста приподнялся чтобы встать, при этом с колен с грохотом на пол упал пистолет. Все вздрогнули, Хронов чуть не подавился сухарём, закашлялся.

Борис Андреевич быстро пал на колени на пол, зашарил под столом, достал Стечкина, поднимаясь, ни на кого не глядя, стал заталкивать его к себе сзади за пояс. Гришка понимающе-презрительно ухмыльнулся, опять берясь за ложку:

— Ты так себе яйца когда-нибудь отстрелишь, Андреич… чеснок есть?

В двери стукнули; дверь приоткрылась, продвинулся в комнату Хотон.

— А, привет! — поприветствовал его Гришка, — Штаны поменял уже? Обоссанные?

Журналист недоумевающе уставился на вошедшего; Витька же подобострастно загоготал.

Штаны на вошедшем и правда были уже другие; не камуфляж, а просто защитные; но Хотон в эту тему углубляться не стал, лишь буркнул обычное:

— Говорю же — на бутылку с водой случайно сел!

— Мне-то заливать не надо! — глумливо хмыкнул Гришка, — «На бутылку с водой!» Да ладно, понятно что ты тогда чуть не обосрался, когда этот ненормальный стал там кнопкой размахивать и шары закатывать…

— Присаживайся, Хотон! — пригласил к столу вернувшийся из другой комнаты хозяин с бутылкой в руках.

Тот, стремясь уйти от неприятной ему темы, тут же радостно провозгласил:

— Да бросьте вы этот ваш сэм! Вот я принёс — коньяк, Оршанского разлива, «Корсар»! Импортный!

— Ооо, разливай! Молодца!

— Галя — рюмки!

Все оживились.

После второй стопки Гришка вернулся к прежней, прерванной приходом Хотона, теме:

— Так что ты имел ввиду, когда говорил, что начинать надо с деревни? Ааа??..

— Полно тут приспешников… этих… преступнага… мувского ботоксного фюрера… — давясь борщом, забормотал тот.

— Вот падла! Заело тебя на «ботоксном фюрере»? — изумился Гришка, — Он всегда так у вас выражается? Не дебил, нет?..

— Журналист — политтехнолог!.. — сокрушённо покивал головой Борис Андреевич, разливая по третьей, — Так что насчёт дебила — это ты в точку, Гриша. Он у нас такой. Я сам его с трудом понимаю.

— А кто его базар на человечий язык переведёт??

— Я! — откладывая ложку и отдуваясь, заверил Витька, — Он грит, что тут, в деревне, есть эти… сочувствующие. И их надо убить!

— Калёным железом! — радуясь, что больше не вспоминают его мокрые штаны, возгласил Хотон, — Огнём и мечом! Выжечь проклятую скверну со священной земли Регионов!!

— О, бля, ещё один… Хрон, конкретней.

— Эта… Харон я, Гриша… — подобострастно сообщил Витька, — Харон мой позывной. Это, типа, перевозчик через реку мёртвых, у древних римлян.

Борис Андреевич хмыкнул, но ничего не сказал.

— Я и говорю — Хрон! — заржал Гришка, у которого после третьей стало стремительно улучшаться настроение — Перевозчик, бля, через реку. Сами сегодня чуть не отправились… «через реку мёртвых». Не о том речь. Кто?? Кто тут, бля, сочувствует этим «вовчикам»??

— Во-первых — это Илья! — стал загибать пальцы Витька, — Тот, что типа больной. Типа «травмированный». Он на меня выступал, дрался даже!.. ну и — Витька глянул на Хотона, — Неоднократно выступал против Регионов! Ну и сам, с родителями, из Мувска, конечно. Родионовцы, в общем…

— Искоренить! — стукнул кулаком по столу быстро захмелевший Хотон, — Самым жестоким образом! Чтобы никто!..

— У них машина ещё на ходу! — сообщил Витька, — И бензин есть!

— Изъять!

— Эта… санкционируете? А, Гриш?.. — Хронов засуетился радостно. В прошлый приезд отряда Громосеев его чуть не повесил за самовольную расправу, пришлось несколько дней тихариться в лесу. А тут — так удачно…

— Санкциони… — ик! — ирую! — стукнул кулаком по столу Хотон, — Искоренить!

— Да хули, — согласился и Гришка, — Возьми своих оп. здолов, да моих ребят человек несколько — и сделайте.

— Эээ… кхм! — вмешался в разговор Сергей Петрович Мундель-Усадчий, журналист и «политтехнолог», — Есть и ещё гнездо гнили и подлости на многострадальном теле… я про дом бывшего директора лесхоза, Петра Степанова. Сам он неоднократно высказывался отрицательно про разделение на Мувск и Регионы, и… словом, всячески неодобряет… сам явно является скрытым родионовцем… и даже не скрытым! Мешает, эта, проводить политику Великих Регионов!

— Слава Регионам! — рявкнул захмелевший совсем Хотон. Гришка смотрел на него с презрением — совсем не умеет пить приезжий из центра!

— Храбрецам — слава! — ответили все вразнобой. И потянулись за очередной рюмкой, на этот раз уже с самогоном.

— Искоренить! — мотнул головой Хотон, — Начисто! Чтоб ни одна…

— Так я пойду?.. — с готовностью подорвался из-за стола Витька, — Чего ждать? До ночи и успеем!

— Иди, Витюша, искореняй! — одобряюще покивал БорисАндреич, — Не надорвись тока, как у тебя бывает.

— Ничо меня не пятнает… — буркнул Витька, одеваясь, — Так я, Гриш, скажу пацанам — подсобят??

— Не облажайтесь только! — копаясь вилкой в жареной картошке, засомневался Гришка, — Всё-то у вас тут через жопу! Эх, самому, что ли пойти…

— Не, Гриш, не! Не стоит! — замельтешил староста, — Пусть вон Витя, Харон, делает своё дело! — раз центральная власть одобряет, а твои хлопцы подмогнут!

Про себя он подумал, что каким отпетым мерзавцем и убийцей Гришка не является, всё же он местный, деревенский; и у него что-то там может «сыграть», когда надо будет расправиться с больным, лежачим пацаном, и со стариком. А с бывшим директором давно надо было разобраться — мешает, гад! Авторитетом своим мешает. Правильно Мундель про него вспомнил. Он у местных тут авторитет, его знают — а нам прежних авторитетов не надо, мы сами — авторитеты! А Хронов — тот легко. У этого — не дрогнет. В способностях Витьки на расправу Дьявол не сомневался. Жаль только самому поприсутствовать не удастся…

— Пусть, пусть идёт Витя, сам решает свои, местные вопросы! Ты ведь теперь Уполномоченный — делегируй, так сказать, обязанности! Чего ж всё самому!

Гришка нехотя кивнул. Хронов вышел, стукнув дверью. За ним тенью выскользнул Мундель.

— А мы с тобой тут… — разливая остатки самогона, заговорщицким тоном сообщил староста — Другими делами займёмся! Более, хм, интересными!

— Какими?

— Ты, Гриш, стриптиз когда последний раз видел? Нормальный такой качественный стриптиз; не как в Оршанской сауне, а элитный?? Как в салоне для миллионеров в Палаццо ди Леопольдо в Сент-Тропезе? Как в первостатейном казино в Лас Вегасе? Как в…

— Да чё… — заинтересовался Гришка, — Видал я стриптиз. Разный…

Реально-то Гришка «стриптиз» видел только в одноимённом фильме, да в бане; только не в Оршанской даже, сделанной специально для утех с проститутками, а в обычной придомной бане в Никоновке. С подвыпившей Наташкой. Ничо так, понравилось; особенно последовавшее за ним. Но не признаваться же. До всяких упомянутых «палаццо» это явно не дотягивало, как и Наташка до Деми Мур.

— Ээээ, Гриша-а-а… Такого ты не видел! Но красоту в пороках не сберечь. Ржавея, остроту теряет меч… Га-аля!!

Испуганно-угодливо из соседней комнаты явилась жена.

Борис Андреевич поманил её пальцем ближе, велел вполголоса:

— Метнись сейчас за Мэгги, пусть немедленно сюда. Скажи — «на показ», она поймёт. Это… бельё пусть чёрное, как мне нравится. Платье… эээ… пусть под секретаршу оденется. Очки там, да. И… под медсестру пусть с собой возьмёт. Как в прошлый раз. Поняла?

— Поняла.

— Флэшку с музыкой… ну, она знает. В печку подкинь побольше, дров из сарайки принесёшь — чтоб до утра хватило. Сама, значит, девчонку берёшь — и к соседям. Придёшь утром.

— Андрей Борисович, покойник ведь у них там… Горе. Куда нам?.. Как?..

— Не волнует. Пшла! Бегом!

Жена торопливо направилась за верхней одеждой.

— Пусть Мэгги не тянет, передай! — вслед уже.

Взглянул на совсем сомлевшего за столом Хотона. Повернулся к Гришке, подмигнул:

— Ты, Гриша, сейчас такое увидишь!.. Забудешь про этот косяк с пригорком! А с ними — в другой раз разделаемся, правда же! Подготовимся, людей, технику достанем — и разделаемся. Правда же?

Гришка уверенно кивнул:

— Куда они денутся!

Запищала рация. Гришка взял.

— Гриш, чо за фигня? Пацаны подтягиваются, а тут этот, Харон типа, со своими; и грит — ты велел ему отобрать пять человек — и с ним?..

— Нормально, Сава, я так велел. Дай ему… Лёху, Птенца, Лягуху, Зяблика…

— Зяблик больной, в бреду, нах… Лягуха раненый же.

— А, да. Тогда сам определись. Не, сами с Максом не ходите, там местные справятся… будем надеяться, нах! Наши — чисто для поддержки и прикрытия, понял?! Вот. Отправь — и дуйте с Максом сюда. А остальных пацанов распусти по домам пока. Сбор в девять, у конторы. Чево? Гы. Мне… нам, в смысле, тут шоу обещают! Давай.

Похрустывая по морозцу снежком, подсвечивая под ноги фонариками в сгущавшихся вязких зимних сумерках, небольшой отряд продвигался к дому, где находился больной уже несколько месяцев Илья.

Десять человек… Четверо своих — Витька отобрал четверых из шестерых оставшихся целыми-невредимыми, в ком был сто процентов уверен, кто прошёл через памятную «децимацию» и кто хорошо зарекомендовал себя в «проверках на дорогах» — не шугался, крови не боялся. И пятеро Гришкиных, с Никоновского отряда — Витька подозревал, что Сава дал не самых лучших; лучших-то явно разослал спать по домам, а сам с Максом намылился, судя по переговорам по рации, к БорисАндреичу «на шоу» какое-то; дал, небось, самых кишлых и безответных или в чём-то просучившихся перед ним, Савой, или самим Гришкой; но роли это особой не играло — пять рыл с автоматами и ручными гранатами — это что-то! Вперёд они не лезли, — но и не борзели в базарах; всё, как велел Сава — «- Чисто для поддержки штанов местных «героев»»; к тому же у одного из пятёрки с собой была рация, — и Витька чувствовал себя вполне уверенно. Руки чесались посчитаться за целую череду сегодняшних унижений — все эти усмешечки, пинки и тычки от Гришки, насмешки от его пацанов; а потом, после возвращения с переговоров с Хорьком, когда Гришка с Хотоном вообще непонятно почему его отпустили, Гришка вообще вызверился и дал ему в нос так, что кровь снегом пришлось останавливать…

А теперь он сам над ними командир! Хоть, как это… а, в локальной операции; но всё же, — и опять же возможность наконец-то посчитаться окончательно с гадом Ильёй. Как он его перед пацанами-то тогда опустил: раз, да два, да три — отмудохал тогда, надо признаться, Витьку; здоровый чёрт… был; да занимался ещё в каком-то клубе рукопашкой, в Мувске.

Зато теперь — всё, спёкся! Витька прекрасно знал, что после той памятной ночи, когда он вызвал Илью из дома «поговорить как пацаны, один на один», и, после недолгого базара влупил ему из Роминой «Осы» в лицо, Илья больше не встаёт… а одно время вообще думали, что умрёт; и мамаша его всё плакала, как его, Витьку, встречала в деревне, случайно… и батя его старый зубами скрипел… и бабка… вот сейчас все, это, точки над «i» и расставим! — Витька тоже не чужд был литературных клише.

Откуда про Илью знал? Да легко — боец его отряда, Лёнька Семизов (позывной «Тигр»), щупленький пацан, бывший продован с салона сотовых телефонов в Мувске, с семьёй, с родителями и женой даже, жил в том же доме, «на подселении». Жили с Ильи родичами плохо, конфликтовали — оно и неудивительно, в такой тесноте, «на подселении» опять же — не родственники же. Да ещё потом — Колька в отряде, — а Илья в коме; после «поговорить» с ним, с Хароном, с командиром отряда. Колька «в рейдах» на дороге, нет-нет да притаскивал что из пожрать городского, не с огорода — а Ильи родаки только что собрать успели с делянки своей, да спрятать от «реквизиции в общий амбар». Не делился, конечно; и вообще ждали, чтоб Илья подох скорей, место освободил — но тот, сука, наоборот в последнее время пошёл на поправку, в сознании, даже вставать вроде пытался… вот сейчас его и приземлим наглухо! — злорадно думал Витька, ведя свой небольшой до зубов теперь вооружённый отряд.

Знал он, кстати, что и Аделька, девка «из балетных», коммунарских, к Илье ходит. У них с ним «типа любовь» — падаль, прошмандень мувская, какая нах «любовь» с этим полутрупом! — нет, нах, таскается по ночам к нему, «ухаживать помогает»… Любовь… тварь! У Витьки была мысля подловить её, да сыграть всем отрядом с ней «в любовь по кругу», да… хмм, несколько соображений останавливали: во-первых с «пригорком» был как бы пока что «мир», вернее — нейтралитет; мы их не трогаем — они в деревню не суются. Подлови её — это нужно было б её кончать потом… и Хорь, Вовчик, падла, и её подружки, могли этого так не оставить, да… и так-то Витька опасался всё время в одном доме ночевать, кочевал по пацанам. В-третьих, вычислить когда она придёт было сложно — не устраивать же засаду на неделю! Ну и, в-четвёртых, Аделька сука была ещё та бешеная, и справиться с ней было бы сложно… Передавали ему, что поклялась она, что разделается с ним, с Витькой, за то ночное «выйти поговорить по-пацански»; и только то, что Илья-то в деревне, останавливало её. А сука — бешеная! — как тогда с ножом-то… реально ведь порезала бы!

Ну а теперь всё! — «Маски сброшены, театр уехал», как выражается Борис Андреич — никакого «вооружённого нейтралитета» после этого «боя на пригорке», как в деревне уже называли сегодняшнее столкновение. Опять же двое убитых пацанов с отряда — теперь все «деревенские» будут сильно против «коммунарских». Хотон — он слышал ещё по дороге с пригорка, говорил, что надо вокруг сделать «зону отчуждения» какую-то, «блокировать», задавить их… всё! Теперь никакого нейтралитета! И Аделька пускай только в деревню сунется! Недолго им, хорьковым тварям, осталось! — ну а Илье и вообще кранты!

— Ша, пацаны, тихо! На подходе! Лёнька — иди собаку загони! — в деревне было ещё несколько собак, не крупных — чтоб кормить было необременительно; в основном из города же и привезённых, теперь живших не в городской неге и холе, а как собакам в деревне и полагалось.

Собакен забрехал, Колька первым направился к калитке. Нормально — ночь же, пацан домой возвращается, не всполошатся. Да и чё они сделают? Против десятерых-то? Одиннадцать даже — Аркаша «Туз» тоже с ними увязался, зябко кутаясь в свой лагерный ещё бушлат и надвинув на самые брови облезлую лагерную же шапку.

— Аркаша, слышь… — пока Колька возился там с собакой, шепнул ему Витька, — Аркаш… ты насчёт формы и пестика передал уже? Ага, утром, ясно. А ещё можешь?.. бинокль надо. Нормальный такой, как у Гришки, а лучше как у Хотона. А?..

— Сделаю, Вить. Сделаю. Бинокль. Ага.

— Да. Бинокль. Нормальный чтоб такой, «по уровню»…

Музыка не то что «гремела», но была ощутимой, пронзала до хребта, раскачивая колоночки с компа, подсоединённые хитрым образом к аккумулятору.

Музыка пронзала, сотрясая каждую клеточку: старым временем, до-конфликтным, до-военным пробивало от жаркого блюза. Казалось, что оглянись во тьму — и увидишь зал ночного клуба, огоньки сигарет, бутылки с дорогим спиртным на столиках, лица деловых бобров и «поднявшихся» вчерашних бандюганов, пожирающих глазами стриптизёршу, томно извиваясь, обнажавшуюся возле блестящего шеста в свете софитов.

Но какой хер! Не было ночного клуба, не было деловых бобров и их модельных тёлок — был деревенский дом, сдвинутый в сторону стол с объедками, подскрипывающий пол с деревенскими половиками, небрежно сметёнными кучей в сторону же; вместо софитов — горящая на столе свеча и три фонарика, на столе же и полочке шкафа лежащие, дающие фокус на центр… а в центре…

В центре извивалось под страстную музыку красивое молодое женское тело.

Шеста не было — откуда?.. Был старый стул. Но и на, и возле стула Мэгги творила такое… Таращившиеся на неё Гришка, Сава и Макс просто охренели — это было супер, это был высший класс! Какие там Оршанские или даже Мувские стриптизёрши! — Андреич был прав: это был высший, высочайший класс, супер! Каждое движение, каждый жест, поворот головы, волной метнувшиеся волосы, брошенный взгляд; алый язычок, дразнящее трепетавший между влажно блестящих губ, чёткое попадание в ритм, томно изгибающееся тело, затянутое в тесноватую офисную униформу; медленно расстёгивающиеся пуговки на кажущаяся белоснежной в свете фонарей блузке — строгий «секретарский» жакет был уже снят и брошен в сторону — всё пронзало такой похотью, так заводило, что у бойцов сводило челюсти, хотя стриптиз только начался.

Борис Андреевич с удовольствием поглядывал на гостей — ишь, как застоялые кобели при запахе течной суки, чуть языки не вывалили — и вывали ли б, да челюсти свело, хы… Глаза гостей поблескивали в темноте; сквозь «аромат» несвежих носков и пропотевшего белья нет-нет да доносился тонкий щекочущий запах французских изысканных духов и женского тела…

Музыка стонала и плакала, и блузка уже была расстёгнута полностью; но танцовщица отнюдь не спешила снять её, и в ритме изгибаясь то приоткрывала её, обнажая голое тело, поджарый живот, упругие груди, поддерживаемые кружевным чёрным бюстгальтером, то вновь запахивала блузку, поворачиваясь к «гостям» спиной, закрытой распущенной уже гривой волос, и упругой попкой, туго обтянутой юбкой-стретчь… Музыка взвывала и всхлипывала в эротическом надрыве, и стриптизёрша оглаживала свою безумно аппетитную попку, выгибаясь и вскидываясь в сексуальном ритме, заставляя мужчин чуть не стонать: когда?? когда??? Вжикнула молния на юбке…

- Держи его!.. Ах ты падла, укусить пытается!! — Витька с Дени-Волком тащили Илью из постели, а он слабо и бесполезно пытался сопротивляться.

— Дай ему по башке!.. Не, не прикладом, мудила, прибьёшь; я хочу посмотреть, как он сейчас запоёт!.. Тогда-то, на пригорке возле церкви вон какой борзый был!.. — Хронов без труда скрутил слабые, как у первоклассника, руки Ильи за его спиной вырванным шнуром от торшера.

Комната освещалась стоящей на столе свечой и мечущимся лучом пристёгнутого к груди Дени-Волка плоского фонаря.

— Сюда посвети!.. Ааа, не нравится?? А как на меня прыгал — нравилось?? Борзым себя чувствовал?? Падла! — скрутив руки Илье за спиной, Витька с силой ударил его, лежащего ничком, кулаком в затылок, так, что тот впечатался в пол лицом и замычал от боли и бессилия.

За закрытой дверью слышались приглушенные вопли его мамаши, бабки, плачь сестрёнки и взрёвывания отца. Заперли их подальше, в чулане, навесив предварительно по мордам, и через дверь уже объяснил им Витька, что а). — кончилось их время, и их падлы-сыночка; что после того как «ихние» сегодня двоих пацанов из отряда убили — нет им снисхождения! И б). — если, бля, будут сильно ломиться — Илью пришьём прямо тут, и вас всех, падлы, тоже!.. чтоб не объедали деревню! А девку малую поставим на круг!

Колька, стороживший их у двери чулана, особенно был за это — чтобы тут и кончить их всех! — и Витька был, в принципе, не против — раздражали их вопли, да ещё притихший было собакен начал непрерывно лаять во дворе, перебудив и организовав оркестр из всех деревенских шавок, — но такой санкции — «кончать всех» — ему не давали, а Витька с некоторый пор опасался своевольничать. Не тот случай — Андреич добрый-добрый, а как вспомнишь его глаза… не, нуевонах. А вот Илье — пиндец!

— А, падла, не забыл как на меня при пацанах прыгал, каратист х. ев?? — Витька, взъярив себя, от души попинал протяжно стонущего, одетого только в кальсоны и рубаху, Илью, стараясь попасть носком тяжёлого берца в живот, под рёбра и в лицо. Дени-Волк присоединился, и вскоре вокруг головы утробно мычащего извивающегося на полу Ильи образовалась лужа крови.

Ещё, ещё!! — Витька пинал от души, стремясь выместить на лежачем все унижения сегодняшнего дня; да что сегодняшнего — и прошлого; внезапно вспомнилось, как опустил его Владимир, друг Вовчика, тогда; вырубил его, выкинул на дорогу как шавку… Подожди, падла; сейчас ты, а вскоре и Хорёк, сука, будет так же на полу валяться, давясь выбитыми зубами!! А там и до Вована-американца дело дойдёт!! Тоже — спортсмен, да?? Дзюдоист, да?? Приёмы знаешь, да??? На, на, нна!! — помогли тебе твои приёмы?? И всех, всех!.. Вовчика, хорька поганого, так же!.. Н-на!! И дружка его, американца — н-на! На! На!

Вдвоём с Дени-Волком пинали Илью, потом Швец с улицы зашёл, подключился; и втроём отделали его так, что потом, когда потащили на улицу, не за что на нём было взяться, чтобы в крови не умазаться…

А мамаша всё голосила, и отец его хрипло орал и грозился — а Колька всё предлагал замочить их из карабина прямо через дверь, но Витька не разрешил:

— Не, нельзя, Тигр, не спеши. Придёт ещё время. Но и вы теперь с этими… нах, пусть в чулане и живут, а то — в баню выселите!

Вытащили Илью на улицу — под свет фонариков всех пацанов. Видик у него был…

— Чё он?.. — как-то даже ни то испуганно, ни то сочувствующе спросил кто-то из Гришкиных, — За что его так?

— Надо! — отрезал Витька, — Он тут из главных. Был. Из тех, что в вас стрелял с пригорка, что двух моих парней положил!

— А чё он тута, а не…

— А то! Тебя что, вопросы задавать позвали?? Стой — молчи! Сопротивлялся, бля! С ножом на меня кинулся — еле связали!!

Тогда Гришкины хлопцы лежащего Илью тоже попинали…

Нарисовался на улице как из-под земли Аркаша «Туз», в хорошей уже кроличьей шапке и относительно новых ботинках. Обиженно застёгивая свой старенький бушлат — хорошее пальто, что он себе уже присмотрел на вешалке, не дал Колька — ихнее, говорит. Ладно, чё, не последний «шанец» сегодня; зато часы чьи-то подрезал на полочке, и ложки — мельхиоровые, кажись. И шарф — пох что женский, зато тёплый.

— Как с ним? — деловито поинтересовался, — Уже кончили? Горло нужно перерезать, чтоб наверняка. И — от уха до уха, и потом — туда руку суваешь, и язык вытащить! Чтоб из шеи торчал. Называется «колумбийский галстук», мне один кент на пересылке рассказывал. Барно! Я ещё тогда решил, что как-нибудь попробую… сделать?

— Не, нах… — на такое Витька как-то не сподвигнулся. Не то чтобы Илью жалко было, или его родаков — с ними всё одно копец! — но как-то… не, нах. Погодит «колумбийский галстук», потом как нибудь. Ещё как Гришка на это посмотрит — настучат, поди, его пацаны. — Не.

— Ну нет так нет! — легко согласился Аркаша, — Но куда вы его ща? Прибьёте — да оставите, да?

Вот вопрос, что делать с Ильёй, вернее, с его телом — а он уже признаков жизни, забитый, не подавал, — Витька как-то не продумал…

«Законтролить» да бросить здесь, во дворе?.. Оно как бы проще всего — но ведь деревня! Хотя против «общинских» теперь все резко настроены, однако Ильи-то семья как бы не «с пригорка»; как и все, с Мувска приехали; бабка его здешняя, всех знает… Завтра все сбегутся на зрелище; будут, бля, охать и шептаться; возникать, конечно, никто не посмеет, но… нафиг оно надо? Борис Андреич на этот счёт никаких распоряжений не давал, но что-то Витьке подсказывало, что тело надо прибрать…

— Тигр, слышь? Ты говорил — тачка у них на ходу?

— Да. Вон стоит, за домом. Сейчас за ключами смотаюсь, я знаю где.

— Давай. Швец! — найди трос или верёвку. Вяжите его за ноги к машине. Потащим с собой. Потом придумаем что-нибудь. Ссука, заткните собаку! Я ща оглохну от этого гавканья! Да не стрелять, бля!!

Барбос, наконец, угомонился, получив пинков и будучи загнан в будку, и лишь жалобно скулил оттуда. Пока Колька ходил за ключами, заводил, грел, сметал снег и выводил машину, а Швец с парнями вязал Илью за ноги к фаркопу, понемногу стали угомоняться и остальные деревенские гавкалки. Даже, казалось, слышна была откуда-то смутно знакомая завораживающе соблазнительная музыка — чо-то вспомнился Мувск, «то ещё время», школьные дискотеки, сговорчивые одноклассницы, раскачивающиеся в танце обнявшиеся тела, блымающие огни дискотеки… бля, бабу бы! Сегодня всё закончим — надо будет Кристинке заправить по самые помидоры. Нервный день был.

Зафырчал мотор, метнулся свет фар выруливающей во двор машины, наваждение пропало.

Какая нах «та ещё жизнь!» — кажется, что и не было её никогда! Надоевшая картошка; карабин, стоящий у изголовья даже когда спал или «делал любовь» с Кристинкой; возмущённые, потом испуганно-жалобные вопли остановленных на дороге; куртка с чужого плеча с застиранным от крови бывшего хозяина белесым пятном; сейчас — избитый в мясо привязанный за ноги Илья — вот она, жизнь; другой, кажись, и не было никогда — ни курения в школьном туалете, ни первой набитой кривой татухи, ни вызовов родителей к завучу, ни приводов в детскую комнату милиции… ничего не было; всё, наверное, приснилось после розовеньких Аркашиных таблеточек, после которых так зашибись улетается, и всё кажется таким ровным и правильным. Надёжным. Правильным, да. Это хорошее слово — правильным. Мы всё делаем — правильно! Вот и Хотон одобрил — а он из Центра!

— Ну чё, Харон, едем? К директору? Кто в машину?

— Двигаем, да. В машину… на заднее — вон, Дени-Волк, Швец, Барс… и Аркашу ещё поместите как-нибудь, он щуплый. Поместишься, Туз? А вы, пацаны, за нами, пёхом — такова ваша роль, хы. Ничо не поделать. Мы небыстро поедем, успеете. И, главно, смотрите, чтоб этот не оторвался. Тигр, норм ево привязал? Поехали!

Музыка стонала и плакала, и танцовщица в лучах софитов, то есть фонарей, была уже полностью обнажённой; вернее — почти: только в узеньких стрингах. Тело её влажно и призывно блестело, — ни то от пота — а в доме было душновато от натопленной печки, — ни то намазалась чем-то.

Парни уже ни раз и ни два порывались к ней, но были остановлены протестующими жестами БорисАндреича и хриплым «- Стоять!» Гришки.

Гришка сам от зрелища и алкоголя чуть не взбесился; Артист с беспокойством поглядывал на него — у командира аж пена на губах выступила! — но держался, держался, даже удивительно!

Артист мотнул танцовщице головой — додавливай, мол!

Она поняла.

Всё она поняла, ещё когда пришла — а думала поначалу, что будет обычный уже «приватный танец» для одного Артиста; ну, может, ещё Гришке захочет похвастаться. А тут трое озверелых кобеля — Артиста она не считала. Он ей так в прихожей и сказал:

— Ну чё, Маша, у тебя сегодня субботник. Надо объяснять, что такое «субботник»? Хы. «Бесценная Любовь — то Дар мне неземной.

И королям я не отдам — навек с Тобой!»

Ну а коли ты меня не любишь — то тебя любить будут… Много и во все!..

Специально Машей назвал — знает, что она этого не переносит. Садист… Дёрнулась на выход — почувствовала, как холодный ствол прижался к шее под челюсть:

— Положу сейчас, сука! Прям здесь. Сегодня день такой — располагает! Не ты первая будешь — вон, у соседей скулят над своим. Над тобой, правда, никто скулить не станет. Оттащим в поле — и до весны. Хочешь?

Она не хотела. И «субботника» тоже. Пыталась отговориться; хотя уже чувствовала, что бесполезно:

— Боря… Тьфу! Артист. Я же твоя женщина, я же для тебя… ты же знаешь! Любой каприз. В любой позе… и под любую музыку. Зачем… эти?.. Тебя что, групповуха заводит?? Не надо… Порвут же они меня!

— Небось. Не порвут. Ребятам отвлечься надо — день нервный был. Что до групповухи… Ты представь — не пробовал! Ага, при всех прочих — не было у меня такого опыта в жизни, прикинь!

Любовь — мои грех, и гнев твой справедлив.

Ты не прощаешь моего порока.

Но, наши преступления сравнив,

Моей любви не бросишь ты упрека…

— Какая «любовь», ты, извращенец… — она пыталась вырваться, чувствуя, как ствол всё сильнее вдавливается в шею.

— «Будь так умна, как зла. Не размыкай

Зажатых уст моей душевной боли.

Не то страданья, хлынув через край,

Заговорят внезапно поневоле…» Убью ведь, сука. Ты меня знаешь.

— Знаю… пусти…

— У меня ведь деньги есть, Артист! Ты знаешь. Могу… могу откупиться?

— Кому твои деньги здесь и сейчас интересны? Насчёт «могу» — я ведь знаю, про что ты сначала подумала! Сбежать, да? Куда, дура? До ближайшего блок-поста даже не дойдёшь — замёрзнешь. Ты заметила, что заезжих коммерсов не стало? Эпидемия, Марго, эпидемия! Трое Гришкиных «солдат» уже свалились! Иди — трудись!

Деревенские половики отброшены в сторону.

Цок-цок — из одежды только стринги, да туфли на высоком каблуке (от Кристиана Лабутена, в Марселе любовничек покупал…) на длиннющих голых ногах — странно смотрятся на крашеном деревянном полу, — под музыку подошла вплотную к Гришке… Он, скотина тупая, не выдержал, облапил, вцепился, вскочив, в груди — больно. Сильно, но мягко, отстранила его — взглянула в глаза — бесноватый… дошёл уже мужичёк! Мелькнула мысль — может с Гришкой? Такой точно не отдаст свою бабу на групповуху… Нет… Тупой… не долго ему осталось, чувствуется, использует его Артист… нет…

Сильно надавила ему ладонями на плечи — здоровый какой бык-то! — он, поняв вдруг, опустился перед ней на колени — королева!.. Парни его затаили дыхание. А музыка всё всхлипывала… Повернулась боком, за вихрастый затылок привлекла его голову — понял, вцепился зубами в тонкую лямочку стрингов (от Виктори Сикрет, Штаты, сама покупала), потянул их зубами вниз по точёной ягодице, по бедру, наклоняясь — Артист хмыкнул удовлетворённо, парни аж застонали от кайфового зрелища и вожделения, — командир, боевой товарищ и ухарь Гришка, стягивающий зубами с танцовщицы трусы!.. А, здесь все свои! Андреич, есть ещё что хрястнуть??

А Мэгги уже повлекла командира в соседнюю комнату. Ещё два голодных кобеля проводили её и Гришку чуть не светящимися в темноте взглядами. Субботник, бл. дь! Субботник…

Пётр Иванович Степанов уже собрался.

Всё было ясно ещё с того часа, как сорока на хвосте принесла, что «Громосеев застрелился».

Срок неясен был — сегодня или через день-два зачищать будут. Потом — эта стрельба «на пригорке»; глухой удар, чёрный отчётливый султан взрыва на фоне заснеженных подступов к церкви. Стрекотание автоматов, щёлкание карабинов, пыхание дробовиков. Потом «зондеркоманда», как он про себя называл теперь Гришкину группу, вернулась в деревню, волоча на сцепке за автобусом подстреленный джип… Ясно стало, что карательная акция сорвалась.

И ясно стало, что будут спешно искать на ком отыграться. А он — вот он. По характеру — в каждой дырке затычка; не позволял при себе твориться несправедливости; жёстко пресекал, когда был при власти; и Антон с ним считался; камарилья эта, роящегося вокруг новоназначенного вдруг Антоном нового старосты ненавидела его за независимость и прямоту в суждениях. Журналист особенно этот столичный. Ясно было, что за ним придут. Не воронок приедет, — сейчас по-простому ведь.

Одел свой старенький потёртый «наградной» пиджак — с орденом Трудового Красного Знамени, с колодкой медалей и юбилейными ведомственными значками. Галстук повязал сперва, потом снял — душит, отвык. Валенки, пимы домашние, какие по старческому делу носил дома, снял — пригодятся зятю и дочке; надел туфли, в каких в город ездил — кому они теперь-то?..

Родным уже всё обсказал — отспорились, отплакались как по покойнику. Нет выхода — в церковь всей семьёй большой не уйдёшь, да с хозяйством ещё, — без вариантов. Уйти одному? — там примут, конечно… так тут — на семье отыграются непременно.

Спрятаться — где? Сказать, что ушёл в лес? Да не поверят, всё вверх дном перевернут.

Нет. Всё. Конец. Точка.

Потом лай этот по всей деревне. Волчок у крыльца, как чувствуя предстоящее, не тявкать стал, а завыл.

И когда послышалось в сумерках редкое теперь в деревне фырчание мотора и свет фар мазанул по окнам, уже не удивился и не испугался, конечно же. Кряхтя, встал; повесил на спинку стула старый плед, которым в ожидании закутал ноги. Сейчас…

Выйти надо. Для себя решил — лучше не в доме, семье тут ещё жить; нехорошо…

— Бать…

— Всё. Сказано уже всё! — обрезал — За мной не вздумайте выходить.

— Поговорить, может. Всё же там, говорят, кто-то из Оршанска приехал, власть…

— «Вла-асть!» Какая она — «власть»! Этой власти и надо теперь чем-то хоть отметиться, потому как обоср. лись! Вот и пришли… Да… Ружьё возьму.

— Зачем?

— Всё одно отберут, все же знают, что есть. Патроны… Вот, пять штук на столе — скажете, что всё что было; остальные сменяете на что-нибудь.

Помолчал, слушая, как тарахтит уже на холостых оборотах двигатель машины во дворе; как раздались голоса. Витьки Хронова визгливый особенно выделялся. Боятся соваться, знают про ружьё. Теперь главное, чтобы стёкла в окнах не побили.

— Всё, пошёл. Попрощались уже… Вон, за печку спрячьтесь, там не достанет. Всё.

Перед дверью ещё остановился, опираясь на ружьё как на палку:

— Хороните как есть, не переодевайте. Гроб — не надо. Завернёте — и сойдёт. На кладбище — не надо. Земля… мёрзлая. За огородом яма ещё с весны — вот… Ну… не поминайте!

— Барс, обойди с тыла! — распоряжался Витька, — Возьми ещё кого с автоматом, из Гришкиных, — может попытаться удрать!

— Куда он удерёт, он ходит еле!

— Придуряется. Нормально он ходит. Ещё тот старый бандит.

— Значит, как увидите — сразу на поражение! Слышь, пацаны? Это опасный бандит, из прежних ещё! У него оружие!

— Понято…

Скрипнула входная дверь на крыльце, сразу несколько лучей фонарей упёрлось в неё. Вышел старик при параде; встал, щурясь и прикрываясь от фонарей ладонью. Он! Все молчали пока, хотя ружьё в другой руке старика видели. Ну?!

Не слова не говоря, ни о чём не спрашивая; как поняв, что пора, старик привычно вскинул было ружьё к плечу…

Та-тах!! — грохнул дуплет картечью. Бах! Бах! Бах! — зачастили винтовочные. Тра-та-та-та! Та-та-та! Та-та-та-та!! — раскатились очереди из автоматов.

Старика на крыльце мгновенно срубило; швырнуло на закрытую за спиной дверь, отлетело в сторону ружьё. Подломились ноги, и он упал вниз лицом вперёд, на крыльцо.

Тах! Бум! Та-та-та! — простучали ещё выстрелы; брызнула щепками и так продырявленная уже дверь; тело старика сползло и кувыркнулось с крыльца на землю.

Опять волнами пошёл по деревне собачий лай; пронзительно завыл собакен у крыльца, и тут уж Витька не выдержал — шмальнул в него из карабина — промазал; два раза засадил Денис, Дени-Волк — и один раз попал; но визг оборвала только очередь из автомата кого-то из Гришкиных.

После грохота выстрелов упала тишина. «Бля, всю деревню, небось, переполошили!» — подумал каждый.

Подошедший ближе один из бойцов поднял стариково ружьё, переломил стволы:

— Пустое, гля… Без патронов.

— Забыл зарядить, значит, сволочь! Ну — все в дом! Пока там не опомнились! Вы, с автоматами — вперёд! При малейшем сопротивлении — огонь!

Гришка сидел на старом продавленном диванчике, и рожа его в отблесках фонаря и свечи лоснилась. Он не хотел больше пить, и только лениво так уже поддевал из миски вилкой квашеную капустку. Жизнь удалась, жизнь определённо удалась! Такого кайфа он никогда не ловил ещё — что значит профессионалка! Вроде и устройства-то у них у всех одинакова… должна быть; чай не поперёк!.. а вот поди ж ты! Нет, что Мэгги тёла из лучших, элитная, так сказать, он знал, слышал; но чтоб настолько!.. Макс как-то базарил, что есть у баб какие-то техники; там… как-то они это дело тренируют… смеялись тогда — датыафигел, да у всех одинаково, ни у кого нет штоб поперёк или с зубами — а вот поди ж ты…

Гришка отдыхал и набирался сил.

Сава после «сеанса» вывалился во двор, подышать.

Андреич тоже куда-то делся.

Макс танцевал под негромкую завораживающую музычку с Мэгги, на которой был только что надетый прямо на голое тело медсестринский короткий халатик. Сава танцевал и лапал ей под халатиком. Тени скользили по лицу девушки, оно было непроницаемо как маска. Впрочем нет — профессиональная полуулыбка имела место. Профи… все они б…

На окраине деревни затарахтели выстрелы.

Мэгги вздрогнула так сильно, что чуть не свалилась с каблуков, но Макс удержал, прижав девушку к себе, одной рукой за талию, второй за задницу, оголившуюся из-под неприлично короткого халатика.

Прислушались.

Затухающая быстро стрельба; потом несколько одиночных и очередь. Затихло.

Музыка всё мяукала, обещая блаженство.

— Нормальна всё! — успокоил Гришка, — Ваши местные свои вопросы решают. Жгите дальше — заводит!..

— Какие?.. вопросы решают?

— Тебе не всё равно? Танцуйте… музычку вон погромче сделай.

— Ну чё?..

Аркаша Туз, пока Гришкины и Витькины бойцы неумело шарились по дому, «обыск» произвёл стремительно и умело, успев прибарахлиться отличным суконным полупальто, кожаными перчатками, свитером, дюжиной глаженых футболок, несколькими парами носков и тёплыми брюками.

Там же, под бельишком, нашлись и сбережения — стопка старых ещё рублей и серо-голубенькая сберкнижка. Хихикая про себя над идиотами, сберкнижку Туз тут же порвал, выкинул; а рубли, хотя они уже и не ходили теперь, прибрал. Как и золотое обручальное колечко в вазочке, на самом дне под всякой фигнёй типа морских ракушек-бус на ниточке и мелких пластмассовых сувенирчиков. Больше ничего толкового в доме, видать не было — патроны прибрал сразу Хронов, он же велел забрать и всю обнаружившуюся жрачку.

Аркаша вывинтился на улицу. Тело старика лежало в какой-то невероятной скрюченной позе, сразу видно что труп, живой нипочём так и минуты не пролежит… Перевернул на спину, испачкался в крови, но, повозившись, отцепил орден… значки и колодки — нуевонах, медали эти, но орден… по орденам он был не специалист, однако помнил, что Фима как-то на пересылке базарил, что какие-то из орденов делали раньше и из серебра! Хер его знает — пригодится!

Вышел на крыльцо Витька, что-то дожёвывая и одновременно продолжая деловую, можно сказать, производственную беседу с кем-то из своих:

— … не, ну ты прикинь… тащить на кладбище? И чо там? Кто рыть-то будет?

— К школе-недострою можно. И столкнуть в подвал, где раньше Селезнёва была?

— Да туда ж не проехать щас — снег же! Да и тащиться щас в поле, пОтемну — нах надо!..

— Ну, даже не знаю… спалить если?

Тут Аркаша вновь обратил на себя внимание авторитетным:

— Чтоб спалить — хорошо покрышек набрать автомобильных! Они жарко и долго горят. Разложить — и запалить… Мы надысь аднаго жмура вообще так сожгли: покрышки колодцем поставили в полроста почти, между ними прОдыхи палками — для подсоса; жмура внутрь сверху засунули — и полведра бензина! Так, ребзя, не поверите — даже костей не осталось — в прах!

— Где мы тут столько покрышек найдём…

— О! Утопить ещё можно!

— Точняк. Отволочь на речку — там не всё замёрзло, есть полыньи — и столкнуть под лёд!

Аркаша и тут проявил эрудицию:

— Если топить — то надо привязывать что-то тяжёлое. И не к ногам, а к тулову, а то разбухнет покойник и будет стоять в воде свечкой… и оторваться может. А чтоб не разбухал — надо живот ему вспороть. Тагда газы не распирают, а свободно выходят; и покойничек не плавает, а смирно на дне лежит…

— А чо, мысль… пороть ты будешь?

— Могу, чо. Не вопрос.

Сзади стукнула дверь — появилась зарёванная тётка. Что-то сквозь всхлипы стала бубнить Харону — но тот, не слушая, послал её по матери… Аркаша же сразу смекнул, что и тут можно свой гешефтмахер замутить — просочился за ней обратно в дом…

Быстро всё выяснил. Ага, удачно.

— Там это, пацан ещё один. За машиной. Как его? Илья, кажись, называли. Ево тоже надо.

— Господи, господи, Ильюша?? Убили?? За что же???

— Молчи, дура. Значит было за что. Его тоже. А?

— Да-да, конечно. Вы только поговорите. Пусть его… нам оставят…

— Эта… поговорить-то можно. А мне какой интерес?

Понятливая тётка вынула из ушей серёжки. Мелкие такие, гвоздиком — но жёлтенькие и с камушком. Нормально…

— Ладно, поговорю сейчас…

Вышел на крыльцо к Хронову:

— Вить, а Вить. Я тут нашёл вариант. Эти вот и зароют. Вместе с пацаном. И вам возни меньше.

— В натуре?.. Это хорошо! Ну, тогда щас перетрём — и по домам? Ты, Туз, реально чоткие варианты находишь, молодец!

— А то ж!

Аркаша аж засветился от похвалы. Доброе слово и кошке же приятно! Усунулся обратно в дом, сказать тётке что насилу договорился — но и штоб ещё дала чо, для грева. Чай есть?? Вот, тащи. Не, реально сегодня удачный день для Аркаши Туза, реально! Не зря день прошёл, плодотворно так…

КОНЕЦ «РЕГИОНАЛЬСКОЙ ВОЛЬНИЦЫ»

Передача закончилась так же внезапно, как и началась. По торопливому «- Вовка, ты приедешь??» видно было, что назревает что-то серьёзное. Насколько серьёзное?.. Едва ли нападавшие, получив прошлый раз такой мощный отпор, потеряв больше десятка бойцов, сейчас, через буквально несколько дней, ринулись бы вновь на такой же самоубийственный штурм. Ясно, что если вдруг «опять», — то будет применено что-то новое. Что? Танк на прямую наводку? Миномёт? РПГ, ПТРК? Да что говорить, любое применение тяжёлой техники станет фатальным для защитников комфорта, вооружённых только лёгкой стрелковкой… Это было как дважды два. Ведь говорил же им, говорил: добром это не кончится, если есть серьёзный противник и он «рогом упёрся», и в ресурсах себя не ограничивает — найдут способ… Уходить надо было, уходить! Сюда, в «Нору», или в лес, или в подвал-бункер…

Владимир обернулся. Вся команда, все «Уличные Псы» стояли за спиной полукругом, выжидающе глядя на него.

Всё они, конечно, слышали. Чего они от него ждали? Какое его решение их бы устроило? Да ладно — «какое бы устроило», — какое было бы правильным? И — что значит «правильным», в чём?..

Владимир оглядел насупленные лица. Что значит «правильное решение»?

Профессор Лебедев развивал в своих учениках системное мышление; что предполагало при планировании действия в первую очередь определиться с целью действия. С глобальной целью, в первую очередь. Чего он хочет? Выжить любой ценой? Только ли выжить и любой ли ценой?

Владимир как-то вскользь вспомнил Вовчика; как тот разоткровенничался тогда, в день его приезда, за бутылкой коньяка и немудрящей «выживальщицкой» закуской; как Вовчик поведал, что:

— … я, Вовка, тогда понял, что одному, самому выжить — это ни о чём. Ну, выживу я сам. Один. И что? Это… это неинтересно, в конце концов. Скучно… не, не то что «скучно», я неправильно выразился, тут особо скучать не приходится, но… как бы сказать… бесцельно, что ли. Ну, не греет меня как-то эта мысль — чисто спасти свою тушку — а другие?.. Я, конечно, не папа римский, и не Мать Тереза, за всех думать и всех спасать; да это и невозможно; но «вытащить» вместе с собой из ямы, куда весь мир сейчас валится, хотя б кого — вот это уже Цель! Понимаешь? А без цели как бы и жить ни к чему…

А он тогда Вовчика не понял, сам был уже во хмелю; умствования друга казались надуманными; ну какие тут «цели»?.. Отца найти, сестру; ну и выжить, естественно, какое тут «спасение человечества», нахер оно нужно, let itself be saved…

— Для этого и крола завёл — чтоб было кого спасать, ха-ха?

— И для этого тоже…

Теперь Вовчик, и правда, спасает. Не себя — а всю деревенскую общину, сплотившуюся вокруг него, «выживальщика»; и вокруг отца Андрея, как вокруг центров кристаллизации…

А он?.. Ну да — тоже ведь! Вон, пацаны, девчонка. Семьи их… переберутся сюда. Со временем…

Чччёрт… А он сам действительно намерен их всех «спасать», или просто подтянул к себе банду отмороженных малолеток, «Уличных Псов», личную гвардию, как тот «чёрноквадратник» в Мувске?..

Он спохватился — это прямо затмение какое-то, стоять тут и рассуждать «о смысле бытия», когда там Наташа, Виталий Леонидович!.. Хотя… Вот так вот, по первому свистку, нестись… а куда, зачем, скажите на милость?? Чтобы в коттедже было на одного бойца больше? А оно надо? Хватает там оружия и стрелков, и при «таком же» наезде отобьются они без труда! Вот только есть ощущение, что этот раз будет не так, совсем не так! Но в таком случае, зачем он там?? Ведь он явно не успеет «к началу!» Приедет к празднованию победы, или к обгорелым головёшкам! Что решит его один ствол, пистолет-то?.. Значит, не ехать??

Насупленные, всё понимающие лица пацанов; только Алёна смотрит, кажется, с сочувствием. Опять же — если туда рвануть, — как здесь? Обещал же, что вместе будем… с «псами» со всеми рвануть? — вообще глупость; в городе они крутятся вполне себе, а «в поле» из них пехота вообще никакая; тем более Виталий Леонидович ведь так ясно и озвучил, что не собирается никого принимать (кроме него) и кому-то помогать… стало быть, не может на их помощь и рассчитывать!

А тут — тут «Нора», место отдалённое и достаточно надёжное, тут обосноваться с пацанами, переждать этот бардак в Оршанске, все эти взаимные наезды!.. Нет, нечего, нечего там, на коттедже делать! В конце концов он ведь предупреждал Виталия Леонидовича, что его «нагло отсвечивающий преуспеянием» коттедж нужно покидать, да, привыкать умываться водой из ручья, если понадобится; и обходиться без микроволновки и джакузи… Он не послушал — они сами виноваты! И чем он им поможет??

Как бы подслушав его мысли, суровели лица пацанов, а у Шалого, Сашки Меньшикова, ехидная улыбочка поползла на лицо… А он стоит тут, как баран, и по нему видно, что толком решить не может — а это самое страшное, говорят, когда стАрший в сомнениях; так нельзя, старший всегда должен демонстрировать уверенность и оптимизм!.. Вот как вчера, когда он убедил их ехать в «Нору», а не участвовать в очередной «площади» перед Домом Правительства Регионов, хотя там обещало быть весело… Сейчас скажу им, решил он, что мы — команда, что делать мне на коттедже нечего, что пусть сами разбираются! Ну и что, что там… Наташа. Чем он… поможет-то??

Открыл рот, и, после паузы, вдруг, неожиданно для себя хрипло:

— Это… я — туда! Так надо. Дядю Сашу вон слушайтесь! Я — быстро!

Лица пацанов «сломались»; теперь это были не маски выжидания, теперь это были живые, понимающие лица мальчишек:

— Во, бля! Быстро он! А мы чо — тута гудрон охранять будем??

— Мы тоже!

— Ты чо, Американец, нельзя так!..

Несколько минут, включив всё красноречие, убеждал их — и убедил: что «в натуре, делать там толпой нечего; и мне-то делать там нЕчего, но поймите, братва — у меня там… обязательства! И здесь у меня обязательства, я помню; и не бросаю я вас нефига, вы чё, я только туда и обратно, выясню обстановку и вернусь; и на буханке беспонтово и медленно, и обязательно влетим; а я на своём Судзуки; туда и обратно, ну парни, ну поймите вы меня!! Ну нЕчего там толпой делать — а я, один, не могу не поехать!..»

Кривятся, но вроде как вняли. Женька только вылез:

— Толпой не поедем — так давай я с тобой, на мотике-то??

Вот не ожидал; он же сам слышал, что Виталий Леонидович насчёт их — что они, типа «не собес», и помогать, пускать к себе никого не станут; вот что он?? Погусарствовать?..

— Нет, Жень. Один я быстрее. И… — он решил рискнуть, — Автомат… дайте??

Женька тут же насупился:

— Ага, щас!! Один единственный автомат на всю команду — и ему отдайте! С каких бы это херов??

— Не, автомат не дадим! — поддержали и остальные, — Автомат один! Наш. Вон — Ведьмы! — так, он знал, они называли Алёну-Лёшку в своих гопнических «операциях»-налётах.

— Пацаны…

— Нефига!

Да ладно. Метнулся за мотоциклом; пока вывел, проверил… пацаны молча помогали; дядь Саша и Оберст стояли поодаль, не вмешивались.

Уже одевал шлем, когда протолкнулась Алёна.

— На! — и протянула автомат. Обычный милицейский потёртый укорот с обтрепавшимся ремнём и пару магазинов, чёрно-сизых, с тускло блестящими головками пуль в просветах.

— Лёшка, ты офигела??

— Какого чёрта??

— Ты чё делаешь??

— Ведьма, сдурела? Зачем??

Но никто из пацанов даже не дёрнулся отобрать оружие, не разрешить… явно у единственной девчонки в Команде был совсем особый статус!

Благодарно кивнул ей, пряча автомат и магазины в сумку; сумку — за спину.

— Парни, я быстро! Поймите меня!..

Уже когда треск мотоцикла стал стихать, Алёна выдала в ответ на непонимающе-враждебные реплики «друзей по стае»:

— Подруга у него там, вы ж знаете! Не мог он не поехать. Если правильный пацан.

— А автомат зачем отдала??

— Мой потому что. И — ему надёжней будет.

— А нам как?? — злобно, Шалый.

— Ничего, Саша. Он же быстро. Сказал же — быстро, туда и обратно…

Ещё на выезде воткнул в уши наушники от маленького карманного радио, что было настроено на местные, «региональские» радиостанции.

В эфире царил бардак. Перебивая друг друга частили ведущие:

— Кровавая баня у Дома Регионов!!

— Горы трупов!

— Площадь Свободы Регионов залита кровью!!

— Очередное жуткое преступление мувского преступного режима или??..

— …глаза, значит, поднимаю… жужжит! Ну, все там стали махать!.. — пресса! Тут эта… Федошенко как раз выступала. А потом, как она ушла… как жахнет!! Я-то наклонился, кажись, а Серёга…

— Что?? Что «жахнуло»? Что?..

— … эта!.. что жужжала!

— А что «жужжало»??

— Эта… пресса жужжала!.. и как жахнет! Я поднимаюсь — а на мне Серёга, и полголовы того! И я весь в мозгах евонных!

— Вы слушали прямое он-лайн интервью с чудом уцелевшим очевидцем произошедшего! Мы находимся в самом центре Пло… оставайтесь с нами!..

По произошедшему ничего не было понятно, но одно было бесспорно — кровавый бардак, который он, Владимир, основываясь и на интуиции, и на анализе происходящего, предвидел, начался. Видимо и разборки с коттеджем решили приурочить к этому событию.

Он прибавил газу.

На площади же этим утром произошло вот что.

Едва рассвело, перед Домом Регионов стал собираться народ. Это были самые разные люди: рабочие с окончательно остановившихся предприятий; инженеры, менеджеры и прочие «синие воротнички», до последнего времени хоть как-то перебивавшиеся на военных заказах Администрации Регионов, не то на полном серьёзе считавшей, что она «ведёт войну с Мувском», не то делавшей вид, что воюет; во всяком случае тощий ручеёк талеров подпитывал скудные семейные бюджеты… пока перед Новым Годом всё не встало наглухо. Были недавние студенты, счастливо, так или иначе, миновавшие все восемь мобилизаций, и избежавшие до сих пор «эвакуации в сельхозпоселение»; домохозяйки с запавшими от забот глазами; библиотекари… бухгалтера… продавцы закрывшихся магазинов… парикмахеры и косметички… водители вставшего окончательно городского транспорта, опять же счастливо избежавшие «почётной обязанности» посидеть за рычагами боевой машины на фронте… словом, тут были самые разношёрстные люди, «которых достало»! Тем более, что их уже больше года убеждало телевидение и радио, что они, именно они — «народ!» — совершили «Революцию Регионов», свергнув «ненавистный мувский режим»; и что именно им принадлежит власть и будущее Свободных Регионов!» Многие всерьёз верили в это, и вот… они на Площади, чтобы, как они думали, совершить очередную Революцию, свергнуть «проворовавшегося вора и преступника Прохошенко» и избрать (в очередной раз!) самое справедливое и правильное Правительство!

Но больше всего было солдат! Недаром по городу не первую неделю ходили слухи, что несмотря на жесточайшие карательные меры, целые подразделения, причём с оружием, снимаются с мувского фронта и идут к Столице Регионов. Ибо их происходящее достало ещё больше, нежели горожан. То отдельными вкраплениями, то целыми массами площадь к началу митинга покрылась, как плесенью, бледно-серо-зелёно-голубыми пятнами армейского зимнего камуфляжа. Многоцветье эмблем и шевронов: молнии и рунические символы, оскаленные морды зверей и башни замков с рыцарскими доспехами, — здесь были представители всех частей с мувского фронта…

Замерзающие и голодающие вояки, к напастям на которых недавно присоединилась и некая болезнь, выкашивающая целые подразделения, были здесь; они покинули свои земляные норы, блиндажи под Равнопольем и Омелем; они больше не верили в скорый победный парад на главной площади Мувска; им больше не помогал Запад; они хотели домой… но дома тоже ждал холод, голод, безнадёга.

Теперь это всё выплёскивалось в озлобление, в ненависть непонятно к кому — столько времени учили привычно уже ненавидеть «мувскую сволочь», но тут-то… предметно было видно, что не Мувск отключал тепло в домах оршанцев; не Мувск сгонял в примитивные сельхоз-коммуны на ручной рабский труд… неясно, совсем непонятно было что же делать; и хотелось привычно уже «всё-всё сломать», а затем… ну, чёрт побери, верили Прохошенко, — но должны же остаться честные люди, способные вывести страну из мрака??

Площадь шумела.

Когда выступал уже третий оратор — и это была Федошенко, «дама с бубликом на голове», как её называли; чудесным образом вылечившаяся от инвалидности, полученной «в застенках», впрочем, во вполне комфортабельных застенках; многие стали оборачиваться на негромкое жужжание. Оно раздавалось откуда-то сверху, и вскоре его источник выяснился: это были квадрокоптеры, небольшие такие рамы с маленькими «вертолётными» винтами по углам, управляемые по радио и обычно призванные таскать на себе видеокамеры на массовых же мероприятиях, снимать происходящее панорамно, сверху.

Теперь небольшой стайкой четыре штуки этих аппаратов втянулись на переполненную площадь. Держась на высоте примерно пятого-шестого этажа они, негромко стрекоча винтами, стали расползаться над толпой, на время отвлекая на себя внимание.

— … не позволим!.. …произвол олигархической клики!.. …сращивание с самыми мерзкими… …не для кого не секрет, что коммерческие интересы этого так называемого «президента» находятся в Мувске! Не позволим!.. — доносились усиленные микрофоном выкрики Федошенко; но её какое-то время никто не слушал, особенно с той стороны площади, откуда и вплыли эти четыре аппарата. Люди, задрав головы, рассматривали их, перекидываясь репликами:

— Гля… чо они?

— Снимають… для СБР??

— Ща шмальну в ево!

— Не, ты чо. В людей упадёт. Да и не СБР это, — видишь, на брюшках надпись: «Пресса».

— Угу, и вон на том логотип «Первого Регионального канала». Это для новостей…

— Ага. Вон объектив видно.

— Миха, покажи ему фигу — вечером покажут, га-га-га!

— Хы. Вечером нас по телеку покажут! Делаем историю, братва!!

— …в который уже раз?.. Заипала уже эта «история»…

— Да хочь бы и для СБР снимали! — мне пох! — разорялся один из вояк, — Мы здесь всем взводом; вернее, всем, что от него осталось! Мы — никого не боимся! Никакого СБР! Ща послушаем — и на Дом Регионов! И пусть попробует нас кто остановить!

— Даёшь!..

Все ждали только окончания говорильни. Сейчас ещё пара ораторов подзаведут толпу, «объяснив», что «народ, как всегда, в своём праве!» — и можно будет штурмом!.. Да каким там штурмом — эти крысы уже и разбежались поди, как бывший президент! Неважно! Свергнуть продажного олигарха, «у которого, как все знают, коммерческие интересы в Мувске», и поставить… да неважно кого; да хотя бы эту вот — Федошенко; баба наглая и вороватая, тоже все знают, но может быть она что сможет… ведь нельзя же столько времени!.. доколе??!

— Ты знаешь, ты знаешь — сегодня даже интернет включили, ага! Прикинь!

— Боятся нас потомушто!

— Даёёёшь! Хорош говорильни!!

А квадрокоптеры, мерно жужжа, тем временем расползались в стороны, стремясь занять все четыре угла площади. Заняли позиции и замерли, чуть покачиваясь в морозном воздухе; и у каждого посередине рамки-корпуса закреплён некий массивный предмет, прикрытый снизу пластиком с надписью «Пресса», значком с логотипом одного из региональских каналов и довольно реалистично нарисованным объективом…

За два дома от площади, во дворе в это время трое мужчин сидели в большом микроавтобусе без номеров и без каких-либо опознавательных знаков, если не считать опознавательными знаками длинные хлысты пары антенн над крышей.

Проверок они не боялись — у старшего были документы на любой случай: от удостоверения представителя пресс-службы «Первого Регионального канала» для предъявления какой-нибудь самозваной группе «патриотов», до удостоверения сотрудника Службы Безопасности Регионов с пугающей надписью «Оказывать безусловное содействие под угрозой уголовного преследования» и бумаги из личной Канцелярии Президента, уполномочивающей на «специальные действия в интересах Регионов». Все документы были подлинные. Впрочем, и предъявлять их было некому: город безлюдел; а те, кто не перебрались ещё в деревни и сельхозпоселения, сейчас или были на площади, или сидели дома, боясь нос высунуть на улицу. Исчезла куда-то и оршанская полиция, и Верный Вектор.

- Ну чё, вышли на позицию? — ткнул в бок склонившегося над аппаратурой очкарика серый субъект с невыразительным лицом.

— Какую??.. позицию… Не мешайте мне, пожалуйста, и не толкайте, когда я работаю! — огрызнулся щуплый очкарик, оперируя рычажками управления и неотрывно глядя на экран ноутбука, по которому нервными строчками бежали цифры:

— … а то уроню тут всё нафиг! Думаете легко одновременно два аппарата выводить в координаты чисто аппаратно? Я ж их не вижу! А вы ещё шпыняете!..

— Шпыняете… Никто тя не шпыняет, умник. Прям и тронуть нельзя!.. — оппонент отодвинулся от оператора и опять взялся за небольшую переносную радиостанцию:

— Первый, я пост-один… Первый…

— Хррр… ххх… я первый. Нормально всё идёт. — послышалось из динамика рации, — Почти вышли. Наблюдаю. Пост-два, пост-два, третий объект смещается к центру, поправьте!

— …хррр… дык там один винт, апиратор грит, недорабатываит!

— …вывести на позицию! Готовность две минуты! А то я вам потом «доработаю!»

— … есть… — и явно в сторону, не в микрофон: — Ну, бля??! Выводи в координат!! А то я тя ща прям тут!!..

— Пост-два, пост-два, следите за эфиром!

— Аааа… понЯл…

— Всем поднять аппараты ещё на пятнадцать метров! Готовность минута!

— Ну, давай! — серый субъект протянул было руку чтобы толкнуть в плечо очкарика, но во-время вспомнил и руку отдёрнул, — Ну, слышь? Поднимай машинки ещё на пятнадцать. И — выравнивай.

— Нафига так высоко?.. — лениво осведомился человек с водительского сиденья, — Там же дальность пятьдесят?..

— Ну дурак, там по горизонтали пятьдесят, а не сверху вниз! — отрезал серый субъект, — Нафига-нафига, — чтобы накрытие было полным, вот зачем… там 54 градуса сектор.

— Ааа… — водитель удовлетворённо кивнул и отвернулся.

Склонившийся над пультами очкарик сосредоточенно двигал рычажками и переключателями, не сводя взгляда с экрана с бегущими цифрами. Наконец облегчённо выдохнул:

— Ну вот! Выведены! — он ткнул пальцем в карту, на которой была чётко очерчена чёрным фломастером Площадь Свободы Регионов и двумя красными крестиками с колонкой координат под каждым были обозначены точки зависания.

— На пятнадцать — поднял. Стабилизированы. Только надолго так нельзя — турбулентность, сносит, там визуально бы надо корректировать…

Сам он всё давно понял, а играл «в дурачка, которого используют «в тёмную»» чисто для простоты своей позиции: мне платят и заказывают — я делаю. Вообще он был сотрудник Аналитического Центра при СБ Регионов: хороший паёк и зарплата, ненапряжная работа в охраняемом отапливаемом здании. Только сейчас вот погнали «выводить птичек на позицию» — работа не совсем по профилю, но для технически грамотного специалиста несложная. Даже где-то и интересная — визуально видимый квадрокоптер вывести в координаты нет проблем; а вот сразу два, и чисто по GPS — это задача нетривиальная; но потому и интересная! Справился. И Лёха — напарник, однокурсник, собутыльник и товарищ, тот, что на «Пост-два», тоже справился. Ну а что дальше будет — он примерно по обрывочным репликам представлял; да и сам не дурак же; но это — он сказал себе — его не касалось. Он простой сотрудник, винтик. Да и из его друзей, родственников, знакомых не было дураков таскаться на Площадь, чтобы что-то там «ниспровергать». Ну а кто припёрся, — а по радио говорят, что площадь полна-полнёшенька, — те сами себе злобные буратины. Ни грамма не жалко. А он свою задачу чётко выполнил…

— Ну, не надо ничего корректировать! — субъект поднёс рацию к губам. — Готовы.

— Вижу. … Так… Отключайтесь — и по домам!

Ещё недослушав, серый субъект кивнул водиле, и тот повернул ключ в замке зажигания. Упруго взвыл мотор микроавтобуса, — и тут же его заглушил гулкий и близкий счетверённый хлопок взрыва!

Ду-ду-ду-дух!!

Пассажиры микроавтобуса и водитель рефлекторно пригнулись, как будто ожидали осколков и прохождения взрывной волны; но, конечно, ничего этого не было. Только поодаль, из-за соседних домов, появились сизые клубы дыма. Закручиваясь, стали подниматься всё выше.

Мотор мягко урчал. Водитель вопрошающе взглянул в зеркало заднего вида на старшего, каким для него был «серый субъект». Тот же, обращаясь к очкарику, скомандовал:

— Ну, отключай питание!

Щёлкнули переключатели, погасли экранчики пультов управления, закрыта крышка ноутбука.

— ДокУмент у тебя с собой? Ну, корка от анал-центра?

Программист утвердительно кивнул, хлопнул себя по нагрудному карману курточки.

— Тогда вылазь и топай домой пешком! На сегодня — отработал.

— Пе-е-ешком?? — очкарик обиженно скривился, — Вы что, не подвезёте разве??.. Мне далеко же! Хотя б к работе, оттуда автобус развозит! Ну пожалуйста!..

Старший был непреклонен:

— Вылазь, говорю! Нет у нас времени тебя по городу катать. Ну, пшёл вон, говорю! Сам дойдёшь… У нас тут ещё дела есть.

Продолжая обиженно кривиться, программист засобирался, намотал шарф, застегнул курточку, напялил нелепую вязаную шапочку-петушок, готовясь вылазить из тёплого салона на выстуженную улицу. Тяжело вздохнул — вот суки! Корячился целый час, «выводил в координаты», а теперь им влом подкинуть до дома…

Вылез из машины, зло хлопнул сдвижной дверью. Свежо, да, свежо, особенно из тепла-то… Похлопал по карманам, отыскивая перчатки. Взглянул вверх и в сторону, — сизые клубы дыма из-за соседних крыш растворялись, превращаясь в сизые облака и поднимались, растворяясь в городской атмосфере.

Метрах в тридцати из-за дома выбежал человек; вихляющейся рысцой, на подгибающихся ногах пробежал метров пять — и упал. Завозился, пытаясь встать; ухватился за пенёк от спиленного деревца. Из-за того же дома показались ещё трое — двое тащили под мышки третьего; с обвисшей его головы что-то текло на снег…

— Ну, слышь, программист! — сдвинулась, приоткрываясь вновь, дверца басика и послышался голос старшего, — Ну, подь сюда!

— Чего ещё?.. — у него мелькнуло, что передумали, и, может быть, подвезут… Обернулся к двери, сделал к ней шаг.

— Ппст. — Кашлянул из нутра микроавтобуса пистолет с глушителем.

Пуля попала программисту в левый глаз, прямо сквозь линзу очков, и, несмотря на глушитель, прошла сквозь череп насквозь, порвав вязаную шапочку-петушок, выбив из затылка брызги крови и мозга, плеснув красным на затоптанный снег. Туда же, на красные брызги, в следующую секунду обрушился навзничь и очкарик. Засучил ногами в агонии.

— Вот теперь поехали! — послышалось из салона; дверца хлопнула, закрываясь, и машина тронулась с места, выруливая со двора на улицу.

Четыре мины МОН-50, размещённые на висящих над площадью квадрокоптерах, замаскированных под СМИ-шные машинки для съёмки уличных репортажей, практически одновременно взорвались, каждая исторгнув порядка пятисот цилиндрических поражающих элементов вниз, в гудящую толпу, в головы митингующих. Около двух тысяч поражающих элементов плюс осколки квадракоптеров убийственным душем накрыли всю площадь, напрочь выкосив остатки «протестного электората».

В «Великих Регионах» начиналась новая «эпоха» — без «площадей», без требований, без митингов.

Впрочем, Президент Прохошенко ушёл… ходили слухи, что «его ушли», но при таких деньгах, возможностях, связях это было маловероятно.

Настало недолгое время «парламентской республики», во главе которой попеременно становились то бывший премьер Яйценюх, то бывший депутат Федошенко, то совсем уж новые и незнакомые личности, — их лица и регалии уже никого не интересовали; четыре взрыва на площади как бортовой залп пиратского корабля, дали ясно понять: всякая власть кончилась. Началось Дикое Поле — спасайся каждый где и как может!

ВЗЛОМ ОБОРОНЫ ДЕПУТАТСКОЙ КРЕПОСТИ

В этот день всё пошло с самого начала не так.

С утра, как только несколько джипов и автобус были замечены с наблюдательного пункта на мансарде, Виталий Леонидович по громкой связи в коттедже сразу же объявил боевую тревогу.

Мужчины надели бронежилеты и разгрузки, взяли оружие, заняли места у бойниц, готовясь отражать очередное нападение; женщины и дети укрылись в подвале-бункере.

Наташа, гордая доверием папы, также заняла место по боевому расписанию — теперь она уже считалась обстрелянным бойцом. Виталий Леонидович посчитал, что за стальными многослойными ставнями дочери не грозит такая уж чрезмерная опасность, а создавать плотность огня по наступающей пехоте и она сможет.

Основным «огневым ресурсом» был, конечно же, Макс, засевший в мансарде, обложившись винтовками и трофейными автоматами с боезапасом. На него, как на самого знающего специалиста — он получил ещё в Америке звание инструктора по IPSC, и на самом деле стрелял лучше всех, — был основной расчёт: перемещаясь по всей мансарде от бойницы к бойнице, он должен был выбить основных атакующих, на самом опасном направлении; остальные же, в том числе и сам Виталий Леонидович, который не заблуждался о своей «боевой применимости», должны были создавать плотность огня, по-возможности сдерживая атакующих, не давая им быстро и легко добраться до дома.

То, что люди Лижко — а это были они, в этом Виталий Леонидович не сомневался, — вновь решились на атаку; причём так вскоре после закончившейся для них столь катастрофически первой, — это сильно напрягало… Несмотря на всю свою показную бодрость, его снедала тревога: каким бы дебилом не был бывший соратник по депутатству, у него наверняка хватило бы мозгов не повторять один-в-один прежний штурм; он наверняка придумал что-то новенькое, — но что?.. Впрочем, не все сюрпризы и обороняющихся были ещё задействованы.

Больше всего Виталий Леонидович опасался услышать урчание тяжёлой техники: защита коттеджа, несмотря на все заготовленные огне-фугасы, рассчитывалась всё же на оборону от атакующей пехоты, вооружённой лёгкой стрелковкой, не больше. Танк или БМП, да даже несколько миномётов или автоматический гранатомёт не оставили бы защищающимся никаких шансов.

Но техники не было…

Наверное, — решил он, — Всё же гранатомёты… достал на фронте десятка два; или на самом деле привезли АГС — и сейчас будут раскатывать…

Он уже пытался связаться с нужными людьми на серьёзных постах в нынешнем правительстве, сигнализировать, что тут, буквально под боком у Администрации Регионов готовится беспредел, — но на связь никто не вышел, а радио и телевизор быстро и внятно объяснили почему: беспредел творился и в самом центре Оршанска… По экрану телевизора мелькали одни и те же кадры, снятые анонимным оператором-любителем: митинг на площади, кочки голов, флаги, страстные крики «дамы с бубликом» Федошенко — и тут же вспышки, грохот, — и упавшая камера снимает асфальт, чьи-то дёргающиеся ноги, и фоном жуткое многоголосое «А-а-а-а-а!!!» толпы. Непонятно что произошло — по радио несли всякую чушь, вплоть до ракетного обстрела из Мувска, — но ясно было, что «центральным» сейчас явно не до происходящего на окраине города.

Впрочем, и подъехавшие почему-то не торопились.

Вместо того чтобы сходу штурмовать, они накапливались, стараясь не отсвечивать, за соседними коттеджами и стенами, огораживающими участок, — Виталий Леонидович даже пожалел, что в своё время не озаботился понаставить фугасов не только по территории, но и у соседей; когда большая часть из них «съехала».

Очевидно, съехали, против ожидания, не все — немного погодя послышался треск выстрелов поодаль; судя по всему — на территории бывшего прокурора района, дом которого и расположение на участке отдалённо напоминал его «депутатскую твердыню». Странно… он считал, что тот давно уже чухнул оттуда, и сейчас максимум кто там мог быть — это бомжи, догладывающие остатки бывшей прокурорской недвижимости. Не с бомжами же воюют люди Лижко??..

Он поднялся на мансарду и поделился своими сомнениями с Максом. Американец также выглядел угрюмым и озабоченным; ему тоже не нравилось это повторное вторжение; и он тоже не думал, что бой, то есть лёгкий расстрел атакующих, вновь повторится.

На недоумение Виталия Леонидовича по поводу стрельбы поодаль, явно связанной с приездом людей Лижко, он, подумав, высказал версию, что «они тренируются». Скорее всего, затачивают какую-то новую тактику, раз не притащили пока ни АГС, ни танка… ну что?.. Если начнут обстреливать из чего-то тяжёлого — уйдём в подвал; да-с, Виталий Леонидович, фортепьянным залом и зимним садом придётся пожертвовать, — а потом всё одно остановим их на подступах… не сомневайтесь!

Помрачневший Виталий Леонидович отыскал дочь — она, как положено по боевому расписанию, была на посту, и, как положено салонной барышне, — подумал он про себя, — чистила маленькой пилочкой ногти, время от времени поглядывая в бойницу.

От вида любимой дочки, упакованной по случаю боевых действий в хаки, с миниатюрной кобурой на ремне, у него потеплело на душе. Нет-нет, всё будет нормально — пусть только сунутся! Дочка… третий день у неё светятся глаза, и она всё таинственно обещает «вскоре рассказать что-то важное!» — но всё как-то некогда.

Нет-нет, с ней не будет как с детьми Евгения, как с бесследно пропавшей Элеонорой и невесть где скитающимся неприкаянным Владимиром; они — семья, они — вместе! они, несомненно, и в этот раз дадут отпор, перебьют наступающих, а потом отметят победу за праздничным столом! Пусть весь мир летит вверх тормашками; пусть на улице метёт злобная декабрьская позёмка, а в разобранной оранжерее грудой лежат окаменевшие трупы; пусть за стенами, огораживающими участок, накапливаются враги, — тут всегда будет тепло и безопасно; это — Гнездо, это Замок, это Неприступная Крепость, твердыня! И они отстоят её несмотря ни на что! А потом вместе выпьют ароматного чаю на травах…

С такими мыслями повеселевший Виталий Леонидович чмокнул дочку в розовую упругую щёчку; и выслушал щебетание насчёт «- … ой, чтоб им быстрее бы уже наступать! Уже обед скоро — чего они тя-я-янут!.. Па-ап! А у меня для тебя новость! Классная! Я тебе потом уж скажу, ага-ага?.. как всё кончится, как их прогоним. Я смотрю-смотрю, ты не сомневайся! Отсюда ни один не пройдёт — ты не думай! Ты же знаешь, как я классно стреляю!..»

— Ладно-ладно, Натик, всё потом… Я сейчас ещё всех обойду; в бункер загляну — они там, небось, тоже в напряжении… Ната! Вот ещё что я тебе хотел сказать!.. — решился он всё же высказать то, что с утра грызло его, не давая покоя.

— … Если что… если всё… всё вдруг плохо обернётся, — ты не в бункер… Слышишь? Не в бункер. Вычислят, пересчитают, найдут… в бункере слишком много людей. Найдут…

— Папа, ну что ты, папа, ну что может случится?? Чо ты…

— Нет-нет, Натик, всё будет, конечно, хорошо!.. Но если вдруг… Если вдруг, ну, если в дом ворвутся… Ната, я попрошу тебя — ты уходишь в… баню. Да. В старый дровяник. По тоннелю. Ты знаешь как — помнишь, летом лазили, и ещё раньше. Я тебе показывал.

— Па-ап?.. — Наташа посерьёзнела, — Ну… Даже если что… зачем… туда? Это же на территории, там холодно, там… там на четвереньках, там вода подтекает… это и не тоннель, а лаз какой-то! и что там делать?? Там холодно, наверное, и воняет!

— Ничего-ничего… там пролезть можно! Если что. Да. Если что — там отсидишься. Ната, я тебе говорю — в бункере много народу, бункер — найдут! А про баню, про дровяник никто не в курсе, даже Глеб, даже домашние. Когда проход рыли — помнишь, я это как канализацию легендировал? Вот. Там отсидишься. А потом… по ситуации. Если что… к Владимиру, в Оршанск.

— Я, пап, ему звонила сегодня. Сказала как у нас. Он… приедет, возможно.

— Приедет?.. Вряд ли. Он парень деловой, без сантиментов… но тебе такой и нужен.

— Па-ап?!..

— Ну всё, я пошёл. Следи тут. Не высовывайся особенно-то.

Он отправился дальше. Нужно ещё заглянуть в подвал-бункер, успокоить женщин… Он тяжело вздохнул. Особенно тяжело будет общаться с молодой женой…

«— Сколько нам можно опять сидеть в этом подвале, я что — крыса подвальная?? Почему ты не можешь решить все эти вопросы без необходимости сидеть в бетонной яме; ты мужчина или тряпка?!..»

Что она опять скажет, он прекрасно знал…

План был хороший, но план был и жутко рискованный; рассчитанный чисто на наглость; на то, что обороняющиеся и рассчитывают на повторение тупого штурма, и в то же время ждут какой-нибудь подляны от штурмующих. И что у них нет никаких средств, чтобы быстро справиться с группой, прорвавшейся уже под стены. Ну а давать им время Влад не собирался…

Действовать нужно было очень быстро, слаженно; как действовали немецкие штурмовые команды, взламывавшие укрепрайоны на линии Мажино; и как в конце войны советские штурмовые группы, вскрывавшие доты в Кенигсберге и Берлине — как консервные банки, умело и быстро; и потому они не пожалели пары часов, чтобы отработать сам прорыв под стены — на примерно таком же участке и похожем доме.

Даже постреляли немного — добиваясь, чтобы прикрывающие именно вовремя, по команде перенесли огонь на входную дверь, второй этаж и мансарду, чтобы самим не попасть под «дружественный огонь». Тут всё решали не минуты — секунды; и в условиях применения дымовых гранат (большей частью самодельных!) стрелять прикрывающим пришлось бы больше интуитивно, вслепую, по-памяти — Влад сам отбирал стрелков из приданной Лижковской «гвардии»; брал серьёзных, обстрелянных, не истериков. Молодые и здоровья куча — это хорошо, будете обозначать массовость и кидаться дымовухами! Вот там тебе здоровье и молодецкий замах и пригодится!

Владимир гнал и гнал свой Судзуки, прикрываясь от пронизывающего ветра за низким ветровым щитком. На счастье дороги были пустынны; да он и выбирал те, где мог пройти только мотоцикл. Только бы не случайный патруль, не банда, не больше похожая на шайку какая-нибудь «территориальная оборона»… некогда с ними сейчас объясняться, да и не тот случай — в наушнике истошно на несколько голосов пищало радио: «…провокация-провокация-провокация!! Сотни трупов, тысячи искалеченных!! Площадь Регионов по щиколотку в крови!!!»

Для себя он решил — время мира окончательно прошло; если что — он будет сначала стрелять, а потом уже выяснять кто и что. Он с теплом вспомнил Алёшку, отдавшую ему в этот «поход» свой автомат, единственный на команду; теперь он висел у него на шее, прикрытый тёплой курткой. Молодец девчонка! Нет, теперь никаких досмотров и пропусков; случись что — только стрелять и на прорыв!

Несмотря на перчатки, мёрзли руки. Всё же зима не самое лучшее время для гонок на мотоцикле! Он сосредоточил всё внимание, чтобы не упасть на виражах. Скоро должен был появиться и прежде элитный коттеджный посёлок… Отдалённо послышались выстрелы… Он гнал и гнал; выстрелы, автоматные очереди становились всё отчётливей.

Сволочь Лижко не отдал документы на вывоз топлива, хотя и показал их — всё было в полном порядке; все печати и справки. Но «- Только после дела!»

Ну что ж…

Тренировки; чёткое расписание обязанностей, секторов обстрела, а главное — координация по времени сделали своё дело: под стены коттеджа была надежда прорваться без потерь.

Начали по плану: тревожащий огонь из-за укрытий — и дымовые шашки! Много, со всех сторон, армейские РДГ разных номеров, ДШ-11 и самоделки из селитры и муки, селитры и сахара; банки, исторгая густой белый дым, полетели из-за стен, ограждавших территорию участка. Дальше, ещё дальше! Прикрываясь дымом, «солдаты Лижко» отчаянно выбегали и из-под стен, стараясь запулить дымящий цилиндрик подальше к стенам коттеджа, который тут же отозвался частыми вспышками выстрелов из амбразур.

Влад выглядывал из-за забора, выжидал, наблюдая, как белое облако всё гуще затягивает территорию. Рядом находились верные соратники-ушкуйники в тяжёлых, но надёжных бронежилетах 6Б-10; штурмовая лестница, которую должен был тащить здоровяк Петерс с ним, Владом; и непонятные для людей Лижко шесты и стеклопластиковая раздвижная толстая удочка. Тут же лежала пара омоновских щитов, которые, конечно же, пулю не держали, но должны были в дальнейшем тоже помочь…

Главное не затянуть! Всё должно было быть по времени и по команде. Расчёт ещё был и на то, что стрелков в доме было не очень много; судя по вспышкам — человек 5–7, не больше; и если прошлый раз они вполне смогли создать фатальную для атакующих плотность огня, то в задымлённой, практически не просматриваемой атмосфере это было почти невозможно… Но, даже стреляя наугад, они могли попасть — однако на этот случай был заготовлен сюрприз номер два…

Была сложность в том, что добросить дымовую шашку на такую дальность, чтобы перекрыть дымом полностью подступы было невозможно, и Андерс предлагал найти где-нибудь армейские метатели для постановки дымов, но это было всё время, время… Условие было жёстким — коттедж нужно было взять сегодня; приходилось использовать то, что было под рукой.

И потому Влад применил хитрость, основываясь опять-таки на точном расчёте времени и на том, что обороняющиеся в обстановке, когда окружающий ландшафт всё сильнее затягивает белым облаком, вынуждены будут перераспределять стрелков на наиболее опасные направления.

Сейчас стрелки дома, судя по частоте вспышек выстрелов, ждали основной атаки с фасада здания, там, где их и атаковали в первый раз. Это и неудивительно — там были ворота, снесённые тогда ещё трактором, так неудачно потом провалившимся в заготовленную для него ловушку. Там была прямая асфальтированная дорога к коттеджу, конечно же, прекрасно просматриваемая с верхних этажей, и, наверняка, прекрасно пристрелянная — бежать по ней к коттеджу под таким плотным огнём казалось прямым самоубийством. Но наступать по краям дорожки и с флангов, было бы, пожалуй, ещё большим самоубийством, поскольку высокая занесённая снегом трава скрывала во множестве МЗП: колышки, густо увитые проволокой. Там наступать можно было только шагом, никак не бегом, тщательно вымеряя каждый шаг, а, значит, подставляясь под огонь из коттеджа.

Вот почему дорожка к основному входу была самым кратким путём к дому, и самым опасным — если не отвлечь обороняющихся на другую сторону!

В этом и была часть плана, задуманная Владом. Он учитывал и психологию: так удачно отбившие первый штурм обороняющиеся, не будучи, в самом деле, самоуверенными глупцами, наверняка считают, что на этот раз атакующие выберут другой путь; будут ждать каких-то хитростей и уловок — как в боксе, когда боксёр, поймав на уловку противника и хорошо, качественно пробив ему серию, уже зачастую не рассчитывает, что противник вновь так же подставится, поведётся на ту же хитрость.

Обороняющиеся, судя по рассказам этого пидора Лиожко и по общей подготовке обороны, самоуверенными глупцами наверняка не были; и наверняка ждали каких-то новых сюрпризов от атакующей стороны — на это и был психологический расчет. Дымы и так внесли наверняка серьёзное осложнение в корректировку стрельбы, сейчас последует сюрприз номер два…

Огонь атакующих с фасадной части здания усилился, в то время как с тыльной стороны здания, обращённой к редкому леску, стреляли всего два ствола. И дымовых гранат было брошено всего три или четыре, так, что осаждённые имели все основания думать, что, как ни странно, атакующие видимо сошли с ума, и вновь рванутся к коттеджу по прекрасно пристрелянной асфальтовой дорожке и по утыканному МЗП газону с кустами… Но они должны были, непременно должны были ждать какого-то подвоха!

И «подвох» случился: в момент, когда с фронта сквозь почти непроницаемый дым усилился огонь, с тыла, оттуда, из леска, почти неприкрытого дымами, через забор вдруг полезли…

Два, три, пять человек стали спешно набрасывать на колючку по верху забора какие-то паласы, матрасы, натащенные из соседних разграбленных домов, всячески изображая готовность к штурму, только что не стреляя.

На это и был расчет: у обороняющихся наверняка был как минимум один наблюдатель с этой стороны дома, и он тут же, конечно же, отсигналит… И сигнал будет оценен однозначно: вот она, «хитрость» — отвлечь внимание постановкой дымов и частой стрельбой с фасада, имитируя наступление по прежней, такой неудачной для атакующих в прошлый раз, схеме; и тихо, без стрельбы, перелезть через забор и атаковать в это время с тыла!

— Шеф, атака!! Леонидыч, они с тыла пошли!! Леонидыч!!! — запружинил в наушнике рации Виталия Леонидовича истошный голос Глеба, обязанностью которого было следить за тыльной стороной дома.

Но там стреляли вяло и редко, дымов кинули всего ничего; а по усилившейся стрельбе с фасада он сделал для себя однозначный вывод что «они вот-вот пойдут, и пойдут опять с фронта!» и, перебежав из хозяйской спальни второго этажа, окна которой выходили к леску, в гостевую, к бойнице с фасада, он как и все, выцеливал сейчас разрушенные ворота и забор, ожидая вот-вот атаки и собираясь вместе со всеми эту атаку отражать…

Но атаки всё не было, и он, влекомый и дисциплиной, и чувством опасности, вновь перебежал в спальню, мельком глянул в бойницу… О, чёрт, о ужас!! Сволочи, вот их план!! — они пошли с тыла: он увидел, как несколько фигурок в хаки, суетливо торопясь, мостят «дорогу» через забор, набрасывая на него всякий хлам; а двое уже перелезли, спрыгнули на участок, и, ощетинясь стволами автоматов, но пока не стреляя и не атакуя, настороженно залегли возле него.

Накапливаются!! — понял он, — Сейчас остальные перелезут — и пойдут!! С фронта — обманывали, суки! — осенило его, и он, в нарушение всякой субординации, без позывных, как никогда не называл Хозяина, истерично заверещал в рацию:

— Лео-ониды-ыч!! С тыла пошли!! Здесь атака!! Все сюда!!! — и, просунув ствол Сайги в бойницу, открыл частый огонь по забору, стремясь недопустить остальных, — которые, как он был уверен, накапливались там, в леске, за забором, — на эту сторону; подавить их, заставить залечь, — Ше-еф!! Все сюда!!!

Вот! Вот их хитрость и подвох!

Виталий Леонидович сдёрнул с лица маску противогаза — всё равно дым ещё не дошёл до коттеджа; да и был это, скорее всего, именно дым, а не газ; рывком выдернул ствол автомата из бойницы и метнулся через гостиную в коридор, потом в спальню дочери на другую сторону второго этажа, к бойнице… Да! Вот оно!

— Макс! Макс!! Миша!! Все! Все сюда — они идут с тыла!! Глеб! Не давай им поднять голову! Мы — сейчас! Патронов не жалей! Ма-акс!! Сейчас они здесь пойдут! — закричал он в рацию.

Он просунул ствол в бойницу и резанул очередью по залёгшим под забором.

Послышался топот, бойцы бежали на тыльную сторону коттеджа. В дверях появилась и Наташа с карабином наперевес…

— Наташа!.. — он отпустил тумблер рации, — Ты — вернись! Вернись и следи за фасадом! И держи наготове противогаз!

— Па-апа?!!

— Вернись, я сказал!! Мы тут справимся, нужно и с фронта следить!..

— Пап…

— Бегом, я сказал!!

Наташа исчезла.

Обиженная, что отец её опять отфутболивает «на вторые роли», когда атака явно будет с тыла, она, тем не менее, дисциплинированно вернулась на своё место.

Выглянула в амбразуру… Оооо, почти ничего не видно из-за белых клубов дыма; то есть не видно ворот, не видно забора и прилегающей к ним территории — а пространство непосредственно перед домом метров на сто было видно вполне, тут дым был ещё редкий. И совсем не стреляли — наверное, подумала она, побежали на тут сторону, вокруг забора! Ну, это им придётся побегать — участок-то большой! А тут уж явно не побегут… понятно же, что хотели обмануть — накидали дымов тут, а сами… Ну, папа и ребята дадут им сейчас!..

Да. По дому глухо и часто затрещали выстрелы — мужчины прижали огнём к земле тех, кто успел перелезть через забор и кто залёг под забором; не давая форсировать забор «остальным». Из-за забора отвечали, но редко.

Наташа опять выглянула в амбразуру, из которой ощутимо тянуло холодом в домашнее тепло комнаты. Прикрыть дырку, что ли?..

Тут ей показалось, что в дыму что-то мелькнуло, какие-то фигуры. Показалось??..

Она приблизила лицо к отверстию в защитной ставне, поперхнувшись холодным воздухом, дувшим в лицо…

Да!!! Три фигуры, толстые из-за надетого на них обмундирования, тащившие на себе что-то громоздкое, молча, тихо, не стреляя, но изо всех сил быстро бежали прямо по дорожке к дому!

— Папа!! — в ужасе вскрикнула она, даже забыв нажать клавишу передачи на рации, закреплённой на плече.

Трое, с какими-то шестами, не то с досками, не то со щитами под мышками, и — теперь она точно разглядела — с лестницей, выбежали из густых клубов дыма и теперь неслись по прямой дорожке к дому, легко огибая выставленные там и сям именно для затруднения движения садовые скамейки, деревянные, не способные служить укрытием от пуль. Они бежали — и в них никто не стрелял!!

— Па-апа!! — опять в ужасе закричала она, не включив передачу в рации; и, схватив прислонённый к стене карабин, стала суетливо проталкивать его в амбразуру, — Папа, папа!! Они здесь, они бегут!!

Некогда было звать на помощь, бегущие уже преодолели большую часть пути до дома и продолжали быстро сокращать расстояние до его стен. Наташа просунула, наконец, ствол в амбразуру, и, поймав на мушку фигуры, быстро, торопливо нажала на спуск — один раз, второй, третий! Их нужно было остановить, непременно остановить!

Карабин послушно и привычно отдавал в плечо, чуть даже отбрасывая худенькую Наташу от окна, но она жала и жала на спуск, стремясь поймать фигуры в прицел… бегущие фигуры шарахнулись в стороны, одна уронила щит… она не успела расстрелять даже пять патронов — там, в облаках дыма, теперь часто-часто замелькали вспышки, и барабанные палочки ударили отчётливо в стены дома, а потом и в стальную ставню. Ставня отозвалась глухими ударами, ещё и ещё.

Наташа ещё пару раз, уже неприцельно, выстрелила в так и не упавшие, а быстро приближавшиеся фигуры с какими-то палками, со щитами, с лестницей, в противогазах — и отпрянула от окна в сторону: ставня буквально содрогнулась, так часто в неё стали бить пули. Прицельно. Точно. «По вспышкам…» — поняла она. Звякнули настенные часы на противоположной от окна стене, подарок отцу от коллег на пятидесятилетие — влетевшая в амбразуру пуля оставила в стекле, прикрывавшем циферблат, и в самом циферблате отверстие. Теперь нечего и думать было пытаться стрелять из этого окна. Она подхватила карабин и бросилась из комнаты, одновременно вызывая по рации отца:

— Папа, папа!! Тут наступают!! Трое! Они сейчас добегут до дома, папа!!!

А с той стороны дома всё трещали выстрелы — мужчины «прижимали огнём к земле» противника, не зная, что «форсирование забора» как и «наступление со стороны леса» были лишь отвлекающим манёвром.

Но всё же какое-то инертное поведение «атакующих» вселило в Виталия Леонидовича сомнения: вместо того чтобы продолжать активно и всеми силами «форсировать забор» или просто повалить одну-две секций его, «наступавшие» всего лишь заняли оборону и под плотным огнём из коттеджа даже не пытались сократить расстояние до дома. Просто и тупо лежали в канаве у подножия забора, теперь всего исклёванного пулями; и изредка стреляли, даже, кажется, не целясь, не поднимая голов, а просто выставив из канавы автоматы… и они палили в них, стремясь уничтожить уже перебравшихся и недопустить остальных. Кажется, что-то пищала рация Наташиным голосом; но тогда, в горячке стрельбы, когда казалось, что вот-вот толпы атакующих полезут через забор, он не обратил на это внимания — главное, явно, было здесь! Здесь, как он уверил себя, решалась судьба Дома.

Хотелось верить, что им удалось предотвратить… что они сорвали хитрость наступающих, что сейчас всё кончится: не выдержав обстрела, двое или трое успевших перелезть на эту сторону рванутся или обратно через забор; или в стороны, где нет уже спасительной для них канавы; или попытаются прорваться, как в прошлый раз, под стены коттеджа — тут-то Макс их и… но залёгшие в канаве не проявляли никакой инициативы; они просто тупо лежали, изредка постреливая в сторону дома, а Макс даже с мансарды не мог их достать! Ах, зачем мы оставили эту дренажную канаву, пусть бы там было лучше настоящее болото!.. Или нужно было набить туда острой арматуры! Но никто не думал, что наступающие полезут здесь — тут значительно дальше до дома, тут МЗП и огневые фугасы с дистанционным управлением! Ну, пусть только побегут!..

Но остальные, которые, как предполагал Виталий Леонидович, скрывались пока за побитыми пулями секциями забора, тоже пока себя не проявляли…

Он уже хотел оставить тут свой пост, и вернуться на ту сторону, к фасаду, где оставалась одна Наташа, когда именно со стороны фасада и началась вновь частая стрельба. Неприятное предчувствие кольнуло его; он, задвинув стальной заслонкой амбразуру, быстро перебежал на другую сторону дома. «Быстро» — это не секунда, конечно, дом был большой…

В комнате, где он оставил Наташу, её не было; только несколько гильз в полумраке электрического освещения — окна закрыты ставнями и не дают света. Гулко в ставню ударили пули… Выстрелы послышались из соседней комнаты, гостиной; он побежал туда; тут же из рации и одновременно рядом, из комнаты, послышался взволнованный Наташин голос:

— Папа!.. Они уже под окнами, под окнами уже они!!

— Кто?? — вбегая в комнату, спросил он.

Наташа обернулась на него.

— Они! Трое! С лестницей, и со щитами какими-то! Я не смогла их остановить — они очень быстро! Они сейчас под стенами, их не достать! Папа, что делать??

— Не паникуй! — он выдохнул, — Трое — это пустяки! Сейчас мы тех дожмём — и этих выбьем, на вылазке! Глеб! Глеб!! Миша! Кто-нибудь — идите на эту сторону, тут прорыв! Ах ты чёрт… — он выглянул в амбразуру, — Точно трое?.. Ничего, сейчас мы их… Гле-еб! Не слышат!

— Наташа! — скомандовал он дочери, — Бегом на ту сторону, скажи Глебу, пусть идёт сюда! Ты пока последишь, а мы с ним на вылазку, — выбьем этих троих! Они тут, под стенами, деваться им некуда — в мышеловке!

Наташа, оставив у окна карабин, метнулась из комнаты.

— Макс! Макс!! — стал вызывать он главного снайпера — Макс!

— На связи! — хрипнула рация, — Damn it! Я не могу их достать — они вжимаются в землю и не поднимают головы! Накидали каких-то мешков с грунтом и укрываются за ними!

— Макс!.. С фасада прорыв, под стенами трое! Следите с Мишей, я забираю Глеба! Если пойдут волной — задействуй фугас, он как раз на полпути. Справитесь?..

— ОКей!

— Хорошо!

Эти, трое!.. Какие-то самоубийцы; как и в прошлый раз — ну и что, что они пробились под стены, в мёртвую для обстрела зону — что они сделают-то?? Ну, лестница, как сказала Наташа — куда тут лезть по лестнице?!.. Стальные двухслойные ставни с прокладкой из керамики, — куда тут лезть по лестнице-то, к ставне — и стрелять в амбразуру?.. Ну, пусть попробуют!..

Прижав тёплый автомат локтём к животу, он шагнул к окну, чтобы выглянуть в смотровую щель…

Мощным мгновенным ударом вмялась ставня на соседнем окне; сорванная с креплений, влетая в комнату, распадаясь в полёте на части. Лопнули, разлетаясь на тысячи осколков, распахнутые внутрь тройные стеклопакеты; удар воздуха, ставшего вдруг жёстким, как доска, сбил бывшего депутата с ног, отбрасывая его в сторону. Соседнее окно, лишившись защитной ставни, пропустило внутрь комнаты громовой удар, от которого, казалось, лопнут барабанные перепонки; и клуб сизого вонючего дыма.

Он давно уже не занимался спортом, и падение было неловким и болезненным, оглушило; вернее даже не падение, а бросок на пол. На секунды перехватило дыхание; автомат отлетел в сторону.

Он только успел привстать, как в обнажённое теперь окно, сквозь дым, влетела ручная граната.

Петерс мял в толстых пальцах маску противогаза, выжидающе глядя на Влада; а тот вперил остановившийся взгляд в трещинку на бетонном заборе, прижимая к уху наушник от рации.

По ту сторону коттеджа нарастающе трещали выстрелы.

— Este timpul? — Андерс тоже изнывал от вынужденной неподвижности.

— Подожди… они должны все туда втянуться… — пробормотал Влад, не глядя на него.

Наконец рация пискнула истерично:

— …мочат по нас!.. Головы не поднять!! Пять, нет, шесть стволов!! Ааа!..

— Вот теперь — пойдём! Готовность! Ещё минута…

Воспрянувшие ушкуйники принялись готовить снаряжение.

— Андерс, оставь автомат? — обратился Влад к франту, увидев, как тот закидывает на плечо свой «Vzor», — Там, под стенами и внутри, обойдёмся Глоками! Отдай кому-нибудь.

— Сопрут, Влад, обязательно сопрут! — не согласился тот, поправляя автомат — И концов потом не найдёшь! Не для того я его из дома сюда тащил, чтобы подарить какому-нибудь местному лоху.

Влад понимающе кивнул. Ладно, один хотя бы «длинный» ствол там, под стенами, тоже не помешает.

У них, у всех троих, были автоматы чешского производства SZ Sa vz.58, модификация советского «Калашникова», отличавшиеся от оригинала существенными изменениями в газоотводной системе, дающей, на взгляд чешских оружейников, бОльшую точность за счёт снижения отдачи.

Автомат на первый взгляд можно было спутать с «Калашниковым», но лишь на первый взгляд. Безукоризненное качество изготовления; хромированный затвор, газовые тяги и канал ствола; фосфатирование всех внешних поверхностей; покрытие специальным лаком… Приклад, пистолетная рукоятка и цевьё не деревянные, как у АК, а из пластика с деревянным наполнением — чехи традиционно очень качественно делали своё оружие.

В их стране стволы можно было приобретать вполне легально, чем они и пользовались, организовав «Национальную Стрелковую Ассоциацию»; получив легальность для проведения собраний, тренировок. В конце концов и в Штатах ведь сквозь пальцы смотрели на «Зомбихантеров», организацию, с одной стороны, декларирующей подготовку к «охоте на зомби»; с другой стороны сообщавшей каждому новичку с самого начала что «зомби не существует!».

Ассоциация дала легальность, дала подготовку как в плане организации, так и в обмене опытом по тюнингу оружия, по тренировкам. Чешские огражданенные «SZ Sa vz.58», на которых остановились для своей «команды», были, естественно, с наступлением безвластия, приведены к возможности автоматической стрельбы; а тюнингованы и задолго до этого.

Свой «Взор», любовно доведённый самим Владом чуть ли не до внешней схожести с неким космическим бластером (регулируемый приклад, коллиматорный прицел, передняя рукоятка — сошки, дульная насадка-компенсатор, планки Пикаттини с фонарём и лазерным целеуказателем, замена всех пластико-деревянных частей на детали из чёрной ударопрочной пластмассы) Влад даже сюда брать пожалел… А Андерс вот свой, пользуясь, что теперь на границе их хорошо уже знали, провёз… ну, пусть будет! Сам Влад рассчитывал обойтись своим 17-м Глоком с 30-зарядным магазином — оружием не менее надёжным, но не в пример более разворотливым в перестрелке накоротке. Петерс, по примеру шефа, также рассчитывал обойтись короткостволом; к тому же ему и предстояло тащить бОльшую часть снаряжения.

— Готовы?.. — Влад оглядел сподвижников и скомандовал в рацию: — Мы пошли! Огонь не ниже второго этажа и только по вспышкам, но массированно! Принято? Парни — маски! Go!

И они побежали.

Как они и рассчитывали, бОльшую часть пути удалось преодолеть незамеченными, и даже когда они выбежали из-под прикрытия дымов, стрелять в них стали не сразу. Огонь был одиночный, и не особо прицельный, — Влад правильно рассчитал, что защитники отвлекутся на имитацию штурма с тыла.

Несколько раз торопливо щёлкнули выстрелы из бойницы второго этажа; Петерс вскрикнул, роняя лестницу; Андерс, упав на колено и уперев мгновенно переброшенный на ремне-трёхточечнике автомат со спины на грудь, короткими чёткими очередями заткнул амбразуру; с тыла помогли — оттуда также часто застучали автоматные очереди, и стальной ставень, из-за которого стреляли из дома, затрещал от попаданий; вокруг окна пули выбивали пыль и крошки из финского облицовочного кирпича… Нет, нормально; повалившийся было Петерс, которого подхватил под руку Влад, быстро и сам поднялся, вновь подхватил лестницу, Влад схватил её другой конец. Ещё десяток секунд — и они оказались под стенами дома!

Пусть недолгая, но безопасность. Теперь действовать быстро…

Окна полуподвала и первого этажа, как он рассмотрел ещё через бинокль, были наглухо замурованы.

Они заранее наметили окно на втором этаже, через которое рассчитывали прорваться; заранее отработали действия, и работали теперь быстро и слаженно.

Бросили лестницу и всё снаряжение, включая пару омоновских щитов, на землю. Влад, как и друзья, сменив маску противогаза на тактические очки, споро раздвигал телескопическую удочку, на одной из секций которой был закреплён заряд: толовая четырёхсотграммовая шашка, прикрытая для бОльшего фугасного воздействия достаточно тяжёлой стальной пластиной.

Сначала думали обойтись запальной трубкой с обрезком бикфордова шнура, но потом решили, что электрозапал будет пусть чуть менее надёжен, но сэкономит несколько ценных секунд. Раз-раз-раз! — теперь заряд находился на конце составного, чуть гнущегося под его тяжестью, пятиметрового стеклопластикового шеста, обвитого электропроводом.

— Андерс?.. Готовность! — Влад обернулся.

Андерс, на коленях, торопливо состыковывал шесты. Петерс, кривясь от боли — в него всё же попали, но, к счастью, только в бронежилет, — поднял щит.

— Андерс!! Под щит!

Тот кивнул, и, отложив в сторону готовые уже шесты с закреплённой на конце простой алюминиевой кружкой, подхватил второй щит, поставил рядом со щитом Петерса и чуть под наклоном — щиты должны были закрыть их от щебёнки, которую неминуемо выбьет взрыв из обналички окна, и от взрывной волны.

— Есть готовность!

Теперь Влад, укрывшись за щитами, поднял самодельный вышибной заряд к ставне выбранного окна. Пружинит, гнётся, сволочь… вот, нормально! Заряд был прижат к ставне.

Наклоняясь, пряча голову под щит, Влад скомандовал:

— Контакт!

Грохнуло оглушающее.

По щитам ударило так, что, не удержавшись на корточках, они повалились на мокрую истоптанную землю. Краем глаза Влад увидел, как стальная пластина, прикрывавшая заряд, кувыркаясь, улетела далеко в сторону.

Пока соратники возились, поднимаясь, Влад откатился в сторону, взглянул… Удалось!

Бронеставня была вбита внутрь дома, путь был свободен!

Петерс, пыхтя, уже поднимал лестницу, шепнул натужно:

— Помоги!..

Влад бросился ему на помощь.

Андерс, достав из разгрузки гранату Ф-1, вырвал кольцо, и сунул её, прижав рычаг взрывателя, в кружку, закреплённую на шесте. Поднял шест, примерился — и забросил гранату в выбитое взрывом окно, — старый способ, отработанный ещё пехотинцами второй мировой, когда нужно было в городских боях не метнуть гранату вдаль, а аккуратно забросить её в соседнее же окно, либо этажом выше прямо над собой.

В комнате второго этажа спустя секунды грохнуло.

Всё шло по плану. Петерс с Владом упёрли верхний конец лестницы прямо под развороченное окно, из которого валил сизый дым; Андерс, отбросив ненужный уже шест, быстро полез по ней, цепляясь за ступеньки одной рукой и направив другой на окно ствол автомата. Секунды — и он скрылся в окне. Влад поспешил за ним.

Операция развивалась по плану.

ПАДЕНИЕ «ДЕПУТАТСКОЙ КРЕПОСТИ»

Сковав силы противника внутри дома, «ушкуйники» дали возможность людям Лижко беспрепятственно пробежать простреливаемый ранее участок перед домом.

Собственно, уже после того, как через взорванное окно второго этажа они проникли внутрь дома, можно было считать, что операция закончена. А если учитывать, что тут же, в комнате, за разломанным взрывом гранаты столом, нашёлся и сам тот самый персонаж, из-за которого всё и затевалось, то можно было считать, что операция закончена с блеском!

Практически без потерь — рану Петерса, пока Андерс контролировал коридор, Влад перевязал — она была не опасна. «Персонаж» — его легко узнали по фотографиям, представленными Лижко, да и по описанию его легко можно было узнать, — вряд ли в этом домике была ещё одна такая же «рептилия», длинная и сухая, почти лысая.

Теперь он был оглушён и ранен.

Влад не любил сюрпризов — ещё раньше, чем заняться перевязкой Петерса, он надёжно связал «депутату» руки за спиной, и даже рот ему завязал поверх импровизированного кляпа — вдруг персонаж надумает с собой покончить; и вдруг у него где ампула… да чёрт с ней с ампулой; вон, самураи, читал, отрабатывали даже такой экзотический способ самоубийства для связанного пленника, как откусывание собственного языка с последующим умиранием от потери крови… Так что случайности нужно было предотвратить, что и было сделано.

Это была большая удача — что персонажа взяли живого и сразу; теперь можно было просто держать оборону в комнате второго этажа, благо коридор прекрасно простреливался; и ждать пока «солдаты Лижко» и сам педо-фюрер, как про себя назвал его Влад, соблаговолят пожаловать…

Влад прикинул, что надо будет пленника тоже перевязать — посекло осколками его не смертельно, но серьёзно, и он терял много крови; практически уже плавал в своей крови; и Влад торопился — закончить с Петерсом и перевязать этого… Нет, в его судьбе он не сомневался; да и для него самого было бы, пожалуй, наилучшим выходом тихо отдать концы от потери крови; но для них он был весьма ценным приобретением, дорогим козырем в коммерческой игре. Взяли живым? — взяли. Раненый — издержки; один чёрт ему недолго осталось; успеет Лижко ему в глаза плюнуть — ну и на здоровье, мы свою миссию выполнили; а на зачистку коттеджа мы не подписывались, нет…

Затрещали выстрелы Андерса, Влад рефлекторно пригнулся; гильзы веером полетели над головой, запрыгали по полу. Настороженно положил руку на лежащий рядом на полу Глок…

— Нормально всё!.. — обернулся от двери Андерс, — Попытка… пресечена. Девка, вроде. В камуфле.

— Завалил её?

— Не. Отпрыгнула — вёрткая, зараза. Влад, — этот, педик, не говорил что тут девки.

— Какая разница кто тут… Педиком его не называй; а то привыкнешь и вырвется в его присутствии.

— А как его называть?

— «Клиент». Просто «клиент». Мы должны быть профессиональны, без разницы нам его ориентация.

— Оно это само собой как бы… Петерс, как? Терпи, дружище, три четверти уже сделали; я даже не ожидал, что так легко выйдет!.. Ты, Влад — голова!

— Следи там…

— Долго ещё эти уроды?.. Им что, ковровую дорожку раскатать?

— Сейчас… — Влад слушал рацию, — Говорят, что их с мансарды поливают, не могут быстро…

— Что они вообще могут?? То ли дело мы!..

Он снова даёт очередь в коридор, отшатывается — на этот раз в коридоре так же в ответ гремят выстрелы. Пули рвут дорогие обои, крошат штукатурку. Ого, подтянулись. Босса своего отбить хотят, что ли? Выдавить нас обратно? Ну, это навряд ли, — патронов у нас валом, а каждый оттянутый от внешних стен внутрь ствол обороняющихся, — это прореха на внешней защите…

Снова выстрелы. Андерс быстро перезаряжает автомат.

— Север, я Прорыв. Север… Мы сковываем их внутри — продвигайтесь! Север!.. Долго вас ждать, чёрт побери?? Гостинец у нас, упакован! Север!..

— … хррр… — раздалось из рации, — Идём уже… ожидайте!..

И правда, — теперь выстрелы стучали и на первом этаже, и на мансарде; а вскоре и по лестнице в их проломленное окно полезли знакомые рожи с цветными повязками на рукавах. Прекрасно! Андерс уступил место у двери вновьприбывшим; и вскоре непрерывная трескотня автоматных очередей наполнила весь дом. Защитников не очень умело, но пользуясь численным преимуществом стали выдавливать одновременно на мансарду и вниз, в подвал. На первом этаже, матерясь, вскрывали изнутри парадный вход, — вскоре можно было ожидать и прибытия самого педо… тьфу, Клиента; ну и расчёт. И пусть они тут дальше сами кувыркаются.

Удачно всё же получилось — что сразу же этого… упаковали. Так бы пришлось участвовать во всей этой вакханалии; а бой внутри здания — это совсем другое, тут ничего заранее не рассчитаешь; бой внутри здания чреват сюрпризами… Да, удачно всё вышло. Продуманно.

Он явно опоздал.

Это было ясно уже на подъезде к коттеджному городку: там отчётливо гремели выстрелы. Не просто выстрелы, а настоящая канонада: хлёсткие раскатистые щелчки одиночных перекрывались отчётливым стрекотанием автоматов. Стволы били на расплав, явно, как он подумал, «на подавление»: кого-то жёстко и массированно прижимали, не давали высунуться, поднять голову. И явно это были не обитатели депутатского коттеджа, у них просто не было столько боеприпасов к автоматическому оружию. А то, что стрельба шла именно вблизи коттеджа Виталия Леонидовича, он понял сразу, ещё на подъезде. Там же вдруг стало вспухать в свеже-морозном воздухе здоровенное белое облако…

На пожар это было не похоже… Газ?

Он снизил скорость — его быстрое прибытие вряд ли сейчас что-то решало, а вот нарваться или на шальную пулю, или вообще на прицельную автоматную очередь от осаждавших коттедж было запросто. Да я же, — подумал Владимир, — и не на тачанке, чтобы с гиканием врываться «в ряды врагов»…

Потому он не только снизил скорость, но и сделал порядочный крюк, чтобы подобраться к коттеджу не со стороны центральных ворот, где, судя по всему, шла наиболее интенсивная стрельба, а с тыла, со стороны большого участка, где были раньше и альпийские горки, и кусты, и цветник, потом, впрочем, в процессе подготовки к обороне, все безжалостно заровняные.

Остановился подальше, возле одного из брошенных коттеджей.

Слез с мотоцикла, и только тут почувствовал, как застыли руки и плечи, неприкрытые куцым щитком мотоцикла. Ух ты, вроде как и не очень холодно было с утра, а вот поди ж ты… как бы не отморозил ещё… Стал тщательно растирать кисти рук; когда в той стороне, где был коттедж, сквозь непрерывное, то усиливавшееся, то слабевшее тарахтение выстрелов, вдруг звонко ударил взрыв… Через секунды — второй, но уже слабее, глуше.

Вот так вот… в животе противно защемило. Приехал, бля… Он точно помнил, что Виталий Леонидович ничего не говорил про гранаты; были бы у него — он бы обязательно этот фактор обороны обозначил. А так… Он про огне-фугасы говорил; но, насколько можно было судить, не были они задействованы — в стороне, где коттедж, по-прежнему расползалось только густое белесое облако. Рванули бы фугасы с горючим — точно была бы гарь… а так… неужели до обитателей коттеджа всё же добрались! Наташа… Ведь говорил же, говорил! — какая к чёрту оборона с помощью Саег и ИЖей в эпоху автоматического оружия! Ведь точно, поди, шарахнули в окно из гранатомёта!.. Хотя нет… Почему нет?..

Представил себе Наташу; окровавленную и изорванную осколками, валяющуюся куклой, как те трупы, что он насмотрелся возле церкви… Передёрнуло.

Но что же делать??

Для начала решил не пороть горячку, и, спрятав мотоцикл, прокрасться поближе, на разведку. Оценить обстановку. Может… чем чёрт не шутит, вдруг его вмешательство, с тыла, да ещё с автоматом (спасибо Алёшке!) будет решающим??

Мотоцикл затащил в кирпичный сарайчик, где у прежнего владельца коттеджа, судя по разбросанным на полу мятым пустым канистрам и пучку оборванных проводов из раздербаненного распределительного шкафа, стоял прежде генератор. Солидный, видимо, был генератор… теперь его, естественно, вывезли; безжалостно, и скорее всего бесцельно раскурочив и другое электрооборудование. И насрав повсюду, конечно же, ну как же без этого.

Прислонил приятно-горячий Судзуки к стене, погрел об него руки. Снял, повесил на руль шлем; поглубже натянул на уши шерстяную шапочку. Проверил автомат. Ну что, выдвигаюсь…

В районе коттеджа стрельба слабела; и, в основном, выстрелы раздавались глухо, как бы из помещения. Неужели взяли?..

Белесое редеющее облако дотянулось и сюда; оно пахло почему-то извёсткой и сыростью… Нет, это был не газ; это, наверное, была дымовая завеса! — подумал Владимир. — Видишь что, как ни готовились, а этот момент так и не предусмотрели…

Выглянул из сарайчика. По снегу — отчётливые следы колёс мотоцикла. Вот чёрт… Одна надежда, что сейчас тут никто не шляется. Если кто и обретается в этих прежде элитных, а теперь просто кирпичных сырых коробках, те уж, наверное, сейчас сидят где-нибудь по подвалам и шевельнуться боятся!

Надо пробраться вдоль забора; там, с дальней стороны, на участке ещё кирпичное строение есть — баня. «Водный центр», как его называл Виталий Леонидович: действительно, баня с печкой, с дровяной, не с электрической; запас дров; и стационарный, обделанный камнем, мангал; и бассейн с водяной пушкой.

Занятная такая штука эта «водяная пушка», отец так и не собрался такую в своём коттедже поставить; сказал что «баловство: хочешь поплавать — бери абонемент в ДВЦ, городской Дворец Водного Спорта, и махАй там на 50-метровой дорожке; а грести на одном месте, в набегающем от водяной пушки потоке воды — недостойно мужчины и спортсмена!»

Посмеялись, помнится, тогда, обсуждая «достойно-недостойно ли джентльмена грести на месте»; кажется, отец немного ревновал к затеям своего друга и не считал возможным их дублировать у себя, чтобы не нарваться на дружескую же подначку «- Копируешь, Женя?.. Ничо-ничо, пользуйся!..»

Да и участок у нас в черте города, Мувск не Оршанск, участок невпример меньше. Был. Да, был…

Где пригнувшись, где на четвереньках; опять же сделав немалый крюк, выбрался к дальнему краю участка. Здесь огораживающая участок стена была не бетонной, как рядом с коттеджем, а из металлической сетки; и ещё густые кусты чего-то колючего; кустарника, всего сейчас засыпанного снегом. Людей, как и человеческих следов, там не было…

Хотя было и далеко от дома, всё же меньше всего хотелось, чтобы его сейчас заметили; пусть даже и случайно; и потому к сетке-ограде он полз уже по-пластунски. Дополз; сквозь сетку и просветы между кустами стал рассматривать происходящее…

Вот так вот… ччччерт! А ведь коттедж-то, судя по всему, взяли!

Пока давал крюка, стрельба уже окончательно стихла. А, нет, не совсем ещё! Отдельные выстрелы раздавались, судя по всему, на мансарде; кто-то там ещё держался; но выстрелы и ответные короткие автоматные очереди были редки, и, судя по звуку, были обращены не вне стен, а внутри. Кто-то как-то ещё держался. Но, кажется, один… Вот, даже пистолетные щелчки слышны — видать совсем плохо дело… нет, опять ружейные. Кто же там…

Понаблюдав через кусты, решил пробраться поближе; подобраться, прячась от наблюдающих, возможно, с коттеджа, за домиком-баней. Кажется, он был у Виталия Леонидовича тоже на плане помечен, как «с фугасом»; но сейчас вряд ли кто его будет подрывать… да, вряд ли! Видно было, как от ворот, совсем не нагибаясь, к фасаду коттеджа двинулись несколько фигур; одна, кажется, в чём-то длинном чёрном, типа пальто. Не перебегая и не нагибаясь… Всё, явный каюк… Он стиснул зубы.

Кто бы это? Не разглядеть отсюда. Эх, сейчас бы хотя б маленький китайский бинокль, как видел у Вовчика! Плёвая, казалось бы, вещь; весит всего ничего и стоил какие-то копейки, помнится, — а мог бы сейчас быть очень полезен… Отсюда бы и верхние этажи бы рассмотрел… С фасада, кстати, через окно видимо, вяло выбивалась струйка тёмного дыма — что-то там горело, внутри. Эх, всего не предусмотришь… Хотя вот кредо Вовчика было: «Всего не предусмотришь, но нужно стараться!»

Ещё раз пришлось вспомнить Вовчика и его предусмотрительность, когда стал решать, как преодолевать сетчатую ограду. Shit, Вовчик бы решил эту «проблему» на раз — у него всегда был с собой мультитул. Перекусил бы сетку, сделал лаз — и пролез бы. А мне что делать??

Достал нож, повертел… нет, ножом не вариант. Но не через верх же лезть! Это было бы совсем наглость, темнеть ещё не начало, заметят! Да и сетка поставлена грамотно — верхний край около метра не закреплён, свободно болтается — такой замучаешься преодолевать… ну почему у меня нет с собой такой простой, и такой недорогой в прошлом вещи, как мультитул с кусачками??!

Он минут сорок елозил по снегу за кустами и сеткой, пока, наконец, не нашёл место, где внизу сетка была неплотно закреплена; и, казалось бы, можно было протиснуться…

Ага, не тут-то было! Голова и плечи пролезли, а грудь застряла… Твою мать! Мешая русские и американские ругательства, он, стараясь не сильно трясти сетку, с которой и так уже осыпался снежок, протискивался-продирался, хватаясь за толстые в основании в основании ветки кустарника, чувствуя, как острые края сетки рвут куртку и снег сыпется за шиворот.

Бляяяяя… Надо быть предусмотрительным. Надо быть предусмотрительным. Надо-надо-надо! Как Вовчик, как Вовчик, как Вовчик!! Бля… Вроде пролез. Бедная куртка. И штаны. И бедный я… вытряхнул из рукавов, насколько смог, противно тающий снег; подтянул весь забитый снегом автомат… Теперь ползком же к баньке…

В затихшем было коттедже вдруг совсем глухо опять стукнули выстрелы. Совсем тихо, в глубине. Он замер. Или показалось?? Потом там же, в глубине коттеджа, но вполне отчётливо, ударил взрыв.

Внутри «водного центра» всё было как ожидалось: холодно и пусто. Дверь не заперта, хотя замок и не сломан. Даже приоткрыта несколько; но, судя по наметённому снежку, внутрь давно никто не входил… В общем, наверно, и правильно что дверь не заперта — «водный центр» с бассейном был весь практически застеклён; захотел бы кто попасть внутрь — попал бы. А так — залез, осмотрелся, — нет ничего ценного, доволен? Ну и ползи обратно, только не гадь…

Несколько стёкол были разбиты, в том числе и в фонаре на потолке, и внутрь намело снегу. В углу стояли стопкой, один на другом, пластиковые шезлонги; вокруг пустого бассейна, облицованного голубой плиткой, расставлены в беспорядке пластиковые же кресла; на одном лежит смятое забытое полотенце — как будто только что кто-то купался.

Он огляделся. Хорошее место для наблюдения, неужели Виталий Леонидович это не предусмотрел?.. С другой стороны — что тут высматривать? Коттедж далеко, и видно только сбоку… Но чтобы выждать до темноты — нормально. А в темноте уже подобраться ближе, под стены. Хотя… до темноты «они» наверняка всё и закончат… Наверное, сейчас в коттедже зачищают… зачем им пленные? Наверное, всех внутри уже убили; кто-то один отстреливается с мансарды. Кто — Виталий Леонидович, Глеб, Миша, Макс?..

Он лежал так на подтащенном к окну-витражу шезлонге, всматриваясь в дом, когда поймал себя на том, что слышит некие звуки. Ни то всхлипы, ни то подскуливание; и постукивание, как будто кто-то пытается поднять нечто тяжёлое, и это не получается. Срывается, погромыхивает негромко. Прислушался — и правда. Ты смотри-ка — собака какая-то приблудилась и куда-то пытается пролезть? В коттедже-то не было домашних животных — у Наташи была аллергия на шерсть, — а тут-то откуда? Тут же кушать нечего…

Осторожно, стараясь не нашуметь, поднялся, и, держа пистолет наготове — мало ли что! — занялся осмотром. В помещении топочной никого не было. В душевой — тоже. И в парилке, где до сих пор, казалось, приятно пахло берёзовыми вениками. И в дровянике, наполовину заполненном берёзовыми колотыми чурбачками, тоже никого не было. Богато жил депутат — отметил про себя ещё раз Владимир, — не что-то, а берёза в дровах…

Опять всхлипнуло — проскулило. Нет, это где-то здесь…

До следующего звука пришлось замереть и довольно долгое время стоять неподвижно, стараясь даже не шумно дышать. Опять всхлип… ага, это под полом, тут где-то.

Достал фонарик (Ай, молодец Вовчик. Хоть на этом настоял — чтоб фонарик, нож, зажигалка были как EDC, ежедневный носимый набор.), включил. Ага, железный щит, крашенный серой же, в цвет пола, плиткой — а зачем он тут? А, тут же проход, вернее, лаз к механизму водяной пушки — обслуживание там, регламент… Сбросил несколько поленьев со щита, подцепил его за кольцо, потянул — поднялся с противным скрежетом. Посветил вниз, на всякий случай укрываясь за железным же щитом — внизу в бетонной коробке рядом с трубами, вентилями, парой каких-то больших чёрных баллонов и манометрами сжавшаяся маленькая фигурка, закрывающая лицо от света:

— Нннее!.. Не подходите!! Я… я стрелять буду!!!

Наташа.

НЕОЖИДАННЫЙ «УХОД ПО-АНГЛИЙСКИ»

Лижко, сука, был роскошен.

Чёрное расклешённое от шеи пальто до щиколоток с цветными отворотами и пушистым норковым воротником делало его похожим не то на какого-то средневекового герцога в траурной мантии, не то на зловещего персонажа «Звёздных войн», а то и на Германа Геринга из старой кинохроники. Не хватало только обрюзгшей морды — сам Лижко был молод и строен, — и маршальского жезла… На голове — пыжиковая шапка-пирожок, напоминающая боярскую тиару.

Вот для кого всё происходящее в последние два года было только на пользу: «поднялся» на волне «недовольства мувским центром»; благодаря своей полностью отмороженной позиции («перерезать всех мувских, война до победного конца, веками нас грабили!») и некоторому навыку в ораторском искусстве, вернее — в демагогии «на толпу», обзавёлся электоратом, пролез в Думу; там быстро оброс знакомствами; влез в какие-то сомнительные коммерческие сделки, от которых за версту несло рейдерством; и даже небеспочвенные обвинения его в «голубизне» от политических противников ему не вредили! Электорат рассуждал просто: пусть он там в любые отверстия совокупляется, лишь бы отражал чаяния. А «чаяния» он отражал, почему нет? Болтать, потрясать кулаками с трибуны и проклинать политических оппонентов — это же не в окопах под мувскими Градами лежать! А когда ситуация повернулась так, что «стало можно» обрасти ещё и вооружённой «дружиной» — тоже не упустил случая.

Правда вот «дружину» его повыбили бОльшей частью в прошлом бестолковом штурме, из-за чего он тут в том числе и припёрся поквитаться… Прошествовал с небольшой свитой холуёв прямо через центральный, уже настежь открытый, вход — и сразу на второй этаж, к пленнику.

— Ах ты ж падла! Падла-сука, мразь, сволочь недобитая!! — выкаркивая ругательства, он какое-то время сходу пинал связанного окровавленного пленника, путаясь в длинных полах пальто. Потом это ему наскучило, а вернее — утомился. Отдав одному из холуёв — ага, Паралетов, — узнал Влад, — свой головной убор, и, поправляя волосы затянутой в чёрную перчатку рукой, распорядился поднять пленника «и как-то привести его в вертикальное положение и в чувство — я перед его смертью хочу ему в открытые его глаза плюнуть!» Свита кинулась поднимать, особо старался один толстый; Паралетов же отступил к стене, с почтением держа обоими руками лижковскую шапку-пирожок как царскую корону…

— Давайте-ка расчёт!.. — начал было Влад; но «красавец в чёрном» только отмахнулся — ему только что пришла в голову замечательная идея:

— Да подожди ты!.. Отдам! Там ещё расписаться надо, и оговорить дальнейшее — видишь, я занят?? Идите вон пока — помогите ребятам; что там за хер с горы до сих пор стреляет сверху??

Влад угрюмо отступил — Лижко был в запале; ладно, какое-то время можно переждать… Что тот рассчитается — он не сомневался; приготовленные документы он видел своими глазами; да и задел на будущее был. Ладно, пусть поглумится, десять минут — полчаса можно и подождать. Видал он уже таких: трусливый в душе; крутой и злобный, когда ему казалось, что он полностью контролирует ситуацию. Калька с «негритянского босса» из какого-нибудь американского дешёвого боевичка; наверняка и цепуру золотую на шее носит… Ладно, переждём; сейчас давить себе дороже; распалённый, играющий перед своей кодлой в «крутого босса» Лижко ведь может и сделать что-нибудь такое, что и им во вред, и самому потом жалеть придётся. Главное — дело сделано. Конечно же, ни на какую «помощь ребятам» он не пошёл, остался здесь — ещё чего не хватало, под это мы не подписывались… На мансарде по-прежнему редко постукивали выстрелы.

Поднятый двумя холуями владелец коттеджа разлепил, наконец, веки и мутно уставился на оппонента. Замычал сквозь кляп.

Лижко хищно и радостно кивнул — и повязку со рта ему сняли, тряпку изо рта вытащили. Он обвис на руках его держащих охранников — то ли действительно был так серьёзно ранен и оглушён, то ли так подействовала «смена ролей»: ррраз — и вот ты уже ничего не контролируешь, и перед тобой ликующая рожа твоего заклятого врага! Или придурялся — это Влад тоже не исключал.

Не успел Лижко, выхаркивая ругательства, вновь пару раз врезать ему по и так разбитому лицу, как у самого толстого из приближённых засигналила рация. Выслушав, он почтительно обратился к патрону:

— Шеф… Там, в подвале ребята убежище вскрыли. Там эта… бабы и ребятишки. Сами открыли… Как?..

— Всех! — махнул рукой в чёрной перчатке Лижко, так что с руки полетели красные капли, — Всех!..

— Там эта… баба одна кричит, что она — знаменитая певица. Что она…

— Все-е-хх!! — перебив, чуть не завизжал человек в чёрном пальто; хватая одной рукой свою жертву за лицо:

— … помнишь?.. помнишь??? Ты тогда что говорил — «маргинал», мол, «без стыда и совести», «таким нельзя в политику»?? Гад! Гад!! Запрятался тут, в норе своей; думал, не достанут тебя?? Моего… моего Степана убил!!

Человек с рацией уже что-то нашептал в неё; и снизу, глухо, послышались автоматные очереди.

Связанный бывший депутат изменился в лице; теперь это была не полуобморочная маска только что очнувшегося, а лицо, полное ненависти.

Лижко захохотал:

— Вот так, вот так!! Ты смотри — ожил! Ты погоди — мы ещё туда вниз сходим, все вместе, да, и ты с нами; потопчемся на… на твоих домашних! Хочешь??

Депутат рванулся — но держали его крепко. Застонал.

— Да-да-да-да!.. «В морду» мне хочешь дать. Я правильно понял?? Развяжите его! — скомандовал он своим людям, и тут же, обернувшись, с некоторым беспокойством обратился к Владу:

— …обыскали его? Тщательно?..

— Нормально обыскали. — буркнул Влад. Ему не нравилась эта интермедия, в которой он был невольным зрителем, но приходилось терпеть, — Нет у него оружия.

— Ещё раз обыщите! — потребовал Лижко у своих охранников; и снова, к пленному: — Ну что?? Пойдём смотреть на покойников?? Сначала на твоих — потом моего Степана хоронить пойдём?? Знаешь — я решил! Я тебя с ним в одной могиле похороню! Только живого! Проводишь его!.. На тот свет, ага!

Искажённое ненавистью и страданием лицо депутата стало вдруг собранно-сосредоточенным. Он, поддерживаемый с двух сторон охранниками Лижко, растирал запястья.

— П-п-пойдём!

— Аааа, хочешь? Торопишься? А пойдём! Ударить меня хочешь, нет?? — Лижко аж приплясывал от возбуждения перед пленником.

«— Он ещё и мазохист, поди… — подумал Влад, наблюдая как процессия двинулась из комнаты в коридор, — Гремучая извращенская смесь: садо-мазохист в одном флаконе. С какой-только мразью не приходится общаться… Как-то, когда эти «ватажные» принципы задумывали, не предполагали столько грязи…»

Процессия двинулась по коридору к лестнице. Впереди шёл, протирая перчатки носовым платком и злорадно время от времени ощеряясь, оглядывался сам Лижко; за ним пара дюжих охранников почти волокла внезапно как бы потерявшего все силы пленного; за ними шествовал «помощник по специальным вопросам» Паралетов, толстый, и ещё двое бойцов. Следом, тяжело вздохнув, и махнув своим, чтоб не отставали, пошёл и Влад.

Собственно, поджидая своих парней, он и отстал; да и спешить было некуда; и потому сам момент он не видел: там, где коридор переходил вправо в площадку, откуда шли лестницы, ведущие на первый этаж и на мансарду, заслонённые спинами охраны, кто-то придушенно вскрикнул; что-то стукнуло, — и тут же ударили выстрелы. Один, второй, третий.

Мгновенно в руке Влада оказался пистолет; рядом вскинул автомат Андерс — но всё заслоняли спины мельтешащей охраны. Суетясь, они щёлкали сейчас предохранителями автоматов, заслоняя происходящее в конце коридора, но не стреляли. Что-то там происходило!

— Разошлись, бар-р-раны! — гаркнул Влад, падая на колено и готовясь стрелять. Андерс тут же дал короткую очередь поверх голов, в замкнутом пространстве выстрелы ударили оглушительно; и мельтешащая охрана Лижко, действительно как бараны под кнутом пастуха, шарахнулась в стороны, очищая директрису.

Зрелище было идиотски-неправильным: только что еле переставлявший ноги израненный и оглушённый бывший депутат теперь пятился к лестнице, прикрываясь Лижко, цепко держа его одной рукой за шиворот шикарного пальто, а другой рукой держал у уха уже своего пленника пистолет… А два охранника, которые его, собственно, и полунесли-полутащили, теперь лежали на полу.

Бывший пленник пятился, отступал к концу коридора; и, когда дошёл, кинул взгляд вбок, на лестничную площадку — и тут же дважды выстрелил туда. С визгом метнулся, чуть не сбив Влада, Паралетов.

— Откуда у него пистолет?? — это Андерс; он ведь обыскивал пленника, и обыскивал тщательно.

— Это же без вариантов… — подумал Влад, ловя в прицел лысую голову, — Внизу — люди Лижко, много. На мансарде — тоже несколько человек. Да вообще — дом взят! Ему только застрелиться… Разумно было бы с его стороны хлопнуть и Лижко — чего он тянет?..

Лысая голова в прицел не ловилась, мелькала, скрываясь за растопыренным пальто Лижко; а вот бледное как мел лицо Лижко с неожиданно ставшими на белом фоне красными губами, напротив, постоянно попадало в прицел. Да что ж ты тянешь?? — мысленно поторопил бывшего пленника Влад, — Кончай ублюдка! — а что до себя, — так всё одно без вариантов!..

Мешали пятившиеся задницы охранников; выставив автоматы, но не рискуя попасть в босса, они не стреляли, но понемногу отступали под направленным на них стволом пистолета, хотя, чёрт побери, в этой ситуации, напротив, надо было сближаться… набрал долбо. бов в охрану, кретин!..

А бывший пленник вдруг, не стреляя ни в Лижко, ни в стоящих сейчас в коридоре, как в тире мишени, Влада, Андерса, Петерса и охранников, прижавшись спиной к стене — торцу коридора, вдруг ударил в стену каблуком — и под ним образовалась дыра. Собственно, пулевых отверстий в этой стенке и так хватало — в этом направлении стрелял из автомата Андерс, удерживая позицию; и Влад вдруг заметил, что это были именно отверстия; отверстия в светлой стенке, чёрные отверстия от пуль, похожие на точки, а не выбоины, не выщербины. Ещё удар каблуком, ещё — и от каждого удара в стене образовывалась большая чёрная дыра!

Пальнул очередью один из пятившихся охранников; пули чёткой строчкой обозначили пунктир над головой «Клиента» и прячущегося за ним человека; Лижко с совершенно белым лицом завыл, поднимая, как бы сдаваясь, руки:

— Не-е-ет, не стреляйте, не-ет!!

Человек за его спиной выстрелил, но выстрелил неприцельно, просто «в ту сторону» — охранники шарахнулись; и вновь ударил каблуком в стену; выбив на этот раз вообще огромный кусок гипсокартона, которым, как теперь было ясно видно, был облицован торец коридора.

Снова короткая очередь — на этот раз сбоку-снизу, с лестницы; пули опять проходят над головой; но, кажется, в пленника попали… Лижко, закатывая глаза, трясётся — бывший пленник стреляет в сторону; и… и, вдруг, присев, ударив тазом в и так разломанную гипсокартонную стену за спиной, проваливается туда спиной назад!

— Ааааа!!! — охранники рвутся теперь вперёд, к своему шефу, который оказался также втиснут в этот пролом. Теперь он как пробка затыкает дыру; на мгновение мелькает его белое лицо с закатившимися глазами — и голова также пропадает в проломе. Провалившийся в дыру пленник продолжает цепко держать Лижко за воротник щегольского прежде пальто; и, повиснув на нём, увлекает его также вниз… Теперь ясно, что пролом ведёт на нижний этаж, а, возможно, и в подвал. Тело Лижко, нелепо растопырив ноги и изогнувшись назад, быстро втягивается, втаскивается, вползает в провал. Мелькнула кисть руки в чёрной перчатке, суетливо хватающаяся за крошащиеся стенки пролома; миг — и он окончательно провалился вниз вслед за своим пленником…

Суета. Подбежавшие к дыре охранники только бессмысленно замерли перед зияющей чёрной дырой.

Членораздельной речи нет; только мат и междометия:

— …как он ево??

— …Эта! Куда??

— …чо теперь?!

Опёршийся на стену Влад встретился взглядами с Андерсом и Петерсом. Вид у них тоже был обалделый, — такого неожиданного экзерсиса с исчезновением бывшего пленника и самого Лижко они никак не могли себе представить… Чччёрт! Да что Лижко; чтоб он сдох; — у него же в кармане документы! Бумаги, ради которых мы и рисковали!!

Кто-то из охранников, толстый, видимо, старший, распорядился — и все побежали вниз.

Этот же, «старший», на секунды замер перед проломом, даже сунул туда голову — Влад подумал: «Неужели прыгнет вслед за шефом?..» Но так далеко преданность охранника, видимо, не распространялась; и он вслед за всеми побежал по лестнице вниз, туда, куда по идее и вела вертикальная шахта.

Оказавшийся уже вслед за ними у пролома Влад только кинул туда взгляд: видна была задняя стенка, из неоштукатуренного кирпича; а что это вообще такое??

— Похоже, вентшахта! — как бы ответил на его мысленный вопрос Петерс, — Сквозная, с подвала до мансарды.

Да, скорее всего; но это было неважно — важно, что вместе с Лижко и бывшим пленником в эту дыру «ухнули» и документы, из-за которых всё и затевалось! Впрочем, куда он денется!

— Петерс, побудь здесь!.. — показал на пролом товарищу Влад; а сам с Андерсом также, вслед за охраной Лижко, побежал вниз. Прыгать в чёрную пасть шахты не было никакого желания; собственно даже светить туда фонариком было некогда.

На лестничной площадке столкнулись с бежавшими сверху, с мансарды, двоими «воинами».

— Что случилось?? Случилось-то чо?? — наперебой затораторили они. Отмахнувшись от них, Влад побежал вниз, Андерс не отставал, вполголоса матерясь. Идиотская ситуация: уже пойманная, снятая с крючка и помещённая в садок рыбина вдруг последним усилием выскакивает из него, бъётся на траве и, того и гляди, вновь скроется в водоёме! Совершенно идиотская ситуация! — металась мысль в голове у бежавшего вниз Влада, — Что за шахта?? Зачем этот дурак развязал ему руки?? Откуда взялся пистолет?!!

На первом этаже также царила суета: беспорядочные распоряжения, мат; пара человек зачем-то взялась долбить прикладами стену, причём, судя по всему, совсем не ту, за которой мог быть скрытый воздуховод. Потом под полом глухо рвануло… это ещё что такое??

Чтобы не сбили с ног демонстрирующие непонятно кому рвение боевики, Влад с Андерсом предпочли отойти в сторону. Прошло не меньше пяти минут, как суета стала стихать; а взявший на себя командование толстый субъект из охраны Лижко навёл подобие порядка.

Дом был большой, со множеством комнат; так ловко и подло скрывшемуся бывшему хозяину нельзя было дать уйти из него, и толстяк грамотно, на взгляд Влада, выставил посты у двух вскрытых выходов. Несколько человек, вооружившись ломом и лопатами из находившейся при доме хозяйственной пристройки принялись споро ломать стену там, где, на взгляд толстого «командира» могла находиться шахта — судя по всему, гипсокартоном она была прикрыта только там, на втором этаже, и, возможно, в мансарде. Здесь, внизу, везде был кирпич… Опять несколько человек побежали на второй этаж, явно с командой спускаться в шахту… Ещё несколько человек скрылись в подвале, вход в который нашёлся из помещения рядом с биллиардной.

Влад тоже было двинулся туда, но, наткнувшись на входе на тело молодой, красивой при жизни женщины, брезгливо поморщился и внутрь не пошёл. В конце концов пусть холуи Лижко ищут своего фюрера; а найдут его — найдутся и документы. Что этот пидор говорил про «ещё поставить подпись»?.. Впрочем, посмотрим…

Сверху спустился мрачный Петерс.

— Как тут?

— Ищут…

— Когда найдут — то уж точно дохлого!

— Почему так думаешь? — поинтересовался Влад. Впрочем, он и сам так думал, — вряд ли они выжили, после падения-то в эту шахту — что один, что другой. Тот, пленный, к тому же раненый был — даром что так бодро проявил себя… Впрочем, тут ничего заранее не скажешь.

— Один идиот гранату туда кинул!

— Как так?

— Да как… Вы как вниз убежали, сверху двое припёрлись. Ну, с мансарды. Бойцы, мля. Что да как… Ну, я сказал, что пленник проломил стену и сиганул вниз; и что все побежали его вниз же ловить! Я же не думал, что они такие идиоты! А они туда, в дыру, ну, в шахту, заглянули; а потом один возьми и брось туда гранату! Я и сказать ничего не успел! Слышали — грохнуло?..

— Зачем??

— Вот и я ему. А он: «- Ты ж сам сказал, что он вниз спрыгнул!» Ну и что, говорю; зачем гранату?? Его ж живым брать… А он мне: «- Нам, мол, такой команды никто не давал!» Я ему: «- Так там же ваш педик, тьфу, ваш босс Лижко! Там — вместе с пленным!» А он мне: «- А что ж ты ничо не сказал…» Он гранату кинул — и я ж виноват! Тьфу! Дебилы.

Андерс неуместно хихикнул.

Помолчали. В подвале слышались удары тяжёлым в стену. Долбят…

— Кстати. — Петерс опять обратил на себя внимание, — Я там нашёл, откуда пистолет.

— Ну и откуда?? — живо заинтересовался Андерс, — Я его ведь качественно обыскал!

— Там, в коридоре, ну, по которому его вели… там сбоку полочка — видели? Скульптурка там… стояла, видать. За ней картина — офорт. Пейзаж, что-то там из импрессионистов, ну, ты, Влад, видел?.. Копия Мане или…

— Какой ты многословный, Петерс; ты ясно можешь сказать, коротко, — откуда пистолет, при чём тут полочка, картина и импрессионисты??

— Это у меня от нервов — многословие. А сам-то, сам-то!.. Не знаешь импрессионистов — так и не перебивай… вот. В картине — дырка. Офорт — он ведь не на холсте; акварель, она…

— Бляяя…

— Вот, за картиной был тайник со стволом. Он, когда вели, одного охранника оттолкнул, сунул туда руку — прям сквозь акварель, — и положил обоих. Вот! — Он достал из кармана и продемонстрировал пистолетный магазин с тускло блестевшими в нём головками пуль, — Тоже там был, запасной. ИЖевский. ЧОПовский, в смысле — патроны коротенькие, «курц». Предусмотрительный, скажу я тебе!..

— Зря они ему руки развязали! — вынес вердикт Андерс.

— Безусловно! Идиот-понторез этот Лижко!

— Про покойных или хорошо или ничего… — зло буркнул Влад, — Что-то у меня предчувствие херовое. Дело сделали, а расчета…

— Ну погоди, чо ты, сейчас найдут его… их. Слышишь — усердно как долбают! Куда бы он делся!.. — попытался утешить шефа Петерс.

— Долбают… Мне урок.

— Да. Надо было сразу документы у него…

— Нет. Не связываться с долбо. бами-понторезами. Вообще.

— Сейчас вообще все вокруг или долбо. бы-понторезы, или терпилы. В кого не плюнь.

— Да. Тоже верно…

Появился из подвала толстый, на ходу распоряжаясь. Погнал вниз, в подвал, очередную смену — долбить стену.

— Что там? — спросил Андерс. Тот лишь махнул рукой.

— Шеф ваш о себе знать не подаёт? Звуки какие — не?..

— Ничо не слышно. — буркнул тот, — Только грохнуло что-то за стеной — вроде как граната… (Андерс с Петерсом переглянулись) Долбим вот… Идите — помогайте!

— Ага, сейчас. Разбежались. Мы свою работу сделали. Это вы облажались — вы и долбите.

Тот лишь махнул рукой.

Мимо вышли к выходу, покурить, двое «солдат». До Влада донеслись обрывки их разговора:

— …что тут брать-то? Ну, взял с той бабы два кольца и цепочку — я думал, больше будет.

— Делим?

— Даконечно. Моя добыча.

— Жлоб. С товарищем чтоб не поделиться… У меня зато что есть!..

— Ого!

— Классный а?? Смотри какой — гравировка; листики всякие, цветочки! Импортный — это не макар! Как думаешь, сколько стоит?

— Дорогой… Где взял?

— Нашёл. В коридоре на втором этаже. Как думаешь, за сколько можно двинуть?.. Это покруче будет, чем твои цепочка и колечки!

— Ну… Магазин только один, и тот без патронов… Это так… бабе какой подарить. Понтоваться.

— «Понтоваться!» Ты посмотри какая отделка!! А ручка какая! Гля — дерево! На заказ, поди.

— Да, кучеряво тут жили… видал сколько жратвы в подвале! Генератор! Вишь — свет горит, как так и надо. Ты слышь… эта… насчёт пистолета.

— Ну?

— У меня барыга знакомый есть, в Мувск ездит. Через него можно двинуть твой пистолетик. За нормальные деньги, в смысле за мувские «лещи». А тут ты его толком не продашь, талеру сейчас цена говно…

Ландскнехты, подумал Влад. Наёмники. Рассматривают и оценивают добычу. Впрочем, как и мы. Ничего за столетия не поменялось… Мы, однако, пока в прогаре…

— Андерс…

— А?

— Пойду на улицу, пройдусь. Вы тут посматривайте.

Вышел на улицу — к вечеру холодало. Уже темнело; дым от дымовых шашек унесло; только пятна проплавленного снега обозначали места их падения.

Обошёл под стенами коттедж; пнул валяющийся омоновский их щит. Так всё нормально пошло сначала… — надо было этому пидору всё испортить! Сволочь.

Чуть поодаль виднелось дощатое строение. Ага. Стал вспоминать план участка с пояснениями. Туда люди Лижко лазили — там, вроде бы, курятник у хозяев был. Летом. А там, дальше, с торца дома, что? Стеклянные витражи… Теплица, что ли? Нет, теплица у них с другой стороны. А, баня! Ничего так, с размахом строили… Летом, наверное, тут красиво было — газоны, травка, кустики… Водоём вон там был явно.

Сходить туда, что ли? Так просто.

Следов на снегу между строением и коттеджем не было. Прикинул расстояние, оценил, сможет ли достать тот, что до сих пор засел в мансарде. Нет, не сможет — его там загнали в дальний угол. Сходить? Почему бы и нет. Пока эти возятся.

Поправил снаряжение, надел шапочку. И, похрустывая снежком, двинулся к сооружению, где прятались Владимир и Наташа.

ВСЁ ПЛОХО И ГЛУПО

— Влад?.. Влад! Ты где, ты что так долго? — пискнула наушник рации голосом Андерса.

— Сейчас я, подхожу уже… — буркнул в ответ Влад. Он действительно, был уже рядом с входом, где полчаса назад расстался со своими друзьями-ушкуйниками.

Вошёл в вестибюль, по привычке к аккуратности потопав ботинками, стряхивая снег. На улице уже совсем стемнело, приходилось напрягать зрение, чтобы не пользоваться фонариком. А вот в самом доме было относительно светло и тепло, не в пример упавшему на улице под вечер морозцу. Тепло, светло — и наблюдалась определённая суета среди «солдат».

— Чего они?

— Стенку проломили. Полезли туда, внутрь. — отрапортовал Андерс, — И, вроде как, нашли этого. Пидора. Ничо, что я про него уже так? Не был бы пидор — в самом плохом смысле — не велел бы пленного развязывать… живой был бы.

— А что… дохлый?

— Спрашиваешь… Ну, точно пока не известно; может, выкрутится, но вот парни его нашли, светили в него, окликали — не отвечает.

— А того, значит, нету… — не вопросительно, а утвердительно заметил Влад.

— Того нету. Там не просто, вроде как, воздуховод; а ещё какие-то ходы. Так что только на карачках. Они туда лезть как-то без восторга; их тот, толстый и Паралетов, чуть не пинками загоняют. А, во, вытаскивают! Сейчас посмотрим, каково Лижко дались его понты!

Тело Лижко внесли из подвала, придерживая за брюки, рукава, полы пальто сразу десятком рук. Вот голову почему-то никто не придерживал, и она безвольно моталась, свисала. Впрочем, понятно, почему голову не придерживали — из неё текло тёмным. Солдаты стали скапливаться в вестибюле, вытягивая шеи, чтобы рассмотреть как там… Толстый заорал на них; командуя заняться перетаскиванием продовольствия из подвала же к выходу: «- Сейчас подойдут машины!»

Влад, вслед за соратниками двинулся ближе. Андерс обернулся; и, видимо только сейчас заметил на плече у Влада потрёпанный автоматный ремень, а под локтём — короткий автомат, «укорот», АКСУ-74 с затёртым до блеска воронением, где автомат обычно соприкасается с обмундированием. Бывалый, можно сказать, автомат.

— Ого, Влад, где подрезал?..

— Забрал там у одного… — неохотно ответил тот, — Потом расскажу. Ты давай, с этим что?.. Впрочем, и на него плевать — документы достань.

Андерс ввинтился между спинами солдат.

Лижко положили на пол, на ковёр в вестибюле, и теперь вокруг него толпилось всё же немало приближённых. Часть на коленях. Оттуда, из толкотни, выбрался Паралетов, отчётливо сплюнул в угол и пошлёл к выходу. На лице его была написана решимость.

Пошёл нового хозяина искать! — понял Влад, — Значит, с Лижко — всё…

Выбрался из-за толпящихся спин и задниц Андерс. На лице его было написано отчаяние.

— «Шеф, всё пропало; гипс снимают, клиент уезжает??» — хмыкнул сбоку Петерс; но Влад не обернулся на шутку; всё внимание было к тому, что держал в руках Андерс.

Клочья. Окровавленные клочья пластикового файла и бумаг, на которых ещё был виден местами напечатанный на принтере текст и лиловые разводы там, где прежде стояли печати и штампы.

Влад взял в руки, поднёс поближе к свету. Документы были безвозвратно уничтожены. Это уже не документы даже: не разрешения, согласования, спецификация и прочее; это просто были кровавые и частично обожженные ошмётки бумаги. Вот так вот. Провели, чёрт дери, спецоперацию с риском для жизни, проявив креативность в мышлении, а также сноровку и мужество. Блестяще осуществлённую. И вот он, «расчёт» — шмотки, клочья бумаг, пачкающие руки ещё свежей кровью… Бляддд…

— Как так-то, а?..

— Граната, нах. Граната, что тот мудак кинул… — Андерс кивнул подбородком на угрюмого Петерса, как будто это он бросил ту гранату, — У пидора взорвалась, считай, под боком… А может и на нём взорвалась. А там ещё замкнутое пространство, рикошеты плюс волна. В фарш, нах! И прям рядом с этим карманом, что документы были… Это ещё не все, Влад, там часть обрывков того… в него вбило, я уж не стал доставать — и так ведь ясно.

— Ясно. Ясно, что… Бляддд… — Влад не любил ругаться, его прежняя работа предполагала изъяснения исключительно на корректном, с выверенными формулировками, юридическом слэнге; но тут было трудно сдержаться. Хотелось топать ногами, плакать и плеваться. Хотелось растолкать всех, продраться к телу Лижко и с чувством топтать его каблуками, пинать… как он пинал недавно пленника на втором этаже. Хотелось грязно ругаться на великом и могучем; но он большей частью уже забыл все разнообразные русские ругательства, кроме самых «очевидных» и универсальных. Блядд!! Сука, довыделывался!! Всё сделали — вошли, упаковали, только что бантиком не перевязали — урод не смог упаковку на, блядь, подарке вскрыть, чтобы не оскандалиться!! И сейчас лежит, сука пидорская, дохлый в фарш; а его мудаки вокруг него толпятся и от отчаяния, глядишь, ему сейчас искусственное дыхание станут делать. Ага. Изо рта в рот. Как у пидоров принято. Если у него ещё рот там остался. И вот они — «документы», из-за которых всё затевалось! Тьфу!

Он в отчаянии бросил обрывки на пол и вытер испачканные руки о красивую ворсистую портьеру у окна. Гадство. Не в первый раз приходится, — подумал он, — окровавленные руки о чистое вытирать после сделанных «чисто» дел. Кровь не говно, — говорил он себе, — Не воняет… Но первый раз вышло так глупо! И спросить не с кого! — этот пидор дохлый, и… и сам виноват! Или… или пойти и грохнуть этого, как его?.. Как пидр его называл — Виталия? Виталия Леонидовича, рептилию чёртову. Да. Пойти — и грохнуть. И пацана этого с девкой, если не сбежали ещё!!

Рука судорожно стиснула автомат.

— Нахер ты им дал гранату туда бросать?? — рядом ссорились сподвижники, на Петерса наседал Андерс.

— Я чо, знал, что он настолько мудак?? Как я мог предположить?? — отбивался тот, — Ну как?? Я ему — «пленный туда прыгнул!», а он — гранату! Чего я ему должен был сказать??

— Надо было!.. надо было… Бля. Не надо было давать бросать!

— Откуда я мог знать, что он бросит?? — уже орал и Петерс.

Фффффыхх… Влад с усилием выдохнул. Да. Нах. Дурацкая ситуация, а, главное, непоправимая. Топливоналивняки теперь фиг выведешь официальным маршрутом… Впрочем… впрочем и долг перед «группой Лижко», будем считать, погашен… нет худа без добра. Так, что ещё? Задел на будущее аннулирован; нужно будет с нуля искать новых контрагентов…

Влад не зря считал себя хорошим бизнесменом; а важнейшее качество успешного бизнесмена — не поддаваться бурным эмоциям: страху, ярости, панике.

Ффффуххх… Ну, кажется, справился с собой. Главное-то что? Все трое живы, никто даже серьёзно не ранен. Ну, залёт с документами получился, ну… что ж. Спишем на «получение негативного опыта», что тоже само по себе ценность. Если переосмыслить и не повторять. Конечно, переться опять к «банному комплексу» и расстреливать пацана с девчонкой и бывшего владельца коттеджа, который и так-то, поди, уже подох, он не станет — нерационально. Тем более что ни парень с девкой, ни этот… Виталий Леонидович, ничего ему не сделали. Мудак тут Лижко. Ну и он сам, конечно…

Вокруг ругались. Ругался «толстый»; как понял Влад, посылая солдат искать так и скрывшегося в лабиринтах подземных переходов, перелазов, дымарей и прОдухов бывшего хозяина коттеджа, а солдаты отнекивались. Ругались ватажники:

— …надо было предусмотреть!! — кричал Андерс.

— Какого хера??! Как можно предусмотреть бессмысленную глупость? — отвечал Петерс.

— Ша, парни. Ша. Закончили! — в перепалку примирительно вклинился Влад, — Никто не виноват… (кроме меня — подумал он про себя) Действительно, всё не предусмотришь… хотя надо стараться! (он случайно процитировал любимую фразу Вовчика).

— И что теперь??..

— Ничего. Попробуем протащить бензовозы по окружному маршруту…

— По одному??? Там все не пройдут! Да и один…

— Остальные тут оставим… а что делать? Андерс! Ты говорил, у тебя этот, знакомый… — переключился на деловую волну Влад, — Ну, который новый кабак держит возле Училища Полиции; он ещё у нас, вроде, коньяк брал — через тебя? И который нам с теми, с подставными полицаями здорово помог. Ты говорил — деловой?..

— Хороший кабак! — сразу повеселел и так же переключился на новую тему Андерс, — Зря ты туда так ни разу и не заглянул! А парень — нормальный! Я тебя ещё с ним познакомлю. Нормальный парень, со связями. Вроде как.

— Надёжный?

— Ответственный!

— Ты с ним опять встреться… Поговори насчёт пары бензовозов «на ответственное хранение», а? Чтобы было куда спрятать. По оплате определитесь… собственно, той же соляркой или бензином, но чтоб… ладно, с этим потом конкретно. Сможешь?

— Не вопрос, Влад; завтра же в кабак к нему, даже сегодня ещё можно успеть!

— Ну, сегодня… Нет, сегодня — отдыхать.

Противный сизый дизельный выхлоп пробился в вестибюль; мимо засновали солдаты покойного Лижко, понукаемые теперь толстым его сподвижником; таская на выход коробки, упаковки банок, ящики.

— О, грузятся уже!

— Ну правильно, что тянуть. Давайте-ка мы тоже поучаствуем в экспроприации; тут много что должно бы быть, серьёзно люди осаду пережидать рассчитывали… Андерс, Петерс! Гоните машины сюда, я сейчас с этим, с новым фюрером парой слов перекинусь, — и тоже себе отщипнём что-нибудь. Андерс — на автомат, кинь в джип. Да, и пистолет ещё.

Он отдал АКСУ и вынутый из кармана массивный Форт.

— Откуда это у тебя? — ты так и не сказал.

— А, потом. Ничего интересного. Давайте — слёзки вытерли, и снова за дело. Что-то хоть урвём. Давайте, — двинулись, парни! — Влад уже полностью переключился на новые задачи.

Темнота. Тяжёлые хрипы умирающего. Наташа плакала навзрыд. У Владимира бешено стучало сердце. Ну надо же так вляпаться!! Приехал помочь, называется!..

Он лишился всего своего оружия; и, надо сказать, счастье, что сам остался жив. Собственно, даже непонятно, почему они до сих пор ещё живы. Смерть только что стояла рядом, светила фонариком в лицо и наверняка держала палец на спусковом крючке. Почему он не выстрелил? Ведь он из этих, из нападавших — это ясно.

Когда он нашёл внизу, в техническом подвале при бассейне Наташу, он был незнай как рад! Даже счастлив! Практически он был уже до этого уверен, что она мертва — вместе с Виталием Леонидовичем, вместе со всеми обитателями коттеджа. А она — вот!

Минуя лесенку, он спрыгнул к ней. Бог мой, как сама Наташа-то была рада! Как будто его внезапное появление вдруг отмотало всё произошедшее на пару недель назад: и опять всё хорошо, тепло и стабильно; приехал Вовка — и сейчас позовут ужинать!.. Потом ощущение потери, разгрома, беды вновь вернулось — и она от души наревелась, уткнувшись лицом ему в куртку, а он гладил её по вздрагивающей спине и всё шептал:

— Ничего-ничего, Наташ, всё пройдёт, всё как-то образуется, вот увидишь… как нибудь…

Как «образуется» он и сам не знал. Понятно было одно — с коттеджем, с продуманной этой «депутатской крепостью» покончено, и надо выбираться… Как вдруг за всхлипываниями Наташи он услышал ещё какие-то звуки. Шуршание, шорох; хриплое, с всхлипами, дыхание — и где-то недалеко…

Он дёрнулся, схватившись за автомат. Замерла и Наташа. Минуту они прислушивались — звуки повторились: как будто кто-то большой и неуклюжий полз к ним, хрипло и тяжело дыша.

Чёрт, как это было непонятно и страшно — Владимир щёлкнул предохранителем на автомате. А Наташа вдруг высвободилась из его объятий и на четвереньках переместилась в сторону, туда, где не доставал блёклый свет из открытого люка. Зашуршала там чем-то, потом стукнуло железо.

Владимир достал и включил фонарик; яркий свет высветил квадратное низкое помещение под люком, в котором они находились, запорную аппаратуру, трубы, фильтры, два чёрных баллона. Серый бетон стен, — и чёрный зев лаза в стене с открытой дверкой.

Наташа обернулась на свет, зажмурилась; — Владимир отвёл луч фонаря, уменьшил яркость. Теперь фонарик не ослеплял, а давал вполне комфортное освещение.

Звуки не прекращались — и они явно слышались из этого лаза. Да что это??.

Наташа вдруг, ни слова не говоря, нырнула в этот лаз; через секунды из него виднелись только её маленькие берцы; потом скрылись и они.

Ну ясно… Лаз из дома, из коттеджа. Теперь понятно, как и Наташа тут оказалась, ведь по снегу от дома следов не было. Потайной лаз, — Наташа же рассказывала, что её отец в последний год много чего тут… нарыл. Те же заложенные огнефугасы. Ну и, видимо, аварийный путь эвакуации из дома продумал. Через него Наташа и выбралась, теперь понятно. Единственно, что надо было выводить ход вообще подальше, куда-нибудь за участок, за ограду… А сейчас, явно, кто-то ещё по ходу из дома ползёт. Кто уцелел. А может — эти, нападавшие??

Владимир спохватился — ччччерт, чего ж Наташа так необдуманно?? А вдруг там — эти?..

Но там были «не эти». Ещё секунды — и из лаза вновь показались ноги Наташи, поелозили, ища опору; потом она вылезла по пояс, потом по грудь — и всё продолжала кого-то или что-то тянуть из чёрной прямоугольной бетонной дыры, упираясь в стенку коленями. Владимир, вновь поставив автомат на предохранитель и отставив его к стене, взялся ей помогать. Вдвоём — Владимир и вновь ставшая захлёбываться слезами Наташа, они вытащили того, кто, как видно из последних сил, полз по лазу.

Это был сам Виталий Леонидович…

Вытянув его из дыры, и положив на пол, Владимир осветил его фонариком. Вид его был ужасен. Окровавленное лицо с чудовищной гематомой вокруг одного глаза; слипшиеся от крови остатки волос; изорванная, испачканная грязью, пылью, и окровавленная одежда. Дрожащие кисти рук, также все покрытые грязью, кровью и в ссадинах, с сорванными ногтями. Дышал он судорожно всхрипывая.

— На-та… На-та… — всё повторял он, и хватался дрожащей рукой за плечо плачущей дочери. А потом он увидел Владимира. Искажённое мукой его лицо смягчилось. Он даже прикрыл на минуту глаз и вроде бы улыбнулся, как будто увидел что-то обнадёживающее. Владимир пристроил фонарик, чтобы он светил на стену; и спешно доставал перевязочный пакет. Из Вовчиковых эНЗэшных запасов; пакет был плоский и тугой, израильский армейский, как говорил Вовчик; он скользил в руках, измазанных кровью Виталия Леонидовича; и Владимир кусал его, стараясь сорвать скользкую пластиковую обёртку.

Непонятно было куда и насколько серьёзно ранен Наташин папа; он был весь в крови… Одного пакета явно будет мало, — подумал Владимир, — У них, у самого и у Наташи тоже должны бы быть…

— Папа… Папа! Папа! Тут Вовка — видишь!.. мы тебя сейчас перевяжем! Ты потерпи, папа!

Виталий Леонидович открыл глаз. Видно было, что он собирается с силами. Наконец сказал:

— Наташа… ты?.. Как?

— Я жива, ты видишь! Я даже не ранена, только коленки ободрала все, пока сюда пролезла! — затараторила дочь. — Я — сразу, как ты сказал! И — Вовка здесь! Видишь?? Он — нас спасёт!

Ага. Спасёт Вовка. Владимир тяжело вздохнул. Надо скорее перевязать, и думать, как выбираться отсюда. Могут ведь догадаться.

Но Виталий Леонидович отстранил его руки с уже приготовленными бинтами:

— Не надо…

— Виталий Леонидович! — Папа!

— Не надо, говорю… — голос его постепенно чуть окреп, — Поберегите бинты. Мне. Уже. Не надо.

— Да что ты такое говоришь??

— Помолчи, доча. Молчи и слушай. — он перевёл взгляд на Владимира, — Это… это хорошо, что ты здесь. Заберёшь… её.

Владимир кивнул. Наташа плакала.

— Вот. Меня перевязывать не надо… я… чувствую ведь. Поздно. Силы уходят…

Он помолчал и добавил:

— Володя… ты позаботься о ней, хорошо?.. Она… она же тебя любит. Ты же знаешь.

Владимир опять молча кивнул, в глазах защипало от накатывающих слёз. Что Виталий Леонидович прощается — это было ясно. Так — не жеманничают, не работают «на публику» в такой ситуации. Не та сцена. Он действительно умирает, и торопится хоть что-то сказать напоследок.

— Папа, папа!! Нет, ты… ты выздоровеешь; мы с Вовкой тебя отсюда сейчас вытащим! Мы увезём тебя в город, правда же, Вовка??! — закричала Наташа, и голос её глухо отдавался в низеньком подземелье. Владимир непроизвольно дёрнулся, больно ударившись о торчащий шток какого-то вентиля. Не надо бы сейчас кричать. Не время и не место.

Виталий Леонидович тоже поморщился.

— Не кричи…

Помолчали. Потом Наташа снова начала:

— Па-апа!.. Пап! Мы… вытащим тебя! Вовка! Я! А?..

— Нет… — Виталий Леонидович как будто чуть набрался сил и говорил отчётливей:

— Вам нельзя терять время… вам уходить нужно… — он вздрогнул, как будто вспомнил что-то:

— … Могут и за мной ползти. Не сразу — но могут. Наташа! Закрой лючок на задвижку.

Наташа просунулась к железному лючку, на петлях закрывающему лаз; закрыла его.

— Теперь вот тут… потянуть! Пусть Володя поможет. — Он, видимо, хотел показать рукой, но силы быстро покидали его, и он лишь шевельнул пальцами. Но Владимир понял — в стене рядом с закрытым теперь лючком торчала какая-то обрезиненная рукоятка — он ещё подумал, что это для того, чтобы вылазя из люка, за неё держаться.

— Тяни. Сильно.

Он потянул — она подалась, стал виден стальной трос, прикреплённый к ней, чёрный от смазки в тусклом свете подземелья. Рванул сильнее, ещё — трос вытянулся на почти полметра — а в лазе, где-то далеко, глухо лязгнуло.

— Зачем это?

— Решётка там… упала. На стопоры теперь встала — не откроют. Вот… баллоны ещё. Открой. Газ. Углекислый. Вон там — переключатель…

Владимир быстро разобрался, понял, — быстро завертел вентиль; Наташа помогала со вторым баллоном, благо рядом лежала «балеринка» для тугих вентилей — и в шланге, уходящем в стену, зашумело.

Ясно, что это тоже сюрприз для тех, кто вдруг вздумает ползти по лазу вслед, играть во «вьетнамскую туннельную крысу» — Владимир как-то давно видел этот фильм, он так и назывался — «Туннельные крысы»; повествовал он про отчаянных американских парней, рисковавших с одним ножом и пистолетом исследовать вьетконговские подземные лазы. Их там ждали сюрпризы — вот и здесь сюрприз: лезущий вслед сначала упрётся в запертую решётку или в уже запертую здесь же, в подвале, дверцу; а в тесном лазе не развернуться — назад только задом; а тут и газ в тоннель… А он сначала подумал, что баллоны с того времени, когда здесь были небольшой бассейн, в котором воду делали «газировкой» — состоятельный бизнесмен и такой изыск вполне мог себе позволить. Ну, вот и «газировка» пригодилась…

— Вот… а теперь уходите. Оставьте меня… — как будто истратив все силы, Виталий Леонидович прикрыл единственный глаз.

Если бы они и в самом деле тогда ушли, уползли обратно к сетчатой ограде участка, скорее всего ничего бы и не случилось — но Наташа не могла так просто оставить отца, — и Владимир её понимал. Опять были слёзы, рыдания, мольбы «- Папа, не сдавайся, мы вытащим тебя!..» — в низеньком тесном подземелье всё это звучало глухо и как-то уже по-настоящему страшно. Да, они должны были оставить умирающего — Владимир это понимал; им было не утащить его, не увезти… хотя… если дотащить его до ближайшего брошенного соседского коттеджа; а там найти подвал; спрятаться там, перевязать Виталия Леонидовича… потом — в город, за врачом или машиной…

Он взглянул на раненого. Нет, без шансов. Он ведь не зря не дал себя перевязывать — он и так потерял слишком много крови. Скорее всего и нога сломана — носок ботинка торчит неестественно вбок… Если бы реанимационные мероприятия, камфара для поддержания сердца, противошок, переливание крови… да что говорить!..

Они теряли время — Владимир это понимал. Атаковавшие коттедж — чем чёрт не шутит, — могли ведь прогуляться и до брошенной баньки на участке! Просто чтобы проследить — а куда это мог так ловко уползти их уже готовый, казалось бы, пленник?.. А это что?!

— …папа… Папа!.. — слышались рыдания Наташи, — Папа, не умирай, не оставляй меня!!.. Папа! У тебя же будет внук!.. или внучка. Ты — должен дождаться, должен! Слышишь? Я тебе ещё днём хотела сказать — у меня будет ребёнок! У нас с Володей будет ребёнок; а у тебя — внук! Ты не должен нас оставлять!..

В общем, из-за этого «открытия», как снег на голову свалившегося Владимиру, он и прозевал появление незнакомца; да, собственно, тот и двигался мягко и бесшумно, как кошка.

Автомат стоял прислонённым к стене.

Пистолет был под курткой, в подмышечной кобуре.

Надо, надо было уходить раньше!

За спиной и сверху щёлкнул предохранитель; яркий свет фонаря затопил подземную бетонную коробку, в которой они находились. И тут же чёткая команда:

— Замерли все. Шевельнётесь — стреляю.

Вот так и попадают. Минутная расслабленность; отвлечение на постороннее, на чувства, на нервы, на переживания — и некому потом рассказывать, что «я всего чуть-чуть сглупил». Не бывает тут «рестартов» и «сохранений», как в компьютерном шутере-стрелялке, чтобы можно было сделать выводы, и при повторном прохождении не попасться. Жизнь это. Не бывает тут черновиков…

— Руки поднял. Выше.

Голос был очень спокойный, и спиной чувствовалось, что всё — не шутки. Одно движение — и смерть. Ему. Наташе. И — ещё не рождённому ребёнку, который и не ребёнок ещё, а так — перспектива… Застрелит. Однозначно.

— Автомат взял! — за ремень возле ствола. Подал сюда — не оборачиваясь.

Наташа как будто тоже предельно ясно поняла, что от смерти их отделяет лишь одно неловкое движение, один вскрик или истерика — замерла, как окаменела.

— Повернулся. Куртку расстегнул. Кобуру снимай. К пистолету прикоснёшься — стреляю.

Яркий, слепящий свет в лицо; ничего не видно. Кобуру снимал на ощупь, стараясь делать это медленно, плавно. Хотя б ещё минуту. Две.

— Давай сюда. Спиной. Встал на колени. Руки за голову, ноги скрестить. Ты. Встала. Оружие?

— Н-н-ннету у меня… не убивайте нас??

— Куртку расстегнула. Спиной. Пояс. Села на колени. Руки за голову. Ноги скрестить.

Потом яркий луч переместился на лежавшего без сознания Виталия Леонидовича. Задержался на нём. Достаточно долго, с минуту. Человек явно решал, что с ними делать. Здесь застрелит, или заставит вылезти; поведёт к своим? Тогда появляется шанс. Маленький, хиленький, но шанс.

Сердце глухо бУхало в груди, разгоняя накачанную адреналином кровь. Ждал выстрела в спину или в затылок, — или команды вылазить. Вместо этого за спиной послышались мягкие шаги по железной лесенке — человек неторопясь, и, видимо не оборачиваясь, выбирался из маленького подземелья.

И — пауза. Тишина. Ни команды, ни выстрелов, ничего… Напряжённым слухом Владимир пытался уловить хоть что-то; и ему показалось, что он слышал вверху, за люком дровяника удаляющиеся шаги, — но в это время начал постанывать в беспамятстве Виталий Леонидович, и он не был уверен. Наташа тоже молчала. Может быть этот человек до сих пор стоит у них за спинами и готов стрелять при первом движении?? А всё остальное — показалось?..

Довольно долго он простоял на коленях в этой неудобной позе — на коленях, со скрещенными ступнями, с руками на затылке. Потом адреналин стал спадать. Больно стало коленям на бетонном бугристом полу, стала мёрзнуть шея и руки…

Он опустил руки и обернулся. Никого не было. Только пустой проём люка. Ушёл.

— Да ладно, Влад, не переживай так-то! — всё пытался отвлечь от вновь навалившихся неприятных мыслей шефа сидевший рядом в джипе Петерс. Негромко ныл мотор; автомобильная печка гнала приятное тепло. Блики от приборной доски в темноте делали лица чужими… Сзади синими полосками посвечивали временами фары второго джипа, который вёл следом Андерс.

— Ну — сорвалось. Ну так не первый раз. Главное — все целы. Включая меня, хы.

— Приедем — врачу всё же покажешься! — разлепил губы Влад.

— Само собой. Но, думаю, ничего — обойдётся. И — хабар взяли нормально… Оно, конечно, несоразмеримо с нашим вкладом; тут надо было КамАЗ подгонять, конечно… но хоть что-то!

— Да ладно-ладно, проехали! — отмахнулся от «утешений» Влад, — Я про это и не думаю уже. Я прикидываю, как будем домой перебираться… или задержаться ещё на… тут, я чувствую, дерибан назревает крупный, хотелось бы поучаствовать…

— Ду нууу… — протянул «домашний» по натуре Петерс, — Всех денег всё равно не срубим! На Новый Год — домой бы надо!

— Это да, это конечно…

— И чтоб с этими уродами дела больше не иметь! Ты ж видел — они всех там, в подвале!.. Всех — и женщин, и ребятишек! Уррроды!

Влад покосился, хмыкнул:

— Что ты… Мы ж этому и поспособствовали. Ты что — забыл?

Петерс помолчал, потом выдавил:

— Ну мы-то — отмычка. Нам за это деньги платят. А что за вскрытой дверью делать — это уж они… Это — не на нас кровь…

Влад лишь пожал плечами. К чему эти самооправдания, казалось бы? Как там говорят? «Не разбив яйца, не приготовишь яичницы». Бизнес есть бизнес. Но, конечно, всё это крайне неприятно….

Не желая продолжать неприятный разговор, Петерс взял зажатый коленями короткий автомат, положил на колени, пошлёпал по нему ладонью:

— И всё же — Влад, — откуда? У «лижковцев» коротышей не было ведь, и у этих, в доме — тоже. И выходил ты из дома без него — откуда ствол? Полицейский, кстати, видимо; затёртый донЕльзя — но ухоженный. Смазкой пахнет. И — не стреляли из него сегодня, это точно. Пистолет ещё…

Влад вздохнул, отвлекаясь:

— Да это из… ну, помнишь, там, подальше, за полем, какое-то строение всё в снегу? Ну, я ещё сказал, что пройдусь туда.

— Ну да. Охота была снег месить. И что?

— Там нашёл. Троих. Парень какой-то, девчонка, — видимо из этих, из дома…

— Да нууу?? — удивился Петерс, — Как бы они туда??

— Вот и «ну». Однозначно из дома. Потому что там и этот был… как его?..

— Кто??

— Которого мы повязали в самом начале. Виталий. Из-за которого Лижко всё и затеял, дурак.

— Ни-че-го себе! — Петерс был потрясён, — Ход? Подземелье??

— Наверняка. Там… подвальчик там, технический. Дверца в стене. Видимо — ход. Тут — ну, ты видел, — серьёзно готовились. Один подвал чего стоит! С тиром!

— Даааа… Но всё не предусмотришь! Впрочем, если бы не мы, не твоя идея с дымовухами и с отвлечением внимания, эти, лижковцы, нипочём бы без тяжёлой техники не взяли! — тактично польстил шефу Петерс, — Нету у них военного креатива, да. Дураки, кстати, — чего они решили— вывезти оттуда всё и сжечь? Сели бы там — как база лучше не придумать.

— От города далековато.

— Может оно и хорошо… Так что говоришь — этого там застукал?? И как — он?

— В мясо… — стукнул рукой в перчатке по баранке Влад, — Долго не протянет. Скорее всего — уже. Не жилец, короче. А эти — парень с девушкой, — в норме.

— И ты?..

— Вот, стволы забрал.

— Ииии??..

— И — всё. Ты ведь помнишь — мы свою часть договора выполнили… Это Лижко, подлец, не выполнил — изволил сдохнуть, собака… А убивать мальчиков и девочек мы ведь тут не подписывались, а, Петерс? Как считаешь?..

— Однозначно не подписывались! — поддержал шефа Петерс, — Мне одного этого зрелища в подвале хватило. Сссука, фашисты! Кстати, там эта была — ну, помнишь, певичка, года два назад блеяла всё этот шлягер «- Вале-е-е-ерааа, Вале-е-е-ераа…» Ничо такая была, да. Её тоже грохнули. И — слышу, ругаются — «Нахера, грит, ты сразу стрелять стал; тут такой ломтик торта, а ты, мудак…» Козлы.

Влад молчал.

— А этот, толстый, в подземелья эти погнал всё ж таки людей… Грит — штука талеров за мёртвого хозяина коттеджа, две — за живого. А он — вишь где!

— Обманет… — мотнул головой Влад, — Крохобор ещё тот. Впрочем, пусть лазят…

— Вот и я о чём. Не, ты правильно — мы тут зондеркомандой работать не подписывались…

Влад поморщился. Ему, привыкшему в бизнесе всё раскладывать по полочкам, не нравилась эта явная нелогичность самооправданий. Да, мы отмычка. Да, нам не нравится этот тухлый фашизм, который затеял тут Лижко с командой. Но… нам за это деньги платят… Мы — только отмычка… Не мы же этих… баб и детишек в подвале постреляли… но… мы туда, «в крепость», вход пробили — без нас они б и сейчас были живые… включая этого Виталия лысого и молодую певичку. Работа у нас такая. Инструмент мы… Ну, подписались мы под это…

Он убеждал себя — но получалось неубедительно. Ну и нечего, значит, самооправдываться. Бизнес есть бизнес.

Он вздохнул. Нет, правда, правильно, что отпустил этих парня с девчонкой. Сумеют выбраться — поживут ещё. Хватит на сегодня убийств.

Идиотский какой-то сегодня день выдался. Суетливый, кровавый — и без делового «выхлопа» по существу.

НЕ ВЕЗЁТ ТАК НЕ ВЕЗЁТ!.

Валерка Чепиков считал себя невезучим. Ну не везло ему по жизни, и всё тут! Это он сам так считал; и пацаны, с которыми тёр за жизнь, тоже подтверждали: реально, типа, Лерыч, не прёт тебе; наверно, мама тебя стоя на кафель родила, на бегу, гы-гы-гы-гы!

И всё из-за баб.

Чиста конкретна из-за них, проклятых. Всё зло из-за баб! — правильно говорил папахен, бывало, набухавшись, пока не перекинулся из-за цирроза печени.

Ну в натуре же… Как пошло после школы всё через жо, так и шло до сегодня: в восьмом классе как-то решил подшутить над Лялькой, стройной такой конфеткой, которой втайне симпатизировал… Подшутил немного неудачно — Лялька у школьного выхода стояла, на лестнице, ждала подружку; Валерка тогда с пацанами за углом курил. Ну и… решил подшутить, по-пацански; опять же и внимание проявить, и перед пацанами прорисоваться: подкрался к ней со спины, пригнувшись, да и дёрнул её за лодыжки. Как-то с пацанами такой номер обычно кончался более или менее бряком на руки, потом матюками и дружным вокруг гоготом, но тут вышло как-то неудачно: Лялька глупо как-то не ухватилась за перила, или там не на руки стала падать, а, идиотка, только взвизгнула и, наоборот, руки к груди прижала. Ну и… лицом на ступеньку. Ротом. В смысле — передние зубы сломала. Совсем. А мамаша у Ляльки в той же школе работала училкой английского, и была такой сволочью, что её все старшеклассники боялись, и даже завуч — так она всех стрОила… Когда про дочу свою — и про Валерку, она узнала — то чуть не перекинулась; а вообще если б подохла — было бы только всем лучше; но она, падла, не померла, а включила на все рычаги — и Валерку из школы попёрли… Хорошо хоть не посадили; а могли уже тогда — списали на «глупо пошутил»; хотя на суде мамка Ляльки орала, что если б перенесицей или там виском… порывалась Валерку придушить прям в зале — умора!..

Зато Валерка у пацанов стал в авторитете — через суд прошёл! а некоторые старшеклассники стали за руку на улице здороваться — англичанку в выпускных здорово не любили.

Второй раз он влетел на мелкой краже в супермаркете — и опять же из-за тёлки, тупой и жадной Гальки. В этот супер они ходили ни однажды; и каждый раз прокатывало — надо было только не борзеть; но в тот раз падла-Галька додумалась не коробку конфет скоммуниздить, вернее — не только коробку конфет, а ещё и бутылку Мартини местного разлива под куртку засувала. Под мышку, штоль. Типа «У Надюхи день рождення, западло без Мартини!»

А на кассе эта бутылка у неё из-под полы вывалилась, прям на пол… Охранник тут же подлетел, стал её за рукав хватать — а Галька стала орать, что не её это, и чтоб не хватал! Можно было б лехко уйти — Валерка потом часто думал, что и надо было уйти, — фигли они б тёлке сделали? — но он, мудак, вписался за кошёлку; кипиш начался, есчо вертухаи супермаркетовские набежали — и Валерку повязали. Вместе с Галькой, натурально. А потом, в ментовке, и у него нашли — и крабов две банки, и филе лосося, и ещё какую-то консерву. И ножик-выкидуху, который он в кипише и не думал доставать — он же не дурак?.. Лосося особенно жалко было — но потом стало не до лосося, и не до Гальки, и вообще…

Короче, из-за этой лохудры — и из-за ножика, на который менты особенно возбудились, и из-за Мартини сраного — припаяли им статью как «за крупное», и «организованной группой», и «неоднократное» — у жадной дуры Гальки дома потом много шмоток с городских магазинов нашли, хотя Валерка-то там при чём??. Но разбираться особо не стали — и впаяли два года. Галька — дура, которой дали всего год, ещё писала ему, сука — он не отвечал, нах надо? С зоны на зону переписывацца — ни дачек, ни свиданок, нах такая заочница нужна? Тем более пацаны с отряда с его истории угорали по-чёрному и чифирь ему не иначе как «мартини» называли…

А когда откинулся — всё уже завертелось… Все эти «за свободу!» и «против олигархов!». Ну, Валерка тож поучаствовал — не на завод же идти? К тому же «за свободу» и «против…» поначалу нормально платили и кормили-поили.

Потом «свобода победила», и платить перестали. А, наоборот, стало надо вдруг куда-то записывацца ехать «воевать». В смысле «за свободу которая победила» — но теперь ни то чтоб на неё не покушались, ни то штоб ещё куда-то эту «свободу» продвинуть, — Валерка особенно не вникал.

«Воевать» особенно не климатило; но делать особо было тоже нЕчего — сразу после «отвоевания свободы» с работой, вообще с заработками в «свободных регионах» похужело, а жрать, что характерно, хотелось каждый день, и одеться надо было…

Как-то не нашёл себя Валерка в новых, бля, «экономико-политических условиях», а вот бывший корешок школьный, Артур, наоборот нашёл. Встретил ево как-то — всё по-прикиду: штанцы с подвисоном, лапти — топсайдеры, а на мизинце гайка с камнем, и в обоих ухах по тоннелю. С распальцовкой объяснил бывшему однокласснику, что «занимаецца он сельским теперь хозяйством», а точнее — «животноводством», а ещё точнее — «разводит племенных тёлок для денежных, но без должного экстерьера, хряков!»

На прямой вопрос Валеркин «- Чо, блядями торгуешь?» Артурчик обиделся, и заявил, что «бляди — это на вокзале за чебурек надкусанный», а у него — «сладкий товар» и «благородное сутенёрство».

На зоне Валера жЫзнь маленько уже просёк; быковать и смеяцца не стал — ибо нихера не смешно, если чувак при денежном деле и при баблосах, хоть пусть он хер сосёт; а ты со справкой до сих пор бычки стреляешь. И потому Валера мигом извинился; и кинул в свою очередь намёк, что нехило бы подсобить другану косарем-другим, ибо «потом отдам, век воли не видать!»

На что Артурчик резонно заметил, что «друганы кончились в школьном туалете», «век воли не видать» нихера на долговую расписку не тянет, и «по четвергам я не подаю». Но потом снизошёл до бывшего одноклассника и предложил работу. Нормальную такую работу — телятник по клиентам сопровождать.

Вообще таких хлопцев «на выездные заказы» у Артурчика было трое; и Валерка нормально вписался в коллектив. Работа была не то чтобы трудная, но нудная и малооплачиваемая — Артур был пацан прижимистый, как настоящий коммерсант. Валерке выделили полуубитую малолитражку, основное достоинство которой было то, что она мало потребляла бензина. Ни вида, ни пафоса — на такой даже стыдно тёлку подвезти, если не по работе — зато бензин за счёт фирмы; и ещё Артурчик сказал, что «если будешь бенз воровать или там машину поломаешь — будешь девочек по адресам на велике развозить, типа велорикши, хы!»

Когда звонил клиент и «заказывал девочку» — Валерка заводил свою букашку, сажал туда выбранную по телефону же шалаву, и вёз в адрес. Там его обязанность была в адрес зайти первым, осмотреться — чтобы не было кидняка, или, скажем, незапланированной групповухи. Артурчик, хотя «на выезд» и отправлял тёлок не высший сорт, но всё ж таки своих кобыл берёг.

Зашёл, осмотрелся — привёл шмару. Иногда клиенты, конечно, бло воротили — я, типа, заказывал Ким Бессиннджер из «9 с половиной недель», а мне привезли Нинку из совхоза «Вымя Партии». Тогда в обязанности Валерки входило такого привередливого клиента уболтать, типа «- Ты ж смотри, какая сисястая мадам, твоя Ким ей в подмётки не годится» и всё такое; а, поскольку альтернативы не было и каждая «сисястая мадам», чтоб не получить по башке от Артурчика за «нетоварный вид и рекламацию» тоже старалась клиента завлечь, выставляя коленку-попу-сиську; а клиент в четырёх случаях из пяти был уже поддатый, то практически всегда прокатывало, и «Нинка» вполне шла за «Бессинджер». Это после одной такой предъявы Валерка их, «выездных», так и стал звать: «Нинки Бессинджер».

Ну, предъявив шалаву клиенту и получив согласие, Валерка должен был с клиента получить предоплату, на что тоже многие не соглашались типа «хер его знает, какое оно удовольствие мне доставит; может она бревно бревном, а я деньги зря отдал!..» На что Валерка резонно замечал, что «потом» у его хера спрашивать о полученном удовольствии будет бесполезно — хер будет на полшестого, неразговорчив, и не в настроении платить; и потому предоплата и только предоплата! — и товар не портить! — и демонстрировал служебный травмат за поясом.

Получив башли, Валерка удалялся в свою букашку, где час-два, в зависимости от оплаченного времени, скучал, слушая попсу по плееру. По истечении оплаченного времени поднимался, забирал шалаву — или получал доплату за доп. время, — и либо в офис, либо ещё час. Скучно, однообразно — но жить можно; особенно если удавалось потом, по дороге «в офис» поддатой уже как правило с клиентом очередной «Нинке Бессинджер» тоже заправить тёплого. Прям в букахе. Многие соглашались, чо. Забесплатно. Так и жил.

А потом случился залёт.

Клиент был при бабле и амбициях, блядей ему он привёз целых три; да их, мужиков, там, на адресе, трое и было. Всё как бы норм — рассчитались по прейскуранту; Валерка оставил «Нинок» и пошёл было скучать и мёрзнуть, но чёрт его дёрнул заметить в прихожей на тумбочке айфон… Ну, Валерка его и пригрел.

Сеть в городе была очаговая, или чаще вообще лежала, вот как в тот день; и мобилки были в основном знаком уходящего времени. Но как игрушки в общем ценились; и можно было скинуть скупщику. Аппарат оказался заряженным; и Валерка, пока два часа ждал шалав, вволю наигрался во всякие приложения и порассматривал фотографии. А потом, идя забирать «Нинок», сдуру сунул его в карман…

Ну и — день такой неудачный задался — клиент пропажу мобилки заметил…

Телятник — в несознанку; ну их особо и спрашивать не стали — просто обшмонали и всё; а Валерка строго сказал, что он, конечно же, не брал; а шмонать себя он не позволит — он на работе! И продемонстрировал травмат за поясом — это обычно срабатывало.

Но не в этот раз.

Шмонать его мужики не стали, а просто один взял и со своего аппарата набрал тот, что лежал у Валерки в кармане… кто ж знал, что у них там на аппаратах какая-то хитрая хрень установлена, что позволяет связываться помимо вышек и сети? Мобилка в кармане Валерки сыграла марш, и этот марш чуть не стал для него похоронным, — били его сильно и долго. Втроём. Травмат не помог; даже чуть не навредил — один сильно злой клиент предлагал «чисто по онекдоту» засунуть ему ствол в задницу и там повращать, благо «мушка не спилена», — но обошлось. Только морду набили, отпинали; отняли травмат, и, в виде моральной компенсации, все деньги, отданные за блядей… Получился у «Нинок» таким образом «субботник», о чём они, конечно, не преминули настучать Артуру. Да он и сам бы узнал; но они ж настучали с подробностями… И Артурчик Валерку уволил; предварительно повесив на него и долг за травмат, и за неоплаченный субботник… С процентами. Всё из-за баб, в натуре!

Времена уже настали суровые, и Валерик знал, что Артурчик никакой уже не такой «чиста сутенёр», что можно было б его стрОить — знал Валерка, что есть у Артура и «адрес» с подвалом, где держит он строптивых «Нинок» — на исправление, или там кто долг не соглашался отрабатывать; и ещё «адрес» за городом, где прикапывали тех, кто «не вставал на путь исправления» — Артурчик экономил на «службе уборки» и эти обязанности возлагал на своих же работников. Собственно, сам же Валерка дважды и помогал отвозить-закапывать.

Бабла поднять было нЕгде, и потому Валерка из города чУхнул. Чтоб не «прокатиться на адрес» в чёрном пластиковом мешке.

Сначала по окраинам ныкался, подворовывать пытался — но сейчас пригороды стали более заселёнными, чем сам центр города — всё ж таки вода с колодца, сортир и печка, — и пару раз Валерка еле унёс ноги… Обтрепался, оголодал, озлобился.

Потом такой же бедолага, спившийся Миха, бывший железнодорожник, подсказал идею податься подальше, в коттеджный посёлок.

Обосновались с ним сначала в недострое с краю; и стали потиху приворовывать и подрабатывать — когда как. Пожилой Миха с культяпками вместо пальцев на левой руке — производственно-алкогольная травма — хорошо вошёл в роль танкового мехвода, счастливо избежавшего гибели в котле под Давальцево; и теперь по инвалидности вынужденно побиравшегося. Валерка канал под его племянника, которого повоевавший и пострадавший «на фронте» дядя нипочём не хотел отправлять на фронт и таскал с собой, укрывая от призыва. Сказка шла «на ура», особенно женщинам из прислуги в богатых коттеджах, особенно когда Миха, наслушавшись ранее рассказов бывалых вояк, раскрасневшись и войдя в роль, живописал:

— …и вота, тута, я, значицца, натурально из люка свесился — и висю… А танк мой, натурально, горит! Потому как три… не, четыре попадания из ПэТэ пушки «Рапира» он выдержал, но «Корнетом» ево добили… а вокруг — шесть танков мувских… горят! И два БээМПе. Дали мы им жару! Вокруг мувские уголовные морды, из бурят все, в чёрном — как мешки набросаны, мёртвые! Потому как молотили мы их пока в пулемёте лента не кончилась и в кожухе вода не закипела! И только «Корнетом» нас, значит, захреначили! А я висю из люка, потому как оглушонный; а в танке ребяты из экипажа догорают, все четверо… а на гусеницы, значит, тро… пятеро из мувского спецназа намотаны — не смогли, значит, нас-то остановить! Только «Фаготом», значит… и тут — штабной афтамабиль! Разведывательно-дозорный, ну, «Тигр», знаешь… и останавливается прям возле нас. И сам генерал Родионов выходит, значит… при параде, натурально. Поглядел так, значит… строго так. И грит своим холуям: чо ж вы, падлы, так воюете?? Тут вот один танк наш батальон выключил, шесть наших «коробочек» угандошил и три БеэМПе, не считая спецназа! Ведь если так пойдёт — они ж нас… и на меня поглядел, и грит: «- Какая геройская смерть!» А адъютант евонный меня за пульс пощупал и грит: «- Да он живой!» И тогда Родионов меня велел в госпиталь, вылечить — а потом отправить в Оршанск, с пакетом, насчёт примирения с Регионами, значит. Только до президента меня не допустили, пакет отняли и чуть не убили — вот, скрываемся… на фронт мне больше нельзя!.. Будь проклята эта война! — и демонстрировал свою культяпку.

После этого их без осечки кормили и давали ещё что-нибудь с собой.

Потом коттеджи стали пустеть один за другим — часть куда-то переезжали, часть разбивались какими-то малыми, но злыми отрядами, — Валерка с Михой на это предпочитали смотреть издаля. Потом, в разбитых и разграбленных коттеджах можно было прибарахлиться и найти что покушать — всё равно ведь, как ни вывозили, что-нибудь да оставалось, если хорошо поискать. Можно стало уже спать не в подвале, а в хорошей кровати, если хорошо укутаться… Пару раз даже мылись, грея воду на большой кирпичной печке. Но появились и конкуренты — наползли такие же бомжи с города. С ними конфликтовали, боролись за территорию… В один из таких-то вот конфликтов Миху и оху. чили по голове доской с торчащим гвоздём. Миха это воспринял плохо, сразу слёг; Валерка за ним по мере сил ухаживал — но не помогло, и Миха помер.

В общем, жить стало совсем невыносимо, а ведь ещё даже не Новый Год…

Валерка уже подумывал, чтобы вернуться в город и, — была не была! — самому, первым поставить Артурчика на перо, — но тут случился удачный случай.

Стали докапываться до единственного, пожалуй, оставшегося целым и нетронутым коттеджа в посёлке. Не в первый уже раз — но тогда те отбились. Валерка тогда даже сползал ночью по-пластунски на участок, нашёл мертвяков в оранжерее. Замирая от страха — от страха, что засекут с дома, не от мертвяков! — шарил у них по карманам. Снял с одного куртку-бушлат, — они тогда ещё не совсем задеревенели…

А в этот раз за них взялись совсем серьёзно — Валерка с неподдельным живым интересом следил с чердака окраинного дома за происходящим, поскольку после взятия такого хорошего «замка» должно было и ему чё нормально перепасть, — если другие не поспеют первыми.

Он и срисовал этого мотоциклиста.

Нормально упакованный парень, на хорошем таком импортном мотике, видно что шифруясь, проехал к посёлку и скрылся за домами. Там негромкое тарахтение мотоцикла и стихло окончательно. Валерка подумал-подумал, и решил, что не хило будет тудось сходить: парень явно не спать там лёг, возле мотика, и вообще…

Мотик он нашёл по следу, и парня возле его, как и ожидалось, не было. Мотик ему понравился — «Судзуки»! Вот и появилось, на чём в город сдёрнуть, не пешком же тащиться!

Правда, ключей от мотоцикла не оказалось; а Валерка был не таким технически грамотным, чтобы завести импортный аппарат без ключа. Это раз. И два — уезжать прям сейчас, когда возле коттеджа затеялась нешуточная стрельба, и явно к ночи будут трофеи, было явно не лучшим вариантом; и потому правильным было бы мотоцикл просто умыкнуть, а потом разобраться с зажиганием… Спрятать «на пока». Но… Укатить мотоцикл по снежку так, чтобы не оставить следов, и чтоб вернувшийся парень не нашёл его по следу, было явно невозможно.

Во время своих скитаний — да и зона научила! — Валерка освоил навык «мыслить стратегиццки», как говорил покойный Миха. И вот он принял «стратегиццкое решение»: устроить на парня засаду. И когда тот вернётся — угандошить его, для чего запас крепкую такую палку с торчащими из неё на конце парой длинных гвоздей. После того как Миху грохнули такой-то вот дрыной, Валерка к такому бомжескому оружию проникся — оценил его эффективность!

Грохнуть парня. А, поскольку он упакован нормально так, тепло и опрятно — то у него и с собой наверняка что-нибудь есть! Заодно и ключи от мотика будут.

Насчёт «пришить запростотак» Валерка уже давно особых трепыханий не испытывал, насмотрелся тут на неубранные после разборок трупы — тут не Оршанск, тут с покойниками особо не парились, «службы уборки» не было, — в лучшем случае посталкивали в подвалы, а чаще всего так и оставляли, — можно представить, какой духан в посёлке будет по весне, когда всё оттает! Парень один. Так что, считай, законная Валеркина добыча. Выпотрошить его — а потом, к утру, когда возле воюемого коттеджа угомоняться — туда смотаться, посмотреть что там осталось. Главное чтоб за это время мотоцикл опять же не подрезали!

В общем, Лерыч решил сесть в засаду.

Ушёл он, ушёл. Не выстрелил. Не убил почему-то.

Наташа захлёбывалась слезами над телом отца. Кажется, она не всё ещё понимала — что им грозило, чего они только что избежали. Пуля в затылок, — это было ещё ничего… это могло быть не самое страшное…

Владимир выбрался из подземелья; полуощупью — уже, оказывается, стемнело — пробрался к стеклянным дверям «водного центра», едва не свалившись в пустой бассейн…

Так… Ну-ка вздохнуть размеренно — раз, другой, третий… животом, вот… успокоиться!

Ещё не хватало тут, чудом избежав смерти, грохнуться в эту отделанную дорогим кафелем яму и сломать себе что-нибудь! Руки-то как дрожат, а… Неужели я такой ссыкун? Вроде бы нет; вот тогда, когда с бандой гопов на пару с Вовчиком метелились в бывшем своём видеозале — так не было таких последствий, таких «рукотрясений»… Реально ведь руки трясутся! Отходняк… Впрочем, тогда выплеснувшийся в кровь адреналин сжёгся мышцами в отчаянном поединке; а сейчас… ух ты, как холодно! Кровь не греет… Адреналин не греет… Руки трясутся — а тепла нет… Адреналин… так и сердце посадить недолго! Каша какая-то в голове! А ну-ка…

Он осторожно выглянул в дверь. Снег возле неё был разворошен — видимо «этот» и входил, и выходил здесь. Вокруг пластиково-стеклянного домика тишина, только в отдалении, возле захваченного врагами коттеджа, вроде бы слышались голоса. Или кажется? И там же, удаляющийся невнятный свет фонарика. Вот кружок света метнулся в сторону, осветил стену; снова вернулся к земле. Владимир и так-то чувствовал, что «тот», что застал его так врасплох, был один, и что он ушёл — теперь он в этом убедился. Уходит он. К своим, к коттеджу.

Приведёт кого?.. Вряд ли — зачем тогда было их тут оставлять? Нужны были бы — погнал бы перед собой, под стволом, к коттеджу. Оставил… Оружие только забрал. Не нужны, значит. Почему?

А чёрт его знает… По факту вот просто — не стал ни убивать, ни «в плен» брать — оставил как есть… Примем это как данность.

Что теперь дальше?

Уходить отсюда надо, вот что.

Владимир, размышляя, быстро поприседал, согреваясь; упал на руки — поотжимался.

Он ведь может и передумать. Или скажет кому — а те его решение не одобрят… В любом случае задерживаться здесь сейчас, когда «он» видно уже дошёл до коттеджа — это очень, очень опасно! Это значило бы полностью отдаться во власть этого непонятного человека, с его неясной мотивацией. Достаточно того, что и так попался. Лишиться всего оружия — автомат, пистолет!.. и не в бою, — а вот так вот, прозевав!! Не-е-е-ет, валить, немедленно валить отсюда!

Вскочив, почти наощупь вернулся в дровяник. Споткнулся о полено. Из открытого люка виден был слабый свет: фонарик хоть не забрал — и на том спасибо… Вот я дурак! Можно же было люк за собой закрыть и вон те поленья на люк обвалить… и вести себя потише… следов внутри нет — кто бы догадался, что он, что они тут?.. Там, в подполье, вроде как не так холодно, как наверху; или это из-за мягкого света, струящегося из люка, так кажется? Но сейчас — нечего рассуждать как можно было бы — надо валить!..

Спустился вниз — Наташа всё плакала над отцом. Подошёл, погладил по плечу — заплакала только сильнее. Чёрт, ей же одеться надо, она же простудится так! — в этом своём полувоенном джемпере и штаниках.

Стянул с себя куртку, набросил ей на плечи.

Попутно проинспектировал в карманах, что осталось. Так… Нож остался — это хорошо, это что-то. Складной, «городской», какой-то мутной фирмы — Ganzo или Gonzo, но крепкий. Фонарик, да. Аптечка. Бинт — размотанный, комком, в правом кармане; который приготовил перевязывать Виталия Леонидовича, да так и не стал. Два «энергетических» батончика, с черникой и с ежевикой. Класс! Сразу захотелось не то что есть, а прямо-таки жрать. Ключи от квартиры в Оршанске, от машины, от ресторана, от мотоцикла; с ними как брелок — кожаный чехольчик, «ключница»; в ней кроме неиспользовавшихся часто ключей — мини НАЗ: ещё один фонарик, совсем маленький, на «мизинчиковой» батарейке; зажигалка с намотанным на неё слоями лейкопластырем и узким скотчем; маленький совсем складной ножик-«китаец»; туго свёрнутые купюры в 100 американских долларов, 200 талеров и 50 «лещей» МувскРыбы — как самый последний резерв, пара булавок и иголок в намотанными на них нитками. Вовчик всё же заложил основы предусмотрительности, да.

Бумажник — деньги, кредитки. Недействующие уже, а всё таскал, как воспоминание о том времени, когда кредитка зачастую решала все вопросы. Пропуск, «удостоверение личности гражданина Регионов», «аусвайс», как его называли между собой. Записная книжка с ручкой. Мобильник — айфон с зарядкой. Чисто как калькулятор использовал, да фото «из той жизни» посмотреть; и диктофон «для мыслей». Вот и всё…

Надо, надо скорее убираться отсюда!

Взял фонарик, поправил режим — стало светлее.

— Наташа!.. Уходить надо.

Наташа повернула к нему красное от слёз и от холода лицо с опухшими глазами:

— Во-о-вка… Папа…

Присел рядом с ней на корточки; обняв за плечи, отстранил в сторону. Посветил в лицо Виталию Леонидовичу — как чужая кровавая маска. Вроде как не дышит.

Взял руку, пощупал запястье, где должен бы биться пульс… тук. С большим неправильным интервалом снова — тук… Оглянулся на Наташу — отвернулась к стене, закуталась с головой в большую ей куртку, вздрагивает. Тук… Живой Виталий Леонидович. Пока ещё живой… Но… не очень он живой, совсем не очень… а надо торопиться! Даже, прямо скажем, просто не совсем ещё мёртвый… А может, я просто того… показалось? Нету пульса. Нету. И точка. И дыхания нету. Кажется.

— Наташа. Тут сейчас очень опасно. «Этот», «эти» могут вернуться в любой момент. Мы — уходим.

— А папа?.. — выглянула из воротника куртки.

— Папа — умер!

Для себя он уже решил — как и говорил бывший депутат, нужно уходить, оставив его здесь. Полюбому. Пережидая несколько секунд сотрясавших её вновь рыданий, быстро и неумело обыскал Виталия Леонидовича. К своему удивлению не обнаружил в карманах вообще ничего, кроме чистого носового платка… даже аптечки у него не было… И разгрузки на нём не было, и никакого оружия, даже ножика… Единственно — измазавшись в крови, вытянул у него из шлёвок на брюках узкий кожаный ремень — пригодится. «Гуччи»… Ох, гуччи ты гуччи… Повернул к себе Наташу, отстранил её руки, готовые опять вцепиться в него; застегнул на ней свою куртку, перетянул в поясе ремнём.

— Быстро, вылазим!

— Во-о-вка!.. Как же папа?? Как же мы его оставим??..

Шок у неё, понятно. Завтракала ещё с папой и со всей «семьёй», в тепле и при электрическом свете; вместо обеда было бестолковое побоище, а на ужин — прощание с отцом. И с прошлой тёплой и комфортной жизнью. Ей ещё повезло — для неё комфортная и сытая жизнь вон насколько протянулась, аж до сегодняшнего утра; а он, Вовчик, «Уличные Псы», девчонки с Шоу — с комфортом распростились давно уже, ещё с лета… Или наоборот — не повезло ей, что так затянулся для неё комфорт, и что будет у неё такая резкая, такая «не постепенная» адаптация. К современным, чёрт побери, реалиям.

— Пошли, Наташа. Пошли. Так надо.

Помог ей выбраться из люка.

Сам спустился, всё же ещё раз обыскал Виталия Леонидовича, но только испачкался в крови — вообще ничего ценного; такое впечатление, что его уже обыскивали; не может так быть, что у человека в карманах после боя ни патрона, ни ИПП!..

Пульс больше трогать не стал, для себя (и для Наташи) решил — умер, умер Виталий Леонидович!

Забрал фонарик, выбрался сам, закрыл люк — тот противно и громко скрежетнул; наложил на него поленьев, бросил какие-то тряпки из угла — пусть с первого взгляда люк будет не видно. Потом как-нибудь вернёмся, похороним… Потом.

Худенькой Наташе его куртка была велика, почти как пальто; пришлось подкатать рукава.

Уже не ползком, а в темноте просто пригибаясь, пробрались к забору, и, стараясь ступать по Вовкиным же следам, пошли вкруговую, к мотоциклу. От коттеджа раздавалось фырчание автомашин и голоса. Да уж, кончилась крепость.

В темноте чёрные коробки домов все были незнакомыми; и он дважды сбился с дороги, несмотря на следы. Приходилось включать фонарик, зажав его в кулаке, чтобы он давал узкий луч, высматривать путь. Сзади то сопела, то чуть всхлипывала Наташа.

В очередной раз остановился, чтобы сориентироваться в темноте и осмотреться.

— Во-овк… у меня руки мёрзнут…

Руки, да, руки… У неё же перчаток нет, да. И самому без куртки очень холодно — морозец к ночи. Так можно и самому заболеть…

— Наташа. Руки сунь в карманы и там грей. Или в рукава. Потерпи, скоро придём.

— А куда?.. придём?

— К мотоциклу. У меня тут мотоцикл спрятан; помнишь, на котором я приезжал. На нём — в город. Там — в квартиру… В квартире — печка! Согреемся. Покушаем. Потерпи. Да! У тебя оружие есть? Ну, тот пистолет красивый, что ты показывала? Папин подарок.

— Н-нет. Нету. Потерялся. Выронила там, дома…

Это нехорошо, это совсем нехорошо… Совсем мы без оружия получаемся. Как «попаданцы» в фантастических романах, так популярных накануне случившегося БэПе — вдруг, в одних трусах в тайге с ножом… Да уж. Вот так оно и бывает, «попаданство». Вроде всё было: автомат, пистолет, транспорт… хрен найдёшь его в этой тьме… опять фонарик включать надо. Всё было — и нету. Вдруг. Всё в жизни, чёрт побери, «вдруг»! Ага, вон туда, точно!

Наконец нашёл тот участок, тот коттедж и тот сарай, где оставил мотоцикл. Вроде как следов прибавилось; хотя нет… просто заметено всё — ветром, наверное.

Хотел шагнуть внутрь — Наташа придержала его за рукав, шёпотом:

— Во-овк… Я пИсать хочу.

— А!. Ну давай — там, внутри.

— Неее… там я… неудобно. Ты иди — я тут.

— Ну смотри. Я сейчас мотоцикл проверю.

Шагнул внутрь, отыскивая Судзуки лучом фонарика. Да! Ещё нужно будет всё же вот в этот дом сходить, пошарить. Найти что одеть — зимой на мотоцикле рассекать пусть даже в тёплом свитере, и не одном, но без ветрозащиты — может плохо конч…

Додумать не успел — он даже сообразить не успел, что случилось: тень сбоку сместилась, или шорох; или как в страшном детском кошмаре после «ужастиков» по ночному каналу шагнул из-за спины Фредди Крюгер, замахиваясь рукой, одетой в перчатку с бритвами на пальцах!..

Успел лишь чуть сместиться в сторону, на десяток сантиметров только и успел — и тяжёлый удар «лапы с когтями» пришёлся не в голову, а в плечо, в верхнюю часть лопатки. Резкая боль обожгла; присев, отпрянул; упал, — откатываясь не прочь от тёмного чудовища с вновь занесённой огромной когтистой лапой, — а к нему, ему же под ноги, — и повторный удар длинной лапой не попал в него.

Крутанувшись на замусоренном полу, оказался на коленях; и с колен выполнил проход в ноги: подхват под колени, сбив плечом в область таза. Под руками была не шерсть и мышцы животного, а вполне себе живой человек в одежде, причём изрядно замёрзший… С воплем он опрокинулся назад; и, взбрыкнув ногами, оттолкнул Владимира.

Фонарик валялся на полу, светил в дальнюю стену. Владимир вскочил, — вскочил и тот, нападающий. Боль в плече и лопатке. Темно, ничего не видно. Что, если у него в руке нож?? Но ни раздумывать, ни самому доставать складень было уже некогда — с яростным воплем нападающий бросился на него; а Владимир не успел ни взять захват, выполнить бросок; ни просто сбить нападавшего на землю, — и они сцепились, покатились по полу. Нападавший рычал как животное, изо рта его несло смрадом. Против ожидания он оказался здоровым, или просто ярость придала ему сил? Они, сцепившись, катались по полу; Владимир пытался перехватить его руку, чтобы взять на болевой, но в суете и темноте, в яростной ночной схватке это не получалось, к тому же больно было руку. Нападавший явно не владел приёмами; но на его стороне была инициатива и ярость, с которой он, рыча, пытался сбить руки Владимира и вцепиться ему в горло, в лицо, в глаза. Мельком прошло воспоминание, как Вовчик «по итогам свалки в церкви» сделал для себя вывод, что нужно носить с собой ещё один нож — на голени, например, чтобы «в партере» можно было присунуть оппоненту под рёбра. «Засопожник» не зря же наши предки придумали, жизнь такая была! Вовчика тогда, в церкви, спас только оказавшийся под рукой острый надфиль… Вовчик-то выводы сделал, и нож второй с собой носит… почему он, Владимир, покровительственно относящийся к своему другу, не перенял его опыт??! Тем более, что опыт совсем не книжный, опыт из крови и смерти…

Вот враг оказался сверху и вцепился ему в шею, стараясь задушить. Ну уж хрен тебе! — это называется «отдать руку»! — Владимир, наконец, поймал его за запястье, прихватил обеими руками, — теперь встать на мостик с уходом в сторону, крутануть запястье — и нападающий будет сброшен; и прихваченный за руку — дальше дело техники! Ещё со мной бы в партере какой-то вонючий урод справился!! Сейчас я тебя, сссуку!..

Но «мостик» выполнить не удалось: нападающий отпрянул и вдруг оглушительно заорал; так громко, что, казалось, эхо отдалось от стен сарая, оглушая, вбивая внутрь черепа барабанные перепонки.

— Аааааааа!!!! — он свалился-отпрыгнул от Владимира, и тот невольно выпустил его руку; а тёмная фигура нападавшего покатилась в сторону…

Владимир вскочил. Темно; только световое пятно фонарика на стене — и кое-что можно рассмотреть в рассеянном свете. Вот мотоцикл, ага. Рядом валяющийся шлем. Вот фигура нападавшего. Владимир быстро достал нож, благо тот не отцепился клипсой во время их кувырканий по полу; выщелкнул тускло блеснувший клинок — нахер-нахер борьбу и кувыркания; сейчас я тебя просто зарежу! А он один??

Но разобраться с оппонентом не удалось: тот, непрерывно и жутко громко крича, откатился к синеющему в темноте стен входу в сарайчик, там вскочил на ноги, и, почему-то схватившись рукой за голову, ломанулся в дверь. Причём первый раз впоролся в косяк, отлетел; вновь бросился, так же, по-прежнему зажимая рукой голову, ухо — и выскочил на улицу. Послышался удаляющийся протяжный, полный боли, вой… он убегал вдруг, это ясно.

— Аааа!… Аааааа!! Ааааа… — слышалось всё дальше.

Убежал. И — он был тут один. Владимир подобрал фонарик, быстро посветил вокруг. С пола поднималась Наташа. Посветил ей в лицо; она, сморщившись, закрыла глаза. Перевёл луч фонарика ей на грудь, чтобы не слепить; но успел заметить, что нижняя часть лица у неё в крови…

— Наташа!.. Что с тобой??

Снова луч ей в лицо. Кровь. Вокруг рта, на подбородке. Он, нападавший, ударил её локтём в лицо, в зубы??..

— Наташа?..

Её тело вздрогнуло от рвотного спазма. По-прежнему зажмурившись, она вытолкнула изо рта какой-то тёмный комок; изо рта же плеснуло кровью. Кровь потекла и по подбородку, повисла тягучими каплями. Владимира накрыло ужасом: тот, нападавший, так ударил Наташу в челюсть, что она откусила себе язык??

— Наташа???

— Ввввовк… — разлепила вновь губы она — Я ему ухо откусила.

Луч фонарика с лица метнулся под ноги. В лужице и каплях крови в лежащем кусочке нельзя было определить, ухо это или что; но явно не кусок языка. Да, какой язык — она же говорит! Владимир судорожно и глубоко, облегчённо вздохнул. Ну, ухо не ухо… не всё, во всяком случае; но, кажется, порядочный кусок!

— Ничего-ничего!.. — он засуетился, — Возьми платок, вытри лицо. Есть у тебя платок? На мой. Ооо!!

Только сейчас, неловко повернувшись, он почувствовал такую резкую боль в спине, в верхней части лопатки, куда ударил нападавший, что аж присел. А чем ударил?..

Сразу нашлось и орудие нападения — большая палка с торчащими на конце гвоздями, которую он вначале принял за когтистую лапу. Гвозди. Чччёрт… Потрогал их. В крови. В его крови. И лопатке горячо и скользко. А целил в голову.

— Наташа. Быстро приводи себя в порядок — мне нужна твоя помощь. Надо мне перевязаться срочно. Поможешь.

Достал у неё из кармана куртки скомканный бинт, который так и не использовал для перевязки умирающего Виталия Леонидовича. Теперь он пригодится.

Так всё глупо и больно…

Валерка, спотыкаясь, периодически падая, приглушенно скуля, бежал между коттеджами. Орать он уже перестал, чтобы не привлечь внимания; хотя орать хотелось — дико саднило ухо, и, лапая его грязной липкой ладонью, он с ужасом уже установил, что доброй части уха как не бывало, вместо него какие-то рваные ошмётки!..

Аааа, как больно!! Аааа!!! Нет-нет, нельзя орать; тут, бля, хватает желающих добить пораненного и неспособного защищаться. Это, бля только кажется, что все коттеджи пустые, чёрные и безлюдные; знает Валерка — есть тут, есть… коллеги, бля!

Нет, не орать! Но как же больно!!

Это… баба; он мельком её увидел, когда оттолкнул и потом ломанулся к выходу. Баба, точно. Ему ухо… отрезала? Ааа, нет — он рванулся — у неё голова ещё мотнулась, но ухо было как в клещах! — откусила, стерва, ухо, оторвала зубами! Откусила… Кто ж знал, что там ещё и баба?!

Да. В сто первый раз — всё зло в мире из-за баб, теперь в этом Валерка окончательно убедился!..

Но как же больно! Проклятые бабы, в них всё зло…

ПРОДОЛЖЕНИЕ НЕПРИЯТНОСТЕЙ

Под лучом от мотоциклетной фары метались тёмные дома. Негромко трещал надёжный Судзуки, мча их с Наташей по пустынным ночным улицам к дому. Ни патрулей, ни прохожих — город как вымер. И хорошо — сейчас совершенно не климат с кем-то объясняться. Домой — затопить печку, накипятить воды; согреться и промыть рану; перевязаться, благо дома есть и аптечка, и, на худой конец, чистые простыни. А завтра найти больницу — должны ещё функционировать больницы-то. Хотя бы за деньги. Центральная, хотя бы. Сейчас туда нельзя — ночью стрельнут не разбираясь…

Несмотря на отчаянно болевшую лопатку, Владимир всё же сделал крюк, чтобы подъехать к дому со стороны тех улиц, где меньше всего можно было ждать посторонних.

Вот и дом. Заглушил мотоцикл. Слезть с Судзуки было ещё той проблемой — куртку-то свою отдал Наташе; чтобы самого не продуло по дороге он искал в этом брошенном коттедже что-нибудь плотное, желательно куртку; прямо видел её: большую, кожаную, на меху желательно… не нашёл, конечно; коттедж был вынесен подчистую, осталась только мебель, и та битая. Тогда просто-напросто срезал с дивана плотную обивку, и завернулся в неё; в том числе и руки, и, главное, грудь. Из той же обивки нарезал — нарвал лент; и Наташа помогла ему этими лентами перевязать обивку на руках, на груди. Стал он похож на мумию; но тут было совсем не до смеха — нужно было по ночному холоду добраться на мотоцикле до дома. Вот, добрались. Начал сматывать с себя эту задубевшую «обивку», Наташа помогала.

Ага, дверь в подъезд заперта, и никто не дежурит…

Последнее время жильцы из дома усиленно линяли кто куда, чувствуя в городе нехорошее; и дежурства на дверях прекратились, но пара квартир, кажется, оставались жилыми. В том числе «старшего по подъезду» — того пузатого дядьки, что встретил Владимира тогда, по приезду в Оршанск.

Попинал в дверь — железная, бесполезно… Где же его окна? А, вот. Отыскал несколько камешков и стал кидать в окно, благо невысоко.

Дзинь. Нет реакции. Дзинь. Больно как замахиваться… Дзинь! — ещё раз. Ишь ты, чуть не выбил. Ну что, если сейчас не откроет — реально выбью ведь! Подыскал уже вполне себе увесистый камень, когда там, в окне, затеплился свет — от свечки или от керосиновой лампы. Мелькнула чья-то тень в окне.

Через некоторое, не слишком короткое время, за дверью подъезда заскреблось, и хриплый голос спросил:- Кто?..

— Я это, я, Максим Григорьевич, Владимир! Из тридцать второй.

— И что ты хочешь?

Владимир аж растерялся:

— Домой хочу! Откройте.

— Я что, каждую ночь буду к дверям бегать? Тебя несколько дней не было. Домой он хочет!.. — и, вроде бы удаляющееся шорканье ног.

— Э! Эээ!! — Владимир затарабанил в дверь кулаками, и тут же сморщился от боли в лопатке, — Откройте сейчас же!

— Не нанимался я тебе… швейцаром тебе тут… — послышалось из-за двери уже глухо.

Вот сука! Такой ласковый был, когда Владимир приехал и одаривал его сигаретами. И потом — когда подкидывал что из продуктов, угощал коньяком. Что-то в городе поменялось в эти дни, явно. Какое-то новое измерение наступило; что как отрезало всё, что было в прошлом. Только каждый за себя. И для себя.

— Эээ!! Максим Григорьевич! Макс! Открой, shit!! — за дверью молчание.

Сука! Как меняются люди! Да нет. Он такой и был!

Развернулся спиной, несколько раз грохнул в дверь каблуком, глядя на испуганно стоящую у мотоцикла Наташу. Тут явно теперь по-другому надо! Вспомнил, как выражался Сашка Меньшиков, «Шалый»:

— Э! Открыл быстро, падла!! А то сейчас высажу тебе окно кирпичом нах. й, гнида тупорылая!..

— А я тя щас с обреза!! — тут же послышалось из-за двери. Но Владимира уже несло:

— …а завтра подъеду с парнями, и повесим тебя, суку, прямо перед окнами, понял?? Готовься, мразь, мыль верёвку!! — постарался добавить в голос побольше зверства. Собственно, сейчас он и вправду верил что так и сделает — сейчас высадит ему стекло, а завтра смотается за пацанами, возьмёт квартиру штурмом и поступит с этим Григорьевичем, как он того заслуживает, с сукой!

— …давай, доставай свой обрез; посмотрим, у кого ствол круче!!

Ах ты ж чёрт… — подумалось, — Как же хреново без ствола-то!.. А ну как у этого гада и вправду обрез, вдруг и вправду рогом упрётся?..

Но у Максима Григорьевича кишка оказалась тонка: за дверью заскрипели засовы. Дверь под лучом фонарика дрогнула и приоткрылась на щель. Владимир тут же подставил ногу, не давая её вновь закрыть. Посветил внутрь — ну да, этот, «старший по подъезду», кутается в махровый халат поверх свитера и щурится от света в глаза; морда прикрыта медицинской маской. Никакого обреза у него, конечно, нет…

— А, это ты, Володя! Привет, не узнал тебя. Ездют тут всякие, не наоткрываешься же всем… эпидемия опять же. Заходи, заходи… — совершенно нагло переобулся Григорьевич, — А это кто с тобой?

— Это я, Наташа! Я дочь Виталия Леонидовича, вы меня помните! — вписалась Наташа.

— Аааа, Наташенька, здравствуй! — прям расцвёл толстый дядька, и совсем открывая подъездную дверь, — Давно вас не видно было, аж почитая с самого… с самого начала. Только записочку вот насчёт Володи, и всё… Как папа, как Анжелика?..

— Папа погиб… — раньше, чем Владимир успел дёрнуть её за рукав, брякнула Наташа.

— Что-ты-гово-ришь??.. — очень изумился Максим Григорьевич, сдвигая маску на подбородок — Сам Виталий Леонидович?? Как же так произошло??

— Несчастный случай! — буркнул Владимир, и, уже не скрываясь, отчётливо дёрнул Наташу за рукав, призывая её не болтать что не надо, — Вы идите, я сам подъезд закрою. Мне ещё мотоцикл закатить надо.

— Ах ты, ах ты… — по бабьи захлопал себя по ляжкам руками в длинных рукавах халата Максим Григорьевич, — Ну надо же… прямо несчастный случай… а остальные, домашние ваши?..

— У остальных — всё нормально… — выдавила из себя Наташа.

— А, ну да, ну да, у остальных — нормально… — видно было, что «старший по подъезду» не поверил ни одному слову. Он поднял со ступенек чадящую самодельную лампу — их заправляли какой-то дрянью из дизтоплива с добавками, — и, покачивая головой, потопал вверх по ступенькам, — Подъезд, Володя, запри тщательно… Как-то ты одет легко, а…

Владимир вкатил мотоцикл, поставил его на подножку; запер на задвижку подъездную дверь.

Ну, теперь домой. Там печка и вода, дрова тоже есть.

— Наташа, ты сейчас не дома…

— Я — дома, это тоже наш дом!

— …не среди своих, я хотел сказать; потому думай, прежде чем что-то говорить!

— А что? Я его давно знаю, и он меня… они тут давно живут; он папу знает ещё с …

Стали с ней подниматься по лестнице.

— Много чего в жизни поменялось, как ты могла уже заметить! Старые знакомства… очень пересматриваются сейчас. Подвергаются ревизии, так сказать. Не надо сейчас… лишнего болтать!

— Я не болтала! — Наташа, строптиво, — Я только сказала, что папа…

Вот что на неё нашло? Зачем эти препирательства?..

— А зачем ему это знать??

— Я просто сказала… Что значит «зачем»?? Просто сказала. Он же может знать. Просто знать.

Вот и дверь. Так, ключи… Наташина упёртость стала чуть подбешивать, если бы ещё не усталость…

— Не надо. Не надо никому ничего «знать», что им остро не необходимо. Вот и оповещать этого Григорьевича, что твой папа погиб было совсем не обязательно.

— Я не «оповещала»! Я просто сказала. Почему не ска…

— Тихо! — Владимир закрыл ей рот ладонью, — Помолчи!

В тишине подъезда отдалённо, но явственно прозвучал звонок телефона. В чьей-то квартире. Ого, телефонная сеть действует… Ладно. Надо будет с утра Диего позвонить — как там с кабаком, не разгромили? Диего, возможно, и с врачом поможет…

— Вовка! Почему ты так со мной!!

Они уже вошли в квартиру. Заперев дверь, Владимир сразу стал заниматься печкой.

— Как?

— Резко так. Я… я очень много сегодня перенесла. Очень! Папа… — она всхлипнула, — Тут всё так знакомо… вот коврик, я его с детства помню, мы его только в коттедж не забрали… А папа погиб! И все остальные. Вовка! Все! Всё — сегодня! Во-овка!

Она зарыдала, в который уже раз за сегодня.

— Во-овка! Не надо так со мной! Не на-адо!!

Владимир, стоя на коленях, подкладывал щепочки в разгорающееся пламя в открытом зеве печки. Фонарик лежал на столе, светил в стенку. Выстыла квартира, выстыла… От разгорающегося пламени по лицу его метались тёплые блики. Ничего, сейчас растопим… переоденемся.

— Вовка?

— Ну чего… — он закрыл заслонку, чуть выдвинул поддувало, — Наташа. Я знал, что чем-то таким и кончится. Я советовал Виталию Леонидовичу уходить — в деревню или в подполье, не светить… этим… благосостоянием. Либо же садить в осаду полноценный гарнизон; скажем, моих же мальчишек. Он отказался. Сейчас мы имеем следствие. Это — просчитывалось…

— Вовка!! — с надрывом, — Ты не должен так про папу! Он ни в чём не виноват!..

— Разве я говорю, что он в чём-то виноват?.. — попытался вставить Владимир, но она уже не слушала:

— …он хотел как лучше! А его убили! Ты понимаешь!! — его убили сегодня!! Он… папа мой — умер на моих руках! Ты-это-понимаешь??? А ты говоришь!!..

Её стало трясти, и плач перешёл в оглушительные рыдания. Вот так вот. Хорошо так держалась всё это время — и вот тебе. Впрочем, психологически это понятно — сейчас она почувствовала себя в безопасности, «почти дома», — и её отпустило… Посттравматический синдром, вторая стадия. Пусть выплачется.

— … всё было хорошо! Всё! А потом!.. Ты не должен так! Нееет!! Папа ни в чём не виноват!! Папа! А ты, а ты!..

«Третья стадия — экспресс-поиск виноватого…» — понял Владимир, благо такие вещи они в универе по психологии проходили, — «Не исключу, если виноватым буду назначен я… Человеческое сознание способно ещё и не на такие повороты…»

Теперь он принёс из ванной ведёрко с водой, в которой на поверхности плавала тонкая корочка льда. Поломав корочку, зачерпнул воду керамической кружкой с весёлыми котятами на боку, жадно выпил. Часть воды перелил из ведра в чайник, поставил на печку и его, и ведёрко. Хорошо, что был у Виталия Леонидовича в старой квартире «просто чайник», ещё по приезду отметил; многие ведь, как привыкли к электорочайникам, так и готовят чай в кастрюльках, он видел…

— …если бы ты не уехал тогда, если бы не бросил меня… Может быть, мы бы и отбились!! Ты не должен был уезжать тогда, оставлять меня одну!! Тем более в моём положении! А ты — уехал!

«— Ну вот. Не хватало ещё, — подумал Владимир, — стадии «Все вы, мужики, одинаковые!!», как это водится у истеричек. Но Наташа не истеричка, нет, просто ей реально сегодня досталось.»

Подошёл к ней. Хотел дать пощёчину для отрезвления; но в последний момент сдержался и только сильно тряхнул её за плечи:

— Прекрати! Меня сегодня самого дважды чуть не убили — в том числе и из-за тебя. Ты понимаешь, что я из-за тебя приехал — не из-за Виталия Леонидовича??!

Затихла.

Реально ведь — если бы не он, была бы она сейчас не здесь, в относительной безопасности, рядом с быстро теплеющей печкой, — а лежала бы в бетонной коробке рядом с холодным телом отца. А если бы рискнула и пошла бы к коттеджу, или попыталась бы добраться сама до города — то и чего похуже. Брошенный, разграбленный коттеджный городок, как видно, был отнюдь не необитаем; в нём водились такие «крысы»… одна из которых чуть не проломила Владимиру голову.

Ценить надо что имеешь. Ценить.

За окнами профырчала легковая машина, отдалённо мазнув светом фар.

Вскипел чайник, Владимир всыпал заварку. Потрогал воду в ведёрке — горячая. Наташа всё всхлипывала, свернувшись калачиком на диване, не раздеваясь.

— Наташа. Наташа, слышишь! Пойдём, я тебе полью, руки вымоешь.

— Оставь меня, я ничего не хочу.

Чёрт побери… Как всё несправедливо устроено. Он, по сути, спас её, Наташу; рискуя жизнью, вытащил её из этой кровавой передряги в коттеджном посёлке — и сейчас от неё ни помощи, ни поддержки… а ведь он реально ранен! Надо вымыть хотя бы руки, на которых ещё оставалась и грязь с земли, и засохшая кровь её отца; снять свитер, майку; осмотреть, промыть и перевязать ему рану. Всё это совсем не шутки, всё это может плохо кончиться — а она «я ничего не хочу!»

Владимир почувствовал нарастающее раздражение. Да, он любит Наташу; да, она ему дорога; тем более сейчас, после того, как он узнал, что у неё будет его ребёнок; да, он понимает, сколько она сегодня перенесла — но сейчас ему нужна её помощь, конкретная помощь — переодеться, перевязаться; а Наташа что, настроилась страдать, жалеть себя??

— Наташа! Я всё понимаю. Наташа. Я прошу тебя собраться, мне нужна твоя помощь!

— Я… я не могу. Я-ничего-не-могу. Я хочу уснуть…

— Наташа!! — это уже было сказано почти зло, — Соберись, я сказал!! Тебе нужно помыться, переодеться. Здесь, я видел, были твои вещи. Пальто вот… Мне нужна будет моя куртка. И мне нужна будет твоя помощь!!

— Вовка. Я ничего не могу. Давай всё завтра…

Подошёл к ней, взял её за шиворот небольной рукой, потянул. Ещё потянул — и стянул её на пол с дивана. Свалилась.

— Что ты делаешь?? Ты с ума сошёл??

Теперь он видел перед собой другую Наташу — злую, разгневанную. Да, она любила его. Любила тогда, в той жизни — комфортной, уютной, цивилизованной. Где готовить чай было обязанностью прислуги. А теперь всё слишком резко изменилось — и она ещё не приняла эти реалии; и смотрит на него почти ненавидяще. Но ведь ему действительно нужна её помощь, и ей тоже обязательно нужно и умыться, и попить горячего сладкого чая…

В ночной тишине отчётливо было слышно, как лязгнула дверь в подъезде.

Владимир насторожился — ещё какой-то загулявший жилец?..

Оставил Наташу, подошёл к входной двери, прислушался. Рука автоматически потянулась за пистолетом — нет пистолета… Почувствовал себя голым. Совсем плохо без пистолета, совсем!..

Ага, шаги по подъездной лестнице; несколько человек, невнятный приглушённый разговор.

— Вовка?.. — из-за спины Наташино. Отмахнулся, прислушиваясь.

Остановились на его лестничной площадке. Опять невнятный разговор. У Владимира сильно забилось сердце. Непроизвольно, как молитва, проскочило в голове почти умоляюще: только бы не к нам; хватит уже на сегодня событий! Сейчас бы напиться чаю, и чтобы до утра никто…

В дверь тихо, вкрадчиво постучали.

Владимир затаил дыхание.

Постучали чуть сильнее; и голос соседа:

— Володя… Владимир! Э-ээй? Володя!

Мазнул сзади свет. Обернулся — Наташа стояла за спиной с его фонариком в руке. По тому, как дрожал световой круг, было видно, что её трясёт. Кто бы это?

— Володя. — из-за двери, — Тут патруль от Администрации, по проверке паспортного режима. Всех… жильцов проверяют. Открывай, пожалуйста.

Владимир облегчённо вздохнул. Ну, если так… это не страшно. Патрули и раньше, бывало, заходили; и обычно ночью. «Проверка документов». С мувскими всё «шпионами» боролись; да смотрели где и что слямзить у простодушных обывателей. Словом, ничего необычного. Кроме… кроме, разве что того, что как-то «вежливо» они… по лестнице поднимались тихо, разговор вполголоса. Обычно патрули — что Администрации, что Верного Вектора, — вели себя намного более бесцеремонно: гоготали, лязгали затворами автоматов, демонстрируя кто тут хозяин; пинали в двери, во весь голос матерились. А тут — тихо так… Но — сосед же говорит, что патруль. И кому бы он ещё был нужен? Да и… какие варианты? За дверью явно не отсидишься, с этажа не сбежишь. Да и с какой стати? — документы у него в порядке: разрешение от Администрации на проживание, пропуск. Даже оружие не надо прятать — нет оружия. Наташа без документов? Так вот как раз этот случай, про нападение на коттедж неизвестных, патрулю и расскажем. А её личность и он подтвердит, и Геннадий Михайлович, да и любой жилец подъезда — если тут кто ещё живёт. И всё же он медлил…

В дверь пнули; и незнакомый хамский голос:

— Долго тя ждать?? Открыл, быстррро! Документы к проверке!

Ага. Ну вот.

Владимир вздохнул, щёлкнул замком, открывая. Первым вошёл Геннадий Михайлович; уже не в халате, а в тёплом тренировочном костюме и в наброшенной на плечи зимней меховой куртке. В глаза не смотрит…

За ним — ещё один, и ещё. Но в форме только один, он же с автоматом. А у первого, вошедшего за соседом, реально уголовная рожа, хотя и прикрылся шарфом… Разглядеть особенно не получилось: у всех вошедших мощные фонари, существенно более яркие, чем карманный Владимира в руках у Наташи; их лучи сразу упёрлись ему в лицо, ослепляя.

— Ты Владимир? Документы, оружие.

— Я. Документы — сейчас; оружия нет.

Из тесной передней прошли все в комнату. Владимир подошёл к Наташе, достал из кармана её куртки документы.

— Не бойся, Наташа, это — патруль…

Какие рожи у этого патруля… — подумал про себя. Но — автомат, форма; во всяком случае у одного. Третий из незнакомцев не засветился, всё в тени. Ну а какие у них должны бы быть морды…

Неожиданный удар Владимиру в солнечное сплетение сбил дыхание и заставил его согнуться.

Ещё удар — в лицо; удар в колено — он упал на пол. Тут же пинок в лицо.

— Что вы дела… — крик Наташи, тут же оборвавшийся звуком удара.

Удар в голову; настолько сильный, что он на секунды отключился. Когда сознание вернулось, он лежал ничком на полу, и кто-то, придавив больно его коленом в спину, пыхтя, застёгивал у него на запястьях завёрнутых назад рук браслеты наручников. Перед лицом топтались ноги в ботинках, грязных, в мокром снегу.

Браслеты застёгнуты на завёрнутых назад руках; очень больно рану; теперь Владимир полностью беспомощен.

Один из незнакомцев опускается перед ним на корточки; хватает его за волосы, поворачивает к себе лицом и шипит:

— Ну что, попался, морда??

Лучи фонарей мечутся по комнате; один из них на мгновение осветил лицо незнакомца, и Владимир тут же узнал его: «Белый», тот самый белесый парень, дезертир, сослуживец благополучно зарезанных в Никоновке двоих парней; не так давно «приглашавший» его, Владимира, к некоему криминальному авторитету… к Кресту, кажется. Диего ещё говорил, что надо обязательно идти… так и не собрался ведь; события пошли быстро. А он, Владимир, тогда вырубил этого, Белого, и чуть не убил — помешал Женька с его дурацкими джентльменскими принципами. И вот он сейчас здесь, и радостно щерится:

— Чо, сука, не ожидал?? Н-на! — и слепящий удар в лицо.

Визг Наташи. Голос, незнакомый:

— Эээ, соску не трогать пока. Как Крест решит. Пакуй её тоже…

Жёсткая, холодная и мокрая подошва ботинка придавила шею. Незнакомый голос:

— Ты, сука, совсем ох. ел. Если Крест приглашает к себе — ты должен, падло, бежать на полусогнутых. А если за тобой экипаж высылать приходится — то тебе, суке, совсем пизд. ц! Встал, быстро!

И жёсткий пинок в плечо, такой больнючий, что Владимир вырубается.

ЗНАКОМСТВО С «ПЛОМБИРОМ»

Когда подъезжали, Владимир узнал место: Оршанский Дом Печати; раньше там была и типография, и редакции нескольких газет; а что сейчас… не особо интересно и было; а вот, поди ж ты, выяснилось: резиденция криминального авторитета Креста.

Вывеска та же: «Дом Печати». Чего бы тут криминальному авторитету обосновываться?.. Хотя понятно: здание старое, ещё советских кондовых времён, когда атомной войны ждали; а поскольку завязано на «информацию», то и строилось как стратегический объект, ни больше, ни меньше. Массивное строение и прилегающая территория, красовавшиеся на фоне отнюдь не вырубленных елей, были лишь верхушкой айсберга. Внизу, прямо под ним, на глубине многих метров — как давно ещё рассказывал любознательному и интересующемуся «тайнами» Володе Виталий Леонидович, — были обширные помещения с законсервированной на случай войны полиграфической техникой. Предполагалось ведь и после атомной войны «информировать и пропагандировать»; и печатное издание для этого подходило лучше всего. Огромное бомбоубежище вкупе с хранилищем чистой воды и топливным запасом ждало своего часа — и вот, дождалось. В нём обосновался «высокопоставленный» уголовник. А может не уголовник, может уже и «политиком» числится; кто их сейчас поймёт, этих выкормышей «нового времени», участников очередных в истории Крысиных Гонок…

Машина заехала со двора, где уже стояла пара десятков разномастных авто: от легковушек и микроавтобусов до грузовиков. Двор освещён прожектором и фонарями; и вообще видно, что несмотря на обстановку в городе, с ресурсами у нынешних хозяев Дома Печати всё нормально: несмотря на ночное время освещён и двор, и подъезд, и в некоторых окнах есть свет.

На въезде пост — охранник, в форме и с автоматом, лишь мазнул фонарём; узнал видимо.

Тут же стояла пара грузовиков-длинномеров; несколько человек под присмотром автоматчика сгружали с борта мешки.

Вытолкнули из машины, тычками погнали к дверям. «Белый» всё старался ударить, пнуть побольнее. По пути переговаривались:

— Куда их, в «холодную»?

— Не. Крест утром подъедет, чтоб сразу с этим решил. В приёмную его.

— А соску? С ним?

— Не-а. Соску в подвал, к остальным. Понадобится — приведут…

Зашли в подъезд; в довольно обширный вестибюль, хотя и не центральный — ещё один пост. Охранник обменялся с вошедшими приветствиями. Вообще пока всё это напоминало работу серьёзного учреждения, типа МЧС или какого-нибудь министерства, не знай теперь Владимир, что это, по сути, бандитская резиденция. Опять-таки — может и не бандитская. Сейчас ведь ничего не поймёшь: был бандит, стал министр. А то и президент. Не удивился бы, если бы Крест оказался сейчас каким-нибудь высокопоставленным должностным лицом, в нынешней Администрации-то. Вон как всё организовано.

Из вестибюля через боковую дверь спустились вниз, дверь открыли ключом, прошли серым подземным тоннелем. Кафельная плитка на стенах, на полу. Электричества тут явно не жалели; освещённый голубоватым дневным светом ламп, высокий и широкий тоннель ветвился, намекая на обширное подземное царство.

Наташу тут же толкнули в сторону, повели куда-то в сторону; она только и пискнула:

— Во-овка…

Владимир промолчал — что тут скажешь? И дёргаться не стал; никаких этих киношно-романтических «- Отпустите её, подонки!..» Не тот случай, ничем это не поможет. Опять же вспомнил, как катался, связанный, по траве на той поляне, в начале лета; как умолял уголовников не трогать Гульку, как золото обещал!.. Ничего это тогда не дало, и сейчас не даст; какие тут к чёрту мольбы!.. Крест его «пригласил», с Крестом и придётся всё решать; эти что — пешки! Или, там, вдруг сбежать удастся…

Прошли подземельем, и повели по лестнице на второй этаж.

Организация охраны тут поставлена, — отметил он про себя, — а вот с уборкой не очень: лестница порядком замусорена, вся в грязи.

На площадке между этажами пересеклись с каким-то невысоким субъектом, спускавшимся сверху. Один из конвоиров, явно в троице старший, тот, с уголовной рожей, субъекта узнал; и тот его тоже; и тут же последовал громогласный и бурный обмен приветствиями:

— Оооо, ково я вижу — сам Аркаша Туз собственной персоной, ооо!!..

— Еее, при-и-и-ивет, привет-привет, старый фармазон, и ты здеся?? Я думал, тебе давно уж лоб зелёнкой намазали!!

Конвоир с автоматом толкнул Владимира лицом в угол, освобождая дорогу; отступил в сторону и Белый. Последовали объятия, как будто произошла встреча старых и добрых, давно не видевшихся друзей; вот только диалог показывал специфику и знакомства, и дружбы:

— …скока ж мы с тобой не?..

— Дык считай с …цатого года, помнишь, с Владимирской крытки!

— И точно ведь! Те ж тогда червонец корячился, как ты?..

— Дык и тебе, Рваный, тоже не путёвка в санаторий светила, хы! Дык… ррревольюция ж!

— Вот и я ж: Регионам — слава!

— Храбрецам — слава, гы!!

Оба заржали.

— Ты сейчас чо, у Креста?

— Как видишь. И ты, я смотрю??..

— А то ж. Это… «группа немедленного реагирования», как у ментов, ха-ха-ха! Уже третий месяц почитай. Как же мы с тобой раньше не пересекались?

-Дык я ж недавно!.. Ща вот на дальняк сгонял, пробно. Удачно, чо — две фуры с жрачкой пригнал, с Никоновского района — видел, во дворе?..

— Ооо, издаля!.. и не боисся — эпидемия же?

— Пидемия — это для лохов и для лагерей; у нас всё чисто… Две фуры, эта, экологически-чистаго продукта — прикинь! За такую цену что уссышься — что ты!..

— Коммерсантствуешь?

— Ну дык!..

— И мы тоже. Вот как раз коммерсанта взяли — прикинь!

— Жарить будете?

— Печь!

И опять оба довольно заржали.

Владимир искоса взглянул — лестничная площадка хоть тускло, но была освещена — и тут же узнал спускавшегося сверху субъекта, и вспомнил, где его видел: Аркадий Тузлов, как же! Он же его справку об освобождении и в руках держал, после того как на блок-посту произошёл тот инцидент… в результате которого телезвезда и светская львица Оксана Сторчак лишилась половины своего черепа. Уголовник, ехавший в Никоновский район с «комиссаром от Регионов» Хотоном; только теперь он был не в тощенькой телогрейке и засаленной зековской шапке-блинчике, а в хорошем, хотя и великоватом ему пальто и в меховой шапке-пирожке. Судя по всему, Аркаша Туз преуспел по сравнению с прошлой их встречей.

— …ну, как бы встречу надо отметить!

— Не сейчас, Рваный; мне ещё до утра фуры на овощебазу оптовикам надо отогнать; тут только часть скинем… давай завтра!

— Замазали! Ну, Туз, давай!

— Пересечёмся, Рваный!

Друзья ещё раз обнялись и разошлись. Владимира повели дальше.

Прошли по неосвещённым уже коридорам; и вошли в большую… приёмную, как понял Владимир. Судя по всему это была и «приёмная» уголовного авторитета Креста; и раньше тоже это была чья-то приёмная, о чём свидетельствовала вся обстановка: секретарский стол с монитором компьютера, шкаф для одежды, диван для посетителей… В кабинете угол у окна занимал аквариум — на высокой деревянной подставке, с цветастыми пластмассовыми водорослями, каменистым грунтом, черноморскими ракушками и растопыренным цветным кораллом, но без воды.

Тут же в паре метров от него вход маленькую уютную кухоньку, со шкафчиками разного калибра смелого оранжево-красного цвета. Там же холодно-стальная раковина с краном; незыблемая глыба импортной электрической плиты с аккуратными переключателями и крошечными сигнальными лампочками. Узенькая деревянная столешница, маскирующаяся под мраморную, отделяет плиту от высокого белоснежного красавца-холодильника немецкого происхождения. И по центру — компактный обеденный стол в компании с тремя добротными стульями.

За столом на одном из стульев сидит мужчина, на бандита совсем не похожий; а больше похожий на действительно какого-нибудь завсегдатая Дома Печати — редактора или автора публикаций; интеллигентно одетый, в аккуратных очках, седой. Сидит и пьёт ароматный дымящийся кофе из маленькой чашки.

На вошедших недовольно скривился:

— Дверь закрыли, не в конюшне!..

Действительно, и в кухоньке, и в приёмной довольно тепло — в углу негромко гудит аккуратная коробочка тепловентилятора. И «интеллигент» сидит не в куртке, не в пальто, а в джемпере, чуть ли не с галстуком… Хотя нет, не с галстуком. От окружающего всё больше отдавало каким-то успешным учреждением…

— А, привет. Привезли уже? Дёргался?

Сразу было заметно, что сидевшего с чашкой кофе «интеллигента» вошедшие побаиваются: Белый вообще остался за дверью приёмной, не рискуя войти; а «уголовная рожа», которого Аркаша Туз называл «Рваный», с напарником, вели себя очень корректно, если не сказать боязливо: отвечали без матюгов и без многословия, и даже не позволили себе присесть.

— Ага. Привезли. Не, не дёргался. Девка ещё с ним — как и говорили. Девку — в подвал пока. Праэльно?

— Правильно. Ну что. Пациента — вон к батарее прицепите. И свободны пока, да. Но! Не спать, и не бухать…

— Не, мы ж… порядок знаем! — забожились уголовнички, определяя Владимира в угол, к отключённой батарее центрального отопления, холодной, как айсберг. Приковав его за руку наручниками к трубе, они ушли, напутствуемые интеллигентским:

— Вы порядок знаете — и я вас знаю, чертей!.. Возможно, ещё вызовА будут — я позвоню. Адью-с, топайте, джентльмены…

«Джентльмены» ушли; а «интеллигент» со вздохом допил ароматный кофе; и взялся рассматривать Владимира. Никакого желания играть в гляделки с ним у Владимира не было, и он отвернулся. А тот, видимо, удовлетворённый осмотром, налил себе в чашечку ещё кофе из большого, видно, что сервизного кофейника, а остатки вместе с частью гущи перелил в кружку и дал её Владимиру:

— На, согрейся. Нам тут до утра с тобой заседать, пока Родион Прокофьевич не прибудут.

На недоумённый взгляд Владимира пояснил:

— Родион Прокофьевич — в миру. В социуме, в котором мы сейчас имеем удовольствие находиться, — Крест, вор в законе, Смотрящий в Оршанске и области, да.

Кофе был горячий и вкусный, Владимир взял кружку свободной рукой, отхлебнул, и благодарно кивнул. В конце концов, если с тобой пока хоть сколько-то по-человечески — хоть и приковав наручником к батарее, — это нужно ценить. Могло быть хуже. Много хуже. Хотя как знать — ещё ведь не утро…

«Интеллигент» между тем, видимо, скучая ночной порой, счёл нужным и представиться, и ввести, в общем, в курс дела:

— Меня можешь называть «Пломбир» — видишь, седой я весь… Так тут и зовут, «в специфическом», как я уже сказал, социуме. Как выражается местный контингент — «погоняло такое», да. Ну, кто такой ты, я знаю… — он положил руку на выложенные на столик же конвоирами паспорт, записную книжку и айфон Владимира, — …и без этого. Мы за тобой, за твоей «бурной деятельностью» давно наблюдаем — прыток ты, да, прыток, молодец… недавно в Оршанске, а такую бурную деятельность развил — любо-дорого поглядеть! Одно наглое участие в тендере на бронепластины чего стоит! Были бы у тебя шансы, да, были бы… только это наш тендер, ты там лишний. И ресторан у тебя хороший, кухня… бордель опять же. Ты, пацан, я смотрю за тобой — ты организатор хороший, видать. Спорятся у тебя дела, да. Молодец.

Помолчал; не дождавшись реакции на похвалу, продолжил многословно — видимо, соскучился в ночи без собеседника:

— Чтобы ты знал: я — референт Родиона Прокофьевича, сиречь Креста, «по общим вопросам» — то есть по вопросам, связанным с бизнесом и контактами с местной, значит, «властью»…

Тут он фыркнул, как бы выражая презрение ни то насчёт самого понятия «власть», ни то относительно её местных здесь представителей, опошливших само её «высокое понятие».

— Сегодня у меня ночное дежурство. У нас тут, видишь, как в армии: порядок, дисциплина, наряды! Ну — или как на зоне; что для «контингента» ещё ближе. Не шалман какой. А вы, стало быть, Владимир, моим, то есть Креста приглашением на беседу, переданным вам вполне в благожелательной и деловой форме, манкировали необдуманно… что мы никак допустить не можем, чтобы не создавать опасного прецедента. И потому вы сейчас здесь; и за некомфортную доставку сюда можете винить исключительно себя. Да. Вот. Значит, Владимир… эээ… Евгеньевич. Вы мне коротенько сейчас свою биографию расскажите… я сличу это с теми сведениями, что у меня уже есть; а также со своими личными наблюдениями… а глаз у меня острый! потому лгать я вам заведомо не рекомендую. Также расскажите свои планы и мысли о происходящем. Вот, кстати, последнее мне наиболее интересно, так как интересует меня срез, так сказать, мнений о действительности… о делах наших скорбных. Откуда фраза — смекаешь?.. Нет?.. Эээх, не знает молодёжь сейчас классики, не смотрит старых фильмов, а ведь в них — наша история, которая, что характерно, имеет свойство раз за разом повторяться. Кофе ещё желаете?

Владимир, сидевший на полу возле батареи, кивнул. Его слегка морозило, несмотря на то, что в комнате было вполне комфортно по температуре. Про себя подумал: «- Сейчас надуюсь кофе. Потом попрошусь в туалет. «Интеллигент» этот, с мороженым погонялом, особо здоровым не выглядит — можно попытаться его и без раненой руки уделать… Потом — вниз… Ах ты чёрт, Наташа же… Там такие лабиринты. Где они, интересно, Наташу держат? Впрочем, если…

Тут он как споткнулся, столкнувшись взглядом с «ночным референтом» — тот участливо кивал, понимающе глядя Владимиру в глаза. И, как если бы Владимир не думал, а проговаривал свои мысли вслух, продолжил за него как бы с полуслова:

— Да-да, девушка же ваша. Вы же её сам, конечно, не найдёте — вы это, конечно, осознаёте. Через посты на выходе, да даже через этаж, опять-таки, вам не прорваться. Если только меня… ну да, меня, меня — вы ведь про это подумали? Если меня… эээ, взять в заложники, маленько попрессовать, сиречь — попытать; — и я вам укажу путь и к вашей девушке, и к выходу на свободу! Так ведь?

Владимир чуть не кивнул; однако сдержался. Всё правильно определил интеллигентный «Пломбир»… А тот, как если бы Владимир его слова и подтвердил на самом деле, сам удовлетворённо кивнул и продолжил:

— Ну вы же, как человек деловой и весьма практичный, наверняка понимаете… — он начал загибать пальцы, продолжая пронзительно смотреть Владимиру в лицо, — что, во-первых, шансов у вас на то, чтобы выйти из здания в случае попытки самостоятельного «прорыва» весьма мало, так? Шансов на то, чтобы найти свою девушку, которая, я полагаю, вам дорогА, вообще практически нет — это два. Так? Опять же, «уйти не попрощавшись», или даже героически погибнуть при попытке «прорыва» — это заведомо ухудшить её положение, не так ли? Это три. Четыре — если вас сюда привезли, как вы видите, вполне себе в целом виде; и не прессуют — пока! — а даже вот я кофе вас угостил, — стало быть, есть к вам какой-то интерес?.. Ведь явно же не для того, чтобы на консервы вас переработать велел Родион Прокофьевич, ака Крест, вас — с моей, кстати, подачи, — сюда доставить? Вы же деловой человек! — должны бы уже и сообразить, что доставлены вы сюда для делового же разговора! Добавочную дырку в голове вам могли организовать без проблем и на месте — тем более, что этот… Белый (Владимир внутренне усмехнулся — надо же, кличка белесого субъекта сохранилась за ним и в уголовном мире!), которого к вам посылали передать приглашение — он и так неровно к вам дышит, обидели вы его явно чем-то… Неужели вам, как деловому человеку, не интересно то, для чего вас сюда… хм… пригласили?

Владимир подумал и кивнул. Всё правильно разложил по полочкам Пломбир — видимо, не зря его Крест тут «в референтах» держит. Мог бы всё это и сам сообразить, ничего сложного. Плечо вот только болит, устал за день очень, да и отвык от умозаключений как-то в последнее время — больше всё на инстинктах, на нервах… Ну что. Пока со мной по-хорошему — и я по-хорошему. Почему бы и не поговорить. Выведать чего. До встречи с «шефом». Позицию свою выстроить…

Пока он так думал, Пломбир всё продолжал смотреть ему в лицо, и, как бы соглашаясь с его мыслями, кивал.

Владимир решил поддержать беседу:

— Интересно мне, интересно. Весь день только и думал, зачем меня господин Крест приглашает?.. И — вы не поверите, — на самом деле зайти собирался, однако… некоторые суетливые повседневные дела задержали… видите, свитер от крови промок? Вот. Только поэтому. А так, господин Пломбир… — Владимир решил также поддерживать и предложенный собеседником полушутливый тон разговора, — Я весь внимание и с нетерпением жду продолжения столь многообещающе начавшейся беседы! — и демонстративно побренчал короткой цепочкой наручника, приковывавшего его к трубе.

При этих словах Пломбир прямо расцвёл от удовольствия, встал, и, бормоча «- В кои-то веки привезли действительно вдумчивого человека; а не тупое коммерсантское быдло!..» подошёл к Владимиру и, достав из кармана связку ключей, выбрал на ней маленький ключик и принялся отмыкать наручники.

Освободив Владимира от оков, он за локоть помог ему подняться с пола — при этом Владимир оценил крепость руки своего собеседника и мимоходом подумал, что его мысли насчёт «легко справиться с интеллигентом», возможно, были излишне самонадеянными, — и препроводил его до стола, до удобного стула.

Кивнул:

— Значит, я полагаю, мы договорились: вы не делаете необдуманных шагов, которые вам и вашей девушке принесут только боль и страдания; я, в свою очередь, пою вас кофе, и мы мило беседуем до прихода Родиона Прокофьевича. Так?

— Так, — кивнул Владимир, — А Наташа? Ей — кофе… тоже предложат?

— Ну что вы, что вы!.. — разулыбался Пломбир, — Так далеко наше радушие не распространяется. Но, в общем, она сейчас в тепле и в относительной безопасности. И даже кормить её будут, как и остальных, находящихся в узилище, по часам; так что вы пока за неё можете не опасаться — у нас, я уже говорил, не малина какая; у нас — порядок, да.

Он взял большую медную турку, подошёл к раковине — блестящий носик смесителя с негромким шипением исторг в неё струю воды. Обернувшись, он сообщил:

— Да-да, здесь и скважина своя есть, соответственно — своё водоснабжение, что очень удобно. Вообще удобный объект, надо сказать. Отопление вот только центральное пока не подключили; да, в целом, и не надо — здание большое, используется не полностью, греть всё — накладно.

Поставил турку на плиту, включил.

— Бутерброды будете? — осведомился. Владимир кивнул; и Пломбир открыл блестящий зев импортного холодильного чудовища. Мельком заглянув туда, Владимир отметил, что с продуктами тут полный порядок — вплоть до шеренги банок с маринованными оливками.

Соорудив пару бутербродов с маслом, сыром и колбасой, Пломбир, пока не закипела вода в турке, предложил Владимиру осмотреть его рану. Тот согласился, — но дальше снятия, причём весьма болезненного, свитера, дело не пошло — кровь насквозь пропитала наложенные впопыхах, ещё в коттеджном посёлке, бинты и бельё; они засохли, образовав твёрдую кровавую корку, и отдирать их, размачивать было ещё той работой. Пломбир осмотрел бинты, озабоченно покачал головой, погрустнел; и, не став продолжать, предложил Владимиру обратно надеть свитер, «чтобы не сделать хуже. Утром придёт наш доктор — и, если вы будете себя разумно вести, и Родион Прокофьевич не определит вас в Могилёвскую губернию, посмотрит вас…»

На том и порешили.

Пломбир дал Владимиру пару каких-то таблеток; налил в кружку кофе, подвинул к нему бутерброды, сахарницу, даже розеточку с мёдом, — и непринуждённая уже беседа за столом продолжилась.

Пломбир оказался хорошим собеседником, и ещё лучше слушателем, — и Владимир как-то даже непроизвольно забыл, что он тут «не совсем в гостях»; вернее, как утверждал собеседник, «в гостях», но доставлен, мягко говоря, добровольно-принудительно. И мало-помалу рассказал тому всю свою жизнь — конечно, обойдя молчанием некоторые эпизоды — как, например, ликвидацию двух дембелей и девки со старухой в Никоновке ради пары автоматов и спокойствия от наездов; и наличия «Норы» — загородной базы эвакуации, где его сейчас должны бы ждать «Уличные Псы»-малолетки. Да и о самой этой пацанячьей бригаде он также счёл нужным умолчать. Зато рассказал, как приехал из Штатов в Мувск — и попал как раз к самому разгару развала, как раз после родионовского путча. Про путь в деревню, про происшествие на поляне. И про деревню. И про нападение банды азиатов. Про противостояние с вдруг образовавшейся «местной властью» в лице старосты и Витьки-анархиста. Про девчонок, ставших коммунарками. Про вдруг найденные в вещах покончившей с собой Надьки деньгах, которые позволили начать тут, в Оршанске, своё дело. Про дорожное знакомство с байкерами. Про ресторан. Про недавний визит в деревню; про их, местные дела. Про проезд через блок-пост, когда Оксана Сторчак так необдуманно решила показать характер. Про Виталия Леонидовича и его «крепость». Про её падение. Про Наташу. В конце концов — обычная, по нынешним временам, биография.

Пломбир слушал, подливал кофе, сделал ещё бутербродов, открыл банку сгущёнки. Дважды его прерывал — отходил в другую комнату, в приёмную, на телефонные звонки; один раз принял факс; кому-то, а вернее всего доставившей Владимира «ночной бригаде» звонил, передавал адрес с наказом «постараться без стрельбы» и «по-возможности живым, хотя в этом случае это не критично… В смысле? В смысле — если грохните его по-тихому, то это тоже сойдёт; так понятно, бар-раны?.. Действуйте.»

Вернулся; благовоспитанно извинившись за паузу, во время которой Владимир, разомлевший от тепла и пищи, начал уже клевать носом; предложил продолжить беседу «ибо меня интересуют ещё некоторые нюансы вашего, Владимир, пребывания на пленэре, а также ваш анабасис в центр цивилизации…»

Владимир, вздохнув, продолжил. Собеседник понимающе кивал, поддакивал, внимательно глядя Владимиру в лицо, и, казалось, улавливая и недосказанное. В частности, когда Владимир рассказывал про нападение на «пригорок» гастеров, он только осведомился:

— И ты, значит, как стрельбу услышал — сразу туда… без оружия; а там уже, на месте, отобрал «у одного из» автомат и их из этого автомата… того. А потом, чтобы господин Громосеев не задавал дурацких вопросов, ты уехал в город. На случайно найденном около дороги мотоцикле. А, да-да. Это бывает. Сплошь и рядом, да. Время такое.

Но «копать» эту тему не стал — видимо, просто сделал для себя какие-то выводы.

Про нападение на коттедж выслушал с интересом:

— Ну надо же!.. Добрались, значит, до Виталия Леонидовича! Сами, говорите, его перед кончиной лицезрели? Приказал долго жить, ага… А жаль, жаль, один из немногих порядочных относительно людей был тут, в прежнем правительстве; глупо только решил «спрыгнуть с поезда, мчащегося под откос»… В смысле, решение-то было правильным — вот только надо было не «спрыгивать» в никуда, а «перепрыгивать» в другой поезд, образно выражаясь. А он решил «на обочине отсидеться» — а это решение не политическое, нет, не политическое; это решение пенсионерское, решение уставшего от политики и от жизни человека… Впрочем, вы говорите, у него жена молодая образовалась? Тогда понятно — женщины, они такие… могут «боевого коня в пашущую земельку коняку» переоснастить, да. А скажите, Владимир, как в деревне — случаев заболевания не наблюдалось?.. Симптомы: резкое повышение температуры, кашель, слезотечение, слабость — как при выраженном ОРВИ, только летальный исход чаще всего в течении недели? Нет? Это хорошо, это хорошо… — и даже пометил что-то себе в блокнотике, — Как, говорите, деревня называется?.. А, ну да, ну да. Голодно там будет этой зимой, да…

Под эту тему, раз уж разговор зашёл о болезни, об эпидемии, Владимир решил в свою очередь порасспросить и нового знакомого — что это за болезнь; насколько опасная, что даже перемещение между районами под это дело перекрывают? И, в то же время, настолько «нестрашная», что в городе почти никаких карантинных мероприятий? Да и сами вы, я гляжу, без маски и со мной не брезгуете напрямую?..

На что Пломбир покивал согласно, и, вместо прямого ответа, начал издалека:

— Уважаемый Владимир, вы, очевидно, заметили, что я достаточно точно прочитал ваши мысли относительно бегства из этого комфортного кильдюма? Задумайтесь — почему? А, вы тоже это учили? — «глазные сигналы доступа», вазоматоры, непроизвольные телодвижения?.. Да-да, человек так устроен, что единственный для него способ абсолютно ничего не сказать о себе — это нарядным лежать в гробу; да и тогда, знаете ли, за него многое скажут его провожающие! Относительно надёжный способ скрыть что-то о себе — это вообще не раскрывать рта: раскрыл, сказал хоть что-то, пусть даже и соврал заведомо — всё одно раскрылся. Опытный человек, владеющий определённой техникой, вскроет ложь «на раз», просто наблюдением и наводящими вопросами, даже без всякого полиграфа! Вот вы мне, кстати, о себе рассказали — как водится, что-то постарались скрыть; и я не буду играть во всезнающего бога, «который видит насквозь», — что-то вы, действительно, наверняка скрыли. Но это несущественно. Главное, через беседу с вами я понял, можно сказать, установил однозначно главное: вы человек по натуре честный, добрый — насколько это вообще возможно сейчас в наших условиях без вреда для себя; верный в дружбе и в деловых отношениях. Человек вы крайне предприимчивый и неплохой организатор — но, к чести вам будет сказано, жажда наживы не закрыла вам глаза на чисто человеческие отношения как высшую ценность, как это у предпринимателей бывает сплошь и рядом. Вы не пройдёте мимо возможности что-то приобрести, заработать — но и поделитесь с друзьями, ибо для вас друзья — приоритет! Ради них, наверное, и жизнью рискнёте, а?.. В то же время вы человек излишне горячий, жадный до жизни; и потому рискуете приобрести множество негативных опытов, что сделает вас годам к сорока мизантропом — если доживёте, конечно, что далеко не факт. К примеру… вот вы говорите, в Озерье… в Озерье ведь? «эвакуировались» танцовщицы из МувскБалетШоу… у вас наверняка там и интрижка… тьфу, этот цинизм у меня возрастное, простите — «любовь» там образовалась, так ведь? Ну, скажите — так?.. Так. И в то же время вы вполне искренне, как я понял, любите вашу девушку, дочку ныне покойного Виталия Леонидовича, и даже готовы за неё рисковать, да…

Владимир удивлённо вытаращил глаза — про Гульку Темиргарееву он совершенно ничего Пломбиру не говорил!.. Тот довольно усмехнулся:

— Всё просто, всё просто, любезный Владимир Евгеньевич! Никакого шаманства — только цепь логических умозаключений: молодой сильный преуспевающий мужчина, по призванию — бизнесмен, оказывается в третьеразрядной деревушке в глуши в компании очаровательных в прошлом танцовщиц… в смысле: танцовщиц — в прошлом; а очаровательных — в силу отбора, профессии и свежего воздуха — в настоящем. И чтобы не возникло чувства?? Воля ваша — не поверю… Как сказал Гельвеций: «Знание немногих основных принципов избавляет от необходимости знать множество фактов». То есть, зная принципы и начальные факты — можно вывести последовательность… вот как, к примеру, несложно было спрогнозировать и как ваш первоначальный порыв «сделать ноги» отсюда через нападение на меня, так и ваше дальнейшее вполне разумное поведение, да. Человек ведь вполне управляемый механизм — нужно только разобраться в системе управления и правильно двигать рычаги…

— Ну и к чему вы мне это рассказываете?.. — буркнул Владимир, внутренне соглашаясь с собеседником. Действительно, всё это достаточно несложно — нужно просто время и опыт. У него вот, в отличие от Пломбира, пока что ни того, ни другого не было…

— Это преамбула, любезный. Вы ведь спросили про «эпидемию» — и почему мы не предохраняемся… Видите ли, Владимир… у нас, у меня, в частности, нет какого-то инсайда на этот случай. Но есть знание, как я вам уже сказал, «основных принципов» — и возможность делать выводы.

— И какие же?

— А вот взгляните на проблему шире. Что сейчас происходит? Да, финансовый коллапс, разрыв межгосударственных связей, падение производства; повсеместный, вплоть до местечкового, сепаратизм; региональные войны же — вплоть до атомных, к счастью, вдали от нас. Но с чего всё началось?

— Ну. С чего?

— С необходимости сократить земное население. С назревшей, надо сказать, необходимости! Нет, я не Мальтус, и не стану утверждать что «Земля столько не прокормит!» — это было бы глупо, Земля сейчас, в силу развития химизации, гибридизации, ГэМэО и сельскохозяйственной техники прокормила бы и 7, и 10, а то и 15 миллиардов населения! Но! Чисто «прокормила» бы. Однако запросы-то растут! — в силу всеобщей доступности информации. И вот китайский или индийский крестьянин уже не хочет жить как в прошлом веке, довольствуясь выгребной ямой вместо санузла и чашкой риса вместо, как минимум, Макдональдса. Можно было бы сказать, что «а и наплевать, чего он хочет или не хочет! — конкурентная борьба всех расставит по местам — кому в земле ковыряться, кому в светлом кабинете сидеть…» Но! Это сработало бы, будь на Земле «единое правительство», а так — в развитии, в увеличении потребления заинтересованы национальные объединения, то есть страны — для них это фактор выживания, ибо сытое образованное население есть обязательное условие технического развития страны. Таким образом нарастают противоречия между…

— Чего вы мне азы-то рассказываете? — буркнул Владимир, — Очевидно это всё. При чём тут эпидемия-то?

— А?.. А, для вас это очевидно? — охотно продолжил Пломбир, — Прекрасно, значит вводную часть выбрасываем… Вот. Раньше такого рода противоречия разрешались исключительно путём войн, в результате которых какая-то часть населения физически непосредственно уничтожалась, а ещё более значительная — гибла в результате сопутствующих факторов: голод, эпидемии… впрочем, для вас это тоже очевидно.

Однако сейчас, в 21-м веке, в период всеобщей глобализации, «мелкие», локальные войны уже не приводят к сокращению населения и снижению политическо-социального давления в мире; они приводят только к перетоку населения из пострадавших районов в более «цивилизованные», как это произошло с нашествием мигрантов в Европу накануне коллапса… а устроить что-то «глобальное» же, уровня 1-й и 2-й мировых войн — страшно. В силу развития средств уничтожения. На самом деле-то и на атомное оружие бы наплевать — подумаешь… миллиардом больше, миллиардом меньше… Вот только непременные последствия его глобального применения останавливают: такие как радиационное загрязнение, например. И не от самого ЯО, — оно сейчас достаточно точное, маломощное по сравнению с серединой прошлого века, и «чистое». Но массовое применение ЯО приведёт к массовым же авариям на атомных объектах — на атомных электоростанциях, радиационных производствах и могильниках, и так далее. Даже и без применения «по ним»», просто в силу резкого падения исполнительской дисциплины, неразберихи, некомпетентности, анархии — вот как случилось на Запорожской АЭС из-за нарушения технологии в загрузке топлива, помните?.. Чернобыль и Фукусима уже показали человечеству, что это такое; причём, заметьте, в обоих случаях всего-то техногенный фактор, во вполне себе стабильных странах — а каковы последствия!.. А ведь ядерных объектов по всему миру не десятки — сотни, если не тысячи! И персоналу, и национальным правительствам ведь не скажешь: вы давайте, заранее выводите из эксплуатации АЭС, глушите реакторы — мы вскоре сокращать население начнём, чтоб к этому времени всё было готово!.. К тому же и сказать-то это некому — нет такой «группы», которая единолично бы всё контролировала, которая бы всё решала: нужно ли сокращать, насколько и когда. На самом деле «сокращение населения» — это не решение какой-то группы или какого-то правительства; это, так сказать, глобальный назревший тренд, который стоит выше каких-бы то ни было человечьих решений! Это как НТР, научно-техническая революция, как прогресс — хочешь-нехочешь, ты всё равно в тренде, поскольку это — глобально!..

То есть все, в принципе, необходимость сокращения осознавали, все в курсе — но как… как сокращать, чисто технически — никто толком сказать не мог. Глобальная война, обязательно перерастающая в ядерную, понятно, что никого не устраивала. Вот и тянули до последнего…

Теперь что касается эпидемии; вот, Володя, про что я и начал. В принципе, глобальная контролируемая эпидемия — это как раз то, что нужно бы: материальные ценности сохраняются, радиационного загрязнения нет, ибо медленно, но неуклонно дОхнущий персонал АЭС и других опасных производств заглушить свои котлы успеет. К тому же при неуклонном сокращении населения и надобность в таком количестве энергии и химии явно сильно снизится. Вообще, глобальная опустошающая эпидемия — это как раз то, что Земле «доктор прописал». Особенно — рукотворная, чтобы можно было «творцам» для себя иметь «противоядие», вакцину то есть. А если создать бациллу, имеющую этническую направленность!.. Представьте: болезнь, умерщвляющая только негров! Или только китайцев, индусов! Носителей определённого генотипа. Но видите ли, Володя, в чём трудность…

Владимир сидел и молча слушал, даже сонливость после крепкого кофе прошла. Разливавшийся соловьём Пломбир явно был в теме; впрочем, его «выкладки» во многом перекликались с тем, что говорил профессор Лебедев и год, и два назад…

— …если бы ещё лет 50-100! Но — не было такого времени; а пока что «генетическое оружие» хотя и можно создать, и создавали — но уж очень оно не избирательного действия получается! Не селективное, то есть. Если, к примеру, сделать, чтобы дохли 100 % негры — то 100 % негров и передохнет, но вместе с ними заболеет 50 % белых и 50 % китайцев; из них, из заболевших, так же половина передохнет! Вторая проблема — это баланс летальности и инкубационного периода. То есть чем выше летальность — тем короче инкубационный период, тем быстрее проявляются признаки заражения; и, стало быть, носитель будет скорее изолирован. А изолированный носитель — неважно как он изолирован: в отдельную палату или в ров, и хлоркой посыпан, — уже распространителем не является. И наоборот — чем длиннее инкубационный период, тем ниже летальность.

А бороться с эпидемиями давно и надёжно научились. Рассечение на сектора, пропускной режим, карантинные лагеря для заболевших, закрытие мест общественного посещения, комендантский час… Это даже если исходить из того, что болезнь ничем не лечится. Полк проинструктированных солдат и рота сан-мед-работников вполне для большого города эту проблему закроет. То есть применение биологического оружия в обычной ситуации смысла не имеет…

— Ну! — поторопил Владимир, — Никто ж, кроме совсем упоротых, и не утверждает, что эпидемия рукотворная. Это совсем дикие кричат, что «Мувск применил бак-оружие!» В Мувске то же про Регионы кричат — я по радио слышал. К чему это всё?

— А не торопитесь… Я сказал, что «в обычных обстоятельствах» применение «обычного же» бак-оружия неэффективно. Когда государство более-менее функционирует и способно на эффективные организационные шаги. Но если в структуры управления внесён хаос, если в стране царит анархия, если каждый делает, что ему вздумается и плюёт на указания из центра, да и центров этих становится с избытком, то эффективно карантинные мероприятия уже не применишь, как и экстренное, квалифицированное изучение болезни! На это ведь нужны недюжинные силы и средства — а откуда они у нас?? А вы обратили внимание, к чему мы пришли? — а вот как раз к этому: к хаосу и анархии! К тому же, и это главное — основные массы населения, как вы знаете, сконцентрированы весьма компактно — в крупных эвако-лагерях и сельхоз-коммунах. Не как в вашем… эээ, Озерье? — а в больших лагерях, на сотни тысяч работников! Плюс охрана. Вот на охрану «организационного потенциала» хватает, да. И на ликвидацию заболевших, только. Вы, Володя, видели, в каких условиях там люди живут?

Владимир покачал головой — откуда бы?

— В условиях невероятной скученности живут, проще говоря — в барачных условиях. По типу концентрационных лагерей времён второй мировой войны. Вот только в концлагеря в войну ссылали, а в сельхоз-коммуны и эвако-лагеря люди сами пошли — поскольку пропаганда гарантировала там питание, тепло, порядок. Охрану. И, надо сказать, в общем, не солгала: питание, тепло, охрана. Взамен на полное подчинение и ручной, рабский, по сути, труд. И скученность. Но — тепло и кормят. Лечат. Прививки там всякие… санабработка. Люди сами ведь шли. Человек вообще ведь стадное в своём большинстве животное. А что? Кормят, охраняют. Кино по вечерам. Ну, рабочий день 12-часовый — зато ни о чём думать не надо!

— Ну и что?

— Ну и вот. Стоило всё это просчитать, как неизбежность эпидемии становилась ясной — ещё с лета. И действительно. Вы вот не знаете — об этом не говорят по телевизору, но 3-й эвако-лагерь под Омелем практически мёртв, причём в неделю — а там 150 тысяч человек жило, то есть содержалось. Сеть сельхоз-лагерей в Гелёве не подаёт признаков жизни. Только-то и успели, что сдать на центральные загот-пункты сельхозпродукцию… Лагерь номер 24 в Роденске — уничтожен залпом огнемётной батареи; приказ поступил «с самого верха» — я уж не знаю, кто в данный момент у нас «на верху» сидит; там армейские склады недоликвидированные, и была опасность прорыва к ним. Гарнизон в Ачулищах практически вымер, остатки выживших из последних сил борются за жизнь, к ним никого не пускают. Лагерь в… да что говорить! Заметьте: повсеместно эпидемия выкашивает самые густонаселённые места; хотя, казалось бы — где больше народу и крепче дисциплина — там легче и карантинные мероприятия осуществить! Ну, изолируйте заболевший барак, или блок обнесите колючкой; посуду химически обрабатывайте… так нет! Дело в том, что карантинные мероприятия не срабатывают, поскольку передача инфекции осуществляется совсем не традиционным путём — то есть не от человека к человеку, не воздушно-капельным, как самым вирулентным… Обратите внимание — в Оршанске люди мрут от чего угодно, но меньше всего от эпидемии; а ведь буквально до последнего времени все общественные учреждения — включая ваш, кстати, ресторан, — вполне себе работали. А люди — не мрут! А в перенаселённых сельхоз-коммунах — мрут!

— Травят их, что ли?

Пломбир просиял:

— А, вот я вас и подтолкнул к правильному направлению мыслей. Нет, любезный мой Владимир Евгеньевич — не травят! Травили бы — это быстро бы стало известно! Но — не травят! В то же время эпидемией накрыло лагеря массово, и, я бы сказал, одномоментно. И — очень «во-время», как раз когда народ ослаблен отсутствием витаминов и несбалансированным питанием; а власть раздроблена, и максимум на что её хватает — это охрана себя, любимой; зачистка «заболевших» старым добрым методом и лихорадочная утилизация арсеналов! Как будто у нас рАзом кончились соседи, и нам теперь во веки веков никто не угрожает! Хотя у соседей такая же фигня творится, — но как по команде!

— Так какая связь между скученностью людей, которых разом настигла эпидемия, и этой самой эпидемией? — Владимир всё никак не мог уловить, куда клонит собеседник.

— А задумайтесь?.. Что общего у сельхоз-коммун, эвко-лагерей и армейских частей? Рацион, Владимир, централизованный рацион! Поставки из ПродРезерва. А также — централизованные прививки, всем без исключения. В городе, впрочем, тоже ведь вакцинацию проводили, и даже с обязательными отметками. Но в лагерях осуществлять контроль в тысячу раз проще. Вот у вас — есть прививка? Вот эта, последняя, что…

— Нет. Отметка есть — прививки нет.

— Купили, стало быть, отметку! — просиял Пломбир, — А почему?

— Нууу… был у меня такой учитель… Лебедев его фамилия. Он не рекомендовал. В общем, он тоже что-то подобное, вот что и вы, предсказывал. Ну и я воздержался. И вообще — не люблю прививки.

— А, ясно. На всякий случай, значит. Вот, а большинство оставшегося городского населения на эти прививки вообще просто забило, просто забило — без доводов и объяснений. А в мелких сельских поселениях тоже — какие уж прививки! Хотя в крупные сёла ездили санбригады, да. И ведь не проконтролируешь! А в лагерях и в воинских частях — там всё по другому; там просто: построились — и по списку! Вот оттого там и…

— Вы думаете — прививки?!..

— Нет, Володя, ничего я не думаю. Я просто изложил вам свои умозаключения: что «сокращать — надо»; что эпидемии на фоне дезорганизации, и, в то же время, тотальной управляемости власти — наилучший путь; что «сокращать» надо и будут не всех — а самых ненужных.

— Ненужных??.

— А кто в лагеря на гарантированный хавчик под гарантированную охрану попёрся? Как ни грустно это сказать — самые ненужные, неспособные прокормиться «на вольном выпасе» особи. Бухгалтера, чиновники и мерчендайзеры всякие с парикмахерами и косметичками.

Соответственно и предохраняться просто: не будь «в общем тренде»; не лопай, что скармливают всем; не подставляй свою задницу под общие прививки… и так далее. Потому я и так спокоен относительно вас, как потенциального бациллоносителя: ну, чихнёте вы на меня; ну, максимум что мне грозит — грипп… А эпидемия, да с такой высокой и быстрой летальностью — тут явно другие механизмы передачи задействованы; а какие — я не знаю, да и знать особо не хочу. Меня это не коснётся… вас, кстати, скорее всего, тоже.

Он взглянул на часы.

— Заболтался я с вами. Утро уже, скоро и Родион Прокофьевич пожалуют. Советую вам с ним держать себя корректно, но без заискивания — шеф наш человек прямой и крутой, лизоблюдов не любит… «Покажетесь» вы ему, внятно сможете объяснить, почему пренебрегли его первоначальным приглашением — ваше счастье. Ну и я — так и быть — словечко за вас замолвлю… ещё кофе?

ВТОРОЕ ДНО ВОРОВСКОЙ ВЛАСТИ

То, что сейчас придёт Хозяин, стало ясно минут за пятнадцать: во дворе зафырчали несколько подъехавших машин; тут же по коридору мимо приёмной кто-то прошёл быстрым шагом; Пломбир взглянул на часы, встал, с хрустом потянулся… Подошёл к окну, где неясно синело начинающееся зимнее утро, повозил пальцем по наледи, обернулся:

— Прибыли. Нуте-с, Владимир, извольте в туалет — и обратно к батарее. Сейчас судьба ваша будет решаться.

И смотрит так испытующе — как, типа, Владимир будет реагировать на столь напряжённый в его жизни момент. Но Владимиру было уже во многом пох, — сказывался очень нервный, насыщенный событиями день, ранение, бессонная ночь. Скорее бы всё только — так или иначе.

Сходил в туалет, тут же, рядом с кухонькой-столовой, попутно в очередной раз удивившись на функционирующий в унитазе смыв; и без возражений вновь переместился на пол к батарее, к которой его Пломбир вновь приковал наручниками.

По коридору послышались шаги целой группы людей, негромкий разговор. Открылась дверь в приёмную, вошли пятеро. Одетые разномастно: от хорошего армейского, видимо импортного, зимнего обмундирования на толстом, «ментовского» какого-то вида мужчине, до подчёркнуто строгих пальто на двоих высоких здоровенных… охранниках — как сразу решил про себя Владимир.

Сам Крест из себя представлял в принципе ничем из себя невыдающегося субъекта средних лет и среднего роста, одетого цивильно, в длинную зимнюю куртку и без головного убора на сильно тронутых сединой волосах. Выделить его из «свиты» можно было лишь по тому подчёркнутому почтению, с которым к нему обращались, да по изрезанному морщинами лицу много повидашего на своём веку человека.

С Пломбиром он поздоровался за руку; мельком бросил взгляд на сидящего на полу у батареи Владимира, осведомился:

— Это кто?

— Я докладывал, Родион Прокофьевич, — сообщил Пломбир, — Это владелец кафе «Рассвет Регионов» и одноимённого борделя. Доставлен для беседы, поскольку указанием явиться сам пренебрёг…

— Зачем сюда? В «холодную» его, и прессовать! Терпеть не могу торгашей. — брюзгливо бросил Крест, и Владимир обмер; но Пломбир вмешался, чуть удивлённо:

— Зачем же так радикально… Тут есть особые обстоятельства — я доложу. Пройдёмте в кабинет, Родион Прокофьевич…

Тот кивнул. Щёлкнул замок роскошной, обитой розовой кожей высоченной двери со следами снятой таблички, открылся вход — через тамбур! — в кабинет, просторный и светлый, в прошлом наверняка принадлежавший не менее чем директору крупного издательства; и Крест, сопровождаемый толстым типом в военной форме без знаков различия, вошёл в него.

Двое «охранников», как сразу правильно для себя определил Владимир, неторопясь стали раздеваться в тёплом помещении, аккуратно на плечиках развешивая пальто в шкафу приёмной, обмениваясь негромкими репликами. Под пиджаком одного и джемпером второго угадывалось оружие; впрочем, один из них тут же и достал, проверил ствол — массивный АПС.

Раздевшись, один прошёл в кабинет, а один остался в приёмной.

Ещё один тип, также освободившись от верхней одежды, за руку же поздоровавшись с Пломбиром, перебросился с ним несколькими словами и занял его место за секретарским столом у компьютера; а сам Пломбир, прихватив распечатанные ночью страницы и заговорщицки подмигнув Владимиру, скрылся там же, за «директорской дверью».

Владимира туда «не пригласили». Оставалось только ждать…

— … таким образом обстановка в городе сейчас характеризуется крайней нестабильностью. Нападение на депутатский коттедж и убийство всей семьи и обслуги ясно показывает, что управляемость из Центра, как и предсказывалось, прогрессивно падает…

Пломбир, стоя перед расположившимися за столом для совещаний Крестом и военным, докладывал обстановку, изредка сверяясь с бумагами в руке.

Крест перебил:

— Хватит травить баланду! Коротко!

Пломбир оторвался от бумаг и укоризненно сказал:

— Какую «баланду»?.. Я докладываю об изменении оперативной обстановки за ночь. Тут по другому не изложишь!

— Ты, троллейбус, только точишь балясы, а не «докладываешь». Я и без тебя знаю, что городу звонок. Одного депутата пришили или с семейкой — нам какая разница?? Несёшь тут пургу…

Пломбир, окончательно отложив листы бумаги, перевёл недоумённый взгляд на толстого военного:

— Что это с ним?..

Тот, расстегнув в тепле тёплую куртку и вольготно откинувшись в кресле, только хохотнул:

— Не в духах с утра наш Родя!

— А чего? — не обращая внимания на законника, вновь осведомился у военного Пломбир.

— Да очередной рецидив! — охотно пояснил тот, — Родя наш вдруг вновь осознал, что он теперь «красный»; и сколь я ему не объяснял, что понятия «красной зоны» кончились вместе с зонами; что время меняется; что он теперь, бля, не ссучёный, а бизнесмен, ведущий своё дело в новых реалиях…

— Какой нах я «бизнесмен»?? — взорвался Крест, — Ты слишком-то не разнуздывай звякало; я торгашей на дух не переношу!

Военный лишь вновь рассмеялся:

— Да ладно тебе, Родя, ты ж не на сходняке, а я тебе не старший дворник, чо ты тут перед нами пыжишься? Вот каждую неделю такая херня. Психиатру тебя, что ли, показать? Пилюльки там попить, сеанс гипнотерапии?.. Укольчики. Витаминчики… Уж очень ты нервенный стал в последнее время, Родя…

Военный явно издевался.

Крест, сняв куртку и бросив её на спинку кресла рядом, остался в обтягивающем чёрном свитере, подчёркивающем его худобу. Он промолчал, но сверлил говорившего ненавидящим взглядом. Тот особо не реагировал:

— …чего ты тут… негодуешь? Всё идёт гладко. Пломбир правильно рапортует: городу, как ты выражаешься, «звонок», но ещё не полный; пока тут можно вволю побеспределить. Вон, Аркаша две фуры пригнал с Никоновского района, экологически чистой, ручками выращенной жратвы… а кто его с зоны вытащил? Второго дня опять же фура с Люблинского… борщ любишь? 4-й склад ГосРезерва мы под себя, опять же, подгребли — вернее, что от него осталось… но там немало осталось! Центральный рынок — торгаши теперь не азерам, а нам платят; вернее, сами азеры нам платят! Топливо, опять же. На вооружение «торпед» наших теперь оружие с фронта напрямую идёт; это значит растёт наша боеспособность, а значит, и вес в этом мире! Чем ты недоволен? И это — давай-ка без фени; тут интеллигентные люди собрались, — не считая тебя, хы. Пломбира вон «троллейбусом» обозвал, хорошо он не обидчивый…

— Тем недоволен!.. — пропустив последнюю фразу, включился Крест, — Что используете моё честное воровское имя, начальник! Что я для вас подсадной! Что двинули вы меня на подляну к братве! Что ходит тут за мной ваш полуцветной хвост как режимник, и сапогом от него за километр шибает; братва скоро на крючок возьмёт!..

— Ша! — военный пристукнул ладонью по столу и монолог вора прервался. Он даже непроизвольно прижмурился на мгновение, как будто ожидал удара в лицо. Заметивший это Пломбир довольно, но незаметно, улыбнулся и сел. Военный, напротив, встал; опёрся кулаками в стол и перегнулся к худому вору. Всё его показное добродушие слетело, и он заговорил сильно, жёстко, зло:

— «Честное воровское имя??» Ты не зарывайся, сявка! Ты что, в натуре себя законником почувствовал?? Тебе, падле, уже мало, что ты, сука, сладко пьёшь и сытно ешь, с центровыми блядями кувыркаешься?? Тебя, нах, уже не устраивает, что ты из борзого до вора поднят, — и, бля, не своими воровскими заслугами, а вот этими самыми руками!.. — он вытянул руки, растопырив короткие волосатые пальцы; и Крест непроизвольно чуть отодвинулся, как будто ожидал, что говоривший сейчас вцепится ему в худое горло, торчащее из ворота свитера.

— …ты, может, Вахе, Цыгану, Носу, Джеку, Кукле спешишь маляву на тот свет передать?? Ты только скажи — они ждут!! У них к тебе, щипачу по жизни, много чо есть сказать, начиная с общака и кончая сдачей городейской сходки! Сколько из участников сейчас на свободе?? Да что на свободе — живые? Ты один, — да Лис и Кант; и те не здесь, и небо дали им коптить только и исключительно, что согласились тебя, шныря, короновать, да соответствующие малявы по хатам пустить! Ты только скажи — это ничего, что и Лис, и Кант сейчас за бугром — они и вернуться могут!

Седой вор опустил голову. Военный же только возвысил голос, так, что сидевший на стуле возле двери здоровенный охранник привстал и проверил, закрыта ли наружная дверь во входной тамбур:

— …Тебе ли жаловаться?! Тащишься тут на всём готовом; всей и заботы что щёки надувать да смотреть грозно! Всё ведь за тебя мы, «консорциум», делаем!

— … «Трест», так сказать! — согласно вставил Пломбир.

— …Уркаганов твоих подтягиваем, кто по сёлам и тербатам пока не разбежался…

— Под «власть» оне б не пошли, а под «имя», под «законника» — с радостью! — добавил и Пломбир, — В чём и идея была!

— Не верю я в это всё равно… — угрюмо буркнул Крест.

— …дисциплинируем их, к делу приставляем — вот, как Аркашу. «Торпед» — в «группы немедленного реагирования»… неважно, что по-другому называются. Кроме «синих» — молодняк стал подтягиваться; кто в «региональной идее» разочаровался, да мёрзлых соплей на кулак себе на фронте намотал вволю. Паёк их семьям даём; а они нам — и силу, и опыт! Глянь: сели мы в центре города — никто и не крякнул! Потому что мы теперь, во-первых, сила, стволы, организованность!..

— Во-вторых- имя! — влез Пломбир, перебив военного:

— Правительству сейчас — не верят. Депутатам — не верят. Бизнесменам — да что говорить! Просрали страну, извиняюсь!.. Кто остался? Криминальные авторитеты остались; стоило только сказочку подпустить о «честном воре» и «воровском законе». Благо масс-медиа про «благородных разбойников» и до того много наснимало. Да не важно что нет никаких «честных бригад» и «благородных воров», — имидж всё, правда — ничто! Ты пойми, Родион, я ж тебе не раз и не два уже втолковывал: ты — «проект»! Всего-то проект по сути! Имя. Имя тебе, кстати…

— …я сделал! — вставил в свою очередь военный, — Сам ты по себе — щипач мелкий, и сидеть бы тебе в вашем парламенте на самой нижней лавке; а мы тебя гля куда вознесли — не ценишь, падла!

— Вот. «Имя» тебе сделали; подключив, мля, технологии манипулирования общественным сознанием. «Креста» теперь в городе уважают. Хотя сам по себе ты, Родя… ты не обижайся только…

— Да хуле тут «не обижайся!» — вновь влез Военный, — Чмо ты недоопущенное, Родя! Кто такого вора как «Крест» знал до «Регионов»?? Никто; и звать тебя никак было. Скажи спасибо, что ты «Консорциуму» и лично мне, начальнику оперчасти спец-колонии номер 369 приглянулся… фактурой своей и понятливостью — как я раньше считал, пока не стал ты меня за. бывать своей примитивностью! И что Регионы подзаконный акт приняли о ликвидации таких-то вот, а я тебя выдернуть успел. А то ведь судьба твоя могла сложиться совсем по-другому: в худшем случае присыпали б тебя хлоркой и заровняли бульдозером как Ваху, Цыгана, Носа, Джека, Куклу. В самом лучшем — остался б ты в мальцах, максимум — мандером бы служил у того же Туза…

— Кстати! — опять влез Пломбир. Крест сидел уже, опустив голову с завихрушками седых волос на затылке, сцепив перед собой на столе пальцы мосластых кистей рук, все сплошь покрытые синей татуировкой. Уже не было никакого свирепого гонора, с каким он вошёл было в кабинет. Но военный и Пломбир всё равно добивали его:

— …тот же Аркаша Туз. Очень ценный кадр. Шустрый, весёлый. Понятливый. Братва его знает, опять же. Ты смотри-и-и-и… корону ведь можно и с головы на голову переобуть; а вот голова без короны сразу свою ценность теряет!

— …и враз имеет шанец ещё одну дырку получить! — закончил жестокий военный, — Нахер ты нам нужен, такой красивый и… и непослушный! По попке тебя шлёпать поздно уже, вырос. Смекаешь?

Уголовник молчал, потирая украшенные татуированными перстнями пальцы.

— Чо молчишь?? Туз никак не хуже чем Крест звучит!

Крест вздохнул, взялся обоими руками за лицо, провёл с усилием, глядя на военного и Пломбира сквозь «ювелирные» пальцы; наконец выдавил:

— Марафету дай…

— Вот. — удовлетворённо заключил, как точку поставил, военный, — Вот. Об этом ты думать только и должен: чтоб был у тебя марафет, жрачка и бухло, и тёлка на ночь. Об остальном мы думать будем, «Консорциум», или, как выражается Пломбир, «Трест». Твоё дело…

— …надувать щёки и смотреть грозно. — Пломбир.

— Да. Всего-то от тебя представительство и требуется. Всё остальное мы: я в военной и опер-части, Пломбир — по деловой области и по идеологии; Шива — по транспортно-хозяйственной; Бендер — по личному составу; Михалыч, Октоген, другие — мы сами всё сделаем! Причём, заметь! — с полным к тебе, как к ВИП-персоне, уважением и преклонением! Чё тебе ещё надо?? Ты же…

— …предводитель уездного дворянства; ныне — отец русской демократии; особа, приближённая к императору! — хохотнул Пломбир.

— От вас ментовнёй разит! — хрипло возразил Крест, — С братвой плотно тусоваться не даёте. Порядки тут установили как в ЗУРе. Так у нас не принято…

— Тундра ты, Родя, братское чувырло; ни-хе-ра ты за свою поганую жизнь опыта не набрался; законник из тебя как из говна пуля! — уже разозлился военный; а Пломбир принялся разъяснять:

— Что «ментовнёй разит» — это, по нашим временам, и ни хорошо и ни плохо; даже, скорее, хорошо — люди думают: вот какой Крест крутой, даже ментов под себя подгрёб! Уважают за это!

— Под конвоем хожу, как в крытке!

— Под охраной ты ходишь, Родя, не под конвоем! Что ты, стесняешься?? Прямо так братве и говори: «У меня, мол, вон — «девятка» в личке; на цырлах передо мной ходит, мои прихоти исполняет! Можешь и рыкнуть на парней при случае — они робость и подчинение изобразят!.. Алексей! — изобразите перед братвой робость и подчинение??

Сидевший около двери шкафообразный охранник скупо улыбнулся и ответил:

— Изобразим, что ж не изобразить-то. Главное чтоб без перегибов.

— Вот. Рычи на них — они демонстративно дрожать будут. Чо ещё? С братвой якшаться не даём? Дур-рак! Тебя же, пусти в этот клоповник, ваши медикованные кадры расколют быстрей, чем на пресс-хате! Ты этого хочешь?

Опустивший голову уголовник лишь покачал головой, но, через паузу, всё же выдавил из себя:

— Стрёмно стрелки разводишь, начальник…

Военный закатил глаза к потолку, набирая воздуху для ответа; когда опять влез Пломбир:

— Ваши доводы, Родион, и доводы оппонента могут быть сколь угодно разумными, насыщенными фактологией и связанными логически, но всегда это только средства для утверждения своей субъективной позиции. Весь вопрос в стиле, чувстве меры и конечном результате…

Военный выдохнул воздух и уставился на него с недоумением. Крест тоже поднял взгляд, как затравленная собака. Помолчал, и, видимо не найдя что возразить на столь мощный «довод», лишь повторил:

— Напрасно парафин льёшь… Марафету… дайте.

И вновь опустил голову.

— Вот. — добивал его Военный. — Вот. Каждый раз так: загнёшь хвост пистолетом и гавкаешь на окружающих; а как объяснишь тебе политику партии — так сразу «марафету дай» и в несознанку… Утомляешь, Родя! Кстати, о марафете.

Он повернулся к охраннику, и распорядился:

— Дай ему марочку — но только одну! Чтоб шары сильно не закатывались. Вон, вода в графине. И пройдёте сейчас по учреждению — ну, как обычно; чтоб «народ видел хозяина». Потом звоните мне — возьмём бригаду и съездим на рынок, с Джавдетом порешать надо, а то очень борзой стал со своим недобитым чуркестаном. Давай. Мы тут пока побеседуем…

Когда за вышедшими Крестом и охранником закрылась дверь в кабинет, Военный с усилием потёр ладонью загривок:

— Ну ты загнул… А эта сволочь — не, ну реально замонал! Грохнуть его, что ли, и сменить на что-нибудь более приличное, а главное, разумное? Ведь животное же!

— Нельзя! — не согласился Пломбир, — Проект только-только раскручен, менять брэнд ещё рано — разбегаться начнут. Опять же, менять на кого-то разумного — тот сам захочет порулить… пусть уж этот. Пока. Да ничего, он как дозу примет — даже прикольный…

— Тебе «прикольный» — а мне с этим сукой общаться напостоянку!

— Ну, такова твоя ментовская доля! — хохотнул Пломбир, — Я думал, ты привык уже… Да, кстати. Надо «боёвки» развести по этажам и по зонам влияния, чтоб не пересекались. Чтоб «синие» с «фронтовиками» не контачили — а то вчера до перестрелки дошло.

— Что делили?

— Понты, как обычно.

— Повесить участников. Показательно.

— Сделали уже. Но всё равно…

— Да. Ну, ты это сам… или кто у нас кадровыми вопросами рулит?

— Разберёмся.

— А что за пацан в приёмной, в натуре? Он нам зачем? Ты «Славу Регионов» хочешь на долю посадить, или вообще забрать?

— Да не. Собственно, кабак и так уже прикрыли — там сейчас курсантская столовка. А пацана — Владимир его зовут, кстати, — я хотел к нашему делу определить. Ну нехорошо, когда у нас одна шантрапа вроде Аркаши Туза дела ведёт, надо приличных и грамотных деловиков подтаскивать — тогда далеко пойдём.

— А, вон что. И как?

— Парень подходящий. Но он ранен сейчас. Не в форме, короче; пару недель ему надо отлежаться… Кстати, Гоблин, вы как приехали — ты не видел, там наш лепила приканал?

Военный кисло сморщился:

— Бляяяя… Пломбир, вот ты человек частично интеллигентный, местами начитанный; но почему-то, как многие из нашей «интеллигенции», считаешь необходимым форшмачить, хотя в этом ни уха ни рыла… Прибыл врач, да, на месте. Не ломай язык только — смешно выглядит. И «деловики» — нет такого термина. И «Гоблином» меня не называй — это из другой жизни; зови Полковником, что ли. Туз картошку привёз?

— И картошку. И свеклу, и капусту. Много чего. Вычистил все закрома в деревне подчистую, гад. Прикинь — обошлось в горсть амфитаминов, два десятка комплектов ношеной формы, бинокль старый и… и, — ты смеяться будешь! — тот маузер, ну, из музея, помнишь? Ты ещё говорил «Зачем этот революционный хлам, к нему ещё надо кожанку, красную косынку и броневик. А раз броневика нету — то и выкинь». А вот поди ж ты — дырку в патроннике подварили, зачистили — и в дело…

— Хлам.

— Это понятно, что хлам — а пригодился. Всё всегда пригождается, со временем.

— Барахольщик ты. Ладно. Что там у Михалыча с Октогеном?

Владимир. Ломило плечо, было неудобно, хотелось лечь тут же, у батареи; и лёг бы — мешал наручник.

Сидевший на секретарском месте субъект непрерывно кому-то звонил, сам принимал звонки; что-то смотрел в компьютере — в общем, всё это очень напоминало начало рабочего дня в учреждении.

Несмотря на то, что Владимир полагал, что за дверями с розовой кожей сейчас решается его судьба, ему дико хотелось спать; и он даже, неудобно скрючившись, чуть было не задремал, когда кабинетные двери отворились, и оттуда вышел Крест. Даже не «вышел», а, скорее, выпорхнул.

На его впалых щеках теперь пятнами горел румянец; руки, которыми он принимал почтительно подаваемую ему куртку, дрожали. Ни на кого не глядя, оделся; и уже было, сопровождаемый охраной, направился к выходу, но зацепился взглядом за Владимира.

Рывком развернувшись, подскочил к нему, нагнулся:

— Сидишшшшь?? Шваль коммерсантская??!

Глаза его были от Владимира сейчас в паре десятков сантиметров, и Владимир очень чётко видел ненормально расширившиеся почти на всю радужку его зрачки. Его глаза горели ненавистью, и Владимир понял, что разговор в кабинете решился не в его пользу; что не помогло и заступничество Пломбира, как тот обещал; а может и соврал Пломбир, не стал заступаться — зачем бы он ему был нужен, что с него взять-то?? Побоялся, небось, поперёк слово сказать своему уголовному боссу… убьёт ведь сейчас…

Наклонившийся Крест так же быстро выпрямился и несколько раз ударил Владимира ногой — в бок, в подставленное предплечье: «- Сука, сука, маслобой, маргариткой будешь, падла!!» Владимир зажмурился. Вот, кажется, и всё… неееет, надо напоследок двинуть гада хотя бы ногой!!

Не когда он разлепил глаза и уже подтянул ноги, чтобы, пусть в последний раз в жизни, пнуть уголовную мразь, то увидел, что дюжие охранники как-то вдруг без особого пиетета, оттащили вора. Да тот и сам уже отвлёкся; переключился на новую тему:

— Ну чо встали; где мой кемель?.. а, вот. Чешем на базу; лабухов надо строить, рассупонились падлы…

Подавая ему кепку, помогая застегнуть куртку, один из охранников только, неслышно для Владимира, втолковывал находящемуся сейчас в приподнятом настроении вору:

— Ты соберись, соберись, Крест; ты же не мелкая сошка, ты достойный вор, законник, в авторитете, а ведёшь себя как сявка… пинаешься. Соберись, говорю; серьёзный, значительный вид прими!.. а то всё Гоблину расскажу!

И вор как-то действительно собрался, построжел. Поправил кепку, властно взглянул на Владимира, бросил ему небрежно уже:

— Ладно, жди. Тебе скажут, что я по тебе решил.

И вышел в сопровождении охраны. Сидевший на месте Пломбира лишь покрутил головой и снова обратился к своим секретарским делам.

Владимир же после ухода Креста решил, что получил лишь отсрочку приговора; и ожидал самых неприятных для себя последствий после этой, какой-то непонятной, нервной выходки уголовного авторитета. Однако когда двери в розовой коже вновь открылись, и из них вышли мирно беседовавшие Военный и Пломбир, ситуация для него внезапно и необъяснимо разрешилась к лучшему: Пломбир отомкнул его от наручников на батарее, даже помог встать и сообщил, что «Родион Прокофьевич тебе, как бы это сказать цивильно, за неявку по вызову просто пока «ставит на вид…» Больше не делайте так, Владимир Евгеньевич, относитесь со всей серьёзностью к приглашениям от серьёзных людей!»

— И что теперь?

На что Пломбир сообщил, что его отпускают домой. Что же касается «разговора», то он состоится чуть попозже, когда он подлечится; сейчас же его даже, в порядке аванса, отвезут откуда и забрали, чтобы не телепаться ему через полгорода… и что доктор его сейчас осмотрит и сделает перевязку. И даст рекомендации. Наташа — что?.. девушка эта ваша? Побудет у нас в гостях, как залог вашего, Владимир, корректного исполнения обещания прибыть… вы же обещаете, я правильно понял?! Нет-нет, об этом не может быть и речи; девушка ваша останется здесь; ничего, не переживайте за неё, ничего плохого с ней не случится, даю слово. Но если не прибудете через две недели — переведём её… куда, Полковник? Да, в трюм. Так Крест распорядился. А то, боюсь, не дождёмся мы вновь встречи с вами; а у Родиона Прокофьевича до вас есть вполне деловые предложения, которые, во-первых, я вам и озвучу при нашей следующей встрече; во-вторых, вы их примете — поскольку мы и убеждать, как вы видите, умеем; и предложения эти для вас, смею надеяться, вполне выгодны!

В дверях тем временем нарисовалась очередная «группа быстрого реагирования». К счастью, те, что привезли его сюда, видимо, уже сменились; новые, хотя и так же одетые разномастно, и так же разномастно вооружённые, были людьми другого склада — это были бывшие фронтовики.

Не успевшего ещё осознать столь резкого изменения своего положения Владимира увели вниз.

— Думаешь, вернётся? — спросил Военный.

— Вернётся. — заверил Пломбир, — Куда денется. Его подруга у нас.

— Правда он нам так нужен?

— Нужен, конечно. Ну а как иначе? «Пехоты» у нас достаточно, «мозгов» не хватает. Даже тут вот дежурить, разгребать текущие дела… правда, Коля?..

Сидевший за секретарским столом, держа трубку у уха и второй рукой что-то записывавший, только кивнул.

— Вот. А я сейчас отсыпаться пойду.

Коля положил трубку, потянулся:

— Да, трудно… Уже две заявки на арбитраж, прикиньте, панове. Бардак в городе, а хозяйственные споры, представьте себе, ещё существуют, и их как-то нужно разрешать — и без перестрелки желательно. За долю, конечно.

— Вот. Поскольку у нас и приговоры окончательные, и «судебные исполнители» вполне себе компетентные — таких обращений только больше будет, да.

— Кстати, тут субъект какой-то звонил — Паралетов фамилия, — не знаете такого? Себя позиционировал как «специалиста по переговорам». До последнего времени, говорит, работал у депутата Лиожко; но тот вчера преставился…

— Как так?

— Трагически, говорит, скончался.

— А, такого козла не жалко. Пломбир, вот вам и кадр для управления. Подойдёт?

— Нам не всякий подойдёт… будем поглядеть на этого Паралетова.

ВОЗВРАЩЕНИЕ «ДОМОЙ»

Вот и опять «дома»…

Ничего себе ночка получилась: еле выбрался из коттеджного посёлка; правда, потеряв и не свой автомат, и свой пистолет — но спас при этом Наташу… при этом сама Наташа, по сути, спасла его от того вонючего бомжа, что чуть не убил его, Владимира, в брошенном коттедже!

Потом путь «домой», в город; вполне успешный, кстати; во всяком случае, никому по дороге не попались, и с обнаглевшим «старшим по подъезду» удалось договориться — и на тебе, наезд уголовников… Особенно страшно было, когда этого, Белого, узнал среди вломившихся — сам-то ведь реально при второй встречи с ним раздумывал, не определить ли его, как там Пломбир выразился, «в Могилёвскую губернию» — наверняка и у того те же мысли возникли; благо у уголовников, оказывается, есть дисциплина… Оно и понятно, там, наверное, не детский садик, в угол не ставят; решения за неисполнения выносят быстро и исполняют без промедления…

Так, что имеем? «Вернули домой», и даже не только что до подъезда довезли, а и до квартиры проводили — которая так и стояла с открытой дверью. Дисциплина!.. Вот морда у поганца этого, у Максима Григорьевича вытянулась, когда подъезд открывал; когда увидел, что Владимира-то назад привезли, причём «с эскортом»… без звука подъезд отпер, чуть не кланялся вошедшим… Кстати! А откуда Креста уголовнички-то узнали, что он вернулся домой из «Норы»? Он ведь мог и не вернуться, да и не собирался вообще-то — настраивался с Псами полностью переходить на «загородное житьё», это ж только из-за Наташи — а то фактор не просчитываемый был… Откуда они узнали? Ждали бы его — засаду бы оставили, и, скорее всего, не здесь бы, а в ресторане. Не было же засады! — а нарисовались уголовнички очень быстро, не успели они с Наташей и чаю попить! Да, а где чай?

Владимир осмотрелся в квартире. Он точно помнил, что чайник стоял на печке; и кружка ещё, Наташина, «с котятами», на столе… Стоп, а где печка??

В квартире явно похозяйничали: не было не только кружки и чайника, не было и печки. В дыру в форточке, которую раньше закрывала жестянка с трубой от печки, теперь с улицы немилосердно дуло.

Ага. И рюкзака его не было. И… Подошёл к встроенному шкафу, сдвинул дверцу: да, и одежды поубавилось, а что осталось — валялось в шкафу на дне. И пара чемоданов, что стояли в шкафу, также исчезли. И одеяло… и даже плед с дивана исчез!

Явно похозяйничали. А кто? Ну понятно кто — дорогой сосед и похозяйничал; он же перед этим и уголовничкам стуканул, когда Владимир с Наташей приехали. Наверняка имел такое поручение. Сволочь. Исполнительная какая сволочь! Мог бы предупредить — по-соседски; нет — настучал. Ну а потом, видя как Владимира «сопроводили» до машины, соответственно решил приватизировать и оставшееся добро: думал что всё, с концами забрали. Печка — ценность же. Гад.

Пересиливая желание упасть на диван и уснуть несмотря на холод, Владимир доковылял до двери Максима Григорьевича, постучал в неё — с предсказуемым результатом, то есть без результата. Звонок, конечно, не работал… С-с-сволочь! Грохнул несколько раз кулаком, коленом.

Через довольно продолжительное время из-за двери послышалось «- Чего надо?»

Ну ты смотри, как люди меняются! Недавно только в глаза заглядывал, с благодарностью сигареты «в подарок» принимал — а сейчас дверь в подъезд открывает, только если «очень попросить» и припугнуть; и из-за двери ещё «- Чего надо»…

— Вещи верни. Печку.

Опять пауза, и нагловато-трусливое:

— Не брал я ничего!

— А кто брал?

— Откуда я знаю, кто брал! Я тебе сторожем не нанимался!..

— Открой, падла!! — чего-то события этих суток исчерпали запас терпения Владимира, — Открой!! Верни что взял!! Иначе я тебя!!.. — и затарабанил кулаком и ногами в мягкий дерматин на металле.

За дверью лязгнуло. Владимир отступил на шаг. Ещё лязгнуло, стукнуло — падла-сосед закрывался на совесть. А теперь открывался… Наконец дверь приоткрылась на щель, перечёркнутую дверной цепочкой. В щели замаячил сосед:

— Не стучи, гад! Обивку на двери попортишь!

Вот так вот. Я же ему и гад!

— Отдал живо что взял! — Владимир закашлялся.

— Макс, котик, кто ето тут грубит?? — послышалось сварливо-женское за спиной соседа. Ага, жена его.

— Пошёл ты! — послышалось трусливо-наглое и соседово, — Я у тебя ничего не брал! А будешь стучать — во!

Пониже цепочки показался внушительный по величине ствол. Здоровенный такой ствол, как от охотничьего ружья крупного калибра; Владимир даже следы ни то от ножовки, ни то от напильника на дульном срезе заметил — и тут же шарахнулся в сторону, уходя с линии огня. За дверью довольно хмыкнули:

— ПонЯл? Я за твоим добром следить не обязан… Тем более что добро и не твоё, а Виталия Леонидовича. Покойного, стало быть. Не твоё, стало быть.

Владимир молчал, не зная, что сказать. Обещание «приехать с ребятами и всё тут разнести» по второму разу явно уже не сработает; тем более что этот гад видел, как его люди Креста выволакивали… Впрочем, они выволокли, — они и назад ведь привезли.

— Максим Григорьевич, будешь наглеть — я Кресту всё расскажу! Возвращай давай!

За дверью на минуту задумались, послышался шёпот. Совещался с женой. Потом раздалось:

— А чо Крест? Чо Крест-то?? Я у Креста ничего не брал. И у тебя тоже. И мне Крест за вашим барахлом следить не поручал, ясно? Мне чо сказали — я сделал… («-Ага, сволочь, подтвердил, считай, что он уголовную бригаду ночью вызвонил!..» — понял Владимир)

— …а следить я не обязан! Нету ничо!

— Ну, гад! Ну — погоди! — стараясь не показываться напротив двери, из щели которой маячил ствол, Владимир саданул в дверь ногой. Лязгнула цепочка, за дверью пискнуло.

— Ах ты!.. Щас я тебя!! — послышалось из дверной щели.

— Макс, Максик, котик, не нада; Максик, позвони в… в… куда-нить позвони!! Пожалуйся! Этим… крестовым позвони, вот! — затарахтел женский голос.

А подъезд как вымер — ни шороха, ни звука. Одни они, что ли, в подъезде-то?? Орём-то на весь подъезд; раньше бы куча любопытствующих сбежалась бы.

— Щас-щас!! Щас я тебя!! Ща быстро уконтропуплю, и ни одна власть мне ничо не сделает! Сий-чааас!!! — и продолжение звона цепочки. Владимир затравленно оглянулся. Идиотская ситуация! Как есть идиотская. Ещё вчера этот сосед бы и не пикнул; а вздумал бы что вякнуть — ствол ему в рыло, всего и делов! Здоровый сильный парень со стволом — и запуганный обыватель, без навыков, пусть и с обрезом каким-то. А сейчас? Он — ранен, левой рукой не пошевелить; ствола — нет, друзей — нет… и слабость ещё какая-то противная, не то от недосыпа и «впечатлений», не то от температуры. Как быстро роли сменились, а??.

— Сий-ча-а-ас!.. — и продолжает греметь цепочкой. Владимир уже собирался удирать наверх — вниз, к открытой квартире, мимо дверной щели, из которой того и гляди озверевший обыватель пальнёт из обреза, прорываться было рискованно. А что там наверху — куда?? Чердак там дальше запертый, и квартиры никто не откроет, даже если и есть кто. А не исключено, что и нет никого кроме них в подъезде.

Но обнаглевший сосед, вдруг решивший по беспределу вершить суд и расправу в подъезде, тоже как-то не очень спешил открывать дверь, и только свирепо звенел цепочкой… давно бы уже открыл, если бы надо было! Владимир понял, что тот просто трусит открывать дверь и выходить один на один, даже и со стволом против безоружного! Как он сразу не сообразил! — да он же просто-напросто трусит дверь открывать-то! Он же гнусный скот и мародёр; и трус, как все мародёры!

Но — он трус со стволом; а против безоружного и слабого это убойное сочетание…

Такие мысли вихрем пронеслись в голове Владимира, пока со своим «Сейчас-сейчас!..» сосед демонстративно бренчал засовами. К тому же за спиной соседа кудахтала его скво: «- Да не связывайся ты с ним, Максик, позвони лучче, котик, …»

Но бесконечно изображать «боевую ярость» и изображать открывание двери было невозможно, и вскоре тот вроде как справился с цепочкой, и дверь стала понемногу приоткрываться.

Проскочить мимо? — этот дурак и трус наверняка пальнёт в спину! Просто от трусости и неожиданности. И потому Владимир ещё раз, уже изо всех сил, с вложением всего веса тела, ударил в дверь ногой. Дверь почти захлопнулась; но не полностью, явно что-то прищемив своей немалой металлической инерцией. За дверью визгнули. Владимир ещё раз приложился в дверь, на этот раз уже не ногой, а здоровым плечом, прихлопнув дверь полностью. И рванул мимо двери по лестничной площадке, потом вниз по лестнице.

Кроме ожиданий, захлопнувшаяся дверь почти тут же вновь открылась — Владимир, сбегая по лестнице, краем глаза это увидел, — оттуда показался ствол и перекошенная морда соседа по подъезду… Видимо, тот, несмотря на явную трусость, распалился; а, скорее всего, и почувствовал его, Владимира, слабость — раз не «предъявил» тот ничего более веского, чем угрозы. А угрозы сейчас не очень котируются, по сравнению со стволом-то! Так сообразил он, сбегая вниз; но всё же, с целью хоть как-то притормозить оборзевшего соседа крикнул:

— Я за стволом!! — сейчас я тебе покажу!!.. — может, не рискнёт тот за ним ниже-то ломиться?? Конец его фразы потонул в оглушающем выстреле.

Грохнуло как из пушки.

Владимир, хватаясь здоровой рукой за перила и притормаживая на повороте, уже был у своей, то есть у Виталия Леонидовича и Наташи, квартиры; пулей влетел в неё и щёлкнул изнутри замком, запираясь. Тут же замер, прислушиваясь. С обреза-то дверь не прострелит, это точно… что он?

Но никто не ломился; только этажом выше слышался пронзительный, с ругательствами и проклятиями, женский визг и мужская матершина. Потом там гулко хлопнула дверь, и всё затихло.

Вот так вот. Ничья. Мы разошлись, как в море корабли… Не рискнул, значит, осуществить преследование. И то… Нет, ну ты посмотри как народ-то звереет на глазах! — соседские скандалы чуть ли не точкой из обреза заканчиваются, а… интересно, он в меня стрелял, или куда-нибудь в стену? Мог и в меня, почему нет; озверевший трус — самое жуткое животное… Мог и застрелить, да; и даже опасность отвечать перед Крестом и уголовниками вряд ли остановила бы — соврал бы что-нибудь. Или тело спрятал бы. Как за-здрасьте — «Дикое Поле», чо. Беспредел. У кого ствол — тот правила и устанавливает… У него вот, у Владимира, теперь ствола нет, и потому он сейчас в очень, так сказать, слабой позиции… И ствола нет… и печки нет… и чайника нет… и даже Наташиной кружки с котятами нет. Совсем что-то плохо…

Владимир походил по квартире; поменял задубевший на плече от крови свитер на тесноватый Виталия Леонидовича вязаный старый джемпер поверх пары футболок; какими-то смятыми тряпками, ранее бывшими, скорее всего модными Наташиными блузками, заткнул дыру в окне — субъективно вроде бы стало чуть потеплее. Или это адреналин так греет? Вот ведь сволочь, а!.. Впрочем, не всё потеряно — когда входил в подъезд, обратил внимание, что его Судзуки-то по-прежнему стоит внизу… Это хорошо. Можно сорваться отсюда. Может быть, так и сделать?.. В «Нору».

Куртка осталась у Наташи. Покопался в выпотрошенном гардеробе, не нашёл ничего подходящего; зато на антресолях, куда мародёры не успели или не догадались залезть, нашёл аккуратно свёрнутый, в пакете, плащ. Довольно просторный. В своё время, наверное, был очень престижный и модный — на этикетке «Милан», ого. Пола плаща измазана в краске — наверное, собирались отдать в чистку, да так и не собрались. Вещь не для зимы, конечно, но всё же. Соорудил себе шарф из найденного там же вязаного платка. Ну и видик у меня, пожалуй…

Прислушался около двери — тишина. Вряд ли сосед стережёт его у выхода с целью пристрелить… Слишком он трус. Хотя как знать…

Покопался, поискал, что можно использовать как оружие. Топорик был, да, был ведь небольшой топорик, щепил им дрова… тоже нету! Ну, гад! Не, ну реально… вот квартира, не самого бедного в Оршанске человека — а как оружие использовать нечего! Даже молотка нет. Даже отвёртки… О, кухонный нож должен быть… Дожились с этой цивилизацией!

Впрочем, нашёл электроутюг, не замарадёренный соседом по причине полной ненужности в нынешних условиях. Тефаль! Увесистый. Ну, хоть что-то.

Отворял входную дверь очень осторожно, будучи готовым захлопнуть её при опасности; или отмахиваться утюгом — у него носик острый, если носиком… против обреза, конечно, не оружие; но хоть что-то. Опять же кинуть можно будет.

Непроизвольно как бы посмотрел на себя со стороны: одетый как чучело, в своём подъезде воровски открывает свою же дверь, готовясь отмахиваться утюгом от обреза… тьфу! ДожИлся! Как изменчива жизнь…

Уехать тут же на мотоцикле не получилось: хотя за дверью никто не ждал, и дверь подъезда можно было изнутри без труда открыть, ставший уже родным трофейный Судзуки оказался пристёгнут к лестничным перилам велосипедным замком на тросике. Вот тебе и… нет, ну гад предусмотрительный и жадный — уже и мотоцикл себе… и что теперь делать? Идти и просить-требовать дать ключ от замка?? Ага, щас…

Владимир поднялся обратно в квартиру и вновь заперся. Пошло оно всё! Сейчас он больше всего хотел одного — выспаться. Впечатлений и приключений было более чем достаточно за сутки. Содрал со стены старенький, с наивным рисунком, изображающим балующихся медведей, коврик, про который Наташа говорила, что «помнит его с детства», завернулся в него прямо в плаще, и, не разуваясь, рухнул на диван. Повозился, удобнее устраивая раненую руку. Чёрт, кажется жар начинается… И провалился в сон, как в омут.

БЕЗУМНЫЙ МАКС

Проснулся, и какое-то время не мог понять — где он? Что случилось? Почему так холодно; почему он одет, и почему не расправлена кровать? Почему уже темнеет; и кто кричит на улице??

Свалился на пол, запутавшись в ковре, в который во время сна закатался как в кокон; скривился от боли в плече — зато моментально всё вспомнил. Подскочил к окну, отодвинул штору — стекло изнутри всё полностью, несмотря на стеклопакет, покрылось ледяной коркой — принялся скрести её ногтями.

— Во-овка! Вла-ди-мир! А-ме-ри-ка-нец! Э-эй! Билли Бонс! Э-эй! Есть тут кто?? Отвечайте!!!

Это орали несколькими мальчишескими фальцетами родные Уличные Псы.

Метнулся на балкон, деранул дверь изо всех сил, с хрустом вырывая задубевший малярный скотч, которым оклеивал дверь по контуру для большей теплоизоляции; выскочил на балкон. Рванул, раздвигая обледеневшие оконные створки балкона. Вот они, голубчики, спасители; все как один: Женька-Диллинжер, Алёна-Лёшка, Меньшиков-Шалый-Вампир, Генка-Крокодил, Ромка-Рэм, Степан-СпанчБоб, Фибра, Лёнька! Все в каких-то однотипных серо-стальных куртках, одна Алёна-Лёшка в своём ярко-красном дутыше — где-то успели уже вновь приборахлиться… Чуть поодаль стоял его же микроавтобус-буханка. Ага, не выдержали одиночества, рванули на поиски. И на подмогу, конечно.

Увидели его, замахали руками:

— Вау, Американец! Билли! Куда пропал?? Чо подъезд заперт!! Впускай давай!

Не успел ничего ответить, как через балкон выше и чуть наискосок раздалось злобное:

— Па-ашли все вон отсюда!!

Сосед. С которым конфронтация.

Пацаны тут же переключили внимание на него:

— Чо ты ругаешься??

— Ты чего командуешь тут?

— А вам какое дело? — «на вы» — это Алёна-Лёшка.

— Мы не к тебе, мы к Вовке, хуле ты тут выступаешь?..

И Вампира-Шалого, который всегда отличался радикализмом:

— Ты, бля, спрятал еб. ло мигом, пока тебе его не стесали, нах!.. Командир тут, ёпт!

В ответ раздалось:

— Постреляю всех, подлецы малолетние!!

И Владимир крикнул, предупреждая:

— Парни, осторожно, у него ствол!! — ну точно этот идиот решил, что я, как обещал тогда, ночью, вызвал подмогу; и сейчас с ним посчитаюсь!.. Эта затравленная крыса от страха и выстрелит ведь!

Он не видел, что там делал на балконе сосед, зато видели пацаны: после угрозы с балкона и его крика-предупреждения они уже не орали, а были все само внимание — уже не группка мальчишек и девчонка, приехавшие к своему старшему товарищу, а собранная, «прокачанная» боевая ячейка… И потому, когда с балкона выше и в самом деле стукнул выстрел — совсем нестрашно, не как в подъезде, а скорее как хлопок новогодней петарды, — все уже были настороже, и мигом перестроились: часть за машину, часть к подъезду под бетонный козырёк. Дробь или картечь хлестнула по машине, оставив щербины на краске и даже не выбив, а лишь треснув пару боковых стёкол. Ах ты ж падла!

Нет, если Максим Григорьевич думал, что своим стволом сейчас напугает-прогонит пришельцев — он сильно просчитался: то ли «Псы» такой сценарий отрабатывали, то ли просто действовали так ловко в силу тренированности и дисциплинированности уличной банды, — но дробовой выстрел возымел совсем другое, нежели, возможно, ожидал сосед, действие.

Сразу после выстрела из-за машины показался стоящий на одном колене Женька-Диллинжер, целящийся в балкон из пистолета. С другой стороны так же взял балкон стрелка на прицел Валерка. Остальные выкатились из-под подъездного козырька, мигом образовав собой «лесенку», по которой в два прыжка на козырьке подъезда оказался Генка-паркурщик. Ещё через секунды звонко лопнуло стекло, выбитое им на лестничную клетку; пинками он стал зачищать осколки по краям, собираясь проникнуть в подъезд.

Тут же хлопнул выстрел кого-то из пацанов — звякнуло простреленное стекло на балконе Максима Григорьевича. Это он показался было вновь, уже перезарядив обрез — и ему ясно дали понять, чтобы скрылся.

— Смойся, козёл; следующая в башку будет!! — заорал Валерка.

Ну, он и скрылся.

Через минуту скрипнула железная дверь подъезда, открытая изнутри Генкой.

«Псы» мигом всосались в подъезд.

— Я сейчас в полицию… в… я позвоню сейчас!! — истошно закричал с балкона Максим Григорьевич, не рискуя показываться из-за балконной облицовки.

Прежде чем присоединиться к своей компании, Женька-Диллинжер окинул взглядом фасад дома: в нескольких окнах маячили любопытствующие лица.

— А звони! Работает молодёжная секция «Белой Кувалды»: «Псы Регионов»!! — истошным громким криком нагло отрекомендовался он, и тоже направился к подъезду.

— Билли, чо за фигня! — сходу кинул предъяву Женька, как только вся компания завалилась в квартиру, — Уехал — и с концами?..

— А где твоя девушка?.. — заозиралась Алёна.

— Чо, Американец, сам подъезд открыть не мог?? — предъявил и Шалый, шепелявя и оскаливая клыки с выбитыми передними зубами, — В нас какой-то лох с балкона твоего дома стреляет — а ты сидишь тут дома!

— Привет, пацаны; привет, Алёна! — Владимир на самом деле почувствовал громадное облегчение с появлением «своих бандитов».

— Не мог я вам сразу-то открыть. Видите что — влетел я… Без оружия теперь. Ни одного ствола, прикиньте. И плечо мне продырявили — на коттедже. Там сейчас… Вы туда не совались, Жень, нет? — сразу сюда? Правильно. С этим же — да вы ж его знаете, он старший по подъезду, — с Максом вчера ещё сцепились, он и в меня с обреза стрелял… — Владимир стал вводить ребят в курс дела.

Он коротко пересказал свои последние приключения. Рассказ был воспринят совершенно по-разному:

— Бедненький. Сильно плечо проткнули? Доктор перевязал, да? Настоящий доктор? — Алёна.

— Ни-хе-ра у тебя залёт, Билли! — Женька.

— Чо, всех на коттедже наглухо положили? Во, жесть! Ты ж говорил там — оборона?!..

— Не, ну ты даёшь! — про. бал наш автомат?!! — Шалый.

— Чё ты ночью этого козла с обрезом не грохнул?? — Лёнька.

— И чо ты насчёт подруги своей теперь делать будешь? — Генка.

И, перебивая друг друга, все остальные:

— Я говорил — нафиг один попёрся! — Чо, прям всех в коттедже заглушили, вот прям наглухо?? — А чо ты этому — всё оружие отдал без звука, чо не мочился с ним?? — Дурак, он же говорит — тот внезапно напал! — Сам ты дурак! Один хер надо было фигачиться с ним, а не отдавать так оружие! — Наш автомат, кстати! — Дурак, с ним же ево подруга была. И этот — который умер. — Ну и чё??! — Не, ну ты съездил, называется, Американец… — А чо, этот Крест — крутой? Круче Тимощенки? — Под Крестом щас все ворЫ, я слышал, да…

— Ребята!.. — перебил вал впечатлений и критики Владимир, — Давайте это потом обсудим. В «Норе». Сейчас сваливать отсюда надо. Этот… Максим Григорьевич — он сейчас вЫзвонить может кого-нибудь. Давайте сваливать побыстрее… И это… кажись, жар у меня. Потом обсудим…

— Сва-аливать… Тебе лишь бы сва-аливать!.. — жестокий Меньшиков, — Про. бал наш автомат, а теперь лишь бы «в норку»!

— Шалый! — это Алёна, строго, — Чо ты выступаешь? Он же ясно сказал: не было другого выхода!

— Да ладно, друго-ова не было… Это автомата у нас другова нет!

— Если б Володю тогда убили — лучше, что ли, было бы??

— О, о! «Володю»! Жень, ты слышь, не?.. «Володю». Хы.

— Я щас как дам больно!.. Вообще зубов не останется!

— Ребята, ребята! — снова попытался призвать к порядку Владимир, — Он реально сейчас ведь позвонит! Тут телефоны ещё работают. Это он ночью и позвонил, вызвал этих, уголовников!

— Не ссы, Билли!.. Никто не приедет… — Женька спросил у только что вошедшего в комнату Фибры, помахивающим своим двуствольным обрезом:

— Ну что, как там?..

— Заперся этот козёл. Мычит там чо-то из-за двери; я ему предложил выйти, поговорить… Мычит только, обзывается ещё. Я эта — я ему дверь пока палкой подпёр. И дерматин на двери зажигалкой попалил. И телефон оборвал, конечно. Слышь, Американец, у тебя проволока есть? Можно ему дверь за ручку привязать к газовой трубе — хер выйдет. То есть выйдет, конечно, но придётся повозиться.

— А этот?.. Ну, однорукий. С которым я махался тогда? — поинтересовался Женька.

— У него дверь заперта. Съехал куда небось уже. Да вообще тут все как мыши…

— Вот! — Женька переключился на Владимира, — ПонЯл? Никто не приедет. Да и не в телефоне дело. Тут за сутки, в городе, полный аут случился — нету больше власти, полиции… А, Крест есть, да — но ты же сам сказал, что тебя крестовские отпустили, так что не ссы… Ещё эти — всякие бригады разные.

— Вы тоже сейчас, что ли, «бригада»? — поинтересовался Владимир, — Что ты там крикнул? Какая «молодёжная секция» «работает»?..

— Это я так. — отмёл Женька, — Для понтА. В городе — я ж говорю тебе! — щас дофига развелось всяких бригад, бригадок, команд, отрядов и прочей херни. И все к кому-то относятся, «движения» всякие… И все их ссат! — потому что по факту они сейчас только и есть сила! Вот я и… Стоит только крикнуть, что мы «от такой-то бригады» — все сразу в штаны делают: а вдруг и правда?? Вот… по дороге в магаз одёжный завернули — они сдуру не закрылись ещё. Клёвые курточки, а?.. Тока сказали, что «для экипировки молодёжной секции «Псы Регионов» — там сразу обоср. лись… «Псы Регионов» — это я сам придумал, звучит??.. Не, тоже куда-то звонить сразу стали — но беспонтово. Никто не приехал. А у нас — во, обновка. И в машине — моей сИстер, Лёнькиным бразерам… так что не ссы, Американец, никто не приедет — пизд. ц в городе!

— Грабанули, получается?

— Угу. Курточки получаются, а остальное нам без разницы. Давай лучше пока чаю попьём, потом уже в Нору двинем. Гля, а где твоя печка??

— Нету же. Этот… Максим Григорьевич и украл. Пока я в Дом Печати с уголовниками «катался»…

— И не отдаёт??.. Во, сука!

— Не отдаёт… отрицает…

— Не, Билли, ты реально хреново выглядишь… Лёшка, чо, жар у него; чо-то он как-то не очень…

Алёна вдруг привстала с дивана, и, повернув голову Владимира к себе, прижалась губами ему ко лбу.

У пацанов случилось секундное замешательство; а она, сев обратно на место, просто сообщила:

— Точно, жар. Температура. Тридцать восемь градусов. С половиной.

— О. Ооо!… Хы! Гы-гы! А в губы?? Чо как покойника-то — в лоб только??! А?.. Давай — в засос! — тут же радостно загалдели пацаны, оглядываясь то на Алёну, то на Женьку. Владимир и так-то чувствовал, что у него реально жар, а сейчас и вообще что-то бросило в пот.

Женька только строго, явно как из какого-то кинА, поднял бровь:

— Лёшка, ты это… ты вообще?..

Алёна невозмутимо сообщила:

— Я ж говорю — жар у него. Чо вы? У меня мама всегда так температуру определяла. Губами. В детстве.

— Губами — в детстве!.. — передразнил, помрачнев, Женька. — Чо-то ты у меня ни разу температуру губами не рвалась проверять!

— Так ты ж не болеешь!

— Чо мне, заболеть, что ли?

— Гы. Ага, давай, заболей, Жендос — тогда Лёшка и тебя в лобик чмокнет! — А меня. А меня?? Я тоже хочу! — Пацаны, у меня тоже — температура! Я чувствую! Лёшка — у меня температуру смеряй!! — загалдели остальные.

— Тихо! — пресёк веселье ставший строгим Женька, — Работаем. Раз чаю нет — в Норе, значит, попьём. Собирайся, Американец… Чо это ты в каком-то стрёмном плаще? Другого нет, что ли, ничего?.. А куртка — тоже, што ле, отобрали? Чо-то всё у тебя отобрали! А, подруге отдал… Фибра, нашёл проволоку? В натуре, подопри чем этого урода, чтоб замучился открывать! Лёнька, фас на балкон — следить за обстановкой. Шалый, посмотри тута… ну, что взять можно. К соседям постучи — пусть разбашляются на какую-нибудь шмотку для соседа, не убудет с них.

— И чо, этого козла с обрезом, что в нас стрелял, вот так вот и оставим, что ли?? — не согласился Фибра, — Нефига себе! — он в нас пальнул! Мог же и попасть! И это — печку зажал Вовкину. Наказать надо!

— Ну, как бы да… — тут засомневался и Женька, — Надо бы!.. А то совсем нюх потеряют. Фибра, ты глянь, чо там за дверь?.. Железная, говоришь? Ну так… чо тут сделаешь. Не сидеть же тут днями — лишь бы «наказать».

— И обрез у него! — поддержал Фибру жадный Меньшиков-Шалый, — Обрез надо отобрать! А то патронов к стволам совсем мало!

— Ну и иди с Фиброй, глянь, чо можно сделать… Поговорите с ним, пусть печку отдаёт. А то морду набьём, несмотря на обрез. Тоже мне, обрезом решил нас напугать! Блин, жалко что этого, ветерана однорукого нету — ну, с которым я тырился тогда! Фронтовика, ёпт. Ему бы вот тоже ещё напоследок морду начистить! Вообще, пацаны, да, в общем, фиг с ним — скажите, чтоб печку отдал, и пошёл он… Возиться ещё.

— А если не отдаст?

— Подоприте ему дверь нАглухо! — мстительно пожелал Женька, — Пусть покукарекает с балкона! Гад какой — спёр печку у Вовки, и ещё стреляет! И пусть сидит в своём скворечнике.

— Я тоже схожу. — поднялась и Алёна, — Поговорю с ним.

— Максик, Максик, что же делать?? — по квартире металась жена Максима Григорьевича, задевая толстой задницей, обтянутой плотным шерстяным трико, то картонные коробки со шмотьём, стоящие одна на другой, то большие, широкоформатные панели плазменных и жидкокристаллических телевизоров, стоявших тут и там, на столе, на тумбочке, на тех же коробках с барахлом; то другую бытовую технику. Одних только стиральных машин в доме было три штуки; да ещё пять пылесосов, два кухонных комбайна и посудомоечная машина — не подключенная по случаю отсутствия воды в трубах.

В квартире было тесно; Максим Григорьевич не зря притормозился в пустующем городе, не уехал в пригородный коттедж к зятю. Жалко было оставлять на неминуемое разорение так с любовью выстроенную и обделанную квартиру в «депутатском доме», чем он раньше так гордился. А потом и грех было не пошустрить в ближайших же брошенных, по сути, квартирах.

Поначалу он просто перетащил дорогую видеотехнику к себе из тех двух квартир, ключи от которых ему, как «старшему по подъезду», сдали отъезжавшие в пригородные «имения» жильцы, уговаривая себя, что «это чтоб не пропало, они же потом и спасибо скажут!» Потом, по мере «ухудшения общей криминальной обстановки», когда ясно стало, что никто не за что не спросит, то и вовсе стал считать дорогую технику своей собственной по праву. В городе, он слышал, вовсю грабили ларьки, мелкие магазинчики, если на их защиту не вставали вооружённые владельцы, или если они же не могли подтянуть вооружённую крышу из какой-нибудь группировки. «Бомбили» брошенные квартиры, опасаясь пока трясти средние по размеру магазины и супермаркеты — но тут, близко к центру, было пока тихо… Он и опасался участвовать в откровенных разбоях, зная, что за такое новые власти могут, не мудрствуя лукаво, тут же, у разбитого магазинчика, и поставить к стенке. Но жильцов в своём подъезде он знал; знал и кто чем дышит, и на что горазд потенциально. Не, квартиры своего подъезда — это было вполне безопасно — в конце концов откуда он может знать, кто и когда вломился в вашу-то брошенную квартиру?.. Он же не сторож, у него и возможностей таких нету. Что «дверь в подъезд»? Ну, кто-то открыл — как за всем уследить-то??

В конце концов, особо негодующим можно было бы что-то и вернуть. Может быть. Частично. Вот — сберёг для вас. Скажите спасибо, да. Рискуя, можно сказать, жизнью! Если кто будет сильно «предъявлять».

Такие соображения он высказал как-то ночью жене Вале, и та с ним полностью согласилась: если люди всё побросали, что ж нам-то не поднять? Мы не гордые, мы наклонимся, подберём, что вы обронили. Вон, любовница этого… помнишь, импозантный такой мужчина; а она — со второго этажа, ну фифа такая, вертихвостка тощая, он ей квартиру снимал — упорхнула куда-то на своём Рено Меган, и уже два месяца не показывается — ты думаешь, она все свои шубки забрала с собой?? Ой, сомневаюсь, я, Максик, сомневаюсь я; надо посмотреть… ключи не оставили? Так это… Батареи же везде это, поразморозились; она могла того… затопить тех, что под ней. А мы же… Ты же… Тебя же старшим назначили — ты следить должен; это как бы… эээ… твоя обязанность. Следить. Или там — пришёл, скажем, патруль, и требует предъявить, не скрывается ли?.. Может не уехали, а срывается кто. Без прописки. А ты же старший.

— Во, Валь, правильно. Замок могли и патрули сломать, а?

— Ну. И я о чём.

Так у Валюхи образовалась прекрасная шубка из нутрии; и ещё полушубок «автоледи» из норки, очень красивый, но, сказать по-правде, смотревшийся на толстой Валентине как на корове седло… но красивый и дорогой.

Дальше — больше.

И всё бы было хорошо — приезжавшие «на проведать» и «на передать продуктов» зять с дочкой только нахваливали такого ловкого и делового папу, грузя в машину на обратный путь бытовую технику и шмотки. Ну и что, что сейчас это не работает из-за отсутствия электричества — придёт время, всё починят; а техника — вот она! Даже посудомоечная машина — да подружки Вальки помрут от зависти!

Уверенно себя чувствовать помогал и обрез одноствольного ружья, привезённый зятем. В случ-чего пугнуть хулиганов из окна — самое то!

Но вот с этим, с жильцом бывшей квартиры Виталия Леонидовича, получилось совсем нехорошо…

Парень-то, что вселился по записке Леонидовича, нареканий не вызывал — нормальный парень; Макс его и раньше, ещё пацаном, кажется, видел с хозяином квартиры, и ещё с каким-то толстым дядькой, коммерсом с Мувска, говорили. Приехал — проставился сигаретами; и потом время от времени чо подкидывал — от коньячка до картошки; на дверях дежурил — или дежурили приезжавшие с ним малолетки; Макс не возражал — главное, чтобы порядок был. Видел у Владимира и пистолет в подмышечной кобуре — это тоже уверенности придавало — случись какой наезд, будет кому за подъезд вписаться. Даже когда один из его малолеток подрался с фронтовиком-инвалидом Ромкой и навалял ему — тоже, в общем, претензий не было, поскольку и сам Ромка достал уже всех в подъезде, и Владимир же с пацаном, не будь дураки, слиняли больше чем на неделю с квартиры. Ромка с дружками приходил потом, орали, угрожали скрывшемуся автоматами и расправой — да так всё и кончилось ничем.

А потом этот, белесый субъект нарисовался — от него прямо пахло злостью, криминалом, опасностью… Тоже про Владимира выспрашивал. А Максу Владимир кто? — сват, брат? Всё и сказал: да, живёт; сейчас нету, съехал. Когда будет, не знаю. Всё как есть.

Тот поверил вроде; но бумажку с номером оставил — вот, позвонить, как вернётся. Строго. Кресту, типа. И строго же так в глаза посмотрел; так, что у Макса заледенело под рёбрами, как будто туда уже сунули бандитское перо, и сразу захотелось две вещи: уехать в коттедж к зятю и больше с этим «крестовым» не встречаться.

Но зять как-то без особого восторга отнёсся к перспективе переселения к нему тестя с тёщей; у него, говорит, и так сейчас друзья подселились; тесно; да и что икру метать — к тебе какие претензии? Приедет, — позвонишь. Опять же сразу перевести всё накопленное богатство, обстановку, возможности не было; и бросать квартиру на неминуемое разграбление также, конечно, не хотелось.

И потому Макс остался; и когда Владимир с дочкой Леонидовича вернулся; и вернулся в не самом лучшем, не в преуспевающем виде, а на мотоцикле, закутанный в какие-то тряпки, замёрзшие и испуганные; да ещё когда Наташа сказала, что Виталий Леонидович умер… В общем, Макс уже не сомневался нисколько, и, можно сказать, выполнил свой гражданский долг — позвонил по тому самому телефону. Какая разница кому? — его попросили, он и позвонил, что не так?

Тем более на том конце провода не стали, как он опасался, разговаривать «по уголовному»; а, напротив, вежливо ответили, выслушали, поблагодарили за сигнал; и дали понятные же, вменяемые инструкции: быть на месте, открыть подъезд опергруппе.

«Опергруппе», во! Тогда Макс окончательно уверился, что он поступил правильно, сообщив; раз тут всё так организованно; даже «опергруппа» — власть она и есть власть, неважно как называется, а мы, граждане, должны её всячески поддерживать. Правда же, Валя?

И Валентина с ним полностью согласилась.

Приехала «опергруппа»; он открыл, проводил к двери квартиры, сказал, что велели. Ну и всё — какие претензии-то? Он же их не бил, он вообще в это время вышел!.. Били что — это же не его дело, правда же? Забрали Владимира и Наташу. Ну, значит, что-то набедокурили они, сами виноваты!

Как их увезли — Макс с Валентиной, конечно, тут же в квартиру; пока кто-нибудь посторонний не влез. По тому, как увезли Владимира, можно было не сомневаться, что обратно он не приедет… Вот и ещё одна квартира образовалась, с добром всевозможным — печка была хорошая, чугунная, с трубами — её в первую очередь. Ну и так — по мелочи. И мотоцикл к тому же. А что?

А утром Владимир неожиданно вернулся… Один, правда, без Наташи, и вид по-прежнему у него был не очень; но вернулся. Привезли его хотя и не те, но «от тех»; были немногословны, проводили до квартиры — и уехали. И как прикажете в такой ситуации действовать?.. Хоть бы сказали чего, инструкции там… чего он вернулся, на каких правах?

Нет, вернуть печку бы можно было; с трубами; хотя Макс и повозился, перетаскивая её к себе и выламывая трубу из окна. Можно бы, да; но тогда пришлось бы откровенно признаться, что он у него в квартире того — пошурудил. Это было как-то… как-то не того. Да он и сам повёл себя неправильно, сразу стал наезжать, пугать там… кто он такой, в конце концов-то?!

Нет, вообще Владимира Макс уважал — дельный такой парень; обустроился по приезду нормально так, печку поставил; от призыва, надо думать, откупился. Вроде как и бизнес у него какой-то был; в общем — вертелся парень. Верченых Макс уважал. Опять же — который в нынешних условиях в бизнесе вертится, и преуспевает — тот, значит, рядком с криминалом ходит, и часто — с опасным криминалом! Недаром ствол-то у него! И эти — пацаны, дерзкие и злобные, как волчата. Так что, в общем, Владимира Макс уважал. До этого вот самого случая: как вернулся с Наташей весь ободранный, кривящийся от боли; и что Виталий Леонидович помре; и у Креста к нему какие-то претензии… ну, вернули его обратно — ну и что? К тому же вернули, как сразу отметил для себя Макс ещё в подъезде, отпирая дверь, без куртки и с пустой кобурой под мышкой. Так что… Что он, в самом деле, выступать ещё будет?? Попросил бы нормально — можно было бы поговорить. А тут ишь — развыступался.

И Валя его такие мысли также поддержала. Печку она уже спланировала своей своячнице предложить — у тех дом под Оршанском, а печка слабенькая и одна. Так что Макс прогнал Владимира, — и даже дефицитного дробового патрона не пожалел, пальнул в стенку — чтоб знал с кем дело имеет, и не возникал. Кто он теперь? Да никто.

Но вот когда вечером приехали эти… зверята эти!.. Макс реально обоср. лся.

Это же ясно было, что вызвал он их, чтобы с ним, с Максом посчитаться! Такого быстрого и жестокого расклада Макс не ожидал. Пацаны пацанами — но это же форменные волчата, вроде этих — «черноквадратных», про которых слухи в городе ходили один страшнее другого. Зарежут и не моргнут!

Потом в окошко стрельнули! В общем, поняли они с Валентиной, что всё — конец им пришёл…

Жить им оставалось, судя по всему, совсем ничего…

Надо было что-то быстро решать…

— Ты звонил ли этим… ну, этим? Ну, уголовным?? — в который раз уже спрашивала заполошно мечущаяся по проходам в квартире жена. А он так же в который раз отвечал:

— Да звонил же… Там адрес спросили, и суть дела…

— И чо?

— А потом сказали, что если ещё раз по этому поводу позвоню — щёки отрежут и хаш из них сварят! Тем же, это, интеллиХентным голосом так и сказали!

— Ужас какой, ужас! Может, они не поняли, кто и зачем?..

— Да не знаю я!..

— Что ж ты не сказал?

— Дура — я ж говорю: сказал им!

— А они?

— Дура, сказал же!

— А что такое хаш?

— Да откуда я знаю? Что-нибудь нехорошее!

— Ну ещё раз позвони… ну, извинись! — тресь! Чуть не свалился задетый задницей телевизор.

— За что??

— За что-нибудь извинись. Или это, Лёнчику, Лёнчику позвони; пусть они с Игорёшей приезжают, пусть заберут нас отсюда! Ма-аксик! Позвони Лёнчику! Страшно-то как! Зачем мы только печку эту взяли! Зачем ты только вчера стрелял в него!

— Валь, я в стенку стрелял, — ты же сама вчера говорила, что правильно!

— Так то вчера. Лёнчику…

— Я ж тебе говорю — телефон не работает больше! Отрезали! Да и не поедет Лёнчик…

— Ой-ой-ой!! Всё, убьют нас эти… хулиганы. Сожгут. Чувствуешь — уже воняет??

Действительно, чуток потянуло откуда-то горелой вонью.

— Ничего не сожгут, у нас дверь железная.

— Ой-ой-ой, убьют, я знаю — убьют! Сделай что-нибудь!

— Ничего не сделают — у нас дверь железная.

— У всех железная. Убьют! Ой, зачем я за тебя только замуж вышла!! Ой-ой-ой! Убьют!

— Не убьют.

— Убьют. Из-за тебя убьют! Ой-ой-ой! Ужас какой! Сожгут! Зарежут! Лёнчику позвони! Пусть…

— Не работает же телефон, говорю тебе!!

— …пусть приедет и заберёт! Ой-ой, зачем мы только тута осталися!.. Отдай им всё!!

— Они и так возьмут. Бандиты же. Ты же видела — все с пистолетами…

— Ой-ой-ой! Сделай же что-нибудь, ты же мужчина!!

В общем, своим завыванием Валя так довела и так-то еле живого от страха Макса, что когда за дверью послышалось какое-то шебуршание, его резко пробил понос, и он заперся «от всего» в вонючем туалете, и навалил в поганое ведро столько, что сам между делом удивился. Валил, сжимая в руках обрез — и думал: вот и конец пришёл тебе, Максим, старший инженер планового отдела ОршанскГипроПроекта, зарежут тебя прямо тут, на нужнОм ведре…

Но не зарезали. Пока. И когда он, минут через десять, ставший лёгким как пёрышко, показался из сортира, в квартиру до сих пор никто ещё не вломился, хотя горелым по-прежнему пованиволо.

Валентина сидела в кресле, закатив глаза и бессильно свесив с подлокотников полные, будто ниточками перетянутые в запястьях, руки. От неё тоже разительно пахло, но чем-то сердечным: корвалолом или валокордином.

— Лёнчику позвони… пусть заберёт… — только и прошептала она серыми губами.

Он прокрался к двери. Прислушался — тишина. Заглянул в глазок, опасливо — он смотрел кино-то, там в глазок часто стреляли, стоило только приблизиться. Нет, не было никого на площадке. И тогда он, замирая от ужаса и своей отваги, решил приоткрыть дверь на цепочку. Приготовил обрез…

Дверь приоткрылась на щелку; но дальше что-то мешало. В подъезде воняло горелым. Он толкнул — дверь ещё слегка подалась. Ещё. Он понял, что в дверь что-то упирается. Какая-то палка. Ну да: подпёрли, чтобы не убежали, а потом придут и убьют. Сожгут чем-нибудь, или взорвут — как в кино. Потолкал дверь — хОдит… Он вдруг почувствовал себя, как киногерой перед самым решающим в жизни, решительным испытанием. Возможно, после сортира. Крепким Орешком себя почувствовал. «Безумным Максом», как в боевике — коллеги ещё смеялись. Посмеёмся и мы ещё. Сейчас или никогда. Выбора-то нету.

Он на цыпочках метнулся обратно в комнату:

— Ва-аля!! — свистящим шёпотом, как будто на лестничной клетке могли услышать, — Валь! Бежим отсюда!

— Как? — она подскочила и стала розоветь.

— Там дверь подпёрта, но на площадке пока никого нет! Сейчас откроем — там шатается, — и вниз! Пробежим быстро по лестнице — и за дом! Там не поймают! И — к гаражу.

— Пойдём! — Валентина подскочила, лихорадочно стала хвататься то за одно, то за другое. Сбережения не забыть! Документы! Оружие — обороняться от этих бандитов!

Пробежала на кухню, схватила самый большой кухонный нож; Макс аж удивился её внезапной бойкости — Пойдём! Нам всё равно терять нечего, раз они приехали нас уби-ивать!

— Нечего нам терять, Валя! Прорвёмся, Валя!

— Прорвёмся, Максик!

— Во, Американец, держи! — отряхиваясь от пыли, Ромка-Рэм притащил, на ходу расправляя, довольно хорошую и большую кожаную куртку на меху. По её жестяным складкам видно было, что она где-то долго пылилась, тщательно свёрнутая и упакованная в пакет, и её почему-то не взяли с собой прежние жильцы, когда съезжали. А, ну ясно, почему не взяли — меховая подстёжка вся в лысинах, побитая молью; тряхнёшь — так и сыплется какая-то труха… Но всё лучше, чем плащ.

— У твоих соседей по лестничной площадке нашёл, Американец! Там не живёт никто, и замок сломан — а ты не знал?? И кто-то уже пошарился. Но на антресоли не лазил. А мне не в лом. Там ещё соль есть — три пачки, я у входа сло…

— Аааа, су-ка, чо ты делаешь??! — дико завопил пацанячий голос в подъезде, и тут же грохнул выстрел. Владимир подскочил, всю вялость сняло как рукой. Из соседней комнаты вылетел Женька, сжимая в руке Беретту. В руках Ромки тоже моментально появился ствол. Владимир автоматически лапнул висящую на боку кобуру — пусто… Что случилось??

Все вместе вылетели в прихожую, Женька первый, рванул, распахивая, дверь.

Мимо двери пятился Макс, Максим Григорьевич, и его жена, жирная крикливая тётка; одетые как «на улицу», с рюкзаками; и главное — они тащили с собой Алёну-Лёшку!!

ЗАГАДОЧНЫЙ ДИЕГО

На улице пахло свежим снегом и немного приятным запахом горящего дерева — из трубы, торчащей из окна Максима Григорьевича, лениво сочился сизый дымок.

— Отпусти, сука!! — орал Женька.

— Отпустил, быстро!! — Копец тебе!! — Быстро отпустил!! — Ты чё, падла?!! — орали пацаны около подъезда, окружая Максима Григорьевича и его жену.

— Разо-ш-шшлиись!! — по-змеиному, вращая глазами, шипел Макс; и ствол его обреза тоже вращался как будто синхронно с глазами, казалось, готовый выстрелить в любое мгновение. Его багровое лицо и бешеные глаза ясно давали понять, что только сделай кто неправильное движение…

Алёна-Лёшка всё ещё была у них. Прикрываясь ею, как заправские террористы, напрочь озверевшие соседи допятились до подъездной двери, и сейчас, оказавшись на улице, оказались прижатыми к стенке дома возле подъезда.

Все, сколько было у Уличных Псов стволов, сейчас целилось им в головы — Максу и его жене. Но никто не стрелял — у тех был несомненный козырь: они подло прикрывались «взятой в плен» девушкой.

Она не вырывалась — в неё, в её ярко-красный куртку-пуховик с обоих сторон вцепились муж и жена, соседи — террористы: Макс держал в левой руке пляшущий от возбуждения коротенький, как дуэльный пистолет, обрез Байкал МР-18; а его толстая жена, одетая в топорщащуюся на ней нутриевую волосатую шубу, вцепившись в ворот Лёшкиной куртки левой клешнёй, в правой держала у её горла здоровенный кухонный шеф-нож. Глаза у неё тоже были вполне себе бесноватые; и лезвие большого ножа подрагивало в такой опасной близости от горла Лёшки, и красная её рожа выдавала такое возбуждение, что видно было — это совсем не шутки и не пустая угроза: чуть что, да пусть хоть неожиданный громкий крик или выстрел — резанёт не задумываясь! Хотя бы просто от нервов.

Одно движение таким тесаком… кстати, на казавшемся теперь таким ужасно беззащитным тонким горле девушки уже было пара кровоточащих порезов, ясно показывающих, что дорогие соседи окончательно съехали с катушек…

— Оставь её, ты, дурак!! — снова повторил Женька, целясь из Беретты в голову Максу. Тот задёргался, и спрятался за Лёшку, выставив только дрожащую руку с обрезом.

— У-би-ри-ти пистолеты-ы-и! — завизжала толстуха, ещё крепче прихватывая воротник красной куртки-дутыша и потрясая ножом у самого горла девушки, — Убирииии-тя! Зарежжжу!!

Среди окруживших парочку террористов пацанов наступило некоторое замешательство. Оружие, конечно, никто не убрал; но и прострелить голову кому-нибудь из этой парочки тоже никто не решался: во-первых, их от страха и возбуждения так колбасило, дёргало из стороны в сторону, что было проблематично попасть точно даже вблизи, как они стояли; во-вторых, они, несмотря на грузные их туши, как-то умудрялись прятаться за красной курточкой Лёшки; в третьих, в кого не выстрели, второй… В любом случае, для кого-то и кроме парочки взбесившихся Вовкиных соседей это могло плохо кончиться.

А что они совсем взбесились, это было видно по их лицам. Теперь это были не лица мужчины и женщины, добропорядочных обывателей Оршанска, папы-мамы и дедушки-бабушки, приветливо здоровавшиеся раньше при встрече, — сейчас это были красные морды двух взбесившихся павианов, готовых убивать: круглые блестящие, постоянно двигающиеся, немогущие ни на чём определённом остановиться глаза, трясущиеся губы с пеной в уголках, дрожащие нож и обрез.

Они убьют, они обязательно кого-нибудь убьют, эти двое идиотов, бывшие ещё позавчера вполне, казалось бы, вменяемыми людьми! — понял Владимир, как и вся пацанва выскочивший на улицу вслед за террорюгами, тащащими Алёшку. Как она ещё им попалась!.. Дикая ситуация. Совершенно, совершенно дикая ситуация… Выстрелит или резанёт. Или и то, и другое. Судя по лицам, они ж ничего не соображают. Что это с ними? — наркотиками, что ли, обдолбались, или пьяные?!.

— Максим Григорьевич… Максим… Пожалуйста, послушайте меня!.. — попытался хоть как-то сгладить ситуацию Владимир. Хоть как-то понизить градус. Хоть чуть-чуть. Чтобы сволочь-сосед не грозил дрожащим обрезом, а сумасшедшая толстуха убрала бы нож от беззащитно белеющего горла в красном вороте. Но эта сука напротив… опять порез, и рука с ножом дрожит; и визгливое:

— Всеее!!! Па-ла-жили оружие!! Всее-е-е!!

Как же её зовут, истеричку?.. Здрасьте да здрасьте, как зовут и не удосужился узнать. И не истеричка она была вроде, вполне, казалось бы, нормальная тётка; да что с ними?? Ну, печка, ну, погавкался с ними вчера, ну… да уехали б сейчас — и живите тут, подавитесь… этой печкой. Что с ними??

А мужа и жену колбасило от ужаса, перетоплявшегося тут же в звериную жестокость:

— Все-е!! Бросили аружие!! А то! Сейчас её зарежем! И вас — всех! Всех! Всех!!

И опять — пляшущий ствол обреза, готовый плюнуть в лица свинцом. Или рублеными гвоздями — чёрт знает, чем этот дебил заряжал свои патроны.

И спокойное, какое-то отрешённое лицо Лёшки, почему-то отыскивающее глазами именно его, Владимира.

— Да мы вас! — Да вы покойники, покойники уже! Да вы охерели, уроды!! — Быстро щас отпустила её, ты, дура толстая!! — галдели толпящиеся вокруг пацаны, но стрелять никто не решался.

Все поглядывали на Женьку.

А Женька, ставший совсем бледным, вдруг опустил Беретту.

— Чо вам?.. Надо-то чо вам? Отпустите её — мы вас не трогаем же…

— Ага. Ага-ага! — бешеный каркающий голос соседа, — Все! Все, грю, аружие опустили!! Не! Положили на землю!! Все!! Положили!!!

Направленные на них стволы дрогнули. Пацаны переглянулись — друг на друга и на Женьку. Ещё пара стволов опустилось к земле.

А Макс понял! Он наконец понял — да, так и надо!! Как в кино! Они сейчас за эту девку-соплячку все оружие сдадут! Покладут на землю — в кино так всегда делают! — а он заберёт. Или Валя. Вот так вот! И пусть только дёрнутся! В глубине души, сжатой ужасом и готовой прорваться звериной жестокостью, рождалось такое же животное, дикое торжество: а, что, сволочи малолетние, бандиты, не ожидали!! Думали, будете нас жечь-убивать безнаказанно?? А вот вам!!! Все сейчас, как миленькие!!..

— Сла-ажили, грю, аружие на землю-ю!! — опять с привизгом закричал он, — Сий-час же!! Не покладёте — Валя, режь её!! А я — стреляю!!

Он теперь был уверен, что всё будет по его, что всё получится — покладут, покладут!! Всё получится — как в кино! — сопляки покладут свои пушки; ага, вон, уже переглядываются, — мы, главное, их соберём, — а потом поговорим! Ой, потом и по-го-во-рим!! Узнаете вы ещё Макса! Недаром на работе сослуживцы звали его, похохатывая в курилке, Безумный Макс — в честь героя одноимённого боевика!

Бледный Женька, видя пляшущее лезвие ножа у шеи подруги и бешеные глаза толстой тётки, сделал движение как бы и правда положить пистолет на затоптанный снег. К тому же как-то быстро стало темнеть.

— Макс, Максим Григорьевич! Валентина!.. Что ж вы делаете?.. — опять вмешался в «диалог» Владимир. То, что собирался делать Женька с командой — опустить, а то и правда, по киношному положить на землю стволы — этого никак нельзя было делать! Это называлось — пойти на поводу, сдать позиции, сдать преимущество… да чёрт его знает и помнит, как это называется, проходили же в универе основы переговоров с террористами, взявшими заложников; забыл, правда, уже всё — но здравый смысл-то остался: нельзя идти на поводу у террорюг, нельзя ослаблять свою позицию просто по их требованию, никогда и негде это до добра не доводило, Буддёновск и Первомайское тому примеры! Только переговоры с позиции силы; а если размен — то «не по требованию», а равноценный или в свою пользу! А Женька…

— Пацаны… — хрипло сказал предводитель Уличных псов, — Кладём оружие.

И первый положил на снег свою Беретту.

— Ты чо — еб. нулся?? — выкрикнул Шалый, — Ты чо делаешь??

— Кладём… Пацаны, кладём оружие… Э, вы — не троньте Алёнку!.. Видите, положил я пистолет! Не трогайте её!.. — каким-то не своим, просящим голосом произнёс Женька.

— Женя, нельзя так!..

— Не лезь, Американец!.. Отпустите её. А?..

Теперь все стволы были опущены; и кто-то, Лёнька, кажется, тоже положил свой обрез двустволки рядом с Женькиной Береттой.

Минута была решающей. Макс внутренне торжествовал: вот, вот! Вот она — правильная линия поведения!

— Эта… Пистолет свой мне сюдой подтолкни ногой!.. Живо, я сказал! И обрез — тоже! И остальные — пусть покладут оружие! Ну!! Кому сказал!

— Да я те щас в башку покладу, урод, нах!! — это Шалый.

— Валя! Ва-аля! — снова заверещал, сжимаясь, прячась за красную курточку сосед, — Если не покладут — режь её, а я — стреляю!! Пацан! Скажи им, чтоб поклали! А не то!..

— Не лезь, Вампир! Я же положил ствол — отпустите её! Я слово даю — не тронет вас никто! Хотите — уходите…

Владимир стоял за спиной Женьки и не знал что делать — события развивались слишком быстро, от жара он плохо соображал. Видел только в наступающих сумерках глаза девушки, смотрящие на него. А что можно сделать?? Его беспомощное:

— Максим Григорьевич!.. Отпустите её. Мы вам ничего не сделаем.

— «Не сделают» они!.. Знаю я вас — бандиты! Привёл сюда свою банду!.. Сжечь нас хотели, да?? Думали, сидеть и ждать мы вас будем?? — орал сосед, — Вот вам, вот!! Быстра все положили оружие!! И — ты, пацан, толкай сюда пистолет, я кому сказал!! И — расступилися, говорю!!

Женька мрачно толкнул Беретту ногой в сторону Макса-террориста; а пацаны чуть раздались в стороны. Теперь пистолет лежал в шаге от ног Лёшки.

— Женька, что ты делаешь, что ты делаешь, нельзя так!.. — только и прошептал Владимир.

— Ага. Ага-ага! — засуетился сосед, — Щас. Э, ещё разошлися!.. И — я сказал! — стволы все положили!! Положили, я сказал!

Ещё кто-то из мальчишек положил пистолет на снег; но стволы Фибры и Шалого по-прежнему были у них в руках.

— Ща… Щас я наклонюсь, возьму… — нервно болтал Макс, — И пусть только кто дёрнется! Валя её сразу, суку эту вашу!..

— Чё сказал?? За «суку» — ответишь! — это из группы пацанов, Женька смолчал.

— Счас, сча-ас!.. — Макс суетился, не зная как ловчей взять лежащий у его ног пистолет и не подставиться. Было неудобно — одна рука у него была занята обрезом, второй он держал Лёшку за ворот… Было страшно — могут и застрелить ведь! Наконец решился:

— Эта!.. Валь — держи её! Если чо, если кто двинецца — режь без разговоров!..

А сам отпустил ворот красной курточки, присел, и было потянулся к Беретте, другой рукой грозя обрезом.

— Ты, ишак тупой, ты не махал бы так стволом! Нажмёшь случайно — с тобой тогда никто уже разговаривать не станет!.. — это Меньшиков; он хотя и опустил пистолет, но не положил, по-прежнему держал в опущенной руке. Ствол обреза плясал теперь на уровне его живота, в четырёх-пяти метрах.

— Заткнись! — отрезал Макс, тянясь к пистолету.

— Только двиньтесь кто!! Зар-р-режу!! — проверещала и толстуха.

— Можно мне поучаствовать в дискуссии? — раздался вдруг рядом совершенно неуместный, казалось бы, в этой ситуации вопрос. Причём заданный совершенно нейтральным, спокойным тоном, так контрастирующим с шипяще-свистящими взаимными угрозами.

Макс дрогнул, и, не дотянувшись до Беретты, вновь выпрямился и спрятался, насколько мог, за девушку:

— Кто это тут??

Пацаны тоже заозирались, расступаясь.

Раздвигая их плечом, слегка прихрамывая, опираясь на тонкую, щегольскую тросточку, появился высокий человек в чёрном суконном пальто до колен, чёрных брюках, с повязанным «по-художественному» на шее чёрным же длинным шарфом. Голову его венчала мягкая меховая шапка с торчащим козырьком.

— Дядя Диего!.. — узнал его кто-то из мальчишек, бывавших в «Славе Регионов» и не раз помогавших ему там по хозяйству, — Диего! — Вы тут зачем? — Дядь Диего, не надо, мы тут сами…

Узнал его теперь и Владимир, — точно, Диего. Зачем он здесь? И неслышно как подошёл… Оно понятно — мы тут толпимся и галдим уже несколько минут, за это время можно хоть весь дом оцепить… эх, ситуация!

— Тебе что надо?? Ты — кто таков! Ты — тут зачем?? — затарахтел Макс, уставив теперь ствол обреза на него, — Шёл — и иди себе мимо!

— Я — посредник! — немало не смущаясь направленного на него ствола, отрекомендовался Диего, — Шёл тут, как вы справедливо заметили, мимо; и обратил внимание на происходящее. Синьоры! У вас всех, я вижу, накалены нервы; и я, во избежание кровопролития, решил предложить вам, уважаемые, свои услуги в разрешении конфликта!

— Чего??.. — тупо переспросила Максова жена, но чуть отодвинула лезвие поварского ножа от горла девушки.

— Ты чего припёрся? Зачем ты тут?? — посредник, нах!! — опять срываясь на визг, закричал Макс. Он злобно глядел на подошедшего, на его неуместные франтоватые усики и дурацкую тросточку в руке, затянутой в чёрную перчатку, которой тот, разговаривая, непринуждённо помахивал перед собой, — он ведь только что помешал ему поднять пистолет! Он, не задумываясь, сейчас выстрелил бы во франта; его удерживало только и исключительно то, что обрез был одноствольным; и, если в подъезде после выстрела поверх голов он ещё в суматохе успел перезарядиться, то сейчас выстрел, конечно же, будет уже последним! Чёрт принёс сюда этого!..

— Я-то? Как уже сказал — я выступаю посредником; я желаю бескровного разрешения конфликта! — повторил Диего, — Я — в первую очередь на вашей стороне! — подойдя совсем близко, заявил он Максу, и, обернувшись, строго сказал мальчишкам:

— Так, сейчас же все — три шага назад! Ну! Раз-два-три!

Сказано это было так уверенно, что они все, и Владимир в том числе, откачнулись назад — на три не три, но шага на полтора-два, расширив ещё круг напротив парочки террористов-соседей и стоявшего перед ними теперь в одиночестве Диего.

Потом, повернувшись к Максу и направленному теперь на него стволу обреза, он продолжил, по-прежнему помахивая перед собой лёгенькой изящной тросточкой:

— Вы, синьор, не беспокойтесь — у меня большой опыт в разрешении такого рода конфликтов; в том числе, надо сказать, и некоторый опыт посредничества на дуэлях; так что, если вам, querido amigo, вдруг понадобится секундант, сведущий в дуэльном кодексе, вы вполне можете…

— Ты чо несёшь, ты!.. — заорал Макс, — Какой нах дуэльный кодекс! Ты зачем?!..

— Я — помочь вам! — терпеливо, как маленькому, вновь пояснил Диего и тросточка его описала в воздухе замысловатую кривую, — Чтобы не случилось непоправимого. Сейчас мы всё сделаем ко всеобщему удовлетворению!

— Синьора! — обратился он теперь к толстой Максовой жене, смотревшей на него непонимающими выпученными глазами, — Вы чуть отпустите девочку, вы делаете ей больно! А вы… — теперь он обратился к Максу, и тросточка вновь описала красивый и плавный пируэт,

— Вы сейчас поднимите этот пистолет, и, будучи вполне вооружённым, сможете высказать свои дальнейшие пожелания, которые ваши оппоненты… — опять плавное движение тросточкой, на этот раз в сторону мальчишек и Владимира, — Я уверен, с интересом и пониманием выслушают…

— А?.. — Макс, сообразив, не переставая держать обрез направленным на пришельца, опять выдвинулся из-за туши своей жены и фигурки Алёны, и стал вновь наклоняться, собираясь правой рукой (в левой был обрез) поднять лежащий пистолет.

— Итак, поднимите же пистолет! — доброжелательно подбодрил его Диего, — А вы, querida señora, пожалуйста, будьте так любезны… — опять плавное движение тросточкой в воздухе, как дирижёрской палочкой…

-..!

Никто ничего не понял, просто не успел.

Движение было молниеносным, как бросок изготовившейся кобры; заметить его, а тем более отразить или уклониться было абсолютно невозможно: плавно двигавшаяся в воздухе тросточка внезапно превратилась в подобие разящей рапиры: в доли секунды выпад, как на показательных выступлениях фехтовальщиков, — и острый стальной конец изящной тросточки чётко и жёстко вошёл в правую глазницу Валентины!

Голова её мотнулась назад…

Мгновенно выдернув свою тросточку-оружие, — при этом из глазницы отчётливо плеснуло тёмным, — Диего мгновенно и очень сильно взмахнул ею в воздухе — тросточка описала правильный и красивый полукруг, свистнул разрезаемый ею воздух! — и обрушилась на ствол обреза, сбивая его вниз.

— Бах!! — стукнул выстрел; из ствола снопом ударило пламя — прямо в утоптанный снег под ногами, рядом с лежащим пистолетом, выбивая в снегу неправильную окружность.

Ещё мгновение понадобилось Диего чтобы, шагнув в сторону Макса, схватить левой рукой отворот Алёниной курточки и рвануть её вправо-назад, прямо на присевшего Макса, уводя от ножа в руке падающей Валентины.

Ещё шаг, — и он буквально выдернул девушку в сторону, но сам не устоял на ногах и упал на спину, увлекая за собой в сторону и Алёну…

Но это было уже неважно!!

Оцепенение от произошедшего длилось те же доли секунды! — как только толстая тётка с пробитым глазом отшатнулась назад, падая; как только ударил выстрел обреза — в снег, под ноги, не в кого-то! — пацанов как включили: они ринулись вперёд, к Максу и его жене, обегая Диего и Алёну.

Хлопнул пистолетный выстрел. Один.

— Ааааа, пад-дла, падла, в наших стрелять!! В заложники брать, гад! — Скот!! На тебе, нна!!

Макса и его жену, бесформенным рыхлым мешком осевшую рядом с лежащим теперь мужем, били кулаками и топтали ногами. Лёнька подхватил с земли бесполезный теперь Максов обрез и норовил врезать Максу стволом же в глаз, как Диего Валентине; но мешал Шалый, который, остервенело рыча, бил Макса ногами в лицо же. Валентине тоже доставалось, но меньше — она, в отличии от Макса, не закрывалась руками, а так, как сразу упала назад, опёршись спиной в стену дома, почти сев, так и сидела — и по её правой щеке из дыры с разорванным веком на месте правого глаза стекала студенистая кровяная масса… Она была явно без сознания или убита наповал; и потому её только несколько раз пнули — в волосатую шубу и в лицо, размазав кровавый сгусток и пустив кровь из носа и выбитого же глаза. Кухонный нож её валялся тут же. А вот Макса били жестоко, с остервенением; хэкая и ухая; страшно матерясь ломкими мальчишескими голосами; плевали в разбитое его лицо и вновь пинали и топтали, вымещая накопившуюся за эти минуты ярость.

Владимир оттащил в сторону Алёну и помог подняться Диего.

Тот тут же стал отряхивать испачканное в снегу пальто; потом заозирался, отыскивая тросточку; нашёл, поднял; скребанув перчаткой по снегу, стал брезгливо оттирать испачканный её острый наконечник.

— Лёшка!.. Ты как? Цела?

— Да… Тут вот… порезано немного, чувствую… — она дотронулась до горла, потом вытянула перед собой, стараясь рассмотреть, кисть руки — кончики пальцев были в крови. В сгущавшихся сумерках уже ничего нельзя было рассмотреть.

— Сильно?.. Пойдём в подъезд. Ты прижми пока — шарфом! Сейчас посмотрим, там фонарик, аптечка… Как себя чувствуешь??

— Да нормально… Да, пойдём…

Владимир, придерживая зачем-то её за рукав, повёл девушку в подъезд. Оглянулся на свалку. Чем-то это напоминало как если бы стая озлобленных псов рвала случайно забежавшую на их территорию кошку.

— Диего?..

— Si, Володя. Я тоже поднимусь сейчас… я по делу, в общем-то.

В его руке зажёгся небольшой фонарик, мазнул по фасаду дома — показалось, что кто-то отпрянул в окнах. Хотя могло показаться. Вряд ли там кто-то ещё жил — это можно было определить по трубам печек, торчащих из окон. В последнее время трубы-то исчезли, торчала труба только из окна кухни Макса, Максима Григорьевича…

— Хорош, хорош, пацаны!.. Хорош! Да закончили, бл. дь, я кому сказал, Шалый, отойди!! — слышался Женькин голос.

Уводящий Алёну в подъезд Владимир уже из дверей оглянулся.

— Да расступились, я сказал!.. Вампир, в сторону!!..

Бах!! — сильно в быстро наступивших сумерках сверкнул сверху вниз огонь, резко стукнул выстрел. Не пистолет, нет, — явно обрез. Прощай, Максим Григорьевич, плохим ты оказался соседом; и террорист-захватчик из тебя тоже неважный!..

Дома Владимир включил фонарик; зажёг и несколько оставшихся свечей. Осмотрел шею, горло Алёны — да, ничего страшного; скорее даже не порезы, а глубокие царапины. Но всё равно покапал перекисью из аптечки на ватный диск, обработал ранки; потом наложил в несколько раз сложенную марлю из стерильного пакета, прибинтовал… Алёна на мгновение прижалась щекой к его руке, — он взглянул с удивлением.

- Володь, а ты за меня переживал?..

— Ну ещё бы, конечно!! Ещё как переживал! — бормотал он, заканчивая перевязку, — Очень сильно переживал. Это ж всё из-за меня; что я вчера этому… Максу пригрозил, что приедут пацаны, и всё тут разнесут — вот он и перетрусил. Я как-то не подумал, что он может на такое… трус ведь!

— Трус — самый опасный зверь! — назидательно сказал расхаживающий у него за спиной Диего, — Самые страшные и бессмысленно-жестокие вещи творят именно трусы!

— Да. Как бы из-за меня это всё произошло. Прости меня, Лёшка!

— А ты как за меня переживал — просто сильно, или сильно-сильно?..

— Сильно-сильно, конечно… вот тут волосы приподними, я завяжу бинт… не туго?

— Нормально. А ты за меня как за товарища переживал, или как-то по-другому ещё?

— Как-то не… не понял как. А как «по-другому»?..

— Вряд ли Владимир, юная сеньорита, успел оценить и взвесить весь спектр своих переживаний… — опять вставил Диего.

— Да… Я понимаю… — Алёна, которую Владимир уже закончил бинтовать, переключила внимание на Диего, — Вам большое спасибо! Честно-честно!

Диего только молча склонился в изысканном поклоне.

— …хотя я почему-то думала, что меня Володя спасёт! Даже не знаю, почему…

Диего переглянулся с Владимиром; того опять начало морозить, и он стал кутаться в старую куртку.

— Видите ли, сеньорита… — нашёлся Диего, заступаясь за Владимира — Владимир не имел необходимых на тот момент навыков и возможностей. Как я вижу, даже пистолета у respetado Владимира не оказалось… бывает! Вот если бы был у respetado Владимира пистолет… Впрочем… Поскольку я прибыл сюда, разыскивая именно Владимира, — по одному неотложному делу коммерческого свойства, — то можно считать, что в вашем счастливом избавлении от сумасшедших matones Владимир также вполне участвовал… Не было бы Владимира — и я бы не приехал.

— Да?? — Алёна просияла, — Я так и подумала. Мне на днях снилось, что со мной что-то случилось, а Владимир меня спасает! Не так, конечно, случилось, вот как сегодня, но что-то вроде!

Владимир почувствовал себя страшно неудобно. Чччёрт. Нашла, тоже, спасителя… Автомат прое… потерял; свалка эта, с соседями — из-за него…

— Пойду я, посмотрю, что там парни… — стал он подниматься с дивана; но на лестнице уже загалдели, послышался приближающийся топот, в дверь стукнули, открыли — ввалились Псы. Тяжело дышащие, насытившиеся местью, галдящие:

— Блин, все ботинки устряпал!

— Ну нихера ж себе! Как в кино — полчерепа снесло; главно — ухо, подбородок и волосы есть, а всё остальное — на стену, хы!

Женька сразу метнулся к подруге:

— Ну чо, как?? Перевязали?.. Сильно порезали?

Пацаны же продолжали начатое:

— Ага! — Ну так, с такого-то расстояния! — А тётку ту чо не заглушил? До кучи?

— Да нафига?! Она ж и так — дохлая!

— А ты у ей пульсы щупал??

— Иди сам её щупай! Пульсы!

— Да, здорово дядя Диего её… ткнул!

Все переключили внимание на стоящего в сторонке, опираясь на трость, Диего.

— Дядь Диего, как вы так?.. А?.. Не, ну кла-а-ассно!.. — в голосах слышалось огромное уважение.

Франтоватые усики кабальеро дрогнули, раздвигаясь в улыбке:

— Три года занятия фехтованием на рапирах; первый юношеский разряд, амигос! — и, перехватив тросточку как шпагу, встал в позицию.

— Оооо, кла-а-асс!! А нас — научите?? — Ты что, дурной, это нужно в зале столько тренироваться, правда, дядя Диего?? — Но вообще — классно! Никто не ожидал даже!

Диего изобразил несколько изящных и быстрых фехтовальных движений, и опять выпрямился, опираясь на трость. Сказал нравоучительно:

— Дорогие мои юные друзья, я одного не понял: зачем вы по требованию этого мерзавца положили оружие на землю? Dejar las armas в этой ситуации было совсем, совсем никудышным выходом! — правильно вам, я слышал, Владимир говорил!.. Это было, амигос, очень по-киношному: сложить оружие и вообще беспрекословно выполнять все требования захватчика. Мы не в кино, друзья, тут такого делать нельзя!..

— Вот! — обрадовался Меньшиков-Шалый, — Я говорил Женьке: ты чо, с ума сошёл, пистолет отдавать?? Мало ли что он бы попросил!

— Я за Алёну сильно испугался!.. — угрюмо буркнул тот.

— Испуга-а-ался он! Все испугались! Но вот пистолет положил только ты! И нам ещё велел!.. Хорошо ещё что вот — дядя Диего! А так бы!..

— Ладно! — прекратил дебаты Женька, и начал распоряжаться — Давайте-ка за дело! Рюкзаки «с этих» сняли??

— Вон лежат…

— Американец — можно было бы тебе его куртку, но… хорошая куртка. Но — была. О! Лёнька, Рэм — смотайтесь в квартиру этого… ключи у него ж возьмите, если заперто. Пошуруйте там… пожрать; вообще что полезного; ну и куртку для Билли, а то эта совсем позорная. Вдвоём, всё только вдвоём теперь, и оружие держите наготове! Рэм, кстати, ты чо сразу не стрелял — ты рядом был же??

— С чего стрелять — с обреза?? — отмазался тот, — Ты видал, там разлёт какой?? Я б их с Лёшкой так двоих и завалил бы!

— Командует ещё!.. — буркнул Меньшиков.

— Шалый! — тут же мстительно распорядился Женька, — Двигай на балкон! Секи оттуда — мы тут здОрово нашумели, чтоб не приехал никто! СпанчБоб — с пацанами вместе сходи вниз, машину проверь. Фибра — с ним. Ночевать тут… чо-то не климатит тут ночевать, как думаешь, Билли?

Владимир кивнул. Да, в городе, хотя на стрельбу и крики вроде бы никто не приехал, было совсем некомфортно. Тем более в доме, где у подъезда два свеженьких трупа. Надо в Нору двигать…

— Жень. Там мой Судзуки внизу — ты видел. Он на велосипедный замок к перилам пристёгнут — этот вот, Макс, и пристегнул. Ты попроси пацанов найти ключи, или чем трос перебить…

— А сам-то ты чо??

— Сам я… что-то совсем нехорошо мне, Жень…

— Температура у него! — вмешалась Алёна, — Высокая. Да он почти бредит! Увозить его надо.

Уже трясясь в «буханке» на пассажирском сиденье — вёл машину Женька, — укутанный несколькими одеялами и напоенный горячим сладким чаем, найденным в квартире Макса и Валентины, Владимир вспоминал прошедший день.

Такие дни пролетают как мгновение; и только потом, может, через годы, вспоминаешь те события, и удивляешься, как они могли спрессоваться в столь короткий промежуток времени. Коттедж — когда смерть была, казалось, совсем рядом; оставленный там Виталий Леонидович… ночной налёт, Пломбир, Крест, Наташа… да, Наташа… как же с ней-то? Где она сейчас… Что с ней будет, если он…

Мысли путались.

А Алёна-Лёшка явно что-то ко мне неравнодушна… что говорить — и пацаны заметили, и Женька вон, хоть ничего не говорит, но заметно — дуется. Этого ещё не хватало… А вовремя Диего подъехал, очень вовремя… да, сказал — «Славу Регионов» переоборудовали под курсантскую столовку — хорошо что продукты оттуда в основном перевёз в Нору… Что он сказал-то: Андерс приходил — насчёт бензина и дизеля, два наливняка, хотя и без документов… Откуда у них такие объёмы?? Что оставят на сохранение — это ладно, хорошо даже… на стройбазе есть куда загнать, чтоб неприметно, Оберст места знает… надо будет завтра с ними пересечься… температуру вот только сбить — не вовремя…

Оглянулся — пацаны и Алена, теснясь между загнанным в буханку Судзуки и перетащенным туда же добром из квартиры свежеупокоенных — конечно же добром полезным, тёплым или съестным, плазменные телевизоры и пылесосы в Норе явно были без надобности! — продолжали обсуждать произошедшее:

— …всё равно стрелять надо было!

— Я те говорю — нельзя там стрелять было, опасно! Потому что близко!

— А ты, Лёшка, чо ты не вырывалась?

— Не, ну ты такой простой, Лёнь, как там вырываться?? Эта бабёха толстая как в меня вцепилась! — и нож к горлу, и глаза такие бешеные!.. А за другой рукав — этот, с обрезом. Как тут повырываешься??

— Да уж…

Алёна помолчала и добавила тихо:

— Вообще, честно говоря, я думала что мне всё… Мама мне рассказала, что как-то у цыганки гадала на мою, значит, судьбу. Ну и цыганка сказала — что дочка ваша, грит, умрёт от металла в горло…

— Соврала. Цыганки — они такие!..

— Может, соврала — обиделась, что мало денег дали. Может — правда так нагадала. Но когда мне эта тётка нож около горла держала — я думала всё…

— Цыганок — мочить надо! — Шалый, нагло-авторитетно, — Чтоб не гадали разную фигню!

— Хы! — Хы-гы! Точно — мочить! — заржали одобрительно остальные Уличные Псы, — А то нагадают всякого, а Лёшка переживает!

— Да, дядя Диего — вовремя!..

— Не, ну как с палкой-то своей!.. Как со шпагой в кино!

Диего… Владимир перевёл взгляд на разматывающуюся под колёса в свете фар зимнюю дорогу. Да, Диего как никогда вовремя. А что он вообще знает про Диего? Кто он — Диего? Испанец? Да нет же, просто образ такой себе выбрал. Кажется — историк, даже кандидат наук; что-то упоминал кто-то, Рамона, кажется… как там Рамона и её «девочки»?.. Ничего он не знает, по сути, про Диего. Разве что положиться на него можно… впрочем, в наше время это вполне заменяет долгие годы знакомства и кипы самых лестных характеристик… странный он, Диего. Загадочный. Чем живёт, ради чего живёт…

УПОВАТЬ НЕ ТОЛЬКО НА БОГА

Вовчик подбросил в рдеющее алым жерло печки полено, прикрыл дверцу. Взял металлический совок на длинном пруте, который Степан Фёдорович называл по-смешному «шумовка», выгреб из поддувала накопившуюся белую, пушистую золу с редкими включениями тёмных недогоревших угольков, ссыпал её в стоящее рядом ведро. Почти полное уже. Подумал, что надо бы пойти, посыпать золой дорожки во дворе — укатали их так, что того и гляди навернёшься… но не пошёл — это терпит; а у горячей печки было так уютно, тепло, что идти куда-то опять на холод ну никак не хотелось… Автоматически, уже по выработавшейся привычке, проанализировал свои ощущения — а ведь это я ленюсь, по большому-то счёту… Да, и то что сегодня практически весь день на улице, на морозце, да физически в полную силу — это не считается; вынести ведро-то с золой — это не великий труд и небольшие усилия… а неохота! Спина побаливает, плечо опять же… и тепло. Нет, так-то заставить себя, привычным волевым усилием заставить подняться и пойти, сделать что-то полезное, что велит разум — это без проблем, это — привычно!.. нельзя себе давать распускаться, нельзя! Так вот дай себе слабину раз, другой, — а потом и утром вставать не захочешь, вылазить из-под тёплого одеяла в выстывшую за ночь комнатку… этого ждёшь?? Ничего себе!.. Не-е-ет, так нельзя!

Вздохнув, приподнялся было — в натруженной за день спине жалобно пискнули позвонки, — нацелился взять ведро, — услышал, как снизу лестницы стукнула дверь, затопали, отряхивая снег. Вовчик тут же и вспомнил: ага, у нас на 18 вечера сегодня же совещание… Тут вот. У него. Планёрка на неделю, обсуждение мероприятий на Новый Год, ага. Совсем забыл было… Взглянул на часы — без четверти. Сейчас начнут соратники подтягиваться. Не спешно с золой, да, подождёт!

Организм, получив «увольнительную», блаженно охнул и расслабился. Ну расслабься, расслабься, не помешает; сегодня весь день напрягался…

Тут же и скрипнула дверь; просунулась бородища Отца Андрея, затем появился он сам. Вошёл, ещё раз постукал валенками, привычно поискал глазами икону в углу, не нашёл; перекрестился так, в пространство; поздоровался, хотя сегодня уже виделись. Первый…

— Морозит сегодня, а!..

— Да, похолодало… Ну так — январь скоро.

— Да, январь…

— Раздевайтесь, Андрей Викторыч, располагайтесь.

— Угу. Нет, верхнее сниму, а в валенках побуду — зябко. Ноги по ночам ломит, крутит в суставах… Нет ничего лучше валенок на этот случай. У тебя, Вовчик, не крутит по ночам суставы, нет?..

— Да нет, не замечал.

— Молодой потому што. У меня в твоём возрасте тоже… не знал, што это такое — «артрит», думал что-то из спиртных напитков, типа «Агдама», хе-хе. Ничооо, вот состаришься…

— Дай бог, Андрей Викторович, ваши бы слова да богу в уши — «состаришься». Тут… могут не дать состариться.

— А? Ты о чём? А, про этих… — сняв верхнюю одежду и оставшись в толстой суконной куртке на молнии и стёганых штанах, Отец Андрей расположился рядом с печкой, на скрипнувшем под его немалым весом табурете, — Ничегооо… Даст Бог, обойдётся. Вот как в этот раз.

— Второй раз так не прошелестим… — Вовчик, видимо от усталости за день, был полон пессимизма. Даже не столько пессимизма, сколько был утомлён постоянной и ежедневной своей демонстрацией уверенности «что всё будет хорошо». Так нужно, да. Но сейчас хотелось расслабиться; хотелось, чтобы его самого убедили, что «всё будет хорошо». Просто так. Да он сам мог привести множество доводов как за то, что «всё обойдётся», так и за то, что эту зиму община не переживёт. Во всяком случае, в своём нынешнем составе.

Отец Андрей покосился, понимающе кивнул:

— Чо, накатило? Ничо-ничо. Пройдёт. Как совсем плохо — пойди, остограммься своей очищенной — тебе-то никто слова не скажет; знают, что не злоупотребишь. Эта… укрепи дух, да. Раз молитвой пренебрегаешь… — это уже осуждающе.

— Да не, обойдусь. Я всё думаю… Гришкина банда съехала, но по весне-то наверняка вернутся. Или раньше. И второй раз мы серьёзный штурм не выдержим…

— Зачем мы им?.. — эти же мысли мучили и Отца Андрея, но он старался не поддаваться негативу. Тем более что поделать с этим ничего было нельзя. Оставалось пока только молиться и надеяться на лучшее.

— Ну, зачем, зачем… Вот мальчишки докладывали, что две большие машины приезжали, что-то вроде как грузили — у погребов и общего амбара. Что это было? — мы не знаем. Может быть, как обещали, собирали прод-налог? Или типа продразвёрстки? Но почему только в деревню, почему к нам не сунулись? Мы ведь с Регионами не воюем, это с Гришкиной бандой у нас стычка была. Загадка… Я поручил тем, кто меняться с деревенскими ходит, разузнать — но пока глухо. Может, следующими на раскулачивание мы будем — а ждут просто силовой поддержки.

— Да. Может и так быть…

— Опять же, насколько я Гришку знаю, не простит он того унижения. Ну, когда я их «поясом шахида» пугнул.

— Да, лихо, лихо, Бог помог прогнать…

— Не простит; обязательно захочет посчитаться; а Громосеева теперь нет…

— Господь не даст и на этот раз.

— Да, дай-то Бог… — как-то непроизвольно вырвалось и у Вовчика.

— Вот! — услышав такое от него, тут же оживился и Отец Андрей, — Вот! Молись! Молись, Володимир, чтобы укрепил Господь, чтобы защитил от…

Ну да, ну да, опять началась… пропаганда! — подумал Вовчик, — Надо же, вырвалось. Ну, с кем поведёшься, оно понятно. Сколько уж раз со священником вели дебаты на эту тему — и про Бога, и про креститься. Никак не оставлял своих надежд повернуть Вовчика к вере Отец Андрей; хотя сам сейчас, вроде бы, и не мог эти… таинства исполнять. Но на Вовчика регулярно наезжал — во всяком случае, эти душеспасительные беседы Вовчик именно так и воспринимал.

— Опять вы, Андрей Викторович! Ну не начинайте снова, аа??

— Не понимаю я, сын мой, почему ты супротивничаешь! Вот, все наши отроковицы пришли к вере, и — спроси их! — укрепляет их Господь! После молитвы и работа спорится, и ссор не бывает, и надежда в сердцах зажглась!.. Надо и тебе креститься, нехорошо!..

— Ну вот опять!.. — Вовчик был непреклонен, — Опять начинаете. Не «к вере они пришли», а заагитировали вы их, Андрей Викторович! Со мной не надо так! — я ж вам говорил, я в Мувске раньше, ещё на первом курсе, сетевым маркетингом увлёкся. Всерьёз занимался, хоть и недолго. Так вот — все эти фишки: вовлечение, рекрутирование, работа с возражениями, речёвки-кричалки, которые у вас заменены коллективными молитвами, я хорошо знаю. Очень всё похоже, Отец Андрей, очень! — оно и неудивительно — ведь всё «по человеку» работает, и там, и у вас, — а у человеков одни и те же «кнопочки», психологические. Что там, что здесь: аудиальное, визуальное восприятие; у вас ещё обонятельный канал задействован для влияния — ну, когда вы этот, ладан в кадиле… Всё для воздействия на психику — там для подписания контракта, — а у вас для крещения и соблюдения этих… обрядов. Но всё одно — вовлечение. Вы меня поймите, — неинтересно мне это, вижу я это… Как бы сказать…

Вовчик пощёлкал пальцами, подбирая выражения. Очень хотелось понятно и необидно объяснить священнику, который, конечно же и без сомнения, движимый самыми лучшими побуждениями… Объяснить, что для себя он давно вывел: что вера, религия — это элемент самоуспокоения и аутогенной тренировки, которой Вовчик также был не чужд. Что спокойствие после молитвы не Господь посылает, а психика так срабатывает — удаётся психику уговорить, убедить, что не один ты, не одинокая букашка в этом холодном мире; что есть кто-то или что-то, большое, доброе и мудрое; заботящееся о тебе, и не даст тебя в обиду, прикроет крылом своим… или как там Отец Андрей в проповедях формулирует: «десницей своей». Страшно букашке-человечку, одинок он на свете; хочется ощущать себя под могучей защитой; тем более что взамен-то не так много и надо: креститься, молиться, соблюдать эти… заповеди.

Впрочем, насчёт соблюдения заповедей, девчонки как-то удачно совмещают «не прелюбодействуй» с частыми посещениями по ночам его, Вовчика. Даже единогласно отстояли как-то на собрании его право на единоличную отдельную комнатку с печкой — «для уединения и хотя бы минимального командирского комфорта» — за что им, конечно, большое мерси… Как совмещают? — да, наверное, исповедуются регулярно. Вот, Отцу Андрею. Ну а он, надо отдать ему должное, очевидно входит в положение, и грехи эти им отпускает…

— … я ж понимаю всю нужность и полезность вашего дела. Что очень многое тут, в общине, на вере и религии строится. Отдаю должное: очень это полезно, очень! Сплачивает; сглаживает углы характеров, взаимоотношений — потому что не просто «вместе выживающие» тут, а «братья и сёстры». Опять же — единоначалие, без которого в выживании совсем никак: один над всеми командир — Господь Бог, и вы — транслятор его. Ну извините, извините, неправильно выразился — не транслятор, а… посредник. Так точнее. И проповеди, как сеансы коллективного внушения, и индивидуальные молитвы как самовнушение — всё это очень полезно!..

— Ну так!.. — Отец Андрей опять оживился, — Раз отдаёшь отчёт в полезности, то и?..

— Не, не надо мне, Андрей Викторович! Вы извините за цинизм, но вижу я просто всё это… технологию эту. И если впишусь в неё — то буду знать, что веры-то во мне нет, а одно только сознание целесообразности. А я так не хочу, и не могу. Обман это будет… Всё равно как если бы хирург рассказывал, что не сердце по кровеносной системе кровь прокачивает, а некая божественная сила.

— Ээээх!.. — Отец Андрей укоризненно вздохнул, — Вот ведь. Валишь ты всё в кучу. Сердце, кровь, божественное. А противопоставлять не надо — сердце кровь качает, сердце. А в сердце — Бог!

Вовчик тоже вздохнул. Вот ведь… Ну не мог и не хотел он так-то вот, чисто сознательно, без истинной веры, креститься; считал это каким-то обманом, что ли. Знал, что множество людей не заморачивались такими нюансами: крестились, били поклоны, носили крестики и целовали иконы; тут же с совершенно детской непосредственностью грешили, и опять молились, просто бездумно произнося заученные речевые обороты; клеили бумажные иконки на торпеды автомашин… Он так не мог. Он, как ни странно, до сих пор не крестился потому, что, будучи убеждённым атеистом, тем не менее очень серьёзно относился к вопросу веры. Не хотел, как бы это сказать, профанации. Типа этой самой бумажной иконки на торпеде автомобиля. Не раз уже это Отцу Андрею объяснял — вроде как понимал, а вот поди ж ты — постоянно новые заходы делает.

Вот и сейчас. Отец Андрей опять вздохнул, колыхнув немалым чревом под суконной курткой; поскрёб пятернёй в бороде, и зашёл с другого края:

— Оно бы надо, Володимир. Порядок штоб был. Благочестие. Для общины надо. Опять же… Ты видел — Верочка с перевязанной рукой ходит?

— Ну да. Обожглась, говорит. Ошпарилась. Кипятком. Когда с Катькой, с Катериной, то есть, на кухне дежурили.

Опять Отец Андрей вздохнул. Вот что делать, что делать, Господи вразуми! Ведь не скажешь же ему, остолопу эдакому, что Катерина на исповеди призналась, что, якобы случайно, плеснула подруге на руку кипятком, чтоб та не ходила по ночам к Вовчику-та! Нельзя сказать — нарушение тайны исповеди. И что любит она его, Вовчика; но любови своей волю не даёт. А он во блуде… Эх!..

— Да, ошпарилась… Вот. Я к чему, Володимир: вот ежели бы ты крестился… ежели б ты принял Христа в своё сердце, то и… несчастных случаев таких-то вот не было б!

— Да ладно! — ничего не подозревавший Вовчик отмахнулся, — Это-то тут при чём? Не влияет.

— Влияет, не влияет… Это только Бог знает. Да я — немножко. Тебе говорю — надо бы тебе…

— Ну перестаньте, ну что вы опять, Андрей Викторович! — уже взмолился Вовчик, — Сказал же я!.. Мне эти ваши молитвенные психологические реабилитации не надо — я так справляюсь.

— Придёшь, придёшь ты к Богу, знаю я! — выставив указующий перст, погрозил им священник, — Уверуешь! Не было тебе просто знака! Будет.

— Ну, будет так будет; я ж не возражаю; что сейчас-то говорить! — отмахнулся Вовчик, — Давайте лучше про хозяйство!

За дверью в прихожей затопали, стряхивая остатки снега, послышался негромкий разговор — «актив» подтягивался на совещание.

СОВЕЩАНИЕ. ОСОБЕННОСТИ ДЕРЕВЕНСКОГО БИЗНЕСА В БП-ПЕРИОД

Неплохо, неплохо. Вовчик сидел, слушал, поглядывал на соратников. Если бы не опасность со стороны деревни, со стороны Гришкиной банды, дела можно было бы считать идут просто замечательно! Конечно, с поправкой на нынешние времена.

Геннадий Максимович докладывал относительно продовольствия; все внимательно слушали.

Бабка Настя, рыхлая, полная, добрейшей души человек, заведовавшая «пищеблоком», промокая уголки постоянно слезящихся глаз кончиком платка, согласно кивала, слушая; периодически вставляя реплики.

Степан Фёдорович просто молча слушал, положив на стол большие, с вздувшимися венами, кисти рук. Вадим кривился, вертя в пальцах автоматный патрон — про хозяйство ему было неинтересно, у него, индивидуалиста, и в общине было теперь своё хозяйство.

Катерина сидела потупясь, Вовчик не мог поймать её взгляд. Такой же как у бабки Насти тёмный платок скрывал её лицо.

Хорошо, что не было Леониды Ивановны — каждое совещание с её участием превращалось в мини-скандал с обличениями и обвинениями — от перерасхода продуктов на завтрак до темы проповеди Отца Андрея и особенностей воспитания подрастающего поколения — вездесущая бабёнка, бывшая заместитель заведующей Районного Отдела Образования нахально лезла во все щели. Но сегодня, к счастью, её не было, и совещание проходило вполне конструктивно.

— … сейчас, по зимнему времени, я предполагаю увеличить в ежедневной раскладке количество жиров для большей калорийности…

Вовчик согласно покивал; вспомнил, как высказывал Отцу Андрею свои опасения насчёт зимы и питания, уж очень много людей… а тот сводил его в один из погребов общины, показал запасы. На Вовчика произвели впечатления шеренги стальных бочек, заполненных доверху зерном, обеззараженным, очищенным, продутым инертным газом для вытеснения кислорода — батюшка был не чужд новаций. Показывая свою компетентность в вопросе сохранения зерновых, Вовчик тогда поведал, что не худший эффект имело бы и просто выжигание кислорода помещённой под герметичную крышку прямо поверх зерна свечкой — но был покровительственно похлопан по плечу… все эти тонкости, на удивление начитанному выживальщику Вовчику, в общине знали.

С зерном был порядок. Зерно мололи ручной мельницей на муку, из зерна делали каши, пророщенное зерно использовали для производства самогона, — который, в свою очередь, всё более широко, сейчас, зимой, использовался для меновой торговли с деревней. То есть с углеводами был порядок, даже если не считать запас сахара — в общине, и у самого Вовчика. Всё это — кроме вполне себе богатого урожая, собранного в этот сезон; хорошо и надёжно сохраняемого.

Растительные белки давали фасоль, горох, чечевица; животные белки — запасы тушёнки и куриные яйца, иногда — рыба. Но на реку ходить было далековато и стрёмно — опасались провокаций. Негусто — но для выживания сойдёт.

«— Ничего! — говорил Степан Фёдорович, — Ничего! Разбаловались просто! Мясо им подавай! Беляши-котлеты-чебуреки!.. Вон, в наполеоновские времена среднедушевое потребление мяса в Европе было девять килограммов в год. В год, заметьте, не в месяц. И ничего — жили. И мы проживём.»

С жирами было хуже — но опять-же не безнадёжно: было и растительное масло, и несколько ящиков комбижира, что привёз Вовка. Вот повысить содержание этого вот комбижира в ежедневном рационе Геннадий Максимович и предлагал.

— Это хорошо, это хорошо — для калорийности! — поддержал молчавший Степан Фёдорович, — Благо есть чем. А вот как с калорийностью обстоят дела у деревенских? Как покойный Громосеев перестал паёк-то с района привозить — так, поди, и живут чисто на урожае? А это негусто…

Все воззрились на Вовчика, который в последнее время большое внимание уделял меновой торговле с деревенскими. Не сам, конечно, опасаясь светиться на импровизированном рыночке возле нового кладбища, но через «доверенных лиц»: Лику и Наташу, а также через пару женщин из общины.

Этот процесс, процесс мены с деревенскими, Вовчик поставил под свой персональный контроль, назвав «монополией на внешнюю торговлю»; лично раздавая указания: на что стоит обратить внимание, что выспросить в процессе торга, какие цены назначить и насколько можно «подвинуться» при торговле, а главное — на что торговать.

Несмотря на запрет старосты на торговлю с «пригорком», бизнес этот процветал; да и как иначе — деревня по сравнению с общиной была к зиме подготовлена не в пример хуже, не хватало самого очевидного — от ниток-иголок и тёплой одежды до «предметов роскоши» типа петушков на палочке из плавленого сахара, подкрашенного морковкой, производство которых организовал Вовчик, и самогона, позволявшего отвлечься Хроновским «бойцам» от мерзостей деревенского бытия.

Вот, как подозревал Вовчик, именно возможность разжиться самогоном и сладким и заставляло деревенское «начальство» смотреть сквозь пальцы на незаконный контрабандный товарообмен. До Вовчика доходили слухи, что сам Борис Андреевич оказался сладкоежкой, и в нарушение своего же запрета подсылал то жену, то кого-нибудь из родни Никишиной для того, чтобы сменять что-нибудь на Вовчиковы леденцовые петушки. Менялись и на заряженные батарейки-аккумуляторы к фонарикам — со светом в деревне было совсем плохо, вплоть до того, что кое-где, как в доисторические времена, жгли лучины; освещались самодельными масляными, нещадно коптившими, лампами; а заряжать аккумуляторы от генераторов редких ещё работавших машин могли не все. Пользовались спросом книжки, художественная литература — зимой в деревне было скучно. Книжками менялись «на почитать».

В обмен шли «с той стороны» носильные вещи, обувь — ни то из запасов, привезённых с собой или из деревенских загашников, ни то отобранные Витькиными бандитами на «большой дороге»; бензин, откуда-то поступавший в деревню; под большим секретом и очень сторожась — патроны к нарезному, краденые у Хроновских пацанов, или ими же «отстёгнутые» в расчёте на самогон. Деньги предлагали, ювелирные украшения, даже косметику — но Вовчик на это велел не вестись, брать только нужное для жизни. Даже пару милицейских раций удалось как-то под случай сменять — вдобавок к паре Вовчиковых «китайцев»; уж очень у кого-то из Хроновских «душа горела» после празднования дня рождения… Ну и — это была единственная возможность с обоих сторон прощупать, кто чем дышит.

Дважды, таясь, приходила родственница покойного Петра Ивановича, зверски расстрелянного, как знали все в деревне, Гришкиными бандитами при непосредственном участии Витьки Хронова. Спрашивала антибиотики, спирт или крепкий самогон, марганцовку… Зачем — не говорила, на расспросы начинала всхлипывать. Вовчик велел — ей всё дали так, без обмена.

Словом, подпольная торговля процветала — по сути на виду у деревни, и, конечно, прекрасно видная с колокольни церкви, с наблюдательного пункта.

Несмотря на несомненный взаимовыгодный характер торговли, Вовчик очень опасался провокаций; и потому его «торговые агенты» ходили «на дело» только группой, и обязательно скрыто-вооружёнными. Старшей в этих экспедициях была циркачка Лика, к которой, после того как Вовка презентовал ей привезённый из Мувска тесак-мачете, прилипла кличка «Мишон», чётко срисованная с некогда популярного сериала «Ходячие мертвецы». Лика и так-то великолепно владела всеми видами ударного «деревенско-разбойничьего» оружия: всеми этими импровизированными кистенями; а завладев мачете, вскоре показала такой класс обращения с рубящим, что погоняло «Мишон» приклеилось к ней заслуженно и, наверное, навсегда.

Вовчик кивнул:

— Да, живут почти чисто с огородов. То есть с урожая, что этот раз собрали — они ж не готовились нефига… Хм, даже соли для засолки не хватало, а уж могли бы заранее додуматься, что соль, она… — Вовчик усмехнулся, — Над Галкой издеваются — засолила огурцы, а соль оказалась ароматизированная, для ванны!.. Уж зачем и как в деревне оказалась соль для ванны… А огурцы, грят, есть невозможно.

— Несчастные заблудшие люди… — бабка Настя.

— Ну, не такие уж и несчастные — иногда у них такое проскакивает… Вот, недавно сгущёнку и шоколад даже приносили, — явно у кого-то отняли. Масло сливочное, маргарин — бывает… Но в массе — да, только картошка печёная и бураки. У них-то не как у нас — что общий стол, — у них там полноценный капитализм и имущественное расслоение. У кого из семей парни в Хроновской дружине — те ещё что-то имеют, а остальным совсем кисло…

— И молока деткам нет больше… — бабка Настя, она вечно за всех болеет.

Все оживились, задвигались. Эпопея с коровой случилась совсем недавно, происходившее прямо касалось общины и остро всеми переживалось.

Вовчик тоже улыбнулся, вспоминая эту успешную свою операцию.

Корова бабки Никишиной, Нюра, была единственной в Озерье. Это была огромная по новым временам ценность — корова! — а точнее, молоко, которое она давала; по ценности с ней могла соперничать, пожалуй, только лошадь в хозяйстве у Вадима.

Молоко очень ценилось. Жадная бабка Никишина сначала продавала его за деньги, причём почти сразу начала торговать только за доллары; потом стала брать и ювелирку, и одежду. По деревенским меркам она быстро превратилась в богачку. Молока не хватало, и хищная бабка стала брать плату вперёд, выписывая «расписки» на будущие удои. Что разбавляла она молоко самым безбожным образом, чуть ли не до консистенции бледно-голубого обрата, тут и говорить нечего. Бабке ни раз и ни два «предъявляли», но у неё внук был в Хроновском отряде, и наезжать на наглую старуху опасались.

Безоглядно выписываемые «кредитные обязательства» на «два литера малака», «чечире литера абизуюсь» и так далее множились со скоростью, с какой в своё время ФРС США печатал доллары, накачивая ими весь мир; и так же как с долларами, бабкины «кредитные обязательства» вскоре полностью оторвались от «реального товарного наполнения». Если бы можно бы было просуммировать все цифры «в литерах» на всех клочках бумаги, написанные корявым бабкиным почерком, которые гуляли как местная валюта в деревне, стало бы ясно, что чтобы выполнить их Никишиной Нюрке пришлось бы доиться как целому стаду. Но особо возникать никто не решался, опасаясь как винтовки Никишиного внука, так и не рискуя потерять благорасполажение самой бабки, которая могла вдруг, чисто по свой прихоти, лишить кого-нибудь надежд на «отоваривание» своих расписок. Просто так. Потому что не понравились. Или потому, что ей что-то нашептали…

И тогда случалось:

— Мне передали, что твоя, Настасья, своячница, молоком недовольна! Так пусть теперь сама доется, а Нюркиного молока вам — во, шишь! Не ндравится — ищите в другом месте, во! — и совала в лицо свой корявый старческий кукиш.

Тогда сдуру накопленные бабкины расписки, за которые в своё время было отдано что-то вполне материальное, либо были оказаны услуги, как то: собрать и сжечь траву на огороде, перекопать огород, поправить забор, принести дров; — превращались уже почти что в мусор, и начинали «обращаться на вторичном рынке», то есть предлагались соседям, по совсем уже бросовым расценкам, чтобы «вытащить за бумажки хоть что-то!..»

Бабка понаписала своих «расписок на литеры» столько, что уже и сама, конечно же, не помнила кому и когда, и потому её бумажки «со вторичного рынка» также «давили на фондовый рынок» Никишиной, заставляя ещё сильнее разбавлять молоко несчастной Нюрки, и всё больше соседей обвинять в «подделке расписок», во всяческих кознях к бабке, включая наведение порчи на Нюрку.

Вовчик со своим незаконченным экономическим образованием с живейшим интересом следил за развитием и последующим загниванием «озерского молочного фондового рынка», который в точности повторял все извивы своего старшего собрата — валютного международного рынка, опиравшегося вплоть до своего обрушения в 201… году на кажущуюся незыблемость американского доллара. Он, конечно же, заранее спрогнозировал непременную гиперинфляцию и обвал бабкиного ФРС; и, как подобает опытному бизнесмену, только ждал удобного момента, чтобы войти к «эмитенту» с предложением, от которого, как говорил Дон Карлеоне в «Крестном отце», «невозможно бы было отказаться».

Но момент обрушения бабкиного «фондового рынка», против ожидания, всё откладывался и откладывался, — хитрая бабка заручилась не только поддержкой своего внука, но и Хронова, и самого Бориса Андреевича, и сделала это на редкость элегантно: она стала поставлять часть молока Валерьевне, деревенской самогонщице, для очистки выгнанного ей сэма.

Валерьевна гнала такой гадский сэм, что без мало-мальской хотя очистки пить его было положительно невозможно; вот тут и пригодилось — для очистки — Нюркино молоко. А Валерьевна, как эксклюзивный обладатель нормального, заводского, не «из двух тазиков» самогонного аппарата, была в деревне особой неприкосновенной, — ей покровительствовали и были должны почти все — сэм был поистине жидкой деревенской валютой, по востребованности далеко превосходящей молоко.

Таким образом бабка Никишина приобрела сразу множество сильных покровителей, при этом совершенно нагло игнорируя теперь прежние свои расписки и требуя новых вещей и услуг…

Крах бабкиного благополучия, как водится, наступил по самым банальным причинам: увлечённая ростом личного благосостояния, бабка не обращала особого внимания на заготовку кормов на зиму. В принципе накосить сена по окраинам деревни, возле школы и по лесным полянам, а потом высушить и перетаскать к дому хотя бы на волокушах было вполне реально — но бабке было не до этого: её благосостояние и так росло невиданными в прежнее время темпами; где уж тут было задумываться о будущем! Собственно, можно было нанять тех же соседей — за часть полученных «за литеры» ценностей, но бабке и на это было жалко тратиться. Зять её, бывший Мувский «чего-то там менеджер» к ручному труду испытывал стойкую неприязнь; внук тоже больше полагался на винтовку и разбой в составе дружины, нежели на сельхоз-деятельность, — словом, в зиму Нюрка вошла почти без корма.

На что бабка надеялась? На то, что, как в прошлые годы, купит сено в колхозе? Что привезут и выгрузят? Или она, как в своё время политики, просто старалась не думать о неизбежном?..

В общем, это было неважно. Кормов Нюрке на зиму было запасено катастрофически недостаточно, и они кончились вскоре после того как выпал снег. Собирание торчащей из-под снега пожухлой травы или соломы с чердаков хватило ненадолго. Голодная Нюрка целыми днями душераздирающе мычала и готова была уже жрать даже прошлогодние газеты.

Бабка же, вскоре уяснив, что голодная Нюрка перестала давать молоко, а, стало быть, наступил не только конец бабкиному обогащению, но и, что гораздо хуже, придётся отвечать за бездумно выписанные расписки на «литеры», всполошилась. Угрозы «не давать больше молока» уже не срабатывали — молока и так не было; расплачиваться же за уже ранее ей оказанные услуги или возвращать полученные в счёт молока ценности было положительно невозможно! Что же делать?.. Бабке свои, деревенские, уже не раз и не два недвусмысленно угрожали ночью поджечь дом!

Бабка попыталась ещё раз сделать «ход конём» — обвинить в отсутствии молока у коровы соседку, с которой постоянно конфликтовала; что та, мол, со зла корову сглазила. Бабка Никишина так разорялась на эту тему, как будто сама лично видела, как та в полнолуние вступала в сделку с дьяволом, и, кроме своей никчёмной души запродала рогатому и молоко и здоровье несчастной коровы, — но этот фокус не удался. Всё же, как огорчённо убедилась старуха, средние века давно прошли, и люди перестали особо-то верить в ведьм и в сглаз; особенно когда голодная корова своим мычанием оповещала всю деревню о реальной виновнице проблемы. Не собрался народ «жечь на костре ведьму», а вот расписки на молоко продолжал предъявлять с завидной регулярностью.

К тому же у соседки племянник также был в дружине у Хронова, и в случае силового решения проблемы исход мог быть непредсказуемым.

В общем, бабка попала.

Когда же, раздражённый вновь ставшим ужасного качества самогоном Витька пригрозил, что корову, «раз от неё молока как от быка», заберёт и просто прирежет, бабка впала в прострацию. Выхода не было…

Вот тут-то, заранее через бабкину невестку во время торговых операций «на рыночке» оповестив о своём ночном визите, и явился со своим предложением Вовчик.

Да, ночью; да, весь одетый в тёмное; да, с автоматом и охраной — во избежание неожиданностей, — прямо как Мефистофель в «Фаусте» Гёте, и со столь же заманчивым предложением. Хотя нет, Мефистофель обходился без автомата и охраны — времена меняются.

И сделал бабке недвусмысленное предложение.

Узнав, что «на пригорке», оказывается, заранее запасено сено, и немало, подлая бабка сначала предложила это сено ей… просто дать! — чтоб «спасти несчастную животную, дохнущую от голодухи!»

Обалдевший от такой наглости, Вовчик сходу отмёл все бабкины предложения «по сену», как настоящее, так и вероятные: «продать» или «обменять». Сено не продаётся. Точка.

А вот Нюрку мы бы купили!

Торг был чудовищным по накалу; всё равно как если бы бабка торговалась за свою бессмертную душу, или как если бы Китай торговался с Соединёнными Штатами в попытке перекупить Панамский Канал вкупе с Вашингтонским Капитолием. Бабка рыдала самыми настоящим слезами, рвала седые волосы; присутствовавший тут же «для охраны с другой стороны» бабкин внук дважды хватался за винтовку, — но выхода не было. Это дошло, наконец, и до бабки: кормилицу и любимицу Нюрку или зарежут, или помрёт с голодухи. Точка. Или продать. Точка.

Когда расклад стал ясен; и стало понятно, что Нюрку отдать — придётся, вопрос только в цене; наступила вторая стадия переговоров. Собственно, о цене.

Это был ещё тот цирк! — вспомнив, Вовчик поёжился. Бабка торговалась отчаянно. Что ей могли предложить? У деревенской куркулихи всё было, включая личный, утаённый от сдачи в общий амбар, запас продуктов; керосин для примуса; бытовая химия… Даже долларов у бабки куры не клевали. Долларам бабка тоже больше не доверяла. Бабка хотела золото, и поначалу выкатила такие претензии, словно продавала не исхудавшую от бескормицы корову, а племенное стадо или пару вагонов говяжей тушонки.

Через полчаса переливания из пустого в порожнее, Вовчик, утомившись окончательно бабкиной тупостью и жадностью, встал из-за стола.

— Вот. Всё, что есть. Хотите — берите. Не хотите — мы уйдём, обойдёмся. А вашу Нюрку завтра Хрон скушает…

Бабка залилась слезами; завыла так, что из прихожей встревоженно выглянула стоявшая там «на стреме» Лика.

Сопротивление было сломлено. Бабка дрожащей рукой потянула к себе по клеенке Вовчиков развёрнутый носовой платок, на котором лежала пригоршня золотых ювелирных украшений (собранных со всей общины). Вовчик облегчённо вздохнул и направился к двери.

Не мычащая, накормленная принесённым с пригорка душистым сеном, Нюрка благодарно тыкалась мокрым холодным носом в руки, влажно сопела и готова была идти за спасителями от голодной смерти куда угодно. Тётка Вера, тоже пришедшая с пригорка, споро накручивала корове на рога верёвку; «девчачий спецназ» по команде Вовчика рассыпался по двору, контролируя обстановку и «обеспечивая отход». Опытный Вовчик не исключал «эксцессов» с той же бабкой и с её внуком, и принял меры.

Через час Нюрка жадно уплетала сено уже в приготовленном для неё стойле в общине.

Утром с колокольни наблюдатель сообщил о небывалом оживлении в деревне; о мечущейся по улице старухе Никишиной, колотящей в висящую около бывшей конторы, на месте сбора, железяку. Что-то подобное он и ожидал. На всякий случай Вовчик объявил боевую тревогу; послал и за Вадимом с его винтовкой.

Обошлось.

Причина тревоги в деревне скоро выяснилась. На очередном обмене «на рыночке» одна из женщин с деревни так прямо и спросила:

— Что, не стыдно?? Украли у старухи корову!..

Торговавшая с ней Лика лишь пожала плечами. Пусть думают что угодно — всё равно не поверят. Впрочем, и та не наезжала; и в её фразе было больше вопроса, чем утверждения — подлую торгашескую натуру бабки Никишиной все знали, и несмотря на завывания той, мнение в деревне было одно — продала старуха свою Нюрку, продала!

СОВЕЩАНИЕ. ЗЛОВЕЩИЕ ПЛАНЫ ВАДИМА

— Ещё что в деревне?.. — угрюмо спросил Вадим, продолжая вертеть в пальцах автоматный патрон.

— Ну что ещё… — задумался Вовчик, — Что ещё…

— Гришкины? — подсказал Вадим.

— Да, Гришкины… Точно. Гришкиных бойцов, что ты подстрелил тогда, сначала по домам расположили — Гришка со своими уехал, их не забрал — обуза! Только что, говорят, оставил продуктов — и лечите, мол! Потом… вот неделю; не, полторы назад, вроде как их всех в отдельный дом переселили, к Радченко и Филатовым, ну, там, на самой окраине. Уплотнили тех, значит. Там теперь типа лазарет.

— А не связано ли это с болезнью? — задал вопрос старик.

— Очень может быть! — кивнул Вовчик, — Вроде как как раз тогда первые заболевшие в деревне объявились — так их и собрали. Кажется.

— Нас Господь милует — у нас ни одного заболевшего! — Отец Андрей перекрестился, и, вслед за ним, перекрестились все присутствующие, кроме Вовчика и Вадима.

— Ка-а-жется! — передразнил Вадим, — Точно знать надо!

Вовчик пожал плечами, потянул к себе лежащую на столе рацию.

— Айсберг, Айсберг, я — Титаник! Айсберг, ответьте Титанику! Приём.

— …итаник, Титаник, я — Айсберг! Докладываю! — торопливо запищала рация мальчишеским голосом, и все заулыбались, — Камрад Хорь! За время моего дежурства никаких происшествий не началось! Только три мужика и одна тётка ломали забор у старого дома, ну, где крыша провалилась! Наверное, на дрова! И ещё пацаны, в количестве три штуки, лазили в сарай третьего дома и что-то своровали! А больше ничиго! Эта… всё штатно! Вот. Докладывал старший по посту Андрей Лукьянцев! Приём!

— Молодец, Андрюшка! — похвалил Вовчик. Рация что-то торопливо и радостно запищала в ответ; что-то типа «- Служу трудовому народу!»

Все задвигались, переглядываясь; улыбнулся даже мрачный Темиргареев, пробормотал «- Тут хоть нормальная смена растёт, не как эти!..» Бабка Настя, умилившись, вытирала опять глаза краем платка — то был её внук: «- Вырастет — военным хочет стать. Даст Бог — только чтоб не война, чтоб всё улеглось к тому времени!..»

— Андрюшка! — продолжал Вовчик — Ты всё в журнал записал? Приём.

— Так точно! — в голосе мальчишки даже по рации легко можно было услышать обиду, — И про забор, и про сарай! Я же, эта, Устав знаю, камрад Хорь! Приём.

Переглянувшись с соратниками, еле сдерживая сам улыбку, Вовчик вновь обратился к рации:

— Значит так, Айсберг… Отлистни в журнале на… нет. Лучше несите журнал сюда. Кто там сейчас с тобой как Младший Наблюдатель? Анютка? Вот, дай ей журнал — и пусть ко мне принесёт, в «малый штаб» (Так для солидности в общине назывались микроскопические апартаменты Вовчика. Исходя из этого предполагалось, что не у Вовчика «целая отдельная комната с печкой!», а просто он живёт в Штабе. В Малом Штабе; Большой был в «трапезной».)

Наступила пауза; потом уже не такой боевитый голос мальчишки ответил:

— Камрад Хорь, а камрад Хорь!.. Давайте я отнесу журнал… А Анютка подежурит пока…

— Почему так? — удивился Вовчик, — Я же сказал — Анютка пусть принесёт, а ты — на посту. Зачем тебе тогда Младший Наблюдатель, если ты сам будешь по всем поручениям бегать? Приём.

— Она… эта… боится она, камрад Хорь! — извиняющимся мальчишеским голоском пискнула рация, — Темно ведь уже… а она маленькая. А там — ЭТОТ!

Ах да… Вовчик вспомнил — там же ЭТОТ, чёрт на стене. Малышня вечером мимо него старается не лазить. Да и сам-то Андрюшка, судя по голосу, без особой радости готов сейчас лезть с колокольни, мимо этого Рогатого. А Анютка — маленькая ещё, к тому же — девочка. Останется одна на колокольне — тоже ведь бояться будет…

— Ладно! — разрешил Вовчик, — Даже так вот сделайте… сколько там до смены вам осталось? Двадцать две минуты, ага. Слазьте обои, — Анютка пусть журнал принесёт; а ты к новой смене, скажешь, что я вам раньше велел смениться. Фонарик ведь есть у вас? ЭсКа.

— Слушаюсь и повинуюсь, Титаник! — облегчённо-радостно пискнула рация, — Есть фонарик, а как же! ЭсКа!

«— Слушаю и повинуюсь» — ага, это после вчерашнего «Алладина», что крутили с ноутбука в «вечернем кинозале», понял Вовчик.

— Балуете! — тут же неодобрил Вадим, — Разлагаешь молодёжь! Надо было настоять. А не идти на поводу.

— Ну, не стоит так уж!.. — вступились тут же присутствующие и за Вовчика, и «за молодёжь», — Маленькая же ещё Анечка, куда ей мимо этого Рогатого одной?

— Время сейчас такое — нужно учиться себя превозмогать! — гнул своё Темиргареев. Вовчик знал, что упёртый татарин, будь он хоть сто раз неправ, в этом никогда не сознается; и потому поспешил замять вопрос:

— Вадим! Это было моё командирское решение. Сменятся на двадцать минут раньше, ничего страшного.

— Двадцать минут плацдарм без наблюдения!

— Господи, Вадим Рашидович! — зашумели остальные, и даже Катерина, — Ну какой «плацдарм»? Ну какие «двадцать минут без наблюдения»? Ну пусть ребятишки сменятся раньше, вместе спустятся мимо этого беса, будь он неладен! Ну что там, в деревне, на «плацдарме» этом вашем, случится за двадцать минут-то? Что, танки подтянутся? Темно ж уже, они и увидят сейчас что-нибудь, если только в деревне пожар начнётся! Там всех и происшествий сейчас это что сорванцы под руководством, конечно же, Альберта этого, Хокинса безбашенного, кому-нибудь в сарай залезут! Ну нельзя же так с ребятишками! А если Анютка около беса этого, будь он неладен, испугается, и, не приведи господь, заикаться начнёт?? Какие «двадцать минут плацдарм без наблюдения» это заменят??

— Дисциплина должна быть! И порядок! И — никаких бесов!

Вот упёртый татарин!

Вовчик пролистывал Журнал наблюдений, сделанный из большой общей тетради, заполненный почти исключительно корявыми, неровными, прыгающими строчками детского почерка. Оно и понятно: на колокольне в основном дежурили ребятишки, старшим в дежурной смене, «Старшим Наблюдателем» (этой должностью немало гордились!) был мальчик или девочка возраста максимум пятого класса; к тому же писать на холоде карандашом — тоже не способствовало каллиграфии… Хорошо хоть с ними теперь занимаются; вот та же отсутствующая сейчас Леонида Ивановна на себя это взяла — эти сводные классы хоть не дадут детям писать разучиться. Не до законов Ома и Фарадея сейчас пока…

Пока листал, начали обсуждение подготовки к Новому году.

Баня.

Праздничный стол. Рацион… Кутья, опять же.

Праздничная новогодняя служба.

Да, график нарядов и дежурств сделать нужно будет; чтоб никому не обидно — и чтоб бдительность…

Ёлка, конечно же. Отец Андрей, конечно же, будет Дед Мороз, вернее — Святой Николай-угодник.

Представление готовят — Вовчик, слушавший краем уха, вздохнул — что-то там из Нового Завета, нечто божественное.

С другой стороны, надо смотреть правде в лицо: всё, что их — народ общины, то есть, — сплочает здесь, дисциплинирует, и заставляет справляться с личными амбициями — это общая вера, конечно. Чем-то нужно ведь людей держать, кроме общей опасности; заставлять подчиняться ненравящимся приказам, делать зачастую неприятную и тяжёлую работу, мириться с нехваткой казалось бы самого необходимого; уважать иногда не самых приятных в быту людей. Особенно при этой вот скученности, как они живут.

Тут нужна или какая-то объединяющая людей идея — вот как религия! — или банальный страх наказания, — это как в деревне, у Бориса Андреевича с бандой, как у Гришки.

Так что тут не возразишь.

Влез в обсуждение Вадим:

— Пусть Минулла-абы тоже участвует. Эта… праздничный намаз. И вообще.

— Зрителем! Зрителем пусть участвует, да!! — как ужаленный, подскочил Отец Андрей, — Ненадо… этого вот — не надо!!

Он пощёлкал пальцами, пытаясь подобрать определение, — и не подобрал. Все посмотрели на него понимающе. Все знали, что Отец Андрей весьма болезненно относится к «вторжению другой конфессии» в «его епархию» — то есть то, что «на пригорке образовался» пусть старенький и неформальный, но ещё один «духовный лидер» — живущий у бабы Насти теперь вместе с Темиргареевыми бывший мулла Минулла-бабай.

Жил он скромно, в духовную жизнь общины не вторгался; больше помогал по хозяйству, сколько мог, и нянчился с малышами; но, тем не менее, был старичком очень образованным по-своему, начитанным, и, не лукавя — по-житейски мудрым. Недаром к нему последнее время зачастили женщины общины — за житейскими советами; и каждой он, путая русские слова с татарскими, находил дельный совет, да ещё, что было вообще нестерпимо, умудрялся подкрепить каждый раз свои слова цитатой — сурой из Корана, подходящей к случаю. Очень образованный старичок!

Сам же Отец Андрей теологических «по специальности» учебных заведений, семинарии не заканчивал; образование у него было «политехническое», и в религию он пришёл после Оршанского Политеха, который окончил по специальности «Технология литейного производства»; и хотя сам читал много и кругозором обладал широким, специализировался в Оршанской Епархии больше по хозяйственной части; и даже был одно время Отцом Благочинным, то есть отвечал за строительство новых и восстановление старых храмов. Так и здесь, в Озерье, оказался.

Занят он был очень; и потому, признаться, ревновал паству к старичку-мулле, хотя как к человеку к нему относился прекрасно, отдавая дань и учёности, и возрасту, и доброму, покладистому характеру.

Но… ревновал. Особенно к его влиянию на малышей — те льнули к старому мулле, как к старому доброму дедушке. Так ведь и влияние на молодёжь можно порастерять! Не хватало ещё тут, понимаешь, двум конфессиям уживаться!

— А почему бы нет??

— Потому что… потому что! Потому что тут православный храм, а не мечеть! И люди мы все православные, община наша; а не мусульмане. И не явропейцы какие, чтобы тут этот, мультикультуризм разводить! Наразводились оне уже! Сейчас вон — по радио передают — режут друг друга с переменным успехом, по всей Европе! Так что тут вам — не там! Придёт на службу — милости просим; на праздник — на почётное место усадим, а вот этого, намазов этих ваших — не надо!

Вадим угрюмо выслушал сумбурную возмущённую речь священника, и ответил неожиданно и не по существу, чем совсем сбил с толку Отца Андрея:

— А вам, батюшка, надо бы на курточку подворотничок подшивать! Какой, однако, вы подаёте пример личному составу, вернее, пастве?!..

— А? Что?.. — Отец Андрей растерялся на мгновение. Вовчик поднял голову от журнала — ишь ты, Вадим прямо по Шукшину, по его рассказу «Срезал»: огорошил батюшку, огорошил!..

Угрюмо по своему обыкновению глядя на священника, Вадим нахально продолжил:

— Воротничок, говорю! Подшивать надо на курточку! Вот как у меня, к примеру! — и, отвернув, продемонстрировал аккуратно подшитый белой чистой материей воротник, — А то у вас вон, ворот аж лоснится! Я понимаю — вы человек занятой, постирать некогда; так подшивать надо. Воротничок. А то подцепите какую-нибудь инфекцию, или там раздражение на шее. Или потёртость. Всех, кстати, касается.

Он обвёл всех присутствующих недобрым взглядом.

Пока Отец Андрей соображал, при чём тут армейский подворотничок в приложении к сценарию Новогоднего праздника, ему на выручку и для разрядки обстановки высказался бывший военный Геннадий Максимович:

— Ээээ… хм! В целом уважаемый Вадим Рашидович, конечно, дело говорит; подшивание воротничков в армии совсем не только и не столько традиция, сколь военная, походная гигиеническая целесообразность; что неплохо бы ввести, действительно, и у нас… Но всё же мы сейчас, Вадим, несколько о другом!..

Отец Андрей оттянул ворот своей суконной курточки, действительно, кстати, грязноватой до блеска, и недоумённо попытался разглядеть его. Вовчик тут же сообразил и причину этого неприязнённого наезда Вадима на батюшку: несмотря на то, что Вадим считал себя — особенно в последние месяцы, после того как перевёз в общину старичка-муллу, — правоверным мусульманином, дочки его, Гузель и Зульфия, в просторечии Гулька и Зулька, были категорически «вне религии»; а вот его жена Алла после произошедшего тогда, на поляне, по дороге в деревню, немного, можно сказать, «съехала в религию», и как раз в христианство. Была она теперь у Отца Андрея одной из самых прилежных прихожанок — и этого угрюмый татарин тоже священнику никак не мог простить. И потому цеплялся по каждому поводу; вот как сейчас с этим подворотничком. Ничего особенного, казалось бы, не сказал; всё на пользу делу — а осадок остался…

Чтобы окончательно свернуть с этой скользкой темы, Вовчик также поспешил вмешаться:

— Вот, нашёл. «16 ноября. Смену принял… та-а-ак… «Атвизли читыре чиловека в дом…» Блин, ну хромает у ребятни грамотность, надо подтягивать… Кто дежурил?.. Андрюшка же и дежурил. Лучший по обращению с огнестрелом, а грамотность — никуда! Ага… ага… и тут. В общем — восемь человек там, раненых и больных. В доме Радченко. Второго дня ещё одного отнесли — больного, кажись. Вроде как это распоряжение старосты, Лика спрашивала, — всех больных собрать вместе, с ранеными. Во избежание эпидемии. И готовят им там. И ещё с деревни, с домов кушать носят, родня. Но есть подозрение, что больных по деревне больше — просто скрывают. Не доверяют этому… карантину.

— А банда основная где?

— Банда-то? В смысле — дружина Хроновская?

— Банда! По-прежнему в одном месте?

— По-прежнему; они в бывшей конторе сейчас кучкуются, где у девчонок общага была… Но не все. Часть по домам — но приходят каждый день, Хрон их по дисциплине строит… Говорят, чтоб домой сходить, в бане помыться — Хрон должен увольнительную выписать; а после той… децимации; да после Гришкиного отряда они и пискнуть боятся! А что, зачем это тебе, Вадим?..

— А затем!.. — угрюмый Темиргареев вновь обвёл всех тяжёлым взглядом и пристукнул патроном по столу, — Что решать надо!

— Что? Решать?

— Не «что», а «кого». Хроновскую эту банду кончать надо! И лучше всего — в Новый Год, когда они непременно перепьются все. Или накурятся, нанюхаются — без разницы. А вы тут — ёлки новогодние обсуждаете, прям как утренник в детском саду!

— Вот так вот — кончать?? — Отец Андрей упёрся взглядом в Вадима, а сидевшие рядом с ним как-то непроизвольно от него даже отодвинулись.

— Кончать! — Вадим был угрюмо-невозмутим и полностью уверен в своей подаче, — Ночью. Под Новый год, как упьются. Сначала «в ножи» этих — «больных» и раненых. Они тоже опасные; главным образом тем, что разбежаться могут. Потом к конторе, к казарме ихней, то есть. Там ведь наверняка-то бухать будут. Часовых снять, да и не будет у них часовых, скорее всего, с хроновской дисциплиной-то! Двери подпереть — и зажечь. В окна — коктейлями Молотова. Кто выпрыгивать станет — картечью! Ну и из автоматов. Староста дома будет — его не упустить, с его прихвостнем — с Мунделем! Отправить заранее группу — человека три; не, лучше пять — чувствую я, хитрый и ловкий он гад, трудно его будет взять! — и порешить, то есть — ликвидировать. Пару человек к моему дому — там Попрыгайло. Он тоже опасный — у него пистолет-пулемёт. Внутрь не соваться — просто блокировать дом, чтоб не ушёл… впрочем, у него семья, куда он… хотя нет! — этот мерзавец и семью бросит, лишь бы шкуру свою спасти! Его просто блокировать. Потом мы с Хроновым и гарнизоном покончим, со старостой тоже к тому времени нужно покончить — и все подтягиваемся к моему дому. Там… дело времени и техники. Выковырнем гада.

Видно было, что Вадим давно и чётко обдумал свой план.

На него смотрели с ужасом.

Только что они обсуждали организацию новогоднего праздника; подарки и всё такое, и тут… Несмотря на натопленную печку и закрытую дверь в «малом штабе» как будто потянуло ледяным сквозняком.

«Отправить заранее группу», «ликвидировать», «больных и раненых — «в ножи»», «по выпрыгивающим в окна — картечью!»

— Ты что, Вадим… ты серьёзно?? — нарушил молчание Отец Андрей.

— Более чем!

— Ты… ты с ума сошёл??

В тишине брякнул по столу брошенный Вадимом патрон.

Он встал, упёрся кулаками в столешницу, и, перегибаясь через стол к священнику, не обращая внимания на остальных, быстро, сбивчиво и зло заговорил:

— Это вы все тут с ума сошли! Исусики, бля! О чём вы только думаете?? Новый год — детишкам леденцы на палочках, сам ДедМорозом нарядишься… и будете делать вид, что ничего не происходит, что всё нормально, что всё идёт как надо?? Мандаринов ещё от профсоюза закажите, и почётные грамоты перед ёлкой вручайте — натуральный Совок будет! Но в совке, едрёна вошь, пока детки хороводы вокруг ёлочки водили, боевые расчёты у пультов стратегов сидели; спецгруппы — кому положено — несмотря на праздники душманов и вообще всяких врагов государства по заграницам резали; государство, огромная грозная сила за всем этим стояло! А сейчас что?? Нету государства, кончилось! Ёлочки планируем, петушков на палочке! Проблем нету?? Кто за нами стоит, кто нас защитит, кроме нас самих?? Вы хоть понимаете, что то, что нас пока не трогают — это отсрочка, всего лишь отсрочка!! Гришка после Нового Года со своими придёт — всё, аллес, не отсидимся в этот раз «на пригорке»! Вы понимаете, что и тот-то раз — чудом продержались! Только что я был со снайперским пристрелянным стволом; что они, Гришкины, то есть, не ожидали активного сопротивления и выдвигались походным порядком, как идиоты! Что вон, — он мотнул головой на Вовчика, — Пацан их на понт взял с «поясом шахида»! И то! Сколько у нас — трое убитых, четверо раненых?? А ведь боя, по сути не было — так, постреляли они маленько да неприцельно! А что будет, когда они следующий раз на броне приедут?? Да пусть не на броне — тот же автобус спереди закроют металлом и двинут под его защитой — что делать будем?.. Они ведь тут всех!.. они тут никого не оставят!..

— За нас заступиться некому, вы это понимаете?? Громосеева убили — всё, Гришка главный в районе! В Оршанске, судя по радио, чёрт-те что творится — они даже разговаривать не станут! Нам каюк, вы это хоть понимаете??

Он закашлялся. Видно было, что всё это он давно в себе вынашивал. Никто не перебил. Откашляв, он продолжил:

— У нас один шанс. Понимаете — один! Чтобы к приходу Гришкиной банды деревня уже была под нами! Тогда подкрепления у него здесь не будет — а он ведь местных как быдло, как мясо вперёд гонит; своими парнями боится подставляться! Перебьём всех местных, — возьмём нарезняк, патроны сколько сможем! И организуем Гришке встречу — заранее, на подъезде к деревне ещё! Как чехи делали — на дороге! Тогда будет у нас шанец, будет! А сейчас… Если так не сделаем — вместе с Новым Годом можете и отходняк себе праздновать, заранее! Поняли, нет??

Он сел.

Все молчали, глядя куда угодно, только не на Вадима и не на друг друга.

Вовчик опустил голову.

Вадим только что проговорил то, что он и сам постоянно думал — что шансов у них нет, что надо что-то делать — но что?? И вот сейчас Вадим изложил достаточно простой и понятный план. Да, трудный, да, кровавый — но выполнимый. При определённой доле везения. Взять всю деревню «под себя», встретить Гришкиных на подъезде, уработать из всех стволов, пока ещё в транспорте… Мину можно сделать, да, мину — взрывчатка кончилась, но селитра есть, много; рвануть на дороге можно…

Он поднял взгляд, глянул на остальных…

Нет, не «можно».

От всех веяло таким негативом… Даже от добрейшей бабки Насти, всё вытиравшей себе глаза углом платочка. Даже от Катьки. Нет. Не согласятся. В Новый Год — стрелять и резать глотки… Нет.

Он вздохнул. Нет, не вариант. Молчат, но это безнадёжно всё…

Вовки нет, Вовка в Оршанске… Впрочем, и был бы Вовка — чтобы они сделали втроём? Это ведь не дембелей, как тогда, в Никоновке, спящими резать. Хотя… Вот ещё Адельку можно взять — она за своего Илью, Хроновым убитого, готова Витьку, и его парней просто ногтями на части рвать! Аделька, да. А ещё? Девчонки? Лика, Верочка, Наташа, Настя? Глотки резать и коктейли Молотова в окна метать… Мужчины с общины не пойдут, если сход наш, а вернее, Отец Андрей, и эти два старика не решат. Да и не спецназ они ни разу, это Вадим загнул; а распланировал он операцию именно для спецназа… Нет, в окопе сидеть и стрелять в наступающих — могут; но чтоб так… Хотя, если чётко распланировать…

— Ты что говоришь такое, Вадим Рашидович — больных и раненых резать?.. — это Степан Фёдорович.

— Не будет на такое моего дозволения, не будет! — пристукнул кулаком по столу Отец Андрей.

— Господи, господи… ужас какой вы говорите-то, Вадим, как же так можно-то?? Да даже думать такое — грех великий ведь!.. — это баба Настя.

Помолчали.

— Так и знал! — это Вадим, зло.

— Ну а вы-то что предлагаете??

Вовчик вздохнул. В конце концов он тут сегодня, можно сказать, председательствующий:

— Камрады, спокойно. Давайте по-порядку. Отец Андрей, можно сказать, высказался — он против. Ещё… кто? Степан Фёдорович? Конкретно.

— Что за поганое нерусское слово у тебя, Володя, — «камрады»? Товарищи, братья и сёстры! Да, против я, против. Нельзя так!

— А как можно??! — взъярился Вадим. Шрамы на его лице налились багровой кровью, — Шеи как баранам под ножи подставлять?? Вы хоть понимаете, что нам, вам, просто везёт; тупо и страшно везёт! — что тогда, с гастарбайтерской бандой, — Владимир успел, да до него — мои Алла с Гузелью, да сам я!.. Да Громосеев удерживал… пока жив был. Да этот фокус с «поясом шахида» и внезапностью. Вы понимаете, что не может так постоянно везти, это вы понимаете??

— Господь защитит!..

— Тва-а-аю дивизию!! — не в силах ещё хоть что-то сказать, Вадим прихлопнул ладонью по столу и замолчал.

— Баба Настя?

— Против я, милок, против. Нельзя так. Не по християнски это!

Ну да, подумал Вовчик, трудно ожидать, что добрейшая старушка проголосует за смертоубийство…

— Катя?

— Против я… — глухо, опустив голову.

— Геннадий Максимович?

Старик поднял голову:

— Так-то, если по военному судить, Вадим Рашидович дело говорит. Перехватить инициативу, нанести первыми удар…

Вадим, приободрившись, выпрямился, впившись глазами в говорившего; но тот всё испортил:

— …но я против. Сил таких у нас нету, обученных, я имею ввиду…

— Да там немного и надо!! Если считать…

— Против я. Не справимся, нашумим только, людей зря положим. Опять же — сами виноваты будем, как бы — агрессоры, сами начали. Нет. Против я. Не потянем.

— Тьфу ты! Начал за здравие, закончил за упокой. Исусики, бл… ты-то сам, Хорь, что скажешь??

Вовчик вздохнул:

— А какое это имеет теперь уже значение?..

— Тьфу! И ты — обабился!

— Леониды Ивановны нет… но она бы тоже была бы против, несомненно.

Вадим стал выбираться из-за стола, злобно ворча:

— Пойду я. Коня покормлю. Нечего мне тут больше делать, — утренник свой и без меня распланируете. Божественный чтоб; и чтоб «всё кончилось хорошо». Из всего вашего кагала один только мужчина — вот, Андрюшка бабы Настин! Жаль, что мал ещё! Не дал мне аллах сыновей, не дал…

Вадим вышел.

Наступило неприятное молчание. Его нарушил Отец Андрей:

— Совсем не обязательно чтоб Гришкина вновь сюда приехали. Район большой, сёл много, что им у нас искать…

Слабое, слабое утешение… — подумал Вовчик, — Приедут ведь… Счёты у них к нам.

— …и Бог поможет — справимся!

Ещё более слабое утешение.

Ну ладно, что. Нужно продолжать совещание, раз собрались.

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ

Тягостное молчание.

Катька как бы про себя проговорила:

— Девчонки вот хотели «бал при свечах сделать»… Ну, не «бал», а так… потанцевать. После ёлки. Всем было бы… интересно.

У Вовчика чуть не вырвалось: «- Ага, и хроновских пацанов в качестве кавалеров пригласить. Был уже в Озерье один «дискач» — Гришка, вон, до сих пор забыть не может!..»

Но сдержался. Она же, они же, девки, не виноваты, что так всё обернулось. Пашут тут… и им тоже праздника хочется. Девки же. Как ещё не взбесились от такой жизни и такого режима. Впрочем… немного их и осталось. Тринадцать человек танцорок ведь поначалу в Озерье отправлялось. Немногие из них сейчас тут, а ведь всего-то лето-осень прошли.

Ответил Степан Фёдорович:

— Со свечами-то проблем нет… Давайте о делах всё же. Вот две семьи ещё образовалось, то есть пришли. У Юрьевых пока ютятся; надо с ними как-то решать… И не только с этими. Люди-то… приходят; и ещё приходить будут. Хоть мы тут и на отшибе.

Все задвигались. Это действительно могло стать проблемой: и в Озерье раньше, и сейчас периодически приходили или приезжали люди, семьи. Из «поздних», кто до последнего, на что-то надеясь, сидел в городе; или из деревень, так или иначе разорённых. Погорельцы. Беглые из сельхоз-коммун. Оголодавшие вконец городские, до последнего державшиеся на каком-нибудь издыхающем предприятии. Зашуганные уголовниками; удравшие из ставшего бандитским города куда глаза глядят. Просто почему-либо не прижившиеся на новом месте эвакуации. Вообще люди «в поисках доли», невесть как забрёдшие в тупик под названием Озерье.

Зима не самое лучшее время для поисков нового места жительства, но тут уж у кого как сложилось. Чаще всего приходили или безо всего, или с очень скудными пожитками. В Озерье Хронов или прогонял пришлых, или по дворам буквально брали «в батраки», за кормёжку, почти на положении рабов. У самогонщицы Валерьевны, и у Никишиной так семьи жили; у хозяйки Хронова Анастасии Петровны, ещё у кого-то. За пищу они были вынуждены делать самую тяжёлую работу — сейчас в основном таскать из леса на себе дрова, пилить их, колоть — весь сухостой в округе ещё летом перетаскали для своей кухни коммунарки.

Вот и в общине уже три семьи новых…

Вовчик сказал:

— Знаете, камр… товарищи. Это вопрос, реально, серьёзный. Мы не можем, это… распылять ресурсы. Кто вот приходит, зачем приходит… Ну, вот, к примеру, с этими, с Михайловыми ясно — сами с Оршанска, жили у знакомых; а потом к знакомым родственники нагрянули, много. Ну и… выжили их. В Оршанск возвращаться смысла сейчас им нет. Ну, там хоть ситуация как-то понятна — документы, опять же не совсем с пустыми руками; и, вроде как не лентяи. А вот Волошин с женой. Говорят, что убежали с эвако-лагеря, когда там только эпидемия начиналась. Не больные, вроде. С ребёнком. Но у них ничего нет, вообще. И документов тоже нет. Ну, Печаевы давно уже живут, но тоже… И ещё…

— Ну что ж теперь! — это баба Настя, — Примем. Всех примем; все божьи люди. Оденем, накормим…

— А дальше что? А ну как слух пойдёт по району, что община в Озерье «всех принимает»? И это… попрут?

— Володя, а что ты предлагаешь? — это Отец Андрей, — Не пущать? А как так-то? Кто мы после этого будем? Я с ними с каждым семейством по-отдельности беседовал — готовы креститься, обряды соблюдать. Как быть-то?

— Да не знаю я… — Вовчик помялся.

Действительно, тема была неудобная, скользкая. Он недаром ещё «до всего этого», до начала всех этих событий, ознаменовавшихся сначала экономическими неурядицами в мире, а затем цепью региональных войн, приведших к финансовому коллапсу мировой экономики; и тому, что раньше на «выживальщицких форумах» называли «мягким вариантом БП», — то есть без атомных грибов, во всяком случае, поблизости — да, в Азии-то, в Китае колбасились не по-детски, но до всеобщего Армагеддона не дошло, слава богу, — Вовчик немало времени провёл в сети, где обмусоливались разные варианты поведения в БП. В том числе и «что делать с пришлыми». Варианты предлагались в основном самые радикальные: от обращения в рабство — вот, как примерно в Озерье; — до «да на удобрение всех!»

Легко сказать. Это ведь люди. Те самые, с которыми год назад ещё ходили по одним тротуарам; извинялись, нечаянно толкнув. Иди-ка их прогони, когда они смотрят на тебя с мольбой. И в то же время…

— …вы-то вот тоже ведь! Не с общины. Приняли вас. Хотя вот ты даже креститься не желаешь!

О, чёрт! Так и знал, что и это припомнят. Всё же злопамятный старикан этот Андрей Викторович, хоть и священник. Нет, тут на тормозах спускать нельзя, надо ответить. А то так и будут шпынять.

— Знаете, Андрей Викторович! Вот только это не надо — что «вас приняли!..» Приняли — но мы не с пустыми руками в общину пришли; «коммуна» и я лично, и Темиргареевы свою долю в урожае имеем, и не только. Если бы не мы… ну, вы знаете. Была бы сейчас община — большой вопрос. И — знаете нас не первый день. А тут — приходят люди. Непонятно кто, непонятно с какими… это… жизненными установками, да. Всех принимать? Так завтра тут не протолкнуться будет!

— С божьей помощью! — баба Настя перекрестилась, и вслед за ней перекрестились остальные, кроме Вовчика.

— С «божьей» — это хорошо, но всё же!..

— Ты, Володя, успокойся. — Отец Андрей был строг, — Принимали и примем всех. Но — все будут трудиться, работать будут, обряды соблюдать. Пришли — сначала как в монастыре: послушничество. Не принимаем ещё в общину — но… пусть живут. Присмотримся к людям, они оглядятся — как им у нас, с нашими порядками. Не приживутся — мир велик…

— Ну, если так… — Вовчик был вынужден согласиться, — Но надо строго с ними! Никакой, эта, демократии! Пришли — вот, пусть живут где покажете, трудятся сколько укажем. И — никаких вольностей. А то вчера мне наблюдатель сигнализирует: человек, грит, новый который, пошёл к новому кладбищу, на рыночек! Кто разрешил?? Я послал догнать, и чтоб ко мне. Приходит этот, новый, Волошин — «на рынок хотел сходить, обменяться с деревенскими; вот, спортивный костюм, типа…» Я говорю: вам сообщили, что выход на рынок только с моего разрешения?? Надо что-то — обращайтесь, но чтоб без своеволия.

— Ну?

— Нет, так-то он перечить не стал, но сам факт! Это что ж — все будут ходить, кто захочет! Болтать там языком с деревенскими. А ведь всё не просто так: мы их «мониторим», они нас. Кто сболтнуть что-то может?? Вот пришлые — в первую очередь!

— Товарищь Хорь, хоть ты у нас и выбранный ответственный за безопасность, и заслуг твоих в отражении агрессии не умаляем, — но не слишком ли ты круто? Пусть бы и ходили на рыночек-то? Зачем так-то уж?

— Нель-зя!! — Вовчик непреклонно рубанул воздух ладонью, — Вы что думаете?? А если кто что проболтает?? У нас, считай, военное положение! — и притом ходи «на нейтралку» кто хочет, разговаривай… с противником! Как вы это себе представляете?? Вон — девчонки говорят, им «на обмене» эдак ехидно деревенские: «- Что, так-то никто и не пострадал у вас от Гришкиных-то?? А что ж три новых могилки у церкви-то? Чо не на кладбище, ась? От кого, дескать, скрываете?..» Вот!! Уже знают! Уже кто-то разболтал! Вплоть до того, что Арсения Филипповича пса, Шарика, во дворе убило той гранатой, что приезжий стрельнул в колокольню и промахнулся! Уже знают! Вот после этого я и запретил ходить кому попало! Болтают! Зачем Хронову знать, как тут у нас и что?? Может, им ещё список вооружения, расписание смены постов и схему окопов выдать?..

— Володя-Володя… — покачала головой бабка Настя, — Мы не воюем с людьми-то, зря ты так…

— Воюем! Воюем, баб Настя! Три могилы свежих — это что, «не воюем»?? Вернее, они с нами воюют — и соответственно нужно строить отношения!

— Тут Володя прав! — согласился с ним Геннадий Максимович, — Распускать народ нельзя! Дисциплина необходима. Это, контрразведка должна работать, тут Хорь прав. И вы бы… Отец Андрей. Надо вам всё же… службы полным чином вести, таинства совершать… надо!

— Грех ведь на мне… Нельзя…

— А надо! Надо!

Это хорошо, что эту тему подняли, хорошо! Вовчик, хотя и знал, что Леониды Ивановны нет, бросил опасливый взгляд на дверь, и, понизив голос, сказал:

— Правильно ведь Геннадий Максимович говорит — надо! А то разговоры всякие пошли, шу-шу-шу всякое, вы знаете от кого!..

— От Леониды??

— От неё. Всякое… нехорошее она говорит. Что «как монастырь тут прямо стало» — а «настоятель»-то сам грешник! Передавали мне. А так нельзя. Так мы докатимся! Я вам что скажу: мы тут держимся не столько за счёт винтовок и окопов, сколько за счёт дисциплины. А дисциплина в общине — на вас, Андрей Викторович! Делайте что хотите: службы там, всенощные, что угодно — но чтоб не было и времени на эти… разговорчики! Довольно и того, что она к нам в Совет самовыдвинулась — и её поддержали… педагог, млин!

Вовчик не договорил. Внизу хлопнула дверь, послышался невнятный, но раздражённый говор, затопали по лестнице. Он едва не выругался — она, конечно же, кого ж ещё несёт нелёгкая! Только с кем это она говорит, да ещё так зло?..

Дверь открылась; все уже и так смотрели на неё. Первым появился… мальчишка; Вовчик тут же узнал его: Санёк, тётки Варвары племянник. Вслед за ним в дверной проём вдвинулась сама Леонида Ивановна, экс-педагог, головная боль общины.

Ого, сразу стало видно, что «бывшими» педагоги, как и милиционеры, не бывают: Санька она крепко, «по-педагогически», держала за ухо:

— Вот, полюбуйтесь!

— А что такое, уважаемая Леонида Ивановна?..

— Он — пьяный!

Все воззрились на хлюпающего носом мальчишку.

— Я всегда говорила, что это маразм — гнать самогонку! Но приучать к алкоголю детей с малолетства — это уже переходит всякие границы! Нет, вы полюбуйтесь, полюбуйтесь на него! — он пьяный!!

— Да ну… да вы что??.. Санечка, ну-ка, мальчик, расскажи что случилось?.. Нет, ты голову-то не опускай, не опускай; ты сюда смотри — что случилось-то?? — послышалось сразу от нескольких.

Шмыгающий Санёк, ухо которого только здесь отпустила бывшая педагогиня, поднял голову — в глазах стояли слёзы:

— Я это!.. Я не пьяный! Не пьяный я совсем — чего она на меня??. Не пьяный я!

— Ага, не пьяный — только выпивши??! — Леонида Ивановна сделала попытку дать ему подзатыльник, но пацан пригнулся и она промахнулась, — Ты ещё оправдываться будешь?? Да он на ногах еле стоит!

Надо было срочно спасать положение и пацана; но первым успел Отец Андрей:

— Ну-ко, ну-ко, прекратить рукоприкладство! Это вам не учительская!! — ухватил мальчишку за рукав куртки и подтянул поближе к себе, подальше от разъярённого «педагога», — Вы раздевайтесь пока, — тут натоплено; а мы пока мальчика послушаем!

Леонида Ивановна ещё что-то кипела и булькала; но, увидев, что на неё не особо-то больше обращают внимания, принялась снимать шикарную свою дублёнку.

— Саня! Что за обвинения — о чём речь?

Мальчишка наконец собрался с духом, ещё раз шумно шмыгнул носом, явно глотнув сопли, и, уставя на Вовчика и сидевшего с ним рядом Отца Андрея полные слёз голубые глаза, отрапортовал:

— Являюсь Главным Дежурным по самогонному аппарату, сегодня с утра и до вечера! Серёжка Михайлов и Анька — Помощники Дежурного. По графику…

— Ага… — Ну, это не новость; когда Вовчик организовал поточное производство самогона, он на работающий аппарат каждый день поручил назначать дежурные смены — как правило, из подростков, старшими; и «в подсобники» — кого-нибудь из малышни, таскать с улицы снег в охладитель, помогать заливать брагу, и вообще выполнять указания старшего.

Это было, как понимал Вовчик, большое именно что педагогическое достижение: то, что дети и подростки общины не валяли дурака, не слонялись по улице, как в деревне — это было видно с колокольни — наблюдательного пункта, а постоянно и плодотворно трудились, внося свой, в общем, немалый, вклад в общий труд общины. Вклад главным образом тем, что освобождали от второстепенных, не особенно сложных, обычно чисто технических и нетяжёлых работ взрослых: дежурить на колокольне, подтаскивать сено корове, кормить кур, подметать дорожки.

Ну и — следить за самогонным производством: поначалу набрав в бак-испаритель браги и «выведя процесс на режим», когда из тонкой трубки охладителя начинал капать уже чистейший сэм, Вовчик препоручал слежение за дальнейшим процессом кому-нибудь из «ответственной малышни»; но вскоре, убедившись в их «знании тех. процесса», уже поручал им и всю операцию полностью, сам занимаясь другими, более важными делами. «На самогон» стали составлять отдельный наряд; и Санёк был самым лучшим Главным Дежурным: после его смены сэм получался всегда чистым, прозрачным — то есть пацан тщательно следил, чтобы брага не перекипала, хорошо охлаждалась и не «перебулькивала» в ёмкость с готовым продуктом, хотя термометра на баке и не было; крепким — что достигалось своевременным «отсеканием хвостов»; у него не случалось ни «аварий» с забившимися трубками, ни ожогов, как у других — всё же «вели процесс» на общей кухне, и температурный режим соблюдать было трудно. После его смены сэм иногда и не чистили — пацан как-то наловчился выгонять продукт почти без сивушных масел, умело их «отсекая» в «голове» и «хвостах» крепкого продукта. Вовчик удивлялся и хвалил пацана. И тут вдруг — такое вот обвинение!..

— Ну??.

— Адин выгон сделали, чо. Я второй зарядил… ну и чо… — он опять шмыгнул, — Там только капать начало… я же знаю, как надо… я, чтобы «голову отобрать», сэм… продукт, то есть, пробовал… ложечкой…

— Пробовал он!! Самогонку он пробовал!! Ваши всё, Хорь, выдумки — поручать детям!..

Вовчик лишь отмахнулся; а Санёк, от которого, честно говоря, и правда ощутимо попахивало ни то просто «продуктом производства», ни то и перегаром, сунул руку в карман, достал оттуда маленькую чайную ложечку, и как доказательство вытянув её перед собой, на всеобщее обозрение, обиженно, чуть не плача, продолжил:

— Ложечкой! Я только ложечкой — по капельке, на язычок! Я же знаю! Как жжёцца уже не так, и не холодит, как от мяты — значит, «голова» прошла; надо под «тело» банку подставлять. И когда уже… ну, когда так, попахивает, ну, когда как… как этим… ну, я не знаю, как сравнить — то, значит, «хвосты» скоро, и надо пробовать чаще…

— Вот!! Самогон — пробовать!!

— Я на язычок!.. я — ложечкой! Я выплёвывал потом!..

— Да вы посмотрите на него — он же еле языком ворочает; он же весь перегаром пропах, он же пьяный!!

Долго крепившийся Санька наконец реально заревел:

— Не пь… …яный я!! Нет! Я — пробовал только! На… на язычок!

— Вот!! Вот результат! Результат ваших, Хорь, экспериментов; и ваших, батюшка, попустительств! Детей…

У Вовчика появилось непреодолимое желание встать и дать «педагогине» по голове чем-нибудь тяжёлым, чтобы пресечь этот несправедливый поток обвинений. Но нельзя — политика! Эта Леонида Ивановна была, чёрт бы её побрал, весьма общительной дамой, при этом имела привычку излагать свои мысли с таким апломбом, что в общине, как ни странно, её считали большим знатоком и в педагогике, и в сельском хозяйстве; а в последнее время — и в религиозных вопросах. Вовчик не сомневался, что прояви он сейчас хоть какую-то несдержанность, всё произошедшее будет быстро и красочно, в деталях и весьма гиперболизировано, передано всем остальным в общине. А «общественное мнение», чёрт побери, нужно учитывать. И поддерживать своё это… как его… реноме. Чтобы оставаться и «главным по обороне», и «первым замом по экономике», и вообще — голос на Совете иметь. Хотя, если дать ей по башке чем-то совсем тяжёлым, вот, к примеру, гантелью, то рассказать она уже не сможет, но…

— …как можно, я спрашиваю, как можно детей отправлять на такую работу, как самогоноварение!! Да ещё одних, бесконтрольно; да ещё требовать, чтобы они эту гадость пробовали, нет, пили!

— Я не требовал, чтобы…

— …вы бы ещё наркотики начали варить, а детей заставляли бы тестировать!! В то время как на урок невозможно собрать хотя бы половину! — только и слышишь: этот в наряде на колокольне. Этот на кухне. Те — самогон гонят!!..

Вовчик взглянул на остальных членов Совета: Отец Андрей смотрел на говорившую исподлобья с совершенно непонятным и непроницаемым лицом; баба Настя — где-то и с сочувствием-пониманием; Степан Фёдорович в такт словам как бы согласно кивал головой, Геннадий Максимович опустил голову и смотрел в стол, Катерина… А вот Катя смотрела на говорившую с таким выражением на красивом лице, что Вовчик мог бы поклясться — мысль о том, что неплохо бы эту мадам чем-нибудь шарахнуть по голове, чтобы пресечь поток обвинений — скорее всего совершенно беспочвенных! — всецело овладела и ей. Он даже заспешил, забеспокоился — как бы Катька не учудила чего:

— Леонида Ивановна, разрешите! Разрешите вас прервать…

Та, наконец, замолкла; но явно ненадолго, а лишь чтобы перевести дух. В секундной паузе лишь слышались всхлипывания плачущего навзрыд Санька.

— Санечка, Санечка, ну что ты, ну мы разберёмся; на, голубчик, платок-та, высморкайся!.. — подсуетилась баба Настя.

Надо было срочно перехватывать инициативу. Эх, Вовки нет! Он спец в таких баталиях, недаром Президентом школьного Дискуссионного Клуба был!.. Сам Вовчик считал себя весьма косноязычным; убойные доводы обычно приходили ему в голову уже после спора; и он старался в словесных баталиях не участвовать; но сейчас!..

Бля, довела! — он ещё раз взглянул на Катьку, на её горящие ненавистью глаза и ринулся в бой:

— Так!! Значит, вы утверждаете, что Санёк — пьяный! Без эмоций — чем аргументируете??

— Да он еле на ногах стоит!

— Нормально он стоит! Санька! Подними одну ногу!

— Чиво?.. (шмыг носом)

— Ногу, говорю, подними. Правую. И замри. Вот. Руки перед собой вытяни. Глаза закрой… Вот! Стоит.

— Что вы, Хорь, тут цирк устраиваете!!!..

От вопля педагогини Санёк испуганно раскрыл глаза, и качнувшись, опять встал на обе ноги.

— …да он еле языком ворочает! От него сивухой разит!!

— Что сивухой — это неудивительно; особенности производства…

— Производства!! Дышать парами, спаивать детей!

— Стоп! Мы тут все сейчас не самый здоровый образ жизни ведём, так что упрёк в «дышать парами» не принимается, — не так уж там и паров много; зато в тепле и при деле. Что «еле языком ворочает…» Санька!

— А? — пацан теперь во все глаза смотрел на Вовчика, явно видя в нём своего спасителя. Он даже на всякий случай опять поднял одну ногу.

— Ногу опусти. Скажи: «Сиреневенький».

— Чиво?

— Говорю, чётко повтори слово: «сиреневенький»

— Сиреневенький.

— Вот. Ещё скажи: «Сервировочный столик»

— Сервировочный. Столик. — тщательно и очень стараясь, понимая, что решается его судьба, повторил Санька.

— Вот. Из студенческих тестов «на хватит». Очень показательно! — Вовчик торжествовал.

За столом задвигались. Послышался одобрительный смешок.

Внезапно вмешалась и Катя:

— Сань, а Сань. А такое сможешь чётко произнести: «Сиреневенький глазковыколупыватель с полувыломанными ножками». А?

И пояснила остальным:

— Это у нас с девчонками такой тест в группе был.

Все с интересом уставились на Санька. Тот опасливо покосился на Леониду Ивановну и, понимая, что испытание — решающее, попросил:

— А ещё раз повторите, тёть Катя!

Катя, под оживление присутствующих, повторила.

— Угу. «Сире-не-венький глазко-выколу-пыватель с полу-выломанными ножками!» — пацан чётко проартикулировал фразу, — А что это такое?

Катя лишь махнула рукой. За столом дружно в голос засмеялись.

— Сиревенький… глазковыпукло… нет, я вот точно не смогу! — признался Степан Фёдорович, — Хотя, вы же знаете, — я вообще не пью!

Смех стал всеобщим.

Чувствуя, что инициатива уплывает, Леонида Ивановна попыталась ещё:

— Я уже забыла, когда Евстигнеева видела на своих уроках! Он всё — «на нарядах!» Самогон, видите ли, гонит!!

— Так. И этот вопрос сейчас выясним! — Вовчика несло, — Санёк! А ну-ка ответь: из каких составных частей состоит… ну… патрон.

— Гильза! Пуля. Капсюль. Порох. — мальчишка отрапортовал с такой готовностью и радостью, как будто на игре «Кто хочет стать миллионером» ему попался знакомый вопрос в решающем туре.

— Молодец. Чем револьвер и пистолет отличаются?

— В пистолете патроны в магазине, в рукоятке, значит. А в револьвере — в барабане, в такой круглой штуке… вот, как у батюшки Андрея, в этом… в Ле Фоше!

— Молодец какой! — и это запомнил. А скажи, Санька… скажи… чтобы такое посложнее… что такое фиксед, и что такое фолдер??

— Ого… — послышалось от стола. Этого явно там не знали.

— Эта… фиксед — это который сплошной… ну, нескладной, вон как тот! — мальчишка мотнул головой в сторону тумбочки у стены, где на клеёнке рядом с чайником лежала хозяйственная Мора.

— А фолдер — это складной. Ну, как викс офицерский у Адельки. Вот у меня — тоже фолдер!

Санёк солидно полез в карман, достал и продемонстрировал окружающим небольшой потёртый складной ножик с чёрной пластмассовой белкой на рукоятке.

Все, кроме Вовчика и Леониды Ивановны, понимающе и одобрительно покивали.

— Что вы мне тут цирк устраиваете, Хорь??! — взвилась педагог, — Ножи какие-то! Патроны! Вы…

— Стоп-стоп!! Я ещё не закончил! — Вовчик был суров. Нужно «добить» эту заразу, чтобы у неё и мыслей не было в дальнейшем наезжать на Вовчика и на его пацанов из общины. Ясно же, что эта истерика с «детским самогоноварением» ей нужна чисто для подрыва его, Вовчикова, авторитета!

— Санёк! А теперь скажи — куда впадает река Волга?

— А? Чего?

— Волга куда впадает?..

Санька испуганно замолчал.

— Ну? Куда впадает река Волга??

— Не зна-аю!.. — пацан опять заревел.

Вовчик же торжествовал:

— Вот! Леонида Ивановна, а скажите мне — вы ведь по учительскому профилю географ! — почему ваши ученики не знают таких простых вещей?? В то время как мои уроки, как вы видите, усваиваются на отлично?!

Педагог впала в ступор:

— Как?.. Что это такое?.. Евстигнеев! Как это ты не знаешь, куда впадает великая река Волга?? Мы же проходили…

— Не зна-аю!.. — продолжал реветь Санька.

— Это потому что он постоянно самогон варит!! — нашлась Леонида Ивановна.

— Варит! — подтвердил Вовчик, добивая — Да, варит! И, между прочим, лучший в этом деле! А самогон, между прочим, наш главный «экспортный товар» на деревню! За счёт самогона мы повышаем нашу обороноспособность!..

— Да! — поддержал Геннадий Максимович, — Патроны-то только за самогон меняем!

— …таким образом Санька своим трудом крепит нашу оборону! И, между прочим, как видите, отлично усваивает материал, который я даю, на редких, в общем-то занятиях…

— Материал!! Он даёт!! Вы, Хорь, всякую глупость и гадость детям рассказываете, паразитируете на дешёвом авторитете; отбиваете у детей всё желание к получению действительно нужных, серьёзных знаний по…

— Ну-ко, отрок, выйди из комнаты! — строго обратился к мальчишке Отец Андрей, — Спустись по лестнице, и там постой, около двери. Позовём. И не реви! Ты же будущий воин, защитник общины!..

Шмыгающий носом, всхлипывающий мальчишка удалился.

Тут же заговорили все разом:

— Нельзя так!

— Вы что себе позволяете, Леонида Ивановна?? Прямо какая-то инквизиция над мальчиком!

— Срываете, понимаешь, производство!

— Нельзя так, нельзя…

— Устроили тут судилище!!

Леонида Ивановна начала багроветь, но пока молчала. Но Отец Андрей на правах старшего прервал «излияния» и постарался с возможно большей деликатностью подвести черту:

— Уважаемая Леонида Ивановна! Мы все, вся община и… кхм, присоединившиеся, высоко ценим вас как педагога и как человека, душой болеющего за благо общины! Но всё больше убеждаемся, что понимание «блага общины» у нас разное. Вы видите какие-то чисто формальные признаки: посещение уроков, кхм, успеваемость… Мы же отдаём отчёт себе, что мы, как общность, как община, сейчас вы-жи-ва-ем! И дети наши, отроки и отроковицы, тоже выживают, и всё для этого делают! И мешать им — не надо, ибо через участие в общем деле воспитание во сто крат лучше и важнее, нежели через уроки и постижение написанных истин! Пьяный Александр Евстигнеев, отрок двенадцати лет?? Нет. Полагаю, все убедились. Делом он занят? — да. Плохо это — самогон гнать, да меняться с деревенскими? И не хорошо, и не плохо, — нормально. А, коли нам на пользу — то скорее хорошо… Учится Евстигнеев?? Учится. Вот… я вот даже и не знал, что вот он уже знает, эти, как его… фолдер, да. Почему он про Волгу не знает? Может быть, это ваша вина, как преподавателя и географа, что не смогли донести, заинтересовать в своём предмете?.. Слышал я, что кричите вы на ребятишек на занятиях, и даже, кхм, рукоприкладствуете!.. Не возражайте. Я вам слова не давал ещё!..

Все очень внимательно слушали, поглядывая то на Отца Андрея, опиравшегося на стол кулаками и обширным пузцом; то на продолжавшую багроветь Леониду Ивановну. Вовчик так вообще смотрел на священника со всё возрастающим уважением — всё же да, вождь! Этот, как его — пастырь! МогЁт, ага…

— …почему дети про ножики и пистолеты лучше усваивают? Да, может быть, обстановка способствует; и что мальчик… хотя нет, девочки вот постоянно у меня револьвер просят; подержать, тоже интересно им… А может — не интересна им ваша география и правописание?? Я знаю, что нужно! — но это ваша, как педагога, задача, сделать так, чтобы…

Фффух! Ушли…

Когда за последним посетителем закрылась дверь, Вовчик обессилено шмякнулся на заправленную кровать, смял подушку, откинулся назад, стукнув затылком в стенку. Ну и… совещание! Педсовет, млять! Но хоть умыли эту курицу, теперь, может, притухнет на недельку. Ишь — наезжать!..

Нервно, на грани истерики, отгавкивающуюся педагогиню, рвущуюся вон, дважды возвращали от дверей, стараясь донести, что она не права. Нефига-то она, кажется, так и не поняла — встречал таких Вовчик, с ними — как на разных языках… На доводы — ноль полный, только одно «понимание, что на неё наезжают!» Батюшка это, кажись, тоже уже понял, и «сломал» её, однако, недвусмысленным предупреждением, что «выведу из Совета» и «направлю на общие работы, с педагогической-то деятельности, раз не справляетесь!»

А на раздражённое блеяние про «меня сюда общественность направила!..» вообще рявкнул эпически:

— Тут вам не там; тут нет «общественности», тут община и паства, а я есмь — пастырь!! Вы мне тут православие с импотенцией не путайте!! Да, будут отроки гнать самогон! Да, будем вооружаться, и детей учить воевать! Апостол Пётр рыбак был, а меч, одакож, имел! А у нас ситуация и посложнее будет!..

В общем, обломали педагогиню.

Но, чтоб не ронять авторитет — насколько это было ещё возможно, — вызвали опять назад Санька, и строго ему внушили — что пробовать самогон — раз так лучше получается! — можно, да, но только, как и говорил — «на язычок», с ложечки; и рот потом — полоскать водой! Понял??

Повеселевший Санька заверил, что понял; и убыл на прежнее место деятельности, заверив, что сейчас же воды наберёт, и рот полоскать — будет! И глотать — ни-ни! А вообще — в этот «выгон» пусть не обижаются — сбили с режима, разве ж Серёжка и Анька режим выдержат??.. они ж маленькие ещё…

Разошлись…

Фффу…

В дверь негромко стукнули.

— Да-да, входите…

Взгляд Вовчика зацепился за патрон, забытый Вадимом, который так и остался лежать на столе, — Вадим, что ли, вспомнил? Сам не пойдёт, конечно, Зульку, небось, прислал…

Но это была не Зульфия, это была Катя.

Вовчик сразу подобрался, сел; хотел даже к Кате — ничего себе, не так-то часто Катька сама к нему «в штаб», да одна, без повода; не то что «не так-то часто» — а вообще никогда!.. — но Катерина остановила его жестом:

— Сиди, сиди, Хорь, я на минуту!

Сама села напротив его за стол, положила руки на стол. Вовчик залюбовался: красивая какая! И шрам вовсе не портил её, это всё выдумала она…

— Я тут подумала… Ты, Хорь, прав был; и Вадим тоже — не будет нам житья от Хроновских и Гришкиных убийц!

А, вон оно что…

Он только кивнул выжидательно.

— Пока их всех не изведём — жизни у нас тут не будет. А вернее — правильно Вадим говорит, — следующий раз приедут они на танке, или там на бронированной машине — и всех нас…

Она стиснула кулаки на столе. Вовчик, хотя и внимал сказанному, всё не мог отвлечься и любовался Катькой — в душевном волнении она только красивее становилась!

— …то есть или мы их, или они нас! Пусть это и не по христиански… Но! — как Вадим предлагал — не получится. Мало нас. Растревожить, разозлить этот улей сможем; а чтобы всех сразу — нет… Правильно тут сказали — мы же и виноваты будем; тут не только Гришкина территориальная банда, но и другие поучаствовать захотят — мы же, получается, первыми напали, да в праздник!..

— Ну!.. — Вовчик вздохнул, отвлекаясь от созерцания, — Это говорили уже. Ты-то что предлагаешь?

— Отравить их. — просто сообщила Катерина, — Добавить чего-нибудь в самогон — точно ведь перепьются на Новый Год-то. Вот. И пусть сдохнут. Все.

Вот так вот. Праведница Катька!..

Видимо, в лице его что-то дрогнуло; потому что Катька, как бы соглашаясь, кивнула, и добавила:

— Да, такая вот я. И — этот грех могу на себя взять. Перед богом и перед людьми. Сама.

Вовчик вздохнул. Тоже — придумала… Сам он о таком тоже думал, надо признаться. По здравому размышлению — «идею» забраковал. И вот сейчас Катька…

— Чем травить предлагаешь?

— Поганками. Например.

— Есть у тебя? Зима сейчас, Кать; если заранее ты не заготовила поганок, то у меня — веришь? — нету!

— Яд какой-нибудь…

— Какой?

— От крыс. Должен же быть в общине яд от крыс?

— Может и есть — я не спрашивал. Но вряд ли в таких объёмах, чтобы всех их уморить. Вот понос организовать им — это да, это максимум… подорвать им, так сказать, обороноспособность, хы!.. Только сообразят они, что мы их травить пытались; и тогда… тогда кончилось наше «вооружённое противостояние», открытая война начнётся — и, конечно, торговля самогоном закончится!

Помолчал, подумал; добавил:

— Да они же и не пьют все вместе и одновременно! Один возьмёт, сменяет, другой — через родню, конечно, конспиративно! Потому уже из дома потащат в казарму, на Новый Год праздновать. А дома что, не попробуют, думаешь?? Вот и… сорвётся план полюбому. Не будет одновременности. Даже будь у нас и сильный яд…

Катерина выслушала, встала.

— Ты прав, Хорь…

— Кать, Вовчик я ведь… чо ты Хорь да Хорь?

— …это меня бес попутал, с мыслями такими подлыми. Да. Пусть будет что будет!..

Повернулась и вышла.

В дверях посторонилась — снизу поднимались «старики из Совета» — Степан Фёдорович и Геннадий Максимович. Удивлённо посмотрели на выходящую от Вовчика Катерину; разминулись на тесной лестнице, вошли. Как у них, у верующих, принято — хоть и знали, что нет у Вовчика «в штабе» иконы, однако привычно поискали взглядами в углу, перекрестились.

— Вот, Вовчик, мы по какому делу…

Интересно, интересно…

— Посовещались мы тут по дороге… Грех это, конечно; однако необходимый… готовы мы на себя его взять.

— Что за грех-то вы надумали?.. — Вовчик начал уже догадываться.

— Вадим прав был — не будет у нас мира с Гришкиными и Хроновскими головорезами!

— … … …

— Ну. Ну?..

— Надо их отравить!

Вовчик вздохнул. Как сговорились, а! И ведь все так были против смертоубийства! Хотя Вадим, конечно, предлагал несколько иное…

— Чем, поганками?

— А хоть бы и поганками. Это неважно — чем. Добавить в самогон… Грех этот на себя мы возьмём…

Вовчик опять вздохнул. По второму кругу пошло…

— А поганки вы заготовили?..

Провожая понурых стариков до двери, потом, глядя сверху вниз в их сутулые спины спускающихся по лестнице, подумал: а интересно, батюшка Андрей Викторович и бабушка Настя придут?.. Тоже насчёт «поганок в самогон» и с готовностью «взять грех на себя»?..

Охх, странны люди и странны их мысли и мотивы; сколько не изучай — всё одно удивлять не перестают…

ПЕЧАЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ

Артист, как всегда, выигрывал.

Он теперь часто выигрывал, почти всегда. Альбертик был слабым соперником в ВарКрафт; но он был единственным более-менее достойным соперником: два-три парня из Хроновских, кто имел хоть какое-то представление о стратегиях, были ещё хуже. Остальные «в прежнее время» максимум что могли — это резаться по сетке «в танчики». Но «танчики» Артист не любил.

Альбертик играл, в сущности, неплохо: шустро двигал мышкой, непрерывно кликал, реакция у него была хорошая, он успевал сделать за единицу времени — а ВарКрафт ведь игра в реальном времени! — больше «ходов», чем Артист, — и, тем не менее, в четырёх случаях из пяти неизменно поигрывал.

Ему не хватало того, что называется «стратегического мышления»; и что было, как с удовольствием думал о себе Артист, у него, его оппонента. Альбертик пытался выигрывать за счёт реакции и быстрого перемещения войск по полю; но постоянно тормозился из-за то недостатка тех или иных ресурсов, то из-за непрокачанности во-время юнитов; то из-за неграмотного расположения войск на карте, что препятствовало быстрому подтягиванию резервов. Артист с удовольствием использовал все ошибки своего юного соперника; он не торопился, и раз за разом выигрывал за счёт опыта, за счёт во-время подтянутых резервов; за счёт того, что не забывал о ресурсах «в тылу» и во-время апгрейдил свои войска. Раз за разом выигрывая, он реально чувствовал своё именно интеллектуальное превосходство; ощущал себя, чёрт побери, не старостой, «неформальным лидером» в заштатной деревушке, а действительно Лидером, Вождём!

Альбертик злился, проигрывая; и это нравилось Артисту, это ещё больше настраивало Артиста на положительные эмоции к мальчишке. Ему нравилось, когда ему проигрывают, и когда по этому поводу злятся…

Так они рубились практически каждый день уже месяц; иногда чуть не по суткам; сразу как удалось достать эти пару ноутов и мощный бесперебойник; при участии кого-то из Хроновских пацанов, сведущих в компьютерном железе, поставить на них ВарКрафт и соединить их в локальную сеть, периодически подзаряжая от генератора стоявшей во дворе автомашины.

Они сидели друг напротив друга, в противоположных углах большой комнаты дома покойной бабки, теперь всецело принадлежавшем ему, Артисту. Он, Артист, на диване, на котором и спал ночью; Альбертик — на тахте, на которой ночью спал живший в доме Артиста «пропагандист и политтехнолог» Мундель. Сейчас его не было — по-обыкновению, видать, занимался своими пропагандистскими делами.

Негромко гудел в углу блок бесперебойного питания. Динамики двух соединённых в сеть ноутбуков рычали, визжали; предсмертно вскрикивали голосами гибнущих юнитов — очередная партия вступала в свою завершающую стадию. И опять, как всегда, Альбертик прозевал проход «бомбардиров» Артиста к своей базе, и, увлечённый атакой, поздно заметил расстрел своего «Дворца Вождей» — он играл за орков. В итоге, при наличии вполне себе прокачанной и боеспособной армии, он остался без тыла и без резервов, — очередное поражение было вполне наглядно и неизбежно; и Альбертик, вполголоса выругавшись, захлопнул крышку ноутбука.

— Партия! — довольно улыбнувшись, и также отключившись, потянулся Артист.

— Партия, партия!.. — раздражённо согласился и мальчишка; и всё же добавил: — Всё равно так нечестно! Вы всё время выигрываете только за счёт того, что сносите мне тылы… что за интерес! Чё бы честно не сражаться??.

— Ээээ, юноша! — как всегда после выигрыша, Артист был благодушен, и настроен объяснять «молодому поколению» всю их недалёкость по сравнению с ним, стратегом:

— Где и когда ты видел-то «войну честно», «войну «по-правилам»?? Война это… ну-ка, Хокинс, что такое война?..

«Хокинсом», Джимом Хокинсом, Альбертика стали называть после того, как в деревню попала «с пригорка» взятая «на почитать с обменом» невесть как попавшая в глухомань книжка Стивенсона «Остров сокровищ» (собственно, её оставил приезжавший с Владимиром из Оршанска Женька).

Пройдя через несколько рук и изрядно поистрепавшись, она в конце концов попала в руки к Альбертику, и тот, изнывая от безделья в зимней деревне, проглотил её залпом за один день и одну ночь при свете фонарика.

«Остров сокровищ» произвёл на Альбертика сильнейшее впечатление; настолько сильное, что на следующий день он даже попытался поговорить по сюжету с Артистом, с БорисАндреичем, как он его знал.

Перед внутренним взором мальчишки вставали горбатые лазурные волны; надувались попутным ветром белоснежные паруса; в ушах звучали скрипучие крики чаек и хриплые от рома голоса пиратов, искателей сокровищ; гремели выстрелы мушкетов и раздавались хрипы и предсмертные ругательства умирающих. Пальмы и феерично яркие попугаи; белоснежный песок и жаркое южное солнце; кортики и абордажные сабли, «Весёлый Роджер» на мачте и смертельная борьба на забытом в океане богом и людьми клочке тропической природы, — и в эпилоге громадная куча сокровищ, разом решающая все житейские проблемы — навсегда, на всю жизнь!

Всё это поразило воображение пацана, ранее пренебрегавшего такими «детскими книжонками»; и он, полный впечатлений, попытался обсудить прочитанное с Артистом, но… увы, мозги, не прокачанные умением внятно и складно выражать свои мысли, а привыкшие только лайкать и перепосчивать картинки и статусы в соц. сетях, рожали только какое-то жалкое блеяние:

— Эт-та, дядь БорисАндреич, клёва же! Эта — остров! Как ево? — тропический! И эти — пираты! А пацан, ну, Хокинс который, ну, проник! То есть — на остров, и раскрыл их, эта, планы! Спрятался! А этот — Сильвер! — ну, мужи-и-ик! На одной ноге — но круто-о-ой! Главный у пиратов. Одного, который возбухнул чо против — костылём в спину шарах! Потом ножом ево, ножом! Реально крут — его вся банда боялась! Только они мудаки — его не послушались; а так-то он самый умный! Там вообще-то возникать против него никто не смел — он сразу!.. Потом который возбухнул — он его из пистолета — шарах! А Джим Хокинс корабль у него угнал, в натуре, и чпокнул того… ну, который был на стреме на корабле! Там, в натуре, всё Хокинс сделал — и в конце они кучу бабла огребли! Эта… золота, луидоров там всяких! Дублонов… это чё?

Артист, слушая невнятные Альбертиковы излияния впечатлений о книжке, поначалу не мог понять: он что, шутит? Неужели, дожив до вполне уже «возраста наступления уголовной ответственности», пацан так и не удосужился прочесть книжку, всегда везде и во все времена считавшуюся классикой подростковой приключенческой литературы?? О чём думали его родители, чем они были заняты, если мальчишка только оказавшись волею судьбы в затруханной деревушке, чисто случайно открывает для себя мир Стивенсона, мир пиратов и приключений?

А, да-да! — он вспомнил самодовольного Рому, теперь покоившегося в заброшенном погребе на краю села, — какое уж тут «развитие» пацану! На тебе комп, интернет — и отъ. бись! И, как водится, и комп, и интернет, конечно же, не были использованы для знакомства с классикой литературы или для саморазвития, а, как если бы обезьяна микроскопом колола орехи — использовался только для серфинга по дебильным «контактам»…

В какой-то миг Артист испытал к пацану даже жалость — но тут же столь глупое чувство сменилось чувством презрения к сопляку, не могущему даже связно изложить свои ощущения от прочитанного — одни «шарах!» да «п. здыкс!» Тьфу!

Но Альбертик, полный впечатлений от прочитанного, делился своими корявыми впечатлениями со всеми, и вскоре в деревне его не называли иначе нежели Хокинс, Джим Хокинс, удачливый юнга с «Испаньолы» — и ему это понравилось!

Собственно, после того, как староста нашёл в нём партнёра по игре в ВарКрафт и почтительного слушателя его, БорисАндреича, излияний, новоиспечённого Хокинса и впрямь можно было считать удачливым: жизнь повернулась к нему своей положительной стороной.

Поначалу, после пропажи отца и трагической гибели от взрыва и ожогов матери, он, неприспособленный ни к чему реальному, попал в тяжёлую и глупую ситуацию: о нём никто не заботился; никто не напоминал о необходимости менять и стирать бельё, держать опрятной одежду; никто не готовил кушать и не озобачивался его здоровьем и самочувствием, и он стал опускаться всё ниже: перестал мыться, стал неопрятным вонючкой, о чём ему иной раз открыто говорили его сверстники с деревни.

Попытки требовать чего-то там от сестры, как в своё время требовал от матери, встретили со стороны Кристинки отпор: нафиг бы он ей сдался, инфантильный братец, умеющий только требовать! Братско-сестринские отношения между ними, и прежде-то не бывшие тёплыми, теперь окончательно прервались; да и сама Кристинка, озабоченная «устройством своей личной жизни» посредством попытки если не женить на себе Хронова, то хотя бы стать ему необходимой, вскоре перебралась к Витьке, совсем забив на своего малолетнего неумеху-братца.

Впрочем, насколько мог судить Альбертик, с «личной жизнью» у Кристинки было не так чтобы здорово, и завидовать ей не стоило: выбрав в качестве «жертвы» Хронова-Харона, она конкретно обломалась: Витька не только не питал к ней каких-либо чувств, кроме как желания трахнуть под настроение или припахать на какие-нибудь домашние хозяйственные дела, но и после пары-тройки оргий со своими «бойцами», сопровождавшихся неумеренным потреблением как гадского Валерьевны самогона, так и «таблеточек» Аркаши Туза, опустил Кристинку до уровня «отрядной шлюхи» — теперь не только он, но и почти любой из его банды мог и потребовать, и рассчитывать получить от неё сексуальные услуги.

В деревне об этом быстро прознали, и к Альбертику-Хокинсу, как младшему брату «отрядной Хроновской бляди» стали относиться жалеючи-презрительно.

Некоторое время он этим пользовался, кочуя по приятелям-сверстникам, там на халяву позавтракав, там пообедав, здесь переночевав, — но вскоре в деревне заметили, что после его визитов то и дело что-нибудь пропадает: от тёплых перчаток до часов, фонарика или банки консервов — и наглого Хокинса стали гонять с порога. Он совсем тогда опустился, озлобился; и, наверное, так бы и встретил однажды свой безвременный конец, застигнутый кем-нибудь из хозяев за взломом погреба или кладовки и будучи забитым на месте, если бы не вскрывшаяся страстишка БорисАндреича к ВарКрафту.

В общем, он сделался старосте необходимым — и вполне воспользовался преимуществами своего нового положения: подселился к нему, ночуя на матрасике около дивана Артиста, почти на положении домашнего животного; понемногу отмылся, переоделся в чистое, отъелся — всё это в очередной раз легло на плечи безответной жены БорисАндреича.

— Ну так что, Джимми, что такое война? — снова вопросил Артист: ему нравилось и ощущать себя умным, начитанным; и наблюдать, как кувыркается, неумело подбирая слова, его юный оппонент. Да и отдохнуть от игры надо бы — уже несколько часов непрерывно рубились.

— Ну чо — война! Это… все же знают! Пересеклись, значит — и мОчатся. Херачатся, значит. Как это, как в «Острове сокровищ» — те, значит, засели в крепости; а эти, пираты — их штурмовать! Вот — война.

— Дурак ты, Хокинс! Много добились те пираты, штурмуя блокгауз «в лоб»?..

Джим только сморгнул на такое определение. Что делать — это не папа; пришлось научиться проглатывать «нелестные оценки».

— Потому дурак, что принимаешь внешнее за суть! — продолжал Артист. — «Херачатся» или «мочатся» — это вторично, это лишь метод получения желаемого; а желаемое в войне — это победа, получение преимущества любой ценой, понял, недоросль? Получение победы или преимущества — вот суть войны, а не то, как это выглядит со стороны! А «херачатся» там наотмашь, или «в спину шило сунуть» — не суть важно; важно получить желаемое! Вот суть войны! А уж остальное… это так всё — литература и драматургия!

— Война!.. Что война! — Артиста тянуло пофилософствовать; собственно, мальчишка ему и нужен был и как партёр, и как аудитория:

— Война — это просто кусок жизни!.. А жизнь — вот для чего, думаешь, жизнь?..

— Ну, эта… чтоб жить.

— Чтоб жить… это верно. Но я вот что скажу — жизнь — это морок! Матрица! Но и как в матрице, в этом мОроке, в жизни можно, выполняя кое-какие условия, получать все наслаждения мира!

Вот это вот:

— это вот — понял?? «Когда б не смутное влеченье!..» А к чему влеченье…

Альбертик — Хокинс был совсем не дурак, и в поцессе общения со старостой понял уже, что если тому дать выговориться, пофилософствовать, подкрепляя свои рассуждения непременными стихотворными цитатами ни то из пьес, ни то из просто каких-то стихов, то БорисАндреич становится добрым — и за ужином можно будет лишний раз залезть ложкой в банку со сгущёнкой или там цопнуть кусок сахара, и потому поддержал беседу, вернув её к более близкой ему теме:

— Так что — базу в тылу расхерачить — вот и война?

— А?.. А ты как думал? Так оно и бывает. Войска готовятся к битве — а военоначальника раз! И прирезал кто-то ночью в его ставке. Война и коварство — два конца одного посоха. Или там тылы от снабжения оторвались — и встали… танки. Или войскам жрать нечего — падает боевой дух. Или колодцы отравлены на пути наступления армии. Или… а так-то — примитив! Вон, Гриша с этим своим комиссаром Хотоном попёр было буром на пригорок-то, «воевать»; ну точно как в «Острове сокровищ» — и что? Бойцов своих положил — и смылся, как обоссанная сявка! Нет, тут тоньше, хитрее надо!..

Борис Андреевич закатил покрасневшие от почти суточной игры глаза, мечтательно улыбаясь своим мыслям, явно представляя как рано или поздно он «тоньше и хитрее» разделается с ненавистной общиной. Хокинс смотрел на него со смешанным чувством уважения и презрения — как смотрит уличная собака на прохожего с колбасой: у него колбаса, конечно… но сам он, конечно, дурак! В общем-то Альбертик был уверен, что БорисАндреич из себя ничего не представляет, особенно со своими разглагольствованиями — но почему-то его явно побаивался самый реальный такой пацан в деревне — сам Харон; а для Харона, как Кристинка как-то рассказывала, убить человека раз плюнуть. Да и все в деревне это знали. А Харон ему ещё долю с добычи отстёгивает… непонятно!

А староста, как будто подслушав его мысли, свернул на «про недавнее»:

— …вот возьмём твою мамашку! Вот прикинь: была у Витьки с Вовчиком «война». Устроил он на него засаду — бойцов своих расположил, нацелил. А тот раз! — и не стал воевать; «коварством наполненный бокал подать ты можешь лишь однажды…» А, напротив, сделал ход конём: подорвал баньку с твоей маманей! Ну — война? Стволы, бойцы? А он взял — бабах! — и ушёл. И всё. Вот это — грамотно! Но мы тоже ему «подарочек» сделаем — он и не ожидает! Мы сде-е-елаем! Нанесём, в свою очередь, удар!..

Упоминание про его маму взбесило Альбертика-Хокинса. Мама была единственный человек, к кому он в той, прошлой жизни питал хоть какие-то чувства. А тут так всё просто: «возьмём твою мамашку», «подорвал баньку с маманей». Вовчик, конечно, сука и гад; и Альбертик не зря поклялся себе, что как-нибудь обязательно до него доберётся; но и упоминать про его маму так уничижительно тоже не стоило! Сам то!.. …чё из себя представляет?.. И потому он вопреки принятому уже правилу не перечить благодетелю своему БорисАндреичу не сдержался и зло брякнул в ответ:

— Ага — грамотно! Он, Вовчик этот, вообще всё делает «грамотно»! А вы-то! «По тылам», говорите? Значит, и тут — Вовчик воюет грамотнее: у них-то «на пригорке» дофига чо есть кушать, а в деревне — голодняк! Жрать с амбара не выдают уже какой день — значит и тут Вовчик вас обыграл! А вы говорите!..

Сказал — и испугался. Ах ты ж бля… А ну как прогонит!

Староста же лишь недоумённо поднял бровь:

— Как это «не выдают»? Как это «жрать нечего в деревне»? Свезли же всё в амбар и совхозный погреб — там все заготовки, что ты несёшь, Джимми? Что-то ты путаешь.

Хокинс заторопился скороговоркой:

— Чо я путаю, что путаю-то?? Реально с амбара и погреба давно ничо не выдают! У многих запасов нет, многие на подсосе — вот и Димкины родители, и Куликовы, все точно вам говорю! Вы чо не знали, что ли? В деревне все знают! И к вам ходили… вроде.

БорисАндреич насупился — это было что-то новое. Этого он не знал — если пацан не врёт, конечно.

— Жена! Слышь?? Сюда иди.

Через секунды скрипнула дверь, появилась тенью жена БорисАндреича, молчаливая и безответная Зоя Михайловна, «Зойка-забитая», как её называли в деревне, чтобы не перепутать с другой Зойкой, Куликовой-младшей. «Забитая» она звалась в деревне вовсе не потому, что кто-нибудь видел когда-нибудь, чтобы староста поднял на неё руку — нет, он её не обижал, во всяком случае на людях; но была она такая робкая, тихая, постоянно испуганная, постоянно угождавшая своему мужу и повелителю, что иначе как «забитая» её было не назвать…

За ней в дверь просунулась девочка лет пяти. Это не была дочка БорисАндреевича; его дочка как мышка, старалась не показываться на глаза БорисАндреичу, отцу — хотя в деревне шептались, что никакой он ей не отец: и никогда каких-то хоть чуть отцовских чувств к девчонке не проявлял, и не похожа она на него ничуть, да и откровенно боится «папу». Это была Вероника, невесть откуда дней десять назад появившаяся в доме девочка.

Была она умненькая, хорошенькая; неплохо одетая — видно, что в своё, не в чужие обноски — и… одна. Куда и почему делись её родители, Хокинс не знал, а БорисАндреич не распространялся. Вот так вот просто — появилась в доме маленькая девочка, ещё одна, почти ровесница «дочке» БорисАндреича — и всё. Собственно сейчас, в зимней деревне, не особо-то между собой общались, и появление девочки в семье и доме старосты прошло почти незамеченным «общественностью». Пока что.

Маленькая Вероника постоянно была при жене БорисАндреича, играла с его дочкой, и крайне редко появлялась при нём. А вот тут вдруг просунулась. В ручке она держала обсосанный леденцовый петушок на палочке — не то после мены «с пригорком», не то самодельный: в деревне, у кого был сахар, тоже наловчились делать немудрящие сладости. У старосты сахар был…

— Зоя, где Мундель??

— Боря, Сергей Петрович как ушёл с утра, так и не появлялся… По домам, как всегда. — Кротко ответила та.

— Ага. Как придёт, увидишь — сразу чтоб ко мне. И ещё — тут вот Джимми говорит, ко мне чуть не делегация приходила, насчёт проблем с продовольствием… было??

— Боря, так приходили же… Третьего дня. Эти…

— Не перечисляй, не нужны они мне. Почему… это… не дошли??

— Так ты же и прогнал.

— Я??

— Ну да. Вышел в прихожую — и как гаркнешь: «- По всем бытовым вопросам — к Хронову!!» И опять за компьютер. Помнишь, нет?..

— Нет…

Артист поскрёб отросшую щетину. Или, кажется, правда приходили?.. Вроде было что-то — но очень не ко времени.

— А что вообще со жратвой у нас?

— Сейчас борщ будет готов; мясо, правда…

— Да не у нас, а в деревне! Что говорят?

— Так я, Боря, не общаюсь ни с кем, ты же знаешь… С соседкой если только — она говорила, что плохо… что не дают ничего. И ещё что как бы пенсию ей бы надо за убитого-то сына её…

— Две! Пенсии. Нет, три. Или пять. «На трупах тех пусть вырастет шиповник!..» В Оршанск пусть обращается. Давай, иди к борщу…

Жена его тут же исчезла за дверью, а маленькая девочка, крутившаяся возле неё и с любопытством рассматривавшая «дядю» на миг замешкалась, — БорисАндреич вдруг ловко, потянувшись, словил её за плечо, — она замерла. Он аккуратно вынул у неё из руки остатки леденца на палочке, под изумлённым взглядом девочки критически его осмотрел; затем вытер леденец о её же шарфик и сунул его себе в рот… Девочку же подтолкнул к двери:

— Иди, иди…

Хокинс смотрел изумлённо. Он знал что БорисАндреич страшный сладкоежка; и что, как бы сказать помягче, не сентиментален в семье; но чтоб так… Девочка проводила свой леденец потрясённым взглядом; потом на её глаза навернулись слёзы…

Староста прошёлся по узкому проходу между тахтой и диваном, аккуратно перешагивая через тянущиеся компьютерные шнуры и провода; задумчиво погонял леденец с одной щеки на другую, потом вынул его за палочку, и, держа на отлёте, скомандовал:

— Ты это… Хокинс. Вот что. Ты топай к Хронову, скажи, чтобы сюда шёл. Мигом. Чтоб не шёл — летел!

Альбертик-Джимми поднялся. В общем-то он привык уже, что он, кроме как гейм-партнёр, ещё и на побегушках, и его это устраивало; но сейчас он как-то засомневался:

— Борис Андреевич, чо, прямо вот так вот: «чтоб Харон шёл»? Сюдой? И чтоб не шёл — летел?..

— Ну да. Что непонятного??

— А… а он пойдёт?

БорисАндреич несколько секунд непонимающе-зло смотрел на подростка, потом сообразил: а ведь для этого сопляка Хронов тут действительно «важная фигура» — командует отрядом, вооружёнными пацанами; ходит «в рейды» и приходит из них «не пустым» — а кто есть он, староста? Поставленная прежней властью административная единица? Распределитель работ и собиратель податей? Любая должность держится на авторитете власти; а авторитет власти — на её силе, на способности принудить подчиняться. Власть должна предоставлять плебсу видимые символы себя — повесить там кого, или четвертовать прилюдно… А если сейчас центральная власть кончилась — то и плевать хотели тут на её прежних ставленников; тем более… тем более, что ведь он сам и посылал всех «решать вопросы с Хроновым»! А у Хронова — стволы и «дружина»; так кто сейчас в деревне авторитетней?? Правда, Витька нутром чует, что БорисАндреич — не просто «административная единица», очень хорошо это чует; и до сих пор хвост не поднимал… чёрт побери, так, может быть, «до сих пор»?? Он, Артист, устранился от местных дел; нырнул в этот ВарКрафт как в наркотик — так может уже и… власть уплыла?? И Мунделя нет… Какие-то дела с амбаром, с погребом, с невыдачей пайка жителям… чёрт-те что делается, а он тут…

— Вааааа!!! — совершенно не в тему заревела малышка, до которой вдруг окончательно дошло, что «дядя» вот так вот просто забрал; вернее, у неё отобрал её лакомство, её петушка, которого они с подружкой, с дочкой Зои Михайловны, облизывали по очереди уже второй день… — Тё-ётя Зо-оя!! Дядя у меня петушка забра-ал!!

Артист непонимающе уставился на неё. Ещё миг — и он отвёл ногу, чтобы пнуть маленькую; но перед этим дверь в соседнюю комнату-кухню распахнулась, и жена метнулась, подхватывая девочку на руки:

— Боря!! Не надо! Она… она маленькая, она больше не будет!! — и, испаряясь за дверью вместе с ней, уже бормоча захлёбывающейся слезами девочке: — Никочка, Никочка! Сколько раз я говорила тебе — не ходи в ту комнату, когда там дяди! Не плачь, я тебе потом ещё петушка дам… когда-нибудь…

Артист проводил её взглядом; сунул остатки леденца в рот, похрустел им; выплюнул палочку; и, ещё помолчав, вдруг шагнул к старенькому комоду, выдвинул ящик, и, порывшись, достал оттуда большую тяжёлую пистолетную кобуру на ремне:

— Пошли, Хокинс. Сходим к Витьке сами. Проветримся заодно малость, заигрались мы чуток кажись…

А у Витьки было чо-то хорошее настроение.

Витька развалился на диване, закинув ноги в носках на стул, и разглагольствовал перед сидевшей перед ним «дежурной сменой»: двумя парнями из своей дружины. Сам-то он в «казарме», куда согнал всех своих «солдат» и обязал там жить, и ночевать, конечно же, появлялся только чтобы раздать указания и оплеухи, назначить дежурных; ну и иногда чтобы попьянствовать с «личным составом»; предпочитая жить по-прежнему у бабки.

Впрочем, в отряде он установил жёсткую дисциплину, наказывая за любой косяк; и сам ночевал у бабки не всегда — а кочевал по Озерью: то у Кристинки в бывшем доме Вовчика, куда подселили сейчас ещё две семьи. Подселили, конечно же, не просто так, а с обязательством обеспечивать топливом, стирать-гладить и готовить жрать. Или ночевал у кого из «солдат» на дому — как он выражался, «с инспекционными целями».

Хронова боялись. Особенно после той памятной «децимации».

А сам он тайно боялся Вовчика; и, в чём он не признавался даже себе, Адельки — чьего пацана, Илью, он так жестоко прикончил с разрешения и благословления старосты. Доходили до него слухи, что бесноватая сучка с пригорка поклялась однажды убить его — и не просто убить, а замочить «с выдумкой и фантазией», как ему сформулировали сплетницы. Он-то, конечно, гордо им заявил, что «таких сук он топил по десять за раз в говне, вместе с их угрозами!»; но для себя выводы сделал… Адельку он боялся даже больше Вовчика, да. У неё, как бы, оснований для ненависти больше и было, ага.

Как-то однажды ему приснился кошмарный сон: что та топит, топит его в какой-то вонючей жиже, а он ничего сделать не может, и лишь пучит глаза и разевает в безмолвном крике рот, захлёбываясь; а вонючая жижа лезет в рот, противно щекотя нёбо…

Проснулся весь в поту, с бешено колотящимся сердцем; в кромешной темноте не мог долго понять, где он и зачем, и куда девалась только что топившая его жестокая сука… и почему пахнет дерьмом; и почему дышать трудно…

Потом уже зажёг фонарик — и всё разъяснилось: «душил» его здоровенный хозяйский кот, какого-то хера решивший спать у него на груди и шее; и чья густая шерсть лезла в рот и нос, затрудняя дыхание; а дерьмом несло от стоявшего в комнате не закрытого ночного горшка, вернее ведра, куда ночью, чтобы не тащиться на улицу, справляли нужду.

Со зла изловил и шваркнул утром кота об стену; а хозяевам, у которых в тот раз ночевал, за западло с горшком объявил наряд — два дня поставлять дрова в казарму… И послушались! — а куда они, нахер, денутся!

— Нормуль, пацаны! — разглагольствовал Витька, вертя по обыкновению в руках свой маузер, предмет зависти всей дружины и символ своей власти, — Всё у нас пучком! Вот так вот и надо дела делать! Хавка есть, тепло есть, формяга!..

Он поднял со стула ногу и полюбовался добротным камуфляжем, предоставленным Аркашей Тузом, — кстати, бесследно сгинувшим из деревни после того памятного гешефта. Камки были не все новые, конечно; а кое на каких виднелись вроде как и застиранные следы крови, или там дырочки, на что пацаны между собой бухтели, что «нам, бля, с трупаков камки дают…» Но себе он, конечно, выбрал новьё…

— Вот. В деревне нас уважают. «На пригорке», бля, боятся!..

Под почтительно слушавшим его одним из бойцов скрипнул стул.

— Я те грю — бояцца! — строго заверил Витька, воспринявший скрип чуть ли не как возражение, — Ссат нас мрачно! Они ж понимают, что нам их раздавить — как муху!..

Опять скрипнул стул; второй пацан почтительно откашлялся. Оба они участвовали в том «походе на пригорок», и потом таскали своих (и Гришкиных) раненых бойцов; так что насчёт кто кого боится, у них были свои соображения — но тщательно скрываемые!

— В натуре говорю! — ссат нас мрачно! Это только этот, комиссар из города, Хотон, из каких-то своих соображений не дал их додавить; негуманно типа, общественный резонанс… а то б!.. Я Гришке говорю — чё ты, в натуре?? Хули вы тут менжуетесь как целки, давай я со своими — усилишь меня своим десятком — и я те через полчаса этого Вовчика голову прикачу как футбол, вместе с башкой того попа! Нееет, грит… сам. А потом Хотон этот влез… Знаете, как Гришка меня уважает!.. — вдруг ни с того ни с сего заключил он.

Пацаны почтительно покивали. С Хароном вообще было лучше во всём соглашаться — а то мог выйти из себя и засадить из своего маузера. Один раз так-то было уже — мочканул навскидку в Леща — чуть ухо не задело! Так потом сам же смеялся: «Я, говорит, Лещь, с этой машинки на сто метров в банку пива не промахнусь; чо ты, думаешь, я в тебя с пяти метров промахнулся?? На испуг я тебя, на испуг!..»

Точно ли «на испуг» или спсиху, никто выяснять не стал, конечно; как и способность Харона попадать с маузера на сто метров в банку пива, — но что он псих, и стрельнуть может, — это все знали…

— Чо молчите?? — Витьке хотелось общения.

— Дров заготовили??

— Да… Да. Вить, то есть Харон — эта, я спросить хотел, — там вот старый дом на краю, он развалился уже; там забор уже разобрали… Может, оттуда брёвен притащить; напилить тут, наколоть — надолго хватит? Чем таскать так-то?

— Это какой дом?.. А, нет! — Витька сразу вспомнил дом на краю села, где в обрушившемся погребе лежал труп Ромы, — Нет, нельзя! Запрещаю! И следите, чтоб деревенские туда тоже не ходили! Брёвна нам эти потом понадобятся! Мы это… блиндаж будем с них строить. Потом.

Пацаны пожали плечами, кивнули — мол, как скажешь…

— Вот… А ты вот, Селёдка, кем был в… «до того как»? — резко сменил тему разговора Харон.

Да. Теперь так и делили время — на «тогда» и «после того, как». После «чего» не уточняли — у каждого это было своё, и со своей даты; общее у всех было одно — «после того как прежняя жизнь кончилась».

— Я… эта… я на стройрынке в павильоне работал, керамическую плитку продавали. Типа менеджер.

— А, продавала!.. А ты, Толстый?

Второй молодой парень, постарше, вполне, впрочем, оправдывавший своё погоняло толстым пузом несмотря на молодость, и столь же одуловатым лицом, сморгнул, помедлил, и выдавил из себя:

— Я инженером по эксплуатации был. Здания. Вернее, комплекса зданий.

— Ого! — поразился Харон, — Инженером!

— Ну, типа, да. Там за техникой следить; чтоб сигналки работали, свет там, пожарная безопасность… Сторожам графики составлять опять же. Ну и вообще.

— Чо, бля, начальником был ох. енным?? — что-то вдруг завёлся Витька, и даже перехватил поудобнее маузер, — Графики-ведомости??

Его негодование ему самому было понятно: он сам в нескольких местах, было, работал сторожем-охранником; ненавидел «начальство», и вот, вдруг, обнаружил одного из бывшего «сословия работодателей» — но теперь уже в своём подчинении.

— Да не, каким там «начальником»?? — испугался Толстый. Его и так порядочно обижали в дружине, «наказывая» за брюхо и вислые щёки; даже как-то отобрали любимую золотую цепочку, с которой прибыл из Мувска, — Так, — тоже на подхвате. Подай-принеси, просто рядом с директором. Меня, собственно, папа устроил.

— Нихера себе тебя «папа устроил»! Чего меня так «папа не устроил»? — проворчал Витька, — Деловой, што ле, папа?

— Ну… так… бизнесом, типа, занимался. Знакомства были…

— Бизнесом — шминдесом… Жили, небось, в коттедже??

— Угу.

— А тут как?

— Так вышло…

Вообще Витьке ещё Мундель указывал, что «надо бы о своих подчинённых всё знать», узнавать путём «дружеского опроса»; и даже, по примеру сержанта в СА, иметь записную книжку с данными на подчинённых, — но Витьке заниматься такой хернёй было влом, и он вот так-то обычно «делал открытия» насчёт своих «солдат». Обычно совершенно случайно.

— Вы-ышло!.. Ишь, пузо наел!..

— Я говорил уже — это генетическое у меня…

— «Генетическое»!.. Иди, нах, сходи, генетический, на улицу, принеси ещё дров, пусть сохнут. На улицу, я сказал!! — мстительно рявкнул Харон на Толстого. Тот понуро вышел.

— Вот чмо!..

— Ага. Ага! — тут же согласился второй дежурный, Селёдка. Почему Селёдка? Что-то от фамилии, не иначе.

И тут же, воровато глянув на дверь, за которой скрылся напарник, зачастил:

— Харон, а, Харон! Эта, разреши обратиться!.. Тут такое дело: соседка наша, ну, сожительница, Томка, она, бля, залазит в наши запасы! Когда не видим. И отпирается потом — но маманя-то знает!.. Вот сука! И ещё — она Мувская, не с Регионов!

— Ну и чо?.. — Витька зевнул. Стукачество-доносительство, клевета и оговоры в последнее время расцвели в Озерье пышным цветом. Городские в подавляющем большинстве своём жители деревни, в условиях потери привычных развлечений в виде тележвачки, в условиях скученности и тесноты, лишившись привычного уровня жизни, привычного быта, сейчас, зимой, когда кроме как по топливу других тяжёлых работ не было, как с цепи сорвались: все стали конфликтовать со всеми, доносить, сплошь и рядом выдумывая вообще уж дикие небылицы — вплоть до «работы соседей на разведку генерала Родионова». До собирания сплетен и доносов большим охотником был Мундель-Усадчий, он записывал их даже себе в особую книжечку; но этот «пропагандист» сам ничего не решал, только через старосту или Витьку; а староста, в последнее время увлечённый компьютерной заразой, тоже всех гнал к Витьке. Вот и стали напрямую к нему…

— Я тоже Мувский. И чо с того…

— …их бы нахер отселить, а?..

— Куда, нах?..

— Ну… хоть к этим, ну, где старика мы тогда вальнули!

Вот суки, а! Ни дня спокойно! — постоянно достают!.. А чо я должен? В их проблемы вникать?? Бля…

— Тамарка-соседка — это кто? Это Дени что-ли мамаша?

— Ага…

— Ты чо, ох. ел, ща, я семью Дени в дом старикана отправлю??.

— А чо. Там пусть… а то эти, там, живут как короли, бля! И нам свободнее будет!

— Совсем дурак? Он на отшибе — там их Вовчик со своими блядями и прирежет! А ты чо думал?? Или взорвёт. Или их семейка этого старикана потравит! Ага, ща я разбежался — Дени семью переселять!.. Сам переселиться не хочешь??

— Это вообще-то наш дом. Бабки, в смысле.

— А мне пох! Ты чо, в натуре, Селёдка, думаешь сейчас кого-то еб. т «чей дом»?? В смысле «на кого записан»? Совсем дурак? Не собираюсь я вникать, чо вы там не поделили… Эта… как его? — уживайтесь! Вот — уживайтесь! А то — этого отсели, тех пересели… Чтоб поменьше жаловались — меньше домой бегай, понял??

— Понял, Вить, понял… — парень сообразил, что так ничего не выйдет, и решил зайти с другого бока:

— А эти, ну, в доме на краю, старикана семья — чо они, в натуре, как баре! Без подселений?..

— Там и так народу дохера — все эти их родственники!.. — в последнее время, после того, как БорисАндреич стал нагло переправлять все хоз-быт-дела деревни на Витьку, тому поневоле пришлось маленько начать разбираться в быте деревни.

— Так они — нафига? От них же никого в дружине нету! И этот — здоровый лоб, зять ево, старикана того, — ходит, так… в глаза не смотрит! Какую-нибудь херню думает!!

— Ну и чо?? — разговор Витьке стал надоедать. Нет чтоб про баб потрепаться, или там из кино чо вспомнить — какая-то херня! — У нас тут половина кого ходит — и херню думает! На другую половину. А та — на эту. И — друг на друга. Ху-гы. И чо теперь??

— Замочить их. — глубокомысленно посоветовал пацан, — А чо? Чо их оставили-то? Тоже надо было вместе со стариканом — и замочить!

— Всех?

— Всех, ага.

— Ты мудаг, Селёдка! — Витька, всё так же, с ногами на табурете, полулёжа, прицелился дежурному в лоб, и тому явно стало нехорошо — Харон хоть сейчас, вроде, и в норме, не обдолбанный, а вдруг решит попробовать свою меткость…

— Бам! — Витька чуть подбросил маузер, изображая выстрел, — Знаешь, почему мудаг? Потому что не соображаешь! Вот наступит весна. Надо будет всякую херню, которую щас лопаем, сажать: картошку там, горох… морковку. Кто будет сажать? — ты? Я, может?? Хер там — мы территориальная оборона, а я — её командир! И копаться в земле весь световой день будут они — неблагонадёжные! Вот и хорошо, что их много! — будет кому вкалывать! А мы их будем пасти! Понял??

— Ага. Понял! — Селёдка восхитился командирской прозорливостью.

Он не знал, конечно, что некоторое время назад сам он, Витька, на «совете» предлагал «всех, кто не с нами», то есть из чьих семей пацанов в дружине нет, потиху перемочить… БорисАндреич промолчал, Мундель Витьку высмеял, а юрист Попрыгайло тогда ему и растолковал внятно «политику партии»: что в будущем году как в этом не будет — что «все пашут». В следующем сезоне толпу, говорит, поделим: на «чистых» и «нечистых», на кшатриев и париев, а сами заделаемся, типа, браминами!.. Витька этих аллегорий не понял нефига; но сообразил, что чтобы что-то жрать было — нужно чтоб в поле кто-то работал. Вот они, «неблагонадёжные», и будут работать! И больше вопрос о том чтоб «всех лишних перемочить» не поднимал… Вот и сейчас пригодилось: объяснил дураку почему «нельзя» — ишь, как с уважением смотрит!.. А ты думал… Управлять целым населённым пунктом — это тебе не хухры-мухры, тут соображать надо!

Витька почувствовал удовлетворение.

Вообще, бля, на меня всё повесили, нах! Я тут всё решай! А сам, бля, с Кристинкиным братаном в солдатики играется, как ребёнок, бля! А я тут тащи всё…

Как будто подслушав его мысли за дверью послышались негромкие голоса; потом дверь скрипнула, и появился — вот он, собственной персоной: староста БорисАндреич!

Витька непроизвольно убрал ноги с табурета и сделал попытку встать. Потом, правда, передумал; и остался сидеть, только подобрав ноги в вязаных носках; да маузер отложил в сторону. А то как-то очень уж по-школьному получилось бы — типа вошёл учитель, ученики встали… Надо как-то это, рейтинг свой соблюдать, да. При подчиненном в особенности. Хотя на душе и стало нехорошо. Собственно этого визита он давно и ждал, и боялся. Как раз с той ночи, как не глядя дал Аркаше Тузу подчистить общий погреб и амбар. А сам… сам тогда, в эйфории от полученных игрушек: маузера вот и бинокля, да от новой формы, расслабился, закинулся подогнанными так «во-время» Аркашей таблеточками, и… и не усмотрел, не проконтролировал. Ну не мог же Витька, в самом-то деле, знать, что Аркаша аж две фуры пригнал, да со своими грузчиками! Думал — ну, приехал на газельке или на зилке, сколько он там выберет?.. Пусть грузит — херня! Там много, никто и не заметит; а заметят — скажу «не ваше дело!» — и во, маузер в рыло!!

Кто ж знал, что сука-Аркаша такой шустрый окажется…

В общем, этого визита Витька побаивался…

Собственно, если бы не Селёдка, Витька бы и встал. Чёрт его знает… Одно дело в спокойной обстановке думать там всякое: что он «сам по себе», или там что «почти самый главный», и даже «да за. бал этот староста!»; однако ж в присутствии БорисАндреича все эти мысли быстренько, как дым от шмали в воздухе, растворялись, уступая место какому-то животному страху. Перед БорисАндреичем. Не. Перед тем, кто вошёл в облике БорисАндреича — Витька кишками чувствовал, что что-то «в БорисАндреиче» «сидит», и когда «оно» «выглядывает»… Оооо, нафиг-нафиг!

— Привет, Витя! — поприветствовал его староста, — Сидишь? Сиди-сиди!.. — как будто заметил его попытку встать.

— Я вот с Хокинсом решил зайти, тебя проведать… Да, мальчик пусть пойдёт погуляет…

Витька мотнул подбородком, и Селёдка скрылся за дверью. Хокинс тоже не появлялся, были они теперь с БорисАндреичем в комнате одни. Как-то даже проще стало — не надо было что-то из себя изображать… И потому Витька особо не переживал, что голос его дрожал:

— А чо?.. мы ничо. Ага, сидим вот, базарим. Эта… дела планирую.

Борис Андреевич был в той самой куртке — тёплой, полувоенного покроя, что в своё время на дороге сняли с таможенника. Хорошо тогда взяли — шоколад, сгущёнка. И курточка хорошая, тёплая, зимняя — правда, с белесым пятном, где бабка кровь застирывала потом. Только её БорисАндреич так и забрал. Вот так вот по-простому — забрал и всё. Без объяснений. Да пох, в общем-то — у Витьки теперь классный натовский бушлат. Не хуже этой курточки. Вон висит… Витька дорожил им, потому не весил в прихожей — могут, могут, суки, и спереть; свои же; и потом хоть расстреливай всех — концов не найдёшь; были в дружине уже пре-це-ден-ты… А бушлат хороший, почти новый.

Оно и мыслей-то таких не было — так, мельком прошелестело что-то в голове при виде такой знакомой куртке на старосте, — но, чёрт побери, как-то передалось ему, что ли? — он тут же уставился на военный бушлат на стене, потом перевёл взгляд на Витьку, на штаны.

— Витя, а я и не заметил. Ты, я гляжу, приоделся опять? Где взял?..

— Ээээ… — Витька лихорадочно соображал, — Да где… Да там же…

— «На дороге»?

— Ну да… то есть нет! — Витька успел сообразить, что объяснять при каких обстоятельствах он вдруг обзавёлся двумя десятками комплектов формы будет затруднительно, — Так… подогнали!

— А кто «подогнал», Вить? — продолжал допытываться староста, и тут же заметил лежащий на диване рядом с Витькой пистолет, — А это что?

— Маузер!.. — глупо сообщил Витька.

— Я вижу, что не аркебуза! — поморщился на глупость Борис Андреевич и взял пистолет в руки. Повертел, прицелился в окно; продекламировал:

— Занятная вещица! — староста колупнул ногтём то место на патроннике, где дырка была заварена, потом грубо зашлифована; поднёс пистолет к носу, зачем-то понюхал:

— Ты его что, подсолнечным маслом смазываешь, что ли?..

— Когда как… Когда и подсолнечным.

Староста бросил пистолет обратно на диван; кивнул:

— Я всегда знал, что ты дурак, Хронов!..

Витька только сглотнул. Сейчас, без посторонних, ему были пох БорисАндреича «определения». Он беспокоился только за амбар и за погреб. Вот принесло его!.. Нет бы потом… потом, когда нибудь!..

Когда «потом» Витька сам себе сказать не мог; собственно, он понимал, что пропажа откроется; но в силу наплевательского отношения к жизни как-то предпочитал думать, что если «потом», то «оно само как-нибудь рассосётся!» Потому и посылал нах все эти «делегации» что «есть нечего!..» Кого это волнует! Но вот старосту, БорисАндреича, не пошлёшь… Может, он не потому и пришёл?.. Может, так…

И потому Витька охотно поддержал разговор — да о чём угодно, лишь бы не о пустом амбаре и погребе!

— А чо дурак-то, Борис Андреич?.. эээ, Хозяин! — он помнил, что БорисАндреичу нравилось, когда его Хозяином называют; прошлый раз, наверно, только из-за этого Витьку и не запорол ножом!..

— Смазываю же!

— Нельзя подсолнечным, дебил! Моторов, что ли, в деревне мало, отработки слить не можешь, кретин? Впрочем, что с тобой говорить… не за этим я здесь. Пошли-ка в амбар сходим. В погреб. Одевайся давай.

Витька обмер. Вот оно… Бляяяя…

Одеваясь, натягивая сапоги; всё пытался сообразить, как отмазываться… За всё это время ведь так и не придумал…

Оделся. Подпоясал бушлат хорошим, милтековским ремнём; повесил через плечо обшарпанную деревянную кобуру с маузером. Заметил, кстати, что и у старосты куртка топорщится, и видна из-под полы кобура Антонова Стечкина… ой, бля, что будет!..

Проходя через комнату, где ютились возле печки «все остальные» — сама бабка, её родственники с дитями, воровато глянул не видит ли БорисАндреич, и сунул в карман прямо из кастрюли несколько холодных вчерашних картофелин. На край — подумалось — в схрон. Где отсиживался осенью, когда так-то вот староста бушевал… Хотя сейчас там всё снегом засыпало…

— Ключи взял? — сразу отрубил зыбкую надежду протянуть время на «забыл ключи» староста, — Я, Вить, тебе при себе велел держать, помнишь?

— А? Ну да, ну да, взял…

Чёрт. Зачем сказал что взял. Надо было сказать, что потерял. Ну и — что кто-то нашёл, и «всё украл»! Хотя сам понимал, что со старостой такая детская отмазка не пройдёт…

Похрустывая снежком, посматривая по сторонам, дошли до «площади», как теперь называли площадку рядом с бывшим правлением, бывшей конторой, бывшей общагой коммунарок — теперь казармой «дружины». Над трубой лениво вился дымок. Дежуривший у входа боец, заметив их, юркнул внутрь — явно с шухерным «Атас, братва, Харон со старостой!..»

У большого трёхдверного туалета на краю «площади» открылась дверь, появился ещё один… боец, бля. Лениво зевающий, и по пути к дверям казармы застёгивающий ремень на штанах. Увидел их, тоже поспешил укрыться в здании.

Но в казарму заходить не стали, направились к амбару и погребу.

Возле дверей Витька долго раскидывал ногами снег, тянул время — двери давно не открывали.

— А что, Вить, у тебя общественное добро никто не охраняет?.. — наблюдая за его манипуляциями, спросил БорисАндреич.

— Охраняют! — заверил Витька, — Щас у них эта, пересменка. То есть… смена охраны.

Охрану он давно снял — нечего было охранять.

— Ага… Ну давай, открывай, что ты возишься?

Наконец замок щёлкнул, открываясь. Витька вытащил его из петель, потянул дверь. Зашли в тамбур, зажгли фонарики. Во входную дверь за их спинами просунулась мордочка Хокинса. В голове у Витьки был форменный сумбур — чо делать?.. Открыли ещё одну дверь. Пахнуло запахом гнилой картошки, кислой капусты, ещё какой-то дряни.

Фонарики осветили обширное помещение: решётчатые дощатые загородки под корнеплоды, смятые вонючие сетки-мешки в углу, множество осклизлых капустных листьев. Кучка вялой свеклы в углу.

И всё.

Прошедший вперёд староста оглянулся:

— А где всё, Витя? Где, чтоб ты сдох, урожай??

Витька, пятясь спиной к выходу, лапая болтающуюся на перевязи кобуру, выпалил:

— Укр-али!! Ах, суки!!! Обокрали, бля! Я щас всю дежурную смену!..

— Я сейчас тебя самого, подонка! — Борис Андреевич рванул пуговицы на куртке, собираясь достать пистолет.

— Украли!! — заорал Витька, кидаясь на улицу; сбив по пути с ног Хокинса, и помчался по протоптанной дорожке. Прочь, прочь; хорошо что картошки взял; в лес, надо будет отсидеться!..

СОВЕЩАНИЕ. КРОВАВЫЕ ПЛАНЫ АРТИСТА

— таким предисловием открыл «совещание актива» староста.

Сидели за столом втроём: он, Борис Андреич, формально глава территориального образования «Озерье», и неформально — его повелитель и почти что владелец; и его «верные сподвижники»:

Бывший юрист Вениамин Львович Попрыгайло, аккуратно побритый, в нарядном свитере, из-под которого на боку топорщилась кобура пистолета; с демонстративно непринуждённым видом курил тонкую женскую сигаретку, явно демонстрируя, что «вы тут кувыркайтесь — а я сам по себе; сюда так, зашёл послушать ваши глупости». Сигаретка явно была не потребностью курить, а знаком статуса — с куревом в деревне было плохо. Мало кто догадался летом посадить самосад, и теперь самокрутки были ещё той валютой — а тут целая сигаретка, да ещё с золотым ободочком!..

Бывший же журналист (и «политтехнолог», как он любил себя называть) Сергей Петрович Мундель-Усадчий, плохо, кусками бритый; неухоженный и нервный, принюхивался и нервно поёрзывал на табурете — он тоже хотел курить, но попросить сигарету стеснялся, опасаясь нарваться на отказ, что больно ударило бы его по самолюбию. Потому он демонстрировал, что «давно бросил — и не тянет!». Одет он был существенно хуже: в байковой застиранной рубахе; из стёганой ватной безрукавки местами в разошедшихся швах торчало её содержимое — он был не такой запасливый, как экс-юрист, к тому же неженатый; и не такой влиятельный, как Борис Андреевич: ему приходилось довольствоваться всяким лежалым хламом из запасников бабки — бывшей хозяйки. На коленях его лежал его неизменный рыжий потрёпанный портфель, с которым он почти не расставался, и который не расстёгивал на людях; о содержимом которого в деревне ходили зловещие слухи… Только Борис Андреевич знал, что в рыжем портфеле «политтехнолога» кроме пары блокнотов с трудно читаемыми записями и потрёпанной «Лолиты» Набокова лежит двуствольный обрез, привезённый Мунделем ещё с Мувска. Обрез хорошего, красивого в прошлом, итальянского ружья. Зачем он таскает его повсюду, не мог сказать, пожалуй, и он сам. В силу профессии разбиравшийся в людях Артист считал, что это у него от жуткой неуверенности в себе — ему хотелось постоянно иметь под рукой что-то тяжёлое, железное, «смертельное»; могущее стать «главным доводом» — вот только Артист сильно сомневался, что такой трус и брехло как Мундель, вообще способен в кого-то выстрелить. Даже в себя.

Председательствовал Артист, Борис Андреевич. Весь «синклит», как назвал Совет староста, освещался хорошим газовым фонарём, включённым на «вполнакала», стоящим на столе, на клеёнке в весёленький оранжево-зелёный рисунок с зайчиками и морковками, и бросающим ровный мертвенно-бледный свет на лица.

Поодаль, не за столом, а на стуле возле двери, весь в зимнем армейском камуфляже сидел с видом «чего изволите» Мишка Лещинский, правая рука Витьки Хронова в дружине, и сейчас вынужденно его заместитель. Ему Борис Андреич конфиденциально сообщил, что отправил Харона для выполнения некоего спец-поручения; назначив его, Мишку, пока ВРИО, то есть «временно исполняющим обязанности» командира дружины.

Напряжённо вытянувшись, он с собачьей преданностью ловил каждое доносившееся из-за стола слово, попутно соображая, что если Харон с того «спец-поручения» не вернётся… а он вполне может ведь и не вернуться! — Мишка был совсем не дурак и знал за Хароном кучу косяков! — то «ВРИО» вполне может обернуться и постоянным назначением со всеми причитающимися должности плюшками. Главное — себя зарекомендовать! И потому он внимал каждому слову, всем видом показывая, что прикажите — хоть сейчас готов… да что угодно, хоть завалить кого!

Собственно, про «надо кое-кого завалить, чтобы выжить» речь за столом и шла. А чтобы Лещинский кое-чего ненужного для его ушей не услышал, его и посадили поодаль.

Разговор предстоял серьёзный, программный.

Староста с места, не вставая, кратко обрисовал ситуацию: запасов пищи, в смысле — общих запасов, из общественного амбара и общественного же погреба, откуда отпускался паёк по деревне, больше нет. От слова «совсем».

Почему, отчего?.. Староста покосился на напряжённо слушающего Лещинского, и не стал эту тему дальше развивать. Нет и всё. Пусто. Короче — «быть или не быть? — that is the question».

Что делать? Каковы ваши мнения, господа?

— «Что делать?..» Вечный вопрос интеллигенции… — рассматривая струйку дыма от сигареты, поведал экс-юрист, — Второй, столь же животрепещущий, «кто виноват», рассматривать не будем?

— Нет. Не будем. — староста вперился в лицо юриста, но Попрыгайло демонстрировал безмятежность:

— А, ну да, ну да… Было — потом куда-то сплыло; теперь — «что делать!..» Как обычно.

Торопливо, мешая слова и проглатывая окончания, вмешался Мундель:

— Несомненно, это проделали мерзкие подлые клерикальные крысы, фашистское стадо, ботоксные бляди, подмахивающие недофюреру, убийце и растлителю малолетних Хорю, сблокировавшемуся с подлым вероотступником, продажным жуликом и вором псевдо-священником, скакавшим на костях жителей Озерья, погибших по вине…

Староста, несколько секунд с интересом слушавший своего «пропагандиста и политтехнолога», хлопнул ладонью по столу, обрывая:

— Стоп! Не на митинге. Понятно, что «подлое фашистское стадо с пригорка» и всё такое — но это ты потом, населению расскажешь. Нам надо решать что делать…

— …кровавые выродки, укравшие еду у детей, не заслуживают снисхождения! — ещё успел пробулькать, торопясь, тот.

— Молодец! — похвалил староста, — Запиши в книжечку, — потом толкнёшь перед народом. Особенно вот это — про «выродки, укравшие еду у детей!» хорошо. Это проймёт, да. Про детей — это ты хорошо придумал, сказал, то есть. Но сейчас помолчи.

Мундель заткнулся.

Староста перенёс внимание на бывшего юриста:

— Вениамин Львович, Веня!.. А я ведь знаю, что ты сейчас думаешь… Ты думаешь «а идите нахер все с вашими проблемами, меня они ни в …» Правильно?

Попрыгайло обжёгся докуренным до фильтра окурком сигаретки, ткнул его прямо в зашипевшую клеёнку:

— А хоть бы и так? Вы тут накосячили, а мы — разгребать?? — и непроизвольно, — но это не укрылось от БорисАндреича, — локтём проверил под свитером кобуру.

Так. Бунт на корабле… Это ничего. Это он по глупости. Сволочь. Сейчас подавим…

— Веня… — голос старосты стал тих и низок, так, что сидевший поодаль Лещинский вытянул шею, прислушиваясь, — Веня. «Грехи других судить вы так усердно рвётесь; Начните со своих, И до чужих не доберётесь!..» Как бы тебе сформулировать… В общем-то так: да, кто бы и чего не натворил — расхлёбывать будем вместе…

Экс-юрист было открыл рот, чтобы ответить, но староста не дал ему на это времени:

— … ты помолчи, лучше, Веня; а то скажешь что-нибудь ни то, потом жалеть станешь, да и перед людьми будет неудобно… «Ни слова, о друг мой, ни вздоха… Мы будем с тобой молчаливы… Ведь молча над камнем могильным. Склоняются грустные ивы…»

Попрыгайло из сентенции Артиста уловил только «про камень могильный» и что ему предлагают заткнуться; и вновь потрогал локтём кобуру, пожалев, что Кедр свой оставил дома. Впрочем, это так… тут все свои. Более или менее. Но если наезжать будет…

Староста же продолжал:

— Ты, Веня, напомню я тебе, ведь продукцию в общий амбар не сдавал — так, для видимости… освободил я тебя…

Он покосился на Лещинского. А, пусть слышит — всё равно об этом вся деревня на кухнях шепчется; пусть юриста ненавидят — полезно! Пусть знает, кто его от гнева народного…

— … и ты теперь решил, что тебя общие дела не касаются?? Погоди, рот не раскрывай! Да. Общие дела. Общие успехи и общие, кхм, провалы. Ты смотри мне, Веня… Тебя ведь можно из «привилегированного сословия» и того… в плебс перевести! Без труда, кстати. А то и куда подальше!

Всё щупавший локтём кобуру Попрыгайло тут заметил, что руки староста держит под столом; и ему стало нехорошо. Насчёт старосты БорисАндреича он не заблуждался — из него такой же «честный в прошлом труженик», как из Чикатилы домохозяйка; видел он уже его повадку… и сейчас… Что ему в голову взбредёт!.. Он вспомнил, как убивали вместе Рому; про частые странные смерти в деревне-то… Экс-юрист, собиравшийся было отстаивать свою «эксклюзивность» увял. Вынул руки из-под стола, положил на клеёнку. Взглянул на старосту уже с другим выражением.

Ага. БорисАндреич удовлетворённо про себя улыбнулся, правильно восприняв его жест как если бы собака перевернулась на спину перед сильным соперником, подставляя незащищённое брюхо — жест подчинения. Готов. Вот так-то, сука! Уроком будет. Он неслышно перевёл флажок предохранителя на лежавшем на колене АПС в безопасное положение. А что? Если бы эта чернильница вздумал бы качать права, пришлось бы… хотя ножом, безусловно, привычнее. Но и ствол надо как-нибудь обновить!

— Вот. Так лучше. Да, не будем мы разбирать сейчас, куда делся весь урожай. Хотя определённые соображения у меня есть…

При этих словах Лещинский кашлянул. Староста взглянул на него; и тот заторопился:

— Борис Андреевич, да все знают!.. Приезжали две фуры с Оршанска, с ними был Аркаша Туз. Витька, Харон то есть, распорядился охрану снять и ключи ему дал. Они всю ночь грузились…

— А Хронов?

— Харон, Витька то есть, кайфовал… эта… таблеточки Аркашины. Эти, амфетамины. Аркаша привёз. Ну и — форму ему… нам. И маузер там, бинокль…

— Ясно. — Староста опять обернулся к соратникам:

— Итак?..

— Подосланы мерзейшим фюрером с пригорка, ненавидящим «жизнь по-новому», без молебнов-завываний во славу кровавого бога, фашистским пресмыкающимся стадом холуёв и проституток, жирующим сейчас за счёт голодных детей Озерья!.. — возгласил экс-политтехнолог.

— Как вариант, да, как вариант… — кивнул ему Борис Андреевич, — Не лучший, конечно; но для объяснения… Как там твой, Мундель, идейный вдохновитель говорил? «Чтобы в ложь поверили, она должна быть чудовищной»? И — «Ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой»?..

— Это не ложь! — запротестовал тот, — Я убеждён, что сейчас, пока голодные дети Озерья плачут и не могут заснуть в своих кроватках, не имея получить хотя бы варёную картофелину, ботоксный мерзавец Хорь в компании с омерзительным попом-расстригой и пресмыкающимися перед ними подлыми тварями из Мувского вертепа разврата объедаются сейчас в своём логове порока на пригорке деликатесами и упиваются дешёвой водкой! И не важно, выгрузили ли нашу сельхозпродукцию непосредственно у них, или они получили свою долю подло украденного дешёвой водкой и всяческими деликатесами, — они виновны в том, что честные труженики Озерья сейчас лишились своего потом и трудом заработанного пайка, и их дети обречены на голодные рыдания, в то время как…

На протяжении всей тирады Артист с интересом рассматривал своего сожителя.

Общались обычно между делом, бегом-бегом: Мундель позавтракал у себя в углу, да убежал «в народ» — чувствуется, нашёл свою стезю, убогий придурок, квасить мозги одуревающим от информационного голода бывшим горожанам… А тут — как на ладони: неопрятные длинные сальные волосы (сам Артист так же давно волосы не постригал, и теперь они у него даже ложились локонами на плечи, но за чистотой волос следил. Да и брился часто и чисто, чего никак нельзя было сказать про Мунделя). Седоватая, с непробритыми клочьями, щетина на щеках. Бегающий взгляд. Манера постоянно нервно почёсываться. Или кусает его кто-то? Хотя нет, блох у нас нет; а появятся — утоплю засранца! А ведь появятся! — когда он последний раз мылся?.. Баню топим регулярно; вон, даже Хокинс в человеческий вид приведён, а этот?.. И воняет от него какой-то затхлой кислятиной! — как его в деревне-то терпят! Впрочем — говорлив, с сумасшедшинкой; эдакий переход от журналиста к юродивому — таких уважают по глупости-то, считают, что те «всё за народ», на себя времени нет… А он просто неопрятная скотина, и только! Интересно, за что его из политтехнологов выгнали?.. Должность хлебная, при любой власти востребованная… Не иначе за глупость. Да, для «того времени» — вопиюще глуп, да. Но сейчас и здесь — в самый раз. Как там говорят? «Интеллект общности стоит оценивать по интеллекту самых глупых её членов». А сейчас, без тележвачки сериалов и обмусоленных ведущими «новостей» стадо как раз к такой подаче и готово! Надо будет только его отселить в другую комнату… И Зойке сказать, чтоб его тряпьё прожарила над огнём, а то неровен час притащит нам вшей, скотина неопрятная…

— …продажные фашистские подстилки, скакавшие на костях честных тружеников, убитых кровавым фашистом Владимиром, сбежавшим в ужасе от справедливого возмездия…

У, как его несёт!.. Не иначе голодный.

— Это ты про каких тружеников? Зловеще умерщвлённых?

— Про честных и несчастных тружеников из южных азиатских республик, подло расстрелянных фашистским негодяем и мерзавцем, сыном американского миллиардера Владимиром!

— Это про гастеров, что ли? — изумился Артист — Так они же… и что — прокатывает такая подача?? Как люди такой поворот темы принимают?

— Народ знает, что только холуйство и пресмыкательство псевдо-религиозной биомассы сделало возможным!..

— Замолк! Запиши на бумажечку; потом изложишь. Народу. Хотя про гастеров — не надо; вряд ли в деревне посочувствуют «честным труженикам из азиатских республик»; не так давно это было и у всех на глазах. Хотя… Если глотают — то корми, что ж… Вениамин Львович — твоё мнение?

Экс-юрист, слушавший экс-журналиста с выражением определённого презрения на лице, в свою очередь высказался, и его идея показалась Борису Андреевичу не в пример удачней бреда Мунделя:

— что две фуры, мол, пришли из Оршанска для сбора продналога с села. Что вопрос был поставлен строго: или быстро выплачивается в натуральной форме весь продналог, включая долю общины с пригорка, либо население села репрессируется: переводится из разряда свободного поселения в разряд «спец-поселения с конвойной формой содержания»; обносится колючей проволокой, дружина самообороны разоружается и вместо неё вводится конвойный взвод. Всё население выгоняется из домов и переселяется… эээ?… переселяется? — юрист задумался, шаря взглядом по низкому крашеному потолку.

— …переселяется в палатки, в поле! — поддержал идею политтехнолог.

— Да. Население деревни переселяется в палатки; на ежедневные работы водится под конвоем!

Таким образом мы, то есть Хронов Виктор, вынужден был исходя из интересов людей, и передать в Центр, в Оршанск, все наличные запасы продовольствия, оплатив жизнь и свободу не только жителей Озерья, но и жителей «пригорка», церковной общины, чья доля сельхозналога также пошла в зачёт!

Староста крякнул от удовольствия: ну даёт! Действительно, когда захочет, этот крючкотвор-законник начинает соображать. Это, действительно, идея! — повесить на «пригорок» долги по продовольствию — мы, мол, и за вас рассчитались! Теперь вы нам должны как земля колхозу!

— …таким образом, в силу сложившегося положения, община должна нам определённое количество продовольствия в натуральном выражении; общий объём долга мы подготовим…

— Да! — староста с удовольствием пристукнул по столу, — Долги-то мы уж им посчитаем!! Замучаются рассчитываться!

— Так ведь Хронов всё Аркаше отдал!.. — подал от двери голос ничего не понявший в политических хитросплетениях Лещинский, — а Аркаша Туз ни разу не от Администрации, он скорее…

— Пасть закрой! — порекомендовал ему Борис Андреевич, — Миша! Я начинаю думать, что мы поспешили, назначив тебя исполняющим обязанности Харона! Ты же ничего не соображаешь, а голос подаёшь! Тебя что — сюда советоваться пригласили??

Лещинский увял, кляня себя за длинный язык. Чо влез?.. Сиди-молчи, что делать — старшие потом скажут…

— Неплохо, неплохо!.. «Когда бы правда так звучала, не нужно было б обращаться к лжи»… Очень неплохо! Мундель, как смотришь? Только давай без этих, без вступлений!

— Поддерживаю. Честные труженики села в очередной раз закрыли собой подлых кровавых упырей из так называемой религиозной общины, во главе с их мерзким недо-фюрером Хорем и гнусной биомассой, продавшейся за дешёвую водку и гнусную похоть!..

— Вот. Молодец. Коротоко, сжато. Будешь потом людям излагать — про голодных страдающих детей села не забудь. Вообще — отличная идея! Но как её в дальнейшем реализовать? Ведь «пригорок» не примет наших претензий!

— Де-факто не примет, — согласился бывший юрист, — Но нам это и не надо. Был бы создан повод, прецедент, опираясь на который мы можем легитимизировать абсолютно любые свои требования — ведь мы за них рассчитались! Де-юре они теперь наши должники!

— Молодец! — восхитился Артист.

— Народ поддержит! — заверил экс-политтехнолог, — В деревне и так злы на пригорок: они там, говорят, обжираются, подлые клерикальные твари! У них там всё есть — даже школа! А у нас — беспризорщина!

— Ну, поп предлагал ведь детей в их школу отпускать, — мы сами не согласились… зачем нам это влияние на неокрепшие души! «Как змей, коварный, подлый…» Но это к делу не относится. Да — обжираются! Получается — за наш счёт! Но как нам реализовать эту… претензию? А, Вениамин?

Законник пожал плечами. Понятно, что одно дело — составить грамотно исковое требование, абер совсем другое — взыскать по иску. Тут возможны всяческие случайности, эксцессы…

— Пошлём к ним делегацию! — решил Артист, перевоплотившись в очередной раз в старосту, — Причём из деревенских — сами не пойдём. Пусть с людьми разговаривают, глаза-в-глаза.

— Выбрать баб побойчее да поголосистее, склочных!.. — согласился Вениамин Львович, — Сергей Петрович! Найдёшь таких?

— Легко! — обрадовался Мундель, — У меня есть на примете — ненавидят проклятую фашистскую клерикальную нечисть с пригорка. Вот Жбанова Верка, к примеру — она считает, что её при обмене обманули. Или Никишина — у которой корову украли.

— В это в деревне не верят, в общем-то!.. — вполголоса не согласился юрист, — Дело с коровой шито белыми нитками…

— Да без разницы! — тем не менее одобрил кандидатуру староста, — Баба крикливая и склочная. Невестку свою, Галину, пусть с собой возьмёт — оторва ещё та! Этих, квартирантов своих — для массовости.

— Общественность! — согласился политтехнолог, почувствовавший себя в своей области, — Она решает!

— Подготовишь их… эээ… эмоционально! — поручил Борис Андреевич, — А ты, Веня — объяснишь им суть дела. Ну и — объём претензий приготовь. И не мельчи там; всё по-взрослому, хе-хе. Чтоб мало не показалось.

— Сделаю. Но, Борис Андреевич… Претензии претензиями, но неплохо бы иметь силовое сопровождение иска… А вот с этим, как я понимаю, у нас могут быть проблемы… Не примет «пригорок» наши претензии — что будем делать?.. — теперь засомневался уже и экс-юрист.

— Примет — не примет, это уже вторично! — всё веселеющий Артист уже почувствовал себя на подъёме. Пришла толковая идея. Удачно всё складывается! — даже с этой пропажей продуктов! В чём-то Хронов даже помог! — Главное вчинить иск, — так ведь, крючкотвор?? Вынести судебное решение — должны, мол! А дальше — будем взыскивать, хе-хе! В рабочем порядке.

— Григория Ивановича отряд бы! — задумался Мундель, — С бронетехникой…

— Гришке я звонил; вернее — связывался с ним. По рации. — сообщил староста, — Спрашивал, когда их ждать. Обещал ведь…

— И что?

— А ничего. Его, Гришку, стало быть, сейчас всё устраивает. Глава района!.. Устроились там, в своей Никоновке… Ещё «барон» там местный образовался, — гонит на Оршанск дрова и сельхозпродукцию в обмен на бензин; несколько предприятий у него в районе; Гришка у него на содержании — как силовая составляющая. Долги выколачивать из окрестных деревень, конкурентов нагибать. Совсем испаскудился наш Гриша!.. — Артист вздохнул, — Впрочем, есть мысли, есть мысли на этот счёт… Озабочивается Гриша только здоровьем своих бойцов, коих оставил тут на излечение…

— Может через них как-то?.. — задумался экс-юрист.

— Веня. Ты это в голову не бери! Это… это я решу, сей вопрос. «Ужель та малость встанет предо мной стеною. И рухну я, не в силах превозмочь?»… Значит так. Два дня на подготовку.

— Может, как раз на Новый Год?..

— Нет, раньше. Чего тянуть? Опять же, людям, обществу нужно дать «тему», что обсуждать — за праздничными-то столами! Вот — пойдёт делегация. Требования они, община то есть, отвергнут — ты уж, Веня, постарайся с претензией, чтоб отвергли! Вот и будет о чём людям за столом посудачить — а ты, Сергей Петрович, этим обсуждениям поспособствуешь!.. И, на Новый Год, как подопьют все… Гришка канистру спирта оставлял у меня, для раненых как бы. Вот, задействуем. Народ должен быть на подъёме…

— Двинуть всем обществом?? — загорелся Мундель, — Я поспособствую!

— Вот. Обществом. Всем. Надо, это… создать пре-це-дент! И… — Артист косо глянул в сторону Лещинского и конспиративно понизил голос, — Неплохо бы, чтобы…

— …чтобы кровь пролилась! — так же вполголоса закончил за него фразу экс-юрист.

— Молодец, Вениамин, схватываешь на лету! — восхитился Артист, — Надо! Но это я уж сам… организую! Я им дам!.. спокойную зимовку в тёплой Никоновке, мерзавцам!.. — это я про Гришку и его отряд. Нет, был он автослесарем — слесарем и остался, дубина! Ну ничего, ничего. Я ему впрысну свежей крови!.. Ну что — ужин?..

Когда гости ушли; Мундель получил строгий наказ завтра же весь вымыться и постираться; и стал устраиваться на ночь в кладовке по соседству с печкой; проводивший их хозяин вернулся в комнату и застал Хокинса около стола, жрущего недоеденное прямо руками из тарелок и сковородки. Да, про пацана-то забыли… Понаблюдав за ним некоторое время, Артист окликнул:

— Эй, юнга!

— А?? — Хокинс шарахнулся от стола. В принципе он не чувствовал за собой вины; он всегда доедал за хозяином; просто получилось как-то неожиданно.

— Вот что, Джимми. Про что речь шла сейчас — знаешь?

— А… Как бы да. Ага, знаю. — пацан, как и ожидал Артист, конечно же, подслушивал. Тут вот перегородка тонкая…

— Дитя порока… Где сейчас Хронов — знаешь?

— Не. Откуда?

— Ну — догадываешься?

— Ну… догадываюсь, ага. Мы с ним осенью ещё…

— Замолкни. Вот. Найди мне его. Пусть придёт — переговорим. Скажешь — есть дело.

— Так… не пойдёт же. Он же, эта, ссыт.

— Это понятно, что ссыт. Ничего; денёк поголодает на холоде, — ссать будет меньше. В общем, найди его и передай: пусть придёт. Иначе, скажи, я его самого… найду и подснежником сделаю. Знаешь, Хокинс, кого в уголовном розыске «подснежником» называют??

— Не-а…

— Пусть придёт. Можно — ночью, даже лучше ночью. Вот тут вот в окно пусть постучит. Вот так вот — Артист простучал «Спартак — Чемпион» — Понял?

— Ага.

— Ну, иди.

— Чо, прямо сейчас??

— А когда ты собирался, шакалёнок? Пшёл. Фонарик вон возьми…

— Слышишь, бастард. — Артист был нелицеприятен, — Почему я тебя ещё не прирезал, ублюдка? Не отправил в компанию к Роме, Селезнёвой и… и к прочим.

Разговаривали через тонкую стенку летних сеней. Войти Витька категорически отказался; сказал, что иначе удерёт сейчас; давайте так… Трусливая бестолочь. Захотел бы прикончить подонка — пальнул бы через тонкую дощатую стеночку; вон его даже дыхание слышно. Трус и дурак… но зато замазан по самое немогу; тем и ценен. А вообще надо бы зарезать ублюдка; достал… Но пока пригодится, пусть живёт.

Хронов счёл за благо промолчать. Сука, морозец случился. Перчатки не взял, мудак, когда из дому уходил, теперь кувыркайся тут… Картошку, опять же, сожрал уже; чо завтра хавать?..

Обосновался он в старом брошенном недострое — школе. В подвале; поблизости с тем помещением, где летом нашли разложившееся тело бизнестренерши. Страшно, блядь. Страшно и холодно; зато костра не видно, и не дует. В привидений, вообще-то, Витька не верил — не от смелости, а от отсутствия воображения и общей приземлённости мышления. Боялся он старосту, Вовчика; а ещё больше — Адельку: вдруг да им взбредёт ночью придти в развалины?? Винтовки нету; вся надежда на маузер.

— Ты же, тварь, ни-че-го толком сделать не можешь!.. — продолжал Артист, стараясь не прислушиваться к шипящему голоску, вплывающему опять в голову: «- Убей его, убей! Вспори горло, живот; выпусти кишки; сунь руки в дымящиеся потроха!.. Давно, давно ведь уже — никого!.. Убе-е-ей…»

Вот привязался! Не ко времени. Харон пока нужен; но придёт и его время — его тоже… к Харону.

— Молчишь, сволочь? Нечего сказать, наркоман чёртов… Ладно. Вот что — есть тебе шанс хотя б частично реабилитироваться.

— Реа… чего? — подал, наконец, из-за стенки голос Хронов.

— Вот тварь… Слушай, Хронов, я всё спросить тебя хотел — ты не прибалт по национальности? Ну, не чухонец? Тупой ты; опять же долго до тебя доходит!..

Витька счёл за благо промолчать. Тем более что Артист и угадал — были у него литовские корни. Или латышские. Он в это не вникал.

— Значит, вот что сделаешь. Сейчас топаешь домой — да не спать, тварь! Я проверю. Возьмёшь что пожрать, и оружие. Винтовку, патроны. Я в деревне сказал, что ты на спец-задании… Ублюдок. Скажешь сам, вроде как по секрету, что охраняешь деревню в скрытом ночном дозоре; что ожидаешь налёт этих… «кровавых шлюх недо-фюрера Хоря», как Мундель выражается. Ничего, помёрзнешь, заслужил; тем более что реально никто сторожить тебя и не заставляет. Оборудуешь позицию. Вот где… …

Когда Хронов, негромко похрустывая снежком, ушёл; Артист отпер дверь на улицу и вышел на крыльцо, подышать от тёплой вони старушечьей избы.

Хорошо как… и звёзды. Чернота вокруг, как смерть.

Лениво погавкивали собаки в деревне; им не менее лениво отвечали их собратья с пригорка. Свежий морозный воздух пился как свежая кровь. А звёзд-то, звёзд!.. Подумать только — для них вся жизнь среднего человека на земле как миг. Неужели они так же смотрели и на Гая Юлия, и на Нерона? Видели великих людей, их злодейства, и их смерть? Звёзды, звёзды, холодные игрушки… Злодей ты, или добродетельнейший, — им всё равно; они всё видели; и всяких. Придумали, чёрт побери, «мораль»… твари дрожащие. Воздух каков, а?.. Реально как кровь пьётся; и так же пьянит…

ИСТОРИЯ С УЛЬТИМАТУМОМ

Община первый раз встречала Новый Год; да ещё в таких условиях и в таком составе.

Потому, для наибольшего сплочения; и для подавления, так сказать, возможного уныния — всё же люди в основном городские, и, несмотря на постоянную трудовую занятость, трудно им без тележвачки и городского-то быта с тёплым сортиром и холодным пивом; опять же первый такой Новый Год в общине, и что-то там будет дальше, — в общем на Совете было решено праздник сделать с размахом.

Новый Год решили встретить по всем правилам: после обеда устроить праздничный молебен на начало нового года, со свечами и песнопениями; Отец Андрей подался на уговоры служить, несмотря на свой «жуткий смертный грех», ибо обстоятельства особые; можно сказать — экстремальные обстоятельства; прямо как у первых христиан; — и тут уж не до скрупулёзного соблюдения заповедей и канонов, на кое-что можно и закрыть глаза; а вернее — оставить «на потом».

Потом, всё потом, — можно будет и каяться, и епитимью от епископа оршанской епархии принять, — если жив ещё епископ будет. А сейчас нужно луч солнца пастве организовать в их трудовом бытие.

Сам же Новый Год же решили отметить более по-мирскому: с ёлкой и праздником; с общим собранием; со стихами и песнями — на что особо напирала «ответственная за воспитание подрастающего поколения» Леонида Ивановна.

Детям праздник нужен, кто ж спорит; хоть какой утренник; да и взрослым развеяться. Опять же — отметить отличившихся; наметить «новые рубежи», — всё, как положено в большом, серьёзном коллективе; в корпорации, так сказать.

Вовчик с некоторых пор поневоле стал плотно въезжать в азы сферы управления. Правильно, в принципе, Вовка говорил: «Можешь управлять тремя — сможешь управлять и тридцатью»; но есть, есть и свои нюансы…

Как бы то ни было — а кому праздник, кому тройная рабочая предпраздничная нагрузка: расписать усиленные посты на несколько дней по особому, «праздничному» распорядку, чтобы и отпраздновать все успели, и на самые ответственные участки в самые, на его взгляд, ответственные же моменты поставить ответственейших же людей; дрова по праздничной норме; баню для всех, кто «на пригорке», а не в домах; питание, опять же, концерт… Не в сам Новый Год, а после; в праздничную неделю, конечно.

Впрочем, здорово помогала Катька, и все девчонки; да и батюшкины прихожане не чурались предложить свою помощь. Вот, оказалось, что старики не чужды музыкальных инструментов: Геннадий Максимович играл на баяне, а Степан Фёдорович прекрасно — на русской гитаре-шестиструнке.

Девчонки «с шоу», при деятельном участии молодняка общины, готовили танцевальное представление, сценки — в меру красивое и зажигательное, но и вполне благопристойное, — ибо как самое большое помещение общины для праздника Отец Андрей разрешил использовать церковь; а храм, разумеется, не место для эротизма-то. Хотя какой там эротизм-то — в неотапливаемой церкви?

Обсуждали — эпизод из «Аве Мария» поставить, — было и такое в Мувском Шоу-балете, — или что-то другое, из чисто православного? Батюшка выступал главным консультантом; а детвора наперебой «записывалась в херувимы» — на подтанцовку.

Оно как бы храм и не для лицедейства так же, — но уж очень обстоятельства особые; и потому Отец Андрей разрешил — под своим жёстким контролем!

Более того — и на танцы, на разрешение танцев раскрутили коварные девки священника — но благопристойно чтоб, под баян и гитару; и поближе к выходу, подальше от Царских Врат, от аналоя; а то и вне церкви, на улице. Знал батюшка, что заноза эта неприятная, Леонида Ивановна, непременно и это потом вспомнит: танцы в церкви; но что ж делать, назвался сапёром — держи детонатор!..

Была мысль пригласить деревенских детей на праздник, — но тут уж Вадим встал стеной и Вовчик его всецело поддержал: где дети, — там и взрослые «на сопроводить», а это — чужие глаза и уши. Нет уж. Пусть думают про нас что хотят…

Напряг создавали ещё несколько моментов: хотя ни Гришкиной банды, ни каких-нибудь других вооружённых чужаков в деревне, судя по докладам наблюдателей с колокольни, не прибыло; но резко свернулась торговля с деревенскими. Если раньше в день к столикам на импровизированный торжок возле нового кладбища в день приходило человек 10–15, и зачастую не только поторговать-сменяться, но и просто посудачить по-соседски; то теперь приходило 2–3, и то таясь, и почти что исключительно за самогоном.

Смотрели при этом волком; об обычных в деревне делах разговоры не заводили, только всё по торговле-мене, зачем пришли. Впечатление от таких торговых встреч оставалось неприятное. «На пригорке» терялись в догадках о произошедшем…

Но вот, несколько дней назад, на «торжок» пришла, можно сказать, целая делегация: семь человек; все женщины; и все, как определили их, «базарные» — не в смысле поторговать, а в смысле «побазарить»: поскандалить, посклочничать, посплетничать — обязательно; выставить себя пострадавшей в самой что ни на есть честной сделке.

Вели себя нагло; сразу заявили, что хотят разговаривать только «попом». Вот так вот нахально — не с «отцом Андреем», не с «главой общины», или хотя бы «со священником» — «с попом»! Что «есть у них до него дело», которое «не ваше, кошёлки мувские, пресмыкающиеся перед жуликом и вором, дело!» — как они «пояснили» бывшим «на обмене» Лике-Мишон, Наташе и Тоньке-жене-ИванИваныча.

Тогда в первый раз эту подачу — про «пресмыкающихся» и про «жулика-вора» от них и услышали… Сразу стало ясно — не их это терминология; явно — как определил потом Вовчик и с ним на Совете согласились, — кто-то целенаправленно говно на нас льёт; и не кто-то, а, конечно же, старосты прихвостень, «политтехнолог» Мундель!

Подивившись такой метаморфозе и такой наглости; но помня строгий Вовчиков наказ «в дебаты не вступать, на провокации не поддаваться!» и батюшкино увещевание за скромность и терпение, каковые положены хорошим богобоязненным девушкам; препираться с ними не стали, а Мишон тут же связалась по рации с Вовчиком, благо от базарчика было недалеко, дальности радиосвязи маленьких раций вполне хватало, а Вовчик без вопросов и даже в обязательном порядке последнее время одну из раций идущим «торговать» давал. Ибо мало ли что.

Вовчик видно что посовещался с кем надо; и через минут пять сам вышел на связь, сказал: семерым на пригорке делать нечего, а двое пусть пройдут, проводите их, посмотрим-поговорим, что там опять, какую каверзу нам придумали…

Всё это время, пока Вовчик совещался, тётки стояли особняком; посматривали презрительно-нагло, и вполголоса обсуждали между собой, но так, чтобы и «общинским» было слышно:

— Ишь, вырядились, поблядушки: курточки у них адинаковые, флисовые!.. Краденые, конечно же!

— Это им бог их посылает, ага! Хи.

— Твари.

— И эти, как их. Гамаши.

— Ага. Насосали. У кровавого фашисского выродка Хоря.

— Ну дык. Эти, как их?.. Биомасса!

— Ничо, ничо-о-о…

Но когда вот Вовчик перезвонил и дал добро на встречу, они вдруг резко передумали на пригорок идти; пошушукались в кружке своём; а потом самая наглая — Галка Никишина, невестка той Никишиной, у которой корову выкупили, достала из-за пазухи мятый большой конверт с крупными надписями «Ультиматум» (перечёркнуто) и «Условия» (подчёркнуто):

— Не пойдём, нет! Чево мы у вас там не видели?? Ещё опоите чем, ведьмы проклятые, знаем вас! Вот — передайте. Попу.

— Ты, Галя, язык бы придержала насчёт «ведьм»; можно ведь и ответить!.. — не выдержала Наташа.

— Ой, это кто это, кто это тут «за ответить» чирикнул??! Кто ето тут голос подал, мокрощелка ты продажная, тварь паскудная, мувская ты прошмандень, лижущая блядища кровавова упыря Хоря, дрянь ты эдакая!! — уперев «по-базарному» руки в боки мгновенно «включилась в диалог» Никишина.

И не одна она. Как будто дали сигнал «можно», наперебой зашипели-завопили остальные, выхаркивая из себя такое, что только могут выхаркнуть озлобленные городские бабы, полгода без телевизоров и мыльных опер, без косметики и парикмахерских; и без необходимости в отсутствии рядом мужчин себя сдерживать, прикидываясь «приличными»:

— Дряни, сосалки, сучки дешёвые!!

— Твари!

— Лижите там у своего поганого недофюрера, очко и попу подставляете!!! Попу — попУ!

— Распутницы, развратницы!! Ещё в церковь ходят, тьфу!! Да после вас в церкви свинарник нельзя будет сделать — настолько вы своим присутствием загадили святые стены-то!!

— Убийцы! Убийцы!!

— Мало вам нашей крови?? Хотите чтобы мы все с голоду перемёрли?? С дитями вместе?? А вот вам — шишь!..

— Проклятые проститутки, отвечайте: чем вам платит ваш хозяин — ботоксом или губной помадою??

— Твари!..

От такого согласованного наезда девушки не то что оробели — в деревне и «на пригорке» давно уже не осталось робких; во всяком случае их не посылали «на переговоры» и на торжок; но впали в некоторый ступор. Особенно была поражена Тонька, Антонина Михайловна, «жена-Иван-Иваныча», как её звали, чтоб не путать с другой Антониной.

Она попыталась прервать поток оскорблений и несправедливых обвинений:

— Вы чо, вы чо, девки?.. Вы что говорите-то, женщины?! Вы же женщины — вы как такие слова-то можете говорить-то вообще?? Мы ж соседи, Галь, мы ж рядом в поле всё лето работали, водой делились, Нин, ты чо, забыла?.. Вы чо как с цепи сорвалися-то?? Чем мы вас обидели?..

— …дурочку включает!! — тут же вынесла вердикт Никишина.

— Мы-то, мы-то всё лето думали, что вы — нормальные, а вы — вон как!!

— Сочувствовали вам, прошмандовкам, когда на вас те, нерусские напали — а, видать, за дело, за дело!!

— Дряни холуе-лижущие, биомасса!!

— Украли наши продукты, украли!!

— Какие продукты, кто у вас украл?? — Наташа была в полном недоумении.

— Твари!!..

Мгновенно распалившись, они стали окружать одинокую троицу; и трудно сказать чем бы кончилось дело — староста поручил лишь разведать обстановку и передать пакет, но не рассчитал силу «эмоционального подъёма», заложенного в склочных бабах, наконец-то, с помощью пропаганды Мунделя, «понявшими кто во всём виноват». Во всяком случае одна из «парламентёрш» уже перехватила за середину суковатую «клюку», на которую опиралась при ходьбе; а Галка Никишина, сунув руку в карман, нащупывала уже тёплую рукоятку ножа, — без ножа в кармане или на поясе, в общем, сейчас в деревне мало кто ходил.

Ткнуть этой мерзкой подстилке в её наглую харю; пописать личико — ишь, твари, устроились тут; все мужики только о них и думают, кобели; третий месяц ведь без интима; знаю я, знаю, почему!!!

Вжик.

Негромко свистнула расстегиваемая молния на куртке Лики-Мишон; и в руке у неё появился холодно блеснувший здоровенный тесак-мачете.

Вжик! Лезвие красиво провернулось, описав полный и ровный круг; и замерло напротив разинувшей рот чтобы выплюнуть очередное оскорбление Галки. Слова застряли у неё во рту…

Клац.

Наташа также вынула руки из карманов; и из левого рукава в ладонь ей скользнула трубка длиной в локоть.

Правой рукой она, ловко поймав левой трубку за середину, надела на её тыльную сторону с жёлтеньким донцем гильзы патрона двенадцатого калибра другую трубку, с бойком, собрав таким образом импровизированную, однозарядную, но исключительно эффективную на близком расстоянии стрелялку. Направила её на ближайшую хабалку.

Те осеклись. Мгновенно, как будто их окатили ледяной водой, стих накал эмоций, иссякли оскорбления. Молча и тупо смотрели. Попятились…

— Это… — хрипло произнесла Никишина, отпуская в кармане рукоятку ножа, вынимая руки из карманов, — Вы чо… Совсем что ли?..

— Совсем! — согласилась Наташа.

— Девочки, девочки, что ж вы творите-то!.. Нельзя же так-то!.. — только и качала головой, чуть не плача Тонька-жена-ИванИваныча, — Сходили бы к причастию, покаялись бы! Ведь бесы в вас лютуют!.. Как можно так! — мы же все люди, мы соседи, мы вам ничего плохого не сделали!..

— Не сделали они!.. — буркнула уже без прежнего напора одна их хабалок, — Жрёте наше продовольствие — а туда же, «не сделали они!»

— Ножом ещё угрожают! Пистолетом! — поддержала её другая.

— Господь с вами, какое «ваше продовольствие» мы едим?? — не поняла Антонина, — Всё ведь наше, нами выращенное, нами собранное, запасённое, — и с вами ведь делились всегда; ты же помнишь, Ксана, я твоему Вадимке всегда хлеб с сахаром в поле давала! Он ведь так всё и спрашивал: «- Тёть Тонь, а ты сегодня хлебца с сахарком принесла??..» Как к родным ведь, как к соседям! Как вы можете так…

— Соседи чужой провиант не жрут! Соседи ножом вон огромным не угрожают! Не взрывают деревню соседи!! — нагло прищурясь, «пояснила» Никишина. Наклонилась, подняла упавший на снег конверт; не вытирая протянула Мишон — та взяла его левой рукой, в правой — настороже мачете.

Ерунда какая — семь тупых баб… если до дела дойдёт — этой снизу по роже; потом с разворотом этой по шее; потом уже справа налево этой по голове, по дурацкому бабскому платку, с оттяжкой, чтоб не застряло — ишь, зёнки вытаращила; потом…

Что-то у неё в лице, видимо, отразилось; потому что Никишина тут же заторопилась:

— Вот, отдадите!.. По… Отцу Андрею. Там всё сказано. А мы пошли. Да, пошли. Заболталися тут уже… Зой, банку с самогонкой-та оберни чем, неровен час стукнешь чем, разобьешь…

— Завтра мы придём ещё. Завтра. За ответом.

— Да. И сэмчика ещё возьмите — поторгуемся… — это уже совсем мирно.

Так бесславно и безрадостно закончилась история с передачей «условий» от села «пригорку».

И, когда уже семёрка развернулась в сторону деревни, от неё, как будто что-то вспомнив, отделилась и направилась к троице Ксеня, Ксения Головкина, одна из «парламентёрш», самая, можно сказать, вменяемая:

— Наташа, слышь, Наташ! Подь сюда, что скажу! — совсем забыла!

Та подошла, глядя настороженно, до сих пор держа собранную стрелялку в руке:

— Ну. Что?

— Наташ, ты там скажи этой, ну, училке вашей главной, Леониде Ивановне — пусть завтра «на торжок» придёт!.. У меня к ней — насчёт мены. Географичка же она? Вот. Пусть придёт — переговорим.

— А что предлагаешь? У нас, вроде, всё есть.

— Не. Не-не-не, ты ей скажи — пусть придёт. С ней поговорю. Ей надо, я знаю. Скажешь?

Наташа кивнула, и Ксения побежала догонять удалявшихся своих товарок.

Конверт был немедленно доставлен в общину; и немедленно же был собран Совет для рассмотрения «Условий».

В конверте были два листка бумаги; на которых красивым разборчивым почерком было изложено: что село Озерье в лице Администрации полностью рассчиталось за продналог с Администрацией регионов, включая сюда и долю «общины». Что община теперь должна селу Озерье продтовары и мануфактуру в объёме… (дальше следовал длинный список)

Список рассматривали по очереди, ахали, качали головами. Список был совершенно нереальный; особенно всех возмутило включение в него и «мануфактуры» и «бакалеи», уж никак не подходящих под «сельхоз продукцию, подлежащую сбору в натуральном виде». Впрочем, внизу была приписка, что «бакалея и непродовольственные товары» община «должна администрации села в виде местного налога за защиту — на содержание личного состава дружины территориальной обороны». Точка.

— Вот так вот, да?.. — обвёл соратников взглядом Вовчик, — Мы ещё и Виткиных уродов должны содержать? Это что ж получается? — война опять? В горячей стадии?

— И что это на них накатило?.. — только покачала головой бабка Настя.

— Может отдать?.. — непривычно робко произнесла Леонида Ивановна. На неё посмотрели как на сумасшедшую: список был совершенно нереальным, даже если бы его можно было уполовинить.

— И это только на этот год! — крякнул Степан Фёдорович, — А на следующий год что, они нас в рабство пригласят?..

— Врут они всё про «продналог»! Почему это они «за нас рассчитались», кто им разрешил?? Где подтверждающие бумаги?..

— Врут, конечно. На войне как на войне. Война и не прекращалась! — пояснил Вадим, — Почему сейчас?.. А борзанули под Новый год. И всё. Я ж вам говорил — решать надо. Радикально. Резать этот гнойник!

— Резать… — все опустили головы. Все помнили его «предложение». Несмотря на совершенную нереальность «Условий», являющихся, по сути дела, официальным объявлением войны, никто и не подумал возвращаться к обсуждению его «предложения»: вырезать всех хроновских в новогоднюю ночь.

— Ну, что отвечать будем?

— Ну что… — откашлявшись, сказал Отец Андрей, — Насчёт «нашего долга» — это неприемлемо, конечно. Ни в каком виде. Лгут, конечно… «Не будет жить в доме моем поступающий коварно; говорящий ложь не останется пред глазами моими».

— Делать-то что будем?..

— Напишем ответ. Что не согласны. Что пусть с Оршанска приезжают и официально всё решают, в нашем присутствии. Что не признаём.

— Вот тут, вот тут сказано: «Сбор и последующее распределение недоимки по продналогу полностью передоверяются Местной Администрации села Озерье»! — ткнула пальцем в бумагу изучающая «документ» Леонида Ивановна.

Все лишь пожали плечами. Мало ли что написано…

На этом обсуждение и закончилось; решено было, как и прежде, оставить ситуацию «в подвешенном виде».

Ответ поручили составить Вовчику; отнести вызвалась Леонида Ивановна, которой на завтра, кстати, как передала Наташа, на торжке тоже назначили встречу — наверняка какие-нибудь старые учебники предлагать станут…

На том и порешили.

ТАЙНАЯ СДЕЛКА

«Торжок», он же «базарчик»; возле нового кладбища, на следующий день.

Пока «усиленная (на всякий случай) группа» в лице Насти, Адельки и Мишон торговались с деревенскими за самогон, Леонида Ивановна просто передала конверт (тот же) с ответом одной из баб, и отошла поговорить с Ксеней.

Та, против ожидания, не предложила какие-нибудь затрёпанные учебники советских ещё времён или, как бывало, изрисованные детями контурные карты, а выложила необычное предложение — предварительно польстив настороженной училке:

— Леонидочка Иванна, вас так нам не хватает!.. Мой Генка прям бредит вами — как вы тогдась, летом, про Тенерифе рассказывали, про вулканы!.. Такая вы… хорошая! Учительница; я представляю, как вас в городе ученики-то любили!..

— Ну?.. — смягчая настороженность, спросила та, — Что ты, Ксения, придти-то просила?.. Да давай побыстрее — к Новогоднему празднику у нас подготовка, я ответственная…

— Ой, на как повезло-то батюшке Андрею с вами! — всплеснула руками Ксеня, — Ведь Вы ж его, конечно ж, правая рука! Все ж знают! Куда бы он без вас!

— Ну. Ну, говори, что хотела-то? — Ещё более смягчаясь, спросила Леонида Ивановна, посматривая в сторону столика, на котором «договаривающиеся стороны» уже пришли к соглашению и принялись меняться банками — пустыми на полные; а также, таясь и оглядываясь, отсчитывать патроны.

— Леонидочка Иванна, тут такое дело!.. — затарахтела торопливо, также оглядываясь, Ксеня:

— Мы ж тоже все переживаем, что такое дело у нас с вами… с пригорком, то есть. Разногласия, значит…

— Ну?

— Мы б тоже хотели тово… замириться. Но… Эти ж ваши… вернее, пришлые — Хорь, и этот, ментон нерусский — они всё портят, Отца Андрея противу нас настраивают!

— И что?.. — заинтересованно.

— Вот. Если б их… — Леонида Ивановна отшатнулась, сделав протестующий жест; но Ксеня торопливо-успокаивающе продолжила:

— Нет-нет, вы не подумайте чего, Леонидочка Иванна; ничего такого!.. Никаких, как его, преступлений! Не, что вы!! Мы… чисто по-мирному! Но — в тайне! Мы…

Далее она шёпотом поведала, что одна из её подружек, разбираясь в бабкином хламе, нашла книжку старую, затрёпанную — что-то там про колдовство и знахарство. Вот. Что с помощью заговоров можно на людей влиять. В лучшую, конечно же, сторону — никакого колдовства, что ты!! — не замечая, что сама же противоречит собой же сказанному. Что можно посредством заговора подвинуть человека к… к добру, в общем. Вот. Особенно если заговор сделать под Новый Год. Мы и хотим попробовать… Втайне!

— Ну а от меня-то что хотите? — с полным презрением к такому замшелому мракобесию переспросила Леонида Ивановна. Вот идиотки! А ведь, небось, в городе-то за умных считались! А тут… меньше года в деревне — и пожалуйста, вылезла бабская тупая натура: «заговоры», «гадания», колдовство… Ой, деревня ты деревня… Сама она в колдовство, конечно же, не верила; как и в бога, впрочем — если честно сказать. Просто надо было где-то и с кем-то «спасаться», а религиозная община с покорно-туповатыми (как ей казалось поначалу) членами была хорошим вариантом… вот и примкнула; креститься научилась, кланяться. Иконы целовать… Авторитетом стала пользоваться — за начитанность и кругозор, за умение говорить. Поп только вот мешал — харАктерный поп, нахальный. И Вовчик, да, и Вовчик.

— Там такое дело!.. — ещё понизив голос, сообщила Ксеня, — Для обряда вещь какую-нибудь надо — из тех, что постоянно носят, что на виду. Перчатки, к примеру. Или шарфик. Или шапку.

— Зачем?

— Я же говорю — для обряда! Да ты не беспокойся, Леонидочка Иванна, это только зАговор на большую луну сделать — на добросердечие и покорность, — а вещь мы и вернуть потом можем… Только чтоб они не знали. Ну… потерялась где-нибудь. Потом нашлась. После Нового Года. А?..

— Ерундой занимаетесь! — сообщила ей резко Леонида Ивановна, — Не буду я для вас никаких шапок-шарфов красть! Нехорошо!

— Да кто же говорит «красть», Леонидочка вы наша Ивановна!!.. — заюлила Ксеня, — какой «красть»! На время. Для обряда, тайно. Никто и не узнает! — и не для корысти же! И… вот!

Придвинувшись совсем близко, показала ей на ладони, на развёрнутой фланельке пару золотых серёжек с фиолетовыми камешками, даже тут, в зимний пасмурный день, празднично посверкивающими оранжево-малиновыми огоньками.

— Золотые??!

— А як же. 925-я проба, а камушки — александрит! Видишь, как сверкают!

Явно от какого-то дорогого гарнитура. К ним бы браслет ещё, и на шею что… О! А ведь есть у меня браслетик — и кольцо… от первого ещё мужа. А ведь… да! как подошло бы! И фиолетовое выходное платье — шик, шик! Красивые какие!.. — глаза у Леониды Ивановны загорелись.

— Ну… можно попробовать… Но ведь глупости это, Ксения, как вы не понимаете! Заговоры какие-то! В 21-м веке ведь живём, в век интернета!.. Хотя и без интернета.

— Леонидочка, вы только достаньте!.. мы уж отблагодарим!

— Ну… попробую… но сложно!.. (про себя: «- Такой бы гарнитур — да на День Учителя в Мувске! Вся школа, да что школа — весь район был бы в отпаде! Даже у завоблоно не было таких серёжек! Непременно надо будет заполучить!»)

— Знаю, что сложно… но нужно! Только тайно — чтоб не знали ничего. И чтоб вещь какая — та, что на виду. Шапка там…

— Ладно. Но если вещь потом вернёте — серёжки я уж не верну ведь! Учтите! Это не «на поносить», это насовсем!

— Ладно-ладно, Леонидочка, не волнуйся… Да возьми сразу, я тебе верю ведь…

Леонида Ивановна с удовольствием взяла и спрятала в карман тряпицу с приятно-тяжёленькими украшениями. Вот дуры деревенские!

— Да, ещё…

— Ну, что?? — насторожилась педагог.

— Вот, записка. Там у вас эти, новые есть. Волошины. Они ж к вам через нас пришли, не захотели в селе остаться. С женой-то, и с сынишкой.

— Ну.

— Вот, дай Волошину, а? Передай. В руки. Тут… Ну, там известие про их родственника — что нормально с ним; недавно узнали. Передашь? Леонидочка?..

— Да передам, передам. Давай сюда. Ну… Значит давай так: ты на базарчик каждый день приходи… сколько тут до Нового Года осталось? День, два. Три… четыре дня, да. Я как смогу — сразу принесу.

— Хорошо. И записочку передай, не забудь.

— Передам.

Разошлись очень довольные друг другом.

Леонида Ивановна уже предвкушала, как потрясающе будет выглядеть на Новый Год… пусть и среди этих богомольных матрёшек!

Ксеня также была довольна выполненным тайным поручением старосты — теперь Саньку, сына, отпустят из дружины домой на Новый год, на целую неделю!

А серьги? — а что серьги. Серьги не её — серьги Борис Андреич и дал как плату училке; и не только серьги — а и перстенёк с таким же фиолетовым камнем. Откуда у него только… впрочем «откуда» — это наплевать; главное Саньку домой отпустят. Ну и перстенёк, конечно. Никто же не знает, на каких условиях сменялись! А что принесёт училка какую-нибудь вещь, сопрёт — в этом Ксеня не сомневалась. Ишь как глаза-то загорелись на серёжки! Взяла — теперь дОлжная будет, никуда не денется! Главное — до Нового Года успеть, как Борис Андреич велел.

— Что она? — спросила Мишон подходящую к ним Леониду Ивановну.

— А!.. — та презрительно махнула рукой, — Предлагала Карту Мира, настенную. Политическую. Зачем мне, географу, политическая карта мира, тем более что границы сейчас в мире и так каждый день перекраивают!.. Так… поговорили.

— Ага. Ну, мы тоже всё. Двинули, девочки?..

Разыгрался неслабый ветерок, приходилось идти, нагибаясь против колючего ветра, несущего позёмку. Уходящим деревенским было легче — их ветер подгонял в спины.

Идущая замыкающей к пригорку Леонида Ивановна всё поглаживала в кармане сквозь фланель серёжки. Удачно, да. Сегодня Совет, опять по подготовке к празднику; опять в «малом штабе», то есть у Хоря. Вот там и нужно будет что-нибудь с вешалки… Вот ведь дуры какие деревенские — прям какой-то шаманизм! Культ Вуду, честное слово, на педсовете бы рассказать — оборжались бы!.. Впрочем, пусть колдунствуют. Что татарина этого, что Хоря — ни грамма не жалко, хоть бы это и было реально действенно, колдунство это… Хоть вы там куклу делайте и иголками её колите.

Под пальцы попала туго скрученная плотная бумажка.

Достала, постаралась развернуть. Ишь как метёт-то, руки, пальцы стынут… И чего так завернули… ты поглянь, ещё и заклеили что ли?.. Зачем?

Не совладав с любопытством, а вернее, с привычкой постоянно совать нос в чужие дела, она принялась, скребя ногтём, пытаться развернуть записку, когда порыв ветра вырвал её у неё из рук и унёс в вертящемся колючем вихре в сторону кладбища.

Ах ты!.. Ну и ладно. Скажу, что передала.

ПРЕДНОВОГОДНИЕ ХЛОПОТЫ

— Насть, у тебя помада ещё есть?..

— Есть… но это не твой цвет.

— Мммда… не мой, да. Морковно, и вообще… А свою я спичкой давно выковыриваю, остатки… а если с гигиенической смешать?

— Как ты её смешаешь?

— Ну… как-нибудь. Дура была — пользовалась постоянно… в поле даже, да что — каждый день… А сейчас праздник — а «подчеркнуть внешность» нечем, хи…

— Ой, перед кем подчёркивать-то, одни старики и женатики. И Вовчик.

— Ну, всё равно… В поле вон тоже все красились. Казалось, если хоть без минимального макияжа — так и не одета…

— Ясное дело — мы ж артистки. Были.

— Это так, это да… Катька придёт — у неё спроси, она ж не красится вообще.

— Да ну нафиг, я её боюсь последнее время. Я на днях как-то про Вовчика при ней сказала, что вот, мол, хорошо выглядит — бородку постриг аккуратно, идёт ему — так она так глазами на меня сверкнула, думала — испепелит!

— Это она может, ага. При ней про Вовчика осторожно… О, у Гульки спроси!.. Гулька придёт сейчас.

— Были… Были артистки, да. Нет, почему «были…»

— Ой, девки, как представлю, что это всё на всю жизнь!.. Ужас! Лучше и не жить тогда.

— Даконечно.

— На днях мобильник зарядила, фотки полистала… Уй… Вспомнилось… вот жили ведь, а! И не ценили. Вот жизнь была! Всё ведь — было!..

— Чё ты мне-то говоришь — вместе ведь смотрели… Хорошо тебе — повер-банка с панелькой, заряжай когда хочешь… А так — у Вовчика спрашивать, он может и не одобрить…

— Надо было брать тогда, в Китае, полста юаней стоила, чо не взяла? Да и у нас их было, добра такого.

— Кабы знать…

— У тебя духи есть ещё?

— Есть немного. Но — не дам, и не проси.

— И не думала. Не хватало ещё одними духами всем пахнуть… У меня мыло есть, обмылок, вернее — земляничное. Знаешь какое душистое! Я им умоюсь — буду пахнуть земляничкой! Бе-бе-бе-бе!..

— Да, хорошо придумала… А то в общине только хозяйственное и банное.

— Ну почему? У Вовчика ещё и дягтярное — от вшей и всякой кожной заразы. Помойся — будешь дёгтем пахнуть, хи-хи-хи.

— А что — оригинально.

— …ну, или как Валька с Ольгой — обратно в Мувск податься.

— А как им сейчас — знаешь? Думаешь, добрались они в Мувск? А если и добрались — то чо? Думаешь, лучше чем нам тут? Мы хоть в тепле… И в безопасности. В некоторой…

— Главное — с людьми!

— Да, верно. Люди тут хорошие. Жалко их.

— Чего жалко-то?

— Ну, если опять Гришкины бандиты. Прошлый раз ведь… еле отбились. Если б не Вовчик!..

— Если не отобьёмся другой раз — жалеть не общину придётся, а нас в первую очередь… Ну и их, конечно.

— Бог даст — отобьёмся.

— Вот, на Бога только и остаётся…

Решили «торжественную часть» сделать до самого Нового Года, до 12-ти; а уж потом — праздничный ужин и представление — на улице. И танцы.

Вовчику наконец удалось вырваться «с праздника».

Конечно, всё здОрово; и, надо сказать, интересней и веселее даже чем в Мувске в студенческие времена; хотя, конечно, совсем по-другому. И настроение хорошее — а как иначе, когда вокруг такие светлые, радостные лица; и от души «с наступающим» поздравляют, желают добра — видно, что от чистого сердца — а всё одно: зудит, зудит тревога в сердце!..

Ведь прихлопнут нас тут как муху, при следующем наезде — куда денешься, зимой-то? В лес? — сдохнуть только. В Оршанск, к Вовке, к его друзьям в коттедж? Так сейчас не добраться, зимой-то; а главное — как людей бросить? Нет, до последнего тут придётся; нехорошо капитану бежать с тонущего корабля, хотя, может, никто бы и не упрекнул… Вовка вон… перебрался же в Мувск. Хотя тогда ситуация была другая.

Как будто нашептывает кто-то: «что ты, веселись, сколько ещё осталось?..» — но не веселится как-то. Пошёл, прошёлся вокруг церкви, по территории, посты и сигналки проверил — хотя можно было и не проверять: сегодня на улице по случаю праздника народу много, туда-сюда снуют, — ну и посматривают, конечно, и в сторону деревни.

Зашёл погреться «в кухню-столовую»; вспугнул стайку ребятни — тоже грелись и рассматривали-обсуждали подарки.

Вовчик улыбнулся, вспоминая:

Ярко освещённая церковь — в основном электричеством; светодиодными светильниками; но и россыпь свечей по торжественному случаю трепетали огоньками около икон. Прихожане, община — практически все, кто не в нарядах и не на дежурстве — стоят вдоль стен церкви; одетые в праздничное, не в рабочее; с детьми; внимательно слушают. Детвора слушает вдвойне внимательно — подошла очередь их заслуги отмечать…

Леонида Ивановна в своей красивой шубке, из-под которой видно было подол роскошного фиолетового платья, посверкивая красивыми серьгами в ушах, хорошо поставленным голосом торжественно читала по бумажке, и изо рта вырывались таявшие в воздухе клубки пара:

— …за добросовестную помощь на кухне и в нарядах по приготовлению «продукта»… …меховыми варежками!

— …за отличную успеваемость по предметам… Соня Самсонова награждается…

— …за успехи в изучении материальной части автомата Калашникова и карабина Симонова; а также за двухмесячное без замечаний дежурство на объекте «Колокольня» в качестве старшего смены; и образцовое выполнение своих обязанностей…

«Наградной лист» заполняли на Совете; в формулировках отметился и Геннадий Максимович, из которого годы гражданской жизни на пенсии так и не смогли вытравить армейские уставы.

— …своих обязанностей и стойкое перенесение тягот и невзгод, связанных с погодными условиями, Андрей Лукьянцев награждается двумя патронами к автомату Калашникова с возможностью выстрелить их в цель на ближайшем занятии по ЭнВэПе!

В стайке мальчишек завистливо ухнули. Присутствующие вразнобой, но от души, захлопали. Покрасневший от удовольствия Андрюшка, стараясь шагать «по-строевому», вышел перед всеми; достойно принял в ладошку из рук Вовчика два автоматных патрона; повернулся к общинникам и, держа руки по швам, мальчишеским фальцетом ответил явно заготовленное:

— Служу трудовому народу!

И пошагал обратно к отцу, матери и бабушке. Бабка Настя от умиления и гордости за внука прослезилась, вытирала глаза платочком. К нему тут же просунулись сверстники:

— Ого! Покажи! Дашь подержать??..

— …Ольга Николаева… …за помощь в проведении занятий… …награждается…

Насчёт патронов были некоторые разногласия на совете — Геннадий Максимович засомневался: стоит ли… целых два патрона — мальцу-то? А, Хорь? В наших-то условиях…

Но Вовчик настоял — знал, насколько это ценно будет для пацана. А патроны… а что патроны? 7.62Х39 у нас в дефиците, да; а 5.45 у нас на два ствола почти полный цинк!

А про себя подумал: дай Бог в случае серьёзного наезда хотя бы половину успеть расстрелять, пока сомнут! — а пацану счастье и гордость. Пускай!

- Лилечка Афанасьева! За проявленное мужество и дисциплину… награждается…

Лилечка молодец. Совсем ведь маленькая девочка — а не побоялась дважды мимо «дьявола» на стене ночью сбегать, когда у дежурившего старшим Мишки живот прихватило; а рация, как назло, разрядилась.

Сейчас «дьявол» рисованный там, у входа, завешан на стене ковриком, чтобы не смущать. Достопримечательность местная, да. Наверняка какой-нибудь «кузнец Вакула» в своё время намалевал; чего Отец Андрей с этой «фреской» так носится…

— Галя Перминова!.. …за помощь старшим по хозяйству и успехи в учёбе… награждается…

Постарались никого не забыть; каждой и каждому найти доброе слово и за что отметить. И подарки — немудрящие, но всё же: платочки, варежки, леденцы ещё «магазинных времён», книжки с картинками.

Мальчишкам постарше, конечно, и подарки посерьёзней.

Ага, сейчас-сейчас… про Санька дописали без участия Леониды; она как раз куда-то к кучей на стене навешанным шубам и курткам отошла, за перчатками — руки, мол, стынут. Знали, что против будет.

Ну-ка, ну-ка!.. Вовчик напрягся в ожидании момента маленькой мести…

— …за упорный труд в получении… хм… качественного продукта; проявленные при этом инициативу и рационализаторство… творческий подход к работе и умелое руководство… Хм, самоотверженность… во время технологического процесса паром сорвало змеевик, но, несмотря на ожог, не допустил остановки процесса… — награждается Александр Евстигнеев. Кхм… Подарочной серебряной чайной ложечкой.

А, не нравится??.. Вот так вот! Мстя моя страшна! — Вовчик довольно улыбнулся, — Нечего на наших наезжать!

Санька вышел на центр, — «училка» как бы отвернулась, чего-то там рассматривая в листке бумаги, — и принял ценную награду: ложечку. Как намёк на свои дегустаторские способности.

Вот так вот мы вас, Леонида Ивановна!..

Вообще хорошо так прошло «награждение», достойно и памятно. Приятно вспомнить. И ребятне память. Сейчас там батюшка праздничную службу проводит; ну а Вовчик, как неверующий — хотя это и не афиширующий, — сюда, на кухню, греться.

Ребятня между тем была вся ещё «в произошедшем»:

— А у тебя какие леденцы, а?.. Лимо-о-онные! Ух ты! А у меня ириски из сгущёнки! — давай меняться!

— А вот какой платочек!

— А у меня — шапочка!

— Ножик — видал? Восемь, ето, предметов! Со штопором!

— Со штопором — фи!.. Зачем он нужен — штопор-то!

— Много ты понимаешь! Штопор — нужен! Мало ли… Им… Он — как сверло, вот!

— Ну, если как сверло…

— Классная ложечка!

— Но у Андрюшки, конечно, два патрона!.. Это круто!

— Чо круто — патроны выстрелил, и всё, и нету их; а тут — ложечка!.. На всю жизнь!

— Много ты, Анька, понимаешь! Это же ПАТРОНЫ! Настоящие, взаправдашние! Э-эх! Тебе не понять — потому, что ты девочка!

— Ложечка — лучше! Правда, Санёк?

— Нууу… не знаю…

— Патроны же — выстрелил и всё! И нету!

— А гильзы??

— А, да, гильзы… тогда да. Тогда — конечно. Дай ещё подержать, а, Андрюш?..

Дав девочкам подержать ОДИН патрон; строго назначив за него ответственную и «- Чтоб из рук в руки, а то знаю я вас!», Андрюшка, заметив Вовчика, выбрался из закутка и направился к нему, опять смешно изображая строевой шаг:

— Камрад Хорь, разрешите обратиться!

— Обращайся, Андрей, — разрешил Вовчик. Интересно, что хочет — прямо сейчас, что ли, пальнуть?.. В принципе можно; сходить сейчас за автоматом в «оружейку»…

Но оказалось совсем другое:

— Камрад Хорь, вот меня патронами наградили. А можно я ими НЕ стрельну?

— Как «не стрельну»? А зачем они тебе тогда?

— Нууу… Так-то я знаю ведь как стрелять. Мы же, ето, тренировались — без патронов. И как вы стреляли, я видел. А самому выстрелить — это ведь как без патрона; только с патроном. Пусть у меня останутся. Целые!

— Ну, как хочешь.

Вовчик с интересом рассматривал пацана. Вот ведь — реально военная косточка. Ему бы в Суворовское училище, а он тут, на развалинах цивилизации. В деревенском медвежьем углу. Ну ничего — года через два-три полноценный помощник по военной части будет. Если доживём, конечно.

— Камрад Хорь! А мы в новом году пистолет изучать будем??.

— А как же. Устройство, ношение, хват, производство выстрела… Пока теоретически, конечно. Я говорил — делайте себе пока деревянные.

Обрадованный мальчишка заспешил обратно в угол к детворе.

— Санька, Санёк! Знаешь что? Я договорился. Останутся патроны. Знаешь чо… Я тебе один — дарю! Вот держи!

— Оооо!!..

— Ого…

— Ну, Андрюх… как я…

— Ты же мне друг! А с друзьями нужно делиться! — тем более патронами!

— Тогда и ложечка пусть у нас общая будет!

— Да, правда! Дай пять!

Пацаны по-мужски, под завистливо-одобрительными взглядами остальной детворы, обменялись крепким рукопожатием.

— А зачем — патроны?.. Ложечка — она, конечно…

— Ты, Анька, не понимаешь! Боевая обстановка ведь! А если опять на нас нападут?? — снисходительно объяснял девочке «обстановку» Андрюшка, — А у нас с Саньком — по патрону!

— Да, они могут! — уже понимающе-уважительно согласилась девочка, — Мама говорила… что в любое время могут напасть! Они же — нехристи; заблудшие… Бесами одержимые! — мама говорила. Вы тогда с Саньком нас защитите!

— Ясное дело! У нас же — патроны! Настоящие! Боевые!

— Убить можно недруга, который пришел с войной на твою землю. Убить того, кто угрожает твоей жизни. И небесный и земной суд тебя оправдает. Мучеником становиться совсем не обязательно. Убить того, кто посягает на жизни твоих близких. Убить насильника, посягающего на честь женщины, можно; убить того, кто осквернил храм и угрожает насилием и смертью людям — это не преступление!

Два старика сидят напротив друг друга в маленькой кухоньке и беседуют. Степан Фёдорович говорит горячо и убеждённо:

— Церковное учение сильно искажено сектантами и людьми искусства. Секта толстовцев в свое время провозгласила «непротивление злу насилием». Михаил Булгаков вывел категорически неправильный образ Христа, который отличается от канонического, как простой пьяница и бродяга от святого схимника. «Хорошие люди», — это противоречит самой сути христианства. Люди нехорошие. Они грешны по своей сути. И призваны каяться в грехах. Совершать их, хотя бы в помыслах, и снова каяться. Если кто-то не имеет страшных мыслей, с вами что-то не так. Они есть у всех. У каждого при этом Бог свой. Бог является человеку, — а священники тоже люд, — в том образе, который они способны воспринять. Или не является вообще. И люди живут без Веры и без Бога. Что тоже вполне нормально. Атеизм — отрицание Бога — по сути вера в его существование, спор с ним. Нельзя же спорить с пустотой? Агностицизм — тем более…

Вадим сидит за столом и угрюмо чистит автомат. Его одолевают тяжёлые мысли. Все эти празднества, весь этот «новый год»… Шайтан бы их забрал, этих исусиков из общины, что не согласились с его планом решить разом все вопросы с деревней под Новый Год… Да, опасно, да, рискованно! — но выхода-то нету! Жизнь давно научила работать «на опережение», продумывать ходы… Если бы тогда не сблатовал в Никоновку «Вовок», если бы тогда не взяли эти автоматы, патроны; да те парни бы в живых остались… как бы оно всё ещё повернулось бы??

Да, неловко там вышло — ещё девка со старухой… подвернулись, а что было делать? Тут по-другому не скажешь, кроме как старым-избитым «Не мы такие — жизнь такая!» Зато взяли стволы; и разом с агрессивными «дембелями» вопрос решили. По заветам товарища Сталина: «Нет человека — нет проблемы». Или как в той книжке, что Зулька ребятне вслух читала, старый пират говорил: «Мёртвые — не кусаются!»

Не кусаются — мёртвые! На опережение думать надо!! А что теперь?

Мысли крутятся по кругу, не находя выхода. Самому, одному, что ли?.. Что он один, даже и с автоматом, сделает-то? Подстрелят. А не подстрелят — только разворошит улей. И так-то, чувствуется, вскоре после Нового Года припрутся опять эти — из Никоновки, и в этот раз вот так-то, постреливая с колокольни, не отсидишься! Ну, или, может, после Рождества. Или, если совсем повезёт, и будут чем-то сильно заняты — то до весны… Не, чтоб до весны — это пустые надежды: недаром эти, деревенские, этот раз «ультиматум» выкатили, явно неспроста — ищут повод, чтоб до. баться. А значит — скоро.

Что делать?..

В углу перед зеркалом причёсывается, собираясь в общину, на праздник, старшая, Гузель. Роскошные волосы цвета вороньего крыла. Только Гулька в последнее время вся сама не своя. Почернела вся, круги под глазами, скулы обострились… Тут большим психологом быть не надо, чтобы понять — из-за Владимира всё, что уехал в Оршанск, один… что и в этот приезд пообщаться не удалось. Влюбилась, дура.

На днях вообще страшное дело — почувствовал, что табаком от неё пахнет…

— Ты что, курила?? — молчит…

Пробовал её построить — чуть не сделал хуже. Вскочила из-за стола, глаза бешеные:

— Ата, вы меня лучше не трогайте сейчас!! А то я над собой что-нибудь сделаю!!

Отступился. Она может. Характер. В меня, шайтан меня забери… пусть лучше курит, если это ей помогает. Да уж, пусть лучше курит… Эх, не дал аллах сына.

Возле печки, на матрасике, покрытом вышитым молитвенным ковриком — бабай, дедушка Минулла; в меховой расшитой безрукавке и в красивой, расшитой же тюбетейке. С ним только и получается поговорить, излить душу. Вернее как «поговорить» — высказаться ему. Минулла-бабай всё понимает; он старый, он мудрый. Но что тут его мудрость, если приедет танк… И чем он поможет, если сбежал от старшей дочери жених в город?

Дедушка всегда при деле: то уборкой занимается, то посуду моет, воду греет, печку топит, с ребятнёй общается — главное, чтоб ему, старому, из дому не выходить, — простудится. Сейчас вся детвора в церкви и возле церкви — так он из распущенных на длинные полосы старых пластиковых бутылок плетёт мочалки, коврики. Вадим же и приспособу сделал, чтобы распускать бутылки на ровные тонкие полосы, не заморачиваться с ножницами; а пустых бутылок в окрестностях — мама дорогая! Пацаны же и натаскали.

Кстати, дедушка Минулла и ругался на Вадима, когда он вслух общинников называл «исусиками» — мусульмане чтут Ису, Иисуса как одного из пророков аллаха; нельзя его имя всуе трепать…

Аллы нету, Алла в церкви, вместе с бабой Настей и её семейством. Вот, тоже проблема — после всех этих потрясений Алла подвинулась на религии; да не в ислам, как полагалось бы жене мусульманина, а стала верной прихожанкой Отца Андрея. Молится, псалмы поёт по вечерам… совсем спятила.

Что делать, что делать?? Дедушка только «- Аллах спасёт!» — но как-то по жизни у Вадима не получалось строить свои планы на таком зыбком фундаменте; не вписывалась помощь аллаха в диспозицию. Хотя сейчас как раз такое время, что не помешала бы, да.

Придут — в зимний лес уходить? Не выживем, нет, не выживем — Вадим не обольщался на этот счёт. Даже с лошадью.

Да, Орлик… есть радость в жизни, — почти весь гнедой жеребец-трёхлетка, сильный — но и ласковый, игривый, что тебе собака!..

Пойти проведать, поговорить с ним. С лошадью, как с любым живым существом, надо разговаривать…

Прищёлкнул крышку ствольной коробки автомата, подсоединил снаряжённый магазин — время боевое. Тяжело вздохнув, встал, повесил автомат на стену; бросил в ведро использованную ветошь — на завтрашнюю растопку; стал сворачивать старую, в пятнах смазки, простыню, на которой частил оружие.

— Зульфия! Зуля, тебя зову! Дома ты ещё?

Скрипнула дверь, появилась младшая, — Зулька. Одетая «как на выход «в поле», только что без куртки пока.

— Зуля, я маму просил, тебя просил, сестру — нашли мне шапку??

— Пап, ну баба Настя же дала ту, заячью — носи пока, а новую мама на днях тебе довяжет. Чо ты?

— Чо ты, чо ты! Шапку нормальную мне просил найти, а не этот треух облезлый!

— Ничего не облезлый. Нормальная шапка.

— Гражданские чмо такие «шапки» носят, понятно! Лучше я в капюшоне эти пару дней дохожу, пока твоя мама «довяжет»! Просил же — скорее!

— Ну па-ап! Что ты как маленький?? — возмутилась Зулька, — Нормальная же шапка! Будешь без шапки ходить — простудишься! Не надо было терять свою… пидорку.

— Цыц, дэшме!! Ещё раз услышу!..

— Ты сам так называл.

— Мне можно. Тебе нельзя! Я — взрослый мужик, а ты — девушка! Будешь так говорить — рот зашью!!

Зулька скептически хмыкнула, но возражать не стала, — видно, что отец не в духе. А тот, одеваясь, собираясь проведать коня, продолжал бурчать:

— …две командировки «к чехам» со мной эта «пидорка» отъездила — чтобы «потеряться» в этой сраной деревне?? Ведь точно кто-нибудь спи… украл!

Шапка Вадима, образца «пИдорка военная обыкновенная» неопределённого бурого цвета, пропала после совещания в «малом штабе» у Вовчика, что уже несколько дней служило поводом для непроходящего раздражения Вадима.

— Абы, ну кто бы украл твою шапку? — оторвалась от зеркала и Гузель, — Как ты вообще это можешь предположить: «украли шапку»! В общине. Да на совещании «Совета». Кто? Зачем?? Сам же ты куда-нибудь засунул, да и позабыл потом!

— «Засунул!» Я там обыскал всё! Никуда не «засунул» — в кармане была, потом пропала. Это Вовчик, наверное!

— Пап, ну что ты говоришь… Ну зачем Вовчику твоя шапка? Ну что он с ней будет делать?? Носить, что ли?

— Я не знаю, кто и что с ней будет делать; а только шапка — пропала!!

Хлопнув дверью, Вадим вышел из комнаты.

Зулька, вздохнув, подошла к старшей сестре; минуту посмотрела, как та расчёсывает свои роскошные волосы. Спросила:

— В представлении будешь участвовать?

— Нет.

— А чо?

Молчание.

— Что, всё за Вовку переживаешь?.. Вернётся, чо ты.

— Даже не подождал тогда. Мог ведь.

— Не мог же. Тогда ж как раз Громосеев с Гришкой приехали, — не помнишь, что ли? Обрываться нужно было сразу.

— Обрываться… Ты куда нарядилась?

— На «айсберг». На колокольню, то есть. Вовчик, гад, праздничное расписание составил, что мне придётся две смены с малолетками там торчать, вместо праздника!..

— Не называй Вовчика гадом — а то надаю по губам! Ишь, разболталась!! Отец тебя давно ремнём не лупил? Я скажу ему.

— Ой-ой, скажет она! Сама-то — куришь; что, я не знаю?? И ничо. А мне — на колокольню, с малолетками — они и сами там дежурят нормально; нет, Вовчик — «особый режим, особый режим, усиление!!» Усиленные посты, б…

— Не ругайся. Значит — доверяет.

— Чо там будет-то?? Деревня вся упьётся самогонкой — вон как брали накануне! Упьются, проорутся — и спать!

— Вот и посмотришь, что будет. А на пост отправили — нечего оговариваться.

— Ой-ой, «старшую сестру» включила, да?? Я и не оговариваюсь. Я высказываю своё мнение.

— Хорю вон высказывай. Или Совету.

— Ага — Вовчик сразу наряд вне очереди впаяет; он щас в запале, ему вникать некогда!

— Ну и не возникай тогда!

— Сама не возникай! Что куришь — всё маме скажу!

— Ну и говори.

— Ну и скажу.

БАНДИТСКИЙ БЫТ

Парень старался, подвывая блатные куплеты; отбивая ритм тремя аккордами на старой, ещё с переводными облупившимися ликами «красавиц» на корпусе, гитаре.

Казарма «дружины имени Че Гевары», прежнее девичье общежитие «коммуны», теперь больше напоминала что-то среднее между бандитским кильдюмом времён НЭПа; явкой анархистской ячейки каких-нибудь итальянских «Красных бригад» времён 90-х; и пионерлагерем времён заката социализма, но без вожатого.

Однако опытный глаз сразу бы отметил, что это «богатство ассоциаций» всё же ещё больше склоняется к старому, веками и поколениями проверенному правилу: любая общность молодых, относительно здоровых мужчин или парней; да даже и детей; не разбавленная облагораживающим влиянием прекрасного пола, мудростью старшего поколения, или высшей силой идеи; и не взнузданная жёсткой дисциплиной; обязательно склоняется к такой форме самоорганизации, как «стая» — она же «зоновская иерархия», армейская дедовщина или корпоративное бюрократическое «старшинство».

«Стая» волчья, собачья или человечья, — это неважно; главное, что распределение обязанностей и доступ к любым благам достигается по самому простому критерию — критерию силы.

Выносить парашу, подметать пол в помещении, мыть посуду, чистить снег во дворе и «на плацу», таскать и рубить дрова, топить печь — всё это, в принципе, можно было бы решать очерёдностью, графиком, — но при отсутствии навыков и желания к цивилизованной организации, решалось так, как такие (или подобные) вопросы решались ещё древними волосатыми предками человека, только-только поднявшимися с четверенек, но ещё не оставившими привычку ловить в шерсти и поедать блох: а именно силой принуждения.

Всё просто: кто силён, кто способен принудить более слабого к исполнению более или менее неприятных обязанностей — будь то собирание в ящик разбросанных игрушек в группе детского сада; или наряд на дрова, — тот и «главный».

Когда так не хочется вылезать из-под одеяла в вонючую прохладу казармы и идти топить печь «по-очереди»; проще рыкнуть, перемежая слова бессмысленной убогой матершиной:

— Еее, дух! Дух!! Толстый, нах! Уп. здовал ща за дровами! — видишь, печь потухла, нах?? Бысстра, уёб. ще!!

И «Толстый» понуро одевается, стараясь не глядеть в сторону печки, где на стене приколот график дежурств, по которому совсем не его очередь — чтобы не вызвать ещё большего взрыва ругательств, а то и схлопотать по шее…

Собственно, «дедовали» по-армейски, или «держали шишку» по блатному в банде, в которую окончательно уже превратилась бывшая озерская «дружина территориальной обороны», отнюдь не самые физически здоровые — но самые наглые и отвязные: Дени-Волк, Лещь, Швец; ну и, конечно, сам Харон, Витька Хронов, сейчас находившийся «в командировке».

Мишка Лещинский был в этой компании самым щуплым, если не сказать дохлым; за своё доходнОе телосложение и нелюбовь к спорту он подвергался насмешкам и обидам ещё в школе; очень по этому поводу переживал; но сделать ничего тогда не мог.

Теперь же он, будучи по натуре хитрым и наблюдательным, попав в новую среду, где его раньше никто не знал и, соответственно, изначально не мог считать «чмом», за кого его держали в Мувске в классе и во дворе, просто копировал все те поведенческие приёмы, которые подсмотрел ранее у нагловатых дворовых и школьных заводил, а больше — чего греха таить! — перенял из бандитских телесериалов, до которых раньше был большой охотник.

Для бывалого урки, или для любого более-менее опытного, наблюдательного человека это щенячье порыкивание, долженствующее означать уверенное поведение альфа-самца, было бы смешно, — но в озерской дружине не было ни бывших урок, прошедших школу выживания на зоне; ни сколь-нибудь опытных людей; да и откуда им было взяться среди недоучившихся студентов, «менагеров» самого низшего звена, а, проще говоря, продавцов разнообразных «салонов» — от связи до мебельного. И потому это прокатывало — Мишкин «стальной взгляд» и не менее «стальной голос» как бы давал понять, что будь не по его — он тут же!.. Чего «тут же» не озвучивалось, но как бы подразумевалось: «свернёт сопатку», «отмудохает», «даст п. зды» или вообще «замочит», — всем своим видом дохленький Лещинский всячески поддерживал такое о себе мнение — парня бывалого и крутого.

Приходилось напрягаться, да, — ибо если у отмороженного на всю голову и весьма неумного Харона все эти ужимки проходили органично, то Мишке, обладавшему значительно лучше работающей сооображалкой и некоторым интеллектуальным потенциалом, для роли отморозка приходилось напрягаться… Впрочем, с каждым месяцем всё меньше и меньше, ибо сама нынешняя жизнь не предполагала упражнения в интеллекте, зато возможностей поупражняться в навыках, которыми обладали ещё питекантропы, было в избытке.

— Еее, Толстый! Чо за херня?? Ты сечёшь — свет моргает; «коробки» подзарядить надо?! А ты тащишься. Метнулся мигом на велик, взял дистанцию!

Николай с погонялом «Толстый» с кислым видом почапал в угол; оглянувшись на взиравшего на него Лещинского, угрюмо приставил ладонь к виску как бы отдавая честь и негромко, но чтобы слышал Лещинский, пробормотал «по уставу»:

— Товарищ велосипед, разрешите вас оседлать!..

Лещинский удовлетворённо хмыкнул.

«Коробками» назывались батарея из нескольких автомобильных аккумуляторов, выстроившихся в коридоре, от которых питалось светодиодно-ленточное освещение казармы; а «взять дистанцию» означало взгромоздиться на намертво закреплённый в углу велосипед со смонтированной на его приводе динамкой, и, быстро крутя педали, подзарядить аккумы.

Естественно, эта «почётная обязанность» обычно приходилась на долю Толстого или ещё пары таких же «чмырей»: Кислого (от фамилии Кислицин) и Голый (от Голицин) — тех, кто в силу недостатка характера и самоуважения не смогли отстоять «в стае» своё право на нахождение хотя бы «в серединке», и опустились на самое дно групповой иерархии. Основным тут было, конечно же, незаложенная родителями потребность в самоуважении, проистекавшая из, в первом случае, у Голицина Димы, в отсутствия отца и чрезмерной заботы мамы и бабушки; и в отсутствии фактически мужского начала в семье Кислицина — хотя у него и была «полная семья», но отец настолько был затюкан женой и свекровью, что мог подать сыну только и исключительно пример полного подавления воли и беспрекословного подчинения. Если учесть, что мать Кислого нередко за какие-нибудь провинности мужа просто-напросто поколачивала, нетрудно понять, откуда такое «непротивление злу насилием» сформировалось в сыне.

«Чмыри», как их в банде называли вполне открыто, довольствовались низшей ступенькой в иерархии банды и обязанностями «прислуги за всё» — для них это было проще, чем ежедневно и ежечастно отстаивать своё «место под солнцем».

Банд-группа, она же «дружина», через четыре месяца после формирования, представляла собой конкретно кастовую структуру, копирующую социальную структуру дикого общества — от павианьей стаи до уголовной «малины»: альфа-самец, место которого без раздумий и колебаний занял, конечно же, Витька Хронов — «Харон»; «пришедший к власти», как и Гитлер в своё время, вполне «легитимным путём», то есть через выборы; за ним следовала «пристяжь» — те, кто помогали ему «держать дисциплину»; потом «мужики» — и, собственно, «чмыри».

(Вовчик неоднократно уже жалел, что с другом Вовкой не поборолись за этот хроновский выборный «пост», что дало бы, возможно, какой-то шанс свернуть молодняк Озерья на более прогрессивный путь, нежели скрытый и открытый бандитизм…)

Последнего, кто мог по своим волевым, и вообще, личностным качествам оспаривать его первенство, Илью, Харон, как это и принято в любой стае, уничтожил («грохнул», «замочил», «пришил» — как он предпочитал выражаться); и теперь на место «вожака стаи», альфа-самца, никто не претендовал; во всяком случае пока, и открыто.

При Хароне, как водится, образовалась «пристяжь»: Лещ, Дени-«Волк», Лёнька — «Тигр», «Швец» и «Барс», чаще называемый «Барсетка» за то, что первое время и в дружине не расставался с хорошей кожаной барсеткой, которую полагал с мувских времён признаком успешности и статуса.

Из всех пятерых только Денис, Дени-Волк, служил какое-то время в армии; и то, едва пройдя КМБ хлебнув в части дедовщины, свинтил оттуда, закосив под тяжкое заболевание. Остальные вообще армию, вообще — армейскую жизнь, представляли «чисто по кино», — получив теперь полную возможность реализовывать эти свои представления: понты и вседозволенность в отношении каждого, кто не входил в верхушку дружины-банды.

Каждый из пристяжи, пожалуй, был бы не прочь занять место «главного бабуина» — Харона; но, зная его нервическую манеру «решать вопросы» с «возникающими не по делу», предпочитали свои потенции держать при себе, довольствуясь пока своей ролью «окружения вождя», или гетайров, как выразился как-то, читавший кое-что про войско Александра Македонского, Лещинский.

Сам он, назначенный ВРИО командира, втайне надеялся на невозвращение Витьки.

Вместе они, впятером, и «держали» дружину.

Если исходить из общепринятой социологами классификации, они были «высшим слоем омега-самцов», ждущих возможности занять место «альфы»; основную же часть «омег» составляли парни и подростки, не обладавшие достаточным уровнем характера чтобы «быковать» и, соответственно, стараться занять место в иерархии повыше; но и решительно несогласные опускаться на дно, к «гаммам» — «чмырям»: Кислому, Толстому, Голому. На зоне они проходили бы как «мужики» — основная часть контингента…

— Шустрее крути! — скомандовал Лещ; и Толстый ещё усиленнее завертел педали, обречённо глядя перед собой. Нет, не так, совсем не так он представлял своё будущее… Стоило заканчивать институт, карабкаться по служебной лестнице, исполнять приказы самодура — хозяина фирмы… Впрочем, тут то же самодурство — только в более явной и противной форме, ничего нового. Выживают приспособившиеся, да, приспособившиеся…

Он ещё принялёг на педали, и строго следивший за его усердием Лещ расслабился, откинувшись на подушку, и сделал тазом пару колебательных движений, отчего провисающая пружинная сетка кровати жалобно запищала, закачавшись вверх-вниз под его тушкой. Иметь пружинную сетку на кровати было доступно не всем даже из «пристяжи»; таких пружинных сеток было всего три в казарме; остальные спали на матрасах, положенных на доски, или, как «чмыри», на полу, и Лещь не упускал случая подчеркнуть свою элитарность.

Сунув в ухо наушник из МП-3 плеера, в котором была функция FM-радио, он вновь принялся шариться в эфире.

Музыка, попса, попса, «- …очередные боевые столкновения в Южно-Китайском море с применением тактического ядерного оружия между Северным Китаем и Объединённым Азиатским Альянсом; …и только Объединённые Регионы являются оплотом стабильности в бушующем…», опять попса, «- …после циничного расстрела на площади протестующих против клики олигархата в так называемых «Объединённых Регионах», правительство полностью потеряло любую сколь-нибудь легитимность в глазах мирового сообщ…», «- …кровавые расправы Мувского фашистского режима над заболевшими, массовое уничтожение ни в чём не повинных жителей…»

В углу, рассевшись под лампочкой на свёрнутых в рулоны матрасах, азартно шлёпали мятыми картами шестеро «бойцов». Играли на всякие неважные, но ценные «для статуса» вещи: нашивки на рукав с изображением прыгающего зверя, прикольных надписей типа «Опыт и Алкоголь», «ОПОН — Отряд Подонков Особого Назначения», «Fuck it!»; привезённых кем-то с города и теперь кочующих от одного обладателя к другому; фирменную «натовскую» кепку; батарейки-аккумуляторы; зажигалки, кустарным способом переделанные из одноразовых газовых в многоразовые бензиновые; клетчатые шарфы, призванные заменить виденные в кино про спецназовцев боевые шемаги-«арафатки»; складные ножи, ещё какую-то ерунду вплоть до штопаных, но относительно целых носков (с носками была проблема, и в деревне постепенно, но неотвратимо переходили на классику всех смутных времён — портянки). Играть на патроны Лещ, заметив катастрофическую их убыль, строго запретил.

В другом, противоположном от играющих в карты, углу, Швец, в прошлой жизни Швецов Юрка, в который уже раз хвастался перед скучающими слушателями классной, фирменной, импортной пластиковой кобурой, в которой пока, увы, носил лишь большой китайский пластмассовый игрушечный пистолет, правда, выглядевший со стороны как взаправдашняя потёртая Беретта:

— …ты чо, щегол; была б кобура, а ствол со временем найдётся! Зато посмотри, как сделано! ФирмА! В натуре под Беретту! Потому мне тут не всякий ствол подойдёт, не какой-нибудь Макарка или там тэтэшник — я хочу ствол серьёзный… и будет — вот увидите!

Кобуру эту он заимел давно, ещё в Мувске; купил как-то по случаю через интернет, когда ещё работали все эти международные службы доставки, — и, как он говорил, «в период бардака», до отъезда сюда из Мувска, «с корефанами на ней зарабатывал».

«Заработок» был несложный — «гоп-стоп лохА на живцА» как он выражался:

— …в натуре, где-нибудь «на людях», ну, типа лучше чтоб вот такие вот как вы олени были, хы, засветишь под пиджаком кобуру, типа со стволом, под пиджаком — и идёшь типа себе… и идёшь, и идёшь, не оглядываясь, такой типа дурковатый коммерс с фирменной пушкой — куда-нибудь в тихое безлюдное место… не куда попало, ясное дело, хы, а «куда надо». И обязательно один, или двое-трое таких-то вот лошковозов вслед нацелятся: каждый же себя волчарой, идущим по следу овцы чувствует, хы: пацан, типа, один… с фирменным стволом под пиджаком… проводить, типа, до тёмного подъезда лоха — а я и правда, не оглядываясь, в проходняк чесал, — отоварить по кумполу, штоб с копыт — и вот он, ствол! Знаете, скока фирменный ствол в Мувске стоил?! Ну и «провожали», хы!.. До проходняка, ага — а там уже Костян с братаном ждут, а у Костяна — обрез! Лапы кверху — выворачивай карманы! И я ещё — как бы тоже со стволом! И куда деваться? — сами ж в глухое место шли! Чо?.. Да куда дёрнулись бы? С одного и штаны фирменные сняли — не вякнул. Один, правда, дёрнулся было — так у Костяна-то обрез не пластмассовый, не эта, не типа игрушка! Как из пушки! Сунули его потом в канализационный коллектор — и всё! Так что эта кобура с игрушкой — ценная вещь! И «на дороге» — очень авторитету способствует; я её на ремне наружу тогда цепляю — сразу лошки видят, что с серьёзными людьми дело имеют, хы!..

Ещё один умелец — Валька-«Вяленый», — поодаль, сопя, обрабатывал сукном только что выточенный и уже обработанный мелкой наждачкой шарик-фасолину из оргстекла. Работа была сложной в основном из-за отсутствия хоть каких-нибудь нормальных приспособ; всё приходилось делать буквально «на коленке» и в пальцах, — но Валька уже приспособился, и дело продвигалось. Эта «фасолина» была для Швеца, который, по примеру пары друзей также захотел закатить себе «шар» под крайнюю плоть члена. Положил же начало этому дебильному начинанию сам командир, Харон, как-то похваставшись давно, ещё с мувских времён, закатанными себе в елдак парой шаров, отчего, как он утверждал, «бабьё аж на стенку лезет!»

И вот с некоторых пор это «увлечение» — закатывать себе точёные из плексигласа шары в елду — захлестнуло мучающихся бездельем «дружинников». Сейчас бы, перед Новым Годом, «на дорогу», «в дозор» — но с горючим плохо, добираться до дальних, «прибыльных» «постов» далеко, а поблизости давно уже никто не ездит… и затишье сейчас, перед Новым Годом. Да и Харона нет, а «на дорогу» всегда он водил; и как он ещё, возвратясь, посмотрит, если без его ведома…

Вяленый был из середнячков, и даже, скорее, ближе к чмырям, поскольку постоять за себя вообще не мог, — но руки у него росли из какого надо места, голова соображала; и, собственно, вот этому вот освещению казармы от «коробок» с велосипедом-динамкой дружина была обязана именно его изобретательности — потому его не трогали.

В углу стоит телевизор; но и питание к нему не подведено, и антенны нет: приём тут почти никакой; хотя в Мувске и Оршанске телестанции вроде как работают, но хватает их покрытия только на сам Мувск и сам Оршанск.

Все знают, что ещё «в самом начале замеса», который все называют по-разному, а историки ещё не придумали единое согласованное название, китайцы, зарубившись с американцами и джапами, с целью противодействия наведения ракет по джипиэс, посбивали своими противоспутниковыми средствами большую часть того, что там, на орбитах, крутилось, включая телеретрансляторы. Не ракетами по каждой цели — нет, это дорого; а просто забросили на орбиту и распылили миллиарды стальных игл и стальной же дроби, что на космических скоростях при столкновении с космическим же аппаратом любого назначения означало всё равно что выстрел из противотанкового ружья в упор. Теперь все ночи стали феерически красивыми из-за множества метеоров и метеорчиков, образовавшихся из умерших спутников, сошедших с орбит, и по частям сгорающих в атмосфере.

В общем, мировое эфирное вещание кончилось давным давно, вместе с интернетом; который просуществовал чуть подольше, цепляясь за подводные трансантлантические кабели, но вскоре, вспоротый подлодками и подводными атомными взрывами, сдох тоже, расколовшись сначала на региональные, местные «интернетики», а потом, в целях борьбы с разного рода сепаратизмом и вольнодумием, был и вовсе повсеместно выключен.

Компьютеры большей частью передохли также в процессе мирового конфликта — сработал, говорили, какой-то заранее заложенный, а потом дистанционно активированный, компьютерный вирус. Зачем, чей? — кто знает… «Выжили» только совсем древние, неподключённые к интернету; да часть смартфонов.

Ску-у-учно…

И потому ещё один «серяднячок» нашёл своё «место под солнцем» тем, что, обладая от природы хорошей памятью и неплохим литературным слогом устной речи, разнообразил унылые вечера тем, что по памяти пересказывал прочитанные ранее книги и виденные фильмы — эмоционально, красочно и «в лицах». Это называлось «послушать кино» — его также ценили за возможность разнообразить серые будни. «Заказывали» в основном «про любовь» — то есть «про блю»; иные, особо «удачные» «фильмы» — и не по разу.

До нередкого в закрытых мужских сообществах явления, известного как мужеложество, в бригаде ещё не дошли — эту сферу быта «разнообразили» несколько молодых женщин и девок «призывного возраста» из числа новых жителей Озерья, правдами и неправдами выбиравшиеся к казарме к молодым, не обременённым семейными обязательствами самцам. «Для встреч» служила комнатка, бывшая ранее обиталищем Хронова; когда он ещё не был «командиром», а подвизался в скромной роли охранника при девчачей коммуне.

От безделья про секс, про блю трепались много и со вкусом, безбожно сочиняя себе разнообразные подвиги на любовных фронтах — по некоторым подачам выходило, что и сбежали-то коммунарки — мувские шоу-дивы, — на пригорок не иначе как от секс-террора Швеца, да Дени-Волка, да Тигра с Барсом.

— …я ей как вставил — она визжит и на стену лезет; кричит: «- Не хочу тебя делить ни с кем; лучше мы все на церковь уйдём; подпишемся в монашество; не смогу после тебя ни с кем!..

Чушь, понятно; но слушали каждый раз со всё новыми подробностями и деталями — фигурных коммунарок, да и вообще «свежих баб с пригорка» вожделели: «- Вот Гришка придёт со своей командой — возьмём «пригорок» — на тамошнем бабье отыграемся!..»

Про троих «гришкиных» и троих своих, озёрских, после попытки «взять пригорок» оказавшихся в «лазарете» на краю деревни, предпочитали не вспоминать; как и про то, что двое из тех уже умерли.

Чо «о грустном»-то? Никуда не денутся — возьмём пригорок, там припасов много; сэма чистого, опять-таки, не здешней бурды; возьмём — и три дня будем драть всех тамошних баб…

— Чо «бурды»-то, чо «бурды»?? — врезается в разговор внук Валерьевны — самогонщицы, — Хули «бурды»-то сразу?? Нормальный самогон, только чистить его чем?? То молоком чистили — а сейчас молока-то нету!

— А с херов ли молоко возьмётся, если вовчиковы корову украли?? — так же возмущённо впрягается в разговор внук бывшей владелицы коровы бабки Никишиной, лично присутствовавший, кстати, при процессе передачи коровы из рук в руки «на пригорок».

— Кто её крал, кто крал-то? Сами вы и продали, — вся деревня знает!

— Чо ты сказал?? Чо ты сказал; ты за базар ответишь??

— Перед кем тут за базар отвечать, перед тобой, што ли??

Перепалка грозила перерасти в нередкую теперь драку; вмешался Лещинский:

— Ша, щеглы, утихли — или щас на смену Толстому крутить педали пойдёте, худеть заместо него!.. Чо разорались? Заглохли, нах! Два раза не повторяю! — всё произносится с «фирменным» киношным нажимом, с выдвинутой челюстью, под крутого мафиозо, — Как есть — так есть. «Возьмём» пригорок — всё наше будет. И корова. И сэм. И жрачка. И бабы.

Ему не возражают.

Лещинский внешне по-прежнему невозмутим и суров, как американский мафиозо; что после его рыка все затыкаются — он как бы воспринимает как должное; но внутренне в который раз ликует — вот! ему подчиняются; его слушаются — он командует! Прошли те времена, когда в классе, потом в колледже его в хер не ставили! «Лещ» да «Лещ»; а сейчас рискни кто его «Лещом» назвать!.. Понятно, что называют, конечно — между собой, со зла; как Хронова вместо «Харона» — Хроном; но втихаря и с оглядкой! А в лицо — только «Михаил» или «Шарк» — Акула; сам себе недавно погоняло такое придумал. Пока ещё не привыкли — ничо, втянутся! Я им дам «Леща», нах!..

Обычный деревенский дом, довольно старый и неухоженный. Холодно и полутемно. Вонючий, «больничный» дух; смесь запаха мочи, йода и ещё какой-то гадости.

— Лягуха, не спишь?.. Когда нас отсюда заберут? Как мне тут всё за. бало. Чего нас тут заперли??

— Иди нах, Бивень, откуда я знаю.

— Изолятор, грят; типа, если инфекция.

— Какая нах «инфекция», если у меня пулевое в ноги; а воспаление я тут уже, от холодрыги подхватил?? Нахера так плохо топят?? Дров, бля, не допросишься!

— Чо ты мне-то гришь? Вон бабка с ужином придёт — ей и говори. Или этому — Харону.

— Пошёл он нах. Нафига нас тут Гришка оставил?

— Лечицца, типа.

— Я домой хочу. «Лечицца!» Мы тут… мы тут скоро все «вылечимся» — в дрова. Как Зяблик, Финт и эта баба, из местных. Не лечат же нихера, ссуки!

— Лекарств, грят, нету.

— П.здят. Гришка оставлял. Я знаю.

— А эти, что? Так и лежат?

— Лежат… В сарае, вместо дров. Я бабку спрашиваю: — Чо не похороните?? А она: Хронов Витя распорядился до весны не трогать; земля, как бэ, мёрзлая; заиб. сся, ка бэ, копать… Щас, говорит, не воняют — и ладно.

— Весной, типа, похоронят, ага. Всех скопом…

— Всех, ага.

— …бля, как я их всех ненавижу! И больше всех главного ихнего, Хрона. Ссссуки! Как бы с Гришкой связаться, с нашими — я б рассказал, как они нас тут кормят и лечат!

— Ага, дадут они тебе рассказать.

— Дёргать отсюда надо, пока не подохли с голоду.

— Ага, легко сказать; далеко я дёрну с простреленной ногой… Тут хоть как-то кормят… Бля, до весны б доскрести…

— Домой хочу, нах!.. Как я здесь оказался?? Чо я тут? Нахуа?!..

Слышны сдавленные рыдания.

— Да ладно, чо ты. Новый Год скоро… А там Гришка придёт; он же обещался «с пригорком» разобраться. С Вовчиком с этим.

— Ага, «придёт» он… ему и в Никоновке не дует небось.

ОПАСНЫЕ ПОРУЧЕНИЯ

Булькая, льётся из алюминиевой канистры прозрачная жидкость в воронку, воткнутую в горлышко литровой бутылки. Разносится едкий запах спирта. Но для Галки он приятен, как прежде запах шампанского. Спирт! Настоящий, чистый; не нечищеное бурло Никишиной, от которого наутро печёт изжога и разламывается голова. Можно будит закрасить чаем… или — брусничным вареньем! Во, точно; часть чаем — как бы коньяк, для мужчин; часть вареньем, — как бы ликёр! И забыть хоть на Новый Год про всю эту гадость: про промозглый холод, вечно дымящую печку, обледенелые дрова, ледяную воду из колодца; промёрзший, полузаметённый снегом сортир на углу огорода; убогий однообразный деревенский рацион…

Но пока что забыть не удаётся.

Борис Андреевич, отмерив по горлышко, убирает воронку, и продолжает начатое:

— …значит ты, Галя, как в рельсу-то брякнут — берёшь своих домашних, собираешь — и марш-марш к казарме. Там Сергей Петрович речь скажет, зажигательную — и, — на пригорок! Нужно показать им, недостойным, что мы тут — сплочённые, и очень ими недовольные! Глас народа, как говорится, — глас божий! Пусть услышат. Ты, стало быть, ответственная — за своих, и за соседей. Постучишь им там в окно — чтобы шли, не медлили. Или вы вместе встречать будете? Напомни им там заранее, что неявка всех от 10-ти до 80-ти лет по набату — сразу в штрафники, в лазарет, ухаживать за больными и ранеными, — помнишь??

— Борис Андреич… — затягивая винтовой пробкой бутылку и провожая сожалеющим взглядом убираемую старостой канистру, проговорила она, — Так а зачем?.. Что мы там делать будем? Ну, подойдём… Там же заминировано всё, бомб они наставили — Сергей Петрович же и говорили…

— Да?.. Ну, это он сболт… преувеличил немного. Ничего, пройдёте.

— А парни? С дружины?..

— Не-не-не! Ты пойми — это не атака должна быть, это должен быть «глас народа»! Простые жители деревни, понимаешь, пришли высказать своё неодобрение отщепенцам!..

— …проклятым выродкам и ведьмам, скачущим на костях трудовых людей, ворам и убийцам… — заученно произнесла Галка. Ещё бы не заучить — Мундель своими речёвками каждый день на мозг капает, тут запомнишь поневоле!

— Вот-вот! Ворам и убийцам. Подойдёте к пригорку, — и выскажете своё «фэ». Ты же и выскажешь — подготовься заранее. Язык у тебя подвешен. Вот и скажешь — от общества!

— А что — я?.. Может лучше вы?.. Или Сергей Петрович? У него так хорошо, гладко всё выходит; а у вас ещё и со стихами…

— Нет-нет. Мне, нам нельзя! Это должен быть стихийный, народный, так сказать, — порыв души! Собрались все вдохновенно — и пошли высказать своё неодобрение! Все. Но — без администрации, и без оружия. Народ, так сказать, Vox pópulivox Déi.

— Зачем?

— Не твоё дело. — так же, как прозвучал вопрос, коротко ответил староста.

— Ладно, ладно… А не постреляют оне нас?

— Вы же без оружия пойдёте. Мирные, так сказать, граждане. Соотечественники. Голодающие. А они там — обжираются. Это же нехорошо, как ты считаешь, Галина?

— Конечно… нехорошо! — тяжело вздохнув, соглашается та; и принимается заталкивать бутылку в сумку, в кожаную, прежде хорошую сумку, с которой в Мувске ходила на работу, а потом по магазинам. Луи Витон. Хорошая была сумка, хорошее было время… Бутылка лязгает, стукая о такую же, пустую, взятую «на всякий случай».

— Вот… Как в набат ударят. И — с огнём в глазах, с правдой на устах!.. Впрочем, обматерить их тоже не помешает — ну, там решите, на месте. Заодно и прогуляетесь. Разомнётесь.

Галка согласно и покорно вздыхает.

— Давай-ка я тебе ещё налью… Есть ещё бутылка?

— Есть! Есть! — радостно она бросается рыться в сумке. Не зря ещё бутылку взяла! А — и сходим к пригорку, обматерим бл. дей этих! Не будут же они стрелять в безоружных!..

Галина ушла.

Староста проводил её, вернулся в комнату, продекламировал:

— Глас народа — глас ли Божий?

Может просто крик толпы?

Я гляжу на эти рожи,

На оскаленные рты… — Хокинс!

— А?.. Что, сыгранём? Доставать? — просунулся из-за дивана подслушивавший по своему обыкновению подросток.

— Юнга… Надо разведать оборону неприятеля. Готов?

— Я? А чо я?.. Чо я-то?? — тут же струсил он.

— Юнга, ты струсил, что ли??

— Неет… Но чо я-то сразу?

БорисАндреич вгляделся в мордочку сожителя. Вот тоже — заяц. Кстати, реально на зайца и похож — чуть что готов стрекотнуть в сторону, и носом двигает — принюхивается будто… Рыкнуть на него, что ли? Ишь, ещё оговариваться надумал…

Но, подумав, выбрал он другой вариант:

— Хокинс, вот ты «Остров сокровищ» читал. Там юнга — помнишь? — прокрался в логово пиратов, убил одного, угнал корабль — помнишь?

— Конечно! — пацан подбодрился, подобострастно глядя на хозяина.

— Он ведь, Джим Хокинс, тёзка твой, тоже рисковал. Ночь, бурное море; неизвестно, как там с «Испаньолой» сложится… — Артист хорошо знал приключенческую классику.

— Аааа… То там, а то — тут… — продолжал трусить пацан.

— А что — тут?.. Почти то же самое. Ты ведь даже не дослушал меня, дитя порока, что я тебе хотел предложить! А сразу включаешь задний ход!

То свойственно природе человека;

И это — нераденье, глупость, трусость…

Вот ведь вы — дерьмовое, компьютерное поколение… — счёл нужным Артист добавить и жёсткости, — Вы «приключения» представляете только на экране! Чтоб в руках пачка чипсов, и жопа в тепле и безопасности! А ведь Вова Хорь твоего папу убил! И ты, помнишь, — клялся-божился, что лично Хоря за папу…

— Так то — Хоря… — стал юлить мальчишка, — А вы же говорите, что какую-то «оборону разведать». Как я её «разведаю»? Они же меня застрелят, небось? И у них собаки же там…

— Дурак ты, Хокинс. Ты даже не дослушал, а уже трусишь. Что бы я тебя посылал на безнадёжное дело, сам подумай! Где я ещё партнёра для Варкрафта возьму?? — счёл нужным польстить пацану Артист, — Да и неправильно я выразился — не «разведать», а просто передать кое-что. Кое-кому.

Хокинс приободрился.

— Да я ничо… Говорите. Я слушаю.

— Значит, вот что. Проберёшься не к церкви, а вкруговую, к домам за церковью, где общинники семьями живут… Там дом с зелёными ставнями, он один такой; прокрадёшься в огород, к сортиру; заляжешь там. Собаки там нет, не бойся, собаку из гранатомёта тот мудак убил, когда по колокольне промахнулся. Вот, будешь сидеть в засаде. Как в сортир придёт вот этот вот мужчина…

БорисАндреич достал с полки водительские права и показал Хокинсу фотографию.

— …окликнешь его. Скажешь, что «- Привет тебе от Бориса Андреевича и дочки твоей Вероники!»

— А это что — его дочка?

— Не твоё дело. Твоё дело передать что сказано. Вот, передашь привет, напомнишь про Веронику — и вот это вот передашь…

Староста достал опять же с полки расхлябанного старухиного комодика плотно перевязанный скотчем полиэтиленовый пакет величиной с большую пачку печенья, подал пацану:

— Спрячь подальше.

— А что это?

— Это, Хокинс, не деньги, и не сладкое, так что можешь не париться. Ну и не лезть туда, само собой. А то голову оторву…

— Да понял я, понял… — пацан с опаской принял пакет.

— Да не трусь — не бомба там. Вот ссыклявое поколение! Всё геройство только на словах.

Посмотрел, как мальчишка неумело и с опаской пристраивает пакет то в карман, то за пазуху, счёл нужным пояснить:

— Клофелин там. Не знаешь, что такое? И не надо. В бутылочках с надписью «Брынцалов-Настойка Боярышника» — потому, хоть и упаковано, особо не брякай. Не разбей, говорю. Передашь ему — и на словах: пусть найдёт случай вылить это в спиртное… Будут же они там Новый Год отмечать, не больные же они! Или там причащаться — без разницы. Главное чтоб в спиртное; в то, что большинство людей попробует. Да скажи ему, чтоб не трусил — небось тоже вообразит себе, что «страшный яд» — скажи, что это снотворное, всего-то. Вот. Ну и… также скажи ему, что если не сделает, — то, как обещал, головёнку своей дочки он получит на Рождество, да. Так и скажи: «- Злодейство не претит мне, Окрасить нож багряным мне не трудно».

И — это… принеси с той комнаты белый пододеяльник — сообразим тебе маскхалат. Да не трясись ты так — поручение пустяковое! «Трусы много раз умирают до наступления смерти, храбрые умирают только один раз». Да не придётся тебе умирать, что ты как задрот… На вот, хлебни для храбрости…

Он нацедил с графинчика в стопку уже разведённого и подкрашенного отваром шиповника спирта; смотрел, как пацан морщась и заливаясь непроизвольно катящимися слезами, вылакал алкогольное пойло, запил компотом.

Задумчиво пробормотал:

— Дерьмо это, конечно, всё — клофелин этот… Но — может сработать, доза улётная; паралич сердечной мышцы, сука эта говорит; кому и знать, как не ей… запасливая сука, во-время я её расколол, как знал… В общем-то и знал — от людей и стоит только самого плохого ждать, не ошибёшься. О, люди, злобные отродья крокодилов…

Как будто подслушав его бормотанье, быстро порозовевший и осмелевший Хокинс разболтался:

— А знаю я, чо это. Читал в Криминальной хронике, чо. «Клофелинщицы», и всё такое. Передам, ага. Пусть траванёт Хоря. Это ему за папу будет. И за маму. А вот… Я читал — есть такие яды!.. что одному бизнесмену телефонную трубку подменили на эту, на обработанную — он через неё поговорил немного, — и брык! — помер. А потом после него ещё секретарша тоже. Вот такой бы!..

— Соображаешь, юнга. Да, хорошо бы. Тем более и есть что… — Артист бросил взгляд на полку, где лежала, дожидаясь своего часа, Вовчикова арафатка-шемаг, честно, по договорённости, за серёжки с александритом умыкнутая Леонидой Ивановной и переданная на базарчике.

— Но… «За неименеем гербовой пишем на простой, за неименеем графини имеем горничную». Что есть. Так что не забудь ему про дочку его напомнить.

— А если… а если поймают меня?.. — несмотря на «дозу для храбрости» и общую отвязность, присущую юному поколению, Хокинс был, видимо, патологическим трусом.

— Старайся, чтоб не поймали!

— Ну а если? Что тогда?

— А ты зарежь того, кто тебя «поймает» — спокойно-равнодушно посоветовал БорисАндреич, — Как в КонтрСтрайк — чик, и нету! Нож же есть у тебя?

Нож у Хокинса был — из отцовских, хороший, «финка НКВД», как раз под размер — Рома, вооружаясь перед бегством в деревню, обзавёлся где-то в Мувске в ормаге или с рук не только «Осой», пропавшей вместе с ним, но и набором злодейского вида ножей, коллекцию которых Альбертик, роясь в вещах покойных предков, и нашёл.

Нож-то был — навыка не было. Как-то сомнительно было, что вот так вот, как в КонтрСтрайк или в «Мафия» — чик! и нету. Хотя — чо сложного. Ага.

— А вы мне пистолет ваш дайте, а? — решил понаглеть Хокинс.

— Может ещё ключ от квартиры, где деньги лежат?

— Зачем? — не понял сбитый с толку пацан.

— Эх, серость ты, серость… Дубина. Попадёшься — скажешь, что украсть продуктов хотел. Или сменять — вот на эту вот настойку боярышника, она на спирту как бы. Брякнешь что не по делу — или они тебя пристрелят, или я зарежу, помни. Иди уже. Вернёшься — доложишь. Пшёл.

РАЗГОВОРЫ, РАЗГОВОРЫ

Нет, не совсем уж «дети» — раньше их назвали бы тинейджерами, школьниками, подростками. Сейчас это просто разновозрастный «молодняк», дуреющий от деревенской зимней скуки — от девятилетнего Кольки до четырнадцатилетней Надьки.

Сидят в закутке за печкой, вшестером, тесно; спинами упираясь в алюминиевые 40-литровые фляги из-под молока, в которых сейчас доходит вонючая брага; и вполголоса рассказывают друг другу «страшные истории» — старый жанр, некогда популярный в пионерлагерях и в ночных группах детских садов; казалось, безвозвратно умерший с появлением вИдиков, а затем разного рода компактных индивидуальных электронных девайсов; и вот поди ж ты — вновь возникший с крушением цивилизации, а вместе с ней — с прекращением халявного доступа к столь, казалось бы, вечному и обязательному как солнце или воздух элементу быта как электричество. А что ещё делать при сенсорном голоде?? — книжки все прочитаны; остаётся, вспоминая, перевирать друг другу старые ужастики, благо атмосфера вполне себе благоприятствует:

— …и вот тут у него полезли когти; прям вот так вот… — показывает на себе, какой длины и как «полезли когти», — …и шерсть! Сам — сгорбатился, и харя — кароч, харя стала превращацца в волчью! Рубаха — хрясь! — порвалась. И, типа, вылазит такой уже волк! Оборотень!..

— Да видел я этот… Его потом пацан застрелил — серебряной пулей, ага?

— «Американский оборотень в Лондоне» — я тоже видела. Старый. А вот…

— Не, это где Джек Николсон. Он тоже в волка превращался. Я забыл как называется.

— Да про оборотней много… а они вообще бывают?

Все, вздрогнув, ещё ближе сближают головы. Темно, сумрачно за печкой, куда не достаёт свет светильника из комнаты; зато тепло. Никишина не дура — хорошая у ней печка. Большая и тёплая.

— А ты думала, кто детей илотов по ночам ворует??

«Илотами» с подачи бывшего юриста Вениамина Львовича в деревне стали называть тех, кто пришёл в деревню поздней осенью, после сбора урожая; и был не «направлен» хоть какой-то властью, а пришёл «самоходом».

Одно время Хронов с дружиной таких гонял от деревни, и кое-кого, как ходили слухи, даже и прикопал в окрестностях, ибо нафига надо-то кормить лишних? Но потом пример подала эта вот самая бабка Никишина, как самая продвинутая предпринимательница: чем ей приглянулась женщина с дочкой сказать трудно; но уж точно не жалость к бездомным тут сыграла роль — бабка пустила их к себе, а Хронову сказала: «- Отстань, Витя, это мой внучатая племянница.»

Собственно, Витьке было пофиг: хочется кормить лишний рот — корми; только жратва на них не полагается, и с этим бабка согласилась. У хитрой куркулихи было запрятано запасов достаточно, чтобы прокормить не одну семью; и женщину с дочкой она взяла, конечно же, не из жалости, а из предпринимательских же своих соображений: их определили, и маму и дочку, в натуральное рабство «за еду».

Теперь обе они порхали как бабочки по обширному бабкиному хозяйству, существенно разгрузив от хозяйственных забот и саму бабку, и её родню; жили же они отнюдь не на «общих основаниях» — ютились тут вот, в закутке за печкой, прямо на полу, где сейчас и происходило ребячье «собрание». И питались тоже — отнюдь не с общего стола; но и тому были рады.

Бабкину «новую родню» в деревне, конечно же, быстро раскусили; и по её примеру ещё несколько пришлых семей: беглых с больших сельхозкоммун-поселений, или погорельцев, или ещё из-за каких-то непонятных причин оказавшихся без крова накануне зимы, обосновались в деревне у «крепких хозяев», — которыми, как правило, были те, кто не полностью и в городе оторвался от крестьянской жизни и смог быстро в Озерье «поднять хозяйство». На правах… трудно сказать на каких правах; правильно бы было — вообще без прав; когда и обязанности по хозяйству, и питание, и быт, и даже побои — всё зависело чисто от отношения «хозяев».

Вот этой новой «социальной прослойке» Попрыгайло и дал наименование «илоты» — в древней Спарте бесправные работяги, занимавшие среднее положение между крепостными и рабами.

Жили они в Спарте чуть лучше скотов; и отношение было соответствующее — к примеру, мальчики Спарты, вступая в возраст воинов, как элемент инициализации, должны были в том числе и убить взрослого здорового илота, напав на него неожиданно из засады; то есть кроме полурабов-полукрепостных те были ещё и дичью для отработки боевых навыков.

Как-то неожиданно быстро в деревне забылось, что ещё недавно все были просто гражданами одного государства: сидели за одними партами в школах, работали в одних организациях, ходили в одни магазины, обсуждали одни фильмы… Имущественное, и, следующее за ним социальное расслоение упало как метеорит на голову — теперь илоты были совсем не то, что «жители». И отношение к ним было соответствующее — пусть не как в Спарте ещё, но где-то около. Вот и ребёнок пропал… Может быть кто-то и «поохотился».

— Да иди ты… Что Олька Берникова пропала — говорят, собаки в лес утащили… какие «оборотни»??

— А Нинка?? А ещё Морожин до этого; и ещё этот, толстый, папа Альберта — его же так и не нашли! Я тебе говорю — оборотни!

— Нууу… — девочке не хочется верить во всякую жуть; тем более что на ночь придётся расходиться по домам, по этой вот самой ночной жути, — Это давно было — летом ещё.

— Ну и что, ну и что??.. Не нашли же! Кто?? Вот — они! А когда Олька пропала — это недавно, и там кровь была, на снегу! И — шарфик её! Кровь!

— Собаки…

— Каки-и-и-ие собаки!! Собаки все на привязи в деревне; только что у Глинских Ральфа свободно ходит! Но Ральфа — добрая.

— Не, Ральфа не могла. Ральфа добрая собака.

— Конечно. И — собаки бы её терзали, загрызали бы; а тут — только шарфик и кровь. Как унёс её кто-то. Вот — оборотень.

— Там следов не было звериных, только обувь…

— Потому что не полностью превратился! Не совсем волк — а в обуви!

— Ага, и в штанах, хы!

— Вот ты допизд. шься, допизд. шься, Валерка; когда домой пойдёшь!

— За мной мама зайдёт!..

— Я тебе говорю — оборотень!

Уже никто не возражает.

Затем тонким голоском вступает в разговор самая маленькая:

— А я слышала, дядя Мудель говорил маме и тёте Ире, что те, «с пригорка», нас ненавидят… что они нас всех извести хотят! Убить. А мама потом говорила мне, чтоб я вечером в туалет на улицу не ходила, а чтоб дома — в ведро… Что у них там, «на пригорке», в церкви живёт дьявол — днём он на стене, нарисованный; а ночью сходит — и крадёт детей. И утаскивает туда, в церкву, на пригорок — и там этот поп — ну, который поп Андрей, — детей приносит в жертву… Отризаит головы им… И кровь пьёт.

Все вздрагивают и нервно оглядываются. Но дома тепло и безопасно; в большой комнате о чём-то за столом судачат взрослые; пахнет брагой, кислой капустой и приятно — варёным горохом. И потому так интересно «бояться вместе»! И они нагнетают:

— Там заминировано всё, возле церкви — дядя Мудель говорил. Там везде мины!

— Там с колокольни каждую ночь луч светит!! Видели? Как Глаз Саурона — смотрели «Властелин Колец»?? И кто в тот луч попадает — цепенеют! Только он до деревни не добивает. Только до кладбища. И когда на кладбище светит — там мертвецы из могил встают!!

— Да иди ты! — пацан ёжится, но ему положено проявлять мужество и скептицизм, — Я с мамой когда на «базарчик» ходил — там все могилы как были, ничо не разрыто!

— Они потом, под утро, обратно закапываются!

— Ага, и снежком сверху посыпаются! Каждое утро, ага. Ври, да не завирайся.

— Вот не верь, не верь. Вот возьми, ночью сходи туда — к кладбищу; чтоб до тебя этот луч дотянулся, — увидишь!

— Ага, чо я — дурак, туда ночью ходить!

— А Саурон — он кто?

— Не смотрела, что ли, кино? Злой волшебник.

— Не, дядя Андрей — он добрый. Он нам книжки приносил; конфеты — леденцы. Он не такой! — не соглашается другая девочка; но ей бурно и возмущённо оппонируют:

— Ага, «не такой!» А что ж они наши продукты из общественного амбара покрали! Папа говорил.

— Да! И дядя Мудель говорил — я слышала. Что они — воры и разбойники! Эти, как их… холуи клери… как его? Клерикальные холуи, вот.

— А что это?

— Да не знаю я. Но это плохо.

— Твари. Он про них говорил — твари. И — что это из-за них кушать из общего амбара ничего не дают.

— Вот. И ещё они, значит, того дьявола на нас напускают — он со стены сходит, и детей в деревне ворует! А поп их потом режет! На алтаре.

— Это что?

— Это я в кино видела — там жертву приносят «на алтаре». Это стол такой.

— А… ага. А тоже видел. Этот… с … с… как его? Джонни Депп. «Девятые врата», вот!

Сблизив головы, они горячо обсуждают новую тему — и через некоторое время ни у кого из присутствующих не остаётся ни малейшего сомнения, что так оно и есть: это именно они, «твари с пригорка» крадут и убивают детей с деревни; именно они хотят извести всю деревню! В детских глазах пылает ненависть пополам со страхом, сердца часто стучат. Хорошо тут — безопасно. Но — уже стемнело; и идти ещё по домам… Хорошо Валерке и Маринке — за ними мамы придут… Сговариваются идти все вместе, гурьбой.

Анька вздыхает — она живёт дальше всех от Никишиных, и ей идти домой последней; хоть и недолго — но одной…

— Ай! Лёнька! Куда ты руку суёшь?!

— Чо ты… Не сую я — положил только…

— Себе положи на!.. Лезет ещё!

— Ничо я не лезу. Подумаешь — руку положил. У тебя там и ложить пока не на что.

— Много ты понимаешь!!

— Хы. Хи-хи. Гы. — все с облегчением переключаются со страшной темы на нечто более весёлое, — Лёньк, положи ещё — не все видели. Хы.

— Только пусть попробует!

— Маме скажешь?..

— В лоб дам!

— Ой, даст она… Не выделывайся уж… Тань, а хочешь — я тебе мобильник подарю? Хувэй, там игры и музыка — его зарядить только надо.

— Вот — «зарядить». Если зарядить бы — так и у меня на мобильнике музыки полно!.. Толку-то!

Пацан некоторое время соображает, и, наконец решившись, выпаливает:

— А знаешь чо? Давай свой мобильник — я тебе его заряжу!

— Как??

— В казарму пойду, к брату. Попрошу. У них там динамка — зарядит.

— Ага… зарядят. Разбежался. Они там педали крутят — кому попало не заряжают.

— А чо. И я покручу. Мне брат вообще сказал — пока маленький, а на следующий год он с Хароном поговорит — чтоб меня в дружину так же взяли… Поняла?? Буду в дружине в следующем году. Они знаешь как там живут! У каждого — винтовка или автомат! Или ружьё. И когда на дежурство, ну, «на трассу» выходят — сколько хорошего потом приносят! Вот у меня — видала? Джемпер. Брат дал, «с трассы».

Все понимающе и уважительно молчат. Да, это действительно круто — быть в дружине. Там и интересно, и почётно. И форма, и оружие. Правда, могут и подстрелить… ну, до следующего года с «пригорком» разберутся! — дядя Мундель говорил папе, — так что…

— Там у них — «дедовщина». Папа говорил.

— Ну и пусть. Ну, похожу «щеглом», зато потом!..

На Лёньку теперь посматривают с уважением; и он приосанивается, как будто его уже приняли в дружину, и выдали форму и автомат:

— В дружине у меня всё что хочешь будет! Так что ты, это… не возникай, Маринка. Если хочешь дружить, конечно!

И щуплый Лёнька в нарядном цветном джемпере уже по-хозяйски обнимает Маринку, нахально кладя ладонь ей на то место, где через год-полтора обозначится девичья грудь; и Маринка освобождается от объятия уже не так ретиво.

— А хочешь — я тебя сегодня до самого дома провожу??

— А обратно — один?!..

— А чо? — мальчишка вздрагивает от собственной смелости, но отступать уже поздно.

Тема получает новое развитие.

За столом у Никишиных тоже гости: соседка и Ксеня с мужем.

Пьют «чай», заваренный из порядком уже надоевших сушёных листьев смородины; впрочем, с добавлением душицы, мяты и мелиссы. Варенье на блюдечках. Немножко подчерствевший, но обжаренный домашний хлеб ломтиками. Рюмочки.

Никишины — богатые по деревенским нынешним меркам; у них есть даже самовар — старый, но вполне исправный, вкусно пахнущий горящей смолистой щепой; в то время как в других домах воду кипятят по-городскому — в чайнике. Есть и керосиновая лампа, старинная и красивая; с абажуром и прозрачной стеклянной ёмкостью под керосин, стоящая посреди стола. В лампе заправлен, правда, не керосин — керосина нет. Бензин с добавлением соли, чтобы не взорвался.

Собрались за столом, как водится, для того же, что и дети за печкой — пообщаться, посплетничать. Скучно зимой в деревне; и сериалов по телевизору не посмотреть… Так скучно, что аж челюсти сводит; непривычно вчерашним городским. Отсюда и «общение», и сплетни, как единственный доступный способ разнообразить информацию из внешнего мира. А где сплетни — там и перевирание информации; старый принцип «испорченного телефона» никто не отменял:

— … они жируют там, «на пригорке», истинно те говорю — как сыр в масле катаются! Девки, что «на базарчик» приходили — все как одна в одинаковых куртках, в тёплых, флисовых. Морды розовые, сытые, аж лоснятся! У каждой рация — и пистолет. Том, ты подумай только: стоило нам только заикнуться, что нехорошо это с их стороны — общественные продукты-то своровать, — как окрысились все! Пистолеты и ножи подоставали — и к нам! Ну, думаю, конец нам пришёл — за всего-то слово против шерсти! Говорю им: «- Что ж вы это, девоньки, делаете! — как вам не стыдно! Мы ж вас как родных приняли, в деревню-то, когда пришли вы табором летом-то, измученные все да пограбленные! Накормили вас и обогрели, кров дали; землю! Сельхозинвентарь. Как родным в работе помогали — всё лето, осень! А вы?? Мало того, что осенью-то не свои поля обобрали, всё к себе свезли; так ещё и общественный амбар ограбили! А сейчас-то, а сейчас! На своих односельчан — с оружием! Как вам не сты-ы-ыдно!» А они — только глазами сверкают, — настоящие ведьмы, правильно Сергей Петрович говорит!

— Проклятые шлюхи ботоксного недо-фюрера Хоря! — чуть рисуясь, произносит заученную, пошедшую «от пропагандиста и политтехнолога Мунделя» фразу её муж, и все согласно кивают.

— Надо же, надо же… Ведь всё лето в поле бок о бок, из одной кружки воду пили!.. Кто ж подумать тогда мог, что такие они!..

Все опять горестно качают головами, осуждая «ведьм с пригорка». Глаза горят праведным негодованием…

Никто, естественно, так и не вспоминает, что «проклятые мувские ведьмы» пришли в Озерье не сами по себе и не христа ради, а были целевым направлением «эвакуированы» тогда ещё центральным правительством. Что «приняли их как родных» не деревенские, сами тогда мало что имевшие; а покойный Громосеев, исполняя план по расселению «временно эвакуированных»; что «на питание» им не «с дворов скидывались», а получали они паёк из Оршанска; целевым же направлением «на Оршанскую сельхоз-коммуну»; и что большая часть полей-огородов вокруг Озерья обработана ими же — девками из сельхоз-коммуны, чей урожай так же большей частью пошёл в «общественный амбар». Что ни куском хлеба не поделилось Озерье с коммуной.

Такие «мелочи», как водится, очень быстро забываются; помнится же только то, что хочется помнить; при этом наслаиваются домыслы, выдумки; да если ещё помочь целенаправленным внушением, чем последнее время и занимался Мундель-Усадчий… — и вот, готова уже известная психологам «ложная память»: теперь говорившие и на самом деле уверены, что так оно всё и было: приняли, обогрели-спасли; а те — чёрной неблагодарностью отплатили деревне-то!

Горестное покачивание головами сменяется теперь почти змеиным шипением:

— Ничо-ничо, отольётся им ихняя подлость!

— Григория Даниловича отряд придёт — даст им жару!

— Ноги-то им повыдергают! А то — ишь! Они ж делать-то ничего не умеют — только что ноги на сцене задирать, ведьмы проклятые! Сосалки хоревские! Повыдергают им!..

— И эти — церковники проклятущие! Всё себе, всё под себя!!

— Ничо-ничо, вот придёт отряд Григория Даниловича — наши помогут, — дадут им!..

— Марья! Машка, чтоб тебя!! — кричит хозяйка в сторону двери, — Самовар остыл, поставь по-новой!

Из-за двери появляется, кутаясь в драный платок, Машка — Марья Сергеевна, уважаемый в той, прошлой жизни бухгалтер-аудитор крупной фирмы; а сейчас — бесправная приживалка из «илотов»; не поднимая глаз на хозяйку, уносит самовар.

Беседа продолжается.

— Скоро всё наладится.

— Что «всё»? Как «скоро»?

— Ну, всё и скоро. Весной, может. По радио говорили, Зинка слушала. Грит, сказали, что эпидемия Мувск вычистила, там сейчас только трупы. Весной наши войска туда войдут, город почистят — и можно будет возвращаться. И Сергей Петрович это говорил. Нужно будет только подождать, пока Мувск от покойников очистят.

— Ой, только бы, только бы… Твои б слова да богу в уши. Домой хочу — сил нет. Обрыдла эта деревенская жизнь. Только дома, небось, всё разворовали, растащили.

— Может и нет. Может и не всё.

— А войска — чьи?

— Наши.

— Наши — какие? Я вот слышал, Никоновский район уже и не Регионы.

— Как это?.. А кто?

— А не знаю. Какой-то другой район… государство… Вроде как сам по себе. Коловойский главный. Или ещё кто.

Помолчали, качая головами. Может быть, может быть. Действительность приучила к тому, что может быть всё что угодно. Но так хочется верить, что мучениям скоро конец, и можно будет возвращаться из опостылевшей деревни в тёплый комфортный город. С электричеством и водой из крана. В это не верится — «тот» город сейчас вспоминается как утерянный рай; но о возвращении в рай мечтается.

Разговор перескакивает на местные дела:

— Эти-то… Богдановы. Дачники. Их «подселенцы»-то ущемили. Выгнали из дома; в баньке они теперь живут. А в доме — только Филатовы.

— Да-ты-что?.. То-то я смотрю их не видно нигде.

— Да. И «подселенцы» ещё семью «илотов» к себе взяли. Те у них в маленькой комнатке живут, а сами Филатовы — в большой. А Богдановы, — ну, старший Богданов, жена его Ольга Сергеевна и дочка — в баньке. У них там печка маленькая. Выгнали, да.

— А чего?

— Ну, ты чо. Ты ж помнишь — Илья-то Богданов. Ну, в ИнФизКульте парень учился, в Мувском, плечистый такой. Он ещё с Витей Хроновым задрался тогда у всех на виду, возле церкви — помнишь?

— А, да-да. И чо? Я тут ваших местных-то раскладов полностью не знаю…

— А чо тут знать. Всё ж на виду. Илья, значит, законфликтовал с Хароном; а тот…

— А чего законфликтовал?

— А, что-то… Ни то девку мувскую не поделили, ни то власть в дружине, — дружина-то тогда только начиналась…

— А, ну-ну!.. — все поближе сдвигают головы над столом и понижают голос. Это всё поинтересней, чем прежние сериалы по телевизору; это всё здесь, рядом, остро, животрепещуще. Это дома можно было после очередной серии пойти спать, зевнув «- Неинтересная какая-то сегодня серия…»; а тут после «очередной серии» вон — могут из дома выгнать. А то и… того.

— Мне внук рассказывал, он ведь в дружине у меня! — с гордостью отмечает старшая Никишина, и все понимающе и уважительно кивают.

— Вот. Разодрался Илья с Витей. И Витя его на дуэль и вызвал. И — травмировал. Из пистолета — видели у него, большой?..

— Это ты, баб Лена, неправильно говоришь! — авторитетным тоном поправляет её мужчина, — То у Харона сейчас маузер. А был у него раньше — ПээМ, Макаров!

— Ну, неважно. Главно, что стрельнул его Витя, на этой, ну, на дуэли. Не до смерти. И тот лежал дома, лечился. Только совсем плох был. Но, вроде как на поправку потом пошёл; уже не писался под себя, а в уточку; и в сознание пришёл. А потом, — вот когда отряд из Никоновки-то пришёл, и когда это… неудачно когда «на пригорок» оне сходили, — уполномоченный с Оршанска так прямо и распорядился: мол, «всех сочувствующих — истребить!» Ну и — мне внук рассказывал, — приехали оне туда. На машине. Там ведь у Филатовых тоже младший в дружине. «Тигр».

— «Тигр» — это позывной такой. — важно опять вставляет мужчина, — Судя по позывному — парень в авторитете!

— …Илью, значит, за ноги вытянули, к машине привязали — и потащили. Через всю деревню…

Собравшиеся за столом ёжатся. Это не сериал по телевизору, это серьёзно. В принципе, с каждым может случиться. Вот так вот — рассоришься с Хароном… или с БорисАндреичем… или Мунделю, когда он заливает про «- …скоро всех проклятых мувских сепаратистов победим и победно вступим в Мувск!», неловко что скажешь — а он доложит… Ой, лучше и не думать про такое!

— …привязали Илью за ноги — и потащили. К дому Петра Иваныча. Там тот, Пётр Иваныч, с двустволкой выскочил, и чуть не поубивал их там всех! Но никоновские парни его застрелили. И Илью тоже.

— А зачем Илью туда потащили? — интересуется Ксеня.

— Ну… как зачем. Затем. Как сепаратиста.

— Ааа…

— Там и закопали. Обоих. На огороде. Чтобы, значит, кладбище не поганить.

Рассказ закончен, как бы нужно бы обсудить… Все отодвигаются, осторожно переглядываются. Как бы тут не сболтнуть чего-нибудь… Пётр Иванович был очень уважаемым в Озерье. И Никишина вон — ведь семье Богдановых и сочувствует, — видно же что сочувствует! Оно и понятно — Богдановы-то, хоть и «дачники», но свои, местные Озёрские, каждое лето сюда приезжали; а Филатовы — пришлые. А теперь чо — теперь Филатовы в их доме живут, а тех в баньку изгнали. Это всё равно, как если б эта вон, Машка с дочкой, изгнали бы Никишиных из их дома! — ясно на чьей стороне бабка… Но у самой же бабки — внук в дружине. Вот так вот — брякнешь что не по делу, — донесут Мунделю, что, мол, такие-то «сочувствуют сепаратистам»; а там как ещё дело обернётся. Каким таким «сепаратистам»? А вот раз «община» от Озерья отделилась — стало быть и «сепаратисты»! И хотя Ксеня сама услуги «администрации» оказывала, и сын у ей в дружине — а всё ж таки. Надо думать, что говорить. Время сейчас такое. Не сериал, чай, обсуждаем…

И потому, переглянувшись, высказались все «правильно»:

— А так и надо им. Богдановым. Ишь, взрастили сепаратиста!

— Ага. Это им милостиво ещё. В баньку. А можно бы и вообще — расстрелять! Или как тогда Сашку Веретенникова, — в децимацию!

— Так и надо бы! Так их! — сепаратистов проклятых.

— И сочувствующих.

— И сочувствующих, да. Это ж надо! — на Витю Хронова выступать, на Командира! Они ж нас защищают!

— Если б не дружина, церковники проклятые нас бы всех тут уже поубивали!

— Обязательно б поубивали б!

— Проклятые твари!

— Фашистские холуи, скачущие ради недофюрера Хоря и поганого попа Андрея, сосалки и воровки!!..

Полагающаяся к случаю «терминология» хорошо, многократно повторено, лучше телевизора забита в голову пропагандистом Мунделем, так что «определения» вылетают заученно, без проблем.

Все согласно кивают. Консенсус найден: конечно же, семья Богдановых сами виноваты, что «взрастили сепаратиста». И что их изгнали в баньку — тоже правильно. А как же!

Некоторое время, уже без особого накала, ещё пообсуждали рецепт «чесала» — сало, провёрнутое через мясорубку с перцем, чесноком и солью; животрепещущий деревенский рецепт — вот только с салом плохо, сала мало… И потому обсуждать такие рецепты — всё равно что пересказывать какую-нибудь гламурную телепередачу, где рассказывали как готовить фазанов.

Но тут бабка Никишина сделала ещё один «вброс»:

— Унук-та грит, что Вити Харона который день ужо нету в казарме! И дома не появлеицца. Грит, что у них сейчас Лещинский всем заправляет — за командира, значит.

— Лещинский… это какой Лещинский? Ааа… младший.

— Он теперь «Шарк», что с английского значит «Акула». Мне внук рассказал.

— Акула… в авторитете, значит… — опять качает головой мужчина.

— А что с Хароном-то? Что с Витей? — живо интересуется Ксеня. Оно и понятно — любые перестановке в «силовом блоке» деревни живо всех касаются. Ведь тот же Хронов — он ведь в деревне никто, — ни родни, никого. Сам по себе. А Лещинские — семья. Стало быть, «подымутся», как водится, вслед за младшим Лещинским-«Шарком»-Акулой. Это уже… это уже новый расклад!..

— Не знает никто!.. — понизив голос, наслаждаясь монополией на «тайное знание», вещает Никишина, — Говорят, вроде как «на спецзадании»! Говорят, вроде как «охраняет деревню в скрытом дозоре». А кто грит — послан в Никоновку, штоб привлечь сюда Григория Даниловича с отрядом, чтоб лично всё обсказать! А между собой говорят…

Все опять сдвигают головы; и бабка опять конспиративно понижает голос:

— …что стрелил его Борис Андреевич, потому как сильно им недоволен…

Бабка понимает, что сильно рискует, пересказывая сплетни и слухи — но жажда чувствовать себя самой информированной превозмогает всё.

— …что не воспретил вывезти всё из общественного анбара; не воспрепятствовал, значит! Вот — и такое говорят!..

— Ах ты ж!.. А что, и такое может…

Обсуждение деревенских раскладов пошло на следующий круг.

Тесно и темно. Пространство крохотной парилки, она же помывочная, освещается потрескивающей и немилосердно коптящей самодельной масляной лампой: фитиль, закреплённый в плавающей пробке в литровой стеклянной банке с отработкой, то и дело норовит потухнуть; и тогда его приходится вновь поджигать лучиной из топки печки.

Хорошо ещё, что есть печка-каменка, от неё исходит приятное тепло; тут же, на полу, грудой — сохнущие дрова, от которых в тесном помещении невыносимо сыро. И сильно топить нельзя, нельзя и заранее, впрок насушить дров — зайдёт кто-нибудь из Филатовых: Галина Ивановна или Филипп Николаевич, а то и сам Лёнька-«Тигр» прибежит с казармы проведать своих домашних — возмутятся «Нефига себе вы тут тащитесь!» — и заберут сухие дрова…

На печке, прямо на её стальном, покрытом рыжей окалине кожухе каменки, поджаривается порезанная неровными ломтиками картошка. И вообще — тесно; в помещеньице втиснуто много вещей — всё, что Филатовы разрешили взять с собой из бывшего их дома. Всё, что им показалось ненужным. Выселили в баньку — после расправы Хронова над Ильёй. Даже не в маленькую комнатку в доме — в крохотную баньку, «чтоб не видеть ваших поганых рож!» — это им-то, кто без разговоров пустили к себе «на подселение» в и так-то крохотный дачный домик из двух комнат «эвакуированных» из Оршанска Филатовых…

Теперь он их полностью, домик — Филатовых. И даже сами они, в свою очередь, пустили в маленькую комнатку «илотов» — пожилого уже мужика и его жену, которые им теперь вместо работников. А Богдановым, бывшим хозяевам, они «не доверяют»: «- Нехорошие вы люди, Богдановы! Если ваш сын на Командира возникал, власть его подрывать пытался — то и вам доверия нет! Живите пока в баньке, а по весне как Командир решит!»

И ходили слухи, что по весне «решение» по таким вот, «ущемлённым в правах», будет простым: всех переселят в бывший «лазарет» на краю деревни, и заставят работать на полях под охраной. Вот так вот…

— Саша… Саша! Позови Илью! Ильюшу позови! Почему он так давно не едет?! Позвони ему в общежитие… пусть приедет, видеть его хочу! Плохо, мне, Саша; душно!.. Пусть приедет — ведь каникулы у него!..

Ольге Сергеевне плохо; жар. Простуда? Вернее всего; но скорее — всё сразу: как началось это с того вечера, вернее, ночи, когда вызвавший Илью «на поговорить» Харон выстрелил ему в лицо из Осы; продолжилось с тяжёлой болезнью Ильи, когда он редко приходил в сознание, — так и после того, как Илью, вытащив из постели, слабого, но уже в сознании, привязав за ноги, утащили из дома за машиной, и, по слухам, убили где-то там… — так и свалилась Ольга; державшаясь до последнего именно помощью и заботой о сыне.

Шестилетняя дочка Оксана сидит рядом с матерью на краю полока, держит её за руку.

Она ничего не понимает в случившемся: почему вдруг вместо «домика» они тут, куда и зачем «увезли» старшего брата; почему прежде такие милые тётя Галя и дядя Филипп, жившие с ними и часто с ней игравшие, теперь её демонстративно не замечают, и с папой разговаривают такими злыми голосами; почему кушать теперь только поджаренную сладковатую картошку… Раньше Оксана любила картофельные чипсы; но теперь подгоревшая сухая картошка уже не лезет в горло; а на просьбу «молочка или хлебушка» папа только отводит взгляд…

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ С ДЬЯВОЛОМ

За накрытым столом собрались «ближние», «актив сельской общины», как высокопарно выразился пропагандист-политтехнолог: сам Попрыгайло, староста, Мундель-Усадчий; разбавляет мужское общество красотка Мэгги, которую Борис Андреевич в последнее время стал время от времени «выводить в свет», ни мало не смущаясь деревенских пересудов и наличия жены.

На столе, покрытом бывшей праздничной Темиргареевых, а теперь порядочно заляпанной скатертью, открытые банки консервов «МувскРыбы», печенье, галеты, рюмки. Литровые банки с салатами. В трёхлитровой банке — мутная жидкость розоватого цвета с осадком на дне: разведённый, подкрашенный и подслащённый вареньем спирт. Ещё, в другой банке — компот.

Тут же, на столе лежит юристов пистолет-пулемёт Кедр с запасным магазином — Попрыгайло всегда настороже; он ненавидит бывшего владельца дома — Вадима; и обоснованно ждёт от него любых гадостей. Во дворе побрякивает цепью собака, кстати, купленная у заезжих коммерсов именно с целью охраны; кроме того есть и некая охранная сигнализация, пульт от которой, помаргивая зелёным глазком, лежит рядом с оружием. Ставни закрыты; всю роскошь стола освещает висящий на проводе от потолка плоский многорежимный светильник, дающий сейчас приглушённый, но ровный белый свет. Попрыгайло совсем не прост — у него много что есть; только он, сволочь, это не афиширует. Есть и чем заряжать светильник.

Все уже порядком навеселе, а обсуждение политики местного масштаба в разгаре:

— … Они ходят и ходят «на базарчик»! Ходят и ходят! — жалуется Мундель, по случаю праздника одетый в мятый светлый пиджак со значком Союза Журналистов на лацкане, — В том числе и те, кто разрешения не брал! Меняются, видишь ли, выгодно им! Никакого патриотизма; никакой — ик! — потребности жертвовать бытовыми удобствами ради… ик! великой цели! Ради… победы над биомассой, хоревской преступной кликой, скачущей на костях предков…

— Жалко тебе, что ли? — мутно взглянула на него Мэгги.

Она пьяна сильнее всех, но держится; на лице её хотя и собственноручно, но профессионально исполненный макияж; но тени под правым глазом осыпались, тушь с век частично размазалась, но она не обращает на это внимания. На ней ярко-красное короткое платье, оголяющее бёдра, и ожерелье на шее — то самое, с настоящими брильянтами, заработанное за лето, за сезон во французском Сан-Сере… На спине и на четвереньках, орально и анально — та старая французская сволочь, миллионер, которого она в тот сезон «экскортировала» на зависть таким же как он старым пням, против ожиданий, знал толк в извращениях, и отрабатывать зарплату приходилось по-полной, не только днём и вечером, «блистая» на пляже, яхте и «в обществе», но и по ночам, удовлетворяя самые разнузданные желания похотливого старичка. Зато по окончании сезона помимо «зарплаты» отблагодарил этим вот… Кому только показывать? Тут так никто и не понял, что это — не дешёвая турецкая бижутерия-стекляшки; что камни чистой воды и оправа от какого-то знаменитого голландца… Так зачем это всё было надо?? Виделось: вот она, завязавшая с прошлым, входит в ложу в Ла Скала под руку с молодым красавцем-миллионером, а может — и с отпрыском какой-нибудь старой дворянской европейской фамилии, — у них модно вливать свежую кровь в дряхлеющие жилы династий, — и ожерелье сверкает на гордой шее, — и кому какое дело, как оно «заработано»??

Но нет — занюханный домишко в богом забытой деревне; и эти идиотские разговоры — кто и зачем ходит меняться с пригорком, и чтоб «не пущать»… Уроды, нах… На ней платье от Сальваторо Феррагамо, оно стоило в своё время больше, чем вся эта сраная хибара бывшего мувского мента, где ещё висят по углам детские фотографии смуглянки Гульки и совсем ещё соплюхи её сестры Зульки. У неё на шее ожерелье, за которое можно было бы купить всю эту говённую деревню вместе с её жителями — а толку?? Пьяный юрист пялится на её грудь так же, как если бы она была просто в дешёвой ночнушке; и уже дважды пытался положить руку на колено… А Боря, сволочь, только скалится. И этот мутный урод Мундель, от которого так по-прежнему и несёт какой-то затхлостью. Гад, хоть бы одеколоном каким пользовался, что ли! Сама она благоухала настоящим Jadore от Шанель; из флакончика, в котором, если встряхнуть, блестящей мутью растекались блёстки золота… Хоть бы, падла, рыбу из банок в тарелки переложил — нет, как свинья… До чего ты докатилась, Мэгги, Мэгги, Маша…

— Дело не в жалости!.. — принялся объяснять, тоже похотливо посматривая на её полуобнажённую грудь, журналист, — Но должен быть порядок! Должно быть самопожертвование. Самоотречение! Должны понимать, что ради победы над подлой холуйской клерикальной ордой нужно жертвовать!..

— Сам-то ты чем пожертвовал? Ради этой самой — ради «победы над ордой»? — продолжала сверлить его злым взглядом, — Вон, у Резвановых парень всё оправиться не может после пули в ногу; и двое сдохли — в лазарете-то. А ты — чем? Пожертвовал?

Не на того напала. Мундель не смешался ни на мгновение:

— Каждый жертвует тем чем может, на своём боевом посту, на который поставила его совесть и чувство ответственности за приближение победы над подлой ботоксной крысой — Хорем; и религиозным мракобесом так называемым Отцом Андреем, гнусным порождением сатаны, жуликом и вором, фашистской тварью, давно поставившим себе целью уничтожить честный и работящий народ Озерья!

Мэгги вяло махнула рукой в воздухе — «- Бессмысленно это всё…» — и потянулась к банке с розоватым пойлом:

— ПопрыгАй… У тебя же жена есть… Вот что бы не перелить — в графин хотя бы? Разведённый спирт — из трёхлитровой банки! Как бродяги какие-то, ей богу!..

— То, что похитить мог бродяга встречный,

Ей — черепки разбитого ковша

Тебе — моё вино, моя душа!.. — ухмыльнувшись, вставил Борис Андреевич.

Вино… душа… Ишь, глаз горит… Он любит, сволочь, когда она «выглядит». И когда выпившая. И сам когда выпьет. Придумает какую-нибудь опять штуку… Прошлый раз приказал ей изображать покойницу, не двигаться: «- Некрофилией, говорит, хочу позаниматься! Всё в этой жизни нужно попробовать…» На столе. Мало ему, гаду, убитых деток. Хотя может и так — может дать её тому же юристу, а самому сидеть в углу и ухмыляться, как тогда с Гришкой и его бандитами, — с него станется. Ещё тот моральный урод. Хорошо, что презервативами запаслась в своё время.

— Из банки — оно брутальней. Стильно, так сказать! Деревня, зима, вьюга, ствол, разведённый спирт в банке! — пояснил, пьяно хохотнув, юрист. И опять, потянувшись, попытался положить руку ей на колено.

Отодвинулась, перевернула рюмку с остатками пойла, которое юрист назвал «Закат над Регионами»; въехала локтём в липкую кляксу, стала оттирать мятой, в пятнах, салфеткой. Да, бл…, это не Сан-Сере… Как яичницы-то хочется, мама дорогая! На «пригорке», говорят, есть ещё куры. Сбежать, что ли, весной в Оршанск? Там, говорят, кабаки работали до последнего времени, а при кабаках — бордели. Если не передохли сейчас все в эпидемию. Впрочем, до весны ещё дожить надо; и не факт, что там будет лучше. Но хоть не так скучно и противно, чем с этими мордами…

— Надо пресечь! — продолжал гнуть своё пропагандист-агитатор, — Репрессировать, так сказать, показательно! Вот у меня есть фамилии в книжечке!..

И полез во внутренний карман; неизменный портфель шмякнулся под ноги. Он и сам сразу шмякнулся на колени, улез под стол, доставать портфель.

«Репрессировать»… Ноздри БорисАндреича стали раздуваться; казалось, потянуло знакомым дурманящим запахом свежей крови. А что… повесить пару сук. Посмотреть, как дёргаются в петле. Ещё раздеть перед этим, чтобы наглядней. Или обезглавить…

Перед внутренним взором возникло тело маленькой девочки, которую он под влиянием внезапного приступа утащил с улицы не так давно, предварительно ткнув пару раз ножом между рёбер, чтоб не кричала. Девчонка была из «илотов», и потому он не опасался, что её будут сильно искать — пропала и пропала; можно будет на этих, на «пригорских» списать — больше бояться будут. Такую команду и дал Мунделю для озвучивания «в народ».

А сам, раздев тощенькое тельце в сарае, сладострастно тыкал его ножом, добиваясь судорог, — но только девчонка была совсем слабенькая; да и ткнул он её сразу слишком сильно, ещё там, на тропинке — быстро затихла. Обидно… Так что, если бы «репрессировать» кого — это было бы интересно… Изнутри, заворчав, почуяв кровь, стал подниматься Дьявол.

— Что скажешь?.. — перевёл взгляд староста на юриста.

— Не надо. — оторвавшись от созерцания почти оголённой груди и голого плеча Мэгги, сквозь пьяную дымку, возразил тот, — Не надо. Зачем? Ну, ходят, торгуют. Мы запрещаем — и они знают, что запрещено, — но ходят. И это хорошо.

— Чем же оно хорошо? — недоумённо переспросил наконец выбравшийся из-под стола Мундель. Как-то он не особо торопился вылазить, точно ведь пялился под столом на голые ноги красотки.

— А тем. — пояснил юрист, собравшись — Что само сознание осуществления нарушения запрета создаёт у субъекта ощущение преступности деяния. Он — субъект то есть, — сам начинает чувствовать себя преступником. И это хорошо — для власти. Полезно это — чтобы все чувствовали себя что-то нарушившими. Преступниками. Все. Везде. Постоянно. Для этого хорошо создавать законы, которые нельзя не нарушить — но на нарушения нужно смотреть сквозь пальцы. До поры. А когда пора настанет — взять за жабры; но не всех, кто нарушал — а нарушать должны если не все, то большинство, — а тех, кто попался. И кого для дела нужно. Показательно. И жестоко наказать. За нарушение тех законов, которые нарушают почти все. Но наказать избранных! И тогда остальные ещё сильнее почувствуют свою вину перед властью, и свою любовь и благодарность к власти, которая покарала не их!

Мундель мутно упёрся взглядом ему в переносицу, соображая; Борис Андреевич же, сразу ухватив мысль, тут же одобрил:

— «Остерегайтесь тех, кто хочет вменить вам чувство вины, ибо они жаждут власти!» Это хорошо, это — правильно! Создание у народа чувства вины — это полезно!

Ладно. С «репрессиями» можно и повременить — потом отыграемся, на всех. Зато пикнуть будут бояться — запачканы!

— «У народа»! — фыркнула Мэгги, — «Народа Озерья», что ли? Мало эти идиоты Оршанские по радио втыкают про «великий народ Регионов», так вы тут ещё «великий народ деревни Озерье» воспитайте!

— А что — это мысль! — хмыкнул юрист, опять погружаясь в алкогольный туман — Почему бы и нет? Дробление и обособление — это основа колониальной политики…

— И стравливание! — согласно кивнул пропагандист.

— Надо и правда, обособиться от остальных! — продолжил бредить юрист, — Это полезно опять же, — осознание исключи… исключительности какой-нибудь общ… ности. Вот регионалы придумали какой-то дебильный «великий древний народ Региона» — и ведь ведутся! На фронте, в АМО — в анти-мувской операции, — в атаки ходят с криком «Слава Регионам!», кретины. Работает это. Вот и нам надо обособиться — какой мы нах «Никоновский район»? Мы — Озерье, озёрские! — и это звучит гордо! Сергей Петрович — ты развей эту тему, пожалуйста!

Попрыгайло пьяно-довольно заржал своей выдумке.

Мэгги покрутила пальцем у виска; впрочем, она так и не поняла, серьёзно ли тот говорит или стебётся. «Народ Озерья», бля. Народ одной деревни, — что дальше? Нация отдельного домохозяйства? Впрочем, с них станется — с некоторых пор в Регионах, да и в Мувске, воплощались в жизнь самые, казалось бы, бредовые идеи — и ничего, народ хавал…

— Кстати. — хрустнув печенюшкой, заметил Мэгги Борис Андреевич, — Мэгги. Вот ты сказала, что «двое в лазарете сдохли».

— А что, не сдохли, что ли? И три бабы по деревне — но те от болезни. А те…

Я не про то. Сам знаю, что умерли — выражайся, пожалуйста, литературно; ты же в приличном обществе. Не в привычном тебе борделе…

Мэгги молча проглотила оскорбление, а БорисАндеич продолжил:

— Не надо афишировать, что их уже нет. Это же люди Григория — вот пусть и считает, что они тут «лечатся». Вот, кстати, на прошлой неделе с оказией и продукты, паёк передал. Пусть всё так и остаётся.

— А сказать когда ему хочешь? — поинтересовался юрист.

— Да скажем… Есть мысли. Я же говорю — избаловался совсем наш Гриша, не хочет с «пригорком» помочь…

— С подлыми фашистскими выродками, пресмыкающимися перед недо-фюрером Хорем и спятившим жуликом и вором гнусным выродком Андреем! — поддакнул Мундель. И встав, покачиваясь, направился к выходу из комнаты, очевидно в туалет.

— Я вот другое понять не могу… — наливая себе и юристу «Заката над Регионами» и пододвигая к себе поближе банку с вареньем, сказал староста:

— Я за тобой, Попрыгайло, давно присматриваюсь… Знаешь, что я заметил? Ты ведь людей ненавидишь. За что, почему? Что такое с тобой не то?..

— Можно подумать, ты их любишь! — окрысился юрист, сразу став и в самом деле похожим на злобное животное. Сейчас особенно стало заметно, что пить юрист не умеет, и как его быстро развозит.

— Я? Я — люблю. Душить, резать. Смотреть, как они дохнут. — совершенно спокойно сказал БорисАндреич, и в комнате как будто потянуло могильным холодом. Так и есть — никто не сомневался. Они знали это. Жутко было не это; жутко было то, что он так спокойно и буднично об этом говорит, — как о том, что вишнёвое варенье любит больше, чем клубничное.

— Но речь-то не обо мне. Речь о тебе. Ты же не «сам процесс», как я — ты само «явление» любишь. За что; чем, Веня, люди тебе так насолили?

Мэгги тоже, ещё раз зябко дрогнув голыми обнажёнными плечами, уставилась ожидающе на юриста. Да, не откажешь в наблюдательности Артисту — тоже ведь что-то подобное наблюдала за Попрыгайлой, сформулировать только не могла. Ишь, какие разговоры пошли… Обычно при ней, при её «коллегах», мужчины серьёзные, «за жизнь», разговоры не вели — не то что стеснялись, скорее считали, что серьёзные, жизненные детали не для куриных мозгов длинноногих красоток; а тут поди ж ты. Интересно. Кофту, что ли, накинуть — зябко как-то? Или пусть. Пусть пялятся — сколько ещё той «радости» в жизни осталось?..

Попрыгайло некоторое время мялся, отнекивался, «ломал из себя целку», как сформулировала Мэгги; но в конце концов, после ещё одной рюмки «Заката Регионов» раскололся…

Оказалось — всё шло из детства. И даже — не с его детства, а с детства ещё его отца, и его отца, то есть было фамильным, родовым — ненависть к окружающим. Не просто презрительное к ним отношение — сама Мэгги тоже окружающих вполне презирала! — а именно ненависть как функция от пожелания окружающим поскорее сдохнуть… Собственно, это мог бы предсказать любой знающий психолог — что такого рода девиации берут начало в детстве.

Был Попрыгайло-прадед. Родоначальник, можно сказать, династии. Понятно, что давно он жил, ещё до революции. Потом случилась Революция; та самая, которая сначала Февральская буржуазная, потом «Великая Октябрьская Социалистическая», как Октябрьский Переворот приказано было называть уже в 30-х.

И прадед стал Начальником. Вот так вот — практически из грязи в князи, — не за большой ум или преданность революции, или там за заслуги, — просто по социальному происхождению и нахальному, наглому желанию вдруг «стать всем».

Стал директором немаленькой фабрики — чёрт его знает, что она выпускала, не в этом дело. Важно, что получила семья Попрыгайлы-прадеда все причитающиеся попавшему в тогдашнюю номенклатуру блага: спец-паёк из распределителя, машину с шофёром, власть, немаленькую зарплату, и, главное, большую квартиру в номенклатурном доме.

И пошла жизнь семьи Попрыгайло совсем хорошая; очень отличная от той жизни, какой жили в то время миллионы работяг, переживших Гражданскую.

Но недолго длилось счастье — прадед взял и умер. Нет, его не забрали в ЧК, и не сгноили в лагере, — он просто умер. Заболел и умер.

И на этом счастье семьи кончилось.

Не стало большой зарплаты, распределителя и машины с шофёром. Прислуги тоже не стало — к тому времени они уже, как полагалось, обзавелись и горничной. Но самое страшное — из большой квартиры в номенклатурном доме их тоже выселили. Нет, не в барак, но всё же.

Словом, счастье кончилось; и с ним кончилось всё. Весь, как сказали бы сейчас, «позитивный взгляд на жизнь». Осталась ненависть «к этому быдлу», лишившему Семью уже ставших привычными благ, почти обрушивших их в нищету и бесправие.

Не совсем, впрочем — сработали старые связи отца, и дед получил кое-какое образование. За ним — отец Попрыгайлы. В общем, «руками» они уже больше не работали никогда. Но ненависть «к этим гадам», к которым относились, собственно, все окружающие — и более успешные, чем они — за то, что более успешные; и менее — за то, что менее; и равные по статусу — за то, что конкуренты за блага, — осталась. Ненависть взращивалась в детях из поколения в поколение, с младых ногтей. Наполняла смыслом их существование. Заставляла быть активными в общественной жизни и, особенно, в соцсетях. Пропитывать ненавистью каждый пост, каждую строчку.

— Я… я бы… — запинаясь, покраснев от выпитого, бормотал пьяный уже юрист, — Как этот, как его? Принц Чарльз, кажется, говорил? «Я бы хотел в другой жизни вернуться на Землю смертельным вирусом, чтобы истребить её население!»

БорисАндреич понимающе улыбался.

Мэгги с недоумением смотрела на юриста. Её семья, как она помнила из рассказов бабки, хлебнула в то время много-много больше лиха, — но основой стало желание во что бы то ни было пробиться наверх, к благам. Ненависть? Чего ради?.. Этот же…

Вот ублюдок! Больной. Больная, выродившаяся семья.

Наверное, прав был усатый тиран, гнобивший вместе с «врагами народа» заодно и членов их семей; даже термин такой был: ЧСВН — член семьи врага народа. И удел их был лагерь или ссылка.

Большой практик был Иосиф; по опыту знал такую вот породу людей. И чёрт знает, что бы они натворили, оставь их «корни в земле», отстригая только головку растения. Тут семья одного только мудака, лишившись номенклатурных благ, которые по-определению не могли быть наследуемыми, вынашивала ненависть поколениями — и вредила, наверняка! А если бы все так??

— Ну ты и сволочь, Вениамин! — вырвалось у Мэгги.

Староста ухмыльнулся.

— Все… все — сволочи!.. — согласно мотнул головой пьяный юрист, — Думал, эпидемия эта добьёт всю эту людскую свору… нет… рано ещё, видать…

Он начал сползать головой на стол.

— Мудель в сортире, что ли, уснул?.. — хохотнул БорисАндреич.

Поднялся. Глаза нехорошо заблестели.

Мэгги уже знала этот взгляд.

Выбралась из-за стола, цокая высокими каблуками подошла к дивану в углу комнаты; бесстыдно задрала короткий подол дорогущего платья.

— Подожди, колготки сниму. Сейчас колготок хрен где достанешь. Как мне — лечь, или на четвереньки?

Интересно. После акта, который, ради разнообразия, произошёл стоя — Мэгги лишь расставила ноги и упёрлась руками в стену, — желание продолжить такой интересно-познавательный разговор не исчезло. Наверное, реально сказывался сенсорный голод.

— Артист. Вот этот скот — с ним всё ясно: жертва воспитания родителей-уродов. — Она кивнула на храпевшего юриста, который лежал мордой на своём пистолете-пулемёте.

— А ты что? Почему ты убиваешь? Зачем тебе — это? А, Артист? Тебе это — зачем? Тоже — ненавидишь?

Она называла его Артистом только наедине — таков был негласный уговор. Никто не должен был знать, кто он на самом деле.

Тот раскинулся на диване, глядя в дощатый крашеный потолок и блаженно ухмыляясь, только что своё хозяйство заправил в штаны. А Мундель так и не шёл — реально, наверное, заснул в сортире или в сенях. Хоть бы он там себе отморозил что-нибудь, что ли. Семью свою Попрыгайло, Мэгги это знала, услал на весь вечер к соседям.

— А, Артист? Что молчишь?

— Нет, я не ненавижу… — Артист говорил спокойно, как будто о сортах любимого мороженого, — Просто… Понимаешь, Маша — у меня натура такая, художественная, тонко чувствующая…

— Да-да, «тонко чувствующая» — и из-за этого ты людей режешь, душишь?? И не называй меня Машей; знаешь ведь, что я это ненавижу!

— Понимаешь… душа моя… просто мне это нравится. Каждый раз — новые ощущения, как при сексе с новой женщиной, только во много раз сильнее. Ощущения, понимаешь? Я ведь тебе говорю, — я Артист! для меня чувства, чувственные ощущения — очень даже не пустой звук! И не для меня одного. Вот возьмём Нерона…

— Вот только не надо римского императора ещё сюда приплетать! Не причём он тут!

— Ну почему же… Чёрт, иногда я жалею, что не курю — сейчас это было бы к месту… Почему Нерона — «не приплетать»?.. Только что из-за того, что он был император? Ну и что? Да, возможностей больше, — а суть-то одна.

— Тоже… Рим бы сжёг?

— Почему бы и нет… Красивое, должно быть, было зрелище! Необычное. Впрочем, дьявол с ним, с Римом и Нероном. Просто я где-то волк… А волк, хищник любит кровь. Просто так любит, понимаешь? Сам процесс… Вот секс. Возможен, и природой заложен — для размножения, но приятен сам по себе. Процесс, понимаешь?

— Ты ведь, Артист, хуже зверя. Тот режет для пропитания, а ты — для развлечения.

— Это не развлечение! — не согласился он, — Это Потребность. Я — Артист. Я — художник, если можно так сформулировать.

— Худо-ожник?? Ты о чём??

— Не поняла? Художник, когда пишет новую картину, получает от этого экзистенциальное эстетическое наслаждение. Как балетмейстер, ставящий новый танец… нет, художник, скульптор — это будет более правильная параллель… Так вот я, делая новый труп, от самого процесса получаю такое пронзительное по накалу ощущение, что…

— От процесса?.. Ты в компьютерные игры не играл ли? Там натурализма столько, что…

Он повернулся на бок, взглянул на неё с интересом:

— Верно, играл. Кровищи и натурализма там, в некоторых, более чем… Единственно, что не все органы чувств — я люблю сам, руками… Сейчас ведь и не поймёшь — то ли эти игрушки удачная сублимация для всякого рода маньяков… — он хохотнул, примеряя на себя это определение, — То ли, напротив, инкубатор этих самых маньяков. Интересно, что сейчас творится с новым, компьютерным, поколением, привыкшим к «невсамделищной» кровищи и к убийствам «понарошку», когда компьютерных игрушек враз не стало, а возможность реально пустить кому кровь — вот она!

— Да что творится… ясно что творится. Достаточно на Хроновскую дружину посмотреть — урод на уроде, за шоколад и сгущёнку убивают…

— Да… Это ещё что. Это у нас было слабо относительно развито, — а вот каково сейчас на Западе!..

— Да наплевать на Запад, Артист. Ты вот сказал, что ощущаешь себя волком. А вокруг кто — овцы?

— Овцы. Куры. Гуси… Дичь, одним словом.

— Артист — такие как ты ведь долго не живут…

— Живут, сколько могут. Это их жизнь. Другая порода, понимаешь? Другая порода, другой образ жизни. Не переделать, понимаешь?

— А ты пытался — измениться?

— Нет. Зачем? Это я, это сильнее меня. Зачем мне? Меняться? Нет.

— Жизнь ведь отнимаешь. Как так можно?

Он лениво усмехнулся:

— Вот этого обличительного тона только не надо. Ты тоже отнимала…

— Я??

— Ты. Когда на подруженьку свою навела, что готова она сдать меня… нас. Что, оттого что я душил — а ты только ноги держала, так ты и не причём?

Помолчали. Слышно было только как всхрапывал спящий юрист, да вдалеке, возле казармы, орали матерную песню.

— Да, конечно… Я это знаю.

— Вот. Ты, Мэгги, такая же убийца, как я. Впрочем, всё это неважно. Все убийцы…

— Вот так вот — все??

— Все. Если вдуматься. — Артист говорил с такой убеждённостью, что видно было, что на эту тему он думал раньше, и немало.

— В той или иной форме. Я вот — горло режу. Ты вот — ноги подружке держала, чтобы не дрыгалась. Кто-то солдат в атаку посылает. Кто-то на гашетку пулемёта жмёт, или на кнопку пуска системы залпового огня. Кто-то в продукты вредные пищевые добавки вводит, которые тоже — жизнь сокращают. Кто-то проектирует оружие, которым потом кто-то убивает. Кто-то это оружие делает. Кто-то собирает урожай и кормит тех, кто занят тем, что делает оружие, которым будут убивать… Понимаешь?..

Мэгги молчала, переваривая услышанное.

— Да ерунда это всё, Мэгги, скажу я тебе. Все, все убийцы, даже кто комара в жизни не раздавил. Что есть жизнь? А??

— Душа?

— Вот про душу только не надо. Сперматозоид с яйцеклеткой встретились — что, душа образовалась??

— Ну… может и так.

— Ладно, пусть так. В каждом эякуляте, — он кивнул на мусорное ведро, куда только что бросил использованный презерватив, — тысячи сперматозоидов. И каждый что? — может дать «душу»?? А мы их — в помойку! А?? Убийцы, нет?

— То — возможность. А то — уже свершившееся. Факт. А ты этот факт разрушаешь…

— Я факт сделал. Я же «факт» и разрушил — какая разница?? Грех делаешь ещё, скажи, ага. Нету души, Мэгги, нету! Я смотрел — ничего не вылетает из тела, ничего! Только глаза стекленеют. Нет души! — стало быть и греха как понятия нет! Грех — понятие социальное, не биологическое — понимаешь? Люди это понятие придумали. Человечество. Чтобы размножаться ему не мешали. Знаешь, почему во всех социумах за убийство наказывают, не думала над этим? Думаешь, потому что «грех»? Нет, — сам социум этим же грешит сплошь и рядом, только называет по-другому: казнь, война и так далее! А потому, что ничего сложного в убийстве нет; и тот, кто раз это сделал, пережил, принял, понимает, что просто это. Просто и легко. Самый простой способ решить какой-нибудь вопрос. Имущественный, чаще всего, конечно. Или как у меня — лично-эстетический. И ни-че-го в этом сложного нет; и человек, убийца, это понимает! А общество, социум, не может позволить, чтобы какой-то его член так просто решал свои вопросы! Если каждый начнёт так просто решать свои вопросы, то и общество очень быстро кончится! Человечество, в смысле. Только причём тут проблемы человечества и мои собственные желания? Мы существуем параллельно, и совсем не часто пересекаемся!

Снова помолчали. Попрыгайло на столе мерно храпел.

— А зачем жизнь? А, Артист?

— Ты сама знаешь. Просто чтобы жить. По-возможности избегая излишних мучений и наслаждаясь процессом. А в чём процесс будет заключаться, каждый решает сам: может быть, вон, как на пригорке, в молитвах и постах; или в «уколоться и забыться» как у наркоманов; может — в стремлении к власти или в чревоугодии… Я вот, кроме крови и предсмертных судорог ещё сладкое люблю…

Он заворочался, вставая.

— Надо пойти Мунделя поискать. Отморозит, дурак, себе что-нибудь, или вовсе сдохнет — а он полезен временами. Трусы не надевай пока. Приду — продолжим. Что-то меня от философии на секс тянет, да…

ГОЛИМЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ

За время отсутствия Вовчика печка в каморке, в «Малом Штабе», погасла, и комнатка порядком выстыла; потому Вовчик, вернувшись «домой» с улицы, первым делом занялся растопкой. Сухие дрова есть, приготовленная лучина — есть, и вскоре в печке весело затрещал огонь.

Поболтав в воздухе закопченным эмалированным чайником, доставшимся в наследство ещё от бабки, Вовчик удовлетворился содержимым и поставил его на плиту, греться — после улицы горячий чай был бы очень уместен. Вроде и несильный мороз, но цепляет… Нет, можно пойти в кухню; там горячий сладкий чай для всех желающих, — но там и так сейчас столпотворение, хотелось побыть одному.

С улицы раздавались теперь широкие, раздольные звуки «Маньчжурского вальса», и не с компьютера или плейера — живьём: Степан Фёдорович наяривал на баяне, ему подыгрывал на гитаре Геннадий Максимович. Праздник, танцы возле церкви на утоптанной площадке, освещённой парочкой фонарей, — и, что характерно, несмотря на веселье, никаких тебе пьяных залихватских воплей, обычных в прежние времена на уличных гуляньях и в городе, и в деревне. Община! Хотя сегодня от сухого закона и отступили по общему согласию — всем подали по рюмке душистого самогона, настоянного на мяте и мелиссе, — но никакого пьянства, никакого тебе разгула… что значит дисциплина!

По лестнице раздались тяжёлые шаги — человек ещё не тронул дверь, — Вовчик по походке узнал: Отец Андрей.

Постучал.

— Входите, святой отец! — приветствие означало, что, во-первых, Вовчик один; во-вторых в хорошем настроении, и в третьих, склонен поприкалываться.

В дверь вдвинулась массивная фигура Отца Андрея.

Вошёл, перекрестился привычно на угол с иконой — в своё время Вовчику было строго сказано: «- Это неважно, сын мой, веришь ли ты в бога; бог в тебе, как и в каждом; но живёшь ты в Общине, и живёшь ты не в личных апартаментах, а в Штабе, стало быть…» Не вопрос, — икона так икона.

— С Праздником тебя ещё раз, сын мой! — поприветствовал его Отец Андрей; и, оценив что печка вполне себе топится, принялся стягивать с себя тёплое просторное пальто… Нет, не пальто — это же ряса называется — вспомнил Вовчик. Просторная, с отложным бархатным воротничком и на подкладе. Под ней нарядный праздничный подрясник — всё как полагается, включая наперстный крест на цепочке, — Вовчик не особо разбирался, но, кажется, так это называется. И на боку — револьвер в самодельной кобуре.

— И вас с праздником, благочинный… Паства-то?.. С пониманием относится? — кивнул Вовчик на кобуру.

— А как же! — благодушно кивнул священник, — Время такое. «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч!»

— А то ж! — одобрил Вовчик, — Револьвер — неплохая замена мечу! Да, поздравить вас ещё хотел — мощно вы задвинули в проповеди, я часть послушал… Как это? А, — я даже фразу запомнил: «Не будет жить в доме моем поступающий коварно; говорящий ложь не останется пред глазами моими». Это вы про кого?

— Это, сын мой, «фраза» из Псалтыря… А кому адресована — тот сам поймёт, я полагаю. Есть тут у меня наблюдения.

— И это — про типа «не сотвори себе богатства», ага. Вы, батюшка, сегодня прямо кладезь притч…

— «…у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» — на память процитировал Отец Андрей, и пояснил:

— Надо время от времени освежать сознание мыслью, что мы здесь, на земле — временные гости. Что скапливать богатство — глупо и недостойно христианина… Заметил, кстати, что у некоей дамы в ушах серьги появились, с камнями — и это на богослужении?..

— Нет…

— Вот. А многие заметили. Как и то, что золото мы в общине сдаём на общее дело… сдавали. Корову вот выкупили. А тут… Ну ладно. Ты чего ушёл? Там танцы сейчас. Кавалеров не хватает. А ты ж самый завидный кавалер, Володя. Молодой, неженатый.

— Вот потому и ушёл! — пояснил Вовчик, — Что нарасхват, — боюсь, порвут на части, хы. Даже Геннадий Максимович намекал, чтоб подождал годика два-три, не женился пока — у него внучка подрастает. Вот так вот… Ни ждал, ни гадал. В школе-то я не очень котировался…

— Да, сменились времена. Сейчас не внешнее ценится, сейчас главное — суть! Стержень человеческий. А стержень у тебя хороший, правильный! — люди это чувствуют. Женщины в особенности. — похвалил Отец Андрей.

— Да уж. — Вовчик и не думал смущаться от похвалы. — Сейчас чай согреется. Или хотите кофе по случаю праздника? — осведомился.

— Чай, чай, сын мой! — благодушно ответствовал священник, справившись с пальто и располагаясь на табурете возле печки, протягивая к ней большие красные руки:

— Чай. Не будем сибаритствовать, прибереги кофей для другого случая и гостя. Или гостьи, хм. Света-то добавь, что сидишь впотьмах…

Вовчик прибавил освещенности: просто переключил режим на фонарике под рассеивающим рефлектором, сделанном из матово-белой пластмассовой бутылки из-под кефира, служащим у него за домашнее освещение.

— …да достань лучше по случаю праздника бутылочку… Знаю, знаю, не отпирайся, есть у тебя! Сам говоришь — праздник. И, — сколько ещё этих праздников Господь даст…

— Да я ничо. Это я моментом! — сообразив, зачем именно сюда пришёл «погреться» священник; Вовчик нырнул под кровать-лежанку, и на маленьком столике появилась начатая бутылка без этикетки, но с заманчиво отблёскивающим золотистым содержимым: самодельный «коньяк». Был, по чести говоря, в заначке ещё и настоящий коньяк, «недограбленный» Гришкиной бандой и покойным Громосеевым, но он сберегался исключительно для больных.

— Ых! — священник ещё более повеселел, — Давай, что ли, и стопочки, не из чайных же чашек… Да две, две давай — что ж я, один, что ли, буду!.. … Ну, за Новый Год!

— За, даст бог, не последний!

— Вот-вот, и я о чём!.. — закусывая чёрствым кусочком пирога с вареньем, согласился священник, — И ты понимать начинаешь: Бог даст — не последний.

Выпив стопку, Вовчик вздохнул:

— Ох, Андрей Викторович… я как услышу это ваше «бог даст, бог поможет», так прямо руки опускаются!

— Это потому, что ты — голимый материалист! — назидательно сообщил батюшка, и выразительно глянул на бутылку. Вовчик понял, что требуется повторить.

— Тут ведь речь не идёт, сын мой, о том, чтобы руки опустить и ни о чём не думать, ни чем не заниматься, только что уповать на божью помощь, — этого ты не понимаешь! — после второй стопки продолжил Отец Андрей.

— Ты сам видишь — всё, что надо, делается… ну, не всё, но многое! — вспомнив «предложение» Вадима о «превентивном ударе по Хроновской банде», поправился он.

— Но христианин понимает, что всё, что делается в мире — всё с божьего благословения… Ты можешь мне сейчас эти свои казусы не выкладывать — про «зло в мире» и всё такое… — отмахнулся от и вправду собравшегося подискутировать Вовчика Отец Андрей, — Это — зло в мире, я имею ввиду, — божью волю никак не отменяет! Я, ты знаешь ведь, семинарии не заканчивал; я, как ты знаешь, политех заканчивал, и потому гладко ответить тебе на такие вопросы не смогу… но знаю точно: если ты в бога веришь, если божьи заповеди соблюдаешь, и живёшь по правде, — в трудную минуту всегда бог поможет!

«— Опять склонять креститься начнёт!» — подумал Вовчик, но прерывать священника не стал. День был суетливый; просто хотелось в праздник в тепле, «за рюмкой чаю» поговорить «о всеобщем», а не о том, что у Зои Сергеевны опять болит зуб, домашние средства не помогают, а рвать, «по рецепту Петра Первого», как потребовали у Вовчика, как самого молодого и здорового, он не решается… что в деревне какое-то нездоровое движение; и как бы, перепившись, Витькины уроды не попёрли вновь «брать пригорок», из-за чего Вовчик и усилил пост на колокольне — Зулькой. И о прочей текучке.

— …ты просто это не осознаёшь, может быть — но всё в мире в руце божией! Почему так, а не иначе — а вот об этом не нам судить. Значит так надо!

- Это хорошо бы, хорошо бы!.. — согласился Вовчик, — Если бы бог помог. Послал бы нам пару пулемётов с боекомплектом, миномёт с расчётом… Хы. Представляю! — расчёт из ангелов! Вот бы и хроновские, да и Гришкины хлопцы б удивились и прониклись бы!

— Володя, Володя… вот прямо лезет из тебя этот материализм! — осуждающе покачал головой священник, — «Ценные вещи не принесут пользы в день ярости, праведность же спасёт от смерти». По твоему получается, что если «помощь» — так обязательно пулемётами! А ведь божья воля может просто так дело повернуть, что и не понадобятся пулемёты!..

— Что может быть ценнее пулемётов в нашем-то положении!.. Ага-ага, сейчас ночью эти отморозки проникнутся божьим словом, и двинутся к нам каяться и креститься — с Хроновым во главе. Вот этого я, кстати, и боюсь — что двинутся; когда перепьются. А у нас пулемётов нет, чтоб разом их всех «перекрестить!»

— Ёрничаешь, Володя… ну, что там чай?

— Сейчас будет! — потрогав уже горячий чайник, пообещал Вовчик, и решил свернуть тему:

- Андрей Викторович, а что христианство думает о снах? А?

— Ну, что думает… — священник впал в некоторое замешательство, — Думает что… отражение действительности, преломленное и обработанное подсознанием… «Чем душа занята и о чем говорит наяву, о том мечтает или философствует она и во сне: проводит весь день в заботах о делах человеческих, об них же суетится она и в сновидениях…» Опять же — во сне бог может подсказать… божьи силы… «Излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут»… А что?

— Хы, Андрей Викторович! Всё же видно ваше первое образование — политехническое! — Вовчик подмигнул заговорщицки, — Что начинаете вы всё же, как и я, «с голимого материализма», а лишь потом наверчиваете «божью волю»! Это я так… Что спросил-то? Да Жоржетта сегодня снилась, — помните, я рассказывал, — была у меня маленькая декоративная крольчиха; сбежала в лесу, когда на поляне на нас бандиты напали… Так и пропала. Сегодня приснилась — мёрзнет, несчастная… Съел уже, небось, её кто-нибудь, или замёрзла давно — не выжить декоративному кролику в зимнем лесу! Жалко.

— Потому что ты добрый, Володя! — понимающе кивнул Отец Андрей, — За всех у тебя душа болит. Даже — за кролика.

— Дааа… добрый. Знали бы вы… — Вовчик вспомнил «то дело» в Никоновке, когда под руководством Вадима двинули они с Вовкой «решать вопрос с дембелями», когда обзавелись автоматами. И, хотя сам он тогда никого не убивал, — но участвовал ведь. В полный рост — участвовал!

— Бог милостив! — как будто понял его мысли священник, — «Честных ведёт их непорочность, а вероломных разорит их лукавство».

— Разорит? Хорошо бы… Я-то что. Я, как бы, не за себя — что я? Я — один. Вот если б бог как-нибудь за общину заступился!.. Вот тут, глядишь, и я возле общины уцелею. Или там чтоб за Жоржетту… или это я уж слишком многого «от него» хочу?

— Молись, Володя; — бог поможет! Вот так вот: — «Огради меня, Господи, силою честнаго и животворящаго Твоего Креста, и сохрани меня от всякого зла».

— Запомню, ага. — Легко согласился Вовчик чтобы сделать священнику приятное. Пусть думает, что мало-помалу продвигает Вовчика к принятию веры, к крещению.

— Чай. Осторожно, не обожгитесь. Ещё по одной?

— Нет, достаточно, Володя… — священник тоже решил сменить тему, — Баба Надя ругалась, что ты на кухне забрызгал всю плиту какими-то пятнами… это что? Опять свою богопротивную взрывчатку варить пытаешься?

— Угу. А что? Селитры у нас навалом, почему не пробовать? Сейчас жалею, что так мало тола тогда купил. Какой эффект был, когда огнетушитель-бомбу «в наступающие порядки неприятеля» я тогда забросил!..

— Да. Но эффект был более психологическим…

— Но был, и каков! Они поняли, что у нас есть и «дальнобойная артиллерия», не только стрелковка. Не зря Лика докладывала, что бабы на базарчике спрашивали: правда ли, что у нас тут всё заминировано, как Мундель говорил? Так что это не богопротивная; это богоугодная взрывчатка!

— А вы сами-то!.. — в свою очередь Вовчик обличающее уставил палец на собеседника, — Что на кухне плавили? Мне пацаны-«самогонщики» докладывали. Я догадываюсь, конечно…

— Да. — Не стал отпираться и Отец Андрей, — Да. Плавил. Кусочек от серебряной ложки, в тигле. Выливал потом. Не очень получилось — потом напильником дорабатывать пришлось…

— Неужели… серебряные пули??

— Они, — подтвердил Отец Андрей, — Я попробовать. Мой ЛеФоше — он хлопнул по боку, — с раздельным заряжанием ведь. Могу хоть чем зарядить, хоть карандашом. Вот, — из свинца я пули освоил; а тут обломок ложечки попался, — дай, думаю, попробую из серебра-то!

— Угу. Приберегите для вампиров. Или оборотней…

— Не верю я в эту чушь голливудскую, Володя! Я больше для интересу — я ведь литейщик по профилю-то, 502-я специальность. Так и тянет иной раз что-нибудь отлить. Почему не пулю?..

— Оно понятно… Потом этой пулей… Андрей Викторович! Можно вам вопрос задать — не как, хм, служителю культа — как говорил Остап Бендер, — а как частному лицу?.. — решился вдруг Вовчик.

Время от времени его, вполне начитанного, в прошлом чисто «домашнего» мальчика, одолевали вопросы, несвязанные напрямую с нынешним бытом-выживанием; а поговорить особо было не с кем. Люди в общине были, как бы сказать, или весьма «приземлённые», не вдающиеся в такие темы, либо весьма религиозные; но с ними на отвлечённые темы беседовать было тем более бесполезно.

А тут священник — в прошлом студент политеха; неплохой боксёр — в прошлом; и вообще — человек, носящий за поясом ручной карамультук, — вот с ним-то и можно попробовать поговорить о всяком-разном, не съезжая в «божью волю». Раз праздник. Раз пока время есть. Хотя…

— И что бы ты хотел спросить, Володя?.. — напрягся в свою очередь Отец Андрей.

— Андрей Викторович! Я вот вас именно как в прошлом студента хочу спросить; как, можно сказать, бывшего коллегу по цеху — хотя я и не технарь. Вот в чём вы видите смысл жизни? Вообще — существования нас, как биологических объектов? Андрей Викторович! — только про «божьи творения» и «божью волю» не надо! — чисто по-человечески! А?..

— О-хо-хо… — священник поёрзал на табурете, и тот жалобно скрипнул, — Какие вопросы тебя тревожат… Потому это, что…

— Андрей Викторович! — прервал его Вовчик, — Я вас сразу ведь предупредил! Не надо мне про то, что «потому что я не во христе!» Я вас с чисто материалистических позиций спрашиваю. Зачем?..

Священник ещё поёрзал, поёрзал, повздыхал; отпил чаю, и, поняв что Вовчик-то спрашивает всерьёз, выдал… Оказалось, что сказать что на эту тему бывшему студиозусу-технарю есть что, думал он над этим.

— Видишь ли, Володя… У всех свой опыт, у каждого свой взгляд на жизнь, и на смысл её. Я ведь как к вере-то пришёл? Ты не поверишь… через экстрасенсорику. Не надо смеяться — у каждого свой путь… (- И не думал смеяться! — вставил Вовчик).

— Есть у меня некоторые способности… Они у каждого есть, не у всех проявляются только. Всегда хотел я, чтобы мои способности, пусть и небольшие, людям помогали. В своё время организовал я Центр Духовной Реабилитации для бывших воинов-афганцев. Тогда война, да потом распад Союза многих повредили. И был у меня один пациент… совсем он плох был; чем — рассказывать тебе не буду, не твоё это. Держал я его… долго держал. Силой своей. Только сорвался он потом всё равно. И… и умер потом. А ко мне пришла «отдача». Такая «отдача», что сам я заболел тогда, и думал, что и не выкарабкаюсь… И вот потом, по выздоровлении нескором, понял я, что нельзя человека через силу держать на чём-то. Пусть и на благом. Пусть и в жизни, хотя бы. Нужно, чтобы он — сам! Сам до всего дошёл, и мог держать себя сам. А это, Володя, даёт вера. Вера даёт силы, укрепляет в тяготах.

— Андрей Викторович, я ведь не об этом…

— А я — об этом. Так вот, по твоему вопросу, «материалистическому». Нет у жизни смысла в чисто материальном понимании. Вот у кошки Муськи, при кухне которая, смысл один — быть в тепле и в сытости. А мы — люди!

— Ну, люди. Но если копнуть глубже — тоже животные, разве нет? Та же Муська — вон, котятами обзавелась, — это ведь помимо «в тепле и сытости», но и до «духовного» явно не дотягивает, а?..

— Ты, Володя, зря в одну кучу всё валишь, — не согласился священник, — У кошки Муськи, конечно, духовных устремлений нет, но есть великий инстинкт продолжения рода. Можно его рассматривать, вот как ты предлагаешь, чисто как животное инстинктивное начало. А можно — как великий биологический закон, который — если не нравится тебе термин «бог», — то скажем так: дарован нам природой. Природой, мирозданием: стремиться продлить жизнь. Причём не обязательно и своего именно рода, не обязательно именно чтобы твой набор генов передавался в будущее; но даже и «просто жизнь»! Ты прислушайся к себе — ведь это нормально: помочь кому-то выжить, продолжить жизнь?.. Вот ты про кролика своего вспомнил — жалко тебе его. А что кролик? — тоже ведь просто комочек жизни; кто он для тебя? Но ты жалеешь его, и хотел бы, чтобы его жизнь продлилась; просто — жизнь. Так вот — ты спрашивал. Я и отвечаю тебе: смысл жизни, — не христианина, нет, а пусть просто человека, вне веры, — способствовать продлению жизни на земле. Не веришь ты в божии законы — поверь в материалистические, в природные — если бы не так было — и нас бы не было. Наши предки бились, голодали и выживали — чтобы мы живы сейчас были, и могли задаваться этими, странными для предков вопросами: «зачем жизнь?» Это нормально, Володя — жить, способствовать продлению жизни, это — биологический закон!

— А у вас, Отец Андрей, дети есть??. — задал провокационный вопрос Вовчик.

— Есть. — спокойно ответил священник, — Девятеро у меня.

— Де-вять че-ло-век?? — поразился Вовчик, — А где же они?? С кем?

— С матушкой, с женой моей. Я ведь женат — ты не знал? Девять, да, Володя, девять. Трое родных, и шестеро приёмных. В надёжном месте они сейчас. Если вообще есть сейчас на земле «надёжные места»… Позаботятся о них. Я тут о людях позабочусь, там — о моих позаботятся, как о родных, — не беспокоюсь я за них; то есть — не очень беспокоюсь, не одни они там…

— Сильно, Андрей Викторович, сильно! Не знал…

— Вот. О жизни, значит. А те, кто убивают — те идут против жизни, против бога; ну и, по-твоему, по материалистически сказав, — против природы. Такие люди — извращенцы; они извращают человеческую природу, и от них сама природа ищет способ освободиться… вот увидишь.

— Вы про Хронова?

— И про Хронова. И про Бориса Андреевича, старосту Озерского — чувствую я в нём некую тёмную силу, не божью; неспроста при нём это всё делается, беззаконие это — в том числе и что мальчишку тогда прилюдно к столбу привязали и по очереди ножами кололи… Убить, если хочешь спросить, — можно; я думаю — можно. Но — убить для продления жизни, чтобы спасти бОльшее за счёт мЕньшего. Они же… ну, ты знаешь.

— Андрей Викторович! — Вовчика увлёк разговор, — Наверное, вы правы. Что-то в этом есть…

— Конечно есть. Даже отцы психоанализа вывели давно, — что человеком движут три сильных силы: голод, стремление размножаться и доминировать. И они правы — но не до конца. А если в корень смотреть…

— Я не стремлюсь доминировать! — не согласился, перебив, Вовчик, — Нафиг мне это не надо! Вы думаете, я тут «командирю» ради того чтобы своё эго потешить?? Да было бы на кого эти обязанности свалить, я бы давно…

— Да нет, Володя. Стремишься. Даже вот этим вот заявлением — что я, мол, не стремлюсь! — ты лишь показываешь, что на самом деле этого жаждешь. Доминировать, «командирить», решать… «Быть значительным», как сформулировало старик Фрейд. Просто ты идёшь от другого: «Я не стремлюсь» — стало быть «Я не такой как все»; — а это тоже стремление к доминанте, только по-другому. «Доминировать» ведь можно не только вовне, но и внутри… ты думаешь, что святые отцы-схимники, кто давал обет молчания и удалялся в скиты — не стремились к доминированию? Стремились, — только у них это так выражалось. Просто не нужно этого стыдиться; как будто это что-то плохое: доминировать. В разных формах это проявляется, и часто полезно. Для общества, да. Так вот. Я не договорил. Казалось бы, всё просто и действительно так: голод, размножаться и доминировать. Так? А если глубже копнуть — то получается, что не три стремления у человека — а одно: продолжать жизнь. Избавиться от голода — продлить себе и своей семье жизнь. Размножаться — это и так понятно. Очень сильный инстинкт, то есть стремление, хэх!.. И «доминировать» — то есть «быть значительным»; что, опять же, означает иметь преимущественные шансы именно себя «передать в будущее», — своё семя, свои навыки, своё «командирство» как ты выражаешься. То есть — во всём: стремление в продлению жизни, в которой — бог!..

Засигналила лежащая на столе маленькая «командирская» Вовчикова рация. Вздохнув, что прерывается такой интересный разговор, Вовчик взял рацию, включил…

— Камрад Хорь, Камрад Хорь, докладывает «Айсберг»! — зачастила рация мальчишеским голоском, — Докладываю, что по направлению к деревне бежит… этот! Ну, диверсант! Который раньше прополз! Приём.

— Постой… какой «диверсант»? — не понял Вовчик, — Почему диверсант? И — что значит «по направлению к деревне»? Откуда бежит-то? Приём.

— От… от огородов бежит… — упавшим голосом сообщила рация, — Этот… диверсант. Который раньше прополз… — из динамика послышалось расстроенное шмыгание носом и явный всхлип, — Приём…

— Как «раньше прополз??» Почему не сообщили?! И вообще — кто сейчас на посту — ты, Андрюшка? А где Зулька? Она же сейчас Старшина поста, почему она не докладывает?.. Приём!

Пауза.

— Приём! Айсберг — как слышите меня?? — Вовчик всерьёз забеспокоился, — Отвечайте!! Где Старшина поста? Приём!

Снова включился динамик рации, и сквозь всхлипывания убитым голосом Андрюшка доложил:

— Она наперехват пошла…

— Одна?? Кто разрешил?? Приём.

— Одна-а…

— И сейчас он «бежит», а она?..

— Не зна-а-а-аю… — всхлипывания перешли в конкретный такой рёв, — Сигналила, что «всё в порядке«…А сейчас… он бежи-и-ит…

— Ну, я вам сейчас!! — Вовчик подскочил на табуретке и бросился одеваться. Чувствовалось, что празднование Нового Года гладко не закончится.

ДЖИМ ТЕРПИТ НЕУДАЧУ

Ветер подвывает в небольшом колоколе, пытается звонить подвязанным колокольным языком; и, кажется, от неудачи, ещё больше бесится. На колокольне холодно; внизу так ветер не чувствуется, как здесь, на высоте — сечёт в лицо, выстужает дыхание; хочется спрятаться от него за парапет, — но тогда какое к чёрту дежурство, какой обзор, какое наблюдение?

Малышня — как пренебрежительно называла их про себя Зулька, — со всей ответственностью: по очереди высовываясь за ограждение, со скамеечки добросовестно бдят: возможно, демонстрируют рвение перед «старшей» — а Зулька сегодня Старшина поста; а скорее просто из чувства ответственности и «по уставу», написанному для каждого поста Вовчиком и Геннадием Максимовичем, который заступающие на пост должны рассказывать наизусть…

— «… Каждые десять минут дозорный, наблюдающий за обстановкой, сменяется дозорным, отдыхающим сидя ниже уровня ветрового воздействия.

… Схема осмотра территории… Особое внимание обращать на… Каждое десятиминутное дежурство после наступления сумерек наблюдающий дозорный включает Прожектор для осмотра территории по следующей схеме… но в разной последовательности и через разные промежутки времени, общим временем не более минуты…

Уж кто-кто, а Андрюшка, только что премированный двумя патронами, и поставленный всем в пример за дисциплинированность, знает Устав наизусть и истово его исполняет. У Андрюшки в его дежурство не забалуешься, хотя он сегодня и не Старшина поста, чем он довольно-таки раздосадован: он рассчитывал, что предпраздничную ночь честь быть Старшиной поста доверят ему. Но перечить, конечно, не стал; тем более что втроём, с Санькой и Зулькой, не так скучно. Зульку можно попытаться раскрутить на ещё раз рассказать про нападение бандитов на поляне, когда они, «эвакуируемые», шли пешком в Озерье, — она не любит про это рассказывать, но когда рассказывает — мороз по коже! Андрюшка постоянно представлял себе, как он там, на поляне, всех бы спас, не хуже чем Вовчик и тот, «Леший». Если б у него, конечно, был с собой автомат. С патронами, конечно. Один патрон у него уже есть…

Но Зульке вспоминать прошлое неохота. Ещё раз, внимательно и тщательно оглядев подступы к пригорку, серебрившиеся в неярком лунном свете; обратив внимание, как положено по Уставу, на определённые ориентиры, как то: столик на «базарчике»; большой крест над могилой «нехристей», пострелянных Вовкой и Вадимом; большой куст, возле которого состоялась встреча «заминированного парламентёра» Вовчика с пришельцами; и так далее, облегчённо уселась на корточки ниже продуваемого парапета, уступив место на скамеечке дозорного Андрюшке.

Там-то, в церкви, небось, весело — интересно, а ей тут, с малышнёй… Сбежать, что ли, посмотреть на представление?.. Пацаны не заложат; они и сами прекрасно справятся… специально не заложат, конечно; но и скрывать тоже не станут, если их прямо спросят — честные. Не, мальчишек подставлять нельзя! Да и какой пример им подашь… А уж если Вовчик срисует, что с поста сбежала, даже по нужде… уййй… страшно подумать, что будет. Даже и по нужде — вон, в углу обледенелый старый тазик с экскрементами; раз в неделю его носят вниз, очищают; опять же по графику.

Зулька порылась в кармане, достала кусочек картона, свёрнутый в трубочку; под любопытным взглядом Санька осторожно, ногтями, выудила из картонного свёрточка погнутую сигарету, умыкнутую днём из кармана сестры. Ничего-ничего, у неё там только-только начатая пачка; где и взяла-то! Не убудет, небось; и не заметит.

Зажала фильтр замёрзшими губами; подмигнула в полумраке Саньке, чиркнула зажигалкой. С первого раза не загорелась, потухла — газ замёрз… Погрела в ладонях; потёрла, согревая пластмассовый цилиндрик; чиркнула снова, — бдящий за обстановкой Андрюшка недоумённо оглянулся, но тут же снова отвернулся к черноте ночи; поднял фару-искатель с Вадимова джипа с укреплённым на ней выключателем и уходящим от неё вниз, в церковь, к аккумуляторам, длинным кабелем, готовясь по Уставу пройтись лучом по территории.

Сигарета, наконец, зажглась; и Зулька сразу сделала большую затяжку. И сразу закашлялась. Тьфу, гадость. Нет, нельзя сказать, что раньше не пробовала курить — пробовала, конечно, с девчонками, в школьном туалете; скорее баловались; тут же заедая мятной жвачкой; но тогда, вроде, не так противно было. А сейчас… Гулька, вон, переживает — курить стала. А я чо — не переживаю?? У ней хоть парень есть, из-за которого переживать можно; а я тут, как дура, одна… даже попереживать не из-за кого! Одни малолетки или мужики на Пригорке, и уроды проклятые — в деревне. Конечно, тут закуришь!.. И потому, откашлявшись, сделала ещё одну затяжку, уже ровно.

— Зу-уль… — позвал Санька, — А мне дашь затянуться?

— Ты ещё маленький. Не положено.

— Да ладно. Ничо не маленький. Дай один раз — попробовать?

— Дам… может быть. Только вы с Андрюшкой — никому! Что я курила.

— Не, мы никому. И в Уставе не сказано, что курить нельзя.

Зулька усмехнулась. Во, это хорошо, — что в Уставе не сказано. Не предусмотрели, значит, опытные вояки, что ребятня на посту может начать курить — не принято это в общине. В смысле — резко не осуждается; но просто не принято. Мало кто курит; тем более что особенно и курить нечего. Это Гулька где-то заначила сигареты — ишь ты, Ротманс! — точно ещё с какой-нибудь заграничной поездки! И спрятала — а то б отец или Алла если б нашли раньше, до всего этого — ой, что было бы!..

Зулька опять затянулась ароматным дымком, и протянула сигарету мальчишке:

— На, пробуй. Только одну затяжку, и в себя не втягивай, понял? Просто в рот дым набери…

Договорить не успела — над головой раздался тревожный голос дозорного, Андрюшки:

— Товарищ Старшина поста! Наблюдаю подозрительное движение в районе кладбища! Объект — одиночный! Продвигается вокруг церквы, к домам общины!

Зульку как подбросило. Андрюшка зря кипяшиться не станет, не такой он пацан!

— Где? Кто??

Вскочила на подставку у парапета; высунулась, как будто ожидая, что сейчас всё сразу и увидит. Как бы ни так. Ночь хотя и светлая, а сразу не разглядишь.

— Вот, глядите… Ориентир… два пальца ниже, — и на пять часов… — направлял её Андрюшка.

— Да что ты рассказываешь-то?? Андрей! — ты фонарём посвети! Фонарь — включи! Для чего фонарь-то??

— Да вы что?? — удивился такой непонятливости Андрюшка, — Если я сейчас туда лучом упрусь — то там сразу поймут, что мы их засекли! И — убегут. Назад. То есть — отработают назад, осуществят отход, я хотел сказать! Нельзя светить! Это я сейчас — как прошёлся лучом, — заметил смещение…

— Какое… «смещение»?..

— Ну, смещение обстановки относительно ориентиров. Ваш же папа, дядя Вадим, на занятии по наблюдению за обстановкой рассказывал, как надо отрабатывать фотографическое зрение, наблюдая обстановку. Просто — запоминаешь ориентиры, как это… запечатлеваешь, да. А потом смотришь — и смещение обстановки относительно ориентиров… Только это отрабатывать надо.

— Ну. Ну??

— Вот — заметил, что вроде как пятно. Включил фонарь — прошёлся лучом, «вскользь», как дядя Вадим говорил, — и правда, вроде как ползёт кто. Я запомнил расположение. Выждал. Опять прошёлся, как бы мимо; смотрю — там явное смещение. Ползёт кто-то! Надо тревогу поднимать!

— Ты подожди-подожди, тревогу-то! — не одобрила Зулька, — Праздник — сейчас только тревогу, ага, из-за какого-то одного… может, это пьяный ползёт. Допился — и ползёт. Или раненый. Да, вроде вижу. Кто-то, вроде… Нет-нет, никакой пока тревоги, это я тебе как Старшина поста говорю! Давай сюда монокуляр! — распоряжалась она, — Сейчас я в него «прицелюсь», а ты опять лучом пройдись! Как бы невзначай. Ну и по окрестностям, конечно.

— Конечно! — согласно кивнул Андрюшка, — Это же может отвлекающий манёвр!

Зулька взглянула на пацана с уважением, — вот, она б про такое не подумала. Стратег в общине растёт!

— Давай!

Андрюшка щёлкнул выключателем на фаре-искателе; и луч принялся шарить по окрестностям, отталкиваясь от ориентиров; потом прошёлся вдоль кладбища; вернулся; скользнув по подозрительному субъекту; поблуждал по задам огородов, куда, судя по всему, и направлялся «диверсант»; вернулся обратно к кладбищу, на этот раз вполне медленно скользнув по фигуре — при этом напряжённо рассматривающая её Зулька отметила, как фигура, явно меньше взрослого, облачённая в какую-то светлую тряпку — явно для маскировки! — вжалась в снег.

— Дивер-сант! — прошептал рядом Санёк, будто повторяя прозвучавшее у неё в голове определение.

Луч фонаря как ни в чём не бывало поблуждал по окрестностям деревни, и со щелчком погас.

— Ну как??

— Вроде… вроде не спугнули! — сказала Зулька, передавая монокуляр Саньке, — Да, удалось рассмотреть. Это не взрослый, нет.

— А кто??

— Мальчишка какой-то вроде бы. Дохлый какой-то. Но — маскируется.

— Плохо маскируется! — вынес вердикт Андрюшка, — И ползать не умеет, — ишь, жопу выставил! Кто ж так ползает! Дядя Гена показывал… ну что — вызываем смену??

— Нет… — Зулька раздумывала, — Нет, Андрей. Ну, ты сам подумай — они все сейчас на празднике. Отдыхают, радуются. А мы им сейчас всё это обломаем; причём и остальным — тоже! Все ж взволнуются! — куда это дежурная смена побежала! Перепугаются. Праздник — сорвётся! Из-за какого-то ползуна.

— Пластуна. — поправил Андрюшка, — Так во время войны называли казаков, воевавших не конными. И что делать?

Зулька Старшина поста, ей и решать.

— Вот что! — решилась она, — Праздник мы портить, конечно, не будем! Я сейчас… как это, Андрей — «выдвинусь»? Вот, выдвинусь к огородам; и займу позицию. И перехвачу его, когда он приблизится!

— Ого! — мальчишки посмотрели на неё с уважением, — А одолеешь?..

— Пацан там какой-то явно. Ползёт, наверное, воровать — там вон бабы Нюры курятник… Ёлки-палки!! Да это же может быть Альбертик!! — от догадки Зулька ещё больше взбодрилась, — Точно-точно! Кто бы ещё один пополз под Новый Год воровать! Он к нам в курятник лазил, яйца красть — я его тогда здорово отделала! А сейчас ему вообще капец придёт!

— Значит так! — она распоряжалась, — Иду одна. Вы тут — бдите. Смотрите, чтобы не обошли с флангов, Андрей, так?? В сторону огородов больше не светите, чтобы не спугнуть! Рация… рация останется у вас, вот, держи, Санька. А я…

Санька был согласен; а вот Андрюшка заупрямился:

— Товарищ Старшина поста! Я понимаю, что сейчас праздник, ага… но это же… это же всё нарушение Устава! — «Устава» он произнёс с явным почтением, — А по Уставу…

— Андрюш… Андрей! Ну ты сам посуди — дёргать дежурную смену с праздника из-за какого-то воришки!

— А вдруг он диверсант?? А вдруг у него пистолет?? По Уставу — не положено! Положено вызывать дежурную смену и о происшествии докладывать камраду Хорю!

Ах ты ж б… — Зулька начала злиться. Вот упёртый пацан!! Интересно, все вояки — бывшие и будущие, — такие упёртые в устав?.. Наверное, все. Папа так тоже упёртый. Но… надо как-то выходить из положения. А то она уйдёт — а пацаны смену поднимут. А это реально ни к чему — что, она сама Альбертика, — а она уже уверила себя, что это ползёт Альбертик, и ползёт воровать! — не отделает?? К тому же просто хотелось размяться — а до конца смены ещё далеко. Как-то надо строить отношения, убедить юного буквоеда…

— Андрей! Слушай меня. Я сегодня — Старшина поста, так? Вся ответственность на мне. В Уставе сказано, что Старшина поста вправе принимать решения по своему усмотрению…

— Это в тех случаях, которые не оговорены в Уставе Поста! — ага, нашла на чём Андрюшку ловить, — на знании Устава! Уж Устав-то он знает! — А попытка проникновения в Уставе оговорена!

Ну ничего. Есть беспроигрышные варианты: подкуп и лесть. Хитрая Зулька решила задействовать оба.

— Андрюш… Знаешь что? Я бы ни в жизнь не пошла на нарушение Устава… то есть это и не нарушение — сегодня же Пост усиленный! Хоть и зачем бы усиливать — вы ж парни взрослые уже и опытные! Усиленный кем? — мной. Просто на всякий случай. Вот. Этот вот «случай» и произошёл. И я выдвигаюсь как сокращённая Группа Немедленного Реагирования, то есть Дежурная смена. Просто в сокращённом составе, понимаешь? Что ж, вы без меня тут не справитесь?? Справитесь ведь!

Такой поворот темы не приходил в голову мальчишке, и он озадаченно кивнул. Зулька продолжала «ковать железо»:

— Вот. То есть пост остаётся в полном составе — ты и Санька. Рация остаётся при вас… Как только я… уделаю этого выползка — я вам отсигналю. Фонариком. Сигналы помните ведь?

— А как же??! — Андрюшка был поражён таким недоверием, самой постановкой вопроса — чтобы он да не помнил уставные сигналы?? — Мы же учили! Два коротких — «всё в порядке». Два коротких и один длинный — «нуждаюсь в помощи». Два длинных…

— Не надо, не надо — верю, что помнишь! Так вот — я отсигналю. Если больше пяти минут… не, если больше семи минут сигнала не будет, — а я буду сигналить каждые семь минут, — подсвечиваете прожектором и, по ситуации, вызываете Дежурную смену. И Хорю докладываете, да. А если всё нормально… то всё нормально. И я тебе тогда ещё два патрона подарю! Вернее — вам с Санькой — по патрону. Идёт?

— Ого!! — было общим, и Саньки, и Андрюшки, — А где возьмёшь??

— Где-где. У папы целый цинк…

— Украдёшь, что ли?? — Андрюшка уставился на неё с подозрением.

— Да почему украду?.. — вот въедливый! — Просто… просто папа мне давал стрелять — для тренировки, — и я два патрона сэкономила. Мои патроны — понимаешь?

Соврала, конечно. Вскрытый цинк стоял за диваном, и Вадим патроны не считал, конечно же. Можно будет презентовать пацанам.

Крыть было нечем, и Андрюшка согласно кивнул. Зулька восприняла это как согласие на всю операцию:

— Значит так. На время моего отсутствия обязанности Старшины поста передаю тебе, Андрей.

— Есть! — пацан вытянулся и попытался козырнуть, но чуть не свалился со скамейки-подставки. Дебатируя с Зулькой, он не прекращал вести наблюдение за подозрительным субъектом и за обстановкой вообще.

— Я — убываю на задержание. Время — засечь.

— Сделано! — отрапортовал Санька.

— Происшествие отразить в Журнале Дежурств. Ждать моего возвращения, действовать как договорились. Отсчёт времени — начать! Я пошла.

— Есть отразить! Есть начать!

Вот как с пацанами надо. — Зулька усмехнулась.

Когда уже она собиралась спускаться, Андрюшка всё же спросил ещё, уже не по Уставу:

— Зу-уль… А чем ты его — возьмёшь? Вдруг у него пистолет? Диверсант же!

Приостановившись, Зулька обернулась:

— Не, пистолета у него не может быть — откуда? Уделать Альбертика я и без оружия смогу; но на всякий случай — вот!

Она извлекла из кармана и коротким отработанным движением, с лязгом раскрыла отцовскую, ни то привезённую с какой-то из «командировок», ни то в бытность ментом отобранную у кого-то из хулиганов, стальную телескопическую дубинку. В городе, опасаясь гопоты, Вадим часто носил её, а здесь, начиная с периода «обострения обстановки» и достаточного, скажем так, вооружения семьи Темиргареевых, дубинка перекочевала в собственность Зульки. Как, собственно, и все вменяемые жители и «пригорка», и деревни, то или иное оружие носили все. Девчонки компактности дубинки завидовали; а Лика-Мишон обучила её основным «фехтовальным приёмам».

Хокинс чуть не повернул назад, когда луч фонаря с колокольни и раз, и два как бы невзначай прошёлся по нему. Заметили!! Он заледенел от ужаса.

Сейчас накроют! — повяжут, в подвал, пытки! Хорь, конечно же, не преминет разделаться с сыном убитого им Ромы, окончательно — Кристинка-дура не в счёт, — разделаться с семьёй бывших «подселенцев». Сначала, конечно, пытать станут! А потом — зарежут! На алтаре… — Сергей Петрович Мундель-Усадчий, в просторечии в деревне просто «Мундель» или «эСПэМэУ» не зря ел свой хлеб, вернее — картошку, в доме старосты, и успел обработать-запугать население Озерья так, что сейчас мало кто сомневался, что в церкви на пригорке и впрямь приносятся человеческие жертвы!

Хокинс уже собирался вскочить и дать дёру; и только мысль о том, что тогда его, конечно же, не станут брать в плен, а просто застрелят меткой очередью с колокольни, остановила его.

Но луч фонаря не стал светить в него, показывая, что его засекли, а, поблуждав туда-сюда, погас…

Хокинс выждал. Чёрт, что делать?.. Вернуться? Но, вроде как не заметили, — иначе бы из луча б не выпустили… Не, так просто возвращаться нельзя — Хозяин не то что отлупит, но может и вообще выгнать из дома, — тёплого дома со жрачкой и компьютерами! Придётся ползти…

И он пополз.

К счастью, прожектор на колокольне больше не зажигался. Оттуда, от церкви доносилось еле слышное хоровое сейчас пение, и — чёрт побери! — пахло сдобным печёным хлебом! У Хокинса потекли слюни. Ах ты ж бля!.. Может, выполнив поручение, пошуровать и по кладовым? — все сейчас, небось, в церкви…

Оставив эту мысль на потом, Хокинс по большой дуге, набрав полные рукава снега, — ах ты чёрт, надо было завязать, когда собрался ползти, не подумал!.. — добрался до огородов, и там, ещё изрядно поелозив, уже не ползком, а на карачках, прополз к изгороди нужного. Собаки, и правда, не было; хотя в других дворах полаивали — но довольно скучаючи.

Преодолев изгородь, он, пригнувшись, и спотыкаясь поминутно о невидимые под наметённым снегом комья мёрзлой земли и капустные кочерыжки, устремился к одинокому строению на отшибе — к туалету. От дома к туалету вела протоптанная в снегу дорожка — туалетом, несомненно, пользовались. Оставалось занять позицию и ждать, просто ждать. Сколько?.. Чёрт, а может они тоже все на празднике, и вернутся только под утро?.. Про это он не подумал.

Но додумать грустную мысль о том, что, возможно, придётся возле сортира мёрзнуть в засаде несколько часов Хокинс не успел — из-за туалета шагнула чья-то фигура и яркий луч упёрся ему в лицо, разом ослепив.

Ах ты чёрт!! Попался!!!

От ужаса у Хокинса подкосились ноги, — и в мозгу вихрем вновь пролетели недавно всплывавшие ужасные картины: плен, допрос, побои, издевательства, — потом смерть на алтаре! Зарежут!.. Ставшие ватными ноги не держали, и он брякнулся на колени, больно саданувшись мослами о мёрзлую землю. Ах ты ж чёрт, ах ты ж чёрт… вот и «сходил на операцию»… В книжках это было не так страшно… Горячая струйка обожгла ногу — описался. Ах ты ж чёрт…

— Ну конечно — Альбертик! Кто же ещё?! Я так и думала! — раздался девичий голос, в котором он вдруг узнал голос бывшей соседки, Зульки Темиргареевой, — Опять, гад, припёрся яйца воровать?? Или курей красть?? Не сидится тебе там, дома?!

Зулька. Точно, Зулька. Вот падла! Попасться не кому-то, а этой заразе! С ней были уже проблемы; остались и счёты… А кто ещё там? Он наклонился и прикрыл глаза от луча фонарика рукой.

— Приполз, гад? Не сидится тебе там, в деревне — что, все курятники и погреба уже обокрал? Или там тебя уже знают — сюда воровать приполз?? Выползок чёртов! — ругалась Зулька, но пока не предпринимала никаких активных действий.

Одна она здесь, что ли?.. — соображал Альбертик.

— … падлюка ползучая! Приполз! Думал не увидим?? Гляжу — ползёт! А кто? Я так сразу и поняла, что в новогоднюю ночь только такое чмо как Альберт может ползать воровать! — Продолжала разоряться девушка, — А ну вставай! На коленях ты себе тут прощение не вымолишь! Мало я тебе прошлый раз навешала?? Вставай, говорю! Пойдём сейчас к Хорю — на допрос! Хотя нет. Не будем людям праздник портить! — посидишь до утра в подвале, на привязи!..

Упиваясь своей победой, она вела себя в корне неправильно, и будь здесь кто из старших: Вовчик, отец, Геннадий Максимович, да и хотя бы тот же знаток армейских и правоохранительных «заположняков» Андрюшка, — ей бы элементарно объяснили, что так «захват» не осуществляется! Знаменитый мувский ОПОН не просто так, не от зверства и не от страха перед преступниками при захвате сначала кладёт всех «мордами в пол, руки за голову!», потом шмонает, потом одевает всех в «браслеты», исключающие активное сопротивление, — ОПОН просто действует по Инструкции, а инструкции пишутся на основании опыта! А опыт показывает, что даже овца, если у неё возникает иллюзия, что она может справиться с псом, или вдруг случится какой другой заскок, способна создать массу неприятностей; и потому алгоритм силового задержания один: обездвиживание с невозможностью быстро предпринимать активные действия — убежать или достать оружие; обыск с изъятием оружия или любых предметов, могущих использоваться как оружие; фиксация в наручниках — и лишь потом сортировка на правых и виноватых, разбор и прочие «следственные действия». Ибо неадекватность задерживаемого, пусть даже просто от испуга, может принести много неприятностей — в первую очередь самому же задерживаемому!

Но Зулька таких деталей не знала, в алгоритмы поведения при задержании не считала нужным вникать; а в силу возраста не посещала и обязательные для детей Общины уроки «СпецОБЖ», как назвал их Вовчик, где поочерёдно то он, то Вадим, то Геннадий Михайлович рассказывали малышне о всяких тонкостях, совершенно немыслимых в той, прошлой, мирной жизни; и в том, школьном ещё, курсе Основ Безопасной Жизнедеятельности.

Альбертик, постепенно уяснив, что Зулька тут, судя по всему, одна, взбодрился. Оп-па. Не так всё и плохо! Кажется, можно будет не только поручение выполнить, но и посчитаться с этой падалью! Прошлый раз, когда она и вправду застукала его за кражей яиц из курятника Темиграреевых, он с ней не справился — но тогда у него и ножа с собой не было, да и не думал он тогда её резать. Не те времена ещё были.

Теперь времена изменились…

И, пробурчав «- Не свети в лицо, дура!», продолжая левой рукой прикрывать от света глаза, он завозился, поднимаясь с колен. И сунул правую руку под пододеяльник-маскхалат, в карман куртки, где в ножнах ждала своего часа отцовская финка. Что «финка НКВД» он не знал, конечно — откуда? Но хищный, остро отточенный небольшой ножик с конкретными такими упорами-гардой от соскальзывания руки на рукоять при колющем ударе, чётко давал понять для чего он сделан, — и сейчас он собирался им воспользоваться. Как там Хозяин говорил? «- А ты его возьми и зарежь!»

Это удачно, что Зулька тут. Сейчас и посчитаемся…

— Вставай давай!.. — Зулька на секунду отвлеклась. Прежде чем отвести пленного на пригорок, к церкви, надо опять отсемафорить пацанам, что всё нормально — беспокоятся, поди; ещё поднимут тревогу…

Она выключила свет, и всё заполнила, казалось бы, непроницаемая чернота ночи, хотя только что, до включения фонарика, света звёзд, пусть даже сквозь облака, вполне хватало, чтобы ориентироваться в огороде.

Так, в какой стороне колокольня? Два коротких…

Краем глаза она уловила в черноте быстрое движение, — и успела отпрянуть, — и Хокинс тоже сплоховал, так как после светового удара по глазам ничего почти не видел и ориентировался больше на голос и на интуицию.

Клинок финки пропорол только рукав куртки и скользнул по руке — девушка почувствовала, как руку выше локтя обожгло.

— Хэх!! — отдёрнув руку, поняв, что попал, но слабо, Хокинс вновь ударил, кидаясь вперёд — но Зулька, отшатнувшись, упала, и лезвие напрасно ткнулось в пустоту.

— Ааа, пад-ла!! — Хокинс понял по звуку, что она упала; и бросился вперёд, нагибаясь, чтобы дорезать суку!

— Хэх! Хэх! — на выдохе он опять пырнул-полоснул пустоту — Зулька, выронив выключенный фонарик, откатилась в сторону.

Ах ты ж бля!! Не видно ни хрена! Только цветные круги перед глазами! Если бы чёртова сука не посветила в глаза — он бы её наверняка уже зарезал!

Зулька вертанулась на спине, вскакивая, когда подбежавший Альбертик, ориентируясь больше на звук, нежели на зрение, вновь саданул ножом — и на этот раз попал, в бедро!

Почувствовав, что теперь нож попал в плотное, он ударил ещё раз — но теперь уже Зулька успела и вскочить, и отскочить от удара.

Ещё замах — и опять неудача.

А Зулька уже выдернула из кармана складную дубинку. Резкое движение кистью в сторону, щелчок — и дубинка раскрыта, зафиксирована.

Хокинс услышал. Вот она где! Пару раз он в неё, суку, попал; один раз — конкретно, он чувствовал, что клинок именно воткнулся! Добить падлу!

Щурясь, он ещё махнул ножом, не попал; и замер на секунду, по-киношному выставив вперёд клинок, пытаясь увидеть где она.

Жжжых! — руку Хокинса, державшую финку, обожгла острая боль; нож улетел куда-то в черноту ночи и кисть моментально отнялась.

Жжжых — хрусть! — дубинка наотмашь шла ему «по среднему уровню», и попала по карману куртки, где лежал переданный БорисАндреичем свёрток. Свёрток конкретно хрустнул, зато было не больно…

Жжжых! — следующий удар шёл «по верхнему уровню», и пришёлся аккурат по голове. Шапка частично смягчила удар, но боль всё равно была оглушающей, как от столкновения с бетонной стенкой; в глазах брызнули, разлетаясь, цветные искры.

— Уййййиииияяяя!!! — дико, как смертельно раненый заяц, заверещал Хокинс, и, повернувшись, кинулся бежать куда глаза глядят. Прочь, прочь!

Залаяла соседская собака, и её лай сразу же подхватили все остальные псы. Через несколько секунд, казалось, лаяло со всех сторон.

Качественно уделав Альбертика тремя ударами, Зулька, увидев пытающегося удрать врага, кинулась было за ним в погоню, и, догони она его, очень может быть, что жизнь Хокинса тут бы, на заснеженном ночном огороде, и оборвалась бы бесславно, — пленный пленным, но «война внесла свои коррективы», и, вполне возможно, она забила бы его дубинкой насмерть; во всяком случае мало бы ему не показалось! — но острая боль в ноге остановила её.

Что такое?? Вскрикнув, она схватилась за ногу — под рукой стало мокро. Что это? Да это же… кровь! Ранена!

В голове вихрем пролетели картинки из маминого медицинского атласа: ранение в бедро… артерии… кровотечение… пережать, жгут… Ах ты ж! Ну что такое!!!

— Бляяя…. Ааааа… уйййй… — слышался удаляющийся вой неприятеля. Нет, так его не догнать! Ах ты ж бля! Вот попадалово! Нужно срочно поднимать тревогу — перехватить засранца по пути в деревню! Вызвать Дежурную смену! Поднять тревогу! Или не поднимать? Дежурная смена его наверняка перехватит — только надо наперерез. Отсигналить… чем??? Ах ты ж бля! — фонарик-то улетел куда-то!

На истоптанном взрытом снегу сразу найти фонарик не удалось; а когда нашла, сигналить было поздно — вой, плач и ругательства убегавшего «диверсанта» затихли вдали, вернее, были заглушены гавкающими отовсюду, казалось, собаками. Ах ты ж чёрт! Вот это «сходила на задержание»! А кровь как течёт! Вся штанина мокрая. Так и окочуриться недолго!

Зажав рану на ноге тампоном из вскрытого индивидуального перевязочного пакета, — по приказу Вовчика все, входившие в Дежурные смены, носили с собой перевязочные пакеты, — обмотав ногу бинтом поверх штанины по возможности туже, подобрав и сложив дубинку, подняв и окровавленный нож, Зулька поковыляла к церкви.

Вот это попадалово! Что будет за уход с поста, за нарушение Устава, за такое неудачное «задержание» — и думать не хотелось… Вот дура! Если Хорь ещё пощадит — то отец уж точно убьёт! Новый Год… От этих мыслей Зулька навзрыд расплакалась.

Дико болела голова, а рука ничего не чувствовала — наверное, сломана. Но визжать он перестал. Ноги несли Хокинса стремглав прочь. Уже не пытаясь маскироваться, он, петляя как заяц, спотыкаясь, нёсся мимо огородов, мимо кладбища к деревне.

Подхватив лай с пригорка, там, в деревне, тоже уже вовсю гавкали собаки.

В промокшем кармане куртки побрякивали осколки двух флакончиков из не переданной по назначению посылки. Что будет по возвращению — думать не хотелось… Добраться бы до деревни скорей! Хорошо хоть фонарь свой они не включают.

Хокинс прибавил темп.

НОВОГОДНЯЯ СУДНАЯ НОЧЬ

— Поздравляю, дочка, с новым годом!.. — слёзы душили Александра Богданова, но он старался говорить ровно, и не давал слезам волю, чтобы не напугать девочку.

Та, разбуженная, сонно тёрла кулачками глаза. Пригрелась, уснула. Так и спала бы до утра; но нельзя, нельзя!.. Всё нужно сделать этой ночью, и лучше прямо сейчас, а не поутру.

— Папа… я ещё поспать…

— Нельзя, вставай, дочка. Одевайся.

Он принялся одевать девочку как для выхода на улицу.

— Па-апа… А уже Новый Год?.. А Дед Мороз уже приходил?.. А де мама?..

— Уже новый год, дочка, да. Приходил. Подарки тебе принёс… Мама спит. Одевайся. — сразу на все вопросы постарался ответить Богданов, застёгивая на дочке пальто.

— Папа… жарко! А где подарки?..

Действительно, в низкой баньке было теперь тепло — Богданов подбросил в печку все дрова, какие были; а последний час был занят тем, что комкал, рвал и жёг в топке семейные альбомы. Свой студенческий. Жены — девичий ещё. Свадебный. Просто семейный, общий. Детские — Ильи и Оксаны. Ильи — спортивный, с грамотами. Только вырвал из них несколько фотографий — где они всей семьёй, счастливые — на юге, на море; совершеннолетие Ильи — все торжественные, за праздничным столом. Сложил их стопкой, свернул — и сунул дочке в карман пальто. Действительно, ей же жарко — на улицу потом, как бы не простудилась. Сейчас-сейчас…

Вывел дочку в крошечный предбанник, вынес туда и самодельный светильник, и продолжил одевать там: как умел, повязал ей на голову поверх шапочки жёнин пуховой платок — в углу прожжённый, потому и отданный Филатовыми в баньку; пропустил концы под руками и завязал его дочке на спине. Вот теперь точно не замёрзнет.

— Папа. Зачем на улицу? А подарки??

- Сейчас-сейчас. Сейчас, доча.

Надел ей варежки; подумав, сунул в кармашек и свои хорошие кожаные перчатки — не пригодятся больше. Там сгодятся кому-нибудь. Тут… и без перчаток можно.

Что ещё?..

Ага. Пока жёг фотографии — думал ведь. Вот. Инструктаж.

— Доченька. Слушай меня внимательно. Ты уже большая, и, я уверен, всё сделаешь правильно, как я скажу, и не подведёшь меня. Это очень важно. Важнее всего-всего…

Проникнувшись серьёзным, необычным тоном отца, дочка слушала молча.

— Я тебя сейчас провожу… — продолжая говорить, он сам стал одеваться, — Провожу до края кладбища. Ты же не боишься, кладбища, правда же, Оксаночка?

— Боюсь… — тонким голоском сказала та.

— Нет-нет, не боишься! Ты же смелая девочка, и уже большая! Вот — я доведу тебя до края кладбища, — помнишь, мы там были, и ничего страшного там нету! И ты пойдёшь «на пригорок» — где церковь, помнишь? Вот — к церкви и пойдёшь!

— А ты? А мама?

— А я тебе буду ручкой махать — договорились? Так надо, Оксаночка. Ты пойдёшь к церкви, там тебя встретят… наверное. Вот. Отдашь им вот это…

Он показал ей жёнино портмоне, в который заранее сложил все оставшиеся ценности, не отобранные Филатовыми: пятьдесят долларов одной бумажкой; пять юаней, привезённых Ильёй из Китая с соревнований в виде сувенира; жёнино золотое кольцо и свою авторучку с золотым пером, подаренную коллегами на юбилей. Авторучка заправлялась чернилами, которых не было, и потому ценности как средство письма не представляла, но всё же золотое перо…

— … и вот это.

Он показал дочке свёрнутую записку, написанную им час назад на обратной чистой стороне большой групповой фотографии. Развернул её, вглядываясь в буквы, ещё раз перечитал… Исправил в «Примите ради бога» «бога» на «Бога» с большой буквы. Свернул, засунул записку туда же в карман, куда и портмоне.

— Отдашь это всё Отцу Андрею — он там главный. Ну, ты помнишь его ведь? Такой толстый дяденька с бородой?

— Помню… А ребята говорили, что он — плохой…

— Неправильно говорили ребята, он — хороший… Отдашь ему, поняла.

— Поняла… А подарок от Деда Мороза? — напомнила девочка.

— Да-да. Сейчас-сейчас.

Спохватившись, он вернулся в баньку, и вынес оттуда в ладонях горсть картошки, жаренной ломтиками, ссыпал дочке в карман. Показал — и туда же, в карман положил ей три конфеты — ириски. Но больше всего девочку обрадовали мамины серёжки — простые, не золотые «гвоздики», но с камушками.

— Вот, Оксаночка, вырастешь — носить будешь. Теперь они твои.

— А маме?

— Маме… не надо больше. Вот ещё…

Достал из кармана и переложил к дочке пару медалей, заработанных Ильёй на соревнованиях, которыми он больше всего дорожил. Снял с руки старенькие свои часы.

— Это тебе на память о братике. Это — на память обо мне. Ну… пошли.

— Папа… а мама?..

— Мама… потом как-нибудь увидишься с мамой. Не сегодня, нет. Мама устала и отдыхает, не будем её будить…

Его жена, Ольга Сергеевна, три часа назад умерла, и теперь лежала бездыханная в бывшей их баньке, а теперь, по прихоти Филатовых — их постоянном обиталище. Знать это маленькой дочке пока что было совершенно ни к чему.

Потихоньку вышли из баньки и, хрустя снежком, пошли к выходу со двора. Собаки у них, бывших дачников, не было, так что никто не потревожил; но нужно было ещё незаметно выйти со двора и пройти по улице.

В бывшем их доме сквозь завешенные их же шторами окна пробивался неяркий свет и доносились звуки пьяного застолья. Музыки, правда, не было. Сложно в деревне стало с музыкой.

Незаметно уйти не удалось: скрипнула дверь, и на пороге появился приживал — мужская особь той пары, что Филатовы пустили жить к себе теперь в переднюю комнату — на правах «прислуги за всё» и сторожей. Кажется, его звали Виктор. Да, точно — Виктор; а его жена, или кто она ему — Роза. Толстый, заискивающий перед хозяевами-Филатовыми, с вечно опухшей рожей мужик неопределённых лет, кажется «из бизнеса». И жена у него ему под стать. На рынке торговала китайскими куртками и «греческими» шубами. Как их, таких, в деревне теперь называют? А, да — «илоты». Илот Виктор и илотиха Роза.

Ну что — должность сторожа илот Виктор нёс, видно что, успешно — ишь, заметил или услышал…

— Ты… Вы это — куда?

Собственно, за эти три часа Богданов всё обдумал; предусмотрел и этот вариант — что их заметят. Лучше бы, конечно, было уйти тихо, незамеченными; проводить дочку до прямого пути на пригорок — и потом уже вернуться. Но этот вариант он тоже предусмотрел, и потому ответил негромко и сразу:

— Мы по деревне пройдёмся — покалядовать. Знаешь — калядки? Обычай такой. Сейчас ведь Новый год, — положено.

— Хы, положено? Побираться собрались, — так и скажи! — илот с толстой мордой был, кажется, нетрезв. Перепало, видимо, с барского стола. Там богатый должен быть стол — у них, Богдановых, много чего ещё оставалось, когда их «переселили» в баньку.

Богданов стоически снёс это определение — да, считай что побираться. Да, побирушки мы теперь. Ну, мы пошли?..

Он было уже отвернулся, но илот — нынешний цепной пёс семьи Филатовых, — был строг и неумолим:

— Стоять… А Филипп Николаевич вас отпускали?? Ты ему докладывался, нет?

— Да что тут докладываться… Мы ж тут, по соседям…

— По соседям они… — илот, по сути — раб, но раб приближённый к хозяевам, раб «домашний» был неумолим, — Стоять, я сказал! Сейчас Филиппу Николаевичу доложу — как он решит.

Он уже было повернулся, чтобы скрыться обратно в двери, но Богданов придержал его за рукав:

— Ээээ… Виктор! Подожди.

— Чего ещё?.. — тот недовольно дёрнул рукой, освобождаясь, — Сказал же — доложить!..

— Да погоди ты — докладывать… — за три часа Богданов предусмотрел и этот вариант, и потому говорил спокойно, уверенно, не волнуясь, как будто повторял давно заученную роль:

— Ты понимаешь — у нас кушать совсем нечего… (Илот дёрнул жирным плечом под свитером, что должно было означать «- А мне-то какое дело!») Я хотел к соседям сходить — часы предложить поменять, на картошку. Хорошие часы, почти новые. Хочешь, я их тебе сейчас отдам?..

Илот скривился: — Кому и зачем сейчас нужны часы?.. Какое время на них смотреть? — но торгашеская жадность победила, и он, прикрыв за собой приотворённую было дверь, бросил:

— Ну, — покажь?..

Старая стамеска уже была у Богданова в опущенной руке. Ножа Филатовы бывшим хозяевам не доверяли, так что картошку приходилось резать обратной стороной старой пилки по металлу; а щепить лучину этой вот старой стамеской — но отточил Богданов её за это время в бритву. Время было много — думал и точил, думал и точил.

Отточенная стамеска вошла в горло илоту Виктору с маху и почти по рукоять, неприятно скрежетнув краем по шейным позвонкам.

Выкатив глаза, тот издал невнятный ни то хрип, пи то всхлип; на руку фыкнуло тёплой кровью; а Богданов другой рукой рванул его в сторону от двери, одновременно выдёргивая стамеску. Илот обрушился на снег шумно; но в доме как раз произошёл синхронно с его падением некий взрыв веселья — кто-то визгливо захохотал, ещё несколько голосов то ли закричали радостно, то ли затянули песню — так что в доме, скорее всего, ничего не услышали. А вот за дверью…

Когда илот рухнул навзничь, Богданов кинулся на него как коршун на зайца, и одним мощным ударом всадил стамеску ему прямо в грудь, в сердце, по рукоять.

— Ыыыыххх… — издал звук Виктор и заскрёб пятками ботинок по снегу. Вокруг шеи и головы быстро стало расползаться на снегу тёмное пятно.

Теперь надо было спешить. Всё пошло по не самому лучшему варианту, но пока в схему укладывалось. Тем более, что в доме радостно шумели — это только к лучшему.

Мельком взглянув на застывшую возле калитки дочку, Богданов, не вынимая из тела илота стамеску, быстро метнулся к только что прикрытой тем входной двери. Открыл её и нырнул внутрь. Тут, в крошечной прихожей-тамбуре, он знал, у входа стоял топор. Его топор, не для дров, а так — малый плотницкий. Он всегда там стоял; кажется, его не убирали. На крайний случай на полке должен быть молоток. Но топор — лучше.

Топор действительно оказался на старом месте, удобно лёг в руку. Надо спешить — пока дочка не испугалась и пока жена или подруга этого Виктора не выглянула на улицу.

Сделав два шага, открыл дверь в малую комнату, прежде бывшую кухонькой, где теперь ютились эти приживалы. Комната была неярко, но освещена — его старым керосиновым фонарём, стоявшим на кухонном столике среди горы тарелок с объедками. Из-за двери, ведущей в большую комнату, громче стали доноситься женские радостно-пьяные взвизги и мужской пьяный же хохот. Пахнуло съестным…

— Вит, чё там? — с лежанки, оборудованной илотами из раскладного дивана и застеленной бельём и пледами их, Богдановых, приподнялось это пучеглазое страшилище, илотиха Роза.

Быстрых два шага к ней, взмах топором — хрясь! — как по полену. Та больше не успела и рот открыть, — повалилась обратно на постель: топор аккуратно разрубил голову от лба до переносицы, так, что глаза поехали в разные стороны. Хлынула кровь.

Хорошо. Удачно. Не нашумел. Только не удастся дочку проводить хотя бы до кладбища. Ничего, дойдёт. Сейчас-сейчас…

Богданов торопливо протёр топор лежавшим на столе махровым полотенцем — кажется, это было любимое полотенце Ольги; теперь, в пятнах, грязное, оно лежало рядом с посудой; бросил его на лицо илотихи, — и вышел на улицу. Надо спешить.

Дочка стояла там же, где он её оставил. Илот Виктор лежал так же, раскинув руки, и снег под ним был уже одной большой тёмной лужей. Из груди торчала рукоятка стамески.

— Папа?..

Только бы у дочки шока не было. Не каждый день на глазах у ребёнка папа убивает человека.

— Что, милая?

— Папа, ты его убил?

— Да, Оксаночка. Он был нехорошим человеком.

Засовывая топор в карман. Болтаться будет… ну да пусть.

— Пришлось его убить. Но ты не думай об этом. Пошли-пошли… Ты думай о том, как хорошо тебе будет там, в церкви, на пригорке… Там Отец Андрей, там Вова Хорь, там много деток — там тебя примут. Пошли…

Немного проводив дочку по улице, по протоптанной в снегу тропинке, он остановился.

— Оксана, я дальше не смогу проводить тебя. Ты прямо иди. Помнишь? Мы были там. До кладбища — а потом прямо на пригорок. Там отдашь, что я тебе поручил… Скажешь, что папа вернулся. Домой…

Девочка молча кивнула.

— Ну иди, Оксаночка, иди… нет, стой. — он вспомнил, что говорил Мундель про мины. Врал небось; но как знать.

— Там, когда к пригорку пойдёшь — смотри под ноги. Если увидишь какие-нибудь проволочки — не наступай, а аккуратно перешагни. А лучше ступай в следы — там должны быть следы. Поняла? И ещё — вот.

Он расстегнул на себе старый бушлат, скинул его прямо на снег; стянул с себя цветастый джемпер, дал ей в руки:

— Когда уже к пригорку пойдёшь — махай этим вот. То есть — маши. Чтобы тебя заметили. И кричи. Всё равно что, хоть песенку пой — но громко. Там ещё фонарь с колокольни светит — но ты не бойся.

— Папа… тебе холодно же?

— Ничего-ничего, папа сейчас оденется.

Он опять, просто на футболку, надел бушлат, застегнул.

— Ну, иди. Папа тебя любит…

Он прощально чмокнул в упругую детскую щёчку. На мгновение жёстко прихватило сердце, всё поплыло перед глазами, но он справился с собой; и попрощался почти ровным голосом:

— Иди, Оксана, иди. Помни, что я наказывал. Иди. Папа тебя любит. Мама тебя любит… Братик Илюша тоже тебя любит… мы… как-нибудь ещё увидимся. Да, скоро. Скоро… Иди.

Девочка пошла не оглядываясь.

Проводив её укутанную фигурку, больше похожую на матрёшку, взглядом, он повернулся и зашагал обратно к дому. К бывшему своему дому. Только сейчас обратил внимание — празднуют! Во всех домах сквозь шторы пробивался свет; в центре, где теперь казарма дружины, что-то во всё горло радостно орали.

«— Ой, не буду горевать, ой, буду танцевати!» — негромко, но радостно и празднично голосом Сердючки вопил в углу плэйер на батарейках.

Танцевать ещё рано — ещё не покушали вволю. Да и танцевать тут — тесно; в большой комнатке бывшего дачного домика Богдановых.

Светло — по случаю праздника зажгли почти все свечи из запаса Богдановых.

— Всё будет хорошо, всё! — вещал стоящий во главе стола пьяненький уже старший Филатов, держа в руке фужер Богдановых с «шампанским». Он был в прекрасном расположении духа и горделиво оглядывал стол — не хуже, а и лучше чем «у других»!

Тут было всё: даже традиционный «Оливье» с зелёным отпаренным горошком; «селёдка под шубой» из консервированной селёдки со «сметаной», увы, из порошкового молока — но настоящая «селёдка под шубой»! — гордость хозяйки, жены. Солёные огурцы. Жареные кабачки. «Чесало» — сало, провёрнутое через мясорубку с чесноком и перцем. Галеты. Пара открытых баночек с рыбными консервами. Сгущёнка. Конфеты. Ну а уж про отварную картошку, щедро политую растительным маслом, исходящую паром в здоровенной кастрюле посреди стола, и говорить нечего!

Его поддержали радостными и уже пьяными криками сидящие за столом: жена, соседка с мужем и его братом, жена брата. Старуха-мать самого Филатова тихонько сидела в уголке, с умилением взирая на успешного сына: молодец сынок! Что за молодец! Устроился в новой жизни!

И пили за столом не банальную самогонку или разведённый спирт, а самодельное шампанское!

Филатов поднял прозрачный бокал и полюбовался на свет свечи, горящей в центре стола в красивом, видимо подарочном, подсвечнике Богдановых — золотистое содержимое бокала исходило пузырьками. Настоящее ноу-хау: тот же спирт, но разведённый до нужной крепости отваром шиповника, подслащённый сахаром и газированный «пробулькиванием» из углекислотного автомобильного огнетушителя, — вот вам и шампанское! На вкус — так, пожалуй, и повкуснее будет прежнего покупного; тем более что его — вон, полведра в сенях стоит, охлаждается!

— На следующий год, — Регионы обещают, — вернёмся в Мувск! — продолжал разглагольствовать Филатов, — Но домик этот — неееет, не бросим! Оставим его за собой как дачу! Мы теперь опытные! — мало ли что! Это сейчас мы бежали, как… как эти самые. Но — вы поглядите! — обосновались! Проклятые сепаратисты! — вон, в баньке пусть живут, до поры. Мы им там всё отдали, всё, — не подумайте! Всё ихнее барахло. А весной — я с Хароном говорил, — сгонят их всех в поселение, отдельно; на работу — под конвоем! Вот и банька освободится! Я бы их и раньше выгнал!.. вы же знаете — у меня сын в дружине, на хорошем счету, позывной — «Тигр», — это вам не что-то!.. но по весне нужно же будет кому-то и здесь огород вскапывать! Вот их и задействуем — сепаратистов проклятых, вместе с илотами! До чего додумались! — на Командира возникать! И дом их нам — как кон… как контрибуция! За то, что они — против! А у меня — сын у меня в дружине! Позывной — «Тигр!» — это вам не что-то там!! На хорошем счету, сам Харон его уважает, можно сказать — правая рука Виктора! Все его слушаются!..

Соседи его слушали, одобрительно кивая. Да что там говорить — молодец! И в Мувске не бедствовал, и тут — вон, преуспевает. Один стол чего стоит! «Шампанское»! И илотов завёл, типа прислуги — вон, в прихожей ютятся. Только б он покороче, что ли!..

Все с нетерпением поглядывали на только начатые салаты. Селёдочка была хороша! Ай, молодец Филатов-старший!

А в доме всё по-прежнему, хотя чуть и притихли. Не нашли ещё, не выходили из комнаты-то.

Так и думал. Где топор? Вот топор.

Он вошёл в маленькую комнату, где убитая лежала в той же позе; только махровое полотенце, брошенное ей на лицо, насквозь промокло от крови и облепило голову.

Это всё ерунда, да, ерунда… Надо ещё к казарме сходить. Найти этого — «Тигра». Очень хочется этого «Тигра» найти, с Новым Годом «поздравить». От себя, от Оли, от Илюши. А если бы ещё и Хронова-Харона! — вообще было бы замечательно! Удачное получилось бы празднование Нового Года, лучше не придумать — в этих обстоятельствах. Да.

Тепло тут… Для удобства он снял бушлат, подвигал плечами, разминаясь.

Подождать, пока кто-нибудь выглянет? Или самому сразу войти? Перепились они там… Нет, не буду ждать, — решил Богданов, — Пойду сейчас… поздравлю, чем бог послал. Только бы дочка без проблем до церкви дошла — не звери же там, должны принять. Ну…

Перехватив поудобнее топор, он взялся за дверную ручку.

Встречайте, гады, Деда Мороза!

«ПСИХИЧЕСКАЯ АТАКА»

Только-только разобрались с Зулькой. Рана от ножа оказалась и глубокой, и болезненной, но не широкой. Промыли, сшили, перевязали плачущую Зульку. Вадиму пока не сообщали; собирались сначала его «подготовить», ибо в гневе он мог наломать дров… Зулька ревела как маленькая, и не от боли. Добило её даже не суровое осуждающее молчание Вовчика, и не затрещина от сестры, не хлопоты плачущей матери, а сказанное вскользь одной из девчонок:

«— Прямо в середину бедра… Из-под юбки летом шрам будет видно…»

Вовчик непонимающе оглянулся на говорившую; но то, что шрам на бедре будет видно, видимо, имело для женщин какой-то сакральный смысл, так, что Зулька просто залилась слезами.

Ничего, решил Вовчик, пусть ревёт — будет знать, как Устав нарушать! Да ещё будучи Старшиной поста. Да ещё такой пример подавать малолеткам.

Кстати, Андрюшке с Санькой надо будет тоже взыскание влепить, хотя и что-нибудь не очень обидное, — скажем, по одному наряду на воду. Ибо… Ибо… Чёрт, за нарушение Устава, хоть и Зулька была Старшиной. Нарушили — получите!

«Диверсанта» Альбертика-Хокинса, конечно же, пока суд да дело — упустили. Удрал. Ну и чёрт с ним. Все согласились, что полз он, скорее всего, с целью воровства из общинных погребов; и, получив дубинкой по голове, дорогу сюда надолго забудет; да и другим озёрским шалопаям передаст, что караульная служба на пригорке несётся хорошо, и проникнуть незаметно — без шансов. Ну а поймали бы его — что с ним делать? Только что выпороть — и опять же отпустить обратно. Ладно.

Только закончили с Зулькой; и дежурная смена, вздохнув облегчённо, потянулась обратно на «площадь» перед церковью, и в «трапезную», собираясь, как полагается в новогоднюю ночь, гадать — на будущее и на женихов; как Вовчику опять с «айсберга» пришёл сигнал:

— Камрад Хорь, рапортую — в деревне что-то горит!

О, ччччерт… Ночь окончательно перестаёт быть томной.

Отпустив всех, но наказав не расслабляться и «всем быть в тонусе и в шаговой доступности, ибо возможны провокации!» Вовчик взвинтился мигом по лестнице на колокольню, мимоходом мазнув взглядом и лучом фонарика по домотканому коврику, изображающему богородицу, закрывающему в «предбаннике», как он это помещение перед входом в церковь называл, лик древнего беса на стене.

В деревне явно разгорался пожар. Пока ещё не сильный, — видно было только огненную подсветку заснеженных деревьев и озарённые изнутри окна, а также подсвеченную снизу сизую струю дыма, поднимающуюся ввысь. Пока несильный, но, если не начнут тут же тушить — разгорится! — подумал Вовчик, — Впрочем, что ещё и ждать: перепились и загорелись. Городские олухи! — себя Вовчик почему-то к «городским» уже не относил, — так и не научились открытым огнём пользоваться! Странно ещё, что не казарма хроновских горит, а сильно в стороне — кто же там?.. Там или Богдановы, или их соседи. Дела…

Пока Вовчик рассматривал пожар в свой «командирский», а на самом деле дешёвенький китайский, бинокль, вездесущий Андрюшка, у которого от ожидания нагоняя за нарушение Устава аж, казалось, уши поджимались и голова в плечи уходила, тем не менее зорко высмотрел ещё одну «попытку проникновения»:

— Камрад Хорь, рапортую!.. Ещё один диверсант! Разрешите включить прожектор?

— Давай, Андрей!.. Оп-па… Это ещё кто? Ну везёт вам сегодня на малолетних диверсантов!..

Фигурка, которую осветил луч прожектора, на диверсанта походила мало; вернее — совсем не походила: маленькая, закутанная словно кукла, она брела по целине прямо к колокольне, время от времени потряхивая перед собой какой-то цветной тряпкой.

Ребёнок, явно ребёнок.

Но, наученный уже горьким опытом, и дабы не давать дежурившим пацанам повода думать, что можно нарушать Устав когда заблагорассудится, Вовчик тут же послал Саньку собрать Дежурную смену с наказом принять ребёнка и препроводить в Малый Штаб, то есть к Вовчику; а сам принялся ещё раз тщательно осматривать в бинокль окрестности. Сегодня просто такая ночь, что без провокаций просто быть не может, и, почти наверняка, вылазка малолетнего дебила была не последней и не основной.

Что же за девочка? — судя по платку. Что за ребёнок? Какого чёрта?.. — размышлял Вовчик, рассматривая в бинокль разгорающийся в деревне пожар, который, кажется, никто и не думал тушить. Ну, ясно — Богдановы. То есть Филатовы, выселившие, как стало известно из разговоров на базарчике, Богдановых в баньку на огороде. Но горит, судя по всему, не банька, а дом… Интересно, что бы это такое; и не связано ли это с появлением ребёнка?..

Пока так размышлял — в деревне отдалённо щёлкнул выстрел. Потом ещё один. Несколько серией. Автоматная очередь. И ещё, и ещё.

Ого! И всё в районе казармы. На «салют в честь Нового Года» не похоже — на эту тему там уже, казалось бы, раньше отстрелялись… И палят как-то заполошно — перестрелка там, что ли? И — не видят, что ли — дом в деревне горит? Зарево уже на полнеба, а никто и не чешется. Бойцы, мля…

Что же там происходит? Может, налёт какой конкурирующей банды? Но чтоб в Новый Год… Нравы бандитов Вовчик представлял слабо, но почему-то думал, что такой праздник как Новый год пусть даже и бандиты будут встречать хотя и не в «тесном семейном кругу», но и уж не в рейде по затруханным деревенькам… Хотя как знать — вот Вадим ведь предлагал напасть именно в новогоднюю ночь, когда все перепьются и расслабятся. Но там особый случай…

Пока размышлял, стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Потихоньку замолкли и собаки. Теперь деревенька опять погрузилась в тишину, освещаемая всё разгоравшимся пожаром.

Зима, всё в снегу — можно надеяться, что искрами не подожжёт соседей. Хотя такое наплевателское отношение, честно говоря, удивительно. А, нет — видно, что на фоне пожара кто-то мечется; и вроде как пытается лопатой снег в огонь кидать — но всего две-три фигуры…

Ну, на днях на базарчике, бог даст, узнаем, что там у них… — успокоенно подумал Вовчик.

В люк просунулась голова Санька, который принялся докладывать сходу, даже ещё не забравшись совсем по лестнице:

— …доставили! Сейчас у вас. То есть в Штабе! Там Отец Андрей, баба Настя, и вообще все! Только не помещаются даже! Это Оксаночка Богданова. А чего пришла — не говорит пока. Молчит!

Ага, Богдановы… — сообразил Вовчик, — Это чей бывший дом сейчас горит. А что же её родители — как так, что одна? Зачем?..

«— Провокация!» — шилом пронзила мысль.

Эти — хитросделанные гады — не Хронов, конечно, этот-то тупой; но другие: Борис Андреевич, юрист Попрыгайло, Мундель-Усадчий, могли именно что на Новый Год задумать такую подлость… Сначала отвлечь внимание Альбертиком. Потом — пожаром и стрельбой в деревне. И — под это дело заслать в общину девочку. А зачем?.. Зачем же?.. А затем! — заминировать ребёнка, и отправить в общину! Все ведь тут же соберутся — ох-ох, ах-ах, откуда же ты такая маленькая?.. Начнут пальто снимать — а там ка-а-ак!!.. долбанёт! То-то она такая закутанная была, как шарик! — вполне могли пару двухсотграммовых шашек тротила под одеждой пристроить, и детонатор на разрыв — делов-то!..

Вовчик вспомнил, как сам подобным же способом, хоть и фейковой «взрывчаткой», шуганул Гришку с его отрядом, — вот, могли взять за образец! Что у них, взрывчатки не найдётся?? Всё у них найдётся; совести только у них нет, — и послать «в стан врага» заминированную девочку-камикадзе для них никаких моральных проблем не составит! А там сейчас — все и собрались! Ах-ты-ж-бля!!

Сам напугав себя такими мыслями, Вовчик аж подпрыгнул; сунул бинокль в карман, и наказав пацанам следить в оба, и, чуть что — докладывать, понёсся вниз по лестнице, ежесекундно с ужасом ожидая взрыва.

Но взрыва всё не было, и, когда Вовчик протолкнулся всё же по заполненной общинниками лестнице к себе в «штаб», там уже можно было не опасаться тех ужасов, которых он себе по дороге навыдумывал: маленькая Оксаночка сидела за столом без пальто и платка, явно и без возможных на ней бомб, и пила чай из Вовчиковой кружки, откусывая от пирога с вареньем — уже свежего, принесённого с кухни; и по мере сил и понимания, видимо уже не в первый раз, отвечала на вопросы:

— …а потом папа убил дядю Витю. Потому что он был плохой. И мы с папой пошли на улицу. И папа сказал идти к церкви, и махать. И петь песенку. Я эту пела: «- Я не солнышке лежуууу… я на солнышко гляжу…» А потом в меня фонарём светили. Но я не забоялась! И тёти прибежали… — она повела ручкой с зажатым в ней куском пирога в сторону Насти и Кати, стоявших у стены.

— Так! — тут же распорядился Вовчик, — Всем любопытствующим — очистить поме… то есть продолжать празднование! Насть, что там по программе? Вот и пусть занимаются. Про девочку — завтра всё расскажем. Отец Андрей расскажет.

Находившийся тут же священник согласно кивнул.

Народ стал расходиться. Остались лишь люди «из Совета», но без Леониды Ивановны.

— Настя?..

— Я с Катькой в Дежурной смене! — отмазалась девушка, — По Уставу должны быть вместе!

— Ладно… Действительно — далеко не уходили чтоб…

— Да мы и так рядом всё время — гадали, на кухне!

— Гадали… Ты вот что — Вовчик взглянул на прислонённые к стене карабины, — Сходи в арсенал, возьми дополнительный боезапас… Что-то в деревне нездоровая движуха начинается, стрельба там, пожар ещё… Как бы чего, ага.

Отослав таким образом девушку, обратил внимание на лежащие на столе предметы, извлечённые из карманов малышки: фото, совсем небогатые ценности, портмоне, записку на обороте фотографии.

Записку несколько раз вслух прочли.

Наступило молчание, прерванное только Геннадием Максимовичем:

— Теперь понятно, и что за пожар, и что за стрельба…

— Да… — поддержал Степан Фёдорович, — Неясно только добрался Богданов до Хронова или нет…

— Вряд ли. Мало шансов.

— Да, вряд ли.

— Что уж они там, в деревне, такое о нас думают, что такие послания он счёл нужным писать! — Отец Андрей пристукнул по столу с запиской, — Прямо умоляющие! Или мы не люди? Или мы и без того ребёнка бы не приняли? Да и всю семью приняли бы!

— Это всё Мундель! — высказал свою версию Вовчик, — Который всё ходит и пропагандирует-пропагандирует… Ему не особо верят, но это его непрерывное враньё всё одно откладывается. Деревенские — вы ж посмотрите! — день ото дня всё хуже и настороженнее к нам относятся. Мы ж для них чуть не крокодилы теперь. Обокрали якобы деревню. Людей воруем…

— Да, это всё тот пропагандист! — согласился и Отец Андрей, — А у людей критичность мышления при минимуме информации понижена — вот и верят всему!

С ним согласились. Стали думать, куда, к кому определить девочку.

По лестнице застучали шаги, вошёл насупленный Вадим, в чужой старой шапке, с автоматом на плече:

— Что тут у вас?

Ему коротко рассказали. Кивнул:

— Можно было ожидать. Я Богдановых давно знаю — нормальная семья, и парень у них нормальный был — Илья, которого убили.

Бросив взгляд на Вовчика, добавил: — Наказывал Гузели к нему присмотреться… А где Зульфия? Не видели?..

Все промолчали, только Вовчик счёл нужным отсрочить хотя бы на время отцовский гнев на нерадивую дочку:

— Она же, Вадим, сегодня Старшина на колокольне. Занята.

Перевязанная, и, естественно, снятая с наряда Зулька в это время отсиживалась у соседей.

— А, в наряде. Ладно. Ну, что…

Договорить не успел: засигналила Вовчикова рация. С колокольни доложили, что в деревне — слышно! — забили в железо. Ну, или по старому — «ударили в набат!» — общий сбор, судя по всему.

Ну и ночка!

— Подлые кровососы, гнусные кровавые родионовско-фашистские выродки, безмозглая биомасса, пресмыкающаяся перед шизофреником недо-фюрером Хорем и спятившим жуликом и вором псевдо-священником так называемым «Отцом Андреем», и холуйствующие перед ними развратные мувские танцовщицы, бляди и твари, совершили череду новых преступлений!! — надсаживаясь, вещал с крыльца казармы бывший журналист. В руках он держал неизменный рыжий портфель.

Его было хорошо видно — как раз под светильником над дверью. Видно было и что он пьян.

Хорошо было видно и мёртвое тело мужчины, лежавшего чуть поодаль от крыльца.

По правую руку от оратора стоял «актив»: староста Борис Андреевич, бывший юрист Вениамин Львович, нынешний командир дружины Мишка Лещинский. За ними тусовался Хокинс.

Мэгги была в толпе, как и семья юриста. Она куталась в коротенький, зато из натуральной норки, полушубок «автоледи». Впрочем, и все в деревне сейчас донашивали без разбору всё пусть самое дорогое и престижное «городское», лишь бы грело.

Собравшиеся жители деревни внимали. Собрались практически все — исключая официально больных и детей младше десяти лет. Попробуй тут не приди… Сейчас время такое, да и неоднократно — Мунделем «официально», и шепотом, по секрету, — было заявлено, что с теми, кто «пренебрегает»… словом, ничего хорошего.

Людей мутило — праздник есть праздник; и опять же халявный «подарочный» спирт «от администрации» сыграл свою роль. Людям было явно «нехорошо». Это видно было в свете фонариков, лучи которых шарили по толпе из шеренги построившихся напротив парней в форме — хроновской дружины. Самих их было видно плохо за светом их фонариков — и потому выглядели они пугающими чёрными тенями на фоне чуть светлого снега и начинающего синеть неба.

Парням и самим было нехорошо, но они держались. Кроме того стоять вот так вот — «стеной», с оружием, напротив «стада» было своеобразно-приятно: сами себе они казались ни то мрачными ангелами ада, ни то строем киборгов из каких-нибудь «Звёздных войн». Приятно было чувствовать свою удалённость от «толпы», свою значительность. Это — стадо. А мы — нет, мы не стадо. Мы — стадо охраняем. Или сторожим — не важно. Главное — мы выше стада!

В толпе были их семьи, но это мало что меняло. Оторванность, постоянное житьё в казарме, грубые «солдатские» развлечения, кровавые походы «на дорогу», ежедневная «политинформация» от Мунделя и прошлая «децимация»-убийство сделали своё дело: это были уже не сыновья и внуки; это были, как выразился про них Вовчик, «гады и отморозки». Воспитание — большое дело. Но воспитать в человеке привязанность, доброту, сострадание — нужно время и терпение. Чтобы вернуть человека в скотское состояние, в мир инстинктов и примитивных желаний — быть в тепле и безопасности, иметь власть над другим, поиметь самку, — времени нужно совсем немного, особенно если этим целенаправленно заниматься. «Журналист и политтехнолог» знал своё дело:

— …чудовищное, кошмарное преступление! Убита семья! Нет — убиты две семьи! Убиты две семьи жителей нашего села: Филатовы, Новиковы и … И их сожители, то есть — семья, сострадательно принятая ими в дом! Кровавыми выродками с «пригорка» совершено кошмарное, чудовищное преступление! Несмотря на праздник, несмотря на … совершено, да!! Подлые выродки в светлый, семейный праздник совершили вылазку в мирное наше село и… струсив нападать на тех, кто может себя защитить, они напали на мирные семьи, убили их, и подло и вероломно сожгли дом в котором они жили!..

В деревне все уже знали, что загорелся — и сейчас уже догорает! — дом семьи Богдановых, выселенных Филатовыми из их дома, — но, конечно, никто и не подумал поправить пропагандиста. В конце концов, чей дом — это частности, и Сергею Петровичу виднее, и вообще…

— …убить две семьи, две мирные, прекрасные семьи мирных тружеников, за краденую из нашего же амбара продукцию, за палёную хоревскую водку и благословение подлого извращенца так называемого «Отца Андрея! — это нужно было быть …

— Я убью их как падаль!!! — заорал кто-то из тёмной шеренги с фонариками. Метнулись лучи — это трясся Филатов Лёнка, «Тигр», хватаясь дрожащими руками за стоящих рядом товарищей. Его удерживали. Раздались бурные рыдания. В толпе тоже кто-то всхлипнул.

Подбодрённый таким образом «пропагандист и политтехнолог» ещё возвысил голос:

— Можем ли мы и дальше терпеть такое соседство?? Можем ли мы и дальше закрывать глаза на то, что рядом живут и нагло жируют за наш с вами счёт подлые холуйствующие твари, наймиты кровавого генерала Родионова, жулики и воры, клерикальная вооружённая до зубов орда, только и ждущая, чтобы выбрать случай, напасть, и убить честных тружеников Озерья! Можем ли мы и дальше делать вид, что мы не замечаем этого, этих подлых и наглых, развращённых безнаказанностью тварей, учиняющих одно беззаконие за другим?.. Нет, мы… Ик! — он громко икнул, на мгновение сбившись, но тут же продолжил:

— …мы решительно должны положить этому конец; решительно…

— Что случилось-то сёдня? Кого убили?.. Кто? — вдруг совершенно неуместно раздался женский голос из толпы. Мундель поперхнулся, замолчал.

— Кончай лозунги кричать, скажи что-нибудь по делу! — вполголоса посоветовал ему экс-юрист; но тот лишь дёрнул плечом: «- Сам знаю как надо!» и продолжил:

— Этим подлым нападением и кошмарными убийствами, совершёнными в светлый семейный праздник, хоревская клика и банда мракобесов с «пригорка» окончательно поставила… поставила… ик! …поставила себя вне всех человеческих законов и… и…

Политтехнолога вырвало; прямо себе на грудь и на крыльцо. В толпе ахнули. Пошатываясь, он спустился вниз и шагнул из круга света от фонаря в темноту. На его место на крыльце взошёл, брезгливо стараясь не ступать в лужу рвоты, экс-юрист Попрыгайло.

Он был более корректен.

Из его речи, достаточно сжатой и информативной, изобилующей выражениями типа «конечно же; несомненно; как всем известно», жителям стало ясно, что ночью произошло следующее:

— банд-группа с пригорка спустилась в село, и, пользуясь численным превосходством и внезапностью, напала на дом… эээ… Филатовых. Убив как самих Филатовых — всех! Включая старую их мать; убив их соседей и… и сожителей — мужа и жену. Убив и жену Богданова. А также, судя по всему, похитив их малолетнюю дочку — несомненно, для проведения над ней кровавых ритуалов, которые, как всем известно, проводятся в мрачном храме порока — веем известной бывшей церкви на пригорке. Подожгли дом! Очевидно, чтобы скрыть следы преступления! Этому свидетелем был… вот!

Попрыгайло поманил пальцем, и из-за спины Бориса Андреевича выступил, потупясь, Альбертик-Хокинс. Голова у него, без шапки, была обильно и неумело замотана обрывками простыни, правая рука также на перевязи.

— Вот! Мальчик попался у них на пути — и чуть не стал очередной жертвой серийных насильников и убийц! Ему… ему сломали руку, размозжили голову прикладом!

«Мальчик Хокинс» покивал, не поднимая взгляда от земли, соглашаясь: да-да, так всё и было…

— Придуряется, небось, по своему обыкновению… — раздался голос из толпы. Хокинса, после его похождений по погребам и сараям, после краж из кладовок, в Озерье недолюбливали, и не доверяли ему.

— Иди сюда! — строго подозвал его экс-юрист, и, ухватившись за край повязки, вдруг одним рывком попытался сорвать её с головы мальчишки, чтобы показать всем его рану…

Окрестности огласил дикий визг:

— Ай-яй-яй-я-яяй!!! Бля-аааа!!! Ты чо делаешь, блядь, больно же!!! — Хокинс схватился за голову, и рванул в темноту.

— Как вам не стыдно! — обращаясь к толпе, произнес Попрыгайло, — Парень реально пострадал — вы все видите! Кроме того…

Он поманил пальцем, и из шеренги парней выступил один, прячущий одну руку под бушлатом, так, что один рукав болтался свободным.

Пара фонариков осветила его. Тот страдальчески скривился.

— Вот! Селедеев — один из бойцов нашей славной дружины территориальной обороны. Он храбро встал на пути обезумевшего от религиозного дурмана Богданова-старшего, который, вооружившись топором, попытался напасть на наших защитников… вот… был ранен. А тот был застрелен!

Юрист последовательно указал плавным движением руки сначала на раненого парня, затем на лежащее поодаль тело.

— Как же так?.. — послышалось из толпы, — Они, те, что с пригорка, его жену убили; а он — с топором, — на наших же защитников напал?.. а не на них…

Экс-юрист на минуту смешался.

— Не так, не так надо… — пробормотал, оттирая блевотину с груди снегом, пробормотал стоящий рядом со старостой Мундель-Усадчий, — Не надо им на логику давить. Надо на эмоции. И — что-нибудь сплочающее, какое-нибудь примитивное общее действие…

— Кто это?.. — поморщившись, осведомился староста у приводящего себя в порядок пропагандиста, локтём щупая у себя под курткой успокаивающую твёрдость большого пистолета. Пристрелить крикуна, что ли? По законам военного времени…

— Аааа… этот… Максик, приживал у дочки бабы Вари. Эвакуированный. Чмо…

— Так что он голос подаёт?.. ты в порядке уже? Иди — заткни его. И — не обблюйся опять, мудак!!

Тот вновь взошёл на крыльцо, подвинув экс-юриста, поспешившего опять занять место в тени.

— Братья и сёстры, ставшие родными мне жители Озерья! — проникновенно начал пропагандист, — Простите меня — я плохо себя чувствую. Не из-за алкоголя — не подумайте. Нет! Я… вообще не пью! Но то, что я увидел возле дома Филатовых, это кошмарное, достойное фильмов ужасов, зрелище истерзанных трупов… простите, это зрелище произвело на меня чудовищное впечатление!.. Убитый мужчина во дворе!.. В груди торчит… вы только подумайте, подумайте только — стамеска! Не нож, не клинок — стамеска! Как знак, как сакральный знак объявленной войны всему мирному, всему человеческому! Подумайте — не просто так этот знак оставлен нам!! Я — человек мирной профессии… Все мы — люди мирных профессий. Только подлая агрессия бесчеловечного мувского режима и опасность, исходящая от клерикальных бесов с пригорка заставила нас… наших детей… взяться за оружие!.. Вы все свидетели!.. — он показал на лежащее тело, — какое чудовищное, гипнотическое воздействие оказывает эта мракобесная клика на несчастных людей Озерья!.. Богданов… Я знал его — он был простым человеком… как и его жена… его сын… заблуждался, и… и был репрессирован в соответствии с законом… и он… несмотря на то, что банд-группа с пригорка убила его жену и сожгла их дом, сошёл с ума под воздействием религиозного дурмана, напускаемого подлым гадом Андреем, и, вместо того чтобы обратить свой топор на них, обезумев, пошёл на нас!..

— Так их разве дом, Богдановых?.. Вы же сказали — Филатовых… — послышался тот же голос.

Староста, взглянув на Лещинского, только мотнул головой. Лещинский кивнул парням из шеренги. Тут же двое из них нырнули в раздавшуюся толпу и мгновенно «крикун» был схвачен. Его потащили в сторону.

— Не надо, не в себе он!.. Умом подвинулся после смерти жены! — пискнул женский голос из толпы, но её не слушали.

— Мы!.. мы не позволим продажным подлым хоревским подстилкам творить беззаконие, смущать умы честных граждан Озерья! — кликушески возопил пропагандист, — Мы покажем, что мы — едины!

Он хлопнул в ладоши.

— Мы покажем, что мы — вместе!! — снова хлопок.

— Повторяйте за мной!! — хлопок. «- Мы — вместе!» Хлопок. «- Мы — сила!» Хлопок. Голос его креп. «- Кто не хлопнет — тот подлец!!!» Хлопок.

— Ну!! Повторяйте! «- Мы — вместе! Мы — сила! Кто не хлопнет — тот подлец!!» Хлоп-хлоп-хлоп!

Чуть со стороны, из темноты, послышался крик и звуки ударов.

— За что??.. за что вы меня бьёте?? Что я такого сказал??.. Я же только спросил!.. Ааааа!… Ю-лич-каааа!..

— НУ!! Положим, наконец, конец… сплотимся! Продемонстрируем подлым ботоксным крысам, убийцам и мракобесам, что мы… «Мы — вместе! Мы — сила! Кто не хлопнет — тот подлец!» Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Под кликушеские выкрики Мунделя сначала единично, потом всё больше и больше стали в такт хлопать в толпе. «Мы — вместе! Мы — сила! Кто не хлопнет — тот подлец!» Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Мундель перешёл уже на визг:

— Покажем, что мы — вместе! Покажем, что мы — сила!! Кто не хлопнет — тот подлец!!

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Теперь в такт хлопали почти все.

— Вот бараны… — не разжимая губ, также хлопая в такт в ладоши, шепнул Борис Андреевич юристу.

— Хорошо работает! — одобрил тот.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Полупьяная толпа понемногу заводилась. Совместное, ритмичное, хотя и глупое действие объединяло, внушало ощущение некой общности, и — через общность, — силы.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Ну, пора…

Борис Андреевич, прищурясь, всмотрелся в толпу, и отчётливо кивнул кому-то.

— Лю-ю-юди!! Аднасельчане!! — сквозь ритмичные выкрики Мунделя и хлопки десятков ладоней раздался женский крик, — Пошли на пригорок!! Не побоимся!! Скажем им! — что мы их не боимся!!

Молодца, — оценил Борис Андреевич, — Это Галка.

— Правильно!! — поддержал другой женский голос, — Все пойдём на пригорок! Скажем подлым сосалкам, что мы их не боимся!!!

Ага. Это Ксеня. Тоже — лишний литр спирта и обещание отпустить сына из казармы домой на неделю. Молодца…

— Вместе!.. Плечом к плечу!.. Соратники, односельчане и друзья!.. Мы все!.. …объединённые одной судьбой!.. Покажем, что нас не запугать!!! Мы — сила! Мы — …»

Хлоп. Хлоп. Хлоп. «- Кто не хлопнет — тот подлец!!»

Ну, вроде двинулись…

— Как же мы пойдём?? Они же нас всех поубивают??! — истеричный женский голос.

— Молчи дура!! — испуганный мужской.

— Не посмеют! Не посмеют, нет! Вместе — мы сила! Мы — сила! Мы — вместе! Кто не хлопнет — тот подлец!! — ещё громче возопил Мундель с крыльца.

— По-о-оошли-ии!! — с привизгом, с дичинкой крик Ксени, заводилы, — На «пригорок»!!

Мэгги из толпы стала протискиваться к крыльцу, к старосте и «активу».

Толпа стала поворачиваться, и, ведомая двумя истерично верещавшими бабами, наконец, двинулась в сторону пригорка…

— Мы — не пойдём! Нет. Не пойдём. И — хлопать не станем! — чей-то голос из темноты. И тут же женский:

— Юра, Юра, Юрочка!! Надо, пойдём, пойдём, пойдём со всеми!.. Подумай, что будет!!..

— … не побоимся, бабы-ыы! Покажем, что мы!.. Скажем им, что о них думаем!!

Уже стало отчётливо светлеть. Ещё минут пять — и совсем утро… Не проспал бы этот дебил — Хронов. Ну, если проспит — на этот раз я его точно прирежу!.. — решил про себя Артист.

— Лещинский! Шарк! — позвал командира, и тот услужливо подскочил.

— Мэгги вон — пропустите сюда… И идите за этими — цепью! Близко не подходите — метрах в тридцати. Оружие наизготовку. Но не стрелять! Кто будет отставать — пинками и прикладами! И — записывайте: кто. Потом всю информацию — вот, Сергею Петровичу.

— Понял… Дневального в казарме, за обстановкой следить — оставить?

— Всех, всех! — в цепь! Всех!

— ПонЯл… Разрешите, эта… выполнять?

— Стой. Если… если вдруг. Я повторяю — если вдруг по вам стрелять начнут… или не по вам, а вообще — стрелять. В бой не вступать — сразу отходите. Понял? Да, ещё. Там, по дороге — вот, семья Сергея Петровича отстанет — их пропустите… понял?

— Всё понял! — Лещинский-«Шарк» метнулся к своим бойцам, распоряжаясь.

… «Мы — сила! Мы — вместе! Кто не хлопнет — тот подлец!» Хлоп. Хлоп. Хлоп. — раздавалось удаляющееся в наступающем свете утра.

— Вот. Неплохо, да? — подошёл воняющий блевотиной и потом пропагандист.

— Молодец, да. Свою пайку отрабатываешь с чувством, с толком!.. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман…» Ишь ты — все, как заведённые!.. Лемминги. Но что «совсем не пьёшь» — это ты, Сергей Петрович, зря…

— Насчёт моих — сказал? — приблизился, спросил экс-юрист.

— Да. Сейчас вернутся. Удачно всё получилось; с этими вот — с Богдановыми. Подыграл нам…

— Так может с лазаретом — не надо?.. И так всё получилось.

— Надо, надо! — возразил староста, — Что ещё там получится — не особо я на Витьку надеюсь! Да и наплевать Грише на Озерских, а вот за своих он рвать будет!..

Он помолчал, потом добавил:

— И паёк нужно списать на кого-то. Он ведь думает, что все живые; а там два бревна уже больше месяца. И — другого случая не представится, и дело сделать — и всё списать! Пока эти-то вот… пошли, хм, «народной дипломатией» заниматься!

Экс-юрист, вздохнув, кивнул, соглашаясь.

— Мэгги! Пошли.

— Иди к чёрту, я на это не подписывалась! — возмутилась красотка.

— Кто тебя спрашивает. Пошли — поможешь! Ты теперь, кхе, «в команде», потому не выпендривайся! Ну что — двинули!

АУТОДОФЕ

— Идут! Идут!! — передали по цепи.

В окопе на пригорке холодно, намело снежку; но всех потряхивает от адреналина.

Идут!

Вот тебе и Новый Год встретили!

В рассветной рассеивающей дымке теперь ясно видно толпу, движущуюся от деревни по направлению к пригорку. Над деревней, за толпой, расползался дым от так и незатушенного горящего домика Богдановых… Впрочем, уже затухает. У них пожар в деревне — а они на пригорок прутся, совсем чокнулись?..

И много же их!.. — думал, глядя в бинокль, Вовчик, — Всю деревню, что ли, согнали?.. Нет, ну что на Новый Год провокации будут — это предусматривалось; но, думал, какие-нибудь пьяные выходки, или одиночные демарши… вот типа попытки Альбертика прокрасться к погребам; но чтобы все попёрлись!..

Глянул на Катьку рядом, утаптывающую снег на дне окопа.

— Катя! Ещё раз по цепи передай — не стрелять ни в коем случае! Они ж там не совсем дураки: если «пригорок» Гришка со своими бойцами не смог взять, с автоматами — то так вот, буром, уж точно не получится… Провокация это! Передай — не стрелять ни под каким видом!

Катерина кивнула.

— Тань, передай: «Не стрелять ни под каким видом! Это — провокация!» Передай по цепи.

Вовчик достал рацию.

— Вадим? Вадим! Как слышишь? Приём!

Вадим вскоре откликнулся; он, как и во время первого штурма, занял снайперскую позицию на колокольне:

— На связи… Что, обстановкой интересуешься? Так слушай: идут… ну очень много идут! Я смотрю — Валерьевна даже. И Борисовы старого деда тащат. И Голицины. И…

Вовчик нервно нажал передачу:

— Вадим, Вадим, я и сам вижу, что идут много; ты суть дела давай — вооружённые есть? Хронов? Староста? Пацаны хроновские??

Ах ты ж чёрт, он же не услышит!.. Но Вадим и так перешёл «к интересному»:

— …вся деревня идёт. А хроновские — сзади, цепью. Типа заградотряда. Старосту и его прихвостней — не вижу… Приём.

— Вадим, Вадим, всмотрись — только хроновские? Никого чужих?.. Приём.

Это было самым важным. Только хроновские уроды-то пригорок точно не возьмут. Да и струсят лезть, даже и под прикрытием «гражданских»: показали им прошлый раз, что тут шутить с ними не будут! Тогда это и правда провокация. Нет, не должно бы быть чужих. Не прозевали бы мы.

Это тут же подтвердил и Вадим:

— Нет чужих… Местные только. Идут, как дураки в ладоши хлопают… Ничего. Подойдут, покричат… Приём.

— Вот! — обрадовался Вовчик, — Я тоже думаю, что это у них алкогольная интоксикация! Будут опять туфту втирать насчёт «Зачем у нас амбар обокрали» и прочее. Ты не стреляй, смотри. Приём.

— Свою Катьку поучи щи варить, сопляк! Учить меня ещё будешь… — донёсся ответ из динамика рации.

Вовчик быстро оглянулся на Катерину — не слышала ли? Нет. Прижавшись к стенке окопа, даёт пройти Геннадию Максимовичу.

Тот подошёл, похрустывая снежком и пригибаясь; за спиной — двустволка.

— Хорь! Ты не вздумай стрелять! Это — провокация!

— Да понял я уже!

— Я сейчас прошёл — всем наказал: «Не стрелять!»

— Да я уже передал по цепи! Давайте, Геннадий Максимович, всё же друг друга не дублировать!

— Не дублировать!.. А ну как у кого нервы… Говорить с толпой — ты будешь?

— Я. Придётся.

— Вот. Ты поосторожней, особо не высовывайся — вдруг из-за того и затеяно: ты выйдешь — а тебя снимут! Хотя среди этих адиётов снайперов, вроде бы, не было, но всё ж таки.

— Учту.

— И скажи им, что не брали мы их продукты, и потому отвечать по пропаже не намерены. И что не уполномочивали за нас с Оршанском рассчитываться, оттого, опять-таки, мы им ничего…

— Да понял я! Скажу.

— Вот. А я на правый фланг ещё схожу, проконтролирую. И ещё, Хорь. Если до стрельбы… нет, я сказал же — не стрелять! Но если вдруг пугнуть надо будет… На.

Геннадий Максимович достал не из патронташа, перепоясывающего его долговязую фигуру, а из кармана куртки пару красных цилиндриков — патроны к 12-му калибру.

Вовчик принял их, рассмотрел. Завёрнуты, вроде как, по заводскому. Только лёгкие…

— Холостые?

— Вроде того. Сын раньше дурью маялся; купил пачку «травматических», с резиновой картечью. Часть так, по воронам расстреляли, вот — осталось. Далеко не летит, но бухает почти как настоящий. Есть чем?..

— Найдём… — Вовчик повернулся к Катерине:

— Кать?.. У тебя трубка-стрелялка с собой?

Та кивнула. Отставив карабин, достала из-под куртки пару трубок. После того, как ей вручили давно уже отобранный у хроновских хлопцев СКС, «стреляльный набор» под 12-й охот-калибр она, как и все девки с коммуны, носила с собой на случай ближнего боя, если совсем уж край.

— Не, мне не надо! — отстранил Вовчик протянутые трубки, — Вот, возьми сама. Перезаряди на холостые, то есть на резину. Если что — пали в толпу прямо! Метров на пятнадцать хоть долетит с короткого-то ствола? — обернулся Вовчик на Геннадия Максимовича, но тот уже ушёл.

Полюбовался на Катькин классический профиль, пока она ногтями доставала из трубки-ствола патрон, да заталкивала только что полученный, «шумовой». Вот чё она комплексует? И не видно почти шрама. Отсюда — так и вообще не видно…

— Кать… — позвал её, чтобы отвлечься, пока там эти, озёрские, топают сюда, — Кать. Как там Зулька?

— Да ничего. Сейчас от отца на кухне прячется, мы там как раз гадали — темно… Порывалась сюда, в окопы, — не пустили…

— Я ей дам — в окопы!.. И что вы там — погадали?

— Да.

— И что? Или секрет?

— Да нет, почему секрет…

— А как гадали?

— Да как обычно — бумагу комкали, потом жгли… — Катерина, кажется, тоже была рада отвлечься от приближающихся неприятностей, — Жгли на перевёрнутой тарелке; потом на стене смотрели тень от бумаги, через свечу… Батюшка сказал, что это всё пережитки язычества и «сплошная психиатрия и психоанализ», но, в общем, не запретил…

— Ну да, чего бы он запретил вдруг? — Вовчик всё поглядывал на приближающуюся толпу — пока ещё далеко… Хорошо, что Катька разговорилась. Радует.

— И кому что выпало?

— Там не выпадает… Там угадывать надо. Рассматривать тень; поворачивая тарелку, и угадывать… к чему душа лежит, говорят, можно угадать. Глядишь и сбудется.

— И что ты угадала? Себе?..

Катерина замкнулась, замолчала. Вовчик, видя такое дело, тут же постарался поправиться:

— А другие что?.. Зулька, небось, тоже гадала?

— А как же. Куда же без неё… — улыбнулась Катя, — Зульке явно крысиная мордочка высветилась. Девчонки её задразнили, что придётся ей от отца в подполе, с крысами прятаться! — А она: «- У бабы Насти в подполе крыс сроду не было, это что-то другое!! Это, может, котик!» А девчонки ей: «- Какой же котик, Зуль — натуральная крысиная мордочка; вон, даже с зубками, — всё, хана тебе!..» Задразнили девчонку, — она усмехнулась, — Неудачный у неё день. Вернее — ночь.

— Ничего-ничего!.. — посчитал тут же нужным проявить оптимизм Вовчик, — За ночью день придёт! И хотя день, смотрю, тоже… своеобразно начинается, но… посмотрим! А у кого что ещё?..

— Да у кого что. У Гузели — что-то вроде горы с тремя вершинами… Мы уж так и эдак. Наташа сказала, что вроде как три человека стоят: мужчина, а по бокам его две женщины… Гуля тут заплакала… Потом — нет, говорим, не люди — вроде как мечеть это, и два минарета по краям… Вроде как мечеть…

— Зулька придумала?

— Ага.

— А ещё у кого что?

— Разное. Аделька гадать не хотела — уговорили. Ей бык с рогами показался. Или викинговский шлем, типа того. Наташе — замок на горе. Лике… Вовчик! — подходят уже.

— Вижу… — Вовчику обидно было, что так хорошо начавшийся разговор прерывается.

— Ты говорить с ними будешь — не высовывайся особо-то.

— Не буду.

— Жируют они там, жируют! — пыхтя от быстрой ходьбы по снегу, шипела женщина, — Ворюги! Ночью музыку слышно было — танцують!

— На наших харчах! — поддержала другая.

— И на наших костях! — согласилась третья.

— Куда мы к чёрту прёмся??.. Зачем?.. — оглядываясь назад, бормотал рядом её муж, таща за руку малолетнюю дочку, всё норовящую упасть и капризничающую по случаю почти бессонной ночи, холода, и нервозной обстановки вокруг.

— Идём, сказано, значит надо… — не оглядываясь на супруга, сообщает жена.

— Жируют, жируют!.. У Хоря-то когда никоновские раскулачили — из подвала добро мешками и коробками, мешками и коробками! Наворовал, напрятал!..

- Откуда же у него столько??

— Наворовал — откуда же ещё! Честные люди эвакуировались с Мувска только что с тем, что с собой и на себе, а у этого куркуля полный подвал забит был; да ещё, Кристинка говорит, с потайной железной дверью подвал-то! Готовился стало быть, — воровал!!

Логика кажется безупречной, и ещё некоторое время все просто молча сопят, преодолевая путь. Периодически оглядываются — их подгоняют лучи фонарей. Хотя уже совсем рассвело, но парни из дружины, идя сзади цепью, не выключают фонарей.

— Мой-то… тоже вон… чего они?? Как баранов нас.

— Поговори ещё — «как баранов». Надо так, значит. В нас-то стрелять не будут, а вот в ребят — запросто. Потому и сзади.

— Эта… Попрыгайлы семья — отстала… Это как, а??

— Молчи давай. Значит так надо.

— Мама, мама! — слышится плаксивый голосок девочки, — А когда мы домой поедем?

— Сегодня, сейчас. Вот скажем всё этим, церковникам проклятым, — и домой! Потерпи.

— Мама, я про когда «совсем домой!» В Мувск. К нам домой. Совсем. Чтоб свет, и чтоб горячая вода?.. И чтоб мультики.

— Совсем домой… — слышится уже женский всхлип, — Знать бы…

— Скорей всего что никогда! — мужской голос.

— Молчи уж лучше! — «никогда!» Тебе что, тут жить нравится?? Я тебе покажу — «никогда»!..

— Всё из-за этих! Из-за церковников и из-за Хоря! — делает кто-то парадоксальный вывод.

— Из-за них! Всё — из-за них! Чтоб они сдохли!

Хрустя снегом и озлобленно, сосредоточенно сопя, толпа приближается к пригорку.

— Чо мы как фашисты?? — сипит Дени-Волк Шевцову, топая вслед за толпой и подсвечивая им в спины фонариком.

— Да пох. й, чо… — отвечает тот. Ему сильно нехорошо. Нехорошо практически всем, кроме чмырей, которым бухать не положено даже в праздник, но Юрка уж очень сильно перепил. Или догнался заначенными «таблеточками», кто знает.

— Су-у-укииии… Су-у-уки-и… — воет где-то в середине цепи Колька-«Тигр», враз, в одну новогоднюю ночь, заделавшийся сиротой.

— И своих гоним… А семью Попрыгалы пропустили, и Мэгги нет!.. — продолжает вполголоса гнуть своё Дени-Волк, в прошлом Денис, менеджер в салоне по продаже сотовых телефонов, ныне боец Озерской дружины «имени Че Гевары», парень «в авторитете», «из основных».

— Да похер… — кривясь и чуть не падая на колени, Швец черпает ладонью снег и заталкивает в себе в пасть.

— Зато жена Андреича тут! — замечает тоже топающий рядом Барсетка, и тут же орёт:

— Чо отстаём, бля?? Кислый — пендаля ждёшь??

— Андреичу на семью похер — все знают… А на Мэгги не похер.

— На Мэгги никому не похер! — хмыкнул Барс-Барсетка, — Я б ей дал лососнуть тунца! Тока Андреич её только под особых людей подкладывает. Типа Гришки.

— Угу. Я тоже слышал. Но… врут небось. Треплются.

— Может и врут. Может и не врут…

— Да по-охер… — хрипит Швецов, — Бля, я щас убью кого-нибудь, если мы ещё не пришли!

— Ага. Давай. Опять «децимации» хочешь?.. Нуевона. Идём…

— Как думаешь — Богданов «с пригорка» был?

— Данунах!.. — Дени оглядывается, не слышит ли кто из посторонних, — Какого хера «с пригорка»? Ты Мунделя больше слушай.

— Ну, посланный?

— Данунах. За Илью он мстить шёл, ясно же. Был бы он «с пригорка» — дали бы ему что-нибудь посерьёзней, чем топор. И Селёдку он бы тогда не так, чисто топором ткнул, а зарубил бы — а потом уже бы в казарму… а он его не хотел убивать.

— Оттого и нарвался.

— Ага. Оттого и нарвался. Благородный, бля, типа.

— Если б ему Тигр попался — он бы его замочил…

— Однозначно замочил бы его, да. А тут — как дурак…

Лежащий на реквизированном у соседей туристическом коврике, хотя и с подстилкой из веток, Хронов замёрз до какого-то уже онемения, до полного окоченения; и уже соображал только одно: вот оно, о чём говорил Борис Андреевич, «Хозяин», вот! — идут.

Наконец-то!! — чёрт бы их всех побрал вместе и по-отдельности!! Сволочи! Из тёплых домов, — и ползут, как черепахи, еле-еле! Скоты! Как же я замёрз, кто бы знал!! Суки. Уже и спирт не греет, только в голове шумит и чувствительность в пальцах пропадает!.. Или отморозил?? А, не, не, не отморозил — двигаются! Сволочи. Ну, я вам сейчас устрою!.. Суки, из тепла прётесь!..

Он подтягивает к себе карабин и снимает его с предохранителя. Патрон уже давно дослан. Сей-ча-ас… Чо там Хозяин говорил — кого?.. Ксеню эту самую?.. В голову??! Да он с ума сошёл! — с такого расстояния не то что попасть — рассмотреть-то кто есть кто невозможно! Насмотрелся боевичков про киллеров-снайперов, что ли? Буду лупить просто в толпу! — решил Витька, и приложился. Сей-ча-ас… как до кустика вон дойдут… Вот, встали. А, что это?.. Хорь, что ли, орёт что-то? В него бы… но не, не достать — тухлый номер; не показывается особо-то; да и расстояние… А, в толпу! Два-три раза, как сказано — и греться!!

Озерье. Возле избы-лазарета на противоположном по направлению от церкви конце деревни.

— Боря, ты совсем, что ли, жалости не знаешь? — поливая стены лазарета бензином из трёхлитровой банки, спрашивает БорисАндреича Мэгги.

Она уже поняла и что будет, и зачем её сюда потащил Артист — в очередной раз чтобы повязать кровью. Сволочь. И чтоб повыпендриваться, — ему без аудитории тоскливо, без аудитории этот гад только девочек в сарае пытать может…

— Подожди, всё не лей… — останавливает её тот, — Куда ты на голые стены хлещешь?? Бензина и так еле-еле! Эх, соломы бы!.. Ведь разгораться долго будет… Ах ты ж чёрт…

— Навыка нет в поджигательстве?? — зло шипит в ответ Мэгги. Бензин попал на рукав её норкового полушубка, и это бесит её больше, чем вся эта затей с «сожжением Рима».

— Нет навыка, нет… Мудель! Сергей Петрович!.. — свистящим шёпотом зовёт он пропагандиста, — С той стороны — облил?

— Облил… — появляется «гений пропаганды» с такой же трёхлитровой, как у Мэгги, банкой.

— Стойте здесь… — Артист выглядывает из-за угла, видит стоящего настороже напротив уже подпёртой снаружи двери дома юриста с готовым к стрельбе Кедром с навинченным на ствол глушителем, — ай, запаслив Попрыгайло!.. Как бы не стрельнул, чего доброго, — что там придёт в изобретательную юристову голову… Нет, вроде адекватен — стоит, ждёт.

— Ну что — поджигаем?..

— Постой! — ещё одна мысль приходит в голову Артисту, — Эти-то! Трупаки — в сарае. Два парня и баба. Они ж у нас «числятся» как живые, лечащиеся, — парни-то. Давай-ка их сюда… в сени, что ли, хотя б.

— Я трупы таскать не стану! — злобно ответила Мэгги, оттирая снегом испачканный рукав, — Не женское это дело!

— Тебя и не заставляют… Эх, самому придётся… Сергей Петрович — помоги. Пойдём.

Ещё десять минут уходит на то, чтобы, поминутно прислушиваясь и стараясь не нашуметь, перетащить три задубевших на холоде трупа из тёмного сарая по двору к входной двери дома.

- Ну… отопри, что ли, Вениамин Львович… Затащим в сени.

— Ишь ты, как уважительно — по имени-отчеству! — шипит рядом Мэгги, — Подельники-убийцы всегда друг друга по имени-отчеству, или это только ты такой интеллигентный?

— Мэгги, ты… ты достукаешься, — я тебя в этих же сенях запру! — затаскивая покойников в дверь, хрипит Артист.

— Не запрё-ёшь! Кто тебе тогда покойницу изображать станет, ведьмочку-Варлей, кого ты трахать будешь?? Попрыгайлу или Муделя вонючего? Или, наконец, до своей жены снизойдёшь, или кто она там тебе??

— До-сту-каешься!.. — сипит Артист, — трупы тяжёлые, холодное и неудобные в переноске, — Эх, сюда бы ещё Рому… Рому из подвала присовокупить… Да и Морожина, и остальных… а то… «весна покажет, кто где срал»… но не тащить же…

Наконец тяжёлая и противная работа закончена; все вышли во двор, с сенях только пыхтящий Мундель-Усадчий поливает стены и дверь топливом.

Прислушиваются.

Тишина, только поодаль по-утреннему погавкивают полусонные собаки.

— Насчёт жалости, Мэгги. — оттирая брезгливо руки какой-то тряпичной шапкой, достанной из-за пазухи, сообщает бывшей приме мувского шоу-балета Артист:

— Жалость — плохое чувство. Оно социумом воспитано и заставляет делиться своим с чужим — для выживания социума. А при чём тут интересы социума и мои?? Жалость способствует выживанию социума за счёт индивида. А мне, индивиду, совсем не улыбается, чтобы социум выживал за мой личный счёт! Жалеть? Я скорее юнита из ВарКрафта пожалею — он мне больше симпатичен, чем этих… Вот так-то, Маша, насчёт жалости…

Вдали стукнул отдалённый выстрел, и тут же ещё один. Целая россыпь выстрелов. Ещё и ещё.

А, началось!

— Давай, Сергей Петрович, поджигай! Да брось ты свой портфель!

Мундель, поставив у ног расстёгнутым свой неизменный портфель, неумело чиркает зажигалкой, пытаясь поджечь тряпку, намотанную на щепку, — но искры летят, а огня нет — газ замёрз…

Перестрелка, так быстро и «обильно» начавшаяся, так же быстро и затухает. Ну, теперь спешить — сейчас все обратно побегут…

— Да сколько можно копаться, чернильница ты сраная! Спичек нет, что ли??

Мундель расстроено мотает головой; подскочивший к нему юрист выхватывает у него из рук самодельный факел и достаёт другой рукой из кармана «зиппу»; «Кедр» у него болтается на ремне на шее, как шмайссер у гитлеровцев в старых фильмах; но тут вдруг в доме, на выходе, скрипит дверь… В сенях кто-то сдавленно ахает.

— Успокой его!!! — шипит Артист, распахивая куртку и торопливо доставая из кобуры Стечкина.

Юрист бросает и факел, и зажигалку на снег; и, подхватывая болтающийся на груди пистолет-пулемёт, устремляется в сени.

— Тч-тч-тч-тч! — раздаётся оттуда короткая «бесшумная» очередь. И снова: — Тч-тч-тч!

Артист тоже скрывается в дверях дома.

Сейчас бы их самих тут подпереть — да и зажечь! — свирепо думает Мэгги, косясь на журналиста: тот, прижимая к груди локтём одной руки обрез охотничьего ружья-вертикалки, который наконец достал из валяющегося у ног портфеля, другой рукой чиркает поднятой зажигалкой. Маленький огонёк лизнул тряпку на факеле — и погас. Он чиркает опять… Эх, нет пистолета! Хотя бы травмат!.. Дура, надо было и травмат вместе с деньгами взять, был же…

Из дверей появляются юрист и Борис Андреевич, волоча под руки обмякшее тело в кальсонах и тёплой нижней рубахе, всей на груди и спине чёрной от крови. Бросили его, не вытащив полностью из дома, прямо на пороге. Юрист тут же брезгливо стал оттирать руки снегом.

Артист, присев на корточки, заталкивает убитому в руку скомканную шапочку, бормочет:

— Вот так вот, удачно! Он хотел воспрепятствовать, типа; схватил нападавшего, — а его застрелили!..

Из дома доносится крик:

— На помощь, на помощь! Нападение!

Пусть орут. Оружия-то у них нет.

— Вениамин, стрельни-ка ещё раз туда!.. Да, сквозь дверь, или сквозь окно — без разницы! Ну, ты зажёг, наконец??

Журналист-пропагандист уже справился с факелом; тот пылает ярким жадным пламенем.

— Пошёл, пошёл, что стоишь?? Вокруг дома, где поливали! — поджигай!!

Тот бросается поджигать.

— На помощь!! На по… — раздаётся из дома.

— Тч-тч-тч! — отвечает очередь «Кедра», коротко звякает стекло в окне и крик обрывается.

«— Ещё бы сарай поджечь» — думает Артист, — «Чтоб вопросов не возникало, «куда трупы сбежали». Но на сарай бензина нет, и так последний посливали где можно. А, обойдётся как-нибудь. Никто не пикнет».

И, застёгивая кобуру под курткой, оборотясь к Мэгги:

— Аутодофе, сиречь сожжение еретиков на костре в средние века. Вот тебе и «горящий Рим»!.. Неужели это и есть мой уровень? — иногда думаю… Сколько суеты, ты только посмотри!.. У Торквемады, также и у Нерона, полагаю, были всё же исполнители, не приходилось так унижаться!.. Но, тем не менее — дело сделано!

УТРО НОВОГО ГОДА

Ну, всё прошло, как задумано. Даже Хронов не подвёл, чего больше всего опасался Артист: с этого скота сталось бы плюнуть на всё и задвинуться куда-нибудь бухать и греться. Но, видать, и страх перед «Хозяином», и желание вернуть своё прежнее положение в дружине и в деревне оказались сильнее природного расп. здяйства: Витька, греясь только регулярными дозами спирта под тушёнку, вылежал-таки нужное время в засаде — и стрельнул в толпу. Не раньше и не позже — во-время, когда высунувшийся из-за бруствера Вовчик начал в чём-то убеждать наконец остановившуюся толпу, а оттуда крикливо стали его в чём-то «переубеждать».

После первого выстрела как прорвало: захлопали выстрелы с обеих сторон; кто-то завизжал, а заорали так практически все, — и ломанулись назад, прямо на цепь Витькиных дружинников, ведомых Лещинским.

Витька ещё пару раз саданул из винта в мятущуюся толпу; благо с такого расстояния только «в толпу» и можно было надеяться попасть; а подбираться ближе он опасался. Увидев, как все, — и просто жители, и дружинники, одним общим стадом побежали в сторону деревни, он, в свою очередь, также быстро отполз назад и в сторону, и, вскочив, по большому кругу также помчался к деревне.

Задание было выполнено, прежние грехи смыты — он так понимал ситуацию. Теперь в дружину: нащёлкать по ебалу Лещинскому, который — он видел это, — теперь какого-то хера изображал из себя командира, — и похер, что заместитель, набить ебало и всё! Потом пожрать чего-нибудь горячего, хоть картошки, жареной на сале и согреться, наконец! Потом вы. бать Кристинку. А потом — видно будет! Новый Год ведь всё-таки!!

Со стороны пригорка, кажется, кто-то несколько раз выстрелил и в него; во-всяком случае пара серьёзных «шмелей» со своим «жжжж!» прожужжали, казалось, рядом; но это могло и просто показаться, и он только наддал темпа.

На месте, где только что клубилась немалая толпа, теперь остался только взрытый до земли нечистый снег; несколько брошенных или оброненных в бегстве носильных вещей и два шевелящихся тела — женщины и ребёнка. Ещё одного раненого человека, панически спеша, оглядываясь, уводили вслед за бегущей толпой родственники.

И снова ударили в набат: Мундель-Усадчий колотил в подвешенный газовый баллон часто и тревожно.

И опять, осатаневшие от произошедшего, от такой дикой и суматошной «новогодней ночи», жители Озерья, ещё не добежавшие даже до своих домов, получили старое-новое направление движения: «на площадь, на вече»!

Впрочем, не все: Степановы, шедшая вместе со всеми родня теперь покойного Петра Ивановича, бывшего уважаемого директора Оршанского лесхоза; затем — «сепаратиста» и врага, застреленного не так давно никоновскими хлопцами, наплевав на все набаты, двинулась прямиком домой. Их не задерживали…

Запыхавшиеся, взмокшие, испуганные и ничего не понимающие «честные труженики Озерья» опять столпились на площади. Теперь уже не молча — плакали и переругивались в полный голос; как солдаты, только что пережившие мощную бомбёжку:

— Господи, господи!! Это же надо — ведь только подошли, только слово сказали!..

— Сразу стрелять!!

— Где моя Натуся?..

— Это не люди, это изверги какие-то!!

— Христопродавцы!

— Попали в кого, нет?

— Как же нет — вон, Серебрякову в бок! Еле вынесли.

— Всего-то — поговорить хотели! Как с людьми!.. Не-ет, с ними нельзя «как с людьми!» Теперь окончательно ясно! Зверьё! Зверьё!

— Ведь только слово сказать успели!..

— Где моя Натуся??

— А у них кто там вылазил — Хорь?

— Он! Сволочь. А я ещё его бабку знала. Хорошая была женщина! Кто знал, что у неё внук-убийца вырастет! Лучше бы она его в младенчестве удавила!

— Где моя Натуся?? Где Натуся моя, я спрашиваю!!

— Вроде как сначала не с пригорка стрелять начали, а со стороны леса. А потом — с пригорка.

— Ой, разве углядишь, откуда начали! Отовсюду начали! Сволочи!

— Да-да, и с окопов ихних — бах-бах-бах! Бах-бах! Вон, Серебрякову в бок!

— Да чё же вы его сюда несёте!! Да вы ж его домой несите, — он же кровью у вас истечёт!

— Натусю видели мою кто нибудь??

— Натусю, Натусю… Там твоя Натуся осталась, кажись.

— А-ааах!!!

— Да не падай, чё ты как дура. Раненая она, или ногу подвернула. Я ещё оглянулся — живая, шевелится. А вот Клава, Клавдия Михайловна — кажись всё… Тоже там осталась…

— Чё ж вы!!!

— Пошла ты, дура; за своей дочкой сама следить должна!! Идиотка.

— А-ах! Я сейчас же туда, туда, за Натусей!

— Держите её! Куда?? Тут же тебя и застрелют! Не пускайте дуру!..

…БАМММ!!! — оборвал шепотки, слова, крики и визги последний удар набата, призывая к молчанию.

Опять под фонарём оказался Мундель-Усадчий, со своим неизменным портфелем; теперь кроме пота и блевотины воняющий ещё и бензином:

— Озерцы!! Братья! И сёстры. Никто, я повторяю — никто не ожидал такой подлости и такого коварства от подлой клики шакалоподобных крыс, фашистских тварей, ублюдков и подлых убийц, клерикальных подонков с пригорка!!

Он строго оглядел притихших озерцев, теперь стоявших вперемежку с бойцами дружины, и продолжил:

— Как последние сволочи, воспользовавшись благородным народным негодованием, воспользовавшись порывом народной души пойти и сказать всё в лицо подлым ублюдкам, коварные церковные крысы вместе с подлыми шлюхами ботоксного недо-фюрера Хоря, совершили очередное преступление!!..

Все горестно покивали, соглашаясь, что да — преступление, и, — без сомнения! — подлое!.. Но как же ты достал, Мундель-пропагандист… Но никто не осмелился даже намёком, словом, шёпотом дать понять, что… Не те времена, да. Не те порядки. Не на профсоюзном собрании.

А Мундель продолжил, возвысив голос:

— Они не просто расстреляли мирную, безобидную демонстрацию безоружных граждан, идущих законно выразить свой протест, но и…

Он выдержал нестерпимо-долгую театральную паузу, и, наконец, с надрывом бросил в толпу:

— Они напали на лазерет!!

В толпе ахнули.

— Они убили всех больных!!! — закричал он.

— Они подожгли лазарет!!! — завизжал он в экстазе, тыча пальцем себе за плечо.

Теперь все увидели, что в стороне в небо поднимается густеющая струя дыма.

— Бож-же мой!.. Так надо же тушить!!

— Стоять! — строго оборвал староста.

— Бесполезно! — трагически понизив голос, сообщил пропагандист, — Мы только что оттуда. Там… там все убиты. Проклятая бандгруппа, отстреливаясь, ушла в лес; а затем, конечно, на пригорок, к церкви!

— Все убиты?.. Раненые, больные…

— Все!! Мы видели их!.. Это они — подлые фашисты с пригорка!!

Артист, сохраняя на лице выражение приличествующей моменту скорби, смешанной с негодованием, слушал пропагандиста-агитатора с подлинным удовольствием: ну смотри, как хорошо излагает, собака! И паузы где надо. И голос дрожит, и надрыв этот… Молодец! Ну ладно, достаточно. Побегали, погрелись; получили и зрелище; и темы для разговоров на кухнях на ближайшие дни — и будет!

Он выступил вперёд, и пропагандист тут же уступил ему место.

Артист был краток и убедителен; он не растекался эмоциями; он говорил коротко, жёстко и ясно, как подобает говорить командиру корабля, получившему торпедную пробоину, и раздающему приказы верному экипажу:

Во-первых, объявляется «осадное положение». Всем находиться по домам; выходить — только за водой к колодцам, не задерживаясь; к соседям — не заходить!

Пайки — отменяются. Вообще. Вплоть до «решения вопроса с пригорком».

Третье. Сегодня же он связывается по радио с Никоновкой, со штабом Оперативного Отряда, и вызывает их для полного и окончательного решения вопроса «с пригорком» — любыми силами и средствами!

Четвёртое. Любого рода контакты сейчас, или, вскрывшиеся — в прошлом, с «подонками с пригорка» наказываются… смертью! (В толпе, слушавшей затаив дыхание, задвигались, опасливо поглядывая друг на друга)

Пятое. Сейчас все расходятся по домам. Остаются по одному человеку от каждого домовладения, для вхождения «в комиссию по расследованию преступлений церковников и околоцерковной клики». Возглавит комиссию — вот, конечно же, известный мувский юрист, по-английски, можно сказать, лоер, Вениамин Львович Попрыгайло… Необходимо задокументировать всё произошедшее, всё! Особое внимание обратить на улики! Чтобы ни у кого не возникало сомнений, что подлую преступную клику необходимо истребить!

Раненые, оставшиеся на пригорке?.. Или даже убитые? Это… Вениамин Львович, это тоже нужно задокументировать. Их судьбу — судьбу заложников, если они, как вы говорите, остались возле пригорка, на месте чудовищного расстрела безоружных — мы выясним позже.

Бойцы дружины… эээ… будут патрулировать улицу деревни, и — предупреждаю! — каждый замеченный на улице будет восприниматься как враг или как пособник врага, и, предупреждаю! — расстреливаться на месте!

— А сейчас — расходимся, господа. Расходимся. Напоминаю — остаётся по одному человеку от домовладения. Расходимся. Сбор — только по набату, или по персональному вызову из дома.

«Господа» прозвучало как издевательство, — подумал Артист, глядя на перешёптывающуюся и расходящуюся толпу, не убирая с лица сурового и озабоченного выражения, — Но не скотами же их называть, как они заслуживают? Или как там было? «Милостивые государи и сударыни…» Тьфу. Ну, пойдём, что ли, ввязываться с Гришей… Посмотрим, что он сейчас скажет!

Радиостанция была установлена в «подсобном помещении» казармы — где раньше была конурка Хронова, а сейчас организована «комната для свиданий».

— … да, вот так вот, Гриша!! — голос Бориса Андреевича был одновременно и скорбен, и суров, — Достукался… ты! Говорил я тебе, что нельзя затягивать, что нужно вопрос с Вовчиком и его друзьями решать радикально! Пока ты тити там в Никоновке мял и яйца высиживал… да-да. Всех! Как? Финт и Лягуха?.. Это кто… Зябликов? Бивлев… Валерка? Я же сказал — всех!

Отстранил от уха трубку радиотелефона, из которой раздавались яростные вопли нынешнего «Военного Коменданта Никоновского района», оглядывая загаженное помещение. Надорванная обёртка от презерватива… и вонь какая специфическая. Интересно — они что, прям тут, на письменном столе шпилятся? Видимо так.

Уловив паузу в гришкиных воплях, снова вклинился:

— А не ори, Григорий! Я тебя предупреждал, что этим кончится! А теперь всё налицо… Все улики, я тебе говорю. Я понимаю, что тебе на оршанских наплевать — народу не наплевать! А и в Никоновке узнают, а как же, дойдёт… Постреляли гражданских, ни в чём не повинных!.. …раненых и больных сожгли, такое вот зверство… …с тебя спросят — как ты порядок поддерживаешь на вверенной… Скажут: «- При Громосееве такого не было!» — что ты ответишь?? Вот… Да… Да, и что родственникам убитых сказать… Тут одно только решение может быть, Гришенька; и ты знаешь какое…

Помолчал, выслушивая рокочущий возбуждённо в трубке Гришкин голос, рассматривая мятые страницы из порно-журналов, приколотые или приклеенные по стенам…

Дослушал, подвёл черту:

— Вот, давай так и договоримся. Этот вопрос нужно решить радикально. БыТээР, говоришь? Очень хорошо! Ждём…

Ну что ж. Вопрос решён. И Гришка, видимо, приняв решение, успокоился; и уже говорил внятно, не захлёбываясь от ярости. Борис Андреич отвечал:

— Да… Ждём, Гриша, ждём… Да, неделю ещё продержимся полагаю. Займём круговую оборону… Что?.. Мэгги? Ах вот ты о чём… Да, спрашивала про тебя. Да что говорить — постоянно про тебя спрашивает! Я прям ревную, ха-ха. Запала на тебя, можно сказать! Конечно, ждёт! Приезжай… всё будет, уверен. Да. Да. И это тоже. Давай, жду. До связи.

Отключился.

Так это ещё что… За дверью, судя по звукам, кому-то явно били морду; только староста прежде, увлечённый разговором, этого не замечал:

— Сука-падла! Н-на! Охерел совсем! Чо ты тут о себе??.. Нна!

Ого, да голос-то Витьки Хронова. Вернулся, лиходей.

Скрипнул дверью, выходя; на всякий случай держа руку у кобуры.

Ну так и есть: в полумраке большой «прихожей», около печки «вернувшийся к исполнению обязанностей» Витька избивал Лещинского, по законам стаи объясняя, кто есть в стае альфа-самец, и какие ему требуется оказывать знаки внимания, почтения и подчинения.

«И.О. Командира» Лешинский — «Шарк» валялся у печки на полу, а разошедшийся Харон охаживал его уже ногами:

— Совсем ох. ел, падла?? Куда весь спирт ушёл?? Кто разрешил?? Да я срать хотел, что ты «исполнял обязанности»; ох. ел совсем, авторитетом себя почувствовал?? Н-на!

В дверях собственно казармы толпились любопытствующие бойцы.

— Хронов, прекратить! — негромко сказал Борис Андреевич, и с удовольствием отметил, как он моментально был услышан и понят: Витька прекратил избиение, а любопытствующие тут же испарились обратно в казарму, захлопнув дверь.

— Лещинский… пшёл вон. — Ещё одна негромкая команда, и избитый «бывший новый» командир, подхватившись с пола и, оставив валяться в углу свой карабин, пулей вылетел из прихожей на улицу.

— Вернулся?.. Что, сходу приступил к «исполнению обязанностей»? — осведомился староста, улыбаясь, — Ну, молодец, молодец… Не подвёл — хвалю. Спишем твои грехи, ладно… Тем более что Гришка со своими вскоре прибудет, и даже бензин обещает — много; и даже — БэТР у него будет; а не только сраный автобус, как в прошлый раз; так что пригорок мы раздавим как… Не обморозился, ничего? И сразу, ха-ха, дисциплину подтягивать прибыл, а? Молодец!

Скрипнула входная дверь, появился юрист Попрыгайло; явно чем-то расстроенный.

— Ну, иди, иди, Витя, продолжай крепить дисциплину… — отослал Хронова староста, и, когда тот убрался в казарму (где тут же началось выяснение отношений с матами и угрозами), обратился к юристу:

— Чего не весел, ПопрыгАй? Или все трупешники, пока мы тут митинговали, собрались, и, ожив, в лес убежали??..

— Трупешники все на месте! Как и погорельцы в доме! — вполголоса возразил злой юрист, от которого здорово несло гарью, — А вот вещдоков мы не нашли! То есть, для правдоподобия, как мы и договаривались, я вперёд мужиков запустил — пусть поохают да поужасаются, да сами принесут, что нашли… А они ничего не нашли! Нет, то есть нашли: гильзы там… следы… наши, кстати, следы; но я сказал, что мы тут пробегали уже. И… больше ничего. Ни шапочки, ни арафатки.

— Как «ничего»?? — подскочил от изумления Борис Андреевич, — Шапочка — в руке у этого, — что мы у порога положили! — он опасливо покосился на дверь казармы, из-за которой раздавались полные злобы вопли Хронова, и ещё понизил голос, — А арафатка — сбоку, где стена без окна. Там смотрели?

— Да везде смотрели!! — зло сплюнул юрист, — Везде! Сначала эти, выборные; потом я сам. И — нигде нету!

— И в руке?..

— И в руке — нету! Пустая рука, блядь!!

— Ах ты ж… …твою мать! Как так могло случиться?? — Борис Андреевич был искренне обескуражен, — Так тщательно подготовить всё, и вдруг!.. А я уже в район отрапортовал, что «все доказательства»… Ситуация… Куда ж они… Может, пока ты не видел, — прибрал кто из мущщин?..

— Да ты что! — махнул рукой юрист, — Они там так все пересрали!.. Чуть что: «А вот тут взгляните, Вениамин Львович!» да «С этим что делать, Вениамин Львович?». Коснуться боялись. Нет, это не они.

— Вот ведь чёрт! Такая комбинация срывается!.. — не на шутку расстроился Борис Андреевич, — Так всё продумано, подготовлено…

— «Продумано, подготовлено!..» — передразнил юрист, — Агаты Кристи перечитал?? Прежде чем свои «оперативные комбинации» разыгрывать, надо было со мной посоветоваться! И я бы тебе сказал по своему опыту, что «чем тоньше сшито — тем чаще рвётся». А работают только простые, кондовые, как кувалда тупые комбинации!

— Да куда ж проще?? — запротестовал староста, — Чтобы пришли, и нашли вещдоки! И представили их для…

— Да не надо это сейчас совсем! — махнул рукой, обрывая тираду старосты, юрист, — Проехали этот период! Вот после «децимации» и проехали! Не нужно сейчас никаких «вещдоков» и «доказательств»! Как мы сказали — так всё и есть. А кто не согласен с «генеральной линией» — к стенке!

— Ну да, ну да, где-то ты прав… — расстроено согласился Борис Андреич, которому, тем не менее, претило такое примитивное действо. Тонко чувствующей натуре Артиста хотелось интриг, Гамлетовских страстей, тайных комбинаций… А тут такая банальщина: «Как мы сказали — так и есть, стало быть!» Тьфу! Зря только гарнитур с камешками передавал.

Чччёрт… Ну ладно. Сейчас только Хронова проинструктировать по ситуации — и можно домой, обедать. Что он там? — опять уже кому-то морду бьёт?.. Ну, неугомонный парень!

Вернулся домой в неважном настроении.

Всё, вроде бы, в целом прошло как надо: «пламенная речь» Мунделя, «прыг-скок», «психический, народный» «поход» на пригорок; во время которого инсценировать-спровоцировать «Расстрел мирной демонстрации»; а за это время — операция по сожжению лазарета — для заметания следов по присвоению пайковых продуктов; да чтобы «больные» не вздумали жаловаться, рассказывать, как с ними плохо обращались: плохо и редко кормили, почти не лечили, ограничивали с дровами… И плюс к этому — подкинуть следы, организовать наводку на «пригорок», чтоб Гришка и на этот раз не вздумал вильнуть, а шёл бы до конца. И «гайки завернуть» в деревне окончательно — чтоб пикнуть боялись!

И всё, вроде бы, неплохо получилось, — но вот последний штрих…

Как всё же красиво у Шекспира в «Отелло» с платком вышло; и как тупо у нас тут… ну, какие времена — такие и «интриги». Чёрт бы их побрал…

Мунделя опять не было — где-то явно «проповедовал»; а вот жена уже истопила печь, и в доме приятно пахло разогревающимся борщом.

Артист снял куртку, и принялся было стаскивать через голову ремень с тяжёлой кобурой, когда в сенях стукнула дверь. Он подумал сначала, что явился пропагандист, и выглянул в кухню, чтобы позвать его обсудить ближайшие планы; но это был всего лишь Хокинс, принёсший с колодца ведро воды. В пацана с трудом, постепенно, но всё же удалось заложить понимание, что в жизни ему, уроду и недоноску, никто ничего не должен; и чтобы кушать, да спать в тепле — одного умения гамать в компьютер недостаточно, нужны и бытовые услуги…

Об-ба… А что это у юнги за новая шапочка?..

— Хокинс, подь сюда!

Поставив ведро возле печки, тот опасливо присунулся к двери. За побитый клофелин и невыполненное поручение уже влетело, было; но тут, вроде как, запахло продолжением…

— Сюда, сюда, я сказал, в комнату входи… Да не разувайся, хрен с тобой, потом подотрут.

С минуту его рассматривал немигающим взглядом; с удовольствием отметил, как тот начал мелко дрожать, и явно не от холода. Боится, сволочь! Значит — уважает.

— Голова-то как, Джимми? Болит?

— Не… То есть болит, конечно; и шишка. Но так — ничего вроде… — опасливо отвечал тот.

— Прирезал, значит, Вадимову младшую, гришь?..

— Я… я ж говорю — неточно… Пырнул её два… нет, три раза; один раз — вроде как в живот. А потом эти, ну, ихние набежали, и я, это… отступил.

— Отступил, значит… Шапку где взял?? — прямо спросил Артист.

— Ааа?.. Чё? Какую шапку? Ааа, эту… Эту, нууу… — лапая шапку, натянутую поверх бинтов, быстро соображая, что соврать, и в чём сейчас его косяк, замельтешил подросток, — Этуу… давно у меня… Не помню уж. Папина, вроде.

— Папина… — разглядывая ублюдка, задумчиво проговорил Артист, — Я тебе сейчас в глаз выстрелю, сволочь. Или ты говоришь, где и как взял шапку, и… и что ещё, или конец тебе, — так и знай!

— Да чо сразу конец-то?? — не на шутку испугался тот, — Ничего особенного… Взял… У этих — у покойников.

— У каких покойников??

— Там это… Ну, когда всех на сбор зазвонили, я смотрю — горит! Ну я — туда. А там… там сильно уже горело. Ну и вот. Там один покойник лежал — у него в руке шапка. Ну и взял я. А чо? Ему зачем? А у меня моя в крови вся, — я её снегом затёр, и на кухне вон сушицца повесил. И всё… Чо такого-то?

— Урод. Дитя нездоровых родителей. Бастард. Нет не «всё». Ещё что «там» нашёл, поднял?? Быстро, сволочь!

Поняв, что запираться бессмысленно; и Хозяин явно что-то знает, если не всё; а смягчить-разжалобить за очередной свой неведомый самому косяк можно только чистосердечным признанием и не менее чистосердечным раскаянием, Хокинс тут же и раскололся, как перед директором в школе, когда его прихватила уборщица за подглядыванием в женском туалете. Тогда сошло, — смотришь, и сейчас сойдёт; чо такого-то…

«Движимый деятельным раскаянием», как сформулировал бы юрист, Хокинс принёс и подобранные на месте пожара вещи: кроме шапочки ещё и защитного цвета платок-арафатку, который планировал загнать кому-нибудь из хроновских бойцов, тащившихся по военной атрибутике; а также носовой платок — явно женский, потому что свежий, аккуратный и пахнет духами…

Платок Артист сразу же отложил в сторону, понюхав: явно Мэгги, дура, обронила.

За шапочку и арафатку… ну что с ублюдка возьмёшь? Как доказательства чего-то это уже не то… Впрочем — правильно юрист говорит: проехали период обязательных доказательств. Теперь как скажу, так и будет.

Следующий день — и опять набат: всем собраться «на площади», возле казармы.

Борис Андреевич сначала сомневался — стоит ли, чего народ дёргать? — но юрист сформулировал чётко: надо у народа вырабатывать условные рефлексы. Звонят — всё брось и иди. И похер, что нового ничего не случилось; и сказать людям особо нечего — пусть привыкают: власть зовёт — обязан явиться. Полюбому. А то власть накажет. На то она и власть.

Снова шеренгой стояли парни из дружины, с карабинами наизготовку, — теперь уже под командой Витьки-Харона. Снова с крыльца-трибуны пропагандист распылялся насчёт Хоря-недофюрера, «сосалок» и «фашиствующих клерикальных убийц» — его слушали уже привычно, как завывания январского ветра.

Из-за угла дома-казармы торчали уже заметённые снежком ноги убитого террориста — Богданова. Хоронить его, конечно, никто и не подумал. Весной, всё весной. Или вообще — оттащить в старую школу, пусть там валяется. Ботинки с него сняли, видны были только ступни ног в рваных на пальцах носках.

Затем место на крыльце занял БорисАндреич, и опять, коротко и ясно довёл до сведения — что скоро прибудет спец-отряд; что и «сосалкам», и попам — всем на пригорке будет очень несладко. И что вот… при более тщательном и внимательном осмотре места происшествия — сгоревшего лазарета то есть, — обнаружены несомненные улики. Вот: шапочка. Все помнят — такая у Вадима Темиргареева была, у подлого мувского мента, который теперь записной убийца у церковников. И вот — арафатка, она же шемаг, — платок такой нашейный; все помнят — Хоря эта вещь. Помните ведь, да?? Постоянно с ним ходил, с осени как.

Народ, как в «Борисе Годунове» у Пушкина, «безмолвствовал».

Суки. Аудитория какая неблагодарная тут образовалась; ради них тут стараешься, землю роешь, оперативные комбинации изобретаешь, интриги… а они стоят как стадо баранов!

Артист стал закипать.

— Ну?? Помните же эту шапочку — и этот платок?? Ни у кого в деревне такого не было!

Народ безмолвствовал. Артист обвёл первые ряды гневным, цепенящим взглядом: задвигались, ёжась:

— Кажись… за шапочку не скажу — а платок у Хоря такой был, да.

— Хоря это… как его? Арафатка, да. Зелёная. У… у парней вон, есть, у двоих — но у них чёрно-белая и песочная. Точно — Хоря. Его.

— Они это. Да. Они.

Артист благодарно улыбнулся поддержавшим его; и хотел было продолжить, но тут вылез со своим «мнением» тот самый козёл, опустившийся вдовец убитой ещё летом бандитами Юлички, Максим Георгиевич:

— Я за вещи ничего не скажу, но вот Хоря я вчера видел… эта… Когда к пригорку подошли — он с нами разговаривал… Кричал что-то. Это точно — Хорь был. Который Вовчик.

В толпе задвигались. Несколько человек кивнули. Да, Хорь был на пригорке. Вовчик.

— Ну и что?

— Ну как же, как же… Ведь лазарет загорелся когда мы возле пригорка были — и там Хорь… Стало быть, не мог он в это время у лазарета быть, поджигать… А вот Вадима — нет, Вадима не видели…

Артист опять упёрся говорившему в лицо пронзительным, гипнотическим взглядом:

— И что ты этим сказать хочешь??

— Что, Хорь не мог свою арафатку кому-нибудь одолжить, кого поджигать лазарет послал?? — с привизгом воскликнул юрист рядом. Идиотская, совершенно идиотская идея с этими «доказательствами»; вот и приходится теперь кувыркаться, выдумывая всякую по. бень!..

— Мало тебе вчера по голове настучали?? — прошипел и Мундель.

Но вдовец Юлички отвечал с глупой лихостью и бесстрашием юродивого; которым, собственно, с некоторого времени, и был по сути:

— Этот платок не может быть чего-то доказательством. Потому что Вовчик Хорь на пригорке вчера был, его все видели. А шапочка — может быть Вадима, да. Может — нет. Вадима не видели вчера…

Всё. Достал. Уже — достал, сволочь. Как и «общение» с этой «аудиторией», с «народом», чёрт бы побрал это стадо!

В Артисте разом вскипели ярость и жажда крови. Как всё через задницу!! Как всё равно что в трагедии, во время напряжённо-драматического диалога вдруг пёрнуть. И доказывай потом, что ты Гамлет, и у тебя бушуют страсти. Сволочь. Вылез тут…

Срывающимися руками он стал расстёгивать куртку, стал доставать из-под неё пистолет.

Толпа сначала тупо, по-бараньи, следила за его лихорадочными движениями; потом, когда из-под полы мелькнула кобура с массивной рукояткой Стечкина, поняв, шарахнулась в стороны от юродивого.

— Что ты говоришь?? Ааа?? «Вовчик», говоришь?? Хорь — эта подлая тварь, убийца детей — для тебя «Вовчик»?? — срывающимся голосом закричал он «бывшему мужу Юлички».

Толпа раздалась в стороны от юродивого ещё сильнее. Молча. Довольно спокойно. После той «децимации», после вон, трупа, чьи ноги торчат из-за угла, после горелых трупов у домика Богдановых и в сгоревшем лазарете, уже трудно было произвести впечатление. Если только из них самих не расстреливать каждого пятого. Или третьего. Чччёрт!..

Достал пистолет, сдвинул рывком предохранитель.

Максим Георгиевич, в прошлом добрый семьянин, послушный муж, добросовестный работник низового уровня треста «МувскСпецАвтоматика»; а ныне грязный, голодный и постоянно мёрзнущий приживал при семье дочки бабы Вари, социальным статусом едва ли не ниже илота, а вернее — деревенский сумасшедший, юродивый; тупо и спокойно смотрел на приближавшуюся смерть.

Из-под балахонистого, потрёпанного твидового пиджака, под который для тепла было надето, кажется, вообще всё, что было у Максима Георгиевича из личных носильных вещей, торчали как палки ноги в рваных на коленях брюках, обутые в летние туфли, обёрнутые для тепла же тряпьём. В чёрных от грязи пальцах правой руки он крутил давно неработающий мобильный телефон. Ценности он не представлял никакой. Он давно уже не работал, да; и если бы и работал, подзарядить его было бы негде — не по статусу деревенскому юродивому заряжать телефон… но это была вещь из того, из другого времени, тёплого и обильного; где была семья, дом, работа, Юличка — властная, но любимая жена. Там, в телефоне — он знал, — были и её фотографии. Много. Их нельзя было посмотреть — но они были, точно были, — он помнил…

— Так ты, значит, сочувствуешь?? Сочувствуешь подлым хоревским убийцам; выгораживаешь их?? — завыл сбоку пропагандист Мундель.

Артист вскинул Стечкина на уровень лба тупого никчёмного ублюдка — и нажал спуск.

Дробно раскатилась короткая очередь.

Руку с пистолетом не ожидавшего такого номера Артиста бросило вверх, и почти все пули ушли выше цели.

Но юродивому хватило и одной. Из затылка вылетело розовое облачко; голова его мотнулась, и он упал на спину, из скрючившихся пальцев выпал мобильник.

На секунды все замерли. Не первый труп; и не первый вот так — демонстративно и у всех на глазах. Но первый раз у всех на виду убил староста, Борис Андреевич. «Народ безмолвствовал».

— Расходимся!.. — среагировал первым Мундель, — Расходимся по домам! Подлый негодяй, посмевший оправдывать кровавые преступления хоревской фашистской клики, сурово наказан; и пусть его пример будет уроком для остальных, кто посмеет ещё раз произнести хоть слово против законной народной власти, которую представляет в лице…

— Что это он?.. — недоумённо спросил БорисАндреич у стоявшего рядом юриста, показывая ему чуть дымящийся пистолет, — Сломался?

— На автоматический огонь ты предохранитель сдвинул! — сообщил тот с чувством превосходства, — Хорошо ещё вверх увело, а не в сторону, — положил бы ещё несколько человек!.. Тренироваться нужно обращению с оружием, вот что!

Получив на сегодня свою долю впечатлений и информации, жители Озерья растеклись по домам. Пара хроновских бойцов под мышки потащила тело за угол, к трупу Богданова. Взять от него, снять с него чего-нибудь полезного было абсолютно нечего. У Богданова хоть зимние ботинки были…

Мобильный телефон, в электронных потрохах которого хранились фото Юлички, самого Максима Георгиевича; и вообще фото счастливой, изобильной и спокойной жизни, тоже никому не был нужен; и он остался валяться на истоптанном снегу рядом с кровавой снежной лужей, пока кто-то из бойцов не запнул его в снег на краю площади.

Пришедшая домой Ксеня первым делом трясущимися руками стала собирать все ценные вещи: обручальное кольцо, серёжки с камушком, и ещё пара — с целой россыпью феанитиков; взаправдашний браслет «Пандора», серебряный; кулон, две цепочки; и ещё — тот самый перстенёк с александритом, от гарнитура с серёжками, за которые выменяла у Леониды Ивановны с пригорка и ту шапочку, и ту арафатку. Хоря и Темиргареева вещи, да. Выменяла; потому что так велел, просил староста. А ей за это… благоволение: сына на недельку домой… обещали; и вот — перстенёк с камушком удалось… схимичить. Выполнила, называется, выгодное поручение!..

— Ты чего?? Ты куда? Собираешься, что ль? — удивился супруг.

— Ухожу я, Костя.

— Куда, к кому??

— Не «к кому», дурак ты толстый! А от чего. Бежать мне надо, бежать!

— Зачем??

— Следующая я буду. Знаю много. Лишнего. Убьёт он меня. Обязательно убьёт! Бежать…

— Да что «лишнего», о чём ты?

— …сначала в Демидовку попробую пройти, там у меня кума. Потом что она подскажет. Может к кому из её родственников. Правильно…

— Да зачем?? Да что с тобой?..

— …правильно, правильно мне снилось — нельзя «чуть-чуть» ЕМУ помочь! Нельзя сделать вид, что «ничего не знала, только записку передала», — всё равно достанет! Дьявол, он дьявол!

— …

— Видел, как он в Максика этого, в голову!.. Вон, у меня на лице даже капельки!.. Нельзя, нельзя!.. Чуть-чуть тут не получится… Сыну, Стасику, передай… мама из-за него тоже… нельзя!..

Она продолжала лихорадочно собираться.

ВАСЁК И ЕГО КОМАНДА — ВЗЛЁТ И ПАДЕНИЕ

Во входную дверь громко постучали. Очень громко.

Староста подскочил на кровати, просыпаясь. Постучали опять — явно ногами. По соседству заливались лаем собаки — сам БорисАндреич собак не любил и не имел.

Кого чёрт принёс??

Он лихорадочно схватил лежавший тут же рядом, на тумбочке, пистолет; сдвинул предохранитель. Как там Веня говорил? — не на АВ, а то высадишь весь магазин одной очередью… Нет, это не с пригорка — те бы стучать, думаю, не стали б…

В дверь просунулась испуганная помятая морда Мунделя.

Из-за дивана метнулся к окну Хокинс. Подышал в него, потёр ледышку. И ничего не увидел.

В дверь опять ударили так, что, казалось, чуть не вышибли — и Гришкин (Гришкин!) голос:

— Чо, бля, угорели там, что ли?? Ссука, мне что, дверь ломать; дрыхните там?? Сссподвижнички озёрские, едрёна вошь!

Гришка!

Прибыли!

Борис Андреевич швырнул ненужный больше пистолет на постель, и как был, в исподнем, метнулся в сени, открывать.

Через несколько минут Гришка и пара его приближённых оболдуев, все с ног до головы до невозможности «тактические»: разгрузки — шевроны — арафатки — рации; пили чай на кухне и громогласно делились впечатлениями о «озёрских лохах»:

— Мля, у них тут не отряд, и не дружина, а пионерлагерь! Ни охранения, ничего! В казарму зашли — на входе дневальный кемарит! Я ево в рыло — и в спальную, — спят! А духа-а-ан!..

— Козлы, хоть бы дороги чистили, что ли! Еле проехали! Хорошо хоть БэТР тропИл.

— Неудивительно, что их церковные режут как хочут!

— Идиоты, нах!

Подбадриваемый такими «лестными» определениями, староста в соседней комнате торопливо одевался. Ничего. Пусть пар спустят, и самомнение себе надуют — тем сложнее будет опять на тормозах «пригорским» спускать, — если придётся, конечно. Но, кажется, не придётся — Гришка настроен решительно; и отморозки его — тоже. Наконец-то дождались!!

— Гриша! — не сдержал эмоций Артист, уже одетый заходя в кухню (эмоции, как он счёл, были весьма уместны в этой ситуации!), — Гриша!! Спасители вы наши!! Как же мы вас ждали, заступники вы наши, чёрт бы вас побрал! — и даже прослезился. Попытался обнять никоновского ухаря; тот, смеясь, отстранился.

— Не придуряйся, Андреич!

— А этот, с Оршанска, комиссар — с вами?

— Хотон-то? С нами… елозит. У нас народу побольше стало — идёт к нам народ-то, в общем, и даже с-заграницы — пополнение…

— Что за заграничное пополнение, Гриша?

— Мувские бандиты!

Рассмеялся опять, глядя на его деланно изумлённое лицо — Артист счёл нужным сейчас играть простодушного деревенского мелкого хозяйчика, которого и пришли спасать «большие парни». И хотя, он видел — на Гришку это не особо действовало: видел Гришка его и в другой, звериной ипостаси; в другом, так сказать «воплощении»; однако ж парни его велись: «простой такой… дед; и они — «крутой спецназ». На здоровье, на здоровье… сынки.

— Как так, кто такие?

— А вот пойдём к штабу, там и познакомишься.

Оказалось, к Гришкиному отряду прибилось четверо человек из разгромленной под Мувском местными спецорганами полу-банды, полу-коммуны выживальщиков; в своё время довольно громко заявивших о себе даже и в Регионах.

Апофеозом их деятельности была операция по захвату практически всех табачных запасов Мувска и Области; после чего они одновременно стали и самыми крупными монополистами в плане обладания в полном смысле стратегическими запасами сигарет, и самыми ненавистными среди курильщиков Мувска и окрестностей, а также и среди остального «простого населения» — поскольку именно на них Администрация повесила и отсутствие сигарет по талонам, и их дикую стоимость на чёрном рынке; и отсутствие сухого молока, молочных смесей — в том числе для детских учреждений и больниц, — хотя уж к молочным продуктам они никакого отношения не имели; и пропавший инсулин, и многое-многое другое.

Впрочем, на «отношение населения» бандитам-выживальщикам, «Мувской диаспоре», как они себя называли, было наплевать, — вывезя свои семьи и родню на заранее приготовленную за городом «базу» — бывшую, давно брошенную воинскую часть с обширными подвалами и подземными галереями под руинами казарм и капониров, — они не рассчитывали «взаимодействовать» с местным населением; вернее — рассчитывали взаимодействовать «в одну сторону»: «брать» с окрестного населения всё, что потребуется, опираясь на сплочённость и неслабую вооружённость.

Сплочённость и, главное, вооружённость — да, это была та основа, и то преимущество, что, поначалу и составило их «задел»: пока городские лохи, исполняя идиотский приказ Администрации о сдаче оружия, «разоружались», «Мувская диаспора» вывезла все свои оружейные запасы — далеко не по одному стволу на семью! — и запасы боеприпасов в безопасное место; эвакуировала семьи; организовала нелегальный быт в подземельях заброшенной в/ч.

Стволов хватало — сам неформальный лидер «диаспоры» Василий Майков, Васёк, как называли его по его нику на выживальщицких форумах, был счастливым обладателем пяти стволов, официально и законно записанных в его охот-билете: от гладкоствольной магазинной Сайги со всеми возможными обвесами, до любовно тюнингованной мосинки, занимавшей в его коллекции почётное место «снайперского болта».

Было и кое-что посерьёзней — в частности, вполне официально приобретённый «охотничий карабин под патрон 7.62Х25», а проще говоря, ППШ с кастрированной функцией автоматического огня.

Незадолго до событий, которые уже стало привычно именовать «началом БП», власть, то ли под давлением оружейного лобби, то ли ещё по какой причине, подалась в сторону либерализации оружейного законодательства — и стало возможным, пусть и по баснословным ценам, приобрести уже не ММГ, а по «розовой» вполне себе действующий образец грозного, в прошлом боевого, оружия — хоть ППШ, хоть пехотный пулемёт Дягтерёва, да хоть легендарный «Максим» под маркой «охотничьего карабина».

Конечно, никто не планировал охотиться с пистолетом-пулемётом или пулемётом Максим на лосей и кабанов, но иметь в коллекции не мёртвую мумию прежде боевого оружия, а настоящий, действующий, хотя и без функции автоматического огня, образец — это было замечательно; и Васёк, как только возникла такая возможность, тут же ею воспользовался. Тем более что для дипломированного специалиста по импульсно-тепловым машинам, а проще говоря, оружейника, кем он был по диплому, восстановить функцию автоогня у кастрированного ветерана не составляло большой сложности.

Собственно, на подготовку к БП, к выживанию и преуспеянию после БП, и был заточен весь быт «Васька «и его команды», как иногда они называли своё сообщество.

На подготовку к выживанию, на запасы, особенно — на стреляющие, Васёк тратил львиную долю своего заработка; что, собственно, и явилось одной из причин его развода. Впрочем, долго он один не остался, и вскоре он стал счастливым новобрачным снова; приобретя не только жену, вполне терпимо относящуюся к увлечению своего супруга, но и родню в деревне, которую он, по уже укоренившейся выживальщицкой привычке, стал сразу рассматривать как «Базу Эвакуации № 2».

Собственно, там, в деревне, и произошёл однажды инцидент, серьёзно поссоривший его с деревенской роднёй, и едва не приведший его «на нары».

Поначалу деревенская новая родня приняла его очень хорошо, а он не преминул дать понять им, что они в его лице приобрели крутого мачо: однажды до Васька доколупались деревенские же пьяные отморозки, и он, хотя и не вполне «вчистую», но «решил вопрос» через массированное применение газ-баллона и «Осы».

Численно превосходящие силы неприятеля, натолкнувшись на столь эшелонированный, продуманный и технологичный отпор, хотя и успели украсить лицо Васька несколькими бланшами, в итоге в панике отступили, понеся существенно больший урон; а новый субъект в деревне разом приобрёл славу хоть и хлипкого на мордобой и «ссыклявого», но весьма оснащённого и умелого в применении этой техники деятеля, с которым было лучше не связываться.

Деревенский участковый после этого инцидента, проверив имевшиеся у Васька в наличии все необходимые документы и лицензии, так же подтвердил местной гопоте, что «если он вас следующий раз кого и завалит наглушняк — я только рад буду!», что разом утвердило Васька в статусе «с ним лучше не связываться, с муд. ком городским!»

Следующим моментом, ещё выше поднявшим авторитет Васька в деревне, был случай, когда новая тёща попросила его поспособствовать закланию здоровенного кабана Борьки.

Борька был тёщин хряк устрашающих размеров; подозрительный по натуре, злобный по характеру, нетерпимый ко всем, кроме хозяйки, и обладавший буйным нравом. Очевидно, какие-то дремавшие гены пробудились в нём, в домашнем свине, периодически превращая его в своего древнего дикого предка — лесного вепря.

Когда Васькова тёща решила положить конец его существованию, переведя его двухцентнерную тушу в окорока, грудинку, колбасы, солёное сало и холодец, деревенские «убивцы», специализировавшиеся на такого рода операциях, заломили непомерную, по хозяйкиным прикидкам, цену. Но есть ведь новый зять! — и Васёк отнёсся к просьбе со всем пониманием, и даже энтузиазмом. Сам процесс разделки Борькиной туши его занимал мало, а вот процесс перевода Борьки из злобно-хрюкающего состояния в разряд просто свинины был интересен: сам Васёк, несмотря на внушительный арсенал, не был охотником, и сразу ухватился за возможность опробовать свою новую стрелялку на живом объекте.

Задуманное вполне удалось: не было обычных в таких случаях пронзительных, на всю деревню, визгов; не было наброшенной на ногу петли и выволакивания упиравшегося борова из свинарника на свет божий; суетящихся мужиков с ножами; не было никакого предсмертного цирка, обычно сопровождающего в деревне забой скотины.

Хозяйка просто открыла загон, и позвала кабана к стоящему на этот раз посреди двора корыту с аппетитно пахнущей отварной картошкой:

— Боря, Боря, чух-чух-чух!..

Недоверчивый Боря высунул сначала из вонючей темноты свой розовый двигающийся пятак; но, уловив знакомый запах, тут же выдвинулся весь. Оглядел стоящих посреди двора: утирающую глаза платочком хозяйку и тактически экипированного Васька, коварно прячущего некий предмет за спиной; и, не подозревая дурного, вразвалку, колыхая немалыми жирными боками, потрусил к корыту.

Хозяйка, всхлипнув, отвернулась.

Тах! Тах! — дважды грохнул ППШ в умелых руках Васька, и кабан, едва успевший сунуть рыло в корыто, получив две пули в лобешник, чуть ниже ушей, рухнул как подкошенный.

Отставив в сторону пустолет-пулемёт, Васёк, мигом выхватив из ножен свой верный Глок-78, коршуном кинулся на поверженного Борьку и мигом завершил убийство.

Этот эпизод весьма поднял рейтинг Васька в глазах тёщи, и она уже сквозь пальцы смотрела на то, что тот стал потихоньку перетаскивать на «Базу № 2» свои бесконечные, как казалось, бое-запасы.

Запасы боеприпасов самого Васька в городе к тому времени превысили уже все разумные пределы; и он принял решение диверсифицировать их нахождение. Кроме того, он, отдавая себе отчёт, что в БП нельзя опираться только на стрелковку, занялся в свободное время и запасанием самодельной взрывчатки — ибо «мало ли что!»

Вот она-то, взрывчатка, самодельный аммонал из смеси аммиачной селитры и алюминиевой пудры; а вернее, самодельные детонаторы из триперекиси ацетона, так называемая «киса», и сыграла с ним злую шутку!

Ведь знал же, читал — что «киса» весьма нестабильна; и хранить её долго не рекомендуется; но… обычное «авось» — оставил несколько готовых детонаторов на чердаке тёщиного сарая, рядом с готовыми СВУ — самодельными взрывными устройствами, смонтированными в корпусах из-под дезодорантов; рассчитывая на следующих выходных снести их в лес или на речку и «что-нибудь там бабахнуть!» — как давно известно, мужчина до старости остаётся мальчиком, для которого «что-нибудь бабахнуть» является часто непреодолимым искушением!

И надо же в эту неделю случиться сильной летней жаре!..

Мощный взрыв, сорвавший крышу с сарая и разметавший сам сарай, вполне подтвердил как то, что компоненты СВУ были смешаны вполне грамотно, так и сведения о нестабильности «кисы»; а также то, что взрывников в армии не зря так натаскивают на соблюдение мер безопасности…

Взрыв, разрушивший сарай, не только поссорил Васька с тёщей, но и имел другие, более печальные последствия: Васька «замели», и он провёл трое суток в кутузке, непрерывно отписываясь всевозможными объяснительными и будучи подвергнут утомительным перекрёстным допросам не только ментов, но и людей в штатском с грустными усталыми глазами, озабоченными не столько шалостями и хулиганством с взрывчаткой, сколько возможностью подготовки теракта…

В конце концов всё кончилось сравнительно бескровно — Ваську влепили неслабый штраф, и не только не посадили, но и не конфисковали ничего из его богатого арсенала — ибо сам арсенал, в общем-то, к «взрывному инциденту» никакого отношения не имел. Сам же Васёк достаточно удачно отмазался, сыграв не очень адекватного реалиям параноика, ожидавшего не мало не много, а высадки инопланетян, и готовящегося оказать им достойное сопротивление!

Менты переглядывались, читая его многостраничные объяснительные, где он подробно-пространно рассказывал о признаках скорого инопланетного вторжения, и как он, Васёк Майков, собирался тактически оказывать инопланетянам вооружённое сопротивление — для этого, мол, и заготавливал, «стрелялки и взрывалки»; да и какие там «взрывалки» — так… пробная пиротехника!

История даже попала в газеты и интернет, но… обошлось. Некоторую роль в таком достаточно безболезненном для него окончании «взрывной эпопеи» сыграло, как он подозревал, и негласное вмешательство его КэГеБешного куратора, — Комитет, как бы он сейчас не назывался, мониторя его аккаунты, использовал активного в соцсетях и на выживальщицких сайтах Васька для «ловли на живца» недалёких доморощенных экстремистов всех мастей, интересующихся оружием, законным и незаконным.

Потом, когда игры в вербовку-перевербовку закончились, и в воздухе отчётливо запахло жареным, его бывшие кураторы вспомнили о своём подопечном, когда того со всем арсеналом и след простыл! — не рискуя больше светиться на «Базе № 2» и, естественно, и не думая кому-то вдруг сдавать свой тщательно и дорого проапгрейденный арсенал, Васёк с «командой единомышленников» — таких же слегка чокнутых маньяков по оружию и выживанию, обосновался в «Базе № 1».

Собственно, после путча в городе, после делёжки власти между старой и новой Администрациями, до них долгое время не было никому никакого дела — ну, скрылся определённый процент владельцев охот-билетов со своими ружьями, что ж за беда — побегают, — вернутся, посадим… Но они не собирались возвращаться; и, после того, как обосновались «на Базе», принялись за то, что так долго, часто, сладостно смаковалось на выживальщицких ресурсах в «до-БП-шное» время: занялись «БП-шоппингом», а проще говоря, вооружёнными грабежами и разбоями.

Окрестные населённые пункты, деревни, сёла, и даже маленькие городки-спутники Мувска вскоре познакомились с немногословными людьми в камуфляже и балаклавах, скрывавших лица; вооружённых хотя и разномастно, но весьма дорого и добротно. Люди эти весьма настойчиво и убедительно предлагали расстаться обывателей и организации с разного рода ценностями — от талеров в сбербанках и кассах предприятий, до товаров в магазинах и топлива на заправках.

Поначалу всё шло хорошо — силовые структуры Администрации в основном были заняты или участием в переделе власти в столице, или самоохраной, или такими же делами, что и «Мувская диаспора выживальщиков»; и не горели желанием схлестнуться с хорошо вооружёнными и вот именно что горящими желанием «пострелять» «БП-шопперами», — до тех пор, пока «диаспора», она же «Васёк со товарищи», не совершили ряд фатальных ошибок.

Во-первых, они быстро и незаметно для самих себя стали убийцами.

Все, будучи по роду деятельности далёкими от реального выживания людьми, то есть не будучи ни военными, ни другими людьми опасных профессий; и черпая представления о жизни и, собственно, стоимости жизни в основном сидя на диване, в интернет-баталиях, они привыкли смаковать глуповато-поверхностные, больше похожие на девизы в соцсетях, высказывания о ценности человеческой жизни типа

«— Что ты чувствуешь, когда стреляешь в человека? — Я чувствую отдачу»,

и, соответственно относиться к чужой жизни.

Первый человек, которого убил Васёк, был не вооружённый противник, не полицейский и не солдат — им был простой работяга на складе, один из тех, кто под стволами карабинов грузил в фуру похищаемые ими с загородной оптовой базы коробки с сигаретами.

Налёт был неплохо спланирован — собственно, в этом не было ничего сложного: у Администрации тогда ещё не дошли руки до охраны такого рода объектов, а у местного руководства не было ни средств, ни желания нанимать какой-нибудь ЧОП; тем более, что в то время тот же ЧОП мог и провести ту же «реквизицию».

«Охрана» из пенсионеров на въезде в базу была «нейтрализована» незамысловатыми ударами прикладов по головам и берцами по яйцам; и теперь отлёживалась на въезде, надёжно связанная, — пачкаться, убивая, тогда ещё не начали… А вот работяга, сволочь, обычный работяга-грузчик позволил себе, между пробежками из склада к фуре и обратно ляпнуть нечто нелицеприятное в адрес «пидорасов с оружием, возомнивших о себе невесть что!»

Можно было пропустить мимо ушей — мало ли что бухтит, хотя б и отчётливо, грузчик; можно было дать пинка, чтобы не пизд. л не по делу; или, на край, огреть прикладом; но, видимо, подспудное желание показать свою крутость путём перечёркивания чужой жизни зрело-зрело, и вот — выплеснулось: Васёк, не долго думая, прошил «не по делу возникшего» работягу короткой очередью из возвращённого в былое, «автоматическое» состояние, ППШ.

Рассматривая корчащегося в предсмертной агонии мужика, Васёк было ощутил маленькое, совсем слабое угрызение совести, мимоходом как бы услышав краем уха «…его, небось, дома кто-нибудь с работы ждёт… а он тут, вишь ли…»; но тут же заглушил его простым «- А хули он пизд. л не по делу!»

Нет, застреленный «просто так» работяга не являлся во сне и не укорял в ночных кошмарах, и об этом, первом своём убийстве Васёк вскоре забыл.

Дальше — больше. «Решать вопросы» посредством расстрела становилось привычным… «Выживальщики» превратились в банду отморозков, терроризировавших всю округу.

Второй их ошибкой было то, что они, как кто-то выразился, «не по чину пасть разинули» — покусились на те ценности, которые кое-кто из Мувской Администрации безусловно считал своими. Спускать такое каким-то отморозкам этот «кое кто» не собирался — несмотря на сокрушительное падение управляемости и недостаток «силового ресурса» «там», «наверху» чётко знали — как только ты не дашь по рукам, отбирающим твоё, и об этом узнают — завтра из-под тебя буквально выдернут стул… «Дать ответку» становилось не делом денег или престижа, — это становилось вопросом выживания.

Вот потому удачно «взятые» две фуры с казалось бы баснословным богатством — сигаретами, — не принесли ни особой радости, ни богатства. Реализовывать их приходилось с огромным риском и мелкими партиями, — на всплывавшие тут и там сигареты явно была объявлена кем-то охота; розничных продавцов и мелких оптовиков брали в оборот, связи обрывались, с ними уже боялись контачить; при слове «сигареты» барыг бросало в мелкую дрожь — попасть в подвалы УБ из-за десятка-другого блоков никому не улыбалось.

Васёк одно время гордо носил на рукаве камуфляжной куртки чёрный квадрат с вышитыми белыми цифрами — в своё время, ещё по интернету, он познакомился с Абу-Улямом, нынешним вождём «секты» «Чёрных Квадратов». В своё время «Чёрные Квадраты» организовывались как патриотическая организация, заточенная на «дать отпор оккупантам»; и бог его знает, как бы они реализовывали свой потенциал, буде эта оккупация бы случилась. Но оккупации всё не было и не было, риторика «вождя» становилась всё более экстремистской по мере ослабления государственных институтов власти, — и вскоре «Чёрные Квадраты» переродились не то в закрытого типа партию, ни то в секту; заточенную, впрочем, на задачи вполне понятные — установление своего влияния как минимум в городском масштабе, подгребание под себя материальных ресурсов, вербовку новых сторонников, используемых в первую очередь как «мясо» при различного рода «эксах».

Даже Администрация с ними связываться опасалась, делая вид, что их просто нету…

Вот к своему старому знакомцу Абу-Уляму, который с началом развала вообще полностью велел забыть своё «паспортное», башкирское имя, и обращаться чисто по новому: «Абу-Улям»; Васёк было и обратился с просьбой помочь с реализацией сигарет через «свои каналы».

«Переговоры» протекали странно, нудно; пока до Васька и его сподвижников не дошло, что лидер «ЧеКа» просто тянет время, рассчитывая, что обстоятельства заставят «Васька и его команду» примкнуть к его, Абу-Улямовскому, силовому блоку.

Но идти «под кого-то» не входило в планы Майкова; во всяком случае, на этом этапе, и они распрощались. Впрочем, ощущение, что злопамятный арабо-башкир затаил зло на своего бывшего интернет-сторонника, было.

Вскоре дошло до того, что приходилось мелким оптом таскать сигареты «во вражесткие Регионы», и распихивать там, благо граница была вполне проницаема. Времени на это уходило уйма; как и дефицитного бензина, как и сил; выхлоп был, как и полезные знакомства, — но было всё это достаточно противно: заниматься «презренной коммерцией», вместо благородного разбоя…

Ещё одной их ошибкой было то, что они не заручились лояльностью местного населения…

Сам Васёк, как и его сотоварищи, не были начитанны в классическом понимании этого слова, предпочитая книге видеоролики и фильмы, в основном на гангстерско-выживальщицкую тематику. Нет, они, конечно, знали кто такой Робин Гуд; как и, конечно же, знали про махновцев; про партизан Великой Отечественной; также и про более близких по времени моджахедов Афганистана и «бармалеев» Ичкерии; но они как-то совершенно не задавались вопросом, за счёт чего и тем, и другим, и третьим удавалось так долго скрываться, мороча властям голову. Вернее они относили это за счёт личной ловкости, хорошей экипировки и наличию стрелялок. В то же время им было невдомёк, что всё это было важным, но не определяющим условием выживания на нелегальном положении; а определяющим была всемерная поддержка местного населения, поставляющего продукты, укрывающего больных и раненых, делающих непонимающее лицо на вопросы о местонахождении местных гадамаков.

Зачем?.. — думали они, — Это всё пустое. Это «им» было это всё нужно — поставки продовольствия, сведений о противнике и укрывательство раненых. Мы же вполне самодостаточны! — еды и снарягу у самих завались; раненых и больных мы, слава богу, при наличии медикаментов, можем подлечить и сами; пополнения нам не надо — мы ни с кем не воюем; боеприпасов — валом; а разведку осуществлять мы можем и сами!

И потому без зазрения совести тиранили всех тех, кто, в других условиях, мог бы быть их опорой. А люди, — люди ведь такие существа, — если ты не можешь получить от какого-то явления профита, и более того, — если это «явление» тебе создаёт время от времени неудобства, — то и отношение к явлению, сами понимаете…

Короче, вскоре их кто-то сдал.

Кто и как — это покрыто мраком неизвестности, конечно же. Точно это знали только в СБ Администрации. Может быть это был кто-то из наблюдательных местных, заметивших, что джипы с камуфлированными «франтирерс» катаются чаще всего по определённым дорогам, стуканул местному оперу; или бабка, с внуком которой обошлись нелицеприятно, посоветовала кому обратить внимание на заброшенную в/ч; или настучал злопамятный фюрер Чёрных Квадратов; или просто-напросто с вертолёта, которые, несмотря на организационный развал, посредством тепловизора ночью заметили необычные источники тепла в прежде безлюдной местности, — факт тот, что их засекли.

У «Диаспоры» не было ни агентурной разведки, ни вынесенных наблюдательных пунктов; и лишь случайность позволила им засечь развёртывающийся для охвата территории в/ч батальон ВВ, который кто-то не поленился снять с линии противостояния Мувска и Регионов.

Принимать бой, конечно же, не стали. Драпать, увы, пришлось налегке; бросив и недопроданные сигареты, и разнообразную мануфактуру; продовольствие — «нашоппленное» и складированное ещё «до начала»; боеприпасы; приведённую уже в божеский вид Базу… Удирая только с «носимым», «диаспоровцы» с болью в душе и матами на устах обвиняли друг друга в таком провальном завершении столь многообещающе начавшегося «выживания».

Тут, кстати, сработал и очередной их «косяк»: разобщённость.

В отличии от хотя бы тех же бандеровцев или муджахедов-бородачей, или даже Чёрных Квадратов, их не скрепляла никакая хотя б мало-мальская идеология; или религия, как у любой религиозной общины или безобидных, как мотыльки, кришнаитов; и даже родственные связи в «Диаспоре» не рулили. Они объединились только и исключительно с целью выживания, и, больше, с целью наживы на распадающейся на глазах цивилизации, как плодятся опарыши на дохлой туше бывшего прежде красавца-оленя. У них не было даже организации; то есть обычных в любом военизированном объединении служб: тыла, обеспечения, разведки, мед-службы. По сути, у них не было даже руководства — сам Васёк был не более чем «равным среди равных», и выделялся только и исключительно познаниями в стреляющем железе и прежней известностью в соцсетях.

На такой основе долговременное сооружение не держится; и вот, после бесславного покидания «Базы № 1», разругавшись, они разделились: часть отправилась на «Базу № N», часть — по домам и по родственникам в Мувске и пригородах, как и жена Васька, вернувшаяся в деревню, к маме; часть же — включая Васька, справедливо считая, что «База № N» не только менее комфортна и обустроена, но и рано или поздно кончит тем же, что и База номер раз, решили возобновить свои знакомства в Регионах, улизнув от недремлющего, как оказалось, ока Новой Администрации на сопредельную, неподконтрольную Мувску, территорию.

Так Васёк Майков, бывший менеджер среднего звена в разного рода организациях Мувска, убийца; выживальщик, преппер и зомбихантер, как он себя называл, вместе с тремя своими такими же товарищами-одиночками, оказался в составе Никоновского Оперативного Отряда под командованием Гришки-ухаря. Впрочем, как он рассчитывал, только до весны, конечно же — только до весны, поскольку, несмотря на несомненный опыт и навыки, «быковать» у Гришки под началом не получалось, а «ходить строем» и выполнять приказы претило свободолюбивой Васьковой натуре…

ЯВЛЕНИЕ АНТИХРИСТА. БЕЗ ШАНСОВ…

— Дождались, шыр тиле, диванан!! — гремел на расширенном Совете Вадим Темиргареев, — Идиоты, исусики!! Конец теперь всем, хоть понимаете??

Никто не возражал.

Всё было предельно наглядно: с колокольни было видно, как в деревню въезжали вооружённые люди: два (два!) БМП, хаммер; большая оранжевая цистерна-наливняк, очевидно что с горючим; два Урала с кунгами, очевидно что с личным составом.

Расположились на площади перед казармой.

Люди в камуфляже наполнили центр деревни; вооружённые, экипированные — это хорошо было видно в мощный монокуляр с эНПэ. Можно было даже рассмотреть самого Гришку, стоявшего в компании таких же «камуфлированных» и, судя по всему, «актива» — старосты, Мунделя и Попрыгайлы; и, жестикулируя, что-то обсуждавших.

Что они могли обсуждать, догадаться было несложно — периодически говорившие делали жесты в сторону пригорка. Ну понятно что — сейчас прямо, с ходу, раздавить общину, или сначала осмотреться. Там же крутился, судя по всему, Хронов; были видны и его «солдаты», выполнявшие некие хозяйственные функции.

Вовчик объявил тревогу.

«Все, способные носить оружие» заняли окопы. Собственно, нездоровое оживление в деревне было видно и отсюда, с окопов; как и прибывшие машины. И ничего хорошего эта суета не предрекала. Что прибыли в Озерье «никоновские», что прибыли они чинить суд и расправу; что суд и расправа те будут скорыми, неправыми и жестокими, — понимали все. Все… И все с надеждой поглядывали на Вовчика — что он опять что-нибудь придумает, спасёт…

Чтобы не видеть этих взглядов; ну и — для общей оценки обстановки, Вовчик объявил «расширенный Совет» — уже не у себя, не в «малом Штабе», а в «большом» — он же арсенал, он же кладовая для самых значимых запасов общины.

— Ах, Новый год, Новый год! Ах, Рождество, Рождество!! Празднички, шайтан бы вас подрал, организовывали; хороводы, едрёна вошь, водили!!.. — продолжал разоряться Вадим; и только Отец Андрей его временами окорачивал:

— Вадим, не поминай, пожалуйста, нечистого!.. Вадим!.. Давай-давай, спусти пар… Да не ругайся ты так; эдак мы когда к конструктиву-то перейдём??

— «К конструктиву!!» Вон он ваш, «конструктив» — в бинокль видно!! А встретили бы их на подъезде, на лесной дороге — другой бы и разговор был!!

— Два БМП и Хаммер?.. С пулемётами? — у них есть пулемёты, видно! — ну, встретили бы на дороге, что бы это радикально изменило?? — вклинился Геннадий Максимович, — У нас ни РПГ, ни пулемётов, ни-че-го!

— Так давай тогда штаны снимем и в положении полной готовности будем их ожидать!! — заорал Темиргареев.

Аделька, присутствовавшая тут же, фыркнула, Катька потупилась.

— …на дороге, на подступах, можно было хоть что-то сделать!! — продолжал орать Вадим, — А сейчас что??

У Вовчика засигналила рация — связь с НП на колокольне; обязал докладывать каждые пять минут об обстановке, вне зависимости от того, изменилась оная или нет. При изменении обстановки — докладывать вне времени, сразу.

Схватил рацию, поднёс к уху — все сразу уставились на него.

— …без изменений. Кучкуются возле нашей общаги.

— Понял. Продолжайте наблюдение.

Отключился, обвёл всех взглядом:

— Без изменений пока.

— Вот! — опять включился Вадим, — «Пока!» Сейчас развернут свою технику — и на нас! Всё!! Приплыли!!!

Кто-то всхлипнул. Баба Настя. Но тут же оправилась, утёрла непрошенную слезу платочком. Всем ясно — Баба Настя не за себя переживает, не такой она человек! — за своих; за дочку с внуком, за общину!

— Я думаю… я думаю… — начала Леонида Ивановна.

— Расслабились!! Празднички тут организовали!! — всё никак не мог утихнуть бушующий Вадим.

— Что плохого в праздниках?

— «Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут.»

— Вы б, Андрей Викторович, лучше б свой карамультук почистили да перезарядили, а то, неровен час, осечку даст, когда застрелиться будет надо!! — напустился Вадим и на священника.

— «Застрелиться» — это не наш метод, Вадим Рашидович… — поправил его сумрачно-спокойный священник, — Будем биться до конца. Я сам… — он оглядел паству, — Сам первый выйду и буду говорить с… с супостатами. Не допущу злодейства. Только…

— «Только через ваш труп??» — съехидничала Леонида Ивановна.

Священник лишь одарил её суровым взглядом:

— За спины ваши не спрячусь, нет. Выйду — буду говорить с ними…

— Они-то с вами говорить не станут, вот что!.. — заметила кто-то из сидевших тут же женщин.

— Это не вариант… — согласился и Вовчик, — Второй раз тот фокус с «выйти в одиночку на переговоры» не пройдёт… Скорее всего просто сразу застрелят, Андрей Викторович…

— Да пристрелят вас сразу!! — подтвердил и Вадим, — Так вот просто желаете избегнуть последующего?? А нам что делать? — тоже «выйти поговорить»?..

— Не вариант…

— В лес уходить надо! — выдвинул идею один из мужчин. Несколько человек согласно кивнули.

— Вы с ума сошли. Температура — минус двенадцать; ночью — до минус двадцати, и это ещё не самые морозы! — скривился Темиргареев, — Вы головой хоть думайте, а?? Куда уходить, с чем??

— Они тута натешутся, а мы потом вернёмся… как во время войны делали в деревнях? Придут полицаи и фашисты — деревня в лес. Те по хатам и погребам пошарятся, пограбят; ну, спалят хаты, конечно, не без того… Потом оне уйдут — а люди из леса вернутся. Так же вот. А?

— А что?.. — поддержал идею кто-то, — Всё не вычистят… Кой-что из запасов у нас ведь… надёжно схоронено. Не самая большая часть, конечно… но можно что-то и сейчас успеть зарыть…

— Да ну, что ты сейчас зароешь?..

Видя, что дискуссия от безысходности от конструктивных вариантов сворачивает в фантастику, Вовчик поспешил вмешаться:

— Не вариант это, нет, не вариант! Во время Великой Отечественной зондер-команда пришла — ушла. Жители, если успели — спрятались, — потом вернулись. А у нас… Ну, спрячемся мы в лесу… Гришка уедет — здесь Хроновские останутся. Тут же, на пригорке, на запасах, и останутся. Куда мы вернёмся?..

— Не никоновские, так хроновские повесят — какая разница!

— А я думаю… — опять Леонида Ивановна. Но засигналила рация у Вовчика, опять все прервались и с тревогой уставились на него.

— Слушаю, Мачта; я — Трюм!.. — Вовчик старался быть показно-уверенным, и даже шутящим, — Что там?..

Выслушал, бросил в рацию «- Вас понял, — продолжайте наблюдение!», отключился. Обвёл всех, притихших, взглядом:

— Проехали вариант со «спрятаться в лесу». Хаммер с четырьмя бойцами идёт по кругу, вокруг кладбища, явно с целью отрезать нас от леса… Если я не ошибаюсь… — он потыкал пальцем в лежащую на столе развёрнутой «карту», а вернее, набросанный от руки план Озерья, подомовой, с пригорком, церковью, строениями и окрестностями, — если они вот здесь встанут…

— … то хрен мы мимо них в лес пройдём!! — закончил за него Вадим, — Особенно табором, особенно с ребятишками. Даже и ночью. Положат всех из пулемёта! Если в сторону реки, то тоже… по чистому, считай, полю. На машине догонят влёгкую, даже если и проскочить. Там не скрыться.

— Ништо, думаете, в людей стрелять будут?!.. — коротко вздохнула кто-то из женщин.

— А вы думали?! Для чего они эту провокацию с «психической атакой» затевали, с этим «посленовогодним походом»?? Вот для этого и затевали — чтоб устроить бойню! Мы теперь для них не люди!

— Постреляли в своих! — а мы теперь для них убийцы! Расстреляли, типа, «мирную демонстрацию!» — согласился Вовчик, — И, типа, пощады и суда нам не дождаться…

— Хронов, паскуда! — выругался Вадим, — Это он со стороны леса в толпу стрелял! Я в него потом… жаль, не попал, — дистанция велика!

— Не ругайся, Вадим! — опять предостерёг священник.

Вовчик только пожал плечами. Ну да, — и лёжку потом нашли, гильзы. Да, скорее всего он, Хронов. Только что это сейчас меняет. Всё равно ведь никто не поверит. Шли на пригорок, «поговорить», как сообщила попавшая к ним «в плен» раненая; их «с пригорка расстреляли». Ну и вот. Ну и всё. Мундель-пропагандист подаст это в нужном свете; уже подал, конечно. «Убийцы с пригорка», как же ещё…

— Как там эти — женщина и девочка?

Вовчик имел ввиду раненых Хроновым, или кто там сидел в засаде и стрелял в людей для создания хаоса и озлобления на «убийц с пригорка».

— Клава Берникова и Наташа Ляшенко, дочка Валентины… Жить будут, — отчиталась Алла, ответственная «за лазарет», — Клаве в лёгкое, — мы уже прооперировали, достали пулю. А у Наташеньки ножка прострелена, навылет. Но кость не задета, так что выздоровеет.

Помолчала и добавила:

— Клавка всё зверем смотрит — мы ж для неё звери, «общественный амбар обокрали»… Смотрела. Только-только отходить начала. Стало до неё доходить, что мы вреда никому причинять не хотим… А Наташенька — та сразу ничего, уже с ребятишками общается, они к ней приходят, дежурят, книжки по очереди читают…

— Понятно…

— А я думаю… — опять Леонида Ивановна.

— Да, Леонида Ивановна! — обратился к ней Вовчик, — У вас предложение? По ситуации?

— Да. По ситуации! — обратила на себя внимание бывший педагог, — Вот что я думаю!

Предложение её было простым, незамысловатым; зная её, и Вовчик, и Отец Андрей ничего хорошего от неё не ждали, но всё ж так надо было выслушать. Сводилось оно к простому, сто лет бытующему в «женской педагогике», увы, чудовищно оторванной от жизненных реалий: «Нужно договориться!»

— … Там же тоже люди! Люди с людьми всегда договориться могут — что ж мы-то не можем! Зачем это всё: окопы эти… дурацкие! Ружья эти, автоматы! Разговаривать надо, договариваться, мириться! Нельзя же так!! Вы на себя посмотрите, Отец Андрей! — ведь вы же священник! А как разбойник какой-то ходите, под рясой пистолет прячете! Нельзя же так, недостойно! Договариваться нужно!

И так далее.

Она всё говорила; гладкие, правильные слова как бусины на нитку нанизывались на поставленный голос педагогини; всё ею сказанное было хорошо и правильно; да, хорошо и правильно… но только в каком-нибудь другом, параллельном, леденцово-мультяшном мире, где всегда можно «договориться», где все заботятся о благе друг друга, где нет Витьки Хронова, влёгкую зарезавшего на площади своего товарища на «децимации», и нет Бориса Андреевича, погнавшего жителей на пригорок, на заранее спланированный расстрел; где нет Мунделя и Попрыгайлы, накачивающих ненавистью к общине слабые к анализу ситуации мозги обитателей Озерья.

Вовчик смотрел на её двигающиеся губы и думал: — интересно, сама она верит в то, о чём говорит? Что можно пойти и «договориться», и всем будет хорошо… «Поделиться провиантом, у нас же много, а они голодают, это по-христиански же будет!..»

Всё хорошо и «правильно» сказано; вот только в деревне не настроены не на переговоры, ни на чего-то делить — а просто придут и возьмут всё. ВСЁ возьмут; ибо у них — сила; а сила не нуждается в «переговорах». Договариваются более-менее равные; сильный — просто диктует условия, это же очевидно! Вот есть, было ООН — как до этого была Лига Наций, а до неё ещё какие-то международные организации, призванные «договариваться» и устанавливать единые для всех «правила игры». И тем не менее любое государство имеет армию; Министерство Обороны, то есть «Министерство Войны», если сказать прямо, без дипломатических изысков; любое государство опирается на силу — свою и союзников, военных и политических блоков; на баланс интересов, а не на бумажные или устные «договора»…

А какой баланс интересов сейчас у общины и Озерья? Какой баланс интересов у илотов и хозяев? Кто и о чём будет «договариваться», если с той стороны два БТР и хаммер с пулемётом; три десятка вооружённых до зубов головорезов, давно распробовавших вкус крови; а с этой — два десятка людей, едва умеющих держать в руках ружьё; и из «серьёзного оружия» — вон, только пара АК, три СКС и Вадимова самопальная снайперка на основе Сайги…

И — смотри-ка! — сидят, кивают в так её словам тётки-то!.. Соглашаются, что ли?

Дура она, что ли? Сама-то в это верит, в «договариваться»? Видать, верит — вон, как глаза горят; изо рта летят видные на свету фонаря мелкие-мелки брызги; убеждена… Почему? Потому что в то время, когда армия, полиция, спецслужбы давили всякую гнусь — внутреннюю и внешнюю, в зародыше, — такие вот «педагогини» в тёплых кабинетах разрабатывали педагогические же планы воспитания в духе «разумное-доброе-вечное»; внушали, что «всегда можно договориться, а драться — нехорошо!», что «любой спор можно решить словами!..» Убирали из школьной программы НВП, и вводили беззубые Основы Безопасной Жизнедеятельности; выступали против «жестоких видов спорта»; против пионерлагерей с их военизированной структурой, со строем, со строевой песней, создающей ощущение единства; ибо «каждый человек это отдельная прекрасная индивидуальность, и нельзя его втискивать в прокрустово ложе дурацких военизированных организаций, ограничивающих его свободу!..»

Вовчик увидел, как беззвучно шевелятся губы Вадима, явно ведва сдерживаемых ругательствах; как посуровел лицом Отец Андрей, как надвинула поглубже на лицо платок Катька…

— …нельзя, нельзя так-то! Нужно — делиться! Да, мы не виноваты, что в деревне кто-то обобрал амбар и погреб, лишил Озерье продовольствия! Но у нас-то есть! Много! Мы — можем поделиться! И — таким образом решить вопрос! Я сама могу пойти в деревню парламентёром, переговорщиком, и постараюсь договориться, чтобы нас не трогали! А мы — поделимся! Это ведь лучше, чем стрелять друг в друга, как вы это не поймёте наконец!!

— …Кац, как всегда, предлагает сдаться! — хмыкнул Степан фёдорович.

Та, раскрасневшись от эмоций, повернулась было к нему, чтобы ответить бойко и колко; но её прервала Катерина:

— Леонида Ивановна! Вот вы говорите — «поделиться», и «у нас много!» А ведь мы летом-осенью, когда урожаем с общиной занимались бок-о-бок, не видели вас в поле…

Леонида Ивановна осеклась, подбирая слова.

— Да-да! — поддержал и Отец Андрей, — Вы ведь к урожаю постольку-поскольку. Ребятишками занимались… Да-да, конечно, тоже дело нужное и непростое; только и к остальным запасам общины вы, насколько знаю, имеете самое минимальное отношение — так, Степан Фёдорович?

Степан Фёдорович, занимавший в общине должность ответственного по запасам, степенно кивнул:

— Присоединились вы к общине, Леонида Ивановна, на этапе, когда запасы уже были созданы…

— Так… Так тогда уже в магазинах и на базах ничего за деньги без талонов не отпускали!! — возмутилась та, — Что ж мне делать было?? Я ведь все сбережения в общину отдала. Всё, что было! Как вы можете меня так укорять!! Какое вы право имеете??

— Мы не укоряем… — пояснил и Геннадий Михайлович, — Просто вы так легко склонны распоряжаться тем, к чему руки, по сути, не приложили, что…

— Херню городит! — рявкнул Вадим.

— А ребятишек воспитывать!.. Это что — не труд??! — аж взвизгнула раскрасневшаяся Леонида Ивановна.

— Труд, труд! — покивал Отец Андрей, пристально глядя на неё.

— Так что ж вы!!. Вы, пастырь — как вы можете!! Повожаете таким оскорбительным… нападкам!! Я, можно сказать…

Вовчик поморщился. Чёрт побери. Ну что за херня творится — каждый раз, когда собираемся больше чем Малым Советом, да и там — если присутствует эта Леонида, — обязательно какие-то разборки и неконструктивные ссоры!..

Вмешался:

— Леонида Ивановна! Никто вас не укоряет. Но речь ведь не о том, чтобы «дать или не дать продовольствия» — мы бы поделились, я уверен, люди бы поддержали. Но речь не идёт о том, чтобы «договариваться» — никто с нами договариваться и не думает! Не для того Гришкина банда на БээМПе в деревню вошла, чтобы обсуждать с нами, сколько мы им «можем выделить»…

— Я сама готова идти в деревню договариваться! — выкрикнула Леонида Ивановна.

— С ке-е-ем?..

— С тонущего корабля пытаешься сбежать, крыса??

Наступило всеобщее молчание. Переглянулись — кто это сказал? Вовчик понял — Катерина это сказала. Ого!!

— Это?.. это кто ж?? Это… мне??! Да как вы смеете??? — аж задохнулась от возмущения Леонида Ивановна, — Вы?? Мне?? Сравнивать меня — с бегущей крысой?? Да ты!..

Все молчали, во все глаза глядя то на разгневанную, стоящую перед фонарём на столе, педагогиню; то на сидящую Катерину, ещё больше опустившую платок на лицо, так что тень скрывала все черты.

— Смею… и сейчас объясню почему! — донеслось из-под платка.

— Ну, объясни, объясни!!. — вконец разъярилась Леонида Ивановна.

— Нельзя так, Катя… — начала было баба Настя, но Катерина её прервала:

— У вас, Леонида Ивановна, я обратила внимание на Новый Год, в ушах серёжки были. Золотые, с камушками…

Леонида Ивановна осеклась, глаза её забегали.

— Очень красивые серёжки… я ещё обратила внимание. А ведь мы всё своё золото сдали в общину, на общее дело. Кроме обручальных колец, насколько знаю. На это золото вот, корову выкупили… А у вас!..

— Я тоже — сдала!! — с привизгом тут же парировала Леонида Ивановна, — Сдала я — все свидетели! Кольцо, цепочку с кулончиком! Все видели! Вот — Степан Фёдорович свидетель, ему сдавала; что, не так??

Тот кивнул.

— Это ведь не какая-то «норма по сдаче» была! — пояснила Катерина, — Батюшка Андрей ведь в проповеди тогда объяснил, как дела обстоят. Сдавали не «по стольку-то», а всё, кроме особо дорогого: обручального кольца или крестика нательного. Хотя Отец Андрей насчёт крестиков из золота тоже хорошо сказал… Я знаю, что и обручальные кольца многие сдали, хотя никто не обязывал — потому что надо!

Катерина теперь откинула с лица платок, и теперь говорила, прямо глядя снизу вверх в лицо Леониде Ивановне.

— Ну и что, ну и что?? — запротестовала та, — И я всё сдала! А серёжки те — они и не золотые вовсе!

— А показать — можете? — осведомился внимательно слушавший Степан Фёдорович.

— Могу… Вернее… Они у меня в шкатулке. Вернее — в сумке. Сейчас вспомню, куда я их положила! — лицо Леониды Ивановны неприятно исказилось, глаза ещё сильнее забегали. Выражая крайнюю степень волнения, — Да я сейчас принесу — убедитесь!!

— А давайте с вами кто-нибудь сходит, пара человек — вместе поищете? — предложил Вовчик.

— Это ещё зачем??!

— А есть у меня подозрение, что серёжки вдруг случайным образом «потеряются», если вы одна искать станете! — пояснил Вовчик.

— Да как вы смеете — вы, хам!! — взвилась Леонида Ивановна, — Вы сам-то — кто такой?? В общине — с какого края?? Кто вас назначал?.. Всё это — она махнула рукой куда-то в сторону деревни, — из-за вас, кстати! К нам, к общине у Никоновских претензий — минимум! А как вы пришли — с этими прошмандовками! — она указала на Катерину, — Так и началось!.. И вы ещё будете тут указывать!!

Все заговорили, задвигались. Что-то рыкнул Вадим; за него уцепилась, осаживая, Алла.

— Дело не в серёжках! — перекрикивая шум, произнёс Вовчик, — Дело в доверии. Вы собираетесь идти, о чём-то договариваться с Никоновскими. Выдвигаете идеи… спорные весьма! А по истории с серёжками, как видно — доверия вам полного нет. Вот о чём речь.

Опять все загалдели; и лишь спустя время Отец Андрей только под угрозой прекратить Совет сумел восстановить тишину.

— Это не всё ещё… — в наступившей относительной тишине произнесла Катерина, и все окончательно смолкли, — Есть и ещё кое-что… насчёт доверия.

Она достала из кармана куртки сложенную в несколько раз потрёпанную бумажку, зазвернула, разгладила на столе. Просто листок из ученической тетрадки, много раз, видно что, сложенный; намокший, потом разглаженный и высушенный. Все с интересом и тревогой смотрели за её манипуляциями.

— Вот…

— Что это, Катя?

— Это нашёл возле церкви Андрюшка Лукьянцев. Принесло листок к самой стене, там с крыши капало, потому размок вот, видите… Листок был скручен, то есть свёрнут — потому Андрюшка и обратил внимание: подумал, что завёрнуто что-нибудь, и кто-нибудь потерял. Но там ничего завёрнуто не было…

— Ну и что?

В тишине как-то судорожно вздохнула до этого стоявшая у стола Леонида Ивановна, — и села. Но на неё не смотрели, смотрели на Катю и на бумажку на столе. Резкая морщина прорезала её лоб. Она догадалась, что за записка лежала на столе. Чёрт бы их побрал! Дорого что-то встают те серёжки…

— Когда Андрюшка увидел, что там ничего не завёрнуто, то не выбросил, а… хотел использовать. Высушить — и использовать. Вы сами догадываетесь, как…

Все подвигались, усмехаясь. Напряжение немного спало. Нехватку туалетной бумаги все ощущали, и ребятишки тоже. Ясно, конечно же, как Андрюшка думал листок использовать…

— …но потом прочитал написанное. И… и отдал мне. Вовчику — постеснялся: может, думает, ерунда какая; ты, говорит, Катя, посмотри сама.

Вовчик понимающе кивнул. Андрюшка получил взыскание за тут историю с Зулькой и с «диверсантом», и, сильно переживая, старался Вовчику лишний раз на глаза не попадаться. А Катька что! — к Катьке, несмотря на её внешнюю нелюдимость, вся детвора тянется, добрая она.

— Так что, что там, в записке-то?? Кому? — послышалось со всех сторон.

Катя прочла записку. Какие-то слова были размыты, но, в общем, прочесть можно было. В записке кому-то сообщалось, что «родственница ваша в порядке», но что «со здоровьем у неё могут начаться проблемы». И предлагалось «делать, о чём речь была»; иначе «трудно будет её здоровье сберечь».

И всё. Ни подписи, ни адресата.

Текст записки, в общем-то, ни о чём, но чем-то нехорошо-угрожающим тянуло от, в сущности, безобидных строк.

— И что? — высказалась уже оправившаяся Леонида Ивановна, — Что ты, Катерина, всякую ерунду на совет тянешь? Нам обсуждать больше нечего, кроме как бумажки всякие? Туалетные.

Катя внимательно посмотрела на неё, и, проведя по бумажке рукой, сказала:

— Я для вас, Леонида Ивановна, как я только что слышала, «прошмандень»? Я разговаривать с вами не стану, я с людьми разговариваю…

— Катя, Катя!.. — увещевающе забасил Отец Андрей, а Катерина продолжила:

— Дело в том, что я почерк узнала.

— Да-а?.. И чей?

— Старосты. Бориса Андреевича. Я на всю коммуну всё лето паёк получала, под роспись. По ведомости; ведомость он заполнял. У него характерный такой почерк — буква «р» и буква «б» с такими… завитушками. Вот. Его это почерк. Соответственно и записка — от него.

— И что? О чём?

Придвинувшийся Вадим взял листок и внимательно его изучил. Ничего не сказал, положил на стол. Тут же листок пошёл по рукам.

— При чём тут это-то? Записки какие-то, родственники!.. — не удержалась опять Леонида Ивановна. Тут же сама себя одёрнула — ну куда лезешь?? Сиди, делай вид, что не при делах!..

— Странно мне показалось, что записка кому-то — от старосты, и находится у нас, возле церкви…

— Дааа…

— Его это почерк, БорисАндреича! — подтвердил и кто-то из женщин, — Я тоже его почерк знаю. Мне, когда мы в Демидовку за товаром ездили, он список давал — мы и для деревни привозили…

— И что? Катя — договаривай; какие твои мысли?

— Что тут «договаривать»? — раздалось из полумрака комнаты, куда отошёл Вадим, — Ясно что. Борис Андреич с кем-то ведёт переговоры. Иносказательно. Поскольку записка обнаружена у нас — стало быть, с общины. Не развёрнута, говоришь, была? — значит, не успели передать.

— И?..

Всё-таки медленно до людей доходит, отметил внимательно слушавший и молчавший Вовчик. А Катька — молодец. И Андрюшка — так дважды молодец! Надо будет поощрить пацана. Настоящий контрразведчик — бдительный! А я — дурак! Болван. Ведь думал же про это — что не только мы происходящим в деревне интересуемся; но и они — происходящим у нас! Выспрашивают, выведывают. Возможно — агентов своих подсылают, а как же! Явно ведь переписка с кем-то из общины. А я, олух, ушами хлопаю!

— Что «и..?» — продолжил Вадим, — «На базарчик» давно уже никто без разрешения и в одиночку не ходит. Переговоров не ведёт. Никакого общения с деревенскими, кроме как в группе. А тут — явная угроза: что «со здоровьем родственника возможны проблемы». Агентурная передача, что тут думать!

— Я-то тут при чём?? — всё же не выдержала и сорвалась Леонида Ивановна. Все уставились на неё — и все отметили, как она изменилась: теперь это была не вальяжная, полная своей значимости бывшая работник РОНО; это была пожилая испуганная тётка, с растрёпанными волосами, красным лицом и трясущимися губами, — У меня никаких родственников в деревне нету!! И со старостой я последний раз общалась я уж и забыла когда, наверное, ещё летом! Почему эта!.. на меня эти клочки!.. какие-то!..

— А я не на вас, — пояснила Катерина как ни в чём ни бывало, — Я просто к сведению. Что с кем-то староста ведёт в общине переговоры. А вы, между прочим, в числе немногих на базарчик ходили…

— И ваши, и ваши девки ходили!! — с привизгом.

— И наши, да. Наши «девки». Не ваши. Не просто «девки». А «ваши». Да, ходили…

Грамотно! Вовчик восхитился. Грамотно как Катька Леониду колет — как бывалый опер! А я, лох, сижу и ушами хлопаю…

— На таких мелочах в Чечне агенты и сыпались! — добавил из полумрака Вадим.

С Леонидой Ивановной случилась истерика. Она кричала, что все сволочи; что все только зла ей желают — она давно это чувствует!! Что ни про какую записку она ничего не знает и знать не желает; что «эти прошмандовки» специально её погубить хотят — так как она одна «за мирное решение конфликта»; а «эти твари» сильно в деревне насолили, и пощады им не будет, — но почему мы, мы-то почему из-за них должны страдать??! Да пусть никоновские придут на пригорок — не убьют же они всех, не-за-что!! А этих шалав — пусть забирают, мы-то при чём! И Отец Андрей — не должен!.. не должен он! С пистолетом — как бандит!! А она — она хотела чтоб договориться! — а тут с идиотскими подозрениями!! Татарин ещё этот влазит!! А серёжки у неё не золотые нисколько, она может предъявить, если найдёт, конечно; не помнит, куда сунула — потому что не ценные они! И вообще никто не обязывал сдавать непременно всё золото; не было такого обязательства! — кто что мог и хотел, тот то и сдавал! Она знает — не все сдавали; а она сама — сдала: кольцо, и кулончик с цепочкой, да-да! Зачем только с вами, с идиотами связала-ась!!

Смотреть на неё было противно и жалко; и все поневоле отводили глаза, чтобы не видеть это отвратное зрелище — как извивающийся полураздавленный червяк! Не было ей, Леониде, что предъявить с полным основанием; но все, включая пару тёток, что поддерживали её ранее, остро почувствовали, что не то, не то она говорит, что должен бы говорить правдивый человек, которому скрывать нечего! Обидно говорит, и подло.

Отец Андрей встал.

— Значит, вот что, братие и сёстры. Время у нас сейчас очень суровое, и досконально разбираться во всех деталях мы себе позволить не можем — время поджимает. Основное надо решить. Из основного… что ж. Никого мы «отдавать» никоновским не станем, и вообще — окажем посильное сопротивление, как подобает христианам; и, если понадобится, «умрём за други своя». А Господь нам, я уверен, поможет! Что же касается, вот… Леониды Ивановны… то — из Совета она исключается, — моим единовластным решением…

— Изолировать надо! — подсказал Вадим.

— Вплоть до полного прояснения обстановки Леониду Ивановну объявляю под домашним арестом! Из дому не выходить. В разговоры не вступать…

— А если я не подчинюсь?? — выкрикнула та.

— …если не подчинится, будет замечена на дворе и вообще… посадим под замок! В кладовую с корнеплодами, там холодно и замок надёжный. Можем хоть сейчас!

— Я знала! Я всегда знала! — вы меня всё время ненавидели! Сжить со свету старались, с этими вот!.. — но её уже не слушали.

— Сказано: «- Не будет жить в доме моем поступающий коварно; говорящий ложь не останется пред глазами моими»! Идите! — сурово распорядился священник, — Нынче время дорого. Вот — Адель вас проводит. Чтоб прямо в дом — и из дома ни ногой! Володимир! Вы, как военный руководитель, пожалуйста, постам доведите до сведения, что если оная особа будет замечена среди людей или вообще хоть как-то проявит себя без разрешения — сразу сообщать!

— Будет сделано, — буркнул Вовчик. Ну, хоть так. Допрыгалась, педагогша. Жаль сейчас времени нет колоть её по-полной, хотя психологически — самое бы то! Как там, в «Моменте истины» сформулировано? «Качать на горячем», что ли…

Леонида Ивановна трясущимися руками ещё одевалась, когда в дверь заглянула Гузель:

— Там Волошин пришёл. Ну, из новеньких; что с женой и сыном прибыл. Что-то рассказать хочет.

ОТЧАЯННЫЕ ПРОЕКТЫ СПАСЕНИЯ

Общинники с Совета разошлись, кто куда: сменить стоящих, мёрзнущих на постах; готовить кушать; общаться с детьми, с домашними, пересказать им новости; — ну и молиться…

Вовчик прошёлся по территории, заглянул в церковь; постоял у стены, где древний бес по-прежнему был завешен тканым полотном. Из церкви приятно тянуло чем-то древним, забытым; доносилось негромкое пение.

Хорошо им! — жалко, что я бога не верю. Вспомнил давешние споры с Отцом Андреем:

— «Святой отец, жизнь — это функционирование программы на каком-то носителе, вот как виндоус на компе. Прога на железе. Нет компа — куда прога девается? В рай или в ад «для программ», а?.. Так и мы… Что за «душа», что за программа без носителя?? А вы батюшка, программу от железа отрываете… «Жизнь суть таинство, дарованная богом» — так мы ничего не добьёмся, если исходить из «непостижимости»…

— «А так ты что добьешься, со своей механистичностью?? «Носитель» у души есть — но это не бренное слабое тело, нет, — это Бог, это Мир, это Свет! Это всё, что мы видим вокруг. Ты всё с компьютерным железом сравниваешь, не можешь отойти от этой своей механистичности… Если тебе такая аналогия ближе, так представь себе, что Мир Божий — это не компьютер отдельный, как ты себе представляешь; Мир — это как интернет; и душа, если уж ты её с программой сравниваешь — существует в интернете, во множестве вариантов… Сломался один компьютер — душа не погибла, нет; она будет инсталлирована на другом, на других компьютерах! Ибо сеть — бесконечна!..»

Усмехнулся — интересные у нас дебаты, как бы ортодоксальная церковь к такой трактовке души не относилась; жаль только, что всё идёт к тому, что скоро моей «программе» придётся искать себе «инсталляцию» где-нибудь «на другом компьютере»… Как там Высоцкий?

Ага, хотелось бы верить. Но что-то верится с трудом. Наверное, батюшка прав: слишком я «механистичен» по натуре, ну совсем не гуманитарий, мне бы всё «политехнически» обьяснять… Да, жаль, что я не верующий; верующим — проще…»

Пришедший на Совет Волошин, из «недавних», пока ещё находившийся с женой не на полноправном положении общинника, а как бы на испытательном сроке, «на послушании», как ранее сформулировал Отец Андрей: плача, каялся; и рассказал, как полтора месяца назад пришли они сначала в деревню. Как Хронов сначала хотел их прогнать, а староста Борис Андреевич заступился; привёл к себе, накормил — а потом объявил, что в деревне им места нет… И что могут они идти — и пусть идут! — в церковь, «на пригорок» — во-он, видите, колокольня виднеется? Там их примут. Скорее всего. Только младшая ваша, Вероника, останется здесь, у меня… Нет-нет, не бойтесь, ничего с ней не станется; будет жить как родная! Только вот что… будете там, «на пригорке», в общине, моими глазами и ушами; а главное — будете думать, как извести этих, общинников проклятых! И — если я что прикажу — исполнять немедля; а если откажетесь — то… дочку свою любите, надеюсь? Так вот. Если что — не увидите её больше. Совсем. Это, говорит, я вам обещаю…

Рассказал, как связь поддерживать — через «базарчик», передавать записки незаметно с обмененными вещами; даже вещей на обмен с собой дал…

Только кто же знал — «базарчик» вскоре под контроль был Вовчиком поставлен; ходить — не всем, и только группой; и в определённое время… сорвалась связь.

И… и совесть мучила. Что приняли их тут хорошо, как родных; ели из одного котла — а они, получается, коварные замыслы вынашивали! Но вы ж поймите, поймите нас! — дочка у нас там, Вероника! Что ж делать-то было?? Нет-нет, никаких сведений не передавали; да и связи никакой не было… А было только ужасно мучительное ожидание непоправимого. Жена плачет день и ночь, вот, баба Настя свидетель. Нет сил терпеть больше — вот и пришёл. Покаяться. Что дальше делать — не знает.

Вовчик только переглянулся тогда с Отцом Андреем и Вадимом: ясно стало, что за записка попала к ним в руки кому была адресована. Другой вопрос — кто передать пытался, и обронил? Может быть тот «диверсант», Артурчик; недаром он к задам огородов пробирался; и Зулька его спугнула как раз на огороде дома, где Волошины живут… Может и так, может и так… Тогда Леонида вроде как и ни при чём?? Так её никто и не винил «в связях с неприятелем»; основная претензия — серёжки золотые и «пораженческие настроения», паникёрство, недопустимое в военное время… Не, правильно, правильно её под арест. Неприятная тётка; вредная, тёмная. Потом с ней разбираться будем, как с ситуацией определимся. Если будет кому определяться. И — вроде как не сегодня! — с колокольни передали, что приехавшие бойцы, в сопровождении хроновских ребят группами по два-три человека отправились по домам… Вроде как на постой. Ненадолго это, конечно. Судя по всему, всего-то до завтра отложили «представление».

С Катькой, перед тем как разойтись, переговорили…

Пока все одевались, прощались, они остались как бы случайно наедине.

— Ну, ты, Кать, вообще… классно её, ну, Леониду уделала! — как всегда, при разговоре с Катериной, Вовчик становился косноязычным, и начинал говорить ну совсем не в тех «терминах», выражениях, как стоило бы говорить с девушкой: «вообще», «классно», «уделала»…

Разозлился на себя за это; пересилив себя, взял её за руку — она, против ожидания, руку не отняла.

— Мы все погибнем завтра, Вовчик!..

— Очень может быть… — и, с какого-то бодуна, сдуру, «предложил»: — Давай с тобой… переспим по этому поводу!..

Почувствовал, что краснеет; но сказанного уже не воротишь, и потому, как бросаясь в воду, продолжил:

— Всё равно терять нечего!

Катя, помедлив, высвободила руку:

— Всегда есть что терять…

— Ну да, ну да. Не тот случай, не та дата?..

Ушла.

Хотелось крикнуть ей в след:

«— Я же люблю тебя, Катя; мне кроме тебя никто не нужен; ты — самая лучшая; ну прости, что болтает мой язык; это всё от беспомощности!..»

Ушла. Промолчал, да; лучше бы вообще рта не раскрывал, дурак!

Да. Ну я и брякнул… А что? Вспомнил: «- Лучше поздно, чем никогда!» — сказал еврей, кладя голову на рельсы и глядя вслед уже прошедшему поезду». Вот и я так…

Ладно, не то время и место для признаний в любви; и не те слова; а «тех самых слов» ещё не приготовил…

Может быть. Только будет ли ещё возможность что-то сказать, наедине?..

Ничего не придумывалось. Это «Господь спасёт!» как-то не грело…

А люди как смотрят — с надеждой!..

Так — вид «бодро-весело», нечего на людях нос вешать!… И надо будет пойти сейчас «домой», допить коньяк, чтоб не пропадать добру; да переодеться в чистое — как товарищ Сухов в «Белом солнце пустыни»; вот-вот, точно, как товарищ Сухов…

Подошёл Отец Андрей.

— Нет-нет, Андрей Викторович, всё нормально… Правильно вы тогда: «Господь поможет!» Будем надеяться, будем надеяться…

— Сложно всё в мире этом, Володя. Верю я — отобьёмся. Люди жёстко настроены. По-боевому. Вот и Геннадий Максимович говорит…

— Угу, угу… «Отобьёмся». Меня — знаете, ваше преосвященство Папа Андрей; меня-то точно повесят — если живым возьмут. Но — не возьмут, конечно… (поглаживая в боковом кармане гладкий бок одной из двух гранат, оставленных в свой приезд Вовкой). — Но… как подумаю, что Хронов, сволочь эта, будет надо мной стоять… блевать тянет. Пойти домой, выкинуть куда в нужник мультитул фирменный, фонарики, читалку, батарейки, ещё всякую оставшуюся шнягу? Захотят попользоваться — чтоб не на готовом, а пусть из говна подостают?

— Эк тебя ломает, Володя… Не один ты что-то теряешь. Меня, как думаешь, оставят в живых?.. — а у меня, я говорил тебе, девять детей. Вот то-то. Или Вадим — а у него двое дочек, ему каково?? А ведь помнишь? — ты рассказывал. Тогда, на поляне, в худшем положении ты, вы все были! Господь спас! — в лице этого, ты говорил ещё… Лешего, да. Молись, Володя! Господь защитит! Испытание это нам ниспослано — так к этому и относись!

— Понимаю, всё понимаю, батюшка… Одно не пойму — чего бы Господу с испытаниями тогда, в прошлый приезд никоновских, не закончить? Самое подходящее время было… Нет — дал ещё аж два месяца…

— Не зря, всё не зря. Володя! Вот я читал… Например. Ставили опыты. Бросали мышей в воду…. ВСЕ они тонули скажем через пол часа…. Но — если мышу помочь выбраться, скажем через 25 минут…. то потом, когда ее опять бросали в воду… она плавала несколько часов…

— Хорошая аналогия, Андрей Викторович! Ну что ж, и мы постараемся ещё… поплавать!

Хотел уже развернуться и уйти, подняться к себе в «Малый Штаб»; потом отчего-то решил ещё раз слазить на колокольню, на НП.

На верхотуре, как обычно, было холодно; и, что необычно, многолюдно: кроме дежурной усиленной смены: Наташи и двоих пацанов, ещё и Вадим.

Вадим только оглянулся на возню поднимавшегося по лестнице Вовчика, и опять вернулся к наблюдению за деревней.

— Камрад Хорь! За время моего дежурства происшествия не происходили; наблюдения — наблюдались и докладывались; имущество поста в исправности, личный состав — во здравии! — явно стебаясь, доложила Старшина Поста Наташа.

— Вольно, Старшина! Разрешаю оправиться и перекурить! — в том же ключе ответил ей и Вовчик.

— Вот здорово, Камрад Хорь! В этом случае — угостите даму сигареткой!

— Хм… — Вовчик улыбнулся. Да, судя по Наташе, у «народа» настрой боевой… Может как и выкрутимся и в этот раз…

— Сигаретки забыл дома на комоде, в золочёном портсигаре; потому обойдитесь марципаном! — отшутился Вовчик, и угостил девушку и пацанов конфетами.

Оживившиеся пацаны тут же захрустели леденцами; уселись на корточки в углу, откуда вскоре стали доноситься обрывки разговора:

— … вот здорово! Опять война!

— Ага! Стрилять будут опять!

— У Андрюхи — патрон! И у Санька — патрон! Хорошо им!

— Ничо. Мы ж прошлый раз гильз насобирали! И в этот раз насобираем!

— Ага!..

Вовчик проследил, куда нацелился монокуляром Вадим, и, достав и своего «китайца» из кармана, стал всматриваться в том же направлении.

За крышами и заснеженными деревьями было видно крышу хроновской казармы. Тускло-оранжевое пятно поодаль казармы, что это? Около казармы — внедорожник и Урал-кунг. Заняли всю площадь перед казармой; да там и площадь-то… Что за внедорожник? Чёрт его знает, отсюда не разобрать; видимо, Гришкин; очень может быть, что и тот самый, в котором прошлый раз переговоры вели… А это что? Цистерна вроде как какая-то, на автошасси. Кабина как у КамАЗа; наверное, КамАЗ и есть. Пацаны говорили, что похожа на бензовоз; наверное, он и есть… Всё своё ношу с собой, да? Логично. Около грязно-оранжевого пятна, плохо различимого за деревьями — очевидно, цистерны бензовоза — хищный профиль боевой военной машины, грязно-зелёной, увазюканной ещё, очевидно для камуфлирования, ещё и серо-белой краской, полосами. Тонкий ствол пушки, торчащий из маленькой башенки.

— Вторая чуть дальше, её за бензовозом не видно, — не поворачивая голову и не отнимая монокуляр от глаза, произнёс Вадим.

Ишь ты, прям как видит, куда я смотрю. Ну да, а куда там ещё смотреть можно… Мой, кстати, монокуляр; 12-ти кратный; попросить, что ли? В четырёхкратный китаец не особо что увидишь… впрочем, что там рассматривать.

Перешёл на другую сторону колокольни, посмотрел на серо-зелёную коробку Хаммера, блокирующего исход с пригорка к лесу. Ишь ты — военный. Может, и не хаммер, но что-то подобное — тупорылое-угловатое, плоско-приземистое и с отбойником вместо бампера. Люк; около люка на крыше на станке торчит ручной пулемёт, заботливо накрытый чехлом, так, что видно только ствол. И никакого движения, людей не видно — видимо сидят внутри, греются… Чёрт бы их побрал… вот этот самый, что на входе в церковь намалёван. Впрочем, всё равно бы тикать не стали. Смысла нет. Хотя как вариант… Если бы нам убечь, остальных, быть может, сильно и не терроризировали бы? А кому «нам»? Мне; Вадиму вот — сильно на него и юрист осерчал, да и Гришка за снайпинг в тот раз; Отцу Андрею… Девчонкам — им точно ничего хорошего от Гришки с бандой не дождаться. Степану Фёдоровичу, Геннадию Максимовичу, как «активу» — тоже ведь не помилуют. Бабке Насте? Мужчинам, что входят в «ополчение» и тоже стреляли в Гришкиных головорезов. Родне их. Друзьям… А кто останется-то? Нет, тут или всем уходить, или всем отбиваться до последнего; другого пути нет; глупость и подлость предлагала Леонида-то. Да что говорить…

Вернулся на другую сторону колокольни, где Вадим всё так же что-то рассматривал через монокуляр.

Наташа, отпросившись, спустилась вниз, в люк; ушла за горячим чаем для всех. Пацаны в углу, сидя на скамеечке для наблюдений, шушукались о чём-то своём.

Уже плохо становилось видно; сейчас рано темнеет. Ну ясно, прибыли; сейчас отогреются и отоспятся, а завтра с утра… Интересно, как это будет выглядеть: пришлют парламентёра с условиями сдачи; или прямо так, без слов и разговоров, попрут под прикрытием брони? Зная Гришку, и то, как его он унизил в прошлый раз… да и летом, при первом, так сказать, знакомстве; можно быть уверенным, что переговоров на этот раз никаких не будет. Очень может быть, что и «показательных разборок» не будет — просто постреляют всех сопротивляющихся и всех с оружием, и всё… Геннадий Максимович сейчас готовит бутылки с «коктейлем Молотова», встречать… Слабая надежда, конечно; но хоть что-то.

Мину ещё надо будет подготовить; из того самодельного аммонала, что успел сделать из селитры и алюминиевой пудры; если привязать одну из гранат для детонации — должно получиться нехило! Но так ведь не заложишь! — и видно всё на снегу, и как угадаешь, как БМП пойдёт, тут ведь не дорога, а «направление»; совсем не обязательно она по протоптанной тропинке на базарчик пойдёт… придётся кидать, под гусеницы… там килограмм пять. Не особо-то далеко кинешь, зато… зато тому, кто будет кидать, почти стопроцентный каюк. А кто будет кидать? Кто на роль камикадзе? Да кто ж кроме него, Вовчика… Как вариант: Вадим огнём с колокольни, и «ополчение» из окопов «отсекают пехоту» — и вырвавшиеся вперёд БМП уничтожаются миной и коктейлями Молотова! Такую схему, как единственно возможную, предложил Геннадий Максимович; а других вариантов и нету… Примитивная, конечно, схема; поскольку пойдут эти БМП, и пехота за ними, не пустые; а прошьют из автоматов, пулемётов, пушек всё, что тут шевелится… колокольню снесут почти наверняка; тут чисто от лёгкой стрелковки защита; даже прошлый раз, вон, пульнули из гранатомёта — хорошо, промахнулись!.. А из пушки БМП — 100 % снесут колокольню, что и говорить! Надо всю пацанву завтра запереть где-нибудь, чтоб не вздумали вылазить, геройствовать; пока всё не кончится!

«Пока всё не кончится…» Чем и как оно кончится — предположить несложно… Эх! В натуре — в бане мылся два дня назад; пойти ещё, как собирался, загодя в чистое переодеться, как товарищ Сухов; и как у русских спокон веков накануне смертельного боя полагалось!.. — вдруг да ночью полезут?? А что — вполне могут и ночью. Что Вадим всё высматривает? Теперь по сторонам монокуляром шарит…

Вовчик опять стал рассматривать в сгущающихся сумерках «обстановку», но видно было уже совсем плохо; только что мутное оранжевое пятно бока бензовоза, возле которого, как он теперь знал, стояла и одна БээМПеха. И вторая — с другого борта, как Вадим сказал…

Появилась из люка Наташа, с термосом; стала разливать парящий на морозце чай в эмалированные кружки. Вспомнилась сцена из «Белого солнца пустыни» — «галюники» товарища Сухова: где самовар на лугу, и сам он, в окружении красоток гарема, с пиалой в руке… Вот ведь, привязался этот сюжет, «Белое солнце пустыни», чёрт его… подсознание подсовывает! — по своей привычке всё анализировать Вовчик и тут уцепился за мысль: а что подсознание мне изволит этим аналогиями донести?.. И ничего тут с фильмом и нет параллельного: там восток, солнце палящее, белый песок; а тут — зима, снег… белый, впрочем; но солнца почти и нет уже…Единственно, что сюжет: и там, и тут женщины; и там и тут — банда, и неравные силы… Саида, Хафиза, Зухра, Лейла, Зульфия… Хы, там тоже Зулька была! Гюльчетай. Гулька, ага. Не, много аналогий. И как товарищ Сухов в чистое перед боем переодевался. И таможенник — такой же упёртый, как Вадим… и баркас. А тут что «баркас»? Ээээ… что? — мысли заметались, как будто, что-то нащупывая, — Как там?.. «- А загорится? — Должно. Как займётся — считай…» Оба, оба… Баркас… Мина… «Считай, Петруха!»

— Вовчик! Хорь! — требовательно.

Наташа включила фонарик, на который была одета матовая бутылочка из-под йогурта — типа рассеиватель света; и теперь, сидя на корточках у скамейки, пониже бортика, на которой стоял термос и парящие кружки с чаем, манила Вовчика. Вадим уже пристроился на корточках, опираясь в стену спиной, и, грея руки кружкой, громко отхлёбывал, «швыркал», как говорила в детстве мама Вовчика. Лицо Вадима в рассеянном свете светильника было явно зло-весёлым, как у человека, решившегося на что-то отчаянно-рисковое.

Вовчик принял кружку — руки его были в тёплых рыбацких перчатках без пальцев, и потому кружка не обжигала; присел рядом с Вадимом, так же опёршись спиной о стену. Пацаны же уже шустро заняли позиции для наблюдения.

Вовчик отхлебнул — горячий, настоящий чай, очень сладкий, и заварки не пожалели!.. Оно и понятно… Покосился на Вадима — тот теперь откровенно скалился, чем-то довольный.

Спросил его вполголоса:

— Вадим… мы сейчас об одном и том же думаем? А?

— А я не знаю, малай, о чём ты думаешь; мне кажется, ты только о бабах и думаешь целыми днями! Хы!

И довольная рожа, вся в шрамах, кривится. Чо лыбится-то, вот чо лыбится? Что-то решил явно.

Наташа, услышав, фыркнула, отошла.

— Вадим, в натуре…

— В натуре — в комендатуре! Я, эркек-бала, не знаю о чём ты тут думаешь, и что видишь! — а я вижу, что бензовоз стоит в аккурат между БМПэхами; и на ночь они ничего не меняли!

— Ага. Вот и я о том же…

— Камрад Хорь, товарищ Старшина Поста — докладываю! — донёсся полный сознания значимости исполняемого дела пацанячий голос, — Машина, что стояла напротив леса, двинулась к деревне! По дороге вкруговую шарят прожектором!

— Не прожектором, а фарой-искателем, — поправил Вадим между делом, — Понятно, — за сменой поехали. Сейчас поменяются — и туда же.

Он глянул на светящийся циферблат часов, засекая время.

— Интересно, минут в двадцать управятся? Впрочем, это неважно…

— Так что, Вадим??

— Что-что. Решаем, что. Без всей этой вашей «соборности», Совета и прочей гнилой демократии! Как тогда — с дембелями, помнишь??

— Помню, что ж… что ж не помнить-то!

— Эх, дружка твоего нет! Он, конечно, яман-кеше, но парень резкий, этого не отнять! Вдвоём пойдём! Эх, ПБС нет… или, хотя бы, НРС-2 — хорошая штука накоротке…

— Зачем? Ааа, понял…

— У казармы часовой — но мы со стороны домов зайдём. У техники ещё один — они потому поближе к казарме и поставили, чтоб ближе, и тоже видеть. Вдвоём чтоб, значит, сечь. Фонарь включили — на технику светит… Но тому, что у казармы — ему технику не видно, если с другой стороны зайти… Может, правда, на ночь второго ещё поставят; но вряд ли; я, во всяком случае, одного только видел… крюк, правда, большой придётся делать… по лесу придётся идти, снег… есть у тебя лыжи?

— Есть.

— Это хорошо. И у меня — есть. Тут-то выдувает, а в лесу намело. Билят, ПБС-а нету…

— Вадим, у меня арбалет же есть.

— Ага, ещё лук со стрелами скажи. Чингачгук, нах.

— Чо ты. Нормально бьёт. Уж не хуже чем твой этот НРС. Ещё пневма у меня есть. РСР, 5.5, папский калибр; отлично бьёт!

— Эээ?.. Доску 2,5 с десяти шагов прошьёт?

— Спрашиваешь!

— Ну… возьмёшь. Чингачгук, билят. Шансов мало, конечно… Термитная шашка у меня есть. У тебя, я знаю, граната?

— Гранаты, Вадим, гранаты. Две. РГД-5.

— Это хорошо, это хорошо… но мало.

— Ты чо, Вадим?

— Может, там не бензин, а соляра. И зима сейчас, малай, если ты заметил. И ночью ещё похолодает. Можно дыру пробить — а вспышки не будет. Такое бывает — холодное топливо хлынет — и потушит… Не слышал такого, нет? Вот, знай. Потому дыру надо не снизу, а сбоку; и термит тоже пригодится… впрочем, тут не резервуар, а автобак, сильно не хлынет! — шептал Вадим, — Это очень удачно, что они всю технику рядом поставили. Уроды. Тупые уроды. Билят, наш бы кэп за такое в Чечне вы. бал бы и высушил; а этих еб. ть некому, вот и вы. бываются!

— Шашка… Вадим — у меня самодельный аммонал есть.

— Сколько??

— Килограмм пять…

— Ого!.. — Вадим повернулся и в неярком свете фонарика стал всматриваться в лицо Вовчика, — А ты, малай, запасливый!.. Куркуль, нах… Стяжатель…

— Хм… — по интонации Вовчик понял, что это похвала, — Да уж, стяжатель. Есть у меня такая хорошая черта!

— Самоделка-то… взорвётся? Или — так?..

— Отвечаю, ты что!

— Хм… Чингачгук-стяжатель!.. — Вадим явно приходил в хорошее состояние духа, — Вот что бы тебе не с Гузелью! Нормальный бы такой зять получился б! Нет — сохнешь по этой… по Катьке этой своей!..

— Вадим! — предостерегающе, Вовчик.

— Да ладно, знаю я всё; и все знают… и с кем спишь, и кого во сне видишь… Да и доча моя по этому твоему… по другану твоему… зачем ты его только тогда в дом к нам привёл! Ох, да ладно… проехали.

Помолчал и добавил вдруг:

— С другой стороны… ты ведь понимаешь? Шансов у нас с этой операции вернуться — ноль целых шишь десятых!

— Почему?? — запротестовал Вовчик.

— Оружия бесшумного нормального нет; группы как таковой — нет… — принялся объяснять Вадим, — По идее, по классике-то: надо группу активных действий; потом группу прикрытия — человека три; и группу обеспечения отхода — человек пять. Итого — человек десять надо! А мы — вдвоём пойдём! Сам я навыки подрастерял, да и не в спецуре я был — так, рядом тёрся… про тебя вообще речь не идёт! Е-ко-но-мист, нах. Чингачгук с арбалетом… Хлопнут нас на этом выходе… А моей дочке муж живой нужен. Ну и вот.

Посмотрел на замолкшего, переваривающего услышанное, Вовчика, и счёл нужным чуть «поправиться», подбодрить — по-своему:

— Да не бои-и-ись, малай! Ты ж в бога не веришь? Ну и вот — стало быть, тебе всякие «продолжения», навродя рая или ада, или чистилища там, чем Отец Андрей паству свою стращает, не грозят — чик, и как будто просто свет выключили! Хы. Или ты забоялся уже??

— Чего бы вдруг? Если ты сам, Вадим, вдруг задний ход даёшь — я один пойду!

— Ааа, ма-ла-дэц, батыр! Хорошо сказал. ХэЗэ, может и свезёт… Во всяком случае, есть неслабый шанс общину, людей выручить — спалим им технику; а без техники они на пригорок зассат соваться!.. А уж сами как дальше; уйдём-не уйдём… алла бирса, иншаалла, как повезёт… Всё лучше, билят, чем на жопе сидеть и ждать!..

— Значит так, кызым! — Вадим был серьёзен, строг; не ругался и не жаловался на судьбу, тупое окружение и прочее; подбирал слова; и слушали его со всем вниманием — Гузель, Зульфия и Алла.

— Как обстановка складывается — надо рассказывать? Не надо. Если без деталей — то обстановка очень пло… нехорошая. Завтра «эти» на пригорок попрут — и… и нам тут всем хана. С большой степенью вероятности. Поскольку воевать против брони, 30-миллиметровых пушек и пулемётов нам нечем.

— Папа, что ты…

— Молчи, кыз. Я сейчас с вами не как папа говорю, а как… как с личным составом. Потому — просто слушайте. Значит, нам хана завтра. Но! — он поднял палец вверх, и все по инерции глянули на потолок, куда указывал палец, как если бы ожидалось что оттуда, сверху, с небес, кто-то это «но» тут же и реализует, — Но есть один шанс. Небольшой, но есть. И мы его сегодня ночью с Вовчиком попытаемся реализовать!

— Пап, мы тоже…

— Молчи, слушай! А то прогоню. Узнаешь обо всём чисто на общих основаниях!

Зулька послушно замолчала. Больше уже никто не перебивал; видно было, что Вадим всё обдумал, и возражать или поправлять его — пустая трата времени.

— Вот. Мы с Вовчиком «пойдём на дело» — но оно, даже если успешно реализуется, иншаалла, 100 % всё равно ничего не решит! Только отсрочит. И потому… потому здесь, на пригорке, делать больше нечего. Вам. — он кивнул на дочерей. Все молчали.

— Вот! — удовлетворённый отсутствием возражений, он продолжил, — Вариант уходить всей общиной мы рассматривали — не вариант это… Уходить будете только вы вдвоём — ты, Гузель, и ты, Зульфия.

— Как? Куда, зачем?! Ты сам говорил, что «не вариант». Одни мы не…

— Молчите, слушайте. Значит так. Сейчас собираетесь. Как в дорогу, как минимум на неделю, и по холоду. Седлаем Орлика. Там, со стороны, обратной деревне, хаммер стоит. Он никого не пропустит, конечно. Но они меняться будут… я думаю. Пересменка — минимум полчаса. За полчаса пешим далеко не уйти, а на коне — вполне! Пройдёте через целину, в лес не суётесь, возле реки свернёте — и в сторону Демидовки, там на дорогу. И — в Оршанск!

— Чё там делать, в Оршанске-то? — Зулька.

— В Оршанске… В Оршанске найдёте этого… Владимира этого твоего! — он кивнул на молча слушавшую Гузель. Опережая возражения, добавил:

— Знаешь ведь его Оршанский адрес, оставлял он? Вот. Ещё он про коттедж какого-то своего знакомого-родственника говорил… тоже есть координаты? Хорошо. Это ещё до Оршанска, завернёте туда сначала, может, там он. И… и обскажете ему обстановку. Так, мол, и так — без внешней поддержки община не продержится. Что-как, — пусть решает сам. Тут я ему не подсказчик. Если есть какая возможность — пусть поможет. Если нет возможности… пусть возможность изыщет! Ну а… а если совсем никакой возможности нету — оставайтесь там, в Оршанске; сюда — не возвращайтесь. Тут… без вариантов. Мы с мамой остаёмся…

Дальше было двадцать минут препирательств, доводов, уговоров. Вадим стоял как скала, и позиция его была нерушима: чем всем глупо и бездарно погибать в церкви, лучше рискнуть и попробовать двоим спастись. Попытаться найти помощь. Нет, это не бегство. Это… это, по сути, сложнее будет, чем тут остаться, и геройски… или не геройски погибнуть. Найти где-то помощь, договорится, привести помощь — это серьёзное, очень опасное и важное поручение, потому и… Нет, я сказал! И кончен разговор!

— Да! Тут ещё момент. Сейчас всё подготовим — и на позицию. И — ждёте. Может и не будет ночью пересменки; может, они в хаммере на всю ночь засели. А чо — у них там печка, могут по очереди спать. Я вообще сначала думал машину захватить — но это уж совсем из области фантастики. Там не подойдёшь… а вот между хаммером и деревней, да через кладбище к лесу, если ползком — это можно… что мы и постараемся реализовать! А вы — в засаде! И, когда начнётся в деревне шухер, — а он начнётся! — хаммер, конечно, рванёт к деревне! Вот тогда вы и — галопом! Это будет ваш шанс. Внятно?? Вот и идите, собирайтесь!..

После ещё недолгих препирательств, и даже попыток зареветь, сопротивление было сломлено, и дочки отправились собираться в дорогу. Причём Зульфия отчётливо хромала, и опиралась на самодельную, строганную из берёзки с рогулькой-ручкой, трость.

Посмотрев им вслед, наказав взять побольше овса для Орлика и тёплую попону, не забыть и складное ведро, Вадим вздохнул, и перевёл взгляд на молчавшую жену.

— Вот так… Как вариант, хатын.

— Кого они там найдут, в Оршанске-то? Даже если Владимира найдут — у него что там, армия?..

— Сам знаю. Отсылаю их просто, поняла? Просто отсылаю отсюда. Потому что тут ловить действительно нечего. А там… там хоть какой-то шанс.

— Поняла.

— Я, знаешь ли, ту ситуацию, ну, возле костра… — он коснулся толстыми пальцами шрамов на лице, — Такую ситуацию больше пережить не хочу…

Алла печально и согласно кивнула:

— Буду молиться за них. Бог не даст пропасть девочкам…

— Вот. Молись, да. И… мой инструментальный ящик — куда дели? Ничего не найдёшь в этой тесноте! Что? Ножовку по металлу надо. Угроблю одну двустволку — сделаю им обрез. Без оружия в дороге сейчас — сама понимаешь…

ОТЧАЯННАЯ ПОПЫТКА

Всё было готово. Вадим и Вовчик, экипированные по военному-зимнему, в просторных маскировочных белых балахонах, заранее пошитых из белых простыней (у Вовчика — с тоненькой синей полосочкой и полувыстиранными, почти незаметными голубенькими цветочками), с обмотанными белыми полосами ткани автоматами и разгрузками с полным боекомплектом (у Вадима — старая, армейская; у Вовчика — самолично сшитая ещё в Мувские диванно-выживальщицкие времена самоделка), заняли позицию на задах огорода бабки Насти, наблюдая за стоявшим в полукилометре хаммером. Рядом лежали приготовленные лыжи и небольшие, «рейдовые» рюкзаки, обёрнутые белой же тканью, по которым была расфасована вовчикова самодельная взрывчатка. Вовчик взял и свою пневматичку…

На груди каждого — полностью заряженная рация; маленькая, китайская, бытовая, у которой ещё при повороте верньера диапазона тоненький женский голосок произносил что-то по-китайски. К уху уходил шнур гарнитуры — Вовчик был парень действительно запасливый.

По поводу раций были дебаты — рации были только, увы, «парные»… Рассматривался вопрос, не оставить ли одну для связи с пригорком — хоть и слабенькие, но по прямой на открытой местности они связь на три-четыре километра обеспечивали вполне надёжно. Но потом от этой идеи отказались: вдруг да придётся «рассредоточиться»; и координация между собой действий на расстоянии будет важнее, нежели возможность сказать оставшимся на пригорке «последнее прости»: чем «пригорок» помочь-то, случись что, сможет?.. Если бы была возможность вызвать, скажем, огонь батареи 82-мм миномётов, чтобы отсечь огневым валом преследователей; а так — чего ради? В общем, наличие гарнитур сыграла в выборе решающую роль.

Ждали пересменки у дежуривших в хаммере, чтобы двинуться ползком к кладбищу — но те, как видно, и не собирались катиться к деревне. Напротив, там, против ожиданий, службу несли достаточно бдительно — через неравные промежутки времени включалась фара-искатель и обшаривала пространство между машиной и пригорком, задами огородов общины. Впрочем, и без фары добраться до машины по чисто-белому снежку было шансов исчезающее мало, даже и в белых маскхалатах. Но вот стороной, к кладбищу — вполне… Хотя… Вовчик подумал, что у тех, в машине, может быть и тепловизор — и ему стало нехорошо.

Рассматривавший машину в прибор ночного видения Вадим негромко матерился.

Сзади тихо, как мышь, лежала, почти не подавая признаков жизни, Аделька — для связи до того момента, как они «уйдут в рейд».

С Аделькой случился скандал. Узнав, что Вовчик с Вадимом собираются на опасное «дело», она безаппеляционно заявила, что идёт с ними… Каким-то героизмом тут не пахло, как и позёрством — все в общине знали, что последние месяцы девушка живёт только и исключительно желанием посчитаться с Хроновым, зверски убившим Илью. Пару раз доходило до того, что её оттаскивали от оружейки, и отпаивали спиртным — на свою жизнь ей было, судя по всему, вполне плевать; и лишь жажда мести давала возможность жить, дышать, кушать, ходить в наряды…

Постепенно это её истеричное желание «пришить Хронова здесь и сейчас» трансформировалось под влиянием времени и обстоятельств из «вспышки» в постоянное, упорное «горение» — Вовчик, будучи хоть и доморощенным, но всё же немного психологом, нашёл единственно возможный способ отсрочить самоубийственные поползновения Адельки к «пойти сейчас же в деревню, зарезать Хронова — а дальше будь что будет!»

Какие-то обращения к «смирению» и к терпению тут не работали; тут оступился и Отец Андрей, — и Вовчик нашёл единственное, пожалуй, эффективное средство: в разговоре с Аделькой он убедил её, что «найти Хронова и перехватить ему горло подаренным Ильёй виксом», как она самоубийственно порывалась — это и не месть совсем… Разве такого заслужил Хронов?? Нет, ты, Адель, придумай для него настоящую казнь, понимаешь, настоящую!! Чтобы он помучался и сто раз вспомнил Илью, понимаешь? Прежде чем подохнуть.

Эта идея захватила её, и на какое-то время отсрочила её попытки «добраться до Витьки». Теперь её можно было иногда застать смотрящей отрешённо в пространство, шевеля губами, с нервно подёргивающимся лицом — она явно придумывала меру и вид казни для Хронова. Судя по тому, что она как-то, под случай, выспрашивала у Вадима «действительно ли это больно, и насколько, если человек горит живым», придумать и осуществить для Витьки Хронова какую-то изощрённую казнь стало для неё идеей-фикс. В общем, на этом её и оставили в покое: сама не рвётся на практически самоубийство, людей не подставляет — ну и ладно. А что будет дальше с Хроновым, да и со всеми — будет видно.

Вот и в этот раз её едва убедили, что идут они не «посчитаться», не поубивать побольше, а чисто с технической целью… с какой — поверь, знать тебе пока не надо; ты просто поверь — в этот «выход» «добраться до Хронова» задача не ставится, и вообще — «охота на Витьку» может всё испортить, а ставки очень высоки. Ты же не хочешь всех тут погубить? Ну и вот. А до Витьки мы ещё доберёмся…

Успокоили её клятвой, что даже если Хронов в прицел попадётся — убивать его не станут. Чего она для него придумала…

— Бля, они там в карты, что ли, играют?? — обернувшись, зло прошептал Вадим.

— Чо так решил?

— А чо они там ещё делают?.. За час один только отлить выходил — и всё.

— Что делать будем?

— Подождём ещё. Если за полчаса ещё не сдвинутся — тогда по второму варианту.

«Второй вариант» предполагал попытку отвлечения хаммера в сторону реки. Соваться под возможный пулемётный огонь никто, конечно, не собирался, но предполагалось закинуть подальше от задов огородов, в сторону реки пару хлопушек — из того запаса, что Вовчик приобрёл в «Гекторе» в отделе фейерверков, тогда ещё «на всякий случай».

Хлопушки сработают, сымитировав выстрелы — что должно было отвлечь этот передвижной пост от прикрытия леса. Если только, как проговорил Вадим, они там лохи, и не допрут, что их именно что отвлекают — тогда вообще всё сорвётся!

— Ладно, ждём…

В принципе можно было уже ползти, но была опасность, что именно в это время хаммер двинется к деревне; и оказаться у него на пути означало провалить всю задуманную операцию.

Ждать было невыносимо.

Чтобы хоть чем-то занять время, Вовчик шепнул Вадиму:

— Может, стоило с собой, как ты говорил, взять «группу прикрытия»? Как ты говорил?..

Вадим обернулся:

— Из девок и стариков? Там по лесу нам кэмэ пять шпарить — что с ними после этого будет?

— Девчонки по физухе нам вполне могут фору дать!

— То по физухе. А дальше? С чем бы?.. Собрать всё оружие, оставить оборону голой — ради чего, ради пары залпов?.. Прикрывать нужно частым автоматическим огнём, прижимать противника к земле — а у нас всего два АК, твой и мой! И «по нейтралке» — толпой поползём, ага? А потом, почти безоружные, толпой назад побежим? Не-е-ет, у нас тут весь расчёт только на скрытность и наглость!

Вовчик промолчал. Чо — резон, да. Оставалось только ждать…

Но ждать ещё полчаса не вышло, события внезапно пошли по своему расписанию: сзади послышался шорох — это приползла Верочка, с неприятным, грозящим поломать все планы, известием: Волошин украл в столовой у Геннадия Максимовича двустволку и патронташ, и убежал в сторону деревни. Вернее как убежал — добежал до угла церкви, и потом на четвереньках, и потом ползком — да быстро так! За ним гнались — но только до угла церкви, дальше преследовать поопасались, чтобы не поднять тревогу раньше времени, и не сорвать задуманную операцию…

Вовчик стиснул зубы — всё запланированное чётко накрывалось хвостом северного зверька… Ясно, что сбриндивший дурак пополз «вызволять» свою дочурку; и сейчас нарвётся на пост со стороны деревни, и этим сорвёт всё запланированное.

— Надо было его сразу запереть, как только признался! — зло прошептал Вовчик.

— Надо было его сразу шлёпнуть, как шпиона! — одновременно с ним яростно выдохнул Вадим.

Помолчали, каждый на свой лад обдумывая произошедшее.

— Всё, тянуть дальше не будем! — решил Вадим, — Пошли! То есть — поползли! «Вариант два», с фейерверком — только если джип двинется в нашу сторону! Внятно? Выполнять! — и, что-то ещё бубня себе под нос, быстро и умело лёжа надел на спину рюкзак, закинул за спину же автомат рядом с рюкзаком, прихватил одной рукой лыжи, и, упираясь локтями и елозя ногами из стороны в сторону, быстро пополз «на нейтралку».

Вовчик коротко выдохнул, неожиданно для себя перекрестился, и, проделав те же манипуляции с рюкзаком и автоматом, пополз догонять Вадима.

— Удачи!

— Возвращайся, Вовчик!.. — послышалось сзади шёпотом.

Догнать Вадима удалось только на середине пути, где он сам остановился, дожидаясь Вовчика.

Вовчик весь взмок, ползя за Вадимом; удивляясь проворству его. Но теперь видно было, что и Вадиму его проворство давалось дорого: тот дышал тяжело, прямо со свистом из лёгких. Возраст, чо, — подумал Вовчик, — Хорошо ещё, что не курит. И что я не курю. Да. Курить в нашем положении… «Некурящий на свежем воздухе может учуять курящего метров за семьдесят, так что бросайте курить!» — всплыла в памяти фраза из какого-то из бесчисленных «пособий» для «диванных выживальщиков», прочитанных ещё в «мирное время». А чо, всё верно. Ишь, как нюх обострился. Земля пахнет даже сквозь снег. Снег, земля, и запах горячего пота. И чуть уловимо — запах оружейной смазки. Чёрт-то что я сейчас думаю…

— Слышь, малай… То ли у них со стороны деревни пост мух не ловит, то ли нам везёт так… Но, кажись, этот, как его?.. Волошин. Кажись прополз незамеченным, — я думал, его «встретят»!

— Вадим!.. Если он прямо к деревне незамеченным — может и нам по лесу не кружить, а за ним?..

— В догоняшки играть? Его сейчас в древне хлопнут — и нас вслед за ним! Нет уж. Придерживаемся задуманного плана.

— За нами тут борозда как за трактором — увидят же, если хаммер к деревне пойдёт!

— А пускай. Проползли к лесу — и это всё, что они увидят. В лес не сунутся — ну и всё. Может, сбежал кто под шумок ночкой тёмною! — вот что подумают. А в лес за нами, ночью, — не-е-ет…

— Ну что — ползём дальше?

— А ты боевой!.. Ща, чуток послушаем… Везёт этому Волошину — ваш бог дураков любит! — кажись, прополз он к деревне незамеченным… Лыжи не потерял ещё? Бомбу свою?.. Ну, двинули!

Огибая кладбище, двинули дальше. Вот и лес, первые кусты.

Ползший первым Вадим вломился в них как кабан в камыши, благо от патрульного джипа было далеко, и звук уже не мог их выдать. Тут снега было больше, чем на поле; руки проваливались теперь по плечи, по шею. Горячий пот стекал по лицу, щипал глаза, капал с кончика носа.

Остановились, выбравшись на небольшую прогалину среди редких ещё деревьев и густого кустарника.

— Ну, малай, давай надевать лыжи!

Быстро затянули крепления; приготовили маленькие фонарики с красными светофильтрами, чисто чтобы светить под ноги — в лесу было хоть глаз выколи. Вадим ткнул Вовчика в плечо:

— На, надень! — Вовчик, протянув руку, получил от него что-то лёгкое, скользкое, пластмассовое. Посветил: строительные очки, обычные очки для строителей, из плексигласа на прозрачной силиконовой оправе, довольно поцарапанные, кстати, с перекрученной резинкой.

— Что это, зачем? — спросил по инерции.

— За лесом! — «пояснил» Вадим — Быстро пойдём — хочешь глаз на каком-нибудь сучке в темноте оставить?..

— Понято… Нет, мне не надо!

— Это почему ж?

— Глянь.

Вадим подсветил фонариком — на Вовчике уже были ловкие такие тактические очки с прозрачными линзами, с удобной широкой новой резинкой.

— Запасливый! Малацца. — больше Вадим не нашёлся что ответить, даже в своей язвительной манере ничего не сказал — ни «про Терминатора», ни про «пацанву, не наигравшуюся ещё в войнушку». Промолчал — что с удовольствием отметил Вовчик.

Двинулись, ориентируясь по компасу, и больше по ленивому лаю собак в деревне, по дуге стараясь выйти к центру деревни, где была казарма и техника. «Ночь приключений» только начиналась.

— Артист… Завтра на пригорке как ты? — всех?.. — поинтересовалась Мэгги.

Набросив на плечи норковый полушубок, она вышла покурить на крыльцо, где уже в это время стоял, отливая прямо с крыльца, БорисАндреич.

Он обернулся, лицо попало в полосу света, падавшего из оконца сеней. Сверкнули в ухмылке зубы. Он был не трезв.

— А как же! Всех не всех — но наполовину проредим! В воспитательных целях.

— И детей?

— Как там у Тамерлана было? Всех, кто выше оси арбы… Не, посмотрим. Кто как себя покажет. Скажем, шлёпнет если папку-мамку, — тогда оставим! Как в Зимбабве… в этой… в Африке которой… а что…

— Совсем ты спятил от крови.

Затихающее журчание вместо ответа по существу. Да и не вопрос это был никакой.

— Пойдём завтра с нами. Завтра обещается интересный день! Кровавый! Такие не часто…

Отряхнулся, заправился, вжикнул молнией на брюках.

Подошёл к ней, привычно сунул руку под нежный мех полушубка, приобнял за талию; потом рука скользнула ниже, потискала упругие ягодицы. От Мэгги пряно пахло алкоголем, потом, табаком, и спермой. Четыре человека. Четыре — за полчаса. Оголодали, мальчики, в своей сраной Никоновке. Как будто у них там вообще баб нет…

«— Таких — нет!» — всаживая её уже по второму разу, заверил полчаса назад Гришка, — «Веришь — скучал! Вот как ты — никто не умеет, хотя я повида-а-а-ал… Веришь? — повида-ал! Особенно в послед-ние ме-ся-цы! Вроде и всё, как у … Ан нет! А! Аа!! Ааахх!! Оооо… За-е-бись… … Нет, ещё!.. Поворачивайся, давай сзади! Умелая… у нас так не могут. А! Аа!! А-а-а!!

Рука Артиста, помяв ягодицы, через ткань платья, скользнула ей под короткую юбку.

— Не противно тебе, Артист? Там уже столько побывало. Только за сегодня…

— Не-ет. Наоборот — возбуждает!

— Извращённая ты… скотина. Ой, больно… И стариков — тоже?..

— А?.. Стариков — в первую очередь. Самая вредная и подлая порода — старики! Молодняк — сплошь и рядом просто дураки, глина. Из них что угодно лепить можно. А старики — уже сформировавшиеся… гады. За каждым, за всю жизнь — целая куча грехов… Любого можно брать — и без суда кончать! — любой за жизнь столько нагрешил!.. Так что… стариков… к тому же они бесполезные — что с них толку. Только жрут…

— Ай! — Мэгги высвободилась, передёрнула зябко плечами; свет из окна мазнул и по её лицу, казалось, мертвенно-бледному, с размазанной помадой, с вспухшими от укусов губами, — Пойду я. Холодно. Там… ещё народ ждёт. Продолжения ждёт. Ночь будет нескучной…

— Ха-ха-ха! — раздался как будто чужой смех Артиста. Для него эта ночь была лишь прелюдией к завтрашнему дню. Он, и тот, кто внутри его, многого ждал от следующего дня.

Часовой был как на ладони. Прохаживался, позёвывая. Автомат за плечами. Зябко передёргивался, пинал берцем в скат автоцистерны, разминаясь. Опять ходил. Видно было, что хочет курить: ни раз и ни два доставал пачку сигарет, совал в неё нос, нюхал, — и прятал обратно. Здорово их Гришка вышколил всё же за это время. Или кто там у него сейчас за дисциплину отвечает.

Трудно было идти на лыжах по лесу, но ещё трудней было незамеченными проскользнуть по деревне к казарме, к месту стоянки техники. Пусть уже и совсем ночь, пусть и комендантский час — скорее всего, не зря же людей на улице, во дворах ну ни души! — но всегда была опасность нарваться на Гришкиных или Хроновских парней, или патрулирующих, или просто шатающихся от двора к двору — на них комендантский час не распространялся. Плюс собаки, чёрт бы их побрал. От собак «откупались» запасёнными кусками пирога с мясом…

Но всё же пробрались — вот они. Всё же хорошо, что и он, Вовчик, и Вадим в Озерье не пришлые, не какие-нибудь эвакуированные — свои, местные по сути, которым каждый дом и каждый забор вполне знаком. Да и рекогносцировка, осуществлённая Вадимом ещё днём с колокольни, давала себя знать — прошли без проблем.

Рассредоточившись, из-за забора, через улицу, наблюдали за «плацом» перед казармой и, одновременно, за соседским двором, где, подмяв забор, и встали две БМП и бензовоз. Забавно — правильно говорили про обоняние: сам не куривший Вовчик аж через улицу чувствовал носом и запах крепкого табака, исходившего от часового при технике; и тонкий пронзительный запах нефтепродуктов. И запах дыма, стелящегося из трубы казармы.

Двор-плац там тоже весь заставлен: внедорожник, Урал с кунгом; ещё один, наблюдатели говорили, где-то был — но не здесь. Из трубы на крыше кунга тоже лениво тянется дымок — видно в свете фонаря перед казармой. Кто-то и там ночует. Жаль, что бензовоз довольно далеко от казармы, — не зацепит… Хотелось бы и казарму сжечь нафуй. Но то, что БМПехи буквально впритирку с бензовозом — это хорошо, это пять, это — супер!

«— А интересно — не протянули ли они тут какую сигнализацию?» — думал Вовчик, — «В принципе могли ведь. На пересечение, на объём. Я б только на часовых не полагался. Или они всё по старинке?.. Надо торопиться. Пока дурак — Волошин панику не поднял».

«— Где они, интересно, собираться перед выдвижением думают?..» — думал Вадим, — «Плац весь занят… На улице, наверное. Почистили, смотрю, немного, и растоптали.… Эх, сейчас бы пару мин МОН-500, поставить с дистанционным активированием, с перекрытием секторов — и свалить подальше, наблюдая… И утром зачистить всех разом! Эх, мечты! Нищета, билят!.. Торопится надо — пока тот умалишённый не нашумел!»

— Ну, готов? — послышался в наушнике голос Вадима, — Приём. Давай, следи — я перемещусь за угол — этот хроновский эфедрон в помещение зашёл! Жди — я скажу, — ты сразу за мной!

Оказавшись за углом казармы, заметённом снегом, стали пробираться к задней её стене, чтобы выйти к соседскому двору с техникой. Вовчик споткнулся обо что-то — дров, что ли, навалили?.. Опп, нет… Из-под снега торчала окоченевшая рука.

— Вадим, постой-ка…

— Что ещё??

Темно — но вблизи рассмотреть можно. Смёл наскоро снег с лица — этот, Юличкин муж, как его… ну да, он. Глаза забиты снегом; во лбу чёрная дырка.

— Он не один тут! Глянь…

— Билят. Да хоть и не один — мы чо тут, покойников пришли рассматривать??

— Подожди, сейчас… Это… это Богданов — старший. Да, он.

— Ну и чо. Ну и следовало ожидать. Давай за мной, тихо! Если не хочешь завтра им компанию составить.

— Тьфу на тебя! Идём.

И вот — часовой как на ладони. И — судя по тому, что никакого шухера не случилось — никакой у них бесконтактной или какой другой сигналки нет… Эх, темнота! Часовой!.. Девятнадцатый век. Как Вадим говорит? — Билят!

— Давай… Готовь свой дробосрал! — шёпотом командует Вадим. — Ишь ты, не подходит к углу-то… покойников, небось, боится, хы!

— Тут угол весь обоссан! — шепчет Вовчик, — Подождём, пока ему приспичит?

— Он сменился только что! — не соглашается Вадим, — Да и поссать может где угодно, хоть на колесо.

— Повернись-ка!.. — командует он уже приготовившему винтовку Вовчику. Тот поворачивается, и Вадим расстёгивает и роется у него в рюкзаке за спиной. Достаёт оттуда — ого! Топор… Вот чёрт — нафига он его туда МНЕ засунул? Я ему что — лошадь?

— Ничо-ничо, малай! — шепчет Вадим, — Не развалишься. Ты молодой, здоровый… А резинки в твоей пневматичке от морозца — не?..

— Нормально всё будет. Топор-то — зачем?

— Чо ты думаешь, я твоей пневматике сто процентов доверяю?.. Топор — самое то для часовых. Был бы на АК не складной приклад, а «весло» — не брал бы; приклад тоже удобно, а так… Или ты думаешь, что часовых снимают «метким броском ножа в горло»? Чингачгук, билят…

— Есть же винтовка. И так-то — да ещё глушитель.

— Вдруг промахнёшься. И вообще. Я доделаю. Ну, готов?..

Вадим скрылся за бензовозом, и что-то долго, как кажется Вовчику — целую вечность! — не возвращается. Пальцы стынут на металле автомата, так и прося снять его с предохранителя. Нет-нет-нет. Всё нормально пока. Смотрим — ожидаем!..

Часовой лежит возле заднего колеса бензовоза; вокруг головы — в непрямом свете фонаря видно, — большое тёмное пятно. Рядом — топор. И автомат. И — пачка сигарет. Так и «не выкурил свою последнюю».

Билят, как же он долго! Совсем как тогда, когда ждал их с Вовкой возле дома дембелей в Никоновке.

Чуть слышно шурша по снегу, прибегает Вадим.

— Нормально. Сделал. В двух вариантах — на растяжку, и с замедлением. Давай вторую.

— На. Куда ты её?

— Попробую на цистерну залезть.

Вадим берёт у Вовчика гранату, и, достав из кармана рулончик изоленты, зубами отыскивает и тянет, разматывая, её конец:

— Помоги-ка…

— Зачем это? — спрашивает Вовчик, помогая.

Вадим обматывает несколькими витками изоленты рычаг взрывателя гранаты; пробует, как держится:

— Замёрзла, билят… Почти не клеится. Ищо, что ли, намотать? Не, хватит. Зачем? Я ж говорю — там люк. Булькну её в люк — через время горючее изоленту разъест, рычаг освободится — смекаешь? При выдернутом кольце, конечно. Я сам так не пробовал — знакомые спецназёры рассказывали. Для гарантии, так сказать, для подстраховки. А внутри — там пары как-никак всё ж таки. Ну, следи!

Он трусцой опять направляется к цистерне и БМП-хам, когда поодаль, через пять дворов, отчётливо в ночи бухает выстрел.

Тут же, как по команде, прорывает всех деревенских собак. Деревня тонет в лае — откуда их здесь столько; с пригорка никогда не думалось, что тут такая псарня.

Ещё выстрел, там же. Дробовик? Сухо трескают пистолетные выстрелы.

Вовчик, как будто только и ждал этого; а вернее — да, ждал, подсознательно, тут же оттягивает, чтоб не щёлкнул, и переводит предохранитель в положение «АВ». Вадим, не добежав до цистерны, резко разворачивается и бежит обратно к Вовчику.

Вот оно! Гадство. Волошин! Добрался, козёл, до приключений. На что он только рассчитывал?? Так всё было… гладко! Сейчас бы ушли без проблем!..

В окнах казармы, хотя и явно занавешенных изнутри, щелями вспыхивает свет… Всё, тревога! Теперь только драпать, благо Вадим мину успел поставить… как он там с замедлением только? Вдруг на БМП ломанутся за нами — а у нас весь и расчёт, чтобы разом технику пожечь!

Вадим, пробегая мимо лежавшего часового, падает перед ним на колени, едва не в лужу мешанного с кровью снега. Чего он телится?? — Вовчика уже трясёт от бурными волнами поступающего в кровь адреналина. Кажется, что вот-вот из-за угла выбежит группа хроновских… ччччерт, пусть выбегут! Надо же! — летом ещё здоровались, были все по именам, а сейчас он готов перечеркнуть очередью любого, кто покажется из-за угла!

Вадим суёт под лежащее ничком тело продолговатый свёрток, обмотанный скотчем — часть самодельной вовчиковой взрывчатки; потом остервенело, не жалея ногтей, срывает с гранаты намотанную уже на рычаг изоленту; скомкав, суёт её в карман; сжимает усики гранатной чеки и, сунув в кольцо палец, выдёргивает чеку. Суёт руку с гранатой под тело, глубже… На секунду замирает, — и осторожно, и, как кажется Вовчику, ужасно медленно, вытаскивает из-под тела руку — уже без гранаты.

Ну же!!

Поодаль, где дом старосты, слышатся ещё несколько пистолетных выстрелов, затем автоматная очередь. Ещё очередь…

Вадим уже на ногах; он подхватывает автомат часового и бежит к Вовчику; Вовчик же, отступив от зассанного угла казармы и лежащих у стены трупов, косит на него краем глаза, ожидая что вот-вот оттуда появится кто-нибудь вооружённый. Вот-вот… Как всё медленно!!.. Вовчику кажется, что Вадим еле переставляет ноги.

И… вот! Так и знал! — за углом слышится приближающийся хруст снега под торопливыми шагами, и из-за угла появляется силуэт. С винтовкой наизготовку.

Судя по всему это часовой, тот, что у входа в казарму — сами «бойцы» так быстро, за несколько секунд, явно не успели бы одеться. Он выбежал со света — вход перед казармой достаточно освещён, — и видит перед собой только сжавшийся тёмный силуэт с автоматом, направленным на него…

— Лёшка, ты чё, не слы… — успевает он только проговорить по инерции; и, ещё не закончив фразу, уже понимает, что перед ним чужой. Ствол винтовки дёргается в сторону Вовчика, но Вовчик успевает нажать на спусковой крючок раньше.

Короткая очередь, вспышка пламени из автоматного ствола, с искрами, — и парня отбрасывает назад, на спину. Кажется, Вовчик даже узнал его — Стас это, у него ещё братишка младший…

— Уходим! — свистящим шёпотом под ухом раздаётся команда Вадима, — Тем же путём!

— Давай через улицу! — я придержу! — выдыхает Вовчик; он слышит, как топают по дощатому крыльцу казармы, как стукает распахнутая дверь. Бежать вдвоём через улицу — подставляться под огонь!.. Вот для чего в «поиске» и требуется «группа прикрытия» — отсечь преследующих, заставить их залечь…

Вадим исчезает; Вовчик, не обращая на него внимания, семенящими шажками подбегает к углу, из-за которого только что выскакивал этот… Стас этот. Падает на одно колено и выглядывает, одновременно высовывая ствол автомата и приготовившись стрелять.

Да! Около крыльца бестолковая толчея; кто-то шарит стволами по сторонам, кто-то торопливо застёгивается.

— Вот!.. — чей-то крик, и сразу пара стволов изрыгают огонь, кажется, прямо в лицо Вовчику.

Он отпрянул назад, даже не успев нажать на спуск… Пули с отчётливым звуком вгрызаются в бревенчатую стену, выбивая щепки.

Вовчик, уже не рискуя высовываться, просто выставляет из-за стены на вытянутых руках автомат и даёт очередь, поведя стволом слева-направо и обратно. Эх, кажись высоко взял!

Из-за угла звуки суеты, непонятные не то команды, не то ругательства — и выстрелы. Опять чпок-чпок-чпок! — пули впиваются в стену.

«…ёккарный бабай, ты чё там застрял??!» — только сейчас он сообразил, что слышит в наушнике хрипящий яростный голос Вадима, — «Давай через улицу по моим следам — я прикрываю!!»

Ага. Да-да. Уже там, да?.. Мелькает мысль прихватить лежащую чуть поодаль винтовку убитого Стаса, но это ещё несколько секунд, которых нет! И Вовчик поворачивается, и несётся через улицу, через повалившийся забор, по следам Вадима, остро чувствуя незащищённой спину.… Сейчас бы гранату — швырнуть предварительно туда б, за угол, к крыльцу! — это их, как минимум бы, задержало б! Но гранат больше нет.

Перебежал через улицу. Ага, вот Вадим…

— Дуй дальше, к сараю; там ждёшь и прикрываешь!

А, ну да, ну да, так ведь и перемещаться надо — один другого прикрывает, по очереди.… Только все правила как-то вылетают из головы, когда вокруг свистят взаправдашние пули!

Побежал по огороду, стараясь не оступиться на мёрзлом комке земли под снегом, и не вывихнуть ногу — это был бы конец!.. Чей это огород? Вощеевых это огород… И дом.

— Та-та! Та-та! Та-та-та-та-та! — затрещали сзади очереди автомата Вадима. «Отсекает!»

Добежал до сарая, — дальше уже только огород, с сугробами над кучами ботвы; туалет, — и забор. Дальше — поле, поросшее редким кустарником, и спасительный лес.

Около дома мелькнула тень. Вовчик, замер.

— Та-та! Та-та! Та-та-та! — стучали короткие очереди Вадима. И вспышки выстрелов по ту сторону улицы, от казармы.

— Вадим, отходи, я прикрываю!

Ещё тень — Вовчик следил за домом краем глаза — там ведь Гришкины хлопцы должны бы быть… Ну точно! — тень с автоматом.

Ах ты, я ж на передачу не нажал, он же не слышит… Вновь:

— Вадим, отходи!

Пригибаясь, бежит Вадим, в каждой руке по автомату.

Тень шевельнулась, шевельнулся ствол.

Вовчик даванул спуск — автомат послушно разразился очередью; фигура с автоматом пропала — или попал, или залёг… Ещё очередь — туда же, и выше — звякнули стёкла в окне; кто-то едва слышно за выстрелами закричал женским голосом; там, в доме — через выбитое теперь стекло слышно. Передвинул ствол — и ещё пару очередей туда, в сторону казармы: ложись, гады; не вздумайте вслед соваться!!

Опп… магазин кончился. Вовчик лихорадочно перезаряжался, когда до него добежал, пыхтя, Вадим.

— Цел, малай? Там — чего стрелял?..

— Там есть кто-то.

— Ага…

Как в подтверждение Вовчиковых слов от тёмного дома Вощеевых вспышки, треск очереди. Пули проходят выше.

Вадим отвечает парой прицельных очередей по вспышкам; затем хватает вывернутый из-под снега комок мёрзлой земли, и кидает в сторону дома; орёт:

— Берегись, граната!!

Вовчик, перезарядившись, уже готов.

— Пошли! Пошли!

Хлоп-хлоп! Тах-тах-тах! — бьют из-за улицы, от казармы выстрелы. Но их закрывает сейчас сарай, и растущие вдоль забора какие-то кусты — крыжовник или смородина, все в снегу. От пули они не защита — но если пригибаться, то нефига не видно из-за них. Кусты встряхиваются от пуль, осыпается с веток снежок…

— Пошли-пошли!!

Пугнув тех, возле дома, ещё парой коротких очередей, они уже вместе бегут через огород. Есть шансы, есть!! Пока суматоха — успеем уйти! Только до забора, потом через поле — и лес! Там снЕга!.. И лыжи. Хрен с ними, с лыжами, даже если не найдём — уйдём глубже в лес, туда ночью не сунутся; а потом…

Вжик-вжик! Вжик-вжик-вжик!

Ого, плотно как!.. Можем не добежать!.. Теперь стреляют и сзади, и сбоку-слева, от дома; и ещё справа.

Падая, ушибаясь о мёрзлые земляные комья и не замечая ушибов, они добежали уже до забора.

Вжик-вжик-вжик-вжик! Совсем рядом. Внутри всё сжимается в какой-то мёрзлый ком, и приходится делать над собой усилие, чтобы оторваться от земли: есть чёткое ожидание, что следующая «пчёлка» ужалит в тебя!..

— Пошли — пошли, билятт!!! — орёт Вадим; но и он, видно, это чувствует, и теперь перемещается какими-то ломаными зигзагами, постоянно падая и поднимаясь… Ой, не поможет это, не поможет! — уж очень там сейчас много стволов поливает, чья-нибудь пуля да и…

Взрыв! Короткий, но сильный удар; там, сзади, где казарма.

Огонь оттуда тут же стихает.

Это наверняка сюрприз под телом часового сработал! Что ж не цистерна — рядом ведь!..

— Пошли-пошли!!

Вот оно, поле с кустарником — но до леса ещё далеко. Сколько им нужно будет времени, чтобы очухаться?..

— Пиу! Пиу! — опять посвистывают пули; но правее и выше. Скорей! Они с Вадимом сейчас тут, на поле, несмотря на «маскхалаты», как куропатки…

Слева издалека мазнул свет мощного фонаря или прожектора, слышится вой мотора. Джип, возвратившись от пригорка, пытается отрезать их от леса??..

— Ду-ду-ду-дут! — громко, чётко, совсем не как треск автоматов и прочей малокалиберной стрелковки, раздаётся очередь от казармы. Это вроде крупнокалиберный, из БМП…

«— Бог, если ты есть, сделай что-нибудь!!»

Не верит Вовчик в бога, не верит… Но правду говорят: «Под огнём атеистов нет!»

И тут же, будто повинуясь его «обращению», там, уже далеко за спиной, где казарма, где бензовоз — вспухает феерично-огненное облако, и всё вокруг на миг становится пронзительно — ярким, как при фотовспышке.

Бух!! — а вот звук взрыва совсем другой; как будто рядом с силой ударили подушкой в стенку.

Вот оно! Сработало!!

Скорее, под укрытие спасительного леса!

Но слева вой мотора всё ближе; и всё ближе и чётче шарящий луч фары-искателя. Уже отчётливо виден и прыгающий свет фар, прикрытых щелевыми заслонками.

Что там Вадим телится?? — Вовчик уже порядочно опередил его, и оглядывается.

— Билят, ногу подвернул… — вон оно что.

— Я помогу! — Вовчик возвращается к нему. За крышей дома Вощеевых, за кустами, там, где видно правее крышу казармы, теперь яростно бьёт вверх пламя, взлетают яркие языки огня, подсвечивая низкие облака.

— Давай в лес!! Чо сказал! Сам я — иду, бежать только больно… На вот, автомат возьми!

КРЫСЫ

Вот оно — началось!

В деревне стукнул выстрел — явно из охотничьего ружья; вслед за ним несколько сухих, очевидно что пистолетных. Сразу залаяли все собаки. Кажется, ещё выстрелы — но уже глухо.

Алла несколько раз крестится.

— Нет-нет, это не они! — шепчет Гузель, прижимаясь лицом к шее уже осёдланного, с перемётными сумками сзади седла, Орлика.

Сама она одета очень тепло, по-дорожному: толстая длинная тёплая куртка с капюшоном; лицо до носа закрыто шарфом; тёплые толстые брюки на синтипоновой подстёжке; валенки. На спине — рюкзак.

— Почему думаешь?? — стоящая рядом Зулька, также, по-походному одетая, только без рюкзака, нервно и напряжённо прислушивается.

Отвечает Алёна:

— Потому что у них — автоматы. И пистолетов у них — нет!

Как бы в противовес её словам там же раздаются ещё несколько пистолетных выстрелов, выстрел из ружья — и автоматные очереди.

— Ну вот, ну вот!

— Говорю тебе — это не по ним! Это… это, наверное, Волошин!

— Может быть…

— Ну что вы, девчонки? Готовы? — раздаётся сзади голос. Они обе оборачиваются — это Катерина.

— Да, Кать. Сейчас… Папа велел как только большой шум начнётся… и чтобы машина ушла.

— Кажется, началось…

И действительно, на фоне непрерывного собачьего лая в деревне начинается настоящий бой — теперь там уже непрерывно стучат одиночные выстрелы и трещат автоматные очереди.

Стоявший до этого с заглушенным двигателем хаммер взрыкнул мотором, заводясь.

— Ну, девочки, готовьтесь!

Урча двигателем, машина двинулась в сторону деревни, огибая огороды, по направлению к лесу…

— Ну, девчонки, с богом! Благослови вас Господь! — Алла обнимает и целует поочерёдно обоих дочерей, и, вытирая слёзы платком, чуть отступив, многократно осеняет их крестным знаменем:

- Храни вас Господь, мои родные! — и, повернувшись, уходит. Плечи её трясутся.

Гузель, поймав стремя, старается сесть в седло — Катерина ей помогает. Вот и сделано.

— Давай, Зульфия. Кать, помоги ей.

Гузель показывает, чтобы сестра садилась перед ней; и Катя готова подсадить её, — но Зулька вдруг отступает в сторону. Достаёт из-под куртки сделанный накануне отцом из двустволки-горизонталки обрез-лупару: то же ружьё, но существенно укороченное; как стволы, так и ложе — по примеру итальянских контрабандистов-мафиозо середины двадцатого века. Протягивает сестре.

— Гулька, на!

Та, ещё не поняв, принимает оружие.

— Зачем? Договорились же, что у тебя будет!

— Я передумала!

— Что значит «передумала»?

— Совсем передумала!! — отдав лупару сестре, Зулька, хромая, пятится назад, — Не поеду!

— Совсем сдурела?? Что отец сказал??

— Я сама взрослая! Что мне там делать, в Оршанске?? Да ещё хромаю я! Ты сама легче Вовку найдёшь, если не будешь со мной нянчиться!

— Зуля! — предостерегающе говорит и Катерина, — Твой папа сказал…

— Да знаю я, что он сказал!! Не поеду, и всё! Будем ещё тут тащится вдвоём на одном седле! Не поеду — и всё!! Ты одна быстрей доберёшься!

— Зулька, дрянь такая!! — с высоты седла шипит Гузель, — Быстро залазь!!

— Пошла ты!! Привыкла командовать! Опять «старшую сестру» включаешь?? Патроны я в боковой карман рюкзака положила! Пошла, пошла! Н-н-но, Орлик, пошёл! Боливар не вынесет двоих! Пош-ш-шёл!!

Она хлещет коня по крупу прутом так, что Орлик, всхрапнув, делает прыжок вперёд, а сама Зулька, хромая, но быстро, скрывается за углом сарая.

Свет фар, вой мотора, луч фары искателя всё ближе!

Вовчик быстро прикидывает расклады. Нет, не успеем! Точно — не успеем! Расстреляют в спину. Да ещё костёр этот — мы тут сейчас как на ладони. А на хаммере ведь пулемёт.

Бросив взятый у Вадима трофейный автомат под ноги, он принимает положение для стрельбы с колена, выцеливая приближающийся джип. Вот ведь чёрт! — почти ведь уже ушли! Почти!

Вот приземистая машина выпрыгивает уже совсем на прямую видимость. Фара — искатель судорожно шарит впереди, вот-вот и Вовчик с Вадимом, застрявшие уже вблизи подлеска, попадут в её луч.

— Биля-я-ят… — слышит рядом Вовчик, и краем глаза видит, как дохромавший до него Вадим так же, как и он, принимает положение для стрельбы с колена; и быстро меняет магазин автомата, бросая отсоединённый просто под ноги…

Машину мотает на кочках; и видно, как мотается на крыше, рядом с силуэтом пулемёта, фигура пулемётчика. Ещё метров двадцать… чтоб наверняка. Главное — свалить пулемётчика… Интересно — а хаммер бронированный?? 5.45 возьмёт лобовое?.. — мелькает в голове.

Внезапно пулемётчик разворачивает ствол и даёт очередь почему-то в сторону леса.

В сторону застывших Вовчика и Вадима — но в лес…

— Ту-ту-ту-ту-ту! — стучит пулемёт, прошивая очередью лес и кустарник-подлесок.

Что это он??

Бах! Бах! — внезапно стукают ответные выстрелы и из леса!

Что это, кто это?? — Вовчик оцепенел, — Неужто… неужто девчонки с «коммуны», с пригорка шли за ними следом, и сейчас действуют как группа прикрытия?? Но это же невозможно!..

Как бы в подтверждение его мыслей в подлеске запульсировали две ярких звезды — кроме одиночных выстрелов в хаммер ударяют и два автомата! Не было автоматов больше на пригорке, не было!!

Два автомата из леса бьют в машину, которая уже близко; и кажется, слышно, как пули терзают металл борта и радиатора, шьют стёкла, резину колёс… Звук у автоматов разный, и вспышки выстрелов разные: «веретеном» у того, что слева; и с рассеиванием в стороны у того, что правее.

— Бах! Бах! Бах! — автоматные очереди перекрывает винтовка.

Опомнившись от неожиданности, Вовчик тоже нажимает на спуск, целясь в фигуру за пулемётом, потом в лобовое стекло, туда, где должен быть водитель. Тут же рядом заработал автомат Вадима.

Хаммер, в который хлестнули свинцовые струи и от леса, и с поля, как будто ткнулся в невидимую стену; вильнул в сторону; вбок и в небо бессмысленно метнулся луч фары-искателя; видно было, как, всплеснув руками, мотнулась фигура из-за пулемёта, заваливаясь назад-на бок. Натужно взревел двигатель; машина развернулась, как бы подставляя ещё сильнее пулям свой бок и лоб — и замерла.

Видимо израсходовав по магазину, прекратили стрельбу автоматы из леса; прекратили стрельбу и Вовчик с Вадимом. Ещё раз бухнула из леса винтовка — и тоже замолчала.

Но того, что принято называть «звенящей тишиной» после треска выстрелов не настало: сзади, от казармы и дома Вощеевых хлопали одиночные выстрелы, слышны были короткие очереди; кто-то орал, командуя.

Джип стоял, ткнувшись носом в сугроб над кочкой. Ровно продолжал ныть мотор. Отчётливо было видно фигуру стрелка, свесившуюся набок из люка в крыше.

Какой-то ступор… И в то же время понимание, что ещё минута — другая, и там, сзади, их нагонят. Впрочем, у нас теперь преимущество — они будут как на ладони! Но всё равно. Уходить в лес!.. Но в лесу — эти!.. Кто такие, почему расстреляли джип?? Да какая разница! Ясно, что это не никоновские, и не хроновские. В конце концов и мы у них сейчас тут как на ладони; пара секунд на смену магазинов — и могли бы уже расстрелять и нас! Но — не стреляют!

Вовчик и Вадим, переглянувшись, и без слов поняв друг друга, вновь устремляются к лесу, практически туда, откуда только что так неожиданно пришла помощь. При этом Вовчик не забывает подхватить трофейный автомат, а Вадим — подобрать брошенный под ноги пустой магазин.

Несколько секунд, пока они — Вадим прихрамывая — бегут к подлеску, Вовчик чувствует себя как голым, и как в тире мишенью — бегут-то прямо на чьи-то автоматы!.. Но выбирать не приходится…

Из леса не стреляют.

Более того — от леса какая-то небольшая фигура, с коротким автоматом и рюкзаком за спиной, направляется к джипу, смешно задирая ноги по снегу.

Вовчик уже добежал до кустов; он буквально валится в спасительные кусты; и слышит как, пыхтя, сзади ковыляет Вадим.

Теперь он видит их всех троих: две большие тёмные фигуры, изготовившиеся к стрельбе; одна явно с АК; вторая — с чем-то более длинным и массивным, и, кажется, даже с трубой оптического прицела над стволом; и третья фигура, существенно меньшая, шустро бегущая к расстрелянному джипу… Нет, не три фигуры! — четыре: ещё одна сжалась поодаль. Оружия у неё не видно…

Он не только видит их, но и слышит, как тот, что с автоматом, зло кричит тому, маленькому:

— Куда?? Куда, нах, ты попёрся?!! Назад, бля!!

Маленькая фигура на мгновение замирает, но тут же, махнув рукой, продолжает движение к джипу. Ещё несколько секунд — и он у машины.

Вот добежал и Вадим, и плюхается рядом с Вовчиком в снег.

— Кто такие??

— А я-то почём знаю?

Пару секунд тишины, пока они справляются с дыханием.

— Я не знаю, кто такие. Но — вовремя.

— Эт-то точно!

Свои, чужие, какие-то случайные «нейтралы», волей судьбы угодившие в замес, и вынужденно в нём поучаствовашие — это ещё предстояло выяснить; но одно было ясно, что излишним простодушием и доверчивостью они не страдают: теперь и автомат, и громоздкая винтовка тех двоих были направлены на Вадима и Вовчика. Что ж — вполне понятная предосторожность, если учесть обстоятельства. Впрочем, хотели бы застрелить — сделали бы это ещё когда они с Вадимом бежали к лесу…

— Серый!! Серый, падла!! — не сводя ствола автомата с Вадима и Вовчика, лишь чуть повернув голову в сторону джипа, орёт одна из фигур, — Куда ты попёрся?? Немедленно назад!! Это приказ!!!

— Сейчас я… Я быстро!.. — доносится от джипа.

Маленькая фигура уже возле машины.

— Вот что ты кричишь? — если радио есть… Орёте как в лесу! — спокойно замечает человек со снайперской винтовкой. Темно тут, в перелеске, несмотря на полыхающий в деревне пожар, красиво подсвечивающий низкое небо; но Вовчик сумел рассмотреть, что у него именно что СВД.

— Задолбал потому что!! Деццкий, бля, сад!! — рычит человек с автоматом.

— Ну что, Вадим…

— Да хер его знает… Поползли знакомиться, что ли. Ну и — убираться надо, пока те, в деревне, пионЭрский костёр празднуют…

А за спиной, в деревне, помимо бушующего пламени, продолжается и перестрелка. Кто, в кого? Впрочем, суматошная бестолковая стрельба есть обязательное следствие ночного нападения.

— Оба — ко мне! — как бы подтверждая слова Вадима, командует и человек с автоматом, — Руки чтоб на виду, оружие держать стволами вниз!

— Оно понятно… — бурчит Вадим, — Сами грамотные…

Вовчик и Вадим, пригибаясь на всякий случай, приближаются к незнакомцам, не отводящим от них нацеленных стволов.

Два молодых мужчины. С автоматом — повыше и покрупнее, и, пожалуй, насколько можно судить в полумраке, постарше. С массивной винтовкой — парень лет 30–35. Оба также в чём-то, напоминающем маскировочные белые костюмы.

И трудно различимый поодаль силуэт, как и эти трое, с рюкзаком за плечами, но без оружия.

Мужчина с автоматом явно зол, он отвлекается на того, что у машины:

— Быстро наз-зад, я сказал!!

— Да щас я!.. — еле слышно доносится оттуда вполне себе безмятежно, причём довольно-таки мальчишеским голосом. Подросток??

И тут же около джипа трещит очередь. Ещё.

Высокий с автоматом дёргается, как от удара, и вообще оборачивается к джипу. Если сейчас упасть в сторону, одновременно вскидывая автомат… — мелькает в голове у Вовчика мысль, но он отгоняет её. Нет уж. Они нам ничего плохого не сделали, напротив. «Сначала стреляй, потом думай» — это не наш принцип. Тем более успеть увернуться от нацеленной с пяти-семи метров винтовки — это пятьдесят на пятьдесят. Ишь, бдит!.. Нет уж…

Ещё короткая очередь — видно, что парень, или подросток около джипа прошивает его внутренности через окно из своего короткого автомата. Потом стукает распахнутая дверь… Фигура скрывается внутри машины.

— Кто такие?? Назвались, быстро!! — снова обратив и ствол автомата, и внимание на Вовчика и Владимира, зло шипит рослый парень с автоматом.

У Вовчика складывается впечатление, что он зол больше всего на этого, на подростка, самовольно отправившегося «исследовать» расстрелянный джип. Судя по всему, он старший.

— Владимир. Хорь.

— Темиргареев Вадим Рашидович, прапорщик отдельного… — для чего-то — не иначе с какой-то целью! — «по всей форме» начинает представляться и Вадим, но его прерывает радостный девичий крик:

— Вовчик!! Дядя Вадим!!

Четвёртый из незнакомцев; тот, что без оружия, вдруг оказывается, судя по звонкому голосу, девушкой; и он, а вернее, она, теперь летит к ним, насколько можно бежать по усаженному редкими кустами и заметённому снегом редколесью. И голос ведь так знаком!! Кто же это??

И только когда девушка подбежала вплотную, и буквально кинулась Вовчику на шею, он вдруг узнал её: да это же Валя, Валька, ну конечно! Одна из «коммунарок», Валька, вместе с подружкой Ольгой не выдержавшие «реалий» озерского быта, и сбежавшие поздней осенью обратно, в Мувск — как раз накануне переселения «коммуны» на «пригорок»! А девчонки уже решили, что они погибли! — уже по осени добраться в Мувск было делом поистине фантастическим! Да и в самом Мувске, судя по радиопередачам, ничего хорошего не ждало… Валька!

— Эт белсен аны!.. — ворчит Вадим, когда, расцеловав Вовчика в обе щёки, девушка переключает внимание и на него, виснет у него на шее — Кого только в этих лесах не встретишь! Шайтанама!..

— Вовчик и Вадим, ага. Свои, значит! Мы, собственно, к вам… — делает заключение старший с автоматом, и, ставя автомат на предохранитель, забрасывает его за спину. Впрочем, обострившимся в темноте зрением Вовчик видит у него на поясе и кобуру с массивным пистолетом…

— Свои — свои! — торопливо соглашается с ним Вовчик; но вот парень с СВД как-то не склонен к «излишней доверительности в отношениях», и, хотя ствол винтовки и отвёл в сторону, продолжает фиксировать их взглядом вполне себе бдительно:

— Свои-то свои; да не мои… Ладно, топайте сюда; оружие только уберите на ремни; тут сейчас стрелять уже не в кого.

Вовчик, приближаясь, согласно кивает и забрасывает оба автомата за спину; Вадим же, хотя и убирает автомат, ворчит:

— Как же, не в кого!.. Ща очухаются слегка — и даванут за нами!

— Навряд ли. Ваши оппоненты, судя по всему, сильно сейчас заняты!

И правда — стрельба в деревне, в районе пожара, только разрастается.

— Вы что, их с двух сторон атаковали?

— Нет… Друг в друга палят, небось — потомушто идиоты. И… — он прислушивается к глухим взрывам, следующим один за другим, — Это уже боезапас рвётся.

— Вовчик! Вовчик!! Дядя Вадим!! Как же я рада, что вы здесь, что вы живые!! А как девчонки; где вы сейчас все?? «На пригорке», да? Я так и думала — что если не в деревне, — то на пригорке; но сначала мы решили в деревню зайти!.. Но не дошли — и тут вот… вы! Я так рада!! — трещит, захлёбываясь эмоциями, Валька, — Мы такие дуры, что ушли отсюда, такие дуры!! Мы столько натерпелись, вааще! Я только и думала всё время, чтоб сюда, домой вернуться! Я только потом поняла, что это и есть наш дом!..

— Серый!! — уже в микрофон рации зло шипит рослый парень, — Долго ещё?? Чтоб я когда-нибудь опять…

Но небольшая фигурка уже бежит от джипа к ним; так же довольно нелепо поднимая ноги; на груди на ремне болтается короткий автомат; и за ремни он тащит ещё пару АК, и подсумок. Приклады волочатся по снегу.

Добежал к ожидающим его, доложился — явно пацан, и голос пацанячий:

— Вот, два «весла»! И магазины в сумке! Толян! — там в натуре пулемёт, и патроны в коробках — много! Но он не снимается! Темно потому что!

Всё внимание переключается на него.

— Я тебе надаю потом, крысиное отродье! — шипит парень, — Почему без команда полез??

— Чё ты??! Принял инициативное решение; чо, от тебя всё время команды ждать??

— Всё время!

— Толян, вот чо ты!.. Я ж всё грамотно!! Законтролил сперва — как ты учил. Там в натуре одно мясо…

— Был бы я твоим отцом — вздул бы тебя ремнём!! Детский сад, честное слово!

— Да ладно, чё ты, чё ты!.. Вот — два «весла», не мог бросить… Пулемёта жалко. Пойдём — попробуем отвинтить?

— Голову тебе отвинтить!

— Это у них семейные разборки! — спокойно поясняет Вовчику и Вадиму парень с СВД, — Всю дорогу вот так вот — письками меряются. Старший и младший — но оба крутые как вороньи яйца!

— Вы-то сами — кто такие? — интересуется в свою очередь и Вадим, прислушиваясь к трескотне выстрелов и взрывам в деревне.

— Мы-то? Я — Шведик. Можно Жэксон, Джон, или Бабах — по разному…

— Мамка тоже Жэксоном или Бабахом звала? — бурчит Вадим, — Чо, имена щас не в моде?

— Не в тренде, я б сказал! — поясняет парень с СВД, — Фамилия-имя-отчество — это для устройства на работу, в какую-нибудь денежную мирную организацию, где я раньше программером батрачил; а для сегодняшнего дня актуальней позывные. «Пупкин Иван Иваныч, будьте добры, прикройте огнём мой правый фланг!» — согласитесь, это как-то…

— Жэксон — он нормальный пацан! — шепчет в это время на ухо Валька Вовчику, — Ну, с прибабахом, конечно; оттого и «Бабах», но сейчас все немножко чокнутые! Нормальный. Вот тот вон — Толька, Толян, — он злой! Ударить может. У него подругу украли. Мы, в общем, тут как раз…

— А чо за пацан?

— А, это Серёга, Серый. Крыс. Они про вас знают — я рассказывала!

— Крыс — это фамилия? — удивляется Вовчик, — Как я — Хорь?

— Не, это что-то вроде позывного…

В это же время парень с автоматом, которого Валька назвала Толяном, закончил эмоциональное выяснение отношений с пацаном, носящим «звучный» позывной «Крыс»:

— …ещё раз дёрнешься куда без команды и разрешения, — свяжу нах и оставлю в машине! Я тебе не добрый папочка, из которого ты привык верёвки вить! И тут тебе не родовое гнездо — крысятник, тут мы на полевом выходе! И действовать должны как одна команда, а не…

— …там гранаты ещё! Только они на полу, и в кровище — я не стал подбирать, у нас и так дофига!

— Твою мать, ты меня слушаешь или нет??

— Мать не трожь!

— Чтоб я ещё раз подписался идти вожатым малышовой группы!..

— Пулемёт будем снимать?

— Времени нет… Слышь, татарин! — он обращается к Темиргареееву, — Насколько нам Валюха ситуацию у вас описала; и по тому, чему мы были свидетели, и невольные участники, в деревне нас накрытыми столами и самогонкой не встретят? А я бы что забросил ща в топку — со вчера не жравши. Давай-ка коротко мне — обстановку. С кем это вы так друг друга тут неполюбили, что за вами по пустырю ночью на жыпах гоняюцца, а вы ночные праздники огня устраиваете?

Вадим принялся по-возможности коротко вводить прибывших в курс дела; напирая на то, что время особо терять не надо, и хорошо бы, пользуясь суматохой, свалить восвояси, то есть на пригорок, к церкви — вооон, вдали, там… колокольни не видно — но фонарь периодически посвечивает, — это у нас там наблюдательный пост…

— Башня Саурона! — понимающе вставляет младший участник группы пришельцев, — И Глаз Саурона — бдит! Всё по-классике, по Толкину!

— Во блят! — сбивается с мысли Вадим, — Точно как моя младшая! — такие же завороты! Саурон, Шмаурон… валить надо отседа, вот что!

— Значит, Белка вместе со всеми на пригорке? — уточняет Толян, — Как она, кстати?..

— Белка? Какая «белка»? — удивляется Вадим.

— Ну, вы её, наверное, как Элеонору знаете… — опять уточняет Толян.

— Знают-знают, тут все имена поменяли — шифруются! — перебивает быстро Валентина, — Так что мы, идём??

— Ты ещё тут. Ты вообще молчи давай, подстава! Вон, возьми два «весла»… бля, автоматы возьми, что Крыс притаранил! — отвлекается на неё Толян, — Ты потащишь. «Почему?» Потому што!

— Так ты, говоришь, на пригорке все, возле церкви кучкуются? — вновь переключается он на Вадима, — Тогда нам тоже туда! У вас лыжи есть?.. Не, туда уже не пойдём — далеко. Хер с ними — считай пропали они; или весной заберёте, хе-хе. За нами двигайте — у нас снегоступы.

И действительно — теперь видно, что на ногах всех троих пришельцев и Валентины прикручены проволокой широкие фанерки, позволяющие не проваливаться в снег — самодельные снегоступы. Оттого парень и передвигался так странно.

— Мы малость утопчем — вам легче будет. Старайтесь не отставать. Ща вкруговую по лесу идём — правильно я понял? Серый — смотайся ещё к джипу, сделай, чтоб он больше не ездил.

— Толян, а пулемёт?? И — там две большие коробки с лентами!

— Сказано же — некогда. И тащить — тоже не климат. Вот, взял две дуры — и хватит.

Самый молодой участник группы опять топает к джипу.

Сейчас, вблизи, Вовчик рассмотрел — больше чисто по решётчатому кожуху на стволе, — что вооружён тот не калашниковым, а ППС, пистолетом-пулемётом Судаева, советским изделием последних лет Великой Войны. Оттого и при стрельбе по джипу выхлоп из ствола так отличался от калашниковского, да и звук тоже.

Пока пацан возился возле джипа, а Толян с Вадимом уточняли маршрут движения, Валька, приобняв Вовчика, торопливо зашептала ему на ухо:

— Вовчик, Вовчик — я предупредить хочу! Они за девушкой вот этого здорового, Толяна, пришли сюда! Её Элеонорой зовут; а позывной — Белка! Мы в Оршанске, в зиндане, у этого, у Артура «Голубого» познакомились — меня там тоже три дня держали, пока не продали «на подмену» — я расскажу потом! Я им наврала, что она уже здесь, что мы тут познакомились! — иначе бы мне сюда, «домой», ни в жизнь не попасть! — а в Мувске совсем тухло, даже и в Башне!

— Какая Башня, какой Мувск, какая Белка?.. — ничего не понял сбитый с толку Вовчик.

— Это неважно, Вовчик — я потом расскажу! Я им наврала, что она здесь, у нас, среди девчонок; что сбежала! Ты только не выдавай меня! Так надо было — а то б они меня с собой не взяли б! А я обратно очень хочу! — мы такие дуры были с Олькой, что сбежали! Вы же не сердитесь на нас, нет?.. А Олька — в Оршанске осталась, у Артура; ей, поди, совсем сейчас кисло…

— Так что от меня надо-то?

— Ты просто молчи, если они по дороге насчёт Белки-Элеоноры будут спрашивать! А когда до дома доберёмся — меня девчонки куда-нибудь спрячут! А то Толян, если узнает, что я им наврала — точно меня пристрелит! Он может, в принципе…

— Чёрт-те-что! Ну ладно, в общину придём — разберёмся…

— Я сейчас ещё дяде Вадиму скажу, чтоб он тоже…

— Ой, выпрашиваешь ты себе неприятностей, Валентина!..

— Вовчик, Вовчик, поверь — бОльших неприятностей, чем было — уже трудно придумать! Сейчас я себя почти дома чувствую!.. И — будь что будет!

Пацан с ППСом, «Крыс Серый», уже, за чем-то пригибаясь, бежит, смешно шлёпая снегоступами и поскальзываясь, от джипа к ним. Несколько секунд — и внутри машины глухо бухает взрыв.

— Пошли, что ли. А всё равно — гавно былО, а не автО. И не хаммер это вааще, как ты, Джон, говорил, а китаец какой-то — там иероглифы на приборной доске.

— Водилу и пулемётчика — я свалил, я? Ты глянул? Я говорил — с первых же двух!

— Чо там сейчас разберёшь, кто кого свалил и когда — там всё в мясо! Идём, что ли, Толян?

— Крыс, тебя, в натуре, так и тянет покомандовать! Вон, бля, Валькой-подставой командуй, а тут я решу… Ну, двинули, граждане. Я пока первый, татарин замыкает — дайте ему на чо опираться, и автомат заберите, что ли. Двинули. Белка заждалась, поди.

ПОСЛЕДСТВИЯ

Артист вернулся в дом злой, как чёрт.

Охрип, препираясь и командуя; чуть не застрелил Витьку, и сам едва не был застрелен Гришкой. Ночное внезапное нападение — сразу с двух сторон, как он понял — отвлечь внимание посредством самоубийственного, по сути, нападения этого Волошина на дом старосты, когда в нём развлекались «основные» из Гришкиного отряда и сам Борис Андреевич; и, в то же время, нанести удар в самую основу — взорвать бензовоз, уничтожить весь запас горючего и обе БМП, и, что очень может быть — заблокировать казарму и сжечь к чёрту весь Витькин отряд! — примерно как они сожгли лазарет с больными и ранеными. Во всяком случае, Витька клялся-божился, что спугнул «этих гадов с пригорка» как раз когда они уже подпирали дверь в дом; и тогда же он поднял тревогу.

Оба часовых были зверски убиты; тело одного из них, к тому же, ещё и заминировано — что, как определил нынешний Гришкин военный советник и Комиссар от Регионов, Хотон, свидетельствовало о крайней подлости, отмороженности, извращённости, и большом опыте специальных операций кого-то там, на пригорке.

Так это или не так — Борис Андреич судить не брался; но что было наглядно — это то, что всего шесть человек убитых — за одну только ночь! — и восемь раненых различной степени тяжести.

Впрочем, как определил Борис Андреевич — и для этого не нужно было быть экспертом в военных вопросах! — большая часть пострадавших в ночном происшествии образовалась из того, что сам же Хотон назвал «френдли файр» — «дружественный огонь», «нанесение огневого поражения своим же частям по ошибке» — частое явление, как он сказал, в современных войнах, где происходят столкновения накоротке, и нет чётко очерченной линии фронта. Вот двое парней, отправленных на ночёвку в соседский, через улицу, дом Вощеевых, и пострадали, когда открыли огонь по диверсантам, а сами, в свою очередь, и были приняты за диверсантов хроновскими долбо. бами, устроившими с ними натуральный бой.

На это Гришка, Григорий Данилович, пообещал утром перед строем повесить «эту суку из Регионов», который «только и может рассказывать, почему у нас очередная жопа; а дать дельный совет — что нельзя было ставить бензовоз вплотную к боевой технике, и охранять это всё всего одним часовым — не мог раньше, падла!»

Уничтожена вся тяжёлая техника, вся «броня»; так что идти утром «брать пригорок» было совершенно не с чем; и операция, как минимум переносилась на неопределённый срок. К тому же посланная по следам отступавших к лесу диверсантов наспех сформированная группа преследования обнаружила только уходящие в лес следы, россыпи гильз — и, что самое неприятное, — ещё и джип, отправленный патрулировать тылы пригорка: расстрелянный и сожжённый напрочь!

Таким образом количество «двухсотых» махом увеличивалось до восьми человек! — нехилый расклад для уже первого дня прибытия отряда в Озерье!

— Это ты, со своей шлюхой, виноваты — вместо того чтобы сразу, с ходу, взять церковь, потянул нас «расслабиться с дороги» и «перенести удовольствие на утро»! — орал в «комнате связи», по совместительству являющейся «комнатой для свиданий», Гришка на БорисАндреича. В тесной комнатушке, ярко освещённой газовой лампой, пронзительно воняло гарью и соляркой — натащило с улицы. Полуголые и голые девки с пришпиленных тут и там по стенам постеров, казалось, ехидно ухмылялись на такие залёты озерских и никоновских бойцов.

Хотон испуганно выглядывал за дверь и свистящим шёпотом умолял «ругаться потише, ибо подрыв доверия к администрации и командованию, а, соответственно, потеря управляемости отрядом — это самое страшное, что может быть в этой ситуации!»

— Сука, тварь, зассанец!! — орал и на него Гришка, — Нахер ты мне тут нужен! Толку от тебя как от козла молока, комиссар х. ев! Завтра же повешу тебя перед строем, падлу! — кто распорядился поставить бензовоз между БМПэхами??

— Да уж точно не я! — отмазывался Хотон, — Я вообще расстановкой техники не занимался! Я, напротив, призывал покончить с церковниками как можно раньше! — ты же сам к этой… к этой самой потащил! — все уши ещё в Никоновке прожужжал: «Ах, Мэгги, ах, Мэгги, она такое вытворяет. У неё такое тело!..» Вот и довытворялись!

— Убью, падла, вякни ещё что-нибудь, оршанская скотина!! — хватался Гришка по своему обыкновению за пистолет, — и только нарисовавшиеся уже к шапочному разбору лоер Попрыгайло, и, со своим неизменным рыжим портфелем, политтехнолог-журналист Мундель кое-как совместными усилиями погасили перебранку, готовую перерасти вот-вот в перестрелку.

Успокоились.

Пересчитали потери — пока списочно и округлённо. Ясно было две вещи: что завтрашний, вернее, уже сегодняшний утренний штурм, готовящийся как весёлая карательная экспедиция под прикрытием брони, окончательно провалился; и что второй раз уходить из Озерья, не покарав «пригорок» — это полностью и окончательно потерять всякий авторитет не только в районе, но и в своём же отряде; что неминуемо окончится рано или поздно выстрелом в спину!

Пригорок нужно было брать; брать любой ценой; брать, несмотря ни на какие жертвы — и после этого устроить на пригорке такую показательную экзекуцию, такую казнь, чтобы содрогнулся весь район, да что район — вся область! Только таким образом можно было спасти пошатнувшийся авторитет Гришки как Военного Коменданта района, и авторитет Никоновского Особого Отряда.

Озверевший Гришка сказал, что «или он лично прикончит этого «Вовчика», или он тут сам удобрением и останется — без вариантов!»

Хотон было сдуру поддакнул — и опять пришлось скопом наваливаться на Гришку, разжимая его побелевшие пальцы, вцепившиеся в рукоятку пистолета:

— «Ты, сука-падла, гнида Оршанская, зассыха, если ещё что вякнешь — я тебя прямо тут зашибу!! Вместе с этим деревенским пнём, подложившим нам свою опытную блядь!!»

С «этой своей опытной блядью» тоже получилось нехорошо: никоновские «зольдатен», посланные принести сюда, под фонари, тело застреленного диверсанта-терророриста Волошина, явно осуществлявшего отвлекающий манёвр и совершившего самоубийственное нападение на дом старосты, сообщили так же, что «…там это, девушка, красивая такая — ну, в нарядном платье, — она в живот раненая! Мы её там положили, в доме, укрыли чем придётся — но ей там чо-то совсем плохо!»

Артист тут же вспомнил, что когда этот идиот ворвался в дом — он успел два раза шарахнуть из двустволки, прежде чем его не искромсали пистолетными выстрелами и автоматными очередями; и после первого Мэгги, кажется, вскрикнула и упала — но обращать внимание на такое было явно было некогда: сначала по двору искали остальных террористов; а потом, вскоре долбануло возле казармы, и тогда уже стало совсем не до Мэгги. Впрочем, он был почему-то уверен, что если её и зацепило — то слегонца, поскольку «такие твари живучие как дождевые черви!»

Гришка наскоро построил остатки своего отряда, тут же, ночью, провёл перекличку.

Их техники «выжило» оба Урала с кунгами; и Гришкин личный внедорожник. Всё. Ни одного тяжёлого пулемёта, ни одного граника — всё горело и бухало до сих пор в двух БМПэхах, оставленное в них «для надёжности». Тьфу!

— Нападение диверсионной группы! — привычно бубнил рядом Мундель, — Так народу утром и объявим: очередное подлое преступление кровавого клерикального упыря Андрея и разложившегося недо-фюрера Хоря, сеющих кровь и смерть во имя дешёвой водки и заграничных офшорок подлого фашиста генерала Родионова, ненавидящих свободных и независимых людей Регионов…»

Внимания на него не обращали, как на привычно жужжащую муху.

Часть отряда под командованием Хотона была отправлена блокировать пригорок с тыла.

«— Я тебя, суку, утром точно повешу! Перед строем! Но если хочешь иметь хотя б шанс выжить, зассыха — перекрой тыл пригорка, чтоб ни одна мышь!.. Если, конечно, они сейчас уже с пригорка-то и не деранули, пользуясь суматохой!»

Часть отряда под командой Савы отправил по следу отступившей в лес группы — впрочем, с наказом не нарываться и без особой надежды на успешное преследование; Хроновских уродов — собирать убитых и пострадавших, и тушить разгорающийся пожар — вернее, просто блокировать, чтобы не выгорело вместе со сгоревшим домом ещё полдеревни.

— Я думал, ты мне чешешь про «серьёзных людей на пригорке»; думал, сам ты лажаешься, и врёшь мне — а оно вон как!.. — мимоходом бросил Гришка старосте; и Борис Андреич понял, что все прежние грешки и грехи, как то: махинации с лекарствами и с пайком, сгоревший лазарет и расстрелянная «психическая атака» на пригорок — теперь списаны. Ну и слава богу. Хоть что-то положительное от этой заварухи!

Ну и ещё. Теперь Гришке отступать некуда — там же, ночью, при нём, при Борисе Андреевиче, звонил в район и орал на своего зама, Макса — требовал прислать подкрепление, собранное любым способом, «хоть мобилизацию проводи — разрешаю!»

Теперь «пригорку» 100 %-й конец… Но, конечно, лучше бы было, чтоб без этого… безо всего этого! А тут ещё Мэгги!

Подсвечивая под ноги фонариком, в сопровождении настороженного Мунделя, прошёл в дом…

Хоть и было ощущение, что события на сегодня закончились — обошёл с пистолетом наготове все комнаты; впрочем — нашёл только Хокинса, судя по бегающим крысиным блестящим глазкам и нездоровому румянцу, воспользовавшегося суетой и порядочно тяпнувшего разведённого спирта под хорошую закусь — суматоха началась в самый разгар пиршества.

Дома бардак: перевёрнутый стол, стулья, тарелки, брызги крови на белёной стене, валяющиеся гильзы — ублюдок и не подумал навести хоть мало-мальский порядок: жрал, судя по всему, прямо с пола.

Из соседней комнаты послышался стон.

Прошёл туда. Ага, вот она.

Красотка кабаре, прима-балерина Мувского Шоу-театра, дорогая блядь, и грёза множества мужских похотливых снов; муза и наперстница Артиста, Мэгги, мертвенно-бледная, лежала на диване, укрытая поверх одеяла и своим шикарным норковым полушубком.

Артист сразу обратил внимание на мучительно кривящийся рот, на выпроставшуюся из-под одеяла руку, вцепившуюся ногтями в край дивана. И на стон. Эдак, знаете ли, не завлекают, и не давят на жалость — это без дураков.

Подошёл, скинул полушубок, поднял, без лишних сантиментов, одеяло… Всмотрелся, посветил ещё и фонариком.