ЯЦЕК ДУКАЙ
КСАВРАС ВЫЖРЫН
Jacek Dukaj © 1997
XAVRRAS WY�RYN
Warszawa SuperNOVA
Перевод : © MW август 2000 г.
...воистину, не во власти твоей
прощать от имени тех,
кого предали на рассвете
Восточная Пруссия - Буковина
С севера налетел ключ штурмовых вертолетов. Витшко поднял руку, и американец застыл с полушага. Они пялились в серое небо сквозь безлистые пока еще ветви деревьев, которые в этой части леса росли очень густо. Узкие, темные машины с черными крестами Рейхсвера на боках промчались над ними в звуковом облаке разорванного на клочки грохота. Один, два, три, пять, семь. Словно апокалиптическая саранча. Смит жалел, что на голове у него нет шлема, был бы чудесный кадр. Когда вертолеты исчезли, он глянул на часы. Шестнадцать минут седьмого.
- И часто так? - спросил он у силезца.
Контрабандист только пожал плечами.
- Русские обстреливают их, но без особого усердия. Начиная со смерти Сталина, в Поморье серьезных инцидентов не было. Впрочем, пан же знает. Превенция. Границу нарушают километров на тридцать и больше. А Москва даже не предъявляет претензий: стреляют только в тех, кого надо.
Они разговаривали по-русски, потому что в немецком Смит был слаб, а Витшко опасался противопехотных лингвистических мин.
По лесу они шли уже часов пять. Границу и милитаризованную зону прошли еще до полуночи, но, принимая во внимание дорожную сеть и рельеф местности, прямо на юг направляться они не могли, поэтому теперь, по совету силезца, перемещались каким-то странным, параллельным галсом. Дело в том, что здесь все дороги шли исключительно с востока на запад. Пруссия для русских планировщиков не существовала. Вообще-то, в компьютере Смита карта имелась, но уже неоднократно у него имелась возможность убедиться, что действительности она отвечает в крайне неудовлетворительной степени, хотя - согласно заверениям производителя программы - она ежегодно обновлялась в соответствии с данными геодезических спутников, последний раз - семь месяцев назад. Неужто это война стала причиной перемещения автострад? В ответ на жалобы американца Витшко только издевательски скалил зубы. Вечного ничего нет.
Они находились бы уже значительно дальше, если бы не ночная эскапада контрабандиста за новой - то есть, старой - одеждой для Смита. Он заставил Айена снять и уничтожить полувоенный костюм, приготовленный специально для такого случая главным прусским отделением сети в Алленштейне; вместо него репортер натянул толстое, грязное и внючее тряпье, которое Витшко выцыганил у какого-то знакомого. Оно даже не было особо по росту. Хорошо еще, что он не заставил меня выбросить ботинки, думал Айен. Потому что скорость движения была прямо убийственной. Рюкзак американца тянул вниз ребристой каменюкой. Они все шли и шли. У репортера даже не оставалось сил бояться. Ему было все равно. Он бессмысленно пялился в спину идущего перед ним мужчины и подпитывал в себе иррациональную ненависть к силезцу. Ведь он мог бы быть моим отцом, бессильно пыхтел Айен. Лет сорок-пятьдесят; худой, костлявый, темноглазый, темноволосый, заросший, с вечной цигаркой во рту с неровной и щербатой линией желтых зубов. На спине мешок, на голове шапка, и издевка на роже. Может это предатель, может подсадная утка, а может просто-напросто жадный убийца, который сунет во время сна нож под ребро - черт его знает.
Четверть часа спустя над ними, возвращаясь на базу, пролетела та же самая эскадра вертолетов. Последний, седьмой, несколько припоздавший по отношению к остальным, тащил за собой полосу грязного дыма. Летел низко, пошатываясь. Они следили за ним с вершины холма, укрывшись среди деревьев. Вертолет поднялся еще раз, другой, отчаянно завизжал лопастями своих винтов - и упал в лес. Раздался грохот. В бледно-сером небе поднялся жаркий султан газов и пепла. Папа машин завернула с севера, покружила над останками, а потом улетела: по-видимому, спасать было нечего. Витшко и Смит спускались с холма. Ветер утих, и черный столб смерти стоял совершенно вертикально, прямо по их курсу. Айен невидящими глазами глянул на часы, как будто этот инстинкт обыденности был в состоянии вернуть давным-давно утраченное спокойствие мыслей. Шесть сорок две, тридцатое марта 1996 года. Смерть холодным утром. Черти бы побрали эту Польшу.
nnn
Вечером, у костра, Витшко рассказывал свои контрабандистские байки.
- В восемьдесят втором, на третий месяц после его смерти, где-то в начале февраля, здесь в округе пропала партия военных сапог. Целый грузовик. Обувка тут же появилась на рынке; а сама машина, якобы, утонула в озере. Шум с того так себе, ничего особенного. Потом, то же самое - с мясом. А сразу потом, заметь, пан, какой сдвиг, из эшелона свистнули атомную бомбу. Пан поверит? Везли ее поездом, на перегоне стоял. Вот тут уже красноармейцы взбесились! Пару людей сразу же под стенку, чуть побольше - в Сибирь... только ж бонбы и нет. Шатались тут целыми батальонами с собаками, вынюхивали, словно взбесились, и люди, и собаки. Даже шмат леса выкорчевали, понятия не имею, на кой ляд. Недели три так они мордовались; нельзя было в небо глянуть, чтобы там вертолетов не увидать: словно мухи над трупом. Немцы, вроде бы, дернулись, что, якобы, усиленная активность военных и так далее. Наверняка же знали. Знакомый один, что сидит в сторожке под самой границей, так он там слушал радио из Пруссии, оно ж близко, заглушить никак, так вот по радио открыто обо всем говорили, оттуда и мы знали. Уже тогда люди начали кое чего подозревать, потому что тех героев, что с сапогами и с мясом, никто не знал, а эта долбаная атомная - на кой ляд кому она была нужна, ни в хозяйстве не нужна, ни сплавить невозможно, вот и пошел слух, что это нездешние, и вообще - не наши, и уж наверняка - дело политическое. Оно ж как камень в воду: а ведь такая бомба, это ж шмат дерьма не маленький, ее ж только краном из какой-нибудь ракеты вытаскивали; краном, мистер Смит, краном. Так что теперь оно и думаю, что с Москвой этой все правда. Они уже тогда знали, уже запланировали. Как только он издох.
Смерть Сталина была определителем новой эры - как рождество Христа; достаточно было местоимений: «он», «его». И сразу все знают, о ком идет речь.
Он уже раньше заметил это: все здесь говорят как-то криво, все в сторону, по дуге да по параболе; пространство их слов выпучено громадными, невидимыми массами черных дыр обычаев, к которым опасно приближаться, потому что те могут затянуть, засосать. Возьмем, к примеру, Витшко - о чем он рассказывал? Про кражу бомбы? Нет, он говорил о Ксаврасе Выжрине. В конце концов все сводится к нему.
Ксаврас Выжрин, Ксаврас Выжрин.
- Ты когда-нибудь встречался с ним?
Силезец стрельнул взглядом, сунул в огонь палку.
- А что?
- Да ничего. Интересно.
- Даст Бог, сами встретите, тогда и узнаете. Раньше или позже.
Смит уже ничего на это не ответил. Только перевернулся на другой бок, спиной к контрабандисту, и задвинул замок спальника. Перед ним была его же движущаяся от языков пламени тень и лес, и ночь, и небо без звезд и без Луны, потому что плотно затянутое тучами. Чтобы заснуть, нужно было успокоиться, только мысли не желали поддаваться контролю. Я нахожусь в военной зоне, думал он. И здесь же - смерть. Я направляюсь к смерти. Ксаврас Выжрын, Ксаврас Выжрын. Чума на него, чума на них!
И наконец заснул, не успокоенный - его свалила усталость.
nnn
Утром, прежде чем отправиться в путь, он выслал краткий рапорт: буквально пара слов, набитых вручную. ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ БЕЗ ПРОБЛЕМ. НАПРАВЛЯЕМСЯ К ВИСЛЕ. ВОЗМОЖНО ОПОЗДАНИЕ. ПОЧЕМУ НЕ ПРОДУМАЛИ С ОДЕЖДОЙ? Все это шло узким конусом на спутник, с него - на следующий, а потом уже непосредственно в центр WCN в Нью-Йорке, так что возможности подслушать, скорее всего, и не существовало. Впрочем, даже если бы и была - то ничего не меняло. Никакой иной возможности связаться с сетью у Смита просто не существовало.
Около полудня Витшко решил, что они выйдут на дорогу. От границы они отошли уже достаточно далеко. Айен ничего не сказал, но желудок страхом сжало. Вот сейчас оно и начнется, подумал он, вспомнив Фрейзера, МакХатча, Варду; вспомнились и переданные ими корреспонденции. Но говорить он ничего не стал. Есть страх словесного поноса, а есть и страх молчания, и этот второй несравненно глубже, потому что не контролируется мыслью, звериный, полностью подчиняющийся безнадежности мгновения.
Они вышли из леса на опушку, а с опушки на шоссе - узкую, старую асфальтовую дорогу с сильно выгоревшей разделительной белой полосой. Дорога петляла, так что они видели всего лишь стометровый отрезок, с обеих сторон обрубленный серыми стенками леса. Чертовски анонимное место - никаких дорожных указателей, не было даже мусора в кювете, ничего - что воспринималось даже как-то символично. Смит жадно разглядывался по сторонам. Для цветных панорам Неуловимого Ксавраса выбирали совершенно другие местечки.
Витшко указал направление, и они пошли. Уже не один за другим, а рядом, цивильно; силезец справа, американец слева. Небо было бледно-пепельным, сейчас оно быстро затягивалось надерганными в клочья облаками, из которых редко можно ожидать чего-либо более порядочного, чем болезненная, анемичная морось. Из этой ужасной скуки окружения страх предсказывал Смиту скорое несчастье, все в соответствии со сценарными правилами кинематографических смен напряжения и расслабления; ведь весь жизненный опыт Смита и память событий в поведении реального мира, в отличие от мира Нью-Йорка, порождались кино и телевидением - только разум этого различить не умел. Раз тишина - так перед брей. Раз спокойствие - так перед битвой. Витшко попытался было завести разговор, только Смит молчал.
Проехал автомобиль, но даже не притормозил. Контрабандист даже не обратил на данный факт внимания. Потом проехал какой-то тип на велосипеде. Он был очень старым и морщинистым; на носу у него торчали очки в треснутой роговой оправе, со стеклами - судя по толщине - пуленепробиваемыми; а вот ладони у него были - ладони и пальцы у него были такие, каких Смит в жизни не видел. Сучковатые и искривленные, все в пятнах, по-птичьи когтистые и в то же время по-детски слабые; пальцы разной длины, пальцы без ногтей, пальцы без суставов, пальцы с костями, просвечивающими под мясом. Велосипедист остановился и попросил у Витшко сигаретку и огоньку, потому что заметил, что тот курит. Контрабандист угостил очкарика. Закурили они с наслаждением; сквозь клубы дыма обменивались по-русски краткими, бессмысленными и ворчливыми замечаниями, просто наслаждаясь моментом. Айен глядел на это со стороны, по собственной воле убравшись из поля их взглядов. Он просто глядел, слушал. В конце концов тип уселся на велосипед и уехал. Они снова пошли. По дороге Смит все копил, копил в себе, пока наконец не спросил у Витшко, хотя совсем и не то, о чем спросить хотел:
- Что у него случилось с этими пальцами?
Витшко скорчил удивленную мину.
- А мне откуда знать? - фыркнул он, не вынимая сигареты из рта.
Где-то через час, после пары машин (тоже из той серии, что была спроектирована лично Сталиным, мрачных, угловатых дорожных монументов, то жрут топливо словно танки) мимо них проехали: старинный трактор, который тащила замученная кляча, и телега. Витшко на ходу договорился с возницей, и тот согласился подвезти путников. Они запрыгнули сзади. Смит облегченно вытянул натруженные ноги. Возница, молодой парень с криво пристроенной челюстью, оглянулся на громкий вздох Айена.
- Издалека? - спросил он.
- Ну-у, - неопределенно ответил Смит.
- Может бы сплавил шмат того, что на себе тащишь, - указал парень кнутом на рюкзаки.
- Ты, сынок, лучше на дорогу гляди, - включился Витшко, - а то кобыла в канаву сойдет да в мину ляпается.
- А-а-, на у меня ученая.
- Уже тем ученая, что не болтает.
- Ха, в Сочельник ни на шаг не отпускам их со двора, - засмеялся криворотый. Смит шутки не понял. Он глянул на силезца, прикуривавшего следующую цигарку.
- Ну и чего бы я так коптил одну за одной? - буркнул Айен, которого такая ситуация злила. Витшко только пожал плечами.
- Потому что рак у меня, - ответил он. Возница захихикал; через пару секунд к нему подключился и контрабандист. Смит отвел глаза.
- А пан откуда? - через какое-то время спросил парень. - Из Пруссии?
Смит никак не мог этого понять. Его русский ничем не отличался от русского языка этих двоих, одежда - если ее можно было так назвать - была еще более засмальцованной, чем у Витшко, не существовало никаких других отличительных признаков - и, тем не менее, эта деревенщина уже через пару минут безошибочно узнала в нем иностранца. Смит никак не мог этого понять. Он беспомощно глянул на силезца.
- Ага, из Пруссии, из Америки, с Луны, - пробормотал тот в ответ на отчаянную просьбу о помощи.
nnn
...он объяснил мне, что это из-за недостатка бензина. Здесь не существует ничего похожего на свободный рынок топлива; имеются только распределение и черный рынок. Отряды Красной Армии, действующие в Европейской Военной Зоне, поглощают девяносто процентов всех поставок нефти. Азиатские трубопроводы дырявы словно решето. К тому же люди Выжрына взрывают их с убийственной регулярностью - то одну, то другую нитку. Так что в Надвислянскую Республику приходит совершеннейший мизер. Пока что - сказал он мне - Стамбул с Кавказом сидят тихо, как только джихад войдет в силу, на этой стороне Одры не получишь ни капли бензина. Все это я учил еще в Нью-Йорке по нудным экономическим учебникам; экономика войны - вопрос совершенно скучный, во всяком случае, для меня оно было именно таким. Но сейчас - но здесь - эти механизмы для меня проявляются в действии. Я уже понимаю: война - это зверь. Это живой организм, паразит на теле народов; он вырастает из политики, экономики, религии, страха, из всего; все пожирает, а испражняет смерть и уничтожение. Его биология является решающей в жизни этих людей; а теперь - еще и в моей. Этот зверь - а у него имеется своя молодость, свой зрелый возраст, своя старость, у него есть свои вдохи и выдохи; для него существует зима и лето, только это не зимние и летние месяцы Земли. Эти люди уже инстинктивно понимают эти циклы, они умеют их предвидеть и приспосабливаться к меняющимся условиям, точно так же, как засухе, дождям или морозу. Зверь сделался их богом. С опасениями и надеждой вглядываются они в его хмурое лицо. По мельчайшим признакам угадывают они его настроения. Куда падет сжигающий все взор? К чему прикоснется карающая рука? Они ежатся в своих домах, когда над ними гудят бомбардировщики. Уличные жрецы божества в своих грязных мундирах, с угловатыми влодами в крестьянских руках обладают над ними властью смерти: всего лишь одно движение лежащего на курке пальца. Зверь - это только зверь, и он не знает слова «Жалость». Никаких слов он не знает. Просто живет. И этого достаточно. Весной тронется Восток, говорит Витшко, который уже успел познать привычки божества. Весной двинется Восток, и русским придется перекинуться за Кавказ и на Амур, так что Европу придется оставить. И вот тогда поднимется Выжрын. Все это взаимно сопряжено, связано, нити идут через весь земной шар. Своими фрактальными щупальцами зверь добирается да самого дальнего его уголка. Если бы не Сын Магомета, Ксавраса не было бы; но и самого Сына Магомета не было бы, ели бы не Китай; а с другой стороны - если бы не Китай, не было бы и Берлинского Соглашения. А Берлинское Соглашение, эта межгосударственная лицензия на убийство, выставленная Москве Лигой Наций и подписанная США, Германским Рейхом, Соединенным Королевством и Двенадцатой Республикой - это самый отвратительный документ во всей человеческой истории, говорит первая его половина; и это же - благословение мира, спасающее нас от неизбежной в любом ином случае вспышки второй мировой войны, говорит вторая. Лично я менял мнение в зависимости от компании и контекста разговора, на самом же деле - мне на все было плевать. Боюсь, что и теперь оно продиктовано исключительно моим собственным страхом. Но, по правде, что мотивировало самих творцов Соглашения, если, собственно, не политический страх? Зверь питается всем. Они же, живущие в тени его громадной туши... Все это начинает до меня доходить. Ведь это уже восьмой год войны. Здесь растет целое поколение, для которого мир является неестественным состоянием. И даже те, которые еще хорошо его помнят - они тоже уже иные. Так что ничего удивительного, что этот крестьянин распознал меня. Я не из его мира. Я и понятия не имею, чем таким я выделяюсь; самое большее, могу заметить их - в моих собственных глазах - странности. А ведь это уже не только война. Это еще и бессмертный Сталин. Боги этой земли не являются моими богами. Витшко, стоящий одной ногой по этой, а другой по иную сторону границы - он тоже понимает это; у него есть масштаб для сравнения. Когда я спрашиваю, он только качает головой: он не поляк, он не немец - он силезец, шлёнзак. Вот, правда, паспорт - которого при нем вовсе и нет - объявляет его гражданином Германского Рейха, ибо такова территориальная принадлежность Силезии; генеалогия же - поляком, поскольку в его жилах течет исключительно польская кровь, но сам он это отрицает. Шлёнзак. Это звучит почти что как символ веры. Точно так же, как и его заявленная с наглой усмешкой профессия: контрабандист. Еще в Пруссии, когда нас только-только представили друг другу, он спешно прибавил: «Занимаюсь только трефным». Здесь обязует другая градация ценностей. Единственная свободная торговля - это как раз контрабанда. И больше половины контрабанды в ЕВЗ - это оружие. Торгует ли Витшко и этим конкретным, запрещенным товаром? Только ли поэтому Фрейзер рекомендовал его для переброски через границу, равно как и в качестве лица, имеющего очень хорошие контакты с мятежниками - поскольку Витшко их еще и вооружает? Трудно сказать. Ведь я у него не спрошу. Но, может быть, и следовало бы... Может это и нормально, может он бы вовсе и не обиделся? Я вспоминаю этого типа на велосипеде его пальцы - ведь наверняка одна из жертв какой-то из трех атомных бомбардировок большевистской войны. Витшко только пожал плечами. Все эти фотографии, все те снимки, что выигрывали всевозможные фотоконкурсы... каких чудовищ я еще здесь увижу... Все эти журналисты, репортеры, которых убивают выстрелом в затылок как шпионов... шлем в моем рюкзаке тянет вниз словно надгробный памятник... страх, словно громадная, серая и бетонная равнина... Мы тащимся через эту страну так медленно, как будто специально просим, чтобы нас сцапали. Витшко говорит: «Завтра!». Завтра мы доберемся до Грудзёндза. Но сам город обойдем. Возле всех городов блок-посты, контрольно-пропускные пункты... Вот если бы удалось хоть как-то достать машину... Только на это нет никаких шансов, здесь частные лица машинами не располагают, даже такси - только по военным распределениям, после подачи заявления и взятки. Все здесь со всем связано и повязано: сам же подохну от того, что нет бензина.
nnn
Он внимательно читал свои новые документы. Теперь его звали Яхим Вельцманн.
- Я еврей.
- Так, еврей.
Егор звали Яхимом Вельцманном, и был он евреем, недавно репатриированным из сибирской приполярной Палестины.
- Я не знаю ни иврита, ни идиш.
- И прекрасно. Тебе сколько лет? Ты где родился? Ты и не имеешь права их знать.
- Разве я похож на еврея?
- Ты только почувствуй себя им, и тут же станешь похожим.
- Пока выучу всю эту легенду...
- Ты уж побыстрее выучи. Пойми, мистер Смит, поймите, Вельцманн: те документы, что вам дали в Растенбурге, они ни на что не годились.
- Говорили же, что настоящие...
- Не в том дело.
- А в чем?
Витшко вознес глаза к небу, сплюнул, передвинул чинарик в губах.
- Они делали тебя поляком. К чертовой матери такую маскировку! Ты ж даже воняешь не так. Каждый дурак понял бы это через пару минут. Из вас такой же поляк, как из меня американец.
- А еврей может быть?
- А вот еврей может, потому что мы тут не в Сибири; вот в Сибири я бы дал вам бумаги надвислянина. А здесь, начиная с пятьдесят пятого, целых сорок лет никто еврея в глаза не видал, так что с этим вы в безопасности.
- Я в безопасности.
- Да, ты в безопасности. Только не сильно скаль свои снежно-белые зубки.
Они еще ссорились по мелочам. Ведь я же необрезанный, фыркал Смит/Вельцманн. И прекрасно - отвечал на это Витшко - ведь именно отсутствие крайней плоти и навело бы на подозрения: в этом отношении среди сибирских евреев была обязательной отрицательная селекция, перец становился решающим в вопросах жизни и смерти, ведь это же руками обрезанных были возведены все три космодрома, это рабство евреев удерживало в экономических границах все лунные пятилетки. Обрезанный, да еще знающий иврит - такой тип мог быть кем угодно, только не советским евреем.
Они шли пешком; шли наниматься на работу в Силезии.
- На какую еще работу? - спрашивал Смит.
- А на любую, - пожимал плечами Витшко.
- Мне что, так и говорить, когда спросят? На любую?
- Ага.
В конце концов Айен понял, что здесь даже врут иначе. Он не должен даже пытаться врать самостоятельно: ведь ему неизвестны местные критерии, по которым здесь строится убедительная ложь. Хуже того, самостоятельно он не может даже правду сказать, потому что, несмотря на все его добрые намерения, она может прозвучать как самое дурацкое вранье.
Ясное дело, что на самом деле ни в какую Силезию они не шли.
- А куда?
- Посмотрим.
- Не знаешь?
- Узнаю, - флегматично ответил контрабандист. - Как придет время, так и узнаю.
- И что это должно, черт подери, означать?! Какое еще время? На что время?
- На него, сынок, на него. - И означало это, не больше и не меньше, что и сам Витшко пока что не знает места пребывания Ксавраса Выжрына. Это известие что-то сломило в Смите. Меня убьют, а я даже не успею его увидеть, бормотал он взбешенное предсказание.
Седьмого апреля они впервые ночевали под крышей. Это был какой-то небольшой городишко, стоящий над узким притоком Вислы; Смит не запомнил ни названия, ни городка, ни притока. Они уже добрались до зоны недавней активности Армии Свободной Польши, проходили мимо пожарищ. Это было не совсем похоже на вертолетные приграничные рейды, здесь шла тотальная война, а население составляло такую же переменную в ее уравнении, что и погода, рельеф местности или дорожная сеть. Взбунтовавшиеся дивизии Большой Четверки (Алмасов, Руда, Гайнич, Явличус) заслуживали только лишь такого внимания: семь прусских вертолетов. Здесь, на юге, поближе к горячему сердцу ЕВЗ, начиналась страна Ксавраса Выжрына. Старая песня: чем больше гор, тем больше свободы. Поэтому, маршируя к горам, они маршировали прямиком в пасть Зверя. Вот и первые танки на дорогах. Вот уже грязные грузовики с такими же грязными солдатами. Вот уже свежие могилы возле кюветов. Смит шел и глядел, как будто у него на голове был шлем. Ребенок без руки. Корова без ноги, с деревянным протезом, хромающая по огороженному колючей проволокой пастбищу; у ребенка протеза нет, потому что и не нужен, кроме того - еще и растет, да и неизвестно еще - дорастет ли. Люди на дорогах: массовые миграции - движения гладких мышц Зверя перемещают их вверх и вниз по его пищеварительной системе. Это хорошо, это хорошо, шепчет Витшко: беженцев никто не контролирует. Стоящие на перекрестках и держащие влоды в руках монголы отходят от костра только лишь тогда, когда высматривают в толпе кого-нибудь на вид столь обеспеченного, чтобы был в состоянии заплатить выкуп, взятку, штраф или как тут это сейчас называется; только все здесь в тряпье, да и сами словно тряпки. Гражданских машин вообще не видать. Много велосипедов. В дорожном покрытии ямы, шрамы от взрывов. Временами в радиусе взгляда какие-нибудь останки: вездехода, ТМП или танка. Смит по привычке проводит по ним плавной панорамой. Два контрольных поста, но их проходят без проблем. Переговоры ведет силезец, Айен молчит. Нужно выспрашивать у людей, дорожных указателей совсем нет, остались только обозначающие границы городов бетонные монументы, которых просто не удалось убрать; бетонной кириллицей они заявляют присутствие еще большего количества бетона. А они все идут и идут. Смит видит гораздо больше, чем понимает.
- Здесь же практически нет мужчин.
- Ну да, нет.
- А это что, часовня?
- А-а, Саперной Божьей Матери. - Контрабандист все еще остается чужим; нельзя понять, когда он шутит, а когда говорит серьезно. Действительно ли у него рак? Вообще-то он подтвердил, когда Айен у него спросил, но тот предполагает, что это только из чувства противоречия. Сейчас же предпочитает молчать, потому что его это унижает. Сейчас же идет в неизведанное. Впервые за много дней он ночевал под крышей, крышей в прошлом Партийного Дома, сейчас переделанного в убежище для беженцев, ведь это уже был первый круг ЕВЗ, половина населения городка прошлой осенью была уничтожена во время анонимного налета анонимных самолетов, принадлежащих анонимной военной части, а ведь это ширится как зараза; он мог выйти на порог Дома и охватить панорамным взглядом все ближайшее кладбище, долгие ряды могил, отдельных и общих: анонимных. Редкие засеки деревянных крестов отмечали границы распространения. На стене дома кто-то нацарапал мелом по-польски: А ЕБАТЬ ВСЕХ ВОРОБЬЕВ. Смит стоит, курит цигарку контрабандиста, медленно, осторожно и без всякого удовольствия; заходящее солнце сметает тенью Айена грязь веранды. В этот момент он впервые испытывает свою здесь чуждость чисто физически, в форме звериного расстройства чувств - по спине проходит дрожь. Я еврей, проснувшийся посреди католической мессы... К нему подходит силезец.
- Вельцманн...
- Что?
- Чернышевского убили.
nnn
Вернувшись в Дом Партии (дети беженцев с грязными личиками путались у них под ногами, гоняясь с криками друг за другом по всему помещению - а был это один громадный зал, потому что внутренние перегородки были сломаны), Смит начал про себя считать, какая же это по очереди смерть нелегального президента не существующей Польши. Пятая, шестая - где-то так; в среднем они умирали раз в год, в последнее время - несколько чаще. Владимир Чернышевский, профессор математики, самозванный герой, мрачный старец, аятолла этого католического джихада. Смит добрался до своего рюкзака, уселся, оперся спиной о холодный бетон. Никто не обращал на него внимания, в Доме Беженца клубилась тысячная толпа; крики, замешательство - визуальный и звуковой хаос покрывал любого серой маской анонимности. Смит покопался в рюкзаке; вслепую, привычно, включил компьютер, затем из потайного места вытащил наушник и сунул себе в ухо, замаскировав плоско приложенной к голове ладонью, как будто просто опирался. Сразу же после перехода через германско-русскую границу Смит запрограммировал компьютер на постоянный мониторинг, архивацию и воспроизведение информационного вспомогательного материала WCN, которым станция, при посредстве своих бесчисленных «мушиных» спутников, постоянно бомбардировала любой уголок Земли - и тут же наушник механическим шепотом начал перечислять последнюю порцию ньюсов:
- Пресс-атташе правительства Японии в эмиграции представил на пресс-конференции в Гонолулу спутниковые фотографии, представляющие юного японского императора во дворе китайской тюрьмы... Сэр Джеффри Риск, министр по делам колоний Соединенного Королевства, подтвердил сообщения об укреплении сингапурского гарнизона отрядами специального назначения в связи с ожидаемыми волнениями в девятую годовщину начала этих волнений... Проводимые в Алуджи персидско-египетские переговоры не закончились договоренностями, что еще сильнее откладывает сроки разблокирования Суэцкого Канала... На восточном фронте мексиканской войны произошел мелкий инцидент: двое убитых, число раненных неизвестно... Балканские корреспонденты Сети сообщают о ширящихся там слухах о том, что отряд полковника Выжрына выступил на север... Пресс-атташе Министерства Обороны России дал заявление, поддерживающее утверждение о смерти Владимира Чернышевского, вожака надвислянских бандитов: «На сей раз мы уверены, на это имеется подтверждение со спутника, Чернышевский мертв, я собственными глазами видел, как его разорвало на куски». Пресс-атташе не скрывает, что для этой цели была использована бомба, имплантированная в организм одного из бандитов, которая самостоятельно взорвалась после получения запрограммированного съема данных мозговой активности ничего не осознающего носителя заряда, активности, означающей непосредственную близость к Чернышевскому. Пресс-атташе не прокомментировал выраженного журналистами предположения о передаче данной техники в руки НКВД через американское Национальное Бюро Расследований, хотя, насколько известно, подобной аппаратурой располагает лишь американская разведка... - Смит вынул наушник. Так он жив? Мертв? Трудно сказать, русские запускали и не такую дезинформацию. Ни в чем нельзя быть уверенным, никому нельзя верить. И дело не в том, что они лгут; тут меняется сама правда. А какова правда о самом Чернышевском? Сын польских аппаратчиков, советизированных коллаборационистов эпохи раннего Сталина. Профессор математики. Бандит. Патриот. Самозванец. Марионетка Выжрына. И все, и ничего. Ведь это же было практически случайностью, что тогда, сразу же после захвата краковской телевизионной башни, именно им воспользовались для зачтения протеста против готовящегося Берлинского Соглашения - поскольку выглядел соответственно достойно, поскольку обладал подходящим, серьезным голосом, поскольку знал немецкий и английский языки, и поскольку был под рукой. А потом уже оно все как-то пошло, видимо, он и сам толком не знал как. Президент Польши. Никто его не выбирал на этот пост, именовал себя сам. Вообще-то, ни о каких выборах здесь не могло быть и речи. Президент Республики Польша. Ну и что, что звучит смешно? Только для чужих ушей. Польши нет, но имеется ее президент, так что, вроде бы, имеется и Польша. Именно так и выглядит логика этой войны: вроде бы абсурдные действия оказываются ходами весьма прагматичными, поскольку рассчитаны на то, чтобы вызвать впечатление именно у этих людей, а у этих людей и на самом деле странное понимание абсурда. Даже если бы им показать отрезанную голову Чернышевского - не поверили бы. Впрочем, и сам Смит начал уже замечать в этом определенную закономерность. Имеется жизнь человека, а имеется жизнь легенды, своего же Голливуда у них тут нет.
- Яхим.
Смит поднял голову.
- Что?
- Я пошел.
- Куда?
- Останься. Как вернусь, скажу. Возможно, уже...
- Так?
- Ничего. - Витшко сбил в ладонь пепел с цигарки, криво усмехнулся.
У Смита сердце забилось сильней.
- Он?
- Сиди.
- Он? Скажи же. Неужели...
- Сиди, холера тебя подери. Что это ты такой резкий? Куда так спешишь, в могилу?
nnn
Смит остался один и только теперь заметил людей. Он утратил дистанцию: неожиданно, без предупреждения, без промежуточных состояний. Щелк: и его залила волна эмпатии. Он ел яблоко: старое, засохшее, наверняка червивое. Подошла девочка, попросила кусочек. Он вынул перочинный нож, отрезал. Та даже рот открыла от изумления, поскольку совершенно не рассчитывала на исполнение просьбы. Угощение приняла, поглядывая на Смита с интересом. На глаз ей было лет девять, но, скорее всего, она была постарше: здесь дети развивались не совсем правильно - может по вине земли и воздуха, зараженных большевистской войной, может по вине войны нынешней.
- У вас больше нет?
- Нет.
- Мама бы купила.
- Больше нет.
- Ага.
Смит пригляделся к ее одежде. Весьма характерно: каждая вещь из совершенно разных наборов. Латанные темно-синие штаны от какого-то комбинезона, несколько большие; грязные теннисные туфли с длинными, черными шнурками, которые, словно ремешки сандалий римских легионеров, тесно оплетали ноги повыше щиколоток; разлезающийся розовый свитерок, слишком тесный, тоже не очень чистый; сверху тренировочная куртка с обрезанными рукавами; на левой руке шерстяная рукавичка, дырявая, цвета однообразной грязи. У девочки были светлые волосы, перевязанные каким-то выгоревшим платком - светлые волосы и темные глаза, темное лицо, вся словно в застарелых полосах маслянистой смазки.
- Голодная?
- А что?
- Ничего, - замкнулся Смит. Он не мог начать вот так, задаром, раздавать еду - на него тут же обратили бы внимание. Зима была тяжкая, но, путешествуя с силезцем о стране, он как-то не видел умирающих от голода; только ведь у голода много лиц, он же, родившийся и воспитанный в мире сытости, знал лишь комиксовые версии Всадников Апокалипсиса, мыслил экстремумами, шокирующими планами камеры. И никто бы не получил награды, фотографируя эту вот девчонку: она не было худой до костлявости, смертельно раненной, она не убивала и не ранила до смерти, не принадлежала она и к числу чрезвычайно фотогеничных несовершеннолетних жертв лучевой болезни - но тем не менее, это в ее глазах, на ее лице была глубокая тень близящегося Армагеддона.
- Как тебя зовут?
- Вера. - Она откусила следующий кусочек яблока. - А вы куда идете?
- Да так, работу ищу.
- К немцам?
- Да. В Силезию.
- А деньги у вас есть?
- Да вроде бы иногда пропускают даром.
Девочка скорчила мину.
- И вы в это верите? Все берут.
- Посмотрим.
Она без всякой уверенности кивнула. Сплюнула косточкой и уселась рядом со Смитом, опираясь о бетон спиной и подтянув коленки под самый подбородок.
- Мама говорит, что на сей раз это уже конец.
Смит не понял.
- Конец?
- Нуу, начнут драться, а потом придут китайцы.
- А русские?
- А что русские? - фыркнула она. - Им дадут водки, и все будет спокойно.
Смит смеялся про себя, слушая этот политологический анализ.
- А папа? - спросил он.
- Что?
- Ну, что думает по этому поводу он?
- Э-э, пан, папу моего вот уже три года назад забрали.
- Забрали?
- Ну мертвый о, мертвый. - Она приложила сложенные пистолетиком пальцы к своему виску. - Бац! Знаете, как при этом вылетают мозги? Серый такой холодец на стенке. Но иногда пуля остается внутри, и тогда ничего не видно. Но если очередь из влода, тогда головы совсем нет. Та-та-та! А я когда-то стреляла... знаете, как бьется? Чуть из рук не выскочил. Вы когда-нибудь стреляли? Брат говорит, что самые лучшие, это снайперские. Идет себе человек по пустой улице, и тут тебе, неизвестно откуда... и готово! Классно же? Только гранаты еще лучше. Мы как-то нашли с братом... О боже, мама меня зовет, надо бежать. - Она схватилась с места и скрылась.
Смит не глядел ей вслед. Он чувствовал себя виноватым даже за то, что вообще с ней разговаривал. В голове была сплошная каша, даже и не знал, что обо всем этом думать. Здесь он пребывал достаточно долго, чтобы не пользоваться категориями психозов и детских травм; только вот вместо них никаких других инструментов не находилось. А в результате ему просто не хватало слов, и мир, неописанный, разлетался на куски. Люди, предметы, идеи - все размывалось. Эта девочка - Боже мой, эта девочка... ведь она ни в коем случае не больна, для нее все здесь абсолютно естественно.
И точно так же со всем, на что не поглядишь. Ненормальность ненормальности. Нужны новые слова, новые мысли. А у него оставались только старые.
Смит глядел и слушал, уже не представляя, что на голове у него шлем. Дом Партии по кубатуре соответствовал средневековым соборам, поэтому солнца впускал вовнутрь приблизительно как и те. В холодном полумраке здесь клубилось более тысячи человек. Отдаленных он видел только лишь как тени. В углах, возле оставшихся неразрушенными стен, поставили низкие и узкие кровати, нечто вроде нар, на которых лежали больные. От свежего кладбища, в которое превратился городской парк, их отделяла пара десятков метров; и это не было добрым предсказанием. Возле больных никаких врачей; только родные, да и то не всегда. Не исключено, что кто-то там умирает в одиночестве, а рядом играются дети. Возле столба несколько стариков режется в карты - понятное дело, на деньги, и, понятное дело, это германские марки, а вовсе не рубли, пожираемые гиперинфляцией со сверхзвуковой скоростью. В тени вздымается шум приглушенных разговоров: все разговаривают так, чтобы не привлекать внимания, чуть ли не шепотом, даже зовущие детей матери, потому что уже пора спать; даже они делают это каким-то сдавленными голосами, как будто опасаясь заслужить строгое наказание за превышение уровня звука, хотя здесь вовсе нет никаких охранников, никаких солдат, никаких казенных чиновников - одни беженцы. Тем не менее - говорят по-русски. С нью-йоркской перспективы Смиту это казалось еще одним искусственным актом принуждения, повсюду уже игнорируемым - ведь после смерти Сталина уже никому не грозила петля за разговор на польском - тем временем, это оказалось, наверное, самым стойким остатком прошлой эры. Есть такие дети, говорил силезец с каким-то горьким презрением, есть такие дети, что уже вообще: только по-русски. С нью-йоркской перспективы это казалось уже совершенно невозможным. Три четверти века - неужто это так много? Неужто это и вправду так много? А ведь достаточно на минутку задуматься, чтобы понять, что из людей, которые обучились в детстве польскому если не родному, то, во всяком случае, семейному языку, сегодня остались лишь недобитые крохи; что доминирующее сейчас поколение - это поколение людей, которым ночью снятся кровавые кошмары, если в общественном месте у них выскользнет хоть полсловечка на польском. Можно осуждать жестокость подобных методов, но ведь никто и не отрицает их эффективности.
И вот тут, как бы в качестве комментария к собственным размышлениям, Смит услыхал запущенную с магнитофона с трещащим динамиком - польскую песенку. Одаренный исключительно низким голосом мужчина печально заводил под аккомпанемент расстроенной мандолины; запись была просто ужасная. Смит этой песни не знал, хотя слыхал уже немало подобных кичевых завываний, сделанных под народные припевки.
Черной Зоське - цветок черный
Черной Зоське - черная сирень,
Поцелуйчик - девочке в веснушках,
....
nnn
Его разбудил Витшко, потормошив за рукав.
- Ч-чего...?
- Собирайся, пошли.
Смит моментально пришел в себя. Было раннее утро, и, судя по углу падения солнечных лучей - только-только светало. Он собрал свои вещи, закинул на плечо рюкзак. Люди спали, никто не смотрел на них. В дверях разминулись с сонной женщиной, возвращающейся из толчка, располагавшегося возле самого кладбища.
На веранде Смит схватил контрабандиста за рукав.
- Да, - ответил силезец еще до того, как американец успел задать вопрос.
Они пошли.
nnn
На выходе из города был блок-пост; там стоял бронетранспортер, на нем лежало двое русских, третий сидел рядом, на траве, и лопал колбасу, запивая какой-то мутной жидкостью из грязной фляги с мятой шейкой. Рядом с ним расположилось трое молодых мужчин; они играли в карты и рассказывали друг другу анекдоты, солдат с колбасой угощал их хлебом и луком. Четвертый из экипажа бронетранспортера, раздевшись до серой майки, стоял у шлагбаума и курил. Перевешенный через плечо влод колыхался при каждой затяжке, заткнутые за пояс характерные квадратные рожки пускали в лес яркие зайчики из отраженных лучей близящегося к зениту солнца. Одним словом: военная идиллия.
Витшко подошел к курильщику, обменялся с ним парой фраз. Тот обернулся и крикнул картежникам. Те без особой охоты собрались, спрятали карты, подняли свои рюкзаки; попрощавшись с солдатами, они подошли к силезцу.
Смит наблюдал за всем этим, спрятавшись за первыми деревьями леса; когда же встретился с группой за первым поворотом шоссе, то спросил про этих русских.
- Нормальные ребята, - сказал рыжий.
Тем временем Витшко собрался уходить.
- Мы еще увидимся? - спросил его американец.
По своей привычке контрабандист лишь пожал плечами.
- Сомневаюсь, - буркнул он, пожал Смиту руку и ушел. Трое молодых людей проводило его взглядами.
- Сука старая, - скрипнул постриженный налысо.
Смит почувствовал, что самое время взять ситуацию в свои руки.
- Смит, - сказал он, протянув руку.
Он боялся, что те по каким-то причинам проигнорируют его жест, но опасения были напрасными. Рыжий занялся представлением.
- Ян, Михал, Анджей. - Сам он был Михалом, Анджей - это мрачный стриженный, а Ян - третий, худой бородач с шрамом над глазом.
Смита заинтересовало звучание имен, чисто польское; даже сам их подбор вызывал смутные ассоциации.
Когда он спросил об этом, в ответ услыхал смех.
- Ясное дело, что в бумагах все по-другому! Сам ведь знаешь, закон об именах. Но это наши настоящие имена.
Все правильно, он знал. В двадцать четвертом, наряду с Законом о языке, в жизнь вошел и закон об именах, приказывающий давать детям лишь те имена, которые находились в официальном советском реестре, меняли даже излишне польские отчества. Так что у этой троицы в бумагах наверняка были вписаны какие-нибудь Иваны, Алексеи, Михаилы. Только, начиная с момента восстания, по Надвислянской Республике прокатилась волна замены имен, из этого получилась даже своеобразная мода.
- А я Яхим Вельцманн, - сказал Смит. - Репатриированный еврей из Сибири.
- Прекрасно, - кивнул рыжий Михал. - Очень хорошо. Оборудование в рюкзаке?
- Ага.
- Это уже хуже. - Он почесал бровь. - Ну ладно, чего-нибудь придумаем.
- Где Выжрын?
- Тихо, тихо.
- Говорят, что он выступил с Балкан.
- Что ж вы хотите, весна.
- А слыхали, что Чернышевский мертв?
- Что, снова? - скривился Анджей. - У этого Посмертцева никакого чувства меры. Сколько ж можно? Настоящий цирк устроил.
Посмертцев был министром обороны России.
Михал глянул в небо.
- Ну ладно, пошли. Денек хороший. Нечего тут торчать как старые дятлы.
Он махнул Анджею, и мрачный направился вперед, наверняка в качестве разведывательного авангарда. Смит и двое оставшихся быстро потеряли его из виду, впрочем, поначалу они шли очень медленно, позволяя тому отойти на максимальное расстояние. Но потом темп марша сделался просто убийственным.
- Оружие у вас имеется? - просопел Смит.
- Успокойся, - посоветовал ему через плечо Михал, который шел на несколько шагов спереди.
Только Смит вовсе не успокоился и теперь уже обратился к идущему справа от него Яну, который до сих пор молчал.
- Это далеко? Сколько дней?
Тот лишь пожал плечами.
В конце концов американец сдался, жалко было терять дыхание. Лишь только когда они встали на короткую дневку у ручья, он попытался вновь.
- А ты вообще встречался с ним?
Ян усмехнулся ему, заговорщически подмигнул, подтянул свитер и клетчатую рубашку, открывая черную футболку с логотипом MGM, серебристой надпечаткой НЕУЛОВИМЫЙ КСАВРАС и фотографией Джона Фортри в роли Ксавраса Выжрына; за актером клубилось желто-багровое пламя, мчался танк, бежало несколько типов, пуляющих из влодов от бедра, а сам до безобразия красивый Фортри, в рваной камуфляжной куртке, с металлической пластиной с изображением Девы Марии на груди, с кавалерийской саблей на боку и ужасных размеров гранатометом в руке хищно скалился в объектив.
Рыжий увидал это и взбесился.
- Говорил же тебе, придурок! Что, обязательно было напяливать? Обязательно? И что только у тебя в голове, мозги или дерьмо? Ведь из-за тебя всех могут пришить! Урод!
Смит вновь глянул на рекламную футболку. За нечто подобное здесь пуля в лоб. Действительно: странные вещи получают ранг символов. Впрочем, он уже ничему не удивлялся, Москва и не могла отреагировать иначе, этот голливудский блокбастер является политическим фактом, и его невозможно игнорировать. Человека, которого бы сцапали с записью этого фильма, несомненно признали бы виновным, самое малое, в государственной измене. Футболка тоже практически гарантирует смерть - рожа Джонни Фортри получила значение политической декларации.
nnn
«Я видел дьявола насилия, и дьявола жадности, и дьявола накопительства; но, Богом клянусь! - все это были сильные, молодцеватые дьяволы с огненными глазами, что правили и управляли людьми - людьми, говорю вам. Но стоя там, на склоне холма, почувствовал я, что под ослепительным солнцем этой страны познакомлюсь с расплывчатым, лживым, бледноглазым дьяволом, что опекует хищным и безжалостным безумием». Все это как с гаданием, когда наугад Библию, потому что следующее предложение из «Глаза Тьмы» звучит так: «Насколько он мог быть еще и хитрым, я убедился только через несколько месяцев спустя, в тысяче миль отсюда». У меня прямо мурашки по телу пошли. Я ругнулся. Михал спросил, не от плохих ли известий - потому что уже всем известно, что я общаюсь с Сетью через компьютер. Я ответил ему, что читаю книжку; он только поднял брови. Над нами белые инверсионные следы штурмовиков; мы уже прошли через гортань, и теперь до нас начинают доходить пищеварительные соки Зверя; до меня, во всяком случае - точно. Я пишу это, скорее, для себя, чем для книги, на которую подписал контракт - еще одни мемуары о пребывании журналиста в ЕВЗ, вот только вначале необходимо вернуться живым, вернуться здоровым телом и душой; вот я и пишу это именно ради сохранения психического здоровья, которому угрожает Зверь. У дорог виселицы с гниющими телами, на грудях таблички с надписью: БАНДИТ. Вешают и на деревьях, просто нет времени на то, чтобы поставить виселицу; суд происходит чрезвычайно быстро, приговор выносится чрезвычайно быстро, еще быстрее исполняется. А люди уже привыкли и даже не отводят глаз. На трупы слетаются черное воронье. Один раз мы и сами чуть не стали невольными свидетелями казни, правда, я вовремя успел сориентироваться в ее кладбищенской театральности: солдаты вешали уже мертвого человека, просто-напросто - труп. Элемент психологической войны? Только ведь это уже ни на кого не производит впечатления. Так себе, местный колорит. Двадцатое апреля 1996 года, Галиция, Краковская область. Столицу республики мы обошли подальше, потому что это до сих пор очень опасная зона, за последние десять лет город завоевывался и вновь отбивался раз двадцать, но и теперь видны дымы над Вислой; никто понятия не имеет, что горит, но наверняка что-то крупное, мои проводники опасаются, что это Старый Город, что Вавель; тайной полишинеля остается факт минирования их русскими прошлой осенью, после того, как Краков был отбит армией Бабодупцева, и это несмотря на все протесты Кохановского, который в то время располагался в королевских апартаментах, только ведь что Кохановский может, а ничего не может, потому что марионетка, если чего случится, то любой полковник значит больше, потому что за ним стоит реальная сила, сила его полка, а за Кохановским не стоит никого и ничего. Бабодупцев разместил штаб в фортах под холмом Энгельса (то есть, Костюшко) и заявил, что никуда оттуда не тронется; у него там бронетанковая дивизия и десантный батальон, подготовленный к уличным боям; Выжрын должен был бы умом тронуться, чтобы дернуться на него, только от Выжрына можно всего ожидать, чем больше в этом безумия, тем более вероятно; он не был бы Выжрыном, если бы не рисковал, его легенда опасна для него самого, ему уже нельзя просто так отойти от стола и положить револьвер; к тому же, на самом деле в русской рулетке победителей никогда и нет. Все это я пишу вроде бы и легко - но на самом деле выглядит все иначе. Идет человек через лес, собственной тени боится, не знает, где север, а где юг, Ксаврас - это полубог, Бабодупцев - демон, а помимо этого уже никто ни в чем не уверен. Над этой страной повисла какая-то серая туча сомнения, она заморожена проклятием неверия. Тут нужны другие дьяволы, молодцеватые, огненные, способные влить в человека жаркие желания. Ведь даже эти трое молодых людей (я вспомнил: этот набор имен взят из Сенкевича, был у них сто лет назад такой писатель, который нагло подлизывался к национальным комплексам), даже они - хотя и не зараженные цинизмом старости, лишенные опыта, раздумчивости и воображения зрелого возраста, богатые лишь детской бравурой и презрением к смерти - даже они, если спросить у них, признаются, что в победу не верят. Иногда, после такой вот вечерней беседы, я прихожу к выводу, что победа им даже не важна, им нужна сама война - в рассказываемых друг другу возле костра байках преобладают такие, в которых говорится о славных смертях: гораздо больший герой из того типа, который эффектно сдох, чем из того, кто сам положил кучу русских, да еще и остался в живых. Это чертовски тяжело понять. Но мне кажется, что нечто подобное, в результате естественного отбора, и должно было сформироваться в народе, единственным поводом к гордости стали многочисленные и кровавые поражения. Если бы я ценил живописные и яркие упрощения, то сказал бы, что они просто забыли, как побеждать - только ведь это неправда, достаточно глянуть на Выжрына, он герой как раз в западном, голливудском стиле: неуловимый, непобедимый; как будто бы прямиком вылезший из того самого комикса, откуда и взял свое прозвище, ведь кто еще помнит о придуманном, нарисованном Ксаврасе? - Выжрын занял его место, появляются новые комиксы, и он стоит теперь между Джеком Потрошителем и Суперменом. Какой там из него герой, банальный террорист - только нынешние герои, чтобы удержаться на пьедестале, уже не требуют атрибута моральной незапятнанности. Тут, скорее, требуется какая-то черта бескорыстного зла, а в этом Выжрыну никак отказать нельзя. Эта война в своем гербе имеет как раз бескорыстное зло - как, впрочем, и все остальные войны ХХ века. И вот идешь через эту страну - холодную, серую, мрачную, глядишь на этих людей, слушаешь их разговоры - неразговоры, видишь все эти могилы, эти придорожные пожарища, останки старых танков, грузовиков, глядишь в спокойные глаза детей - и прямо что-то воет в душе, тоскующей по огненноглазым дьяволам Конрада.
nnn
Понятное дело, он не верил в то, о чем писал, не до самого конца. Всегда чувствовался привкус обмана, даже если при этом обманываешь самого себя. Смит знал, что никогда толком не поймет ни этих людей, ни этой страны. В окончательном расчете он мог обращаться только лишь к разуму, а этого крайне мало. Он чувствовал себя чужаком, а они тоже чувствовали его чуждость. Иногда он ловил себя на том, что для понимания банального обмена предложениями между Анджеем и Михалом призывает на помощь всю заученную на память историю Польши; и он чувствовал себя не в своей тарелке.
С другой же стороны - история объясняла многое, потому что самого Ксавраса Выжрына, АСП, Чернышевского. Не надо презирать прошлое. Это чудище живет во всех нас.
Им всегда не везло с вождями, обладающими излишне горячей кровью. Если бы не бравура этого идиота Пилсудского, то может они бы удержали свою независимость чуточку дольше, чем двадцать с небольшим месяцев. А так - раз-два, и не о чем было говорить, они даже не успели насоветоваться, самовластие им еще не надоело, их предводители еще не успели себя скомпрометировать. Впрочем, это им никак не помогло, потому что Сталин не цацкался, Сибирь - страна огромная, места хватало для всех; пример того, как можно тихо, незаметно исчезнуть в таинственных обстоятельствах, подали Троцкий с Тухачевским. Еще перед вспышкой великой большевистской войны трудно было бы найти в Надвислянской Республике более нескольких сотен лиц польского происхождения, способных похвастаться высшим образованием, не говоря уже о дворянском происхождении. Если бы не сумасшедшие просторы, Сибирь вообще превратилась бы в тигель голубой крови. Только пасть лагерного государства никогда не закрывалась, не было и речи о насыщении, разбавление произошло бы очень и очень скоро, как на самом деле и случилось с кровью еврейской, литовской, латышской, эстонской, цыганской, татарской, чеченской и многочисленных других наций; из всех их образовался новый, единственный в своем роде народ: сибиряки - генезис которого соединил в себе самые паршивые черты народов Америки и Австралии.
Если бы Россия была поменьше... если бы не владела столь огромными пространствами суши, если бы не располагала такими людскими массами... неведомы нам таинственные бездны... Только слово «Россия» включает в себя и это, даже если временно оно запрещено. У фон Гаусберга не было выхода, он был обязан рассчитывать на выгодный мир, не мог он продолжать эту войну на истребление, хотя и обладал несомненным перевесом в виде атомной бомбы - Россия опиралась на Урал, на Азию, а что находилось за спиной у Рейха? Франция, временный альянс с которой мог быть переломан в любой момент под бременем давних претензий; Великобритания, для которой большевистская война, в основном, стала причиной укрепления собственных позиций в колониях; холодное море. Потому-то на Москву удара и не было - бомбы зато упали на Киев, Варшаву и Ленинград.
Все это живет в Ксаврасе Выжрыне. Ведь он родился внутри Атомного Треугольника и единственный из семи братьев и сестер дожил до зрелого возраста, потому что остальных выкосила Лучевая Старуха, как ее тут называют. Все это живо в нем. Первый ребенок Михала Выжрына, сантехника из Замостья, появился на свет четвертого апреля 1944 года. Начальную школу закончил с оценками, скажем так, средненькими; в трехлетней ленинке было уже получше. Отслужив обязательные пять лет в Красной Армии и дослужившись до чина младшего сержанта, он попал в офицерскую школу, чтобы продолжить столь великолепно начатую военную карьеру. При выпуске он находился уже среди лучших из второй половины. Во время же службы ничем особым не отличался. Тем не менее, коллеги из ракетных войск вспоминают его, как пользовавшегося особыми симпатиями окружающих, как организатора ночной жизни отделения и полкового Казанову - и было это уже после смерти его жены, которая вскоре после свадьбы умерла родами; по всей видимости, потеряв ее, Выжрын успокоился довольно скоро. По служебной лестнице он подымался не спеша, в соответствии с расписанием, предусмотренном для нерусских и основанном на количестве лет на службе. Награды получал лишь те, что были предусмотрены обычаем. До момента смерти Сталина и вступления на трон Сына Магомета он добрался всего лишь до капитанских погон. Во время первого мятежа он не встал на какую-либо из сторон. Дата его дезертирства совпадает с началом Черного Джихада и началом расширения Европейской Военной Зоны. Подобно многим профессиональным офицерам Красной Армии польского происхождения, он собрал свой собственный партизанский отряд и именовал себя полковником. Имя его сделалось знаменитым после бравурного рейда на Краков, после первой осады столицы Республики; как раз тогда распространился и его псевдоним - Ксаврас - взятый из комиксовой истории греческого героя времен гражданских войн, которого не брали ни бомбы, ни пули, ни ножи заговорщиков. С тех пор известия о Неуловимом Ксаврасе Выжрыне гремели практически без перерыва, куда бы он не ступил, везде были трупы и кровь, пожарища и дым, по телевизору все это выглядело весьма живописно, а телекамер он не избегал...
- Чего это ты так задумался? Лучше смотри, куда прешься, а то еще на мину наступишь.
- У вас с этими минами уже какая-то манечка, да кто бы их посреди леса ставил, без всякого смысла...
- Ставят их где угодно, а уж пластиковые даже в дуплах найти можно. Или тебе нужна парочка трупов, чтобы научиться?
- Отвали уже от меня...
- Не стони, не стони, еще полчасика, и спускаемся в долины. И вообще - потише, потому что в лесу далеко слыхать.
Они спустились в овраг, Анджей и Михал спереди, Смит, все больше остающийся сзади; Ян снова в авангарде, его не было видно с самого утра. Стало темно: склоны и деревья заслоняли небо. Овраг сворачивал.
Два солдатика с влодами на плечах. Встретились чуть ли не лицом к лицу. Обоюдная растерянность, глаза выпучены в немом изумлении, Смит от неожиданности даже дыхание затаил.
- Это что вы... - начал было солдатик слева, пониже ростом, косоглазый. Анджей только махнул правой рукой, и русский захлебнулся, схватился за горло и упал.
Тот, что был справа, кривоносый, с сигаретой, висящей на толстой нижней губе, запаниковал, начал дергаться со своим оружием, пытаясь одновременно снять его с плеча, снять с предохранителя и прицелиться; понятное дело, что ничего у него не вышло, запутался совершенно. Тогда он выплюнул сигарету и, отступая на дрожащих ногах, начал ругаться и звать на помощь; глаза - расширившиеся от смертельного испуга - были уставлены на находящихся в шести-семи метрах от него Михала и Анджея, которые даже и не шевельнулись.
- Слева, - рявкнул Михал, и только лишь после этого они прыгнули вперед, моментально обходя солдата с двух сторон. Кривоносый бросил влод и схватился за штык. Смит уже не увидал, как он вынимает его из ножен, потому что на русского навалились выжрыновцы, и несчастный исчез в клубище тел.
Айен медленно подошел к косоглазому. Тот бил ногами по земле. Последние конвульсии: руки сжимают шею, из которой торчит рукоять ножа, глаза молитвенно уставлены на узкую полоску вечернего неба. А потом он застыл. Смит поднял и снял с предохранителя его влод, подошел с ним к остальным.
- Положил бы, а то еще поранишься, - оглянувшись, сказал ему Михал.
У кривоносого была сломана шея. Анджей уже поднимался, отряхивая штаны.
Смит отложил влод. Он проследил за Анджеем, который подошел к косому, вытащил из него нож, вытер узкий клинок, потом спрятал в рукаве.
Тем временем поднялся и Михал. Схватив труп кривоносого за руки за руки, он взглядом приказал Айену взять покойника за ноги; после этого они затащили его в какую-то ямку на повороте. Михал ужасно злился и ругал Яна на все заставки.
- И куда эта зараза полезла? Как он шел, что их, курва, не видел? Это ж не патруль, а так, детский лагерь, по тропинке с сигареткой; они ведь и не прятались! Где у этого киномана долбаного глаза?!
Анджей приволок второго. Их прикрыли засохшими ветками, старыми листьями, землей.
- Который час? - спросил Михал.
- Девятнадцать шестнадцать.
- Десять минут восьмого, - возразил Смит. - У тебя часы спешат.
- Это не часы спешат, это Земля крутится медленнее, - гыркнул Анджей.
- Заткнись.
- У тебя что, часов нет?
- Это мои и были.
- Не нужно было играть, если не умеешь, - фыркнул Анджей. - Покер не для детишек.
- Блин, дайте-ка подумать. Рапортовать они могли в восемь или в девять, разве что докладывать могли и между тем, но в этом сомневаюсь. Это дает нам, самое малое, два часа до того, как тела найдут, и еще приблизительно столько же, пока нас догонят собаки. Зови Янека.
Анджей скривился и издал из себя целую последовательность удивительнейших звуков, характерных, видно, для какой-то местной птицы, хотя Смит никак не мог представить, что это еще могло быть за чудо природы. По лесу пошло эхо. Они ждали. Отзыва не было.
- Еще раз, - буркнул Михал и вытащил карту. - Чертова глушь. Одни грунтовые дороги, чтоб их...
Смит открыл компьютер и запустил собственный атлас.
- На юго-востоке-востоке имеется дорога номер семьдесят два.
- Запусти автотрекинг.
- Гмм, часа полтора форсированным шагом.
- Пиздишь. Это озеро заминировано со всех сторон.
- Откуда знаешь?
- Потому что сами его и минировали. К чертовой матери такие карты, с орбиты нихрена не увидишь. Лучше попытайся нащупать радиостанцию компании.
- Ха.
- Ну да, антеннка спутниковая, что бы ей сдохнуть.
- Отозвался, возвращается, - доложил Анджей.
Михал постучал себя ногтем по зубу.
- Что-то кажется мне, что нас ожидает небольшой марафончик. Давайте-ка, поссыте, высритесь, потому что потом задерживаться не станем. - Он спрятал карту. - Ну, и где этот сукин сын. Что он там делает? Землянику рвет? Который там час, черт подери?
nnn
Первое мая; Карпаты. Здесь они уже были в относительной безопасности. Все время на юг, на юг, потому что там Выжрын. Сам Выжрын, в свою очередь, направлялся на север, медленно, потому что зима отступала неохотно: от весны никакого следа, и, скорее всего, сразу же ударит жарой лето. Значит, встретятся где-нибудь по дороге, они и времена года. Вот это уже настоящая Европейская Военная Зона, здесь бьется сердце Зверя; именно здесь лежит страна кровавых сказок, фон для многочисленных фильмов и романов - вот только здесь все происходит на самом деле.
Смит скрупулезно вел компьютерный дневник. Вечерами он выпытывал у своих проводников подробности. Те, соответственно заинтересованные, рассказывали истории совершенно невероятные и правдивые, Айен, как правило, им не верил, предполагая, что они просто насмехаются над наивным иностранцем, крутя пальцем у виска, когда он не видит.
Третьего мая они разминулись с дюжиной венгерских партизан. Михал какое-то время переговорил с их командиром; оба при этом пользовались характерным языком ЕВЗ, что был слепком самых примитивных языковых форм, импортированных из половины славянских языков, хотя, следует признать, в основном из русского. Этот панславянский солдатский сленг, который в голливудском издании, в устах Джонни Фортри был прекрасно понятен Смиту, теперь предстал ему каким-то непонятным шифром - из всей беседы он смог понять буквально пару фраз: приветственную и прощальную.
- Кто это был? Сабо? - спросил он, когда группы уже разошлись.
- Нет, это ребята Мереша.
Существовало два коменданта партизанской армии Великой Венгрии; они ненавидели друг друга так же сильно, как и каждый из них терпеть не мог русских. Зато между ними и АСП до сих пор особых трений не было, так что венгры по отношению к выжрыновцам оставались в положении нейтральной дружбы, что бы это не означало.
Четвертого до них дошли далекие отзвуки какой-то стычки с применением автоматического оружия, гранатометов и минометов. Никто не знал, кто с кем дерется: в Карпатах с одинаковой вероятностью можно было встретить вооруженных представителей дюжины с лишним наций, на Валашской Низменности и в Бессарабии оперировало еще и стамбульское отделение Армии Пророка, иногда заходя довольно далеко на север. Это был регион, имеющий стратегическое значение для каждой из сторон, ибо, не говоря уже о простых экономических условиях, северо-западное побережье Черного Моря было один громадным рынком торговцев войной, не говоря уже о Стамбуле... Стамбул восстановил свою позицию, что была у него тысячу лет назад: в этом нео-Константинополе сходились все контуры нервной системы ЕВЗ, именно там помещался ее мозг.
Теперь они передвигались намного быстрее, то ли потому, что им уже не грозила встреча с наземным патрулем Красной Армии, то ли, принимая во внимание обширные знакомства проводников Айена с АСП: несколько раз их подвозили, один же раз они даже воспользовались услугой пилота захваченного вертолета и за раз перемахнули километров на двести; пилот этот был голландцем, наемником, работавшим для Украинского Фронта, с которым Чернышевский временно заключил перемирие, и тут уже Смит выступал в качестве переводчика, потому что разговаривали на английском. Правда, следует признать, что сам полет хорошенько подергал им нервы: они летели над самыми верхушками деревьев, над горными склонами, снежные пятна убегали в нескольких метрах от шасси машины, к тому же их дергал из стороны в сторону очень сильный здесь ветер - только выхода никакого не было, вся округа была накрыта довольно плотным зонтиком русских радаров. Небо никогда не принадлежало мятежникам; здесь безраздельно царствовали самолеты пограничных стран. Маркировка вертолета, на котором они летели, идентифицирующая его как собственность Македонских Вооруженных Сил, была едва-едва заляпана серой краской: голландец переправлял его куда-то на продажу, потому что у украинцев просто-напросто не хватало электронных запчастей, необходимых для удержания машины в достаточно нормальном состоянии в течение долгого времени.
Информация, выхватываемая Айеном из сетевых сообщений, не вносила ничего нового, чаще всего же вообще противоречила сама себе. Пошли сплетни о скорой перетасовке в кремлевском руководстве: Крепкин показался в чьей-то компании, а в чьей-то не показался; на параде рядом с ним стояли в таком-то и таком-то порядке; Гумов идет в гору, Посмертцев - наоборот - спадает. На Уолл-Стрит очередная паника. Два самых крупных китайских консорциума не захотели делать инвестиции в нефть. Готовится еще одна таможенная война с Соединенным Королевством - вновь повысятся таможенные пошлины на колониальные товары. В бассейне Амазонки продолжается традиционная резня; та же самая обычная резня в Южной Африке, недобитые остатки белых вымирают в концлагерях победившего племени Эксхоса. Ураганы на юге Штатов, землетрясения в Азии, наводнения в Индии и засуха в северной Африке - и вообще, одни только будничные, надоевшие всем сенсации, короче, Апокалипсис в рассрочку.
Десятого мая пришлось остановиться на день, потому что Анджей страдал жесточайшей дизентерией, видимо слопал какую-то гадость, хотя, что это могло быть - они понятия не имели, потому что все ели одно и то же. Они встали лагерем в тесном гроте скалистого склона, резко опадающего к югу. Вечером, когда Ян заснул, Смиту впервые удалось вытянуть из Михала нечто более конкретное о Ксаврасе Выжрыне.
- Хочешь правдивых историй? Правдивых. Ладно, правдивая имеется такая. Мы держали ту русскую деревушку, помнишь, девяносто четвертый год, тогда с нами был Варда, но то, что он тогда снял, то, что вы видали в своих телевизорах - это правдой не было; Ксаврас держал его на очень коротком поводке. Не было там никакого снаряда из русского миномета, это сам Ксаврас приказал бросить в детский сад несколько противопехотных гранат. Видишь ли, он прекрасно знает, что русским никто уже не поверит, даже если бы они предоставили кучу снимков - и не такие фальшивки уже запускали; люди уже ко всему привыкли. Правда, если подумать логически, у Выжрына не было никакой выгоды убивать детей.
- Тогда зачем?
- А в чем заключается сила террора? Мы воздействуем не на страх правящих, а на страх простого народа: они прекрасно знают, что Посмертцеву на все наплевать, не мигнув глазом, он отдаст приказ бомбардировать всю деревню, если, благодаря этому, прикончит несколько наших. Вот и Ксаврасу нужны подобные картинки, ему нужна кровь невинных детей русского народа - для русских матерей, для отцов и матерей на всем свете. Если бы Россия была той страной, в которой действует демократия, у нас уже давно была бы независимая Польша, потому что при голосовании никто не станет поддерживать убийц собственных внуков.
- Но ведь Россия не такая. Тогда почему же?
- Ради ненависти. Нас только боятся, а вот Кремль и боятся, и ненавидят. Неужто тебе кажется, что нам удавалось бы так свободно действовать в глубине России, если бы все эти простые люди послушно выполняли все приказы Москвы, если бы время от времени не прикрывали глаза? Труднее всего крошить монолит.
- И поэтому вы убиваете их детей?
- Да. Когда выпадает оказия, ею следует пользоваться.
После этого разговора Смит вышел из грота. Звезды светили очень ясно. Туч не было. Горы стояли молчаливые, достигающие небес, красивые настолько - что сжимало горло. Не хватало Луны, она восходила поздно ночью, но и так было светло. Из расположенного ниже леса исходил таинственный шепот, это только деревья и ветер, ветер и деревья. Завыл волк. Смит вздрогнул. Глушь. Он был уверен, то уверенностью, что рождается из каких-то иррациональных посылок, что никакой самолет-истребитель не пересечет сейчас звездного небосклона, никакой вертолет не замаячит своей тяжелой тушей над этим лесом. Не сейчас, не теперь. На самом краю тенистого силуэта горы - щербатый клык руин замка. Одинокая башня, страж прошлого. А там, до самого края ночи - неизмеримые пространства, смертельно искушающие одним только своим существованием. Он стоял так долго, что ему начало казаться, будто он и вправду слышит их дыхание: медленное, глубокое и шелестящее. Кссаааааврааааас, Ксааааааааавраааааа...
nnn
Через неделю после того, как они спустились с гор и свернули на восток, Михал оставил их почти что на целые сутки. По недомолвкам и умолчаниям оставшейся пары Смит сделал вывод, что Ксаврас уже близок. Утром они встретились с еще одной небольшой группой выжрыновцев: пятеро мужчин с носилками, на которых несли какого-то старика. Остановились переговорить. Айен слушал внимательно; все сильнее и сильнее росла в нем уверенность в близости Неуловимого.
Двадцать первого вступили в густой лес. Михал вытащил откуда-то коротковолновую радиостанцию и на ходу разговаривал через нее - ясное дело, по-русски. Связь до сих пор оставалась для АСП серьезной проблемой, любой сигнал приличной мощности мог привлечь на легкомысленных выжрыновцев вражеские бомбардировщики; вынужденная осторожность привела к ограничению сообщений посредством радиоволн только лишь на малых расстояниях, использованию передатчиков только лишь малой мощности, хотя иногда рельеф местности позволял и большее.
Было восемь часов утра.
- Так что? - спросил Смит идущего рядом Яна, потому что на сей раз в разведку ушел Анджей. - Сегодня?
Ян кивнул.
Тем временем, лес был самым обыкновенным; густой подлесок мешал идти, кроны деревьев - уже совсем зеленых, заслоняли солнечные лучи, но и так было тепло, день, похоже, будет жарким; пот стекал по спине Айена - он снял куртку и свитер и остался в одной майке. Во все горло пели птицы. Михал, опередивший Смита метров на десять, смеялся в микрофон радиостанции.
Из-за дерева на мгновение показался высокий бородатый тип, держащий в руке влод с двойным рожком; Михал кивнул ему. Мужик сплюнул, сунул в рот два пальца и свистнул. Ян на это скорчил мину и выразительно постучал пальцем по виску. Мужик ответил непристойным жестом и вновь скрылся в зеленке.
Появилось нечто вроде тропинки. Они свернули на нее. Местность начала снижаться, сделалось посветлее, потому что деревья росли здесь пореже, между их стволами была видна расположенная ниже местность - они спускались в долину.
Дорогу им загородил какой-то лилипут с мокрой головой; Михал на мгновение приостановился, тихо обменялся парой слов - коротышка в этот момент вытирал волосы серой тряпкой.
И вдруг все замерли. Дезориентированный Смит разглядывался по сторонам, глянул на застывшего на половине шага Яна, который скривил голову, как бы прислушиваясь к чему-то. Но повсюду царила самая обыкновенная лесная полутишина; ничего особого Смит не слышал.
- Бляха-муха... - шепнул коротышка и сломя голову бросился вниз по тропе.
- В лес! - заорал Михал, поспешно исполняя собственный же приказ.
Ян потянул американца за собой.
- Что... - начал было тот, но больше не произнес ни слова, потому что на них свалилось небо.
Смит лежал на сырой земле, под папоротниками, ничего не видя - впрочем, глаза у него и так были плотно закрыты. Земля под ним тряслась, словно от несинхронизированных вулканических извержений; если бы он поднял голову и веки, то увидал бы колышащиеся деревья - пока же что слышал их грозный треск. Но и его он слышал как-то невыразительно, потому что уши были заткнуты грохотом, настолько сильным, что доставляющим боль, шедшим через лес со всех сторон нарастающими, тяжелыми волнами. Человек не в состоянии представить подобной напряженности звука, пока сам ее не испытает - все самые реалистические образы стихийных бедствий, громадных катастроф и битв, представляемые в кинотеатрах с самыми искусными системами усиления звука, что образуют для зрителя самые настоящие стены звука, все они будто плюшевая игрушка по сравнению с живым тигром. Звук может довести до безумия, от него свербит кожа, раскалывается голова, рассыпается нервная система; Смит орал так, что лопались голосовые связки, и даже не знал об этом; он панически вонзал искривленные словно когти пальцы в мягкую лесную подстилку и даже не чувствовал этого. На него свалилась полутораметровая ветка - Смит практически не отметил этого. Весь мир сотрясался в смертельных конвульсиях, а он вместе с ним. Время растянулось до бесконечности, вечность помещалась в малейших отрезках секунд - этот ужас будет длиться вечно, от него нет никакого спасения...
Когда же, наконец, он прекратился, Айен даже не смел поверить. Долгие минуты он просто лежал и дышал, ничего не замечая от счастья. Он прижимался к земле, которая вновь обрела свою божественную неподвижность. Впервые он испытал то чувство, то невообразимое в любой иной ситуации счастье, чуть ли не нирвану, которое может существовать лишь по контрасту к недавней, вне всякого сомнения реальной угрозе его собственной жизни. С чем можно было его сравнить? Разве что с расслаблением после оргазма, когда из тела ушла последняя капелька энергии и напряжения, и организм спадает в провал синусоиды, в положение, обладающее наименьшим потенциалом, когда ты растворяешься и объединяешься с окружающим миром - свободный, вольный, чистый, готовый умереть. В этот день, в этот миг - впервые для Смита мелькнула где-то на границе поля зрения тень той самой любовницы, Черной Дамы, которая заколдовала стольких мужчин до него.
Он уселся, хотя еще трясся всем телом, смахнул с себя упавшую ветку, подтянул к себе рюкзак. В лесу были слышны призывы, крики, на русском и на польском языках; кто-то умолял, чтобы его пристрелили, кто-то грязно ругался, кто-то истерично хохотал... Голос Яна Смит не слыхал.
Американец поднялся и на подгибающихся ногах начал спускаться вниз, в долину.
Там лес рос уже намного реже, между кронами деревьев просвечивали огромные пятна неба, можно было посчитать проплывающие по ним облака - но Смит пересчитывал трупы. После седьмого, исключительно фотогеничного, потому что выпотрошенного живьем, он не выдержал и начал блевать. Не от вида, понятно, не раз и не два он видал вещи и похуже, ведь это была его профессия, ему платили за то, что он глядел от имени миллиардов зрителей; только никто не предупреждал его о такой штуке как запах, потому что нечто подобное камера уже не регистрирует - а ведь того, чего нельзя увидать или услыхать по телевизору, будем откровенны, по правде такого ведь и не существует; поэтому от запаха, от вони вскрытых кишок этого парня, который так тихо, стыдясь и без особой уверенности звал маму, вывернул Смиту желудок, до сих пор устойчивый ко всем «прелестям» поля битвы, потому что до этого он был задублен миллионами цветных кадров мясорубок изо всех уголков мира.
Извергая из себя содержимое желудка, Смит согнулся и тут заметил пятно на собственных штанах, в какой-то миг он, должно быть невольно, обмочился. Проходящий мимо лысый старик с охапкой перевязочных пакетов и целой батареей стеклянных ампул, запакованных в чем-то, более всего напоминающем патронташ, приостановился и хлопнул Айена по плечу.
- Сиди, гляди в землю и поглубже дыши, - сказал он.
Смит присел на стволе разодранного до белых внутренностей дерева, но вот заставить себя глядеть в землю он не мог. Глядел на людей, мертвых и живых, и тех, кто был посредине этих состояний, но медленно дрейфовал к какому-то из берегов. Лысый ходил между ними и то перевязывал, то колол шприцом, тем самым помогая течениям реки судьбы. Он был словно Немезида. Смит видел расширенные черным страхом глаза раненных, уставившиеся на старика, на его руки, когда тот приближался к лежащим - за чем протянет он руку: за белым бинтом или стекляшкой; это было словно приговор, да и на самом деле было приговором. Помогавшие старику добровольцы закрывали веки трупам, успокаивали перевязанных, а то и сами перевязывали тех, на кого указывал лысый; тех, кому делали укол, успокаивать было не надо, и уж наверняка не перевязывать - они быстро засыпали, во всяком случае, так это походило - на сон.
Из кратера, откуда, угрожая небу, выглядывала полураскрытая ладонь вырванных из земли корней поваленного дерева, вышел мрачный толстяк с кровью на лице. Сопя от усилий, он дотащился до ствола, на котором сидел Смит, и свалился рядом. При этом он дышал словно локомотив, пот смешивался у него с кровью.
- Ты хоть видал, с какой стороны? - обратился он через какое-то время к Айену по-польски.
- Что?
- С какой стороны они налетели. С востока или юга. Видал?
Смит не знал, о чем толстяк говорит. Он сглотнул слюну, набрал воздуха в легкие и очень тихо, спокойно сказал:
- Прошу прощения, не понял.
Толстяк внимательно поглядел на него.
- Ага, - буркнул он себе под нос. - Ну ладно, отдохни. А потом поговорим, я тебя не знаю.
Он вытащил откуда-то платок и начал вытирать им свое лицо; похоже, что это была не его кровь. При этом он снова что-то бурчал под нос.
Не поднимаясь, он схватил за руку проходящего рядом двухметрового здоровяка с влодом на плече, цигаркой в зубах и усталостью в глазах.
- Дядьку видел? - спросил он.
Великан остановился, сбил пепел; на толстяка он не глядел - разглядывался по сторонам.
- Нет.
- Кто сидел на радаре?
- Не знаю. Может Клоп. Или Негр.
- А что с Евреем? Наверное, очередное затмение.
- Шарики за ролики у него заходят, это факт.
- А ребята Ворона? Заснули? И вообще, где сам Ворон?
- Ах, Ворон.
- Ты мне тут, бляха-муха, не вздыхай, а только скажи, что с ним.
- Ну-у, голову ему, того... Рикошетом.
- Блядские кассетные... Ведь они же даже не шли со сверхзвуковой. Сколько их было? Две пары?
- Ебака говорит, что они пошли по-новой.
- Замеры у них должны были быть как из под микроскопа.
Великан почесал свой заросший подбородок.
- Прусак болтал по радио с Володыевским.
- Так когда это было? Только что. Я же сам слыхал, Володыевского объявили только четверть часа назад. За такое время они бы ни хуя не успели - ни из Крыма, ни из Гнезда, ни от Трепа.
Гигант пожал плечами, покачался на пятках, глянул в небо и выдул губы.
- Разве что их взяли с патруля... свернули с трассы...
- И что, с кассетными бомбами под крыльями? Пиздишь, Юрусь, пиздишь.
Юрусю все было по барабану, он был совершенно не в настроении и только печально вздохнул.
- Знаешь что, отвали... А я иду к Ебаке. Ты идешь?
И они пошли.
Смит только сидел и глядел. Появился сгорбленный худой тип в рваной камуфляжной куртке и с чем-то, похожим на грязную столу на шее; он ходил от одного к другому и что-то шептал над ними; до Айена донеслись клочки спешной латыни. Ксендз? - мелькнуло в голове Смита. Молитвы за умерших, за живых, за умирающих и убивающих...
Теперь он уже глядел более внимательней. Жнивье было чудовищным. Пыль уже опала, дым исчез, так что и видать было гораздо больше. Если этот фрагмент лагеря был представителен для целого, то убитых и смертельно раненных следовало считать десятками.
И когда он вот так глядел, на ствол, что был удобным наблюдательным пунктом, присел лысеющий усач в грязном черном свитере.
- Курнешь? - обратился он по-польски.
- Не курю.
- Ха, ты серьезно?
Смит ответил вялой улыбкой.
- Курить вредно, - спокойно объяснил он. - От этого умирают.
- Правда? Никогда не видал.
- Чего?
- Чтобы кто-нибудь сдох от курения.
Ксендз соборовал очередного умирающего.
- Не знаю, - покачал головой Смит. - Не знаю.
- Ты откуда, из Америки?
- Ага.
Тот коротко кивнул, как будто именно этого и ожидал. Он сидел сгорбившись, уперев локти в колени, широко расставив ноги; рукава свитера были подвернуты, кожа предплечий и ладоней была покрыта гадкой краснотой ожогов - выглядело это так, будто он носил розовые перчатки из толстого нейлона.
- Четыре JOPа, - пробормотал он. - Четыре дурацких JOPа.
- И что теперь?
- Как это, что? Будем удирать, как всегда.
Он поднялся и направился по своим делам. В тот же самый момент из кратера появился Анджей. На правой руке у него не хватало пары пальцев, ладонь была перевязана бинтами.
- Я тебя уже разыскался, - рявкнул он на Смита. - Что, не мог оставаться на месте? Михал считал, что ты уже и дуба отбросил, сам чуть коньки не отбросил. О чем вы разговаривали?
- Что? - Айен был потрясен этим словесным извержением со стороны обычно молчаливого Анджея. - Я его вообще не видел, куда-то ушел.
- Блин, не пизди. Ты же только что с ним разговаривал!
- С кем?
- С ним!
- А кто это был?
- Блин, да Ксаврас же!
- Этот усатый?
- Тебе что, головку напекло? Ты уж лучше проснись, через минуту выступаем.
- Куда?
- А я знаю? Никуда, лишь бы быстрее отсюда смыться, могу поспорить, что сюда направляется уже целая эскадра. А он, что, тебе не сказал?
- Так это был Ксаврас? Этот тип в свитере?
- А что, он голым должен ходить или как? Ты что, никогда его не видал? Ладно, поднимай свою задницу!
- Не узнал.
- Ладно, ладно, пошли.
Буковина - Москва
У него есть двое приближенных, нечто вроде горилл; эти два ангела-хранителя похожи как близнецы, они даже одеваются одинаково, носят черные футболки с напечатанными кириллицей цитатами из «Апокалипсиса святого Иоанна». «И вышел другой конь цвета огня, / и сидящему на нем дано отобрать мир у земли, / чтобы люди друг друга убивали - / и дан ему большой меч». А у второго близнеца цитата такая: «И море исторгло умерших, что в нем пребывали, / и Смерть, и Бездна исторгли умерших, что в них пребывали, / и каждый осужден был по деяниям своим». На марше мы были два дня и две ночи, с очень короткими остановками, они же следили за мной попеременно, таков был приказ Выжрына. И Вышел Другой Конь Цвета Огня ни на что не пригоден, ни заговорить с ним, ни чего другого, мрачный служака; за то из Море Исторгло Умерших я вытянул пару интересных вещей. Оказывается, эта задержка с походом Выжрына в Надвислянскую Республику была намеренной, оказывается, что он чего-то ожидал, какого-то знака, известия от кого-то - погода здесь совершенно была не при чем. Что же касается Чернышевского, то мнения разделились: Дзидзюш Никифор клянется, что Владимир жив (Дзидзюш - это полковник городских террористов, знакомый Ксавраса еще по осаде Кракова, тот знаменитый коротышка, фотография которого в свое время обошла весь мир), но вот Густав (тоже полковник, тоже полевой комендант, тоже террорист) соглашается с Посмертцевым, а это уже что-то значит. Только по правде, никто уже этому и не верит, чего, собственно, и следовало ожидать. Море Исторгло Умерших говорит, что на самом деле это не бегство перед налетами, что Выжрын просто пользуется ситуацией, чтобы вновь вильнуть хвостом и обмануть противника. Сейчас идем на северо-восток. В основном, по лесу. Иногда вдали видны деревушки, дымы из труб, занятые чем-то люди. Недавно совершенно случайно нас заметил парнишка, что пас коров: он лежал в траве с наушниками от вокмена в ушах и не шевелился, вот разведчики его и пропустили. Я был уверен, что Выжрын прикажет его расстрелять, но нет. Ему даже фуражку подарили, пацан от радости был сам не свой. Море Исторгло Умерших объясняет мне очевидное: с этими людьми следует жить в дружбе, это выгодно; местное население, если пожелает, может сделаться чертовски ужасной помехой, а кроме того, здесь чуть ли не за каждым стоит какой-нибудь вооруженный отряд, в ЕВЗ практически нет такого народа, который бы не гордился хоть одной подпольной армией; из подобных, на первый взгляд ничего не значащих инцидентов рождаются серьезные проблемы; один труп, второй - много и не надо, и после русские только смотрят, как мы друг друга вырезаем. Море Исторгло Умерших пытается вести себя по-дружески. Мы болтаем на марше целыми часами; разговариваем по-польски, потому что здесь, так глубоко в ЕВЗ, русским не выгодно ставить языковые мины. Он спросил, где я выучил польский. Я ответил, что дома. Сказал, что это от дедушки и бабушки. Он же только усмехнулся. Это какая эмиграция? - спросил. У меня прямо мурашки пошли по спине. Что за фатализм! Он этого не знает, он этого не видит, он не в состоянии этого понять - только ведь какая глубина мрачного фатализма, какая гримаса истории скрыта в этой усмешке и в этом вопросе! От отвращения меня буквально передернуло; я американец, сказал я ему. Айен Смит. Гражданин Североамериканских Соединенных Штатов. Море Исторгло Умерших захихикал. Иван Псута, сказал он, гражданин Российской Федерации. Тогда я вспомнил силезца. Третье отречение святого Петра, подумал я. Моя ложь и мои истины в чужих устах оборачиваются против меня же. Девичья фамилии моей бабушки со стороны матери была Шнядецкая, ее муж - Варда-Мазовецкий. Но сам я уже не поляк и прекрасно о том знаю, потому что так чувствую. И вот размышляю, а что сказал бы на это Море Исторгло Умерших. Окрестил бы меня предателем? Назвал бы трусом? Откуда в них эта непоколебимая уверенность, будто их собственная кровь обладает первенством над всеми остальными? Хотя, на самом деле - тяготит словно проклятие. Что такого сказал тогда Квелли? «Ты единственный из наших людей, кто бегло говорит по-польски. Черт подери, Смит, ты только глянь в бумаги: оказывается, ты у нас долбаный поляк!» Ergo: Ксаврас. Причина была простая: все остальные люди из WCN с соответствующими квалификациями, которые знали польский и русский - все они уже грызли кровавую землю ЕВЗ. Взять Варду, который выдержал с Выжрыном дольше всех - было достаточно, чтобы в неподходящий момент пошел в кустики по делу, и там его достал какой-то снайпер, дырка в голове навылет. Подобного никто не ожидал, готового заместителя не было. А контракт сети с Выжрыном кончается после четырех месяцев отсутствия телевизионного обслуживания; контракт как контракт, ведь, в случае чего, в какой суд нам обращаться - но он дал свое слово, слово Ксавраса Выжрына, у нас все это записано, и, пока что, оно стоит четверть миллиарда. Юридический отдел WCN ужасно крутил носом, но правда такова, что если бы все договоры выполнялись таким вот образом, веря в честное слово, данное контрагентом, без необходимости составления толстенных словно Библия контрактов, то эти ребята в своих костюмчиках словно целлулоидная пленка тут же пошли бы с сумами, в их интересах лежит бесчестность их собственных клиентов. А четверть миллиарда, это совсем и не много, если говорить об исключительном праве на самого знаменитого террориста ХХ века. Благодаря нему, у нас десятки часов такого материала, что MGM со своим «Неуловимым» может отдыхать. После того самого разговора с Квелли я около недели только сидел и просматривал: дважды, трижды, четырежды. Ксаврас Выжрын, Ксаврас Выжрын, Ксаврас Выжрын. Ничего удивительного, что я его не узнал. В телевизоре боги, в телевизоре демоны. Архангел Гавриил, сходящий с небес, Френки Бу, реклама, реклама, топот Мамонта, господин президент обеспокоен, господин президент улыбается, там наводнение, там землетрясение, тут катастрофа, там родилось сразу шестеро, повсюду террористы, реклама, реклама, грудь Фанни Келли, космические пришельцы завоевывают Землю, помолимся за их души - так и рождается искусство агрессивной эпилепсии.
nnn
Спрятались в какой-то балке у подножья горы. Смит проспал двенадцать часов. Проснувшись, он сожрал приличную порцию бигоса. Потом снова заснул. Второй раз он проснулся уже на рассвете. Установил связь с Нью-Йорком. Центр уже начинал нервничать, ему приказали как можно быстрее передать хоть какой-нибудь материал. Пришлось вынимать шлем.
Устройство походило на переросший, угловатый колпак; он закрывал почти что всю голову, оставляя открытыми только рот и подбородок. Передняя часть лица была закрыта пластиково-металлической маской, похожей на голову какого-то насекомого, своими электронными усиками выступая вперед сантиметров на двадцать. В профиль шлем походил на самые древние, времен большевистской войны, примитивные версии переносных ноктовизоров; спереди же напоминал изображения голов роботов из комиксов начала века.
Смит надел шлем, застегнул, включил, протестировал, поменял установки фильтров звука и изображения, снова протестировал, записал пробную минуту материала (вид лагеря со склона, один длинный, статичный план), после чего открыл шлем для проверки проекционных систем. Все работало как часы. После этого он включил внутренний индикатор режима работы и отправился на поиски Ксавраса.
Люди показывали на него пальцами – но особой сенсации он не вызывал. Выжрыновцы – как и обычно – расположились весьма хаотично, избегая больших скоплений, так что Айену пришлось войти под деревья; в конце концов он начал расспрашивать дорогу, даже успел пожалеть об отсутствии Море Исторгло Умерших. На последнем отрезке пути Смита провел какой-то парень, почти подросток.
Ксаврас в этот момент брился; чуть сгорбившись, он косился на болтавшееся на елочной ветке металлическое зеркальце. Рядом, растянувшись под дубом, И Вышел Конь Иной Цвета Огня смазывал разобранный на части автомат. Где-то неподалеку играло радио, лес заполняли звуки балканского джаза.
Ксаврас оглянулся на Смита, на мгновение отведя бритву от горла.
- Господин Вельцманн, если не ошибаюсь, - буркнул он. – Может присветишь своей лампочкой?
- Мне нужно хоть что-нибудь записать, господин полковник.
- Ты же должен знать от тех, что были раньше, без моего разрешения нельзя записывать ни секунды.
- Знаю. Мне это не нравится. Это цензура.
Выжрын расхохотался.
- Ясное дело, что это цензура! А ты как думал? Ты уж помолчи немного, а не то я еще порежусь.
Смит присел на камне и стал ждать. Ксаврас же продолжил бритье. Он был раздет до пояса, и Айен прекрасно видел, что полковник никакой не Геркулес; по сути дела же это был стареющий мужик – если бы не коротко пристриженные волосы, то наверняка во многих местах блестела бы седина. Айен попытался вспомнить лицо Выжрына по присланным в WCN его предшественниками материалам: вроде бы и то же самое, но все-таки и другое.
Вышел Другой Конь Цвета Огня сложил свою пушку и в качестве пробы нацелил ее в Сита; это была германская анука 44, скорострельная дура, способная свалить атакующего тиранозавра. В ответ Смит нацелил на него объективы своего шлема.
Выжрын умылся и натянул майку. Высморкав нос, он уселся напротив Смита.
- Понимаю, что после столь спокойной зимы у вас там сухо, - сказал он, - так что начальство желает немножечко трупов, кровищи, материнских слез, а лучше всего – Ксавраса Выжрына, так? Ну ладно, проехали. Врубай свою штуковину.
Смит включил аппарат, и внутренний индикатор с OFF поменялся на ON.
- Наверняка до вас дошли сообщения о смерти президента Чернышевского, - начал Смит по-английски, как это делали и другие репортеры; привлекательность Выжрына для западных средств массовой информации заключалась, среди всего прочего, и в его коммуникабельности, единственный среди всех кровавых атаманов он мог бегло говорить по-английски и по-французски, все остальные лишь что-то там мямлили на нецивилизованных языках, так что зритель, слыша, что они и по-человечески говорить не могут, невольно лишал их человеческих черт: ведь до сих пор действовало универсальное определение варвара как типа, неспособного к общению на нашем языке. – Вы их подтверждаете?
- Пока что их подтверждает только Посмертцев, так что сами можете оценить, стоит ли им доверять, - не задумываясь, ответил Ксаврас; он обладал опытом, все интервью давал привычно, именно для этого и нужен был контракт с Сетью: изображение и слово было точно таким же оружием террориста, как пуля и бомба, вредить врагу можно было самыми различными способами.
- У него имеются снимки.
- Не сомневаюсь. У него они всегда имеются.
- Вот уже несколько месяцев, начиная со сдачи Кракова осенью прошлого года, ходят слухи о подготавливаемом вами террористическом ядерном нападении на Москву. Якобы, это ваш личный план, цель которого – шантажировать Кремль.
- Это точно, ходят.
- Они правдивы?
- А вы что думаете, будто я стану отрицать? Слушайте, люди! Ксаврас Выжрын к чертовой матери взорвет Москву! И так далее.
- Таким образом, вы все отрицаете?
- Конечно же, нет.
- И вы располагаете достаточным количеством расщепляемого материала?
- Располагаю.
Беседа свернула в опасном направлении. Движениями головы смягчая сотрясения камеры, Смит сдвинулся немного влево, чтобы захватить лицо Выжрына на фоне громадной пушки, находящейся в руках его помощника.
- И вы признаете, что планируете подложить в Москве приготовленную из него бомбу?
- А как же.
- Но ведь, после чего-то подобного, трудно будет отказать в правоте людям, называющих вас террористами. Ведь вы, и в самом деле, совершили бы наиболее чудовищный акт терроризма во всей истории человечества.
- Тут вы ошибаетесь. Наиболее чудовищный акт терроризма в истории человечества совершили и совершают русские, планово и осознанно осуществляя геноцид польского народа. Или мне следовало бы подсчитать, сколько их городов нужно мне сравнять с землей, чтобы приблизиться к ним по количеству жертв?
- Но подумайте только, к чему ведет подобная эскалация смертей!
- Ну, и к чему же?
- К обоюдному уничтожению.
- Все равно так будет лучше, потому что до сих пор уничтожали только лишь нас. Или вы считаете это более приемлемым решением? Ведь гораздо лучше, если погибнет только один, а не двое, правда? А что, если этот один – это ты и есть? Простишь, умирая в молчании? Будешь радоваться доброму здравию собственного убийцы?
- Иисус простил.
- Никто не обязан быть святым.
- Тем не менее, вы все объявляете себя христианами, католиками. Каким же образом то, что вы делаете, связано с десятью заповедями?
- Мы солдаты.
- Но разве солдаты должны убивать невиновных гражданских?
- А мы это делаем?
- Намереваетесь.
- Я намереваюсь.
- Мне следует понимать это так, что именно таким образом вы полностью берете вину на себя?
Ксаврас рассмеялся.
- Одна душа в обмен на свободу целого народа... Признайтесь, что это небольшая цена.
- А не является ли такое вот воплощение себя в роли телевизионного Фауста проявлением просто невероятной мегаломании?
- Польские традиции договоров с дьяволом не такие уж и мрачные. Некоему Твардовскому даже удалось черта обмануть. И вообще, у поляков в преисподней имеются хорошие связи.
- Вы шутите.
- А вы нет?
- Я спрашивал, нет ли у вас угрызений совести в связи с планируемым человекоубийством.
- А вы как считаете?
Да, брать интервью у Ксавраса Выжрына было делом нелегким.
nnn
Что самое интересное, он ничего не вырезал и позволил Смиту передать в Нью-Йорк весь записанный материал. Наверняка он руководствовался какими-то скрытыми мотивами. Сам Айен составил о Выжрыне исключительно плохое мнение. Его уже не слепила легенда Ксавраса, его зрение не замыливалось живописными кадрами его предшественников, ему не было трудно увидать за всей этой мишурой человека. А видел он эгоиста с изломанной психикой, в любой момент готового пополнить состав пациентов психической клиники, причем, эта его гигантская мегаломания была не самой большой его проблемой. Айен погрузился в такое сентиментальное настроение, что даже начал про себя плакаться: это мы его создали, мы сами его создали - что само по себе было кичевой банальностью, в связи с чем настроение у Смита испортилось окончательно.
Но в какой-то степени это было правдой, правдой буквальной: ведь четверть миллиарда долларов позволила Ксаврасу обеспечить АСП через Стамбул всеми доступными там смертельными цацками. И уж вовсе нехорошим было предположение, что деньги Сети, раньше или позже, будут причиной и того атомного человекоубийства, если, конечно, оно не является лишь блефом со стороны Выжрына. Сейчас, после заключения контракта, все конкурентные станции обвиняли WCN в отсутствии чести и веры, оплевывая всяческими эпитетами, за которые их и к ответственности нельзя было привлечь, хотя, пока торги продолжались, никто и словом не заикнулся о неэтичности подобного предприятия. Теперь же они отрывались на все сто процентов, причем, тем более сильнее, чем выше становились рейтинги смотрибельности WCN.
Тем временем выжрыновцы шли на север, на северо-восток. Смиту было чрезвычайно трудно определить численность отряда в связи с его максимально распыленным порядком; через Военную Зону они перемещались словно небольшая туча саранчи, то разделяясь, то вновь соединяясь, время от времени приостанавливаясь для того, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Тем не менее, Айен довольно быстро сориентировался, что отряд день ото дня увеличивается, людей в нем становится все больше и больше. Он спросил об этом у Море Исторгло Умерших.
- Пошли известия, так что ребята собираются, - согласился Море.
- Выжрын что-то готовит?
- Он всегда чего-нибудь готовит.
- Будет какая-то операция?
- Что бы ни было, - буркнул Море Исторгло Умерших и заснул. Они все умели так засыпать. Солдаты.
На следующий день перешли через реку и шоссе. Становилось все жарче, люди шли, раздевшись до пояса, с железяками, перевешенными через потные спины и плечи; поскольку они обходились без транспортных средств, все вооружение и боеприпасы им приходилось тащить на собственных плечах, а нередко - взять, к примеру, ручные станки для ракет «земля - воздух» типа Самострел - это были тяжести в несколько десятков килограммов.
Понемногу Смит начал ориентироваться в структуре командования и в отношениях, сложившихся в отряде. Тот самый встреченный еще в день галета мрачный толстяк оказался чем-то вроде штабного офицера Выжрына. Юрусь, в свою очередь, был командиром над саперами. И так далее, и так далее. Зато вот сенкевичевская троица как-то исчезла с глаз Айена; он даже расспрашивал про них, только никто ничего толком не знал - должно быть, Михал, Анджей и Ян получили следующий особый приказ, потому что ушли незадолго после того, как привели американца к Выжрыну.
В полдень все остановились на западной опушке березовой рощи. Смит только успел присесть в тени и глотнуть холодной воды, как прибежал Вышел Конь Иной Цвета Огня и приказал идти за собой. Айен поднялся без всякой охоты.
- Камера! - рявкнул Вышел Конь Иной Цвета Огня.
Смит поднял брови.
- Что-то случилось?
- Ты не болтай, а только делай, что тебе говорят.
Айен вынул и надел шлем. Море Исторгло Умерших остался спать возле рюкзака американца.
Они пошли.
Там была поляна, вся освещенная теплыми солнечными лучами; а на поляне - грязная лысина вывороченной земли; а в ней - яма; а в яме - тела. Смит немедленно включил запись. Плавным, годами тренированным шагом он направился влево, по широкой дуге, двигаясь по- рачьи, с напряженной шеей - панорамируя яму. Могила была гораздо большей, чем показалось в первый момент: на две трети она была скрыта землей. Глаз камеры, послушный взгляду Айена, перемещался от одного фрагмента картины к другому, конструируя их в логические связки, одним только немым видом сообщающие зрителю выводы на первый взгляд объективного наблюдателя: слой почвы постепенно уменьшается, по мере того, как объектив поворачивается к югу, и в конце концов совершенно исчезает, открывая сплетение тел - могила неглубокая, к тому же засыпали ее не полностью, а может и не полностью откопали. Камера видит, камера понимает; изображения, отдельные кадры - это слова, и из них можно строить предложения, телепатически влияющие на зрителя, который даже и не понимает, что является приемником передачи, обладающей неким содержанием и значением. Это не его собственный мог производит отбор и раскладку - это мозг Смита. Наплыв на лицо мужчины: выклеванные глаза, желтые зубы, череп, просвечивающий из под кожи, мышцы - из под жира. И после этого - план пошире: десять, двадцать тел - одни мужчины в расцвете сил. Взгляд подымается: над ямой стоят: Ксаврас Выжрын, Вышел Конь Иной Цвета Огня и троица каких-то не известных Айену молодых боевиков.
- Выключи.
Смит выключил. Он направился к Выжрыну, обходя яму - и тут же попал в струю воздуха, подталкиваемого ленивым ветром от поверхности братской могилы. Смрад был невообразимый. Рот тут же наполнился слюной, язык покрылся сладковатым налетом. Айен не мог дышать. Он бросился назад, не успел, его начало рвать. Но шлем каким-то образом снять успел. Ноги подкашивались. Светловолосый молодой человек со снайперской винтовкой на спине вывел Смита из зоны смрада и подсунул сигарету. Айен затянулся дымом и тут же раскашлялся.
- Курить вредно, - подойдя, заметил Ксаврас; сам он тоже держал цигарку в зубах.
- Кто это такие? - прохрипел Смит.
- Половина команды Броньского.
Айен затянулся еще раз, закрыл глаза, покопался в памяти. Ранней зимой ходили какие-то странные слухи, а потом про Броньского перестали упоминать. Броньский, самый молодой из полковников АСП, был генератором идей и исполнителем нескольких знаменитых рейдов в глубины России; во время последнего он почти что захватил атомную электростанцию.
- И что произошло?
Выжрын пожал плечами.
- К нему применили его же тактику: неожиданный выпад. Его достали, когда он возвращался в Зону на зимние квартиры.
- Его тоже убили?
- Бронека? Нет, он остался в живых, в этой группе его не было; он сопровождал тяжелое вооружение на стамбульский торг, поэтому шел окружным путем. Пошли-ка за мной.
Пара десятков метров по роще - и они вышли на другую поляну со второй ямой, поменьше, зато полностью открытой. На первый взгляд, брошенные в нее мужчины ничем не отличались от тех, что лежали в яме побольше.
- Это что, та группа, что сопровождала тяжелое вооружение? - спросил Айен.
- Ах, да. Видишь ли, во время рейдов по Зоне красноармейцы мундиры не надевают.
- Не понял.
- Это, как раз, те самые русские. Бронек заловил их, когда они закапывали его людей. - Ксаврас махнул рукой за спину, в сторону первой поляны.
- И точно так же перестрелял, - буркнул Смит, совершенно неожиданно, неизвестно почему разозлившись на Выжрына.
- Только вот их, понятное дело, ты снимать не будешь.
- Почему?
- Глупый вопрос. Пошли.
Они повернули.
- Ты запретишь мне сообщить об этом в Сеть? - допытывался Смит.
- Да сообщай кому угодно, хоть сто порций. Но вот увидить они могут только одну могилу.
- Ты мною манипулируешь.
- Конечно. Бери свой шлем и крути, - Ксаврас указал на яму, забитую людьми Броньского.
Затем он остановился возле Вышел Конь Иной Цвета Огня и что-то ему сказал. Потом кивнул и ушел вместе с остальными, оставляя американца один на один с апокалиптическим типом и смертью под ногами.
Не говоря ни слова, Смит поднялся и надел шлем. Затем отбросил окурок. Он чувствовал какую-то странную легкость, в голове шумело, хотя курил только табак, а не гашиш. Айен растянулся во времени и в пространстве, мысли от поступков сейчас разделялись на целые километры. Чувства рванули вперед на длинных, тонких поводках, более всего вперед вырвалось осязание; тело отслаивалось от него, как погруженное в кипяток мясо отслаивается от костей. Айен включил запись. На подогнутых более чем необходимо ногах он подошел прямо к яме. Теперь он выхватывал подробности, мелкие детали: он работал их короткими кадрами, без заранее разработанного плана, скача взглядом от одного трупа к другому, обнаруживая какие-то непонятные аналогии. Сами трупы были просто ужасными. Но он хотел их показать. Смерть вообще отвратительна. В энтропии нет никакой красоты. Смит желал показать это, хотя сразу же знал, что ему это не удастся. Ксаврас вновь будет победителем: люди увидят по телевизору трупы и проклянут убийц под диктовку Выжрына; он вампир, жирующий на их голливудских представлениях о войне, борьбе, смерти; он фокусирует их сны, высасывает веру в реальность и ворует их мечты.
Смит все это знал и продолжал снимать. По-другому он не мог; это не шлем был для него, но он для шлема. Сутью его существования была та функция, которую он исполнял; а вот Ксаврас Выжрын – Ксаврас Выжрын! – что оправдывало его существование, что давало ему такую силу? Кому был нужен он?
Айен снимал с проклятием, приклеившимся на губах; как-то совершенно подсознательно, качаясь на теплых волнах этой непонятной одурманенности, он вдруг узнал правильный ответ на свой вопрос: Выжрын нужен мне, в том числе и мне. Все эти десятки часов многократно просматриваемых записей, все эти фильмы – разве не испытывал я возбуждения? И тем самым, разве не признавал я правоту его кровавого существования?
Айен снимал убитых побратимов Ксавраса, с горечью осознавая тот факт, что даже сейчас, мертвые, они невольно служат Неуловимому; даже этим простым, сухим изложением фактов он сам, Айен Смит, поддерживает Выжрына в его распространении смертельной чумы. В теле Зверя существуют паразиты, что жиреют на чужом страдании и несчастьях, и это совершенно нормально, никто этому не удивляется, так всегда было и будет; только возвышение Ксавраса для Зверя никаких неприятностей не представляет, здесь и речи нет о какой-либо эксплуатации, Ксаврас живет со зверем в симбиозе. Они давно уже объединили свои кровеносные системы.
Смит продолжал снимать. Он исполнял свою повинность, от имени Ксавраса принося жертву жестокому божеству. Ледяное, сухое, лишенное радости и страсти зло Выжрына, лишенное даже цинизма, в котором, что ни говори, имеются кристаллики иронии, что, чаще всего, позволяет цинику пробудить в людях нечто вроде горькой жалости, сочувственной симпатии; это спокойное, приземленное зло Выжрына, которое именно сейчас Айен познал, доводило американца до тихого безумия, тем более, что никоим образом не мог он логично мотивировать этого чувства, потому что оно опиралось на чем-то совершенно ином – не на фактах, не на поступках (ведь подумать, а чего такого Выжрын сделал?). Показал ему массовые могилы, доказательство преступлений Красной Армии и АСП, и запретил снимать вторую, потому что это могло повредить телевизионному представлению про Армию Свободной Польши; и все – не больше и не меньше. Вот только, превращало ли это его в чудовище? Наверняка, нет. И все-таки – впечатление было просто ужасающим.
Айен снимал открытые рты, в которых копошились блестящие на ярком солнце мухи, сгнившие губы, продырявленные щеки, черно-белые пальцы, гниющие пласты мышц на сохнущих скелетах – и одновременно у него свербела кожа от недавней близости Ксавраса Выжрын. В малых вещах проявляются вещи большие, истина проявляется в мелочах – и мгновение назад Смит как раз увидал эту истину, она проявилась меж коротких предложений, высказываемых Выжрыном, она просвечивала сквозь его простецкое лицо, банальную одежду, правда отчаянно копошилась под плотной сетью его совершенно обыкновенных, серых жестов, ничего не значащих слов, абсолютно банальных и неоригинальных слабостей и привлекательных черт, сознательно преувеличенных по значению поз и банальностей, что делают смешным их провозглашающего; всего того поведения, цель которого состояла исключительно в том, чтобы принизить полковника в чужих глазах. Правда была настолько пугающей, чтобы американец был способен связно высказать ее, находясь в совершенно трезвом состоянии, она отрицала все распространенные догмы, напрочь перечеркивала очевидное, и плевать ей было на его самые глубокие убеждения.
Дело в том, что правда была таковой, что в действительности – в действительности Ксаврас Выжрын был именно таким, каким изображало его телевидение.
nnn
Вечером были костры. Они могли их себе позволить, потому что здесь была густонаселенная территория; они остановились на перевале между тремя деревнями и городишком, через которое проходила железная дорога, понятное дело, много лет никто ею не пользовался: в ЕВЗ не было ни одного отрезка рельс, по которым поезд мог бы двигаться безопасно. В городишке били колокола, наверное, призывали на вечернюю мессу: с перевала, в свете заходящего солнца было видно белое здание недавно построенного костела. Смит стоял и снимал, ему срочно требовалось какое-нибудь психологическое противоядие, сцена же очаровала его своей красотой; растянувшаяся перед и под ним панорама котловины с живописно раскинувшимся над рекой городком, словно дозревающим земным плодом, напомнила ему картины ранних импрессионистов – все здесь было мягким, как бы застывшим в волне жаркого воздуха вместе с подхваченным образом местности, вздымающейся куда-то вверх, к небу, в котором легли спать молоденькие облачка; свет и тени сновали по поверхности почвы целыми стадами нитей бабьего лета, волокна пастельных тонов километрами тянулись через поля, луга, речку, лес, новые поля; а Солнце все заходило и заходило, и весь этот теплый гобелен потихонечку тонул в ночи, сочившейся из глубин теней. Колокола били. Айен стоял и глядел, а поскольку на голове у него был шлем, его взгляд обладал могуществом взгляда демиурга.
Кто-то, должно быть, подошел сзади, потому что Айен услыхал вдруг чужое дыхание, не синхронизированное с собственным.
- Меня зовут.
- Кто?
- Они.
- Колокола?
- Колокола. Да. Вы видите это? Видите? В такие мгновения...
- Да.
Смит отключил шлем только лишь через несколько минут; он оглянулся, и тут оказалось, что это тот самый сгорбленный худой тип, которого заметил в день бомбардировки в долине, вот только сейчас на нем не было столы - через плечо он перевесил нечто совершенно другое: а именно, влод с двойной обоймой. Это был костистый черноволосый мужчина после сорока лет, с печальными карими глазами под бровями, похожими на два мазка японской кисточки, которую окунули в очень густую тушь. Мужчина курил, и Смит попросил дать сигарету и ему. Под нос ему сунули огромный, посеребренный портсигар.
- Нужно привыкать. - Айен закашлялся. - Ведь вы ксендз?
- Ага. А вы, если не ошибаюсь, Айен Смит?
- Он же Яхим Вельцманн.
- Генек Шмига.
Ксендз пожал руку Смита, даже не повернувшись к нему, глядя прямо перед собой, на долину, погруженную в солнечное сияние и тень.
Айен снял шлем и сунул его себе под мышку.
- Это все еще Зона, - сказал он, указывая рукой с сигаретой на городок и костел.
- Зона, Зона. А вы знаете, что сам я ни разу в жизни, ни разу не провел обычной мессы в обычном костеле? Иногда я прямо радуюсь этой войне. Ведь ужасно, правда?
- Вы, пан ксендз, принадлежите к отряду Выжрына? Эта винтовка...
Шмига одарил Смита злым взглядом.
- Видел я, что вы там пускаете в своем телевизоре, - рявкнул он. Он смахнул с окурка пепел, левую руку сунул в карман. - Неужели имам из Армии Пророка или же ксендз из АСП, это одинаковые чудовища, с фанатизмом, черным пламенем бьющим из их глаз? Как это понимать, черт возьми? Вы что, хотите сделать из нас каких-то дикарей, скачущих под там-там вокруг костра?
- Вы, пан ксендз, как вижу, из тех, для которых терроризм и ислам - это синонимы.
Шмига наморщил брови; Смит понял, что вновь неправильно рассчитал поле поражения собственных слов.
- Я хотел сказать, - поправился он, - что для глядящих снаружи нет особенной разницы, во имя чего появляются все эти кучи трупов. Коран, Библия - какая разница, зло везде одно и то же.
Шмига помолчал.
- Только это видите, правильно? - буркнул он, хмурый, но и в то же самое время чем-то развеселившийся. - Ну ладно. Снимайте себе, снимайте, желаю хорошо повеселиться.
Он хотел уйти, но Смит схватил его за рукав.
- Так скажите же, пан ксендз.
- Что?
- Что угодно. Расскажите о себе. Пожалуйста.
Шмига глянул на шлем.
- Надеюсь, выключено?
- Конечно.
Солнце закатилось за горизонт. Ксендз отбросил окурок, уселся. Смит присел рядом. Шлем он положил на траву.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги