Ксения. Холостяцкое приключение

Стефан Грабинский «Ксения. Холостяцкое приключение» Stefan Grabiński «Ksenia (Kawalerska przygoda)» (1919)

Для комиссара Пжетоцкого этот день выдался безусловно счастливым. Он чувствовал себя здоровым, резвым, аппетит не подводил, денег хватало. Ожидаемое повышение зарплаты красиво округляло месячные доходы. Сегодня утром шеф управления лично пригласил его на доверительную беседу, во время которой по секрету развернул перед ним перспективы близящегося повышения, при этом вроде нехотя напомнил о голубоглазой Наталке, своей средней дочке, красивой барышне с приданым для молодого комиссара.

Словом, все шло как по маслу — карьера и удачный брак «практически в кармане» — связи, родственные отношения и так далее, и так далее. В конце концов, жилось на свете неплохо…

Блаженно улыбаясь под усами, Пжетоцкий медленно шел по мягкому зеленому ковру пригородного выгона. Его укачала волна разных мыслей, и он давно прошел развилку, и теперь бродил по пастбищу, раскинувшемуся тут же возле города и исчезавшему на горизонте у окраины леса.

Августовский день был расчудесный. Нагретая послеобеденным солнцем земля щедро возвращала благодать запахами мяты, золототысячника, зияла сутолокой чертополоха, диких роз, сочных трав.

Было пять часов вечера, то удивительное время летом, когда солнце уже не обжигает, а разливает по миру сладкое, выдержанное, золотистое тепло, время успокоения после утреннего пекла, нежная осень дня, минута предзакатного отдыха.

Насыщенный дневным посевом лучей пейзаж принимал спокойный неподвижный вид: на бескрайней голубизне успокоилась погоня запыхавшихся и взопревших облаков, притух их горячечный, ослепляюще белый румянец, они собрались далеко на севере в ровную, будто под линейку стаю. Только игривые «баранки» рассеивались в центре небосклона, вспахивая бирюзовые просторы рядами порозовевших борозд… Только там, из-за бора, где в триумфальной арке завершался бег солнца, расцветал одинокий снежный шпиль — погруженное подножьем между деревьями облако.

Тишину на выгоне нарушал звон колокольчиков, висящих на шее пасущихся коров, или далекие, доносящиеся из-за волнистых пригорков наигрыши овчаров. Временами из небольших луж отзывалась задумавшаяся о своей болотистой судьбе жаба. Или валялся конь, пасущийся среди кустов…

Пжетоцки глядел на мир веселым, дружественным взглядом, вдыхал свежесть трав, запахи растений и шел к лесу. Дойдя до небольшого терновника, он, немного уставший, снял шляпу и лег в тени кустарника. Положив руку под голову, комиссар уставился в небо.

Легкий зефир, дувший от леса, охлаждал его лицо, робкий шелест ласково окруживших его кустов успокаивал и клонил в сон. Пжетоцки, пожалуй, и задремал бы, если бы не протяжный, наполненный печалью и странной тоской звук, который вдруг раздался рядом, среди кустов боярышника и терновника.

Пела женщина. Голос сильный и свежий, вырывающийся из молодой груди, хотя простой и неискушенный. Какая-то тоскливая дума, мелодия бескрайних степей, дикая и чувственная одновременно.

Комиссар осторожно раздвинул ветви кустов и увидел певицу. В углублении в нескольких шагах от него сидела деревенская девушка с удивительно благородным профилем. Ее темные атласные глаза впились в линию горизонта, и она пела свою грустную песню. Мелодия, поднимаясь ввысь на сильных тонах, достигла своих пределов. Поплыл финальный аккорд, полный отчаяния. В него девушка вложила всю душу. Высокая покачивающая грудь выдала ряд звуков, наполненных неиссякаемой болью, бездонной тоской. По шумным оврагам неслась бродяжья судьба сироты, терзало их страстное желание счастья, рвался луч неутоленных пожаров в крови.

Она прервалась, настороженная шелестом, спровоцированным его неосторожным движением. Пжетоцки покинул свое укрытие и столкнулся с взглядом больших, заплаканных глаз. Девушка была красива, очень красива. Нежные черты, бледная, почти прозрачная кожа лица, черные, цвета воронова крыла, волосы, которые развевал ветер, гибкая фигурка, как тростинка на ветру, все это манило невыразимым обаянием. Ее одежда сильно изношенна: юбка выгорела от солнца и дождя, она была немилосердно порвана, и не скрывала тела, маленькие босые ноги покрыты пылью и грязью, в нескольких местах их оцарапал осот и пастбищенские колючки. Она очень понравилась комиссару. Он охватил ее хищным жадным взглядом:

— Добрый вечер, девушка.

Она не ответила. Грустные глаза потихоньку покидал испуг, она стала присматриваться к мужчине. Вдруг она ослепительно улыбнулась и протянула к нему руки:

— Франек!

Девушка в упоении прикрыла глаза, прижалась к нему всем телом, повторив тихо и с невыразимым восхищением:

— Франек!

Пжетоцки был очарован. Он сильно прижал ее к себе, и голодными губами гасил тихий сладкий шепот, слетавший с уст красавицы.

— Пойдем, — сказал он сильным, уверенным голосом.

— Пойдем, — мягко повторила она.

И они пошли к чернеющему вдалеке лесу. По пути она каждую секунду прижималась к нему, целовала его руки, ластилась, как собака.

— Франек! Франек! Ты, мой любимый…

Комиссар не анализировал, не думал, он хотел только насытиться, и упоения. Его охватило головокружительное, слепящее безумие, усиленное жаром ее тоскующих глаз.

Короткую как молния мысль, почему она постоянно зовет его Франеком, он отбросил допущением, что это ее любимое имя, дарованное ему с нежностью. Он позволил разыгравшейся страсти вести его…

Они вошли в лес, повернули на боковую тропку, прошли мимо папоротников и углубились в тенистое потаенное место. Он хотел продолжить путь и идти в дебри, когда она, задыхаясь, села на траву. Пжетоцки склонился к ней, обнял дрожащими руками и они упали. Она отдавалась самозабвенно, со страстью, граничащей с сумасшествием. Ее маленькие коралловые губы сжимались в спазмах, болезненных судорогах, разгоряченное безумное лицо менялось от кроваво-красного до смертельно белого. Были минуты, когда ее натянутое как тетива тело застывало в любовных муках, и тогда она казалась мертвой.

А через секунду натянутая линия ломалась, размякала, чтобы сомкнуться вокруг него разгоряченным обручем.

Пжетоцки обезумел. Странная девушка покорила его своей безмерной любовью. Какие-то сладкие чары лились из ее помутневших глаз и разжигали огонь. Она одурманила его богатством желаний, неутолимостью страстей. Девушка была неустанной в поцелуях, дьявольски изобретательна в выборе ласк. Оглушенный и разнузданный, он отдавался ей с брутальной силой, стихийно и безоговорочно, и чувствовал, что она благодарна ему за это.

Он был опустошен. Уставший, он оперся спиной о дерево, и бессмысленно скользил взглядом по женскому телу. Из забытья его вырвали тихие всхлипывания: она плакала. Он рефлекторно схватил девушку за руку. Она ответила судорожным пожатием:

— Франек! Ой ты, Франек! Мой дракон! Ну, давай еще раз!

— Не могу. Мне надо возвращаться домой. Уже поздно. — Он посмотрел на часы. — Семь. Скоро наступит ночь.

Он стал выбираться из-под дерева, лениво потянулся и зевнул:

— Пойдем.

Она молча поднялась, держась за его колени.

— Ладно, ладно. Но сейчас надо возвращаться. — Он ласково погладил ее волосы.

Они пошли обратно. Около выхода из леса Пжетоцки хотел с ней попрощаться:

— Здесь наши дороги расходятся. Нас могут увидеть вместе. Прощай!

— Франек! — умоляюще прошептала она. — Франек!

— Ну, что?

— Франек, я пойду с тобой в город.

— В город? Зачем?

— Я буду служить у тебя. Франек, возьми меня с собой!

— Но это невозможно. У меня есть жена, — соврал он.

— Ну и что. Буду вам верной слугой, как собака. Не бросай меня вот так, в лесу! Франек, я без тебя жить не могу!

— Бред! — гневно одернул ее комиссар. — Здесь мы должны расстаться.

Она молча семенила босыми ногами, чтобы успевать за комиссаром, шедшим быстро.

Пжетоцки был зол. Назойливость девушки разгневала его. Проблеск беспокойства промелькнул в его глазах.

Они дошли до большака, шедшего через пригородное село, а затем сворачивавшего в город.

Он ускорил шаг, считая, что она не захочет бежать за ним, но ошибся. Она не успевала, но время от времени наверстывала упущенное, припускаясь бегом.

Тогда комиссар прибегнул к угрозам. Они не произвели нужного эффекта, девушка с удивительным упорством сопровождала его.

Он молчал и, насупив брови, шел по пыльной дороге. Из одной хаты вышла женщина с лейкой и пошла к колодцу. Она увидела их, задержалась и поздоровалась:

— Слава Иисусу Христу!

— Навеки! — ответил комиссар, продолжая быстро идти.

— А что пан хочет от этой девки? Стыд! Божья кара!

— А что такое, мама, — ответил он, останавливаясь. — Не могу от нее избавиться. Идет за мной как тень.

— Пан, оставьте ее в покое! Это же дурочка Безумная Ксеня.

— Безумная? — Пжетоцки побледнел и затрясся.

— Натурально, сумасшедшая. В прошлом году уговорил ее Франек Лушва, подмастерье кузнеца, поигрался с ней несколько недель и исчез, как камень в воде. Она жутко по нему тосковала. И Бог отобрал ее разум. Бич Божий. Ходит по деревне и ищет этого ублюдка. Чтоб Бог его наказал!

Пжетоцки больше не слушал.

— С Богом, мамо! — крикнул он уходя, и свернул на уходящую в сторону тропу. Ксения неутомимо шла по его следам.

Мужчина обернулся, и, увидев, что женщины уже нет на подворье, побежал по дороге. Дикий страх поднимал колени, нес вперед ступни:

— Безумная Ксения! Безумная!

Он слышал за спиной топот босых ног, запыхавшееся дыхание:

— Франек, не убегай, Франек!

Он несся дальше без передышек. Вдалеке он увидел подъезжающий экипаж. Тот ехал в сторону города.

Спасительная мысль шевельнулась в измученном мозге.

Он крикнул извозчику, призывая остановиться. Из последних сил он догнал экипаж, впрыгнул и крикнул:

— В город! Мухой!

Свистнула плеть, заржали кони, пролетка покатила. Комиссар обернулся. По проселочной дороге бежала Ксения, забег отчаяния, усилиями безнадеги. Она вдруг споткнулась и упала. Девушку скрыло облако пыли.

Кони неслись галопом, они пронеслись за поворот и въехали в улочки предместья. Через четверть часа Пжетоцки был у себя дома. Он сбросил пропотевшую и припавшую пылью одежду, искупался, оттирая себя, переодел белье.

Потом подошел к окну, тяжело оперся руками на столик и свесил голову. Как осы, надоедливо настигали его слова деревенской бабы, горло сжимал страх.

— Ну и история! Легко ушел!

Он припомнил одну из ласк Ксени и задрожал:

— Могла меня искалечить! Безумная Ксеня!

Испортила ему весь вечер. В девять он должен был быть на рауте у шефа. Но уже никуда не пойдет. Перенервничал.

— Проклятое дурацкое приключение! — с жаром подытожил он.

А в окнах пылал большой предзакатный диск солнца. Кровавые брызги вливались через стекла и уныло растекались по полу. В их пурпурных струях болезненно заламывались чьи-то руки, чьи-то пальцы вычерпывали бездонное горе. В их красной пучине чьи-то заплаканные глаза всматривались в пустую даль, разбивалась чья-то судьба, сиротская, бродяжья…

Перевод с польского Александра Печенкина.