Ксеноцид

6 Варелез

Недавно выведенный штамм картофеля погибал. Эндер разглядел предательские коричневые круги на листьях, растения переламывались в местах, где стебель стал настолько хрупким, что не выдерживал даже легкого порыва ветра. Еще утром все было в порядке. Атака вируса оказалась столь внезапной, а его действие настолько разрушительным, что причина могла быть одна – десколада.

Эла и Новинья будут очень огорчены – они возлагали такие надежды на этот образец! Эла, приемная дочь Эндера, работала над геном, который заставил бы каждую клетку в организме вырабатывать одновременно три различных химиката, чтобы они либо препятствовали дальнейшему развитию вируса десколады, либо убивали его.

Новинья, жена Эндера, пыталась скомбинировать ген, который научил бы ядра клетки не пропускать в себя молекулы бо́льших размеров, чем в одну десятую размера вируса десколады. В этом штамме картофеля они скрестили вместе два гена, и, когда первые пробы прошли благополучно, Эндер отнес рассаду на экспериментальную ферму. Он и его помощники последние шесть недель только тем и занимались, что обхаживали новую культуру. Все вроде шло хорошо.

Если бы этот способ сработал, подобные гены могли бы быть привиты всем растениям и животным, используемым жителями Лузитании в пищу. Но вирус десколады оказался умной тварью, он за милю чуял их уловки. И все же шесть недель куда лучше, чем обычные два-три дня. Может быть, они на верном пути.

Или, может, все зашло слишком далеко. Во времена, когда Эндер только прилетел на Лузитанию, новые штаммы земных культур могли благополучно произрастать в полях лет по двадцать, прежде чем десколаде удавалось проникнуть в генетические молекулы и разорвать их в клочки. Но в последние годы в действиях вируса обозначился очевидный прорыв: он умудрялся раскодировать любую земную генетическую молекулу за считаные дни, если не часы.

В настоящее время единственным средством, еще позволяющим колонистам выращивать полезные культуры и сохранять скот, был опылитель. Он мгновенно уничтожал вирус десколады. Среди колонистов находились и такие, которые голосовали за то, чтобы опылить всю планету и покончить с вирусом раз и навсегда.

Опылять планету – дело непрактичное, но не невозможное. Однако существовали веские причины, почему нельзя было так поступить. Все до единой местные формы жизни – их способность к воспроизведению – целиком и полностью зависели от вируса десколады. Включая свинксов – пеквениньос, разумных существ, населяющих этот мир, чей жизненный цикл был неразрывно связан с единственным видом местных деревьев. Если вирусу десколады суждено быть уничтоженным, то нынешнее поколение пеквениньос станет последним. Это будет чистой воды ксеноцид.

Пока что даже сама мысль о решении, результатом которого станет полное вымирание свинксов, отвергалась большинством граждан Милагре, человеческого поселения. Но только пока. Эндер знал, что многие могут изменить свое решение, если наружу выплывут кое-какие факты. Например, очень немногие из людей знали, что уже дважды десколада подстраивалась под химикаты, применяемые для ее уничтожения. Эла и Новинья разработали несколько новых химических соединений, чтобы в следующий раз, когда десколада адаптируется к средству своего уничтожения, они немедленно могли бы задействовать следующее. Кроме того, однажды им пришлось перейти на другой препарат, который должен был защитить людей от кишащих в каждом организме вирусов десколады. Препарат этот добавлялся в пищу, и, таким образом, каждый обитатель колонии автоматически принимал его во время еды.

Однако все препараты и вируциды создавались на одних и тех же принципах. В один прекрасный день вирус десколады научится управляться с каждым классом веществ с той же легкостью, с какой он уже раскусил основные принципы строения земных генов. И тогда станет абсолютно не важно, сколько препаратов имеется в запасе у людей, – десколада начнет сносить все преграды одну за другой.

Лишь немногие знали, насколько непрочно на самом деле положение Милагре. Лишь единицы понимали, сколь многое зависит от работы, которую выполняют ксенобиологи Лузитании Эла и Новинья; понимали, что десколада следует за людьми по пятам и, если она все-таки настигнет их, последствия будут ужасными.

Но если колонисты прознают об этом, найдутся многие, кто скажет: «Если десколада неизбежно подомнет нас под себя, так давайте расправимся с ней сейчас. Это убьет всех свинксов? Что ж, извините, пожалуйста, но, когда встает вопрос – мы или они, мы выбираем себя».

Это Эндер мог смотреть в будущее, философски осмысляя имеющуюся перспективу событий: «Пусть лучше погибнет маленькая человеческая колония, чем будет уничтожена целая разумная раса». Но он-то знал, что такой аргумент не произведет впечатления на людей Лузитании. На кон поставлена была их собственная жизнь, жизнь их детей; было бы абсурдно ожидать от них искреннего желания пойти на смерть ради какой-то расы, которую очень немногие из них понимают, а любят так вообще единицы. Это не имело бы смысла даже с генетической точки зрения – эволюция поощряет только тех, кто серьезно относится к защите собственных генов. Даже если бы сам епископ воззвал к людям Лузитании, призывая положить жизнь за свинксов, ибо на то воля Божья, немногие последовали бы его убеждениям.

«Не думаю, что я сам смог бы пожертвовать собой, – подумал Эндер. – Даже несмотря на то, что детей у меня нет. Даже несмотря на то, что я уже пережил уничтожение разумной расы. И несмотря на то, что сам отдал приказ о ксеноциде и знаю, какая это ужасная моральная ответственность, – все равно я не уверен, что смог бы смотреть, как умирают мои товарищи либо от голода, потому что уничтожены пищевые культуры, либо много более жуткой смертью. Десколада как заболевание способна изуродовать человеческое тело в считаные дни. И все же… Смог бы согласиться с уничтожением пеквениньос? Смог бы я допустить еще один ксеноцид?»

Он подобрал один из сломанных картофельных стеблей с покрытыми пятнами листьями. Надо бы отнести этот образец Новинье. Новинья или Эла исследуют его и независимо друг от друга придут к очевидному выводу: еще один провал. Он положил образец в стерильный пакетик.

– Голос…

Это был Сеятель, помощник Эндера и его ближайший друг среди свинксов. Сеятель являлся сыном пеквениньо по имени Человек, которого Эндер провел в третью жизнь – древесную стадию жизненного цикла пеквениньос. Эндер протянул прозрачный пакетик Сеятелю и продемонстрировал съежившиеся листья.

– Все мертво, Голос, – констатировал Сеятель абсолютно равнодушным тоном.

В самом начале работы с пеквениньос подобное равнодушие постоянно ставило Эндера в тупик: свинксы не проявляли чувств с той же непосредственностью и частотой, какие свойственны людям. Это и стало основной причиной возникновения своеобразного барьера между ними и колонистами. Свинксы не казались забавными, веселыми зверюшками; они как минимум были странными.

– Мы попробуем еще раз, – сказал Эндер. – Думаю, мы продвинулись немного ближе к цели.

– Твоя жена желает видеть тебя, – ответствовал Сеятель.

Слово «жена», даже переведенное на один из человеческих языков, в частности звездный, заключало в себе такую смысловую нагрузку для пеквениньос, что им непросто было употреблять его в обыденной речи, и Сеятель едва ли не скрипел, когда сообщал эту весть Эндеру. Понятие «жена» было настолько свято для пеквениньос, что хотя при разговоре с Новиньей они и обращались к ней по имени, когда они заговаривали о ней с мужем Новиньи, могли величать ее только этим титулом.

– Я как раз собирался проведать ее, – кивнул Эндер. – Не мог бы ты сделать необходимые замеры и записать результаты?

Сеятель подпрыгнул прямо вверх. «Словно искра из горящего полена выстрелила», – подумал про себя Эндер. Несмотря на то что лицо пеквениньо для человеческого взгляда оставалось недвижным, вертикальный прыжок выдал переполняющий свинкса восторг. Сеятель обожал работать с электронным оборудованием: во-первых, потому, что машины приводили его в священный трепет, а во-вторых, это резко возвышало его в глазах остальных самцов пеквениньос. Сеятель немедленно начал распаковывать камеру и компьютер – сумку с ними он постоянно таскал с собой.

– Когда закончишь, пожалуйста, приготовь эту секцию для выжигания, – добавил Эндер.

– Да-да, – протрещал Сеятель. – Да-да-да.

Эндер вздохнул. Пеквениньос очень раздражались, когда люди говорили о чем-то, им уже известном. Сеятель, естественно, знал обычный порядок вещей: когда десколада подстраивается под новую культуру, «образованный» вирус должен быть уничтожен, пока еще находится в изоляции. Нельзя распространять среди колоний вирусов столь ценные знания. Поэтому Эндеру не надо было напоминать Сеятелю. Но таким образом человеческие существа удовлетворяли чувство ответственности – проверяя и перепроверяя даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости.

Сеятель настолько погрузился в работу, что даже не заметил, как ушел Эндер. Очутившись в переходном ангаре, расположенном на ближнем к городу краю поля, Эндер разделся, сложил одежду в контейнер-очиститель и проделал «священный танец очищения»: руки над головой, затем широкие круги, повернуться вокруг оси, присесть, снова встать так, чтобы каждая часть тела подверглась тщательной обработке радиацией и газами, наполняющими ангар. Эндер глубоко вдохнул через рот и через нос и закашлялся, как всегда, потому что концентрация газов поддерживалась на максимально допустимом для человека уровне. Ровно три минуты. Из глаз брызжут слезы, легкие пылают, и все это время надо непрерывно размахивать руками, приседая и поднимаясь, – почтительный ритуал, посвященный Десколаде Всемогущей. «Так мы унижаемся перед лицом единственного и неповторимого властителя жизни на этой планете».

Наконец с дезинфекцией было покончено. «Прокоптился до самых костей», – подумал Эндер. В ангар ворвался свежий ветер. Эндер вытащил из контейнера одежду и неторопливо оделся, еще горячая ткань приятно согревала. Как только он покинет ангар, помещение внутри раскалится до невозможности, чтобы наверняка выжечь оставшиеся в живых вирусы. Ничто не способно было выжить в этом ангаре во время последней стадии дезинфекции. К тому времени, как кто-то снова решит воспользоваться услугами ангара, помещение обретет прежнюю стерильную чистоту.

Однако Эндера не переставала тревожить одна мысль: каким-то образом вирус десколады все-таки проникал наружу – если не через ангар, то через распыляющий барьер, который окружал экспериментальное поле подобно невидимой, но непреодолимой стене. Теоретически ни одна молекула, насчитывающая в себе более сотни атомов, не могла проникнуть сквозь этот барьер, она моментально должна была разрушиться. Изгороди, воздвигнутые вокруг защитной стены, предостерегали людей и пеквениньос, случайно забредших в опасную зону, но у Эндера в мозгу не раз вставала картина, как кто-то пытается проникнуть сквозь дезинтеграционное поле. Каждая клетка тела будет немедленно убита, нуклеиновые кислоты распадутся. Может быть, тело еще будут удерживать какие-то физические связи, но в воображаемой картине Эндера незнакомец рассыпался в пыль на другой стороне барьера, легкий ветерок разносил останки дымным следом, не давая им даже опуститься на землю.

Эндер чувствовал себя крайне неуютно при виде дезинтеграционного барьера еще и потому, что тот работал на тех же принципах, что и молекулярный дезинтегратор. Именно Эндер первым применил разработанное для уничтожения космических судов и ракет устройство против целой планеты – родной планеты жукеров. Произошло это три тысячи лет тому назад, когда он командовал Международным Флотом, сражающимся с флотом жукеров. Сейчас то же самое оружие Межзвездный Конгресс направил против Лузитании. Если верить Джейн, Межзвездный Конгресс один раз уже попытался передать сигнал об использовании молекулярного дезинтегратора. Тогда она блокировала передачу, обрубив ансибельную связь между кораблями флотилии и остальным человечеством, но кто даст гарантию, что какой-нибудь спятивший капитан корабля, запаниковав при виде неработающего ансибля, на подходе к Лузитании не проверит гибельную силу Маленького Доктора на планете?

Невозможно себе представить, но они пошли на эти меры: Конгресс послал недвусмысленный приказ – уничтожить Лузитанию. Совершить ксеноцид. Неужели Эндер напрасно писал «Королеву Улья»? Неужели люди все забыли?

Но для человечества минуло целых три тысячи лет. Достаточный срок, чтобы начать забывать. И хотя Эндер добавил к своим трудам «Жизнь Человека», эта книга (и вера) еще не успела распространиться по Вселенной. Люди не успели принять ее настолько, чтобы помешать Конгрессу истребить пеквениньос.

Почему Конгресс вынес такое решение? Вероятно, он преследовал те же цели, ради которых был воздвигнут дезинтеграционный барьер ксенобиологов: чтобы воспрепятствовать распространению опасной инфекции. Конгресс, скорее всего, заботило только одно – любыми методами помешать распространению чумы межпланетного мятежа. Но когда флот достигнет планеты, то не важно – будет приказ, не будет приказа, – они все-таки могут использовать Маленького Доктора в качестве последнего средства в борьбе с десколадой. Если не станет Лузитании, вместе с ней не станет и быстро мутирующего и весьма сообразительного вируса, покушающегося на человечество и лучшие его творения.

Путь от экспериментальных полей до нового здания станции ксенобиологов занял немного времени. Тропинка обогнула невысокий холм, прошлась по кромке леса, который служил племени пеквениньос отцом, матерью и живым кладбищем, и свернула к северным воротам в ограде, окружающей человеческую колонию.

Ограда была больным местом Эндера. Она давно изжила себя, теперь правила о минимальном вмешательстве людей в жизнь пеквениньос были отменены, и представители обеих рас свободно могли проходить через ворота. Когда Эндер только прибыл на Лузитанию, ограда генерировала особое поле, которое причиняло любому человеку, попытавшемуся перелезть через нее, невыносимую боль. Во времена борьбы за право свободного, ничем не ограниченного общения с пеквениньос старший приемный сын Эндера, Миро, пробыл в этом поле меньше минуты и получил необратимую травму головного мозга. Однако печальный опыт Миро явился всего лишь первым, хотя и самым болезненным, наглядным примером того, что́ ограда сотворила с душами людей, заключенных внутри ее. Запрет был снят тридцать лет назад. За все это время не возникло ни единой причины оставлять барьер между людьми и пеквениньос, но ограда продолжала стоять. Люди – колонисты Лузитании решили так. Они хотели, чтобы граница между людьми и пеквениньос оставалась на прежнем месте.

Вот почему лаборатории ксенобиологов были перенесены ниже по реке. Раз пеквениньос должны были участвовать в исследованиях, лабораторию следовало установить поближе к ограде, а все экспериментальные фермы вынести за нее, чтобы люди и пеквениньос случайно не сталкивались друг с другом на улицах Милагре.

Когда Миро отправился навстречу Валентине, Эндер думал, что по возвращении тот будет изумлен и потрясен громадными переменами на планете Лузитания. Он искренне верил, что ко времени возвращения Миро люди и пеквениньос пойдут рука об руку – две разумные расы, развивающиеся в мире и гармонии. Но вместо этого взгляду Миро предстанет практически неизменившаяся колония. За редким исключением люди Лузитании не горели желанием поддерживать близкое знакомство с иными разумными расами, обитающими на планете.

Хорошо, что Королеву Улья с жукерами Эндер разместил подальше от Милагре. Эндер хотел, чтобы жукеры и люди постепенно узнавали друг друга. Однако ему, Новинье и остальным членам их семейства приходилось держать в тайне присутствие жукеров на Лузитании. Если колонисты испытывали трудности в общении с млекопитающими пеквениньос, то всякая мысль о насекомообразных жукерах немедленно повлечет за собой яростный всплеск ксенофобии.

«Я запутался в тайнах, – подумал Эндер. – Все годы, что я был Говорящим от Имени Мертвых, я открывал людям глаза и помогал им жить в свете правды. А теперь я ни с кем не могу поделиться и малой частью того, что мне известно, потому что, если я выпущу наружу свои знания, последствиями станут страх, ненависть, жестокость, убийство, война».

Неподалеку от ворот, с внешней стороны изгороди, стояли два дерева-отца – одно именовалось Корнероем, другое носило имя Человек. Если смотреть со стороны ворот, создавалось впечатление, что Корнерой растет по левую руку, а Человек – по правую. Человек был тем самым пеквениньо, которого Эндер, согласно требованиям, выставленным в договоре между людьми и пеквениньос, убил собственными руками. Затем Человек возродился в целлюлозно-хлорофилльном виде, превратившись наконец в зрелого, взрослого самца, способного производить детей.

По сей день Человек сохранял былое величие – и не только среди свинксов своего племени, но и среди многих других племен. Эндер знал, что он, как и прежде, жив, однако, глядя на дерево, он неизбежно вспоминал, как умирал Человек.

У Эндера не возникало проблем в общении с Человеком, он не раз вел беседы с деревом-отцом. Но Эндер никак не мог справиться с собой: всякий раз он воспринимал дерево как пеквениньо, с которым когда-то был знаком, как Человека. Где-то в глубине души Эндер, может быть, понимал, что это воля и память придают личностные черты разумному существу и что воля и память пеквениньос в точности передались дереву. Но глубинное понимание не всегда пробуждает искреннюю веру. Человек стал таким чуждым теперь.

Однако он по-прежнему оставался Человеком и другом Эндеру. Эндер, проходя мимо, провел ладонью по шероховатой коре дерева, затем, немного отклонившись от маршрута, подошел к более древнему дереву-отцу по имени Корнерой и также прикоснулся к коре. Ему не довелось знать Корнероя как пеквениньо, Корнерой был убит соплеменниками, и его дерево уже высоко вздымалось над равниной, раскинув во все стороны ветви, когда Эндер только прибыл на Лузитанию. В беседах с Корнероем Эндер не ощущал невосполнимой утраты.

У самого основания Корнероя валялось множество палочек. Некоторые из них принесли сюда пеквениньос, другие Корнерой сотворил из собственных ветвей. Это были палочки для бесед. Пеквениньос использовали их, чтобы выбивать ритм на стволе дерева-отца; дерево, в свою очередь, формировало внутри себя пустоты, когда надо, убирало их, изменяя звук, и таким образом получалось некое подобие речи. Эндер постепенно научился управляться с палочками. Правда, руки его еще не вполне приспособились, но его умения хватало, чтобы заставить дерево заговорить.

Сегодня, впрочем, Эндеру не хотелось ни о чем говорить. Пусть лучше Сеятель сообщит деревьям-отцам, что еще один эксперимент закончился неудачей. Эндер побеседует с Корнероем и Человеком позднее. Потом он поговорит с Королевой Улья. Затем – с Джейн. Он со всеми поговорит. Но и после всей этой болтовни они ни на йоту не приблизятся к разрешению проблем, которые омрачали будущее Лузитании. Потому что переливанием из пустого в порожнее проблему не решишь. Решение основывается на знании и действии – знании, доступном кому-то другому, и действии, которое только другие могли совершить. От Эндера здесь ровным счетом ничего не зависело.

Все, чем он занимался со дня последней битвы, когда был еще совсем ребенком, – это слушал и говорил. Все, что он умеет, – это слушать и говорить. В другие времена, в других местах это помогало. Но только не сейчас. Множество угроз нависло над Лузитанией, некоторые из них были делом его рук, однако ни деяние, ни слово, ни мысль, высказанная Эндрю Виггином, здесь не годятся. Как и будущее всех граждан Лузитании, его будущее зависело от других людей. Единственное различие между ним и простыми колонистами заключалось в том, что Эндер знал, какая опасность угрожает им, и понимал возможные последствия малейшей неудачи или ошибки. Чье бремя тяжелее – того, кто умирает в неведении, до самого последнего мгновения не зная об опасности, или того, кто видит, как зреет угроза, следит за медленным приближением смерти долгие дни, недели, годы? Кто более проклят?

Эндер отвернулся от деревьев и зашагал вниз по протоптанной тропинке, ведущей к человеческому жилью. Ворота, дверь лаборатории ксенобиологов. Доверенный помощник Элы, пеквениньо по имени Глухой, хотя с чем-чем, а со слухом у него точно было все в порядке, – немедленно провел Эндера в кабинет Новиньи, где его уже ждали Эла, Новинья, Квара и Грего. Эндер бросил на стол пакетик с пораженной вирусом картофельной ботвой.

Эла хмуро покачала головой, Новинья вздохнула. Но они были вовсе не так уж и опечалены, вопреки ожиданиям Эндера. Очевидно, уже замыслили что-то еще.

– Думаю, мы ожидали такого результата, – сказала Новинья.

– Но попробовать все равно стоило, – возразила Эла.

– А что толку? – взорвался Грего. Пасынку Эндера, младшему сыну Новиньи, давно перевалило за тридцать; он превратился в блестящего ученого, но во всех семейных спорах словно нарочно выбирал роль «адвоката дьявола» – не важно, обсуждали они ксенобиологические проблемы или цвет, в который собирались покрасить стены. – Производя на свет бесконечные штаммы, мы лишь показываем десколаде, как можно обойти преграды, которые мы ставим на ее пути. Если в ближайшее время не удастся расправиться с ней раз и навсегда, тогда она расправится с нами. А как только десколады не станет, мы сможем наконец перестать заниматься всякой чушью и начать выращивать старый добрый картофель.

– Нет, не сможем! – не сдержавшись, тоже выкрикнула Квара. Ее горячность немало удивила Эндера. Обычно Квара склонна была помалкивать и выступала только по делу, вот так вдруг, ни с того ни с сего взорваться – ей это было несвойственно. – Говорю вам, десколада – живое существо.

– А я тебе говорю, вирус он и есть вирус, – ответствовал Грего.

Эндера несколько смутило, что Грего призывает к уничтожению десколады, а значит, легко согласился на уничтожение пеквениньос. На него это было не похоже. Бо́льшую часть своей жизни Грего провел среди самцов пеквениньос – он знал их и говорил на языке свинксов лучше, чем кто бы то ни было.

– Дети, тише, давайте я лучше объясню Эндрю суть проблемы, – прервала спор Новинья. – Мы с Элой обсуждали дальнейшие планы на случай, если картофель погибнет, и тогда она предложила… нет, рассказывай лучше ты, Эла.

– Моя идея довольно проста. Вместо того чтобы пытаться выращивать потенциально сдерживающие вирус десколады растения, не лучше ли попробовать справиться с самим вирусом?

– Вот именно, – кивнул Грего.

– Заткнись, – посоветовала ему Квара.

– Грего, прошу тебя, будь любезен, исполни просьбу своей сестренки, – ласково улыбнулась Новинья.

Эла перевела дух и продолжила:

– Мы не можем просто расправиться с десколадой, потому что в таком случае вымрет вся туземная жизнь Лузитании. Я предлагаю попытаться создать новый штамм десколады, который будет во всем повторять действия первоначального вируса относительно воспроизводительных циклов жизненных форм Лузитании, но станет обходить стороной новые виды существ и растений.

– Ты сможешь уничтожить вредную для нас часть вируса? – спросил Эндер. – Ты уверена, что выделишь ее?

– Не совсем. Но думаю, смогу выделить те части вируса, от которых зависит жизнь свинксов и прочих пар «растение– животное». Я сохраню главное и отброшу за ненужностью все остальное. Затем мы добавим примитивную способность к воспроизведению и искусственно введем пару-другую рецепторов, чтобы вирус достаточно быстро реагировал на изменения в организме «хозяина». После чего нам останется заключить все вышеперечисленное в органель, и вот она – замена десколаде. Свинксы и прочие обитатели планеты живы-здоровы, а мы можем больше не задумываться о постоянной угрозе голодной смерти.

– А как ты расправишься с изначальным вирусом? Опрыскаешь всю планету распылителем? – поинтересовался Эндер. – А что, если десколада уже адаптировалась к нему?

– Нет, ничего опрыскивать мы не будем, потому что распылитель не сможет уничтожить те вирусы, которые уже внедрились в тела каждого обитателя Лузитании. Это действительно проблема…

– Как будто до этого все было так просто! – хмыкнула Новинья. – Раз – и из ничего мы получаем новую органель…

– Невозможно ввести эти клетки во всех пеквениньос на Лузитании, потому что тогда нам пришлось бы сделать прививку каждому животному, привить каждое дерево и травинку, что произрастают здесь.

– Да, невозможно, – согласился Эндер.

– Следовательно, нам придется включить в органели особый механизм, благодаря которому они бы сами внедрялись в тела и одновременно навсегда расправлялись с вирусами старой десколады.

– Ксеноцид, – резко заявила Квара.

– Вот где камень преткновения, – кивнула Эла. – Квара утверждает, что десколада разумна.

Эндер перевел взгляд на младшую из приемных дочерей:

– Разумная молекула?

– У них есть язык, Эндрю.

– А это-то откуда? – удивился Эндер.

Он попытался представить себе, каким образом генетическая молекула – пусть даже такая длинная и сложная, как вирус десколады, – может общаться с другими.

– Я давно подозревала, но не хотела ничего говорить, пока сама не проверю…

– И это означает, что она вовсе не уверена в своих выводах, – с триумфом констатировал Грего.

– Но сейчас я почти доказала это. Вы не можете уничтожить целый вид, пока мы не будем знать наверняка.

– Как они общаются между собой? – спросил Эндер.

– Естественно, не как мы с вами, – начала объяснять Квара. – Они передают друг другу информацию на молекулярном уровне. Впервые я столкнулась с этим, когда работала над новыми штаммами, тогда передо мной встала проблема: каким образом новым штаммам десколады удается так быстро распространиться и в столь короткий срок заменить старые версии вируса? Я никак не могла найти решение, потому что неправильно поставила перед собой вопрос. Они не заменяют старые вирусы. Они просто обмениваются информацией.

– Ну да, кидаются стрелками, – съязвил Грего.

– Это я так назвала, – смущенно подтвердила Квара. – Я тогда не понимала, что это особый вид речи.

– Потому что это вовсе и не было речью… – снова вмешался Грего.

– Это случилось пять лет назад, – перебил его Эндер. – Ты тогда сказала, что стрелки, которые они посылают, несут необходимые гены, и вирусы, приняв их, перестраивают структуру так, чтобы вобрать в себя новый ген. Вряд ли это можно назвать языком.

– Но они обмениваются такими стрелками постоянно, – пожала плечами Квара. – Молекулы-посыльные то и дело снуют туда-сюда, и в большинстве случаев вирусы не поглощают их. Они считываются какой-то частью десколады и следуют дальше.

– Ага, это, по-твоему, язык? – уточнил Грего.

– Нет, не совсем, – покачала головой Квара. – Но иногда, после того как вирус принимает одну из таких стрелок, он создает новую и посылает ее вовне. И вот почему я решила, что это язык: верхняя часть новой стрелки всегда начинается с молекулярного придатка, по форме сходного с хвостиком стрелки, на которую послужила ответом. В этом придатке заключена нить разговора.

– Разговора! – презрительно хмыкнул Грего.

– Так, либо ты заткнешься, либо сдохнешь как собака, – тихо произнесла Эла.

«Даже после стольких лет, – подумал Эндер, – один звук голоса Элы способен привести Грего в чувство, хотя бы иногда».

– Я проследила некоторые из этих «разговоров», многие из которых содержали до ста «реплик». Хотя многие заканчивались гораздо раньше. Некоторые происходили внутри основного тела вируса, не выходя за его пределы. Но вот что самое интересное: десколада действовала сознательно. Бывало, что один вирус подбирал стрелку и оставлял ее себе, тогда как другие так не поступали. Иногда случалось, что у каждого вируса оказывалась своя стрелка. Но область, куда они помещали эти стрелки-послания, всегда было труднее всего определить. А найти ее трудно потому, что она не является частью их структуры, это их память, а, как известно, индивидуальности отличны друг от друга. Я наблюдала несколько случаев, когда вирусы выбрасывали некоторые фрагменты своей памяти. Это происходило, когда они набирали слишком много стрелок.

– Все, что ты нам рассказываешь, безусловно, очень и очень интересно, – заметил Грего, – но это не наука. Существует множество объяснений твоих «стрелок» – это и случайная связь, и отмирание ненужных частей…

– Только не случайность! – вспыхнула Квара.

– Но язык здесь совсем ни при чем, – огрызнулся Грего.

Эндер не обращал внимания на разгоревшийся спор, потому что с ним через встроенный в драгоценный камень передатчик, спрятанный в его ухе, связалась Джейн. Сейчас она общалась с ним куда реже, чем в прошлые годы. Он внимательно слушал, стараясь ничего не пропустить.

– В ее словах что-то есть, – прошептала Джейн. – Я просмотрела ее записи, десколада творит нечто такое, чего ни разу не замечалось ни за одним одноклеточным организмом. Я проштудировала многие исследования по этому вопросу, и чем больше я размышляю над подобным поведением десколады, тем меньше оно оставляет впечатление заурядного генетического кодирования. Скорее всего, это действительно язык. Во всяком случае, на данный момент мы не можем отбрасывать вероятность того, что вирус действует осознанно.

Когда Эндер наконец вернулся к происходящему в лаборатории, Грего выдавал очередную гневную тираду:

– Почему мы всегда должны облекать непонятное нам в какую-то мистическую оболочку?! – Грего закрыл глаза и передразнил: – «Я открыла новую жизнь! Я открыла новую жизнь!»

– Перестань! – не сдержалась Квара.

– Мы, по-моему, несколько отвлеклись от темы, – миролюбиво сказала Новинья. – Грего, давай придерживаться нормального человеческого общения.

– Ну да, попробуй здесь удержись, когда все ненормально. Até agora quem já imaginou microbiologista que se torna namorada de uma molécula? – «Представьте себе – микробиолог, одержимый молекулой!»

– Довольно! – резко оборвала его Новинья. – Квара такой же ученый, как и ты, и…

– Была, – пробормотал себе под нос Грего.

– И если ты будешь так любезен и все-таки выслушаешь меня до конца, она вольна представлять на наш суд свои гипотезы. – Новинья вся кипела от злости, но Грего, как обычно, сидел с самым невозмутимым видом. – Тебе давно следовало понять, Грего, очень часто случается так, что гипотезы, которые на первый взгляд кажутся абсурдными и нелогичными, в итоге становятся фундаментальными учениями в нашем ви́дении мира.

– Неужели вы действительно считаете, что это одно из таких открытий? – в ответ спросил Грего, внимательно оглядывая каждого из участников дискуссии. – Говорящий вирус? Se Quara sabe tanto, porque ela nao diz о que é que aqueles bichos dizem? – «Если Квара столько знает, почему же не скажет нам, о чем там болтают эти твари?»

Это был знак, что дискуссия вышла за рамки обыкновенного обсуждения, – он заговорил по-португальски, вместо того чтобы пользоваться звездным, языком ученых и дипломатов.

– Какая вообще разница? – попытался успокоить их Эндер.

– Разница есть! – гневно ответила Квара.

Эла с испугом взглянула на Эндера:

– Одно дело – избавиться от опасной болезни, другое – уничтожить целую разумную расу. Вот в чем разница, как мне кажется.

– Я хотел сказать, – терпеливо объяснил Эндер, – какая разница, что они там говорят?

– Никакой, – согласилась Квара. – Скорее всего, мы никогда не поймем их языка, но это вовсе не значит, что они неразумны. И, кроме того, что могут сказать друг другу разумный вирус и человек?

– Как насчет того: «Прошу вас, не надо нас больше убивать»? – в очередной раз съязвил Грего. – Вот если ты узнаешь, как эта фраза звучит на языке вирусов, тогда это может нам пригодиться.

– Но, Грего, – лилейно-насмешливо произнесла Квара, – мы к ним обратимся с подобной просьбой или все-таки они к нам?

– Это не требует срочного ответа, – вмешался Эндер. – Можно отложить обсуждение этого вопроса на потом.

– Откуда ты знаешь? – обрушился на него Грего. – А вдруг завтра мы проснемся от страшного зуда – тело будет ломить, голова запылает в лихорадке? Мы все умрем потому, что прошлой ночью вирус десколады вычислил, как одним ударом можно избавиться от нежелательного присутствия людей на этой планете. Вопрос стоит так: либо мы, либо они.

– Мне кажется, Грего своей обличительной речью лишь еще раз доказал, что нам действительно некоторое время следует выждать, – спокойно ответил Эндер. – Вы слышали, как он говорил о десколаде? Она вычисляет, как можно избавиться от нас. Даже он считает, что десколада обладает волей и способна принимать решения.

– Я употребил это слово в переносном смысле, – поправил Грего.

– А мы все время говорили в переносном смысле, – произнес Эндер. – И точно так же думали. Потому что все мы чувствуем одно и то же – мы ведем войну с десколадой. И это нечто большее, нежели обыкновенная схватка с заразой. Такое впечатление, что против нас выступает разумный, мощный враг, который просчитывает наше поведение на несколько ходов вперед. За всю историю медицинских исследований никто и никогда не сталкивался с вирусом, который настолько ловко избегал бы всех расставленных ловушек.

– Просто до нас никто не сталкивался с микробом, имеющим такой сложный генетический код, – заметил Грего.

– Вот именно, – вздохнул Эндер. – Это тот еще вирус, и он может обладать такими возможностями, которых мы даже вообразить не можем в существе менее сложном, чем позвоночное млекопитающее.

Слова Эндера словно повисли в воздухе, ответом ему послужило общее молчание. На какую-то секунду Эндер поверил, что все-таки он принес некоторую пользу, поучаствовав в собрании: как человек, умеющий говорить, он хотя бы сумел добиться согласия.

Но Грего тут же доказал, что Эндер заблуждался в своей самоуверенности:

– Даже если Квара права, даже если она угодила прямо в точку и все вирусы десколады имеют научные степени по философии и каждый день публикуют по диссертации на тему «Как бы половчее прижать людишек, чтоб они издохли?», что тогда? Если этот вирус, который пытается убить нас, так чертовски умен, давайте-ка лучше брюхом вверх и прикинемся трупами!

– Я считаю, что Квара должна продолжать работать над этим вопросом, – спокойно ответила Новинья. – Мы окажем ей всю посильную помощь, а Эла тем временем попробует решить свою проблему.

На этот раз запротестовала Квара:

– А зачем мне ломать голову, как связаться с десколадой, если остальные по-прежнему будут искать пути к ее уничтожению?

– Хороший вопрос, Квара, – кивнула Новинья. – А ведь верно, зачем тебе пытаться понять вирус? Вдруг он внезапно найдет способ преодолеть наши химические заслоны и в один прекрасный миг сотрет нас с лица земли?

– Либо мы, либо они, – пробурчал Грего.

Эндер понимал, Новинья поступила мудро: она решила вести разработки в двух направлениях одновременно и уже потом выбрать одно из двух, когда они узнают побольше. Однако, сосредоточившись на обсуждении, разумна десколада или нет, и Квара, и Грего забыли еще кое о чем.

– Даже если вирус обладает разумом, – снова вступил в разговор Эндер, – это вовсе не означает, что он священен. Все зависит от того, раман он или варелез. Если десколада – раман, если десколада и человечество достаточно хорошо поймут друг друга, чтобы найти способ сосуществования, – что ж, замечательно. Нам ничего не будет грозить, и десколаду никто не тронет.

– Великий миротворец намеревается подписать мирный договор с молекулой? – скептически поинтересовался Грего.

Эндер проигнорировал насмешку:

– С другой стороны, если вирусы будут продолжать свои попытки уничтожить нас, а мы не найдем способа связаться с ними, то, значит, они варелез – разумные инопланетяне, но настроенные враждебно ко всему живому. Варелез – чуждые нам существа, с которыми мы не можем ужиться. Варелез – иная разумная раса, с которой мы, в силу естественных законов, будем сражаться до самой смерти, и в таком случае наш нравственный долг – сделать все, что в наших силах, чтобы одержать победу.

– Отлично сказано! – похлопал Грего.

Победное ликование брата ничуть не смутило Квару. Она внимательно выслушала Эндера, взвесила его слова и наконец согласно кивнула:

– Я присоединяюсь, только если изначально мы не будем руководствоваться убеждением, что десколада – варелез.

– И даже тогда можно выбрать срединный путь, – продолжал Эндер. – Может быть, Эле удастся найти способ, чтобы заменить все вирусы десколады, сохранив при этом свойственную им «память» и «язык».

– Нет! – горячо воскликнула Квара. – Только не это… у вас нет права оставлять вирусам воспоминания о прошлом и отнимать всю способность к адаптации. А что, если бы они устроили нам поголовную фронтальную лоботомию?! Если война, значит так тому и быть. Убейте их, но не оставляйте память, украв волю.

– Не важно, – сказала Эла. – Такое вряд ли получится. Я и так поставила перед собой практически невыполнимую задачу. Прооперировать десколаду не так-то просто. Не то что выявить и вырезать опухоль у животного. Как мне анестезировать молекулу, чтобы она не излечила себя, пока я буду проводить ампутацию? Может быть, десколада в физике не так уж и сильна, но она намного обогнала меня во всем, что касается молекулярной хирургии.

– Пока, – подчеркнул Эндер.

– А пока нам ничего не известно, – подвел итог Грего. – За исключением того, что десколада изо всех своих силенок старается расправиться с нами, пока мы тут решаем, отвечать ей тем же или не отвечать. Я, конечно, подожду, но мое терпение не безгранично.

– А как насчет пеквениньос? – спросила Квара. – У них разве нет права голоса? Вдруг они не разрешат нам трогать молекулу? Она ведь не только дает им возможность воспроизводиться; в свое время, возможно, именно десколада сделала их разумными.

– Эта штука может убить нас всех, – ответил Эндер. – Если только Эла найдет способ избавиться от вируса, не нарушив при этом репродуктивного цикла пеквениньос, не думаю, чтобы они имели какое-то право разрешать нам использовать средство или не разрешать.

– Возможно, они считают иначе.

– Тогда, скорее всего, им лучше не знать, чем мы здесь занимаемся, – предложил Грего.

– Мы не будем сообщать об истинной цели наших исследований ни людям, ни пеквениньос, – отрубила Новинья. – Это может повлечь за собой ужасное непонимание, которое приведет к насилию и смерти.

– Значит, мы, люди, судьи всех остальных живых существ, – горько покачала головой Квара.

– Нет, Квара. Мы – ученые, мы собираем информацию, – подчеркнула Новинья. – И пока мы не соберем достаточно сведений, никто никого не посмеет судить. Хранить молчание обязан каждый из присутствующих здесь. В особенности это касается Квары и Грего. Вы без моего разрешения ни словом не обмолвитесь о нашем разговоре, а я не дам разрешения, пока мы не будем обладать более подробной информацией.

– Без твоего разрешения, – дерзко уточнил Грего, – или без разрешения Говорящего от Имени Мертвых?

– Я главный ксенобиолог, – ответила Новинья. – Выносить решения буду я одна. Это всем понятно?

Она выждала, пока каждый не согласился с изложенным планом.

Новинья встала. Собрание было закончено. Квара и Грего удалились почти сразу. Новинья чмокнула Эндера в щеку и мягко вытолкала его и Элу из кабинета.

Эндер вместе с Элой направились к лаборатории. По пути он воспользовался представившейся возможностью, чтобы уточнить кое-какие детали:

– Неужели действительно возможно распространить твой псевдовирус по всей Лузитании так, чтобы он охватил каждое создание природы?

– Не знаю, – печально ответила Эла. – Это вообще не проблема по сравнению с тем, как доставить мой вирус каждой клетке отдельного организма. Ведь десколада очень быстро адаптируется; в крайнем случае она может просто сбежать. Мне придется создать что-то вроде вирусоносителя, и отчасти он должен будет базироваться на самой десколаде. Десколада – единственный паразит из известных мне, который овладевает организмом именно с такой скоростью, какая мне требуется для выполнения плана. Забавно, я уничтожу десколаду, воспользовавшись ее же собственными методами.

– Это вовсе не забавно, – возразил Эндер. – Именно так устроен мир. Кто-то однажды сказал мне, что единственный учитель, который чего-то стоит, – это твой враг.

– Тогда Квара и Грего только тем и занимаются, что присваивают друг другу новые научные степени, – улыбнулась Эла.

– Их споры приносят пользу, – ответил Эндер. – Они вынуждают нас тщательно взвешивать каждое решение.

– Мало будет пользы, если кто-нибудь из них решит вынести обсуждение за пределы нашей семьи.

– Эта семья предпочитает не выносить сор из избы, – усмехнулся Эндер. – Уж я-то знаю.

– Напротив, Эндрю. Ты-то должен знать, с какой охотой мы говорим с абсолютно чужим нам человеком, если считаем, будто наш вопрос настолько важен, что оправдывает подобное поведение.

Эндер вынужден был признать, что она права. Когда Эндер только прибыл на Лузитанию, ему нелегко было заставить Квару и Грего, Миро, Квима и Ольяду довериться ему. Но Эла сразу приняла его, а следом за ней и все остальные дети Новиньи. Семья всегда следовала кодексу чести, но все ее члены обладали сильной волей и были настолько уверены в себе, что ни один из них не поставил бы суждение другого выше своего собственного. И Грего, и Квара вполне могли решить, что, если рассказать кому-нибудь о разговоре, это пойдет только на пользу Лузитании, человечеству или науке, поэтому данное ими слово сохранять тайну еще ничего не значило. Точно так же, незадолго до прилета Эндера на планету, был нарушен закон о невмешательстве в жизнь свинксов.

«Очень мило, – подумал про себя Эндер. – Вот еще одна возможная угроза катастрофы, и вновь я бессилен».

Покинув лабораторию, Эндер в очередной раз пожалел, как случалось уже много-много раз, что рядом с ним нет Валентины. Она неплохо разбиралась в подобных этических проблемах. Скоро она прилетит, но успеет ли – вот в чем вопрос. Эндер понимал и по большей части соглашался с аргументами, выдвинутыми как Кварой, так и Грего. Сильнее всего его беспокоил покров тайны – ни с одним пеквениньо, даже с самим Человеком, он не мог обсудить принятое ими решение, а ведь оно может изменить жизнь всех свинксов, равно как и жизни колонистов-землян. И все же Новинья была права. Вынести проблему на общее обсуждение прежде, чем сами ученые узнают, выполним их план или нет, – это значит ввергнуть колонистов в сомнение в лучшем случае, а в худшем – привести к анархии и кровопролитию. Пеквениньос стали теперь мирными созданиями, но их история полна кровавых войн.

Выйдя из ворот и повернув обратно к экспериментальным полям, Эндер заметил Квару, стоящую рядом с деревом-отцом Человеком. В руках у нее были зажаты палочки, она о чем-то беседовала. Правда, она не стучала ими по стволу, иначе Эндер услышал бы ее издалека. Значит, она хочет, чтобы эта беседа осталась между Человеком и ней. Ладно. Эндер пройдет стороной, чтобы не мешать разговору.

Но стоило только Кваре заметить, что Эндер смотрит в ее сторону, как она немедленно попрощалась с Человеком и быстро пустилась по тропинке в сторону ворот. Естественно, она столкнулась с Эндером лицом к лицу.

– Обсуждали что-то очень важное и секретное? – миролюбиво спросил Эндер.

Он хотел просто пошутить, но когда его слова уже прозвучали и на лице Квары мелькнуло вызывающее выражение, только тогда Эндер понял, каким именно секретом Квара только что поделилась с деревом-отцом. И Квара подтвердила возникшее у него подозрение.

– Мамины представления о справедливости не всегда совпадают с моими, – заявила она. – Если уж на то пошло, то и ты не всегда с ней соглашаешься.

Эндер знал, что Квара может нарушить клятву, но даже не предполагал, что она сделает это так быстро.

– Но всегда ли справедливость – наиболее важное из всех соображений? – спросил Эндер.

– Для меня – да, – тут же ответила Квара.

Она попыталась обогнуть его и пройти в ворота, но Эндер поймал ее за руку.

– Отпусти меня.

– Поделиться тайной с Человеком – это одно, – терпеливо произнес Эндер. – Он очень мудр. Но больше никому не говори. Некоторые пеквениньос, самцы, могут превратиться в весьма агрессивных особей, если сочтут, что у них есть на то причины.

– Они не просто самцы, – возразила Квара. – Они зовут себя мужьями. Может быть, и нам стоит называть их мужами. – Она наградила Эндера победной улыбкой. – Ты и вполовину не так открыт и чистосердечен, как привык считать.

Она оттолкнула его и прошла через ворота в Милагре.

Эндер приблизился к Человеку и остановился перед ним.

– Что она тебе сказала, Человек? Она поведала тебе, что я лучше умру, чем позволю хоть кому-нибудь уничтожить десколаду, если это повредит тебе и твоему народу?

Разумеется, Человек ничего не ответил, потому что Эндер вовсе не намеревался стучать палочками по стволу, чтобы воспроизвести язык отцов; стоит ему хоть разок стукнуть палочкой по дереву, как самцы пеквениньос услышат его и мигом примчатся. Между пеквениньос и деревьями-отцами не существовало понятия «личная беседа». Если дерево хотело пообщаться с кем-нибудь наедине, оно могло связаться с другими деревьями-отцами – они «разговаривали» при помощи сигналов, передаваемых непосредственно из мозга в мозг, точно так же как Королева Улья отдавала приказы жукерам, которые служили ей глазами, ушами, руками и ногами. «Если бы только я мог проникнуть в эту коммуникационную сеть, – подумал Эндер. – Мгновенный обмен мыслями. Мысль в чистом виде, защищенная в любом конце Вселенной».

И все же он должен был сказать хоть что-нибудь, чтобы немного нейтрализовать то, что могла наговорить Квара.

– Человек, мы делаем все, что в наших силах, чтобы спасти и людей, и пеквениньос. Мы постараемся уберечь даже вирус десколады, если это будет возможно. Эла и Новинья могут справиться с этой задачей. И Грего с Кварой тоже опытные ученые. Но сейчас, прошу тебя, доверься нам и не рассказывай никому об этом. Пожалуйста. Если люди и пеквениньос узнают о нависшей над всеми угрозе прежде, чем мы сумеем достойно противостоять ей, результаты будут ужасны и смертельны для многих.

Больше сказать было нечего. Эндер побрел к экспериментальным фермам. До наступления ночи он и Сеятель закончили замеры, а затем подожгли и спалили все поле. Внутри дезинтеграционного барьера не уцелело ни одной достаточно большой молекулы. Они сделали все, что можно, чтобы знания, которые почерпнула десколада на этом поле, остались тайной для остальных колоний вирусов.

Но ничего нельзя было поделать с теми вирусами, которых они – люди и пеквениньос – переносили внутри собственных клеток. А что, если Квара права? Что, если заключенной за барьером десколаде перед смертью каким-то образом удалось «рассказать» вирусам, живущим внутри Эндера и Сеятеля, о том, чему она научилась на примере нового штамма картофеля? О тех защитах, которые встроили в растение Эла и Новинья? О том, как вирус расправился со своими врагами?

Если десколада действительно разумна и обладает языком, чтобы передавать информацию от одного индивидуума к другому, как Эндер и прочие смеют надеяться на победу? В будущем десколада станет разумной расой, обладающей наивысшей способностью к адаптации; она сможет мгновенно покорять миры и безжалостно расправляться со своими противниками; она станет сильнее и могущественнее людей, свинксов, жукеров и любых других живых существ на обитаемых мирах. С этой мыслью Эндер вечером лег в постель, и его ум был занят этой проблемой, когда они с Новиньей занимались любовью. Новинья даже попыталась утешить его, будто это на его плечи, а не на ее возложен груз ответственности за целую планету. Он попытался объясниться, но быстро осознал свою неправоту. Зачем добавлять к ее заботам еще и свои?

Человек внимательно выслушал Эндера, но не согласился с тем, о чем тот просил его. Молчать? Никогда. Люди создают новый вирус, который может значительно изменить жизненный цикл пеквениньос. О, конечно. Человек ничего не скажет незрелым самцам и самкам. Но он может – и непременно это сделает – рассказать все остальным деревьям-отцам, растущим по всей Лузитании. Они имеют право знать, что происходит, а затем вместе они в случае чего решат, как поступать дальше.

До захода солнца каждому дереву в каждом лесу стало известно то, о чем сегодня узнал Человек; он подробно изложил им планы людей и свои соображения, насколько им следует доверять. Большинство отцов согласилось с ним: «Пока мы позволим людям продолжать свое дело. Но одновременно установим за ними пристальное наблюдение и будем готовиться к тому, что люди и пеквениньос пойдут друг на друга войной. Правда, будем надеяться, что до этого дело не дойдет. У нас нет надежды на победу, но, может быть, прежде, чем они перебьют нас, мы сумеем найти способ хотя бы некоторым из нас спастись».

Перед самым наступлением ночи они договорились с Королевой Улья, единственным нечеловеческим существом на Лузитании, располагающим продуктами высокой технологии. Завтра начнется строительство космического корабля, который вскоре должен будет покинуть Лузитанию.