Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

Глава первая

Ну надо же так по-дурному попасться! Правду говорят, жадность фраера сгубила… Интересно, кто сегодня дежурный опер? Если Максимыч, пиши пропало. Тот уже дважды грозился загнать его, Клеща, за Можай. И загонит ведь, за ним не заржавеет. И то сказать, по «малине» уже кто-то слух пустил, будто Клещ так долго на воле гуляет, потому что у него благодетель в уголовке появился. Пришлось даже одному портяночнику в глаз дать да подсказать, чтобы язык на привязи держал, а то, не ровен час, на перо напорется…

Это его-то, старого уркагана, кто-то вздумал подозревать в дружбе с мусорами? Клещу едва перевалило за тридцать, но уголовный опыт у него был солидный. Воровать он начал еще в беспризорниках, не раз попадался, направлялся в детколонию, убегал, его ловили, а он снова убегал. Никак не получалось у чекистов перековать его в сознательного гражданина — так и пошел по воровской дорожке. Правда, в начале тридцатых годов едва не загремел под фанфары за бандитский налет с трупами, но вышку впаяли только настоящему убийце. Он же, получив свой пятерик, когда откинулся, заказал себе соваться в мокрые дела. А потом вообще занялся «карманной тягой» и стал заметной фигурой среди блатных. И вот на тебе, такой конфуз приключился! А началось с того, что он в этот раз решил вечерком выйти к поезду Минск — Москва. Пассажиры, как обычно, выходили, заходили — какая-то мелкота, глазу не за что зацепиться. Как и почему прилепился он к парню, выскочившему из вагона и направившемуся в здание вокзала, Клещ не понял, видно интуиция сработала. Он решил, что парень бежит в станционный буфет, где сегодня, в канун первомайского праздника, завезли кое-какие подзабытые продукты. Но в здании вокзала Полосатый, как окрестил пассажира Клещ из-за футболки под пиджаком, зашел в отделение связи и начал что-то быстро писать на телеграфном бланке. Клещ сначала тоже взял чистый бланк, потом положил обратно и стал разглядывать образцы поздравительных открыток. Парень, закончив писать, поднял голову, равнодушно мазнул по Клещу взглядом и подошел к окошку. Клещ поплелся за ним, вспоминая, хватит ли у него мелочи хотя бы на одну открытку. «Поиздержался, однако», — хмыкнул он про себя, но тут же сделал стойку: Полосатый вытащил из внутреннего кармана симпатичный бумажник и приготовился расплачиваться. Телеграфистка уже взяла деньги, вернула сдачу, но вдруг решила что-то уточнить по обратному адресу отправителя. Тот, неловко сунув бумажник в карман пиджака, начал ей что-то объяснять. В это время станционный громкоговоритель женским голосом возвестил о том, что поезд Минск — Москва отправляется с первого пути. Полосатый, растерянно махнув рукой, стремглав вылетел на перрон и едва успел заскочить на подножку вагона, как поезд тронулся. Но дальше он поехал уже без гомонка, без того самого бумажника, из которого Клещ уже достал деньги и срочно подыскивал место, где от него избавиться.

Выбросив гомонок в укромном месте, Клещ решил побаловаться пивком в станционном буфете, где с ним и приключился упомянутый конфуз. А все из-за этой бойкой тетки, стоявшей перед ним в очереди. Она так нахально и открыто бросила бумажник в хозяйственную сумку, что устоять было трудно. Вместо того чтобы угомониться, Клещ, почуяв фарт, закусил удила — и, как говорится, «пожалуйте бриться». Сидевшие за столом в углу буфета станционные рабочие с виду так были увлечены пивом, что Клещ не принял их в расчет. А зря! Мужички оказались не только глазастыми и проворными, но еще и тяжелыми на руку. В итоге все закончилось клеткой в станционной мусарне и ожиданием дежурного опера. Клещ вздохнул, потрогал языком передние зубы и чуток приободрился — все зубы были на месте и даже не шатались. Скула ныла; так ведь на нем все заживает, как на собаке. Однако в следующий момент градус его настроения опустился ниже нулевой отметки — в коридоре послышался голос лейтенанта Швецова, того самого Максимыча, который не раз грозил карманнику заможайской стороной. Что-что, а «колоть» подозреваемых лейтенант умел…

Дальше действительно случилось именно то, чего и боялся Клещ. Максимыч надавил на него так, что через четверть часа Клещ чистосердечно поведал ему в деталях не только всю историю с «полосатым» пассажиром, но и обрисовал место, где он выбросил пустой бумажник. Посланный Максимычем сержант вскорости принес выброшенный бумажник, а заодно и списал текст телеграммы с данными «полосатого» отправителя. А еще через несколько минут Клещ писал «чистуху», то бишь чистосердечное признание, а сержант по указанию опера звонил сотрудникам милиции на следующей станции, дабы те нашли пострадавшего от умелых рук Клеща пассажира и обрадовали его по случаю завтрашнего праздника трудящихся всего мира.

Глава вторая

…Боль в голове усиливалась. Минут двадцать назад, еще на перроне, Николай почувствовал первый ощутимый укол в районе темечка и огорченно вздохнул — началось. Давняя контузия последнее время давала о себе знать все чаще. Но сегодня она объявилась в самый неподходящий момент, в поезде, за несколько часов до рассвета, возвещающего о наступлении всенародного праздника. Могла бы и подождать по случаю Первого мая.

С некоторых пор он невзлюбил ночные дежурства. Под конец ночных бдений стал чувствовать себя разбитым, кружилась голова, а уж если начинались головные боли, тут хоть святых выноси. Все чаще одолевали его мысли о нормированном рабочем дне, с положенным обедом и перекурами и чувством удовлетворения службой в конце рабочего дня. И надо же ему было поддаться на уговоры своего дядьки… Опять началась эта бесконечная, изматывающая круговерть оперативной работы и непреходящее чувство неудовлетворенности ее результатами.

Николай с легкой завистью поглядел на своего спутника, сержанта милиции, вполголоса беседующего с проводником. Экой ладный да подтянутый, как будто родился в шинели. И все у него впереди «в нашей юной прекрасной стране», только-только третий десяток разменял. А тут ты, старик, башкой маешься, за стенку держишься. Страшно сказать, в следующем году сорок пять стукнет.

Сержант тем временем, закончив перешептываться с проводником, обернулся к Николаю:

— Товарищ старший лейтенант, в четвертом купе едет похожий. Один в купе.

Согласно кивнув, Прохоров бодро шагнул за сержантом. Вглядываясь в номера купе, они дошли почти до середины вагона. Подойдя к двери, Николай сделал шаг назад, приложил палец к губам, показал на себя и покачал головой. Сержант понятливо кивнул.

Стучать пришлось дважды. После второго раза щелкнул замок, и сержант увидел за дверью среднего роста парня в брюках и в полосатой футболке. На вид он выглядел чуть старше его самого. Парень удивленно-непонимающе глядел на ночного гостя. Сержант, козырнув, представился:

— Сержант Меньшиков. Извините, гражданин, разрешите ваши документы?

— Пожалуйста, а что случилось? — парень в первое мгновение замешкался, потом отвернулся, взял с вешалки пиджак, что-то там поискал, переложил и снова повернулся к двери, держа в левой руке паспорт. В голосе пассажира ощущалось недоуменное напряжение, которое можно было понять — такой неожиданный поздний визит милиционера в поезде кого хочешь с толку собьет. Николай, равнодушно слушая со стороны их диалог — дело-то пустяковое, — смотрел себе под ноги. Сжав одному ему известным способом кулаки в карманах старого плаща, он пытался снять головную боль. Преисполненный важностью происходящего, сержант изучил паспорт и торжественным тоном спросил «полосатого» пассажира:

— Извините, гражданин, бумажник при вас?

— А где ж ему быть? — хлоп-хлоп по карманам, нету бумажника. — Ничего не понимаю…

— Разрешите, — сержант шагнул через порог.

Удовлетворенно вздохнув, Прохоров, тихо ступая, прошел в купе проводника. Пусть сержанту сполна достанется благодарность пассажира за хорошую новость, а воспоминания о советской милиции с этого момента всегда будут ассоциироваться у него с образом сержанта Меньшикова. Но что-то тем не менее зацепило сознание Николая, и это «что-то» даже пересилило головную боль. Присев в купе на место, которое услужливо освободил пожилой проводник, он попросил воды и в следующий момент понял, что привлекло его в пассажире — акцент. Едва ощутимый прибалтийский акцент. «Любопытно, — подумал Прохоров и тут же осадил себя. — Вот так, в поезде, ни с того ни с сего зайдет к тебе в купе милиционер поздно вечером да начнет сюрпризами одаривать, так ты не только с прибалтийским, но и с китайским акцентом заговоришь».

Сержант вернулся через несколько минут с довольным выражением лица. Попросив проводника побыть в коридоре, Николай закрыл дверь и предложил Меньшикову дословно передать состоявшийся разговор.

— Значит, зовут его Лещинский Леонид Иосифович, проживает в Минске по улице Опанского, дом сорок шесть, квартира два. Работает…

Николай перебил:

— Какая улица?

— Улица Опанского.

— Интересно… продолжай.

— Ну вот, значит, работает в облпотребсоюзе снабженцем. В Москву едет в командировку в Центросоюз, командировочное я проверил, все путем. Сначала растерялся, даже испугался, по-моему, а потом так обрадовался. Он ведь даже не заметил, как у него бумажник свистнули. Кстати, я забыл спросить, этого жулика поймали?

— Поймали-поймали. Как, ты сказал, его фамилия? — перебил Прохоров.

— Так… Лещинский, — сержант, похоже, обиделся на невнимательность сыщика.

— А какая фамилия отправителя была в телеграмме?

Меньшиков наморщил лоб, потом для верности достал бумажку:

— Владимиров.

На лице Прохорова появилось заинтересованное выражение.

— А ты его об этом не спрашивал? Ну, почему он другой фамилией подписался?

По паузе было видно, что сержант расстроился.

— Виноват, товарищ старший лейтенант, как-то из головы вылетело…

— Ладно, сержант, слушай сюда… — намеренно властный полушепот Прохорова заставил сержанта вытянуться во фрунт. — Сделаем так…

Теперь в купе Полосатого постучал проводник. Едва парень открыл дверь, как проводник, извинившись, указал на Прохорова:

— Вот товарищ поедет с вами до Москвы.

Николай поздоровался из-за спины проводника. Тот, повернувшись к сыщику, со всей любезностью зачастил:

— Располагайтесь, пожалуйста. Постель брать будете?

Прохоров отрицательно покачал головой.

— Чаю не желаете?

Прохоров заговорщицки взглянул на парня и слегка подмигнул:

— Чуть позже, товарищ проводник.

Понимающе кивнув, проводник закрыл дверь. Николай снял плащ, повесил.

— Ну, молодой человек, будем знакомы. Николай, — протянул он руку.

Парень ответил вялым рукопожатием:

— Леонид.

«Чем-то он расстроен или встревожен», — Прохоров сел напротив парня. Тот сидел одетый на заправленной постели и читал журнал «Огонек». Лицо его было полузакрыто обложкой с весело улыбающимся сталеваром, держащим в руках какую-то железяку. Прохоров когда-то знал, как она называется, но забыл. На столике перед пассажиром стоял стакан с недопитым чаем. Порывшись в карманах плаща, Прохоров достал свежий номер «Известий».

— В Москву едете? — задал он стандартный вопрос попутчика. Парень, не отрываясь от журнала, кивнул.

— По какой надобности, если не секрет?

— Я по линии потребсоюза, — коротко бросил пассажир.

«Ишь, какой неразговорчивый. Сейчас мы тебя растормошим», — задорно подумал Николай.

— Так мы с вами, почитай, коллеги. Я тоже по этой части раньше работал. А откудова будете? — он решил сыграть роль простоватого чиновника районного масштаба, полжизни проведшего в командировках и которого хлебом не корми, а дай поговорить обо всем и ни о чем конкретно.

— Из Минска, — парень отвечал нехотя, показывая, что не расположен к пустопорожней болтовне. Но Прохоров не отставал:

— Ой, хороший город. Я, когда в заготзерне работал несколько лет назад, был у вас там в командировке, — Прохоров почувствовал, как парень внутренне напрягся. — Вокзал-то будут расширять или как?

— Уже начали, — уверенно ответил попутчик.

— Стройка у вас большая намечалась, по всему видать. Это хорошо. Особливо в центре мне понравилось, ну там, площадь Ленина, Советская улица, другие. В кино нас водили, как он, этот кинотеатр-то, прозывается, запамятовал? «Червонная…» Как это?

В глазах у парня мелькнула еле заметная неуверенность, сменившаяся облегчением.

— А, «Червонная зорка». Хороший кинотеатр.

Прохоров решил немного отпустить и, подделываясь под белорусский говор, произнес:

— Во, точно, «Червонная зорка». А вы на какой улице проживаете?

— На Опанского.

«Сейчас еще раз проверим на вшивость», — подумал Николай.

— Где-то слыхал про такого… Этот Опанский вроде герой Гражданской войны?

— Да, кажется так.

«А этот парень начинает мне все меньше нравиться. Жителю улицы Опанского грех не знать, в честь кого она названа…» А Прохоров знал. В тридцать пятом году он в составе комиссии центрального аппарата Главного управления госбезопасности НКВД был с проверкой в Белорусском военном округе, которым тогда командовал Уборевич. Кто бы мог подумать, что всего через два года практически все руководство округа будет смещено со своих постов и арестовано. В Минске они пробыли три дня, в последний день им устроили экскурсию по городу, поэтому Николай так свободно оперировал некоторыми названиями. Правда, фамилию Опанского он знал по другой причине.

— Слушайте, а вы как насчет пива? — Прохоров решил сыграть еще один кон.

— Не знаю, я не большой любитель…

Но сыщик уже не слушал попутчика. Он еще до прихода в купе заказал проводнику пару бутылок «Жигулевского», желательно минского. Так что одна нога здесь, другая там — и на столике уже красовались две бутылки и два стакана.

Как ни величался Полосатый, но предложенный тост за Первомай и за товарища Сталина вынужден был поддержать. Первый выпили махом до дна, а вот когда принялись за второй, то Прохоров невинно спросил:

— Ну, как «Жигулевское»?

— Неплохое пиво, — чувствовалось, что парень был рад угощению.

— Действительно, отличное пиво. Странно: когда я был у вас в тридцать пятом, то «Жигулевского» не попробовал. «Баварское» пил, еще чего-то такое пользовал. Даже каким-то «Экспортным» нас потчевали, а вот «Жигулевского» не встречал.

— Ну, значит, просто не повезло, — сочувственно заметил парень.

— А может, не делали раньше-то?

— Ну как не делали? Делали давно, я его иногда раньше употреблял. Просто так у вас получилось. Зато сегодня попробовали.

— Значит, как говорится, исправил упущение, — сыщик улыбнулся. В разговоре возникла пауза. Парень допивал пиво, а Прохоров лихорадочно соображал, что делать в сложившейся ситуации. Приняв решение, он встал:

— Пойду еще спрошу, может, завалялась у проводников бутылка-другая.

Выйдя из купе, он нашел сержанта. Растолковав тому, что он должен сделать, попросил того повторить задание. Сержант доложил по форме: сойти на первой же станции, позвонить в Москву в Главное управление госбезопасности и пригласить к телефону капитана Свиридова, рассказать тому про Прохорова и попросить, чтобы его встретили, желательно люди от Николая Николаевича. Сержант должен передать приметы Прохорова и предупредить, что в руке у того будет газета «Известия». Ну а своим надобно сообщить, что задерживается старший лейтенант милиции Прохоров по причине проверки важной оперативной информации.

Вернувшись в купе, Николай огорченно развел руками и доложил, что пивом разжиться не удалось, все у всех закончилось, хотя он даже в соседний вагон бегал. Усевшись на свое место, он достал «Известия» и сделал вид, что внимательно читает фельетон. Как опытный опер, Прохоров понимал, что все его подозрения косвенные и не тянут на подключение к проверке сил и средств наружного наблюдения, или «Николая Николаевича», как часто контрразведчики между собой называли одно из подразделений второго, оперативного, отдела ГУГБ. Однако интуитивно он чувствовал, что с пассажиром надо было работать, и надеялся на поддержку Свиридова.

Фельетон в «Известиях» ему не понравился, и он отложил газету. Попутчик вежливо поинтересовался, нельзя ли ее посмотреть, предложив на обмен «Огонек». Николай, погруженный в свои мысли, полистал журнал и на последней странице наткнулся на кроссворд. «Вот то, что тебе нужно. Отвлекись и расслабься», — он достал из кармана ручку-самописку и, спросив разрешения Леонида, начал заполнять клеточки. Дело продвигалось быстро, пока он не дошел до вопроса: «Немецкий философ XVIII века». Убедившись в отсутствии собственных познаний в этой области, Прохоров проговорил вопрос вслух и безнадежно воззрился на соседа. Каково же было его удивление, когда тот, почти не раздумывая, произнес:

— Кант.

И повторил:

— Иммануил Кант.

Николай посчитал клеточки:

— Не подходит. Здесь слово из восьми букв.

Парень наморщил лоб, но потом пожал плечами. Поезд набирал ход. За окном купе промелькнула фигура сержанта, быстро шагающего к зданию станции. «Ну, надеюсь на тебя, сержант Меньшиков, не подведи… только бы Свиридов оказался на месте», — в голову опять гуртом полезли всякие мысли. Николай встряхнулся и снова углубился в кроссворд.

Глава третья

Вот и Белорусский вокзал. Именно он, скрывшись полтора года назад за последним вагоном поезда, увозившего Прохорова из Москвы, стал границей между той, прошлой, и нынешней жизнью Николая. Тогда он уезжал с ощущением, что жизнь закончилась, а вот что дальше? Мысли о будущем накатывали волнами и разбегались, как тараканы во все щели. О каком будущем могла идти речь? Уволенный из органов по состоянию здоровья, бывший старший лейтенант контрразведки не видел, ну никак не видел себя вне работы, которой отдал лучшие годы своей жизни. И надо же, как все развернулось… А все дядька его, областной милицейский начальник, уговоривший пойти в угро на «чугунку». И пошло-поехало, вот даже в Москву на Белорусский снова прикатил. А тут ничего за это время не изменилось. На здании вокзала портреты тех же вождей, те же лозунги. Хотя стоп! Лозунги-то те же, а вот кое-какие вожди новые. На ум пришло вычитанное где-то латинское выражение: «Sic transit gloria mundi» («Так проходит земная слава»). Не силен он был в иностранных языках, но это выражение запомнил крепко и часто вспоминал его, когда к месту, а когда и просто так. Сейчас оно вспомнилось как нельзя кстати. Прохоров взглянул на часы. Ну вот, Первомай-праздник уже несколько минут как вошел в Москву. Между прочим, могли бы и бодрой музыкой встретить. Впрочем, стоит ли будить трудовой народ столицы из-за его скромной персоны? — да и на перроне знакомая высокая фигура маячит, которой шумный прием совершенно противопоказан.

Из вагонов в объятия встречающих уже повалил народ. Попутчик взял чемодан, попрощался и пошел к выходу. Николай поспешил за ним, и на перрон они спустились друг за другом. Осторожный взгляд сыщика не выявил среди встречающих никого похожего на коллег, а высокий мужчина, на котором задержал свое внимание Николай, куда-то исчез. «Мартышка к старости слаба глазами стала», — выругал себя сыщик.

Принял, понимаешь, какого-то дылду за Свиридова. «Эх, сержант, сержант, такую песню испортил!» — от огорчения у Прохорова снова кольнуло в голове. Надо было как-то потянуть время.

— Вам в какой гостинице забронировали? — Николай ругнул себя за то, что вопрос пришел ему на ум так поздно.

— Я пока к знакомым, а потом посмотрим, может, у них и останусь, — спокойно ответил парень.

— Хорошо, когда друзья-знакомые в Москве есть, не надо о гостинице думать. А мне сейчас, как медному котелку… — Николай отчаянно сплюнул, и, надо сказать, получилось это у него весьма убедительно. Полосатый сочувственно вздохнул, развел руками и, еще раз попрощавшись, пошел с чемоданом по перрону.

И тут произошло то, что Николай видел в кинокартине «Чапаев», когда в самый критический момент психической атаки каппелевцев Василий Иванович на лихом коне врубился с красными конниками в стройные ряды белых офицеров, всех порубал и спас чапаевцев от разгрома. Точно так же, как в картине, из здания вокзала на перрон выскочил высокий мужчина в плаще и фуражке, в котором Прохоров тотчас узнал Свиридова. Не выпуская из виду пассажира, сыщик со страдальческой миной на лице побрел в сторону товарища. Замедлив шаг около Свиридова, Прохоров одними губами прошелестел:

— Вон тот, полосатый, — и указал на него взглядом. Тотчас Федор Ильич обернулся к молодому парню, следовавшему за ним, и повторил то же самое. Парень кивнул и заторопился за Лещинским.

Дожидаясь, пока преследуемый и преследователь уйдут с перрона, Прохоров глянул в сторону вагона. Пожилой проводник усердно протирал поручни. «Давай-давай, трудись, — по-доброму усмехнулся сыщик. — Товарищ Каганович, железный сталинский нарком, страсть как не любит грязь на паровозе и вагонах. Его подчиненные начальники в белых перчатках в вагон залезают, и не дай бог, если на них копоть окажется. Враз с поезда спишут. Ничего не поделаешь, железная дорога, она чистоты и порядка требует…»

Лещинский и его «провожатый» исчезли. Прохоров и Свиридов медленно дошли до конца вокзала, зашли за угол и только тут дали волю чувствам. Постояв какое-то время обнявшись, Федор Ильич ткнул Николая кулаком в плечо:

— Что же ты… уволился и как в воду канул?

— Так получилось, Федор Ильич, извини, — смущенно пробормотал Прохоров и посмотрел долгим взглядом в глаза товарища, в котором читалось: «Такое время, дружище, сам понимаешь…»

Глава четвертая

То, что Свиридов сам приехал на вокзал, стало для Николая приятным сюрпризом. И не потому, что его лично встречал начальник отделения Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Они ведь были давно дружны, по службе шли почти нога в ногу и очень уважали друг друга. Свиридов не раз и не два отмечал перед начальством оперативное чутье Прохорова. Но сегодня все-таки было утро Первого мая и (это Николай знал точно) все начальство было задействовано в праздничных мероприятиях. Хотя, с другой стороны, час ранний, и полчаса на серьезный разговор у них есть. Прохоров коротко обрисовал ситуацию. Свиридов молча выслушал товарища, неопределенно покрутил головой и вздохнул:

— Да… ладно, пошли в машину.

Отослав шофера прогуляться, он повернулся к Николаю:

— Ну, брат, хорошо я своих парней с собой взял, а то за «наружку», не ровен час, могли и шею намылить. Ну, посуди сам. Телеграмму его попросили отправить и подписать чужим именем. По-товарищески. Так?

— Так, — угрюмо ответил Прохоров, уловив, куда клонит капитан.

— Дальше. То, что он по Минску «тормозит»… ну, согласись, если бы профессионалы его готовили как разведчика, они бы с улицей промашки не дали. Так, нет? А для обывателя какая разница — революционер Опанский или известный белорусский чекист. Откуда ему знать, что он участвовал в игре с Савинковым? Я думаю, что многие, живущие на той улице, полагают, что Опанский — это революционер или герой Гражданской войны. Теперь пиво. Ну, может, парень просто не обратил внимания. Это нам с тобой известно, что Микоян в тридцать шестом году велел после всесоюзного конкурса повсеместно выпускать «Жигулевское» пиво. А для обывателя год туда, год сюда — непринципиально. Особенно если он не большой любитель этого дела.

Николай мрачно молчал.

— Опять же акцент. Ну, может, он когда-то в Прибалтике жил. Вот и подхватил, как хроническую болезнь, — Свиридов улыбнулся, пытаясь подсластить пилюлю старому другу. — Нас с тобой просто не поймут, если мы на основании таких твоих рассуждений «наружку» потребуем.

— Федор Ильич, дай команду, пусть срочно запросят в Минске кадры облпотребсоюза, — тихо, но решительно проговорил Прохоров.

— Ну ты даешь! Да если его готовили, то и легенду отработали так, что нам скажут: есть такой снабженец. И ростом и возрастом похожий. Да что я тебе рассказываю… слушай, может, просто нюх притупился у старого сыщика, а, Николай Николаевич? — Федор Ильич увидел, что товарищ нервно закрутил головой. — Ну, ладно, если ты так уверен, давай, пусть его милиция задержит да покрутит, а?

На лице Николая появилась ироническая ухмылка.

— Слушай, ну, может, ты еще что-нибудь интересное заметил? — с надеждой спросил Свиридов. — Вспомни.

Прохоров вздохнул:

— К сожалению, список, как говорится, исчерпывающий. Не было больше ничего существенного. Вот ты говоришь, что он того может не знать да этого. А парень-то он, между прочим, грамотный. Я кроссворд разгадывал, так он мне философа немецкого с лету выдал.

Свиридов прищурился:

— Философа?

— Ну, вопрос там был, как обычно, в кроссворде. Немецкий философ. А я, сам понимаешь, в них не тятю, не маму. А тот с ходу ответил — Кант.

— Как ты сказал? Кант?

— Ну да. Кант. Только не подошло, там букв больше.

— И он больше никого не назвал?

— Нет. Видно, только этого Канта и знает. Но я-то и Канта не знаю, — Николай невесело ухмыльнулся. — Я и подумал, раз про Канта знает, значит, и про Опанского должен знать.

— Погоди-погоди, — Свиридов явно чем-то заинтересовался. — Вот что. Ты подожди тут, я на минутку в одно место заскочу, а потом поедем ко мне на работу, там продолжим.

В кабинете Свиридова все было как прежде: мебель, пережившая не одного хозяина, видавший виды сейф, те же портреты Сталина и его верного ученика Ежова. Знакомые шторки книжного шкафа, за ними наверняка те же книги и брошюры. И тот же вид из окна. Далеко из него Россию видать и на запад, и на восток, а особенно, как в народе перешептываются, на север. Поэтому и старался простой люд обходить этот дом стороной, о чем отлично знали его обитатели. Хотя если посторонний человек, незнакомый с обстановкой в стране в последние годы, попал бы сюда, то ничегошеньки чиновного, страшного и ужасного он бы не увидел ни в кабинете, ни тем более в его хозяине. Наверное, так и должно быть. Это только разномастная контра да шпионы с вредителями должны трястись от страха в этом здании, а честному человеку здесь бояться нечего.

Глянув на Свиридова, наполняющего рюмки коньяком, Прохоров опять вспомнил кинокартину «Чапаев». Как там? «…Я чай пью — садись со мной чай пить!» Жалко, что это только у товарища Чапаева в кино так душевно все выходило. У нас нынче, товарищ Василий Иванович, малость все по-другому сложилось. Опять же, если капитана Свиридова взять, то его мало сегодняшняя жизнь переделала. Такое ощущение, что как был не от мира сего, таким и остался. Чувствуется, не перешел он в этом здании тот рубеж, за которым душа пустеет, а все остальные части тела становятся деталями флюгера, скрипуче крутящегося под непрекращающимися политическими штормами. Стоп, отставить! Ты ведь дал себе слово даже в разговоре с собой молчать на эту тему. А вон официантка чай и закуску из буфета несет.

Хозяин кабинета тем временем, внимательно пролистав какую-то книгу из своего шкафа, положил ее на стол. Затем долгим взглядом посмотрел на гостя:

— Ну, бери рюмку. За первомайский подарок в лице моего старого товарища Коли Прохорова! Твое здоровье.

Коньяк оказался как нельзя кстати. Только сейчас Николай почувствовал обволакивающую усталость и ватность в ногах.

— Ешь. Это же сколько мы не виделись?

— Ну, считай, — гость проглотил кусок и запил чаем. — Уволился я осенью тридцать шестого.

— И исчез — ни слуху ни духу. Весной прошлого года хотел тебя отыскать, потом… в общем, передумал, — Свиридов многозначительно глянул на гостя.

«Понятно, — подумал Прохоров, прихлебывая чай. — В прошлом годе об эту пору самый разгар подготовки к суду над маршалами, обстановка-то была небось приближенная к боевой».

— …А он, вишь, сам объявляется, хоть и без приглашения, — опрокинув рюмку, продолжил Свиридов в том же тоне. — Как ты на этого пассажира-то вышел?

— Ты знаешь, Федор Ильич, случайно. Короче, тут такая штука вышла. Я вчера на сутки ответственным заступил. К ночи получаем звонок от соседей: едет, мол, в вашу сторону мужичок. У него, пока он у них на станции телеграмму отбивал, какой-то местный хмырь бумажник спер. Они этого хмыря вскорости повязали, а поезд-то уже тю-тю. Вот и звонят: найдите, мол, терпилу да обрадуйте, что деньги нашлись. Фамилия его Владимиров. Это он телеграмму так подписал. Ну, я сначала этому сержанту поручил обрадовать пассажира. А потом думаю: молодой еще, прокачусь-ка с ним, да посмотрим-проверим, как проводники службу несут, нет ли каких лиц подозрительных в поезде на Москву. Первомай все-таки на носу. Нашли мы терпилу, парень как парень, сержант с ним побеседовал и доложился мне. Все вроде в порядке, только у пассажира этого фамилия другая. Лещинский. И так мне стало интересно, когда я сперва акцент услышал, потом про разные фамилии узнал, что решил я подселиться к нему — вроде до Москвы еду. Разговорил мало-помалу, и возникли у меня сомнения, о которых я тебе доложил. Велел сержанту выйти и тебе позвонить. Ну и моих начальников тоже наказал предупредить. Вот, собственно, и вся история. Ты уж извини, что побеспокоил в такой день…

— Да погоди ты извиняться. Тут любопытная штука вытанцовывается. Видишь книгу? — Свиридов взял со стола ту самую книгу, что достал из шкафа. — Я сейчас специально посмотрел. Ты знаешь, где этот Кант жил?

— Да я же говорю, первый раз про него слышу, а ты — «где жил».

— А жил он и трудился в Кенигсберге, — почти торжественно провозгласил хозяин кабинета.

— Ну, про этот-то город я слыхал. Кенигсберг… Кенигсберг… Там еще шпионский центр немцы организовали, против нас работает.

— Вот! Совершенно верно, «Абверштелле Кенигсберг». Тебе это ни о чем не говорит?

— Пока нет, — Прохоров с удивлением поглядел на Федора Ильича.

В этот момент на столе Свиридова зазвонил телефон. Выслушав звонившего, капитан коротко, но внушительно приказал:

— Ждать и глаз не спускать. Сниматься только по моей команде.

Положив трубку, он повернулся к Прохорову:

— Этот пассажир-то сидит в адресе, не вылазит.

— Спит, наверное. Так при чем тут Кенигсберг?

— А при том. У нас тут как-то на курсах профессор выступал и рассказывал случай, как раскололи одного убийцу. Ему просто произносили слова, а он, не думая, должен был быстро говорить любое слово, которое в этот момент придет ему в голову. Я точно сейчас не помню, но примерно следующее. Спрашивают: Дорога. Отвечает: шоссе. Область. Отвечает: Московская. Райцентр: Подлипки. Улица. Отвечает: Кирова. Лопата. Отвечает: сад. Яма. Отвечает: забор. Вот следователь ему и говорит: «Вы убили подельника в Подлипках, на улице Кирова и зарыли в саду под забором». Тот тут же раскололся.

— Федор Ильич, — Прохоров сокрушенно вздохнул. — Меня, видать, точно надо в тираж списывать. Не пойму я, о чем ты?

— Да о том, что этот пассажир других немецких философов, ну там Фейербаха, Гегеля, не знает, а Канта знает. А почему? А потому, что был в Кенигсберге в шпионской школе и слышал, что в этом городе жил Кант.

— Да ну? — Николай с веселым изумлением посмотрел на товарища. — Всяких фантазеров видал, сам такой, но такого, как ты…

Опять зазвонил телефон. Свиридов снял трубку и почти сразу выдохнул:

— Заходи.

Николай снова ничего не понял, но интуитивно почувствовал возникающее в кабинете напряжение. Вошел молодой парень в форме сержанта госбезопасности:

— Товарищ капитан, в Минске нашли заместителя начальника отдела кадров облпотребсоюза. Он подтвердил, что у них работает снабженцем Лещинский Леонид Иосифович. Кадровика нашли дома, поэтому он говорил по памяти. Сказал, что лет этому снабженцу около двадцати пяти.

Прохоров почувствовал, как мерзкая боль медленно поползла наверх из глубины организма. «Все, пора бросать работу и, к едрене матери, на пенсию. Ну, ладно, сам-то придурок, но зачем занятых людей от работы отрывать». Николай виновато поднял голову, искоса посмотрел на Свиридова. Лучше бы не смотрел. Тот, невидяще глядя в затертую поверхность стола, медленно покачивал головой, беззвучно шевеля губами, и, очевидно, ругал Прохорова последними словами.

— Тут, правда, закавыка одна имеется, — выждав паузу, солидно добавил сержант. — Этот кадровик сказал, что Лещинского на днях послали в командировку в Москву, но через несколько часов сняли с поезда с приступом аппендицита. Сейчас он в Минске в больнице, после операции отлеживается.

— Это все? — чувствовалось, что Свиридов едва сдерживает себя.

— Так точно, товарищ капитан.

— Спасибо, свободен.

Сержант вышел. Свиридов поднялся, подошел к Николаю, обнял товарища. Чувства, переполнявшие обоих, куда-то схлынули — глядя друг на друга, они молчали.

— И когда это ты успел команду по Минску дать? — спросил Прохоров первое, что пришло на ум.

— А пока ты в машине сидел, я к уполномоченному на вокзал заскочил, оттуда и позвонил в управление.

— Ну что, пора «наружку» заряжать? — азарт Николая уже перехлестывал через край.

Свиридов, нервно потирая руки, прошелся по кабинету:

— Отставить, товарищ старший лейтенант.

— Не понял? А как же…

— Погоди, Николай Николаевич. В другой день мы бы с тобой приняли любое выгодное нам оперативное решение. Но сегодня, сам понимаешь, не тот случай. А может, он приехал с целью теракта, а мы тут антимонию с уксусом будем разводить? Именно так будет с нами начальство разговаривать.

Прохоров понимал, что Федор Ильич был гораздо более искушен в нынешних делах конторы и лучше знал, как надо действовать в сложившейся ситуации. Да и то сказать, рисковать в таком положении себе дороже. Свиридов тем временем уже куда-то звонил — вызывал машину.

— Значит, так. Сейчас едешь к моим бойцам и возьмешь их под свою команду. Молодые еще, необстрелянные. Дождешься выхода его из адреса и возьмешь где-нибудь в укромном месте по-тихому. А дальше будет видно…

— Слушай, ты мне дай какой-нет мандат, а то они еще пошлют меня подальше.

— Ну, леший, совсем забыл. С тобой только свяжись… Сейчас, — Свиридов что-то написал на листке бумаги, потом посмотрел на Николая: — Вот. Я тебя посылаю задержать его под прикрытием сотрудника угрозыска, так что никаких проблем быть не должно. Действуй.

Глава пятая

Завершение сюжета с пассажиром из Минска сложилось так стремительно, что тертый калач Прохоров как-то даже вспотел с непривычки. Он едва успел продемонстрировать сотрудникам Свиридова свои полномочия, как Полосатый вышел из дому и куда-то потрясся. Как и уговаривались, молодые чекисты потопали следом, а Прохоров потихоньку за ними, соображая, в каком месте будет удачнее задержать гостя столицы. Что уж там произошло, каким образом сотрудники Свиридова вели наблюдение, но только гость их, по всей видимости, заметил. Хотя отдельные участники демонстрации уже начинали подтягиваться к условленным местам, но все-таки народу на улицах было негусто, а ребятам явно недоставало сыщицкой практики, которую постигают только на улице в реальной оперативной обстановке. Пройдя квартал, Лещинский вдруг нырнул куда-то во двор и выскочил на соседнюю улицу. Благо Прохоров подстраховал молодежь и догнал его, но тот, словно ему пятки скипидаром намазали, поспешил к трамвайной остановке. Николай и здесь оказался на высоте, остановив попутную машину. Но когда гость столицы почти на ходу выскочил из трамвая на следующей улице, сыщик понял, что, как говорил Ильич в октябре семнадцатого, «промедление смерти подобно». В очередном проходном дворе Николай, почти нагнав минчанина, крикнул: «Стойте, гражданин, уголовный розыск». Однако тот не отреагировал на требование милиционера и даже, как показалось преследователю, полез за чем-то в карман. Скорее, Прохорову это просто померещилось с недосыпу, но он решил заканчивать игру в догонялки. Смешается где-нибудь с демонстрантами — и ищи ветра в поле. Последовало: «Стой, стрелять буду!» — а после того как тот не подчинился, прозвучал выстрел. Стрелять Николай умел, поэтому попал, куда целил — в ногу.

Задержанный находился в приемном покое больницы, где ему только что сделали перевязку, благо пуля попала в ногу, не задев кость. Парни-чекисты, которых Прохоров известил о своем местонахождении через Свиридова, стояли перед Николаем Николаевичем, виновато потупив глаза. Хотя винить их, по сути дела, было не за что, ситуация даже для профессионалов-наружников была непростой. Без очков видно, что опыта у них в таких делах шиш да маленько. Хорошо, что все так обернулось. Приказав чекистам вывести персонал и никого не пускать во время разговора, Прохоров вошел в комнату, где находился раненый.

Попутчик его лежал с закрытыми глазами, однако, едва за сыщиком захлопнулась дверь, веки его дрогнули, а в следующий момент широко открылись полные удивления глаза. «Ну что же, гражданин хороший, сейчас мы будем брать быка за рога», — подумал Николай.

— Не удивляйтесь, гражданин Лещинский… или Владимиров? Это действительно я. Мы наблюдаем за вами давно, но время вышло, поэтому гоняться за вами не счел больше нужным. Я же вас предупреждал, что надо остановиться. Тогда бы и нога осталась целой, а то лечи вас сейчас, деньги народные расходуй. И вот чтобы эти самые деньги зря на ветер не бросать, вы сейчас назовете мне ваше настоящее имя, фамилию, цель приезда и так далее. Пока самое основное, поскольку эта встреча у нас непоследняя. Ну, я слушаю.

Раненый, устремив взгляд в потолок, молчал.

— Так. Значит, не поняли меня. Объясняю популярно, — продолжил Прохоров голосом доброго сказочника. — Вы, часом, не забыли, какой сегодня праздник? Уверен, помните. И вот в этот светлый для советского народа праздник приезжает в Москву странный гражданин. По паспорту у него одна фамилия, телеграмму подписывает другой, но все они ненастоящие. Ошиблись ваши начальники в шпионской школе в Кенигсберге. Настоящий-то снабженец — Лещинский — остался в Минске, раздумал ехать в командировку. Зачем же приехал в Москву этот странный гражданин? Очень просто. Чтобы в день всенародного праздника совершить теракт в отношении товарища Сталина и других руководителей Советского государства.

— Что вы такое сочиняете! — у раненого неожиданно прорезался голос.

— Да мало ли что я могу сочинять. Главное, что прокурор завтра скажет. А скажет он то же самое, поскольку мы ему представим фактические материалы по немецкому шпиону Лещинскому. Да еще добавит, что за подготовку покушения на вождей светит вам высшая мера нашего пролетарского негодования. Улавливаете, сколько вам жить осталось?

Взгляд парня беспорядочно заерзал по стенам и потолку. «Кажись, готов, пора переходить на ты», — определил сыщик.

— А не будешь молчать, расскажешь нам, кто ты есть на самом деле да зачем приехал сюда, так, может, мы тебе и поверим. Мне вот почему-то кажется, что приехал ты сюда с кем-то повидаться, контакты установить. Какой же это теракт? Ну, ввели человека в заблуждение, насулили невесть чего, вот он и согласился. Может, жизнь у него сложилась так, что и отказаться нельзя было.

Это была одна из старых заготовок Прохорова, но неведомо ему было, как близко он подошел к сути вопроса. Парень устало выдохнул:

— Что вам нужно?

— В твоих интересах рассказать все без утайки, но я понимаю твое состояние, поэтому назови мне сначала свою настоящую фамилию, имя, отчество. Кто тебя сюда послал, цель приезда? И кто такой Львов, которому ты дал телеграмму в Москву «до востребования»?

— Кто такой Львов, не знаю. Он на меня сам в Москве должен выйти. А фамилия… Риммер. Ян Карлович Риммер.

Поговорив с раненым несколько минут и получив первоначальную информацию, Прохоров поручил чекистам определить его в больницу и взять под охрану. Сам он поехал назад, на Лубянку, докладываться Свиридову, который был ответственным по отделу и находился на рабочем месте. Улицы уже наполнились народом. Флаги, транспаранты, песни под гармошку — все это создавало праздничное настроение, которое у Николая умножалось удачей с Полосатым. В какой-то момент ему просто захотелось выйти из машины, слиться с толпой и вместе со всеми дружно зашагать на Красную площадь, по которой сейчас первыми готовились пройти войска Московского гарнизона. Но дело — прежде всего, и Прохоров внутренне приказал себе подтянуться: «Ишь, рассупонился, душа петухом поет. Отставить. Это народ должен радоваться, а наша работа как раз заключается в том, чтобы никто, никакая вражина не могла омрачить эту радость». Не знал Николай Николаевич хрестоматийную историю о том, как после назначения начальником третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии генерал-лейтенант Бенкендорф, потомственный военный, прошедший все наполеоновские войны, попросил Николая Первого дать ему инструкцию. Царь в ответ протянул ему платок со словами:

— Вот тебе инструкция. Чем больше слез утрешь этим платком, тем лучше.

А бывший контрразведчик Прохоров готов был без колебаний отдать жизнь за то, чтобы народ советский плакал только от счастья. Зато те, кто тормозит великое дело строительства коммунизма, причиняет народу страдания и беды, подлежат беспощадному суду этого самого народа. И он, Прохоров Николай, будет биться с ними не на жизнь, а на смерть, до полной победы… Идеалист, однако. Правда, таких идеалистов было тогда полстраны, ведь люди всегда стремились к свободе, равенству, братству — этим великим, но достижимым ли вершинам человеческого общежития. И в какую цену обходился и обходится для человечества путь к этим вершинам…

Свиридов с нетерпением ждал товарища у себя в кабинете. По его лицу было видно, как он хочет подтверждения их с Николаем догадок. Обычно сдержанный, в этот раз он подгонял Прохорова, прерывал его для уточнения каких-то моментов, эмоционально реагировал на некоторые детали.

— Короче, не Лещинский он, а Риммер. Немец, что ли?

— По отцу, мать русская. Отец был царским таможенником, после революции осел в Кенигсберге.

— А зачем эти игрушки с разными именами?

— По его словам, когда он приехал из Литвы в Минск, на вокзале должен был через связного получить документы на Владимирова. Но у тех что-то не получилось, — может, снабженец по фамилии Владимиров в запой ушел, или выгнали, только все документы передали на Лещинского, который, по их данным, был жив-здоров. Мол, поезжай с этим паспортом, а в Москве тот, к кому едешь, другой паспорт выправит. Но изначально его проинструктировали, что телеграмму в Москву он должен был подписать Владимировым. Какая разница, кем подписывать, все равно на телеграфе документы не спрашивают. Вот почему он с Опанским тормозил — он про эту улицу только из паспорта узнал. А вообще, по Минску его действительно подготовили.

— Однако фартовый вы мужчина, товарищ Прохоров, — Свиридов налил Николаю коньяку, пододвинул тарелку с заранее заказанными бутербродами.

— Давай-ка выпей за свой фарт.

— А себе?

— Извини, служба. Сам понимаешь, ответственный. Я свое попозже возьму, в двойном размере.

Сыщик выпил коньяк, пожевал хлеба с колбасой:

— Ну, спасибо тебе, Федор Ильич. Отогрелся слегка, пора и честь знать. Жалко возвращаться, я чую, дело длинное может завязаться. Теперь уж вы сами тут этот клубок разматывайте.

— С кем разматывать? — в словах Свиридова послышалась неприкрытая горечь. — У меня сейчас в отделении полтора человека активных штыков. Да ты их видел, совсем еще зеленые ребята.

Помолчав, он продолжил:

— Тут у меня мыслишка одна появилась. Думаю, раз он с тобой на контакт пошел, рано тебя отпускать. Да и рапорт тебе надо завтра написать о своем героическом поведении. Ты вот что: иди-ка сейчас в нашу гостиницу, мы тебя устроим. Отдохнешь, а вечером что-нибудь сообразим. Хотя я же сегодня до утра… Ну, не сегодня, так завтра все равно посидим.

Прохоров почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. «Ну, Федор, ну, спасибо. Нет, ничего не изменилось, также понимаем друг друга с полуслова».

На столе зазвонил телефон, Свиридов взял трубку, послушал, сказал: «Есть», — и засобирался. Николай тоже встал:

— Что-то случилось?

— Не знаю. Начальство к себе требует. Да, чуть не забыл, — Свиридов набрал номер телефона. — Иван, зайди.

— Может, наверху уже прослышали?

— Вряд ли, я доложу попозже, сейчас начальство занято. Да и режим секретности надо соблюдать, дело, я полагаю, нешуточное.

В дверь постучали, вошел молодой чекист в форме сержанта госбезопасности.

— Иван, я срочно к начальству. Позвони в гостиницу, устрой товарища Прохорова.

— Слушаюсь, товарищ капитан, — деловито ответил сержант и повернулся к Прохорову: — Пойдемте со мной.

Прохоров сделал шаг за ним, но Свиридов остановил товарища:

— Подожди, Бог троицу любит. Слушай, а чего тебе капитана милиции не дали, положено ведь?

— Должности у них пока капитанские заняты. Как освободятся, так обещали сразу присвоить. А на бумажную работу я сам не захотел.

— Понятно, ты опять в своем репертуаре. А то давай походатайствуем.

— Спасибо, пока не надо. Вдруг дадут капитана, а я не справлюсь.

Свиридов рассмеялся и налил другу еще рюмку. Тот, поблагодарив глазами, выпил, поставил рюмку на столик и вышел за сержантом. Свиридов подошел к столу, убрал коньяк и рюмки. Вернувшись, он выдвинул ящик стола, достал оттуда фотографию — на ней улыбалась молодая женщина с девочкой. Внимательно взглянув на фото и что-то сказав самому себе, он положил фотокарточку обратно, закрыл ящик и вышел из кабинета.

Глава шестая

«…Чтобы ярче заблистали наши лозунги побед, чтобы руку поднял Сталин, посылая нам привет. Кипучая, могучая, никем не победимая…» — черная тарелка репродуктора уже полдня без устали аккомпанировала Первомаю бодрыми маршами и вдохновенной советской песней. В скромно обставленной комнате коммунальной квартиры в центре Москвы ее обитатель, глава семьи Николай Филимонович Глебов, играя сам с собой в шахматы, начал за белых итальянскую партию. Обычно в одиночестве он предпочитал разбирать шахматные шедевры Эйве и Ласкера, Капабланки и Ботвинника или решать двух-трехходовки, но сегодня у него было мало времени, да и атмосфера всеобщего ликования не располагала к неторопливой игре ума. Поэтому он решил сгонять сам с собою «блиц». Первые шесть ходов в итальянской партии он всегда делал молниеносно, а вот на седьмом, за белых, задумывался, какое продолжение избрать в очередной раз. Та же ситуация повторилась и сейчас. Но сегодня он не успел принять решение. Где-то хлопнула входная дверь, в коридоре послышались шаги. В следующую секунду постучали уже в комнату Глебова. «Вот и ребята пришли», — обрадовался он и крикнул, стараясь перекричать репродуктор:

— Входите, открыто!

Первой за порог скромно вступила невысокая девушка лет двадцати, в простеньком демисезонном пальто и косынке. Активно подталкивая ее в спину, в комнату ввалился сын Николая Филимоновича Михаил, инженер одного из московских заводов, месяц назад отпраздновавший двадцатипятилетие. Новый плащ несколько скрадывал его рослую спортивную фигуру.

— Привет, батя.

— Здоровы бывали, молодежь.

— Здравствуйте, Николай Филимонович, — последовало персональное приветствие от подруги сына.

— Здравствуй, красавица, проходи, — он подошел к девушке. — Давай пальтишко.

В раскрытую дверь ворвались праздничные кухонные запахи. Отец, определив пальто на вешалку и потянув носом, показал девушке большой палец.

— Анюта, здравствуй, милая, — в дверях появилась Мария Власовна, маленькая стройная женщина средних лет. — Поможешь мне немножко? Я вам уже почти все приготовила. Коля, достань, пожалуйста, доску.

Глебов-старший вынул из буфета доску под пирог, передал супруге, и женщины ушли на кухню.

— Ну как старая гвардия на параде прошла? Ваши все собрались? — Михаил подошел к репродуктору, убавил громкость до минимума, затем подошел к окну.

— Борозды не испортили. Вот только погодка подкачала. Как зарядило моросить с утра, так и не унимается. А народ пришел. Все, кто живой и здоровый, пришли. Из списка только Васильича не было, захворал. Ну а про Игнатова ты сам вчера слышал.

— Жалко, дядю Павла, под самый праздник…

— Там, на небесах, наши праздники не считаются. Призывают строго по расписанию.

Мужчины замолчали. Вот уже не один год вместе с войсками на военном параде проходила «коробка» бывших красногвардейцев. За несколько недель до парада ветераны собирались по вечерам в условленном месте, надевали старые пальто и телогрейки, получали трехлинейки с заклепанным затвором и отрабатывали условное прохождение перед Мавзолеем. И к каждому параду их группа становилась на одного-двух бойцов меньше. Вот и нынешний Первомай тридцать восьмого года не стал исключением.

Николай Филимонович прервал молчание:

— Может, помянем Павла Сергеевича? — и, не дожидаясь ответа, подошел к буфету, достал оттуда графин с водкой. В этот момент в коридоре послышались шаги. Отец проворно сунул графин обратно. Но шаги минули дверь Глебовых.

— Ладно, — махнул он рукой. — Пирог принесут, вот и помянем. А пока, может, партийку сгоняем? Я тут начал, давай продолжай за белых.

Михаил, подойдя к столу и взглянув на позицию, сделал ход.

— Ага, а вот в предпоследнем выпуске «Шахматы в СССР», — отец кивнул на стопку еженедельников на столе, — пишут, что здесь надежнее пойти слоном на d2. Тогда мы вот таким путем вас побеспокоим…

Игроки сделали несколько быстрых ходов.

— Ты знаешь, Миша, давно хочу тебе сказать. Нравится мне твоя Анюта. Скромная, без ненужного форсу. И в вашей компании веселая, и к нам, старикам, подход имеет. Только вот какая-то очень правильная иногда бывает… чересчур. Как-то даже не по себе становится. Мы однажды разговорились тут, тебя ожидаючи. Арестовали у них на работе одного. Так вот, слово за слово, она так распалилась — стрелять, говорит, таких без суда и следствия. А меня черт за язык дернул сказать, что, может, не стоит вот так сразу, с плеча-то рубить. Ну, типа во всяком таком деле разбираться надо. И она так разошлась-распалилась, что «либералистом» меня обозвала. Правда, потом успокоилась. Отходчивая. Да… Откуда у нее такая непримиримость? — отец изобразил растопыренными пальцами, как он понимает ее состояние.

— Я же тебе говорил: отца с матерью у нее в гражданскую белые замучили, росла с теткой. Жизнь, сам понимаешь, была несладкая.

— Да все я понимаю, только… пора и вам уже понимать, что не на все вопросы в жизни имеются прямые ответы.

— Хм-м… а может, в наше время это не так уж и плохо? Вон вокруг врагов-то сколько развелось. Думаю, сейчас партийной линии крепко держаться надо. Кстати, вот она — комсомолка, а прочней другого партийца будет.

— Здрасте вам. Яйца курицу учить будут. Я ж не об том…

В коридоре послышались шаги, и в комнату со словами: «Пирог уже на подходе», — вошла Мария Власовна, а следом за ней — Анюта.

Хозяин явно обрадовался их появлению, получив возможность уйти от продолжения дискуссии с сыном. Широким мужским жестом он предложил выпить за то, чтобы пирог удался, но сразу же нарвался на строгое замечание супруги. Строгость Марии Власовны была объяснима. Совсем скоро они с мужем должны были ехать к друзьям, чтобы вместе отпраздновать День международной солидарности трудящихся.

Возникшую было неловкость разрушил стук в дверь. Соседка по квартире, жена комбрига Ласточкина, попросила разрешения оставить ключи от комнаты для супруга, задержавшегося в наркомате. Слегка обиженный, старший Глебов сразу переключил внимание на соседку, предложив дождаться пирога и отметить с ними Первомай. Тем более что ее муж, комбриг, совсем недавно вернулся… на этом месте знающие люди делали паузу, поднимали палец вверх и многозначительно произносили «оттуда».

Все понимали, что «оттуда» означало — из Испании, где шла гражданская война. Началась она в июле 1936 года, а 3 августа того же года в Москве на Красной площади состоялся 120-тысячный митинг-демонстрация солидарности с антифашистской борьбой народа Испании. Глебов-старший участвовал в этом митинге и до сих пор помнил тот энтузиазм, с которым толпа по слогам скандировала: «Фран-ко до-лой! Фран-ко до-лой!» Так что, когда «Известия» опубликовали телеграмму товарища Сталина председателю ЦК Компартии Испании Хосе Диасу, в которой говорилось: «Трудящиеся Советского Союза… отдают себе отчет, что освобождение Испании от ига фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества», это не было политической гиперболой. Митинги солидарности с испанским народом прокатились по всей стране, трудящиеся делали отчисления из зарплаты в фонд республиканской Испании. Во многих домах одну из стен украшала карта Испании, на которой флажками отмечался ход военных действий. Висела такая и у Глебовых. А с конца лета 1936-го в Испанию потянулись партиями и поодиночке наши военные. Советское руководство не желало афишировать участие своих граждан в конфликте, поэтому переезд и участие в боях осуществлялись под покровом строжайшей тайны. Одним из таких военных советников был и комбриг Ласточкин. Впрочем, в Испании его звали «камарада Альварес». А всего каких-то два месяца назад страна наградила его орденом Боевого Красного Знамени.

Николаю Филимоновичу страсть как хотелось обмыть награду с героем-соседом, но тот по возвращении из боевой командировки стал каким-то нелюдимым, домой приходил поздно, так что случая до сих пор не представлялось. А тут и Екатерина Марковна, жена комбрига, по простоте душевной, как-то шепнула на кухне Марии Власовне, что у Ивана Терентьевича арестовали лучшего друга. Поняв ситуацию, Глебов-старший решил инициативу не проявлять, а просто дождаться подходящего момента.

Тем временем в комнату принесли пирог и торжественно водрузили на стол. Не менее торжественно отец определил на стол и заветный графинчик. Глебовы, Анюта и соседка чинно уселись за стол, Мария Власовна взяла в руки нож.

— Конечно, надо бы пирог еще подержать, чтобы дошел, но время поджимает. К друзьям приглашены, — она положила гостье первый кусок.

— А вы как собираетесь ехать? — спросила Екатерина Марковна.

— Автобусом.

— Я почему спрашиваю: за мной сейчас машина придет. Так мы поедем с вами, куда вам надо. А молодежь, значит, остается?

— Да, к ним сюда скоро друзья пожалуют. Это же я все для них наготовила.

Предложение персональной машины пришлось хозяевам весьма кстати. Присутствующие успели под пирог выпить еще по рюмке, пока за Екатериной Марковной пришел водитель. На ходу отдав последние распоряжения, родители отбыли в гости.

В комнате вдруг повисла неожиданная, непривычная для коммуналки тишина. В первую минуту молодые люди даже почувствовали себя не в своей тарелке. Так сложилось, что за время их знакомства они нечасто вот так оставались наедине: бытовые условия не позволяли. Да и опыта, как вести себя в таких ситуациях, у Михаила было мало. Но юноша должен был сделать первый шаг. Естественное волнение, излишняя суетливость, пуговицы на платье не расстегиваются… Благо подруга целомудренно остудила его горячность, предложив отвернуться, после чего разделась сама и устроилась на его постели. Михаил, не глядя в ее сторону, торопливо освободился от одежды, оставшись в длинных черных сатиновых трусах.

Она лежала, крепко закрыв глаза и натянув одеяло до подбородка. Обнаженное плечо ее было уже на расстоянии вытянутой руки от парня, когда тишину разорвал дверной звонок. Звонили Глебовым. «Ну что за дела! Опять отец что-то забыл», — досадливо поморщился младший Глебов. Наказав подруге оставаться в постели, он, лихорадочно путаясь в штанинах, натянул брюки и, застегиваясь на ходу, поспешил в коридор. Однако вместо отца за дверью оказалась веселая компания молодежи во главе с его старым другом Сергеем Рублевым. Дружба эта, начавшись со школьной скамьи, продолжилась в институте, куда обоим удалось поступить, правда на разные факультеты. После третьего курса Сергей перевелся на заочное: надо было помогать семье. Он ушел на завод, куда по окончании института в проектно-конструкторское бюро распределили и Михаила. Сергей к этому времени уже работал мастером автоцеха.

Компания удивленно глядела из-за двери на новую рубашку Михаила, торчащую из-под ремня. Верхняя пуговица рубашки была застегнута на вторую петлю.

— Мишок, ты извини, мы тут прикинули и решили: а чего еще час терять попусту? Примешь?

Михаил сделал неопределенный жест рукой, который в другой ситуации можно было бы понять по-разному, но сегодня ребята истолковали его однозначно и, ведомые Сергеем, стали протискиваться внутрь. Девушка, которая проходила последней, громко поздравила Глебова с праздником и вручила ему букетик цветов. Дополнением к цветам оказался смачный поцелуй в щеку, вероятно по поручению всей компании. Так сказать, изящное извинение за срыв предварительной договоренности и ранний приход.

Глава седьмая

В гостиной своего особняка в Хлебном переулке военный атташе посольства Германии в СССР генерал Эрих Кламрот принимал важного чиновника из Берлина Вильгельма Земмельсдорфа. Используя расхожий газетный штамп, можно было сказать, что «общение проходило в теплой, дружеской обстановке». И хозяин, и гость давно знали друг друга. В свое время, взбираясь параллельно по ступеням военной карьеры, они не стали друзьями, но давнее знакомство позволяло им общаться без чиновного официоза. Правда, Кламрот постоянно чувствовал, что Земмельсдорф всегда знает чуть больше и смотрит в этой жизни чуть дальше. Генерал объяснял это для себя связями приятеля в высоких партийных кругах, хотя тот совсем не выглядел ортодоксальным национал-социалистом. Раньше они довольно часто встречались на совещаниях, военных учениях как коллеги, поскольку Земмельсдорф служил представителем рейхсвера в одной из скандинавских стран. Однако во второй половине тридцатых, когда он неожиданно оказался в кресле руководящего чиновника зарубежной организации национал-социалистической партии при Имперском министерстве иностранных дел и ему было присвоено звание бригаденфюрера СС — что соответствовало армейскому генерал-майору, — между ними наметилась некоторая дистанция. Генерал Кламрот координировал и направлял работу по добыванию подчиненными сотрудниками атташата информации военного характера по Советскому Союзу, говоря профессиональным языком, был резидентом абвера в Москве. Получалось, что по партийной линии Земмельсдорф имел право контроля за службой, возглавляемой приятелем, формально не касаясь вопросов разведки. Но внешне их отношения, казалось, не претерпели особых изменений.

С утра оба генерала присутствовали на военном параде и демонстрации трудящихся на Красной площади, потом хозяин провез гостя на машине, показав ему Москву, в которую тот пожаловал впервые. В глубине души он был польщен, что гость предпочел наблюдать военный парад в его обществе, оставив сопровождающего его посольского партайгеноссе в группе других приглашенных сотрудников посольства. Несмотря на то что Земмельсдорф был в штатском, военная выправка выдавала его с головой. Кламрот не преминул обратить на это внимание, полагая, что сделал комплимент, но бригаденфюрер лишь криво улыбнулся. И вот от этой гримасы на генерала повеяло вполне ощутимым холодком. Ему подумалось, что правы были его берлинские друзья, которые говорили: Гитлер мало-помалу убирает из МИДа кадровых дипломатов, заменяя их своими людьми. И не только из МИДа. Эти люди должны были забыть своих прежних друзей, старые привязанности, фронду молодых лет. Теперь они принадлежали фюреру, и только ему.

Изрядно подустав и чуточку промокнув, они оба наслаждались уютом теплой гостиной генеральского особняка, намереваясь согреться русским национальным напитком.

— По-моему, единственное, что русские могут делать хорошо, — это их водка. Предлагаю тост за наш праздник, — берлинский гость, чокнувшись с Кламротом, отпил глоток из крохотной рюмки, с веселой иронией наблюдая, как хозяин лихо опрокидывает в рот жгучую жидкость. — Однако, Эрих, вы так по-русски это делаете, что мне становится не по себе.

— Посмотрел бы я на вас, Вилли, проживи вы в России столько, сколько я.

Оба замолчали, дожидаясь, когда водка принесет долгожданное тепло и расслабление. Кламрот, согревая в руке пустую рюмку, вдруг вспомнил, как в 1931 году, будучи представителем рейхсвера в СССР, он посещал воинские части на Урале, в Свердловске и Оренбурге. Уже тогда он усвоил, что Москва — это далеко не вся Россия и что, сидя в ней, не понять сути этой огромной страны, на территории которой он когда-то родился. В Оренбурге он провел восемь дней в кавалерийской дивизии. У него были посещения воинских частей и в Курске, и в Бердичеве, но это была все-таки Европа. И эта российская Европа была лишь малой частью необъятного государства Российского, к оглушающим масштабам которого он прикоснулся в той поездке. А как сердечно его принимали красные командиры… генерал с невольной улыбкой глянул на пустой бокал, стоящий перед собеседником. И тот, на мгновение погрузившийся в свои мысли (любопытная коллизия — два высокопоставленных немца вместо шнапса пьют русскую водку за национальный день труда, официальный немецкий праздник, аналог русского Первомая), тем не менее заметил веселый взгляд военного атташе.

— Чему вы улыбаетесь, Эрих?

— Глянул на наши наперстки, — Кламрот кивнул на пустой бокал и снова улыбнулся, — и случай один вспомнил давний. В начале тридцатых ездил в Оренбург в кавдивизию русских. А там живут и служат уральские казаки. И у них есть такой обычай: встречая гостя, они подают ему шашку, — генерал показал руками, как он брал шашку, — и ставят на нее стакан с водкой. Ну, дали мне эту шашку в руки, с заданием я справился, но это было последнее, что я вспомнил на следующий день. Правда, они быстро привели меня в чувство.

— Да… в те годы мы были почти союзниками, строили совместные планы… против Польши, — Земмельсдорф сделал многозначительную паузу. — А что до русских обычаев, то я бы предпочел, чтобы у них в обычай вошли дисциплина и организованность. Хотя в нынешней политической обстановке будет лучше, если мои пожелания сбудутся как можно позже.

«Вот так недвусмысленно и категорично. Кажется, предчувствия меня не обманывают…»

— Надо признать, они в то время переняли у нас много разумного в организации управления войсками.

— Я знаком с вашими отзывами о русских в те годы.

«Однако наверху меня, кажется, снова изучают. Ладно, надо заканчивать болтовню о прошлом и возвращаться на грешную землю».

— Как вам сегодняшний парад, Вилли? Увидели у русских что-то новое для себя?

Кламрот пытался заговорить об этом еще в машине во время экскурсии по Москве, но Земмельсдорф ловко ушел от разговора. Возможно, не хотел вести серьезный разговор в присутствии шофера.

— Ну, это ваша задача сравнивать прошлогодний парад с нынешним, — гость явно пытался уколоть атташе. — Что до меня, то… Можно еще водки, не до конца согрелся. Только не на шашке, — Вилли попытался сгладить резкость предыдущей реплики. Взяв рюмку, он прошелся по гостиной. — Извините, Эрих, но вы лучше меня знаете, как русские умеют организовывать эти… как это по-русски? Деревни?

— Потемкинские деревни?

— Да, да, спасибо. Но к сегодняшнему дню это не относится. Я думаю, сегодня они показали то, что у них имеется в реальности. Никаких сюрпризов я для себя не увидел, — собеседник отхлебнул из рюмки. — Откровенно говоря, мне сегодня гораздо интереснее другое. Техника техникой, но в любой армии главная фигура — солдат. Русский солдат вынослив, неприхотлив и бесстрашен, это аксиома. Но им надо умело командовать. А после такого разгрома, который учинил Сталин командному составу Красной Армии в прошлом году, я просто не могу представить, кто будет управлять этой армией.

— Ходят слухи, что мы приложили к этому некоторые усилия…

— Ну, заслуги абвера и военных в этом нет. Как и в оценке военного потенциала русских… Не обижайтесь, Эрих, но наверху недовольны. К сожалению, в ваших отчетах в Берлин мало заслуживающей внимания информации.

«А вот это уже серьезно, — подумал Кламрот. — Что это, товарищеский намек или официальное предупреждение?»

— Но, Вилли, вы даже не представляете себе, как здесь сложно работать. Это не Бельгия, не Франция. Ощущение такое, что НКВД следит за каждым твоим шагом.

— А что вы хотите? В той же Франции у императора Бонапарта был министром полиции знаменитый Фуше. Говорят, у него была абсолютно совершенная система сыска и шпионажа. Но… времена меняются. Франция от автократии перешла к демократии, и благодаря этому мы имеем там значительно лучшие позиции, чем в России.

Кламрот открыл было рот, чтобы возразить собеседнику, но вовремя спохватился. То, о чем он хотел сказать, могло обернуться против него. Ведь он собрался напомнить посланцу из Берлина о представителе русского царя при дворе Наполеона Александре Чернышеве.

Чернышев был одним из семи русских «военных агентов», направленных военным министром Барклаем де Толли в столицы европейских государств в качестве сотрудников «Особенной канцелярии» — специального органа российской военной разведки. За короткий срок Чернышеву удалось создать целую сеть информаторов в правительственных и военных кругах Франции, многие из которых стоили больших денег, например сотрудник военного министерства Мишель. Хотя информация, получаемая от Мишеля, стоила потраченных денег. Он входил в группу офицеров, составлявших дважды в месяц так называемую «Краткую ведомость» — сводку о численности и дислокации французских вооруженных сил. Она составлялась в одном экземпляре и предназначалась лично Наполеону. Император Александр Первый получал копию этого документа через неделю.

Через бывшую любовницу Наполеона Полину Фурес, хозяйку великосветского салона, Чернышев познакомился с секретарем топографической канцелярии Наполеона. Сей чиновник снабдил разведчика копиями карт целого ряда городов Европы и их окрестностей, с обозначенными на них укреплениями, арсеналами, дорогами. Так что не сидела русская разведка сложа руки перед походом Бонапарта на Россию. Но и Земмельсдорф все-таки был недалек от истины. Довольно быстро французская контрразведка засекла повышенную активность военного агента, и тот вынужден был покинуть Париж. К сожалению, заметая следы, Чернышев допустил серьезную ошибку, в результате которой был арестован и гильотинирован его агент Мишель.

Молниеносно взвесив все «про» и «контра», Кламрот счел за благо воздержаться от демонстрации своих познаний в этой области.

— Похоже, Сталин решил заткнуть за пояс самого Фуше, если смог создать атмосферу всеобщей подозрительности. Вы слышали о его лозунге — «Каждый коммунист должен быть хорошим чекистом»?

— У большевиков были хорошие учителя из охранки. Один Зубатов чего стоит. А что касается хороших коммунистов-чекистов, то это, по-моему, выражение Ленина. Впрочем, неважно.

«Да, Земмельсдорф хорошо подготовился к командировке. Эти ссылки на большевистских вождей и бывших руководителей политического сыска… референты недурно поработали». Размышления Кламрота прервал стук в дверь. Камердинер вкатил в комнату передвижной столик, налил кофе и вышел. Земмельсдорф, проводив его взглядом, взял чашку:

— А знаете, Эрих, последнее время, мне кажется, мы учимся у русских организации работы спецслужб. Вот буквально недавно наш министр внутренних дел Фрик подписал приказ, по которому гестапо практически выходит из-под контроля государственных органов, а партийным организациям предписывается сотрудничать со службами тайной политической полиции.

«Неужели прощупывает? С какой целью?» — генерал взял кофе, сделал глоток.

— Вы же помните, Вилли, что совсем недавно в рейхсвере считалось, что идеологических противоречий между СССР и Германией нет. Оба государства продекларировали строительство социализма, правда, как говаривал один мой знакомый, в Советском Союзе надеялись, что германский ребенок родится с красными волосами, а он родился с коричневыми.

— Браво, генерал, великолепное выражение. А вы лично какому цвету волос отдаете предпочтение?

«Вот теперь диспозиция прояснилась. Верхушка партии прощупывает настроение военных. Фюреру не дает покоя история с заговором маршалов в СССР. А проблем, требующих военного решения, у него масса».

— Бригаденфюрер, вообще-то, я отдаю предпочтение блондинкам. Но при этом хорошо помню выступление фюрера в 1933 году: «Я ставлю себе срок в 6–8 лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм. Цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет Восток».

— Еще раз браво, генерал. Я вижу, вы прогрессируете в понимании тайных пружин современного мира. Это хорошо, но не слишком увлекайтесь этим. Не забывайте, ваша главная задача — объективная оценка военного потенциала и запаса прочности русских. Но информация — это только часть вашей задачи, пусть и основная. Сегодня надо думать о глубоком проникновении на важнейшие оборонные объекты русских. На них должны работать ваши люди, ждать условного сигнала. В случае военного конфликта это ружье должно выстрелить в самый кульминационный момент спектакля, а коллеги из Берлина постараются помочь вам надежными кадрами.

Кламрот кивнул и посмотрел на часы:

— Прошу прощения, бригаденфюрер, но через полчаса у вас встреча с послом.

— Спасибо, Эрих, я помню. Кстати, как вы используете людей, которых нам предложили японцы?

— Работаем. Один вариант мне представляется очень перспективным.

— Желаю удачи. Ну, до встречи на приеме?

— Непременно. Я провожу вас, Вилли.

Вернувшись в гостиную, генерал налил себе водки, но не притронулся к бокалу. Он разбирал в уме фразу за фразой из беседы с Земмельсдорфом. Вспомнилась ремарка бригаденфюрера о разгромленном руководстве РККА, и тут же память услужливо извлекла из прошлого день 23 января 1933 года. Он складывал с себя полномочия представителя рейхсвера в Москве и уезжал в Германию. Отныне эту работу должен был проводить вновь назначенный военный атташе — подполковник Гартман. И вот на квартиру полковника Кламрота на прощальный протокольный обед пришли заместитель Наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета СССР Тухачевский с женой и начальник штаба РККА Егоров — тоже с женой. Произносились торжественные спичи, шел обмен любезностями, и у него осталось ощущение, что слова и чувства гостей были искренними. Как и в прежние годы, немало раз встречаясь по долгу службы с руководителями РККА разных рангов, он чувствовал их нескрываемый интерес к опыту строительства германских вооруженных сил и искреннюю симпатию. К сожалению, приход Гитлера к власти, его воинственные заявления и резкие изменения в отношениях двух государств полностью изменили и отношения военных той и другой страны. Появилась нескрываемая подозрительность друг к другу. Где-то об эту же пору резко осложнилась внутриполитическая обстановка и в СССР. С середины тридцатых в стране один за другим покатились процессы над троцкистами и зиновьевцами, левыми и правыми. А потом грянуло лето тридцать седьмого… Сначала генерал терялся в догадках: среди агентов абвера эти русские командиры не значились. Может, они непосредственно выходили на Берлин? Но потом, будучи в Берлине, краем уха услышал о причастности к этой истории СД. И сегодня Земмельсдорф косвенно подтвердил эту информацию…

В комнату, постучав, вошел камердинер:

— Обедать, господин генерал?

Разом прервав невеселые размышления, Кламрот тяжело встал и, согласно кивнув, пошел переодеваться к обеду. Вторая половина дня обещала быть не менее напряженной.

Глава восьмая

Прохоров лежал на кровати в номере гостиницы НКВД и лениво прислушивался к выпуску новостей, которыми на короткое время прервалась праздничная концертная радиопрограмма. Диктор рассказывал о прошедшем военном параде, о демонстрации трудящихся, о трудовых подвигах, которыми страна встречала Первомай. О своих достижениях докладывали народу забойщик-стахановец и младший командир линкора «Марат», слесарь-передовик автозавода имени Сталина и бригадир женской тракторной бригады колхоза имени Калинина. Затем концерт продолжился. Пионерка Труда Сюткина прочитала стихотворение о Родине, за ней выступил юный скрипач Буся Гольштейн.

Дежурная по этажу пригласила к телефону в тот момент, когда хор красноармейцев бодро сообщал слушателям, что произойдет, «если в край наш спокойный хлынут новые войны». Звонил Свиридов. Выяснив, как устроился Николай, он еще раз подтвердил желание встретиться, как позволит время. Закончив разговор, Прохоров вернулся в комнату и присел на кровать. Напротив на стене висела репродукция картины «Сталин и Ворошилов на прогулке в Кремле». «Может, и мне прогуляться, навестить кого-нибудь?» — подумал Николай, глядя на вождей. Но навещать было некого, а главное — не то время нынче было, чтобы просто так, без приглашения, завалиться в гости к кому-то из старых знакомых. Вполне можно было натолкнуться на испуганный взгляд хозяйки, вежливый отказ хозяина со ссылкой на больных родственников, а то и просто увидеть опечатанную дверь, за которой совсем недавно жили его хорошие знакомые. Со всем этим он уже столкнулся у себя в провинции, что же говорить о столице. Но и в четырех стенах сидеть было скучно.

«Значит, полюбуемся на праздничную Москву», — сказал он себе и стал одеваться.

Центральный парк культуры и отдыха встретил его теми же бодрыми мелодиями, от которых он ушел из гостиницы. Но здесь они были к месту, так как поднимали настроение в условиях нудного дождика и полного отсутствия солнечной энергии. Осмотревшись, Прохоров направился к павильону с надписью: «Закусочная». Народу было много, но место ему нашлось, аккурат рядом с окном, куда он теперь меланхолично смотрел, сделав заказ официантке. Блуждающий взгляд его привлекли фигуры молодых парней и девчат в матерчатых шапочках, прозванных в народе «испанками», с комсомольскими значками и значками Осоавиахима. Они стояли у стола, на котором был водружен ящик с прорезью, наподобие урны для голосования. Рядом висел транспарант с надписью: «Поможем детям республиканской Испании!» Каждого проходившего мимо отдыхающего они приветствовали поднятым правым кулаком, полагая, что тот откликнется на их призыв. И, надо сказать, большинство действительно откликалось. Ребята только что поменяли своих товарищей и теперь мужественно мокли положенное время.

Официантка принесла сто граммов водки и немудрящую закуску. Наскоро перекусив, Николай пересчитал наличность. Выходило неполных пять рублей. Рассчитавшись, он поинтересовался у официантки, как лучше пройти в павильон, где собираются любители шахмат. Он знал один в центре парка, но по дождю идти не хотелось, а где-то в этой стороне, он вспомнил, располагался такой же. Оказалось, совсем близко.

По сравнению с наполняемостью «Закусочной», любителей шахмат на открытой веранде сегодня оказалось мало, но эти немногие были полностью увлечены игрой. Постояв у одной доски, у другой, Николай обратил внимание на движение в углу веранды. Там хорошо одетый мужчина встал из-за доски и сокрушенно выдохнул:

— Сдаюсь.

К нему подошел бойкий молодой паренек, с которым мужчина отошел в сторону, и они что-то быстро передали друг другу. Паренек вернулся к выигравшему и, как показалось Прохорову, сунул тому крупную денежную купюру. Выигравший, мужчина лет сорока, оглядевшись вокруг и не увидев желающих играть, изобразил на лице грусть. Сыщика он явно не брал в расчет. «Ну, это вы, ребята, зря», — мстительно подумал Прохоров и шагнул к опустевшему месту за столом. Мужчина с удивлением глянул на скромно одетого гостя столицы и с явным одесским говором как бы между прочим поинтересовался:

— Молодой человек желают играть?

— Желают.

— Так милости просим, — мужчина указал на место против себя. Прохоров уселся и принялся расставлять фигуры.

— Молодому человеку известны условия игры?

Прохоров изобразил непонимание и пожал плечами.

— Мотя, объясни товарищу.

Паренек подошел к новичку и что-то прошептал ему на ухо. Тот согласно кивнул головой. Ответ Мотю явно не устроил, и он снова о чем-то спросил Прохорова. В ответ сыщик как бы невзначай приподнял руку и показал запястье, на котором блеснули новые часы. Ассистент сделал утвердительный кивок в сторону мастера.

— Однако, Мотя, этот молодой человек любит рисковать. Не боитесь проиграть?

— Горя бояться — счастья не видать.

— Послушайте, Мотя, если этот молодой человек Эммануил Ласкер, то кого мы проводили в прошлом году в Америку? — мужчина внимательно посмотрел на партнера.

Николай хотел ответить что-нибудь заковыристое, но его уже стала утомлять эта словесная эквилибристика, и он просто развел руками.

— Тогда вы, наверное, очень любите деньги, молодой человек. Выбирайте, — он протянул кулаки с зажатой в одном из них пешкой.

Как и предполагал Прохоров, фасону у партнера было больше, чем мастерства. Через полчаса мужчина развел руками и печально констатировал:

— Если он и не Ласкер, то его ближайший родственник. Ваша взяла. Мотя, — сделал он знак ассистенту и сунул руку в карман. В этот момент Прохоров нагнулся к партнеру и тихо, но внушительно произнес: «Спокойно, гражданин, пройдемте со мной».

— Боже ж мой, он еще и родственник самого МУРа, — мастер поискал глазами Мотю, но того, похоже, смыло дождем.

Прохоров с партнером медленно пошли по аллее. Поравнявшись с комсомольцами, собирающими деньги для испанских детишек, сыщик по-военному скомандовал шахматисту: «На месте стой!» — и подтолкнул к столу. Обрадованные ребята, вскинув кулаки, радостно выкрикнули: «Салуд, камарадос!»

— Приветствуй комсомол, — грозно рыкнул Николай спутнику. Тот промычал что-то невнятное, подняв вверх кулак.

— А теперь клади мой выигрыш в эту дырку.

Партнер, повеселев, сунул купюру в ящик.

— Молодец. А теперь от себя в двойном размере, — и, увидев, что у одессита упало настроение, ускорил это падение внушительным толчком в бок, после чего в ящик полетели две крупные купюры.

— Вот теперь все в порядке, — он притянул мужчину за лацкан пиджака, внушительно порекомендовал ему «не баловать» и отпустил с миром, после чего подмигнул вымокшим комсомольцам, крикнул им: «Рот Фронт!» — и побрел по аллее в свою гостиницу.

Глава девятая

Такое веселье в коммунальной квартире Глебовых случалось три раза в год. Дважды гуляли на революционные праздники — Седьмое ноября и Первомай. И один раз — на Новый год. По всем остальным официальным и неофициальным поводам празднование не сопровождалось столь массовым энтузиазмом и всеобщим застольем. Жильцы, населявшие квартиру, подобрались заводные, но небуйные. Проживание в нескольких комнатах граждан, занимавших определенное общественное положение, к примеру старого большевика, а ныне главного бухгалтера одного из главков Наркомтяжпрома Глебова, комбрига Ласточкина и некоторых других уважаемых товарищей, положительно действовало на тех, кто в конце праздника был не прочь припомнить соседу старую обиду. Так что грубых нарушений общественного порядка в квартире не происходило, что особо отмечалось в отчетах участкового инспектора милиции. Вот и в этот первый майский вечер каждый ответственный квартиросъемщик на своей жилплощади давал волю чувствам. Если в одной из комнат нестройно, но громко пели: «По диким степям Забайкалья», то из смежной доносились модные патефонные фокстроты. В отдельных комнатах запевали и революционные песни вроде «Смело, товарищи, в ногу!», но звучали они по теме праздника, — как правило, лишь в самом начале. Этажом выше над Глебовыми кто-то массивный, громко притопывая, задорно выкрикивал под гармошку: «Я люблю ходить на пруд, там лягушки квакают, я люблю, как девки пляшут, у их титьки брякают». После каждого такого куплета следовал взрыв смеха, дробный женский топот и визгливое уханье.

В комнате Глебовых молодежь тоже не жалась по углам. Под медовое патефонное соло Вадима Козина на пятачке у окна колыхались в танце две пары. Михаил танцевал с той самой девушкой, которая, войдя в квартиру, одарила его цветами и поцелуем. Он видел ее впервые и нашел весьма привлекательной. Девушку звали Зоя, и она, в свою очередь, явно симпатизировала Глебову-младшему. По всему было видно, что Юрий, с которым она пришла в гости, исполнял роль ее верного пажа, и не более того. Сейчас он вышел покурить, а Зоя, танцуя, обменивалась репликами с хозяином дома:

— У вас очень хорошие друзья.

— Так я и сам ничего, — попробовал пошутить Михаил.

— Вы уже подали заявление с вашей невестой?

«Вот так вопросец, не из тучи гром», — усмехнулся он сам себе.

— Все-то вам скажи, — он плотнее обнял ее за талию. — Вы знаете, насчет заявления мы еще не говорили. Анюта девушка серьезная, хочет чувства проверить.

— А как же… ваши желания? — она посмотрела ему прямо в глаза.

Михаил почувствовал, как краснеет. Надо было что-то сказать, но, как на грех, на ум ничего путного не приходило. Ситуацию разрядила Анюта, с кастрюлей в руках появившаяся в дверях. В кои веки, почувствовав себя хозяйкой, она металась из кухни в комнату, потчуя гостей кулинарным разнообразием Марии Власовны. Она только сейчас осознала, какое это удивительное ощущение — самой принимать и угощать друзей разными солениями да печениями в собственном доме. Конечно, бывало, она помогала тетке принимать соседей, бегала в магазин, убиралась по дому. Но то, что происходило в квартире Глебовых, было у нее впервые, и она старалась изо всех сил.

Изобразив на лице извинительную гримасу и разведя руками, Глебов отстранился от Зои и скомандовал зычным голосом: «Занять места согласно боевому расчету!»

— Слышь, Михрюта, а может, перекурим? — подал голос Сергей, накручивавший пружину патефона. И, как обычно, не дожидаясь ответа, бросил женской половине:

— Девчонки, вы пока тут колдуйте, а мы на пять минут проветриться выйдем.

Юрий уже помогал Анюте расставлять чистые тарелки, поэтому в коридор ребята вышли вдвоем. Коридор тоже жил своей праздничной жизнью: из комнат на кухню и обратно сновали жильцы с тарелками и кастрюлями. Пожилая женщина, поздравив Михаила с праздником, пронесла в комнату тазик с винегретом. Открыв входную дверь своим ключом, торопливо вбежал еще один сосед с сумкой, доверху нагруженной бутылками. Весело подмигнув Глебову, он пробежал к себе, и через мгновение из комнаты донесся коллективный мужской вопль.

— Где это ты таким командам выучился? — Сергей достал из кармана папиросы.

— С кем живу. Вон видишь дверь? Там живет комбриг Ласточкин. Несколько раз общались, вот и нахватался.

— Что-то там признаков жизни не заметно, небось где-нибудь в ресторане гуляет.

— Да на службе он, в наркомате. Ключи от комнаты забыл, так жена нам днем занесла на случай, если вдруг вернется. Сама поехала куда-то к родственникам, между прочим, на его персональной машине. И моих стариков с собой прихватила, чего, мол, вам на автобусе трястись.

— Хорошо быть комбригом, — притворно вздохнул Сергей, доставая из портсигара «беломорину».

— Значит, заслужил. Да и орден ему не за просто так дали.

— А за как? — увидев стоящую у стены гирю, Сергей сунул папиросу обратно в портсигар.

— Ты что, вчера родился? Он почти год отсутствовал.

— Где ж его носило? — Сергей оторвал гирю от пола.

— Кончай придуриваться, — Михаил перешел на шепот. — В Испании.

— А чего же ты молчал? Вот с кем поговорить-то надо, — Сергей начал выжимать гирю. — Все на защиту Мадрида…

В этот момент рука будущего защитника Мадрида резко опустилась вниз, пальцы разжались и гиря с грохотом рухнула на пол. В следующую секунду до того мирно висевшая на стене ванна сорвалась с гвоздя и загремела об пол оцинкованным железом. Не желая привлекать к себе внимание нетрезвых хозяев упавших предметов, друзья не сговариваясь рванули на лестничную площадку. Но, едва выскочив за дверь, они нос к носу столкнулись с мужчиной в шинели со знаками различия комбрига.

— Здравствуйте, Иван Терентьевич, с праздником вас, — выпалил Глебов, машинально вытягивая руки по швам. Сергей за спиной товарища также вытянулся по его примеру. — Иван Терентьевич, ваша жена оставила нам ключ, разрешите передать, — сам того не замечая, по военному доложил Михаил.

— Вольно, сосед. Ну, вперед, разрешаю передать ключ.

Девушки встретили появление Михаила нетерпеливыми возгласами, но, увидев за его спиной представительного военного, как-то смешались.

— Проходите, Иван Терентьевич, мы тут празднуем немного. А вы… в общем, присаживайтесь к нам, пожалуйста, — набравшись храбрости, пригласил хозяин комнаты.

— А девчата не возражают? — этим вопросом Ласточкин разом устранил дистанцию в возрасте и в положении.

— Что вы, что вы… конечно, садитесь… очень рады, — наперебой защебетали девчонки.

— Ну, спасибо за приглашение. Только, Миша, дай мне, пожалуйста, ключ, я пойду шинель скину да руки сполосну.

Едва сосед вышел за порог, как Михаил полез в буфет за посудой, а Анюта побежала на кухню подогревать остывшие котлеты. Остальные уплотняли стулья вокруг стола, освобождали место для столовых приборов. Возникшую паузу нарушил вопрос Зои: «Симпатичный мужчина. Женат?»

— Женат, — сухо ответил Михаил. Неподдельное любопытство девушки несколько уязвило его мужское самолюбие.

— И дети есть?

Юноша открыл было рот, чтобы подколоть любопытную Варвару, но в разговор с порога вмешалась Анюта:

— Он раньше на Дальнем Востоке служил, у него там семья осталась, жена с ребенком. Его полтора года назад в Москву перевели, ну и познакомился он с нашей соседкой. А после командировки официально развелся и к ней переехал — собираются расписаться. Но бывшей семье всякий раз с получки деньги посылает.

— Слушай, а ты откуда все это знаешь? — удивлению парня не было предела.

— Мишок, бабы про такие дела всегда все знают, — авторитетно заявил Сергей.

— Не бабы, а женщины, — ткнула его в бок Татьяна, девушка, с которой он дружил уже год, но дальше дело не двигалось.

В дверь постучали. Гости, как по команде, посмотрели на хозяина. Михаил, подтянувшись, подошел к двери и открыл. Девушки открыли рты: они впервые видели так близко красного командира в высоком звании, в начищенных сапогах, галифе, перетянутой ремнем гимнастерке, на которой блестели новенький орден Боевого Красного Знамени и медаль. И к тому же это был высокий статный мужчина в расцвете лет, наверняка пользовавшийся успехом у женщин. А как от него пахло явно заграничным одеколоном!.. В одной руке он держал объемистый пакет, в другой — бутылку вина, завернутую в бумагу.

— Разрешите присутствовать?

— Проходите, пожалуйста, Иван Терентьевич. Садитесь к столу.

Сосед подал пакет Михаилу:

— Тут колбаса копченая, консервы, пусть ребята откроют. Кстати, что у нас пьет личный состав?

— Мы водочку, а девчата портвейн тринадцатый номер.

— Девчата, я хочу угостить вас особым вином. Это Массандра, черный мускат «Кучук-Ламбат», редкая вещь. Между прочим, в Крыму есть такое татарское селение под названием Кучук-Ламбат. Только там растет виноград, из которого делают это вино.

Консервы были открыты, вино разлито по рюмкам. Зоя, невесть как очутившаяся рядом с Ласточкиным, накладывала ему винегрет, шпроты и котлету. Михаил, усевшись за стол по другую руку, обратился к соседу:

— Ребята, я хочу просить нашего гостя Ивана Терентьевича сказать тост.

Комбриг встал, привычным движением одернул гимнастерку, взял рюмку:

— Дорогие ребята и девчата, хочу поздравить вас с большим нашим праздником. Вся страна встречает его радостью великой, трудовыми подарками. Ну а мы, армия трудового народа, плоть от плоти рабочего класса и колхозного крестьянства, встречаем праздник высокой боевой выучкой под руководством нашей партии, нашего великого вождя товарища Сталина. Мы нерушимо стоим на охране рубежей страны, охраняя мирный труд советских людей, и, если понадобится, будем бить врага по-ворошиловски, по-сталински.

Ребята сидели тихо, впечатленные пафосной речью человека, который, по их мнению, входил в верхние эшелоны власти и, может быть, встречался с самим Сталиным. Ласточкин обвел сидящих взглядом:

— Как говорится, мы врага встречаем просто: били, бьем и будем бить. Лучше, конечно, чтоб не пришлось. С праздником вас!

Все бурно зааплодировали, а Зоя крикнула: «Ура!» Чокнувшись с орденоносцем, присутствующие, как по команде, налегли на выпивку и закуску. Зоя, не притронувшись к закуске, во все глаза глядела на комбрига. Вот он, насытившись, отодвинул тарелку, и она тут же предложила что-нибудь спеть. Идею поддержали, девушка затянула: «Дан приказ: ему — на запад…» Комбриг, кивая в такт головой, легонько тронул Михаила за плечо:

— Миша, вот ключ, сходи в мою комнату, принеси гитару. И папиросы захвати, они у меня, кажется, где-то в шинели.

Впервые оказавшись в комнате Ласточкина, Михаил был удивлен скромной обстановкой, которая как-то не вязалась с обликом этого героического, как считал юноша, человека. Командир в звании комбрига, орденоносец, персональная автомашина… и ни малейшего намека на заслуженный достаток. Круглый стол, стулья, комод, гитара на стене, кровать за ширмой… Все как у всех. Вот таким и должен быть настоящий командир Красной Армии, истинный коммунист. Михаил внезапно почувствовал гордость за то, что такой человек, не чинясь, сидит с ними в одной компании. Ему даже жарко стало от нахлынувших чувств, но он тут же себя урезонил. Подойдя к вешалке, он сунул руку в карман шинели и неожиданно почувствовал прикосновение к увесистому металлическому предмету. Это был пистолет. «Интересно, — подумал он, — почему-то всегда думал, что командиры носят оружие в кобуре». Коробку папирос «Дукат» он обнаружил в другом кармане.

Глебов нашел соседа на лестничной площадке, где они курили с Сергеем «Беломор». Передав папиросы, некурящий Михаил обменялся взглядом с другом и решил, воспользовавшись случаем, перейти в наступление:

— Иван Терентьевич, можно вопрос?

— Да, конечно, Миша, слушаю.

— Мы тут с Сергеем… Скажите, вы можете помочь нам поехать добровольцами в Испанию?

Озадаченно вскинув брови, комбриг внимательно посмотрел на парней:

— А почему вы обращаетесь ко мне? Я думаю, самое лучшее вам обратиться в комитет комсомола…

— Да были мы уже в комитете комсомола в прошлом году, — нетерпеливо перебил Сергей. — А что толку? «Спасибо, если понадобитесь, мы вас найдем». Вот до сих пор ищут. А мы, между прочим, для мировой революции любое задание готовы выполнить.

— Ну, хорошо, хорошо, а я-то чем вам могу помочь?

— Так вы же там были… ну, в Испании. Подскажите, пожалуйста, к кому обратиться, кто действительно помочь может, — в голосе Михаила послышались нотки отчаяния.

— А с чего вы взяли, что я в Испании был?

— Так… все говорят. И про то, что орденом вас тоже за Испанию наградили, — на последней фразе Глебов «споткнулся», поймав себя на мысли, что вслух говорит о том, о чем в стране только шепчутся.

— Понятно, — «камарада Альварес» затянулся папиросой. «Провокация? Не похоже. Очень уж искренно себя ведут. А чего ты, собственно, испугался? Таких, как эти мальчишки, по стране миллионы, и каждый рвется в бой. Товарищи мои, чуть постарше этих, добровольно головы свои сложили под Валенсией и Теруэлем, Мадридом и Сарагосой. Жаль только, что там нужны профессионалы, а их у нас мало. А что до секретов, так просто весь народ играет в игру по правилам, установленным сверху. Я знаю, что он знает, что знают они обо мне. Ладно, вопрос в том, что им ответить, этим энтузиастам?»

Комбриг глубоко вздохнул:

— Хорошие вы ребята. Настоящие. Только давайте отложим этот разговор. Пока работайте, готовьтесь к будущим битвам.

— А что, Испании уже не нужны добровольцы?

— Ребята, там, в первую очередь, нужны те, кто знает военное дело.

— А я, между прочим, ворошиловский стрелок, а у Мишки разряд по боксу, — Серега явно заводился.

«Ну, настырный народ, совсем как я в молодости. Так что же им все-таки ответить? Что там воюет большое количество волонтеров-любителей, а нужны профессиональные военные? Что из-за предательской политики «нейтралитета», которую проводит Запад, количество современной немецкой и итальянской техники у Франко увеличивается, а с появлением новейших немецких самолетов республиканская авиация потеряла прежнее господство в воздухе? Что в рядах республиканцев так и не удалось устранить противоречия между многочисленными политическими группами, не говоря уже о двурушниках и предателях, окопавшихся в самых высоких правительственных кругах? Или рассказать про неожиданные отзывы наших советников на Родину с последующим исчезновением? Чем заслужили они недоверие собственного правительства?»

— Успокойся, Сергей, и послушай меня. Только пусть это останется нашей с вами тайной. Неважные там дела у республиканцев. Если так дело пойдет, одолеют их мятежники с помощью Запада и своих предателей.

— А мы-то почему сидим сложа руки?

— Помогаем, делаем все возможное. Но мы за тридевять земель, а немцы с итальянцами под боком. Вот и думает наше правительство, посылать ли вот таких, не нюхавших пороху, добровольцев, в самое пекло или сохранить для будущих битв. Испания — это ведь, ребята, репетиция перед большими событиями в мире. Так что готовьтесь.

Михаил открыл было рот, но комбриг властно произнес:

— Все, дискуссия закончена. Я сейчас на минутку отойду, а вы идите налейте всем, у меня тост есть.

Ласточкин ушел, оставив дверь полуоткрытой. И тут уже, выждав паузу, Сергей дал волю чувствам, разразившись длинной тирадой:

— Нормально, да? Я вообще не понимаю, о чем он нам тут толковал? Я только что в газете читал, что республиканцы под Теруэлем начали наступление, бьют франкистов. Крейсер фашистский недавно потопили. А он — «неважные дела, давят фашисты наших». Как тебе это нравится?

Серега не знал, что торпеды, которыми был потоплен тот самый крейсер «Балеарес», были усовершенствованы советскими специалистами. Закупленные испанцами в конце двадцатых годов итальянские торпеды уклонялись от заданного направления или просто не взрывались. Поэтому в Картахене военными советниками из СССР была организована пристрелочная станция и проводилась их пристрелка. Вот таким «переработанным и дополненным изданием» и был потоплен крейсер мятежников.

— Ладно, Серега, остынь. Какой ему смысл врать, он там сам все видел, — Михаил взял друга за плечо и подтолкнул к двери.

— Да все они одинаковы, водят нас за нос.

— Сказал, остынь. Пошли в комнату.

Войдя в коридор, они нос к носу столкнулись с Зоей. Та сделала вид, что только подошла, а сама уже минуту как стояла у двери и слушала эмоциональные комментарии Сергея по поводу высказывания Ласточкина, спину которого она, выходя из комнаты, увидела в конце коридора. Девушка тут же недовольно попеняла ребятам на их чересчур длительный перекур.

Когда в комнату вошел комбриг, все чинно сидели перед наполненными рюмками. Он нарочито серьезно похвалил ребят за исполнительность, а потом, посерьезнев по-настоящему, предложил тост за своих друзей, павших при исполнении служебных обязанностей. Выпили не чокаясь. Выдержав паузу, комбриг взял в руки гитару.

«Снился мне сад, в подвенечном уборе, в этом саду мы с тобою вдвоем…» — приятным баритоном запел он, и Михаил внезапно почувствовал зависть к этому человеку. Весь вечер он подспудно сравнивал себя с ним, и это чувство росло в душе против его воли. Надо же, как повезло мужику, все при нем: и воевал, и большой командир, и орденоносец, и девки к нему липнут. И как поет… А вот он, Михаил, говоря словами популярной песенки, «танцует, как чурбан, поет, как барабан». С девчатами не очень смел, все как-то не складывается. Захотел в Испанию поехать добровольцем — и тут полный отлуп. Только и достоинств что высшее образование да в два раза моложе соседа. Глядишь, и на его долю достанется повоевать, может, и орден заслужит. А там и девчата к нему потянутся. Только вот слух, говорят, он или есть, или его нет. Так что тут дело труба.

«Взоры глубоки, уста молчаливы, милая, как я люблю…» — на этой фразе комбриг закончил петь и весело взглянул на девчат.

— Народ, есть предложение выпить за любовь! — Ласточкин попросил извинения у присутствующих мужчин, чокнулся с каждой из девушек и поцеловал в щечку. Выпив до дна рюмку, он еще раз поздравил всех с праздником, поблагодарил за гостеприимство и вышел из комнаты. В наступившей тишине послышался голос Зои:

— Гитару забыл.

Девушка схватила инструмент и выбежала в коридор.

Странно, но после ухода соседа праздничный энтузиазм присутствующих резко пошел на убыль. А может, сказывалась усталость, дело-то шло к полуночи. Предложение Сергея потанцевать поддержки не получило. Решили пить чай, и Анюта пошла на кухню ставить чайник. За ней в сопровождении Юрия отправилась Татьяна с горой тарелок. Михаил с Сергеем молчали, не глядя друг на друга. Каждый по-своему переживал осадок от разговора с Ласточкиным. Этой идеей они жили уже почти год, надеялись, ждали — и вот на тебе. Внезапно на душе стало пусто и нерадостно.

В комнату вошла Зоя. Как-то по особенному глянув на парней, она быстро взяла пальто:

— Спасибо, ребята, все было очень здорово. Миша, тебе отдельное спасибо. А где девушки?

— Они на кухне посуду моют. И Юрий с ними.

— Ну, передайте им тоже спасибо. Пока, я пошла.

— Постой, пойдем с нами. Мы тебя проводим, — Сергей встал со стула.

— Нет-нет, не надо. До свидания, — с этими словами девушка выскользнула за дверь.

Глебов непонимающе глянул на друга:

— Что это с ней?

— А ты не понял? По-моему, втюрилась в него по уши. Ну, чего так глядишь? Давай-ка лучше махнем еще по маленькой.

Они продолжали обсуждать отдельные моменты прошедшей вечеринки, когда вошедшая с чайником Анюта по-хозяйски прервала их диалог:

— Миша, как-то нехорошо получилось. Про пирог-то мы совсем забыли. Отнеси кусок Ивану Терентьевичу, пусть с утра чаю попьет.

— И бутылку пива захвати, с утра поправится, — хихикнул Сергей.

Осторожно ступая, Михаил подошел к двери в комнату Ласточкина и тихо постучал. Никто не ответил, но дверь подалась внутрь. «Видно, спит», — подумал парень и решился войти. В полутемной комнате за ширмой на кровати бурлила жизнь во всех ее проявлениях. Поставив тарелку с пирогом и бутылку с пивом на стул у двери, Глебов быстро вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

У подъезда стояли долго, договариваясь о планах на завтрашний выходной день. Юрий ушел раньше, и две пары медленно прошлись до конца дома, благо дождь, ливший целый день, закончился, слегка потеплело, и в воздухе запахло настоящей весной. Решено было сходить завтра в кино на «Волочаевские дни», поэтому встречу назначили на двенадцать часов около кинотеатра «Ударник». Попрощавшись, Михаил и Анюта не спеша пошли обратно. Праздничные посиделки заканчивались, и их участники постепенно расходились. Анюта обратила внимание на черный легковой автомобиль, стоявший за деревьями невдалеке от их подъезда. Она даже сделала предположение, что это вернулась Екатерина Марковна. Вспомнив увиденное в комнате комбрига, Михаил усмехнулся в темноте, но промолчал. Поднимаясь по лестнице, они встретили шумную компанию, спускавшуюся с верхнего этажа, и взаимно поздравили друг друга с праздником. В этот момент у стены вниз по лестнице пробежала девушка в пальто с поднятым воротником. Михаил, уставший от бурно проведенного дня и количества выпитого алкоголя, не обратил на нее внимания, но в следующую секунду получил тычок в бок.

— Ты ее видел?

— Кого?

— Ну, эту… Зою. От него бежала. Надо же, пару раз глазками стрельнула, и он поплыл. А еще орденоносец. Ну, точно жена вернулась и его с ней застукала.

— Да брось ты. Она ушла давно. Слушай, а может, она забыла чего и вернулась?

— Ага. Вернулась, а дожидаться нас не стала. Наивный ты, Миша, как…

— Ну а если и от него? Может, у них любовь с первого взгляда?

— С первой рюмки. Пьяному, известно, море по колено. Эх, быстро она пробежала, а то бы я ей сказала…

— Ну-ну… я сказала давеча про Ивана Савича, — с иронией буркнул себе под нос Михаил.

— Да ну тебя, Глебов, несерьезный ты какой-то.

Вот и снова они одни в комнате. Выпитое за день добавило куражу, и Михаил решительно обнял девушку. Та мягко отстранилась:

— Подожди. Дай мне, пожалуйста, полотенце.

Он достал из комода полотенце, и Анюта ушла в ванную. Михаил почти разделся, но опять раздался дверной звонок, и звонили опять к ним.

— Да едрена мать, что за наказанье такое, — пробурчал он, снова натягивая штаны.

За дверью стоял дворник Василий. Увидев Глебова, он повернулся к кому-то стоящему сбоку и сказал:

— Вот они и есть.

Отстранив дворника, перед Михаилом появился среднего роста мужчина в пальто и кепке, с красными от бессонницы глазами. За ним стояли еще двое одинаково одетых крепких мужчин, один постарше, другой помоложе.

— Главное управление государственной безопасности, лейтенант Климов, — предъявив удостоверение, представился старший. — Вы Глебов?

— Да, а что случилось?

— Комсомолец?

— Кандидат в члены партии.

— Очень хорошо. Будете понятым. Где проживает Ласточкин Иван Терентьевич?

— Вон там, — Михаил показал на дверь комбрига.

— За мной, — бросил через плечо старший и глянул на Глебова. — Пошли.

У двери комбрига все остановились, прислушались. Мощный храп был слышен даже в коридоре. Климов дал знак одному из чекистов, и тот нажал ручку двери. Она была не закрыта. С пистолетом в руке Климов бесшумно вошел в комнату, за ним последовали его спутники. Один, который помоложе, встал к двери, второй, постарше, по знаку Климова подошел к постели хозяина. Двинувшемуся в комнату дворнику чекист у двери жестом велел оставаться в коридоре.

Глебова, стоящего за дворником, внезапно охватил ужас. С трудом понимая происходящее, он тем не менее почувствовал, что сейчас случится беда, свидетелем или даже участником которой будет он, Михаил Глебов, всего каких-то час-полтора назад восхищавшийся этим мужчиной, лежащим на кровати, завидовавший его успеху у женщин, а главное, свято поверивший в него, настоящего большевика, именно здесь, в этой комнате.

Комбриг спал лицом в подушку на нерасправленной кровати в сапогах, галифе, в нижней рубахе. Портупея с кобурой была брошена поверх гимнастерки, висевшей на стуле. Чекист постарше передал портупею Климову, а сам, пошарив у комбрига под подушкой, отрицательно покачал головой, глядя на лейтенанта. Тот сделал кобурой жест, мол, поднимай его. На первый толчок в спину спящий не отреагировал, но второй заставил его открыть глаза.

— Гражданин Ласточкин? — спросил Климов. Михаил поразился спокойствию, с которым комбриг посмотрел на чекиста. Казалось, появление в комнате среди ночи всей этой компании его нисколько не удивило.

— Ласточкин Иван Терентьевич, — хриплым, но спокойным голосом подтвердил тот и сел на кровать.

— Вот ордер на обыск и на ваш арест. Оружие, кроме этого, есть?

— Нет.

— Начинайте обыск. Пусть понятые войдут. И дверь там закройте.

Михаил, медленно следуя за дворником, вошел в комнату и закрыл дверь. Что-то мешало ему смотреть на соседа, и он уставился в стену, на которой висела гитара… ««Снился мне сад…» А может, и мне это только снится? Или что-то не то с головой?» Но хриплый голос Ласточкина вернул его к действительности:

— Меня что-то знобит, позвольте шинель надеть?

Не дожидаясь разрешения, комбриг сделал шаг к вешалке. Климов моментально дал знак чекисту около двери, и тот сделал то же самое. И в этот момент в дверь постучали. Быстрым движением выхватив пистолет, чекист шагнул обратно к двери и рывком открыл ее. За дверью стояла Анюта.

— Вы кто?

— Это моя девушка, — нашел в себе силы откликнуться Михаил. — Иди, Анюта, ложись спать.

Девушка, впечатленная увиденным, даже не шелохнулась.

— Идите, гражданка, вам говорят, — чекист помоложе закрыл дверь.

— А что, старшой и все вы тут мужики, как думаете, — комбриг уже стоял в накинутой на рубаху шинели. — Вот если тех, кто в гражданскую с белыми насмерть дрался, кто на всех рубежах страны и даже за ее пределами голову был готов положить за нашу советскую власть, вот если их забирают, значит, что-то не так в этой самой стране?

— Я выполняю приказ, — в звенящей тишине голос Климова был сух и отрывист. — Все вопросы будете задавать на Лубянке.

— А головы-то вам на что?

— Все, Ласточкин, отставить митинг. У нас мало времени.

— Времени у вас действительно мало. Если так дальше будет продолжаться, и с вами также поступят. А я, ребята, ни в чем перед народом не виноват, — комбриг смотрел на Михаила. — Не поминайте лихом.

Рука комбрига потянулась из кармана шинели, и Глебов понял, что сейчас произойдет. Выстрел грянул настолько неожиданно, что все присутствующие на мгновение остолбенели. Первым в себя пришел Климов.

— Встань с той стороны и никого не впускай, — бросил он чекисту помоложе и приказал Глебову: — А ты, парень, срочно вызывай врачей, быстро!

Михаил тяжелой походкой подошел к телефону и набрал номер: «Пришлите «скорую» по адресу…» — и, потеряв сознание, свалился на пол.

Глава десятая

Комиссар госбезопасности третьего ранга Николаев, если того требовала ситуация, мог выглядеть очень любезным, обходительным и приятным в общении мужчиной. Образование, которое он получил в юности, приобретенная армейская выправка, помноженные на богатый опыт оперативно-чекистской работы, в большинстве случаев производили на собеседника соответствующее впечатление и располагали к себе. Но в общении с подчиненными сотрудниками он часто вспыхивал по самому незначительному поводу, становился грубым и не выбирал выражений. А уж если речь шла о серьезном проступке, то надо было готовиться к самым непарламентским выражениям. Все это Свиридов хорошо знал, и сейчас, в половине четвертого утра второго мая, сидя за приставным столом в кабинете Николаева, он уже внутренне был готов к неприятному разговору.

— Думаю, вам излишне напоминать, что мы должны безотлагательно и очень жестко разобраться с этим фактом преступной халатности, проявленной вашим сотрудником при аресте комбрига Ласточкина, — Николаев говорил медленно, угрожающе четко выговаривая каждое слово.

— Разрешите, товарищ комиссар. Климов толковый и грамотный сотрудник, принципиальный коммунист. Конечно, он допустил непростительную ошибку, но преступную халатность я исключаю, — Федор Ильич решил, елико возможно, отстаивать подчиненного.

— Что вы там несете, Свиридов? Ласточкин за-стре-лил-ся! На глазах у ваших оперативников застрелился. Как это прикажете понимать? Вы представляете, какой этот комбриг обладал информацией? Какие он мог дать показания на еще оставшихся на свободе замаскированных врагов народа? А сейчас, по вине вашего Климова, мы имеем в наличии хрен да пару луковиц, — в голосе комиссара появились металлические нотки.

— Товарищ комиссар, он двое суток без отдыха работал на подготовке и обеспечении парада и демонстрации, а вчера вместо выходного его поставили старшим опергруппы. Я был против, но у Малашенко заболел старший, и Климова поставили на замену, — не уступал Свиридов.

— Отставить дискуссию, капитан. Послезавтра ваше заключение по расследованию этого… безобразия должно лежать у меня на столе. Все.

— Слушаюсь.

— У вас еще что-то?

— Так точно. Судя по всему, товарищ комиссар, мы получили конец нити, которая может привести к немецкому агенту в Москве…

Выслушав доклад капитана, Николаев побарабанил пальцами по столу. Злая маска на его лице сменилась выражением неподдельной заинтересованности услышанным.

— Интересно. Ну и что вы намерены предпринять?

— С утра выставим наблюдение на почтамте. Далее предполагаю вместе с Прохоровым допросить Риммера в больнице. На основании полученной информации можно будет планировать дальнейшие действия. На первоначальном этапе думаю плотно подключить Климова.

Николаев встал, размял поясницу, прошелся по кабинету:

— Ну, Климова ладно, а этого милицейского парня-то чего с собой таскать? Он свое дело сделал, обстоятельства в рапорте изложил — спасибо, до свидания. В крайнем случае, если понадобится, всегда в Москву можно дернуть. Да, надо будет ему благодарность какую-то организовать, отличился все-таки.

— Товарищ комиссар, извините, не доложил. Парень этот, Николай Прохоров, — бывший наш боевой товарищ, сотрудник контрразведки, старший лейтенант.

— Не понял, что значит бывший? — комиссар опять насторожился.

— Года полтора назад он уволился из центрального аппарата по болезни, уехал из Москвы в деревню, оклемался малость, а через полгода его дядя, замначальника областного управления милиции, уговорил в угрозыск на транспорте пойти. Вот с нового года работает заместителем начальника отделения розыска. Считаю необходимым привлечь его к разработке.

— Ну, не знаю. Необходимо разрешение замнаркома.

— Завтра подробный рапорт будет у вас на столе, товарищ комиссар.

— Ладно. Третьего с утра свяжитесь с местным управлением НКВД, наведите справки. Если что-то не так, немедленно домой. Как, вы говорите, его зовут? Или подождите. Вот бумага, — комиссар подал листок. — Имя, фамилия, отчество, где и кем работает.

Свиридов записал данные товарища и передал хозяину кабинета.

— Спасибо, свободны, — Николаев опустил взгляд на бумагу. Свиридов вышел из кабинета. Николаев поднял голову и нажал кнопку звонка. В кабинет вошел секретарь в форме лейтенанта госбезопасности. Николаев подал ему листок и привычно, по-военному, поставил задачу:

— Свяжитесь с областным управлением и наведите справки по этому человеку. Полученную информацию доложить немедленно, бумагу вернуть.

Глава одиннадцатая

В четыре утра в кабинете Свиридова совещались те, кого он обозначил «активными штыками» в разговоре с Прохоровым. Занимался новый день второго мая. Вчерашний официоз наложил отпечаток и на внешний вид контрразведчиков. Лейтенант Никитин, младший лейтенант Михалков, сержант Глухов были в штатском, а капитан, назначенный вчера дежурным по отделу, и сержант Беспалый, его верный оруженосец, как шутили промеж себя сотрудники, были одеты по всей форме. Чекисты расселись за приставным столом, ближе всех к столу начальника устроился Беспалый со спецблокнотом для ведения протокола совещания. Позавчерашний выпускник спецшколы НКВД, Беспалый наряду с оперативной работой неофициально выполнял при начальнике отделения секретарские функции: оформлял документацию подразделения, следил за сроками отчетности, контролировал режим секретности, короче делал всю необходимую бумажную работу. Причем эта последняя, похоже, нравилась ему гораздо больше основной. Не очень образованному молодому крестьянскому парню, испытывающему очевидные трудности даже на политзанятиях, импонировало, что начальник, опытный и заслуженный чекист со стажем, выбрал именно его для осуществления этой исключительно важной функции. И потому его служебное рвение на бумажном фронте било через край. Свиридов уже подумывал передать его куда-нибудь в секретариат, но кадровый дефицит заставлял его мириться с существующим положением. В самом начале оперативного совещания он предупредил сержанта, что сегодня протокол вести не надо, и, периодически бросая взгляд на парня, с сожалением отметил про себя, что тот даже как-то поскучнел.

Свиридов сделал многозначительную паузу, строго оглядел присутствующих и продолжил:

— То, что я вам сейчас рассказал, не должен знать никто, кроме сидящих здесь. Я уже вкратце доложил Николаеву, он наш руководитель и, естественно, должен быть в курсе происходящего. Подтвердим полученные данные проверочными мероприятиями, добудем дополнительные факты — будет доложено на самый верх. Из наших сотрудников будет подключен отсутствующий пока по известной причине Климов. Кстати, комиссар мне крепко за него выговаривал. Потребовал самого строгого наказания. Так что будем разбираться. Иван, когда, сказали, он освободится?

Заскучавший Беспалый встрепенулся, и лицо его приобрело важное выражение.

— Должен уже подойти, — выпалил он, глянув на часы.

— Ладно, пока оставим этот разговор, а сейчас — по сегодняшнему дню. Первое: необходимо договориться с «наружкой» и с момента открытия почтамта организовать выявление и установление того, кто получит телеграмму. Ответственный Никитин. Людей инструктировать предельно кратко — зафиксировать получателя, установить и ждать команды. Работать крайне осторожно — это может быть профессионал. Второе: пробить всех Львовых Борисов Семеновичей по Москве. Ответственный Михалков.

— А вдруг он из Подмосковья? — подал голос младший лейтенант. Свиридов поморщился.

— Начните с Москвы, — бросил он неожиданно резко и тут же пожалел об этом. Сказывалась усталость последних дней, но его люди тоже устали, а он как-никак руководитель. И продолжил уже другим тоном: — О появлении получателя доложить мне незамедлительно.

Никитин согласно кивнул.

— Имейте в виду: еще один человек будет принимать участие в разработке. Вернее сказать, с него вся эта история и началась, — капитан взглянул поочередно на Михалкова и Глухова. — Кое-кто с ним уже познакомился. Беспалый, с гостиницей, как я понял, проблем не было?

— Никак нет, товарищ капитан, — с достоинством доложил сержант. На лице Михалкова появилась гримаса недоумения.

— Но он вроде как из милиции? Вчера мы и без него бы обошлись, без всякой стрельбы тепленьким этого гостя взяли.

«Нет, все-таки раньше зайцы скромнее были. Да мне бы сейчас пару таких «милиционеров», они бы из вас, ребята, настоящих спецов сделали», — подумалось Свиридову. Но внутренне он опять завелся:

— Этот милиционер, к вашему сведению, вычислил подозреваемого без всякой оперативной информации, на ровном месте за несколько часов. Я уже проинформировал Николаева, очень надеюсь, что начальство даст добро на участие его в операции. Между прочим, это наш бывший сотрудник, опытный контрразведчик Прохоров Николай. О его интуиции в свое время легенды ходили. Вы-то с ним не знакомы, а вот Климов его хорошо знает. Днем мы едем в больницу, допросим раненого, и после этого обсудим дальнейший план операции. Собираемся у меня…

Стук в дверь и появление Климова с папкой в руках прервали Свиридова.

— Разрешите, товарищ капитан?

— Ну что, отписался? — Свиридов хмуро глянул на лейтенанта.

— Так точно.

— Ну, садись. Вот что, — капитан обратился к чекистам. — Завтра по ходу дела решим, когда соберемся. Вопросы есть? Все, кроме Климова, свободны. Никитин, жду рапорт на подпись, — Федор Ильич дождался, когда закроется дверь за сотрудниками. — Ну, наделал делов? Николаев требует тебя примерно наказать.

Поднявшись, он прошелся по кабинету, искоса наблюдая за понуро сидящим лейтенантом:

— Объяснения все собрал?

— Так точно, — глухо произнес тот. — Все здесь, кроме одного. Парень-понятой остался, днем я все решу.

— Что за парень?

— Да сосед комбрига по коммуналке. Там так получилось… ну, в общем, он в обморок грохнулся, когда тот себе мозги вышиб. Вот поэтому и не смог взять объяснение. Шибко впечатлительный оказался.

Свиридова покоробили слова своего лучшего сотрудника.

— Ну, это ты у нас, видать, чугунный, а нормальному человеку на это, мягко говоря, тяжело смотреть, — с раздражением сказал он и снова прошелся по кабинету. — Вот что, ты этого парня мне сегодня… нет, завтра с утра организуй сюда ко мне. Я с ним лично побеседую, допрошу-расспрошу поподробнее. Послезавтра Николаев требует заключение служебного расследования. Крепко он недоволен тобой.

— Прав он, на сто процентов прав. После такого прокола надо квасом идти торговать, а не шпионов ловить.

— Это хорошо, что у тебя с самокритикой в порядке, — Федор Ильич почувствовал, как слегка отлегло от души. — Заслужил — носи, твое от тебя не уйдет. А пока давай о новом деле поговорим. Ты Прохорова Николая помнишь?

— Спрашиваете, товарищ капитан. А где он, объявился? — ожил Климов.

— Объявился. И не просто, а с сюрпризом. Слушай, я сейчас повторяться не буду, в четырнадцать часов жду у себя, по ходу дела все и узнаешь.

— Федор Ильич, я извиняюсь, а где Николай-то?

— Спит. И ты иди спать. Нам выспаться сейчас, Никита, надо. Голова понадобится свежая, соображать, я чувствую, много придется. Очень серьезное дело наклевывается. Иди, — и уже вдогонку: — А случай с комбригом пусть станет тебе уроком на всю жизнь.

Проводив Климова, Свиридов подошел к шкафу и достал начатую бутылку коньяка. Сидя перед налитой рюмкой, он вспомнил, как летом прошлого года Сталин на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны жестко критиковал военных контрразведчиков. Мол, «прошляпили» заговор в армии. Мол, во всех областях разбили буржуазию, только в области разведки оказались битыми как мальчишки. Разведка — это та область, где впервые за двадцать лет большевики потерпели жесточайшее поражение… Ой, как им могут аукнуться слова вождя после случившегося с комбригом Ласточкиным. Наверное, Сталин прав, но в душе, положа руку на сердце, Федор Ильич Свиридов сомневался в таком масштабе заговора. Все-таки служба работала, и не могла она проглядеть такую широкомасштабную вредительскую затею. Вот теперь и пожинаем плоды этой шпионской лихорадки, охватившей страну до самых до окраин. Сотни опытных командиров арестованы, в некоторых военных округах дивизиями управляют капитаны и майоры без опыта строевой службы, в результате эти округа получают при проверке боевой подготовки неудовлетворительную оценку. А если завтра война? Глубоко вздохнув, Свиридов в очередной раз задал себе еще один, главный, по его мнению, вопрос: почему же эти боевые маршалы и генералы, не убоявшиеся в гражданскую ни Колчака, ни Деникина, наговаривали столько напраслины на своих боевых друзей? Он прекрасно знал, какими умельцами по части получения подобных признаний были некоторые его сослуживцы, но ведь он сам был свидетелем, когда легендарные красные командиры без всякого насилия излагали такое, от чего брала оторопь, а в душе поселялись щемящая горечь и пустота. И уже не хотелось протестовать против всего происходящего… не хотелось ничего. Как говорится, плетью обуха… Свиридов повертел в руках рюмку.

— А может, и к лучшему, что Ласточкин застрелился?.. — шепотом сказал он сам себе.

Глава двенадцатая

Лежа с закрытыми глазами, Глебов пытался понять, где он, что с ним произошло и происходит. Кажется, он только что проснулся… Кругом тишина, похоже, ночь на дворе. Он лежит на постели одетый. Почему он боится открыть глаза? Что там, в реальной действительности? Там ведь что-то такое произошло, что он силится и никак не может вспомнить — мозг как будто бы отключился и существует отдельно от остального организма. Прошло еще несколько секунд, но все оставалось по-прежнему. Ну и сколько он еще будет так лежать? Придется разорвать эту темноту и выйти на свет божий.

В комнате было темно, хотя слабый свет уже старался прорваться через плотные шторы. Глаза постепенно привыкали к мраку. В углу на стуле горела настольная лампа, прикрытая женской кофтой. В центре чистого стола стоял граненый стакан, с одной стороны от него — бутылка молока, с другой — бутылка пива. «Куда это они его под конвоем?» — Михаилу пришло на ум неожиданное сравнение. На другом конце стола, положив голову на руки, дремала Анюта. Увидев ее, он пошевелился, пружины кровати скрипнули, и девушка подняла голову. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, затем Анюта резко соскочила со стула и кинулась к нему:

— Как ты, Миша?

— Ты знаешь, голова малость кружится, а так нормально, — прошептал он с виноватой улыбкой. — Анюта, что вчера произошло? Ничего не помню.

Девушка настороженно взглянула на Михаила.

— Миша, ты про Ивана Терентьевича помнишь? — произнесла она с опаской.

«Вот оно… вспомнил, все вспомнил».

— Господи, да как же это, — невнятно пробормотал Глебов и обессиленно рухнул на подушку. Анюта в отчаянии обхватила юношу руками, по лицу ее текли слезы. Видно было, что случившееся вчерашним вечером оказалось и для нее тяжелым испытанием.

«Господи, зачем же так… зачем же он себя-то?» Михаил со страхом глянул в заплаканные глаза девушки:

— А что потом со мной было? Я как провалился куда-то…

Анюта вытерла слезы:

— Ты был в обмороке… я так испугалась. А когда врачи приехали, сказали, страшного ничего нет, успокоили меня немного. Ты, наверное, пить хочешь? Попей молочка. А хочешь пива.

«Какое пиво, какое молочко?..»

— Слушай, а что там теперь в их комнате?

— Увезли врачи Ивана Терентьевича, а комнату органы опечатали.

«Опечатали комнату? Опечатали…»

— А как же Екатерина Марковна, она-то куда придет? — мысли Михаила путались, цепляясь одна за другую. Он все пытался что-то спросить, что-то главное не давало ему покоя.

— Слушай, я ничего не понимаю. Ну не мог он, геройский мужик, замышлять чего-то против нашего народа, против партии, против Сталина! Какой же он враг?

Анюта внезапно почувствовала, как он дрожит всем телом.

— Миленький, — зашептала она, — успокойся. Мы многое не знаем, успокойся.

Она гладила его по голове, говорила что-то успокаивающее, но он, не слушая, продолжал твердить:

— Этого не может быть, это какая-то ошибка.

— Тише, тише, конечно, ошибка. Там разберутся, — и вдруг неожиданно для себя она стала расстегивать кофточку. Михаил остановился на полуслове и с открытым ртом, перестав дрожать, как завороженный глядел на то, как она расстегивает бюстгальтер. Торопливо шепча ласковые слова, девушка прижалась к нему всем телом, и губы его наконец ответили на ее страстные поцелуи.

…Разбудил их стук в дверь. Кто-то настойчиво молотил кулаком в дверь комнаты Глебовых. Анюта проснулась первой, за ней открыл глаза Михаил.

— Мишок, спишь, что ли? — послышался из-за двери голос Сергея. Кто-то из женщин в коридоре уже сделал ему замечание, тот резко ответил, голоса стали набирать скандальную тональность, надо было разрядить ситуацию, и Анюта открыла дверь. Сергей тут же церемонно извинился перед соседкой и шмыгнул в комнату. Вид полуодетого, лежащего на кровати Глебова и неприбранные волосы Анюты настроили гостя на игривый лад.

— Здрасте, вам! Я-то думаю, уж полдень близится, а Глебова все нет, что-то непонятное происходит, а тут, оказывается, медовый месяц, — по всему было видно, что Сергей уже поправил с утра пошатнувшееся после вчерашней гулянки здоровье. — Вставай, проклятьем заклейменный, у меня кое-что имеется для продолжения праздника, — парень отвернул полу пальто и достал из внутреннего кармана поллитровку. — Представляете, прождали вас полчаса, успели с Татьяной поругаться, а…

Огорченно махнув рукой, Сергей сел на стул:

— Короче, ушла она к подруге, наказывала вам кланяться. А я решил-таки навестить старого боевого товарища. Слушайте, а чего вы молчите? И физиономии у вас такие скучные. Тоже поцапались, что ли?

Михаил переглянулся с Анютой.

— Серега, тут такое дело, — медленно начал он хрипловатым голосом. — Вчера… ну, вы ушли, а после вас пришли. За ним пришли, арестовывать. А он застрелился, — горло Михаила перехватил спазм, он замолчал.

Сергей удивленно воззрился на друга:

— Погоди-погоди. За кем пришли, кто застрелился?

— Иван Терентьевич, сосед тутошний, — всхлипывая, ответила вместо Глебова Анюта.

— Вот это номер! — Сергей замолчал, потом перевел взгляд с Анюты на Михаила, недоуменно качая головой: — Ничего не понимаю. За что арестовать-то хотели?

— Кто ж его знает? За что нынче арестовывают? — Анюта шмыгнула носом.

— Так он что, тоже враг народа, что ли?

Глебов даже с подушки поднялся от возмущения:

— Кончай трепаться, ты же его видел-то всего однажды, а буровишь невесть чего.

Сергей развел руками:

— Извини, конечно, но сам же знаешь, так просто арестовывать не будут. И потом, если не виноват, чего стреляться-то?

— Так вот и у меня в голове не укладывается, — Михаил снова опустил голову на подушку.

— Успокойся, Миша, мы, наверное, что-то не понимаем. Товарищ Сталин учит насчет обострения классовой борьбы на современном этапе, — вставила Анюта, но Глебов ее тут же перебил:

— Так он-то в этой борьбе всегда по нашу сторону баррикад воевал. И в гражданскую, и сейчас в Испании. Зря, что ли, его награждали? И зачем награждали, если враг?

Сергей вдруг многозначительно поднял палец:

— Кстати, Мишок, а помнишь, он какие-то странные разговоры вел про Испанию? Ну, в смысле там все скоро закончится, и не в нашу пользу. Помнишь?

— Ну, было такое, да, — медленно подтвердил Михаил.

— Вот, — Сергей еще раз, уже торжествующе, поднял палец. — Вот то-то и оно! А ты говоришь. Слушай, — перешел он на шепот, — а может, нам сообщить куда следует про эти его разговоры?

— Ты что, Серега, всерьез? — Михаил опять оторвал голову от подушки, Анюта бросилась к нему, на ходу успокаивая.

— Да ладно тебе, я так просто, — пробормотал смущенно гость.

— Думать надо, что говоришь, балда! — Михаил махнул рукой и замолчал. Приумолк и Сергей. Но ненадолго.

— Мишка, ты извини, но… раз такое дело, давай помянем, что ли, твоего комбрига? Анюта, дай посуду да закусить чего-нибудь.

Глебов поморщился:

— Ты знаешь, что-то нет настроения.

Но девушка поддержала гостя:

— Миша, выпей немного, полегчает.

На столе появились рюмки, остатки вчерашней закуски. Сергей, разлив по рюмкам водку, встал.

— Ну, помянем раба Божьего Ивана Терентьевича, — он потянулся чокнуться с Анютой, но та строго оборвала его, объяснив неуместность подобного ритуала. Выпили, помолчали. Сергей было снова взялся за бутылку, но, наткнувшись на строгий взгляд Анюты, сделал извинительный жест:

— Ну, ладно, ребята, я пошел.

— Ты, Серега, вот что… я тебя прошу, — Михаил приложил палец к губам. Друг встал, состроил недовольную гримасу.

— Да понял я, понял. Ну, прощай папанинская льдина… бывай здоров, Михрюта. И ты, Анюта, бывай. Извините дурака.

За Сергеем захлопнулась дверь. Анюта, стоявшая у окна, взглянула на лежащего Глебова.

— Миша, можно тебя спросить, — медленно начала она. — Ты только не обижайся, я понять хочу. Ты часто встречался с Ласточкиным?

— К чему это ты? — Михаил опять напрягся.

— Ну вот, смотри: ты его знал так, ну, как соседа. Редко его видел, а разговаривал и того меньше. Так?

— Ну, допустим, — парень пытался понять, куда клонит его подруга.

— Я хочу понять, откуда у тебя такая уверенность в невиновности Ласточкина? — и, увидев, как Михаил меняется в лице, поспешно добавила: — Я тебя как заново узнала. Ты, оказывается, не такой легкомысленный, каким кажешься. Но все-таки объясни, откуда у тебя эта вера?

— Не знаю. Просто верю, и все, — как-то спокойно и отрешенно ответил Михаил.

— А Тухачевский, Егоров, другие? Ведь ты им тоже верил? А сегодня?

Глебов не ответил. Собравшись с мыслями, Анюта продолжала:

— А я вот что думаю. После революции, после Гражданской войны стали мы жить лучше, стали примером для всего мира. Вот тут и засуетились буржуи на Западе, опасность почуяли, стали приглядываться, как бы наше движение вперед затормозить. Вот они из-за границы-то вредят и у нас ищут тех, кто бы им помог. А наши-то начальники… они про мировую революцию и забыли. Карманы набивают, пьют, блудят. Вон у каждого по две-три жены, а сударушек и не сосчитать. Тьфу! — говоря это, Анюта возбужденно ходила по комнате и активно жестикулировала. — Рядятся бесконечно, кому править. Их буржуям и искать не надо, все на виду. Вот и ложатся эти перерожденцы под кого ни попадя. Только они думали, что товарищ Сталин про них не знает, не ведает. Ан нет! Все это до поры до времени. Вот, видать, время-то и пришло. Еще бы немного, продали бы они нашу страну мировой буржуазии, всяким там германцам да полякам с японцами.

— Да какой же Ласточкин начальник? — устало вставил Михаил. — Старый солдат, все время на службе, никаких капиталов не нажил.

Анюта подошла к нему, наклонилась, внимательно посмотрела в глаза, обняла:

— Значит, ошибка какая-то, навет подлый, разберутся где надо.

— Да поздно уже разбираться, человека-то нет! — в глазах Михаила появились слезы.

Анюта покачала головой:

— Успокойся, дай я тебя пожалею, бедный мой…

Глава тринадцатая

Как и планировал Свиридов, после обеда они с Прохоровым выехали в больницу, где под охраной лечили Риммера. Машина бодро бежала по улицам столицы. Второе мая было выходным днем, и на улицах, несмотря на хмурящееся небо и перспективу дождя, было полно народа. Искоса глянув на товарища, Николай обратил внимание на его усталое, невыспавшееся лицо. Видно, подремал пару-тройку часов после дежурства прямо в кабинете и снова за работу.

— Ну, как прошло дежурство? — спросил Прохоров так, для завязки разговора, понимая, что ответ будет односложным.

— Нормально. Как обычно, не без сюрпризов, но в целом все нормально. А ты как отдохнул?

— Вчера после твоего звонка прогулялся по парку Горького, пивка попил. А сегодня вот отоспался на неделю вперед. Так что спасибо за предоставленное свободное время, оно оказалось очень кстати.

— Я надеюсь, ты понял, что это я тебе аванс выдал. Вот только, боюсь, получку долго ждать придется.

— Ничего. Ты же знаешь, я привычный. Вчера, пока гулял, многое вспомнилось… долго уснуть не мог, — вздохнул Николай.

— Слушай, есть мысль сегодня посидеть вечерком, вспомнить былое. Ты как?

— А я как? Только свистни, я готов. Лишь бы у тебя опять никаких сюрпризов не приключилось.

Так, перебрасываясь фразами о текущем житье-бытье, они ехали по весенней столице. Свиридов успел рассказать, что дочка его недавно вышла замуж за офицера-пограничника и укатила с ним в Среднюю Азию. А жена вот уже неделю находилась в командировке в Сибири по линии Наркомфина, где работала ревизором. Так что за время отсутствия Николая в Москве у капитана в жизни мало что изменилось. А о себе Прохорову рассказать не удалось по причине остановки автомашины у пункта назначения.

На крыльце больницы их ждал Климов. Доложившись начальнику, он широко улыбнулся Николаю. В последние годы службы Прохорова в центральном аппарате они работали в разных подразделениях и встречались редко, но встречам всегда были рады. Связывало их и то, что начальник Климова, капитан Свиридов, был старым другом Прохорова, и это как-то внутренне объединяло всех троих.

— Ну, здорово, Николай, с прибытием, — приятели обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Все такой же боевой, Никита, — с удовлетворением отметил Прохоров.

— А как же? Как говорится, прицелом точным врагу в упор… Рад тебя видеть, Николай Николаевич, надолго к нам?

— Это как начальство решит, — Николай бросил на Свиридова взгляд, полный надежды.

Свиридов досадливо крякнул:

— Извини. Совсем забыл сообщить. Комиссар дал добро, но под мою личную ответственность. С твоим начальством тоже все решено.

— Ну, спасибо, Федор Ильич. Будь спокоен, не подведем. Так, Никита?

Климов не успел ответить гостю, так как капитан мягко, но решительно перевел разговор в деловую плоскость:

— Никита Кузьмич, ты пациента подготовил? Как он там?

— Жив. К разговору готов. И врач там ждет.

— Ну, веди нас к нему. Надо поторопиться, а то, того и гляди, меня в контору дернут, — Свиридов быстрым жестом предложил Климову идти вперед.

У палаты, где лежал Риммер, стоял часовой с винтовкой. При виде Свиридова он вытянулся по стойке «смирно». Капитан осмотрелся:

— Слушай, Никита Кузьмич, а врач-то где?

— Он в палате.

— Давай его сюда, мне с ним поговорить надо, а вы пока начинайте работать с раненым.

Свиридов и врач отошли к окну. Две недели постельного режима — таков был вердикт хирурга. Капитан осторожно поинтересовался возможностью ускорить процесс выздоровления пациента, на что доктор отреагировал стандартно:

— Посмотрим, как пойдет выздоровление.

Свиридов попробовал красноречиво объяснить эскулапу, что речь идет о деле государственной важности, но вновь услышал не менее стандартный ответ:

— Сделаем все возможное.

Подойдя к двери палаты, за которой находился Риммер, Федор Ильич увидел, кроме бойца с винтовкой, еще и сержанта с кобурой на поясе. Тот, очевидно, находился внутри комнаты, когда чекисты появились в коридоре. Войдя в палату, Свиридов осмотрелся. Все как в камере: железная кровать, табуретка, привинченная к полу, под потолком зарешеченная лампочка. На окне тоже решетка. На кровати лежал молодой мужчина, уже изрядно заросший щетиной и от этого выглядевший старше своих лет. Увидев Свиридова, он поправил завалившееся на одну сторону одеяло, машинально разгладил образовавшиеся складки, и лицо его приобрело настороженное выражение. Было заметно, что он очень волнуется. Очевидно, он почувствовал, что от этого вошедшего человека в штатском зависит его жизнь. Хотя, скорее всего, это ему уже объяснил Климов, который устроился с листами бумаги на столе. Допрос вел стоявший у кровати Прохоров — едва капитан вошел, он замолчал. Привинченная к полу табуретка, видимо, была оставлена для Свиридова. Тот дал знак продолжать допрос.

Из того, что услышал капитан Свиридов, явствовало, что Ян Риммер три года отучился на отделении славистики Кенигсбергского университета (еще бы ему не знать философа Канта!), изучал русскую филологию. Но после смерти отца университет пришлось бросить. Случайными заработками он перебивался до тех пор, пока не встретил старого знакомого отца, адвоката из Ковно Петерса Шломберга. Тот проявил интерес к судьбе Риммера-младшего, предложил переехать в Ковно и дал в долг крупную сумму денег. Кроме того, парню помогли снять квартиру подешевле. Там, в Ковно, он познакомил Яна с неким Косманом, руководителем «Дойче Нахрихтен». Тот устроил парня на работу в «Культурфербунд», где ему поручили делать переводы и составлять обзоры русской прессы.

Дальше, по рассказу Риммера, жизнь его пошла кувырком. А началось с того, что адвокат Шломберг год назад предложил сыну старого друга вложиться в солидную экспортно-импортную фирму, получить хорошую прибыль и открыть свое дело. Но, поскольку денег у Яна не было, адвокат предложил выгодно продать родительский дом в Кенигсберге. Деньги от продажи дома были выручены действительно немалые, но сумма все равно была недостаточной. Когда Косман узнал об этом, он решил помочь Риммеру и дал в долг недостающую сумму. Все деньги были переданы фирме на закупку товара заграницей. А пока суть да дело, Риммеру предложили съездить в СССР в составе молодежной спортивной команды. Услышав это, Климов встрепенулся:

— Ты что, спортсмен?

— В шахматы хорошо играю, — тихо, но с достоинством ответил парень. — Меня за третью доску посадили, три выиграл, три проиграл, остальные вничью свел.

Оказывается, делегация гостила в Ленинграде и Москве. Играли в шахматы, ходили в музеи, театры, встречались с молодежью. Однако по возвращении домой Риммер узнал сногсшибательную новость: фирма странным образом обанкротилась, и деньги пропали. И еще одну новость узнал шахматист: адвокат Шломберг уехал то ли в Америку, то ли еще дальше. Косман, конечно, посочувствовал, но через несколько дней попросил вернуть деньги. Свиридов обратил внимание, что, рассказывая об этом, парень даже в лице изменился. И то сказать, такие деньги и псу под хвост… в смысле адвокату. Капитан поймал себя на мысли, что даже сочувствует парню, и тут же жестко оборвал свои эмоции. «На той стороне тоже не дураки работают, слепили этому бывшему студенту легенду на случай провала. Глядишь, и разжалобит нас, недоумков, — подумал он. — Надо предупредить Климова, чтобы весь его рассказ именами и фамилиями наполнил, адресами, приметами его хозяев. Пусть подробно расскажет о поездке в СССР… Да Никита и сам все знает, мужик дотошный».

А Риммер между тем рассказывал, как Косман предложил для отработки долга еще раз съездить в Москву, только уже с другой целью. Ситуация была безвыходной, и он согласился. А дальше его отправили снова в Кенигсберг…

В дверь постучали. Прохоров открыл дверь.

— Товарища Свиридова к телефону, — послышался шепот из-за двери. «Ну вот, как чувствовал…» Федор Ильич встал:

— Николай Николаевич, выйдем на минуту.

В этот момент замолчавший Риммер неожиданно подал голос:

— Извините, гражданин начальник, со мной как… что сделают? — от волнения парень, очень прилично говоривший по-русски, скомкал вопрос.

— Это целиком будет зависеть от вас, от вашего желания помочь нам, — капитан строго глянул на раненого и вышел в коридор.

Секретарь комиссара госбезопасности Николаева передал распоряжение о совещании у начальника. На ходу Свиридов еще раз проинструктировал Прохорова об уточнении всех деталей рассказа задержанного и, пообещав по окончании допроса прислать машину, уехал на Лубянку.

Глава четырнадцатая

Во дворе завода, где работали Глебов со своим другом Сергеем Рублевым, в начале обеденного перерыва народу обычно мало. Это уже потом, откушавшие столовских щей, инженеры и техники, конструкторы и бухгалтеры выходили подымить «Беломором» на свежем воздухе. Но сегодня, в первый послепраздничный день, в столовой образовалась большая очередь и часть работников, заняв очередь, грелась во дворе заводоуправления на весеннем солнышке.

Рублев работал в автоцехе мастером, но ближе к обеду его вызвали в заводоуправление, после чего он решил увидеться с Михаилом, а заодно и пообедать. Не обнаружив товарища в очереди, он вышел во двор и присоединился к группе, активно обсуждавшей шансы на победу «Спартака» и «Динамо» в предстоящем матче чемпионата страны по футболу. В ту самую минуту, когда один из болельщиков авторитетно заверил Сергея, что на поле стадиона «Сталинец» «Спартак» чаще побеждает, чем на других полях, во дворе появился Глебов.

— Пламенный привет гигантам конструкторской мысли! — Сергей помахал другу рукой. — Вы случайно не на обед, товарищ конструктор?

— На обед, товарищ Рублев. Между прочим, последний раз, когда мы здесь обедали, очередь занимал я.

— Виноват, товарищ Глебов. Разрешите исправиться?

— И побыстрее. Бегом марш!

Сергей, шутливо козырнув, затрусил к дверям столовой. Глебов поздоровался с мужчинами и включился в разговор. Никто и не обратил внимания на незнакомого парня, который, не торопясь, подошел к компании болельщиков:

— Мужики, мне нужен Глебов Михаил Николаевич. Не подскажете…

— Я Глебов, — повернулся Михаил к незнакомцу.

— Сержант госбезопасности Беспалый. Вам придется поехать со мной, — незнакомец вынул из кармана удостоверение и показал Михаилу.

— Но я на работе, — на лице Глебова появилось выражение растерянности. Окружающие настороженно примолкли.

— Передайте руководству, чтобы вас подменили, — чекист явно не знал, чем занимается на работе Глебов.

— А это надолго? — не самый удачный вопрос представителю органов, но он свидетельствовал о душевном состоянии Михаила. А представитель начал потихоньку терять терпение:

— Слушайте, не задавайте глупых вопросов, у меня нет времени.

Растерянный Глебов побрел к заводоуправлению в сопровождении чекиста. Вся компания молча наблюдала, как их товарищ скрылся за дверью проходной. Из оцепенения их вывел бодрый возглас Сергея, выбежавшего из столовой:

— Где этот голодающий Поволжья? Очередь подходит.

Вопрос его повис в воздухе. Сергей внезапно увидел совершенно других людей: странные, встревоженные лица, какие-то блуждающие взгляды… Те, с кем он только что весело обсуждал футбольные новости, вдруг отделились от него какой-то невидимой прозрачной стеной. Как манекены за витриной в магазине. Но не таким парнем был Сергей, чтобы спокойно принять подобную перемену.

— Мужики, что происходит? Иван, я тебя спрашиваю? — он решительно взял за грудки одного из «манекенов». Тот затравленно взглянул на Рублева.

— Мишку забрали, — только и выдохнул.

— Куда? — непонимающе спросил Сергей, но противный холодок уже начал расползаться по его внутренностям.

— Туда. Мужик сейчас подошел и увел. А Мишка попросил начальство предупредить.

— Зачем увел-то? — похоже, мало кто в такой ситуации задавал умные вопросы. Сергей не был исключением.

Приятель махнул рукой и отвернулся. Рублев, сделав несколько шагов, тяжело сел на скамейку и дрожащей рукой достал папиросы. После затяжки-другой он почувствовал себя уверенней.

— Дай закурить, — услышал он голос Ивана. Сергей медленно поднял голову и вдруг со злостью на себя, на всю эту до печенок перепуганную публику рявкнул:

— Тебе что сказали сделать? Начальство предупредить? Так иди и предупреждай, нечего тут сопли жевать.

Удивительно, но Иван нисколько не обиделся на товарища, а, наоборот, как будто воспрял духом и быстрым шагом двинулся к столовой. Да и остальные ожили и, по примеру Сергея, достали папиросы и молча закурили. А из дверей столовой к ним уже спешили двое пожилых мужчин, одним из которых был начальник конструкторского бюро Владимир Тимофеевич Ярцев, а другим — секретарь парткома Дмитрий Ильич Клюев. Клюев, грузный, но очень подвижный мужчина, плюхнулся на скамейку рядом с Сергеем.

— Рублев, ты можешь нам внятно объяснить, что произошло с Глебовым? — требовательно обратился он к Сергею.

Парень пожал плечами:

— А что, Иван вам не объяснил, что ли? Он же при этом присутствовал.

— Мне буквально мало толку от его объяснений. Что значит — «пришли», «увели»? Почему увели, вот вопрос.

— Так я же не больше вашего знаю, — сказав это, Сергей вдруг понял, что причина ему известна, но он просто не хочет этому верить.

— Ну, не могли же такого парня забрать без всяких оснований! Ты же все-таки друг его, неужели у тебя нет никаких соображений? — в разговор вступил Ярцев, член парткома завода и начальник Глебова. Владимир Тимофеевич очень ценил Михаила как работника, ставил его в пример как активного общественника, и случившееся явно выбило его из колеи.

Сергей внутренне заколебался, видя, как искренне переживает Ярцев. «В конце концов и так узнают, что случилось с его соседом, а про меня потом невесть чего подумают — мол, знал об этом и смолчал. А что да как, я действительно знать не знаю и ведать не ведаю…» Уговорив себя таким образом, он задумчиво произнес:

— Не знаю, может, это из-за того случая…

— Ну-ка, давай погромче, чего ты там бормочешь, — накинулся на него Клюев. — Из-за какого такого случая?

«С этим надо ухо востро держать, палец дашь — всю руку откусит», — подумал Сергей.

— Ну… позавчера ночью у них на квартире хотели арестовать комбрига Ласточкина.

— Что значит — хотели? — насторожился Клюев.

— Застрелился он.

— Они что же, знакомы были? Встречались? — Клюев уже почуял вырисовывающуюся перспективу.

— Да так, наверное, по-соседски. Я не знаю.

Клюев откинулся на спинку скамьи, и лицо его приобрело жесткое выражение.

— Да, Рублев, — протянул он. — Как же ты нам-то ничего не сообщил? Не доложил, так сказать.

— А чего докладывать-то? — как в воду глядел Сергей, когда вспомнил пословицу про «вострое ухо».

— Вот, полюбуйтесь, Владимир Тимофеевич, и это называется комсомолец! Это же вопиющая политическая близорукость. Буквально сегодня поставлю вопрос, пусть почистят этого «элемента» на комитете комсомола.

— Успокойся, Дмитрий Ильич, ну какой он «элемент»? Мы же сегодня первый день как на работу после праздника вышли, у него и времени не было…

— А ты его, Владимир Тимофеевич, не защищай, я гляжу, добренькие все стали… Он утром должен был в партком прийти и все как есть рассказать. Да еще Глебова с собой привести. Вот как должен был поступить настоящий комсомолец! Ладно, с ним мы еще разберемся, а сейчас пошли, надо партком быстренько собрать, обсудить этот факт.

— Дмитрий Ильич, а может, я пообедать успею? Я быстро, — у Ярцева была язва желудка, и он старался придерживаться режима.

— Можно вас, товарищ Ярцев, — Клюев взял коллегу за локоть и увлек за собой. Отойдя от Сергея на порядочное расстояние, он впился глазами в Ярцева: — Я тебе, товарищ Ярцев, буквально так скажу: замечаю в тебе какую-то интеллигентскую мягкотелость. Ты что, не понимаешь, что произошло?

— А что произошло? Ну, пригласили парня на Лубянку, мало ли зачем?

Клюев только отмахнулся от последних слов Ярцева:

— Ну, ладно, хватит дискуссии разводить. Через полчаса жду в парткоме и надеюсь на твою принципиальную позицию.

А Глебов в это время и не подозревал, какие страсти кипели на заводском дворе. Сержант Беспалый привез его в Главное управление госбезопасности и провел в свой кабинет. Капитан был занят, и Михаилу пришлось подождать несколько минут. Пытаясь скрыть волнение, он старался думать об Анюте, о производственных делах на заводе, но так или иначе сознание разворачивало его мысли в одном направлении. Он прекрасно понимал, зачем, по какой причине его вызвали сюда, в наркомат внутренних дел, но был настолько уверен в себе, в своей абсолютной непричастности к случившемуся, что волнение его не выходило за рамки естественного. Хотя слухи о посещении учреждения, в которое его привезли, ходили всякие…

Беспалый что-то писал, когда зазвонил телефон. В следующую минуту Глебов в сопровождении сержанта шел к начальнику отделения. Когда открылась дверь, парень, помимо своей воли, глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду. Но после первых вопросов, заданных хозяином кабинета, волнение ушло само собой. Как и предполагал Михаил, после общих вопросов о семье и работе, капитан перешел к вопросам, касающимся знакомства его и его родителей с погибшим комбригом, контактов с ним в первомайский вечер. Глебов охотно рассказал об участии комбрига в молодежном застолье, особо подчеркнув, какой вдохновенный тост произнес военачальник. Рассказывая, он снова ощутил возникшее в тот вечер чувство гордости за армию, за ее командиров, за их преданность великому вождю. И он счел необходимым поведать товарищу Свиридову об этих его чувствах. Как жаль, сказал он, что эти положительные эмоции куда-то улетучились с выстрелом Ласточкина. При этом Михаил ни словом не обмолвился о жаркой дискуссии вокруг их с Сергеем желания отправиться в Испанию добровольцами, а также о браунинге, обнаруженном им в кармане командирской шинели. Глебов никогда раньше не подвергался допросам в органах, но он был достаточно умен, чтобы не дополнять свою откровенность этими двумя сюжетами.

В разговоре возникла короткая пауза. Парень все больше нравился Свиридову. Искренен, держится спокойно, уверенно. Хорошо воспитан, с развитой речью, чувствуется высшее образование. Сам кандидат в члены партии, плюс отец — старый партиец, а это немаловажно. Есть, есть резон присмотреться повнимательнее. «Но этот неприятный осадок от трагического вечера надо обязательно попытаться нейтрализовать», — как опытный психолог подумал Федор Ильич. Многозначительно взглянув на Беспалого, который записывал вопросы-ответы, он велел тому вернуться в свой кабинет и оформить разговор официальным объяснением понятого Глебова. Дождавшись, когда сержант уйдет, он вернулся к реплике Михаила о том, как чувство гордости того за Красную Армию после выстрела сменилось непроходимым чувством горечи. Свиридов особо подчеркнул, что, несмотря на наличие изменников и шпионов в рядах высшего командования РККА, армия стала только крепче, освободившись от этой скверны, и так далее. В общем, он говорил то, в чем сам сомневался, но в чем у рядовых советских людей не должно быть никаких сомнений. Он не помнил, когда и от кого услышал выражение о том, что мощь всякого верования оказывается надломленной в тот момент, когда оно отрекается от своей непогрешимости. А он верил в светлое будущее молодого советского государства. Да, труден путь, да, на нем все время встречаются разные заторы и засоры, но идти надо. Ибо если остановимся, тогда конец всем надеждам. Поэтому он будет идти вперед и вести за собой тех, кого одолевают сомнения, как вот этого парня, сидящего напротив. Он взглянул на Михаила и неожиданно оборвал себя на полуслове.

— Вы что-то хотите спросить, Михаил? — осознав, что все это время парень слушал его вполуха, спросил он.

— Да, — было заметно, как тщательно Глебов подбирал слова. — Скажите, товарищ Свиридов, а комбриг Ласточкин… он действительно враг народа?

«Вот так. Коротко, но в самую точку. Это тебе не Ваня Беспалый, с которым все просто и ясно. Что же ему, такому грамотному, ответить? И ведь не боится, мерзавец, бьет не в бровь, а в глаз. Слава богу, что я сержанта отослал». Свиридов медлил с ответом, внимательно глядя на парня:

— Видите ли, Михаил. В этом-то как раз и разобраться надо было. А он… поторопился. Еще вопросы есть?

Михаил отрицательно покачал головой.

— Тогда у меня вопрос. Если мы вас попросим помочь, что вы на это скажете?

— Как помочь?

— Ну, в жизни всякие бывают ситуации, может, и ваша помощь органам понадобится.

— Если понадобится, я готов, только смотря в чем?

«Ишь, как завернул. Не слишком ли ты осмелел, парень». Лицо Свиридова приняло официальное выражение.

— Это как понимать?

— Я к тому, что военному делу я не обучался, так, чуть-чуть. Может, не справлюсь с вашим поручением…

У Свиридова отлегло от сердца.

— Об этом не беспокойтесь, я другое имел в виду… Значит, можно на вас рассчитывать?

— Да, конечно.

— Вот и хорошо. Вы сейчас зайдите к товарищу Беспалому, объяснение вам надо подписать и пропуск отметить. И давайте договоримся, если на работе спрашивать будут, зачем вызывали, скажите как есть: был понятым, случилась беда, идет расследование. Вот и давал объяснение по существу дела. Возьмите на всякий случай мой телефон.

Проводив Глебова до двери и убедившись, что тот зашел к Беспалому, Федор Ильич подошел к окну. «Не била жизнь этого Глебова, вот он и хорохорится. Стоп. Что же ты такое говоришь, коммунист Свиридов? Не понравилось, что парень тебя не боялся? Привык, что в этом кабинете так не разговаривают…» Свиридов подошел к столу, открыл папку с оперативными материалами. «Слушай, а как бы ты себя повел на его месте? Вот то-то и оно, кончай философию, работать надо».

Глава пятнадцатая

В кабинете секретаря парткома Клюева от обилия наглядной агитации разбегались глаза. Прямо над столом секретаря — портреты Ленина и Сталина. Под ними разместился коллективный портрет членов Политбюро ЦК ВКП(б). На стене по правую руку висел плакат «Не обижайте молодого рабочего», под ним на столе лежал большой альбом с фотографиями под названием «Дневник соцсоревнования». Чуть дальше на специальном стенде разместились предложенные работниками завода варианты «Ордена верблюда». Клюев позаимствовал этот почин у коллеги со Сталинградского тракторного завода. Там впервые придумали такой орден и стали награждать им бракоделов. Вот и партком совместно с завкомом объявили на заводе конкурс на лучший макет такого ордена и даже премию посулили. Еще на одном стенде красовалась диаграмма: нарисованный внизу малюсенький Чемберлен в верхней части диаграммы вырастал до размеров Биг Бена. Кривая линия диаграммы отображала рост лекций об империализме в цехах и лабораториях завода. Наглядная агитация являлась любимым коньком секретаря парткома. В конце второго квартала райком собирался подвести итоги конкурса на лучшую наглядную агитацию на предприятиях района, и Клюев старался изо всех сил. А тут еще знакомец по секрету сообщил ему, что кандидатура Клюева будет рассматриваться среди кандидатов на освободившееся место завотделом пропаганды райкома, арестованного в начале апреля…

Но наглядная агитация, как любил выражаться Клюев, была надстройкой. Базисом же в нынешний период обострения классовой борьбы, по его мнению, являлось беспощадное разоблачение врагов народа на всех без исключения участках производства.

К столу секретаря примыкал длинный стол для заседаний парткома, за которым сейчас сидело несколько человек, срочно призванных секретарем Клюевым для решения судьбы кандидата в члены партии Глебова. Первым у секретарского стола сидел начальник отдела кадров, плотный мужчина лет пятидесяти с обритой головой. На нем была военная гимнастерка без знаков различия, а новые брюки галифе были заправлены в начищенные до блеска хромовые сапоги. По заведенному правилу он вел протокол заседания. За ним устроился комсомольский секретарь. На заводе работал он давно, а вот секретарем его избрали только в прошлом месяце. Членом парткома его еще только должны были избрать на предстоящем общезаводском партсобрании, но сегодня Клюев специально пригласил его поучаствовать в заседании. Дальше сидели мужчина и женщина в рабочих спецовках. По случаю чрезвычайной ситуации Клюев вызвал их прямо от станка, чем объяснялась такая спешка, они не понимали и сейчас о чем-то недоуменно перешептывались. По другую сторону стола обычно сидело заводское начальство во главе с директором, но сегодня там не было никого, кроме Ярцева.

Кратко изложив суть дела, секретарь занялся самокритикой. Он говорил об ослаблении бдительности коммунистов завода, о ничем не оправданной политической успокоенности на всех участках предприятия. Активная борьба за чистоту рядов парторганизации, в результате которой были разоблачены несколько врагов народа, в основном руководителей разных уровней, потеряла прежний накал. В первую очередь, самоуспокоились они, члены парткома, и результат этого самоуспокоения не замедлил сказаться.

— …Кто, как не мы, помогли разоблачить бывшего главного механика Масюлиса и этого… заместителя главного инженера Шумейко. И успокоились, мирно почиваем на лаврах. А враг не дремлет! Есть предложение послушать сейчас товарища Ярцева, в чьем непосредственном подчинении находился этот Глебов.

— Находится, товарищ Клюев, — подал реплику начальник конструкторского бюро.

— Я попрошу без демагогии, товарищ Ярцев, я буквально отдаю себе отчет в своих выражениях, — голос секретаря звенел металлом. — Доложите нам, как у вас, члена парткома, под носом созрел этот гнилой фрукт.

Притихшие было члены парткома зашушукались.

— Слушайте, товарищ секретарь, ну, пригласили парня в НКВД, мало ли какие у них там вопросы возникли. А мы сразу ярлыки навешиваем: «фрукт», «элемент». Мы же сами принимали его кандидатом в члены партии. Работает он хорошо, в общественной жизни активное участие принимает. А знаете, сколько он народу на заем укрепления обороны сагитировал? Я правильно говорю, Громов? — обратился Ярцев к комсомольскому секретарю.

— Правильно, Владимир Тимофеевич. Мишка молодец, — с юношеской непосредственностью отреагировал молодежный вожак. Ярцев согласно кивнул и продолжил:

— Я его кандидатуру хотел нынче предложить на руководителя кружка по изучению Положения о выборах в Верховный Совет. Кстати, а вы знаете, что его отец позавчера на параде шел в колонне ветеранов-красногвардейцев?

— При чем тут отец? — металл в голосе Клюева уже не звенел, а громыхал. — Недавно некоторые на Мавзолее стояли, а где они сейчас? Вот то-то и оно. Короче, — пронзительным взглядом оглядел он присутствующих, — кто за то, чтобы исключить Глебова из кандидатов в члены партии? Прошу поднять руки.

Возникшую тишину нарушил голос начальника отдела кадров:

— Ильич, у нас до кворума людей не хватает.

Клюев недовольно покрутил головой:

— Я в курсе. Как вы знаете, директор Шишкин болеет, но я уже с ним говорил, он буквально «за». Лейбович в командировке, но он, в отличие от некоторых, линию понимает. Вот тебе и кворум. Так что, прошу голосовать.

— А как же обсуждение? — Ярцев обвел глазами присутствующих, но все молчали, глядя на секретаря.

— А тут и обсуждать нечего, все и так буквально ясно, — безапелляционно отрезал тот. — Правильно я говорю, Чернов? — обратился он к рабочему.

Чернов, слесарь из мехцеха, ветеран завода, развел руками:

— Оно, конечно, нехорошо, если, понимаешь, НКВД…

— Значит, ты «за»? — продолжал наседать секретарь.

Секретарь парткома для Чернова всегда был существом высшего порядка.

— Оно, конечно, так, — согласился он с Клюевым, следя за его реакцией, но тот уже переключил внимание на женщину.

— А ты, Семеновна, чего молчишь? Как частушки на свадьбах петь про это дело, — и он сделал неопределенный жест рукой, — так ты первая. А как по принципиальным партийным вопросам высказаться, так ты молчок?

— Ой, а вы откуда знаете? — факт, обнародованный секретарем, застал Семеновну врасплох.

— Знаем. Все знаем, «чека» работает. Так, ты «за» или «против»?

— Так то ж меня Ванька Ситников с механического подбил — давай да давай. Ну, я и выдала, — женщина явно тянула время, пытаясь отодвинуть момент ответа на прямой вопрос. А вот присутствующие товарищи слегка оживились.

— Выдала она, — Клюев взял со стола записную книжку, нашел нужную страницу. Он не мог упустить случая, чтобы не продемонстрировать свою осведомленность о поведении членов парткома в быту и тем самым напомнить присутствующим о своем «всевидящем оке». — Вот полюбуйтесь: «Не ходите, девки, в баню, там теперь купают Ваню. Окунают в купорос, чтоб у Вани… ну, это самое… подрос». Это ты про Ситникова, что ли, — не удержался Клюев, чтобы не пошутить.

«Homo sum, e nihil humani a me alienum puto» — в переводе с латинского: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Вот так, с шуткой и прибауткой втягивал этот человек людей, сидевших за столом и абсолютно не желавших зла хорошему парню и активному общественнику Мише Глебову, в ситуацию выбора: осудить человека неизвестно за что или воспротивиться, но тогда будущее твое станет непредсказуемым? Много ли находилось смельчаков, готовых воспротивиться? Мало… Намного больше всегда оказывалось тех, кто осуждал и после этого даже малейшими угрызениями совести не мучился. Менее чем через год после описываемых событий, в марте 1939 года, в Москве состоялся восемнадцатый съезд ВКП(б). В докладе секретаря ЦК Жданова об очередных перегибах, касающихся необоснованных репрессий, наверное, больше всего впечатляют многочисленные обескураживающие факты безудержного, подчеркнем, добровольного энтузиазма рядовых советских людей разоблачить как можно большее количество врагов… В том числе и факт, очень похожий на тот, который описывает автор. Какой соблазн использовать политическую обстановку в стране для решения собственных проблем!.. Да, и тогда слаб был человек, даже несмотря на интенсивную идеологическую обработку.

Меж тем сидящие за столом члены парткома еле сдерживали себя от душившего их хохота. Семеновна невинно хлопала глазами, а Клюев продолжал строжиться:

— И ничего смешного тут нет! Громов (тот сидел, полузакрыв лицо руками, плечи его подрагивали), ты тоже готовься к ответу за слабую работу с молодежью, буквально на следующем заседании парткома (парня как будто ошпарили кипятком, он выпрямился и мигом принял рабочую позу). А тобой, Семеновна, я персонально займусь. Это какой такой пример молодежи? Ладно, об этом позже. Значит, как я понял, ты «за»?

Семеновна глубоко вздохнула:

— Я, Дмитрий Ильич, и не знаю. Может, подождать надо, глядишь, все и образуется? Парень-то уж больно хороший.

— Я буквально не понимаю, что значит — «образуется»? — зловещим тоном проговорил секретарь, покраснев от возмущения. — Какой такой «хороший парень», если налицо связь с врагом народа?

— Да, может, они и не общались вовсе, откуда нам знать-то? — Ярцев сделал еще одну попытку снизить накал страстей.

— Опять демагогия! Жил рядом и не общался? И не разглядел замаскированного врага? Нет, не зря его забрали. Вы, товарищ Ярцев, по своей интеллигентности, может, чего-то не понимаете, а я измену за версту нюхом чую, — Клюев явно напоминал, что в кресле секретаря парткома он оказался после работы мастером на производстве и по окончании краткосрочных партийных курсов. — В общем так, Семеновна, я в последний раз спрашиваю…

— Да «за» я, «за», — женщина махнула рукой и опустила голову.

— Ну вот и отлично. Геннадий Иванович, как я понимаю, тоже поддерживает наше мнение? — Клюев посмотрел на начальника отдела кадров, усердно строчившего протокол.

Кадровик только утвердительно кивнул, не отрываясь от бумаги. Подошла очередь Ярцева.

— Ну а вы, Владимир Тимофеевич, значит, «против»? — вкрадчивым тоном спросил Клюев.

Ярцев устало посмотрел куда-то в сторону:

— Нет, почему же «против»?

— Вот это я понимаю, буквально правильный подход. Значит, «за», — не скрывая радости, воскликнул секретарь.

— Воздержался я, — тихим голосом произнес Ярцев.

— Та-ак… «болото», значит. Ну-ну… а ты, Геннадий Иванович, фиксируй, фиксируй, — увидев, что кадровик поднял удивленные глаза на воздержавшегося. — Пусть в райкоме посмотрят, кто есть кто.

Подведение итогов не заняло много времени. Чего там подводить, когда все как на ладони: все «за» при одном воздержавшемся. Едва секретарь объявил заседание оконченным, как члены парткома дружно двинулись к двери, не глядя друг на друга. Председатель едва успел задержать Геннадия Ивановича. 8 мая прогрессивная общественность должна была отметить 120 лет со дня рождения Карла Маркса, и райком рекомендовал провести торжественное собрание. Клюев собирался предложить в качестве организатора собрания Ярцева, как очень подкованного товарища, но после сегодняшнего заседания передумал. Решив чуточку схитрить, он сказал, что у руководства есть мнение ответственным за собрание назначить Геннадия Ивановича. Польщенный кадровик тут же вернулся к столу обсуждать план проведения собрания.

До проходной завода Глебов добрался на общественном транспорте. Его толкали, наступали на ноги, какая-то тетка даже назвала его «малохольным» — задумавшись, он загораживал ей путь к выходу, — но Михаил не обращал внимания на эту суету. Он задал Свиридову только один вопрос, получил на него явно дипломатический ответ, и они расстались. И вот сейчас, по пути на работу, он продолжал разговор с чекистом, сам задавал ему вопросы и сам же пытался представить, как бы тот отвечал. Погруженный в свои мысли, он и не заметил, как оказался перед турникетом проходной. Он приветливо кивнул вахтеру, дожидаясь, когда тот нажмет кнопку. Но вахтер явно не торопился впускать парня на территорию предприятия. Глебов нетерпеливо легонько пристукнул ладонью по железке турникета и с удивлением глянул на старика:

— Иваныч, открывай.

Вахтер строго поглядел на него неожиданно чужим взглядом:

— Пропуск, гражданин.

Удивлению Михаила не было предела:

— Ты что, Иваныч, своих не узнаешь?

— Не положено, гражданин, — Иваныч стоял насмерть. Глебов на всякий случай украдкой огляделся, — может, начальство пропускной режим вздумало проверить? Не обнаружив никаких проверяющих, он тем не менее решил не спорить и предъявил пропуск. Вахтер осторожно взял корочки, шевеля губами, внимательно прочитал написанное, сличил фотографию с оригиналом и только тогда, еще раз строго глянув на парня, вернул ему документ и открыл турникет.

Чудеса продолжились сначала на лестнице заводоуправления, а затем и в коридоре. Знакомые сотрудники, попадаясь навстречу, как-то неопределенно кивали и старались быстро миновать Глебова. Еще утром эти люди обычно останавливались переброситься парой слов, о чем-то спросить, что-то узнать. И всегда с улыбкой, шутками, анекдотами. Неужели на заводе случилось какое-то ЧП за время его отсутствия? Внезапно Михаил увидел идущего навстречу Ярцева. Тот шел, опустив голову, не обращая внимания на окружающих. В усталых глазах на землистом лице читалась затаенная боль, и Глебов понял, что у начальника снова открылась язва. Поравнявшись с Ярцевым, Михаил обратился к нему, чтобы доложиться о возвращении на рабочее место. Тот бросил взгляд на парня, и в глазах его последовательно появился сначала испуг, потом удивление, которое в конечном итоге сменилось радостью.

— Миша? Ты оттуда?

Глебов кивнул.

— Все в порядке?

Глебов снова кивнул.

— Ну, я же говорил. Я же предупреждал… — казалось, отчаянию Ярцева не было предела.

— Извините, Владимир Тимофеевич, что-то все кругом какие-то странные? Случилось чего?

— Да, Миша, да. Не знаю, как и сказать-то… в общем, тебя только что из кандидатов исключили, — голос Ярцева осекся. Теперь пришла очередь Михаилу пережить всю гамму чувств, которые только что отразились на лице начальника, только в обратном порядке.

— Не понял? А за что? — Глебов почувствовал, как сердце на мгновение остановилось, дыхание его перехватило, и он тяжело прислонился к стене. — Что ж я такого натворил?

Ярцев взял себя в руки:

— Успокойтесь, Михаил. Сейчас же идите в партком, объясните ситуацию Клюеву, он должен быть на месте. Я бегу срочно к главному инженеру и от него сразу в партком. Бодрее, молодой человек, там во всем разберемся.

Сначала медленно, затем все быстрее Глебов зашагал в партком. Клюев и начальник отдела кадров продолжали обсуждать план торжественного собрания. Михаил, забыв закрыть за собой дверь, решительно подошел к столу секретаря.

— Товарищ секретарь парткома, мне сказали, что я исключен из кандидатов в партию. Прошу объяснить причину, — юноша пытался говорить спокойно, но голос его дрожал от обиды.

— А вы почему здесь? — только и смог спросить Клюев.

— А где же мне быть? — Михаилу хотелось кричать от абсурдности вопроса, и он едва себя сдерживал.

— Смените тон, Глебов, вы не на базаре, а в парткоме, — секретарь быстро взял себя в руки. — Вы были в НКВД?

— Был.

— Ну и что? — спросил Клюев начальственным тоном.

— Как что? — Михаилу пришло на память начало давней присказки: «Сказал слепой глухому…»

«Господи, как же с ним разговаривать? — Глебов вспомнил про телефон, который дал ему Свиридов. — Была не была…» Он достал бумажку с номером:

— Разрешите позвонить?

— Пожалуйста, — голос секретаря едва уловимо изменился. Где-то внутри объемистого живота стало рождаться нехорошее предчувствие. Михаил тем временем набрал номер:

— Мне нужен товарищ Свиридов.

Услышав ответ, он набрал в грудь воздуха и выпалил в трубку:

— Товарищ Свиридов, я звоню из кабинета секретаря парткома завода. Он спрашивает, чем закончилась наша с вами встреча. Дело в том, что за то время, пока я был у вас, меня исключили из кандидатов в члены партии. Извините, но я…

Собеседник на том конце что-то сказал, и Глебов протянул трубку секретарю:

— Вас просят.

— Секретарь парткома Клюев слушает, — важно произнес тот, вытирая платком неожиданно взмокший лоб. Выслушав чекиста, Клюев внушительно начал: — Нам поступила информация о связи Глебова с врагом народа…

Дальнейшее Глебов помнил очень смутно. Он только помнил, как Клюев растерянно что-то бормотал в трубку и в чем-то каялся. Потом, положив трубку, он сокрушенно говорил кадровику и вошедшему Ярцеву о случившемся конфузе, о том, что надо извиниться… Глебов, не дослушав растерянный лепет хозяина кабинета и не дожидаясь извинений, медленно вышел в коридор.

Глава шестнадцатая

Они шли по коридору управления, и в какой-то момент Прохоров осознал, что разнобой шагов сменился четкой поступью воинского караула. Он оглянулся на Климова, который замыкал шествие, но тот, о чем-то сосредоточенно размышляя, смотрел в пол. И Свиридов, шедший впереди, тоже думал о чем-то своем. Но вот, поди ж ты, шаг они печатали отменно, и эмоции снова захватили Николая. «Сдайся, враг, замри и ляг!» — вспомнились ему строки Маяковского. Если утром первого мая он здесь чувствовал себя гостем, то сегодня снова стал полноправным участником боевой операции, снова шагал в одном строю со старыми друзьями. И поэтому заграничным господам, пославшим очередного риммера в столицу, мы «прическу-то испортим», это уж вы будьте-нате…

Рассевшись за столом в кабинете Свиридова, Климов и Прохоров вопросительно посмотрели друг на друга. Николай многозначительно глянул на папку, которую принес Никита, но тот исподтишка ткнул пальцем в товарища. Капитан, раскладывавший на столе необходимые для обсуждения бумаги, заметил этот жест.

— Ну, слава богу, собрались, а то я уже и не надеялся сегодня увидеться. Давай, Николай Николаевич, начинай. Что должен делать Риммер по приезде в Москву?

— Значит, угол ему сняли заранее, чтобы не терять времени…

— Стоп, — капитан поднял палец и взял одну из бумаг. — Извини, Николай, сразу перебью. Согласно нашему плану, хозяйку комнаты сразу установили, она не при делах. У нее сын в прошлом году окончил военное училище, получил распределение в Подольск, там и живет в части. Она его комнату сдает… вернее, сдавала. Предыдущий квартирант в марте съехал, она опять объявление повесила. Пару недель назад пришел молодой мужик, заплатил вперед и сказал, что в начале мая должен приехать постоялец, командировочный из Минска. Тот действительно приехал первого утром, позавтракал и ушел. И с концами. С учетом сложившейся нештатной ситуации я принял следующее решение: парень этот, офицер, с первого мая переведен в Москву, поэтому в комнате Риммеру было отказано, деньги вернули. Он оставил вещи и пошел искать комнату по объявлению. Вернулся через пару часов, забрал вещи и ушел. Сегодня с утра мы ему подготовили новую комнату. Продолжай, Николай Николаевич, извини.

— Ясно. В первую субботу после отправления телеграммы он должен появиться в Центральном музее Революции на улице Горького в полшестого вечера. Если никто не придет, в то же время в воскресенье.

— Погоди, Николай, — у Свиридова была привычка прерывать сотрудников для уточнения деталей, он с ней боролся, но безуспешно. Хотя подчиненные к этому привыкли и не обижались. — Он же телеграмму дал в субботу? Значит… — капитан вопросительно глянул на Прохорова.

— Так в воскресенье выходной был. Первое мая, товарищ капитан, — подал голос Климов.

Свиридов безнадежно махнул рукой:

— Что-то совсем зарапортовался. Все верно, поехали дальше. Хотя постой. Суббота — это у нас?.. — он ухватился за листок календаря.

— Седьмое число, — тут как тут оказался Климов.

— Да, времени немного… Ладно, Николай, больше не перебиваю, продолжай.

Прохоров рассказал, что Риммер должен погулять по музею полчаса с книгой, обернутой в газету. В случае провала, книга будет без обертки. К нему подойдут и спросят: «Извините, не подскажете, все время путаю, в этом здании раньше размещалась городская Дума?» Ответ должен быть следующим: «Нет, здесь был Немецкий клуб», — и тут же последовать поправка: «Извините, Английский клуб». При этом ударение в слове «английский» должно быть на первом слоге. Если никто не придет, — повторился Прохоров, — то Риммер должен явиться на следующий день — в воскресенье. Если опять никто не подойдет, то повторить всю процедуру через неделю. Вот если и через неделю никто не появится, тогда срочную телеграмму в Минск и дожидаться инструкций.

— Ну а если музей на ремонте, тогда как? — Свиридов всегда имел наготове каверзные вопросы, которые часто позволяли выявлять белые пятна в оперативных конструкциях коллег.

— Музей Революции на ремонте быть не может, — усмехнувшись, пробурчал Климов.

Прохоров тоже ухмыльнулся, но объяснил, что в этом случае риммеровские учителя велели парню погулять перед стоящим чуть дальше театром, изображая театрала, ожидающего подругу. Тут Николай вдруг не к месту вспомнил фразу, которую им выдал раненый. Мол, один из его учителей сказал, чтобы тот не очень боялся НКВД, так как чекистам некогда бороться с настоящими разведчиками, они друг дружке головы отрывают. Едва Прохоров произнес последние слова, Свиридов насторожился:

— Ты о чем это, Николай?

— Это не я говорю, это хозяева нашего арестанта так высказываются, — Прохоров выругал себя за неосмотрительность. — У Никиты запротоколировано. Не берут они нас в расчет, паразиты.

— Отставить, товарищ Прохоров, не будем их болтовней голову себе забивать. Если у тебя все, давайте спланируем наши дальнейшие действия. Никита Кузьмич, подготовь в ИНО запросы на его родственников и на контакты, которые он называл по загранице. И всю его спортивную поездку у нас надо тщательно проверить. Как идут дела по Львовым?

— Ребята начали искать, Федор Ильич. Вы же сами просили дать им отдохнуть после праздничного напряга. А «наружка» работает на почтамте со вчерашнего дня.

— Хорошо, контролируй ситуацию. И вообще, без меня — ты руководитель операции. Николай Николаевич у нас главный советник. Да, Николай, сегодня вечером переедешь на нашу квартиру, там будем встречаться. Как считаете, Риммер правду говорит?

Теперь уже Прохоров сделал знак Климову отвечать на вопрос.

— Внешне спокоен, информацию дает серьезную, похоже на правду. Да и жить он очень хочет, в конце опять нас спросил, как с ним поступят. Так что, я думаю… — Климов осекся, увидев, что капитан нетерпеливо поднял палец.

— Ясно. Слушайте, мужики, беседовал я сегодня с этим парнем, понятым. Занятная личность. А самое занятное то, что он очень походит на нашего раненого. Что скажешь, Никита Кузьмич?

— Вроде похож… я не очень запомнил. Темновато было, да и я… — Климов от неприятного воспоминания махнул рукой и поежился.

— Кстати, сегодня вечером я отдаю заключение комиссару, готовься.

— Да я давно готов, товарищ капитан.

— Ладно, будем надеяться, что все обойдется. Между прочим, парня этого, Глебова, пока он со мной беседовал, заводские партийные мудрецы из кандидатов исключили. Откуда-то узнали про случай с комбригом. Пришлось секретаря поправить.

— Нет, ты посмотри, а? — не выдержал Прохоров. — Каждый раз читаем про эти перегибы и удивляемся, как это происходит. Вот вам, пожалуйста, наглядный пример, как можно человеку жизнь сломать.

— Да, — вздохнул, помолчав, Свиридов. — Однако мы отвлеклись. Никита Кузьмич, твое мнение, как будем использовать ситуацию?

— Я так считаю: дожидаемся на почте получателя, выявляем связи и накрываем всю банду. А дальше — дело техники.

— Понятно. Еще что-то добавишь? — Климов отрицательно покачал головой.

— Тогда свободен. А ты, Николай, задержись на минутку.

Дождавшись ухода лейтенанта, Свиридов многозначительно взглянул на Прохорова:

— Ну а у тебя какие соображения?

— Думаю, надо получить точный прогноз врачей. Только, боюсь, не встанет Риммер к концу недели. Сам будешь встречаться с докторами, Федор Ильич, или мне поручишь?

Глава семнадцатая

Разные люди читают газеты в разное время дня. Большие и малые начальники стараются просматривать прессу по приходу на работу, чтобы узреть какие-то новые директивы, указания, дабы немедленно приступить к их исполнению. Иногда в газетах самих начальников и их ведомства хвалят, но чаще критикуют, и, правильно восприняв критику, начальники исправляются. Совслужащие и другие категории работников, имеющие возможность заниматься чтением прессы в обеденный перерыв, иногда пользуются этой возможностью, но редко — принятие пищи поглощает значительную часть обеденного времени. В основном же труженики среднего и низшего звеньев управленческого аппарата и промышленного производства в ту пору читали газеты и журналы дома, воротясь с работы. К этой категории относился и Николай Филимонович Глебов. Газеты и журналы он выписывал на домашний адрес и каждый вечер за ужином внимательно изучал их содержание. В тот вечер он с особым интересом просматривал газетные страницы. По слухам, на высокую руководящую должность в эти дни должен был быть назначен один из его старых товарищей. Глебову-старшему очень хотелось найти сообщение о назначении и по-свойски поздравить друга по телефону. Но в ворохе прессы он ничего не нашел, и настроение у него стало портиться. Николай Филимонович был старый партиец, должность занимал ответственную и в кадровых перемещениях ориентировался: знал, что скрывается за тем или иным назначением, умел читать между строк газетную информацию по кадровой тематике. Слух о назначении друга был им проверен, но сообщения не было, и это могло говорить о многом. Но он не хотел углубляться сегодня в эти малоприятные размышления, тем более что градус настроения у него уже понизился пару часов назад, когда ему на работу позвонил сын и сообщил, что его отправляют в краткосрочный отпуск. В другое время он бы воспринял это спокойно, но после случая с комбригом в душе его поселилось смутное беспокойство за парня. А тут еще жена, узнав о звонке, разохалась, насела с вопросами. А что он мог ей ответить? Еще бы немного, и нагрубил бы ей, слава богу, на кухню ушла. «Но ведь сейчас вернется из кухни и опять за свое примется. Скорей бы уж Мишка пришел да сам растолковал, что к чему», — устало подумал отец.

С кастрюлей в руках в комнату вошла Мария Власовна. Поставив кастрюлю на стол, она стала расставлять тарелки.

— Коля, я все-таки никак в толк не возьму, как Мише так сразу отпуск-то дают? Он вроде и не планировал отдыхать… — она вопросительно посмотрела на хозяина.

— Мать, ну сколько можно? Мы пару минут с ним поговорили, и все. Вот сейчас они с Анютой подойдут, и станет ясно, — не отрываясь от газеты, недовольно проворчал старший Глебов. — Нет, ты посмотри, что творится. Вот еще одного наркома освободили, как не справившегося. Интересно, а когда назначали, куда смотрели? Получается, назначим, а там как кривая вывезет? — всем своим видом Николай Филимонович демонстрировал глубокую занятость изучением последних событий в государстве. Но хитрость не прошла.

— Как это с Анютой придет? Ты чего же не сказал-то? У нас хлеба-то хватит? — засуетилась хозяйка. — Ладно, если что, у соседки займу. А ты тоже хорош, сидишь и молчишь. Слушай, а Миша не заболел? Ничего не говорил?

— Я тебе все сказал, — сдерживаясь изо всех сил, проговорил Николай Филимонович.

Обиженно поджав губы, Мария Власовна вышла из комнаты. Отец, отбросив газеты, подошел к окну и уставился взглядом в сумеречное небо. Жена тем временем вернулась из кухни и начала раскладывать по тарелкам пюре и котлеты.

— А я думаю, что он заболел. Такой обморок бесследно не проходит. Он просто говорить не хочет, — продолжила она мыслить вслух.

— Да что это за наказанье-то такое? Ты чего душу травишь? — понесло хозяина. Мария Власовна почувствовала, что перешагнула порог терпения:

— Ну, все, все, извини, Коля. Давай садись ужинать, не будем их ждать. Достань графинчик и рюмочки.

В коридоре продребезжали два звонка, это звонили им.

— Ребята пришли, — радостно всплеснув руками, воскликнула хозяйка и пошла открывать. Николай Филимонович, задумавшись, повертел в руках рюмку, потом поставил на стол. Плеснув из графина водки, он со словами «прости нас, Иван Терентьевич, вечная тебе память» выпил не закусывая. Услышав шаги, повернулся к двери, но в комнату вошла только одна Мария Власовна. Ее просьба выдать из семейной кассы пятьсот рублей привела его в некоторое замешательство.

— Кому деньги-то понадобились?

— Одной знакомой. Срочно нужны деньги, срочно.

— Ну, человек-то хоть надежный?

— Да, надежный, надежный, — по лицу жены он понял, что вопрос действительно серьезный, однако счел необходимым заметить, что и они откладывают деньги на серьезное дело. Но женщина, не обратила на его замечание никакого внимания, выхватила купюры и быстро вышла из комнаты. Удивленный таким поведением жены, Глебов хмыкнул, выпил еще водки и пододвинул к себе тарелку с котлетой.

— С кем это ты там секретничаешь? Кому деньги-то понадобились? — строго спросил он вернувшуюся жену. Та замялась.

— Коля, ты только не сердись… только что приходила Екатерина Марковна, — тихо и виновато сообщила она. Николай Филимонович отложил вилку в сторону:

— А чего же ты ее к нам не пригласила?

— Коля, я подумала… так будет лучше.

— Слушай, это черт знает что такое! Соседка попала в беду, а моя жена ее даже в дом не удосужилась пригласить. Ты знаешь, как это называется? — возмущению его не было предела.

— Коля, прошу тебя, не так громко, — полушепотом, но со значением в голосе произнесла Мария Власовна. — Ты что, с луны свалился? Забыл, какое отношение сегодня к родственникам врагов народа?

— Да при чем здесь Екатерина Марковна? — продолжал бушевать хозяин, понизив, однако, голос. — Ты уж позволь мне, старому партийцу, решать, кого принимать в своей квартире, а кого нет. Я две партчистки прошел, других чистил и, слава богу, могу отличить… — он поперхнулся, и женщина тут же воспользовалась паузой.

— Ты, старый партиец, не очень-то тут митингуй. Не забывай, что у тебя взрослый сын. Если тебе на себя да на меня наплевать, то ему-то еще жить да жить. Ишь, какой храбрец выискался, Аника-воин. Намедни ты по площади маршировал, а завтра тебя обратным ходом по этапу пошлют, и никакие заслуги не спасут. И не прикидывайся, пожалуйста, что не понимаешь, за что забрали Трубникова… или Войцеховского. За то, что не с теми дружбу водили, — Мария Власовна тяжело опустилась на стул. — А соседка уезжает на Урал к родственникам, вот на первое время деньги ей очень пригодятся.

— Откупились, значит, — горько усмехнулся Николай Филимонович. — Господи, что за время!

— Успокойся, Коля, — устало выдохнула жена. — Пережили гражданскую, голод и эти перегибы переживем.

— Какие перегибы? — снова взорвался старый большевик, но тут же осекся. — А, за что боролись…

Печально махнув рукой, он налил себе водки, потом, глянув на жену, налил и ей. Не говоря ни слова, оба выпили не чокаясь. Мария Власовна дотронулась рукой до мужа:

— Картошка-то, отец, совсем остыла…

Расстроенный Николай Филимонович уже уснул, когда заявились Михаил и Анюта. Мать, торопливо отложив шитье, с которым коротала время в ожидании молодежи, обняла сначала девушку, потом сына, придирчиво вгляделась в его осунувшееся лицо.

— Что ж поздно-то так? — спросила она вполголоса, пряча недовольство. — Отец ждал-пождал да и уснул. Кушать будете?

— Чаю попьем, — ответил сын, обменявшись взглядами с подругой. Подняв полотенце, которым были накрыты тарелки, лежащие на столе, он даже причмокнул от радости. — Это никак котлеты? Здорово, я голодный как бобик. Мама, мы сейчас чаю попьем, и я Анюту домой провожу.

Мать решительно запротестовала. Время и впрямь было позднее, а лихих людей в темных переулках не убавлялось, несмотря на все строгости советской власти. Поэтому и порешили, что Анюта останется ночевать у них. Воспользовавшись уходом сына в ванную комнату, мать попыталась разговорить девушку, но та только и знала, что Михаилу на работе стало нехорошо и он обратился в амбулаторию. А тамошний врач порекомендовал ему отдохнуть пару недель за счет отпуска. Вот и все, о чем ей рассказал Михаил. Однако мать не унималась. Теперь ее заинтересовал диагноз, который поставили сыну. Памятуя о наказе Михаила не рассказывать о заседании парткома и о ходатайстве Ярцева перед начальством о предоставлении Глебову краткосрочного внепланового отпуска, она всем своим видом демонстрировала полную неосведомленность. Точку в расспросах поставил Глебов-младший. Он повторил сказанное девушкой и добавил, что Анюте начальство тоже предоставило несколько дней отпуска. Послезавтра они едут в Подмосковье, в большое село, где ее сводный брат работал кузнецом.

Сын хорошо знал мать. Получив, выражаясь военным языком, новую вводную, она немедленно переключилась на обсуждение того, какие продукты они должны взять с собой, чтобы не быть в тягость хозяевам. Участники позднего ужина разговаривали шепотом, стараясь не разбудить отца, спавшего за ширмой. А тот и не спал вовсе — голос вошедшего сына прозвучал для него звонком будильника. Ответы Михаила не убедили Николая Филимоновича, но он решил не вмешиваться. Сын уже взрослый, захочет — сам потом все расскажет. Самое главное — по голосу не чувствовалось, что он взволнован или чем-то расстроен. И когда за столом начался разговор о гостинцах, старший Глебов снова уснул, на этот раз до утра.

Глава восемнадцатая

Примерно в то же самое время, когда Николай Филимонович Глебов вслушивался в то, как его жена допытывается, почему сыну дали неожиданный отпуск, Свиридов и Прохоров, одолев три лестничных пролета, устало подошли к двери квартиры капитана. У обоих в руках было по внушительному пакету. Когда хозяин достал ключ от входной двери, гость тронул его за рукав. «У тебя говорить можно?» — одними губами спросил Николай. Федор Ильич утвердительно кивнул и открыл дверь, пропуская гостя вперед. Уже в комнате — а Свиридов жил в двух комнатах коммунальной квартиры, — увидев, как внимательно товарищ осматривает знакомый интерьер, хозяин поинтересовался:

— Ну, что ты так смотришь, будто на какие-то сюрпризы рассчитываешь? Все как есть, по-старому.

— Что, даже ванная с туалетом там же находятся? — пошутил гость.

— Давай, давай, иди умывайся. Или нет, постой, дай мне сначала туда сбегать, я потом чистыми руками на стол накрывать буду.

Свиридов ушел. Николай подошел к стене, на которой висели несколько фотографий. Взгляд против его воли сразу метнулся в правый нижний угол и остановился на одной из них. Настроение как-то сразу поднялось, даже горло слегка перехватило… на фото были запечатлены они с Федором. Кто-то из приятелей заснял их на дружеской вечеринке несколько лет тому назад. «Значит, по-прежнему веришь мне, Федор Ильич, раз не убрал со стены фотографию», — пронеслось в сознании Прохорова. А ведь совсем недавно, совершенно случайно оказавшись в доме одного своего дальнего родственника и ожидая хозяина, он обратил внимание на то, что из семейного альбома исчезли несколько фотографий, где родственник был сфотографирован с Прохоровым. Присутствовавшая при этом супруга хозяина, поймав красноречивый взгляд Николая, покраснела и путано пояснила, что до мужа дошли слухи об увольнении гостя. Муж не знал, по какой причине уволили Прохорова, но от греха подальше решил альбом-то почистить…

Капитан вернулся в тот момент, когда Прохоров разглядывал книги в книжном шкафу.

— Неправда твоя, Федор Ильич, — многозначительно заметил он хозяину. — Кое-что изменилось, — и он кивнул на полупустую полку шкафа. Когда-то на этом месте довольно долгое время гордо стояли несколько томов из собрания сочинений Ленина, как было указано, под редакцией Каменева… того самого Каменева, который с Зиновьевым. Прохоров, по правде сказать, не проявлял интереса к ленинским трудам, но изредка читал отдельные работы для занятий в системе партучебы. А эти несколько томов ему запомнились только потому, что несколько лет назад, будучи здесь в гостях, он с разрешения хозяина взял полистать один из них. Именно тогда Федор Ильич обратил его внимание на фамилию Каменева, которого уже вовсю склоняли за принадлежность к антипартийному блоку. Намекнул, что если события будут и дальше так развиваться, то, возможно, в скором времени с этими книжками надо будет что-то делать. А еще он показал Николаю одну из статей в этом томе. В статье вождь мирового пролетариата защищал от меньшевиков некоего депутата Государственной Думы — рабочего Малиновского. Захлопнув книгу, Свиридов, понизив голос, сообщил товарищу, что после революции Малиновский был разоблачен как агент царской охранки. Так получилось, что Николай услышал об этом факте впервые и был просто ошарашен. «Как же так? — подумалось тогда ему. — Как могли Ленин и его соратники не разглядеть провокатора в своих рядах?» Годы прошли, но фамилия эта осталась в памяти накрепко, и нет-нет да и вспоминал чекист Прохоров сей неприятный сюжет из истории партии большевиков. Сегодня этих томов на месте не оказалось, а их хозяин, бросив взгляд на полку, изобразил на лице гримасу, как бы говоря: «Я же тебя предупреждал», а вслух сказал:

— Поторопись, пока ванная свободна.

Они сидели в комнате за столом, молча пили водку и закусывали тем, что Свиридов принес из буфета управления. После третьей рюмки в горле Николая снова запершило. «К чему это тебя так часто на сантименты тянет? К старости, что ли? — спросил он себя со всей большевистской прямотой и тут же ответил: — Видно, чует ретивое, закончится этот сюжет с литовским гостем, и неизвестно, когда снова посидишь ты вот так, душевно с Федором за рюмкой… Ведь если разобраться, один-одинешенек остался ты в этой жизни, все хорошее ушло куда-то в прошлое. И единственный надежный мостик в это прошлое сидит напротив тебя и, похоже, думает в том же направлении. Постой, ты же хотел Федора о чем-то спросить… а, вспомнил».

— Скажи мне, Федор Ильич, ты вот при серьезной должности, уже заслуги и награды имеешь, а жилищные условия у тебя не ахти…

— Ты это серьезно или так… для разговорцу? — в глазах капитана читалось удивление вперемешку с любопытством.

— Ну, ты же меня знаешь?

— Знал, — неожиданно резко ответил хозяин и потянулся за бутылкой. — Люди, Коля, имеют обыкновение меняться в соответствии с меняющимся временем и обстоятельствами. Но вот к тебе пригляделся, — кажись, тем же нормальным мужиком остался. Твое здоровье!

Закусив шпротиной, Свиридов продолжил:

— Ты знаешь, предложили в прошлом году квартиру. То да се, узнаю, что жил там один очень видный военный. Его, как врага народа, судили и сразу расстреляли, а родственников, как членов семьи изменника Родины, выслали. Вот жилплощадь-то и освободилась. И ты знаешь, что-то мне не по себе стало. В общем, отказался я в пользу одного многодетного сотрудника.

— Какие-то вы, товарищ Свиридов, слова странные употребляете… Вам, да и мне, грешному, подобные слова уже несколько лет назад забыть велено. Чекисты — это чернорабочие партии. И такие слова, как говорила моя бабушка, не к нам сказаны, — Прохоров вдруг обратил внимание, как вытянулось лицо друга. — Ну, да я тоже недалеко от тебя ушел. Ты думаешь, чего я уволился? Больной, что ли? Я же мог подлечиться или просто скрыть болячки. Не поверишь: подумал, может, отсижусь, пережду все это… А вот дудки! Сколько еще это будет продолжаться, никто не ведает. А я не могу без этой работы, я же сыщик, разведчик. Тянет, спасу нет. Так что откровенность за откровенность, извини меня, а то ты вроде как насторожился. Налей лучше.

Свиридов, наполнив рюмки и подложив на тарелку Николая закуски, задумчиво покачал головой:

— Вот тебе и раз… не думал, что у тебя это так серьезно.

— Уверен, не у меня одного. Не верю, что у тебя сердце кровью не заходит: что же это мы, люди, делаем-то друг с другом? — глаза Прохорова подозрительно повлажнели.

— Ты же грамотный, Коля: паны дерутся, а у холопов чубы трещат.

— А вы… извини, мы-то где в этой драке?

— Мы-то? — капитан тяжело вздохнул. — В говне мы, по самые уши.

— И что же, ни у кого нет желания из него выбраться?

— Ишь, как круто забираете, товарищ Прохоров. Ты, что ли, один такой шустрый? Вот давай выпьем, и расскажу я тебе одну историю.

Занюхав водку черным хлебом, Свиридов откинулся на спинку стула и рассказал другу о том, как весной тридцать седьмого года на союзном совещании начальников управлений НКВД краев и областей начальник управления по Омской области, старый чекист, работавший еще с Дзержинским, выступил прилюдно против всяких разнарядок на врагов народа. И о том, как арестовали того чекиста через три месяца и расстреляли через две недели после ареста, тоже рассказал.

— И никто его не поддержал? — задал риторический вопрос Николай.

— Ты, брат, недолго поработал при Ежове и даже не представляешь всего того, что сейчас творится.

Прохоров хотел сказать, что ему достаточно газетной информации, но вместо этого только обреченно махнул рукой. Тоскливый у них случился разговор, но другим он и не мог быть. То, что происходило в стране, так или иначе обсуждалось везде, на всех уровнях общества. Но обсуждалось либо тихо, вполголоса, либо с использованием двусмысленных намеков и разнообразных фигур умолчания. Но по большей части каждый размышлял об этом в одиночку, не доверяя свои соображения посторонним ушам. Кто его знает, как могут быть использованы неосторожно озвученные мысли… Обществом правил инстинкт самосохранения.

А Федор Ильич тем временем рассказывал еще одну леденящую душу историю, как раз на эту тему. Про то, как два высокопоставленных чекиста в здравом уме и доброй памяти на совещании с руководящим составом НКВД, где Ежов объявил бывшего наркома внутренних дел Ягоду и его ближайших помощников шпионами империалистических разведок, поочередно выходили на трибуну и вываливали друг на друга обвинения — одно смехотворнее другого, и оттого еще более страшные для окружающих.

— Жить-то, Коля, любому хочется, хоть дворнику, хоть комиссару госбезопасности, — невесело подытожил Свиридов.

— Вот потому-то над нами эти риммеровские учителя и смеются, — давясь словами, пробормотал Николай. — Правы они на все сто, что тут скажешь.

— Вот им хрен, — Свиридов для убедительности показал, какого размера. — Мы-то еще остались. И этого литовского засланца мы с тобой используем на полную катушку, понял?

— Товарищ капитан, разрешите последний вопрос? — Прохоров поднял руку, как первоклассник. — Вы мне когда-то рассказывали о соратнике Ленина рабочем Малиновском. Ведь как замаскировался, мерзавец, даже сам Ильич не разглядел в нем агента охранки. Так, может, и Ягода…

За окном явственно начинало светать. Хозяин решительно рубанул рукой по воздуху:

— На этом торжественная часть вечера, посвященная чудесному появлению отшельника отца Николая, закончена. Вопросы прошу направлять в письменном виде, с приложением справки о состоянии здоровья. А сейчас по последней… и на танцы под духовой оркестр.

Глава девятнадцатая

День обещал быть жарким. Солнце в этот ранний час еще только пробовало на ощупь дома, деревья, автомобили, спешащих на работу москвичей. Но уже по этим робким, пока нежным прикосновениям все живое и неживое ощущало нарождающуюся летнюю мощь небесного светила. Вот и мужчины, подъехавшие в легковушке к центральному почтамту, оценив боевой задор майского солнышка, благоразумно остановились на теневой стороне улицы среди немногих таких же автомашин, скромно прижавшихся к обочине. Сидящий на переднем сиденье пожилой мужчина с кошелкой в руках обернулся к двум другим, помоложе:

— Значит, еще раз повторяю: сидеть тихо и ждать, когда выйду за тем, кто возьмет телеграмму. Условный знак — застегну пальто на верхнюю пуговицу, — старший или не сориентировался с утра в температуре окружающей среды, или, с учетом многих прожитых лет, в любую погоду старался одеться теплее. — Кучей тут не сидите, кто-нибудь пусть все время гуляет поблизости. Как увидите нас, один выходит и идет по другой стороне за нами. Не спешите, убедитесь, что не в вашу сторону идем. Ясно?

Услышав разнобойное «так точно, товарищ сержант», старший, удовлетворенно кивнув, взялся за ручку двери.

— Петрович, а может, я сегодня к почтамтским девкам чай пойду пить? — поинтересовался парень с заднего сиденья. — Не сомневайся, справлюсь в лучшем виде, — остальные, как по команде, весело фыркнули.

Петрович, однако, отреагировал по-деловому:

— Отставить разговоры. Во-первых, вам нельзя светиться, а во-вторых, начнете там тары-бары, и к бабке не ходи — про дело забудете. Знаю, сам такой был.

— А теперя, значитца, укатали Сивку крутые горки? — не отставал молодой.

Старший неторопливо открыл дверь, вышел, аккуратно без стука закрыл ее и наклонился к окну:

— Не боись, Лексей, старый конь борозды не испортит.

Подмигнув молодежи, Петрович с кошелкой, не торопясь, двинулся к служебному входу в почтамт.

— Силен, старый хрен, — почтительно произнес тот, кого Петрович назвал Лексеем. — Между прочим, еще при Дзержинском работал, Москву знает, как свою коммуналку. Ну что, Петро, твоя очередь гулять, — обратился он к соседу, видно оставшись в отсутствие Петровича в машине за старшего.

Что касается чая с девушками, то тут Алексей был прав. Каждое утро Петрович приносил что-нибудь вкусненькое, и ради этого девушки специально приходили на работу чуть пораньше. Вот и сегодня он пришел не с пустыми руками. Как из волшебного мешка Петрович достал из кошелки банку с вареньем, кусок колбасы и что-то в небольшой миске под крышкой, источающее аппетитный запах.

— Вот, теща оладушек спекла, с вареньицем — само то, — он повесил пальто на гвоздик, подошел к небольшому зеркалу и, достав из кармана расческу, тщательно пригладил редкие волосы. Потом сел на стул, услужливо подставленный ему одной из девушек. Остальные гуртом обступили стол, с наслаждением прихлебывая горячий чай и с удовольствием вылизывая с ложки прошлогоднее клубничное варенье. Петрович же восседал во главе стола, как отец большого семейства, пил чай из блюдечка и приговаривал:

— Вы, девчата, не стесняйтесь, угощайтесь.

Телефон затрезвонил в самый разгар чаепития. Одна из девушек взяла трубку и тут же пригласила чекиста. Тот неторопливо встал, промокнул платком губы и солидно взял трубку. Через несколько секунд на лице его появилось удивленное выражение, он даже произнес:

— А как же…

Но на другом конце, очевидно, был какой-то начальник, потому что в следующую секунду Петрович выдохнул:

— Ясно, жду.

Затем, положив трубку, он с неприкрытой печальной усмешкой оглядел застывших вокруг стола девчат:

— Ну вот, девоньки, дальше с другим чаи гонять будете.

— Вот те раз, — загомонили те. — А что стряслось-то, Василий Петрович?

— Так, служба, красавицы. Наше дело, как говорится, казенное. Да вы ешьте, девоньки, налегайте. Освобождайте миску, а то меня теща без нее домой не пустит.

Капитан Свиридов нервно мерил ногами приемную комиссара госбезопасности Николаева. Полчаса назад ему сообщили, что с почтамта по указанию начальства снимают группу наружного наблюдения. Свиридов попросил начальника оперативного отдела немного подождать, а сам ринулся к Николаеву, надеясь уговорить того оставить оперативников на объекте. В тридцать седьмом году Николаев руководил оперативным отделом, в состав которого входило наружное наблюдение, и Свиридов рассчитывал, что тот, как человек, профессионально разбиравшийся в этих делах, поймет его. Но прошло уже двадцать минут, комиссар отсутствовал, и напряжение, охватившее Федора Ильича, нарастало. Неожиданно дверь приемной открылась и в дверях появился начальник отдела. Кивнув на ходу Свиридову, он быстрым шагом прошел к себе. Выждав минуту, секретарь справился у комиссара, можно ли зайти капитану Свиридову со срочным вопросом, и тут же махнул рукой на дверь кабинета.

Комиссар стоял у стола совещаний и, глубоко затягиваясь, курил, — видимо, хотел успокоиться. Весь вид его говорил о состоянии крайней напряженности, и Свиридов понял, что шансов на положительное решение у него мало. Так оно и случилось. Не дослушав просьбу Свиридова, Николаев сухо отрезал:

— По приказу наркома проводится крупная операция. Выявленные нити ведут к обширному заговору против руководства страны. Людей не хватает. У вас что-то еще?

— Товарищ комиссар, у нас не менее важная операция, и без «наружки» мы…

— Послушайте, Свиридов, — Николаев резко оборвал подчиненного. — Товарищ Сталин учит партию, нас, чекистов, выбирать в работе главное направление и сосредотачивать на нем все силы и средства. Вот сегодня на одно из таких направлений и брошены основные силы. А вы должны задействовать людей, подчиненных вам непосредственно, — Николаев затушил в пепельнице папиросу, сел за стол и в упор посмотрел на капитана. — И вообще… не слишком ли вы заигрались с этим, как вы его называете, связным? Я так понимаю, что проверка пока ничего не дает. Вас что, капитан, учить надо, как работать с подследственными?

— Товарищ комиссар, мы ждем ответы на наши запросы, проводим оперативные мероприятия, — ответил Свиридов, чувствуя, что он с трудом понимает логику начальника. Будучи профессионалом, Николаев прекрасно знал, сколько времени необходимо на проверку полученной информации. Нет, определенно что-то случилось…

Федор Ильич не мог знать, что комиссар Николаев только что вернулся с допроса одного из руководителей советской военной разведки, которого знал с двадцатых годов и до недавнего времени считал высочайшим профессионалом своего дела. Возможно, хозяина кабинета, который когда-то в гражданскую воевал в армейской разведке, впечатлил объем той напраслины, которую взвалили на подследственного его ретивые подчиненные. Но за последние месяцы он столько раз присутствовал на подобного рода мероприятиях, просмотрел сотни протоколов, в которых арестованные признавались в полной бессмыслице, что понять причину его нервного потрясения было нетрудно. Однако, занимая свой пост, он знал, в какую игру играет. И весьма вероятно, что причиной душевного беспокойства явилось ощущение того, что бумеранг репрессий, запущенный с его помощью верховными начальниками и ему подобными исполнителями, начал медленно, но верно возвращаться к тем, кто его запустил. Для Свиридова же было важно одно: чтобы нервный срыв не помешал комиссару объективно разобраться в важности оперативной игры, задуманной капитаном.

— Ладно, идите работайте, но имейте в виду, времени у вас в обрез, — комиссар открыл папку с почтой, давая понять, что разговор окончен.

Глава двадцатая

Дом Григория Павловича, сводного брата Анюты, находился почти в самом центре села. Не то чтобы он очень выделялся среди других домов, но был приметен. Вращающийся железный флюгер на крыше в форме петушка, узорчатый дымник на трубе, массивное железное кольцо на воротах, сельский вариант городского звонка — все выдавало профессиональную принадлежность хозяина, сельского кузнеца. Профессия эта с того самого времени, как человек научился плавить железо и придавать ему разные формы, считалась одной из основных как на селе, так и в городе. Недаром же самой популярной фамилией англоязычных народов был Смит. В Испании то же самое означала фамилия Эрреро, а во Франции — Форжерон. А уж Кузнецовым на российских просторах и счету не было. Испокон веков в российской деревне из кузни — сруба из бревен с маленькими окошками и большими воротами вместо двери, с надсадно дышащим горном, наковальней на огромной чурке и с пузатой бочкой воды, пахнущей железом, — с утра до вечера доносился неумолчный звон. И делали умельцы-кузнецы из этих заготовок мечи и подковы, кольчуги и плуги, ободы на колеса для телег и многое-многое другое, необходимое и в бою, и в мирной жизни. Покуда стоял в кузне звон, до тех пор и деревня жила, а без кузни какая жизнь?

Вот и Григорий Павлович был из таких русских умельцев. Профессия ему досталась от отца, здоровенного мужика, сгибавшего руками пятаки и подковы. Сын же был среднего роста, сухощав, но жилист и мощь в руках принял по наследству. Когда отец ушел из семьи, Григорий уже начинал входить в силу и пошел в кузню помощником кузнеца. Тот вскорости заболел и преставился, а Григорий с тех пор стал обслуживать всю округу. Когда пришла новая власть, а за ней Гражданская война, мобилизовали парня в Красную Армию. Помотало его по фронтам, дважды был ранен, отличился в боях. После войны вернулся в родное подмосковное село и занялся привычным кузнечным делом. В районе, правда, быстро положили глаз на бывшего красноармейца. Сообразительности ему было не занимать, да и язык был подвешен. В общем, уговорили парня и избрали председателем сельсовета. И жизнь в ту пору будто обороты начала принимать — село стало центральной усадьбой колхоза имени Коминтерна, и народ нового председателя зауважал. Но через пару лет председательствования пришел он в райсовет, положил печать, подотчетные деньги и другие документы на стол и попросился обратно в кузню.

«Кандидаты в председатели у нас есть, а вот путных кузнецов нету. Все какие-то летуны да пьяницы несамостоятельные. А я это дело враз на правильный путь налажу» — так сказал он председателю райсовета. Тот, понятное дело, зашумел, про партийный долг напомнил — Григорий Павлович еще на фронте в партию вступил, — но переубедить кузнеца не удалось и в райкоме. Однако секретарь райкома умным мужиком оказался и отпустил его с наказом активно участвовать в партийной жизни села. На том и порешили. С тех пор много лет прошло, заматерел Григорий Петрович, второй раз женился. Первая-то жена пропала в гражданскую, детей у них не случилось, зато со второй двоих парнишек прижили. Да вот не дал Бог им вместе пожить подольше, в тридцать пятом жена занедужила и через несколько месяцев ушла из жизни. Остался кузнец с двумя пацанами да старухой-матерью, и хоть не просто ему было, но в свои сорок семь он почему-то считал себя стариком и жениться в третий раз не решался.

Приезду сводной сестры Григорий Павлович очень обрадовался. Да и с Михаилом они быстро нашли общий язык. Кузнецу льстило, что ухажер у Анюты — инженер-конструктор, имеющий высшее образование, и он сразу по приезде повел гостя показывать свое хозяйство. Анюта тем временем сидела в избе на лавке за большим столом. Все в доме было сделано крепко, на совесть, на долгие годы. Напротив нее у окна с вязаньем устроилась хозяйка дома — мать кузнеца Василиса Егоровна, которая сразу же, положительно отозвавшись об ухажере, начала расспросы о его родителях. Анюта отвечала, что мамаша у Михаила домохозяйка, а отец работает бухгалтером в главке.

— А чего это за лавка такая, чем торгует? — продолжала выпытывать хозяйка. Девушка хотела объяснить, что такое главк, но, по правде сказать, сама не очень понимала значение этого слова и поэтому просто сказала, что это такая большая главная контора.

— Ишь ты, — покачала головой женщина, — главный начальник, выходит. А они, евонные родители, насчет тебя не против?

— Нет, они хорошие люди, меня привечают, — с улыбкой ответила Анюта.

— Слушай, а как вы с ним? — заговорщицки подмигнула Василиса Егоровна. — Ну, насчет этого дела?

Анюта покраснела, хотела что-то сказать, но пожилая женщина жестом остановила ее:

— Да не красней ты, дело молодое. Я потому спрашиваю, как вас на ночь налаживать, вместе али врозь?

Девушка не успела ответить, как в комнату, подначивая и тузя друг друга, вбежали два пацаненка. Она уже знала, что одного — девяти лет — зовут Минька, а того, что на два года старше, — Пашка, но кто из них был кто, она пока разобрать не могла.

— Баб Вася, когда вечерять будем? — дружно атаковали они бабушку, хитро поглядывая на девушку.

— А уроки школьные сделали?

— Сделали, сделали, — закричали мальчишки, продолжая возню.

— Вот сейчас отец с гостем придут и сядем. Где опять носились? — бабушка пыталась быть строгой, но строгость эта была, по всему видно, исключительно следствием присутствия гостьи.

— На выселках бегали. Вон, вон, папка с дядей идут! — радостно завопили они, поддав друг дружке от избытка чувств.

— Я вот вас, шлындики! — бабушка притворно замахнулась на внуков вязаньем. — Охолоньте покуда, сейчас на стол соберу.

С необычной для своих лет живостью она забегала из кухни в сени, оттуда в горницу и обратно. Пацаны уже заняли свои места за столом и нетерпеливо ерзали в ожидании угощения. А на столе тем временем появилась большая чашка прошлогодней квашеной капусты, соленые огурцы, моченые яблоки, сало. Отдельно поставили чугунок с горячими щами, извлеченный из русской печки. Анюта, спохватившись, побежала на кухню выкладывать из сумок городские продукты. Гостинцы, которые они заготовили для хозяев, были вручены сразу по приезде: наборный янтарный мундштук для главы семейства, расписной полушалок для бабушки и кое-что из носильного для ребятишек. Нарезав сыр и колбасу, она схватилась было за банку со шпротами, но открыть ее простым ножом не смогла.

— Обожди, милая, сейчас сам придет, откроет, — остановила ее баба Вася, прислушиваясь к шагам на крыльце.

Усевшись за столом, хозяева и гости чинно дожидались, пока хозяин дома перекрестится на образа, висевшие в углу избы, и возьмет ложку. То же самое проделала Василиса Егоровна, однако ребятишки в этом обряде не участвовали и ждали команды отца. Михаил и Анюта внимательно наблюдали за происходящим. Григорий Павлович открыл рот, чтобы дать команду к началу трапезы, но вдруг поглядел на мальчиков и строго спросил:

— Вы руки помыли?

Вопрос застал врасплох не только Миньку с Пашкой, но и бабушку, которая проворно соскочила с лавки и жестом показала сконфузившимся мальчуганам следовать за ней. Анюта почувствовала, как краска залила ее лицо — за кухонными делами она и сама забыла совершить эту процедуру и сейчас не знала, как ей поступить. На ее счастье умывальник на кухне перестал брякать, ребятишки, а за ними и бабушка вошли и снова уселись за стол. Переглянувшись с Глебовым, Анюта вдруг поняла, что сей воспитательный момент был рассчитан именно на московского гостя, на Михаила, который, войдя в избу, изъявил желание вымыть руки. В следующее мгновение хозяин подал знак и все степенно приступили к ужину. У каждого взрослого была своя тарелка, ребятишки же хлебали щи из одной чашки. Гости и не заметили, как опустошили тарелки. Щи, томленные в русской печке, показались им верхом кулинарного искусства. Все это не могло не остаться без внимания хозяйки, и она тут же предложила москвичам добавки. Те, переглянувшись, дружно кивнули.

— Вот то-то же, в Москве на газу таких щец сроду не сварганишь, — усмешливо пробасил кузнец.

Пока гости уминали добавку, баба Вася дала каждому из мальчишек по куску хлеба с колбасой и выпроводила из-за стола, пообещав позвать к чаю. Раздобревший от горячих щей хозяин проводил взглядом ребятишек и обратился к матери:

— Мамаша, надо бы, как говорится, приезд-то отметить. В кои-то веки сподобилась племянница, а то все только сулилась.

Михаил тут же встрепенулся:

— Так мы же привезли с собой, — и сделал знак Анюте. Та проворно вытащила из стоящей в углу сумки бутылку водки и поставила на стол. Григорий Павлович осторожно взял бутылку, внимательно ее осмотрел и снова поставил на стол.

— Вот что, молодежь, есть у меня такое предложение. Мы в выходной соседей пригласим, посидим-поговорим, вот и угостим их вашей казеночкой. Не против? — выжидающе посмотрел он на Михаила.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился тот. Кузнец удовлетворенно кивнул.

— Вот и договорились. А сейчас, мамаша, давайте-ка сюда нашу, деревенскую.

Василиса Егоровна ушла в сени и вернулась с четвертью самогона. Хозяин достал стаканы, сказал: «Со свиданьицем!» — и все, чокнувшись, выпили. Анюта, чуть пригубив, тут же поперхнулась и закашлялась, а Михаил, мужественно проглотив огненную жидкость, открыл рот и начал делать руками какие-то непонятные движения, которые тут же расшифровал кузнец и сунул ему в руку большое моченое яблоко. Отхватив от яблока почти половину, парень усердно заработал челюстями, после чего издал вздох облегчения. Григорий Павлович засмеялся:

— Что, крепка советская власть? Ничего, привыкнете, быстро привыкнете, проверено. Вот в выходной на речку сходим, даст бог, рыбкой разживемся, уху сварганю, за уши не оттащишь.

— А в субботу баньку истопим, попаритесь. В городу-то небось баня не такая, — добавила хозяйка. — А ты, Гриша, не части так, не части, — сделала она замечание сыну, увидев, что тот снова разливает самогон. — Они люди городские, к нашему питью непривычные.

— Во, видал, какое у меня НКВД строгое, — подмигнул хозяин Михаилу. — Ничего, мамаша, они народ молодой, у их здоровья много. Давайте, чтобы, как говорится, банька была жаркая да рыбалка удачная.

На этот раз самогон проскочил «соколом». Пока закусывали, в сенях раздался топот, и Минька с Пашкой тишком подкрались к Василисе Егоровне.

— Бабуля, дай еще вкусного кушанья, — наперебой зашептали они ей в ухо. Увидев по выражению лица бабушки, что парнишкам сейчас будет сделано внушение, Анюта воскликнула:

— Ой, я совсем забыла, мы же ребятишкам шипучей воды привезли! — и выбежала на кухню, на ходу подтолкнув Глебова. Там она быстро откупорила бутылку лимонада и налила в большие кружки, а Михаил в это время сделал каждому по большому бутерброду с колбасой.

— Мальчики, идите сюда, — прокричала она из кухни, и те поспешили на голос. Бабушка строго крикнула вслед:

— Что сказать-то надо?

В ответ донеслось дружное «Спасибо!», и, прижав бутерброды и кружки к груди, пацаны выскочили на крыльцо.

— Ну вот, середка полная, концы заиграли, — добродушно проворчала хозяйка вдогонку внукам. — Однако балуешь ты их, Нюра, — заметила она теперь уже возвратившейся из кухни девушке.

— Ладно, мамаша, ворчать-то. Чай не каждый день у нас такие гости, — мягко осадил сын педагогический энтузиазм матери.

— Ну что, ребята, Бог троицу любит, — взялся он за четверть.

— Дядя Григорий, — деревенское питье придало Анюте храбрости. — Ответь мне, ты партийный?

— Ну, едрена корень, какой я тебе дядя? — развел руками кузнец. — И зачем это тебе, сестренка?

— Нет, ты мне ответь, ты — партийный? — не отставала Анюта.

— Ну, партийный, а что? — он поставил четверть на стол и с интересом взглянул на сестрицу. А вот Василиса Егоровна явно насторожилась.

— А вот ты Бога часто вспоминаешь, это всерьез или как?

Тут уже и Михаил с опаской глянул на раскрасневшееся лицо подруги.

— Вон ты об чем, — кузнец спокойно взялся за четверть и разлил по стаканам. — Я, Нюра, партийный и всей душой с нашей народной властью. И все понимаю, в церковь не хожу… а вот обычаи чту, я же русский человек. Вот малые мои, — он кивнул в сторону двери, — пусть живут по-новому, а меня уже не переделать. Ну, ребята, дай вам Бог здоровья… да и нам не хворать.

Глава двадцать первая

Они договорились встретиться в парке в семнадцать часов, но Прохоров свою часть задания выполнил быстрее, чем предполагал, погулял по парку и уже минут пять сидел на скамейке. Прикрыв глаза, он с удовольствием подставил лицо под лучи начинающего уходить на ночной отдых светила. Когда он вот так, безмятежно, отдыхал последний раз? Загорал на солнышке, рыбачил, купался, валял дурака и все такое прочее? Трудно сказать. И не потому, что он так любил работу, что она его не отпускала. Согласно трудовому законодательству, ему регулярно предоставляли отпуск, но в том-то вся и штука, что именно к нему обращались начальники, когда в последний день перед отдыхом случалось что-то непредвиденное. Знали: не откажет, задержится. А такие непредвиденности случались регулярно, поэтому максимум, что у него получалось, так это отъехать на несколько дней на рыбалку или помочь родственникам в решении каких-то серьезных хозяйственных проблем. Честно говоря, он и сам был рад, когда отпуск срывался. С тех пор как погибла жена Саша, жизнь для него остановилась. Детей у них не было, родители его давно умерли, так что заботиться было не о ком. А уйти в отпуск означало остаться один на один со своими воспоминаниями о том времени, когда они проводили отпуск с женой. За прошедшие годы он так и не смог найти никого, кто бы смог заменить ему Сашу, а вернее сказать, и не искал. Кстати, на днях исполняется…

Кто-то осторожно тронул его за плечо. Открыв глаза, Николай увидел стоящих рядом Свиридова и Климова. Последний тут же попытался пошутить, обратившись к начальнику, мол, прошу разрешения заменить товарища Прохорова на боевом посту. Но Свиридов, против обычного, не отреагировал на шутку, а сразу обратился к Николаю:

— Рассказывай, чего выходил?

Прохоров выпрямился, собрался с мыслями:

— Значит, сначала имел плотную беседу с Риммером. По-моему, он созрел для любых вариантов. Хочет жить, отсюда и ноги растут. Но просит гарантий.

— Опять за рыбу гроши! — недовольно проворчал Климов. Свиридов недовольно глянул на лейтенанта:

— Погоди, Никита Кузьмич. Тут дело понятное, он жизнь выторговывает. А что доктора говорят?

— Худо дело, — вздохнул Прохоров. — Два дня в запасе у нас есть, врач пообещал что-то сделать, но… — Николай покачал головой, и во взгляде его можно было прочитать безысходность.

— Значит, одна надежда — почтамт, — капитан медленно опустился на скамейку. Он хорошо помнил разговор с комиссаром Николаевым и его предупреждение о скорейшем завершении проверки показаний Риммера. Если в субботу раненый не сможет выйти на явку, остается ждать на почтамте того, кому адресована телеграмма. И сколько времени придется ждать и держать там сотрудников, которых катастрофически не хватает, не знает никто. А Николаев — человек горячий, того и гляди, прикроет все наши затеи…

Возникшую паузу первым нарушил Климов:

— А может, все-таки выпустим Риммера?

— Он что, на костылях поскачет? И даже если придет, чем объяснит свое состояние? Они не дураки, первую встречу пропустят и постараются за ним проследить. Он же в больницу назад не пойдет, — Свиридов даже сплюнул с досады.

— Пусть живет на квартире и в больницу ходит, — по инерции продолжал настаивать Климов.

— Ладно, тебе, Никита, кашу по тарелке размазывать. У него не геморрой, а пулевое ранение. И опытные агенты выявят это в два счета, — Прохоров не так сердился на Климова, как на себя самого, за то, что не смог задержать Риммера без стрельбы. — Федор Ильич, когда «наружку» на почтамт вернут?

— Обещали завтра с утра.

Час назад это известие обрадовало бы Свиридова, но информация из больницы перечеркнула все положительные эмоции. А Прохоров не зря задал этот вопрос. Первого мая он уже столкнулся с отсутствием профессионального опыта молодых сотрудников Свиридова, и то, что на почтамте, который стал теперь их единственной нитью к московской агентуре немцев, дежурили двое неопытных чекистов, не давало ему покоя.

— А что, если мне или Никите заменить на почтамте одного из бойцов?

— Стоп, Николай. Климов не может, он остается за меня.

Оба собеседника как по команде непонимающе уставились на Свиридова. Тот развел руками.

— Через… — он посмотрел на часы, — сорок пять минут вместе с группой других руководителей я еду на Украину. Насколько, зачем — не знаю, там скажут. Вещи уже в машине.

— А как же операция? — упавшим голосом спросил Прохоров.

— Руководство считает, что я там нужнее, что вы здесь и без меня справитесь. Так что ты, Николай, конечно, ребятам можешь помочь, но если что… в общем, не лезь на рожон, так, подстрахуй. Ну что, будем прощаться? — Свиридов встал со скамьи. Прохоров молча глядел, как он, отойдя на несколько шагов, о чем-то инструктировал растерянного Климова, и что-то внутри говорило, нет, кричало ему, что видит он Федора в последний раз. Поэтому как только тот простился с лейтенантом, Николай тоже попросил уделить ему пару конфиденциальных минут. Они отошли в сторону.

— Ты, Федор Ильич, извини меня… ну, за тот разговор у тебя на квартире, — Прохоров говорил медленно, подыскивая нужные слова.

— А что случилось? По-моему, хорошо поговорили, — Свиридов недоуменно посмотрел на товарища.

— Да, понимаешь, нехорошо как-то вышло. Получается, я в кусты свалил, а с вас справляю, почему молчите о том, что происходит, — сформулировал, наконец, свою мысль Николай, отводя глаза. И Свиридов вдруг почувствовал сердцем какое-то щемящее чувство радости и одновременно непроходимой тоски. Радости за то, что у него есть такой друг, совесть которого является мерилом его существования, и тоски от ощущения их абсолютной обреченности в этом мире. Он обнял Прохорова.

— Ну, ты тут пособи ребятам, — сдавленно прошептал он ему. — И дождись меня, обязательно дождись.

Климов и Прохоров долго молча смотрели вслед уходящему Свиридову. Однако как бы тяжело ни было на душе, но разработка операции теперь оказалась на их плечах, и необходимо было как можно быстрее взять себя в руки.

— Ну что, я пойду подмогну вашим ребятам на почтамте? — Прохорову хотелось отвлечься от грустных мыслей, а для этого нужно было ввязаться в какое-то практическое дело. Климов молча кивнул и уже двинулся по своим делам, как вдруг услышал оклик Николая Николаевича:

— Никита Кузьмич, извини, чем служебное расследование закончилось?

Лейтенант криво усмехнулся:

— Отделался строгачом… да и то благодаря Федору Ильичу. Честно говоря, я думал, дело труба… Ну а раз так, будем исправляться, работать над ошибками.

На почтамте в этот день дежурили сержанты Беспалый и Глухов. Рабочий день близился к завершению, и их утренний оптимизм потихоньку уступал место вечернему разочарованию. Оба они сидели в той же комнате, за тем же столом, где до них пил чай с девушками старый чекист Петрович. Напротив за столом сидела молодая женщина, сортировавшая почту. Дверь в операционный зал была приоткрыта, девушка, выдававшая корреспонденцию «до востребования», сидела рядом с дверью, и чекисты ждали ее сигнала. Решив, что настроение можно поправить с помощью кружки крепкого чая, парни затеялись перекусить. Глухов пошел за кипятком, а Беспалый, расстелив на столе газету, аккуратно порезал хлеб, колбасу, вывалил из пакета сушки. Из-за двери послышался женский голос:

— Маша, у меня кончились бланки.

Но Маша в это время отвечала на приглашение Ивана откушать чаю, и оба пропустили этот возглас мимо ушей. С дымящимся чайником в комнату вошел Глухов, и все трое стали шумно рассаживаться вокруг стола, еще раз проигнорировав ту же фразу, произнесенную за дверью. Но едва вся троица стала подставлять разливальщику стаканы, как в комнату из операционного зала выскочила девушка, задыхаясь от возмущения:

— Ребята, я кричу, кричу…

Мгновенно сообразив, что произошло, Беспалый свистяще прошептал:

— Где он?

— Так уже к выходу пошел. Высокий такой, молодой, симпатичный… в шляпе коричневой. И плащ на нем светлый, — испуганно ответила девушка и хотела еще что-то добавить, но сержанты уже неслись к двери. Выбежав на улицу, они осмотрелись. Ни похожей шляпы, ни похожего плаща не было видно, зато впереди проезжали перекресток две легковые автомашины.

— Так, быстро в разные стороны до угла, — скомандовал Глухов, и парни рванулись исправлять ситуацию.

Когда Прохоров подошел к почтамту, оба сержанта что-то возбужденно обсуждали около центрального входа. Ему хватило одного взгляда на их лица, чтобы понять, как непоправимо осложнилась оперативная обстановка…

С Климовым они снова встретились вечером на квартире, куда поселили Прохорова. Лейтенант был до крайности возбужден, нервно ходил по комнате из угла в угол.

— Девчонка, как учили, два раза условную фразу сказала, — Прохоров уже выяснил детали случившегося у девушек с почтамта. — А эти… Пацаны и есть пацаны. Как же вы с ними работаете?

— Вот так и работаем. Воспитываем.

В наступившей тишине Николай Николаевич искоса глянул на Климова:

— Что делать думаешь, Никита Кузьмич? Рапорт ведь надо писать…

— Слушай, Николай Николаевич, сегодня ничего не было, ты ничего не видел и не слышал, — после паузы медленно произнес Климов. — Мне одного строгача за глаза хватит. Понял?

— Чего ж тут непонятного, — пожал плечами Прохоров. — Только… ну, с парнями вопрос решить можно, но ведь завтра наружников поставят, с этими-то как быть?

— Это мой вопрос. Отменим, нам только спасибо скажут. Я вот думаю, у нас еще один вариант есть, — Климов внимательно посмотрел на товарища.

— Ты о чем? — вопрос Прохорова был риторическим, он все сразу понял.

— Помнишь парня-понятого, который у комбрига на обыске в обморок упал? Про которого еще Федор Ильич говорил, что они очень похожи? Завтра с утра пошлю ребят, пусть его найдут и привезут ко мне. Объясняем ему ситуацию и в субботу запускаем на встречу.

Прохоров покачал головой, прошелся по комнате:

— Ну и ну… Я понимаю, если бы Риммер пошел, это более-менее реально. А с этим надо же все отрабатывать по полной программе — легенду учить, прикрытие готовить, разрешение на ввод в разработку получать… а у нас же времени нет.

— А у меня другого выхода нет, — выпалил Климов. — Пошлем его и возьмем со связным во время встречи. А за то время, которое осталось, ты его в курс дела введешь… на той квартире, куда Свиридов Риммера собирался поселить.

— Ну а если они какую-нибудь «шестерку» пришлют? Или вообще на связь не выйдут? — Николай понимал, что лейтенант, как утопающий, хватается за соломинку.

Климов подошел к нему вплотную, посмотрел в глаза:

— Слушай, Николай, давай не будем отвлекаться на все эти «если бы» да «кабы». Возьму связного и буду «колоть» до характерного треска… Он у меня все расскажет.

Глава двадцать вторая

От русской печи веяло мягким обволакивающим теплом. Анюта сидела на лавке, прижавшись спиной к нагретым кирпичам, и следила за тем, как Василиса Егоровна сноровисто орудует ухватом, управляясь с чугунами и сковородками.

— Что это вы такое затейное стряпаете, Василиса Егоровна? — подлестила гостья хозяйке. — От одного запаха слюни текут.

— Шаньги, да картошка с лучком, да еще кое-что, — откликнулась польщенная женщина. — Пусть потомятся, через часок и готовы будут. А ты время-то не теряй, бери ухажера и сходи в клуб. Нынче передвижка приехала, там кино крутить будут. Как старый киномеханик запил, почитай, две недели кина не было. Так того сняли, назначили нового, вот он че-то привез. Сходите, сходите, проветритесь.

Обходя озерца луж, появившихся в результате обильного дневного дождя, они отправились по сельской улице к клубу, куда уже собирались стосковавшиеся по кино сельчане. На стене у входа написанная от руки афиша извещала о том, что сегодня будет демонстрироваться картина «Девушка с Камчатки». Полная женщина в берете продавала билеты без указания места прямо на входе в зрительный зал. Войдя в зал, молодые люди огляделись. Над сценой висел экран, у противоположной стены стоял кинопроектор, у которого колдовал киномеханик. Между сценой и кинопроектором на лавках разместились зрители. Передние ряды были заняты маленькими ребятишками и подростками, среди которых Михаил заметил Миньку и Пашку. Далее чинно уселись семейные пары, люди пожилого возраста, а последние ряды оккупировала местная молодежь. Зрители через одного лузгали семечки, обсуждали какие-то сельские новости, некоторые, перешептываясь, косились на незнакомую пару. Слухи о посторонних на селе распространяются очень быстро, но, очевидно, за неполные сутки их пребывания здесь новость о приезде гостей к кузнецу еще не стала достоянием каждого сельчанина. Стараясь не привлекать внимания, Михаил отыскал глазами свободное место на одной из последних лавок и быстро увлек туда Анюту. Практически следом за ними в зал ввалилась шумная компания подвыпивших молодых парней, которую Глебов заметил на подходе к клубу. Спустя минуту один из парней плюхнулся на скамейку рядом с Анютой. Выглядел он чуть моложе Глебова, но был выше ростом и шире в плечах. Достав из кармана короткого пальто папиросы, он тут же закурил. Анюта, мысленно окрестив его амбалом, неодобрительно глянула на него, но тот только ухмыльнулся и, глубоко затянувшись, изобразил Змея Горыныча, пустив дым через нос. Его дружки дружно заржали, наблюдая за реакцией незнакомцев. Почувствовав, что компания настроена спровоцировать Михаила на скандал, девушка, изобразив дипломатическую вежливость, попросила парня не курить. Пропустив ее обращение мимо ушей, тот обратился к соседу, совсем юному пареньку:

— Тимоха, это что за краля? Почему не знаю?

— Да городская какая-то, — услужливо подсказал Тимоха.

— Хм-м… так я тоже почти что городской, — амбал наклонился к Анюте. — Слушай, давай дружиться.

Михаил почувствовал, что его дальнейшее молчание будет истолковано парнями неверно.

— Ты посмотри, какие тут бойкие пареньки, — громко обратился он к Анюте, в упор глядя на ее соседа. Амбал явно не ожидал такой реакции приезжего и несколько секунд что-то соображал, переваривая услышанное. Затем снова обратился к соседу, боднув головой в сторону Глебова:

— Тимоха, а это кто?

— Видать, сударик еенный, — хохоток исчез из голоса Тимохи, поскольку он знал, что произойдет в следующую минуту. Амбал изобразил на лице глубокомысленную учтивость.

— А… Тада пошли знакомиться, у нас так положено. Пойдем выйдем.

Анюта сделала попытку перевести все в шутку и остановить Михаила, но тот уже сам закусил удила. Парни с шумом повалили к выходу, привлекая внимание остальной части публики. Этот массовый исход молодежи из зрительного зала не остался незамеченным и детьми кузнеца, которые тут же шмыгнули в дверь вслед шумной ватаге. Глебов шел за амбалом и прикидывал свои шансы на успех. Получалось, серединка на половинку. Парень выглядел здоровее Михаила и вел себя весьма самоуверенно. Глебов же рассчитывал на отработанные в институтской секции бокса приемы. Остановившись на задах клуба у большой поленницы дров, амбал снял пальто и подал его Тимохе.

— Так что, мужики, приспело время нам познакомиться с гражданином, — обратился он к приятелям. — Меня, промежду прочим, зовут Григорием. Говорят, я оченно хорошо печати на фотокарточку ставлю, большой спец по этому делу, — с этими словами под гогот окружающих он повертел внушительным кулаком перед носом Михаила. Понимая, что события уже приняли необратимый характер, Анюта тем не менее сделала последнюю попытку разрядить обстановку.

— Эй, парень, ты чего пристал, тоже мне деятель! — крикнула она, выйдя из толпы.

— А я поинтересуюсь, как вас кличут, барышня? — повернулся тот в ее сторону.

— Кличка у собачки. А меня зовут Анюта.

— Вот те раз, — осклабился амбал. — А меня Гриша. Анюта, я тута, иди скорей ко мне.

Он было шагнул в сторону девушки, но сзади раздался голос Михаила:

— Эй, ты, Гриша, держи оглобли выше, кобыла пятится.

В толпе прыснули смехом, а амбал живо развернулся и сделал шаг в сторону Глебова. Тот, как учили, не раздумывая принял боксерскую стойку и ударил первым. Удар в челюсть отрезвил агрессора, но атака продолжилась. В какой-то момент за спиной у Михаила оказалась поленница. Пытаясь выбраться из опасной зоны, он шагнул в сторону, поскользнулся на мокрой траве и потерял равновесие. В следующее мгновение амбал, как раненый зверь, с ревом бросился на боксера и они дружно грохнулись на поленницу, которая тут же накрыла их обоих. Отбиваясь друг от друга и отбрасывая поленья, они не заметили, как в сопровождении Миньки и Пашки к клубу подбежал запыхавшийся кузнец. Раскидав парней, пытавшихся разнять Глебова и амбала, Григорий Павлович вытолкнул из кучи гостя и повернулся к зачинщику. Увидев кузнеца, тот только и успел выдохнуть: «Крестный?» — как получил по-родственному крепкую затрещину, отбросившую его снова на дрова.

Когда участники драки были доставлены в дом кузнеца, их поначалу держали отдельно. Василиса Егоровна, подливая воду в умывальник для Михаила, громко ворчала:

— Эва, напонужал, рукосуй! Лицо-то чисто кошка исцарапала. Ну да, ничего, до свадьбы заживет, — подмигнула она со значением стоящей с полотенцем Анюте. А в горнице на лавке сидел Григорий, держа на лице два пятака, и жалобно оправдывался перед хозяином:

— Ну, прости, крестный, я же не знал… я же только сегодня приехал.

— И уже опять выпивши. Гляди, Григорий, не доведет тебя до добра такая дорожка…

— Все, крестный, все. С этой минуты больше ни капли.

— Ну и дурак! Не с этой минуты, а с завтрашнего дня. Сейчас мириться будете.

Минька с Пашкой уже крепко спали на печке, а за столом в горнице в который раз поднимали стаканы сидящие в обнимку Михаил и Григорий, успевшие поклясться друг дружке в вечной дружбе. В который раз баба Вася, задремав, вдруг вскидывалась и бежала на кухню за очередной порцией своей удивительно вкусной стряпни, а гости все ели и не могли наесться. В который раз хозяин, малость осоловевший от выпитого после тяжелого трудового дня, громко зачинал песню о том, что отец его был природный пахарь, а он работал вместе с ним… и всякий раз на него шикала мать, тыча пальцем на печку, где, разметавшись под лоскутным одеялом, видели десятые сны его сыновья. И в который уже раз Анюта пожалела о том, что значительная часть ее жизни прошла вне общения с этими прекрасными простыми людьми, сидящими рядом с ней в уютной деревенской избе. Она уже забыла, как осерчала на этого амбала с разукрашенной физиономией, который оказался славным парнем, а вот, поди ж ты, с первого раза и не разберешь, какой он есть на самом деле. Душа ее наполнилась тихим счастьем от того, что она, сирота, все-таки не одна на этом белом свете и, если понадобится, найдет здесь утешение…

Глава двадцать третья

Климов появился на квартире Прохорова сразу после полудня. По лицу его Николай понял, что в деле появились какие-то новости, причем скорее хорошие, чем плохие. Усадив товарища за стол, он вскипятил чайник, поставил на стол немудреное угощение и приготовился слушать. Климов поведал ему, что поступили предварительные данные из иностранного отдела НКВД, которые подтверждали проживание в Литве тех лиц, о которых рассказывал Риммер. Более того, эти лица действительно подозревались в связях с немецкой разведкой. Подтвердился факт путешествия Риммера по СССР в составе спортивной делегации. Конструкция оперативной разработки приобретала все большую устойчивость. Проштрафившийся на почтамте сержант Глухов был послан Климовым искать в паспортных столах подходящего по возрасту Львова, чтобы предъявить девушке с почтамта фотографию на опознание. Прохоров понимал, что «Львов с почтамта» мог на время получения корреспонденции слегка изменить внешность или использовать фальшивый паспорт, но не стал делиться своими умствованиями с лейтенантом. Гораздо важнее было то, как себя чувствовал раненый. А с ним, по заключению врачей, все оставалось без изменений, поэтому Климов с утра, как и планировал, послал Беспалого за парнем-понятым. Но тут случилась неувязка.

— Представляешь, парень этот, Глебов, в подмосковную деревню к какой-то родне отдохнуть подался. Отпуск ему краткосрочный дали. Беспалый за ним туда поехал, должен уже вернуться. Привезет прямо сюда, — Климов взглянул на часы.

— Слушай, Никита Кузьмич, а как с «наружкой» решилось? — Прохоров всерьез беспокоился за возможные последствия «прокола» на почтамте.

— Все путем. Раз в жизни повезло, и придумывать ничего не пришлось, — Климов весело подмигнул Николаю Николаевичу. — До конца недели велели обходиться своими силами. Но в субботу и воскресенье обещали дать для контроля встречи.

— Думаешь, придут? — Прохоров задал вопрос, на который ни тот, ни другой не знали ответа, пододвинул Климову стакан с остывшим чаем, и в этот момент затрещал дверной звонок.

— Кажись, ко мне. Никак сержант вернулся? — вопросительно глянул он на Климова и пошел открывать.

Когда через минуту Прохоров открыл дверь в комнату, на лице его было удивленно-насмешливое выражение. Следом за ним в дверном проеме сначала появилось помятое, исцарапанное лицо Глебова, а затем и все остальное тело, поддерживаемое Беспалым, нетвердо перешагнуло порог.

— Это еще что за фигура? — с первого взгляда Климов явно не признал Глебова.

— Так это они и есть, товарищ лейтенант. Гражданин Глебов собственной персоной, — гордо доложил сержант.

— По-моему, эта фигура в дрезину пьяная, — резко оборвал его Климов, потянув носом. — Ты его со свадьбы приволок?

— Да нет, из деревни. Ему там вчера деревенские парни чуток бока намяли, ну а потом всю ночь замирялись. Вот он и того…

— Любимое занятие русского мужика: выпить, подраться, ну а уж потом нажраться по случаю вечной любви и дружбы, — усмехнулся Прохоров.

— А что, у нас в деревне городских завсегда на вшивость проверяли. Ему бы рассолу сейчас… — с трогательным участием произнес Беспалый.

— Отставить рассол, сержант. Приказываю: марш с этим типом в ванную и привести его в чувство, — в голосе Климова чувствовалось объяснимое раздражение: в этом деле, похоже, на каждом шагу не понос, так золотуха…

Сержант с готовностью подтянулся.

— Слушаюсь. Я извиняюсь, товарищ, — обратился он к Прохорову, — где у вас ванная?

— Налево по коридору, предпоследняя дверь, — Прохорова тоже начинала беспокоить эта непрекращающаяся «непруха». — Только потише, не привлекай внимание.

Дверь за сержантом захлопнулась, и Николай посмотрел на Климова:

— Ну что? Кажется, похож.

Тот передернул плечами:

— Похож-то он похож, да как мы его на встречу-то отправим? Те же сразу подумают, что его поймали, прижали на Лубянке, как следует, он и раскололся. И чекисты теперь хотят их на «живца» изловить.

Прохоров задумчиво покачал головой в знак согласия. Действительно, с такой физиономией Глебова вряд ли что выгорит… Как будто жена за измену отомстила… Стоп!

— Слушай, Никита Кузьмич, а ведь у него рожу-то будто баба исцарапала. Я придумал… значит, так. Сейчас он очухается и мы организуем его доставку в милицию. Сдаем его туда под фамилией Лещинский, укажем адрес квартиры, которую сняли для Риммера. С милицейским начальством тебе придется договориться. Он там пару часов посидит. Ему штраф выпишут и выпустят. А в протоколе надо записать, что в нетрезвом виде хотел добиться взаимности от знакомой девушки, за что и поплатился. А довесок в виде «фонаря» от общественности получил, когда за ней гнался.

— Ну, ты голова, Николай Николаевич! Я бы сроду… — Климов глянул на часы. — Значит, у нас времени до встречи…

— Сутки, — подсказал Прохоров. — Поработать с ним, конечно, можно, но надо бы ему Риммера показать… завтра с утра.

— А это зачем? — удивился Климов.

— Для психологии. Надо же ему на себя самого живого посмотреть. На оригинал, так сказать.

Климов пожал плечами:

— Как знаешь, конечно, только повторяю: я тянуть кота за хвост не собираюсь. Появится связник — сразу возьмем.

— Слушай, мы же о главном забыли, — Прохоров поднял указательный палец. — А вдруг он не согласится на встречу пойти?

Климов недовольно покрутил головой:

— Никаких «вдруг», у меня согласится как миленький. В противном случае…

Он не успел пояснить, что произойдет в противном случае. В дверь постучали, и в следующую секунду глазам оперативников предстал Глебов, мокрый, в трусах, с ворохом одежды в руках.

— Принимайте работу, — прозвучал из-за его спины довольный голос Беспалого.

Выйдя из отделения милиции на улицу, Глебов остановился и вытер лицо платком. Он и так-то чувствовал себя из рук вон после ночного загула, а тут еще эти чекисты с какими-то заданиями. И при чем тут милиция — он же ничего не нарушал? Все происходящее представлялось отрывком из фантастического романа, в котором он по непонятной причине стал одним из главных героев. Ему бы сейчас водички попить да на боковую… «Господи, лицо горит, во рту будто эскадрон ночевал… Кстати, надо домой позвонить, чтобы не беспокоились». Он обвел взглядом улицу, увидел на перекрестке телефон-автомат и, нетвердо ступая, зашагал к намеченной цели. Перед самым автоматом его неожиданно обогнал какой-то прохожий, зашел в будку и начал крутить диск аппарата. Выругав себя за проявленную медлительность, Михаил начал шарить по карманам в поисках мелких денег. Прохожий, покрутив диск телефона, вышел из будки, увидел Глебова, и лицо его просияло.

— Леня, — громко сказал он, обращаясь к Михаилу. — Ты куда запропастился? А мы ждем тебя, ждем, заискались уже. Пошли быстрее, нас ждут.

Прохоров — а это был он — взял оторопевшего Глебова под руку и повел за собой, на ходу свирепо прошептав:

— Идите за мной!

Дойдя до угла дома, они свернули во двор и подошли к машине, в которой сидел Климов. Подталкиваемый Прохоровым, Михаил плюхнулся на сиденье. Климов повернулся к нему с переднего сиденья:

— Вас же предупреждали — без самодеятельности. Куда собирались звонить?

— Я прошу прощения, хотел родителей предупредить, чтобы не волновались, — виновато пробормотал Глебов.

Климов тяжело вздохнул:

— Слушайте, я вам еще раз объясняю: вы для всех находитесь в деревне, отдыхаете. Глебова в Москве сейчас нет, понятно? В Москве есть некто Лещинский. Это теперь ваша фамилия. Назовите ваше имя и отчество.

Глебов наморщил лоб:

— Леонид. Леонид Иосифович.

Фантасмагория продолжалась. Правда, к утру она приобрела реальные жизненные очертания. Глебову дали поспать несколько часов, подняли ни свет ни заря, и тот самый мужик, который поймал его у телефона-автомата, назвавшийся Николаем Николаевичем, начал втолковывать ему суть дела. На трезвую голову Михаил оказался гораздо сообразительней, подписал бумагу, подтверждающую его добровольное желание участвовать в операции, проводимой чекистами, и начал заучивать свою новую биографию. Затем в течение двух часов с перерывом на завтрак Прохоров интенсивно гонял его по сочиненной легенде, проверил знание немецкого языка, который Михаил изучал в институте, и заставил выучить несколько фраз по-литовски. А потом они поехали в какую-то больницу, где лежал на лечении тот самый шпион, роль которого предстояло сыграть Глебову. В щель между занавеской Михаил увидел парня, и внешне и по возрасту очень похожего на него. Отсюда, из коридора, он совсем не был тем страшным и коварным врагом, про которых писали в газетах и книгах. Может быть, потому, что Михаилу рассказали историю вербовки Риммера, он не почувствовал к раненому никакой ненависти или вражды, хотя тот пришел в его страну с тайным заданием ослабить ее оборонную мощь, а может быть, и устроить диверсию, в которой могли погибнуть люди, наши советские люди. Какие же молодцы эти ребята-чекисты, что смогли стреножить этого заграничного гостя! Он уже знал, что руководителем операции является капитан Свиридов, который сейчас в командировке, но который лично просил Глебова помочь разоблачить шпионское гнездо в столице нашей Родины. В машине на обратном пути из больницы он, закрыв глаза, про себя вновь слушал рассказ Прохорова: «Вы закончили три курса филологического факультета Кенигсбергского университета… в Ковно жили на улице Чюрленисгатве… для вас многое сделал друг вашего отца адвокат Шломберг».

Машина резко затормозила, и Глебов открыл глаза. Шофер вслух заковыристо обругал какого-то раззяву, не соблюдающего правила перехода улицы. Михаил приоткрыл занавеску, которая скрывала его от глаз пешеходов и пассажиров проходящего автотранспорта, и увидел старика с палкой, торопливо ковыляющего на противоположную сторону улицы. Видимо, его нерасторопность и стала причиной резкой реакции водителя. Со спины старик напомнил ему отца, и Михаил вдруг пожалел, что не мог рассказать отцу о предстоящем деле. Тот бы наверняка посоветовал, поделился бы чем-то из своего бурного революционного прошлого. В следующее мгновение Глебов понял, что он обязательно должен выполнить поставленную чекистами задачу, чтобы потом при случае небрежно рассказать отцу о выполнении боевого задания. То-то старик обрадуется… Но для этого надо готовиться, и юноша снова закрыл глаза. «Вы были в СССР в составе спортивной делегации, играли в шахматы на третьей доске. Космана зовут Рихард. Кто такой Львов, вы не знаете, вам следует выйти на явку и встретиться со связным. В случае невыхода связного на явку вот адрес для телеграммы в Минске: улица Типографская, дом 32, Осташевичу Николаю», — вновь прокручивал он в голове информацию Прохорова.

До выхода Глебова в музей оставалось около трех часов. Прохоров разрешил ему немного поспать, а сам направился в парк на то самое место, где позавчера они расстались со Свиридовым. Николай понимал, что вся ответственность за результат задуманной игры ляжет даже не на Климова, а, в первую очередь, на Федора Ильича. К сожалению, сам он был формально вне игры, но пытался делать все от него зависящее, чтобы не подвести старого друга. В этот раз первым на скамейке оказался Климов. С ходу, не теряя времени, он проинформировал Николая Николаевича об утверждении начальством плана оперативной разработки под условным названием «Шахматист». От позавчерашней горячности лейтенанта не осталось и следа, о деталях плана он рассуждал взвешенно и спокойно. Свиридов часто критиковал Климова за его кавалерийский подход к решению некоторых проблем, но в том-то и заключалась житейская мудрость, что горячность и недостаточная образованность подчиненного компенсировались рассудительностью и осторожностью грамотного руководителя. Свиридов как в воду смотрел, задержав Николая в Москве, поскольку теперь, во время нахождения капитана в командировке, Прохоров мог хотя бы чуть-чуть подменить его в плане влияния на Климова.

Николай Николаевич, в свою очередь, доложил лейтенанту результаты работы с Глебовым. Особо отметил, что им здорово повезло: Глебов, оказывается, неплохо играл в шахматы и учил в институте немецкий. В общем, по мнению Прохорова, для разового выхода на явку парень был готов.

— Я ведь чего еще опасаюсь? — выслушав товарища, медленно проговорил Климов. — Непрофессионал, он и есть непрофессионал. Вот вроде предупреждали его, чтобы из милиции никуда не заходил, а шел прямо на адрес, так он на тебе… я как чувствовал, подстраховался.

— Ну, на этот счет я ему доходчиво все объяснил. И потом — не забывай, в каком состоянии он вчера находился… слава богу, что так быстро все уразумел. Парень-то нормальный, хватка у него чувствуется. Не зря Свиридов глаз на него положил, — убежденно возразил Николай.

На лице Климова появилась гримаса, некое подобие улыбки, выдающей его внутреннее волнение. Он глянул на часы.

— Итак, у нас еще два часа в запасе. Поехали, пройдемся с ним по легенде. Как говорится, будем принимать вашу работу, товарищ Прохоров, — уже немного расслабившись, улыбнулся он.

Вечер выдался теплым. Весенний воздух был густо настоян на аромате нарождающейся листвы, зеленеющей травы. Весна в этом году чуть-чуть припозднилась и поэтому активно наверстывала упущенное. Прохоров с наслаждением вдыхал живительные запахи, приоткрыв дверь автомашины. Ожидая в тревожном нетерпении Климова, он в очередной раз почувствовал, как обостренно в такие мгновения человеческий организм воспринимает происходящие в природе изменения. Вот лежал бы он на балконе пузом кверху, нюхал бы свежий воздух и не находил бы в этом ничего особенного: воздух как воздух, понятное дело, весна пришла, грачи прилетели… «Болтун, — оборвал он сам себя. — Машина-то стоит во дворе городского дома и запахи здесь жилкомхозовские». Но, с другой стороны, он действительно ощущал дыхание весны, ее тончайшие ароматы. Видимо, организм устал от напряженного ожидания и улавливал только те запахи, которые успокаивали.

Где-то в темноте послышались торопливые шаги, и в нескольких шагах от машины возникла фигура Климова. Прохоров быстро выскочил ему навстречу.

— Ну что? — впился он глазами в лицо товарища.

— Никто не пришел, — мотнул тот головой.

— «Хвоста» за ним не было?

— Наружники говорят, не было. Он сейчас на квартире, они его будут караулить до утра.

— Слушай, Никита Кузьмич, надо сделать так, чтобы те из наружников, кто работал внутри музея, завтра внимательно следили за публикой. Может, кто из сегодняшних посетителей появится, — Прохоров уже думал о завтрашнем выходе.

— Николай Николаевич, давай завтра все обсудим. Я сегодня уже совсем никакой, — Климов действительно еле держался на ногах.

«Интересно, а Никита заметил, что весна на дворе?» — пришла Прохорову в голову мысль, от которой стало почему-то смешно.

— А ты чего такой веселый? — удивленно спросил Климов. Николай ничего не ответил, приобнял лейтенанта и повел к машине.

Глава двадцать четвертая

Воскресный день тянулся для Глебова мучительно долго. Время летело только тогда, когда утром пришли Прохоров и Климов и стали расспрашивать о каждом его вчерашнем шаге. Он даже взмок, попеременно отвечая то одному, то другому. Положительно оценив первый выход на явку и поставив задачу на сегодняшний вечер, Климов наказал Михаилу отдыхать, и они простились до вечера. Вот с этого момента время моментально сбавило скорость, потом поползло, а затем стало просто переваливаться с боку на бок. Поскольку выходить из квартиры ему не рекомендовали, то он начал искать какое-нибудь заделье: то принимался читать книжку, то пробовал решать шахматную задачу. Потом, наскоро приготовив обед из принесенных чекистами продуктов, поел и снова принялся за решение шахматной задачи. Но тщетно. Мысли вновь и вновь возвращались ко вчерашнему походу в музей. Он лег на кушетку и уставился в потолок. Странно… вот вчера он прекрасно себя чувствовал, если и волновался, так совсем чуть-чуть. А после того как вышло время и он покинул музей, так и вовсе успокоился. И спал спокойно. Сейчас же не мог ни на чем сосредоточиться.

Когда-то, еще в институте, один умный человек посоветовал ему в трудных ситуациях пытаться взглянуть на себя со стороны, проанализировать свое поведение с точки зрения стороннего человека. Ухватившись за эту идею, Михаил начал играть с этим посторонним человеком в вопросы и ответы. Почему он так спокойно пошел вчера на явку? Скорее всего, потому, ответил «посторонний», что ты наконец-то получил дело, аналогичное участию добровольцем в испанской войне. Опасности ты не боялся, потому что не представлял, как она выглядит. Да и Климов предупредил о том, что вся операция закончится, как только появится связник, а также о том, что со всех сторон Глебова будут страховать чекисты. Если добавить к этому невыветрившийся кураж Михаила в схватке с деревенским задавалой, то оставалось только с криком «Ура!» повязать всех шпионов и диверсантов и получить орден. А на встречу-то никто и не пришел… Ладно, если связника нет в Москве или он опоздал на встречу. Но, вероятнее всего, этого Лещинского просто проверяют. Тем более что у него физиономия как хохломская чашка расписана. А это значит, что призрачный противник, на встречу с которым он так бесшабашно шел вчера, превращался в умного и хитрого врага, не чета тому раненому, которого вчера утром наблюдал в больнице Глебов. Наверняка вчера в музее этот враг был где-то рядом и внимательно наблюдал за ним. Какой вывод сделал для себя враг после вчерашнего, им не известно. Вот поэтому сегодня Михаил идет на встречу уже с осознанием реальной опасности, которое, запрятавшись где-то в глубине души, и не дает ему покоя.

Что же в таких ситуациях рекомендовал тот умный человек из института? Переключить внимание на что-нибудь хорошее, греющее душу и отвлекающее от тягостных раздумий. Михаил стал перебирать варианты и вдруг поймал себя на мысли, что за последние два дня он только раз вспомнил про Анюту. И произошло это по дороге в музей, куда он шел с ощущением гордости за порученное дело. Глебов вдруг представил, как после удачно проведенной операции по поимке вражеских агентов его наградят и он соберет у себя дома друзей… как тогда, первого мая. Но в этот раз в центре внимания будет уже не сосед-комбриг, а он, Михаил Глебов. И это на него будут с восхищением глядеть девчонки, ловить его взгляд, упреждать его желания. А самым главным станет то, что Анюта перестанет относиться к нему как к младшему брату. Он это отношение чувствовал каким-то внутренним чутьем. Эта девушка, будучи моложе его, вела себя с ним как старшая сестра. И даже в ее любовном порыве той ночью чувствовалась не страсть, а жалость женщины старше его годами… Обессиленный этим ворохом непростых размышлений, он уткнулся лицом в подушку и неожиданно для себя задремал.

В условный час он снова гулял с книжкой по музею Революции. Посетителей было немного, в основном это были экскурсанты. Как и вчера, они с любопытством бросали взгляды на молодого человека с исцарапанным лицом. Действительно, внешность его как-то диссонировала с интерьером бывшего Английского клуба и предметами экспозиции музея. Но Михаил не обращал на это внимания. Ко всем его беспокойствам прибавилось еще одно, — не дай бог, в музее появится кто-то знакомый. Они с Прохоровым, конечно же, обсуждали эту возможность. Однако Глебов полагал, что его знакомые уже когда-то познакомились с революционным наследием прошлого и вряд ли придут сюда вторично. В основном в музей приводили экскурсии школьников, студентов, молодых рабочих, гостей столицы и официальные делегации. Но риск, несомненно, был. А вдруг кто-то из старшего поколения, знакомого Глебову, захочет привести сюда внуков? Поэтому они с особой тщательностью обсудили варианты выхода из подобной ситуации.

В зал, где Глебов внимательно разглядывал один из экспонатов, вошла очередная экскурсия. Экскурсовод выдержала паузу, дожидаясь, когда подтянутся отставшие, и продолжила рассказ:

— В декабре 1916 года товарищ Сталин, мобилизованный в армию, по этапу направляется в Красноярск, а затем в город Ачинск. Там его застает весть о февральской революции. 8 марта 1917 года товарищ Сталин выезжает из Ачинска и с пути шлет приветственную телеграмму товарищу Ленину…

Кто-то тронул Михаила за рукав:

— Молодой человек, извините, не успела записать, какого числа?

Шепот принадлежал невысокой симпатичной девушке его возраста. Короткая стрижка и черный френчик делали ее похожей на одну из тех совбуровских дам, что в изобилии заполонили партийные и советские учреждения.

— 12 марта 1917 года, — так же шепотом ответил Глебов. Поблагодарив его кивком головы, она быстро записала дату в блокнот. Экскурсовод тем временем продолжала рассказ о жизни великого вождя:

— 3 апреля 1917 года после долгого изгнания в Россию вернулся товарищ Ленин. Встреча товарища Ленина на Финляндском вокзале вылилась в мощную революционную демонстрацию…

За спиной Глебова раздался шепот: «Товарищ Сталин, между прочим, заранее ездил встречать товарища Ленина на станцию Белоостров…»

Михаил, обернувшись, с удивлением посмотрел на девушку.

— Что это вы так смотрите? — спросила она.

— Первый раз вижу симпатичную девушку, которая всерьез интересуется политикой, — пожал он плечами.

Экскурсия медленно потянулась в следующий зал. Проводив ее взглядом, девушка посмотрела на Глебова:

— Это не политика, а наука — история. Пишу дипломную работу по истории партии. А вот я, между прочим, впервые вижу симпатичного молодого человека, который с этаким (она сделала многозначительную паузу) лицом разгуливает по музею.

— Всякое в жизни случается, — ответил Михаил, придав голосу глубинный философский подтекст. Девушка весело хмыкнула и последовала за экскурсией. Глебов шагнул следом, но в следующую секунду остановился, мысленно сделав себе выговор: «Куда, вахлак деревенский? Забыл, зачем ты здесь?» Он подошел к одному из стендов, взглянул на пожелтевший от времени документ. «А девчонка-то ничего, интересная», — подумал он с сожалением. Выдержав продолжительную паузу, он проследовал в следующий зал. Дама-экскурсовод попрощалась с экскурсантами. Несколько человек, в том числе и та самая девушка, обступили ее с вопросами. Глянув на часы, Михаил увидел, что время, отведенное ему для встречи со связным, вышло, и он неторопливо направился в раздевалку за плащом. Получив плащ, обернулся и нос к носу столкнулся с симпатичной дипломницей. Та, подавая номерок гардеробщице, лукаво заметила парню:

— Вы так и не ответили на мой вопрос?

Глебова словно обдало жаркой волной, но он не подал виду.

— Это по поводу присутствия моей расписной физиономии в присутственном месте? — как можно равнодушнее спросил он, надевая плащ.

— Совершенно верно, — насмешливо ответила она. Гардеробщица подала девушке легкое пальто, и Михаил неожиданно для себя ловко перехватил его.

— Позвольте? — он галантно помог даме одеться и зашагал следом за ней к выходу, на ходу отвечая на вопрос: — У меня была встреча со знакомой девушкой… был малость выпивши… в общем, вел себя несколько прямолинейно, что ли. Отсюда и результат. Как гласит народная мудрость: водка — яд, пейте томатный сок.

— Да, результат, как говорится, на лице. А вы сегодня случайно не выпивши?

— А вам как кажется? — ему почему-то была приятна эта ни к чему не обязывающая словесная пикировка.

— А что, очень оригинально — заявиться в музей Революции пьяным, но с книжкой. Правда, мне думается, до таких высот вам не дотянуться. А почему бы вам вместо музея не пойти, скажем, в ресторан, пригласить вашу обидчицу и попробовать помириться?

— Боюсь, мы с ней больше не увидимся, — ответил он, изобразив на лице печаль, а про себя подумал: «Надо же, какой шанс случился еще раз отработать легенду».

— Жалеете об этом? — полувопросительно-полуутвердительно заключила незнакомка.

— Да как вам сказать… поживем — увидим, — нашелся он. В следующее мгновение он почему-то вспомнил об Анюте, но только на мгновение. — Вы меня столько времени допрашиваете, а я до сих пор не знаю вашего имени. Меня, кстати, зовут Леонид.

— Ольга, — улыбнулась девушка. — Вы даже не представляете, Леонид, как мне приятно идти с вами. А главное — спокойно, безопасно.

— То-то я и гляжу, как прохожие от нас шарахаются, — подхватил он шутливый тон своей спутницы. Некоторое время они шли молча, ожидая, кто первым продолжит разговор. Вдруг Ольга громко ойкнула и схватила Михаила за руку.

— Я, кажется, подвернула ногу, — она нагнулась, пощупала ногу и скривилась от боли. — По-моему, это серьезно. Что же делать?

— Может, «неотложку» вызвать? — Глебов поискал глазами телефон-автомат.

— Что вы, что вы, не беспокойтесь, Леня. Ничего, что я вас так называю? Послушайте, остановите мне, пожалуйста, такси.

Михаил откровенно покраснел и отвел глаза. Поддерживая Ольгу, он подошел с ней к краю тротуара и начал голосовать. Такси удалось поймать довольно быстро. Не обращая внимания на возражения девушки, он разместился с ней в машине, и они поехали по названному ею адресу. Ехать пришлось недолго. Они вышли около старого московского дома, но оказалось, что конечная цель их путешествия находится на другой стороне, куда надо было пройти через проходной двор. Так и прихромали они к нужному подъезду. Как истинный джентльмен, Михаил открыл дверь, и почти сразу из подъезда вышел высокий мужчина лет тридцати. Светлое пальто его было распахнуто, на шее небрежно болталось модное кашне, шляпа под цвет пальто сбилась на бок. Увидев Ольгу, лицо его расплылось в улыбке, но, заметив рядом с ней спутника, он зловеще нахмурился.

— Так… я так и знал. Дрянь! — взвизгнул он. Не успел Глебов глазом моргнуть, как незнакомец, сделав шаг к девушке, влепил ей увесистую затрещину. Второй раз он не успел ударить. Глебов, отпустив девушку, перехватил его руку, но решительно не понимал, что делать дальше, тем более что во второй руке у него была книга.

— Прочь с дороги! — завопил мужчина. — А ну, убери своего хахаля!

— Да угомонись ты, заполошный! — Михаил стал теснить мужчину к стене. Но тот умудрился вырвать руку и ударить его по лицу. Глебов от неожиданности уронил книгу, но в следующий момент ответным ударом в солнечное сплетение согнул мужчину пополам. Тут уже и у Ольги голос прорезался:

— Ребята, остановитесь, Леня, я вас умоляю, не надо, — увидев, что Михаил замахнулся для следующего удара. Она без посторонней помощи сделала два шага к незнакомцу и обняла его.

— Боря, успокойся, дурачок, я этого парня первый раз вижу. Я ногу подвернула, а он помог до дому добраться, ведь правда, Леонид? — она умоляюще посмотрела на Глебова. Тот нехотя кивнул, чувствуя, как злость на незнакомца превращается в злость на него самого. Черт его дернул связаться с этой… «Ох, мало тебе, дураку, в деревне наподдавали, мало».

— Ну вот, видишь, а ты вообразил невесть чего, — обняв Бориса, продолжала причитать Ольга. Неожиданно ее взгляд остановился на лице Глебова.

— Господи, Леонид, он вас не сильно…

— Да, ладно уж, синяком больше, синяком меньше, — досадливо ответил Михаил. — Я, пожалуй, пойду, вы тут сами дальше разбирайтесь. До свидания.

Нагнувшись, он поднял книгу, но в этот момент Ольга неожиданно схватила его за руку:

— Нет-нет, мы вас так не отпустим, Леонид. Я вас не познакомила, это Борис, мой жених. Борис, немедленно извинись перед человеком.

Мужчина с трудом поднял упавшую шляпу и, отряхивая ее, угрюмо пробормотал:

— Приношу извинения.

— Ну, подайте друг другу руки. Мир, да? — суетилась девушка, стараясь уладить конфликт. Первым протянул руку Борис. Мрачно пожав плечами, Глебов сделал ответный жест.

— А теперь все идем ко мне, приведем себя в порядок, чаю попьем, — обрадовалась Ольга.

Глебов отрицательно покачал головой:

— Спасибо, я пойду, мне пора.

— Вас кто-то ждет или родители заругают? — допытывалась Ольга.

Но ему действительно не хотелось никуда идти.

— Никто меня не ждет, и родители не заругают, но я пойду. Неудобно как-то. Прощайте.

— Стоп, — Борис взял Михаила за рукав и поглядел на Ольгу. — Я предлагаю другой вариант. Сейчас мы ловим такси и отвозим Леонида домой. Дайте же мне загладить вину за этот дурацкий скандал.

Глебов хотел было отказаться, но на ум пришла старая пословица: «С паршивой овцы хоть шерсти клок». А то провожал тут, понимаешь, время терял, в морду схлопотал, а на дворе уже дело к ночи… И он согласно развел руками.

— Все, я бегу за такси, ждите меня здесь, — Борис исчез, а Ольга подошла к Михаилу.

— Как хорошо, что вы согласились, а то бы он меня запилил. Слушайте, это что у вас за книга? — указала она на книгу в руке Глебова. — Вы так ею дорожите, что даже обернули. И в музей с ней ходите.

Этот вопрос они с Прохоровым не затрагивали, смысла не было. Связной-то знал ее истинное предназначение. Что же этой девахе сочинить?

— Повышаю свой культурный уровень. У меня программа, — наконец, нашелся Михаил.

— Ликбез, что ли? — слова Ольги заглушил шум подъезжающего автомобиля. Дверь открылась, и Борис церемонно пригласил их на заднее сиденье.

— Кажется, с вашей ногой уже все в порядке? — Михаил обратил внимание, что девушка устроилась в машине без посторонней помощи. Слегка смутившись, Ольга беспечно махнула рукой:

— А вы знаете, Леонид, мне действительно стало легче. Это, видимо, на нервной почве.

Глебов иронически улыбнулся:

— Вот сейчас мне еще один «фонарь» поставят и у вас все окончательно пройдет. Надеюсь, вам теперь понятно, как можно схлопотать синяк на ровном месте?

— Ну вот, вы все-таки обиделись, — состроив печальную гримасу, произнесла девушка. — Борис, Леня до сих пор нас не простил. Принимай меры, — требовательно обратилась она к другу. Тот сделал рукой знак, мол, все понял, и наклонился к шоферу. О чем они шептались, на заднем сиденье слышно не было, но через пару минут машина остановилась и Борис выскочил в ночную темень. Придвинувшись к Глебову, Ольга тронула его за плечо:

— Ну что вы такой кислый, Леня? Все еще дуетесь на меня? Имейте в виду, на сердитых воду возят, на горячих хлеб пекут. Ну, хотите, я вас поцелую?

Глебов оторопело посмотрел на нее, не зная, как отреагировать на подобное двусмысленное предложение:

— А вдруг ваш жених сейчас вернется? Опять, что ли, драться прикажете?

— Сказать вам по секрету? Насчет жениха я еще ничего не решила, — она игриво подняла указательный палец.

— Что-то непохоже, — протянул Михаил.

— Чессталинское. Хотя он мужчина серьезный, инженер, зарабатывает хорошо и все такое… Я не слышу ответа на мое предложение? — в ее голосе явно просквозила нарочитая суровость.

— Поздно. Вон ваш инженер идет, — облегченно, почти радостно сказал Глебов. «Ну и попал ты парень в переплет. Чего она добивается? В общем, надо завязывать эту комедию. Сейчас разбежимся, и я вас не видел, не слыхал, не знаю», — решил он про себя и тут же понял, как ошибся. Борис взгромоздился на переднее сиденье с двумя большими пакетами в руках и весело прокричал, повернувшись к Михаилу:

— А теперь едем к тебе в гости мириться по-правдашнему.

Глава двадцать пятая

— Вот оно, мрачное жилище неженатого мужчины, — театрально взмахнув руками, провозгласила Ольга, переступив порог комнаты Глебова. — Сразу чувствуется отсутствие женской руки.

Борис, подойдя к столу, начал разворачивать пакеты.

— Твоя комната? — мельком обозрев интерьер, обратился он к Михаилу. — Кстати, не возражаешь, если мы на «ты» перейдем?

— Да нет, можно и на «ты». А комната не моя, я ее снимаю, — Михаил не получал от чекистов никаких инструкций по поводу посещения своей комнаты посторонними лицами, но подумал, что будет неплохо, если у минского снабженца в Москве появятся московские друзья. Кроме того, хороший случай еще раз отработать легенду.

— Так ты что, не москвич? — Ольга оторвалась от разглядывания книг на этажерке.

— Я из Минска. Приехал в командировку по снабжению от облпотребсоюза. Тут у меня есть один дальний родственник, он сейчас в отъезде. А как вернется, обещал помочь здесь с работой и жильем. Если все сложится, поеду в Минск, уволюсь и в Москву перееду, — не торопясь, рассказывал Глебов, расставляя на столе тарелки.

— Хорошая комната, — обращаясь к Ольге, произнес Борис. — У меня вот один друг тоже комнату хочет снять, да никак не получается. А тебе как помогло?

— Так мне родственник еще заранее снял комнату в другом месте, но пока я ехал, к той хозяйке сын-офицер приехал… или перевели его, не знаю. Так что в комнате мне было отказано, но она подсказала пару адресов. Вот так я здесь оказался. Если очень нужно, надо у нее спросить, может еще что подскажет.

— Слушайте, болтуны, кто вино открывать будет? — нервные потрясения и позднее время заметно утомили девушку. — Боря, не злоупотребляй гостеприимством хозяина.

Опустошив по случаю примирения бутылку вина, гости собрались уходить, но вдруг Борис узрел на этажерке шахматную доску. Как ни уговаривала его Ольга, но он предложил Глебову «сгонять напоследок партейку». Однако уже через несколько ходов выяснилось, что Глебов играет значительно сильнее соперника, и тот, поняв это, прервал состязание, признав себя побежденным. Михаил проводил гостей на лестницу, и тут его ожидал очередной сюрприз. Борис объявил, что в грядущую пятницу у него день рождения и он приглашает Леонида, но только обязательно вместе с той самой девушкой. Там, на дне рождения, Борис и Ольга их обязательно помирят. Не слушая возражений Михаила, Борис, напевая утесовское «Пока», быстро потопал по лестнице. За ним, поцеловав ошеломленного Михаила, также быстро стала спускаться Ольга.

Вернувшись в комнату, Глебов попытался, как учил грамотный мужик из института, подвести итоги дня, но, не раздеваясь, упав на кушетку, в ту же минуту забылся молодым здоровым сном.

…Глебов закончил рассказ. Климов и Прохоров переглянулись. Вчерашние приключения Михаила они выслушали с интересом, но во взгляде каждого читалось разочарование. На встречу снова никто не пришел, и они не понимали причины происходящего. Хорошо хоть в запасе оставалась неделя. Прохоров встал, прислушался к посвисту птиц, потом посмотрел на Глебова, сидящего на пеньке напротив чекистов:

— Слушай, Михаил… тьфу ты, Леонид. Попробуй взгляни на вчерашний вечер чужими глазами. Тебе ничего странного не показалось во всем, что случилось?

Михаил усмехнулся про себя: «А у этого чекиста подход тот же, что и у институтского преподавателя. Хотя представить его за кафедрой сложно. Просто умный мужик. Чувствуется, попали они сейчас со мной в сложную ситуацию, пытаются за что-то зацепиться. Ты же сам вчера хотел все проанализировать, а вместо этого задрых, пока эти мужики утром не разбудили».

— Нет, ничего необычного не заметил.

— А в поведении этой мадмуазели ничего такого не было?

— Да, пожалуй, нет. Только… — Глебов замешкался.

— Что только? — нетерпеливо вмешался Климов.

— Понимаете, нога у нее очень быстро прошла. То хромала, идти не могла, а потом как рукой сняло.

Михаилу и самому этот момент сначала показался подозрительным, но дальнейшее поведение Ольги… эти поцелуи, намеки как-то отодвинули в сторону всякие предположения. Он заметил, как Прохоров бросил быстрый взгляд на Климова.

— Ну, ладно, на сегодня будем заканчивать, завтра видно будет, — неопределенно сказал Климов, посмотрев на часы. По дороге к машине Глебов заикнулся было о мнении чекистов по поводу приглашения Глебова на день рождения Бориса, но и на этот вопрос Климов обещал ответить на следующий день.

Кукушка закуковала, когда до машины оставалось несколько шагов. Климов остановился как вкопанный, поднял палец и начал считать про себя. Едва кукование смолкло, он повернулся к спутникам и с улыбкой заключил:

— Поживем еще.

Но не успели они двинуться дальше, как птица вдруг снова подала голос. Теперь уже Прохоров навострил уши. Но что-то, видимо, помешало вещунье, поскольку она почти сразу замолчала, а Николай Николаевич, подождав несколько секунд, озадаченно развел руками:

— Вот же, жадина.

Определившись по планам на завтра и высадив Глебова в укромном месте, Климов подвез товарища до дому. Они вышли вместе и, не торопясь, пошли по улице.

— Что загрустил, Николай Николаевич? — лейтенант шутливо толкнул его локтем в бок. — Никак этой лесной болтунье поверил?

Прохоров только невесело хмыкнул:

— Да ерунда все это. Я вот про эту вчерашнюю парочку думаю… Ты посмотри, как бы невзначай, но все по делу: и про квартиру выспросили, и в шахматы в полночь сыграли. А про поломанную ногу я вообще молчу.

— Ну и что твоя знаменитая интуиция подсказывает? Думаешь, они? — Климов остановился и поглядел на Николая. Но тот ответил вопросом.

— С утра хотел выяснить, да все случая не было, — кивнул он в сторону автомашины с водителем. — «Наружка» ничего интересного не сообщила?

— А ты думаешь, почему я землю копытами бью от нетерпения? Через полчаса у меня встреча с ихним начальником, — Климов не скрывал эмоций.

— Так что же ты тут со мной тары-бары разводишь? Беги бегом, — Прохоров подтолкнул Климова в сторону машины. — А интуиция моя, в отличие от всяких кукушек, обещает нам дело интересное и очень долгое.

С Павлом Матвеевичем, заместителем начальника службы наружного наблюдения, Климов столкнулся в коридоре и, подхватив его под руку, буквально потащил к себе в кабинет. Там он выслушал вчерашнюю историю, увиденную глазами его разведчиков. Очень медленно, но верно их с Прохоровым предположения получали дальнейшее подтверждение. Оказывается, Ольгу разведчики видели и в субботу — именно тогда, когда там находился Глебов. Она занималась какими-то своими делами, что-то записывала, и пути их ни разу в музее не пересекались. Ее знакомый утром ушел на работу в одно из учреждений потребкооперации. Пока удалось сделать только его фотографию, но к концу дня есть надежда получить полные данные.

— Павел Матвеевич, — нетерпеливо прервав разведчика, начал уточнять детали Климов. — Твои ребята подъезд, возле которого они с нашим встретились, запомнили?

— Спрашиваешь, — Павел Матвеевич даже как-то обиделся.

— Пусть туда твои ребята нырнут и выяснят, живет ли там эта деваха. По ее словам, она студентка и живет в этом подъезде. И результат, будь добр, сразу мне лично.

После ухода разведчика Климов вызвал Беспалого, которому передал фотографию Бориса и приказал проверить по оперативным учетам. На полдевятого вечера он назначил оперативное совещание и велел сержанту предупредить личный состав. Сам же Климов отправлялся на важную встречу.

Глава двадцать шестая

В половине девятого вечера лейтенант госбезопасности Климов сидел за рабочим столом и раскладывал бумаги, необходимые для разговора с сотрудниками. Секретарские функции Беспалый выполнял исправно, так что сотрудники вошли в кабинет минута в минуту. На удивление отсутствовал сам Беспалый, передавший через лейтенанта Никитина, что немного задержится по причине решения важного оперативного вопроса. Еще Никитин доложил, что звонил зам из «наружки» и просил передать, что они сделали то, о чем просил Климов, но информация не подтвердилась. Услышанное так впечатлило Климова, что он откинулся на спинку стула и замолчал. Поскольку лицо его в этот момент приобрело выражение охотника перед решающим выстрелом, присутствующие мгновенно внутренне подтянулись, ожидая важного сообщения. Последнее время на подобных рабочих совещаниях часто доводилось слышать такие новости, от которых по спине ползли мурашки, а сердце начинало биться с перебоями. Особенно когда дело касалось ареста сотрудников управления. Однако, вопреки ожиданиям собравшихся, Климов, помолчав, обратил взгляд на Михалкова, поинтересовавшись, есть ли давно ожидаемая информация из ИНО, то есть из отдела внешней разведки. Получив отрицательный ответ, Никита Кузьмич взялся за телефон и начал названивать в ИНО. К его большому неудовольствию, дозвониться до нужных людей в разведке не удалось. Пробурчав себе под нос что-то по поводу «иношников», он снова взглянул на перечень вопросов, которые предполагал рассмотреть, но в эту секунду зазвонил телефон. Звонил Беспалый. То, что услышал Климов, было вторым сюрпризом за последние десять минут. Лейтенант немедленно распустил собравшихся и взялся за телефон. Спустя некоторое время секретарь Николаева сообщил, что комиссар ждет Климова с докладом в двадцать три часа. Мельком глянув на часы, Климов засел за подробный рапорт начальнику отдела, от избытка чувств напевая себе под нос любимую песню про Особую Дальневосточную армию.

В двадцать три ноль ноль Климов вошел в кабинет Николаева. Начальник отдела подписывал какие-то бумаги и, не глядя на лейтенанта, показал на стул. Климов сел, сжимая в руках папку с рапортом. Бумаг у начальника отдела было немного, но каждую из них он тщательно изучал и только тогда ставил подпись, а одну отложил в сторону. Климов от нечего делать начал рассматривать интерьер кабинета начальника и настолько увлекся этим занятием, что чуть не вздрогнул, услышав вопрос хозяина кабинета.

— Ну что там у тебя такое срочное? — в голосе комиссара против обыкновения отсутствовали металлические нотки, и этот факт приободрил Никиту Кузьмича.

— Вот, товарищ комиссар, прошу ознакомиться с рапортом по делу «Шахматист», — Климов протянул Николаеву подготовленную бумагу.

— «Шахматист»? А, это тот, из Литвы. Ну как, подтвердилась его информация? Долго вы еще собираетесь с ним возиться? — начальник взял рапорт, но в этот момент звонко тренькнул телефон прямой связи с наркомом. Отложив бумагу, он быстро схватил трубку.

— Здравия желаю, товарищ народный комиссар… так точно… я жду его на допрос, — он взглянул на часы, — через тридцать минут… будет исполнено, — Николаев положил трубку, какое-то время помолчал, затем вопросительно глянул на Климова. В следующую секунду, спохватившись, он взял рапорт, и буквально после прочтения первых строчек лицо его стало багроветь от возмущения.

— Так… — медленно выдохнул он. — Я вас предупреждал, что вы тянете пустышку. Этот ваш связник… наплел вам со Свиридовым с три короба, а вы и уши развесили… в музей, как на работу… — раздраженно произнес комиссар. — Ухлопали столько времени, людей оторвали от дела. Значит, так. Дело на этого сукиного сына немедленно ко мне, я поручу его тем, кто умеет работать. А с вами и Свиридовым разберемся по его возвращении. Заберите свою галиматью, — он резко отшвырнул бумагу, и та, колыхаясь, опустилась на пол. От очевидной несправедливости горло Климова сдавило удушливым спазмом, лицо побледнело. Он нагнулся, поднял бумагу и выпрямился во весь рост:

— Товарищ комиссар, извините, но вы не дочитали рапорт до конца.

— Что? — грозно протянул Николаев, но лейтенант, овладев собой, решительно повторил:

— Я очень прошу вас прочитать последний абзац.

Решительный тон Климова несколько остудил разгоряченного начальника отдела. Он гневно посмотрел на лейтенанта и протянул руку за рапортом. Медленно прочитав последний абзац, он озадаченно поднял глаза на Климова:

— Вы что, хотите сказать…

— Так точно, товарищ комиссар, — в упор глядя на Николаева, отрапортовал Климов. — Женихом девушки, которая познакомилась с нашим человеком в музее, является Львов Борис Семенович.

Николаев ответил негодующим взглядом, который постепенно, с осознанием важности информации, сначала подобрел, но затем вновь посуровел.

— Так какого же черта вы тут кота за хвост тянете? — разразился он гневной тирадой. — Когда научитесь с главного начинать? Кто он этот Львов, кем работает?

— Кем-то в системе потребкооперации. Наши сейчас устанавливают.

— Интересно, интересно. Мы полагали, что с врагами в этой конторе уже покончено, ан нет. Ошибки быть не может? А что, если какая-нибудь случайность, совпадение? Тут ошибаться нельзя, — комиссар даже встал от возбуждения и прошелся по кабинету.

«Странный мужик этот Николаев. То ругается, что «тянем резину», а то строжится, чтобы не ошиблись. И при чем тут враги в потребкооперации, если он связной германской разведки, которую потребкооперация интересует далеко не в первую очередь?» — подумал про себя Климов.

Узко мыслил лейтенант. Он и представить себе не мог, какие перспективы раскрытия широкомасштабного заговора в потребкооперации с участием германской агентуры нарисовались в воображении начальника отдела. Климов же решил, памятуя настоятельную просьбу Львова об участии девушки Глебова в праздновании его дня рождения, просить у начальника разрешения на ввод в разработку Анюты.

— А эта девушка Глебова… ей доверять можно?

— Характеризуется положительно, — поспешно ответил Климов. — Мы все отработаем. Львов явно не тянет на резидента, кто-то за ним стоит. Думаю, на этой неделе появится главный и мы прихлопнем их лавочку.

— Хорошо, готовьте документы. Еще вопросы есть? — расщедрился Николаев. Климов начал лихорадочно перебирать в памяти, какие вопросы ему надо было подтолкнуть через начальство. Вспомнил.

— Что-то в разведке тянут с нашим запросом, товарищ комиссар. Пробовал связаться, телефоны не отвечают. Может, вы поможете, — осторожно поинтересовался лейтенант. Лицо комиссара вновь помрачнело.

— Придется подождать. Вы, очевидно, не знаете, что в последние дни арестован ряд руководящих сотрудников внешней разведки. Развели, понимаешь, троцкистский муравейник, синагогу. Только что нарком приказал мне лично допросить одного из этих деятелей. У вас все?

Климов согласно кивнул. Он уже дошел до двери, когда Николаев бросил ему вслед:

— Свиридов вернется через неделю. У тебя, лейтенант, есть шанс отличиться. Так что активизируй работу. Удачи.

Поблагодарив комиссара, Климов вышел из кабинета. На душе как-то сразу полегчало, и он быстро пошел по коридору, не реагируя на окружающих. «Доброе слово и кошке приятно. Вот и жить снова захотелось», — улыбнулся он своим мыслям и вдруг увидел перед собой конвоиров, сопровождающих в кабинет Николаева мужчину в штатском. Лицо мужчины заросло щетиной, сквозь которую виднелись запудренные следы побоев. В глазах его отчетливо читались тоска и безнадежность. Климов, по инерции сделав несколько шагов, остановился и посмотрел вслед арестанту. Внезапно мужчина тоже повернулся, глаза их встретились, и Климов вспомнил…

Это было в 1923 году, в самый разгар борьбы с троцкистской оппозицией. Он, тогда еще совсем молодой коммунист, красноармеец, попал на партийное собрание ячеек войск и органов ОГПУ. Зал был переполнен, страсти кипели нешуточные. Энтузиазм присутствующих умножали лозунги, полные экспрессии и революционного задора: «Да здравствует мировая революция!», «Да здравствует товарищ Ленин!», «В единстве — сила партии», «ОГПУ — надежный отряд партии». Докладчик в кратком слове призвал присутствующих дать отпор попыткам троцкистов разбить монолитное единство партии, однако реакция зала на этот призыв была двойственной. Кто-то сокрушительно аплодировал, другие восприняли призывы крайне сдержанно. Климов помнил, как один из выступивших в прениях резонно выразил неудовольствие тем, что до присутствующих практически не довели содержание программы Троцкого, а с учетом того, что за нее выступал ряд известных партийцев, эта недоработка организаторов подлила масла в огонь. Но наибольший резонанс вызвало выступление другого участника собрания, который раскритиковал соблюдение тогдашним руководством ОГПУ принципа внутрипартийной демократии. По его словам, за открыто высказанные критические замечания в адрес руководства начальники запросто могли сослать критикующего к черту на кулички. Чекист во всеуслышание заявил, что равенство в партии существует только на бумаге, а на самом деле в ней укрепились бюрократы, организовавшие круговую поруку.

Это выступление вызвало в зале настоящий взрыв эмоций. Люди вставали со своих мест и, отчаянно жестикулируя, перебивая друг друга, выкрикивали наболевшее. Кто-то призывал вычистить от бюрократов весь партийный аппарат, кто-то громко требовал дать дорогу молодежи. Шум стоял неимоверный. Климов чувствовал себя в этом кипящем политическими страстями котле несколько неуютно. Он тогда слабо разбирался в сути происходящих дискуссий, в политических программах и платформах. Главное, что его впечатлило и осталось в памяти, — это смелость, с которой этот невысокий, коренастый мужик раскритиковал начальство, и то, как его поддержали собравшиеся. Хорошо запомнились Климову его раскрасневшееся от волнения лицо и звонкий юношеский голос, хотя по виду он был старше Никиты Кузьмича лет на пятнадцать…

Трудно, почти невозможно было узнать в глубоком старике с потухшими глазами, шаркающей походкой отмерявшего последние метры к кабинету комиссара Николаева, того участника партийного собрания, так активно выступавшего за укрепление внутрипартийной демократии. Но Климов узнал его, и его хорошее настроение разом испарилось. А тут еще память некстати вытащила уже потихоньку забывающиеся сюжеты ареста комбрига Ласточкина… Вот так, несмотря на блеснувшую, наконец, долгожданную сыщицкую удачу, конец рабочего дня, а точнее сказать, ночи был напрочь испорчен.

Глава двадцать седьмая

Новый рабочий день начался для лейтенанта Климова встречей с подругой Глебова — Анютой Самохваловой. Получив благословение начальника отдела, Климов вызвал ее для разговора, который должен был положить начало новому этапу оперативной разработки агентурной сети немцев. Предварительные справки о ней он уже навел и, глядя на сидевшую перед ним симпатичную девушку, прикидывал, как удачнее завязать разговор. При этом он совершенно неожиданно для себя почувствовал в этой молодой особе какую-то внутреннюю силу, которая не очень увязывалась с ее хрупким внешним видом. Стоило Климову заикнуться о Глебове, как он был атакован ее настойчивыми вопросами о судьбе Михаила. Девушку явно не смущала серьезность учреждения, в котором она оказалась. «Значит, совесть ее чиста, коли так уверенно держится», — удовлетворенно заключил лейтенант. Успокоив Анюту, он взял с нее слово сохранить в тайне их разговор и коротко обрисовал ситуацию, в которой оказался ее друг. Потом, когда они расстались после полуторачасового общения, Климов некоторое время сидел молча, прокручивая в памяти всю беседу от начала до конца и останавливая внимание на наиболее любопытных сюжетах. Анюта, или Умная (с этим псевдонимом согласилась девушка, заполняя секретные бумаги), ему определенно понравилась. Прежде всего своим горячим желанием помочь другу и стране в деле, сопряженном с большим риском. Но, казалось, упоминание об опасности ее только раззадорило. Даже у видавшего виды Никиты Кузьмича Климова, не раз битого жизнью и поэтому не делавшего поспешных выводов, где-то на дне души после беседы с Анютой появилось ощущение успеха в задуманной игре с противником. Он даже как-то начал забывать о своем первоначальном решении накрыть всю шайку при первом же контакте с Глебовым. Точнее сказать, он помнил об этом до того момента, когда в его кабинет вошел замначальника наружной разведки. Новость, которую он принес, настолько взбудоражила Климова, что после ухода разведчика он буквально заметался по кабинету от возбуждения. Мысли проносились в мозгу так быстро, что их пришлось утихомиривать двумя стаканами воды. От избытка чувств он опять вслух вспомнил про Дальневосточную, «опору прочную», но тут же оборвал себя и взялся за телефон. Ему нужно было срочно попасть к комиссару Николаеву и получить разрешение на обмен информацией с коллегами из смежного подразделения. Дело в том, что «наружка» известила его о пикантной подробности из жизни Бориса Семеновича Львова. Прошлую ночь, по ее данным, Львов провел в квартире популярного артиста, известного органам безопасности своей, как потом изящно будут именовать это стародавнее явление, нетрадиционной сексуальной ориентацией. В 1938 году приверженцам этой ориентации, застигнутым с поличным, согласно Уголовному кодексу, светило лишение свободы на срок от трех до пяти лет. Кроме того, разведчик как бы невзначай намекнул Климову, что артист этот хорошо известен его коллегам-смежникам…

Через час Никита Кузьмич сидел в кабинете замначальника отделения, занимавшегося творческой интеллигенцией. Георгий Иванович — так звали зама — был мужчиной серьезного возраста и звания, но в общении — прост. За время службы Глебов соприкасался с ним по работе лишь пару раз, общался с ним на «вы» и впечатления у него сохранились самые положительные. Однако, при всей своей простоте и доступности, Георгий Иванович режим секретности соблюдал строго. Он подтвердил, что упомянутый служитель Мельпомены действительно являлся «клиентом их заведения», но бумаги для ознакомления без специального разрешения показать отказался. Не сработал и намек на магарыч…

— Не могу, Никита Кузьмич, порядок есть порядок. Сам понимаешь, документы особой важности, — хитро подмигнув Климову, заметил он. — Начальство мне пока выдало разрешение встретиться с ним и поговорить по твоей теме.

Хорошее настроение Климова стало медленно улетучиваться. Но наблюдательный коллега тут же подсластил пилюлю:

— Да не переживай ты. Встреча состоится с твоим участием.

— Когда встреча? Вечером? — нетерпение Климова било через край.

— И… милой, у их вечером-то самая жизнь. Если он на месте, сейчас договорюсь, и тогда вперед, — Георгий Иванович набрал номер телефона. — Это Константин Степанович? Георгий Иванович побеспокоил. Надо срочно увидеться…

Обговорив время и место встречи, хозяин кабинета положил трубку и снова подмигнул лейтенанту:

— Быстро собирайся, через двадцать минут выезжаем. Да, самое главное, про магарыч не забудь.

За четверть часа до назначенного времени Климов с Георгием Ивановичем сидели за столиком уютного кафе. Время было послеобеденное, посетителей немного. Официант, сервировав столик на троих, принес графин с водкой, но Георгий Иванович жестом попросил его подождать. Изредка бросая взгляд на часы, он затеял ничего не значащий разговор. Климов подавал какие-то реплики, что-то добавлял к сказанному коллегой, смеялся над новым анекдотом, но внутри весь был в тревожном ожидании.

Гость был точен. Высокий, осанистый мужчина с пышной шевелюрой важно оглядел зал и, увидев чекистов, широко улыбнулся Георгию Ивановичу.

— Георгий Иванович, душевно рад вас видеть, — гость подошел к столику и двумя руками пожал руку соседу Климова.

— Взаимно, Константин Степанович, взаимно. Милости просим, присаживайтесь, самое время отобедать.

Климов обратил внимание, как изменились речь Георгия Ивановича и весь его облик. Из простоватого мужичка-хитрована тот превратился в солидного джентльмена с аристократическими манерами. Лейтенанту на минуту показалось, что он присутствует на званом обеде в бывшем дворянском собрании, — так живо перевоплотился его сослуживец. Ну а артист, он и есть артист, он тебе запросто сыграет хошь принца, хошь нищего.

Константин Степанович тем временем уселся за стол и, сфокусировав взгляд на Климове, риторически вопросил Георгия Ивановича:

— А этот товарищ?..

Тот согласно кивнул:

— Мой коллега, Никита Кузьмич.

Климов, собрав воедино весь имеющийся у него запас политеса, церемонно поклонился народному любимцу. Тот благосклонно кивнул. Подлетевший официант тут же наполнил рюмки, и, выпив за здоровье друг друга, Георгий Иванович и его гость с аппетитом принялись за еду. Климов от водки отказался, чем вызвал у артиста непонимающее выражение лица. Запивая салат минеральной водой, он ждал. Ждать пришлось недолго. Управившись с «Оливье», Константин Степанович учтиво поинтересовался, какие вопросы возникли у Георгия Ивановича. Тот, неторопливо промокнув губы салфеткой, проявил интерес к последним контактам артиста, чем взволновал его до крайности.

— Господи, я так и знал… верить никому нельзя. Но это же безобидный гешефт, так, ерунда, — было заметно, что он с тревогой ждет уточнения, о каком именно контакте идет речь. Похоже, их у него было немало.

— У нашего гостя, Никита Кузьмич, есть одна страсть, — Георгий Иванович наклонился к уху Климова, но при этом смотрел в глаза артисту. — Он любит приобретать часы, преимущественно иностранного образца, а потом дарит их друзьям и знакомым.

Гость на глазах приободрился.

— Вы совершенно правы. Как там?.. «Черная стрелка проходит циферблат, быстро, как белка, колесики спешат…» — напел он вполголоса. — Грешен, имею страсть к точным механизмам.

— Вот что значит артист! Пожалуй, почище Утесова будет, — искренне восхитился Георгий Иванович. — Только вот имей в виду, Никита Кузьмич, наш приятель любит приобретать точные механизмы в основном у иностранцев или у разных других сомнительных типов. А друзьям и знакомым предпочитает дарить по спекулятивной цене.

Разговор постепенно потерял аристократический шарм, зато с употреблением милицейской лексики приобрел специфический оттенок протокола. Константин Степанович развел руками, как бы говоря: «Ну, зачем вы так при посторонних, гражданин чекист?» Но, судя по всему, теперь по ходу пьесы был выход Георгия Ивановича.

— Все это очень интересно, только оставим эту тему для другого раза. Ответьте мне, уважаемый, кто ночевал в вашей квартире прошлой ночью? — в голосе коллеги Климову послышались нотки тщательно скрываемой брезгливости.

— Не понял. Не понял, о чем вы, Георгий Иванович? — артист старательно пытался изобразить на лице недоумение.

— Ну, полно, Константин Степанович, здесь все свои. Я о второй… а может, о первой и главной вашей страсти. «Когда простым и нежным взором, ласкаешь ты меня, мой друг…» — так же вполголоса напел чекист и выдержал паузу, пристально глядя в глаза собеседнику. — Так я жду.

Артист на секунду замешкался, потом начал говорить, осторожно подбирая слова и пытаясь не уронить собственного достоинства:

— Георгий Иванович, извините меня, конечно, но это сугубо личное… как вера. Хочу — верую в Христа, хочу — в Аллаха… или еще кого-нибудь. Так сказать, интимное право каждого человека.

— Я извиняюсь, вы не мусульманин часом? — Георгий Иванович с некоторым изумлением взглянул на собеседника.

Тот замахал руками:

— Побойтесь Бога, православные мы.

— Ах, вот как… тогда должны знать, что Господь сотворил с Содомом и Гоморрой. В отличие от Господа, наш Уголовный кодекс намного гуманнее — всего от трех до пяти. И я точно знаю, что в Магадане не хватает настоящих артистов, — чекист произнес эти слова спокойно и раздумчиво, но на кумира московской публики они произвели магическое воздействие.

— Да, конечно… — глубоко вздохнув, Константин Степанович в следующее мгновение на глазах сдулся, как проколотая футбольная камера. — Да, был у меня один молодой человек…

— Ну же, Константин Степанович! Как зовут? Чем занимается? Когда и при каких обстоятельствах познакомились? — теперь у Климова было ощущение, что на ступеньках парадного крыльца дворянского собрания генерал от инфантерии отчитывает провинившегося кучера.

— Это Боренька… простите, Борис. Фамилия, кажется, Львов, отчества не знаю, — лихорадочно полушепотом зачастил «кучер». — Работает в торговле. Познакомились три месяца назад, у него интересный товар был… в общем, у нас чувство. Такой молодой, чистый юноша.

— Ладно, хватит, — с неожиданной злостью сказал Георгий Иванович. — Все вы чистые, пробу негде ставить. Еще раз подобный контакт скроешь, слово даю, выхлопочу тебе билет до самой Колымы… в одну сторону. А теперь отвечай: в пятницу у тебя вечер занят или свободен? Не вздумай врать, я проверю.

Объяснив артисту, что в пятницу вечером потребуется его помощь, чекист заявил, что больше его не задерживает. Растерянно поклонившись, Константин Степанович покинул кафе. Проводив его взглядом, Георгий Иванович царственным жестом подозвал официанта и потребовал два горячих. Взяв в руку графин с водкой, он вопросительно глянул на Климова. Тот с какой-то бесшабашностью махнул рукой и пододвинул рюмку.

— Слушайте, Георгий Иванович, я же вас… я же и знать не знал, какой вы артист! Да этот п…р вам в подметки не годится. Если не секрет, где вы так наловчились? — Климов не мог скрыть восхищения старшим товарищем. Тот хитро взглянул на лейтенанта и поднял рюмку:

— Мы, как говорил незабвенный товарищ Чапаев, академиев не кончали, но с системой Станиславского знакомы. Слыхал про такую?

Климов отрицательно покачал головой.

— Будет время, обязательно прочитай. В нашем деле вещь незаменимая. Вот за нее и выпьем.

«Нет, все-таки какие асы остались еще в нашей конторе… Я против них пацан сопливый», — грустно подумал Климов. Но это была добрая грусть-печаль. Собственная ущербность в этом вопросе отошла на второй план, а на первый — вышла гордость за то, что встретились на его пути вот такие умные и талантливые люди, как Свиридов, как Прохоров, как Георгий Иванович, у которых столь многому можно поучиться…

Но не успел Никита Кузьмич поучиться у Георгия Ивановича. Осенью того же года тот был арестован и расстрелян…

Уже вечером у Климова состоялась последняя встреча этого чрезвычайно насыщенного событиями дня. Когда Никита Кузьмич постучал в дверь комнаты Прохорова, тот открыл сразу, будто ждал товарища весь день. На столе стояла аппетитно пахнущая сковородка с жареной картошкой, горкой нарезанный на газете хлеб, еще неоткрытая банка с консервами. Усадив Климова за стол, Николай Николаевич побежал на кухню, откуда вернулся с кастрюлей супа из тушенки. Климов вслух пожалел, что пришел без поллитры, однако предусмотрительный хозяин запасся и этим. Оказывается, для Прохорова это был особенный день. Выяснилось это уже в процессе ужина, когда он предложил помянуть свою погибшую в этот день жену…

То, что рассказал Прохоров, стало для Климова еще одним откровением уходящего дня. Восемь лет назад Николая Прохорова отправили на работу на Урал для оказания помощи в деле ликвидации кулацких банд. Александра, его жена, работала там в губнаробразе и как раз об эту майскую пору отправилась в командировку по деревням, выискивая талантливых ребятишек для учебы в вузах страны. В тот день она возвращалась в город со своим спутником, инспектором роно Левинсоном. Рядом с возницей на телеге скромно устроился шестнадцатилетний паренек Тимофей, которого они взяли с собой в район для участия в проверочных испытаниях. На лесной дороге телегу остановили два вооруженных всадника, появившихся из леса. В бородатом мужике в телогрейке с обрезом за поясом юноша узнал своего родного дядю Ивана. Не обращая внимания на робкие возражения Левинсона и самого Тимофея, бородатый в категорической форме потребовал возвращения племянника домой. Чувствуя безвыходность положения, парень уже взялся за котомку, собранную матерью, как в разговор вмешалась Саша:

— Послушайте, вы что себе позволяете? Парень — талант, ему учиться надо. Советская власть специально…

— Ты, дамочка, помолчала бы, покудова я добрый, — не дослушав, рыкнул всадник. — Выходит, сначала комиссары хлебушек у нас отобрали, потом справных мужиков вместе с бабами от земли оторвали да на верную гибель выслали, а теперича за остатнее принялись? А пахать-сеять, хлебушек растить кто будет? На ком всю жизнь Расея держалась? На мужике! А вы его под корень. Не дам! Ничему хорошему вы его не научите, токо спортите. Мой прадед, дед и отец нигде не учились, а, слава богу, с хлебушком перебоев не было. А у вас, у ученых, сплошь да рядом голодуха, тьфу ты, прости, Господи… Тимоха, последний раз говорю, слезай с телеги. Если мать твоя дура, так я и ей мозги вправлю, даром что сестра.

Как потом рассказал Тимофей, Левинсон вновь хотел вступиться за него, но бородатый, не дав договорить, сдернул представителя с телеги и толкнул к обочине.

— Вдарь-ка ты этого комиссара из винта, воздух чище будет, — велел он другому всаднику. Тот с готовностью поднял винтовку.

— А ну, отпустите его! — Сашин возглас заставил бандитов повернуть головы в сторону телеги. Женщина держала в дрожащей руке браунинг, направленный на всадника с винтовкой.

— Ты че, девка… ну-ка, убери эту пукалку, а то я напужался до смерти, — криво ухмыльнулся бородатый.

Неизвестно, как бы развернулись события дальше, если бы Левинсон вдруг не бросился в лес. Тут же один за другим ударили два выстрела. Первым был сражен Левинсон. В следующую секунду стрелявшего сбросила с коня пуля Сашиного браунинга. Бородатый схватился за обрез, но, увидев направленный на него ствол пистолета, смешался и забормотал что-то миролюбивое. Но ему повезло. В наступившей тишине из леса внезапно хлестко щелкнул винтовочный выстрел. Выронив пистолет, женщина навзничь упала в телегу. Из кустов с винтовкой на изготовку вышел еще один бандит. «Вовремя ты, Афоня. А я уже к праотцам собрался», — с облегчением выдохнул бородач.

— …От парнишки от этого я все подробности узнал, — сдавленным голосом продолжил Прохоров. — А потом, когда банду разбили, пистолет нашли и мне передали. Теперь он всегда со мной.

Николай Николаевич подошел к шкафу, достал оттуда кобуру и подал браунинг лейтенанту. На пластинке с гравировкой Климов прочитал: «Сотруднику ОГПУ тов. Прохорову Н. Н. за храбрость». Внимательно осмотрев оружие, он вернул его хозяину.

— А дети-то от нее у тебя остались? — спросил Климов первое, что пришло в голову.

— Бог не дал. Вот только это, Никита, и осталось, — Прохоров неожиданно приложил рукоятку к щеке и, помолчав, вернул ствол в кобуру. Так же молча они выпили по рюмке водки. Прохоров закусывать не стал, а поднялся со стула и прошелся по комнате. Климов сосредоточенно жевал, поддерживая возникшую паузу.

— Вот что, Никита, надо мне назад возвращаться, — вернувшись к столу, заключил Прохоров. — Дело вы сами до ума доведете. Я так понимаю, начальство ваше не в восторге от моего участия, я для нынешних отрезанный ломоть. А без дела я сидеть не могу, поеду лучше к себе жуликов ловить.

— Извини, Николай Николаевич, ты ведь правила игры не хуже меня знаешь, — Климов развел руками. — И я бы с тобой согласился, если бы не одно «но». Понимаешь, не успел тебя проинформировать. Парень-то этот, хахаль девки из музея, знаешь кто?

— Ну, не томи.

— Не кто иной, как Борис Семенович Львов, — торжествующе провозгласил Климов. — Его деваха с почтамта признала по фотографии. И тетка, у которой он комнату для Лещинского снял. Но я уже кое-что подработал и уверен, что он не главный. За ним стоит кто-то более серьезный. И я вот что подумал… кстати, уже доложил свои соображения Николаеву. Я попросил его разрешения на ввод в разработку девушки Глебова. И он согласился. Вот поэтому прошу тебя, Николай Николаевич, убедить Глебова в необходимости ввода в игру его подруги, у тебя есть дар убеждения. Теперь, что касается самого Глебова. Пока не уверен, надо ли говорить ему о наших наработках. Хотел бы сейчас услышать твое мнение. В общем, тут самое интересное начинается, а ты домой собрался. А кто главаря вычислять будет?

Глава двадцать восьмая

Вот и пришел вечер пятницы. У крайней справа колонны Большого театра Глебов и Анюта уже пятнадцать минут ожидали новых знакомых. Михаил, одетый в повседневный костюм и белую рубашку, держал в руках какой-то бумажный сверток, который то перекладывал из руки в руку, то похлопывал о ладонь, что свидетельствовало о его некотором волнении. Впрочем, оно было легко объяснимо для новых знакомых. Все-таки они москвичи, а он приехал откуда-то из провинции, и тут на тебе, приглашение в ресторан… поневоле будешь волноваться. Скромно одетая, но причесанная в парикмахерской, Анюта, в отличие от спутника, внешне выглядела спокойно, держалась уверенно. Прохоров при подготовке девушки к встрече обратил внимание на эту особенность ее поведения и подумал, что будет неплохо, если она продемонстрирует эту уверенность в новой компании. Это подкрепит ее якобы независимое поведение с Лещинским-Глебовым, когда она не позволила обидеть себя. Что же касается ее истовой веры в славные революционные традиции прошлого и в не менее славное будущее страны Советов, то здесь рекомендация Прохорова была однозначно жесткой: никаких революционных лозунгов и фраз, никаких комсомольских инициатив. Одним словом, полнейшая политическая апатия и идейная бездуховность. Зато Глебов, давший согласие на участие в оперативно-чекистской игре вместе с подругой, волновался за двоих. Согласие он дал не сразу, но не потому, что беспокоился за непрофессионализм Анюты. Интуиция подсказывала ему, что участие его подруги в боевых делах может как-то отразиться на их взаимоотношениях. Он вспомнил свои размышления на конспиративной квартире перед вторым выходом на явку. Анюта и так относилась к нему как умудренная опытом женщина, а если вдруг операция завершится успешно, то… Михаил даже поежился, представив возможные варианты. Но тем не менее ради общего дела он согласился на ее участие и вот теперь переживал за нее больше, чем за себя самого.

В свою очередь, Прохоров после недолгого размышления поддержал решение Климова не сообщать ребятам полученную чекистами информацию, предположив, что в этом случае волнение Глебова вырастет в геометрической прогрессии. И вот долгожданный вечер пришел, «черная стрелка» неумолимо скользила по циферблату, «колесики стучали», но именинника все не было.

— Волнуешься? — Анюта решила чуток растормошить друга.

— Да как тебе сказать… азарт у меня появился какой-то. Не знаю только, хорошо это или плохо, — нервно хохотнул Михаил. — Интересно, как это все закончится.

— А вдруг плохо закончится? Вдруг они на самом деле шпионы и нас расшифруют? — подлила масла в огонь Анюта.

— Нашла о чем сейчас говорить, — недовольно буркнул Глебов. — Дело надо делать, а там посмотрим, кто кого. А вот и они…

Анюта увидела высокого молодого мужчину в красивом светлом костюме. Модный галстук свидетельствовал о наличии у хозяина недурного вкуса в выборе предметов одежды. С интересом взглянув на девушку, мужчина перевел взгляд на Михаила:

— Лабас денас.

— Лабас. Свейка, — после секундной паузы последовала удивленная реакция Глебова. — А ты откуда по-литовски знаешь?

— А он не только по-литовски, но и по-немецки может спросить. Например, ви геет ес инен? — с улыбкой подключилась к разговору Ольга.

— Шен, — Михаил постарался произнести это также легко и непринужденно, как их институтская преподавательница немецкого Марта Карловна. Получилось похоже. — Их фройе мих дас их зи треффе. Дарф инен майне фройндин Анюта форштеллен? — церемонно поклонился он Борису.

— Здравствуйте, покорительница мужских сердец, — Борис поклонился Анюте и поцеловал ей руку.

— Здравствуйте, здравствуйте, укротительница мужских страстей, — тон у Ольги был игривым, но взгляд внимательным. — Я Ольга, а это, как вы уже поняли, Борис. Слушай, Борис, какие нынче грамотные снабженцы пошли, прямо полиглоты.

— Извините, ребята, забыл сказать, я ведь все-таки на филологическом учился, — быстро среагировал Михаил.

— Так ты что, университет закончил? И молчишь, тоже мне, скромница, — решила поддержать друга Анюта.

— Да ладно, — прервал девушку Глебов, — Борис, это тебе подарок.

Он развернул сверток и подал имениннику книгу. Борис осторожно повертел ее в руках и с уважением посмотрел на Михаила:

— Надо же, «Остров сокровищ», букинистический экземпляр. Спасибо!

— Вот подарок человека, разбирающегося в литературе, — Ольга со значением взглянула на Бориса. Тот согласно покачал головой. Глебов слегка расслабился. Предложенная Прохоровым домашняя заготовка сработала, Лещинский явно вырос в глазах москвичей. О том, что этот ход должен был подтвердить легенду минчанина для проверяющих, Прохоров умолчал.

Ресторан постепенно наполнялся посетителями. Оглядевшись по сторонам, Глебов вновь почувствовал беспокойство за Анюту. В сознании всплыл ее страстный монолог в ту ночь, когда погиб комбриг Ласточкин. С какой неприязнью она говорила о разложившемся, по ее мнению, верхнем эшелоне общества. То, что он увидел, вполне могло спровоцировать девушку на реплики, идущие вразрез с инструкцией чекистов. Заведение было из дорогих, размещалось в центре столицы, и большинство публики составляли завсегдатаи. Этих людей можно было отличить по отношению к ним официантов. Чопорные и строгие, знающие себе цену, как члены английского парламента в общении с посетителями-новичками, они буквально на глазах превращались в половых дореволюционных трактиров и «летали мухами», принимая заказы от постоянной состоятельной клиентуры. Глебову, конечно, доводилось бывать в ресторанах, но заведения такого уровня он посещал всего пару раз за свою жизнь. Первый раз, когда праздновали юбилей отца, второй раз, когда отмечали окончание института. Отец и сын Глебовы зарабатывали неплохо, но все же часто посещать такие рестораны было не по их деньгам, да и воспитание было не то. А вот Борис Семенович Львов, в гости к которому они попали с Анютой, кажется, был тут своим человеком — так подчеркнуто уважительно относились к нему официанты. Любопытно, на какие доходы он позволяет себе часто бывать здесь? В семье Глебовых придерживались старинного житейского правила не считать деньги в чужом кармане, но сегодня этот вопрос сам собой то и дело всплывал в сознании Михаила. Кроме них за столом присутствовали еще две пары, и у Глебова сложилось ощущение, что им также было внове посещение столь почтенного заведения. Вели они себя скромно, тем более что Львов выказывал подчеркнутое внимание Михаилу и его подруге.

Мысли Глебова были прерваны вступившим в дело ресторанным оркестром. Заявив о себе начальными тактами мелодии песни о Москве, музыканты заиграли модное танго. Михаил увидел горящие глаза подруги и выругал себя за невнимание к ней. Пришли отдыхать, а ему в башку всякие мысли лезут. Он встал и пригласил Анюту танцевать.

— Ну, как настроение? — шепнул он девушке.

— Нормально, — улыбнувшись, ответила Анюта. — Ты не забывай, что мы с тобой еще не до конца помирились, поэтому пригласи сейчас Ольгу, — напомнила она инструкцию Прохорова.

Михаил недовольно хмыкнул. «Начинается…» Его, уже неделю с лишним работающего по этому делу, она будет учить, как несмышленого первоклассника. Между прочим, поднимая тост за именинника, он уже заметил Прохорова, который сидел за столиком у противоположной стены. Глебов сразу вспомнил слова Климова: Николай Николаевич будет в зале. В случае чего, дайте ему знак — снимите пиджак. Он увидит и выйдет в туалет, вы за ним. Пока все шло по плану, и Михаил невольно поморщился: «Да меня ночью разбуди, я до запятой все инструкции по полочкам разложу. Так нет, ей надо обязательно напомнить…»

Но увлеченная танцем девушка не заметила его реакции на свои слова. Этот фешенебельный ресторан… нарядные люди… музыка… Конечно, все это отдавало мелкобуржуазностью, считала она, но если надо для дела… И Анюта отдалась музыке и танцу душой и телом, даже не осознавая, что уже стала привлекать к себе восхищенные взгляды мужчин. Но и этот момент вполне вписывался в инструкции чекистов: постарайтесь вести себя раскованно, проявляйте интерес к новым людям и, вообще, проявляйте разумную инициативу.

На следующий танец Михаил действительно пригласил Ольгу, которая с ходу дала своеобразную оценку Анюте:

— А у вас хороший вкус, Леонид. Ваша девушка очень хорошо смотрится даже среди этой модной публики. При том такая скромная, что я не могу поверить, как она смогла вас так разукрасить.

— Значит, смогла, — теперь уже Глебов внимательно взглянул на Ольгу. Что-то неуловимо тревожное коснулось сердца… «Опять того да потому. Далась ей моя побитая физиономия». Но вслух пропел: — «Частица черта в нас заключена подчас…» Милиционеры свидетели.

— Она учится, работает? — небрежно поинтересовалась девушка.

— Вроде работает, а где работает, где живет, как-то не успел узнать. После этого случая я подумал, что вообще ее никогда не увижу.

— Ну а как же снова нашел? — допытывалась Ольга.

— Да у нее какой-то дальний родственник есть с телефоном. Она еще при первой встрече сказала: захочешь найти — позвони, мне передадут.

Ольга согласно кивнула и замолчала. В зал между тем вошел артист Константин Степанович. Завидев уважаемого клиента, к нему быстрым шагом поспешил метрдотель. Вдвоем они прошли к столику, на котором стояла табличка «Столик заказан». Тут же подскочил официант, Константин Степанович сделал заказ и, закурив, стал лениво осматривать зал. За время после его встречи с Георгием Ивановичем и Климовым он получил подробный инструктаж по сегодняшнему вечеру и дожидался удобного момента для первого шага.

Танец закончился, и Михаил с Ольгой вернулись к столу. Анюта оживленно разговаривала с соседом по столу. Глебов вновь оглядел зал — тот был полон. Посетители чувствовали себя раскованно и свободно: что-то обсуждали, кто-то горячо спорил, кого-то поздравляли, кто-то с кем-то выяснял отношения. В атмосфере ресторана уже прочно обосновался многоголосый гул, сопровождаемый звяканьем посуды и столовых приборов. Неожиданно для Михаила его размышления и людское жужжанье взорвал оркестр, к которому присоединилась вышедшая на эстраду певица. Юноша повернулся к подруге и увидел, как к ней обращается среднего роста статный человек с головой, изрядно побеленной сединой. Анюта показала жестом в сторону спутника, и Седой учтиво попросил разрешения пригласить его даму на танец. Памятуя наставления Прохорова, Глебов жестом подтвердил согласие. Пара пошла к центру зала, он же вновь погрузился в размышления об окружающих его людях. «Так все-таки, откуда у них деньги, чтобы так часто гулять в этих стенах? Можно понять, если бы в зале сидели известные артисты (на концертах с участием Константина Степановича он не бывал), директора предприятий, видные ученые, — Михаил перебрал представителей тех профессий, которые, по его мнению, много зарабатывали. — Но большинство из присутствующих на директоров и академиков явно не тянут. Вон, к примеру, в углу сидит какой-то военный, так официант вокруг него и так и этак вьется». Глебов вспомнил покойного комбрига Ласточкина: «Он, наверное, мог себе позволить часто посещать подобные заведения, но чтобы быть завсегдатаем? А этот и званием гораздо ниже, и наградами не избалован, а поди ж ты… вон к нему какая веселая компания таких же офицеров направляется с дамами». Настроение Михаила слегка испортилось. Взяв бутылку с коньяком (живут же люди!), он, ни на кого не глядя, плеснул себе в рюмку, выпил и с ожесточением впился зубами в буженину. «Интересно, эти военные тоже такой коньяк пьют?» — он бросил взгляд в сторону веселой компании, и кусок застрял у него в горле. Среди дам, которые весело щебетали с красными командирами, он увидел Зою. Ту самую девушку, которую привел его друг Сергей на первомайскую вечеринку в квартиру Глебовых. Сюжеты того вечера с ее участием, как в кино, вихрем пронеслись в его памяти. «Вот так гардэ в самом дебюте партии, — от неожиданности он вдруг начал говорить про себя шахматными терминами. — Ну что ж, играем домашнюю заготовку». Он медленно снял пиджак, повесил его на стул и осторожно вышел из зала.

Анюта и Седой колыхались в танце в центре зала. Девушка заметила, как Михаил дал сигнал тревоги и невольно проводила его взглядом. Седой это заметил.

— Надеюсь, ваш друг не будет вас ревновать? — Седой произнес это с легкой иронией, но Анюта не обратила на это внимания.

— Не знаю, не знаю, — ответила она. Неясное чувство опасности тут же отразилось на ее настроении.

— У вас что, не было случая проверить, ревнует он вас или нет? — мужчина попытался слегка развить эту тему.

— Мы с ним недавно знакомы… просто не было случая, — автоматически произнесла она, наблюдая, как тем же путем из зала проследовал Прохоров.

— Вы в этом ресторане впервые? — партнер решил сменить тему разговора, почувствовав смену настроения девушки.

— Да, нас его знакомый пригласил, у него день рождения, — занятая своими мыслями, заученно «отстреливалась» Анюта короткими фразами.

— Спасибо вашему знакомому. Благодаря ему я встретил вас, — тон Седого был очень серьезным. Девушка глянула на него с удивлением, но лишь слегка улыбнулась. Танец закончился, и пары начали расходиться. Седой нарочито медленно повел партнершу к столику. Он издали заметил отсутствие ее кавалера и, едва зазвучала новая мелодия, вновь пригласил Анюту.

В туалете перед умывальником Глебов объяснил ситуацию Николаю Николаевичу, подробно описав Зою. Приказав Михаилу не выходить из туалета до его сигнала, Прохоров стремительным шагом направился обратно в зал.

А в зале тем временем обстановка продолжала осложняться. Осложнение было вызвано тем, что Зоя, оказавшись среди танцующих, заметила Анюту и стала подавать ей знаки. Та, в свою очередь, осознав причину беспокойства Глебова, сделала вид, что не узнала первомайскую пассию комбрига. Седой что-то говорил, она что-то машинально отвечала, с облегчением вздохнув, когда танец закончился. Зоя, оставив своего партнера, направилась в сторону Анюты. Однако девушка уже заметила приближающегося к Зое Прохорова.

— Где ж кавалер-то мой? — как можно более правдоподобно постаралась удивиться Анюта, освободившись от сильных рук Седого. — Только пиджак и остался. Извините, пойду гляну, куда подевался.

Стараясь не спешить, девушка направилась в вестибюль. Зоя тут же повернула за ней, но дорогу ей преградил Прохоров.

— Зоя, добрый вечер, вы мне срочно нужны, — с встревоженным лицом обратился к ней Николай Николаевич. — Там внизу с одним из ваших друзей несчастье, идемте скорей.

— Какие друзья? Кто вы такой? — чувствовалось, что Зоя изрядно навеселе.

— Я друг Михаила, помните такого? Быстрее, нужна ваша помощь.

Призыв о помощи придал Зое дополнительного куража, и она решительно шагнула за чекистом. Они прошли через вестибюль прямо на улицу, где обе девушки столкнулись нос к носу. Возмущенная невниманием к своей особе, Зоя открыла рот, чтобы излить свои эмоции прилюдно, но тут уже Прохоров неуловимым движением локтя нейтрализовал возмутительницу спокойствия. Отправив Анюту обратно в зал, он бережно обнял Зою и, приговаривая: «Ну, надо же так набраться», повел за угол, где передал сотрудникам группы обеспечения, наказав продержать ее взаперти до утра.

Войдя в вестибюль, Анюта неожиданно встретила раскрасневшегося от коньяка Бориса, который возвращался из туалета. Тот со смехом сообщил девушке, что у Леонида схватило живот и сейчас он вынужден решать свои проблемы. С этими словами Львов приобнял ее чуть ниже талии и подтолкнул в сторону зала. Анюте, однако, такое панибратство пришлось не по душе, и она спокойно, но решительно сняла его руку. Собираясь нелицеприятно прокомментировать подобную вольность, она вдруг услышала, как Львова кто-то окликнул. Вздохнув с облегчением, девушка быстро зашагала в обозначенном рукою Львова направлении. А перед Борисом Семеновичем возникла фигура Константина Степановича. После страстного монолога артист буквально вырвал у Львова обещание отправиться после ресторана в гости к милому другу.

Вернувшийся за свой столик Прохоров жадно выпил подряд два стакана минеральной воды. Они с Климовым, конечно же, имели в виду возможность пересечения Глебова и Анюты с какими-то своими друзьями-приятелями. Риск был немалый, но план кратковременного ввода в игру москвичей строился на том, что Москва — город большой, а в случае непредвиденной ситуации была возможность вернуться к первоначальному решению. То есть просто задержать тех, кто уже попал в разработку чекистов. Но существующий от века закон подлости все-таки вздумал попробовать контрразведчиков на прочность. И если бы не страховка… Прохорова даже передернуло от одной мысли о негативном развитии ситуации, и он налил себе еще один стакан минералки. Слава богу, Глебову удалось отсидеться в туалете.

Но, как оказалось, успокаиваться было рано. В компании офицеров исчезновение Зои заметили довольно быстро, и на поиски был откомандирован один из ее поклонников. Недолго думая, тот приступил к активному расследованию. На вопрос, куда делась одна из девушек, которая пришла отдыхать вместе с ними, старик-гардеробщик отвечал, что «они ушли раздемшись с мужиком, который вернулся назад, а она нет». Получив от краскома солидную купюру за подробное описание «представительного и тверезового мужика», вернувшегося в ресторан, гардеробщик вытянулся во фрунт и чувствительно поблагодарил лейтенанта.

Прохоров сразу почуял неладное, увидев приближающихся к столику капитана и лейтенанта из Зоиной компании. Выяснилось, что товарищи военные имеют к нему разговор, который надобно разговаривать с глазу на глаз. Пожав плечами, Николай Николаевич вышел с командирами в вестибюль, краем глаза заметив, как энергично старик из гардероба «кидал маяки» лейтенанту. Исходя из обстановки, Прохоров не стал задерживаться в вестибюле, а сразу прошел на улицу. На вопрос агрессивного лейтенанта об исчезновении Зои Прохоров, понимающе кивнув, поманил офицеров за угол, где опять же ребята из группы обеспечения внушительно объяснили самодеятельным сыщикам, что их очень ждут в расположении своей части. Смекнув, что дело может приобрести необратимые последствия, старший по званию дал команду, и военные спешно покинули зону разгорающегося конфликта.

За треволнениями Прохоров в какой-то момент упустил контроль за главными участниками операции. Когда он вошел в зал, компания Львова, в которой находился и Глебов, обсуждала решение Бориса покинуть ресторан в связи с каким-то срочным делом. Анюта в обсуждении не участвовала, будучи в очередной раз ангажированной Седым на фокстрот. Дружески помахав Анюте, Львов попрощался с Михаилом и остальными приглашенными, поцеловал Ольгу в щеку и покинул ресторан в тот самый момент, когда оркестр закончил выступление. Анюта представила кавалера Михаилу и Ольге. Его звали Эдуардом Петровичем, и он предложил молодежи продолжить вечер в другом месте. Однако друзья идею не поддержали.

— Ну, тогда я приглашаю вас провести завтрашний вечер вместе. Не скрою, Анюта, вы глубоко тронули сердце старого холостяка. Леонид, прошу вас, не ревнуйте, я вам не соперник. Рад был знакомству с вами. Итак, жду вас завтра всех у Никитских ворот в шесть вечера. Отказы не принимаются, — Седой произнес это решительным тоном, но почему-то все почувствовали, как он боится услышать отказ. Это чувство, в первую очередь, произвело впечатление на девушек. Переглянувшись друг с другом, они скромно высказались в поддержку завтрашней встречи. К ним присоединился и Глебов. На том и порешили…

Глава двадцать девятая

В такси Львов и Константин Степанович ехали молча. Внезапно, глянув в окно, Львов с удивлением спросил:

— Мы разве не к вам едем?

— Мы едем к одному моему другу. Он на гастролях, оставил мне ключ. У меня, к несчастью, гостит дальняя родственница из провинции, — извиняющимся тоном произнес артист.

Ехать с пустыми руками было не в правилах Львова. Он предложил остановиться у ближайшего ресторана, но спутник пояснил, что на квартире все уже припасено.

Это была приличная двухкомнатная квартира с балконом, отдельным санузлом и телефоном, о которой 99 процентов семей в стране могло только мечтать. «Очевидно, хозяин неплохо зарабатывает», — подумалось Львову. Он давно грезил о таком собственном жилье, но пока доход от не очень законных коммерческих операций не давал ему возможности накопить нужную сумму. На одну зарплату работник потребкооперации Львов давно не жил. Он верил в то, что придет день и у него, наконец, появятся необходимые для проведения операции с жильем деньги. Сложнее было придумать объяснение, каким образом у скромного кооператора могло объявиться такое жилье, ведь тогда соответствующие органы немедленно заинтересуются его особой. Но Борис Семенович верил в свою удачу.

Артист суетился вокруг стола, на котором красовались разнокалиберные бутылки, шампанское в ведерке со льдом, икра, балык и другие закуски, от которых даже у только что отошедшего от ресторанного стола Львова потекли слюнки. Гастрономическое изобилие венчал огромный букет искусно подобранных цветов.

— Ну, Константин Степанович, да вы просто гений гастрономии. Верно сказано, талантливый человек талантлив во всем, — польстил он старшему другу. — А не открыть ли вам ресторан или что-нибудь подобное… где-нибудь в сердце столицы?

— Что вы, Боренька… — артист неожиданно сделал совсем не театральную паузу, потом глубоко вздохнул и пожал плечами: — Может быть. Только не в этой жизни.

— А вдруг доживем? А, Константин Степанович? — с веселой бесшабашностью Львов глянул на артиста. Тот, разливая шампанское, даже вздрогнул и пролил немного на накрахмаленную скатерть.

— Боренька, я вас умоляю! — он игриво погрозил другу пальцем, как бы предупреждая воздерживаться от крамольных словосочетаний. — Будьте любезны, принесите полотенце из кухни, я тут маленько напачкал.

Едва Львов вышел из комнаты, Константин Степанович вынул из кармана какой-то пакетик и торопливо высыпал содержимое в один из фужеров с шампанским. Принесенным полотенцем он тщательно вытер скатерть и пододвинул Борису фужер со снадобьем, взяв себе другой:

— Боренька, я хочу выпить за вас. За друга, который вернул весну в мое осеннее существование. С днем рождения! Ваше здоровье!

Львов, сделав глоток, поставил фужер на стол.

— Нет, нет, Боренька, до дна! — укоризненно воскликнул радушный хозяин застолья. Львову пришлось подчиниться.

— Кушайте, Боренька, икра свежайшая, а я пока горячее поставлю, — артист вскинулся со стула и побежал на кухню.

— Я, вообще-то, есть не хочу, — медленно проговорил Львов, почувствовав во всем теле громадную усталость. Столько волнений, хлопот — и все на ногах… Он осмотрелся, увидел тахту, тяжело ступая, подошел к ней и улегся в чем был. Вернувшийся из кухни Константин Степанович внимательно осмотрел гостя, потряс его за плечо и убедился, что тот спит мертвецким сном. Выйдя в коридор, артист набрал номер телефона. Услышав голос на том конце провода, он тихо произнес:

— Он готов, можно приезжать.

Первые лучи солнца отчетливо высветили островки пыли на подоконнике, на вазе с цветами и на этажерке с книгами. Климов, ругнувшись вслух, мысленно пообещал «дать дрозда» Беспалому, отвечавшему за приведение явочной квартиры в рабочее состояние. У стоявшего в дверях комнаты Константина Степановича лицо моментально приняло настороженное выражение. Лейтенант, заметив это, усмехнулся про себя, а вслух успокоил агента, мол, это он о своем, сокровенном переживает. Закуски на столе были аккуратно прикрыты полотенцами. Климов приподнял одно из них и покачал головой. «Вот же, холера, столько денег потратили, и все впустую…» Хотя допустить, чтобы такое изобилие пропало зря, он не мог. Но с этой проблемой они разберутся позже, а сейчас…

— Ну так что, все еще спит наш голубок? — строго глянул он на артиста. Тот смущенно развел руками, мол, от такой лошадиной дозы до вечера может не проснуться.

— Буди его, — властно приказал он появившемуся за спиной артиста лейтенанту Никитину. Тормошить Львова пришлось долго, пока тот наконец не начал подавать признаков понимания происходящего. Недоуменно переводя осоловевшие глаза с Никитина на Климова, а от него на стоящего со скорбно опущенной головой Константина Степановича, он снова безвольно опустил голову и вдруг вздрогнул, будто его ударило мощным разрядом тока. Со страхом глядя на незнакомых мужчин, Львов судорожно засучил руками в поисках простыни или одеяла.

— Кто вы такие, что вам угодно? — заикаясь, пролепетал он, прикрывая простыней наготу.

— Милиция, — Климов продемонстрировал милицейское удостоверение. — Проверка притонов и злачных мест.

— Какой притон, какие места, — Львов растерянно переводил взгляд с Климова на артиста.

— Обыкновенный притон. Вот заявление соседей. Да и ваш друг это подтверждает, — Климов недвусмысленно посмотрел на Константина Степановича: тот, кивая, печально вздохнул и опустил глаза.

— Так что, будем составлять протокол?

— Какой протокол? — вскрикнул Львов. — Я ничего противозаконного не совершал. Зашел к товарищу, выпил немного лишнего, уснул. Извините, конечно, что в таком виде. Но больше ничего не было.

— Ладно, — примирительно сказал Климов. — У меня к вам все-таки есть ряд вопросов. А пока одевайтесь, — он жестом предложил остальным выйти из спальни, а сам отвернулся. Львов лихорадочно начал натягивать на себя нижнее белье, брюки, бормоча вслух:

— Какая ерунда… при чем тут соседи… Мы никому не мешали…

Одевшись, Львов с Климов прошел в гостиную. Никитин и Константин Степанович курили на кухне. Климов жестом указал Борису на стул:

— Борис Семенович, с кем вы вчера отдыхали в ресторане?

Львов удивленно уставился на чекиста:

— Это были мои друзья. Они очень порядочные люди. Я не понимаю, какое отношение…

— Вот что, Львов, — резко прервал его лейтенант. — Вы сейчас будете четко и ясно отвечать на мои вопросы. А для большей ясности взгляните на эти фотографии, — он бросил на стол пачку фотоснимков, на которых в недвусмысленных позах были запечатлены обнаженные Львов и артист. Борис медленно побледнел, руки его затряслись. Он не знал, как пахнет тюремная параша, но ему почудилось, что фотографии источают именно этот запах, и в ужасе отшатнулся.

— Кстати, ваш друг оказался более покладистым и разговорчивым, чего и вам желаю, — Климов сложил фотографии и спрятал в карман. — Итак, вы были в ресторане, как сказал ваш друг, со своей невестой. Кто она?

— Ее зовут Ольга, она студентка, — с трудом подбирая слова, начал Львов. — Мы познакомились… в общем, у нас оказались взаимные коммерческие интересы. Она доставала изредка какие-то модные ходовые вещи, я продавал. Иногда она просила меня что-то достать… что у меня было.

— То есть вы занимались спекуляцией, я правильно понял? — Климов в упор взглянул на парня. Тот обреченно пожал плечами. — Понятно. Кто еще был с вами?

— Были парень с девушкой… Ее не знаю, первый раз видел. А парень приезжий, снабженец из Белоруссии.

— Как вы с ними познакомились?

— Ольга сказала, что парень работает по линии потребкооперации и через него можно наладить поставку разного товара. Но предложила сначала его проверить, а то вдруг он из милиции, — с каким-то уже равнодушием рассказывал Борис.

— Ну и как, проверили? — Климов даже подался вперед в ожидании ответа.

— Да, вроде все нормально. Ольга сказала, что надо кое-что уточнить и можно действовать.

— Что означает «действовать»? — Климов уже понял, что Львова использовали «втемную». — И каким образом проверяли?

— Что означает действовать, я не знаю, — Львов развел руками. — А насчет проверки… ну, выясняли, как он себя ведет, где живет, как с девчонкой познакомился. Он ведь совсем недавно приехал. Еще Ольга сказала, что он когда-то в Литве жил, должен понимать по-ихнему.

— Ну и как, понимает?

— Да вроде понимает, отвечает без запинки. Я-то сам литовского не знаю, так, написали мне две фразы.

«Значит, все внимание надо заводить на Ольгу. Судя по всему, на контакт с Глебовым они будут выходить через нее. Ладно, пока будем заканчивать», — решил про себя Климов.

— Кстати, а кто этого парня послал… ну, там, в Белоруссии?

— Понятия не имею, — пожал плечами Львов.

— А здесь кто будет товар получать? Ольга, что ли?

— Может, и она. Но думаю, кто-то другой. Я не знаю, да и не интересуюсь, — Борис махнул рукой. — Мне просто обещали хорошие комиссионные.

— Ладно. Вам придется задержаться здесь еще на некоторое время. Володя, давай сюда другого, — позвал он из кухни Никитина. В комнату вошел артист, Никитин остановился за спиной. Климов подошел к Константину Степановичу:

— Вы свободны. Будьте готовы появиться по первому нашему требованию.

— Понял вас. До свидания, — артист ободряюще кивнул Львову и ушел в сопровождении Никитина. Борис робко посмотрел на чекиста:

— Скажите, а это… — он мотнул головой в сторону кармана, в который Климов спрятал фотографии. Тот понимающе усмехнулся.

— Не беспокойтесь. Будете себя вести хорошо, никто об этом ничего не узнает. Значит, я сейчас отъеду, а вы с нашим сотрудником, — лейтенант показал на возвратившегося Никитина, — займетесь чистописанием.

Сержант Беспалый с красными от бессонной ночи глазами сидел за столом и что-то писал. Вчера он по приказу Климова в составе группы обеспечения до поздней ночи работал по ресторану. Потом ему пришлось сопровождать на Лубянку неизвестно откуда взявшуюся пьяную молодую девку из ресторана, которую начальство велело задержать до утра. Потом Климов провел короткое совещание по итогам дня и уже не было смысла идти домой. Иван прикорнул в кабинете на стульях и с раннего утра был уже на ногах, занимаясь приведением в порядок служебной документации. В дверь постучали. Конвоир ввел в кабинет вчерашнюю ресторанную девушку. После вечернего загула та выглядела не лучшим образом, и, кроме того, ее просто корежило от страха. Сержант отложил ручку и сердито взглянул на задержанную.

— Садитесь, гражданка Гладышева. Как же можно так напиваться? Вы же все-таки женщина. Стыдно, Зоя Ивановна, — с напускной строгостью отчеканил Беспалый. Он был почти одного возраста с сидящей перед ним особой, но строгость его была абсолютно искренней. В его деревенское воспитание спокойно укладывалось пьянство мужчин, но нетрезвые женщины до сих пор были ему в диковинку.

— Откуда вы знаете гражданку Самохвалову?

— Тут на днях друзья этого… — она силилась вспомнить имя Глебова, но больная голова затрудняла мыслительный процесс. — Вспомнила, Михаила. Меня к ним пригласили.

— Стоп. Давайте по порядку. Какого Михаила и куда «к ним»?

— Ну, у этой… как ее? Самохваловой. У нее есть жених. Михаил. Фамилию забыла. Вот его друзья пригласили меня на Первое мая к ним на квартиру. Хорошо погуляли, — Зоя мало-помалу приходила в себя. — Ребята нормальные, на заводе работают. Там еще военный один был, такой представительный мужчина, — она невольно вздохнула, вспомнив Ивана Терентьевича. — Сосед ихний по коммуналке.

— Что за военный? В каком звании? Я гляжу, вы вообще неравнодушны к военным, так должны знать, — сержанта не могли не заинтересовать обширные связи девушки с военными. Он и про ресторанных командиров собирался ее выспросить, но, увидев, что девушка трудно переключается с одного на другое, дал ей полную возможность высказаться, задавая наводящие вопросы.

— В каком звании? Не знаю, боюсь ошибиться. У него тут, — Зоя показала себе на шею, — вот такая штучка (она начертила в воздухе ромб). А зовут его Иван. Иван Терентьевич. Даже фамилию помню. Ласточкин его фамилия.

Беспалый насторожился. История с Ласточкиным была ему хорошо известна.

— Значит, Ласточкин Иван Терентьевич? С одним ромбом в петлице? Комбриг? Я правильно вас понял? — в голосе сержанта появилась заинтересованность.

— Получается, правильно.

— Ну и о чем они там говорили с этим комбригом? — Беспалый настойчиво развивал тему.

— Я не прислушивалась, — простодушно ответила Зоя. — Мы танцевали, вино пили. А еще этот военный на гитаре играл и пел про любовь, — она снова вздохнула.

— И что, никаких больше разговоров не было? — сержант начал терять терпение.

— Я же говорю, танцевали… да, когда они курили на лестнице, они говорили про Испанию. Они к нему чего-то приставали, а он им сказал, что не надо. Сказал… — она состроила многозначительную гримасу, — что дела там неважные… ну и все такое.

— Что все такое? — повысил голос Беспалый.

— Не знаю, товарищ начальник. Неважные, и все. Он сказал: «Все, точка, пошли вино пить», — растерянно ответила девушка.

— Ясно. Берите ручку и напишите мне все, о чем сейчас рассказывали. И как можно подробнее.

Климов шел по коридору управления. Уже на подходе к своему кабинету он, погруженный в мысли, не сразу понял, что это в его кабинете разрывается телефон. Схватив трубку, он услышал голос Никитина. Тот доложил, что клиент написал очень хорошую бумагу и интересовался, что с ним дальше делать. Климов поблагодарил коллегу и велел отпустить Львова. Положив трубку, он несколько минут сидел, заложив руки за голову, и глядел в потолок, обдумывая сложившуюся ситуацию. С этой минуты Львов будет под контролем наружной разведки до понедельника. За это время Глебов должен будет дважды выйти на явку в музей. В зависимости от результатов посещения Глебовым музея в понедельник комиссар Николаев примет окончательное решение — арестовывать подозреваемых или продолжать игру. Значит, будем ждать…

Климов встряхнулся и решил позвонить Прохорову. Тот словно ждал звонка. Климов пообещал заехать к нему через час и обсудить все новости. Тот, в свою очередь, посетовал на вчерашнюю забывчивость своих подопечных. Оказывается, Глебов, пообещав новому знакомому из ресторана встретиться сегодня вечером, забыл про выход в музей. А час назад Глебову позвонила Ольга и сказала, что у нее срочное дело и она тоже не пойдет на встречу.

— Едри иху мать, разгулялись, понимаешь, — эмоционально отреагировал Климов, но, поразмыслив, остыл. А собственно, что произошло? Глебов должен идти на явку и пойдет. А с дядькой они что-нибудь придумают…

В дверь постучали, и в кабинет вошел Беспалый:

— Разрешите, товарищ лейтенант. Тут такое дело… баба эта, которую из ресторана доставили…

— Ну у тебя, Иван, и словечки, — недовольно оборвал сержанта Климов. — Надо говорить: девушка.

— Какая она девушка? — возмутился Беспалый. — Самая настоящая…

— Отставить, сержант. Я тороплюсь. Давай короче.

— Извините, товарищ лейтенант. Вот прочитайте, — он подал начальнику листок бумаги, написанный рукой Зои. Климов прочитал написанное, и лицо его приобрело сосредоточенное выражение. Он молчаливо побарабанил пальцами по столу, потом взглянул на Беспалого:

— Слушай, Иван. Ты оставь мне эту бумагу, она нам пригодится. И еще… давай договоримся — знаем про эту бумагу ты да я. Пока. Понял? Операция в самом разгаре, а начальство может начать горячку пороть. Я потом доложу сам. Договорились?

Беспалый ушел. Климов еще посидел несколько минут, потом положил листок в папку, с которой и вышел из кабинета.

Глава тридцатая

Климов не блефовал, когда сказал Беспалому, что торопится. Он действительно торопился. Предстояла встреча с Анютой. Глядя в окно автомашины, он еще раз попытался взвесить все плюсы и минусы вчерашнего вечера. К серьезным плюсам он, в первую очередь, отнес вербовку Львова. И очень важным было сообщение Львова о положительной реакции его хозяев на результаты проверки Глебова-Лещинского. Исходя из этого, сегодняшний выход Глебова на явку может оказаться результативным. Хотя у противника есть в запасе еще одна попытка… Контрразведчики получили подтверждение того, что деятельность Львова и Ольги направляется неким фигурантом, связь с которым осуществляет Ольга. Это тоже плюс. Казалось бы, кругом одни плюсы. Но одна мысль не давала ему покоя. Они с Прохоровым были уверены, что в ресторане был некто, кто должен был принять окончательное решение на установление связи с посланцем из Минска. Возможно, этот некто и был тем самым фигурантом, с которым контактирует Ольга. Но Прохоров в разговоре дал ему зашифровано понять, что подозрительных контактов Ольги он не зафиксировал. Зоя из компании офицеров оказалась простой случайностью, которая свалилась на голову по закону подлости. Спасибо Глебову, вовремя засек источник опасности. Теперь этот Седой… Может он быть резидентом противника? Вряд ли. Старый… каких немало бродит по ресторанам в поисках приключений. Как доложили, и в ресторане этом раньше бывал — ребята уже подработали. Жалко только, что вчера им не удалось его установить, но не беда, сегодня установят. С другой стороны, какой же главарь будет в открытую водить дружбу со своей агентурой? На сегодня молодежи встречу назначил, а если он резидент, то кто пойдет на встречу с Глебовым? Может, Ольга? — она, по информации Прохорова, сегодня отказалась идти на гулянку. Или у них есть кто-то еще? Да… голова кругом от этих вопросов.

Машина остановилась. Климов встряхнулся, посмотрел на часы, потом на шофера. Тот согласно кивнул и вышел на полчаса проветриться.

— Докладывайте, товарищ Умная, как вчера погуляли, — Климов, улыбаясь, разглядывал Анюту, устраивающуюся на заднее сиденье.

— Слушаюсь, товарищ Ворошилов, — так же шутливо ответила девушка. Климов несколько опешил.

— Ну как же? Если я Умная, то и вас надо как-то зашифровать. Вот я и подумала: если вы Климов, то будете Ворошиловым, — скромно потупя глаза, объяснила Анюта свою незатейливую шутку. Лейтенант засмеялся:

— А ведь ты права. Я как-то в суматохе это упустил, а это очень может понадобиться. Ну, Ворошилов не Ворошилов, а… помнишь песню такую: «Береги страну родную, как луганский слесарь Клим». Вот и называй меня Слесарь.

— Да зачем Слесарь? Я бы тогда назвала вас товарищ Луганский. Вполне революционное прозвище.

— Господи, какое прозвище? Оперативный псевдоним, — он вдруг почувствовал, что девушка его разыгрывает. — Все, шутки в сторону. Идея твоя правильная, будешь именовать меня товарищ Луганский.

— Вы сегодня какой-то возбужденный, случилось чего? — в наблюдательности Анюте отказать было нельзя.

— Что, заметно? Понимаешь, дело мы тут одно очень серьезное сделали. Кстати, с твоей помощью. Даже начальство похвалило и тебе велело спасибо передать, — последние слова он добавил уже от себя.

Легкий румянец окрасил щеки девушки. Климов решил еще добавить заслуженного елея:

— Здорово вы вчера с Михаилом, тьфу, Леонидом, сработали. Молодцы.

А дальше он начал выяснять для себя беспокоящий его вопрос: не почувствовала ли она что-нибудь подозрительное? Ничего подозрительного не заметили, никто к ним особого внимания не проявлял, отвечала Анюта. Дед один, интеллигент обходительный, все ее танцевать приглашал, да и то потому, что Михаил долго отсутствовал, от этой Зои прятался. Анюта произнесла последнюю фразу с деланным безразличием, но это было лукавством. Она боялась себе признаться, но седой мужчина ей понравился. Этот уверенный, глубоко проникающий взгляд, — казалось, что он читает тебя насквозь. Эти сильные руки — точно они сотворили так много добрых дел. Это его умение держаться с достоинством и благородством — в его присутствии все кругом стремились выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Анюта не помнила своего отца, но она часто думала, на кого он мог быть похож. И вот вчера вечером она неожиданно подумала, что именно такой человек мог быть ее отцом. Но уже поздно ночью, когда вихрь чувств слегка улегся, она со страхом осознала, что этот немолодой, видавший виды мужчина нравится ей как женщине…

— Этот Седой… он вроде пригласил вас сегодня на встречу? — вопрос Климова вернул ее к реалиям дня сегодняшнего. — Как считаешь, надо идти?

— Может, и надо, да не знаю, как у Миши складывается, — она понимала, что Глебов был своеобразным барьером для ее растрепанных чувств, и надеялась на него. — Он, по-моему, куда-то по вашим делам собирается. Тогда мы только с Ольгой пойдем.

— К сожалению, Ольга тоже не может. Да и не в Ольге дело. Он ведь тебя приглашал. Ты же это прекрасно понимаешь, — Климов старался поймать взгляд девушки, но она упорно прятала глаза.

— Нет, я одна не пойду, — тон, которым была произнесена эта фраза, заставил лейтенанта пойти ва-банк.

— Погоди. Успокойся и выслушай меня. Сегодня ночью мы получили данные, что интерес иностранных разведок замыкается на твоем друге.

Анюта вздрогнула как от удара. Какое отношение имеет Глебов к иностранным разведкам?

— Этого не может быть, — в ужасе произнесла она. — Этого просто не может быть, — последние слова она почти выкрикнула.

— Успокойся, это не то, что ты подумала. Им действительно заинтересовалась германская разведка. А что это значит? — Климов все-таки поймал ее взгляд и, внимательно посмотрев девушке в глаза, начал отвечать на свой же вопрос: — Гитлер собирает силы для войны с нами. Понятно, что он хочет знать все про нашу страну: сколько у нас самолетов, танков, чем мы собираемся воевать, сколько у нас запасов разных… В общем, все. Зачем им нужен твой Михаил? Не знаем. А должны знать! И ты можешь и стране помочь, и его спасти.

— Господи, Никита Кузьмич, запутали вы меня вконец! Ну, как я пойду одна? Да и не похож этот Седой на шпиона. Надо будет, еще пригласит.

— Ой, наказанье господне! Ты что, думаешь, на шпионах крупными буквами написано, что они шпионы? Да ты хоть понимаешь, в какой переплет Михаил попал? Вот послушай, — Климов достал рассказ Зои о первомайской вечеринке и зачитал оценку комбригом Ласточкиным ситуации в Испании. — А ведь на Ласточкина был выписан ордер на арест. А Михаил сказал на беседе, что никаких разговоров с ним не вел… ты хоть понимаешь, что это значит? Я же должен что-то делать по этой бумаге!

До Анюты постепенно дошел смысл происходящего. «Что же ты, Сергей, наделал? — с горечью подумала она. — Собственными руками привел в дом к другу эту лярву, которая всех нас в пропасть сталкивает…»

— Ну, хорошо, я пойду на встречу, — голос показался Климову усталым и равнодушным. — А если он… ну, в общем, домой пригласит?

— Я тебя к нему идти не заставляю. Действуй по обстановке. Уйти ты можешь в любое время, но нам нужно точно знать, кто он — свой или чужой? И еще. Я тебе тут написал телефоны, запомни наизусть. Мало ли что. Будешь звонить по первому телефону, спрашивай Николая Николаевича, ты его знаешь. Он мне все передаст. По второму телефону звони мне, но только в самом крайнем случае, — он подал бумажку Анюте. — Сейчас запомни и бумажку верни.

Давно Николай Николаевич Прохоров так не смеялся. Как-то повода не было. Да и сегодня это была скорее какая-то внутренняя разрядка после вчерашней нервотрепки в ресторане. У сидевшего напротив Климова поначалу был очень серьезный настрой, но, глядя на заливающегося смехом товарища, и он потихоньку разулыбался.

— Значит, закончил я с этой девчонкой, чувствую, в горле пересохло, сам понимаешь, переволновался. Сажусь за стол, наливаю минералки. Пару глотков только и сделал, меня как обожгло! Вспомнил, что парень-то наш на горшке сидит. Ну, я махом в уборную, а там же несколько кабинок, пойми он в какой… и кричать нельзя, вдруг рядом кто-то из их компании устроился! — последние слова он буквально промычал, давясь от смеха. Климов, отсмеявшись, посерьезнел.

— Как ты думаешь, кому они наших показывали? — спросил он с надеждой на чутье Прохорова.

Тот, вытерев глаза от выступивших от смеха слез, покачал головой:

— Не знаю. В этом смысле полный нуль. Кроме мужика, который на твою девчонку глаз положил. Ты что решил по сегодняшнему вечеру?

— Ну что, — вздохнув, начал лейтенант. — Еле уговорил нашу подругу. Ни в какую не хотела одна идти. Но потом все-таки сдалась, — Климов не стал говорить коллеге про то, как он использовал информацию Зои. При упоминании имени девушки из ресторана Прохоров поинтересовался, что она рассказала чекистам. Никита Кузьмич ответил односложно, мол, подтвердила все, о чем говорил Глебов.

За чаем с пирожками, которые по дороге прикупил Климов, они разговаривали про всякую всячину, когда постучавший в комнату сосед Прохорова пригласил того к телефону. Николай Николаевич тут же вернулся за Климовым, потому как звонили с Лубянки. Новость, которую он узнал, взбудоражила обоих. Беспалому позвонил начальник отделения милиции, через которое отрабатывалась легенда Глебова-Лещинского. Оказывается, сегодня утром в отделение заявилась молодая особа, представилась секретарем комсомольской организации и интересовалась комсомольцем Лещинским. Подробные приметы, названные капитаном милиции, не оставляли сомнения, что это была Ольга. Правда, Климов удивился, откуда у девушки точная информация по отделению милиции, но Прохоров успокоил товарища. Вчера во время танцулек в ресторане Глебов, отвечая на расспросы Ольги, сам назвал номер отделения, о чем и сообщил утром Прохорову.

Покончив с пирожками, Климов встал и потянулся:

— Слушай, Николай Николаевич. Разреши мне у тебя немного поспать, с ног ведь валюсь. А в четыре часа разбуди, если нетрудно.

— Какой разговор, Никита? Ложись на кровать, а я тут на кушетке с тобой за компанию. Сейчас будильник заведу и на боковую. Слушай, а может, по сто грамм, чтобы спалось крепко? — Прохоров поднялся со стула.

— Да я бы с удовольствием, но надо народ инструктировать по вечерним делам. Если все нормально пройдет, я тебе вечером обязательно компанию составлю.

Обязательный Климов сдержал обещание. Прохоров открыл ему дверь с вопросом:

— Со щитом или на щите?

Никита Кузьмич вяло пожал плечами:

— В музее «по дуплям». Девчонка где-то гуляет с дедушкой. Как говорится, хорошего понемногу, сладкого не досыта. Так что есть повод принять… за утренний успех и за вечерний пшик.

После третьей стопки разговорились «за жизнь». Климов поведал товарищу свою незатейливую жизненную планиду, в которой было увлечение такой же молоденькой пишбарышней, то есть машинисткой тоже очень серьезного учреждения. Увлечение переросло в скоропалительную женитьбу, а через пару лет их союз также скоропалительно распался. Климов внезапно ушел от жены, и партийному комитету по месту работы чекиста это категорически не понравилось. И быть бы ему наказанным за аморалку, если бы партийцы случайно не выяснили, что бывшая женка преспокойно сожительствует со своим непосредственным начальником. Климову попеняли, что он умолчал об этом факте, но он только рукой махнул. Чего уж тут оправдываться, если калибром не вышел, в смысле должности. Хорошо, что детей не прижили, поэтому расстался с легким сердцем и вот уже несколько лет жил с новой женой и двумя детишками, как говорится, душа в душу. Не без проблем, конечно, потому какая жена будет равнодушна к тому, что муж чуть ли не живет на работе. Но понимает, и это главное.

К концу повествования лейтенанта Климова о своих женитьбах бутылка водки практически опустела. Прохоров было намекнул на продолжение вечера, но Климов протестующе поднял руку. Через полчаса за ним должна была подойти машина. Отвалившись на спинку стула, он вдруг негромко запел: «Степь да степь кругом…» Николай Николаевич тут же подхватил песню, и так задушевно, не повышая голоса, они в унисон стали рассказывать друг другу историю замерзающего ямщика. Правда, недолго. Дойдя до слов «в той степи глухой схорони меня…», Климов тряхнул головой, оборвал песню и разлил остатки водки по рюмкам.

— Николай Николаевич, я хочу вот эту, последнюю, за тебя выпить. Хороший ты мужик. Нам тебя прямо Бог послал, — Кузьмич даже носом шмыгнул, так расчувствовался.

— Ну, что ты, Никита, будет тебе, — на душе у Прохорова стало одновременно и легко, и тяжело. Легко от искренних слов товарища по оружию, а тяжело, потому что не сегодня завтра отбудет он по месту несения своей сыщицкой службы. Что ж, полтора года назад он сам для себя сделал выбор… — Спасибо за добрые слова, а только все имеет свое начало и свой конец. Как ты выражаешься, Бог послал, Бог и заберет.

— Ты чего буровишь? Как это заберет? — Климов недоуменно посмотрел на товарища.

— Да успокойся, я в том смысле, что домой возвращаться надо. Все будет в порядке, — Прохоров тревожно глянул на часы. — Ты не забыл, за тобой уже машина пришла, семь минут как ждет.

Они вышли на улицу, еще раз обнялись, и Климов, встряхнувшись, собрался идти, как вдруг повернулся к Прохорову.

— Слушай, Николай Николаевич, — он наморщил лоб. — Все забываю спросить: а что стало с тем парнем… ну, из-за которого твоя жена погибла?

Прохоров грустно улыбнулся:

— Этот Тимофей, действительно, талантом оказался. Закончил медицинский и пошел по научной части. Его даже сюда в Москву взяли, у него специальность редкая, — он покрутил пятерней у виска, — по всяким умственным болезням. Тимофей Ложкарев, будущее светило нашей медицины.

Климов восхищенно покрутил головой:

— Вот ведь как получается. Она погибла, а стране такого человека спасла, — еще раз шмыгнув носом, он смахнул с глаза соринку, поднял вверх сжатый кулак и решительно зашагал к машине.

Теплый майский вечер медленно растворялся в надвигающихся сумерках. Анюта и Эдуард Петрович неторопливо шли по одной из уютных московских улочек. Кое-где в окнах уже засветились электрические лампочки, большие абажуры разными цветами освещали комнаты москвичей, завершивших трудовую неделю и предвкушавших воскресный отдых. Анюта, слушая очередную занимательную историю своего спутника, которых у него оказалось невероятное множество, неожиданно почувствовала страстное желание находиться там, за одним из этих окон с красным абажуром над круглым кухонным столом. Будет ли когда-нибудь у нее такой райский уголок? И кто разделит с ней вечернее чаепитие в такой же удивительный вечер за таким же круглым столом?

Эдуард Петрович остановился и закурил. Проходящие мимо женщины с любопытством разглядывали необычную пару — седой мужчина в новом коричневом костюме-тройке и совсем молодая девушка в скромном ситцевом платье — и наверняка задавали себе вопрос: кто они друг другу — отец и дочь или?.. Она ловила эти взгляды все то время, пока они гуляли по парку, ужинали в кафе, бродили по улицам. Интересно, подумала она, а кем бы она хотела приходиться этому явно незаурядному мужчине, который откровенно выказывал ей свою симпатию. Он совершенно не рисовался перед ней, держался просто, как с равной. Ей было так хорошо и спокойно с ним, что в какой-то момент она поняла, что совершенно не изучает его как человека, которого предложено рассматривать через призму «свой — чужой». А он тем временем, слегка поддерживая ее за локоть, подвел к подъезду одного из домов. Отбросив папиросу, мужчина повернулся и взял ее за руку.

— Анюта, вы очаровательны, — он поцеловал ей руку. — У нас был чудесный вечер, и мне так не хочется с вами расставаться. Еще совсем рано. Я приглашаю вас скрасить еще час-другой моего одиночества, взглянуть на мою холостяцкую обитель. Прошу, не отказывайте мне, — произнес он умоляющим тоном.

Анюта застыла в нерешительности. Перебирая все «за» и «против», она уцепилась за тот факт, что за все время их общения она не получила о нем никакой конкретной информации. Ни разу он не обмолвился, кто он, где работает, какую жизнь он прожил до сегодняшнего дня. Единственный практический вывод, который она для себя сделала, заключался в том, что ее спутник был человек состоятельный. Судя по тому, как он расплачивался в кафе с официанткой и сколько оставил ей на чай, деньги у него водились. И в глубине души она призналась себе, что его это только возвысило в ее глазах. «Ладно, — сказала она себе, — зайду посмотрю, как живет, узнаю, чем занимается. Может, и про прежнюю жизнь разговорить удастся».

— Ну что с вами делать? Только учтите, я не только очаровательна, но и опасна. Леонид это уже испытал на себе, — нарочито строго ответила она.

— Что вы, что вы! Вы считаете меня таким легкомысленным? В годы, когда я служил в армии, для меня и моих друзей понятие женской чести было свято, и за прошедшие годы нисколько не изменилось. Прошу покорно, — он открыл дверь подъезда.

Войдя в квартиру, Анюта сразу же решила, что ее кавалер работает по научной части, столько книг было в его скромном жилище. Правда, жилище это было отдельным, и в нем был телефон. Обстановку же составляли большие книжные шкафы, этажерки и полки, сплошь заставленные книгами. Хозяин прямо с порога уведомил гостью, что именно книги являются его слабостью и единственным богатством. Раскрыв стоявший в гостиной массивный книжный шкаф, он предложил девушке ознакомиться с содержимым, а сам отправился на кухню. Анюта была поражена обилием красивых фолиантов, толстых и не очень. Интересно, но в тех книжных магазинах, куда она захаживала время от времени, таких книг не продавали. Вот теперь до нее дошло, почему этот мужчина такой образованный. Если бы она прожила среди этих книг столько лет, сколько ему сейчас, то тоже была бы такой грамотной, сказала она себе.

Из кухни донесся голос Эдуарда Петровича:

— Анюта, вы любите кофе?

Вопрос застал ее врасплох. Она пробовала кофе пару раз в жизни, и, откровенно говоря, напиток ей не понравился. И над тем, какого рода существительное «кофе», она тоже никогда не задумывалась. Как и большинству населения страны, ей было удобно обозначать «кофе» средним родом. Поэтому Анюта честно ответила:

— Не знаю.

Вопросов из кухни больше не последовало, и изучение библиотеки продолжилось. Неожиданно ее глаза, разбегающиеся от книжного изобилия, наткнулись на небольшую красную шкатулку, что стояла в самом углу шкафа. Такую красивую вещицу она видела впервые и не могла удержаться, чтобы не взять ее в руки. «Интересно, что этот мужчина может хранить в такой изящной шкатулке? Я только одним глазком, Бог простит», — подумала она и украдкой попыталась открыть крышку шкатулки, но тщетно, та была заперта. Повертев в руках, гостья поставила ее на прежнее место и, видимо, нажала на какую-то потайную клавишу. Крышка открылась, и в тот же миг из кухни послышались шаги хозяина. Девушка мгновенно встала таким образом, что шкатулка осталась за ее спиной. Эдуард Петрович поинтересовался, будет ли Анюта пить кофе черный или с молоком. Анюта, не раздумывая, выбрала последнее. Но хозяин не спешил уходить.

— Что за книга вас увлекла, Анюта? — он сделал шаг по направлению к шкафу. Сердце у девушки ушло в пятки. «Не дай бог, увидит, что шкатулка открыта, вот конфуз-то будет». Она схватила первую попавшую и протянула Эдуарду Петровичу. Тот уважительно покачал головой.

— Пушкин. Да… «Мимо острова Буяна едет флот царя Салтана, пушки с пристани палят, кораблю пристать велят», — продекламировал он и вернул ей книгу. — Между прочим, в прошлом году сто лет стукнуло, как Александра Сергеевича нет с нами, а мы его помним, читаем и продолжаем восхищаться его гениальными стихами. Однако кофе стынет.

— Я сейчас.

Проводив мужчину глазами, она торопливо схватила шкатулку, пытаясь закрыть крышку. И тут ее внимание привлекла фотография, лежащая поверх остальных бумаг. Кто-то очень знакомый смотрел на нее с фотографии. Она стремительно поднесла ее к глазам и замерла. На фото смеялась Ольга, подруга Бориса Львова. «Вот же…» — неприлично выругала хозяина Анюта и машинально повернула фотографию обратной стороной. Надпись на обороте сверкнула молнией: «Папе в день совершеннолетия». «Какому папе? Неужели… потом думать будешь! Фотку назад, шкатулку захлопнуть. Есть!» Анюта встретила Эдуарда Петровича шелестом страниц очередной книги. Кофе предложен, но она снова не почувствовала вкуса. Мысли разбежались, надо было их собрать, а он уже заводил патефон для танцев. «Уйти? Надо уйти. А задание? «Ты можешь и себе помочь, и Михаила спасти», — сказал Климов… Тебе просто не хочется уходить, вот ты и вспомнила про задание. «Сердце, тебе не хочется покоя». Это не мое, это Утесов…»

— Анюта, можете смеяться, но я влюбился в вас как мальчишка, — жарко дышал ей в ухо Эдуард Петрович. — Веду себя как ненормальный и ничего не могу с собой сделать. Я уже думал, что такого чувства мне не дано испытать до конца жизни… ошибся. Но как я рад этой ошибке. Вы сегодня та соломинка, за которую я хватаюсь в этой страшной пучине жизни… не отвергайте меня… не отвергайте.

««Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить» — это опять Утесов… Я тоже хочу любить… Господи, прости и помилуй меня, грешницу…» Мерно шипя, крутилась патефонная пластинка…

Глава тридцать первая

Нега, разлитая в атмосфере ласкового весеннего утра, никак не гармонировала с внешним обликом мужчины, вышедшего из гастронома с сеткой в руке. Зато содержимое сетки — бутылка водки, банка килек в томате, сверток чайной колбасы и четвертинка хлеба — очень точно соответствовало его небритому, похмельному лицу. Узнать в лице этом Бориса Семеновича Львова даже знакомым было довольно затруднительно — просто потому, что в таком виде его никто, нигде и никогда не встречал. Застывшая гримаса горя плавно перетекала с лица на все остальные части тела. Пить он начал со вчерашнего утра, после того как вернулся домой, где хранил изрядный запас спиртного. С каждым новым выпитым стаканом его способность адекватно воспринимать окружающую действительность сжималась как шагреневая кожа. Однако какой-то микроскопический островок сознания еще сохранился, поскольку, поравнявшись с телефоном-автоматом, он нашарил в кармане монету и вошел в будку. Набрав номер и пригласив Ольгу из третьей комнаты, он с пьяным надрывом в голосе сообщил подруге о полной отчаянности в душе и слезно попросил приехать к нему. Ольга, вероятно, спросила Бориса, откуда он звонит, потому что тот после паузы заверил ее, что звонит из автомата. Этот момент был особо отмечен женщиной, дожидающейся своей очереди у будки с монетой в руке. Едва Львов шаркающей походкой отошел от телефона, женщина набрала номер и срочно попросила дежурного найти лейтенанта Климова.

Где-то зазвонил телефон. На первый звонок никто не отреагировал, тогда аппарат сердито повторил вызов абонента. И вновь безуспешно. Только третий звонок заставил проснувшегося мужчину убрать руку с обнаженного плеча женщины и бесшумно выскользнуть из-под одеяла. Взяв в охапку одежду, Эдуард Петрович тихо вышел из спальни, плотно притворив за собой дверь. Анюта лежала, уткнувшись головой в подушку. До ее сознания тоже пробился третий звонок, но он был воспринят как один из внешних раздражителей, вроде шороха дождя или шума проезжающей по улице машины. Там, где до сего утра просыпалась Анюта, не было телефона, отсюда и отсутствие соответствующего рефлекса. А вот телодвижения мужчины оказались для нее сигналом к пробуждению. С первой секунды осознания происходящего ее охватило жуткое чувство стыда за то, что произошло этой ночью. Однако в следующий момент она вспомнила о фотографии в шкатулке, и чувство это отошло на второй план. А уж когда из коридора донесся приглушенный голос хозяина, она инстинктивно, стараясь не шуметь, на цыпочках прокралась к двери.

Выслушав сообщение Ольги о звонке Львова, Эдуард Петрович, прикрыв трубку ладонью, полушепотом произнес:

— Поезжай к нему, но возьми то, что приготовлено для гостя, и по дороге отдай ему. Не забудь про формальности. Пусть на время исчезнет. Объясни, как дать о себе знать. Что касается кавалера… действуй по обстановке, без церемоний. Сколько времени тебе надо до него добраться?

Анюта плохо разбирала то, что говорил Эдуард Петрович, и уж тем более не знала, кто был на том конце провода и что отвечал. Ольга, помедлив секунду, предположила, что поездка займет минут сорок-пятьдесят, с учетом посещения Лещинского. И тут же неожиданно для отца спросила про Анюту. Эдуард Петрович ответил односложно, мол, погуляв по Москве, расстались, и предупредил дочь о главном: если через полтора часа она не позвонит, он исчезнет и потом найдет ее сам. С этими словами, наказав Ольге поберечь себя, он повесил трубку.

Одевшись и приготовив завтрак, Эдуард Петрович вернулся в спальню. Анюта лежала в той же позе, слегка посапывая. Полюбовавшись спящей девушкой, он легким движением провел по ее волосам. Анюта открыла глаза и увидела улыбающееся лицо мужчины.

— Пора, красавица, проснись. Открой сомкнуты негой взоры, — он наклонился и поцеловал ее в щеку. Анюта покраснела и отвернулась. — Завтрак готов, прошу к столу.

Комната, в которой поселили Глебова-Лещинского, находилась на солнечной стороне и в погожий день за два утренних часа нагревалась до состояния парилки. Вынужденный находиться взаперти, Михаил разделся до трусов, открыл форточку, но облегчения не почувствовал. Оставалось ждать, когда светило укатится за крышу рядом стоящего дома и спадет жара. А пока он попытался сосредоточиться. Шахматы не помогали, жара расслабляла умственную энергию. Михаил прошелся по комнате, осмотрелся и зацепился взглядом за небольшую кипу старых газет, лежащих на шкафу. Взяв наугад несколько экземпляров, он пробежал глазами оказавшуюся сверху январскую «Правду». В газете была опубликована речь товарища Жданова. Просматривая текст скорее от скуки, чем из интереса, он наткнулся на следующий абзац: «В 1937 году мы, большевики, ко всем другим достижениям, под руководством товарища Сталина добавили еще одно серьезное достижение. Я имею в виду то, что мы начали всерьез овладевать способами и методами борьбы с буржуазными разведками, с их агентурой в наших рядах». «Значит, там, наверху, признали ошибки в работе НКВД, и сейчас органы будут их исправлять, — с удовлетворением подумал Михаил. — Вот и я к месту пришелся…» Он так увлекся, что слегка вздрогнул, когда в дверь постучали. Крикнув стучавшему: «Одну минуту!» — он быстро оделся и открыл дверь. Увидев Ольгу, он буквально разинул рот от удивления. Кого-кого, но ее он ожидал увидеть в последнюю очередь. Девушка улыбнулась, заметив его растерянный вид, и, видимо, для того чтобы снять напряжение, шагнула в комнату и поцеловала его в щеку. Парень окончательно растерялся, пробормотав:

— Вот так сюрприз! Ты откуда?

— К тебе можно? Ты один? — она почему-то тоже нервничала, сжимая в руках вместительную дамскую сумочку.

— Конечно, проходи, я один, — развел он руками, чувствуя, что сейчас произойдет что-то важное. «Неужели тот разговор в такси в ночь их знакомства имел серьезную основу?»

— А где твоя Анюта?

— Куда-то запропастилась. Вот жду, может, позвонит. Ты проходи, садись, — он взял Ольгу за руку и потянул за собой.

Однако девушка высвободила руку, закрыла дверь и, сославшись на нехватку времени, осталась на месте:

— Ты сегодня не собираешься идти в музей? В музей Революции?

— В музей? — заоблачные романтические видения Михаила дальнейшего развития ситуации с грохотом шлепнулись на землю. — Не знаю, наверное, пойду. А что?

— И опять с книгой?

Глебов пожал плечами, холодея от неясного предчувствия.

— Я вот все путаю, — медленно произнесла Ольга. — В здании музея раньше размещалась городская Дума или… — она сделала паузу и пронзительно глянула в глаза Михаила. В следующее мгновение тот все понял.

— Ошибаетесь, — от волнения он перешел на «вы». — Там был Немецкий клуб… извините, Английский клуб, — он сделал ударение на первом слоге.

— Ну вот и познакомились еще раз, — деловым тоном произнесла Ольга. — Слушайте внимательно, Леонид. Здесь, — она достала из сумочки пакет, — чистые документы. Если через час я не позвоню, немедленно покиньте квартиру и снимите другую, лучше в Подмосковье. Кроме того, там еще инструкции по связи. Вы все поняли?

Глебов нерешительно кивнул:

— А что стряслось-то?

— Об этом потом. Инструкцию по связи выучите и уничтожьте. Ясно?

Михаил снова кивнул, на этот раз более уверенно. Ольга неожиданно вздохнула, улыбнулась и, повинуясь какому-то внутреннему порыву, провела рукой по его щеке, но тут же встряхнула головой и снова посерьезнела:

— Все. До встречи.

Прохоров, не торопясь, шел из магазина. Холодильника у него в квартире не было, и, с учетом установившейся теплой погоды, он каждый раз покупал продуктов на один день, максимум на два. Поднимаясь по лестнице, он с удовлетворением отметил, что дыхание оставалось ровным, а мышцы ног прямо-таки требовали увеличения нагрузки. В молодости он долго занимался бегом и даже имел когда-то спортивный разряд, но в последние годы из-за занятости на работе как-то отошел от этого дела. Стоя у входной двери, он прислушался к своему организму и с неудовольствием ощутил учащенное сердцебиение. «Все, возвращаюсь и начинаю снова тренироваться, а то так можно и совсем в тираж выйти», — решительно сказал он сам себе. Отыскивая в кармане ключ, он услышал в коридоре настойчивые трели телефонного звонка, и, похоже, желающих поднять трубку среди жильцов не находилось. Захлопнув дверь, он взял трубку и, к своему удивлению, услышал голос Климова:

— Николай Николаевич, мне сейчас доложили, что Львов бузит. Час назад ходил в магазин, крепко с похмелья. Купил еще водки, — волнение лейтенанта выдавали сбивчивая речь и учащенное дыхание. «Вот в чем разница между нами: у меня дыхание сбивается от лестничных ступенек, а у Никиты от реального дела», — успел подумать Прохоров.

— …Но, самое главное, он по дороге позвонил кому-то из автомата, просил срочно приехать, ему, мол, очень плохо. Я попытался найти Никитина, он дежурит, но недавно куда-то выехал. А за мной только-только машина вышла, пока до меня доберется. Выручай!

Сердце Прохорова обрадованно подпрыгнуло.

— Короче, что надо делать? — спросил он, зная заранее ответ Климова.

— Поезжай к нему немедленно, зайди и покарауль, пока я не подскочу. Если кто придет, задерживай, так что прихвати ствол.

«Короче, Никита, надо спасать игру», — яростно сам себе выдохнул старый опер.

— Ствол всегда при мне. Давай адрес.

Глава тридцать вторая

Чайник сипло свистнул, и струя пара вырвалась из его горделиво задранного носа. Сняв его с огня, Эдуард Петрович наполнил чашки чаем и поставил их на стол. Анюта, умытая и причесанная, не смогла скрыть удовлетворения предложенным напитком. Мужчина это заметил:

— Я вижу, к чаю вы относитесь более дружелюбно, чем к кофе.

— Что делать, — она смущенно пожала плечами, помешивая ложечкой в стакане. Стыд и неловкость, которые она ощутила, проснувшись в чужой постели, еще не покинули ее. Эдуард Петрович внимательно посмотрел ей в глаза, и Анюте показалось, что он, как музыкант с листа, прочитал ее душевное состояние.

— Анюта, вы вчера обмолвились, что находитесь сейчас в отпуске? — он сделал паузу, ожидая ответа.

— Да, в отпуске, еще дней десять, — последовал отрепетированный с чекистами ответ.

— Видите ли, я тоже в отпуске и хотел поехать на юг с приятелем. Но вот вас увидел и решил задержаться. Если через час мне не позвонят, значит, мой приятель уехал и увез мою курсовку в дом отдыха. Будет ждать меня там. Анюта, я вас прошу… поедемте со мной на юг, — выпалил он, наблюдая, как округляются глаза девушки.

— Как это на юг? А работа? — строго спросила она, ошарашенная неожиданным предложением.

— А мы как раз на недельку и выскочим. Ну, хотите, я перед вами на колени встану, — Эдуард Петрович опустился на колени.

— Не надо, что вы! Пожалуйста, не надо! — вырвалось у нее. — Ну… я же должна как-то хозяйку предупредить. Она же беспокоиться будет, шум поднимет. А вещи как? Мне же собраться надо.

— Слушай, зачем звонить? — подняв картинно руку, произнес он с кавказским акцентом. — Давай, как на Кавказе, — я тебя украду! А одежда и белье будут моим подарком прекраснейшей из женщин.

— Как же вы умеете уговаривать… ну, хорошо, только хозяйку я все-таки должна предупредить. Позвоню соседям, они ее предупредят. От вас позвонить можно? — свое решение она должна была согласовать с Климовым.

— Конечно, конечно, телефон в коридоре, прошу, — хозяин жестом предложил выйти в коридор, и сам пошел первым. Анюта взяла трубку и краем глаза заметила, как внутренне подобрался и насторожился ее кавалер. Однако на том конце провода никто не ответил. Она не знала, что пять минут назад Глебов тоже не смог дозвониться ни до Прохорова, ни до Климова…

Спортсмен-разрядник Прохоров не успел. Первой в комнате Львова появилась Ольга. Она нашла его, заросшего щетиной, в несвежей рубашке, приканчивающим очередную бутылку. Пустые бутылки стояли и валялись везде: на столе и на подоконнике, в кухне и под кушеткой. Сам хозяин, пьяно покачиваясь, сидел в кресле, потому что стоять уже не мог. Ольга была потрясена его откровенным признанием. Он что-то еще бубнил, а она лихорадочно пыталась решить для себя, оставлять его живым и затеять с милицией игру или ликвидировать и временно «залечь на дно». Для окончательного принятия решения она решила задать Борису еще несколько вопросов.

— Как же ты мог? — она вложила все свое презрение в эти четыре слова.

— Они меня заставили… фотографии показывали, тюрьмой грозили, — всхлипнул Львов.

— Как же ты в койку с мужиком-то попал? — чего скрывать, ей действительно был интересен сексуальный разворот на 180 градусов этого, опустившегося в одночасье, типа, который ей когда-то нравился.

— Так случилось, — удрученно простонал тот.

— Вот тебя случка до цугундера и довела. Ну и что ты там милицейским наговорил?

Когда Львов искренно пересказал ей то, что он сообщил Климову про нее и про минского снабженца, она поняла, что дело плохо. Осторожно подойдя к окну, она из-за шторы оглядела улицу перед домом, но ничего подозрительного не заметила. Да она и тщательно все проверила, прежде чем зайти сюда, и вроде тоже все было чисто. Так что же делать? Она снова строго посмотрела на бывшего любовника:

— Ну и когда тебя в тюрьму-то посадят?

— Оля, я прошу, не шути так, мне совсем плохо. Они сказали, если понадоблюсь, вызовут.

«Странно, что я не заметила слежки, — подумала она. — Его уже должны пасти, чтобы выйти на остальных спекулянтов. Хотя зачем им лишние хлопоты. Он наверняка мой адрес сдал, и белоруса тоже. Боже, так глупо было бы провалиться из-за этого слизняка! С другой стороны, они могли бы арестовать нас еще вчера, но не сделали этого. Слава богу, что я звонила из квартиры верхнего этажа. Видимо, они решили выяснить, какой товар будут гнать из Минска. Значит, времени хоть немного, но есть. Надо посоветоваться с отцом. Если скажет убрать его, уберем сегодня же…»

Прохоров бежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Вот когда пригодилась ему спортивная подготовка! Квартира Львова находилась на следующем этаже. Он выскочил на площадку в тот момент, когда из двери вышла пожилая женщина с кошелкой. Уточнив для верности, в какой комнате проживает Львов, он заскочил в коридор. Переведя дыхание и осмотревшись, достал свой браунинг и на всякий случай поставил его на боевой взвод. Тихо ступая, он подошел к нужной двери…

Ольга еще раз прошлась по комнате, брезгливо отодвигая ногой пустые бутылки, и остановилась перед Борисом:

— Ладно, кончай нюнить, слушай внимательно. Милиции больше ни одного слова, особенно о том, что я здесь была. Тебе же будет хуже. Нас не ищи, сами тебя найдем… если понадобишься, — она специально произнесла эту фразу, чтобы немного успокоить как самого Львова, так и милицейских сыщиков, если он им проболтается о сегодняшнем разговоре. — И прекращай пить, а то совсем пропадешь.

Львов слушал бывшую подругу, подбородок его дрожал, и весь вид представлял жалкое зрелище. «Как же я могла так ошибиться?» — с горечью подумала Ольга и даже охнула от досады на себя. Резко повернувшись, она подошла к двери, распахнула ее и вздрогнула. За дверью стоял средних лет невысокий мужчина в темном костюме и такой же рубашке с отложным воротничком. По его учащенному дыханию и раскрасневшемуся лицу можно было предположить, что он только что закончил бежать стайерскую дистанцию. При этом глаза его насмешливо глядели на девушку.

— Здравствуйте, — произнес мужчина. — Здесь живет Львов Борис Семенович?

С этими словами он перешагнул порог, тесня Ольгу обратно в комнату.

— Что вы себе позволяете? — почти вскрикнула она, делая шаг назад и понимая, что попала в засаду.

Мужчина закрыл дверь и, отрекомендовавшись сотрудником милиции, вежливо поинтересовался целью ее посещения данной комнаты. Львов, вжавшийся от страха в кресло, испуганно уставился на незнакомца.

— Я соседка, пришла проведать Бориса Семеновича. Извините, я спешу, мне надо идти, — взяв себя в руки, она улыбнулась новому гостю и попыталась его обойти. Мужчина сделал шаг назад к двери, загородив собою выход. В руке его неожиданно появился пистолет.

— Вернитесь на место, Ольга, — стволом пистолета он показал, куда она должна отойти. — Я, кажется, правильно вас называю?

Ольга сделала шаг назад, чем вызвала одобрительный кивок сыщика. Прохоров шагнул вперед и протянул левую руку:

— Сумочку, будьте добры.

В следующую секунду дрожащий от страха Львов бросился к нему, схватил за руку и, загородив собой девушку, истошно закричал:

— Это я, я во всем виноват… она тут ни при чем… отпустите ее!

Чекист попытался отбросить хозяина, и это ему почти удалось, когда в комнате раскатистым эхом прогремели несколько выстрелов. Что-что, а стрелять Ольга умела. Взмахнув руками, Львов рухнул навзничь. Николай Николаевич, получив две пули в грудь, тем не менее попытался удержаться на ногах, но помешать Ольге выскочить в коридор уже не мог. Перед тем как упасть, он последним усилием воли направил ствол пистолета на оконный проем и нажал спусковой крючок. «Прости, Никита, не дождался я тебя», — угасающей молнией сверкнула мысль. В следующее мгновение тот самый браунинг с дарственной надписью упал на пол вместе с его хозяином…

У Климова, выскочившего в этот самый момент с двумя сотрудниками из подъехавшей машины, похолодело в груди. Он сразу понял, откуда донесся звук пистолетного выстрела и звон разбитого стекла. Не теряя времени, чекисты рванулись в подъезд.

Ольга, стуча каблучками, быстро спускалась вниз по лестнице. Внизу хлопнула дверь, раздались мужские голоса и топот поднимающихся по лестнице людей. Она резко остановилась и побежала вверх. Стук каблуков привлекал внимание, и она скинула туфли. Но преследователи уже заметили в пролете лестницы бегущую женскую фигуру. Мужской голос крикнул:

— Стой, будем стрелять!

Но она все-таки добежала до последнего этажа. Чердак был закрыт на замок. «Так вот где таилась погибель моя, — отчаянно подумалось ей. — Как все хорошо начиналось и как нелепо и глупо заканчивается. Прости, отец, подвела я тебя». Тяжелое дыхание преследователей заглушал топот ног. Она глянула в лестничный пролет, достала из сумочки пистолет и перегнулась через перила. В следующее мгновение бегущие по лестнице мужчины услышали выстрел и прямо перед ними вниз пролетело тело женщины, которую они догоняли.

Глава тридцать третья

На душе было горько, пусто и холодно, а моросящий дождь только усиливал эту пустоту. Федор Ильич Свиридов стоял с непокрытой головой у скромного могильного холмика, засыпанного не успевшими увянуть цветами. Вчера вечером он вернулся в Москву из командировки и узнал, что утром схоронили Прохорова. Отпросившись у начальства, он уже на следующее утро был в городе, где последнее время жил и работал Николай Николаевич и где на старом кладбище был похоронен рядом с родственниками. Глядя на простую табличку с фамилией друга и с двумя датами, разделенными черточкой, он остро почувствовал, как от его сердца ощутимо отвалился здоровенный кусок, по имени Коля Прохоров. Ему хотелось опуститься на землю, достать бутылку горькой и молча, без свидетелей поговорить с Николаем о том, как ему, Свиридову, жить дальше на этой земле. Но именно потому, что несколько минут назад он дал погибшему другу слово довести начатую им оперативную игру до конца и эта игра требовала его немедленного возвращения в Москву, он просто прикоснулся к могильному холмику, провел ладонью по струганой доске памятника с красной звездочкой, еще раз поклонился и медленно побрел к выходу с кладбища. Но прежде решил заглянуть в церквушку, стоящую у входа, благо был в штатском и отказался от местных сопровождающих. В храме было пусто, но едва он вошел, как из притвора появился пожилой священник. Отец Павел — это имя батюшки подсказала Свиридову встретившаяся минуту назад старушка — в ответ на вопрос Федора Ильича, как поставить свечу за упокой, предложил отслужить молебен по усопшему. Свиридов согласился.

— Он крещеный был? — склонившись над листком бумаги, спросил батюшка.

— Крещеный? — капитан развел руками. — Не могу сказать, не знаю. Но человек был хороший.

— Ну, в Господа нашего веровал? — осторожно допытывался священник.

— В Господа? Не знаю. Но вера у него была. Крепкая вера в то, что не за горами время, когда народ наш русский лучше жить будет. Когда люди уважать себя будут, беречь друг друга начнут. За то боролся, за то и голову сложил.

Лицо батюшки помрачнело, он выпрямился:

— Стало быть, поклонялся не Господу нашему Иисусу Христу, а идолам нынешним, коих вместо икон на каждом углу понавешали.

Свиридов в первый момент опешил от такой реакции служителя церкви и даже инстинктивно оглянулся по сторонам. Но, убедившись в отсутствии лишних ушей, решил продолжить диалог:

— Так ведь эти, как вы называете их, идолы, они ведь лучшей доли для народа хотят. Незрячему глаза открывают, голодным хлеба дают, неграмотных просвещают.

— А нежелающих подчиняться, думающих по-другому на кол сажают? — возмутился священник. — Смотрю я, и ты, прохожий, ихнего роду-племени. Да и то сказать, имя вам «легион». Лучшей доли народу хотите? А церкви зачем порушили? Кому они мешали? Колокола с храмов сбросили, веру христианскую, аки Христа, распнули. Тьму народа в остроге держите, — он воздел руки кверху. — Большой грех взяли на себя нынешние пилаты.

— Так ведь, отец, через одну молитву лучшей доли народу не добудешь. А что до греха, так и в Писании сказано: «Кто из вас без греха, пусть бросит в блудницу камень. И все жаждущие расправы разошлись», — он старался говорить спокойно, но чувствовал, что тоже начинает заводиться. — А Церковь с еретиками как боролась? Только проповедями? Или вот в гражданскую некоторые священнослужители активно белым помогали, убийц-головорезов крестным знамением освящали. Это как понимать?

— А ты, прохожий, откуда Писание-то знаешь? — в глазах священника появился интерес к собеседнику.

— Мальчонкой с родителями в церковь ходил, Закон Божий учил.

— Так в Писании-то как дальше сказано? — лицо старика снова приняло суровое выражение. — Ступай, грешница, и больше не греши. А вы вроде верх взяли, а греху-то конца-краю не видать. Все глубже и глубже в нем тонете. А где же раскаяние? Вот ты, к примеру, готов покаяться перед Господом за грехи своя?

Свиридов устало пожал плечами:

— Не знаю. Может, и есть мне, в чем каяться, но греха великого за собой не вижу. Всю жизнь старался по совести жить.

— Вот то-то и оно, что гордыня во всех вас сидит, — махнул рукой священник.

Федор Ильич почувствовал, что диспут надо заканчивать:

— Ладно, отец, ты мне прямо скажи: отслужишь молебен или нет? Поверь мне, большая беда на Русь опять надвигается. И он, друг мой, один из первых на ее пути встал, да не уберегся. И я не уберег, прости меня, Господи, — горло его перехватило, он что-то еще хотел сказать, но только махнул рукой и вытер глаза.

Священник внимательно посмотрел в глаза Свиридову:

— Ладно. Вижу, что Бога в душе сохранил, и за то спасибо. Помолюсь за товарища твоего… но не знаю, дойдет ли моя молитва до Бога. И ты помолись, глядишь, и услышит нас Отец наш Небесный. Храни тебя Господь!

Он перекрестил Федора Ильича и ушел к себе.

Устроившись в купе поезда, идущего в Москву, Свиридов прикрыл глаза и мысленно вернулся к спору с батюшкой. Спор этот мог быть бесконечно долог, ибо, по его мнению, ни один из них не мог выйти из него победителем. А причина заключалась в том — и это было его глубоким убеждением и глубокой тайной для окружающих, — что на смену религии христианской пришла религия коммунистическая. Свиридов был убежден, что человек должен иметь веру в какие-то высшие ценности, и поначалу полагал, что именно такие ценности несет в себе идеология партии большевиков. Со временем, однако, и здесь у него возникли кое-какие недоуменные вопросы… Он вспомнил, как некоторое время назад его удивили откровения знаменитого полярника, опубликованные в форме дневника в центральной газете. Герой-полярник писал: «Получил телеграмму от отца, поздравляет с наградой. Дорогой отец, хотя ты меня и вырастил, но жизнь и счастье дал мне только Сталин… Его любовь оправдаю всегда, при любых обстоятельствах. Только он, любимый Иосиф Виссарионович, — главный кузнец счастья всего человечества…» Федор Ильич сразу почувствовал, как в этих строках нарушались христианские заповеди: «чти отца своего» и «не сотвори себе кумира». Капитан госбезопасности Свиридов был достаточно искушенным в политике человеком, при этом искренне верил в гений товарища Сталина. Но чтобы вождь заслонил собою мать с отцом? Честно говоря, ему с трудом верилось в искренность народного героя. «Так что, получается, прав батюшка насчет новых идолов, которых мы собственными руками создаем…»

Мысли напирали, но Федор Ильич решительно поставил точку в своих умствованиях: «Пусть в этих делах философы разбираются, это их хлеб. Вот появится свободное время, обязательно еще раз поразмыслю над словами старого священника. А сейчас надо переключиться на другое». Неожиданный поворот в ходе операции превратил ее в головоломку, от решения которой зависела судьба не только всей операции, но и некоторых ее участников. Вчера по приезде он успел узнать от Никитина о случившейся трагедии в квартире Львова. Лейтенант доложил о первой неприятности: Умная после встречи с Седым исчезла вместе с ним, и до сего времени местонахождение обоих неизвестно. На конспиративную квартиру, где жил Прохоров, поселили сержанта Глухова, который ждет звонка от Умной. Глебова пока спрятали и ждут решения Свиридова по его дальнейшей судьбе. Вторую неприятность Никитин оставил под конец. Она заключалась в том, что лейтенант Климов до вчерашнего дня на работу не выходил, сказавшись больным. Федор Ильич догадывался, чем заболел Климов, и приказал Никитину доставить его к нему в кабинет сегодня вечером живым и здоровым. У Климова пару раз за время их совместной службы бывали такие «залеты», но капитан оба раза спасал его от гнева вышестоящего начальства. Устало вздохнув, Свиридов прислонился спиной к стенке купе и закрыл глаза. Нужно было немного поспать — до конца рабочего дня еще ой как далеко…

За окном начало смеркаться, когда Свиридов вошел в свой кабинет. Два часа назад, едва он вернулся, его сразу же вызвали на совещание по итогам командировки, которое только что закончилось. Перед совещанием Беспалый занес ему целую папку бумаг, требующих срочного рассмотрения, и вот теперь он хотел разобраться хотя бы с частью из них. Но не успел закрыть дверь, как раздался стук и на пороге появился Климов. Сухо поздоровавшись, капитан указал ему на место у приставного столика и занялся разбором корреспонденции.

Климов сидел, вытянув руки на столе и опустив голову. Он был аккуратно одет и чисто выбрит, но вид имел крайне удрученный и подавленный. Несколько минут начальник отделения перебирал бумаги, потом, отобрав самые срочные, положил их отдельно и посмотрел наконец на лейтенанта:

— Ну, я жду объяснений.

— А что тут объяснять, — хриплым голосом ответил Климов. — И так все ясно. Подвел я вас, товарищ капитан, не справился…

— Погоди причитать. Давай проанализируем ситуацию.

Как опытный педагог, Федор Ильич начал с плюсов и среди прочих особо выделил вербовку Львова. Климов горестно махнул рукой:

— А что толку? Лучше бы арестовали… и Николай был бы жив, — голос его сорвался. Казалось, еще мгновение — и он расплачется. Климов хотел добавить, что кукушка в лесу оказалась провидицей, накуковав трагический конец Николая Николаевича, но больше не смог вымолвить ни слова.

— Не казни себя, Никита Кузьмич, — Свиридов встал и положил руку на плечо лейтенанта. — Это тот случай, от которого никто из нас не застрахован. Николай знал, на что шел, когда на эту работу определялся. И погиб он на боевом посту. А мы с тобой должны во что бы то ни стало закончить эту операцию, которую он фактически начал. Нам сейчас надо понять, где твоя девчонка. Этот Седой мне покою не дает. Такое ощущение, что он все отслеживал, а как жареным запахло, тут же исчез. Но как он так быстро узнал про то, что случилось со Львовым? А главное, куда делась твоя Умная? Если бы, тьфу-тьфу, не дай бог, ликвидировал, то где-то должно быть тело…

— Так весь дом и окрестности по-тихому прошерстили, но они как в воду канули, — Климов начал потихоньку оживать. — В розыск бы его объявить, да у нас данных по нему нет — квартира-то съемная, а хозяин в отъезде. Милиция ему, конечно, влупит по самое некуда, но нам-то от этого не легче. И все-таки меня мысль не отпускает: а вдруг тут что-то для нас интересное появилось? Девка-то уж больно шустрая, такая же, как эта… Ольга.

— Ладно, не будем пока волну гнать, работаем по-тихому. А вот что с тобой будем делать? На мой взгляд, ты действовал правильно, буду за тебя сражаться.

— Спасибо, товарищ капитан, — глухо ответил Климов. — Только меня уже на завтра к Николаеву вызвали, решать будут.

Свиридов молча встал, прошелся по кабинету, потом резко повернулся к лейтенанту:

— Переносится твое дело. Несколько часов назад Николаева арестовали. Так что если провалим операцию… сам понимаешь, — Свиридов выдержал паузу. — И запомни: чтобы я последний раз слышал про твою болезнь… Ты понял?

Климов поднялся из-за стола, хотел что-то сказать, но в это время затрещал телефон. Выслушав сообщение, капитан положил трубку и задумчиво посмотрел на подчиненного:

— Это Глухов. Пять минут назад Николаю Николаевичу позвонила некая Анна Самохвалова, попросила передать хозяйке, чтобы та не беспокоилась. Она, мол, девушка умная, но такая удача в судьбе бывает редко. Отдыхает на юге с хорошим другом. Ну что скажешь?

Никита Кузьмич медленно опустился на стул и обхватил голову руками. Плечи его мелко затряслись. Свиридов быстро поставил перед ним стакан воды и обнял за плечи:

— Ну-ну, Никита, успокойся. Николай неживой уже, а вишь ты, продолжает воевать. И мы еще повоюем.