Ослепительный шар солнца постепенно терял свою огненную силу. Все ниже и ниже скатывался он к кромке моря, принося вечернюю прохладу. А накал курортных страстей только набирал силу. Конечно, градус этого накала был неизмеримо ниже, чем в августе-сентябре, когда пляжная суматоха дня к вечеру резко перерастала в кафешантанный разгул. Все это южному городу еще предстояло пережить, а пока море было прохладным, фрукты еще только созревали и приезжих было немного. Анюта и Седой были в их числе. Курсовку Седой, по его словам, аннулировал, и они устроились в частном доме, в пристроенной для курортников комнате.
Первое время Анюта не находила себе места. Она исчезла из Москвы, не предупредив Климова, и поэтому вполне резонно предполагала, что чекисты могут подумать о ней все что угодно. При этом мысль о том, что они могут беспокоиться: а жива ли она вообще? — просто не приходила ей в голову. Она думала только о задании, но до сих пор точно не могла сказать себе, «свой» или «чужой» был Эдуард Петрович. И если быть честной до конца, она не очень торопилась с ответом на этот вопрос. Вспоминала ли она о Михаиле? Вспоминала. Сравнивая обоих мужчин, она вдруг сделала для себя неожиданное открытие: она поняла, что в отношениях с Глебовым она ощущала себя старшеклассницей, искренне жалея мальчишку из младшего класса, а с Эдуардом Петровичем она вдруг почувствовала себя женщиной. Ну и как любовник Седой был не чета малоопытному юноше. Если бы не задание…
О том, сможет ли она после того, что случилось, продолжать прежние отношения с Михаилом, она старалась не думать. Ей необходимо выполнить задание чекистов, помочь Глебову, а там будь что будет. Именно невозможность сообщить Климову о своем открытии в доме Седого мучила ее. Она обратила внимание, что мужчина ни разу не дал ей возможность остаться одной. Лишь однажды он в ее присутствии позвонил из телефона-автомата своему товарищу в санаторий, а после этого привел ее в летнее кафе, заказал сливочное мороженое с сиропом и отлучился, обещав вернуться через десять минут. Анюта поняла, что за это время найти междугородный телефон она не успеет, и добросовестно расправилась с мороженым. А Эдуард Петрович вернулся не через десять минут, а через пять.
Ее внутренняя встревоженность не могла пройти мимо его внимания, но он считал это состояние вполне объяснимым и, будучи тактичным человеком, воздерживался от расспросов. А вчера вечером Седой, прогуливаясь, зашел с ней на почту в междугородный телефонный пункт. Там он заказал телефонный разговор, и они стали дожидаться вызова, болтая о всякой всячине, не обращая внимания на окружающих. Внезапно телефонистка громко крикнула в окошко: «Кто заказывал Москву, телефон не отвечает». Анюта глянула на Эдуарда Петровича и вздрогнула, увидев, как он переменился в лице. На нем медленно, как на проявляемой фотографии, проступила вся тяжесть прожитых лет, горечь утрат и обида поражений. Но длилось это буквально несколько секунд. Глубоко вздохнув, Седой встряхнулся и вновь вернулся в прежнее состояние. И тут Анюта решилась. Робким голосом она попросила разрешить ей все-таки позвонить в Москву и предупредить квартирную хозяйку. Не сказав ни слова, Седой попросил телефонистку принять другой заказ. И Анюта продиктовала номер телефона. Когда через четверть часа ее пригласили в кабину, он остался на прежнем месте у окна, равнодушно разглядывая проходящих по улице людей. Разговор она закончила быстро и, выйдя из будки, радостно доложила спутнику, что камень с души снят, хозяйке все передадут, а то ведь та могла и в милицию заявить о пропаже квартирантки. Седой выслушал ее с легкой полуулыбкой, но было видно, что он весь в своих мыслях, и Анюта понимающе замолчала.
Утром следующего дня ситуация изменилась с точностью до наоборот. Замкнутая до того девушка как будто ожила, а вот ее кавалер словно потух. С первого дня их приезда в этот город каждое утро они, захватив полотенца, отправлялись к морю, где Седой прыгал в воду с волнореза и тут же с веселым воплем вылетал назад, как пробка из шампанского. Анюта в этих его купаниях не участвовала, ограничиваясь обтиранием рук и ног морской водой. Потом они завтракали и шли в кино, на рынок или просто гуляли. В первый вечер Седой пригласил ее в ресторан. Вот так внешне весело и беззаботно началась их курортная жизнь, ощутимо изменившаяся вчера вечером. Утром Эдуард Петрович неожиданно изменил своему правилу и на море не пошел. Когда Анюта встала с постели, то нашла его сидящим во дворе на скамейке, курившим папиросу за папиросой. У Анюты даже возникла мысль о том, что у Седого кончились деньги и он переживает из-за этого. Однако, когда спустя час они пришли на рынок, она поняла, что ошиблась. Деньги у него были. Значит, причина заключалась в чем-то другом. В глубине души ей было жаль этого сильного, уверенного в себе мужчину. Но как помочь ему, она не знала, а спросить не решалась. Кроме того, сегодня она должна была выполнить указание чекистов…
Когда вечером они вышли на променад и, не торопясь, стали мерить шагами набережную, Анюта высказала озабоченность состоянием спутника. Тот попытался отшутиться, но это у него получилось неубедительно, и девушка сделала свой ход. Она вслух предположила, что, наверное, Эдуард Петрович хочет развлечься, например сходить в ресторан, но не делает этого из-за нее. Седой, действительно, и сам подумывал об этом, так что идея пришлась как нельзя кстати. При этом она, чуть-чуть изучив Эдуарда Петровича, была уверена, что он пригласит ее в самый лучший ресторан города. А именно эту задачу и поставил ей в конце вчерашнего телефонного разговора сержант Глухов: завтра вечером посетить лучший ресторан города, а если не удастся, то повторить это на следующий день.
Едва усевшись за ресторанный столик и сделав заказ, Седой, глянув на часы, неожиданно сказал ей:
— Анюта, вы меня извините, я оставлю вас на несколько минут. Отлучусь по очень важному делу, по возвращении доложу. А вы пока ознакомьтесь с интерьером, взгляните, как у них тут красиво. Не скучайте, я скоро.
Седой ушел. Анюта снова взяла в руки меню, этакий фолиант в кожаном переплете, но открывать не торопилась. Она почему-то была уверена, что Седой опять ушел на переговорный пункт. Все-таки интересно: кого он так активно разыскивает по телефону? Погруженная в свои размышления, она не заметила, как за соседний столик присел молодой мужчина. Оглядевшись, он увидел, что Анюта медлит с изучением главного ресторанного документа, и обратился к девушке с просьбой одолжить его на время ее глубокомысленных раздумий. Некоторая фривольность молодого человека покоробила Анюту, и она уже хотела поставить нахала на место, но вдруг услышала, как тот прошептал: «Здравствуйте, Анюта!» Она озадаченно взглянула на мужчину, который протянул руку за меню и добавил таким же полушепотом: «Вам привет от Луганского». Дальше она уже не раздумывала. Мужчина буквально в течение полминуты просмотрел содержание меню и с благодарностью вернул кожаный фолиант, бросив на него выразительный взгляд. И хотя девушка готовилась к чему-то подобному, после взгляда молодого незнакомца ее сердце бешено застучало, а ноги похолодели. Воровато оглянувшись, она начала листать меню и между второй и третьей страницами обнаружила клочок бумаги. Осторожно взяв послание, незаметно сунула его за пазуху. Мужчина, зафиксировав движение, удовлетворенно вздохнул, подозвал пробегающего официанта и, исполнив легкое опьянение, заказал графинчик и закусить. Официант с отработанной гримасой вежливости попросил подождать. Молодой человек немедленно изобразил на лице неудовольствие, резко встал и, пошатываясь, вышел из зала.
Провожая его взглядом, Анюта вдруг ощутила какую-то легкость в душе и во всем теле. От недавнего волнения не осталось и следа. Вот когда она осознала себя участником большого и нужного дела, поняла, что о ней помнят и заботятся. И еще почувствовала некоторую психологическую уверенность в себе. Дважды за последние несколько дней — в квартире у Седого, когда она нечаянно вскрыла шкатулку с фотографией, и сегодня, при передаче послания Климова, — она испытала настоящие нервные потрясения, которые, как сказал бы философ, «имманентно присущи этому виду деятельности человека». В первый раз она находилась в шаге от провала, но судьба благоволила ей. Сегодня ситуацию контролировали местные контрразведчики, но Анюта об этом не знала, и ее трясло всерьез. Но именно такие оперативные коллизии и укрепляют психологическую устойчивость разведчика, особенно в самом начале. Без них профессионал не вырастет. Тут главное, чтобы такой психологический стресс не оказался для него последним, если противник вдруг окажется рядом…
Седой вернулся в ресторан вскоре после ухода связника. Судя по его внешнему виду и поведению, ничего у него не изменилось, номер в Москве опять молчал. Он тяжело опустился на стул. Тут же откуда-то выскочил официант:
— Прикажете подавать?
Седой взмахом руки выразил согласие и обратился к Анюте:
— Прошу извинения у прекрасной дамы, — он встал и поцеловал ей руку. — Надеюсь, вы не успели соскучиться?
— Успела, — произнесла Анюта, улыбнувшись Седому. — Но в награду за это вы обещали мне доложиться о результатах вашего важного дела.
Эдуард Петрович как-то устало хмыкнул:
— Видите ли, дорогая моя, нет пока результатов, поэтому и докладывать не о чем. Так что я ваш должник. Как появятся, так сразу же…
Подлетевший официант поставил на стол поднос, уставленный закусками. Седой недоуменно воззрился на него.
— А где? — он выразительно щелкнул пальцами.
— Так вы же сами сказали «попозже», — озадаченно ответил официант.
— Ах, да… ну что ж, даме рюмку муската, а мне сообрази графинчик водочки, — ласково одарил он официанта своей дежурной улыбкой.
К моменту, когда с эстрады зазвучала музыка, Эдуард Петрович уже заказал второй графинчик. Избегая укоризненных взглядов девушки, он опрокидывал рюмку за рюмкой, как бы не замечая окружающую действительность. Внезапно он огляделся и, найдя глазами официанта, поманил его пальцем. О чем-то пошептавшись, Седой передал тому денежную купюру. Анюта увидела, как официант затрусил к эстраде и передал деньги пианисту. Музыканты пошушукались, затем откуда-то из-за шторы появился солист ресторанного квартета. Прозвучали первые аккорды, и глубоким голосом певец с чувством запел «Среди долины ровныя». Седой вздрогнул, руки его беспомощно опустились на стол, из-под полуприкрытых век блеснули слезы. Анюта была поражена внезапной переменой, произошедшей с ним. От прежнего бравого, знающего себе цену донжуана не осталось и следа. За столом сидел простой, истинно русский мужик, ибо только русская душа могла вот так эмоционально воспринимать глубокую печаль и тоску этой песни, пьяной слезой обливаясь над словами «…мне родину, мне милую, мне милой дайте взгляд». И опять в душе Анюты ворохнулось недоумение: неужели этот русский мужик что-то затевает против своего народа? «Подожди, — ответила она себе. — Климов сказал: надо проверить. Ну и проверим… но ведь я уже сейчас чувствую, что он не враг. Может, запутался где-то на дорогах этой большой жизни, но душа у него не вражеская. Опять же вопрос: зачем они с Ольгой делали вид, что не знают друг друга? Есть, однако, во всем этом что-то странное…»
Певец закончил. Седой сидел, обхватив голову руками. Анюта, движимая жалостью, легонько потрясла его за плечо. Мужчина поднял голову и непонимающе огляделся вокруг себя.
— Эдуард Петрович, нам пора, — она еще раз ласково потрепала его, на этот раз по щеке. Седой наморщил лоб и пришел в себя:
— Прошу прощения, мадам. Пьян, как фортепьян, — и он театрально развел руками.
Комната, которую сняли на несколько дней Седой и Анюта, как две капли воды была похожа на тысячи подобных пристроек к домам обитателей Черноморского побережья, пополнявших свои семейные бюджеты за счет курортников. Четыре побеленные стены, небольшое окошко, кровати (сколько влезет), стол и стулья. Некрашеный дощатый пол у тех, кто это мог тогда себе позволить, в других случаях — просто земляной. Умывальник и уборная во дворе, там же готовилась пища на арендованном у хозяев керогазе, там же стирали белье и сушили его на веревках.
Войдя в комнату, Седой, поддерживаемый девушкой, снял пиджак и бросил его на стул, скинул туфли и рухнул на кровать. Анюта аккуратно повесила пиджак на спинку стула и неожиданно заметила на светлой ткани большое грязное пятно. «Надо бы застирнуть», — подумала она, но клочок бумаги, спрятанный за пазуху, обжигал ее тело, и она тихо вышла во двор. Вернулась Анюта быстро, взяла пиджак и с порога еще раз посмотрела на спящего мужчину. Он лежал, уткнувшись головой в подушку, тяжело сопел, периодически всхрапывая.
А в голове Седого, взбудораженной алкоголем, сменяя друг друга, одно за другим проносились видения из его прошлой жизни. Вот он, маленький мальчик, спотыкаясь, идет по лесной поляне и несет маме веточки земляники. Большая пчела села на одну из веточек, и, глядя на нее, он замер, начиная понимать, что мир велик и, кроме человека и собак с кошками, которые устроились в его жилище, в нем обитает такое множество живых существ, тоже чем-то занятых и куда-то спешащих по своим делам. И у них тоже есть маленькие детки, которых они любят и защищают от всяких врагов…
А вот, уже будучи постарше, стоит он с отцом и матерью в церкви, слушая певчих. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», — поют певчие. Он не понимает смысла слов, ими выговариваемых, но поют они красиво. В церкви душно и жарко, ему хочется выйти, но мать бросает на него строгие взгляды, и он терпит, крестясь вместе со взрослыми: «Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…»
Большая зала. Бал с участием кадетов и учениц женской гимназии. Первые такты вальса. Вон та, с цветком в волосах… «Сударыня, позвольте? Как, уже ангажированы? Откуда взялся этот прыщавый хлыщ с набриолиненной головой? Ишь, блестит как блин масленый… варенья бы сверху на этот блин, да вилкой его… Сударыня, а краковяк? Тоже ангажированы? Миль пардон… Все, жизнь кончилась, иду в буфет, выпрошу у буфетчика коньяку, напьюсь и вызову этого прыщавого на дуэль…» Ave, Caesar, morituri te salutant! (Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть тебя приветствуют!)
Идущие на смерть… Это казаки, остатки роты пластунов и он, подпоручик, единственный из оставшихся в живых командиров. «Ну что, казачки, покажем германцу, как русские солдаты умирают?» — это его голос. Взметнулись, как один, ударили немцам во фланг, зная, что подмоги не будет, что… Успеть, упредить этого кайзеровского офицера, что целится из револьвера… Первая пуля мимо… еще шаг… Снова выстрел и еще один…
Седой рванулся всем телом и ударился головой о стену. «Где я? Белые стены… Опять лазарет? Да нет, жив и даже не ранен», — он обвел глазами комнату. Старые фотографии на стене, стол с остатками продуктов, накрытых газетой, увядшие цветы в банке с водой, свет керосиновой лампы в окне. «Боже мой, откуда все это, из какой жизни?» — он обессиленно уткнулся в подушку…
Анюта, согрев воду, вылила ее в таз, взяла кусочек мыла и осторожно намылила рукав пиджака. Склонившись над тазом, она не заметила, как тихо отворилась дверь и на пороге комнаты возникла фигура Эдуарда Петровича. Бесшумно ступая, он подошел к девушке и глухо кашлянул. Анюта вздрогнула, едва не выронив пиджак.
— Ой, как вы меня напугали, — она смущенно подняла пиджак и показала ему намыленное место. — Вот, замарались.
— Да, — хрипло протянул Седой. — Неряха я. Неряха и пьяница. Простите меня.
— Что поделаешь, бывает, — по-житейски рассудительно произнесла Анюта. — Вам бы забрать из карманов ваши бумаги, а то, я боюсь, упадут еще в тазик.
Эдуард Петрович вынул из кармана документы, ласково приобнял девушку и направился обратно в комнату. На пороге он остановился, обернулся и, послав ей воздушный поцелуй, громко прошептал:
— Жду, сгораю от нетерпения.
Но, едва захлопнулась дверь, лицо его приняло настороженное выражение. Положив стопку документов на стол, Седой начал торопливо перебирать корочки и бумажки. Закончив процесс, он облегченно вздохнул. Все документы лежали в том же порядке, в котором он их положил перед вечерним променадом. Более того, скрытая «тревожная» метка, которую он оставил в одном из документов, осталась нетронутой. Значит, к нему никто не прикасался. Опустившись на кровать, он сунул документы под подушку и через минуту уснул.
Уже на подходе к стадиону Свиридов услышал бодрые аккорды спортивного марша. «Эй, вратарь, готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот», — гремело за оградой, через которую было и видно, и слышно, какие страсти кипели там внутри. На воротах стадиона висело объявление, извещавшее о том, что сегодня, в воскресный день, на стадионе проводились соревнования по бегу среди молодых рабочих в рамках сдачи норм ГТО. А после окончания команда заводских футболистов примет участие в матче на первенство города против футбольной команды местных железнодорожников.
Свиридов приехал в этот подмосковный город два часа назад и уже успел встретиться с одним из руководителей горотдела НКВД. А на стадионе он должен был встретиться с Олегом Григорьевичем Плаховым, заводским инструктором по физкультуре и спорту. Федор Ильич скромно устроился с краю трибуны и огляделся. Ребята и девушки, сидевшие на трибуне, активно болели за тех немногих, кто еще участвовал в забегах, но состязания подходили к концу. До футбольного матча оставалось чуть больше часа, и на стадион уже подтягивались болельщики обеих команд, рассчитывая занять лучшие места. В предвкушении большого футбола стайка ребятишек гоняла мяч за трибуной. Работники стадиона освежали разметку футбольного поля, закрепляли на воротах сетки. Плахова Свиридов увидел у судейского столика, где фиксировались результаты забега на сто метров среди женщин. Он разговаривал с грудастой девушкой в белой майке и таких же спортивных трусах. Инструктор, указывая на ее результат, сетовал, что та не дотянула до норматива. На что девушка во всеуслышание предложила инструктору взять ее «на буксир». Окружающие, в том числе и зрители, до которых донесся звонкий голос девушки, разразились веселым смехом. Свиридов тоже улыбнулся и в душе позавидовал молодости парня: все-то у него в этой жизни еще впереди, в том числе и внимание вот таких фигуристых девушек. Но тут же Свиридов осек себя: «Не время сейчас до амурных мыслей, товарищ Глебов. Тьфу ты, черт! Забудь про Глебова. Он теперь товарищ Плахов!»
Свиридов догнал Михаила сразу за воротами стадиона. Поравнявшись с ним, поздоровался. Глебов, не взглянув, машинально ответил, но через мгновение, увидев капитана, резко повернул голову и остановился.
— Здравствуйте, Федор Ильич, — удивленно-радостно произнес он.
— Далеко собрался, Олег Григорьевич? — спросил Свиридов, пожимая руку парню.
— Домой. Устал я что-то от этих секунд, очков, голов. Все-таки конструкторская работа поспокойнее. Хочу сегодня отдохнуть. И в магазин по пути зайти надо, купить чего-нибудь на вечер.
— Ну, пойдем, провожу, — Свиридов дружески взял Михаила за локоть и подтолкнул вперед. — С жильем нормально устроился?
— Все в порядке. Но, я надеюсь, это временно? — он бросил настороженный взгляд на чекиста.
«Нет ничего более постоянного, чем временные трудности», — вспомнилась Свиридову народная мудрость. Но вслух он произнес:
— Конечно, временно. Сейчас надо выждать. Они должны сделать свой ход. А у тебя что, какие-то сложности?
Глебов искоса посмотрел на собеседника, выдерживая паузу, явно подбирая слова:
— Да нет. Просто там, в Москве, все было по-другому. Каждый день что-то происходило, с кем-то встречался, куда-то ходил. А здесь сижу и жду. Утром на работу, вечером с работы. В выходной не знаешь, куда деться. Ни друзей, ни подруг, такая вот скучная жизнь.
Он хотел было задать вопрос об Анюте, но Свиридов опередил его:
— Что-то непохоже. По-моему, спортивная жизнь бьет ключом. Послушай, Олег, то, что в Москве происходило, тебе действительно интересно было?
— Да, а почему вы спрашиваете?
— Почему? Если честно, хочу поглубже узнать тебя. Сдается мне, нам с тобой вместе еще работать и работать, — Свиридову была интересна реакция Глебова на его слова, но тот сначала промолчал, а потом задал свой вопрос:
— Федор Ильич, что с Анютой? Где она? — в голосе парня Свиридов почувствовал неподдельную тревогу.
Свиридов ждал этого вопроса Михаила. Он считал преждевременным раскрывать перед парнем все перипетии операции. Анюта в Москве, с ней все в порядке, но увидеться с нею нельзя. Львов оказался спекулянтом, его неожиданно арестовала милиция, а чекисты не успели этому помешать. По этой причине вся компания всполошилась и, вероятнее всего, будет проверка. Люди серьезные, шутить не будут, поэтому надо быть начеку. Такую вот историю вкратце изложил он Глебову-Плахову. Пока Близнец, как они именовали его в своих секретных документах, не прошел достаточную психологическую и оперативную обкатку, он должен знать минимум положенного — для его и общей пользы.
В разговоре возникла пауза. Глебов сосредоточенно что-то обдумывал, потом спросил:
— Федор Ильич, вы говорите «эти люди»? А что, там еще кто-то объявился?
— Я тебе все обязательно расскажу. Но позже. Сегодня скажу одно: вы с Анютой очень здорово нам помогли. Но операция продолжается. Так что работаем дальше.
— А с родителями повидаться можно? Ну хоть позвонить? — вот к этому вопросу Свиридов не был готов.
— Я думаю, можно будет, только не сейчас и с моего разрешения. Вот письмо можешь передать. Эх, леший, как-то я не сообразил предупредить тебя, — Свиридов мысленно матюгнул себя за «позднее зажигание». — Ладно, напиши и позвони по тому телефону, который я тебе дал. Не забыл?
Они еще поговорили немного, и Свиридов стал прощаться с Михаилом:
— Значит, напоминаю: если что — немедленно дай знать. Не волнуйся и помни: мы рядом. Что Кутузов после Бородино говорил?
Михаил пожал плечами.
— Терпение и время. Вот и я за ним повторю: терпение и время.
Предупреждение Федора Ильича о возможной проверке Глебова со стороны противника не было дежурной фразой. Результаты изучения архивных данных НКВД СССР подтвердили предположение Свиридова, что его подразделение вступило в игру с хорошо законспирированным резидентом немецкой разведки. Естественно предположить, что немцы уже проинформированы о потере двух агентов и сейчас принимают все меры к выявлению причин случившегося. Конечно, со стороны то, что произошло с агентами, можно было квалифицировать как случайность. Но Свиридов был убежден, что руководство германской резидентуры абвера в Москве задвинет эту версию в самый конец перечня возможных причин провала.
Капитан был абсолютно прав в своих предположениях. Уже несколько дней подчиненные генерала Кламрота работали в авральном режиме. И не потому, что генерал устраивал разносы и топал ногами. Нет, внешне он выглядел совершенно спокойным, но так затейливо выстраивал с сотрудниками воспитательные беседы, что у тех не оставалось иллюзий на предмет их дальнейшего подъема по служебной лестнице в случае невыполнения указаний начальника. Тем более в условиях сложившейся чрезвычайной ситуации. Сегодня генерал принимал для доклада майора Ганса Хайнцтрудера, работавшего в посольстве под «крышей» вице-консула. Именно он был куратором нелегальной разведгруппы абвера в Москве, возглавляемой резидентом, проходящим в абвере под псевдонимом Пильгер. И именно ему Кламрот поручил провести первоначальную проверку потери агентов.
Хайнцтрудер доложил, что, согласно полученной информации, при посещении Ольгой квартиры Львова, проходившего в абвере под псевдонимом Кавалер, возникла перестрелка, в ходе которой погибли три человека: сам Кавалер, Ольга и сотрудник милиции. На этом основании майор предположил, что на Кавалера каким-то образом вышла милиция и устроила на квартире засаду, в которую и попала Ольга.
— Русские могли завербовать Кавалера? — после некоторого раздумья задал вопрос генерал. Версия причастности к провалу чекистов стояла у него на первом месте, и под этим углом зрения он оценивал сейчас каждого члена группы Пильгера.
— Исключать нельзя, но он, кроме Ольги и Литовца, никого не знал.
Под псевдонимом Литовец у абверовцев значился Лещинский-Глебов. Внятно хмыкнув, Кламрот испытующе поглядел на майора. В свое время он высказывал недовольство тем, что, привлекая к сотрудничеству спекулянта Львова, они подвергают опасности всю группу, но Хайнцтрудер убедил его, что после проверки Литовца Львову запретят заниматься спекуляцией. Не успели запретить… Ну что ж, в случае чего генерал знал, кто из его аппарата понесет основную ответственность за гибель агентов. По большому счету, Кламрот должен был сам отклонить кандидатуру спекулянта, но агентуры катастрофически не хватало, и он согласился при условии использования Кавалера «втемную».
— Ольга? — отрывисто бросил генерал после паузы.
— Господин генерал, Ольга покончила с собой. У нас абсолютно точная информация.
— Да… — иронично усмехнулся резидент. — Извините за цинизм, но вам крупно повезло, майор. Надеюсь, вы меня поняли. Теперь Пильгер. Впрочем, вряд ли. Отправить дочь навстречу смерти… да… Остается Литовец?
— Он в точности выполнил инструкцию Пильгера, исчез в тот же день. После того как Литовец сообщил новый адрес, мы провели проверку, но ничего подозрительного не установили.
— Да? И тем не менее, майор, срочно запросите Берлин прислать сотрудника «Абверштелле Кенигсберг», знающего Литовца. И подготовьте план проверки.
Генерал нажал кнопку звонка.
— Марта, сделайте нам кофе. И рюмку бальзама для меня, — сказал он вошедшей секретарше. — Вас, Ганс, бальзамом угощу в следующий раз, когда принесете хорошие новости. Ну а что сообщает Пильгер?
Вице-консул работал с генералом не первый год и спокойно воспринял его язвительный выпад, но осадок на душе остался. Однако провал случился с агентурой, которую курировал он. И Хайнцтрудер понимал, что это лишь легкий укол, пинки он получит позже. Пока шеф наслаждался кофе с рижским бальзамом, майор доложил ему об увлечении резидента совсем юной русской девушкой, с которой тот проводил время на юге. Кламрот, отставив чашку, весело хохотнул:
— Браво, Пильгер! Вот это настоящий мужчина, в его возрасте охмурить девчонку… это, Ганс, я бы сказал подвиг, — генерал одобрительно покачал головой. — Ну и в чем проблема? Как в России говорят, «поматросит и бросит»?
— Интересное выражение, господин генерал, — машинально произнес Хайнцтрудер, не ожидавший такой реакции начальника. — Однако эта девчонка москвичка, и он просит провести по ней проверочные мероприятия.
— Вот, — генерал многозначительно поднял палец. — Разведчик остается разведчиком. А вы не допускаете, что он хочет привлечь ее к своей работе?
«Что-то я перестал понимать эту старую лису… К чему бы это?» — подумал майор.
— Извините, господин генерал, я считаю это серьезным риском для опытного нелегала.
Генерал поднялся, прошелся по кабинету, затем остановился перед вскочившим Хайнцтрудером:
— Послушайте, Ганс, если я не ошибаюсь, вам тридцать три года. У вас впереди вся жизнь. Кстати, наш великий предок канцлер Бисмарк в этом возрасте пил, дрался на дуэли и ни черта не смыслил в государственных делах. Вы верите в гений нашего фюрера, здоровы и удачливы. Между прочим, до меня дошли слухи, что ваша жена обоснованно беспокоится из-за повышенного интереса к вам наших скучающих посольских дам, — генерал сделал успокаивающий жест, заметив, что майор силится возразить. — Я воспринимаю это с пониманием. Вы в вашем возрасте — идеал немецкого офицера, рейх должен гордиться вами, — Кламрот снова прошелся по кабинету. — И я хочу, чтобы именно вы попытались понять этого русского. Страна, в которой он родился, его отвергла, да так, что он был вынужден сражаться против своих единокровных собратьев… и проиграл при этом. Да, у него тоже есть свой план переустройства России, но его, к сожалению, не разделяет основная часть населения этой страны, и он вынужден идти к чужестранцам, которые готовы его использовать. Но что потом? В его возрасте на повышенное внимание дамского общества рассчитывать сложно. У него, возможно, имеются проблемы со здоровьем, которые тщательно скрывает. Согласитесь: он фактически ваша полная противоположность. Многие в таком положении опускают руки, плывут по течению или спиваются. А он — боец. Очевидно, это тот случай, когда фортуна сделала нашему герою подарок в виде этой русской девчонки. А что до риска, так у него вся жизнь — сплошной риск. И как выйти из положения, он знает лучше вас, будьте уверены. Просит проверить девчонку? Проверьте, и как следует. Не мешайте ему… пока. Там посмотрим. Еще вопросы есть?
— Прошу прощения, господин генерал, — майор чувствовал себя как школьник, которого ласково пожурила учительница, дав понять, что он полный дурак. — Как вы считаете, стоит ли ему сообщить о смерти дочери?
— А вы как считаете? — вопросом на вопрос ответил Кламрот, с искренним любопытством глядя на Хайнцтрудера.
— Я думаю, пусть он остается пока в неведении. Сообщим, что «легла на дно» до поры до времени, — нерешительно предложил тот.
— Кажется, я вас в чем-то убедил, Ганс, — генерал похлопал майора по плечу. — Действуйте.
— …Таким образом, благодаря самоотверженным действиям агента Умная нам удалось выявить и установить Муромцева Алексея Перфильевича, матерого врага советской власти. Он из дворян, в гражданскую служил при штабе Деникина в звании штабс-капитана. Был послан с особым поручением в Сибирь к Колчаку, там и остался. После разгрома Колчака ушел в Маньчжурию с атаманом Семеновым. Вступил в контакт с японской разведкой, активно участвовал в провокациях на Китайско-Восточной железной дороге. Есть некоторые данные, что он забрасывался на нашу территорию, — Свиридов перелистнул очередную страницу справки. — Лично знаком с генералами Дитерихсом и Хорватом. Член русской фашистской партии, созданной в Харбине в 1931 году. По информации разведки, там же, в Харбине, некоторое время работал у Родзаевского в секретной школе по обучению шпионажу и диверсиям, затем исчез. Мы сейчас пытаемся выяснить, чем он занимался на территории СССР, как попал в Москву и на кого работал. Есть данные, что японцы передали Берлину его и еще ряд агентов из числа русских эмигрантов.
Федор Ильич перевернул последнюю страницу. Встал со стула, положил справку на стол нового начальника отдела, старшего майора государственной безопасности Селиванова, назначенного вместо арестованного Николаева. Еще недавно тот возглавлял одно из областных управлений НКВД, а до этого длительное время на разных должностях работал на секретно-политическом направлении, занимаясь то антисоветскими политпартиями, то борьбой с церковно-сектантской контрреволюцией. Одно время он даже был избран секретарем парткома областного управления. И уже в качестве начальника управления он неплохо зарекомендовал себя как в деле вычищения области от подрывных элементов, так и своих, чекистских, рядов от разного рода двурушников. Главное же заключалось в том, что у него не было связей в центральном аппарате, что стало главным критерием его утверждения на этот пост руководством наркомата.
Селиванов спрятал листы в папку и поднялся во весь свой немалый рост:
— Ну что, Федор Ильич, должен признать, не зря вас так ценит руководство, отличная работа. Как говорится, ложка как раз к обеду. Разрешите вас поздравить с присвоением звания майора госбезопасности. Еще раз повторюсь, что операция, которую вы провели, как нельзя лучше демонстрирует ваши профессиональные качества.
— Благодарю, товарищ старший майор, — новость оказалась для Свиридова сюрпризом, и он даже несколько растерялся. — Служу трудовому народу!
— Хорошо служите, — в голосе новоиспеченного начальника отдела послышались покровительственные нотки. — Теперь вот что. Я считаю, этого маньчжурского путешественника надо арестовать. И чем быстрее, тем лучше.
«Не из тучи гром, — промелькнуло в голове Свиридова. — Сначала в лоб, а теперь по лбу. Этак можно и заикой сделать».
— Товарищ старший майор, разрешите возразить. Я уверен, что хозяева Муромцева думают, как его использовать дальше. У него наверняка имеются не выявленные нами каналы связи, есть сообщники, которые и без него будут продолжать заниматься шпионской деятельностью, — слегка подсевший голос капитана медленно набирал уверенность. — Взять-то его можно, но… он враг идейный, вряд ли выдаст сообщников. И дочь он так же воспитал.
На лице Селиванова появилась легкая гримаса неудовольствия.
— Ваши возражения мне отчасти понятны, однако согласиться с вами я не могу. Мы не можем допустить, чтобы по нашей земле разгуливал бандит и убийца.
— И еще один момент, — Свиридов продолжал упрямо гнуть свое. — Для того чтобы разоблачить этого шпиона, нам удалось внедрить в его окружение своих людей. Это сугубо гражданские лица, они рисковали и рискуют жизнью, а один наш сотрудник погиб. Как после всего этого прервать операцию?
Селиванов в упор посмотрел на Федора Ильича. «Нет, шалишь. Сейчас с тобой согласиться — авторитет потерять. Пока начальник здесь я…»
— У нас уже есть три трупа, — холодно произнес он. — Хотите еще получить? Так вы их получите. Я уверен, что эта девчонка нужна ему для прикрытия и… постели. Как только он получит новое задание, он ее уберет. И пока мы опять будем его разыскивать, он оставит еще кучу трупов. Извините, но я не могу взять на себя такую ответственность.
— Разрешите обратиться с рапортом к заместителю наркома? — Свиридов решил упираться, помня свое обещание погибшему другу.
«Что ж ты прилип как банный лист к… Есть из-за чего упираться? Тебе же лучше будет, дурилка. Ладно, не таких ломали. У меня же на руках все козыри», — усмехнулся про себя начальник отдела.
— Ну что ж, тогда сделаем так. Возвратится замнаркома из командировки, я ему доложу вашу точку зрения. Если больше вопросов нет, вы свободны.
Свиридов шел к своему кабинету, и в душе его нарастало беспокойство. Причем беспокойство это не могла вытеснить радость присвоения нового звания. Он понимал психологическое состояние нового руководителя отдела, что тому хочется самоутвердиться, и осознавал, что противостоять этому самоутверждению он не сможет. Верхнее начальство тоже не захочет рисковать. Поиграли, и хватит, скажут ему. А что он скажет Николаю, когда они встретятся там, наверху?
Федор Ильич уселся за стол и попытался сосредоточиться, но ничего не получалось. Уйти, что ли? Сказаться больным и уйти? В дверь постучали, и на пороге появился Климов:
— Разрешите, товарищ капитан.
— Майор.
— Извините, не понял, — Никита Кузьмич наморщил лоб.
— Товарищ майор, — с невеселой улыбкой произнес Свиридов. На счет «три» до лейтенанта дошло.
— Да ну? Во как, — посыпал он междометиями, добираясь до нормальной лексики. — Поздравляю, Федор Ильич, здорово, поздравляю.
Забыв о субординации, он подошел к начальнику и стал трясти его руку. Свиридова тронула искренность Никиты.
— Ну, ладно, оторвешь руку-то, — нарочито строгим тоном сказал он, пытаясь скрыть нахлынувшие чувства. Но Никита, прохиндей, расслышал в голосе другие нотки.
— Федор Ильич, что-то случилось? Неприятности какие-то?
— Есть такое дело. Садись. В общем, новый наш начальник считает, что операцию надо заканчивать и брать Седого.
— Вот те раз! — весь букет эмоций отразился на лице Климова. — А наши планы? Значит, вся работа насмарку. Федор Ильич, а вы…
— А что я? Пытался возражать, но он обещал доложить на днях замнаркома, и я не уверен, что тот нас поддержит, — Свиридов развел руками. — Понимаешь, Никита Кузьмич, у Селиванова тоже резоны серьезные. А вдруг что-нибудь с Анютой случится? Этот Муромцев еще тот волк, почуяв опасность, запросто может ее убрать. А если будет еще один труп, нам с тобой головы не сносить. Да ты не расстраивайся! Такое дело сделали, такого матерого зверя нейтрализовали, столько информации получили. А каких ребят в деле проверили. Ты знаешь, я этого Глебова серьезно намерен взять к нам…
Свиридов осекся: «Стоп. Это же я не Никиту, это я себя уговариваю… Но ведь это все правда, и Николай бы меня понял».
— Парень стоящий, — согласился лейтенант. — А девчонка, по-моему, вообще прирожденная разведчица, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Так что, Федор Ильич, возьмем этого Муромцева, авось поколется.
«Однако разболтался ты, капитан, как старый Мазай, а надо и о деле потолковать», — упрекнул себя Свиридов.
— Как он там, на юге, себя ведет?
— Федор Ильич, тамошние мужики говорят, нервничает он. Несколько раз пытался звонить сюда, на Ольгину квартиру, — Климов недоуменно покрутил головой.
— Сильный мужик, однако, — в голосе Свиридова Никита Кузьмич явственно различил оттенок уважения. — Я бы, наверное… не дай бог!
— Но звонить ей сюда… непохоже на такого профессионала.
Климов был чересчур категоричен в оценке Муромцева. Через много лет после войны он узнает, что в США у арестованного советского резидента найдут микропленку с письмом от родных на русском языке, которую ас разведки хранил в нарушение всех и всяческих инструкций. И было ему прекрасно известно, что инструкции «пишутся кровью» и для «красных», и для «белых», а вот поди ж, совладай с собой, живя столько лет в одиночестве, под чужим именем, с чужой биографией, если эти микроскопические строчки писем становятся для тебя символом всего того, ради чего ты рискуешь жизнью…
— У тебя дочь есть? — печально выдохнул Свиридов.
— Ну, вы же знаете, у меня пацаны, — горделиво ответил тот.
— Какая разница… представь себя на его месте.
— А нечего против своих идти, — взвился Климов. — Вот Бог-то и наказал.
— Нас всех Бог наказал, когда… — Свиридов не стал уточнять когда. — Ладно, отставить. Местные его там плотно контролируют?
— Нет. Как вы инструктировали, выставили посты в местах посещения и по месту жительства. Извините, Федор Ильич, если начальство прикажет арестовать Седого, может, мне лично выехать?
— Не знаю, посмотрим. Как начальство решит.
В надвигающихся сумерках к линии горизонта спешил белый пароход, очевидно пытаясь до темноты проскочить за эту линию — на светлую половину Понта Эвксинского. Так назвал вчера в разговоре с ней Черное море Эдуард Петрович. Оказывается, так его величали древние греки, и по-русски это означает «гостеприимное море». «Что ж, — подумалось Анюте, — море действительно гостеприимное, как и город с его обитателями». А через пару месяцев, когда потеплеет и появятся фрукты, он станет еще гостеприимнее для тысяч отдыхающих, которые заполнят все вокруг. Вот только для нее это гостеприимство должно не сегодня завтра закончиться. Те десять дней отдыха у моря, про которые она говорила Седому в Москве, закончились, а она продолжала наслаждаться курортной жизнью и не торопила события. Но сегодня приспел момент решающего разговора. Именно такую подсказку получила она из Москвы позавчера, когда ее спутник вновь отлучился на встречу с товарищем из санатория. Анюта, как и прошлый раз, сидела наедине с мороженым, когда тот же парень-связной из ресторана передал ей очередное послание от Луганского. И из послания этого она поняла, что сегодня жизнь ее должна в очередной раз сделать резкий поворот — только вот в какую сторону? Меньше всего Анюта думала об опасности, она ее просто не чувствовала. Москва не проинформировала девушку о полученных данных на Седого-Муромцева, и ее отношение к нему продолжало оставаться прежним. Да и сам Эдуард Петрович, снова как бы вернувшийся к жизни после встречи с товарищем, не давал повода для каких-либо опасений. Так или иначе, но сегодня, гуляя по берегу и наблюдая за растворяющимся в сумерках пароходом, она прикидывала, как удачнее начать этот непростой разговор. Однако опытный психолог Седой, почувствовав ее настроение и истолковав его по-своему, решил перехватить инициативу.
— Интересно, куда держит путь этот красавец? — Седой показал на удаляющееся судно. — Вы бы не хотели на таком уплыть?
— Куда? — спросила Анюта голосом, лишенным эмоций.
— Ну, куда-нибудь подальше. Знаете, есть такие места на земле, там всегда тепло, там люди живут в свое удовольствие.
— Это где же такие места? — произнесла девушка с едва заметной иронией. — Что-то не слыхала. А вот поговорку «хорошо там, где нас нет» знаю.
— Значит, не верите? — мужчина уловил иронию в ее голосе. — Ну а если пофантазировать?
Анюта махнула рукой:
— Это все, как говорится, не к нам сказано.
— Экая вы упрямая, — Седой начал заводиться. — Тогда ответьте мне: о чем вы подумали, когда на пароход смотрели? Только честно.
«Ну вот, он сам и вывел меня на разговор».
— О том, что надо в Москву возвращаться. Если честно, то отдыхать здесь с вами здорово, но пора и честь знать, — она вздохнула и посмотрела ему в глаза. — А вам спасибо. Хороший вы человек, только несчастный, что ли. Что-то на душе у вас лежит камнем, груз какой-то.
— Камень, говоришь? — хмыкнул Эдуард Петрович. — Ишь ты, глазастая. Давай-ка присядем, — он показал рукой на пустую деревянную скамейку.
Анюта, подобрав платье, уселась, а вот Седой остался стоять, нервно сцепив пальцы рук.
— Может, и не надо мне заводить этот разговор, а только не могу я больше держать на душе этот камень, который ты разглядела. Не знаю, на радость или на беду свою встретил тебя, только чувствую — это судьба. Она надо мной вдоволь потешилась и теперь в очередной раз испытание посылает…
По каким-то мало понятным Анюте причинам она вновь ощутила в душе сочувствие к этому человеку. Может быть, потому, что он вдруг, очевидно волнуясь, перешел с ней на «ты».
— Анюта, выслушайте меня, только не перебивайте. Я ведь дворянин, бывший офицер. И видно, так уж было судьбой назначено в лихую годину сражаться мне с теми, кто к власти в России пришел. Не понял я совдеповцев и после войны махнул куда подальше. Думал, осяду, заживу спокойно. Ан нет, не получилось. И небо не то, и песни другие, и женщины… все не то. А когда вдруг предложили вернуться, я согласился, поскольку выяснилось, что у советской власти ко мне претензий нет. И специалист я неплохой, отмечали меня постоянно. Но в последнее время все смешалось. Подобных мне стали арестовывать одного за другим. Видимо, чем-то опасны показались мы нынешним правителям, хотя чем — ума не приложу. Со дня на день должны были забрать и меня, но я решил не дожидаться преждевременного конца, тем более что влюбился в вас душой и телом. Я говорю это искренне, и мне бы хотелось услышать такой же искренний ответ и от вас. — Седой перевел дыхание и замолчал, ожидая ответа.
«Теперь понятно, почему он скрывал родство с Ольгой… — подумала она, — не хотел, чтобы она из-за него пострадала. Может, зря я тогда про Ольгу-то сообщила? Нет, надо быть честной до конца. Видимо, чекисты уже что-то учуяли про отношения Седого и Ольги. Получается, Климов был прав насчет Миши. Мало этих разговоров с комбригом, так еще и знакомство с Ольгой, оказавшейся под подозрением органов, — вихрем пронеслось в голове Анюты, не знавшей истинного положения вещей. — И все-таки, слава богу, он просто бывший белый офицер, а не немецкий шпион. Так и передам Климову».
Она действительно почувствовала облегчение от этой мысли. Анюта слышала, что многие из бывших раскаялись в своих заблуждениях и добросовестно служат советской власти. Когда в НКВД узнают, кто такой Эдуард Петрович, они по-другому будут смотреть на это дело, а уж она свое слово замолвит. Странно, но Анюта, у которой родители погибли в Гражданскую войну от рук белых, не ощущала ненависти к этому мужчине. Она пробовала и не могла себе представить его в роли палача, все ее естество противилось от одной мысли об этом…
— Вы не ответили на мой вопрос, — до ее сознания донесся голос Седого.
«Опять на «вы»… видно, здорово его разбирает. О чем он меня спрашивал?»
— А что я должна ответить? — вывернулась она, ответив вопросом на вопрос.
— Вы никому ничего не должны, — нетерпеливо произнес Седой. — Мне просто хотелось бы знать: вы мне верите?
«Вот те раз. Что же ответить?»
— Очень хотелось бы верить, — не сразу нашлась она.
— Хм-м, дипломатичный ответ. Тогда спрошу по-другому: я вам хоть немного не безразличен? — осторожно спросил он.
«Он еще спрашивает…»
— Да, — робко ответила Анюта.
Седой сделал шаг к девушке и порывисто взял ее руки в свои:
— Тогда слушайте. Я предлагаю вам уехать со мной. Далеко. В другую страну, — он увидел расширившиеся от удивления глаза девушки. — Не пугайтесь, выслушайте. Вы спросите, кто нас там ждет, кому мы нужны? С деньгами, с большими деньгами, мы с вами везде будем нужны. Я буду заботиться о вас так, как сорок тысяч братьев не смогут позаботиться.
«Вот это номер! Это куда он меня налаживает?»
— У меня нет братьев. И сестер тоже. А кто же нас туда пустит? Туда, где тепло, где вы собираетесь обо мне заботиться? — любопытство девушки было искренним. Но Седой усмотрел в ее тоне насмешку.
— Иронизировать изволите? Хотя, если разобраться, вы правы, это действительно непросто. Но это уже моя забота.
— А откуда мы возьмем большие деньги? — Анюта с интересом глянула на собеседника.
«Резонный вопрос. Какая она все-таки непосредственная… хотя местами бывает колючей. Ну, отвечай, откуда возьмем деньги…»
— У меня есть кое-какие сбережения… и еще имеется одна идея, которую я хотел бы с вами обсудить, — многозначительно произнес Эдуард Петрович.
Анюта неожиданно встала со скамейки. Казалось, она приняла какое-то важное решение.
— Эдуард Петрович, откровенно говоря, мне это все не очень понятно. Я… я попросту боюсь. Вы знаете, я уж лучше к себе на работу ворочусь. Только бы меня не прогнали за прогулы.
Она смешалась, увидев, с какой иронией пристально посмотрел на нее Седой.
— Что вы так на меня смотрите? — запинаясь, спросила она. «Сейчас что-то произойдет, он уже на взводе…»
— Зачем вы лукавите, Анюта? — медленно произнес Седой. — Да, да, лукавите, — продолжил он, как бы отвечая на удивленный взгляд девушки. — Ни на какую работу вам не надо, а хозяйке вашей, в сущности, наплевать на вас. И не делайте обиженное лицо, я все знаю, — последние слова прозвучали необычно резко, но Седой намеренно не сглаживал тональность.
— Но… как? Как вы узнали про меня? — пробормотала девушка.
— Это проще, чем вы думаете, — продолжал наседать отставной офицер. — Я попросил товарища навестить вашу хозяйку и еще раз попросить, чтобы она не волновалась. Тут-то все и выяснилось. Так зачем вы меня обманывали?
«Не слишком ли я строг? Как бы истерикой не закончилось…» — подумал он, увидев повлажневшие глаза Анюты.
— А вы… вы не понимаете? Серьезному, представительному мужчине понравилась молодая девчонка… симпатичному, умному, при хорошей должности. А у ней за душой что? — произошло то, чего боялся Седой: глаза девушки были полны слез, она была на грани истерики.
— Одно платье на будни и праздники? Угол у дальней родственницы, а в кармане вошь на аркане, — всхлипнув, почти выкрикнула она. Седой крепко обнял Анюту.
— Зато у нее душа есть, — он провел рукой по ее волосам. — Я все прекрасно понимаю и ни в чем вас не осуждаю, — рука мягко легла на глаза и вытерла слезы. — Ну так как, махнем на пароходе в дальние страны, где живут обезьяны?
Громко всхлипнув, Анюта согласно кивнула.
За окном пригородного поезда вдали возник легкий самолет. Он то летел параллельно поезду, то на какие-то секунды пропадал, и складывалось ощущение, что он играл с поездом в догонялки. Глебов, за несколько минут до появления самолета невидяще смотревший в рамку окна и думая о своем житье-бытье, теперь с интересом наблюдал за этим состязанием. Несколько лет назад, закончив школу, он, как и тысячи ему подобных молодых ребят и девушек, охваченных летной эйфорией, вздрагивал при первых тактах марша, начинавшегося с крылатых слов «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…». Вместе с Серегой Рублевым решили они двинуть в летчики. Но на пути Глебова оказался старый доктор-ушник, определивший у Михаила какие-то расстройства вестибулярного аппарата. Так что путь в авиацию, а заодно и в морфлот ему прикрыли, ну и Серега за компанию отказался от этой затеи. Правда, недавно опять предлагал записаться в аэроклуб «Метростроя», где у него был знакомый инструктор, но Михаил, загруженный поручениями парткома, отказался.
Самолет пропал так же внезапно, как и возник. Глебов пошарил взглядом по небу и, не найдя его, вздохнул: «Каждому свое… Не дано мне ни летать, ни плавать. Значит, надо тверже по земле ступать. Между прочим, в прямом смысле — поезд вон уже в Москву прибыл».
Пройдя от вокзала на тихую улочку, он огляделся и посмотрел на часы. Все идет по графику. Нет, по графику это на заводе, а у чекистов как? Наверное, по плану. Около него остановилась черная легковушка, кто-то изнутри открыл заднюю дверь, и мужской голос пригласил товарища Плахова сесть в машину.
Глебов ехал повидаться с родителями. Сегодня утром он позвонил по телефону и кто-то на том конце провода предложил ему сесть на пригородный поезд, доехать до Москвы и выйти в условленное место. Что он и сделал. Правда, до самой посадки в машину его наблюдали чекисты. Естественно, без его ведома. Надо было убедиться, что его не контролирует кто-нибудь по заказу немцев. Слава богу, чужого «хвоста» не было, и вот теперь он снова, как тогда в самом начале операции, ехал по Москве в машине с зашторенными окнами. Михаил прикрыл глаза, и сразу вспомнилось: «Вы учились в Кенигсбергском университете… Кто такой Львов вы не знаете… Вам следует выйти на связь и ждать… ждать…» Машина остановилась. Сопровождающий чекист тронул его за руку:
— Приехали, Олег Григорьевич. Значит, еще раз повторяю: ровно в пять машина будет вас ждать на этом самом месте. Прошу не опаздывать. Из квартиры никуда не выходить и никому не звонить. Товарищ Свиридов просил передать, что он очень на вас надеется.
— Я все понял, — кивнул головой Михаил.
— Тогда до встречи.
В прихожей мать сразу уткнулась ему в плечо и заплакала. Отец, как и подобает главе семейства, выждал паузу, потом легонько тронул ее за плечо:
— Ладно, мать, хватит сырость разводить. Видишь же, жив-здоров, держится молодцом.
Мария Власовна, всхлипнув последний раз, оторвалась от сына. Отец шагнул к Михаилу, крепко взял его руку в свою, и они обнялись… но только на несколько секунд, как и положено настоящим мужчинам. Оторвавшись от сына и еще раз восхищенно глянув на него, Николай Филимонович неожиданно засуетился, приглашая всех за стол и наливая рюмки.
После третьей родители подступили с расспросами.
— Слушай, Миша, а кто это звонил, предупреждал нас о твоем приезде? — вопросы матери часто ставили его в тупик. Чекисты просто предупредили, что проинформируют родителей о приезде, и все.
— А он что, не представился… ну, тот, кто звонил?
— Сказал, с работы твоей беспокоят.
— Не знаю, кто-то из отдела кадров, наверное, — на ходу придумал Михаил. Он уже начал сживаться с правилами игры, в которой участвовал, а в некоторых безобидных ситуациях необходимость импровизировать даже развлекала его.
— Миша, а чего Анюта к нам не заходит? — спросила мать. Он ожидал этого вопроса.
— Ее тоже в длительную командировку отправили, — ответил он абсолютно искренне.
— Вы, случаем, не вместе в этой командировке? — лукаво подмигнул отец.
— Нет, она в другое место выехала.
Мария Власовна всплеснула руками:
— Ой, сижу тут с вами, лясы точу, а про пирог-то и забыла, — она проворно выбежала из комнаты. Отец тоже встал, подошел к окну, глянул на улицу.
— Мишок, подойди-ка сюда, — поманил он сына. Тот шагнул к окну, но отец сделал останавливающий жест рукой и большим пальцем показал себе за спину. Михаил, состроив недоуменную гримасу, встал за спину Николая Филимоновича.
— Вон там, видишь, мужик стоит? — отец кивнул за окошко.
— Ну, вижу, — пробормотал окончательно сбитый с толку сын.
— Не тебя ждет?
«А ведь вполне может быть…»
— Так, мало ли мужиков на улице, я-то тут при чем? — Михаилу уже самому стало интересно.
— Не скажи… у меня на них с девятьсот пятого глаз наметанный. Как ты пожаловал, так он аккурат и объявился, — убежденно заявил Глебов-старший.
— Да ерунда все это, батя. Давай лучше еще по маленькой.
— Ну, по маленькой так по маленькой. Я только на минутку в одно место выскочу.
Отец ушел, а Михаил прошелся по комнате. Последний раз он был дома вечером того дня, когда Ольга передала ему документы и инструкции. После обеда к нему буквально ворвался встревоженный Климов и сказал немедленно спускаться в машину. По дороге завез его домой. Пока чекист ждал в машине, Михаил быстро собрал вещи, попрощался с родителями и отбыл в «длительную командировку». Следующие два дня он пробыл на какой-то незнакомой квартире, а на третий день он стал «товарищем Плаховым» и его привезли в тот самый городок, где он продолжил выполнять задание контрразведчиков.
Глебов вернулся на свое место, осмотрелся. «Странно, — сказал он сам себе. — Вроде все то же самое, но что-то неуловимо изменилось. Да нет, — возразил он себе, — в доме твоего детства и юности ничего не изменилось. Просто изменился ты, и смотришь на привычные тебе вещи другими, повзрослевшими глазами. Интересно, повзрослел, значит? — продолжил он полемику со своим alter ego, т. е. «другим я». — Значит, до двадцати пяти лет был ты, Михаил Николаевич, недорослем? Вот и Анюта тебя держала за…»
Вошедший отец помешал ему дать определение себе. Потирая руки, он разлил водочку, а тут и мать с пирогом подошла. Под пирог выпили за удачное завершение командировки Глебова-младшего.
— Миша, деньги-то хоть тебе хорошие платят? — для матери вопрос был не праздный. Завтра на коммунальной кухне ее обязательно спросят, и что Михаил сейчас делает, и сколько получает. А не спросят, так она сама заведет разговор на эту тему.
— Да те же самые, только еще командировочные, — Михаил опять сказал чистую правду. На заводе он числился в командировке в составе группы специалистов из профильного наркомата.
Когда мать пошла ставить чай, мужчины уже расставили шахматы.
— Слушай, Мишок, — заговорщицки прошептал отец, взявшись за коня. — А ты, случаем, не в Испанию собираешься?
Михаил даже охнул от такой пронырливости отца:
— Ну ты даешь! Еще раз объясняю: на секретном заводе монтируем линию, сроки очень жесткие, сам понимаешь. Вот и сидим безвылазно. Как закончим, так и вернусь.
— А я думал, в Испанию налаживаешься и с тобой подготовку проводят по военной части, да и язык ихний опять же, — в голосе Глебова-старшего младшему послышалось некоторое разочарование. «Ничего, батя, подожди, дай срок, узнаешь, в каких секретных делах сын отличится. Но пока рано, да и нельзя об этом говорить».
— Не выдумывай, батя.
— Да я так… опять же тревожно, чую я, нездорово у республиканцев дело идет, — печально заключил Николай Филимонович.
— С чего ты взял?
— Ну так я же газеты внимательно читаю…
«А вот это не надо… не хватало еще, чтобы он кому-нибудь об этом…»
— Ты вот что… ты про эти свои соображения не говори никому.
— Так я же только тебе, — жестом успокоил Михаила отец.
Игра у Михаила не заладилась. На вопрос вернувшейся с чайником матери, чья берет, сын обреченно махнул рукой:
— Совсем что-то я разучился играть, разделал меня папа, как бог черепаху. Все, сдаюсь, — он посмотрел на часы. — Да и пора мне.
— Что ж так быстро-то? — голос матери снова дрогнул.
— Вот управимся с делами, вернусь насовсем. А пока назад ехать надо, сейчас машина придет, — про машину он к месту вспомнил, у матери даже лицо просветлело.
— А ты что, начальник у них, что за тобой машина приходит? — немедленно уточнила Мария Власовна.
— Да какой я начальник. Просто я не один, нас целая группа, вот и собирают по всей Москве.
Стоя на пороге с сумкой, набитой домашней стряпней, Михаил поцеловал мать. Она перекрестила его, стараясь скрыть слезы. Еще раз поцеловав ее, он повернулся к отцу. Тот обнял сына и прошептал на ухо:
— Этот мужик-то все еще там…
Уже в машине Михаила внезапно охватило щемящее чувство жалости к родителям. И времени-то всего ничего прошло, а вот надо же… Выпорхнув волею судьбы из-под их крыла, он как-то сразу возмужал в собственных глазах. Они же ему показались милыми стариками… он впервые назвал их так про себя. Интересно, заметили ли они, как он переменился?
А мать с отцом тем временем стояли у окна. Отец проводил глазами того самого мужчину, на которого он показывал Михаилу, — тот срочно куда-то заторопился, едва сын вышел из дому.
— Вот и повзрослел наш мальчик, — сказал Николай Филимонович притихшей жене. — Видать, время пришло. Ну что ж, в добрый час…
— Дай бог, чтобы все обошлось, — прошептала Мария Власовна.
Кто-то осторожно потрепал ее по плечу. Пытаясь вырваться из цепких объятий сна, Анюта не сразу открыла глаза, и тому, кто ее будил, пришлось еще раз прикоснуться к плечу девушки.
— Вставайте, молодая засоня, нас ждут великие дела, — услышала она чей-то шепот. С усилием открыв глаза, она увидела склонившегося над собой Седого. Голос его звучал ласково, но на лице было выражение настороженности. Анюта потянулась и тут же поежилась.
— Какой я сон видела, — протянула она, не обращая внимание на слова Седого. — Будто я зимой одна заблудилась в лесу и меня снегом заносить начало… совсем замерзать стала… И тут вы меня будите.
— Ну, если замерзали во сне — это к богатству, — криво улыбнулся Седой.
— А я читала в соннике, что к богатству надо увидеть… — тяжелая ладонь мужчины мягко закрыла ей рот.
— Все, отставить разговоры. Тихо одеваемся и уходим.
Только сейчас Анюта увидела, что он полностью одет, а чемодан, с которым они путешествовали, стоит у двери. Эдуард Петрович убрал руку, Анюта вздохнула полной грудью и встряхнула головой.
— Куда уходим? И почему сейчас? — ей показалось, что не прошло и часа, как она уснула.
— Навстречу новым приключениям, моя дорогая. К большим деньгам и красивой жизни. Ваш сон в руку. А почему сейчас, я вам потом объясню.
Заместитель народного комиссара внутренних дел немигающе смотрел из-под пенсне на Селиванова, только что закончившего свой доклад по делу «Шахматиста». Будучи профессионалом, он понимал, какие перспективы может открыть сложившаяся ситуация. Но сколько в этой игре подводных камней… Взять хотя бы тот факт, что операцию санкционировал бывший начальник отдела Николаев, обвиняемый сейчас в связях с иностранными разведками. Кто даст гарантию, что это не придумка немцев или японцев с целью выявить нашу агентуру и создать канал для дезинформации руководства госбезопасности? Этот Селиванов — человек новый, в контрразведывательных играх новичок, поэтому надо брать дело под личный контроль… но аккуратно. В случае чего отвечать, конечно, будет начальник отдела. Выдержав длительную паузу, замнаркома пошевелился:
— А как сейчас контролируется этот… маньчжурец?
— Мы подвели к нему нашего человека, связь с ним поддерживаем через местных товарищей. А они, в свою очередь, контролируют обоих.
— Если он под таким контролем, зачем же вы хотите его арестовать? — взгляд замнаркома из живого и заинтересованного вновь превратился во взгляд удава. Селиванов набрал в грудь побольше воздуха:
— Товарищ первый заместитель наркома, этот человек очень осторожен. Он ни перед чем не остановится. Любой наш неверный шаг — и у нас могут появиться новые жертвы. А если он еще и сбежит? Ну, я учитываю и политический момент. Товарищ Сталин требует от нас…
— Я знаю, что требует от нас товарищ Сталин, — кавказский акцент в речи замнаркома усилился. — Так вы говорите, майор Свиридов против ареста?
— Так точно, товарищ комиссар.
— Почему?
— Хочет продолжать игру дальше, — Селиванов смело посмотрел в глаза начальнику. «Вот так, аккуратно, главное — не пережать, а то подумают, что я против всех этих комбинаций. А я «за» …но в другой раз».
— Ишь ты, игрок… ну-ну… — замнаркома поднял трубку. — Майора Свиридова из контрразведки ко мне немедленно.
Положив трубку, он опять задумался, барабаня пальцами по столу. Селиванов похвалил себя за предусмотрительность. Направляясь на доклад, он велел Свиридову находиться в кабинете до его возвращения.
— А что за человека вы подвели к этому шпиону? — устало спросил замнаркома. Время-то перевалило за полночь…
— Молодую девушку, комсомолку.
— Комсомолку, говоришь? Красивая?
Этого вопроса Селиванов не ожидал и искренне смутился:
— Не знаю, не видел.
— Хм-м… а ей верить можно? — кажется, этот вопрос был самым распространенным в те годы в этих стенах… и не только в этих.
— Работает с нами на идейной основе, — медленно начал Селиванов.
Телефонный звонок спас его от дальнейших расспросов. Замнаркома, буркнув в трубку: «Пусть заходит», уставился на дверь. Вошедший Свиридов с порога отрапортовал:
— Товарищ первый заместитель наркома, майор Свиридов по вашему приказанию прибыл.
Снова тот же немигающий взгляд через пенсне. «Нет, Селиванов прав, надо с этим заканчивать, других дел невпроворот. Не хотелось бы поскользнуться на первых же шагах».
— Значит так, майор, слушайте приказ. Вашего подопечного, этого японо-германского шпиона, арестовать и доставить сюда.
— Но, товарищ первый замести…
— Вам что-то непонятно? — резко оборвал его замнаркома.
— Никак нет, все ясно, — осекшимся голосом произнес Федор Ильич.
— Вы свободны, майор, — равнодушно бросил хозяин кабинета.
Однако едва Свиридов взялся за ручку двери, как послышался оклик замнаркома:
— Подождите, майор.
Свиридов остановился и повернулся к замнаркома. Тот с каким-то любопытством смотрел на подчиненного:
— Слушайте, Свиридов, а почему вы не возражаете против этого решения? У вас ведь другое мнение?
— Я полагаю, у руководства есть какие-то более веские причины для принятия такого решения, — ровным голосом, сдерживая себя, произнес Федор Ильич. То ли накопившаяся усталость, то ли инстинкт самосохранения четко и внушительно подсказал ему: не дергайся.
В наступившей тишине замнаркома продолжал разглядывать Свиридова:
— Ладно, идите.
Дверь за Свиридовым захлопнулась. Замнаркома встал из-за стола, поднялся и Селиванов.
— А вы говорили, он игрок, — скептически произнес замнаркома. — Что-то непохоже… может, он в какую-то другую игру играет? — последний вопрос заставил Селиванова внутренне вздрогнуть.
Вернувшись в кабинет, Свиридов закрыл дверь и некоторое время сидел за столом, откинувшись на спинку стула и не отвечая на телефонные звонки. Он действительно устал за последние несколько дней… а может быть, месяцев… или лет? Каждый день быть в постоянном напряжении, с одной стороны, от той работы, которую он себе когда-то выбрал, а с другой стороны, от этой атмосферы всеобщей подозрительности и страха, воцарившейся в наркомате и насаждающейся с самых верхов… Да на это никакого здоровья не хватит. Но вот ведь что самое удивительное: только настоящая работа и может отвлечь от этой непрекращающейся конторской нервотрепки. Понимая это, Свиридов поднял трубку и пригласил к себе Климова. Тот, едва ступив на порог кабинета начальника, сразу все понял. Федор Ильич без лишних слов приказал ему связаться с чекистами на юге и уточнить вопрос, нужна ли им помощь центра в задержании Муромцева. Последнее Свиридов сказал так, для очистки совести. Путь до южного города был неблизкий даже на самолете. Ну и потом — зачем отбивать хлеб у тамошних оперов? Уже вдогонку он попросил Климова пригласить к нему Беспалого. Дело в том, что в книжном шкафу начальника отделения скопилось значительное количество разного рода брошюр, журналов, книг и книжечек, которые надо было периодически менять. Конечно, такие произведения, как «Краткий курс истории ВКП(б)» и «О трех особенностях Красной Армии» товарища Сталина, «Государство и революция» товарища Ленина, «Критика Готской программы» товарища Маркса, или им подобные составляли постоянный несменяемый состав его библиотечки. Остальным же содержимым его шкафа время от времени пополнялись шкафы в кабинетах сотрудников отделения. Вот и сегодня заместитель секретаря парткома предупредил Свиридова, что завтра надо будет получить новые поступления политической литературы, выделенной его отделению, а для этого надо было почистить шкаф. Вошедшему Беспалому Свиридов, открыв «книгохранилище», задачу поставил коротко. И только он направился обратно к столу, как вдруг в кабинет без стука влетел запыхавшийся Климов. Прямо с порога, не замечая стоящего за створками шкафа, задернутыми белой материей, сержанта, он выдохнул:
— Неприятность, Федор Ильич. Ребята на юге со вчерашнего утра не видят Седого.
— То есть как? — Свиридов, повернувшись, шагнул к Климову. — А Умная?
— И ее тоже не видят. Дома их тоже нет, — добавил лейтенант, предваряя вопросы начальника.
— Ну и что там местные предпринимают? — возможные последствия настолько явственно нарисовались в воображении Свиридова, что он только опустил глаза и покачал головой.
— Так… по городу рыщут по-тихому. Да, эти двое хозяйке записку оставили и деньги, мол, вернутся через несколько дней, — спохватился Климов.
— Твою мать! Что ты все того да потому, а о главном в последнюю очередь?! Кто записку-то писал? — Свиридов возмущался так, по инерции, будучи уверен, что чекисты на юге, понимая ответственность, стараются изо всех сил.
— Так ребята же ее не видели. Тихонько через соседку пощупали обстановку. Можно было под легендой кого-то послать, но вдруг Муромцев сам эту затею придумал? — Климов перешел с возбужденного тона на рассудительный. — Но, с другой стороны, он вполне мог оставить эту записку для отвода глаз.
«Опять двадцать пять… Как же некстати!» — подумал Свиридов.
— Чем же они там смотрели? Ты вот что, потребуй пока полный отчет. Сутки ждем, если не найдут, будем докладывать. Возможно, придется ехать разбираться, готовься. Действуй.
Климов кивнул и вышел. Федор Ильич, медленно ступая, прошел к окну и невидящим взглядом уставился на улицу, не обращая внимание на Беспалого, который, став невольным свидетелем разговора начальников, на цыпочках вышел из кабинета. А расстроенный Свиридов и представить себе не мог, какой неожиданный поворот примут с завтрашнего дня события вокруг оперативного дела «Шахматист».
Около двенадцати дня секретарь первого заместителя наркома внутренних дел соединил шефа со старшим майором госбезопасности Селивановым по настоятельной просьбе последнего. Селиванов испрашивал у замнаркома аудиенции по делу чрезвычайной важности.
Дело, о котором упоминал Селиванов, заключалось в следующем. Ему, как начальнику отдела, сегодня утром поступил рапорт сотрудника отдела сержанта Беспалого. Сержант, находившийся в непосредственном подчинении начальника отделения майора Свиридова, доносил о его вредительской деятельности, о его пособниках и связи с арестованным некоторое время назад комиссаром госбезопасности Николаевым. Именно этот рапорт и положил Селиванов на стол замнаркома. Тот внимательно прочитал бумагу и своим привычным манером вперил взгляд маслянисто-черных немигающих глаз в стоящего Селиванова:
— Ваше мнение?
— Товарищ первый заместитель наркома, я считаю, что факты, приведенные в рапорте Беспалого, свидетельствуют о том, что сеть вредителей и провокаторов, организованная перерожденцем Николаевым, еще не вырвана с корнем в наших рядах.
— Косвенно.
— Не понял вас? — наморщил лоб Селиванов.
— Косвенно свидетельствуют. Мало конкретных фактов, — задумчиво произнес замнаркома.
— Виноват, понял вас. Уверен, после ареста они сознаются в своих подлых планах.
Замнаркома изобразил на лице недоумение.
— А зачем нам торопиться с арестом? Этот сержант доносит, что их сообщником является… — пенсне склонилось над бумагой, — некий Глебов, якобы внедренный в шпионскую сеть.
— И являющийся связью бывшего комбрига Ласточкина, — торопливо уточнил начальник отдела.
Замнаркома понимающе кивнул.
— Где сейчас этот Глебов? — спросил он после короткой паузы.
— Он сейчас якобы под легендой живет в Подмосковье, дожидается контакта с немецкой агентурой.
Хозяин кабинета неторопливо встал из-за стола и подошел к Селиванову:
— Делаем так. Первое: Свиридов. Найдите предлог и отправьте его завтра в командировку куда-нибудь недалеко… на несколько дней. Второе: Климов. Завтра отправьте его разбираться на юг с этим их маньчжурцем. На ближайшей станции под каким-нибудь предлогом снимите с поезда, привезите сюда и работайте с ним лично. Третье: Глебова привезти в Москву одновременно с ними, но так, чтобы он не смог сообщить об этом Свиридову. Глебов — самое слабое звено в их цепочке, поэтому колоть Свиридова и Климова надо на его показаниях. Следовательно, с ним вам придется плотно поработать. Имейте в виду: никаких арестов, полнейшая секретность, наркому докладываем только после получения признательных показаний. Состав исполнителей определите сами, отвечаете головой. Выполняйте.
— Слушаюсь! — Селиванов повернулся и пошел к двери. Но так же, как вчера со Свиридовым, едва он взялся за ручку двери, как услышал оклик замнаркома:
— Селиванов, имейте в виду, — голос замнаркома был сух и официален. — Пока не получите дополнительных данных на упомянутых лиц и не арестуете их, никаких специальных методов воздействия к ним не применять.
После рабочей смены на заводе, где трудился Глебов-Плахов, заканчивалось профсоюзное собрание. О повестке дня можно было догадаться по придуманному великим пролетарским поэтом лозунгу, который украшал сцену: «Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного дела!» Военно-спортивная подготовка допризывной молодежи к службе в армии, сдача норм ГТО, членство в Осоавиахиме — темы, как нельзя более актуальные в условиях обострившейся международной обстановки. И, судя по приводимым цифрам, эта работа, в которой Михаил принимал активное участие в силу своего должностного положения, давала определенные результаты. Вон и докладчик в своем выступлении сказал, что в 1923 году средний рост призывника равнялся 159,7 см, вес 51,9 кг, а окружность груди 79,7 см. А те же параметры в 1934 году составляли, соответственно, 162,4 см, 54,2 кг, 81,9 см. Глебов даже записал эти цифры, но, пока записывал, в голову ему пришла интересная мысль: а может, это произошло, в первую очередь, от улучшения питания советских людей, и лишь во вторую — от влияния физкультуры и спорта? Еще одна мысль посетила его, когда докладчик, говоря о причинах слабой военно-спортивной работы в ряде цехов завода, одной из причин назвал подрывную деятельность одного из заводских инструкторов по спорту, арестованного два месяца назад. «Интересно, как он мог вредить, если завод всегда отмечали по физкультуре и спорту среди лучших предприятий города, а сам он был одним из лучших заводских стрелков? Разве что другим прицелы на винтовках сбивал да в беговые тапочки битое стекло подсыпал?» Но на этот вопрос ответить себе он не успел, поскольку докладчик закончил, начались прения, а он был записан в числе выступающих. Михаил сидел как на иголках — ждал своей очереди, но, оказалось, что стал последним, кому предоставили слово и предложили подвести черту…
Согласованный с предзавкомом текст он, не отрываясь, прочитал по бумажке. А в конце все-таки решил внести несогласованное предложение от себя лично.
— Мы должны понимать, что физически хорошо подготовленный, спортивно развитый молодой человек — это будущий полноценный воин. Те, кто уже отслужил и работает, хорошо это знают, — Михаил обвел взглядом сидящих в зале. — Так кому, как не им, организовать шефство над молодняком. Вношу предложение: за каждым нашим молодым рабочим-призывником должен быть закреплен демобилизованный боец Красной Армии. Он передаст все, чему его научили в армии, и это будет хорошим подспорьем товарищу Ворошилову в деле укрепления мощи нашей любимой Красной Армии.
Домой он шел в приподнятом настроении. Он впервые выступал с трибуны перед большим количеством народа и очень волновался. Но все прошло удачно. После собрания некоторые его участники ловили взгляд Глебова и, подмигивая, показывали большой палец. Кто-то хлопал по плечу и говорил: «Молодец», кто-то просто пожимал руку. Даже предзавкома похвалил, пожурив при этом Михаила за то, что он раньше не пришел в завком со своими мыслями. Погруженный в эмоции, он не заметил, как чуть не столкнулся с группой девушек с его предприятия.
— Ой, здравствуйте, товарищ инструктор, — приглядевшись в надвигающейся темноте вечера, воскликнула одна из них в светлом берете. — А что вы так поздно? Собрание-то когда уже закончилось… А вы здорово выступили!
«Постой, это же та самая девчонка, которая на стадионе предложила взять себя на буксир. Тоже, что ли, была на собрании? Что-то я ее в зале не приметил…»
— Спасибо, — смущенно ответил Михаил. — Мы с ребятами задержались немного, обсуждали, как будем проводить День физкультурника. Надо же все спланировать, призы закупить, людей организовать. В общем, хлопот много предстоит.
— Да вы не переживайте, справитесь, — ободрила его девушка. — У нас ребята хорошие, отзывчивые, помогут.
— И девки у нас тоже бедовые, — вступила в разговор вторая, в белой кофточке. — Вот хотя бы мы. Да на нас в любом деле можно положиться. Правда, девчата?
— Только товарищ инструктор на нас совсем внимания не обращают, — притворно вздохнула первая. — Я давеча предложила им взять меня на буксир по БГТО, а они, видать, за делами и запамятовали.
— У товарища инструктора, чай, есть о ком помнить, раз он ноль внимания на наших девчат, — проворно подхватила та, что в кофточке. — Правду я говорю, товарищ инструктор?
Глебов, малость растерявшийся от такого напора, смущенно пожал плечами.
— Вот видишь, а ты, понимаешь, на буксир… тоже мне, баржа нашлась, — девушки заливисто захохотали. — Ты и без буксира бегаешь, как наскипидаренная, а приделай тебе буксир, ты, того и гляди, в чемпионки выпрыгнешь, — трясясь от смеха, с трудом проговорила кофточка.
— Нет, с буксиром-то она в аккурат в загс выпрыгнет, — реплика из девичьей компании вызвала новый приступ хохота, окончательно вогнавший Михаила в краску.
Отсмеявшись, девушки умолкли, утирая слезы.
— Ладно, пошутили и хватит. Извините, товарищ инструктор, — уже серьезным тоном сказала девушка в кофточке. И тут же не удержалась: — А может, проводить вас, товарищ инструктор, а то, не ровен час, хулиганы напужают?
— Да я вроде не из пужливых, — в тон ей ответил Глебов.
— Ну, тогда до свидания, — та, что в кофточке, повернулась к подругам. — Девчата, товарищу инструктору — физкульт…
— …привет! — хором взорвалась девичья компания и, бодро грянув «Чтобы тело и душа были молоды…», зашагала дальше. Михаил проводил их взглядом и вдруг поймал себя на мысли, что хорошее настроение его куда-то пропало.
Девушки явно выказывали ему свое расположение. Одно его слово, и та, в берете, разделила бы с ним этот теплый летний вечер. В памяти всплыли стадион и она в спортивной форме, стоящая у судейского столика. С каким восхищением глядели на нее мужики, а она именно его попросила взять себя на буксир. Интересно, как бы у них получилось… Михаил даже поежился от накативших эмоций, но дальше развивать эту тему не стал — до дому оставалось два шага.
Поднявшись на крыльцо, он постучал в дверь. Послышались торопливые шаги и голос квартирной хозяйки: «Иду, иду, Олег Григорьевич». Хозяйка Антонина Петровна, пожилая бездетная женщина, недавно похоронившая мужа, действительно искренне обрадовалась, когда он попросился на постой. Чего и желать лучше: не пьет, не курит, на хорошей должности, да и за квартиру заплатил вперед. Соседки просто зубами скрипели от зависти. Клацнул засов, на пороге появилась хозяйка и с места в карьер шепотом проинформировала Михаила о том, что товарища Плахова уже час дожидается какой-то товарищ из Москвы. Войдя в комнату, Глебов увидел незнакомого мужчину, сидящего за столом, на котором стояли два стакана с чаем, варенье, баранки. Мужчина — а это был младший лейтенант Михалков — поднялся со стула:
— Ну, наконец-то, а то я уже надоел Антонине Петровне.
Хозяйка смущенно замахала руками. Предваряя недоуменный вопрос Глебова, мужчина представился:
— Петров Сергей Петрович, прибыл по поручению Федора Ильича. Олег Григорьевич, Федор Ильич наказывал вам кланяться и просил срочно приехать по очень важному делу.
После секундной паузы Михаил понимающе кивнул и расслабился. Заметив это, Петров-Михалков повернулся к хозяйке:
— Вот ведь, большой человек Федор Ильич, а родственников не забывает. Да, Антонина Петровна, если товарищ Плахов задержится, вы, пожалуйста, не беспокойтесь. А на работе про его командировку уже знают.
— Так, может, покушаете да чаю выпьете на дорожку? — хозяйка участливо поглядела на Глебова. Но Михалков вежливо, но решительно отклонил это предложение:
— Извините, хозяюшка, время не ждет, у Федора Ильича уже чаю попьем.
Глебов вдруг подумал, что дорога предстоит неблизкая, дело серьезное, а он прямо с работы.
— Извините, я бы лицо сполоснул да рубашку переодел, а то целый день на ногах.
— И то правильно. Я сейчас, водички тепленькой, — засуетилась хозяйка.
— Ладно, давайте, только быстрее, — посмотрев на часы, бросил Михалков. — Я пока на крыльце покурю.
Быстро умывшись, Михаил вошел в комнату и надел чистую рубашку. Он застегивал пуговицы, когда вышедшая из кухни хозяйка выругала себя и достала с этажерки письмо:
— Господи, я же совсем забыла, кулема, вам письмецо пришло.
Глебов удивленно посмотрел на нее, осторожно взял письмо, но даже не успел прочитать адрес — в сенях послышались шаги, и он быстро спрятал письмо в карман брюк.
— Готов, Олег Григорьевич? — послышался с порога голос чекиста. — Поехали.
Поезд заметно сбросил скорость. «Скоро станция», — машинально отметил Климов, неторопливо просматривавший прессу в купе скорого поезда. Проносящиеся за вагонным окном подмосковные пейзажи постепенно стирали напряжение, в котором Никита Кузьмич пребывал два последних дня. Он, конечно, надеялся на лучшее, на то, что парочка снова объявится и игра продолжится, — этот Муромцев уже пронял их со Свиридовым до таких печенок, что он с воодушевлением воспринял указание начальства выехать на юг и по обнаружении арестовать Седого. «Я тебя, вражина, из-под земли достану», — внутренне кипятился он. Но, устроившись в уютном купе, лейтенант как-то успокоился. По мере того как поезд удалялся от столицы, за окном потянулись луга и поля, прорезаемые лентами рек и извилистым пунктиром речушек. Начинающая желтеть трава живописно обрамляла плотные зеленые стены лесов, тянущиеся в отдалении вдоль железной дороги. «Вот если бы стояли елки рядом с рельсами, ехал бы ты сейчас, как в зеленом тоннеле, — грустно подумал Климов. — Как было бы здорово. Проехал по такому тоннелю сто метров — и враз унеслись воспоминания о самоубийстве комбрига. Еще сто метров — и ушла горечь от потери Прохорова. Еще сто метров и… Стоп. Ты говори, да не заговаривайся. Ведь Николай Николаевич собой пожертвовал, помогая тебе. Пока жив, ты обязан его помнить. Так-то вот… Да и по инструкции не положено, чтобы деревья так близко росли, а то, не дай бог, попадет искра из паровозной трубы, и останутся от этой красоты одни головешки».
За окном промелькнула еще одна речка. Внизу за мостом мальчишки удили рыбу. Климов отложил газету. Эх, забросить бы эту свою работу к едрене бабушке да с удочкой к пацанам под мост! Или как там в старой присказке: «Молочка бы с булочкой, да полежать бы с дурочкой…» Климов даже потянулся. Вот ведь как занятно устроен человек: пять минут отдохнул — и тут же про дела забыл, всякая ерунда в голову полезла. Хорошо еще от назойливых попутчиков по купе отбился. Попутчики, двое представительных мужчин, направлявшихся в командировку по линии наркомата пищевой промышленности, едва бросив вещи, направились в вагон-ресторан. Они настойчиво звали с собой Климова, но тот благоразумно отказался, понимая, однако, какой непростой вечер предстоит ему с этими «веселыми ребятами».
Климов вновь взялся за газету. На глаза попала заметка, в которой один из руководителей управления канала Москва — Волга бодро вещал: «Приход к руководству водным транспортом сталинского наркома Н. И. Ежова немедленно сказался на улучшении работы канала Москва — Волга». Климов покачал головой. Еще в апреле народный комиссар внутренних дел Ежов был по совместительству утвержден наркомом водного транспорта. Когда Никита Кузьмич поинтересовался у Свиридова, что бы это значило, тот, ничего не ответив, только неопределенно развел руками. Хотя для Климова этот вопрос был риторическим. Он помнил, как осенью тридцать шестого тогдашний хозяин Лубянки Ягода был освобожден от должности наркомвнудел и назначен наркомом связи СССР. Через полгода его арестовали, обвинили во всех смертных грехах и приговорили к расстрелу. «Неужто нынешний хозяин на очереди?» — задал тогда себе вопрос Климов… И не он один. Но пока Ежов продолжал руководить наркоматом.
Поезд остановился. Климов смотрел в окно на снующих по перрону пассажиров, когда услышал стук и в дверном проеме появился молодой парень в форме сержанта госбезопасности.
— Извиняюсь, вы будете товарищ Климов? — козырнув, спросил сержант.
— Я Климов, а в чем дело? — недоуменно ответил лейтенант.
— Извиняюсь, позвольте документ?
Климов, не сводя с парня вопросительного взгляда, показал удостоверение.
— Вам приказано срочно вернуться в Москву, вот телефонограмма, — сержант достал из кармана листок бумаги.
«Нашлись, видать, наши беглецы», — радостно подумал Никита Кузьмич. В телефонограмме об этом, конечно, не говорилось, просто ему срочно предписывалось вернуться в Москву. Телефонограмма была подписана Селивановым.
— Ну и когда же первый поезд на Москву? — спросил Климов, следуя за сержантом.
— Вас, товарищ лейтенант, велено машиной доставить, — уважительно ответил парень. — Сейчас сразу и отбудете.
Неизвестный Глебову немолодой чекист в штатском, представившийся Дмитрием Никифоровичем, в кабинет которого доставили Михаила, явно нервничал.
— Что-то не получается у нас разговора, Глебов. Мы уже час с вами беседуем, а вы то ли действительно ничего не понимаете, то ли искусно прикидываетесь этаким… — хозяин кабинета сделал неопределенный жест.
— Послушайте, товарищ следователь, мне сказали, что меня ждет для разговора ваш сотрудник товарищ Свиридов. Вместо этого вы меня уже час допрашиваете о том, о чем я давно рассказал вашим сотрудникам, — с обидой в голосе произнес Михаил.
— Ну, положим, я вас еще не допрашиваю, а так… беседую, — усмехнулся чекист. — Вот ответьте мне на вопрос: как у вас со здоровьем? Все в порядке? Нервы крепкие? — Дмитрий Никифорович явно к чему-то клонил, но Михаил не мог понять к чему.
— Да не жалуюсь, — осторожно ответил он. — А почему вы спрашиваете?
— Удивлены? — хозяин кабинета недобро ухмыльнулся. — Вот и я удивлен: такой молодой, здоровый парень, и падает в обморок, когда враг народа пустил себе пулю в лоб?
— Но я же не знал, что он враг, — пробормотал Глебов, ошеломленный логикой следователя.
— Сдается мне, что знали. И не только знали, а и были его сообщником. Иначе чего вам в обморок-то падать?
«Вот так-так… летели две птички, лошадь да корова, как любит говаривать отец. Шутит он, что ли? Непохоже…» Возмущению Михаила не было границ:
— Послушайте, как вы могли подумать такое? Вы понима…
— А думать — это наша работа, — резко оборвал его чекист. — Вот и вы подумайте над своим поведением. Еще раз подчеркиваю: я вас не допрашиваю, а по-товарищески, как более опытный человек, беседую. Вот подумайте и вспомните, в чем заключались ваши контакты с Ласточкиным?
«Пошел на новый заход…»
— Да не было никаких контактов… здравствуйте, до свидания, он же человек занятой, все время на службе. А после командировки я вообще его очень редко видел.
— Ну и что он вам про Испанию рассказывал?
— Когда? — Михаил похолодел. «Неужели Серега…»
— Вам лучше знать когда, — насмешливо заметил чекист.
«Молчать нельзя, неправильно поймет».
— Когда он был у нас на первомайской вечеринке, я сказал, что хочу ехать добровольцем в Испанию.
— Похвально, — важно кивнул головой Дмитрий Никифорович. — Ну и что он вам ответил?
— Он сказал… сказал, что молодец, но пока этого не нужно, — медленно подбирая слова, произнес Глебов. «Все, дальше ни шагу».
— Что не нужно? — допытывался следователь.
— Не знаю, он не сказал. Не нужно, и все.
— Хм-м… а кто при этом разговоре еще присутствовал?
«Ну, точно. Серега где-то трекнул. А раз так, значит, его укрывать нечего».
— Мы с Серегой с комбригом разговаривали, — выдохнул Михаил.
— С каким…
Телефонный звонок заставил Глебова вздрогнуть. Чекист поднял трубку, сказал: «Сейчас буду» и уставился на Михаила:
— Ну что, мне кажется, разговор у нас налаживается. Мы еще о многом с вами поговорить должны. Сейчас вас проводят в отдельную комнату, вы там отдохните, подумайте. У меня сейчас дела, а позже встретимся и продолжим разговор.
Отдельная комната, в которую охранник проводил Глебова, скорее выглядела как тюремная камера. Стол, стул, заправленная кровать, раковина с водопроводным краном. Маленькое окно «украшала» массивная решетка, через которую, очевидно, днем мелкими квадратиками в комнату «подавался» солнечный свет. Ночью же решетка зловеще следила за обитателями комнаты черными квадратными глазницами.
Дверь за спиной захлопнулась. Михаил устало сел на стул и задумался. Мысль о том, что Сергей мог не сдержать своего обещания, потрясла его. Они дружили давно, и у Глебова не было повода усомниться в его верности данному слову. Но, с другой стороны, если не Сергей, то кто? Михаил терялся в догадках… Окончательно запутавшись в своих предположениях, он откинулся на спинку стула и, прикрыв глаза, попытался подумать о чем-то хорошем. Но не успел. Внезапно вспомнив про письмо, переданное хозяйкой, вскочил и достал из кармана конверт. Первую минуту после прочтения письма он стоял неподвижно, осмысливая прочитанное и соображая, что делать. Затем, подойдя к двери, попытался открыть ее. Однако дверь была закрыта на замок. И в следующее мгновение Глебов замолотил в дверь изо всех сил, дав выход чувствам, накопившимся в нем за последние несколько часов.
Его снова привели в кабинет Дмитрия Никифоровича. Хозяин был сама любезность.
— Вижу, вижу, созрел товарищ Глебов для серьезного разговора. С чего начнем?
— Мне нужно срочно переговорить с товарищем Свиридовым, — взволнованно выпалил Михаил. На лице чекиста появилась досадливая гримаса.
— Говорите мне, я ему передам, — бросил он, буравя глазами Глебова, с трудом скрывая недоброжелательство. Михаил это почувствовал.
«Что же случилось? Почему от него идет такая волна неприязни? В чем я провинился?»
— Извините, я могу это сказать только Свиридову, я подписку давал, — решительно проговорил Глебов.
Дмитрий Никифорович доходчиво объяснил парню, что ни Свиридова, ни его помощника Климова в Москве нет, по причине выезда в командировку за пределы столицы. Но Глебов с такой решимостью продолжал стоять на своем, что чекист насторожился. Он по опыту знал, что в хитросплетениях, которые плелись в этих кабинетах, нужно было быть очень осторожным. Поэтому, решив не рисковать, он предложил Глебову встретиться с начальником Свиридова — старшим майором госбезопасности Селивановым. Михаил согласился.
Оставшись наедине с Селивановым, он подал чекисту полученное письмо. Тот прочитал письмо раз, прочитал другой, потом вскинул глаза на парня:
— Ну и что вы хотите этим сказать?
Глебова поразило равнодушие, с которым начальник отдела задал этот вопрос. Он даже не нашелся сразу, что ответить. А Селиванов между тем повторил вопрос, только в голосе его уже сквозило недовольство.
— Как что? Эти самые… ну, которых мы разоблачаем… они и назначают встречу, — недоуменно глядя на чекиста, тихо сказал Михаил.
В глазах Селиванова промелькнуло подобие интереса.
— А почему вы думаете, что это они? — спросил он.
— Так в письме же все написано по инструкции, которую мне оставили. А инструкция у товарища Свиридова, можете сами убедиться, — с удивленной обидой пояснил Глебов. «У них что, левая рука не знает, что делает правая?»
Откуда ему было знать, что начальник отдела работал на своем месте всего ничего и просто не был осведомлен о деталях операции. Да ему и не нужно было это знать. Всю игру с немецкой агентурой вели Свиридов и Климов, а они сами вместе с Глебовым попали под подозрение. И судьба Михаила сейчас зависела от того, какое решение примет человек в чекистской форме, сидящий перед ним за столом. А Селиванов молчал…
В приемной начальника отдела секретарь говорил с кем-то по телефону. Напротив него, ожидая Глебова, сидел Дмитрий Никифорович. Когда Селиванов вышел с Михаилом из кабинета, он и секретарь вскочили со своих мест. На ходу дав указание секретарю напоить Глебова чаем, пока он находится на приеме у замнаркома, Селиванов повернулся к Дмитрию Никифоровичу:
— А вы свободны. Понадобитесь — вызову.
Машина остановилась у подъезда. Поблагодарив шофера и сопровождающего, Климов, забрав чемодан, прошел в вестибюль Главного управления госбезопасности. Предъявив удостоверение, он сделал шаг вперед, но дежурный охранник перегородил ему дорогу:
— Одну минуту, товарищ лейтенант. Подождите, пожалуйста, — он сделал жест рукой, предлагая ему отойти в сторонку. Неприятный холодок пробежал по спине Климова. Этакий прием в родной конторе случился с ним впервые и ничего хорошего не сулил. Дежурный тем временем куда-то позвонил и, искоса глядя под ноги лейтенанта, что-то сказал в трубку. Выслушав абонента, он согласно кивнул и продолжил свое контролерское дело.
Поставив к стене чемодан, Климов, пытаясь успокоиться, стал прохаживаться по вестибюлю, размышляя о сложившейся ситуации. Мимо заходили и выходили сотрудники в форме и в гражданской одежде, большинство из них здоровались с лейтенантом. Он машинально кому-то протягивал руку, кому-то просто кивал или улыбался, а между тем количество кошек, скребущихся на его душе, с каждой минутой росло в геометрической прогрессии. Кто-то тронул его за плечо. Климов обернулся и увидел чекиста в лейтенантской форме.
— Климов? — полувопросительно-полуутвердительно спросил лейтенант.
— Климов, — ответил Никита Кузьмич, приготовившись к самому худшему.
— Оружие есть?
— А в чем дело? — вопросом на вопрос ответил Климов. «Странно… Почему они не арестовали меня прямо в поезде… или при выходе на станции?»
— Надо сдать, — протянул руку лейтенант.
— Могу я узнать почему? — спросил Климов, стараясь говорить спокойно.
— У вас предполагается встреча с руководством наркомата. После встречи сразу же получите обратно.
Сдав пистолет и чемодан, Никита Кузьмич пошел за лейтенантом. Однако вместо кабинета наркома или его первого заместителя, тот привел Климова в знакомую приемную. Увидев привычный интерьер и Петра, секретаря начальника отдела, контрразведчик несколько расслабился.
«Удивительно, с каких это пор Селиванов стал руководством наркомата? — подумал Климов и позволил себе пошутить. — Вот стоит только на минуту контору покинуть, как начинаются всякие чудеса». Но когда в следующее мгновение он вдруг увидел Глебова, сидящего в углу приемной со стаканом чая, то поверил в чудеса всерьез.
Как выяснилось, Селиванова на месте не было, он был на докладе у первого зама. Сопровождающий уселся на стул, а Климов, подойдя к секретарю, заговорщицки спросил, что случилось. Петро только пожал плечами и велел ждать. Никита Кузьмич хотел было подойти к Глебову, но в последний момент решил этого не делать, а просто сел на стул, откинулся на спинку и попытался снова разобраться в происходящем.
Селиванов, поднаторевший за долгие годы службы в аппаратных интригах, полагал, что своим сообщением замнаркома о письме немцев он опять поставит начальство перед проблемой принятия решения, снимая эту ответственность с себя. Но плохо он знал своего нового руководителя… Выслушав сообщение, замнаркома, помолчав, поинтересовался ходом проверки рапорта Беспалого. Селиванов с готовностью доложил, что в точности выполнил данное ему распоряжение: Свиридов отбыл в командировку, Климова с минуты на минуту привезут в управление, а Глебова уже активно «разогревают».
— Все как-то странно складывается с этим письмом, — задумчиво произнес замнаркома после недолгой паузы. — Может, это заранее запланированный ход, а, Селиванов?
— Непохоже, товарищ первый заместитель наркома, — неуверенно ответил тот.
— Ну-ну… значит, через два дня встреча? Любопытно… Что ж, действуйте, товарищ старший майор. Через неделю я возвращаюсь из командировки и жду вас с докладом. Желаю успехов, — замнаркома встал из-за стола.
«Не понял? А как же?..» — вихрем пронеслось в голове начальника отдела.
— Прошу прощения, товарищ первый заместитель наркома, а как быть с нашим внутренним расследованием?
— Работайте, Селиванов, — внушительно произнес замнаркома. — Это ваши люди, и руководство строго спросит вас и за результаты оперативно-служебной деятельности, и за чистоту наших рядов. Вы свободны.
Войдя в приемную, Селиванов окинул вскочивших сотрудников невидящим взглядом. Меньше всего ему сейчас хотелось заниматься делами. «Нет, каков хитрец, как он меня мордой об стол…» — теперь уже Селиванов почувствовал, в какой двусмысленной ситуации он оказался. К действительности его вернул бодрый голос лейтенанта, сопровождающего Климова:
— Товарищ старший майор государственной безопасности, задержанный Климов доставлен по вашему приказанию!
«Ну вот и все, — подумал Никита Кузьмич. — Как в той опере: сегодня ты, а завтра я…» Но Селиванов уже пришел в себя.
— Какой задержанный, что вы несете? — прикрикнул он на дежурного, будучи злым на лейтенанта, на замнаркома и на самого себя.
— Виноват, мне передали… — упавшим голосом пробормотал лейтенант.
— Свободны, лейтенант, — махнул рукой начальник отдела и повернулся к Климову: — Заработался лейтенант, заговариваться начал, — криво усмехнувшись, попытался он сгладить неловкость. — Вот что, Климов. Подождите минут пять, я приглашу вас.
Селиванов проследовал в кабинет. Глебов беспомощно взглянул сначала на секретаря, который склонил голову над бумагами, затем на Климова. Тот слегка подмигнул и поднял ладонь: «Жди».
«Руководство строго спросит с вас и за результаты оперативно-служебной деятельности, и за чистоту наших рядов». Это «напутствие» замнаркома гремело в голове Селиванова колокольным звоном. «Интересно, за что строже?» — мрачно подумал он и достал из шкафа бутылку водки. Времени на принятие решения оставалось мало, и он должен был успокоиться, чтобы не ошибиться. Но и рюмка водки не помогла выправить ситуацию. Оставался только один выход. Селиванов достал из кармана пятак, повертел, что-то решил про себя и подбросил. Поймав монету на лету, он разжал кулак: «Орел. Ну, была не была…» Селиванов поднял трубку:
— Климова ко мне.
Климов зашел в кабинет начальника отдела, и Глебов снова остался наедине со своими мыслями. «Хуже нет, чем ждать и догонять» — так частенько говаривал его заводской руководитель Владимир Тимофеевич Ярцев. «Как он там? Как воспринял мое исчезновение, то бишь отъезд в длительную командировку по линии наркомата? Кстати, близится окончание моего кандидатского стажа. Надо сказать об этом Свиридову. И еще. Надо уточнить, как решается вопрос с уплатой его кандидатских взносов. А то ведь вернусь назад, а Клюев меня опять исключит за неуплату…» Глебов поднял глаза и посмотрел на дверь. Климова все не было. Михаила охватило отчаяние: «Что же будет? Если снова отправят к тому чекисту, то он опять начнет спрашивать про высказывания комбрига. Если Серега им все рассказал, тогда и я должен все сказать, иначе обо мне могут плохо подумать. А если это не Сергей? Тогда через меня всех затаскают…»
Из кабинета вышел Климов и не спеша подошел к Михаилу.
— Заходи, товарищ старший майор ждет. Иди, я дождусь тебя, — добавил он, видя испуг парня.
Селиванов встретил Михаила долгим испытующим взглядом.
— Вот что, Михаил Николаевич. Операция, в которой вы задействованы, очень серьезная, и мы должны быть уверены, что вы не подведете. Мы просто хотели поближе с вами познакомиться. Вам все понятно?
— Ну… в общем, да, понятно, — растерянно подтвердил Глебов.
— О содержании беседы с нашим сотрудником забудьте, — ровным голосом продолжил Селиванов. — Если будут спрашивать, как попали ко мне, то ответите, что вышли на меня, когда получили письмо, так как ни Свиридова, ни Климова на месте не оказалось. Ясно?
— Да, — ничего не понимая, согласно кивнул Михаил.
— Очень хорошо. А теперь вы поступаете в распоряжение лейтенанта Климова. Майор Свиридов вернется из командировки в ближайшие часы, — начальник отдела вышел из-за стола и крепко пожал ему руку. — Желаю удачи.
Тихий провинциальный городок в центральной части России в разгар трудового дня конца лета жил своей размеренной, неторопливой жизнью. Редкие машины обильно обдавали прохожих пылью, гужевой транспорт, попадавшийся гораздо чаще, по причине полуденного зноя тоже пытался переждать жару в тенистых местах. В центре в этот час еще можно было ощутить деловое дыхание управленческого организма — из открытых окон различных, преимущественно каменных, контор доносился стрекот пишущих машинок. Из открытой двери киноаппаратной двухэтажного каменного кинотеатра доносился голос Максима — киноартиста Чиркова, который задорно распевал свою песенку про «шар голубой». Редкие покупатели универмага лениво бродили вдоль прилавков, в сотый раз прицениваясь к хорошо изученному содержимому полок. Вдали, через улицу, угрюмо дымила труба промкомбината. На перекрестке по соседству друг против друга стояли две школы — начальная и средняя. При этом первая смотрела на вторую с явным превосходством — в ней только что закончился ремонт, а вот у соседки ремонт затягивался. Вся же остальная деревянная часть города, так сказать спальный район, пребывала в состоянии анабиоза. Главные возмутители спокойствия, ребятишки, догуливали последние недели каникул, гуртуясь на берегу реки, сидели в прохладном зале кинотеатра или лениво играли в «чижика» на улице перед домом. Так что в сей послеполуденный час на Седого и Анюту, сопровождаемых пожилой женщиной, обращать внимания было некому.
Эта женщина встретилась им на вокзале. Седой обратился к ней с вопросом, где снять комнату на несколько дней, и та, понимающе кивнув, предложила им следовать за ней. И вот теперь шагали они на окраину городка по тихой улочке, дома на которой утопали в яблоневом изобилии. У одного из домов женщина остановилась, открыла калитку, знаком попросив будущих квартирантов подождать на улице, и зашла во двор.
— Григорьич! — громко позвала она. — Принимай гостей.
На крыльцо из дому вышел невысокий крепкий мужчина, зримо старше Муромцева, в старых галифе и белой рубахе. На лице красовались пышные усы а ля Семен Буденный, сабельный шрам виднелся из-под шапки тронутых сединой волос. Визит гостей прервал его послеобеденный сон, и, освобождаясь от остатков сна, он строго посмотрел на некстати объявившуюся компанию.
— Вот, Григорьич, возьмешь на постой? — обратилась к нему женщина.
Лицо хозяина моментально приняло осмысленное выражение, но, продолжая «держать марку», он глубокомысленно почесал одной босой ногой вторую, как бы раздумывая над предложением.
— Нам, хозяин, ненадолго, дня на три-четыре, — подал голос Седой из-за калитки. Приняв решение, хозяин наконец сунул ноги в галоши и резво сбежал с крыльца.
— Заходьте, милости просим, сговоримся, нешто нам жалко, — затараторил он. — Документики-то в порядке? Сами понимаете…
— С этим делом у нас полный ажур, — Эдуард Петрович подал паспорт и кивнул на денежную купюру, лежащую внутри. — А это, хозяин, задаток.
— Благодарствуем, — взяв купюру, уважительно поклонился тот гостям, жестом приглашая их пройти во двор. — Спасибо, Глаша, с меня магарыч, — шепнул он уходящей женщине.
В добротно срубленном доме хозяин показал им просторную комнату и предложил размещаться. Два окна выходили на солнечную сторону — в сад. Хозяин подошел к большой двуспальной кровати с горкой подушек и хлопнул по ней рукой.
— Вот, значитца, тут и располагайтесь. Я один тут, бобылем живу, старуха-то моя прошлым годом преставилась. Я в спаленке ночую, а ноне жарко, так на сеновале в сарае сплю. Так что вся изба ваша. Вы по какой надобности к нам, если не секрет? — обратился он к Седому.
— Да какой там секрет, — простодушно ответил Эдуард Петрович. — Мы на юге отдыхали, а под конец отпуска решили попробовать старого товарища отыскать. После гражданской он где-то тут осел. Здесь у вас где-то должно быть село Власихино, последний раз от него весточка оттуда была.
— Есть, есть у нас такое село, — важно подтвердил хозяин.
— Вот я и говорю, — подхватил Седой. — А парень был… ох и лихой парень! Между прочим, из маузера на десяти шагах в бубновый туз пулю вколачивал. Какие бои мы с ним прошли…
— Да ты что? Да я же, почитай, всю гражданскую отмахал, командиром эскадрона закончил. Награды имею, — не утерпев, похвастался хозяин. — Погоди, так это дело надо отметить. Я сейчас. Вы тут пока устраивайтесь. Я сейчас.
Хозяин вышел из комнаты. За ним, извинившись, последовал Седой, на ходу уточняя место расположения туалета. Оставшись одна, Анюта опустилась на стул. То, с чем она столкнулась, впечатлило ее до глубины души. Она впервые стала свидетелем, как искусно сыграл Седой сценку, рассказывая о несуществующем друге. Первой мыслью ее было восхищение его умением перевоплощаться. И сразу же вторая мысль холодной змеей стала медленно заползать в сердце: «Неужели он и со мной так же играет? Нет-нет, я же чувствую, он искренен в своих словах и поступках по отношению ко мне! А вдруг я ему тоже зачем-то нужна?» Не в силах вести далее диалог с собой, она безвольно опустила руки и уставилась на сад за окном, который ее вдруг перестал радовать…
Вернувшись на веранду, Седой увидел хозяина, хлопочущего над столом, уставленным домашней снедью. В центре его красовалась внушительная четверть самогона.
— А где же дамочка твоя? — озабоченно вопросил щедрый хозяин. — Ты, давай, давай ее сюда.
Через четверть часа, переодевшись, Седой и Анюта сидели за столом. Первую выпили за знакомство. После второй разговорились.
— Ты на каком фронте воевал? — спросил хозяин Седого.
— На деникинском, а потом у Фрунзе в Крыму, — без запинки ответил гость.
— А я в Первой Конной. Ох и давали же мы жару белякам. Жалко вот, с Варшавой конфуз вышел, — на мгновение пригорюнился буденовец и тут же снова ожил: — Давай-ка выпьем за товарища Сталина и за наркома Ворошилова!
В разгар застолья Анюта, извинившись, вышла в сад, справедливо рассудив, что мужчинам интереснее будет посидеть вдвоем. Ветки яблонь, густо усыпанные плодами, уже начинали гнуться от тяжести будущего обильного урожая. Приметив скамейку, она присела на краешек, любуясь набирающим силу садом. А с веранды уже доносилось: «Братишка наш Буденный, с нами весь народ, приказ голов не вешать и глядеть вперед…»
Задумавшись, девушка не заметила, как мужчины вышли на крыльцо.
— На десяти шагах, говоришь, в бубновый? — донесся до нее с крыльца голос буденовца. — А в пиковый не хочешь? Я щас, — он вернулся в дом.
Эдуард Петрович подошел к Анюте и, положив руку на плечо, полушепотом спросил, нравится ли ей этот домик с садом. Анюта кивнула.
— И мне очень нравится, — мечтательно произнес Седой. — Часто последнее время о таком доме грезил… чтобы с верандой и садом. А вам не хочется?..
С крыльца донесся воинственный вопль хозяина, потрясающего маузером в деревянной кобуре. В другой руке он держал новенькую колоду карт. Седой, оборвав вопрос на середине, повернулся к нему.
— Ну ты даешь, Трофим Григорьевич, — вслух восхитился он буденовцем, опасливо оглядевшись по сторонам.
— Не боись, — авторитетно заявил бывший комэск, — это наградной. Вот гляди, от самого товарища Буденного, — указал он на пластинку с гравировкой. — Сейчас пальнем разок-другой. Не заругают. На-ка, туза пикового вон на то дерево примастырь.
Мужчины подошли к яблоне. Пока Седой крепил к ветке туза, хозяин отмерил десять шагов. Повернувшись лицом к дереву, он повелительно махнул стволом, предлагая Седому отойти, и прицелился.
— По врагам революции, — рявкнул буденовец и нажал курок. В следующее мгновение пробитая карта упала на землю.
— Видал? — Трофим Григорьевич потряс маузером. — Пущай мировая контра знает, с кем ей придется дело иметь. Ну а ты-то как? Смогешь?
— Мы к маузерам непривычные, — в тон хозяину смущенно ответил Седой. — Вот наган бы…
— Какой разговор? Погоди чуток, я щас, — хозяин проворно побежал в сарай.
Седой снова подошел к Анюте:
— Ну, разошелся наш хозяин. Забавный мужичок.
Из сарая показался хозяин с наганом в руке.
— Прошу мерси, — протянул он наган Седому. Тот взял наган, осмотрел и крутанул барабан, проверив наличие патронов.
«О, дайте, дайте мне три карты!» — звучно пропел Эдуард Петрович, картинно протянув руку.
— На, хоть всю колоду, — буденовец широким жестом вложил колоду ему в руку. Седой прошел к яблоне и прикрепил три карты по вертикали ствола.
Анюта, до сих пор наблюдавшая за происходящим со скамейки, встала и подошла поближе.
— Вы своей стрельбой дерево не погубите, — осторожно заметила она хозяину.
— Не боись, девонька, у меня их много, — пьяно хохотнул буденовец.
Седой тем временем, укрепив карты, вернулся к хозяину, улыбнулся ему и, резко повернувшись, произвел три выстрела, почти не целясь. Однако карты продолжали висеть на дереве.
— Да… — снисходительно протянул Трофим Григорьевич, — учиться тебе, парень, надо.
Уныло разведя руками, Седой прошел к дереву, снял карты и подал хозяину. Анюта бросила взгляд на карты через его плечо и вздрогнула: две были пробиты точно по центру, на третьей пуля легла в угол карты.
— Ты прав, Трофим Григорьевич, действительно, надо тренироваться, — с притворным огорчением вздохнул Седой. У бывшего конника на секунду отвисла челюсть, но он тут же пришел в себя.
— Ты… что тут скажешь… рука у тебя, конечно, да… — невпопад пробормотал он. — Да за это дело… я мигом! — хозяин с места в карьер понесся в погреб.
— Здорово у вас получается, — с искренним восхищением произнесла Анюта, глядя во все глаза на Седого. — Только поосторожней бы надо, а то небось всю округу переполошили.
— Ерунда, — усмехнувшись, Эдуард Петрович небрежно махнул рукой. — Святое дело. Готовимся к боям с мировой контрой. Да у них тут, наверное, у каждого по обрезу, а то и по пулемету в сарае запрятано. Кстати, вы не ответили на мой вопрос. Вы хотите иметь такой домик? Но чтобы комнат было побольше: гостиная, кухня, спальня шикарная… и второй этаж, а там библиотека и биллиардная… здорово, да?
— Вы забыли еще кое-что… — медленно ответила девушка.
— Что же? — удивленно взглянул он на Анюту.
— Вы забыли детскую, — печально уточнила она.
Седого словно по голове ударили. Он начал резко меняться в лице, стареть на глазах.
— Ах да… конечно, — почти прошептал он осевшим голосом. Но в этот момент на крыльце появился хозяин с новой четвертью.
— Так это, земляк. Надо того… выпить за нас с тобой, за ворошиловских стрелков, — он раскатился смехом. — Едри иху мать! Пошли, — призывно махнул он Седому.
Эдуард Петрович с помрачневшим лицом взялся за перила и медленно, как слепой, стал тяжело подниматься по ступенькам. Поднявшись на крыльцо, он обернулся к Анюте, как бы собираясь что-то сказать, но только обреченно махнул рукой и прошел на веранду.
На следующий день, когда солнце умерило свой пыл, повернув «на боковую», Седой ехал на телеге, возвращаясь в город. Вся первая половина дня ушла у него на подготовку решения задачи, ради которой он заявился в этот городишко вместе со своей юной спутницей. Попросив возницу остановиться у магазина, Седой рассчитался с ним и пошел в магазин. Возница, крепкий сорокалетний мужик, проводил его взглядом, дернул за вожжи и подогнал телегу к коновязи рядом с магазином. Привязав лошадь и задав ей овса, он тоже направился в магазин. Они столкнулись у выхода, когда Седой со свертками выходил на улицу. Приветливо кивнув вознице, он не спеша двинулся в сторону дома приютившего их буденовца. Возница тем временем зашел в магазин, но не пошел к прилавку, а встал у окна и наблюдал за Муромцевым, пока тот не завернул за угол.
Вот и знакомый дом. Седой поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
— Хозяева, принимайте гостей, — весело крикнул он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. За дверью послышались шаги, щелкнул засов, и на пороге появилась Анюта. Весь вид ее резко диссонировал с игривым настроением мужчины. Реакция Седого была моментальной.
— Что-то случилось? Почему мы в печали? И где же наш красный конник?
— Спит хозяин, — просто ответила девушка.
— Не понял, как это спит? — неожиданно удивился Седой.
— Вот так и спит, — не глядя на него, сердито бросила Анюта. И добавила: — Отругайте его, не выполнил он вашего поручения.
— Ну, болтун старый, — разочарованно произнес Седой.
Анюта подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза:
— Зачем же вы взяли меня с собой, если не доверяете? Он же буквально по пятам за мной ходил, думала, в уборную вместе пойдем, — всхлипнула она.
Седой смущенно отвел глаза, было видно, что он сконфужен. Надо было оправдываться.
— Простите, Анюта, не хотел вас заранее тревожить. Давайте выйдем в сад, — он прошел на веранду, оставил пакеты на столе и догнал Анюту уже у скамейки. Они сели.
— Тут вот какая история… в нескольких верстах от этого городка находятся развалины родового имения моих родителей, мой отчий дом, так сказать, — медленно начал Седой. Анюта даже вздрогнула от этих слов. Постоянно находясь в ожидании каких-то приключений, которые обещал ей Эдуард Петрович, она вдруг каким-то внутренним чутьем поняла, что все обещанное им начинает принимать реальные очертания, и ей стало немного не по себе.
— Много лет назад, после революции, я получил весточку от отца. Он сообщил, что спрятал часть драгоценностей в тайнике… там, в доме. Отец надеялся вернуться, но времена начались лихие и… В общем, не получилось у него. И вот теперь у нас с вами есть реальный шанс до них добраться, — он увидел, что девушка силится что-то сказать, и предупреждающе поднял руку. — А хозяина я попросил опекать вас только потому, что мне так спокойнее. Слишком много поставлено на карту, — он взял ее за руку. — А без вашей помощи, боюсь, мне не обойтись. И потом, я же вам так много наобещал…
Анюта неожиданно невесело фыркнула:
— А чего же вы так неосторожно себя ведете? Вот вчера устроили пальбу, а сегодня милиционер приходил.
— И что? — насторожился Седой.
— Да, кажется, слава богу, обошлось. Поговорили они с хозяином, потом что-то долго вспоминали за столом, да так, что милиционер кое-как ушел, а Трофим Григорьевич спать свалился.
— Милиционер с тобой разговаривал?
— А как же? Откуда, куда, зачем… Даже уговаривал задержаться, места здешние нахваливал.
Седой облегченно вздохнул:
— Места здесь, действительно, замечательные. Только в этот раз не судьба нам задержаться. Готовься, завтра уйдем к вечеру… а послезавтра, даст бог, нас с тобой уже здесь не будет, — он осторожно взял руку девушки и поцеловал. — Слушайте, мадмуазель, не откажите в трапезе убогому страннику, есть хочу, — Седой даже глаза закатил, показывая, как он голоден. — Я там кое-что принес…
Анюта, слегка улыбнувшись, мягко провела рукой по его рубашке:
— Запылилась вся, давайте я вам солью…
Свиридов и Климов медленно шли по выставочному залу, периодически останавливаясь то у одной, то у другой картины. Здесь, в особняке Большого Знаменского переулка, выставка «20 лет РККА и Военно-Морского флота» открылась еще в мае и, надо сказать, пользовалась большой популярностью. Представители армии и флота посещали ее организованно ротами, экипажами, эскадрильями, а гражданское население — бригадами, классами, семьями и поодиночке. Выставка впечатляла соответствующим подбором художественных полотен, отражающих героическую историю вооруженных сил, их неустанную вахту по защите первого в мире социалистического государства от агрессивных империалистических поползновений. Благоговейным вниманием публики пользовалась и та часть выставки, где рассказывалось о руководстве партией и правительством вооруженными силами. Особым почетом считалось сфотографироваться, например, у картины «Товарищи Сталин и Ворошилов в Кремле» художника Герасимова или «Нарком обороны Ворошилов на лыжной прогулке» художника Бродского.
Климов внимательно рассмотрел последнее полотно. Что-то в фигуре наркома его явно смутило.
— Федор Ильич, — обратился он к начальнику, — вам не кажется, что у наркома голова как-то боком, что ли?
Свиридов посмотрел на наркома. Что-то в его фигуре было действительно странное.
— Не знаю, Никита, может, Климент Ефремович просто неудачно повернулся. Художнику виднее, — отмахнулся он. — Значит, здесь немцы встречу Близнецу назначили? Гм, ты обрати внимание, Никита Кузьмич, они встречи-то назначают то в музее, то на выставке. Культурные… Ну и хитрые, знают, какой народ сюда ходит, считают, что место безопасное.
— В общем, грамотные спецы против нас работают, — многозначительно подытожил Климов.
— Вот именно. Ты читал справки по работникам военного атташата немцев? Сплошные аристократы, «фоны» с образованием, некоторые русским владеют. А среди наших попробуй найди знающего немецкий, — посетовал Свиридов.
— А еще эта чехарда кадровая… еще чуть-чуть, и у нас самым опытным контрразведчиком станет Ваня Беспалый, — в тон ему продолжил лейтенант.
— Ладно, поплакались — и хорош. Ты вот тут Ваню помянул, и я сразу вспомнил, что хотел спросить. Как Глебов в Москве-то оказался? — Свиридов, прищурившись, посмотрел на Климова.
— Ну как… сказал, что нас же не было, поэтому он позвонил Селиванову, тот и прислал машину, — неуверенно ответил Никита Кузьмич.
— Странно, — протянул майор. — Он знал только мой телефон и там, в городе. Но тамошние ребята ответили, что он не звонил.
Климов пожал плечами:
— Ну, я так понял, что он спросил вас или меня через дежурного. А коли нас не было, вот он и вышел на Селиванова.
— Возможно, возможно, — задумчиво произнес Свиридов. — Ты все равно еще раз уточни, на всякий пожарный… Так сколько, ты говоришь, Селиванов времени на розыск наших беглецов дал?
— Он сказал: три-четыре дня, — напоминание о беглецах сразу испортило им настроение. Оба замолчали.
— Смотрите, Федор Ильич, интересная картина. — Никита Кузьмич пригляделся к табличке. — Называется «Поимка диверсанта». Вот бы тут, под этой картиной, арестовать ихнего связного, сфотографировать да отослать его хозяевам.
— Складно ты сказки сказываешь, как в кино. Смотрел «Граница на замке»? И как это у них в кино так здорово получается шпионов ловить? А у нас вроде информации куча, а проблем еще больше… — Свиридов досадливо махнул рукой и направился к выходу.
Выйдя на улицу, они некоторое время шли молча. Наконец Свиридов остановился:
— Сдается мне, Никита Кузьмич, Селиванов ждет замнаркома из командировки. А уж тогда… Значит, вот что. Через два часа встречаемся у меня и отрабатываем встречу Глебова от «а» до «я». Ошибки исключаются, ты понял?
— Так точно, товарищ майор. Кого еще приглашаем?
Свиридов тяжело вздохнул:
— Даже не знаю. Эх, Николай Николаевич, как бы ты нам сейчас пригодился…
Большой город Москва, много народу каждый день по улицам ходит. Понятное дело — столица. Как советское правительство в 1918 году сюда переехало, так все начальство с мест сюда на совещания ездить стало, ценные указания получать, а то и повышения по службе. Еще так сложилось, что большинство железнодорожных маршрутов в Москве начиналось, по этой причине каждый день к миллионам столичных жителей добавлялись тысячи приезжих гостей столицы. Чего греха таить, жизнь в столице была посытнее, чем в каком-нибудь уральском Верхотурье, магазины побогаче. Так что и горожане, и гости с утра спешили кто на работу, кто очередь в магазин занимать, кто на очередное всесоюзное совещание стахановцев, а кто и полюбоваться достопримечательностями столицы. Справедливости ради скажем, что в этой уличной столичной людской мешанине попадались и граждане других государств. Но были они практически наперечет, и отношение к ним было весьма почтительное. Особенно к тем, кто приезжал в нашу столицу по коммерческим, торговым делам. В ту пору, о которой идет речь, казалось, что еще один-другой рывок, еще одна успешная пятилетка (с успехами, конечно, имелись проблемы, но в них истово верила вся страна, а продвижение вперед было заметно невооруженным глазом), и лозунг «Догнать и перегнать!» сможет быть реализован хотя бы наполовину. Для этого и привечали иностранных дельцов, надеясь с их помощью получить новые идеи, технологии или готовую промышленную продукцию.
Вот такой иностранный коммерсант в это летнее утро 1938 года шел по влажному от ночного дождя тротуару одной из московских улиц. По-европейски модно одетый, спортивного вида высокий мужчина аккуратно обходил лужи, наслаждаясь чистым московским воздухом. Через руку у него был перекинут легкий плащ на случай дождя, которым с утра пригрозило бюро погоды. Однако на данный конкретный момент в бескрайней голубой выси лишь чинно проплывали белые пушистые облака.
Поравнявшись с очередным домом, иностранец бросил взгляд на его номер и, убедившись, что он у цели, удовлетворенно кивнул головой. Подойдя к массивной деревянной двери, он незаметно оглянулся и вошел внутрь. В доме напротив, в квартире третьего этажа мужчина в штатском, внимательно наблюдавший из-за шторы за подъездом, в который вошел европеец, повернулся к своему напарнику, сидевшему у телефона:
— Кажется, у нашего клиента новый гость. Вызывай бригаду.
Клиентом сотрудники контрразведки именовали между собой Ганса Хайнцтрудера, вице-консула посольства Германии в СССР. Его офис как раз размещался в подъезде дома напротив. И все бы ничего, мало ли иностранцев посещает дипломата другой страны, да только Хайнцтрудер был не совсем дипломат. Точнее, совсем не дипломат, а установленный чекистами немецкий военный разведчик. Следовательно, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Поэтому европеец, посещающий вице-консула, и вызвал к себе соответствующее внимание контрразведки.
Майор Хайнцтрудер ожидал гостя и, встретив его на пороге, сразу пригласил в гостиную.
— С приездом, господин подполковник. Прошу, располагайтесь, — указал дипломат на кресло у столика. — Что-нибудь выпьете?
— Воды, с вашего позволения, — гость был явно настроен по-деловому. Майор откупорил бутылку «Нарзана», наполнил бокал, придвинул гостю вазу с фруктами. Поблагодарив хозяина, тот прихлебнул из стакана, отщипнул несколько виноградин и стал разглядывать интерьер гостиной.
— Как устроились? — продолжал «разогревать» гостя майор.
— Спасибо, хорошо, — коротко ответствовал коммерсант.
— Мой шеф просил выразить благодарность за предоставленную раннее информацию по интересующим нас проблемам. Он надеется, что нам общими усилиями удастся укрепить то, что уже создано и что еще предстоит создать, — Хайнцтрудер верил в то, что в комнате нет подслушивающих устройств, в чем заверили его техники, недавно приезжавшие из Берлина, но тем не менее старался говорить иносказательно. Гость вежливо склонил голову.
— Еще воды? — майор взялся за бутылку.
— Вы, как на Востоке, делаете длинное вступление, и это начинает меня беспокоить. Что же все-таки случилось? — подхватил приезжий эзопов язык хозяина.
— Видите ли, проблемы возникли у партнеров вашего представителя. Мы, со своей стороны, не сомневаемся в его компетентности, но тем не менее…
— Понятно. Что ж, я готов вам помочь.
Партийное собрание закончилось поздно. Ручейки сотрудников, продолжавших активно обсуждать вопросы повестки дня собрания, плавно потекли по коридорам, растворяясь в своих кабинетах. Свиридов и Климов молча вышли из зала в числе последних.
— Устало выглядите, Федор Ильич, — участливо проговорил Климов, искоса глянув на начальника. — Вам бы отдохнуть пару часов, а вы с поезда сразу на работу.
— Да пустяки все это, — отмахнулся Свиридов. — Я просто расстроился. Написал записку, попросил слова в прениях по докладу, а почему-то не дали…
— Не расстраивайтесь, товарищ майор, чай нынче не последнее собрание. Вы лучше в буфет сходите, подкрепиться вам надо.
— Погоди, Никита Кузьмич. Ты давай тащи сейчас последние материалы, а я пока попрошу в кабинет чаю да пожевать чего. У меня и поужинаем.
Дожевав бутерброд, Свиридов сделал большой глоток крепкого чая и откинулся на спинку стула:
— Ну, давай, Никита Кузьмич, докладывай последние новости.
Климов, вперед шефа управившийся с едой, с готовностью подался вперед:
— Тут ребята, которые по немецкому вице-консулу работают, этому Гансу Ханст… Ганст…
— Хайнцтрудеру. Учи немецкий, Никита, пригодится, — назидательно поднял палец Федор Ильич.
— Да все хочу на курсы записаться, а тут то одно, то другое… Так вот, на известном нам адресе этот Ганс встретился с каким-то гостем, по виду иностранцем. Посидели они там и разошлись.
— Ну и что за гость? Установили, надеюсь? — спросил майор, борясь с одолевающей его дремотой.
— Так точно. Представитель австрийской фирмы, вот фотография, — Климов положил фото перед Свиридовым. Тот мельком глянул и вернул лейтенанту. — В гостинице, где он остановился, тоже поработали и сообщили, что зафиксировали два-три его телефонных разговора с заграницей.
— Есть что-то интересное? — бороться со сном не было никакой возможности, но Свиридов решил дождаться конца сообщения.
— Мужики говорят, ничего особенного. Обещали перевод доставить пару часов назад, да закавыка у них одна приключилась. Он все по-немецки разговаривал, а потом тот, что за границей, пару фраз на другом языке сказал, а этот ответил. На каком они шпрехали, наши с ходу не поняли и стали разбираться, — он глянул на часы. — По времени уже должны сообщить.
— Понятно, Никита Кузьмич. Надо уточнить, что за птица. Но я на сегодня «пас». Начальство я уже предупредил, так что доведи это дело до конца, — Свиридов тяжело встал из-за стола и попрощался с лейтенантом.
— Я сейчас машину вызову, — вскинулся Климов, но майор покачал головой:
— Не надо, я сам. Иди работай.
Стрелки на часах показывали полночь, когда Климов наконец разложил все бумаги «по полочкам». Коллеги со звонком явно запаздывали. Климов отложил ручку, потянулся, взял трубку телефона:
— Але, это ты, Николай Ефимыч? Бдишь? Как там по этому гостю, разобрались?.. Да ты уже говорил, что ничего интересного. Вы с языками-то разобрались?.. На каком они там шпрехали, на японском, что ли?.. Ах, на литовском. Ну и… Тоже ничего интересного. Понятно. Ну, пока, завтра жду бумаги, — Климов положил трубку и снова потянулся. «Хм-м, на литовском, значит. Прав Федор Ильич, надо браться за языки. Все, завтра и запишусь на курсы, — решительно сказал он сам себе. — На литовском, на литовском… Стоп!»
Никита Кузьмич снова взялся за телефон:
— Михалков, зайди ко мне.
Вошедшему Михалкову он с ходу объявил:
— Слушай, надо срочно выяснить, где сейчас Риммер. Ну, это главный наш фигурант по делу «Шахматист», ты что, забыл?
— А-а, — дошло до Михалкова, — так сейчас узнаю.
Через четверть часа младший лейтенант выяснил, что Ян Карлович Риммер содержался во внутренней тюрьме главного управления. Приказ Климова Михалкову был кратким: встретиться с Риммером и показать фотографию австрийского коммерсанта. А еще через час прямо из тюрьмы Михалков подтвердил опасения Климова…
В этот раз все было просто, без всяких таинственных исчезновений. Они с Седым спокойно собрали чемодан, пообедали с Трофимом Григорьевичем, заплатили ему за два дня вперед, хоть он и отказывался, и поехали в село Власихино искать сослуживца Эдуарда Петровича по Гражданской войне. Ветеран-буденовец хотел с кем-то договориться о машине, но Седой категорически отказался, не желая беспокоить хозяина. Он якобы уже договорился с коновозчиком, который доставит их прямо до места. А денька через два они вернутся, друга прихватят и хорошо погуляют. Буденовец пробурчал для порядку, что им, мол, деньги некуда девать, но настаивать не стал. И вот в четыре часа пополудни они сели у магазина на телегу к тому самому вознице, который днем раньше доставил Седого в город.
Через полчаса езды в придорожном поселке Эдуард Петрович попросил вчерашнего знакомца остановиться.
— Будем возвращаться поздно, жди нас в десять часов. Заплачу, как договорились, — напомнил он возчику.
— Да нешто вас дети малые в избе дожидаются? Переночевали бы у товарища, да с утречка со свежей-то головой я бы вас и отвез, — рассудительно предложил тот.
Седой только вздохнул:
— Оно хорошо бы, конечно, да нам с утра на поезд, а еще вещи надо забрать, то да се… В общем, договорились?
Согласно кивнув, возчик дернул за вожжи и заскрипел телегой в обратную сторону. Седой и Анюта прошли сотню метров по поселку и свернули на проселочную дорогу. Седой при этом оглянулся: телега с возчиком пылила где-то очень далеко. С проселка они широкой тропой сошли в лощину и вышли уже там, где их нельзя было увидеть из поселка — скрывал начавшийся перелесок. Они шли друг за другом: впереди Седой в костюме с чемоданом, позади, в шаге от него, Анюта в длинном платье и жакетке. Было нежарко, идти приятно, но, когда не знаешь, что является конечной целью твоего путешествия, дорога кажется значительно длиннее.
— Далеко еще? — осторожно спросила девушка спустя четверть часа.
— Не очень, — испытующе глянув на спутницу, ответил Седой. — Вон там, на холме за леском. В леске и укроемся до темноты, заодно и за домом понаблюдаем. Анюта, вы стихи любите? — вдруг спросил он ни с того ни с сего.
Девушка смущенно замялась.
— Читать люблю, а на память… — она покачала головой.
Седой еще раз глянул на нее и неожиданно начал декламировать, стараясь шагать в ритме стиха:
Раскинулось поле волнистою тканью
И с небом слилось темно-синею гранью,
И в небе прозрачном щитом золотым
Блестящее солнце сияет над ним…
Один я… И сердцу и думам свобода…
Здесь мать моя, друг и наставник-природа.
— …Прекрасно сказано, не правда ли? — прервался Седой.
Анюта улыбкой подтвердила согласие.
— Между прочим, наш поэт, певец русской природы, впитавший, как говорится, всю эту красоту с молоком матери. Наши поля, наше небо, — он картинно поднял руку.
— Волнуетесь? — внезапно прозвучавший вопрос Анюты остудил его пафос. Седой опустил руку и даже остановился.
— Хм-м… Нет, у нее просто дьявольское проникновение в психологию собеседника, — он отозвался об Анюте в третьем лице, похоже сильно впечатленный ее проницательностью. — Есть такое дело, — вздохнул он и зашагал дальше. — Молодость вспоминается, дыхание перехватывает. Столько времени прошло, а память не отпускает.
— А вы не боитесь, что вас кто-нибудь здесь узнает?
— И у нас с вами будут неприятности? Вы это хотели спросить? — Седой повернулся, и она увидела полностью лишенное патетики жесткое выражение его лица. — Отвечаю: моя интуиция мне подсказывает, что другой такой возможности у меня уже не будет. Так что отступать мне некуда. А вас что-то смущает? Что-то изменилось? — он пристально глянул ей в глаза.
— Ничего, — усмехнувшись, ответила Анюта. — Просто со стороны вы выглядите удивительно спокойным.
— И вы решили вернуть меня на грешную землю? — весело хмыкнул Седой. — Уверяю вас, я очень волнуюсь, просто стараюсь этого не показывать. Но вас, получается, не проведешь.
Маленький лесок, который они видели на холме, оказалась краем большого перелеска, который забирал вниз по обратной стороне холма. Слева под холмом в нескольких десятках метров блестело озеро с истлевшей и завалившейся купальней, за которым и располагалась дворянская усадьба, чья былая красота с течением времени превратилась в печальные воспоминания. Судя по внешнему виду, не обошел ее стороной стихийный российский бунт. Пристройки вокруг барского дома наполовину сгорели, а на барском доме, видимо в революционные годы, ободрали железную крышу, и стропила, изветшав под снегом и дождем, рухнули. Рухнул и балкон с фасада, развалилось большое высокое крыльцо. Окна в доме были заколочены досками, а те, которых не заколотили, давно лишились стекла и равнодушно взирали на озеро и лес пустыми глазницами. Но остов здания держался крепко, — вероятно, строили всерьез и надолго. И еще время пощадило ротонду, видневшуюся из-за ровной полоски деревьев. Далеко в стороне, на холме, торчали еще какие-то развалины, которые, как объяснил Седой, были останками церкви, снесенной местными властями за ненадобностью…
Едва они прошли перелесок и из-за деревьев завиднелись развалины, глаза Седого повлажнели. Пряча взгляд, он жестом предложил Анюте присесть на чемодан, а сам, пригибаясь, поспешил на наблюдательный пункт, очевидно облюбованный вчера. Оглядевшись, Анюта поставила чемодан у сосны и села на него, прижавшись спиной к стволу. Как-то, во время их многочисленных бесед, Седой начал рассказывать девушке об удивительных свойствах некоторых растений и деревьев. Тогда впервые услышала она от него о лечебных свойствах сосны и сейчас решила использовать возникшую паузу, испытав на себе то, о чем рассказывал ее спутник. Но едва она прикоснулась спиной к дереву и прикрыла глаза, мыслями завладел вопрос, на который она должна была дать себе четкий и ясный ответ: как быть дальше? А ответа не было, потому что было слишком много «если». Если Седой найдет клад. И куда он направится в случае удачи? Хорошо, если снова в город на море. Тамошние чекисты дали ей телефон для связи, так что она выкрутится. А если в другое место? Его разговор о дальних странах не давал ей покоя. Она понимала, что выбраться из страны непросто, но, пообщавшись с Седым, начала верить в его необыкновенные возможности. И вот тут возникал главный вопрос: кто же вы, Эдуард Петрович? Анюта судорожно цеплялась за ту версию, которую представил ее спутник, хотя червь сомнения все чаще тревожил ее душу. Пока она справлялась с сомнениями и знала почему. Этот мужчина стал ей действительно небезразличен…
Кто-то потряс ее за плечо. Анюта открыла глаза и увидела улыбающееся лицо Седого.
— Ну, разве не я говорил, что сосна успокаивающе действует на человека? Особенно на проницательных юных особ, увлекающихся приключениями. Однако нам пора, — развел он руками. — Я все рассчитал, времени у нас немного.
В сгущающихся сумерках они крадучись двинулись к фамильному гнезду Седого. Внезапно Анюта замерла и схватила спутника за руку.
— Эдуард Петрович, у вас нет ощущения, что за нами наблюдают? — прошептала она.
— Спокойно, милая, спокойно. Это все от нервов, — успокаивающе прошептал он в ответ, ласково погладив ее по руке.
Подойдя к старой железной двери со двора здания, Седой передал чемодан Анюте, достал из-за пазухи маленький ломик, или «фомку», как называли его жулики, и, повозившись минуту-другую, бесшумно открыл дверь. Они вошли внутрь и остановились, давая время глазам привыкнуть к темноте. Наконец Седой, подав знак девушке оставаться на месте, тихо двинулся вперед. Анюта, прислонившись к стене, вглядывалась в темноту, напряженно прислушиваясь к его удаляющимся шагам. Внезапно там, куда ушел Седой, послышался шум падения какого-то большого предмета и нечто похожее на человеческий стон. «Он куда-то провалился!» — молнией мелькнула тревожная мысль, и она, шагая наобум, заторопилась вслед за Седым. Но лишь успела сделать несколько шагов, как сильная рука обхватила ее за шею, и через мгновение, получив удар, она потеряла сознание.
В кинозале посольства Германии в СССР только что закончилось важное политическое мероприятие. Сотрудникам посольства был продемонстрирован фильм любимицы фюрера кинорежиссера Лени Рифеншталь «Олимпия» — об Олимпиаде 1936 года в Берлине. В зале было душно, и зрители с удовольствием выходили наружу, стремясь побыстрее попасть на улицу. Галантно пропустив впереди идущих дам, из зала, вытирая лицо носовым платком, вышел военный атташе Эрих Кламрот. Два часа назад он приказал камердинеру охладить к его приходу несколько бутылок «Пауланера». Это была его любимая марка пива, которое ему специально привозили из Германии. И вот сейчас он, неторопливо шествуя по коридору, предвкушал, как отдаст должное бутылочке-другой, закусывая, по рекомендации знатоков, мягким сыром. В прежние времена он мог выпить и больше, но в последние годы начинающая пошаливать печень заставила его ограничить потребление любимого янтарного напитка. Появление в коридоре майора Хайнцтрудера с озабоченным видом не входило в планы генерала, и он слегка поморщился:
— Слушаю вас, майор. Чем вы взволнованы? Неужели вас так впечатлили соблазнительные формы наших спортсменок? Надо признать, фрау Рифеншталь искусно умеет показать как духовное содержание, так и плоть нации.
— О да, господин генерал, я знаю, как ее ценит фюрер. «Триумф воли» и сегодняшний фильм — это то, что необходимо нации. Это мобилизует духовные и физические силы народа в борьбе за Великую Германию, — отчеканил Хайнцтрудер. — Но, с вашего позволения, у меня срочная информация.
Из двух упомянутых фильмов майор видел только первый, повествующий о партийном съезде в Нюрнберге в сентябре 1934 года. А вот сегодняшний ему посмотреть не удалось, так как перед самым началом его вызвали к шифровальщику резидентуры. Он полагал, что генерал пригласит его в свой кабинет, но тот, убедившись в отсутствии лишних ушей, предложил Хайнцтрудеру доложить информацию прямо в коридоре.
— Поступило сообщение от Пильгера. Он интересуется дочерью, — майор сделал паузу.
— И это все? — Кламрот недовольно посмотрел на подчиненного.
— Нет. Он просит разрешения покинуть Россию и уйти на спокойную работу на Западе. Ссылается на возраст и здоровье, — вице-консул выжидательно замолк.
— Хм-м… а дочь, значит, хочет оставить вместо себя? — как бы рассуждая сам с собой, вопросительно произнес атташе. — Что еще?
— Он просит разрешения уйти вместе с русской девчонкой, — выпалил майор. Было понятно, что именно этот вопрос взволновал его более всего.
— А что, для вас это сюрприз? — генерал произнес эту фразу таким тоном, что Хайнцтрудер побоялся ответить честно, дабы не выглядеть дураком в глазах шефа.
— Нет, господин генерал.
Ответ прозвучал неубедительно, но Кламрот лишь слегка усмехнулся:
— Я хорошо помню наш недавний разговор, в котором вы заявили, что не собираетесь сообщать Пильгеру о смерти дочери, не так ли?
— Так точно, господин генерал.
— Ну вот вам и ответ на его первый вопрос, — удовлетворенно кивнул генерал. — А разве мы не обсуждали с вами его любовный сюжет? Вы закончили проверку?
— Да, почти… осталось кое-что, — пробормотал майор.
— Так заканчивайте и побыстрее, — Кламроту уже наскучил этот разговор. Он наперед знал, чем он закончится. Ситуация была непростой, и он, не ставя в известность Хайнцтрудера, использовал для проверки канал, к которому имел доступ только он. С девчонкой все было «чисто», но он ждал подтверждения от вице-консула.
— Я понял вас, господин генерал, — вытянулся майор. — Я так понимаю, что запрос в Берлин мы будем готовить после результатов проверки?
Кламрот вспомнил о холодном пиве, грустно покачал головой и взял собеседника за локоть, подталкивая его к выходу.
— Знаете, Ганс, — он постарался придать голосу елико возможно больше задушевности. — Я начинаю думать, что старики видят на пару шагов дальше молодежи. Ничего не поделаешь, опыт обязывает, — развел он руками. — Надеюсь, время поможет вам убедиться в правоте моих слов. Я говорю это к тому, что уже послал в Берлин депешу после нашего тогдашнего разговора. Я почему-то был уверен, что развитие событий пойдет именно в этом направлении. Поторопитесь с окончанием проверки.
Сильный толчок привел Анюту в чувство. Что-то кололо в щеку, и она попыталась избавиться от этого раздражителя, но не смогла пошевелить руками. «Что со мной?» — подумала она и медленно разлепила веки. Далеко в черных от ночи небесах весело перемигивались звезды, а величавая луна снисходительно и скупо делилась с землей светом. Воздух источал ароматы, густо настоянные на вошедшем в силу разнотравье, взопрелой после позавчерашнего ливня опавшей листве, хвое елей. Анюта попробовала посмотреть прямо перед собой. Она, наконец, стала осознавать происходящее. Голова болела и кружилась. В щеку настырно колола солома, которой она была прикрыта, над головой было оставлено небольшое отверстие, видимо, чтобы не задохнулась. Сбоку от нее неподвижно лежало что-то мягкое и теплое. Сквозь солому она увидела спину мужчины в пиджаке, сидевшего перед ней на небольшом расстоянии. Слева и справа высоко над головой темнели кроны деревьев. «Телега. Меня везут на телеге по лесной дороге. А почему же не видно лошади?» — удивилась она и тут же сообразила, что лошадь у нее за спиной, вернее, за головой. В следующее мгновение девушка почувствовала запах табачного дыма, шедшего откуда-то сзади. Курил, очевидно, возчик. «А где… где Эдуард Петрович?» — спохватилась Анюта. Она еще раз осторожно попробовала пошевелить руками и поняла, что крепко связана.
Телега тем временем выехала на большую поляну и остановилась. Мужчина, сидящий к ней спиной, соскочил на землю и зашагал куда-то в сторону, за ним, кряхтя, поспешил и возчик. Анюта прислушалась. Где-то рядом хлопнула дверь, послышались глухие мужские голоса. Голоса быстро смолкли, мужчины вернулись к телеге. Анюта быстро закрыла глаза и почувствовала, как несколько сильных мужских рук извлекли ее из сена и уложили на землю. Через несколько секунд рядом что-то тяжело шмякнулось. Через прикрытые веки она увидела бесчувственное тело Седого.
— Васятка, принеси-ка воды, — из-за спины девушки послышался мужской голос. — Надо их в чувство привесть.
Голос показался Анюте знакомым, и, преодолевая головную боль, она стала мучительно вспоминать, где его слышала. Вдали загремела цепь и закрутился ворот колодца. Невидимый Васятка шумно наполнил ведро и подошел к пленникам. Пока Анюта, лежа с закрытыми глазами, соображала, как вести себя дальше, сбоку раздался хриплый голос Седого:
— Не надо воды. Анюта, что с вами? Вы не ранены?
— Все в порядке, — поспешно откликнулась девушка, открывая глаза. Она увидела двоих мужчин, один из которых держал в руках ведро с водой. Он был высок, молод — ему едва перевалило за двадцать. Это его называли Васяткой, и это его спину она видела, лежа на телеге. Анюта перевела взгляд на второго похитителя и вздрогнула. Она сразу узнала того самого возчика, что довез их до поселка.
— Кто у вас тут старший? — голос Седого окреп, в нем появились властные нотки.
Вместо ответа возчик подал знак парню, тот поставил ведро, и они помогли пленникам подняться на ноги. Руки у обоих были связаны, в волосах и одежде запутались клочки сена, так что Анюта невольно улыбнулась, увидев Седого в таком живописном виде. Эдуард Петрович заметил ее улыбку и ободряюще кивнул. Подталкиваемые похитителями, Анюта и Седой, медленно ступая, прошли по направлению небольшой избы, стоявшей на краю поляны. В дюжине шагов от дома под лунным светом белел незаконченный свежий сруб, — очевидно, рубили баню. Чуть поодаль стоял объемистый сарай с большими воротами, по всей видимости там хранили сено. Они прошли мимо колодца, друг за другом поднялись на крыльцо избы и вошли внутрь.
Тусклый свет керосиновой лампы освещал скромное жилище лесника. Топчан с лоскутным одеялом, добротно сколоченный стол, две лавки. Сбоку от самодельного буфета в углу висели образа и горела свеча. Под образами спиной к вошедшим, широко расставив ноги, стоял приземистый мужчина в годах и тихо молился. В следующее мгновение он повернулся к пленникам и легкая усмешка тронула его широкоскулое бородатое лицо.
— Ну, здравствуй, ваше благородие. С прибытием на родину, — неожиданно произнес он, в упор глядя на Эдуарда Петровича. Тот, сощурившись, пристально вглядывался в лицо незнакомца, который, не торопясь, подошел к столу и сел на лавку.
— Садись, ваше благородие, в ногах правды нет. Чего щуришься, аль своих не признаешь?
На лице Седого появилось выражение нескрываемого удивления.
— Унтер? Васильев? Что за спектакль?
— Ну вот и признал, слава тебе, господи, — на лице хозяина избы просто-таки высветилось глубокое удовлетворение от созерцания реакции пленника. — А то я уж, грешным делом, засомневался, вы ли это, господин штабс-капитан. Это вот у Трофимыча, — махнул он рукой в сторону возчика, — глаз-алмаз, сразу распознал вас в городе. И то, сызмалетства у вас на конюшне прислуживал. Ай да Трофимыч! Как считаешь, ваше благородие господин Муромцев, молодец Трофимыч, а? Слушайте, может, он вам сгодится для ваших нынешних дел? Ручаюсь, не подведет.
— Кончайте балаган, Васильев, — резко бросил Седой. — Что вам нужно?
— Ишь ты, — хмыкнул Васильев. — А у меня к вам встречный вопрос: а что вам здесь понадобилось? Зачем, так сказать, пожаловали в отчий дом? И что вы в нем ищете по ночам? И кто эта юная барышня, которая по ночам с вами бродит? — мужчина перевел взгляд на Анюту.
— Это… моя жена, — чуть запнувшись, ответил Седой.
— Скажите пожалуйста, — протянул Васильев, подмигнув сообщникам. — А мы, грешным делом, подумали внучка. Она что, в курсе ваших забот?
— Оставьте ее, она ничего не знает, — в голосе Седого появилась прежняя уверенность.
— Охотно верю, — добродушно согласился Васильев. — Ну да, ладно. Время позднее, вам отдохнуть надо с дороги, а нам за дело пора. Про хозяйское-то золотишко я давно слыхивал, да только где ж его искать-то? Были охотники пошариться, да куда там… — он встал со скамьи и, размяв ноги, сделал шаг к Седому. — Ты, ваше благородие, не боись, я пока пытать тебя не буду и девчонку твою не трону, потому как бумажку у тебя, сонного, нашел. По этой бумажке и искать будем. А уж там как бог даст… Ты, Трофимыч, проводи их на отдых. Да, мамзели-то руки развяжи, а штабс-капитану… и ему развяжи, только смотри аккуратней. Он по молодости-то шибко проворный был, да и сейчас, вижу, орел хоть куда. Ну, спокойной вам ночи, приятного сна, желаю увидеть козла и осла, — иронично расшаркался он перед пленниками.
Сообщники его громко захохотали и стали выталкивать пленников на крыльцо. На ночевку их определили в сарай, где, как оказалось, был вырыт большой погреб, превращенный похитителями в тюрьму. Трофимыч сбросил вниз пару охапок сена, потом, выполняя приказ унтера, развязал Анюте руки, и она сама спустилась по лестнице в погреб. Когда возчик начал развязывать Седого, парень вытащил наган и держал пленника на прицеле, покуда тот своим ходом тоже не спустился в погреб. Трофимыч достал лестницу, крикнув при этом вниз, что ведро находится в углу, опустил крышку погреба и клацнул замком. Седой и Анюта оказались в полнейшей темноте. Устроившись на сене, они замолчали. Седой винил себя в произошедшем и обдумывал, с чего начать разговор, а Анюта настолько устала, что у нее просто не было сил разговаривать. Однако она первая не выдержала затянувшегося молчания:
— Что же вы молчите, Эдуард Петрович? Я ничего не понимаю, но чувствую, что мы крепко влипли в какую-то историю. И конец у этой истории может оказаться не очень веселым. Что там говорит на этот счет ваша интуиция? Что это за люди? — Седой обратил внимание, что в голосе Анюты впервые появился иронично-жесткий оттенок.
— Да, я заслуживаю самого жестокого обращения, но… пощадите меня. И на старуху случается проруха. А что до людей… давно это было, в гражданскую, — Седой снова замолчал, а потом медленно, будто пересказывая содержание какого-то приключенческого фильма, стал вспоминать события тех далеких лет.
…Батальон деникинской армии под командованием штабс-капитана Муромцева одним из первых ворвался в большой южный город России. Орудийная стрельба уже стихла, но еще нет-нет да вспыхивали ружейные перестрелки в разных частях города. Красные отступили. Воспользовавшись временным затишьем, командир батальона собрал командиров рот для доклада в помещении какой-то бывшей советской конторы. Противник так поспешно покинул город, что обстановка в этой конторе осталась практически нетронутой, стекла целы, исправно работал телефон. Офицеры, стоя вокруг стола над планом города, докладывали о занятых позициях, когда зазвонил стоящий на подоконнике телефон. Штабс-капитан услышал в трубке полковника Лещева, командира полка. Обычно лишенный эмоций, в этот раз его голос звучал торжественно, передавая Муромцеву и всему личному составу батальона благодарность командующего армией. Батальон действительно заслуживал высокой оценки, первым ворвавшись в город и вытеснив противника из стратегически важного района.
Лукаво улыбнувшись офицерам, Муромцев отдал команду вестовому, и на столе появилась бутылка французского коньяка из запасов командира батальона, яблоки и печенье. Подчиненные знали, что в разгар боев штабс-капитан не терпел фуршетов, все застолья проводились исключительно после боя и в конце дня. Но по случаю благодарности самого командующего в этот раз Муромцев решил нарушить собственный запрет. Едва заметный кивок, и корнет Трубецкой, самый молодой из офицеров и по званию и по возрасту, проворно разлил коньяк по кружкам. За победу выпили до дна. Муромцев решительным жестом велел вестовому убрать со стола и собрался было продолжить совещание, как вдруг в коридоре послышались шаги. В комнату вошел офицер возрастом чуть постарше Муромцева.
— Ба, Лев Николаевич! Ну, разве от контрразведки скроешься? Вестовой, коньяку господину ротмистру, — Муромцев приятельствовал с сотрудником контрразведки ротмистром Калачевым. Познакомились они еще в 1915 году на германском фронте, когда Калачев служил в кавалерии.
— Всем, всем, любезный, — укоризненно попенял ротмистр вестовому.
Тот застыл в растерянности, вопросительно глядя на командира. Муромцев развел руками:
— Покорнейше прошу извинить, Лев Николаевич, но дела. Достаточно. Вот вечером милости просим.
— Ладно, хочу выпить за вас, господа офицеры. За тебя, Алексей Перфильевич, — отдал он легкий поклон Муромцеву. — Как услышал, что первый батальон снова отличился, сразу заскочил поздравить. Ваше здоровье.
Дождавшись, когда ротмистр осушит кружку, Муромцев обратился к офицерам:
— Господа офицеры, по ротам. Разберитесь с размещением и питанием, подготовьте рапорт о потерях, через час жду доклад по всей форме. Через два часа мне приказано быть на совещании у командира полка.
Командиры рот, козырнув, вышли из комнаты.
— Корнет, — обратился Муромцев к Трубецкому. — Штаб батальона временно размещаем в этом здании. Берите комендантский взвод, приводите все в божеский вид, организуйте охрану, размещайте штабных.
Корнет подхватился выполнять приказание. Но не сделал он и двух шагов, как в коридоре послышался шум. Вестовой Тихон кого-то не пускал в комнату, но этот кто-то настырно пробивался, убеждая Тихона визгливым голосом. Муромцев поморщился:
— Корнет, разберитесь, в чем дело.
Юноша быстрым шагом вышел в коридор, и утихающий было шум возобновился с новой силой. Контрразведчик с любопытством наблюдал за происходящим. Дверь приоткрылась, и в нее протиснулся корнет.
— Господин штабс-капитан, тут… человек просится, — обратился он к командиру. В следующую секунду в дверь протиснулся пожилой мужчина в разорванной одежде с пятнами крови.
— Господин офицер, господин офицер, — затараторил он с еврейским акцентом. — Помогите, умоляю.
— В чем дело? Кто вы? — разглядывая незнакомца, спросил Муромцев.
— Погром, — выдохнул мужчина. — Ваши солдаты… тут недалеко. Помогите, господин офицер, они нас всех поубивают.
Муромцев метнул взгляд на ротмистра и, поняв, что тот не собирается вмешиваться, повернулся к Трубецкому:
— Корнет, берите взвод и, если погром, арестуйте зачинщиков и доставьте сюда.
Корнет, козырнув, вместе с мужчиной быстро вышел из комнаты. На лице ротмистра появилась недовольная гримаса.
— Ну вот, опять… — он махнул рукой и приблизился к Муромцеву. — А коньячок-то ничего. Откуда такая редкость? — недовольная гримаса сменилась хитрой улыбкой.
«Вот же бестия, — сердито подумал Муромцев. — Между прочим, еврейские погромы это ваша забота, господин ротмистр…»
Однако давно зная Калачева и считая его умным и зачастую просто бесшабашно храбрым офицером, Муромцев на рожон не полез, а спокойно сказал:
— Представитель французской миссии удружил. Помнишь, была делегация союзников? Ни денег, ни оружия не привезли, зато коньяком напоили.
— Ну, тогда с паршивой овцы, как говорится… давай выпьем, — ротмистр взялся за бутылку.
— Извини, Лев Николаевич, нет настроения, потом, — искренно ответил штабс-капитан.
— Э, брат… — недоумевая протянул Калачев, плеснул коньяку в кружку и выпил. — Нашел из-за чего расстраиваться. Ну, погоняют жидов, потрясут малость… от них не убудет. А то куда ни кинь: чай Высоцкого, сахар Бродского…
— …а Россия Троцкого? Слышал. Так ведь люди же.
— Понимаешь, — ротмистр налил себе еще. — Да, есть приказ командующего… но мы же не дети. Это не первый и, уверяю тебя, не последний случай. Тебе ли не знать, что каждая армия имеет законные дни на разграбление города. Шучу, — Калачев выпил коньяк.
— При чем тут исторические реминисценции? — недовольно нахмурился Муромцев. — Это же наша земля. Наши мужики с бабами. И евреи, если угодно, тоже наши. Все это Россия, так кого же мы грабим, насилуем? Самих себя?
Калачев назидательно поднял палец.
— Все, кого вы, сударь, перечислили, по моему глубокому убеждению, есть быдло. Где она, та Россия? Эх… — он огорченно махнул рукой. — Между прочим, не вы ли, Алексей Перфильевич, именовали этого самого мужика воинствующим хамом? — ротмистр хитро поглядел на приятеля, радуясь своему удачному полемическому выпаду.
— Это мое глубочайшее убеждение, — горячо произнес Муромцев. — Но, Левушка, когда один хам грабит другого и наоборот, ничего хорошего из этого не выйдет. Если мы, те, кого ты называешь истинной Россией, не наведем порядок в этом вопросе, пиши пропало.
Приятель только махнул рукой. С улицы донесся топот ног, громкие мужские голоса, и в следующую минуту в коридоре послышались торопливые шаги.
— Ну, дорогой мой философ, что ты сейчас будешь делать? — язвительно усмехнувшись, ротмистр отошел к окну. Дверь открылась, и в комнату чуть не бегом ворвался мужчина в унтер-офицерской форме.
— Господин штабс-капитан, третьей роты, первого батальона унтер Васильев, разрешите обратиться? — пулеметной очередью выпалил тот.
— Слушаю? — Муромцев удивленно взглянул на вбежавшего.
— Ваше благородие, как мы есть с вами земляки, милости прошу вашей… — продолжал «строчить» унтер.
— Какие земляки? — штабс-капитан недоуменно перевел взгляд на контрразведчика. — Что он несет?
— Ваше благородие, одного уезду мы, покойный отец мой вашего приказчика хорошо знал, лес для вашего батюшки заготавливали, — не унимался «земляк».
— Отставить, унтер, — выругавшись про себя, резко оборвал его Муромцев. — Докладывайте по делу и короче.
— Ваше благородие, — с новыми силами затараторил тот извиняющимся тоном. — Солдатики тут наши пошалили малость… ну, молодые, глупые, сами понимаете… Виноват, не досмотрел… Вы, сказывают, порешить их собираетесь?
— Ты что, их командир? — до Муромцева начал доходить смысл происходящего.
— Никак нет, ваше благородие, господин штабс-капитан. Племяш мой среди них случился… смилуйтесь Христа ради, — унтер покаянно опустил голову, глаза его повлажнели.
Только теперь до Муромцева дошел смысл язвительной реплики приятеля. А тот продолжал стоять, устремив взгляд в окно, с ироничной гримасой на лице. Еще раз выругавшись про себя, штабс-капитан буркнул:
— Ладно, давай сюда этого… своего племянника.
С криком «Сей момент!» унтер пулей выскочил из комнаты. Калачев, оторвавшись от окна, сделал шаг к Муромцеву.
— Вот такие вот дела, брат Алеша, — как-то сокрушенно выдохнул он. В частых их спорах о судьбе Отечества не раз иронично называл он приятеля именем персонажа своего любимого писателя Достоевского. «Сейчас он опять вспомнит свою любимую присказку из романа про братьев Карамазовых: «Доброте только вашей удивляюсь с нашим подлым народом»», — усмехнулся про себя Муромцев. Но в этот раз ротмистр избрал другое продолжение:
— Как говорится, есть философия, а есть жизнь наша…
Дать определение жизни он не успел. Дверь открылась, и в нее ввалился здоровенный детина в солдатской форме, подталкиваемый унтером.
— Вот, ваше благородие, они и есть, — отрапортовал он батальонному командиру. — Проси прощения, мерзавец!
Детина пьяно всхлипнул и забормотал:
— Так что прощеньица просим, ваше благородие, виноваты…
— Да он пьян, — брезгливо поморщился Муромцев. — Ты, дурак, зачем в погроме-то участвовал?
— Так жиды, ваше благородие, они ведь Расею продали…
Солдат продолжал бормотать что-то еще, но Муромцев его не слышал. В коридоре захлопали двери, затопали сапоги, и в комнату стремительно влетел корнет Трубецкой. Вид его поразил Муромцева. Внимательно следящего за своим внешним видом даже в условиях боевых действий, всегда подчеркнуто строго соблюдающего субординацию в общении со старшими себя по званию, этого мальчика-аристократа было не узнать. Фуражка на голове готова была упасть, лицо пылало, а глаза, казалось, вобрали в себя всю ненависть, скопившуюся в этом городе и возле него: белых в отношении красных, красных в отношении белых, населения в отношении и тех и других… Подбежав к детине, корнет рванул из кобуры наган.
— Ты, скотина, живодер поганый, нелюдь, — закричал он срывающимся фальцетом. Фуражка наконец свалилась на пол, но он не обратил на это никакого внимания. — Да я тебя без суда, на месте… как бешеного пса!
Неизвестно, что бы произошло в следующее мгновение, если бы не ротмистр Калачев. В долю секунды, прыжком, он оказался около корнета и перехватил его руку с наганом. Пуля ударила в потолок.
— Отставить, корнет, — рявкнул контрразведчик и ловко вывернул его руку. Наган с глухим стуком упал на пол.
— Зачем, зачем вы мне помешали? — истерично выкрикнул юноша и в голос зарыдал. — Таким гадам не место на земле… он женщину с детишками штыком!
Муромцев приказал вестовому подать воды. Как только ротмистр и вестовой взялись приводить Трубецкого в чувство, штабс-капитан шагнул к солдату. Тот все это время, глупо улыбаясь и покачиваясь, стоял, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг.
— За что же ты их? — сдавленным голосом спросил Муромцев.
— Дак… потому Расею продали, — заученно выдавил детина, продолжая улыбаться.
— Вестовой, конвой сюда, — скорее прохрипел, чем прокричал Муромцев. До того стоявший в напряженном ожидании унтер упал на колени:
— Ваше благородие, пощадите…
Но штабс-капитан уже повернулся к корнету.
— Корнет! Выполняйте приказание командующего! — кивнул он на солдата и вбежавших конвоиров.
Корнет, вытерев слезы и посуровев, подал знак конвоирам, и те вывели племянника в коридор. Унтер, медленно поднявшись с колен, шатаясь, побрел к двери. В шаге от двери он остановился, внимательно вгляделся в лицо Муромцева и, мрачно выдохнув: «Эх, ваше благородие», вышел в коридор. Калачев, подойдя к двери, проводил его долгим взглядом:
— Ну, брат Алеша, не знаю, как Расея, но этот унтер тебя точно не забудет.
…Седой закончил рассказ. Считая, что девушке незачем забивать голову политикой, он передал лишь суть своего конфликта с унтером, опустив детали их с Калачевым спора о судьбе России. Да и подлинную свою фамилию, имя и отчество до поры до времени утаил. Анюта замолчала, впечатленная услышанным.
— Скажите, Анюта, — после долгой паузы внезапно спросил Седой. — А как бы вы поступили на моем месте?
Девушка ответила не сразу. Она лежала с закрытыми глазами, и легкая улыбка блуждала на ее губах. Муромцев в темноте не видел ее лица, но даже если бы и увидел, то даже такой опытный психолог, как он, не смог бы догадаться о причине этой улыбки. А она в эту минуту повторяла про себя: «Я верила, я знала, он не враг. Я объясню это Климову, и он поймет…»
Седой повторил вопрос. В темноте, найдя руку мужчины, она легонько пожала ее в ответ.
— А что было потом? — нарушила она тишину.
— Потом? Солдата расстреляли в тот же день. А через несколько дней, поздно вечером при обходе постов, вдруг сзади выстрел. Офицер, который в этот момент случайно закрыл меня собою, получил пулю в голову. Кто стрелял, в кого — сразу не установили, однако Лев Николаевич, тот самый контрразведчик, сразу послал за унтером. А того и след простыл, исчез. Искали, но не нашли. Вот такая история.
— А этот Лев Николаевич, он сейчас где? — просто так, из любопытства спросила Анюта.
— Не знаю. Столько времени прошло… жив ли, нет, не ведаю. Впрочем, как и то, что с нами произойдет завтра. Давайте-ка лучше подумаем, как нам выпутаться из этой заварухи…
Разбудили их мужские голоса. В открытую крышку погреба спустилась лестница и прозвучал голос унтера:
— Вылезайте, гости дорогие.
Седой и Анюта поочередно выбрались наверх, щурясь от света. Вчерашние похитители в том же составе стояли полукругом в сарае и насмешливо рассматривали пленников. Васятка и Трофимыч держали револьверы наизготовку. Нехорошее предчувствие вспышкой промелькнуло на лице девушки, и это не укрылось от внимания унтера.
— Не боись, барышня, это они на всякий случай, мало ли чего придет в голову твоему кавалеру. А потревожили мы вас ни свет ни заря потому, что времени у нас нету, а разговор имеется, серьезный разговор. Вас, господин хороший, попрошу в избу. А мамзель тут под присмотром Васятки пока побудет.
Унтер сделал знак Седому и пошел к выходу. Седой взглянул на спутницу, кивнул ей, стараясь подбодрить, и последовал за старым знакомым. За ними подался и Трофимыч с наганом. На самом выходе унтер обернулся к молодому парню:
— Мамзели с утрева небось умыться надобно, так ты, Васятка, сопроводи.
Они гуськом прошли к дому, унтер и Седой зашли внутрь, а Трофимыч сел на крыльцо, поигрывая оружием.
Васятка оглядел Анюту и, весело фыркнув, засунул наган за ремень брюк:
— Пошли, прынцесса.
Он пошел первым, за ним Анюта. Насмешка парня ее задела, хотя она отдавала себе отчет, что ночь, проведенная на охапке сена, должна была наложить свой отпечаток на ее внешний вид. Остановившись, она машинально провела рукой по лицу и волосам, убирая соломинки, и огляделась. Сена в сарае было много, по всему видно, мужикам пришлось поработать. Она вдруг с горечью подумала, что вот такие простые, работящие мужики, а занялись разбойными делами. «Небось и семьи с детишками имеют, а поди ж ты… Стоп. А почему ты решила, что они разбойники? Может, просто узнали про клад и требуют разделить по справедливости хозяйские драгоценности, нажитые подневольным крестьянским трудом? Если так, то…»
Она не успела додумать. От ворот донесся нетерпеливый окрик парня. Встряхнув головой, Анюта направилась к воротам. Выходя, она случайно наткнулась взглядом на серп, засунутый за деревянную поперечину стены сарая.
Между тем в избе в это время унтер по-хозяйски сел за стол и, пристально глянув на бывшего батальонного командира, стоящего перед ним, медленно заговорил, тщательно выговаривая слова:
— Значит, так, ваше благородие. Нашли мы твои сокровища.
Муромцев сделал непроизвольное движение в сторону унтера, но тот ожидал подобной реакции и внушительно погрозил бывшему барчуку невесть откуда взявшимся наганом.
— Ну, ваше благородие. Не надо, не нервничай. Сам ведь понимаешь, если что, девчонке твоей конец, да и тебе не убечь… пуля, она догонит. А я тебе дело хочу предложить, — перешел он на полушепот. — Садись.
Муромцев сел на скамью напротив унтера. «Главное, успокойся и не дергайся, унтер правильно говорит. Что же, посмотрим, что ты там этакое замыслил», — приказал он себе и, глубоко вздохнув, приготовился слушать.
— Ты не боись, я за прошлое на тебя зла не держу. И то сказать, не было счастья, да несчастье помогло. Я ведь тогда в тебя не попал. Офицерик один, Царствие ему Небесное, дорогу пуле перекрыл. Вот не будь тебя сейчас, как бы мы клад-то нашли? Вот и соображаю я, что нужны мы друг дружке.
Хозяин избы испытующе поглядел на собеседника, но тот молчал.
— Чего молчишь? — он повысил голос. — Почему вопросы не спрашиваешь? Барскую гордость свою выказываешь? Ничего, это пройдет. Я только об одном спрошу: тебя как нонче зовут-величают? Можешь не отвечать, документ твой у меня. И вот думаю я, наверное, товарищам из НКВД очень интересно будет побеседовать с бывшим белым офицером, который по родимой земле под чужим именем ходит.
— А сам-то за свое прошлое не боишься? — бывший штабс-капитан решил, что пора начинать диалог.
— Ну, я-то у советской власти на хорошем замечании, — усмехнулся Васильев. — Покаялся после того, как от вас сбежал, «перековался» и служил красным верой и правдой. Ну, ладно, повспоминали, и будя, — унтер встал из-за стола и снова, подмигнув Муромцеву, заговорил шепотом: — Сдается мне, ваше благородие, ход у тебя есть за кордон. А почему бы тебе меня с собой не взять? Сделаешь доброе дело — поделим клад по-честному.
«Вот оно как… а у него башка-то варит. Любопытно…»
— Надо подумать, — Муромцев постарался придать голосу максимум убедительности.
Унтер нетерпеливо поморщился:
— Времени у нас в обрез, сейчас думай, я помогу.
Парень действительно добросовестно выполнил указание унтера. Набрав ведро воды, он слил девушке, подал относительно чистое полотенце и, что ее окончательно сразило, достал из кармана пиджака небольшой обломок зеркала. Вытерев лицо и руки и прибрав волосы, Анюта улыбнулась парню и поблагодарила его. Парень ухмыльнулся, откровенно любуясь ею.
— Так ведь из «спасиба» шубу не сошьешь. А ты красивая. Слушай, пошли, разговор есть, — и он, взяв Анюту за руку, мягко, но настойчиво потянул ее в лес. Она было открыла рот, чтобы узнать предмет разговора, но Васятка, приложив палец к губам, сделал ей знак молчать. Они прошли через кустарник и стали углубляться в лес. Сделав несколько шагов, Анюта остановилась.
— Ну, давай говори, — сказала она парню, пытаясь высвободить руку, но тот вдруг мощным рывком привлек ее к себе и попытался поцеловать. Анюта захотела вырваться, но парень был значительно сильнее.
— Пусти, я мужу скажу, — в отчаянии выкрикнула она. Парень ослабил хватку, но продолжал крепко прижимать ее к себе.
— Тихо, тихо… нежилец твой дедушка, кончат его сегодня, Трофимыч сказывал. А если будешь со мной ласковой, то я за тебя попрошу у старшого. Чего такой ладной девке пропадать-то? — жарко прошептал он.
«Значит, точно порешат нас тут с Эдуардом Петровичем. Только бы они его раньше не убили», — молнией пронеслось у нее в мозгу, и в следующее мгновение Васятка почувствовал, что девушка перестала сопротивляться.
— Ладно, — обреченно вздохнув, сказала Анюта. — Только пойдем в сарай, не здесь же…
Взяв обрадованного парня за руку, она потянула его из лесу. А тот совсем потерял голову от такой ее торопливости и податливости. Чуть не бегом добрались они до сарая. Пропустив парня вперед, Анюта остановилась у ворот и стала закрывать их. Парень, сорвав с себя пиджак, стал расстегивать брюки, когда Анюта появилась у него за спиной. Он еще успел заметить, как в ее руке тускло блеснул серп… Разверзшаяся плоть, казалось, мгновение думала, что делать дальше, и вдруг брызнула мощным красным фонтаном. Парень захрипел, судорожно зашарил вокруг себя руками, но последовал второй удар, за ним еще один… и все было кончено.
Стараясь не смотреть на окровавленное тело парня, Анюта подняла трясущимися руками наган. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота, но она как заводная настойчиво повторяла про себя: «Я должна его спасти!» Обтерев сеном капли крови на барабане и на стволе нагана, она сунула руку с наганом под жакетку и, стараясь ступать как можно уверенней, направилась к дому. До крыльца оставалось несколько шагов, когда за спиной раздался окрик Трофимыча: «Куда, барышня?» Возчик отлучался «до ветру» и не видел, как парень с девушкой входили в сарай. Его очень удивило, что рядом с девчонкой не было Васятки.
— Мне надо… туда, — обернувшись к Трофимычу, Анюта кивнула головой в сторону избы.
— Не велено пущать, отойди, — сурово проговорил охранник, но девушка, словно не слыша его, продолжала идти. Трофимыч ускорил шаг и уже был от нее в двух шагах. Ровно на таком же расстоянии от Анюты находилось крыльцо.
— Уйди, барышня, от греха подальше, — Трофимыч шагнул к девушке и вдруг оглянулся: — А где Васятка? Куды его черти уболтали?
Он посмотрел на Анюту, потом снова назад:
— Эй, Васятка, ты чего барышню-то бросил? А ну-ка, барышня, пойдем найдем его.
Он сделал еще шаг, протянул руку к девушке и в этот момент неожиданно заметил следы крови на ее руке. Анюта поймала его взгляд. «Кончат твоего дедушку сегодня, Трофимыч сказывал», — вспомнила она слова Васятки и не раздумывая нажала на курок. Возчик переломился пополам, сделал шаг вперед и повалился на ступеньки.
В избе в это время разговор как раз начал принимать конкретный характер. Услышав выстрел, унтер, держа на мушке Муромцева, шагнул к окну и глянул на двор. Не заметив лежащего на ступеньках Трофимыча, он перевел недоуменный взгляд на Муромцева. В следующее мгновение на пороге появилась Анюта.
— Кто стрелял, барышня? — унтер подозрительно уставился на девушку.
Анюта неопределенно пожала плечами. Она боялась глядеть на Седого, чтобы не расслабиться и не пропустить удобный момент для выстрела. Но если бы глянула, то не увидела бы на его лице выражения отчаяния или беспомощности. Наоборот, Седой уже выстроил определенный план выхода из создавшейся ситуации и был заряжен на его реализацию. То, что произошло в следующую минуту, повергло его самого в шок. Едва унтер, отодвинув Анюту, высунулся в дверной проем, как загремели выстрелы. Она нажимала на курок, пока не расстреляла все патроны. Нашпигованное пулями тело унтера рухнуло на порог, а Анюта, отбросив наган, доковыляла до скамейки, где с ней и случился истерический припадок. Седой что-то бессвязно говорил о том, что он обязан ей жизнью, просил, чтобы она простила его, старого самоуверенного дурака, а она рыдала и рыдала в полный голос, выплескивая нервное напряжение, накопившееся в ее душе за последние несколько месяцев.
— А этот ваш Климов — башковитый парень, оказывается, — неожиданно заключил Селиванов, выслушав рассказ Свиридова о том, как практически из ничего лейтенант вычислил абверовского посланца под «крышей» австрийского коммерсанта. — Я в свое время бумаги по Климову смотрел и, прямо скажем, составил другое мнение.
Свиридов тоскливо усмехнулся про себя: «Вот так у нас всегда. Ошибется где-нибудь хороший работник, и вот уже тянется за ним дурная слава из бумаги в бумагу».
— К сожалению, часто мы людей представляем только по бумагам, — с неприкрытой печалью произнес Федор Ильич. — А ведь сказано, по делам их узнаете их.
«В мой огород камушек, в мой, — отметил про себя начальник отдела. — А что это он такое дальше-то сказал? Интересно…»
— Хорошее выражение. Кем сказано?
— Не помню, в какой-то книге вычитал, — неопределенно пожал плечами Свиридов.
— М-да… — Селиванов помолчал. — Значит, точно Риммер опознал этого абверовца?
— Так точно. Правда, лично с ним он не общался, но видел среди руководителей.
— Да, ситуация… Что думаете делать? — начальник отдела вопросительно глянул на майора.
Свиридов вкратце доложил их с Климовым план. Селиванов молча оценивал услышанное. В сложившейся ситуации он не очень хотел влезать в детали. Завтра, по возвращении из командировки, заместитель наркома наверняка вызовет на доклад. И в первую очередь, спросит, как складываются дела на юге с германским агентом и приставленной к нему комсомолкой. Вот о чем должна голова болеть, товарищ начальник отдела. Хотя, с другой стороны, если план Свиридова не удастся и приезжий абверовец «расколет» Глебова, тогда… Спина старшего майора в мгновение ока стала влажной от одной мысли, что может произойти тогда.
— Ладно, действуйте, — с усилием выдавил он. — Ну а что там с нашей южной парочкой? — спросил он и внутренне сжался, ожидая ответа. Свиридов лишь понуро покачал головой.
— Понятно. В общем, если завтра к вечеру… вам ясно? — его равнодушный тон не мог обмануть Федора Ильича. — Вы свободны.
Свиридов вышел из кабинета. Едва за ним захлопнулась дверь, как хозяин кабинета поднялся и нервно прошелся по кабинету. Потом подошел к сейфу, открыл его и достал какую-то папку.
— Как там, говоришь, в книге-то сказано? «По делам их…» Знаем мы, из какой это книги, — Селиванов открыл папку и, проговорив: «Допускал высказывания религиозного содержания», сделал запись на листе бумаги. Закрыв папку, он подошел к шкафу, достал бутылку водки и со словами «Господи, прости нас, грешных» с ожесточением выпил рюмку.
Где-то за спиной мирно шуршало море. Вокруг слышались веселые голоса курортников, начинающих постепенно заполнять песчаные пляжи Черноморского побережья. Ощутимо припекало солнце, и, радуясь этому обстоятельству, самые нетерпеливые уже лезли в морскую воду. Анюта, устроившись на лежаке в купальном костюме, лежала с закрытыми глазами, подложив руки под голову. Утром они вернулись в тот самый южный город, из которого исчезли неделю назад. Седой почему-то не захотел возвращаться к старой квартирной хозяйке, объявив, что после обеда им предоставят шикарные апартаменты. А пока, сдав чемодан в камеру хранения, он предложил отдохнуть на пляже.
По правде сказать, Анюте было безразлично, куда идти. Шок от случившегося в лесу не проходил. В мыслях она снова и снова возвращалась в то страшное утро, когда судьба заставила ее взять в руки оружие и лишить жизни несколько человек. Один из них был совсем мальчишкой, а она его зарезала… как барана зарезала. Девушку передернуло, слезы подкатили к глазам. Да… одно дело выступать на комсомольском собрании, что ты готов защищать страну до последней капли крови, или самозабвенно петь песни о том, как лихо, если завтра вдруг случится война, будем мы рубать псов-атаманов, польских панов и прочих фашистов. И другое дело — самому выстрелить в живого человека. А если еще и серпом…
Все прошедшие дни Седой пытался успокоить ее, привести в прежнее состояние. Он постоянно повторял, что именно ей обязан жизнью, что теперь готов выполнить любое ее желание, тем более что они теперь сказочно богаты. От избытка чувств он даже предложил ей перейти на «ты», но она как-то не отреагировала на его предложение. Умом она понимала, что все сделала правильно, но душа колыхалась в подвешенном состоянии и не спешила возвращаться в прежнее положение. Уже пора взять себя в руки и подумать, как дать знать своим… а если у нее нет сил? Кто-то быстро подбежал сзади, улегся рядом и обнял ее за плечи влажной рукой. Она узнала руку Эдуарда Петровича.
— Такое прекрасное море, — прошептал он ей на ухо. — Жизнь прекрасна, и все это благодаря вам. И будет еще лучше. Анюта, прошу вас, забудьте вы все, как кошмарный сон.
— Я пытаюсь, — грустно ответила она, говоря в пустоту прямо перед собою.
— Ну как вас растормошить? Пойдемте в ресторан, в кино?
Анюта, глубоко вздохнув, повернулась к мужчине, приподнявшись на локте.
— Надолго мы здесь? — тихо произнесла она, и Седой искренне обрадовался, разглядев в ее вопросе искорку жизни.
— Не очень, — торопливо ответил он и добавил извиняющимся тоном: — Надо немного подождать.
— Ладно, — покорно пожала она плечами. — Раз такое дело, я бы в кино сходила.
— Ну вот, совсем другой разговор! Только сначала в море. Вы так и не окунулись после поезда, — и, взяв ее за руку, он увлек девушку к воде.
Афиша на подходе к кинотеатру сообщала о том, что нынче там демонстрировалась кинокартина «Богатая невеста». Остановившись у каменного двухэтажного здания, в одной половине которого находился кинотеатр, а в другой — промтоварный магазин, Седой взял девушку за руку:
— Вот что, Анюта, сделаем так. Вы сейчас идете смотреть кино, а я быстренько похлопочу о жилье. Встречаемся через полтора часа у ресторана. Договорились?
Поцеловав ее в щеку, он пошел по улице, через несколько шагов остановился, помахал рукой и повернул за угол. Анюта, поднявшись на большое деревянное крыльцо, прошла в кассу и купила билет. До сеанса оставалось минут двадцать. Она подошла к окну и выглянула на улицу. Нет, она не боялась. Похоже, после поездки в родные места он доверился ей полностью. Но девушка вдруг осознала, что за последнее время у нее выработалось чувство повышенной осторожности или, лучше сказать, обострилось чувство самосохранения. Ничего подозрительного она на улице не заметила, поэтому сразу же подошла к телефону-автомату и набрала номер. Переговорив, прошла внутрь кинотеатра и стала прогуливаться по прохладному полупустому фойе, рассматривая кадры из популярных кинофильмов и фотографии актеров и актрис. Публику на дневном сеансе составляли в основном ребятишки, которые носились друг за дружкой, периодически урезониваемые строгой контролершей. В тот самый момент, когда прозвучал второй звонок и публика потянулась в зал, в фойе появились двое мужчин, одного из которых Анюта сразу узнала. Это был тот самый парень, который когда-то передал ей записку в ресторане. Оглядев помещение и увидев Анюту, он что-то сказал второму, и тот куда-то исчез. Извинившись перед контролершей, чекист подошел к Анюте и изобразил на лице радость нечаянной встречи:
— Ну, здравствуйте, пропащая. Узнали?
— Конечно. Вы тот… из ресторана, да? — путаясь в словах, взволнованно проговорила Анюта.
— Точно. Меня зовут Сергей, а к вам как обращаться?
«Действительно, как? Это для Климова я Умная, а для этого парня? Вот ведь, забыла спросить. А с другой стороны, чего таиться, я же для Седого имя не меняла? Хотя… ладно…»
— Зовите меня Нюра, — сочинила она на ходу, не очень понимая зачем.
Сергей согласно кивнул и жестом предложил ей следовать за ним. В пустом кабинете директора их ждал второй сотрудник, которого Сергей отправил контролировать нечаянное появление Седого, а сам, заперев дверь на ключ, предложил Анюте рассказать историю с их исчезновением.
А Седой и не планировал проверять спутницу. Он просто сидел на скамейке в укромном уголке парка и читал газету. Южное солнышко палило все сильнее, и все живое в парке попряталось в тень — и мамаши с колясками на тенистых дорожках, и пенсионеры, играющие на скамейках в шахматы. Скамейки в парке стояли спинка к спинке, и вскоре прямо за спиной Седого так же с краю сел ничем не примечательный гражданин. Он был одного возраста с Седым, одет в белый костюм и соломенную шляпу, на ногах красовались парусиновые туфли. Некоторое время он сидел, расслабленно подставив лицо ультрафиолету, затем достал из принесенной кошелки яблоко, повертел его и положил обратно.
— Прекрасная погода, вы не находите? — слегка повернулся он к Муромцеву.
— Нахожу, но у меня нет времени ею любоваться, — произнес Муромцев, не отрываясь от газеты. — Это надо срочно передать в Москву.
Он оторвал голову от газеты и помассировал пальцами глаза, при этом внимательно осмотревшись вокруг. Затем потянулся и сбросил со скамейки на землю маленький бумажный комочек.
— Ясно, что еще? — тихо ответил сосед, отследив взглядом падение бумажки.
— Послезавтра мне нужна шкатулка с секретом. Сейчас пойдешь в универмаг и увидишь ее на полке слева в отделе кожгалантереи. Она там такая одна, — продолжал инструктаж Муромцев. — Где ключ от квартиры?
Незнакомец наклонился и поднял бумажный комочек, одновременно уронив на землю ключ.
— И вот еще что, — продолжил Муромцев, краем глаза зафиксировав манипуляции соседа по скамейке. — Шкатулку передашь мне завтра прямо в нумера, часов в одиннадцать утра. Предварительно проверься — если на кухне занавеска задернута, мы ушли. Да, мне деньги нужны. Положишь в шкатулку.
— Сделаем, — прошелестело из-за спины.
— У тебя все в порядке? Фотографии отправил?
— На следующий день после последней встречи, — у незнакомца на все был четкий положительный ответ, и это, судя по всему, произвело на Муромцева хорошее впечатление. Он неторопливо свернул газету, нагнулся, забрал ключ и уже на ходу бросил последнюю фразу:
— Ну, бывай. Контрольный звонок завтра в двенадцать дня.
Спустя четверть часа Седой зашел с наполненной сумкой в камеру хранения на вокзале. Сославшись на жену, придумавшую купить в дорогу продукты, он подал жетон с номером и взял чемодан, с которым пристроился тут же на столе. Переложив из сумки в чемодан банки с консервами, он сдал его обратно, вышел на улицу и обратился к водителю одного из стоящих на привокзальной площади грузовиков. Сговорившись с водителем, он уселся в кабину, и грузовик резво попылил по маршруту, указанному Седым.
А в кабинете директора кинотеатра чекист Сергей уточнял у Анюты, в какую камеру хранения и на чью фамилию сдал Седой чемодан с драгоценностями. Выяснив все, что касалось чемодана, Сергей замолчал, а потом как-то странно посмотрел на Анюту. И столько всего было в этом взгляде, что ей почему-то стало не по себе.
— Слушай, а мы ведь тебя, честно говоря, и не чаяли живой увидеть, — тихо выдохнул он, как бы объясняя девушке переполнявшие его чувства. — Ну, дела… рассказать кому, не поверят.
Анюту от этих его слов как током ударило. Она внезапно осознала, что судьба этого парня еще час назад висела на волоске из-за их с Седым неожиданного исчезновения. И не только его, но и Глебова, и тех чекистов, которые работали с ней в Москве и организовали эту операцию…
— Ну а дальше-то он что задумал? — спросил Сергей, выжидательно глядя на собеседницу.
— Что задумал? — непонимающе встрепенулась та, потеряв на секунду нить разговора. — А, извините… Пока не знаю, но к чему-то готовится.
Она выжидательно смотрела на парня, но тот снова замолчал, о чем-то размышляя.
— Ладно, посмотрим, — медленно произнес он, и вдруг лицо его приняло озабоченное выражение. — Слушай, а ты это кино-то раньше смотрела?
Анюта недоуменно покачала головой. Чекист усмехнулся:
— Я к тому, что вдруг он спросит тебя, про что картина? Значит, слушай содержание…
Хоть и в молодых годах был Сергей, но парнем оказался сообразительным. Едва встретившись с Анютой у ресторана, Седой сразу поинтересовался, понравился ли спутнице новый фильм, много ли было народу в зале, кто был занят в главных ролях. Анюта начала обстоятельно отвечать на вопросы, но Седой слушал от силы полминуты, а потом, подхватив ее под руку, изобразил строевой шаг и дурашливо затянул: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы…» И тут неожиданно первый раз за последние несколько дней на ее лице появилось некое подобие улыбки. Что вызвало улыбку — осознание предусмотрительности чекиста Сергея или комичный вид всегда серьезного спутника, — Анюта не поняла, но только в следующее мгновение решительно топнула ногой и подхватила вслед за спутником: «Пускай поет о нас страна…»
За этой сценой из окна подъезда соседнего дома внимательно наблюдали двое мужчин. Те самые чекисты, которые приходили на встречу с Анютой в кинотеатр. Дождавшись, когда мужчина и женщина войдут в ресторан, Сергей, нервно покрутив головой, повернулся к товарищу:
— Ну, кажется, все нормально. Значит, пошел я в Москву докладывать. А ты, Клевцов, со своими… — свирепое выражение на лице Сергея и увесистый кулак, который он показал коллеге, более чем красноречиво поведали тому о градусе страстей, бурлящих в душе чекиста, — чтобы в оба смотрели! Не дай вам бог, снова потерять эту парочку.
За окном неторопливо начинался дождь, окрашивая асфальт улицы из серого сначала в пятнистый, а потом в маслянисто-черный цвет. Дождевые капли, робко постучав по стеклу, превратились в уверенный шелест одного из последних ливней уходящего лета. Прохожие на тротуарах, до того с опаской поглядывавшие на набегающую тучу, прыснули по подворотням. Наиболее предусмотрительные попытались было раскрыть прихваченные из дома зонты, но налетевший мощный порыв ветра скомкал их спасительные купола, и владельцы зонтов тоже заметались под струями небесного душа в поисках укрытия.
Мужчина, стоящий у окна, недовольно поморщился, несколько раз прошелся по гостиничному номеру и сел в кресло в глубокой задумчивости. А поразмыслить подполковнику немецкой военной разведки Максу Рихтеру, прибывшему в Москву под именем австрийского коммерсанта Гюнтера Бюхера, было над чем. Буквально на следующий день после его встречи с представителем германского консульства Хайнцтрудером подполковник заметил за собой слежку. Это его не удивило. Будучи сотрудником «Абверштелле-Кенигсберг», подразделения военной разведки, длительное время проводившего разведывательную работу против СССР, он был прекрасно осведомлен о повышенном интересе советской контрразведки к иностранцам, прибывающим в Москву из стран, дружественных Германии. А уж об Австрии, несколько месяцев назад присоединенной Гитлером к Германии в процессе так называемого «аншлюса» и получившей название «Остмарк», и говорить было нечего. Но из иностранных языков подполковник неплохо говорил только на русском, и то с заметным акцентом, а на польском, литовском и латвийском — то есть на языках тех стран, в отношении которых также вело разведдеятельность их подразделение, — мог общаться лишь на бытовом уровне. По этой причине ему и подготовили австрийский паспорт. Подполковник должен был изучить несколько вопросов, связанных с деятельностью московской резидентуры. В случае обнаружения слежки за гостем из Австрии у руководства резидентуры имелся запасной вариант его выхода на контакт с Литовцем. С этим вариантом подполковника при встрече ознакомил вице-консул Хайнцтрудер, очевидно опасавшийся «прослушки» в своей конторе и поэтому изложивший свой план в письменном виде. Теперь, когда по прошествии нескольких дней опасения Рихтера по поводу чекистского контроля подтвердились и он проинформировал об этом руководство резидентуры, подполковник ждал телефонного звонка с условным сигналом о готовности действовать по запасному варианту.
В пустоте гостиничного номера трель телефонного звонка заставила вздрогнуть его обитателя, убаюканного шуршанием ливня. Выслушав абонента, Рихтер положил трубку и подошел к окну. За размышлениями он и не заметил, как ливень закончился. «Ну что ж, как там говорят русские? Дождик в дорогу — к удаче». До выхода на явку оставалось два с половиной часа.
Давно Никита Кузьмич Климов вот так с папкой в руках не бегал по коридорам Главного управления госбезопасности и, наверное, не вспомнил бы случая, когда и другие сотрудники передвигались по коридорам с такой скоростью. Просто не принята была в этих коридорах подобная манера передвижения. Обнаружив дверь кабинета Свиридова запертой и в сердцах выругавшись, он в том же темпе понесся дальше. На его счастье, в это время коридоры были пусты, и ему только однажды пришлось сбавить ход, чтобы отдать честь приезжему с периферии сотруднику в форме капитана госбезопасности и пояснить тому, как пройти в секретариат.
В приемной начальника отдела, кроме секретаря, сидели еще двое знакомых Климову чекистов. На ходу поздоровавшись с обоими, лейтенант быстрым шагом подошел к секретарю и осведомился, где Свиридов. Оказалось, что Федор Ильич уже час как сидит в кабинете Селиванова на совещании.
— Слушай, Петро, он мне позарез на два слова нужен, — Климов, активно используя свой богатый арсенал мимики и жестов, показал, до какой степени ему необходимо было срочно переговорить со Свиридовым. На любого другого человека возбужденный вид лейтенанта Климова, без сомнения, произвел бы нужное впечатление, но секретарь начальника отдела и бровью не повел.
— Извини, не могу, там дело серьезное. Ты погоди чуток, остынь, сейчас перерыв должен быть. На вот газеты, посмотри, успокойся.
Крутанувшись от досады на месте, Климов взял газеты и тяжело плюхнулся на стул. Но не успел он прочитать заголовок передовой статьи «Правды», как дверь кабинета открылась и из нее вышел лейтенант Никитин. Мрачно поздоровавшись с Климовым и другими сотрудниками, он быстро вышел из приемной. А на столе секретаря уже звякнул телефон связи с начальником. Выслушав Селиванова, секретарь привычным кивком головы пригласил ожидающих чекистов в кабинет. Едва за ними закрылась дверь, Климов вскочил со своего места как ужаленный.
— Ну и где твой перерыв? — накинулся он на секретаря. — Я же тебя русским языком прошу: вызови майора, у меня срочная оперативная информация!
— Вот же пристал как банный лист… — Петро быстро усваивал идиоматические выражения, употребляемые начальством. — Ладно, хрен с тобой, сейчас попробую.
Он встал, привычным взглядом оглядел стол — нет ли чего, не предназначенного для посторонних глаз, — одернул гимнастерку, открыл дверь и решительно шагнул в кабинет начальника. Климов настороженно замер.
Секретарь выскочил в приемную буквально сразу. Повернув покрасневшее от волнения лицо в сторону Климова, он на ходу недобро буркнул: «С тебя причитается», — и уселся на свое место. Следом через несколько секунд в дверях появился Свиридов. Не обращая внимания на недовольный взгляд начальника, Климов быстро достал из папки лист бумаги и протянул Федору Ильичу. Майор начал читать текст, и оба — и Климов, и секретарь — увидели, как недовольство на его лице исчезло, а усталость в глазах сменилась азартным блеском. Он невидяще посмотрел на Климова, нервно потер подбородок, снова впился глазами в бумагу и, дочитав до конца, опять поднял глаза на лейтенанта.
— Спасибо, Никита, — неожиданно осевшим голосом поблагодарил он сотрудника и, уже весь погруженный в свои мысли, шагнул к двери кабинета с документом в руках.
— Федор Ильич! — робко окликнул майора Климов. — А бумага-то как же?
— Какая бумага? — непонимающе обернулся тот. — А, ясно. Давай сюда папку, — и, увидев, что лейтенант замялся, сделал шаг и решительно забрал ее из рук Климова. — Давай, давай, я сейчас же доложу товарищу Селиванову. Через полчаса буду на месте, заберешь. Что у тебя с гостем?
— Сидит дома, наши все на местах.
Федор Ильич глянул на часы:
— Время еще есть. Значит, через полчаса у меня.
Дверь за майором захлопнулась. Ничего не поняв, но почувствовав позитивную тональность общения Свиридова и Климова, секретарь начальника отдела тоже сменил гнев на милость и как бы между прочим поинтересовался у лейтенанта, какие такие срочные заботы заставили его нарушить порядок проведения совещания. Но теперь уже пришел черед Климова продемонстрировать, кто есть кто в управлении контрразведки: «Хоть ты, младший лейтенант, и секретарь самого Селиванова, но основную-то работу делаю я и мне подобные сотрудники, так что извини, брат…» Он заговорщицки подмигнул секретарю, выразил ему сердечную благодарность и, напевая «Дальневосточная, опора прочная», пошел к выходу, как вдруг остановился и снова повернулся к секретарю:
— Погоди, Петро, чуть не забыл. А что это Никитин такой тусклый от начальства вышел? Случилось чего?
Петро сначала хотел ответить Климову тем же, но парень он был сообразительный и решил не усложнять ситуацию. Перейдя на полушепот, он сообщил Климову, что у Никитина арестовали брата, что тот написал рапорт начальнику и сегодня разбирали его дело. На вопросительный взгляд лейтенанта секретарь пожал плечами:
— Не знаю, но думаю — уволят. Не он первый.
— Да… дела, — невесело протянул Никита Кузьмич и подумал: «Только парень в понимание работы вошел… и на тебе». — А работать-то кто будет?
Вопрос повис в воздухе, оба замолчали. Первым нарушил молчание Климов.
— Слушай, Петро, а ты чего тут окопался? Давай к нам, нам грамотные ребята во как нужны, — напористо начал он, вглядываясь с надеждой в секретаря.
— Да я бы… — медленно начал тот, отводя взгляд. — Ты знаешь, каково жить в одной комнате с ребенком и матерью парализованной… А новый начальник обещал отдельное жилье дать.
— Так и у нас бы получил, — напирал Климов.
— У вас получишь, — иронически усмехнулся Петро.
Климов сердито сдвинул брови, но парень не захотел продолжать разговор.
— Ладно, ступай, работать надо. И не забудь, за тобой должок.
Когда в кабинете начальника отдела через четверть часа закончилось совещание и все сотрудники, кроме Свиридова, ушли, Селиванов внимательно прочитал бумагу, принесенную Климовым. После некоторого молчания он как-то озадаченно посмотрел на майора и глубоко вздохнул:
— Ну и ну, прямо арабские сказки Шехерезады.
— Немедленно проверим, — тут же отозвался Свиридов, застывший в настороженном ожидании реакции начальника.
— И как можно тщательнее. Слишком уж это… того…
Первая реакция была нормальной, именно так и он сам предполагал действовать.
Однако Федору Ильичу необходима была ясность по дальнейшим действиям.
— Но если это правда, — медленно начал он, — Муромцев для нее теперь на все пойдет. Умная фактически спасла ему жизнь и, я полагаю, заслужила его полное доверие. Может быть, все-таки?..
— Указание замнаркома может отменить только он сам, — внушительно, но нежестко произнес Селиванов. — Так что предлагаю усилить наблюдение и одновременно уточнить наличие драгоценностей. Этого зверя будем брать только с полной уверенностью, что драгоценности в наших руках. Все ясно? — пристально глянул он в глаза Свиридова и, не ожидая ответа, бросил взгляд на календарь. — Как обстановка по объекту Австриец?
— Как я вам уже докладывал, слежку он заметил сразу — наружники постарались — и пока ведет себя как ни в чем не бывало. Сегодня с утра прогулялся по городу, в контакты ни с кем не вступал. До совещания сидел в гостинице. А наш Близнец уже на пути в Москву.
— Значит, вы считаете, что, заметив за собой слежку, он не пойдет на встречу с Близнецом. А если на выставку заявится кто-то другой?
— Все будет зависеть от Близнеца. Если он почувствует опасность, подаст знак. Оперативная группа во главе с Климовым будет находиться рядом, в случае опасности будем брать.
— М-да… а если все-таки Австриец вывернется из-под «наружки» и явится на встречу?
— Тот же вариант — берем сразу всех, и здесь, и на юге.
— Понятно. Что ж, действуйте, желаю удачи. О результатах встречи доложить мне безотлагательно.
«Ну вот, Федор Ильич, а ты боялся, что он даст команду немедленно арестовать наших путешественников. Слава богу, до него, кажется, дошло, что игра, которую мы затеяли, может привести к серьезным результатам. Глядишь, и замнаркома убедит. И не такой он уж и вредный мужик, этот Селиванов, только непривычный к таким оперативным играм. Опять же, ответственность какая… просто время надо, чтобы опыта набрался, сработаемся», — радостно размышлял Свиридов, быстро шагая по коридору.
А Селиванов в это время стоял у окна и думал о том, как подсвистывает удача этому майору и нет ли в этой его везучести какого-то подвоха… А еще в глубине души он искренне хотел, чтобы этот мнимый австрийский коммерсант действительно увернулся от слежки и встретился с Близнецом. Вот тогда вся эта нервотрепка, от которой уже сердце щемит, разом и закончится. И казалось, судьба пошла навстречу его желаниям. Климов, уже в коридоре встретивший Свиридова, сообщил, что Австриец недавно покинул гостиницу и гуляет по городу.
Информация лейтенанта не то чтобы встревожила Свиридова, но заставила насторожиться. Они наскоро еще раз обсудили с Климовым возможные варианты развития событий, и Никита Кузьмич с опергруппой отправился на выставку. До встречи оставался ровно час. Оказавшись один, Федор Ильич понял, что сегодня опять пропустил обед, и решил быстренько добежать до буфета, чтобы перехватить на ходу. Но не получилось. Сначала его притормозил звонок зама из «наружки», сообщившего, что Близнец благополучно прибыл в Москву и выдвигается к месту встречи. Не успел Свиридов положить трубку, как позвонил Василий Петрович, старший бригады наружников, и доложил, что объект пришел в парк культуры и отдыха. Это был давний знакомец Федора Ильича. Так сложилось, что не раз и не два в прежние годы бок о бок сидели они в засадах, отслеживали и брали с поличным шпионов и диверсантов. Тогда и рассказал Петрович, что начинал он службу в 1919 году в разведотряде при секретной части одной из губернских ЧК в центре России. Как особо отличившегося в ряде боевых операций, через пару лет забрали его в Москву, и с тех самых пор служил он в наружной разведке. Больших чинов к своим пятидесяти годам, увы, не достиг по причине скромности образования — пятигодичная церковно-приходская школа, но в своем деле он был асом, обладал непререкаемым авторитетом среди сотрудников «наружки» и отменным чутьем на всякие штуки, применяемые объектами наблюдения для ухода от нежелательного контроля. Именно поэтому, несмотря на возраст, руководство оперативного отдела двумя руками держало ветерана на службе, да он и сам не торопился уходить. Со Свиридовым они общались, в основном, по телефону, и Федор Ильич с течением времени научился различать в голосе Петровича малейшие оттенки, свидетельствующие о его встревоженности в работе с объектом.
В этот раз голос бригадира вроде был спокоен, но каким-то внутренним чутьем майор понял, что Петрович нервничает. И это состояние невольно передалось Свиридову, хотя, казалось бы, ему-то можно было и не волноваться: ну, убежит Австриец от Петровича, появится на выставке, тут и возьмет его Климов под «белы рученьки», а на юге тут же арестуют Муромцева — и дело с концом. Все бы так, но внезапное возвращение в южный город Анюты и Муромцева, да еще с такими новостями, вновь взбудоражило его оперативный азарт. Глянув на часы, Федор Ильич понял, что в буфет он не успеет, поэтому просто позвонил туда и попросил принести пару стаканов чая с лимоном и бутербродов.
Тем временем Австриец, пройдя на территорию парка культуры, купил эскимо и, проявляя неподдельный интерес к разного рода аттракционам, начал прохаживаться от одного к другому. Одет он был скромно, но элегантно, впечатление на окружающих производил самое благоприятное, и попадавшиеся среди посетителей парка женщины дольше обычного задерживали на нем внимательный взгляд. В свою очередь, люди Василия Петровича сопровождали подопечного аккуратно, не привлекая внимания окружающих, но и, согласно инструктажу, не таясь от господина Бюхера. А тот явно никуда не спешил, зашел в тир и несколько минут азартно, но безрезультатно палил из духового ружья по железным фигуркам-мишеням. После тира он так же неторопливо прошел в «комнату смеха», расположившуюся в большом крытом павильоне и пользующуюся у отдыхающих, особенно у детей, большой популярностью. Сотрудники «наружки» по указанию старшего привычно взяли под контроль вход и выход, а сам Василий Петрович купил билет и прошел за объектом в павильон. Смешно признаться, но, будучи человеком солидного возраста, он никогда не был в «комнате смеха». У него были внуки, но опекала их в основном бабушка, он же в редкие часы отдыха гулял с ними вокруг дома или гонял мячик во дворе. Правда, иногда по выходным он водил их в близлежащий кинотеатр на детские сеансы и, если кинокартина была интересная, смотрел вместе с ними, но чаще оставлял их в зале, а сам шел попить пивка в соседней закусочной. Объекты же оперативного сопровождения, которыми занимался Василий Петрович, «комнаты смеха» не посещали. Так бы остался этот пробел в его жизненном опыте, если бы не сегодняшний случай.
Внутри павильона горел неяркий свет, дававший посетителям возможность во всей красе лицезреть себя в зеркалах, расставленных причудливым лабиринтом. Вокруг раздавался хохот ребятишек, составлявших основную часть посетителей этого аттракциона. Боковым зрением наблюдая за иностранцем, Петрович глянул на себя в зеркало и понял, почему все вокруг, включая и объекта наблюдения, покатываются со смеху. Сделав шаг к другому зеркалу, он поднял глаза и увидел в нем обладателя почти квадратной головы, непропорционально большого живота и жутко кривых маленьких ножек. Василий Петрович весело фыркнул, и в это мгновение в павильоне погас свет и воцарилась тьма. Несколько секунд стояла тишина, затем вокруг загомонили, родители начали успокаивать детей, кто-то впереди чиркнул спичкой. Уже можно стало, приглядевшись, различить силуэты посетителей, но есть ли среди них объект, сказать было трудно. Огонек впереди погас, и Василий Петрович впервые в жизни пожалел, что не курил. Он не верил в случайности, а верил в предчувствия, а они, судя по всему, сбывались. Где-то сзади раскрылась дверь, слегка просветлело и раздался мужской голос: «Товарищи, без паники, двигайтесь на свет».
Выскочив на улицу, бригадиру понадобилось всего несколько минут для установления факта невыхода Австрийца из павильона, а уж потом посланный им сотрудник подтвердил самое худшее — отсутствие объекта в «комнате смеха». Счет времени пошел на секунды. Назначив вместо себя старшего и дав соответствующие распоряжения, Василий Петрович опрометью кинулся к машине, чтобы предупредить чекистов, расположившихся на выставке. Наружников проинструктировали, что терять объекта нельзя ни при каких обстоятельствах, но только одному бригадиру под большим секретом сообщили о том, где Австриец может появиться, если уйдет от наблюдения.
До времени встречи оставалось меньше двадцати минут, когда Петрович торопливо вошел в фойе выставочного зала. Чекист был уверен, что если целью объекта была выставка, то он добрался сюда быстрее него, учитывая высокий профессионализм водителя, закрепленного за бригадой. Правда, на одном из поворотов их заезд вполне мог окончиться бедой. Два часа назад в центре Москвы прошел проливной дождь, дорога была скользкой, и машину на высокой скорости занесло так, что она вылетела на полосу встречного движения. Благо движение автотранспорта на улицах столицы было не таким интенсивным… Но хотя бригадир и верил, что выиграл дерби, однако, отдавал себе отчет, что если Австрийцу помогли уйти от слежки — а в этом у Петровича не было ни малейшего сомнения, — то где-то в районе парка его могла ожидать машина, и в этом случае выигрыш по времени мог составить от силы несколько минут. А ведь бригадиру еще надо было отыскать в залах Климова и проинформировать того о приключившемся конфузе. Но тут фортуна, блюдя диалектическое равновесие, смилостивилась и решила развернуться к Василию Петровичу передом. Климов стоял в фойе и оживленно беседовал с администратором выставки, представительной дамой в строгом черном костюме с полным набором разных медалей и значков на мощной груди. Женщина, привыкшая к вниманию прессы, с важным выражением лица рассказывала Никите Кузьмичу о том значении, которое придает выставке руководство страны, о заботе, с которой относится к ее организации сам нарком обороны товарищ Ворошилов. Администраторша особо отметила тот факт, что с экспонатами выставки познакомились уже более четырех тысяч человек.
Климов сосредоточенно слушал и что-то записывал в блокнот. Он представился корреспондентом одной из центральных газет, предъявив соответствующее удостоверение. Да и весь его внешний вид: модные коричневые брюки, вельветовая куртка, небрежно расстегнутая рубашка, фотоаппарат ФЭД, болтающийся на шее, и планшетка на ремне, перекинутая через плечо, выдавали в нем яркого представителя пишущей и снимающей братии. Легенду он выбрал исходя из необходимости свободно передвигаться по выставке, не привлекая внимания. Мягко взяв его под руку — при оперативной необходимости Никита Кузьмич очень даже мог произвести на женщину благоприятное впечатление, — дама предложила лейтенанту ознакомиться с отдельными особо важными экспонатами, но в этот момент в дверях появился Петрович. По его лицу, да и просто по тому, что он появился на выставке, Климов сразу все понял и из обаяшки-журналиста мигом превратился в замученного проколами и долгами опера. Буркнув даме что-то похожее на извинение и оставив ее в совершенном недоумении, он подошел к Петровичу и быстро уяснил ситуацию. Времени на раздумье было всего ничего.
«Как он нас через колено-то, а? Ну что ж, господин коммерсант, я ведь хотел как лучше, а тебе, подлюга, все неймется. Вот сейчас мы тебя тут повяжем с поличным да поговорим как следует… по душам, ты потом быстро свою ошибку поймешь. И все-таки жалко. Там, на юге, теперь такая законная перспектива вырисовывается… да и до подельников Муромцева мы не успели дотянуться. И здесь, в Москве, этому гаду кто-то помог в парке… кто? Австриец может и не знать об этом помощнике, его дело Близнеца пощупать. Что же делать? Ну, подумай, голова, картуз куплю…»
Ведь вот какую малость пообещал, а подействовало. В следующую секунду на лице Климова растеклась хитрая ухмылка. Пошептавшись, они расстались с Петровичем. Бригадир, еще минуту назад выглядевший безнадежным двоечником, мгновенно преобразился и иноходью твердого хорошиста рванул на улицу, а Климов, напустив на себя загадочность, подлетел к даме-администратору и настойчиво увлек ее в кабинет директора.
Когда Петрович снова нашел Климова, тот уже подготовился к встрече гостя. Узнав, что Австриец через минуту-другую появится на выставке, он еще раз что-то вполголоса обсудил с администратором, и они вместе встали около стола, за которым женщина-билетер продавала билеты. Вот входная дверь открылась, и вошли двое офицеров, которых Климов и его дама одарили дежурной улыбкой. А следом за офицерами появился Австриец. Безмятежно спокойным, почти равнодушным взглядом он обвел фойе и направился к билетерше, доставая на ходу деньги. «Смотри, как уверенно держится, никакого волнения. Думает, перехитрил нас», — подумал Климов, приветливо улыбаясь. Подойдя к столу, гость поздоровался, купил билет и сделал шаг в сторону зала. И тут на его пути выросла дама-администратор с пристроившимся к ней Климовым, расстегивающим футляр фотоаппарата. Лучезарно улыбаясь, она почти запела:
— Дорогой товарищ посетитель… простите, как вас зовут-величают?
На лице Австрийца возникла смешанная гамма чувств, но реакция была скорой.
— Панин Иван Иванович, — на ходу сымпровизировал подполковник.
«Ты посмотри! По-русски-то как чешет, почти без акцента», — с завистью отметил Климов.
— Вы москвич? — продолжала допытываться дама.
По лицу абверовца пробежала легкая тень недоумения.
— Нет, я гость столицы, — застенчиво произнес посетитель.
«А ты, гость из абвера, еще и артист. И, по всему видать, профессионал высокой квалификации. Такого попробуй обмани…» — на мгновение Климову показалось, что придуманный им план-экспромт никуда не годится, но отступать было поздно.
Администратор подняла руку, как римский трибун, и сверху по радиотрансляции хор красноармейцев загремел: «Смело шагайте вперед, наши соколы, армии славной сыны…» Откуда-то появились женщина с букетом цветов и мужчина в форме младшего политрука с бюстом маршала Ворошилова.
— Уважаемый Иван Иванович! Разрешите от всей души поздравить вас, нашего пятитысячного посетителя! — громко отчеканила хозяйка мини-торжества. Под аплодисменты присутствующих букет и бюст были вручены слегка растерявшемуся Австрийцу. Климов тут же вскинул фотоаппарат и щелкнул затвором, отметив, что юбиляр за секунду до того, как его изображение запечатлелось на пленке, как бы невзначай прикрыл лицо букетом. «Нет, шалишь, дядя, я от тебя так просто не отстану», — усмехнулся Климов и сделал шаг вперед.
— А теперь, Иван Иванович, немного поработаем для газеты. Специальный корреспондент газеты «Красная звезда» Галкин.
Именно на эту фамилию было выписано журналистское удостоверение Климова, и наличие спецкора с такой фамилией в «Звездочке» могли подтвердить в любое время. Австриец недоуменно вскинул брови.
— Значит, поставьте бюст пока на стол, — деловито распорядился Климов, жестами подкрепляя свои указания, — возьмите букет… так…
Он сделал паузу, прищурившись, оценивая композицию, и поднял фотоаппарат. Тем временем посланный Климовым Петрович «подогнал» посетителей в зале поближе к входу — взглянуть на юбилейного посетителя. Пехотные офицеры, матросы и просто гражданские лица, включая группу узбеков в тюбетейках и полосатых халатах, с любопытством взирали на счастливчика. Взгляд Австрийца выловил из этой группы фигуру Риммера. Тот равнодушно наблюдал за происходящим у входа в зал, рассматривая официальных лиц одного за другим. Вот он спокойно прошелся глазами по Австрийцу, потом стал разглядывать женщину в черном костюме и вдруг метнулся взглядом обратно. Глаза их встретились, и приезжий контролер понял, что мужчина в зале узнал его.
Обмен взглядами занял всего несколько мгновений, потому что пятитысячному посетителю пришлось оторваться на общение с корреспондентом. Тот уже выцеливал видоискателем нужный ракурс съемки, но фотографирование категорически не входило в планы разведчика из Кенигсберга, и он решительно запротестовал.
— Я очень извиняюсь, у меня мало времени, у меня скоро поезд. Можно я пройду в зал? — обратился он к Климову.
Тот и ухом не повел.
— В зале я вас сниму попозже, а сейчас, будьте добры, повернитесь чуть-чуть. Буквально два-три кадра, и вы свободны, — успокаивающе произнес лейтенант, и снова прицелился ФЭДом.
— Ну, тогда извините, я вынужден уйти, — с сожалением выдохнул посетитель.
Климов строго наморщил лоб:
— То есть как уйти? Я через час редактору должен снимки на стол положить, а вы, понимаешь, капризничаете.
Никита Кузьмич понимал, что по многим причинам абверовцу абсолютно не нужна реклама в завтрашнем номере центральной газеты. И он не ошибся. Именно в этот момент подполковник решил, что первая часть его задачи по проверке агента кенигсбергской школы выполнена, вернее, почти выполнена. Мужчина, находящийся в зале, был им идентифицирован как Риммер. Искра узнавания, промелькнувшая в глазах Глебова-Риммера при взгляде на немца, тоже свидетельствовала в его пользу. Конечно, гость хотел лично задать Риммеру несколько каверзных вопросов, но дурацкая случайность нарушила лихо закрученный план обмана чекистов. Ничего, у вице-консула Хайнцтрудера есть еще один и очень серьезный план дополнительной проверки агента, который он сможет осуществить в ближайшие дни. А сейчас надо уходить, пока этот придурок-корреспондент не успел запечатлеть его, Рихтера, физиономию для миллионов советских людей. И по дороге провести еще одно уточнение: если парень попал в руки чекистов, то сейчас подаст им сигнал и посетителя возьмут под наблюдение. А вице-консул заверил, что отход подполковника из выставочного зала будет проконтролирован его людьми для выявления возможного хвоста.
…Скорчив сердитую гримасу, Австриец, положил букет на стол и, резко повернувшись, под удивленными взглядами присутствующих вышел на улицу. Климов недовольно посмотрел на даму-администратора:
— Что за странный народ пошел? Срывают мне, понимаешь, редакционное задание. Ладно, подождем следующего посетителя.
День уходил, за окном становилось все темнее и темнее. Генерал Кламрот еще раз перечитал рапорт майора Хайнцтрудера и, положив бумагу на стол, задумался. Именно в это время суток, когда постепенно рассасывалась суета рабочего дня, можно было не торопясь подвести его итоги. А итоги дня прошедшего настораживали. Будучи искушенным в разведке специалистом, генерал недоверчиво относился к такого рода «сюрпризам», вроде неожиданно объявившегося пятитысячного посетителя на выставке «20 лет РККА». С немецкой педантичностью снова разложил он по полочкам ситуацию, в которой сорвалась планируемая ими очень важная встреча с агентом. И опять одна из этих полочек осталась пустой. Он не мог понять, как и почему, если даже допустить, что Литовец работал под диктовку русских, те вычислили австрийского коммерсанта. Ведь Литовец не знал, кто должен был прийти на явку. Если в последний момент он все-таки узнал контролера и подал знак, то по всем правилам контрразведки чекисты должны были взять связника под наблюдение, а они этого не сделали.
Получается, если инцидент с контролером из Кенигсберга не был случайностью, значит, русская контрразведка знала все с самого начала и на всякий случай решила просто обезопасить Литовца от нежелательного контакта. От этакого поворота мысли генералу внезапно стало жарко, и он инстинктивно ослабил узел галстука, расстегнул рубашку и начал массировать грудь в области сердца. В последнее время он все чаще стал вспоминать, что оно у него есть. Все-таки возраст, да и бесконечная нервотрепка на работе. Это ему принадлежала шутка, что в работе против русских контрразведчиков надо доплачивать за особо вредные условия на производстве.
От кого же русские могли узнать, что австрийский коммерсант Гюнтер Бюхер и есть связник? Себя в качестве источника информации для чекистов он, естественно, исключал. Оставались еще трое организаторов оперативной комбинации, придуманной Хайнцтрудером. Для ее практической реализации был подключен человек в Москве — тщательно законспирированный агент Проводник. Именно он организовал уход Рихтера от контроля чекистов, проверял чистоту ухода на явку и отхода из выставочного зала. Он ничего не знал о сути проводимых мероприятий, но если работал на НКВД, то там могли сообразить, что к чему. Однако мысль о его сотрудничестве с контрразведкой русских Кламрот отметал с ходу. На этом агенте было столько большевистской крови, что представить его работу на чекистов можно было только в страшном сне. Стало быть, оставались только Хайнцтрудер и посланец Берлина. Полный абсурд… Но если их тоже исключить из числа подозреваемых, то придется согласиться с тем, что встреча на выставке сорвалась из-за нелепой случайности. Значит…
Размышления генерала прервал зазвонивший телефон: секретарь доложил о приходе вице-консула. Кламрот велел помощнику зайти, попросил секретаря приготовить кофе и, быстро застегнув пуговицы, встряхнулся. Им с Хайнцтрудером необходимо было обсудить еще один весьма непростой вопрос.
Кламрот не стал возобновлять разговор о конфузе на выставке — завтра днем у них будет подробный разбор этой ситуации, а, кроме того, люди вице-консула с утра уточнят, на самом ли деле сегодня на выставке австрийскому коммерсанту выпала честь оказаться пятитысячным посетителем. Поначалу в беседе генерал ограничился некоторыми наблюдениями бытового характера на темы посольской жизни, но едва секретарь вкатил в кабинет тележку с кофе и разнокалиберными бутылками, разлил кофе по чашкам и вышел, как тут же приступил к серьезному разговору.
— Берите кофе, — жестом предложил он майору и сразу же продолжил: — Кстати, Ганс, вам доводилось пробовать рижский бальзам?
Хайнцтрудер развел руками.
— У вас есть шанс исправить это упущение в вашем жизненном опыте, — генерал взял одну из бутылок, плеснул несколько капель себе в чашку и поставил бутылку на место.
— Не понял вас, господин генерал?
— Пейте кофе, остынет. Поясняю, — он с видимым удовольствием прихлебнул горячий напиток, сдобренный его любимым бальзамом. — Берлин на удивление быстро дал согласие на выезд Пильгера в Германию. Видимо, там в нем заинтересованы. Я не исключаю, что это каким-то образом связано с теми переговорами, которые ведет наш генеральный штаб с лидерами русских эмигрантов. «Национально-трудовой союз», — кажется, так они себя именуют. Им надо помочь найти свое место в случае наших серьезных разногласий с большевиками. Но это мои домыслы, а Берлин ставит нам конкретную задачу: вывезти вашу парочку пароходом из Ленинграда в Ригу. Там с ними, без сомнения, плотно поработают коллеги из контрразведки, а дальше видно будет. Так вот, операция по их переброске поручена вам майор. Поздравляю. Кстати, Рига, говорят, славится очень эффектными женщинами. Вот с ними и попробуете рижский бальзам. Заодно и мне бутылочку прихватите.
С утра настроение Анюты снова не задалось. Ей не хотелось ни пить, ни есть, ни идти на море… не хотелось ничего. Она даже не раздернула занавески на окне, не стала прибирать постель. Через силу приготовив завтрак на кухне небольшой однокомнатной квартиры, в которой они провели ночь, она уселась напротив Седого с таким видом, что тот не выдержал:
— Извините, Анюта, но меня тревожит ваше состояние. Вы ничего не кушаете, у вас совершенно измученный вид. Так нельзя, — он сердито посмотрел на спутницу.
Девушка ничего не ответила, но глаза ее стали быстро наполняться слезами. Она всхлипнула, и слезы буквально ручейками заструились по щекам. Седой вскочил, достал платок и, вытирая слезы, стал успокаивать:
— Ну что ты, девочка моя, успокойся. Мне тоже плохо, я начинаю чувствовать себя виноватым, — он аккуратно промокнул последний ручеек и, обняв ее за плечи, прижал к себе. — Ну что тебя опять мучает?
Искренняя, участливая реакция мужчины на ее слезы и особенно это нежное обращение с ней на «ты»… как к ребенку, тронули сердце Анюты до самых-самых глубин. Протолкнув куда-то вниз комок, застрявший в горле, она прерывисто вздохнула:
— Я… я ничего не могу с собой поделать… чувствую себя преступницей. Этот мальчишка… он мне опять приснился.
Седой убрал руку с ее плеча, и она увидела, как нежный заботливый мужчина на глазах начал меняться до неузнаваемости. Жесткое, даже жестокое выражение, появившееся на его лице, заставило ее инстинктивно съежиться, словно в ожидании удара.
— Да возьми ты себя в руки! — впервые за все время общения властно прикрикнул он на свою юную подругу. — Тебе что, было бы лучше у этих бандитов наложницей остаться? А мне, значит, со святыми упокой? Да этот твой мальчишка без малейшего угрызения совести отправил бы тебя на тот свет после удовлетворения своей похоти! Извини за прямоту, — голос его помягчел, — ты же все прекрасно понимаешь. И прекращай эти свои интеллигентские сопли, — снова взвился он.
«Как это? Почему сопли… да еще интеллигентские?» — незнакомое ранее словосочетание неожиданно заставило ее усмехнуться против своей воли. Седой сразу среагировал на эту усмешку.
— В общем, прекращай эти свои… нюни. У нас с тобой впереди столько интересного, такая жизнь, а ты раскисла, — он говорил уже спокойно, даже с оттенком снисходительности. — Мы станем богатыми и свободными, и все это благодаря тебе, моя героиня.
Он сделал паузу, взял ее за плечи и внимательно оглядел:
— А ну-ка, одевайся и за мной.
— Что вы опять задумали? — слабо улыбнулась Анюта.
— Скоро узнаешь. Кстати, мы, кажется, договаривались быть на «ты»?
Через полчаса они были в главной парикмахерской города. Усадив Анюту в кресло, Седой обратился к парикмахерше:
— Вот, вручаю вам мою Золушку, сделайте из нее принцессу. Сколько времени вам на это понадобится?
— Часа полтора, — улыбнулась парикмахер.
— Я ушел заниматься бытовыми вопросами, — подтянувшись, по-военному четко, обратился Седой к Анюте. — Буду к обозначенному времени, если что, жди меня здесь.
Выйдя из парикмахерской, он неторопливо пошел по улице, остановился у газетного киоска и купил газету. Сопровождавшие его чекисты сразу разгадали его маневр и растворились среди прохожих. Убедившись в отсутствии контроля, Седой вошел в будку ближайшего телефонного автомата, набрал номер и сообщил, что он звонит узнать, выполнен ли его заказ, и назвал номер заказа. На том конце провода ему сообщили, что заказ выполнен и он может получить изделие в любое удобное для него время. Это известие явно добавило Седому оптимизма, и он бодрым шагом двинулся на остановку общественного транспорта.
Проехав на автобусе несколько остановок, Седой вышел, снова проверил, нет ли «хвоста», и направился к дому, где они с Анютой провели ночь. Войдя в квартиру, он увидел стоящий у кровати чемодан, в точности похожий на тот, что сдал в камеру хранения. Было заметно, как ему не терпится его открыть. Однако прежде он внимательно обошел квартиру, заглянув во все углы, потом отодвинул занавеску и осмотрел улицу. Только после этого он поднял сиденье стоящего у стены дивана, достал оттуда сумку, с которой ходил в камеру хранения, и переложил оттуда какие-то предметы в карман пиджака. Потом открыл чемодан. Он был пуст, если не считать пачки денег и связанных суровой ниткой ключей от чемодана. На лице Седого появилась довольная усмешка, он выпрямился и до хруста в суставах потянулся. Сделав шаг, снял со стены висевшую на гвозде гитару с бантом на грифе, провел по струнам пальцем и вслушался в звучание струн. Вдохновенное лицо мужчины, умелое и бережное обращение с гитарой выдавали его страстное желание исполнить на инструменте что-нибудь серьезное, для души. Но, по всей видимости, время поджимало. Вернув гитару на место, он снова согнулся над чемоданом.
Климов ехал в управление. Он только что лично побеседовал с директором выставки, который рассказал, что с утра кто-то позвонил администратору и, представившись сотрудником бухгалтерии наркомата обороны, начал строго пенять на то, что на выставке устроили самодеятельность и провели мероприятия с вручением сувениров, выделение средств на которые не было согласовано с финансовой службой. В ответ на это администратор спокойно зачитала распоряжение, поступившее в дирекцию выставки несколько дней назад, в котором руководству выставки выделялась небольшая сумма на поощрение пятитысячного посетителя выставки. Распоряжение было подписано заместителем главного бухгалтера соответствующего управления НКО. Администратор хотела еще что-то добавить, но сотрудник бухгалтерии, не дослушав, бросил трубку. Хитро перемигнувшись с директором, Климов чувственно поблагодарил его за помощь в деле обеспечения безопасности вооруженных сил страны, предупредив при этом, что в сегодняшней газете будет опубликована заметка о работе выставки, в которой будет сказано о юбилейном посетителе. Но фамилию юбиляра и фотографию начальство решило не публиковать. Вроде бы потому, что спустя несколько минут после бегства Австрийца пятитысячным посетителем оказался ответственный работник Мосгорисполкома. Вот если бы какой-нибудь солдат, или матрос, или хлопковод из солнечного Узбекистана…
Сразу по прибытии в управление Климову передали, что его ждет Свиридов. Майор сидел за столом и на вошедшего Климова поглядел как-то отстраненно. Это слегка покоробило лейтенанта. Тот собирался доложить начальнику о том, как удачно они подстраховались с бухгалтерией наркомата обороны по поводу выставки, но Федор Ильич упредил подчиненного:
— Слушай, Никита Кузьмич, у тебя нервы крепкие?
— Да какие там нервы, одни сухожилия остались, — аккуратно пошутил Климов, пытаясь понять, куда гнет Свиридов.
— Ну, тогда крепись. Ребята на юге решили для верности проверить чемодан Муромцева в камере хранения. Нет в нем никаких драгоценностей.
Анюта продолжала хлопотать на кухне, когда Седой вышел из ванной комнаты в белой майке с полотенцем на плече. Этот уже немолодой мужчина со стороны выглядел очень неплохо для своих лет. Да, у него слегка наметился живот, и кожа на шее выдавала возраст, но крепко сбитый торс, широкие плечи и сильные руки свидетельствовали о солидном запасе прочности. Он только что побрился и хотел попросить девушку взглянуть, нет ли на его шее лишней растительности, и, если есть, помочь сбрить ее. Седой смотрел, как она, склонившись над столом, украшала блюдо многоцветием овощей, и вдруг ясно понял, что именно это, колдующее над столом, юное создание необходимо ему для существования на финальном этапе такой суматошной и несуразной жизни — где угодно… но все-таки лучше там, на Западе. В парикмахерской он нашел ее просто красавицей, а сейчас здесь, на маленькой кухоньке, царила молодая красивая хозяйка. Именно о такой он мечтал многие годы, и вот теперь, кажется, мечта его была близка к осуществлению.
Почувствовав на себе его пристальный взгляд, Анюта повернулась — и первое, на что она обратила внимание, были его повлажневшие глаза.
— Эдуард Петрович, что с вами? Что-то случилось? — по лицу девушки пробежала тень тревоги.
«Ишь ты, как все в мире переменчиво. Утром я ее пытал, чем она встревожена, а сейчас она обо мне забеспокоилась», — пронеслось в голове Седого. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.
— Нет, все нормально. Просто… я когда-то все это уже видел. Именно такую картину, — удушливая волна охватила его, и он снова замолк.
Анюта, не говоря ни слова, бросила на него вопросительный взгляд.
— Как недавно это было… как давно. Такой же стол, такая же очаровательная юная леди, — казалось, он разговаривал сам с собой.
— Это была ваша жена? — тихо спросила Анюта.
Мужчина медленно покачал головой:
— Это была моя дочь.
— У вас есть дочь? — в голосе девушки ему почудилось удивление.
— Вы сомневаетесь в моей способности иметь детей? — устало поинтересовался Седой.
— Да ну вас… я просто так спросила, — сконфузившись, покраснела Анюта.
Седой медленно подошел к столу, взял открытую бутылку массандровского портвейна, налил в бокалы и подал один Анюте. Та хотела было возразить, мол, как-то не по порядку обедаем, но, взглянув на Седого, ничего не сказала и взяла бокал. Они молча чокнулись, Седой выпил бокал до дна, Анюта лишь пригубила.
— А где же ваша дочь сейчас? — «подняло голову» женское любопытство, помноженное на обязательство, данное Климову.
— Хотел бы я знать, — как-то отрешенно пробормотал Седой, заново наполняя бокал.
— Она в СССР? — любопытство не унималось.
— Все, все… потом как-нибудь.
Он грустно улыбнулся, и Анюта почувствовала, что сказать ему было нечего. Подняв бокал, она сделала большой глоток и, поперхнувшись от терпкости вина, прошептала:
— За вашу дочь!
Седой благодарно кивнул, потом резко повернулся и ушел в комнату. Вернулся он быстро, одетый и пахнущий одеколоном, с гитарой в руках. Поставив ногу на табурет, Седой негромко запел: «Утро туманное, утро седое…» Анюта, стоя у окна, молча смотрела на него. У нее было ощущение, что за простыми словами романса, незатейливой мелодией кроется вулкан чувств этого, до сих пор не понятного ей, человека. Вот он дошел до слов «…вспомнишь ли лица, давно позабытые» и вдруг прикрыл струны ладонью. Отложив гитару, он снова наполнил оба бокала и повернулся к девушке:
— Анюта, я обещал вам, что мы с вами скоро будем свободны, как райские птицы?
Анюта, задумчиво кивнув головой, печально усмехнулась:
— Тогда давайте собираться. Но сначала закройте глаза.
Охваченная неясным предчувствием, она подчинилась. Седой приблизился к ней, достал из кармана нитку жемчуга и обвил ее шею. Затем со словами «пока не открываем» взял ее за руку и подвел к зеркалу: «Теперь можно».
Анюта открыла глаза и непроизвольно вздрогнула. На нее смотрела не вчерашняя наивная девчонка, а молодая женщина, уже кое-что испытавшая в этой жизни, с красивой прической и необыкновенно изящным жемчужным ожерельем на шее. Анюта похолодела.
Первое, что она почувствовала, — страх и растерянность. В зеркале она как бы раздвоилась… Прежняя, скромно одетая девушка в зеркале медленно удалялась в никуда за спиной новой, ухоженной и богато украшенной особы, — Анюта испугалась, что та, прежняя, не отдаст новой душу непримиримой комсомолки… и что тогда?
Видение в зеркале исчезло, вместо него появилось настороженное лицо Седого, встревоженного длительной паузой.
— Тебе нравится?
Услышав его голос, она словно очнулась: «Что же я такая неблагодарная-то?» Анюта глубоко вздохнула, повернулась и поцеловала Седого. Они постояли обнявшись. Затем Седой, потрепав девушку по плечу, вышел в комнату, увлекая ее за собой. В комнате на диване лежал открытый чемодан, тот самый, который они сдали в камеру хранения. Анюта, равнодушно скользнув взглядом по содержимому чемодана, уже собиралась упрекнуть Седого, что он не отдал должное ее кулинарным способностям, но тут где-то в голове прозвучал тревожный звонок. Она еще раз глянула в чемодан и сообразила: она не видит свертка с драгоценностями. Седой между тем снова взял ее за плечи и посмотрел в глаза:
— Ну что, пора укладывать вещи. Завтра мы с вами уезжаем в Ленинград.
«Вот оно что… я как чувствовала: что-то должно произойти. Но где же драгоценности?» — беспокойные мысли разом навалились на Анюту, задвинув куда-то в угол сознания недавние потусторонние умствования. Сдерживая волнение, она укоризненно обратилась к спутнику:
— Но, может, мы все-таки пообедаем?
Седой даже руками всплеснул:
— Фу ты, леший, извините великодушно. Иду немедленно.
Приступив к трапезе, они почувствовали, как голодны. Разделавшись с борщом, Седой высоко оценил ее кулинарные способности, еще раз продемонстрировав знание русской классической литературы.
— А борщ у тебя удался. Как там у Гоголя: борщ в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроешь крышку — пар, которому подобного нельзя сыскать в природе, — перефразировал он Хлестакова.
Анюта зарделась от похвалы.
— Слушайте, ваш румянец так восхитительно гармонирует с этим ожерельем, — он взялся за полупустую бутылку. — За это надо выпить.
— Стоит ли? — с напускной строгостью заметила Анюта. — Если можно, я бы лучше еще раз взглянула на другие предметы вашего клада.
— Нашего. Нашего клада, — назидательно проговорил Седой. — Однако в вас, кажется, просыпается светская львица.
— Скажете тоже! — хмыкнула девушка, напряженно ожидая ответа на свое предложение.
— Я пошутил. Вполне нормальное женское желание. Однако вынужден просить отсрочки на несколько дней, — он театрально развел руками.
— А почему? — спросила она удивленно.
— Все в порядке. Так надо. Как только доберемся… — он оборвал фразу, заметив, что с лица девушки сошла улыбка. — Ну вот, ты и обиделась.
— Вы что-то от меня скрываете? — Анюта решилась на вопрос «ребром».
Седой поднял ладони вверх, как бы защищаясь, и энергично замотал головой:
— Упаси тебя бог так думать, девочка моя. Это ведь благодаря тебе я пью вино за этим столом и продолжаю любоваться твоей молодостью. Прошу мне верить: драгоценности будут в нужном месте в нужное время. Ну, мир?
Анюта пожала плечами и попыталась улыбнуться:
— Конечно, вам виднее. Извините меня.
— Ну вот, все-таки обиделась. Но пойми, так будет лучше для нас с тобой. Давай мы сейчас завершим трапезу, а потом прогуляемся. Надо билеты купить да провиант на дорогу.
Придя на вокзал, они разделились. Седой встал в очередь за билетами, а спутнице поручил заботу о провианте. Едва девушка вошла в продуктовый магазин у вокзала, как сзади ее кто-то окликнул. Это был тот самый чекист — Клевцов, который приходил с Сергеем в кинотеатр. Второпях на ходу она сообщила о завтрашнем отъезде, о том, что Седой взял из камеры хранения чемодан, в котором отсутствуют драгоценности, которые он обещал продемонстрировать через несколько дней. Упомянула она и про ожерелье, которое подарил ей спутник. Контрразведчик уже знал, что в чемодане, который Седой сдал в камеру хранения, драгоценностей нет. Но о том, что шпион забрал его обратно, ему не докладывали. Сообщение Анюты настолько ошарашило Клевцова, что тот резко свернул разговор и стремглав рванул в камеру хранения.
Через четверть часа на вокзале появился Сергей. Ошеломленные очередным сюрпризом, они с Клевцовым молча уселись на скамью в зале ожидания.
— Мистика какая-то… ведь тройной контроль организовали. Сергей Николаевич, а может, эта девка нас всех за нос водит? — с тоской в голосе пробормотал Клевцов.
В ответ он услышал заковыристую фразу, густо сдобренную ненормативной лексикой. Оказывается, в шифровке из Москвы, полученной час назад, их проинформировали, что рассказ Анюты о случившихся с ней приключениях — чистая правда. Клевцов в ответ только недоуменно пожал плечами:
— Да я понимаю, только у нас концы с концами никак не сходятся. Получается, если он подарил ей ожерелье, то, значит, он чемодан уже без драгоценностей сдал — но девка божится, что он сдавал чемодан с ними, — либо изъял их до того, как мы своего человека туда заправили. И мужики в камере хранения ничего толком сказать не могут — у них как раз в эти дни зарплату давали, до сих пор их лежа качает, ничего толком не могут сказать. Но откуда еще-то один чемодан взялся?
— Слушай, давай-ка зайдем с другого конца. За это время к ним на квартиру никто не приходил? — перспектива второй раз остаться в дураках Сергея явно не устраивала, и он решил подвергнуть ситуацию тщательному анализу прямо в зале ожидания.
— Ну, мы же как людей инструктировали? Фиксировать всех, кто входит и выходит из подъезда, фотографировать и все… погоди! Ты вчерашнюю сводку читал?
— Нет еще.
— Вчера, где-то в одиннадцать, мужик один в подъезд заходил с чемоданом. Зашел с чемоданом, ушел без.
— В рот пароход, в задницу торпеда, — характер идиоматических выражений выдавал в Сергее бывшего матроса второй статьи. — Установили?
— Он в фотоателье пришел, вроде работает там. Сегодня с утра выясняют.
— Срочно покажи чемодан в камере хранения тому, кто вчера подъезд контролировал. Чую, наконец-то твои ребята крупно отличиться смогут.
На дворе уже была глубокая ночь, когда секретарь замнаркома пригласил Свиридова в кабинет. Майор ждал уже сорок минут. Они пришли вместе с Селивановым, и того сразу же провели к хозяину кабинета. О чем они говорили с замнаркома, Свиридов мог только догадываться, но был готов к любому повороту событий. Замнаркома, не здороваясь, некоторое время пристально смотрел на майора из-под стекол пенсне, и Федор Ильич почувствовал, что разговор будет непростым.
— Начальник отдела доложил мне о ваших фантазиях, — иронично начал замнаркома. — Скажите… — он сделал многозначительную паузу, — когда вы были искренним? В прошлый раз, когда соглашались с немедленным арестом Муромцева, или сейчас, предлагая свою авантюрную затею?
— Товарищ заместитель наркома, в прошлый раз у меня не хватало аргументов отстаивать свою точку зрения, — спокойно ответил Свиридов. — Сейчас они есть.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился замнаркома. Селиванов со своего места метнул в сторону майора озадаченный взгляд. Федор Ильич набрал в грудь воздуха:
— Мы тщательно проверили рассказ агента Умная. Все подтверждается. Доподлинно установлено, что уничтоженный ею бывший унтер-офицер деникинской армии Васильев, главарь банды уголовных преступников, являлся замаскированным врагом советской власти. Банда совершила ряд жестоких преступлений, в том числе убийств и разбойных нападений, не только на территории области, но и в прилегающих районах. При тщательном изучении места происшествия были обнаружены тайник с оружием и ряд документов, позволивших задержать остальных членов банды. Фактически Умная своим поступком спасла жизнь не только себе и Муромцеву, но и помогла разоблачить жестокую шайку отпетых уголовников. По ее словам, Муромцев заявил, что он ее должник до самой смерти. В этих фактах я вижу свой первый аргумент, — Свиридов перевел дыхание.
— Что-то уж больно сентиментальным получается в ее рассказах этот Муромцев, — хмыкнул замнаркома. — Она ничего не сочиняет?
— Так же, как и про драгоценности, — подал голос Селиванов. — Получается, кроме нее, этих драгоценностей никто не видел?
— Пока не видел, — живо отреагировал майор. — Несколько часов назад сообщение товарищей с юга добавило мне еще один аргумент. Умной удалось передать, что ее спутник велел собирать вещи и готовиться к отъезду в Ленинград сегодня с утра. В чемодане, который он якобы принес из камеры хранения, драгоценностей не было. Однако во время разговора Муромцев подарил девушке жемчужное ожерелье. На ее предложение взглянуть еще раз на весь клад он ответил, что это будет возможно только через несколько дней. Интересно и то, что Муромцев постоянно находился под наблюдением и чемодана не брал — тот лежит спокойнехонько на вокзале без клада. И в магазине чемодан не покупал.
— Ветром надуло, — недовольно буркнул начальник отдела.
— Постойте, вы что, хотите сказать… — в глазах замнаркома впервые блеснул живой интерес.
— Так точно, товарищ заместитель наркома, — воодушевленно воскликнул Федор Ильич, искренне обрадованный реакцией хозяина кабинета. — Кажется, мы нащупали его сообщника. Дело в том, что после первого прокола тамошние наши ребята решили подстраховаться и держали квартиру, которую снял Муромцев, под наблюдением круглые сутки, — почувствовав, что его наконец-то понимают, Свиридов перешел с казенного языка на разговорный. — И вот вчера днем, когда наша парочка отсутствовала в квартире, в их подъезд зашел неизвестный мужчина с чемоданом, очень похожим на тот, в камере хранения. Вышел он из подъезда минут через пять, и без чемодана. Мы установили: дама, которой принадлежит квартира, уже несколько лет не живет постоянно в городе, бывает наездами. А мужчина с чемоданом — ее дядя. Вот такой сюрприз. И у меня ощущение, что он является связным Муромцева и имеет прямое отношение к махинациям с драгоценностями.
— Так… это уже что-то, — на лице замнаркома появилось выражение охотника. — А зачем они в Ленинград едут?
— Умная не знает, но зато мы здесь получили интересную информацию… — Свиридов сделал многозначительную паузу, — и это еще один аргумент. Вице-консул посольства Германии Хайнцтрудер, он же установленный сотрудник абвера, только что выехал в Ленинград. Более того, он заранее приобрел билет на пароход до Риги, который отплывает послезавтра вечером.
— Разрешите, товарищ заместитель наркома? — увидев благосклонный кивок, Селиванов повернулся к Свиридову. — Я не очень понимаю, какая связь между этими событиями?
— Умная уже дважды сообщала, что Муромцев уговаривает ее уехать в какие-то далекие богатые края. Возможно, это именно тот случай. Мне думается, что Муромцева хотят переправить за кордон. Вместе с драгоценностями и девушкой. Трудно представить, как он собирается вывозить клад, но у него явно есть какой-то план. А вице-консул будет руководить переправкой, возможно морским путем, — отвечая на вопрос Селиванова, майор смотрел на замнаркома.
— А девчонка-то ему зачем? — продолжал наседать старший майор.
Свиридов только руками развел:
— По всему видно, крепко он к ней привязался. А в таком возрасте отвязаться трудно… тем более, она ему жизнь спасла.
Селиванов открыл было рот, чтобы задать еще один вопрос, но замнаркома так сверкнул стеклами пенсне в его сторону, что тот сразу осекся.
— Достаточно, все понятно. Теперь послушайте меня, Свиридов. Вариант номер один: мы немедленно арестовываем Муромцева и передаем драгоценности государству. Вы, ваши сотрудники и ваша комсомолка получаете награды и звания. Заслужили. Все ясно и понятно. Вариант номер два: мы, заметьте, по вашей настоятельной просьбе выпускаем из страны матерого врага с драгоценностями, украденными у нашего народа. Да еще с подружкой в придачу. Проще сказать, провожаем с почестями. И они благополучно растворяются за границей. Вы понимаете, чем это закончится для вас?
— Товарищ заместитель наркома, я уверен: если Муромцев окажется в Германии, он будет востребован. И иметь рядом с ним своего человека, которому он доверяет, дорогого стоит. Думаю также, что с течением времени ей самой предложат вступить в игру. А что касается золота, то за кордон оно не уйдет…
— Это каким образом? — прищурился замнаркома.
— Разрешите доложить?
Когда через полчаса Свиридов вышел в приемную, в кабинете повисла напряженная тишина. Замнаркома стоял у окна, задумчиво рассматривая уличный пейзаж и напевая себе под нос какой-то кавказский мотив. Селиванов же стоял у стола, ожидая указаний начальника.
— М-да… кстати, этот Климов, который разыграл спектакль на выставке… он, значит, у Свиридова в отделении служит, — замнаркома скорее не спрашивал, а утверждал. — Он не очень засиделся в лейтенантах?
— Товарищ заместитель наркома, я тоже так думаю, но у него серьезное взыскание, — быстро отреагировал Селиванов.
— Так ведь он и делами занимается серьезными, а ошибки в таких делах были, есть и будут. И от них ни он, ни вы и ни я не застрахованы, — назидательно произнес хозяин кабинета, продолжая глядеть в окно.
— Понял вас, товарищ заместитель наркома, — отчеканил начальник отдела.
— Теперь о Свиридове, — замнаркома повернулся, встав спиной к окну. — В уме ему не откажешь. Это хорошо, когда человек с головой и любит головоломки. Подождем еще пару дней. Но чтобы и ему, и нам не сломать головы, в Питере должна быть наготове наша опергруппа для ареста этого бродяги. Поезжайте в Питер вместе с ним и контролируйте ситуацию. Да, и еще одно: специалистов, которых только что просил Свиридов, перед отъездом ко мне. Я их лично проинструктирую.
Вопреки прогнозам Седого, Ленинград встретил путешественников хорошей погодой. Хотя солнышко было не южным и не ярилось, но все же щедро простирало свое тепло на проспекты и площади Северной Пальмиры, забиралось в закоулки и дворы, утомившиеся от промозглых ветров и атмосферных осадков. И камень вековых сооружений благодарно возвращал людям эту теплоту, пробуждая в них чувство гармонии, вызывая восхищение северной столицей государства Российского.
Однако первые часы пребывания Анюты в Ленинграде носили сугубо прозаический характер. Усадив спутницу с вещами на скамейку в зале ожидания и пообещав вернуться через час, в течение которого он планировал решить проблему жилья, Седой растворился в людском водовороте. Анюта, слегка оглушенная вокзальной суетой, с интересом рассматривала окружающих. Вот молодая мамаша строго отчитывает малыша за то, что тот без разрешения убежал посмотреть на группу красноармейцев, разместившихся в конце зала. Вот носильщик быстро несет тяжеленные чемоданы, а за ним едва поспевает модно одетые мужчина и женщина, очевидно супружеская пара. Анюта наморщила лоб — женщина была очень похожа на артистку, которую она видела в какой-то кинокартине, но фамилию вспомнить не смогла. Она еще раз подняла глаза, чтобы повнимательнее рассмотреть лицо женщины, но та уже скрылась. А у входа в зал ожидания мороженщица продавала эскимо на палочке — к ней выстроилась очередь, конца которой не было видно. Сколько же надо мороженого, чтобы закончилась очередь… и стоят-то, в основном, пассажиры. А за стенами вокзала шумел громадный город, и жители его тоже любили эскимо. В Москве Анюта никогда не задумывалась об этом, а сейчас даже поежилась, представив, какое гигантское количество мороженого необходимо городу Ленинграду. Взгляд упал на идущего по проходу мужчину. «Где-то я его видела, тоже, что ли, киноартист?» — подумала девушка, и в следующее мгновение ноги ее стали ватными. С портфелем в руках к ней приближался Никита Кузьмич Климов, одетый в гражданскую одежду. Вел он себя как пассажир, высматривающий свободное место. Вот взгляд его скользнул по Анюте и незанятому пространству рядом с ней. Учтиво поклонившись, он справился, можно ли присесть рядом. Анюта машинально кивнула, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Опустившись на скамейку, Климов стал разворачивать принесенную с собой газету, закрывая лицо и говоря вполголоса, как бы самому себе:
— Здравствуйте Анюта. Оставьте мне покараулить вещи и сходите в туалет. Оттуда выйдите на улицу, подышите пару минут воздухом и возвращайтесь.
Девушка снова машинально кивнула, встала, сделала шаг в сторону, потом, спохватившись, обернулась к Климову и, запинаясь, попросила посмотреть за вещами. Лейтенант согласно кивнул и углубился в газету.
Выполнив то, что велел Климов, Анюта вернулась на свое место. Климов из-за газеты бросил взгляд на неприметного человека, занявшего очередь в буфет. Встретившись взглядом с Климовым, тот утвердительно кивнул, закрыв для верности глаза. Климов тут же перевел глаза на сидящую в напряженной позе девушку.
— Все хорошо, Анюта, не волнуйтесь, возьмите себя в руки, — негромко проговорил он. — Извините, у нас мало времени, поэтому сразу к делу. Как настроение?
Анюта неопределенно пожала плечами.
— Зачем приехали в Питер, знаешь?
Она молча покачала головой. Климов, искоса глядя на нее, почувствовал внутреннюю тревогу: «Что это с ней? Неужели мое появление так выбило ее из колеи? Или что-то по дороге случилось? Маловероятно. Сопровождавшие парочку чекисты не заметили ничего подозрительного».
Словно прочтя его мысли, Анюта невесело усмехнулась:
— Товарищ Луганский, разрешите вопрос?
— Да, конечно, слушаю.
— Долго это все будет продолжаться?
«Вот оно что… Увидела меня, и нервы поехали во все стороны».
— Устала? — спросил он как можно участливее.
Анюта, кивнув, опустила голову. Плечи ее опали, и Климов внезапно увидел вместо отчаянной «кавалерист-девицы» повзрослевшую на несколько лет усталую женщину. «Как там наука требует? Сначала похвалить?»
— Понимаю, трудно тебе пришлось. Но поработала ты здорово. Руководство наркомата просило передать тебе официальную благодарность за разгром банды грабителей и убийц.
Анюта устало махнула рукой:
— Лучше не вспоминайте… мороз по коже.
— Руководство особо отмечает, что ты действовала геройски, как настоящая разведчица, — пересказывал Климов слова Свиридова.
— И сколько мне еще оставаться настоящей разведчицей?
Климов не был бы собой, удержись он от шутки.
— Так, ты ведь с каждым днем все настоящее и настоящее становишься, — скаламбурил он и тут же пожалел об этом. Глаза девушки налились слезами, она всхлипнула.
— Вы… вы даже не понимаете… — слезы потекли ручьем, она утирала их ладонью, а они все не унимались.
«Ну и дурак же ты, братец! Ботало коровье! Свисток паровозный! Когда же ты научишься!..» Климов досадливо крякнул и дотронулся до ее руки:
— Все, все… прости за дурацкую шутку.
— Вам шуточки, а я как вспомню…
— Все, все, больше не буду. Лучше расскажи, как доехали.
Питерские чекисты несколько удивились, когда сопроводили Седого с вокзала в церковь, где шла утренняя служба. По дороге он несколько раз проверял, нет ли за ним слежки, но делал это небрежно, скорее по привычке. Совокупность целого ряда причин укрепила его уверенность в том, что агент абвера Пильгер с момента бегства из Москвы надолго выпал из поля зрения советской контрразведки. Он не без оснований считал себя удачливым разведчиком, стараясь всегда упреждать возможные ходы чекистов. Это несколько раз удавалось ему в двадцатые годы на советском Дальнем Востоке, удалось и в Москве, когда, почуяв опасность, он ускользнул от красных. Правда, оставил там дочь, которая где-то «залегла на дно», скрываясь от большевиков, но зато приобрел юную подругу, с которой предполагал связать свою дальнейшую судьбу. Как профессионал, привыкший никому не верить, он поначалу настороженно отнесся и к Анюте. Но тщательная проверка подтвердила ее абсолютную искренность, а уж когда она, рискуя собой, спасла ему жизнь, он поверил ей окончательно и бесповоротно. Хотя, по большому счету, тогда в избушке он понял, что нужен унтеру, а стало быть, шанс выкрутиться у него был. Но Анюта-то этого знать не могла…
Интересно, как бы Седой оценил сложившуюся ситуацию, если бы вдруг узнал, что еще в самом начале тридцатых годов агент советской разведки Осенев в Харбине сообщил в Москву об удачливом агенте японской разведки Ловкий. Харбинской резидентуре Центром была поставлена задача выяснить, кто скрывался под этим псевдонимом. И вскоре через агента Дитрих, бывшего колчаковского офицера из отряда генерала Каппеля, работавшего в особом отделе жандармерии города Харбин, удалось установить личность Ловкого. Но бывший агент японской разведки Ловкий, он же нынешний агент абвера Пильгер, ничего об этом не знал…
Войдя в храм, он первым делом написал записку, в которой заказал отслужить молебен за здравие двух женщин — Ольги и Анны. Затем, купив три свечи, поставил одну за здравие, вторую за упокой, а третью зажег перед иконой святого Николая Чудотворца. Он осенял себя крестным знамением, когда кто-то за спиной тихо спросил:
— Извините, где здесь икона святого Георгия Победоносца?
«Где я слышал этот голос?» — подумал Седой и, слегка наклонив голову, произнес ответные слова пароля:
— Пройдите на противоположную сторону.
— Здравствуйте, Пильгер, — снова послышался тот же голос, на этот раз заставивший Седого резко обернуться.
— Вы? — в голосе Муромцева сквозило удивление пополам с радостью.
— Тихо, мы здесь не одни. Итак, вы едете в Ригу. Вот ваши билеты и паспорта. Пароход отбудет завтра в шесть вечера. Не опаздывать. Я тоже буду плавать… плыть на этом пароходе, — мужчина за спиной говорил на русском языке короткими заученными фразами. — Где ваша дама? С ней порядок?
— Ждет на вокзале. Послушайте, господин… — Седой запнулся, вопросительно повернув голову.
— Хемниц, — в кармане у вице-консула Хайнцтрудера лежал его дипломатический паспорт, но в целях конспирации он представлялся другим именем. Хотя Седой с самого начала своих контактов с майором в Москве знал о его дипломатической «крыше».
— Герр Хемниц, как хорошо, что это вы, — Седой неожиданно повернулся к иконе Николая Чудотворца и стал торопливо креститься, приговаривая: — Господи, спаси и помилуй нас, грешных, и не остави милостью Своей. Спаси и помилуй…
Хайнцтрудер недоуменно уставился на агента. Тот, так же неожиданно оборвав слова молитвы, снова вполоборота повернул голову к майору:
— Герр Хемниц, у меня к вам просьба.
— Просьба? У меня нет времени, Пильгер, я буквально сбежал от чекистов.
— За вами следят? — умиротворенность на лице Седого моментально уступила место подозрительности.
— Спокойно, Пильгер. Обычное дело. Я их не видел, но уверен, они меня контролируют. Сейчас они наверняка думают, что я в номере больной животом. Мы тоже что-то умеем. Так что у вас?
— Герр Хемниц, прошу помощи. Я тут кое-что скопил… на черный день… а вывозить рискованно, сами понимаете. Вы все-таки дипломат, вас проверять не будут. Помогите мне, я в долгу не останусь. Вот, возьмите, — он вытянул руку назад, и в протянутой ладони Хайнцтрудер увидел старинную брошь. — Берите, это задаток, аванс.
Вице-консул нерешительно взял брошь, быстро оглядел ее.
— О, вундербар… великолепно, — невольно вырвалось у него. — Данке. Товар чистый? — спросил он больше для проформы.
— Чистый, чистый. У меня с собой чемоданчик небольшой… даст бог, все будет хорошо, в Риге рассчитаемся, в обиде не останетесь, — Муромцев вдруг поймал себя на мысли, что в его голосе зазвучали угодливые, почти лакейские нотки, однако, как говорится, «не до жиру…»
— Гут. Давайте, — решительно произнес Хайнцтрудер.
— Он на вокзале, я сейчас, мигом…
— Доннер веттер, время, — предложение Седого явно взбудоражило вице-консула, и он непроизвольно начал мешать русские слова с немецкими.
— Давайте так. Я сейчас еду на вокзал, а вы через пять минут подъедете. Там сбоку дворик есть, я проходом вам и передам, — зачастил Седой. — Не беспокойтесь, одна нога здесь…
«Как же долго запрягают эти русские!»
— Майн гот, шнеллер!
— Все, исчез, — Седой еще раз перекрестился и шмыгнул мимо Хайнцтрудера к выходу.
Все это время Анюта рассказывала Климову о Седом, о его планах и о непонятной истории с драгоценностями. Успокоившись, как того и добивался Климов, она, собравшись с духом, высказала Никите Кузьмичу свое мнение о Седом. Тот молча выслушал, ничего не сказал, просто еще раз похвалил девушку. Времени оставалось мало, Седой вот-вот должен был вернуться, а Климову надо было договориться с Анютой по самому главному вопросу.
— Ты даже не представляешь, Анюта, как ты много сделала для страны, — начал он осторожно. — Когда-нибудь наши люди будут гордиться тобой.
— И Миша? — неожиданно спросила она.
— Миша?
«Ну, теперь держись, Кузьмич. Одно твое неосторожное слово, и…»
— И Миша тоже, — уверенно после секундной паузы заявил Климов.
— Он… все знает? — дрожащим голосом произнесла Анюта, не глядя на чекиста.
Лейтенант активно затряс головой.
— Нет, что ты, мы же договорились… — укоризненно протянул он.
— Господи, я же его… — плечи ее снова затряслись, она беззвучно заплакала, тихо причитая, — он же для меня… А я веду себя… Господи, грех-то какой.
«Опять за рыбу деньги», — вздохнул Климов и рассердился — и на себя, и на помощницу.
— А ну, прекратите истерику, Самохвалова! Руководство ставит вопрос о зачислении вас в кадры органов госбезопасности, а вы тут интеллигентские сопли распустили.
Анюта фыркнула сквозь слезы. «Они что, сговорились, что ли, с Эдуардом Петровичем? И этот туда же с «интеллигентскими соплями»», — вспомнила она недавний разговор с Седым на юге и открыто улыбнулась, утирая слезы.
Климов запнулся, удивленный неожиданной реакцией девушки, и закончил уже без прежнего пафоса, по инерции:
— Классовая борьба не бывает без жертв. Родина, партия, простит вам этот грех.
— А Миша-то что скажет? — печально выдохнула Анюта.
— Да он-то в первую очередь вас поймет и простит. Вы ведь с ним на переднем крае борьбы с международным фашизмом, — Климова опять повело на «высокий штиль». Но девушка, искоса посмотрев на чекиста, вдруг спросила:
— Скажите, товарищ Луганский, а ему уже верят? — и, увидев вопросительное выражение, появившееся на лице Климова, добавила: — Ну, Мишу… перестали подозревать?
— Да, Анюта, успокойтесь, — торопливо подтвердил лейтенант. Он спешил перейти к главному, и, наконец, девушка «настроилась на его волну».
— Товарищ Луганский, а может, мне поговорить с этим… Эдуардом Петровичем? Насчет того, чтобы он драгоценности государству сдал? И закончим эту историю. А то, что он не враг, а просто запутался, я вам уже докладывала.
— Погоди, Анюта. Драгоценностей-то фактически нет?
— Ну, я же сказала, он обещал, что будут. А я примечаю, он не врет, — воодушевившись своей идеей, горячо заговорила она.
— Значит, предлагаешь закончить операцию? А вот у нас есть подозрение, что этот Эдуард Петрович за границу собрался. Вместе с драгоценностями. И тебя с собой хочет забрать.
Сказав это, Климов внимательно посмотрел на Анюту, ожидая ее реакции.
— А меня-то зачем? — удивленно спросила та.
— Ну, ты же сама говорила, что он тебя в далекие страны сманивал? — теперь пришла очередь удивляться Климову.
— Ну да… Только мало ли что мужики сулят, чтобы девок разманить. Я думала, он так… — Анюта пожала плечами, а у самой где-то в глубине души засвербило. «Ничего ты не думала, просто плыла по течению, куда вынесет. Вот, кажись, и приплыла».
Климов невольно глянул на часы и выругался про себя. Он уже чувствовал, что Седой вот-вот вернется, и если немедленно не перейти к делу, то можно в очередной раз поставить под удар план Свиридова.
— Короче, слушай меня внимательно, — решительный тон лейтенанта заставил девушку подобраться, с лица ее сползла улыбка. — Если завтра ты с Эдуардом Петровичем поедешь на юг или куда-нибудь на экскурсию, но в пределах Союза, я доложу руководству твою просьбу о прекращении операции. Но если вы завтра двинетесь за кордон, то, значит, прав я. И в этом случае ты едешь вместе с ним. Это приказ.
Климов, конечно, рисковал, демонстрируя свою уверенность в завтрашнем дне, но разговор надо было заканчивать, и как можно быстрее.
— Да как же это? Зачем? Что я там делать буду? — растерянно пролепетала Анюта.
— Ничего особенного. Живи, как до сегодняшнего дня жила, веди себя спокойно. Слушайся его.
— А может быть, все-таки… — снова начала она.
— Не может быть, — резко оборвал он девушку. — Он за границу не отдыхать едет. Он там немцам очень нужен. Я готов поверить, что он в гражданскую не зверствовал, но сегодня он согласился — поверь мне — помогать немецкой разведке. И если бы не было тебя, мы бы его не отпустили. А с тобой отпускаем. Потому что ты для нашей страны про эти планы немцев все и узнаешь. Вспомни, мы не знали, зачем немцам понадобился Глебов. Благодаря тебе знаем и верим ему, — немного присочинил Климов.
— А зачем он им нужен был?
— Обязательно расскажу, но потом, договорились?
Анюта молча кивнула. Климов свернул газету и сунул в карман. Только что мимо их скамейки прошел тот самый неприметный мужчина из очереди в буфет.
— Все, товарищ Самохвалова, ваш спутник на подходе, — он ободряюще кивнул девушке.
— Держись уверенно, все будет хорошо. Имей в виду, каждая твоя информация, по моим данным, передается на самый верх, — он выразительно поднял палец и взял портфель.
— А как же драгоценности? — неожиданно вырвалось у нее.
— За них не переживай. Все будет как надо, — он подмигнул Анюте и не спеша направился к выходу на перрон. И вовремя. В зал быстрым шагом вошел Седой и зашарил глазами по скамейкам, выглядывая спутницу. Торопливо подойдя к Анюте, он схватил чемодан:
— Заждалась? Извини, дело серьезное. Так все удачно получается… помоги нам, Господи. Еще десять минут, и все.
Так же быстро Седой вышел из здания вокзала и свернул в прилегающий двор. Передав чемодан из рук в руки шедшему навстречу Хайнцтрудеру, Седой, сделав еще несколько шагов и не обнаружив ничего подозрительного, круто развернулся и немного прошелся за вице-консулом на значительном расстоянии. К сидящему в легковой машине рядом с вокзалом Свиридову подбежал мужчина в штатском.
— Он только что отдал чемодан немцу. Будем брать? — прерывисто дыша, спросил мужчина. Свиридов покачал головой:
— Нет. Пока все идет по плану. С этой минуты с немца, а главное, с чемодана глаз не спускать.
Ровно через десять минут Седой вернулся в зал ожидания. На лице его сияла добродушная улыбка, которой он одарил Анюту.
— Ну, все. Дела на сегодня закончены, пора подкрепиться.
Подхватив сумку, Седой взял девушку под руку, и они направились к выходу.
Свиридов сидел за столом и что-то писал. По приезде в Ленинград хозяева «Большого дома», как называли в городе управление НКВД, выделили ему с Климовым кабинет, в котором они проводили совещания с местными коллегами, выслушивали доклады руководителей служб, задействованных в операции, писали бумаги. Формально руководил операцией Селиванов, но ему руководство наркомата поручило еще проверить оперативно-служебную деятельность некоторых подразделений управления, и со Свиридовым они встречались только на подведении итогов дня. Сегодня Селиванов, в связи с инспекционным выездом в один из пригородных райотделов НКВД, сдвинул время проведения совещания, и Федор Ильич готовился доложить об утренних событиях.
В дверь постучали. На пороге появился Климов. Бросив настороженный взгляд на начальника и не заметив на его лице тревоги, он перевел дух.
— Товарищ майор, ну что? Нашлись эти господские побрякушки? Куда Муромцев чемодан-то таскал? С кем встречался? — с места в карьер атаковал он вопросами Свиридова. Нетерпение его было понятно и горячность объяснима. Очень многое, если не все, было поставлено ими в эти дни на карту, каждый час неумолимо приближал их к ответу на вопрос: со щитом они вернутся в Москву или…
Свиридов отложил ручку и серьезно посмотрел на лейтенанта:
— Отставить эмоции, товарищ лейтенант. Садитесь и доложите о встрече с агентом Умная.
Климов сразу успокоился, прочистил горло:
— Виноват, товарищ майор. Встреча прошла нормально. Правда, один раз я там по-глупому пошутил… В общем, если честно, трудновато пришлось. Получается, я все о главном подворачиваю поговорить, а она о том да о сем… А потом в слезы, пришлось успокаивать.
Свиридов опустил голову. Он собирался сам лично провести встречу с Анютой, но Селиванов, узнав об этом, неожиданно вмешался и приказал провести встречу куратору Умной, то есть Климову. Селиванов намекнул Свиридову о разговоре с замнаркома и велел проверить лейтенанта на этом очень ответственном поручении. Какие цели на самом деле преследовал начальник отдела, можно было только гадать. Свиридов скрепя сердце согласился. Поэтому и переживал он все утро за Климова, а от нервов — та сухость, с которой он его встретил.
За все время, пока Климов докладывал о встрече, майор не сказал ни слова. Потом, помолчав, заметил:
— Я же тебе говорил, аккуратней с ней надо. Мается она небось душой-то, сам понимаешь…
— Да уж, мается, это точно, — согласно кивнул Климов. — Но, думаю, все у нас сложится, девка правильная.
— Только бы выдержала, не сорвалась, — с этими словами Федор Ильич встал и прошелся по кабинету. Климов, решив, что майор успокоился, заерзал на стуле.
— Товарищ майор, ну, кому Муромцев чемодан-то утащил? — в голосе лейтенанта послышались умоляющие нотки, так что Свиридов невольно улыбнулся:
— А ты что, не догадываешься?
Климов сначала пожал плечами, потом, прищурившись, выпалил:
— Немцу, что ли?
— Именно. Именно ему, — довольно усмехнулся Федор Ильич еще и потому, что его догадка оказалась верной.
— Погодите, Федор Ильич, что-то не соображу. А зачем?
— Ну как? Дипломату же вывезти все что угодно — раз плюнуть. Хошь бомбу, хошь золото.
— Но она же не видела в чемодане никакого золота, — недоуменно пробормотал Никита Кузьмич.
— Все правильно, — хмыкнул загадочно Свиридов.
Климов стукнул кулаком по колену:
— Да как же мне в голову-то не пришло!
— Ну, ладно, лучше поздно, чем никогда, — подмигнул майор. — Муромцев не знал, как будет развиваться ситуация… ну, как его будут переправлять. Поэтому добыл чемодан с двойным дном, и Умная не увидела ничего… ну, ей простительно. А когда в церкви встретился с дипломатом, то сообразил, что тот может помочь. И, надо понимать, они договорились. А еще я думаю, что вице-консул ему документы передал и поплывут они на одном пароходе, — Свиридов для убедительности даже кулаком пристукнул, только не по колену, а по столу. — Муромцев не стал бы отпускать от себя свое богатство.
— Товарищ майор, — Климов даже вскочил. — Тот фотограф на юге… надо срочно за него браться всерьез.
Свиридов сделал успокаивающий жест рукой:
— Извини, Никита Кузьмич, не поставил тебя в известность. На юге как раз уже работают, как ты выразился, всерьез. А вот ты сейчас садись, бери бумагу, ручку и пиши отчет о встрече с Умной. Через, — он посмотрел на часы, — сорок минут совещание.
Днем по объявлению, наклеенному среди прочих на стене какого-то дома, Седому удалось найти комнату. Дом находился где-то среди многоэтажных громад, что толпились в центре города. Даже в ясный день и при хорошей погоде Анюта не смогла бы его отыскать без проводника. Ранний подъем и нервное напряжение все-таки сказались, и, решив отдохнуть, они проспали до вечера. Первым проснулся Седой. Он долго стоял у окна, о чем-то думал, словно на что-то решаясь, и, когда девушка тоже встала и привела себя в порядок, предложил ей прогуляться. Анюте очень хотелось посмотреть город — когда еще представится такая возможность! — но она вспомнила, как однажды в разговоре Седой проговорился, что жил в Петербурге несколько лет. А в памяти были свежи воспоминания о том, чем закончилось узнавание Эдуарда Петровича в родных местах…
Но Седой постарался развеять опасения девушки:
— Извини, забыл предупредить. У нас появились новые, очень хорошие документы. Мы с ними завтра поплывем в Ригу, — о том, что завтра они отплывают на пароходе, Седой поведал ей еще днем. — А быть в Питере и проскочить равнодушно мимо того, что когда-то составляло часть моей жизни… вдруг никогда уже сюда не попаду?
Они долго молча шли какими-то дворами и узкими улицами, и тут неожиданно в нескольких десятках метров от себя Анюта увидела гранитный парапет набережной. Инстинктивно ускорив шаг, они вышли к Неве, и тут уже Седой разговорился. Пока они шли в сторону Зимнего дворца, он успел рассказать ей и об университете, и о Зимнем дворце, и о мостах, распростершихся над речной гладью.
— Я ведь здесь когда-то учился. Какое это было наивное и чистое время, как молоды мы были! А потом все это враз обрушилось… Началась война, а с нею грязь, кровь… и из хозяина я стал в этом городе гостем.
Он бросил взгляд на Анюту и увидел ее изменившееся лицо.
— Что с тобой, девочка моя?
— Эдуард Петрович, я все хотела спросить… Там… ну, на войне… вам приходилось убивать? — запинаясь, пробормотала она.
— Эк меня дернуло за язык! — досадливо вырвалось у него. — Извини.
В разговоре повисла тягучая пауза, и уже ни Петропавловская крепость, ни Летний сад не вдохновляли его красноречие.
— Ты же не маленькая, должна понимать… Война есть война. Не убьешь ты, убьют тебя, — тяжело выговорил он.
— А кошмары вас потом не мучили? — она не спросила его об этом на юге, хотя очень хотела, но как-то не было подходящего момента. А вот сейчас пришлось.
— Видишь ли, на войне, если ты офицер, командир, стрелять тебе приходится редко, — задумчиво произнес Седой. — Или вот взять артиллериста. Попал он там или не попал в кого-нибудь, часто ему и неведомо. Бабахнул и пошел чай пить, а там где-то куча народу побитого лежит. В общем, одно слово — война.
Анюта, повернувшись к спутнику, покачала головой:
— Нет, я о другом… вот когда глаза в глаза?
— А… — мрачно протянул Седой. — Что ж, было и такое. Именно глаза в глаза, — он взял девушку под руку, перевел через улицу, и они вошли в Летний сад. Подойдя к одной из скамеек, он предложил ей сесть, а сам остался стоять, рассказывая ту давнюю историю…
В конце лета 1919 года его прикомандировали к группе офицеров штаба Добровольческой армии, отправленной с секретной миссией в Сибирь к адмиралу Колчаку. Долго они добирались до места, а когда выполнили поручение, оперативная обстановка на фронтах изменилась. Поставленный перед дилеммой: возвращаться назад или остаться в Сибири, Муромцев выбрал последнее. Ему вручили под командование батальон, и он снова вступил в борьбу с большевиками. В первых же боях красные сильно потрепали его подразделение. Пришлось штабс-капитану Муромцеву разделить остатки батальона на два небольших отряда и во главе одного из них уходить от наступавших на пятки красных.
Он до сих пор отчетливо помнил ту осеннюю ночь в деревенской избе. Полдюжины смертельно уставших офицеров улеглись на полу, ему, как командиру, оставили кровать в спальне. Выставив боевое охранение и проверив размещение личного состава по избам, он далеко за полночь рухнул на постель, надеясь впервые за последние трое суток урвать для себя несколько часов сна. Но не тут-то было. С разбудившим его поручиком пришлось идти в соседнюю избу, где на кровати лежал раненый в окровавленной рубахе — один из офицеров второй половины его батальона, разбитого красными.
Увидев Муромцева, раненый попытался встать, но не получилось. Сил осталось только на тихий прерывистый шепот:
— Ну вот, как красные надавили, стали мы отходить. Мне приказ: штабных сопровождать. Считай, целый день лесом шли, ухайдакались, ни рук, ни ног. А тут село. Пару месяцев назад мы как-то туда наезжали. Мужики крепкие, староста понятливый. Они тогда и провиантом помогли, и пару лошадей поменяли. У меня и подозрения никакого не было… Дайте воды, — хрипло попросил он. Сделав несколько глотков, раненый откинулся на подушку, закрыл глаза и замолчал, тяжело дыша. Стоящие рядом офицеры терпеливо ждали. Наконец он открыл глаза и через силу продолжил:
— Ну вот, пришли мы к вечеру. Сначала все было нормально. Поесть-попить дали, спать уложили. А под утро красные налетели. Как они про нас узнали? — он горестно покачал головой. — В общем, охрану по-тихому порезали и захватили нас тепленькими. А как расстреливать-то повели за околицу, ротмистр Панарин в лес рванул. Я — за ним… — раненый виновато глянул на Муромцева и тут же опустил глаза, будто стыдясь того, что остался жив. — У других, видать, никаких сил не осталось. Ротмистра-то пуля у самой опушки настигла, а я… — он снова замолчал. Но штабс-капитан уже не слушал раненого. Через полчаса усиленная конная группа во главе с поручиком на рысях помчалась в то самое село с жестким приказом командира наказать мерзавцев. Сам Муромцев обещался прибыть часа через два.
Прискакав в деревню под утро, поручик сразу же приказал выгнать на улицу всех деревенских мужиков. Однако вскорости на улицу высыпало все село до единого. Пришлось солдатам матюгами и прикладами отделять мужиков от баб с детишками и стариков. Все ждали, что будет дальше. Поручик курил в избе старосты и ждал возвращения хозяина, который что-то громко обсуждал с толпой мужиков. Наконец тот вернулся в избу в сопровождении унтера. Поручик встал с лавки.
— Ну что, узнал, кто Иуда? — тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего.
— Мужики сказывают, Пашка это сотворил, Худолеев, его рук дело, — понуро опустив голову, ответил староста.
— Кто таков? — с трудом выдавил из себя поручик. Переполнявшая его злоба перехватывала горло.
— Так у мельника в работниках состоит.
— Семья большая? — продолжал допытываться офицер.
— Сирота он, — со вздохом доложил сельский голова. — Мать прошлым годом преставилась, хворала сильно. Грызь у ей признали…
Поручик, не дослушав, приказал унтеру привести виновника гибели штаба батальона. Тот уже ринулся выполнять приказ, когда услышал слова старосты:
— Дак нету его, Пашки-то. Убег. Как вы, значитца, пожаловали, так и убег.
— Ишь ты, — зловеще усмехнулся поручик. — Значит, где-то рядом, далеко он не мог уйти. Вот что, — ткнул он указательным пальцем в грудь старосты. — Передай мужикам, чтобы через полчаса этот змееныш был здесь. Иначе пеняйте на себя.
Полчаса, данные старосте на поимку парня, показались поручику вечностью. Чтобы как-то отвлечься, он взял лежащий в сенях топор и начал колоть дрова, кучей набросанные во дворе у амбара. Унтер с мундиром и фуражкой стоял у крыльца, а офицер ожесточенно расправлялся с чурками. За делом время-то летит быстрее. Вот уже и староста с улицы вернулся, руками развел: «Не сыскали, ваше благородие». Поручик, крякнув, вонзил топор в здоровенную чурку, но та с первого раза не поддалась. С сожалением оставив топор, он повернулся к унтеру. Тот подал знак, и с крыльца проворно сбежала молодая женщина — то ли жена, то ли сноха хозяина дома, с чайником и полотенцем. В пронзительном молчании поручик ополоснул лицо и шею, утерся и бросил унтеру:
— Елисеева сюда.
Унтер, как был с мундиром и фуражкой, выскочил на улицу и тут же бегом возвратился с подпоручиком Елисеевым, молодым парнем, отшагавшим по земле немногим более четверти века.
— Подпоручик, отсчитать каждого десятого из мужиков, — не глядя на Елисеева, отчеканил поручик, всего на несколько лет старше подчиненного. События принимали необратимый характер, и подпоручик решился на робкое возражение:
— Господин поручик… Илья Михайлович… Может, все-таки…
— Извольте выполнять! — на глазах свирепея, рявкнул поручик. Елисеев, растерянно козырнув, вышел со двора. Поручик, подойдя к старосте, просверлил его ненавидящим взглядом.
— Для начала за убийство наших людей ответит каждый десятый. Для начала, — повысил он голос. — Так что быстрей ищи, дядя, а то ведь и до тебя очередь дойдет.
Староста отшатнулся от этих слов, как от удара, и нетвердой походкой зашагал на улицу. Поручик проводил его взглядом и вновь вернулся к застрявшему в чурке топору. С трудом высвободив топор, он повертел его в руках и вдруг с яростью запустил им в стену амбара.
Когда поручик в фуражке и застегнутый на все пуговицы вышел на улицу, каждого десятого уже отсчитали, и эти десятые испуганно жались друг к дружке, стоя под охраной солдат. Офицер исподлобья посмотрел на старосту.
— Значит, не хотите искать. Ну что ж… Елисеев, на выселки их, — крикнул он подпоручику.
Подталкиваемые прикладами мужики, с трудом волоча ноги, двинулись по улице. Враз заголосили бабы, рванувшиеся волной за кормильцами, но волна тут же разбилась о конных стражников. И в ту же секунду откуда-то донесся срывающийся юношеский голос: «Остановите их!» — и в нескольких шагах от офицеров через плетень перепрыгнул парень лет девятнадцати. Поручик вопросительно глянул на старосту. Тот горестно, но в то же время с каким-то облегчением вздохнул:
— Он самый.
— Повесить мерзавца, — бросил поручик через плечо Елисееву.
Для казни выбрали опушку леса на выселках. Для острастки пригнали мужиков, остальным велели оставаться в селе. Парнишка, весь избитый, уже стоял с петлей на шее на чурбаке под большой сосной, когда вдали послышался топот копыт. Оглянувшись, присутствующие увидели приближающихся верхами Муромцева и его денщика. Спешившись, Муромцев подошел к офицерам. Поручик доложил ему о выполнении задания.
— Вот эта сволочь и привела ночью красных, — он показал на парня. — Сам сознался.
Штабс-капитан подошел к парню. Тот равнодушно и отрешенно глядел куда-то вдаль.
И опять, в который уже раз за время Гражданской войны, ощутил штабс-капитан Муромцев жуткую нелепость происходящего.
«Как же так? Зачем в этом плодородном, богатом краю с необъятными лесами, могучими реками, красивейшими горами… ни дать ни взять Швейцария, только лучше, ближе и роднее… зачем мы, русские люди, убиваем таких же русских людей? Чем же мы дурнее тех же швейцарцев, живущих в мире и согласии, вкушающих от щедрот земли своей? Кому будет лучше, если мы, русские, перегрызем друг друга? Вот зачем мы лишаем жизни этого юнца, которому жить да жить, да осваивать эту огромную страну с ее богатствами? Однако не ты ли, дражайший Алексей Перфильевич, отдал приказ наказать того, кто обрек на смерть твоих друзей и сослуживцев? Они ведь тоже могли быть полезными своей земле, а сегодня их нет… из-за него нет. И что, прикажешь по случаю твоего философского припадка и солнечного осеннего дня отпустить его? Ну, попробуй… Твои же подчиненные посчитают тебя за сумасшедшего… или того хуже. Вот оно, «чертово колесо» гражданской войны… Никуда ты с него не денешься, не слезешь, не выпрыгнешь. А выпрыгнешь, так, того и гляди, вдребезги расшибешься».
В напряженном ожидании окружающих он взглянул в лицо парня.
— Ну и зачем ты это сделал? Чем наши офицеры тебя обидели? Или кого из сельских? Чего молчишь, отвечай! — Муромцев, пытаясь разговорить парня, хотел получить подтверждение своего решения.
— Вы не только меня, вы других обидели. Вся Сибирь, почитай, от вас стонет, — дерзко ответил тот.
— Нет, вы посмотрите на него, — не вытерпел стоявший рядом поручик. — Прямо большевистский агитатор. И где же ты в этой берлоге нахватался такой мути? Надо бы его потрясти как следует, — обратился он к Муромцеву.
— А что, не нравится правда-то? То-то, — на разбитых губах парня появилось подобие усмешки. — Не агитатор я. А пугать меня не надо, не боюсь. Все, больше тебе ничего не скажу, можешь не стараться.
— Это же надо, какой смелый, — иронически протянул поручик. — Ты помирать-то за кого собрался, за Ленина или за Троцкого? Или еще за кого?
— Про первого слыхал, другого не знаю. И я не за них ответ держу, а за себя. Только мужиков не трогайте, они-то не виноваты.
— Ну вот, а говоришь не агитатор. Скромничаешь, — криво усмехнулся поручик. Парень в ответ пожал плечами.
— Ну, раз не агитатор, тогда красный лазутчик, — громко, чтобы все услышали, утвердительно произнес Муромцев.
— Воля ваша, — ответил парень и снова устремил взгляд в необъятную сибирскую даль.
— Но храбрый и честный лазутчик, настоящий солдат, — обведя взглядом офицеров и покосившись на толпу мужиков, продолжил штабс-капитан. — Унтер, снимите с него веревку.
Поручик было запротестовал, но Муромцев в жесткой форме подтвердил свой приказ. Унтер, переглянувшись с поручиком, неохотно снял с шеи парня веревку. Муромцев подошел к юноше, пристально посмотрел в глаза, затем повернулся к офицерам:
— А коли он солдат, то пусть и умрет как солдат.
В наступившей тишине Муромцев вынул из кобуры револьвер и выстрелил в парня. Вернув револьвер в кобуру, он быстрым шагом подошел к лошади, вскочил в седло и взял с места в карьер…
Оглушенная услышанным, Анюта во все глаза смотрела на Седого. Выдержав ее взгляд, он подал девушке руку:
— Пойдемте, смеркается уже.
Куда-то на задний план отошли красоты античных статуй Летнего сада, великолепие Зимнего дворца, панорамный вид стрелки Васильевского острова и Петропавловской крепости… Оба снова шли молча, думая каждый о своем. Внезапно Седой остановился и с какой-то тоскливой задумчивостью, глядя на Анюту, произнес:
— Долго мне потом этот парнишка снился… Но, как сказано у Экклезиаста, все проходит. И у тебя скоро пройдет.
Стрелка часов перевалила за полночь, когда в Москве в кабинете заместителя наркома внутренних дел появились двое мужчин. Оба в гражданской одежде, скромно одетые, без особых примет. Окажись они вдвоем на улице с рабочим чемоданчиком в разгар рабочего дня, обративший на них внимание сразу бы смекнул, что эти двое водопроводчиков спешат на помощь пострадавшим квартиросъемщикам. Что «поглядка», что «повадка» выдавали в них мастеровых мужиков, как говорится, «от разводного ключа». А они и впрямь были мастерами высокой квалификации. Особенно тот, который постарше. Он почтительно слушал нового зама, но внутренне ощущал себя равным с ним. Так часто слушают нового начальника персональные водители, пережившие не одного сановного пассажира и знающие себе цену. Они слушают, согласно кивают, при этом думая о чем-то своем, зная наперед, как они будут исполнять указания начальства. Вот и этот пожилой уже чекист пережил не одного высокого руководителя. Они приходили и уходили, а он оставался и продолжал делать свое дело, потому что специалист был, как принято говорить, «штучный». Стоящий рядом с ним парень был на добрых пару десятков лет моложе, и опыта у него было поменьше. Несколько лет назад Старший по приходу новичка на службу стал у того наставником. Мало-помалу они притерлись друг к дружке и с тех пор работали вместе. В таком высоком кабинете Младший был первый раз, посещение его справедливо считал для себя большой честью и с внутренним восторгом слушал, что говорил этот лысеющий человек в пенсне и черном костюме, облегающем его начинающую полнеть фигуру.
— Операцию будете проводить на пароходе. Отбывает завтра в шесть вечера в Ригу, билеты вам заказаны. В Ленинграде получите инструктаж у майора Свиридова, вы его знаете.
Старший согласно кивнул. Замнаркома взял стакан с минеральной водой, сделал несколько глотков и продолжил:
— Ваш объект — чемодан дипломата, офицера германской разведки, так что будьте предельно осторожны, — замнаркома подвинул на столе фотографию Хайнцтрудера. Старший шагнул к столу, взял фото и, посмотрев, передал Младшему. Тот, также внимательно посмотрев на снимок, вернул его замнаркома.
— Дипломат негласно сопровождает мужчину и женщину, Свиридов покажет их вам при посадке. Мужчина — русский, работает на немцев, профессионал, очень осторожен. Женщина работает с нами, если возникнет необходимость, можете выйти с ней на контакт, но ее спутник не должен об этом знать, — хозяин кабинета снова глотнул воды. — И последнее. То, что я скажу, будем знать только мы с вами. Если вдруг вы не найдете в чемодане того, что мы ищем, спутник женщины должен оказаться в ваших руках и пояснить, где находится то, что мы ищем. Если после этого товар найдется, передадите товар нашим людям в Риге, они позаботятся о его возвращении. Мужчина как при положительном, так и отрицательном результате с товаром должен оказаться здесь, — замнаркома для убедительности показал пальцем где. — Живым. Ясно?
— Так точно, — ответил Старший.
— Это вы знаете латышский? — спросил хозяин кабинета, глядя на Старшего.
— Так точно, товарищ заместитель наркома, — подтвердил тот.
— Хорошо. Вопросы есть?
— Как быть с женщиной? — уточнил Старший.
Замнаркома сделал паузу, затем медленно, четко выговаривая каждое слово, произнес:
— Если товар найдется, получите дополнительные указания. Если нет, женщина должна исчезнуть в Риге.
Первое, что увидела Анюта, открыв глаза, — это несколько роз, стоящих на столе в банке с водой. Вчера вечером их не было. Значит, Седой уже на ногах и снова выходил в город. Рядом с банкой на столе лежала коробка из-под пирожных, которые Седой купил вчера днем на Невском в кондитерской «Норд». Пирожные были очень вкусные, и Анюта, не удержавшись, съела целых две штуки. Пирожки, торты и пирожные пока не сказывались на ее юной стройной фигуре, и она при удобном случае отдавала им должное. В комнате было тихо. Видимо, Эдуард Петрович, несмотря на ее опасения, где-то опять бродит, готовясь к отъезду. Анюта прикрыла глаза. Все-таки приятно, когда с утра на столе розы. В той жизни ей никто не дарил цветы по утрам. Она внезапно поймала себя на мысли, что уже поделила свою едва начавшуюся жизнь на ту, которая была до Седого, и на эту, которую она проживает сейчас. В той жизни у нее был Глебов… почему был? Он есть и сейчас, только где-то очень далеко, а другой мужчина — вот он, рядом. И ей с ним хорошо. Опять невольно напрашивалось сравнение с Михаилом. Мальчишка… до настоящего кавалера ему еще шагать и шагать.
В комнате что-то звякнуло. Девушка снова открыла глаза, чуть поднялась на локтях и увидела Седого. Он сидел на полу лицом к окну в брюках и расстегнутой рубашке, прижавшись спиной к тахте. Глаза были полузакрыты, но то, что он не спал, выдавала рука, слегка раскачивающая стакан с вином. Вчера там же, на Невском, он приобрел две бутылки своего любимого марочного массандровского портвейна, одна из которых стояла пустой у стены, а во второй, которая торчала между ног, оставалось меньше четверти содержимого. Если учесть, что вчера за ужином Анюта сделала несколько глотков и крепко уснула, а у него привычка пить вино смакуя, небольшими глотками, получается, он ночь не спал? «Понять можно, — подумала она. — Тоскует, душа не на месте. Но если его здесь так разбирает, что же с ним станется за границей?» В сердце шевельнулась тревога, и Анюта решила серьезно поговорить с ним. Попозже, когда протрезвеет. А пока, стараясь не нарушить его внутреннее уединение, она снова прилегла. Времени до отъезда было достаточно, можно было еще подремать.
Седой действительно провел ночь без сна, под утро совершив хазарский набег за цветами. Накануне очередного отъезда из России, да еще из Ленинграда-Петербурга (кто знает, может быть, последнего, в его-то годах и при его-то «заслугах» перед большевиками), воспоминания и так разбередили душу, а тут, как на грех, вспомнилась сибирская история… какой тут сон! Заливая солнечным крымским напитком вспыхнувшие в душе угли воспоминаний, перелистывая, как страницы календаря, годы странствий, сидел он на чьей-то чужой жилплощади (своей-то так и не обзавелся), глядел в окно на далекие равнодушные звезды и вспоминал…
Зачем он помчался с юга в Сибирь в девятнадцатом? Из-за своего авантюрного характера. Во второй половине 1919 года по планам руководителей Белого движения предполагалось нанести скоординированный удар по красным частям с целью их окончательного разгрома. На северо-западе готовился к решительным действиям генерал Юденич, на востоке — адмирал Колчак, а решающий удар с юга в сердце России — Москву — должна была нанести Добровольческая армия генерала Деникина. И действительно, к лету девятнадцатого года под Деникиным оказались Царицын, Воронеж, Курск… на очереди был Киев, а за ним Москва. Казалось, власть большевиков в шаге от пропасти. В столице в «Окнах РОСТА» бодрился Маяковский: «Деникин было взял Воронеж. Дяденька, брось, а то уронишь», но в сейфах некоторых кремлевских вождей уже были заготовлены паспорта на другие фамилии, а под руководством председателя ВЧК Дзержинского готовилась операция по оставлению в Москве тщательно законспирированных агентов ВЧК для ведения разведывательно-диверсионной работы, а в пригородах Москвы и Петрограда спешно оборудовались тайные склады с оружием. Уже территорию, захваченную деникинским войском, в кругах белогвардейского бомонда называли не иначе, как «государством царя Антона», но к концу лета ситуация начала медленно, но верно меняться в пользу красных. Необходима была координация действий. В этих условиях и отправили к Колчаку от главнокомандующего всеми вооруженными силами Юга России специальную миссию, в состав которой был по собственному желанию включен один из лучших боевых офицеров армии штабс-капитан Муромцев. Но по прибытии на место Муромцев своими глазами увидел, какой раздрай царил в так называемом правительстве Колчака. Как язвительно выражались некоторые записные войсковые шутники, «у каждого Абрама своя программа». Только не было евреев в этом правительстве. Свои, русские кадеты, монархисты, радикально левые и ультраправые — всяк тянул одеяло на себя, кто фанатично и искренне, а большинство так, по инерции, попутно приворовывая денежки. Не дано было знать штабс-капитану, что 10 августа 1919 года американский генерал Грейвз, ознакомившись с реальным положением дел в колчаковском правительстве, в своем донесении дал ему такую характеристику: «Правительство делится на две различные части: одна — выпускает прокламации и распространяет сообщения для иностранного потребления о благожелательном отношении правительства к созыву Учредительного собрания и готовности осуществить его созыв, другая часть тайным образом строит планы и заговоры с целью восстановления монархии…» Еще в находясь в Добрармии, Муромцев наслушался и насмотрелся на подобных персонажей из басни Крылова про лебедя, рака и щуку. А приехав сюда, и без откровений американского генерала почуял, что дело плохо.
Впоследствии он не раз и не два задумывался над тем, почему все-таки большевики победили огромную военную силу, обложившую красную Россию со всех сторон, и каждый раз отвечал сам себе одно и то же: Ленин обещал народу то, во что народ поверил. Поверил, что война будет остановлена, что землю в крестьянской стране раздадут именно крестьянам, что все дела будет решать сам народ через своих представителей в Советах, — и народ поддержал большевиков. И если ты, Алексей Перфильевич, помножишь это на жесткую дисциплину в армии, насаждавшуюся кровавой рукой «главного красноармейца» Троцкого, то и получишь ответ на свой вопрос. А вот что белые вожди предлагали народу? Помнится, тот же Деникин сначала что-то пообещал Антанте насчет земельной реформы в России для устранения земельной нужды трудящегося населения, но тут же издал закон, по которому крестьянин, засеявший до прихода деникинцев землю помещика, должен был не только возвратить тому землю, но и отдать треть урожая 1919 года. Так какой же мужик после этого пойдет воевать за «царя Антона»? Большевики тоже впоследствии не все выполнили, что обещали народу, но это уже было потом… а воевать-то надо было сейчас. Вот и довоевались…
Как и адмирал Колчак, Муромцев был военным человеком до мозга костей, но, в отличие от адмирала, политики сторонился и долг свой в Сибири перед Россией предпочел выполнять не при верховном правителе, а в строевых частях.
Однако прошло еще немного времени, и он попал в число тех миллионов русских эмигрантов, что оказались за пределами Отечества. Вместе с женой и маленькой дочкой, той же осенью приехавших к нему на новое место службы, волею судьбы осел он в китайском Харбине. В ту пору там проживало около полумиллиона человек, из коих русских было более 150 тысяч, кроме того, 395 тысяч маньчжурцев и китайцев, 34 тысячи корейцев и японцы с 27 тысячами человек. Харбин был торгово-экономическим и политическим центром тогдашней Маньчжурии, северо-восточной части Китая, ее столицей и одновременно центром контрабандистской и шпионской деятельности на Дальнем Востоке. В этом городе находилось управление Китайско-Восточной железной дороги, за обладание которой между Китаем, Японией, западными державами и СССР шла напряженная борьба на протяжении всей первой половины 20-х годов. И именно сюда устремились изгнанные из Советской России остатки войск Колчака, отрядов белых генералов Дитерихса, Каппеля, атамана Семенова.
Поначалу моральное и материальное положение бывшего колчаковского офицера, к тому же вынужденного кормить семью, складывалось непросто. В условиях жесточайшей конкуренции у профессионального военного был один путь — к тем, кто не оставлял надежды сбросить большевиков и вернуться в Россию… не в рикши же идти, в самом деле! Белые организации «Братство русской правды», «Дружина русских соколов», «Российский общевоинский союз» с распростертыми объятиями принимали таких, как Муромцев, для вполне конкретного рода деятельности.
Первым местом его службы стала товарная станция Харбин. Поскольку Москва, по выражению одного из тогдашних большевистских деятелей Бухарина, считала КВЖД «революционным пальцем, запущенным в Китай», руководители белой эмиграции со своей стороны считали необходимым также усилить контроль за дорогой. С этой целью 24 семеновских генерала и около пятидесяти офицеров были отправлены на разные станции под видом железнодорожной охраны военных отрядов. Муромцев числился в этой группе, но у него внезапно заболела жена, и он вынужден был остаться в городе. И тут случилось так, что в этот момент военный штаб белоэмигрантов приложил руку к увольнению 60 сторожей, охранявших грузы на товарной станции Харбин. Вместо них сторожами стали бывшие белые офицеры, одним из которых был Муромцев.
Эта работа не только не требовала умственных усилий, но и не была высокооплачиваемой, поэтому в 1922 году он завербовался в отряд генерала Пепеляева. Служба тоже была не ахти какой, но за нее хорошо платили, а главное — она вписывалась в привычный ему кочевой образ жизни. В составе пепеляевцев он отправился в Якутию, пытаясь поднять там восстание, но авантюра провалилась. Ему удалось спастись, и после этой экспедиции на него положили глаз сотрудники белоэмигрантских спецслужб.
Прослужив некоторое время в белогвардейском отряде генерала Нечаева, в котором, по мнению Муромцева, «стояла тоска зеленая и, кроме как пить, не было никаких развлечений», он, наконец, нашел дело по душе. Ему предложили тайно проникнуть на территорию Сибири под видом искателя кладов, оставленных бежавшими из России купцами и промышленниками. Задачу свою он запомнил крепко и мог, хоть ночью разбуди, процитировать инструкцию: «Создание диверсионно-террористических групп, главным образом в Дальневосточном крае и в Сибири. Группы должны вести организационно-подготовительную работу и активно выступить только с началом войны. Особое внимание обратить на создание групп или ячеек на транспорте с задачей проведения ими диверсионных актов по взрыву мостов, тоннелей, уничтожению хлебных элеваторов, дезорганизации движения…»
Только по выполнении задания, вернувшись назад, он узнал, что на самом деле работал на советской стороне в качестве агента японской разведки. По первости попереживал, потом отболело. Он уже не был тем идеалистом, над которым подшучивал ротмистр Калачев, но не был и фанатиком белой идеи. …Ну и что, что Россия? Надо было жить, зарабатывать на жизнь. Он и зарабатывал. А кто ему платил, постепенно перестало его волновать. Муромцев прошел курс спецподготовки, сделал еще пару вылазок на советскую территорию, в промежутках обучая методам шпионажа и диверсий слушателей спецшколы, созданной лидером русской фашистской партии Родзаевским. Жена его к этому времени умерла. Дочь выросла и, в отличие от него, увлекшись политикой, связалась с организацией молодых российских фашистов. Вот уж она-то крепко невзлюбила большевистскую власть, выбросившую ее из страны. Но и местную, заграничную, тоже не жаловала. Да и как можно было жаловать, если, к примеру, ее, умницу, отличницу, не приняли в лучшую школу города — железнодорожное коммерческое училище. С 1924 года доступ туда детям эмигрантов был закрыт. Ольга мечтала об университете в Европе, но, связавшись с Родзаевским, тоже попала в поле зрения спецслужб. Она не знала, что отец, к тому времени переданный японской разведкой немцам, оказался в Москве в качестве резидента абвера, оставив ее под присмотром харбинских друзей. А она, вполне самостоятельная к тому времени девушка, согласилась работать против СССР, получила соответствующую подготовку и была отправлена в Москву после получения абверовским начальством согласия Муромцева-отца…
И вот он сейчас опять покидает Россию, покидает с тяжелым сердцем. За время работы в Москве он так и не смог узнать, остались ли его родители в России или эмигрировали из страны? А если упокоились, то где? Здесь ли, на чужбине ли? И еще он знал абсолютно точно, что никогда уже не сможет поклониться могиле жены, похороненной в Китае. А где сейчас дочь и что с ней, он тоже не ведает… Муромцев сделал глоток… Вот только и радости, что эта девчушка, лежащая на кровати за его спиной, и надежда, что скоро где-то там, вне России, он сможет спокойно провести с ней остаток своего нескладного бытия на этой земле. Муромцев допил вино и запрокинул голову:
— Засоня, пора завтракать. Не притворяйся, знаю, что не спишь.
Он был прав, девушка действительно не спала, а размышляла над сложившейся ситуацией. «Значит, — думала Анюта, — контрразведчик Климов, товарищ Луганский, оказался прав, и находящийся с ней в одной комнате мужчина действительно человек с «двойным дном»». Странно, но осознание этого факта не вызвало у нее бурных эмоций. В тайниках души она предполагала нечто подобное еще с того самого момента, когда наткнулась на фотографию Ольги в книжном шкафу Седого. Однако гнала это предчувствие, надеясь на чудо. А чуда-то и не случилось. Так что отступать было некуда и теперь главным и безусловным для нее стало выполнение задачи, поставленной чекистами. И все-таки где-то глубоко таилась мысль о том, что ей удастся через какое-то время повлиять на Седого, переубедить его и они вместе будут сражаться против немцев.
Воодушевленная этой идеей, Анюта открыла глаза, потянулась и уселась на кровать, загадочно улыбаясь своим мыслям.
Свиридов прибыл в порт задолго до начала посадки. Он погулял по морвокзалу, полюбовался на громады морских пассажирских судов, на всякий случай профессионально оценил, как разместились в контролируемом пространстве сотрудники контрразведки. Толчеи у морвокзала не наблюдалось — не железнодорожный. Туристы подъезжали на автобусах, начальники — на персональных машинах, остальные отплывающие пользовались такси, в крайнем случае добирались общественным транспортом до ближайшей к вокзалу остановки. Сразу после выгрузки транспорт отъезжал, пассажиры проходили в здание вокзала и площадь пустела. Но даже в этих условиях участники операции сумели так вписаться в окружающий пейзаж, что Свиридов немного успокоился. Вернувшись в служебную машину с эмблемой порта и надписью: «Служебная», он устроился на заднем сиденье и несколько минут слушал, как Старший из пары чекистов, менее суток назад получивших инструктаж у замнаркома, спорил с водителем местного управления о шансах ленинградского «Электрика» на победу в Кубке страны по футболу. Внезапно майор жестом резко прервал спорящих. К машине неторопливо подошел невысокий мужчина в штатском, открыл дверь, сел на переднее сиденье и повернулся к Свиридову:
— Немец выехал из гостиницы на такси двадцать минут назад, парочка стартовала минут на пять раньше. Все движутся в нашем направлении. Вскорости должны появиться.
Они подождали еще немного, и наконец чекист на переднем сиденье указал на подъехавшее такси. Старший понимающе кивнул и прильнул к биноклю. Из машины вышел дипломат с портфелем, огляделся и стал ждать, когда таксист выгрузит из багажника два чемодана. Этого времени хватило Свиридову, чтобы показать Старшему чемодан, который интересовал контрразведчиков.
Едва немец в сопровождении таксиста вошел в здание вокзала, на стоянку такси подъехала машина, из которой вышли Муромцев и Анюта. С олимпийским спокойствием, игриво помахивая единственной сумкой, набитой бельем и предметами туалета, Муромцев подхватил девушку за локоть, и они проследовали вслед за вице-консулом. Старший внимательно рассмотрел в бинокль мужчину и женщину и, как только оба скрылись за дверью, попрощался со Свиридовым.
«По-моему, Муромцев крепко выпивши. Видать, нервы шалят, — подумал майор. — Ну что ж, проводы прошли очень спокойно и буднично, без сюрпризов. Сейчас Климов проконтролирует посадку и будем ждать вестей из Риги».
После ужина Анюта вышла на палубу. Седой, проводив девушку, попросил разрешения отлучиться в бар. Анюта с серьезным лицом попыталась было высказать недовольство перманентно нетрезвым состоянием спутника, но тот, приложив руку к сердцу, попросил ее «отпустить вожжи» до прибытия в Ригу и тут же шутливо откланялся. Анюта грустно вздохнула и перевела взгляд на море. «Вот же как иногда жизнь заворачивает…» До мая нынешнего года она видела море только в кино. Балтийское — в фильме «Мы из Кронштадта», Черное — в «Веселых ребятах». И вдруг раз… позавчера она была на легкомысленном Черном, а сегодня — на задумчивом Балтийском.
Рядом послышались голоса. Мимо нее прошли нарядно одетые мужчина с женщиной, оживленно беседуя на каком-то непонятном ей языке. Парочка удалилась, а Анюта поймала себя на мысли, что ни слова не поняла из их разговора. И неожиданно вспомнила эпизод из фильма «Мы из Кронштадта», когда наступающие балтийские матросы наткнулись в окопе на белого солдата и один начал спрашивать на разных языках: «Шпрехен зи дойч, спик инглиш, парле франсэ», — а солдат молчит. Другой матрос спрашивает: «Может, португал?» И тут солдатик начинает истово креститься, приговаривая: «Мы пскопские, мы пскопские…» Анюта поняла, что сейчас она вроде того солдатика из фильма, ни слова не знающего на чужих языках. А вдруг что-то случится с Седым? Ее даже передернуло от этой мысли, но она тут же выругала себя: «Ну, чего паникуешь? Пароход-то наш».
И опять тяжело вздохнула: «Тут-то ладно, а вот за границей-то как?»
Задумавшись, она даже вздрогнула, когда рядом облокотился на поручень молодой человек. Это был Младший из спецгруппы. Полюбовавшись закатом, он повернулся к девушке:
— Правда, красиво?
Анюта машинально кивнула головой, глядя на него. Парень был постарше ее, невысокого роста, не красавец, но симпатичный. Волосы у него были белокурые, совсем как у этих прибалтийских туристов, но глаза были карие, и в них светилась добрая улыбка. «Заигрывает, что ли?» — хмыкнула про себя Анюта, но парень вдруг посерьезнел:
— Вам весточка от Луганского.
С этими словами он как бы невзначай передвинул ей по поручню записку. Внимательно глянув на парня, Анюта подставила руку и взяла ее. Оглядевшись, она быстро прочитала: «Помогите нашим. Луганский». Младший на несколько секунд загородил ее спиной, потом повернулся, аккуратно огляделся и протянул руку. Девушка недоуменно наморщила лоб, но он, бросив выразительный взгляд на ее кулачок, поманил его пальцем. Усмехнувшись, Анюта вернула записку и вопросительно посмотрела на него.
— Ваш спутник пьет в баре с дипломатом. Вам нужно сделать так, чтобы дипломат в течение тридцати-сорока минут после моего сигнала — я вот так покажу на часы — не возвращался в свою каюту.
— Передайте Луганскому: то, что он ищет, где-то здесь, на пароходе, — не дослушав, торопливо перебила она нового знакомого.
— Спасибо, — он благодарно кивнул головой. — Еще раз повторяю: тридцать-сорок минут он должен находиться вне каюты.
Парень на всякий случай сделал паузу, предполагая, что она задаст какой-нибудь вопрос, и не ошибся. После непродолжительного молчания Анюта спросила:
— Бильярдная здесь имеется?
Парень пожал плечами, видимо он тоже впервые плыл на таком судне.
— Узнайте, — предложила она. — Я подожду здесь.
Парень исчез. С моря потянуло ветерком. Анюта, поежившись, обхватила себя руками, чтобы согреться. Вопрос Младшего застал ее врасплох, и она не сразу нашлась, что ответить. Неожиданно вспомнив, что однажды на юге она была свидетелем того, как здорово Седой играет в бильярд, она ухватилась за эту зацепку.
Откуда-то из нутра парохода вывернулся Младший.
— Есть биллиардная, — прошептал он, переводя дыхание. — Совсем рядом с баром. Открыта, играют два человека. Служитель наблюдает за порядком.
Озорно подмигнув парню, Анюта направилась в бар. Уже с порога она увидела Седого, который за стойкой бара что-то активно обсуждал с неизвестным ей представительным мужчиной. Вот они подняли стаканы и выпили. Анюта подошла к Седому:
— Куда же вы запропастились, Эдуард Петрович?
— Миль пардон, мадмуазель, — он виновато развел руками. — Извините ради бога, интересная тема. Да, кстати, познакомьтесь. Анюта, это герр Хемниц, — указал он на собеседника. Анюта сделала легкий поклон в его сторону: «Очень приятно!» — и одарила немца обворожительной улыбкой.
Цель была достигнута. Лицо немца расплылось в ответной улыбке.
— Вы очаровательны, фройляйн Анюта, — произнес он по-русски с акцентом.
Поцеловав ей руку, он обратился к Седому:
— Майн фройнд, я предлагаю выпить за здоровье вашей прелестной спутницы, — немец повернулся к бармену. — Обер, мужчинам водка, фройляйн шампанское. Я плачу.
— Нет-нет, найн, герр Хемниц, — пьяно запротестовал Седой. — Мы же договорились, плачу я.
— Дас ист унмеглих. Невозможно. Обер, бутылку шампанского для фройляйн.
Спор начинал набирать нежелательные обороты, и Анюта решила взять инициативу на себя.
— Товарищи мужчины, господа, — она попыталась призвать спорщиков к порядку, но те продолжали препираться, и она разозлилась. — Тьфу, вашу мать, кончай базар, мужики.
Впечатленные ее напором и ненормативной лексикой, спорщики умолкли. К стойке подошел Младший и заказал пива.
— Вношу предложение, — громко провозгласила Анюта. — Сейчас все идем в биллиардную, где вы играете партию. Кто победит, тот и платит. Вперед!
Мужчины посмотрели друг на друга… и немец, захохотав, неожиданно протянул руку Седому. Тот размашисто хлопнул его по ладони, и они с радостными возгласами двинулись за девушкой в биллиардную.
Едва началась партия, как Младший, быстро покинув бар, подошел к двери своей каюты и постучал условным стуком. Через минуту они уже шли по коридору: впереди Младший, а за ним поспевал Старший с чемоданчиком в руке.
Когда чекист вернулся в биллиардную, партия была в самом разгаре. Отыскав глазами девушку, он подал ей знак и стал наблюдать за игрой. Победа осталась за дипломатом, который, аккуратно положив кий на стол, крикнул:
— Обер, шампанского!
Служитель биллиардной, плотный мужчина в белом пиджаке, при галстуке-бабочке и с гвардейскими усами, вышел в бар и тут же вернулся с бутылкой шампанского и рюмками водки. Мужчины чокнулись с Анютой и выпили за ее здоровье. Анюта бросила осторожный взгляд на Младшего, который с интересом наблюдал игру на соседнем столе, прихлебывая пиво. Поймав ее взгляд, он отрицательно покачал головой. Девушка повернулась к Седому:
— А теперь матч-реванш! Эдуард Петрович, встряхнитесь.
Седой, согласно кивнув, подошел к немцу, обнял его и почти пропел: «Реванш!» Немец картинно развел руками в знак согласия.
Однако и вторая партия осталась за Хайнцтрудером. Мужчины вновь потребовали водки, а Анюта с недовольным видом лишь смочила губы в бокале. Улыбнувшись немцу, она взяла Седого за руку и только хотела что-то сказать, как вдруг дипломат, сделав глоток водки, поперхнулся и закашлялся. Седой, оторвавшись от Анюты и пьяно улыбаясь, хлопнул по спине дипломата, но того как прорвало. Он кашлял и кашлял, задыхался, краснел, и никакие шлепки по спине ему не помогали. Наконец, откуда ни возьмись, выскочил служитель со стаканом воды в руках. Дрожащими руками Хайнцтрудер взял стакан и сделал несколько маленьких глотков. Горло разжало. Отдышавшись, немец положил кий и со словами «Все. Генуг. Я ухожу… больше не могу… Их кан нихт мер тринкен» сделал шаг к выходу.
— А как же реванш? — пьяно уставился в его спину Седой.
— Найн… все… Шлафен… Спать, — бормоча себе под нос, немец направился к двери.
Взгляды Анюты и Младшего скрестились, и девушке показалось, что в глазах парня промелькнул страх. Она не ошиблась. Страх действительно пронзил его с головы до пят, но совсем по другой причине. За годы совместной работы у них с напарником на подобный случай имелся не один страховочный вариант. Просто парень отчетливо вспомнил ту беспощадность, с которой замнаркома определил будущее девушки. А самое главное, он вдруг понял, что уже не сможет больше оставаться безучастным к ее судьбе…
Ситуацию надо было спасать, и он начал было поворачиваться к двери, когда громкий выкрик Анюты заставил его вздрогнуть и остановиться.
— Герр Хемниц, минуточку! — она подошла к немцу и взяла его за руку. — Ну… герр Хемниц, а как же реванш? Это не по-рыцарски!
— Нет, хватит. Как это по-русски?.. — вице-консул повертел рукой. — Нет куражу.
В ту же секунду Анюта медленно сняла с шеи ожерелье и положила на биллиардный стол:
— Вот вам кураж, годится?
Немец на глазах начал трезветь.
— О я, натюрлих, — медленно произнес он и стал рассматривать ожерелье, кажется забыв про все на свете.
— Зачем ты это, Анюта? — послышался у нее за спиной шепот Седого. Повернувшись, она пронзила его презрительным взглядом.
— А что же вы перед этой немчурой стелетесь, — одними губами прошептала она, но Седой и так все понял. — Я же знаю, как вы играете. Может, хватит прикидываться? Играйте же, Эдуард Петрович, будьте мужчиной.
Сто лет Муромцев не слышал от женщин таких слов. Как-то странно улыбнувшись, он взялся за кий:
— Однако, герр Хемниц, к барьеру! Битте.
Разбивать должен был немец, но, по-видимому, впечатление от ожерелья было таким сильным, что сыграло с ним злую шутку. Короче, начало партии не задалось. А вот рассвирепевший Седой, перехватив инициативу, несколькими точными ударами не оставил противнику никаких шансов. Все присутствующие завороженно глядели на него как на фокусника. Все, кроме Младшего. Тот глядел на дверь, в которой появился Старший и удовлетворенно кивнул напарнику. Парень, почувствовав слабость в ногах, привалился к стене спиной. Они были в нескольких шагах от вице-консула и от возможного провала. Провала, от которого не застрахованы даже самые опытные разведчики. Все по жизни понятно и объяснимо: взрослые люди играют в сыщиков-разбойников, и в игре возможен не только выигрыш. Но, учитывая важность операции и напряженную обстановку в стране, сегодняшние «штучные» специалисты в мгновение ока могли превратиться в завтрашних «зеков». И эти несколько шагов вице-консулу не дала сделать эта хрупкая девушка. Он медленно поднял глаза на Анюту, но та завороженно смотрела на Муромцева. Седой положил кий и повернулся к вице-консулу:
— Вот так вот, доннер веттер, — и, взяв со столика ожерелье, он торжественно одел его на шею Анюты.
Старший кружил в каюте вокруг стола, придирчиво оглядывая разложенный им вокруг бутылки водки гастрономический ассортимент, спохватываясь и добавляя к натюрморту что-то еще из содержимого его потрепанного большого баула. За этим занятием его и застал Младший. Он хотел было что-то спросить наставника, но после взгляда на стол вопрос отпал сам собой.
— Порядок, Сашок, садись, — Старший довольно потер руки. — Надо это дело… — далее последовал характерный жест.
— Ну ты, Михалыч, и запасливый. А я уж собирался командировочные взять да в бар бежать, — восхищенно сказал парень, уловив обонянием аромат стола.
— Поживи с мое, — довольно буркнул Михалыч. — Ну, давай, напарник, выпьем, — он взял бутылку водки и налил по полстакана каждому.
— Ты знаешь, вот гляжу я на эти цацки, — Старший мотнул головой куда-то в сторону, — и сердце кровью обливается. Зачем же они все это прятали от народа, когда в двадцатые голодуха была, когда у меня, почитай, вся родня вымерла на Волге.
Глаза его подозрительно заблестели, он как-то по-детски шмыгнул носом.
— Да я эту недорезанную буржуйскую контру… — он зло опрокинул в рот содержимое стакана и тут же налил снова. — А ты чего, Сашок? — указал он огурцом на нетронутую порцию товарища.
— Я, Михалыч… — у Сашка запершило в горле. Оба расчувствовались, но каждый по своей причине. — Я за тебя хочу выпить. Какой девчонке ты жизнь нынче спас! Ты вот ее даже толком не видел, а я… Эх, да я бы за такой куда угодно! — залпом выпив водку, он прикрыл глаза, помолчал несколько секунд, потом встрепенулся и протянул товарищу руку: — Спасибо тебе, Михалыч.
Пароход ошвартовался в Рижском порту. Пассажиры, столпившись на палубе с чемоданами, по очереди медленно спускались по трапу на причал, а затем ручейком текли в здание морвокзала. Анюта не спешила примкнуть к самым нетерпеливым, тем более что Седой куда-то уединился с Хемницем. Она стояла на палубе, глядела на море и мысленно прощалась с ним, как несколько дней назад также попрощалась на юге с морем Черным. Кто знает, как сложится ее дальнейшая судьба, придется ли когда-нибудь еще услышать врачующий душу шорох морских волн?
Кто-то легонько прикоснулся к ее плечу. Она обернулась и увидела грустную улыбку Младшего.
— Вам просили передать, — тихо проговорил он и подал ей маленький листочек бумаги. — Это инструкции. Запомните и уничтожьте.
Анюта кивнула и спрятала бумажку. Парень, помедлив мгновение, быстро осмотрелся и вдруг с неприкрытой нежностью положил ей руку на предплечье:
— До свидания, товарищ, удачи тебе, — и, уже уходя, прошептал: — Береги себя.
На корме тем временем, убедившись, что ими никто не интересуется, Хайнцтрудер наставлял Муромцева:
— Меня встречают посольские, поэтому я сначала заеду в посольство, а где-то часа через полтора мы с вами увидимся и все обсудим. Вас тоже встретят и разместят в лучшем отеле Риги. Кстати, мой номер в гостинице на одном этаже с вашим. До скорой встречи.
Стоя на палубе, Седой и Анюта дружески помахали спустившемуся на причал вице-консулу. Старший и Младший, проследовав за ним, также учтиво поклонились герру Хемницу.
— Ну, тьфу-тьфу, — сплюнул Седой через плечо. — Кажется, все складывается удачно. А вот теперь у меня, Анюта, к тебе будет огромная просьба. Запомни как следует: ты не знаешь ни о каких сокровищах, мы с тобой никуда не выезжали. Кто бы тебя об этом ни спрашивал, ты ничего не знаешь. Понятно?
Анюта озадаченно кивнула головой.
Номер в гостинице поразил Анюту сразу. Оформленный в старинном стиле, «Люкс» сиял зеркалами, ласкал глаз художественно исполненными светильниками, располагал к отдыху мебелью из редких пород дерева, под старинными картинами на стенах. Сопровождающий гостей сотрудник посольства Германии в Риге с легкой усмешкой наблюдал, как, открыв дверь в ванную комнату, девушка от переполнявших ее чувств ахнула и обхватила лицо руками. Разница между гостиничной роскошью и ванной коммунальной квартиры была поистине впечатляющей. Да и Седой, хоть и повидал виды на своем бурном веку, давно отвык от такого великолепия, поэтому в первый момент и он почувствовал себя не в своей тарелке.
Немец, выдержав паузу, приступил к инструктажу постояльцев. Говорил он по-немецки, но оказалось, что Седой неплохо знал этот язык и выступил в роли переводчика для Анюты.
— Ну вот, располагайтесь. Завтра у вас выходной, познакомьтесь с городом, погуляйте, отдохните. А послезавтра начнем работать. Будьте готовы к девяти часам. Если что-то понадобится, позвоните по этому телефону, — он подал Седому листочек бумаги. — Ну а это вам на первое время, — он сунул руку в карман и, достав пачку денег, также передал Седому. — Номер оплачен. Вопросы есть?
Седой, не переводя, взглянул на Анюту, потом, спохватившись, покачал головой. Сопровождающий отдал поклон Седому, ободряюще улыбнулся Анюте и ушел.
Седой посмотрел на девушку и весело фыркнул:
— Ну что? Мечты иногда сбываются, не так ли? — он взял ее за руку, завел в ванную, открыл кран. — Нравится?
Анюта восхищенно кивнула. Седой, склонившись к ее уху, прошептал:
— У них в этой стране свои порядки, номер может прослушиваться, поэтому лишнего говорить не будем. Особенно, как я говорил, про наши приключения у меня на родине. А сейчас, я думаю, тебе надо принять ванну, а я пока закажу что-нибудь в номер.
Беседа Хайнцтрудера с руководителем абверовской резидентуры в Риге, состоявшаяся в кабинете последнего, проходила в форме ответов хозяина на вопросы гостя. При всех своих положительных качествах майор, к сожалению, располагал и отрицательными. Он был падок на женщин и на драгоценности, поэтому с трудом скрывал нетерпение побыстрее завершить протокольную встречу и отбыть в гостиницу, где его ожидал Пильгер.
— Как долго вы предполагаете дать им порезвиться? — вице-консул задавал вопросы, памятуя и о собственной безопасности.
— Два дня. Мы специально заказали им роскошные апартаменты, пусть расслабятся. Послезавтра их разведут по конспиративным квартирам и начнут плотно работать с каждым.
— Номер оборудован аппаратурой?
Хозяин покачал головой:
— Без местных это не сделаешь, а нам бы пока не хотелось лишних ушей. Номер чист. Вот с квартирами все в порядке.
Хайнцтрудер мысленно сделал для себя «зарубку».
— Хорошо, а что с «наружкой»?
— Все готово.
— Давайте с завтрашнего дня, — сказал он. «Пусть думают, что я забочусь о казенных деньгах, возможно, придется выскочить в ювелирный для проверки». — Я постараюсь, чтобы сегодня они не вышли из отеля. Да и самому хочется немного встряхнуться. В Москве с этим некоторые сложности, — он изобразил на лице этакую фривольность.
— Понимаю, господин майор. Этот отель располагает обширным выбором развлечений.
— Ну и славно, — гость встал, удовлетворенный результатом беседы. — Да, не забыть бы: шеф наказал привезти рижский бальзам. Позаботьтесь, пожалуйста, я рассчитаюсь.
— Не беспокойтесь, все сделаем.
— И еще. Этот русский — очень опытный профессионал. Аккуратнее с ним.
— Нас предупредили, господин майор, — учтиво заметил руководитель местной резидентуры и пошутил: — «Der froher Gast ist niemands Last», — мол, добрый гость нам не в тягость.
Седой и Анюта сидели в гостиной в халатах, которыми наряду с многочисленными полотенцами и разнообразными туалетными принадлежностями была оснащена ванная комната, и смаковали кофе, только что привезенный служителем отеля в номер вместе с шампанским, коньяком и фруктами. Седой взял в руки бутылку коньяка, внимательно ее изучил и удовлетворенно поставил ее назад:
— И кофе у них отличный, и коньяк неплохой, но коньяк отложим на потом. Ну-с, дорогая, как вы себя чувствуете?
— Как в Зимнем дворце, — смеясь, ответила Анюта.
Седой неожиданно тоже покатился со смеху. Анюта растерялась, думая, что сказала какую-то глупость, но он замахал руками, извиняясь:
— Все нормально, извините меня ради бога, — он утер выступившие от смеха слезы. — Я тут перед отъездом прочитал в одной старой газете… вы ведь знаете, что сейчас в Зимнем дворце находится музей «Эрмитаж»? Так вот, в газете написали, что в одном из отделов музея сильно пахнет вином, так как в подвале под этим отделом находится винный склад и разливочный пункт… — он опять смешливо фыркнул, улыбнулась и Анюта.
— Между прочим, в свое время во дворце были шикарные винные погреба. И вот, когда в семнадцатом году… — Седой вдруг посмотрел на часы. — Пардон, но эту историю, как и коньяк, тоже оставим на потом.
Он поднялся, поднялась и Анюта.
— К нам скоро должен пожаловать важный гость. И не один, а с деньгами, — при этих словах он как-то весь встрепенулся, шагнул к девушке, обнял ее и закружил по комнате, припевая на цыганский манер популярную в свое время песню: «Соколовский хор у «Яра» был когда-то знаменит, Соколовского гитара до сих пор в ушах звенит». Он чуть присел и с новой силой закружил ее под припев: «Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа, а без денег жизнь плохая, не годится никуда!» — с этими словами они плюхнулись на диван. Седой поцеловал ее в губы.
— Дорогая, у нас в запасе всего полчаса. Одевайтесь, я попрошу вас пройти в ресторан и заказать ужин на троих. Подождете нас там, мы тут кое-что быстро обсудим, надеюсь, задержим вас ненадолго.
Через четверть часа, когда Анюта спустилась на первый этаж и подошла к ресторанной двери, она заметила боковым зрением, как в вестибюль отеля вошел Хемниц в сопровождении мальчика-грума, несущего чемоданы, один из которых был очень похож на их чемодан, который Седой куда-то унес на ленинградском железнодорожном вокзале.
Муромцев встретил дипломата в номере как лучшего друга. Коньяк был тут же открыт и бокалы наполнены. Подав знак Пильгеру, что номер не прослушивается, Хайнцтрудер поднял бокал.
— Поздравляю вас, Пильгер. У вас начинается новая полоса в жизни. Уверен, что и здесь, на Западе, вы найдете достойное применение своим знаниям и опыту, — он говорил совершенно искренне, и поэтому словесный пафос не казался вычурным. — А ваша юная избранница будет скрашивать, я надеюсь, редкие моменты, когда вы будете отдыхать от участия в решении проблем мирового значения.
Они чокнулись, пригубили коньяк, мимикой оценили его качество, и теперь уже Муромцев взял слово:
— Филен данк, герр Хемниц. Я понимаю, что про проблемы мирового значения это, так сказать, для красного словца, но, уверяю вас, порох в пороховницах еще не отсырел. Правда, сначала хотел бы проверить счет в банке, прикинуть финансовые возможности. Может, смогу домик осилить? Знаете, Хемниц, очень хочется возвращаться домой, к себе домой, и знать, что тебя там кто-то ждет. У меня этого так давно не было…
Они снова пригубили из бокалов.
— Как говорят русские, Бог троицу любит. Но вы не будете возражать, что третий раз мы выпьем чуть позднее? — Муромцев вопросительно взглянул на гостя.
— Как вам будет угодно, — развел руками вице-консул.
Спросив разрешения, Муромцев взял свой чемодан и направился в ванную комнату. На полпути он неожиданно остановился и спросил Хайнцтрудера:
— Надолго мы здесь задержимся?
Тот неопределенно пожал плечами:
— Ну… какое-то время придется побыть в Риге. Таков порядок.
— Ох уж этот пресловутый немецкий порядок, — хмыкнул Муромцев.
— Извините, не соглашусь с вами, — протестующе поднял руки вице-консул. — В данном случае это не национальная особенность, это правило разведки.
— Пардон, шучу, — расшаркался Седой. — Понятное дело, карантин.
Он зашел в ванную, а майор, долив себе коньяка, подошел к окну и, созерцая пейзаж за окном, стал продолжать дегустацию понравившегося ему напитка. Из ванной послышался звук падающих предметов, затем шаги. Немец оглянулся. У двери в ванную комнату стоял Пильгер и как-то странно смотрел на него, держа в руках какой-то сверток.
— Эт-то что такое? — неожиданно севшим голосом просипел он, показывая сверток. По лицу его было видно, как трудно ему приходится сдерживать себя.
— Ви, битте? Что? — немец непонимающе уставился на Муромцева.
— Что это за фальшивка? Где настоящие драгоценности, я вас спрашиваю? — повысил голос Муромцев.
— Что за тон, Пильгер? — осторожно спросил дипломат, постепенно разобрав суть вопроса. — В чем дело?
— Не прикидывайтесь, герр дипломат… или кто ты там есть на самом деле. Почему это лежит в чемодане вместо драгоценностей? Ловко же вы меня… — Муромцев даже замолчал, подыскивая нужные слова, а до Хайнцтрудера начал потихоньку доходить смысл происходящего.
— Не забывайтесь, Пильгер. Я все это в первый раз вижу. С девчонкой своей разбирайтесь. Не заставляйте меня думать, что это провокация, — коверкая русские слова, выпалил он.
Последние слова немца распалили Муромцева еще больше.
— Какая к черту провокация? Ты что несешь? Об этих драгоценностях ни одна душа не знала, кроме нас с тобой, — перешел он на «ты», отбросив всякие приличия. — Отдай по-доброму, прошу. Грех это.
— Да вы просто пьяный, Пильгер. Как вы смеете подозревать меня, германского офицера…
— А вы кого обокрасть решили? — бесцеремонно перебил Муромцев Хайнцтрудера, горестно качая головой. — Боевого русского гвардейского офицера…
Дипломату бы сдержаться, но оскорбительные заявления агента вывели его из себя, и Хайнцтрудера тоже понесло.
— …которого голоштанные мужики раздолбали в пух и прах, да еще и из России вытолкнули, — язвительно продолжил он тираду Пильгера.
— Не тебе судить о России, — Муромцев уже кричал. — Что вы, колбасники, в ней понимаете!
— Как же… натюрлих, — насмешливо ухмыльнулся вице-консул, — как можно понять загадочный русский душа: русский гвардеец идет в наемники, в ландскнехты к колбасникам… как проститутка на содержание.
— Да я тебя… — Муромцев порывисто шагнул к немцу, но тот, резко отпрянув назад, выхватил пистолет.
— Руе! Тихо! Как это у вас говорят: честность за честность, — дипломат-майор наотмашь рубанул по-живому. — Я тебе все скажу… В молодого жеребца поиграть захотел? Родную дочь на смерть послал, а сам с этой да с золотом… Тоже, наверное, ворованное? И у колбасников жить собрался?
— Ты что мелешь, скотина? Кого это я на смерть послал? — остолбенело выдавил Муромцев. Хайнцтрудер в ответ только устало махнул рукой:
— Вы же ее, либер фатер, собственными руками к чекистам послали… она и застрелилась, чтобы в плен не попасть.
Муромцев, непроизвольно открыв рот, силился понять услышанное.
— Вот так вот, либер фатер, — немец подошел к столу, налил рюмку коньяку, взял ее левой рукой — в правой был пистолет — и протянул агенту: — Выпейте и успокойтесь. Мне вас искренне жаль. Но не надо забывать свое место, — нравоучительно объяснял он Пильгеру. Тот, машинально взяв рюмку, тупо смотрел перед собой, рюмка с коньяком мелко дрожала в его руке.
— Выпейте, Пильгер, и объясните толком, что… — он не успел закончить фразу. Муромцев резким движением выплеснул коньяк ему в лицо вместе с рюмкой, выбил из руки пистолет и с нечеловеческим воем схватил за горло. В следующую секунду оба рухнули на ковер…
Обеспокоенная долгим отсутствием Эдуарда Петровича, Анюта извинилась перед официантом и направилась в номер. За время, проведенное ею в ресторане, она успела вдоволь налюбоваться на его убранство, потом «переворошила» все мысли, которые мучили ее последнее время, и, наконец, обеспокоенно заерзала в кресле, отгоняя откуда ни возьмись взявшуюся тревогу.
Открыв дверь, она вгляделась в полумрак комнаты. Седой сидел за столом перед листом бумаги, исписанным убористым почерком, обхватив голову руками. Перед ним стояла почти пустая бутылка из-под коньяка. Рубашка его была порвана, на лице отчетливо просматривались какие-то пятна и ссадины.
— Эдуард Петрович, — начала она робко, — я жду-жду… Что случилось?
Седой вздрогнул и поднял голову.
— Господи, Анюта, — он встал из-за стола. — Девочка моя… Господи! — нетвердыми шагами он подошел к девушке и провел руками по волосам. — Совсем как моя Оленька, — спазм перехватил горло, из глаз его полились слезы, и он вдруг упал перед ней на колени. — Простите меня, милая, не судьба нам вместе быть, так, видно, на роду написано. Обокрали нас благодетели, будь они прокляты.
Он повернулся назад, и Анюта, присмотревшись, с ужасом увидела лежащего на полу немца.
— Они думали, купили меня с потрохами… Вот вам, вот, — ткнул он кукишем в сторону дипломата.
— Что с ним? — вскрикнула девушка. — Давайте я включу свет.
— Не надо света, — всхлипнул Седой. — Пришлось поучить мерзавца… Ладно, даст бог, очухается. Господи, нищие мы с тобой, Анюта, нет у нас никаких сокровищ… И доченьки моей нет, — снова запричитал он. — Ничего и никого нет!
Анюта поняла, что случилось что-то страшное и непоправимое, от чего этот сильный человек за полчаса стал глубоким немощным стариком с потухшими глазами и пустым блуждающим взглядом.
— Эдуард Петрович, успокойтесь, прошу вас, вы же умница, вы сильный человек, — она обняла Седого, приговаривая: — Мы найдем выход, мы сейчас сядем и все обдумаем.
Она подвела Седого к столу, усадила, потом подошла к лежащему немцу и осмотрела его. Тот лежал окровавленный, без сознания, но сердце билось.
— Эк вы его, — посетовала Анюта. — Как же так получилось?
— А вот так и получилось, — упавшим голосом пьяно произнес Седой. — А русские прусских завсегда бивали, это еще Суворов говорил.
Анюте показалось, что последнюю фразу он произнес абсолютно трезвым голосом. Лицо его медленно приобретало серьезное выражение.
— Возьмите это письмо и передайте его в советское полпредство. Сейчас, немедленно. Только будьте осторожны. И проситесь назад, в Россию. Это поможет, — он показал на письмо.
— Мы вернемся вместе, — заговорила девушка, но Седой перебил:
— Прошу вас, поклонитесь родной земле от меня, попросите прощения. Может, когда-нибудь русские люди поймут меня. А еще попробуйте найти… впрочем, не надо, — он печально махнул рукой и подал ей листок. — Вот, возьмите и быстро бегите в полпредство. И деньги.
Свернув листок, Анюта спрятала его и снова обняла Седого:
— Эдуард Петрович, миленький, ждите меня здесь, я скоро, прошу вас, дождитесь меня.
Седой, пьяно улыбнувшись, кивнул, поцеловал Анюту и подтолкнул к двери.
Улица была пустынна. Анюта зашла в будку телефона-автомата и набрала номер. На том конце провода ответили.
— Это ресторан «Дубовая скамья»? — запинаясь, спросила она. — Мне нужен Имант Кляйвиньш, администратор. Его теща подвернула ногу и не может идти, просит, чтобы он срочно подвез ее до дому… Из автомата, у кинотеатра Сплендид Палас… Хорошо, — она положила трубку.
— Вон она, на углу, — вглядевшись в сумерки, сказал Старший.
Машина остановилась около Анюты, Младший открыл дверь.
— Это вы ждете Иманта Кляйвиньша? — не скрывая счастливой улыбки, спросил Младший. Анюта обрадованно кивнула.
— Садитесь.
Едва Анюта устроилась на заднем сиденье, Старший сразу нажал на «газ». В пустынном переулке Старший, подсвечивая фонариком, прочитал бумагу Седого. Дочитав до конца, он повернулся к девушке:
— Послушай, девочка, если это правда… этой бумаге цены нет. Спасибо, товарищ Нюра! Я тебя правильно называю?
Анюта кивнула. В последней инструкции, которую она получила, Луганский назвал ей ее псевдоним для общения с группой поддержки.
— Ну что, думаю, при таком раскладе тебе возвращаться туда не надо, — задумчиво протянул Старший. — Мы сами сходим, а ты посидишь здесь.
— Нет-нет, — горячо запротестовала Анюта. — Я должна вернуться, я обещала…
— Это опасно, Нюра, — тихо предупредил Младший.
— Ничего, я скажу, что в полпредстве обещали помочь, просили приехать. Давайте сделаем так.
— Ну, что скажешь, командир? — Младший напрягся в ожидании ответа.
— А если это провокация?
— Какая провокация, — нетерпеливо всплеснула руками Анюта. — У немца вся башка в кровь разбита, я проверила. И вообще, в Москве мне велели сопровождать этого человека. Поэтому я сейчас пойду и приведу его.
— Ну, попробуй. Он бы нам, конечно, очень пригодился. Если что заподозришь, сразу уходи, — осторожно согласился Старший. Младший угрюмо молчал.
— Ну, я пошла, а вы ждите у гостиницы за углом, — Анюта взялась за ручку двери.
— Куда, — фыркнул Старший. — Мы же далеко, заблудишься. Сейчас подбросим и пойдешь.
Она вышла у гостиницы и прошла внутрь. Старший повернулся к напарнику:
— Ты, Сашок, на меня сентябрем не поглядывай. С нами он сразу на контакт не пойдет, а уговаривать его времени нет. Я боюсь, они там с этим немцем шуму наделали, того и гляди, фараоны пожалуют, так что его оттуда просто так не вытащишь. А она глянет и, если что не так, сразу смоется. Там видно будет, как его достать. Ты тут пока посиди, а я пойду посмотрю, что да как. Да не дергайся ты, — осадил он жестом парня, увидев, как тот приподнялся, быстро открыл дверь и уже собрался выскочить наружу. — Кто из нас языком-то владеет, ты или я?
Старший вышел из машины и прошел в вестибюль.
Анюта, стараясь держать себя в руках, подошла к двери гостиничного номера, открыла дверь и замерла на месте. В номере горел яркий свет. За столом неподвижно лежал Седой, голова в луже крови, в упавшей руке пистолет. В комнате сновали какие-то мужчины, которые, услышав скрип двери, как по команде обернулись в сторону девушки. Один из них, подойдя ближе, спросил:
— Мадмуазель, вы проживаете в этом номере?
Анюта то ли не успела, то ли не захотела соврать. Да и за спиной откуда-то появился еще один угрюмый мужчина, похожий на тех, что в комнате.
— Да, — тихо сказала она.
— Уголовная полиция. Вы арестованы.