Кто сказал, что я убит?

1

Был второй год войны. На участке нашего отряда появилась банда. Человека четыре или пять. Преступники, бежавшие из мест заключения либо скрывавшиеся от суда, и дезертиры. Ох, и задала нам жару эта проклятая банда! В жизни не приходилось мне столько ходить пешком и лазать по кручам. Альпинистом стал. Но похвастаться успехом мы не могли. Бандиты увертывались.

Из округа что ни день — грозные шифровки. Торопят нас, требуют мобилизовать актив в колхозах, бросить все силы.

— Плохо, плохо идут у нас дела, — сказал мне однажды полковник Берестов, начальник отряда. — Как ты считаешь, а?

Берестов обращался со мной по-отечески. Низенький, седой, не расстававшийся с буркой — он брал ее с собой даже в машину, — полковник принадлежит к старшему поколению советских пограничников, которое побывало под огнем басмачей, билось в Уссурийской тайге с японцами.

— Есть у меня план, Диомид, — сказал он. — Не уверен, можно ли тебе поручить.

Признаться, быть в стороне я не привык. Обыкновенно самые сложные задания как раз доставались на мою долю, а тут…

— Обиделся? — отозвался он. — Зря.

План у Берестова был такой: подослать к шайке еще одного бандита, мнимого.

Но отчего же я-то лишний? Оказывается, вся беда в том, что я служу в отряде давно, меня знают.

— Зажми уши, Диомид, — улыбнулся он, — хвалить тебя буду, коли не понял. Ты бы лучше всех подошел. Шайка не простая, действовать надо тонко. Да ведь рискованно тебя посылать! Именно тебя! Ведь на нашем участке враг за каждой хитростью Новикова чует.

— Если так, — говорю, — то покуда я жив…

Я не кончил, потому что меня осенила новая мысль. А что, если нет Новикова? Если я убит?

Берестов засмеялся и спросил, как я это себе представляю. Ничего готового у меня не было, я сочинял на ходу. Полковник сперва морщился, потом стал поправлять меня и загорелся сам.

— А ведь такой случай был. Америку ты не открыл, не думай. В Кушке, в двадцать восьмом… Нет, в двадцать девятом году…

— Так разрешите, — оживился я.

— Погоди. Ничего пока не разрешаю. Дело серьезное. Надо поразмыслить.

В тот же вечер он принял мое предложение. Дней десять я провел на заставе. У меня отрастала борода. Я изучал свою роль.

Потом я двинулся в лес. В условленном квадрате меня отыскали наши люди. Я сделал несколько выстрелов из револьвера, эхо повторило их и разбросало по горам. Одного солдата забинтовали и уложили на носилки.

Теперь вы знаете, кто сказал, что я убит.

Слух о моей смерти распространился быстро.

Многим рассказал Селим. Вы видели его. На пути сюда, к заставе, вы, без сомнения, остановили машину у водопада, полюбовались на него и зашли в чайхану. Так ведь? Значит, вы запомнили Селима. Каждого посетителя он встречает шуткой или каким-либо сообщением из местной жизни.

В том, что я убит, сомнений у него не было. Мимо самых окон чайханы пронесли неподвижное тело, накрытое плащ-палаткой. Селим выбежал из-за стойки, и ему сказали коротко и ясно: убит капитан Новиков. Сами понимаете, новость незаурядная. Селиму хватило ее на неделю, если не больше. С утра до вечера он не переставая жалел меня: вот-де как жестока судьба к капитану! В скольких переделках был здесь, на границе, а тут погиб от пули бандита…

Теперь я, стало быть, жив только для тех, кто назначен мне для связи, и еще для небольшого числа лиц. Для всех остальных — Новиков убит, убит в стычке с бандитами. А я — Трофимов, бывший продавец универмага, растратчик, удравший от суда.

На мне куртка полувоенного покроя, старая железнодорожная фуражка без кокарды. В вещевом мешке — ватник, консервы, сухари и карта.

Сейчас вам все ясно. Так ведь?

Но, может быть, вы хотите спросить: неужели нет более простого способа расправиться с кучкой уголовников? Такие сомнения высказывались на совещании у полковника. Есть люди, как-то чурающиеся всего непривычного. Между тем полковник очень хорошо доказал это офицерам. Нам противостоит не простая шайка воров. Движет ею чья-то опытная рука. Лучшие наши собаки плохо брали след, а то и совсем не брали. За кордоном то и дело раздавались странные, регулярно повторявшиеся выстрелы, — похоже, там ждали кого-то с нашей стороны, указывали направление. Вообще многое намекало на то, что шайка намерена прорваться за границу.

Вскоре ко мне присоединился лейтенант Корочка, долговязый и нескладный в своем рыжем ворсистом полупальто, слишком широком в плечах. Тощую шею его обматывал пестрый щегольский шарф. Теперь Корочка — беглый растратчик Вальковский, бывший продавец сельпо.

Как сейчас помню шалаш в глубине леса, сложенный наспех, на одну ночь, из веток вяза, чинара, дикого граната. Мы сидим, по-восточному скрестив ноги, так как размеры шалаша не позволяют их вытянуть. Перед нами развернутая карта, усатый жук ползет по ней, пересекая коричневые хребты и зеленые сгустки между ними, обозначающие лес. Лес, лес, лес… Только три кружочка, три маленьких селения в этом обширном зеленом царстве. Единственная дорога соединяет их и тянется на север, к районному центру Хопи.

Холод и сырость лезут в рукава, за ворот. Я достаю из вещевого мешка фляжку.

— Выпьем за умных мужиков, — объявляет вдруг Корочка и, ухмыляясь, глядит в стаканчик.

— Это кто же такие? — спросил я.

— Мы, — молвил он и осушил стаканчик. — Надо думать, мы, Диомид.

Отвечал он на последний вопрос всегда по-разному и часто с юмором, — таков был ритуал тоста, перенятого Корочкой от кого-то из старших. Он был молод и старался походить на старых рубак.

После обжигающего глотка Корочка раскашлялся, но предложил выпить еще по одной.

— Отставить! — сказал я строго.

Вот если бы жидкость в алюминиевой фляжке не туманила рассудок, а напротив… Собрала бы воедино взбудораженные мысли! Изобрести бы такой эликсир! Надвигались сумерки, лес вздыхал, дышал смутной угрозой. А что, если наша хитрость разгадана врагом, нас выслеживают, мы попадем в ловушку!

Костер разводить не полагалось. Нас окутывала ночь — непроглядная, какая бывает только на юге. Сон не приходил, мы лежали и рисовали себе снова и снова нашу встречу с бандой.

Потом речь зашла о другом. О табакерке Наполеона.

Собственно, табакерку эту разыскивала милиция так же, как и другие предметы драгоценной коллекции, увезенной из блокированного врагом Ленинграда. Но и мы были в курсе дела.

В середине прошлого века в Петербурге жил богач Лызлов, сколотивший состояние путем банковских спекуляций. У него была еще страсть: он собирал ценные предметы, принадлежавшие знаменитым людям. Он раздобыл золотую подкову, которую будто бы носил конь польского самодура князя Радзивилла, купил где-то древнего китайского божка из нефрита, стоявшего на столе у поэта Державина, золотое, усеянное бриллиантами перо, по слухам, подаренное Ломоносову императрицей Елизаветой. Особенно много было у Лызлова табакерок. Из одной, золотой, усеянной бриллиантами, нюхал табак прусский король Фридрих Великий, другую носил с собой в походе на Россию Наполеон. Она досталась русским партизанам, едва не захватившим в плен самого завоевателя.

В коллекции Лызлова было много очень дорогих, уникальных вещей — памятников старины, шедевров искусства. Например, серебряные настольные часы с движущимися фигурами рыцарей, изготовленные в восемнадцатом веке в Париже выдающимся французским мастером и отбивавшие время в спальне королевы Марии-Антуанетты. Однако табакерка Наполеона как-то сразу запоминалась всем, и в милиции, и у нас в отряде. Поэтому коллекцию так и называли для краткости — «табакерка Наполеона».

Потомок Лызлова продал всю коллекцию за мешок муки и дал знать Ленсовету, — ведь подобные сокровища находятся на государственном учете. Вывозить их за границу нельзя. Между тем многие предметы, скупленные в осажденном городе за буханку хлеба, за кусок мыла, направлялись сюда, к южной границе…

Здесь, в наших горных местах, потерялся и след «табакерки Наполеона».

— А что, товарищ капитан, — мечтательно произнес Корочка, — может, нам она как раз и попадет в руки.

— Гадать не будем, — сказал я. — Хватит разговаривать! Спать!

Минул день, еще день. Мы двигаемся на север, навстречу шайке. Мы лазаем по буеракам, по скалам. Руки наши в кровь разодраны «тещиным языком» — так прозвали солдаты это растение с мясистыми, блестящими игольчатыми листьями. У Корочки раздуто лицо — на него налетели дикие пчелы.

— Тем лучше, — посмеивается он и морщится от боли. — Продолжаю изменять свою внешность.

На карте этот район — широкая впадина между цепями гор, закрашенная в зеленый цвет леса, прошивая тонкими стежками речек. Для бандитов край на редкость удобный. Проселочная дорога, ведущая от границы к районному центру Хопи, соединяет три деревни. Только эти три кружочка и видны на огромном пространстве.

Позади нас прочесывают чащу поисковые группы. Они преграждают подступы к кордону. Мы оторвались от них, ушли далеко в глубь джунглей.

Однажды мы набрели на след леопарда, вдавленный в глинистую осыпь. По ночам, совсем близко от шалаша, плакали шакалы. Нам грозили звери, змеи, камнепады в ущельях, но больше всего мучило нас нетерпение. Казалось, следующий день обязательно принесет важные перемены! А вместо этого — те же подъемы и падения горной тропы, безлюдие, нарушаемое изредка, через день, тайной, очень короткой встречей со своими…

Для связи с нами полковник выделил специальную группу с радистом сержантом Комовым. Командиром назначил капитана Царева. Немало он мне крови испортил, Царев. Всем своим видом он давал понять, что не очень-то верит в мою затею. Вот наряды на рубеже, люди в поиске, те заняты делом, не в пример нам с Корочкой.

— Между нами, офицерами, — говорил Царев, — Берестов воспитанник старой школы, лихой наездник. Ему импонируют подобные трюки.

При этом он по обыкновению сплетал пальцы, сохранявшие даже в лесу холеную белизну. Тон у Царева был снисходительный.

— Указания для нас есть? — сухо спрашивал я, чтобы не выпалить дерзость.

— Следовать по маршруту, не прекращать связи, пока себя не обнаруживать, — слышал я.

Наконец Царев сообщил мне приказ полковника — переходить к активным действиям.

В сумерках мы вышли на дорогу.

Ночь провели под густой чинарой, утром выбрали пункт для обзора — на бугорке, в кустах. Теперь — не зевать! Штаб округа раздобыл для нас фотографии троих из шайки; мы поглядели на них еще раз и сожгли.

Только бы узнать! У всех троих в ближайших селениях родственники. Бандиты скорее всего где-то здесь.

Расчет оправдался. На следующий день, часов около двенадцати, на проселке показался прохожий. Он шел медленно, оглядываясь по сторонам. Лицо его затеняла соломенная шляпа, и я не сразу различил рыжие усы и оплывшие, нездоровой красноты щеки. На плече он нес веревку, в руке была дагра — тяжелый кривой нож на длинной рукоятке. Ни дать ни взять — колхозник, отправившийся в лес нарубить кольев.

Мы знали, кто перед нами, — Муса Арджиев, беглый уголовник, не раз осужденный.

Я толкнул Корочку, мы вылезли из кустов и двинулись навстречу. Сказать, что мы сохранили хладнокровие, я не решусь. Свою роль мы выучили назубок и до мельчайших подробностей представляли себе, как мы будем грабить грабителя, но голос у меня все же дрогнул, когда я наставил на него пистолет и крикнул:

— А ну-ка, обожди! Стой!

— Что тебе? — откликнулся он небрежно и только немного замедлил шаг.

— Стой! — гаркнул я.

— Э! Зачем кричишь, — ответил он. — Что нужно? Деньги? Смотри!

Он не спеша вывернул карманы брюк и потряс. Во взгляде его не было ни страха, ни удивления.

— Документы! — потребовал я, наступая.

— На, возьми, пожалуйста, — и он достал из своего замызганного пиджака паспорт. Корочка раскрыл. Паспорт на чужое имя, без отметки, обязательной в пограничной полосе.

— Ладно, иди, — сказал я. — Да не болтай никому про нас, понял? А то пожалеешь.

И эти слова входили в мою роль. Заученный текст на этом кончался. Дальше все зависело от того, как поведет себя бандит. Если не раскроет себя, не пожелает знакомиться с нами, — следить за ним и таким образом достигнуть логова шайки.

— Болтать? — услышал я. — Для чего болтать? Сам такой же, как вы.

— Так-то лучше! — вырвалось у Корочки.

Мы быстро договорились. Муса отвел нас в чащу, в ложбину, заросшую папоротником, и велел ждать. Командор — так Муса называл вожака шайки — знает про нас и пришлет за нами людей. Ждать пришлось недолго. Явились двое, пожилой и молодой, русские. Остановились поодаль, потоптались; бородатый наконец кивнул и пробасил:

— Они!

Некоторое время оба молчали, переступая с ноги на ногу. Я поднялся.

— Вы от Командора?

— Истинно, — ответил бородач. — Можете не сомневаться.

— Молокане, — сказал Корочка. — Село тут есть, недалеко. Они чеснок разводят. Вот этакие головки, чуть не с кулак.

От волнения мне тоже хотелось говорить, а посланцы Командора, как назло, медлили.

— Молокане мы, истинно, — кивал пожилой. — Простите нас, должны мы вам руки связать. Приказано.

Мы переглянулись. Корочка ежился; я первый дал согласие. Другого выхода ведь нет! Они деловито, старательно скрутили нам руки за спиной, и мы пошли. Пересекли дорогу и углубились в лес, в направлении на юг.

«Значит, шайка передвинулась еще ближе к границе», — подумал я. Идти было трудно, веревки врезались в запястья, а путь оказался длинным.

— Скоро? — спрашивали мы наших конвойных.

— Близко, — отвечал младший, а бородач, шагавший впереди, только оглядывался на нас и поправлял ремень охотничьего ружья.

По пути выяснилось: старого зовут Анисимом, младшего — Тишкой.

Солнце коснулось гребня горы, а мы все шли. Анисим все чаще объявлял передышки. Я заметил: походка его делалась менее уверенной; однажды он кружил по поляне, высматривая дуплистый дуб, не нашел его и стал сетовать. Уж не заблудились ли мы?

Этого еще не хватало!

— Друзья, — сказал я. — У меня есть карта. Может, пригодится, а?

— Тебе друг, ведаешь, кто? — произнес Анисим, и я почувствовал в его голосе откровенную злость.

— Кто? — спросил я.

Ответом он меня не удостоил. Они припали к карте, заговорили шепотом, и вдруг ноготь Анисима пополз прямо на юг, к границе. Странно! Неужели шайка там? Командор проскользнул мимо наших постов и разъездов и ждет нас у самого рубежа? Не верится! Это противоречило всему, что нам было известно о ходе поиска.

— Ловок же ваш Командор, — заметил я.

— Пускай нечистый возьмет Командора, — отрезал Анисим. Но мы все еще не понимали, в чем дело. Даже не подозревали, пока собственными ушами не услышали, как Тишка, свалившись на кочку, протянул:

— Обезножел я, дядя Анисим. До заставы все равно не успеть сегодня.

До заставы?!

Первой моей мыслью было: «Муса угодил к колхозникам, помогающим нам в поиске, рассказал про нас, и конвойные наши не имеют с бандой ничего общего». С трудом мы вытягивали из Анисима слова. Он бросал нам их отрывисто, нехотя и при этом угрожающе помахивал ружьем, снятым с плеча. Мы задержаны, нас всю ночь будут караулить, и не миновать нам заряда картечи, коли мы вздумаем бежать. А утром нас поведут на заставу.

— Потому — вы душегубцы, — раздельно произнес Анисим. — Пограничника порешили.

— Офицера, — вставил Тишка.

— Ай не вы капитана Новикова убили? — рассердился тот. — Вылупили глаза-то!

Мы не могли не рассмеяться, так неожиданно это прозвучало. Нет, сколько мы ни пытались предугадать события, такой оборот почему-то не приходил на ум. Но что, если все это проверка! И, пожалуй, мы выдали себя смехом… Я тревожно посмотрел на Корочку; он оборвал смех, подался ко мне и шепнул:

— Анисима я видел. В прошлом году, в Белом ключе.

— Но! Не шушукаться! — И бородач замахнулся на нас прикладом.

— Я говорю, — сказал Корочка, — я вас видел, дядя Анисим. Не помните, лейтенант приезжал к вам из отряда, собрание проводил. Перед ноябрьским праздником.

— Был лейтенант, — отозвался Тишка. — Фамилия такая чудная. Пирожок, никак.

— Корочка.

— Вот-вот, Корочка!

— Хотя бы и каравай целый, — вмешался Анисим. — Ну, был лейтенант. Что с того?

Оставалось прекратить игру, назвать себя. Анисим недоверчиво усмехнулся, но все же позволил Тишке развязать Корочке руки. А он приложил ладонь к подбородку, прикрыл бороду. Тишка разинул рот, берданка Анисима, наведенная на Корочку, дрогнула.

— Ей-богу, он, — пробормотал Тишка.

— А это, — и Корочка указал на меня, — капитан Новиков, ничуть не убитый.

— Кто сказал, что я убит? — спросил я смеясь. С того момента и пристала ко мне эта поговорка…

По знаку старшего, Тишка кинулся освобождать мне руки. Но что это? Наши провожатые как будто и не рады. Правда, похвастаться поимкой преступников им не придется. Но это ли их огорчает?

— Как и быть теперь! — вздохнул Анисим. — Вот те и попрощались с Командором!

— Так вы… — начал я.

— От Командора за вами присланы, — бросил он с досадой, и я инстинктивно схватился за пистолет.

— Стреляй, стреляй, — промолвил Анисим упавшим голосом. — Все равно уж. Стреляй.

Так что же это происходит? От Командора! Они не из колхоза сейчас, из банды! Как же мы так сразу и доверились? Хотя они ведь хотели нас выдать пограничникам, стало быть… Они все-таки наши союзники: и Анисим, понуро опустивший лохматую голову, и Тишка, оторопело уставившийся на нас.

Тут Анисим заговорил опять, и вам легко будет представить, с какой жадностью мы слушали его. Ибо он — в этом я положительно убедился — открывал нам свою душу.

Ему пятьдесят лет. Будь он моложе, тогда все пошло бы по-другому. Когда началась война, он не получил повестки из военкомата и явился сам, попросился на фронт. Молоканская вера не мешала ему, нет — ведь он прежде всего русский человек и Гитлера так бы и задушил… Ему отказали. Он упрашивал, вспомнил прошлое: как в двадцатом году партизанил, сражался с интервентами. Разложил перед военкомом старые, пожелтевшие бумажки. Не помогло! Анисим вернулся в село, но через месяц наведался к военкому снова. И снова отказ! Ходил раза четыре. Наконец военком распорядился оформить повестку на призыв. Но не на фронт, в рабочий батальон.

— Прослужил я там с неделю, и не вытерпело сердце… Меня, партизана, землю копать! Сбежал.

Что-то беспомощное, детское внезапно пробилось в широком, обветренном, обросшем жесткими волосами лице Анисима. Новыми глазами смотрели мы на него. Перед нами открывалась нелегкая судьба непутевого, не совсем еще понятного нам, но в основе своей неплохого человека.

Да, он сбежал. Правда, он тотчас же принес покаяние военкому, тому самому формалисту-военкому. Анисим говорил о нем с ненавистью, и это чувство, признаться, передалось и мне. Военком пришел в ужас. Самовольная отлучка! Сейчас же обратно в батальон! Но Анисим уперся. Копать землю, таскать бревна, когда другие на фронте! Ни за что! Военком пригрозил трибуналом. Анисим грохнул по письменному столу кулаком и ушел. Домой, а потом в лес.

— Лютость накатила, сам себя не помнил. Ладно, думаю, коли не нужен я, в лесу мне и жить. Как медведю. Самому по себе.

Тут, в лесу, и прибило Анисима к шайке. Ему бы исправить свою вину, оправдаться перед советской властью, а он еще грех взял на себя… И вот, когда вожак велел ему и Тишке идти за нами, — счастливый случай как будто подвернулся сам, посулил то, что желалось. С шайкой, с Командором расстаться, сдать нас на заставу, заслужить прощение! Так они и решили, идя за нами.

— Ан, вон как повернулось! Неразбери-поймешь! Кто кого ведет, кому ответ держать…

Говорил он глухо, хрипло, с ожесточением, а на лице его было все то же выражение детской беспомощности, так не вязавшееся со всем его обликом.

— А он, — спросил я, показав на Тишку. — И он дезертировал?

— И он. — Анисим отшатнулся, словно его толкнули. — Верно сказали… И он также. Иной стати, а такой же дурак. Из-за религии. Пресвитер ему башку задурил. Не убий! А семья у него молоканская, новоселы, а вот прилипло. Свежего-то, говорят, клоп больнее кусает. А по сути, трус он — и всё.

— Не трус я, дядя Анисим, — упрямо возразил Тишка.

— Молчи! Доигрался! — зыкнул на него старший. — Поспешил на тот свет, молельщик.

Мы с Корочкой обернулись к Тишке. Не Анисим, а он, молодой парень комсомольского возраста, оказался в плену у пресвитера. Ломались не только наши планы и расчеты, рушились и привычные представления о людях. Я хоть и был опытнее Корочки, но еще мало знал жизнь. Все, все неожиданно в нашем необыкновенном походе. В самом деле — кто кого ведет теперь? И куда?

Некоторое время обе стороны искали ответа на эти вопросы, и наступило неловкое молчание.

Что же, сдать их нашим? Мне стало жаль Анисима. Но, конечно, не только это удержало меня. Сдадим, а дальше как быть? Где искать банду Командора? Начать все сначала? Теперь будет труднее: Командор обеспокоен долгим отсутствием своих посланцев и, возможно, заподозрит ловушку.

Корочка безмолвно признавал мое главенство. Он смотрел на меня, жевал травинку и ждал. Анисим то погружался в оцепенение, то опять принимался говорить, бессвязно, с натугой. По отдельным словам я улавливал, что творится с ним. Он понимал: путь в рабочий батальон для него закрыт — туда можно было раньше, сразу после отлучки, когда батальон только формировался в Хопи. А теперь его и след простыл! К Командору? Нет! Анисим и мысли не допускал, чтобы встретиться с Командором.

— Фармазон первейший. Да этого еще мало…

— А еще что? — спросил я, думая о своем, складывая решение.

— С кем я столкнулся! Эх! — и Анисим хлопнул себя по заплатанным коленям. — Собрался фашистов бить, а вместо того… Тюрьма по ним давно плачет по всем. А у Командора пузырек заграничный, не по-нашему на нем, — сапоги смазывать, нюх отбивать, значит, собакам. Откуда? Человек к нам один приходил, ночью, — так от него. Что за человек, какого роду-племени…

— Наш, — сказал Тишка, лежавший на спине лицом к звездному небу.

— По нашему-то болтает, а ведь кто его ведает.

Новость эта заинтересовала меня, и тут решение сложилось окончательно. Но я держал его про себя и задал Анисиму еще вопрос:

— Я слыхал, за кордон идти хотите?

— Командор это, — потупился Анисим. — А мы не хотим. Нет. От своего корня отстать? Последнее дело.

— А когда же они намерены?

Берданка Анисима лежала на земле. Корочка подвинул ее к себе. Я уже освоился с положением. Я не просил ответа, я допрашивал.

— Знака все нет, — сказал Анисим.

— От кого?

— Толкуют, будто от того человека тайного. Э-х! — простонал он и провел ладонями по груди, по животу, словно сбрасывал невидимые путы. — Капитан! Кликни своих! А? Накроем их всех, как мышей! Я проведу! А?

Он тяжело дышал. А Тишка не двигался, безучастно лежал и глядел на звезды.

— Нет, — ответил я. — Не годится так. Мышей накроем, а крысу упустим. Вот что. Слушайте меня внимательно.

И я выложил свое решение. Выход у них один: помогать нам. Повиноваться нам беспрекословно. Вести нас к Командору и там делать все, что мы укажем.

— Вам известно все про нас, но и нам о вас тоже, — закончил я. — Этого не забывайте.

Анисим кивнул и покорно опустил свою кудлатую, с проседью голову.

— В настоящий момент, — раздался высокий, слегка дрожащий от напряжения голос Корочки, — мы связаны с вами не на жизнь, а на смерть.

Он не удержался от громкой фразы. Корочка, милый Корочка! Нежданно-негаданно получили мы с тобой пополнение, стало нас четверо.

Надежное ли оно?