Кто свергал Николая II и рушил империю?

Узел второй Японцы, англичане и «Кровавое воскресенье»

Неспокойно было не только в России. В 1903 г. вспыхнуло восстание против турецкого владычества в Македонии. И тут проявилась еще одна фигура, во многом необычная. Александр Иванович Гучков. Он происходил из очень богатой старообрядческой купеческой семьи, окончил Московский университет, пополнял образование историка и филолога в Венском, Берлинском, Гейдельбергском университетах. На общественном поприще выдвинулся в 1891 г., когда в России случились неурожай и голод. Активно работал в комиссии по помощи пострадавшим, удостоился ордена, получил высокую должность в московской земской управе. Состоял в правлении ряда банков, торговых предприятий, возглавлял крупнейшее в России страховое общество «Россия».

Но в его поведении стала проявляться непонятная черта. Он буквально не пропускал ни одной «горячей точки»! В 1895 г. взял вдруг в московской управе отпуск и уехал на два месяца в Турецкую Армению, где произошло восстание против турок. Потом неожиданно забросил все дела и отправился на Дальний Восток, поступил служить в казачью сотню, охранявшую КВЖД. Поссорившись с местным начальником, уволился. На обратной дороге вместе с братом совершил путешествие – на лошадях преодолели 12 тыс. верст через Монголию, Тибет, Китай, Среднюю Азию.

В 1899 г. Гучков с братом Федором отправился на англо-бурскую войну, участвовал в боях на стороне буров. Александр Иванович был ранен, попал в плен к англичанам. Другой брат, Николай, выкупил его. Но Гучков тут же очутился в Китае, где разгорелось восстание ихэтуаней. А в 1903 г. у него уже была назначена свадьба. Но заполыхало в Македонии, и он вдруг объявил, что должен срочно ехать туда. Отправился почему-то через Турцию, проводил какие-то встречи, а потом прибыл в Болгарию. Его биограф В.И. Козодой в оправдание таких странностей выдвигал версию: не работал ли Гучков на русскую военную разведку? [98] Но в документах разведки нет ни малейших следов, что Гучков сотрудничал с ней. Зато есть другие сведения: по данным Н.Н. Берберовой, Гучков был масоном [9].

И представляется любопытным, что одновременно с ним восстанием в Македонии заинтересовалось другое неординарное лицо – Чарльз Ричард Крейн. Это был крупнейший промышленник из Чикаго, банкир и медиамагнат, один из основателей суперэлитного клуба «Джекил-Айленд», в котором состояли Морганы, Рокфеллеры, Вандербильты. В отличие от Шиффа, Крейн давно уже представлял себя другом России. Близко сошелся с приезжавшими в США статским советником Ростовцевым – будущим секретарем императрицы Александры Федоровны, министром связи Хилковым. (Кстати, по сведениям американского историка Р. Спенса, Ростовцев и Хилков тоже были масонами. Как и Крейн [98].)

С такими связями он организовал сверхвыгодное предприятие, стал хозяином российского филиала компании «Вестингауз», получил монополию на поставку воздушных тормозов для русских поездов, построил в нашей стране свои заводы. Но интересы Крейна к России не ограничивались бизнесом. Он являлся главным спонсором и покровителем Чикагского университета. По его настоянию сын президента этого учреждения, Сэмюэл Харпер, основал в университете центр по изучению России. По оценкам специалистов, это была первая в Америке неофициальная разведывательная организация, тесно связанная с госдепартаментом США.

Среди российских ученых и общественных деятелей выискивались перспективные фигуры. Одной из них стал видный социолог Максим Ковалевский – «отец» российского политического масонства, основатель лож Великого Востока в нашей стране. Его приглашали читать лекции в Чикагском университете. Еще одной струдницей Крейна стала признанная специалистка по Индии и Ближнему Востоку Зинаида Рагозина. Она стала в России информатором и агентом влияния Крейна. Через Рагозину он познакомился с художником и мистиком Николаем Рерихом.

Внимание американского олигарха привлек и чешский профессор Масарик, проповедовавший отделение Чехии от Австро-Венгрии. Его тоже стали приглашать в Чикаго, Крейн взял его под покровительство. А в 1903 г. мультимиллионер отправился в Европу, и здесь он встретился с русским профессором Милюковым, активистом «Союза освобождения». Крейну этот деятель понравился, они вместе совершили путешествие по разным странам. А потом чикагского мецената потянуло вдруг к восставшим македонцам, он поехал в Болгарию. В Софии встречался с лидерами повстанцев, давал им крупные суммы. Контактировали ли они с Гучковым? Таких фактов не зафиксировано. Но они там находились одновременно. София была еще небольшим, захолустным городом. Два богатых эксцентричных иностранца никак не могли не заметить друг друга…

Но вскоре ситуацию на Балканах заслонили другие события. В ночь на 9 февраля 1904 г. японцы без объявления войны нанесли удар по русскому флоту. План войны в Токио продумали очень грамотно. Силы России значительно превосходили Японию, но на Дальнем Востоке царь держал органиченные контингенты. Невзирая на растущую напряженность, советники до последнего момента уверяли его, что Япония не осмелится напасть. А Транссибирская магистраль была еще не достроена. Оставался разрыв возле Байкала.

Японцы именно на это и рассчитывали – напасть внезапно, чтобы сразу же максимально ослабить русский флот. Захватить господство на море и быстро перебросить на континент все силы. Используя численное превосходство, разгромить Маньчжурскую армию. А дальше останется перемалывать русские соединения по мере их подхода – и ждать, когда царь попросит о мире. Отчасти это удалось. В первых же операциях японцы сумели уничтожить или повредить ряд кораблей. Высадились в Корее и Маньчжурии, отбросили русские части, захватив незащищенный порт Дальний. Он стал прекрасной базой для переброски на континент войск и снабжения. На Маньчжурскую армию Куропаткина навалились две вражеские. Третья японская армия осадила Порт-Артур.

И как только началась война, Россия неожиданно очутилась в международной изоляции! Англия держала сторону Японии. Америка тоже подыгрывала ей. Турция закрыла для русских Босфор и Дарданеллы, не выпустила к театру боевых действий Черноморский флот. Франция считалась союзницей России, поощряла ее политику на Дальнем Востоке, давала советы царскому правительству ни в коем случае не идти на уступки японцам. Но когда начались бои, французы вдруг заключили союз с Англией, «Антант кордиаль» («Сердечное согласие») [23].

Единственным другом, как будто, выступила Германия. Однако и этот друг оказался отнюдь не искренним. В Берлине и Вене считали выгодным, если русские посильнее увязнут на Востоке, и тогда можно будет реализовать собственные замыслы – развязать войну на Западе. В обмен на «дружбу», то есть нейтралитет и согласие снабжать царские эскадры, немцы навязали России кабальный торговый договор на 10 лет. И в это же время германские и австрийские спецслужбы сотрудничали с японцами, передавали им разведывательную информацию [56]. А вся западная пресса дружно принялась издеваться над «позорными» поражениями русских, значительно преувеличивая их масштабы и потери. Это преподносилось как очевидное доказательство отсталости «царского режима», его неспособности эффективно управлять империей.

Хотя на самом-то деле замыслы японского командования оказались сорваны. Порт-Артур героически оборонялся. Армия Куропаткина отходила с тяжелыми боями, но окружить и уничтожить ее противник не смог. На Дальний Восток постепенно подвозились свежие русские части. А Кругобайкальский участок Транссибирской магистрали достраивался ускоренными темпами. Приток подкреплений из Европейской России вот-вот должен был значительно возрасти. Но на затяжную войну Япония не рассчитывала. У нее не хватало ресурсов, вооружения, денег.

Выручил Токио американский банкир Якоб Шифф. Кстати, он, в отличие от русского царя, заранее знал о предстоящем столкновении. Его биографы рассказывают, что за два дня до конфликта он собрал ведущих банкиров Америки, сказав им: «Через 72 часа начнется война с Россией. Ко мне поступило предложение о предоставлении Японии финансовых средств. Что вы думаете на этот счет?» Его инициатива была одобрена. Компания Шиффа «Кун и Лоеб» создала специальный синдикат для размещения облигаций японских займов, задействовала свои обширные связи. Сам Шифф отправился в Англию, добившись реализации этих облигаций через лондонскую биржу. В результате Япония смогла получить 5 займов на общую сумму 535 млн долларов. Биограф Шиффа Присцилла Робертс признает, что эти средства «покрыли более половины японских военных расходов и… стали важным фактором, обеспечившим победу Японии» [70].

Еще одним спасительным средством, за которое ухватились в Токио, стали подрывные операции. Японский военный атташе в Петербурге полковник Акаси Мотодзиро с началом войны был переведен с Стокгольм. Стараясь наладить разведку против русских, он познакомился с финским сепаратистом Циллиакусом. Тот знал многих революционеров и предложил поддержать их. Изначально замышлялось вызвать восстание в западных губерниях России, чтобы царь оставил там свои войска, не смог перебросить на восток.

Акаси и Циллиакус побывали в Кракове, Берлине, Вене, Лондоне. Вели переговоры с эсером Чайковским, руководителем британского «Общества друзей русской свободы» Волховским, польским социалистом Пилсудским. В Женеве наводили контакты с Плехановым и Лениным. Первоначальный проект расширился. Вместе с сотрудниками японского посольства в Англии Акаси представил в Токио новый план – объединить политические группировки, враждебные царю, и устроить в России революцию, что обеспечит для Японии победу. План одобрили, выделили деньги.

Первым шагом стала конференция в Париже, куда позвали представителей от разных оппозиционных сил – им сообщалось, что они смогут получить финансирование.

В начале октября 1904 г. в Париж прибыли делегации эсеров (Чернов, Натансон, Азеф), «Союза освобождения» (Милюков, Струве, Долгоруков), от финских, польских, грузинских, латвийских, белорусских националистов. Социал-демократы дали согласие участвовать, но в последний момент отказались. Стало известно, что за конференцией стоят японцы, и Плеханов отписал, что его партия намерена «сохранять полную независимость по отношению к военным противникам царского правительства».

Другие оказались менее брезгливыми. Самого Акаси очень удивили либералы во главе с Милюковым и Струве. Он опасался, что именно они будут мешать единой линии на вооруженную борьбу. Но они были настроены крайне агрессивно и горячо поддержали курс на восстание. Милюков, как позже признался в воспоминаниях, знал о японских источниках финансирования. Тем не менее, вообще стал одним из председателей конференции. На ней согласовали усилия, расписали роли. Эсеры и националисты устраивают теракты, провоцируют волнения. А либералы организуют легальное давление на правительство. При этом опираются на тот же террор, те же мятежи, как доказательство, что в стране полный развал, – или обрушиваются на царскую власть за ее «жестокость».

Причем в Париже появился и чикагский магнат Чарльз Крейн. После визита на Балканы он заехал в Россию, а затем направился во Францию. Милюков после конференции дождался его, и они уже вместе отчалили в США, где русский профессор получил предложение прочитать курс лекций в Чикагском университете. Крейн поселил его в собственном доме, у них установились самые теплые отношения.

Ленин, как и Плеханов, на конференции не появился. Но у него установились опосредованные контакты с Циллиакусом и японцами. Перед этим меньшевики выжили его из редакции «Искры», а теперь он получил деньги на издание собственной газеты «Вперед», доказывая в ней неизбежность поражения России и призывая к восстанию. Хотя революционеров опекали не только японцы. Ведь не случайно все свои проекты Акаси согласовывал с японским посольством в Лондоне. Англичане действовали и через «Общество друзей русской свободы». Сохранился отчет вербовщика разведывательного бюро британского военного министерства (будущих секций МИ-5 и МИ-6) Уильяма Мелвилла, действовавшего под видом частного детективного агентства. Он писал, что в 1904 г. «было сочтено целесообразным войти в контакт с поляками, нигилистами и прочими оппозиционными русскими элементами». Сам он установил связи с революционером по фамилии Карски. Это был Юлиан Мархлевский, ближайший помощник Парвуса [96, 98]. И именно Парвус в последующих событиях становится вдруг одним из самых осведомленных революционеров, получает огромные суммы из каких-то неведомых источников.

Но спонсоры для подрывной работы находились и в самой России. Многие богатые люди увлекались идеями радикальных преобразований. Одним из них стал крупнейший фабрикант Савва Морозов. Социал-демократ Красин устроился инженером на его предприятия в Орехово-Зуево, подружился с хозяином. Также близкой подругой и любовницей Морозова была артистка МХАТ Мария Андреева – большевичка, партийная кличка «Феномен». Она стала сожительницей Горького, и писатель тоже вошел в окружение фабриканта. Морозов выделял Горькому и Красину деньги, укрывал на своих предприятиях нелегальную литературу, типографское оборудование. А племянник Саввы Тимофеевича, Николай Шмидт, сам стал убежденным революционером, его называли «красным фабрикантом».

Положение России усугубилось и переменами в органах власти. В июле 1904 г. эсеровские боевики под руководством Азефа и Савинкова совершили одно из самых громких своих преступлений – был убит министр внутренних дел Плеве. В правительстве исчез противовес либералу Витте. Мало того, ему удалось провести на место Плеве Святополка-Мирского, ярого либерала. Жесткий контроль за оппозицией, за земскими органами сразу ослабел.

А осенью, как раз после Парижской конференции, «Союз освобождения» развернул «банкетную кампанию». Исполнялось 40 лет со дня земской реформы Александра II, и под этим предлогом земские органы в разных городах взялись устраивать банкеты. Это не митинги, не манифестации, ни в одном законе запрета на товарищеские застолья не предусмотрено. Но для них снимались самые большие залы, и банкеты превращались в политические собрания. Выплескивались обвинения в адрес властей, звучали призывы к конституционным преобразованиям. Приглашали и представителей от социал-демократов, эсеров, они тоже выступали [71].

В завершение этой кампании, в ноябре, был назначен общероссийский земский съезд. Его полиция не разрешила, но либералы запрет проигнорировали, все равно провели. Конечно, Плеве такого не допустил бы. Но при Святополке-Мирском сошло с рук. Оппозицию это раззадорило, она уверялась в своей силе и безнаказанности. Газеты позволяли себе все более наглые выпады, накаляли атмосферу в стране, облегчая агитацию большевикам, эсерам, меньшевикам, анархистам. Все более частыми становились забастовки.

Заграничные центры революционеров озаботились закупками оружия. В США в октябре 1904 г. отправилась одна из создательниц боевой организации эсеров Екатерина Брешко-Брешковская. Она ехала по приглашению «Американского общества друзей русской свободы». Ей устроили торжественную встречу, турне по городам США с многолюдными митингами, где собирались деньги на революцию.

Другой эсеровский предводитель, Николай Чайковский, связанный с британским «Обществом друзей русской свободы», вместе с англичанами Хобсоном и Грином закупил 6 тыс. револьверов «браунинг». В конце 1904 г. их в сопровождении Хобсона отправили в Санкт-Петербург контрабандой, спрятав в бочках с маслом. Однако вспышки волнений в России оставались разрозненными. Чтобы слить их в единую волну, требовалось событие, которое потрясло бы всю страну. Провокация…

В начале ХХ в. в Петербурге приобрел широкую популярность священник Георгий Гапон. Он был великолепным оратором. Слушать его проповеди специально приезжали столичные дамы. Гапон несколько раз служил вместе со св. Иоанном Кронштадтским, во многом старался подражать ему. Появлялся среди обитателей городского «дна», старался чем-то помочь. Трудился в приютах, благотворительных организациях. Правда, в нем обнаружилась и духовная трещинка. Гапон овдовел, а вдовый священник не может жениться. Но к нему ушла жить воспитанница благотворительного училища. Он уже загордился, сам решал, какие правила ему соблюдать, а в чем сделать для себя исключение.

В 1902 г. начальник Особого отделения Департамента полиции Зубатов, в чьем ведении находились вопросы политического сыска, выступил с инициативой, что репрессивных мер недостаточно. Он предложил создавать под эгидой полиции легальные рабочие организации, через которые можно было бы вести культурную, просветительскую работу, но и отстаивать экономические интересы рабочих перед предпринимателями, сообщать властям о проблемах, нарушениях законодательства. Зубатов предложил сотрудничество и Гапону.

Тот согласился, но указал, что как раз связь с полицией отпугивает рабочих от подобных стректур, делает их мишенью агитаторов. Для своей организации потребовал полную самостоятельность. Его доводы признали резонными, выделили финансирование за счет министерства внутренних дел, и возникло «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». Гапон добился больших успехов, его «Собрание» стало массовым. Но в его окружении появились фигуры совершенно иного пошиба. Красин, Горький, инженер Петр (Пинхас) Рутенберг – эсер и активный сионист. Взялись умело обрабатывать священника.

В начале января 1905 г. на Путиловском заводе за прогулы и другие нарушения уволили четверых рабочих – трое из них входили в организацию Гапона. Священник принялся хлопотать, чтобы их восстановили. Директор почему-то уперся намертво, отказал. Тогда Гапон вдруг объявил: он добьется своего во что бы то ни было. Устроит забастовку не только на Путиловском, а на всех столичных заводах. А дальше события приняли совершенно необъяснимый оборот. Общая забастовка действительно началась. Хотя одному священнику это было совершенно не по силам. Ведь бастующим рабочим надо было платить какие-то деньги, чтобы они могли обеспечить собственные потребности, кормить семьи. В целом, суммы требовались очень большие, да и организация солидная. Но некие пружины сработали. Весь город забастовал. А 6 (19) января, в праздник Крещения Господня, Гапон бросил призыв – идти всем к царю, подать ему петицию об улучшении положения рабочих. Священник патетически взывал: пусть царь выйдет к народу, восстановит нравственную связь с ним!

Однако загадочные события этим не исчерпывались. В тот же день освящали крещенскую воду. Николай II с семьей, со всем двором, духовенством вышел на Иордань возле Зимнего дворца. Орудия Петропавловской крепости по традиции дали салют холостыми – но одно из них почему-то оказалось заряжено картечью! И было нацелено на царский павильон на Неве. Только по случайности заряд ударил по той части павильона, где никого не было, и по стеклам дворца. Был легко ранен один городовой – и фамилия его оказалась Романов. Чьи проклятия и заклинания сопутствовали выстрелу? Чьи молитвы отвели его?

Дело списали на халатность. Причем царь лично добился, чтобы офицер Карцев, командовавший расчетом злополучной трехдюймовки, не был наказан. Но свою семью после такой встряски Николай II решил увезти в Царское Село. Покинул столицу. А по его дневникам за 6, 7, 8 января видно, что министр внутренних дел скрыл от него нарастающую угрозу, докладывал в сглаженном виде. Там встречается лишь краткое упоминание, что бастуют заводы. Только 8 января появляется запись: «Слышно, что рабочими руководит какой-то священник Гапон». Но опять ни о какой серьезной угрозе речи нет.

А между тем 8 января обстановка накалилась. Руководители движения объезжали город, выступали на митингах, и Гапон откровенно двурушничал. Там, где рабочие были настроены мирно, он успокаивал народ, что никакой опасности нет, царь примет петицию, и все будет хорошо. А там, где настроение было революционным, говорил – если Николай II отвергнет требования, «тогда нет у нас царя». Вырабатывались сигналы. Сам Гапон позже писал об этом. Если он после переговоров с государем махнет рабочим белым платком, то требования приняты. Если махнет красным, люди поднимают красные флаги и начинают общий бунт.

Но и сами требования были подменены. Вместо экономических, которые вырабатывались рабочими, Рутенберг, Горький и другие советники Гапона подготовили политический ультиматум. Вечером 8 января священник засел вместе с ними под охраной вооруженных боевиков и редактировал окончательный текст петиции. «Немедленно повели созвать представителей земли русской… Повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов. Это самая наша главная просьба, в ней и на ней зиждется все, это главный и единственный пластырь для наших ран». Затем было еще тринадцать пунктов – гражданские свободы, равенство без различия вероисповедания и национальности, ответственность министров «перед народом», политическая амнистия, прекращение войны с Японией на любых условиях и даже отмена всех косвенных налогов (которые нацеливались вовсе не на простонародье, а на богатых людей). Кончалась петиция: «Повели и поклянись исполнить их… А не повелишь, не отзовешься на нашу просьбу – мы умрем здесь на этой площади перед твоим дворцом».

О том, что творилось, не знал царь, но отлично знали за границей. Еще 7 января в Чикаго в доме Крейна Милюков дал интервью американским журналистам, и газеты в США вышли с сенсационными заголовками: «России предстоит грандиозное кровопролитие. Московский профессор говорит о революции». Милюков уверенно предсказывал: «Через два дня в России будет великое кровопролитие. Если каким-то образом в воскресенье удастся предотвратить огромное скопление масс перед Зимним дворцом, то оно состояится в другой части Санкт-Петербурга». Пояснял, что это будет началом революции, что все классы русского народа настроены свергнуть самодержавие. А корреспондент парижской «Юманите» Авенар 8 января в восторге писал: «Резолюции либеральных банкетов и даже земств бледнеют перед теми, которые депутация рабочих попытается завтра представить Царю».

Правительство тоже узнало, что готовится провокация. Манифестация была запрещена. Для предотвращения шествий вызвали войска. Гапон и другие организаторы были в курсе. Но рабочих они не оповестили. Вместо этого большая делегация общественных деятелей во главе с Горьким поздно вечером отправилась к министру внутренних дел – настаивать, чтобы войсковые кордоны отменили, пропустили рабочих к Дворцовой площади, и доказывать, что все будет благопристойно. Пропускать шествия было никак нельзя. Это означало бы «мирный» захват всего центра столицы, дворца, правительственных учреждений, первую в истории «бархатную» революцию – полиция доложила и о красных флагах, и об участии вооруженных дружин.

Однако и поведение представителей власти оказалось весьма сомнительным. Святополка-Мирского на месте не оказалось. Делегацию принял его товарищ (заместитель), начальник корпуса жандармов Рыдзевский. Он заявил в общем-то правильно: обращаться следует не к правительству, а к организаторам. Если запрещенной манифестации не будет, никакой опасности кровопролития нет. Но такой ответ Горького со товарищи не устраивал. Они отправились к премьер-министру Витте. А тот дал уклончивый ответ. Дескать, он не осведомлен, что предпринимают органы охраны правопорядка, и вообще этот вопрос не в его компетенции. Предложил еще раз обратиться к Святополк-Мирскому, тут же связался с ним по телефону. Однако тот сказал, что ему все известно, и во встрече с делегатами нет необходимости.

Но при этом и широкого оповещения рабочих, что шествия будут пресекаться вооруженной силой, налажено не было. Объявлений вывесили мало, о них многие не знали. Когда Гапон в окружении боевиков засел редактировать петицию, противозаконные действия были уже налицо. Полиция предложила арестовать его. Но градоначальник Фуллон, узнав о вооруженной охране священника, пришел в ужас, что произойдет стрельба, кровопролитие, и запретил какие-либо действия.

Утром 9 января с рабочих окраин выступили огромные колонны, общее количество достигало 300 тыс. человек. В два часа они должны были сойтись у Зимнего дворца. Причем шествие сперва выглядело вовсе не верноподданническим. Рядом с Гапоном находился Рутенберг, он был вооружен. Среди эсеров обсуждался вариант – во время встречи с царем стрелять в него. Хотя Гапон был решительно против. Предупреждал: если на царя будут какие-то покушения, он тут же покончит жизнь самоубийством (весьма странные мысли для священника). Но сам он шел в цивильной одежде и тоже имел револьвер (как он писал, на случай самоубийства).

Приехали партийные отряды из других городов, кое-где подняли красные флаги. Но большинство рабочих были настроены совсем не революционно, потребовали убрать их. Организаторы уловили эти настроения. Колонна, которую Гапон и Рутенберг вели от Нарвской заставы, остановилась возле церкви Казанской иконы Божьей Матери. Решили здесь взять хоругви, кресты, иконы. Староста храма отказал, но, по указанию предводителей, люди силой вломились в церковь и забрали, что им нужно. Это была импровизация, но она оказалась удачной. Шествию придали патриотически-духовный вид. Только здесь Гапон надел облачение священника – очевидно, взятое в храме.

Однако на Обводном канале дорогу преградил кордон солдат. От манифестантов потребовали разойтись. Предупредили: иначе будет открыт огонь. Эти предупреждения звучали трижды, но их не слушали. Только подняли плакат: «Солдаты, не стреляйте в народ» (как видим, и его изготовили заранее). А активисты подстрекали – «Нас не пускают к царю!» Призывали прорываться. Оцепление дало залп в воздух. Ряды рабочих дрогнули, остановились. Но предводители с пением двинулись дальше, увлекая толпу за собой. Еще немного, и солдат раздавили бы или растерзали. Тогда винтовки ударили по людям.

Руководители шли в первых рядах, но они, в отличие от рабочих, изучили воинские сигналы. Когда прозвучал рожок – команда открыть огонь, Рутенберг сразу рухнул на землю и повалил Гапона. Вокруг падали убитые, раненые, а священника, переждав залп, подхватили и утащили в подворотню. Здесь его переодели, и Рутенберг быстренько обрезал ему бороду и волосы. То есть, и ножницы заранее позаботился взять с собой. Гапон при этом ошалело хрипел: «Нет больше Бога, нет больше царя!»

В других колоннах, двигавшихся к Дворцовой площади, действовал один и тот же сценарий. На Шлиссельбургском тракте, на Васильевском острове, на Выборгской стороне массы людей доходили до кордона войск. На предупреждения не реагировали. При залпах в воздух их, наоборот, подталкивали вперед. Были и другие провокации, камни, летящие в солдат. Дальше следовала стрельба по людям, толпы в панике бежали, давили и калечили друг друга. А революционеры добавляли масла в огонь. Какие-то группы переулками, в обход кордонов, просачивались в центр города. По некоторым свидетельствам, с деревьев на Адмиралтейском бульваре стреляли в военных. Разграбили несколько оружейных магазинов, на Васильевском острове начали строить баррикады. Такие группы легко разгонялись полицией или казаками, но главное было уже сделано.

Штаб кровавых событий располагался на квартире Горького. Пролетарский писатель сам описывал, как туда прибежал Гапон, наскоро остриженный, в чужом пальто, требовал: «Меня нужно сейчас же спрятать – куда вы меня спрячете?» Появился и Рутенберг. Сел от лица Гапона писать прокламацию к рабочим: «Братья, спаянные кровью, у нас больше нет царя». Подключился Горький, в выражениях не стеснялись, проклинали государя «со всем его отродьем». Писатель набросал и воззвание к народу, ко всему мировому сообществу. Указывал, что самодержавие себя полностью проявило, расстреляв подданных, а значит, должно быть низвергнуто.

Горький и Рутенберг настояли, что Гапону надо еще выступить. Повезли его в Вольное экономическое общество – клуб, где собиралась оппозиционная интеллигенция. Невзирая на обстановку в городе, эта публика стеклась сюда вечером 9 января. Или была предупреждена – предстоит еще нечто важное. Сообщники показали Гапона, что он жив, и бывший священник зачитал составленное для него воззвание. После этого Горький отправил телеграмму в США, в журнал Херста «Нью-Йорк джорнал»: «Русская революция началась!»

А полиция только после выступления в Вольном экономическом обществе всполошилась, объявила розыск Гапона и Рутенберга. Но они уже исчезли. Расстригу вывезли на дачу Горького в Куоккалу. Сейчас это – Репино, Курортный район Санкт-Петербурга, в черте города. Но тогда Куоккала была на территории Финляндии. А она в составе Российской империи обладала особым статусом. Еще Александр I даровал ей конституцию, значительную автономию. В Финляндии было свое правительство, свой выборный сейм, она жила по отдельным законам.

До XIX в. это была нищая и забитая окраина Шведского королевства, но под покровительством России Финляндия расцвела, разбогатела. Разрастались финские города, сформировалась прежде не существовавшая финская интеллигенция. Но, невзирая на это, здесь были сильны сепаратистские настроения, нагнеталась русофобия. Местные власти и полиция распоряжений Санкт-Петербурга не выполняли. Политическим противникам сочувствовали, покрывали их. У эсеров и большевиков в Финляндии имелись убежища, связи. Гапона переправили через шведскую границу.

У Горького заранее было подготовлено другое место. Еще осенью 1904 г. его сожительница Мария Андреева уволилась вдруг из МХАТа, перешла в Рижский театр, сняла там квартиру. К ней и прибыл писатель. Причем в Риге готовилась еще одна провокация, как в Петербурге, «кровавая суббота». Но авторство или соавторство Горького в составлении подрывного воззвания удалось установить. В Риге его арестовали, отправили в Петропавловскую крепость. Повторение трагических событий в Риге смогли предотвратить.

А в столице в ходе «Кровавого воскресенья» погибло около 130 человек, получили травмы и ранения 299 – включая солдат и полицейских. Но мировая пресса многократно преувеличила число жертв. Британские, французские, американские газеты выплескивали волну ужасов. Смаковали жестокость царя, якобы расстрелявшего собственных мирных подданных, шедших к нему на поклон, придумывались фантастические подробности. Ту же тему подхватили отечественные либералы, революционные агитаторы.

Судьбой Горького мировая общественность особенно озаботилась. В его защиту поднялась общая волна негодования – во Франции, Англии, Германии, газеты выходили с аршинными заголовками, собирались митинги. В Италии даже депутаты парламента приняли общее требование немедленно освободить писателя. В США петицию о его освобождении подписали видные политические, общественные, культурные деятели. В связи с войной отношения России с западными державами и без того были не блестящими. Власти сочли за лучшее выпустить Горького под залог. Его по просьбе Андреевой внес Морозов, а писатель, обретя свободу, сразу перебрался в Куоккалу, где был в полной безопасности.

Стоит подчеркнуть, что страшная провокация в столице была многоплановой. Она не просто дала толчок к раскручиванию революции. Ее сценарий был великолепно выверен. Народ во главе со священником идет к своему государю – а его расстреливают. У русских людей подрывали святая святых – веру в царя! Один из главных духовных устоев Российской державы. И еще немаловажный аспект – ни одна из революционных партий «Кровавое воскресенье» не организовывала. Ни у большевиков, ни у эсеров еще не было в Петербурге столь сильных структур, способных осуществить такое грандиозное предприятие. Группы и дружины из этих партий лишь участвовали, подключились на готовое.

Спрашивается: кому это было выгодно? Кто обеспечил мощное финансирование? Япония? Но ее разведка внутри России была достаточно слабой, не располагала подобными возможностями. Другое дело английская Интеллидженс Сервис. В то время – самая мощная из мировых спецслужб. Два факта обращают на себя внимание. Как раз в это время Витте вел переговоры о кредитах, и в конце 1904 г. в Россию прибыл глава британского банка «Бэринг» лорд Рэвелсток. Во время трагических событий он находился в Петербурге, наблюдал их. Запомним эту личность, мы еще встретимся с ней.

Второй факт. Осенью 1904 г. Англия направила в Россию нового посла, сэра Хардинжа. По возвращении на родину он был удостоен титула лорда. Карнок, сменивший его в 1906 г., тоже стал лордом. А из всех британских посланников в России за период с 1830 по 1918 г. лордами стали лишь трое. Те, кто занимал этот пост в революцию 1905–1907 гг., и Бьюкенен – посол во время следующей революции.