Кто-то смеется

2

Поезд бежал среди пышно цветущих персиковых плантаций, мимо старых замков среди поросших лесом холмов, куда вели крутые бетонные дорожки. Он тормозил на несколько минут на чистых, почти безлюдных станциях, и тогда в открытые двери врывался нежный аромат весеннего цветения.

В вагоне первого класса было всего несколько человек. Внимание привлекала высокая светловолосая девушка в джинсах и пушистом бирюзовом свитере. Она села в Болонье и уже, очевидно, утомилась созерцать мелькающие за окном красоты пейзажа. Она дремала, откинувшись на спинку сиденья и протянув обутые в изящные кожаные туфельки ноги на противоположное. На одной из станций она приоткрыла глаза и увидела мужчину, стоящего на пороге купе.

— У вас свободно? — спросил он и улыбнулся. — Разрешите составить вам компанию?

Она равнодушно скользнула глазами по его красивому типично итальянскому лицу и отвернулась к окну.

— Мы скоро будем в Риме? — поинтересовалась она, не поворачивая головы.

Мужчина посмотрел на свои часы.

— Через час десять минут.

— А-а.

Она даже не пыталась подавить зевок.

— Вы иностранка? — спросил мужчина с присущим итальянцам любопытством.

— Я родилась на острове Пасхи, — с серьезным видом ответила девушка. — У вас не найдется сигареты с ментолом? Я забыла купить.

— Сейчас схожу в ресторан. — Мужчина встал. — А вы пока полистайте журнал.

Он протянул ей итальянский выпуск «Плейбоя».

Потом они выпили по небольшой бутылочке красного вина и ели сандвичи с грудинкой и сыром — мужчина принес все это из ресторана. Его звали Микеле. Он был владельцем отеля в Падуе и ехал в Неаполь навестить маму. Он рассказал, что женился три месяца назад и его жена уже ждет ребенка.

— Мама никогда не видела жену, — рассказал он девушке, когда поезд подъезжал к Вечному Городу. — К тому же у нее неважно со зрением. Я буду очень рад, если ты погостишь несколько дней в том доме, где я вырос.

Девушка улыбнулась и протянула ему руку. Он поцеловал ее и залюбовался перстнем с бриллиантами и рубинами.

— Но я не настолько богат, чтобы делать такие щедрые подарки, — сказал Микеле, снова целуя девушке руку.

— Мне надоели богатые. Они хотят слишком много за свои вонючие деньги.

— Чего они хотят? — полюбопытствовал Микеле.

— Чтоб их еще и любили.

— Этого хочет даже самый последний бедняк. Разве ты сама никого не любила?

Девушка взяла бутылку и вылила в свой стакан остатки вина.

— Мне ни к чему лишние проблемы. Жить надо легко и не задумываясь.

Они провели пять дней в уютном небольшом домике с видом на залив. Микеле был пылок и ненасытен, как большинство итальянцев. Он целовал ей живот и говорил о том, что уже не сможет без нее жить. Его мать, Паола, полногрудая живая неаполитанка, проводила дни напролет на кухне, желая угодить красивой, с манерами настоящей аристократки невестке. Она хвасталась соседям, что ее сын женился на девушке из знатного семейства.

— Но Элина совсем не гордая и очень любит моего сына, — рассказывала Паола. — Ни в чем ему не перечит и всегда улыбается. Моему дорогому мальчику так повезло.

Они заплывали на лодке в открытое море и занимались там любовью. Как-то они сидели вечером в баре и Микеле сказал:

— Ты удивительная. Я никогда не встречал таких девушек. Все они позволяют всякие нехорошие штучки в постели. Они избаловали этим мужчин и превратили их почти в баб. С тобой я чувствую себя стопроцентным мужчиной.

Она тихо и довольно рассмеялась.

— С тобой я начинаю любить себя, — продолжал Микеле. — Я наслаждаюсь тем, что делаю тебе приятно. Мне это нравится гораздо больше орального секса и прочих ухищрений. Мне кажется, я стану скоро чуть ли не святым.

Девушка молча потягивала коктейль.

— Я разведусь с ней и женюсь на тебе. — Он задумчиво провел рукой по волосам. — Как все странно. Еще неделю назад мне казалось, будто я так люблю ее.

Она подняла на него глаза и игриво сморщила нос.

— Я не хочу замуж. Живи на здоровье со своей женой.

— Нет. Я хочу быть с тобой. Ты создана для чистых семейных радостей.

Девушка весело рассмеялась.

— Семья — это сплошной обман. Игра на публику. Приют для тех, кто боится жизни.

— А ты не боишься ее, Элина?

Она отбросила со лба свои чудесные золотисто-русые волосы и с красивой небрежностью поправила соскользнувшие с плеч рукава открытого платья из набивного шелка.

— Не знаю. Я стараюсь забыть о том, что когда-то боялась ее, — сказала она задумчиво.

— Расскажи мне о себе, девочка. Мы стали так близки за эти дни. Я бы хотел узнать о тебе все.

— Я сама многого о себе не знаю.

— Сколько у тебя было мужчин до меня?

Она задумалась на минуту.

— Пять, если не считать того борова.

— Он был плохим мужчиной?

— У него слишком много денег для того, чтобы он хотя бы один раз задумался над тем, что он из себя представляет.

— Ты его бросила?

— Я от него сбежала. Дело в том, что он — мой отец.

Она вздохнула.

— Этот мерзавец заставлял тебя с ним спать?

Микеле стиснул кулаки.

— Нет. Но я почти каждый вечер должна была садиться с ним в одну ванну и терпеть, как он меня лапает и сопит над моим ухом.

— Он принуждал тебя к оральному сексу?

Микеле распалялся все больше.

— Его это не интересовало. Для секса у него есть мальчики.

— А где твоя мама, Элина? Почему она не заступилась за тебя?

— Мама умерла, когда я была ребенком. Я ее почти не помню.

По лицу девушки промелькнула тень.

Потом они танцевали, и все завидовали Микеле, который не отпускал Элину от себя ни на миг. Он был уверен: стоит оставить эту удивительную девушку хотя бы на минуту без присмотра, и он больше никогда ее не увидит. Его даже в жар бросило от этой мысли.

В ту ночь она была божественна в постели. Она отдавалась ему каждой клеткой своего гибкого, сильного тела. Микеле казалось, что ее девственно шелковистая кожа тает под его пальцами.

— Любимая, — шептал он, чувствуя, как его плоть сливается в экстазе с душой. — Ты будешь моей, только моей…

Они заснули, когда в открытое окно с моря потянуло утренней свежестью. Микеле проснулся около полудня. На столике под голубой вазой из венецианского стекла его ожидала записка:

«Не надо меня искать. Я взяла деньги, которые ты дал мне на браслет. Нам было хорошо. Возвращайся к жене».

Он сказал матери, что у Элины заболела сестра и она уехала утренним поездом в Рим. Он накачался в том баре, где они танцевали прошлым вечером, и затеял драку с сутенером.

Утром Микеле обнаружили на пляже с пулей в голове. Оружие было собственностью Микеле, и полиция сочла это самоубийством. К тому же нашлись свидетели, которые слышали, как пьяный Микеле грозился свести счеты с жизнью.

Паола сошла с ума и бросилась под грузовик.

— Я узнала, что вам нужен гид. Я умею говорить по-английски и немного по-французски. Правда, у меня нет разрешения на работу, но я и не требую, чтоб вы платили мне как члену профсоюза.

Синьор Тарантини, владелец экскурсионного бюро, не мог оторвать от девушки глаз. Казалось, на какое-то время он лишился дара речи.

— Я могу работать двенадцать часов в сутки, — продолжала между тем она. — Я хорошо знаю достопримечательности Венеции и ее историю. Я училась в здешнем колледже.

— Разумеется, синьорина…

— Меня зовут Элина.

— Я буду платить вам… десять тысяч лир в час. — Он подумал, что девушка откажется, и уже решил поднять цену до двенадцати тысяч, но она согласилась.

— Я готова приступить к работе хоть сейчас. Вот только поправлю прическу и макияж.

— Замечательно, синьорина. Если кто-то поинтересуется, вы моя племянница из Турина, дочка моей старшей сестры Ванессы.

…Это была семейная пара из Штатов: спортивного вида мужчина с розовыми щеками и модным ежиком волос на голове и увядшая женщина в шляпке из рисовой соломки с яркими вишенками возле тульи. У нее на шее красовалось ожерелье из крупного розового жемчуга. Взгляд Элины то и дело непроизвольно возвращался к нему. Она сама не знала — почему.

За обедом в ресторанчике под открытом небом американец сказал, обращаясь к Элине:

— Вы говорите по-английски с довольно странным акцентом. Я не раз бывал в Италии и слышал, как говорят на английском здешние жители. Вы не итальянка?

— Я родилась и выросла в Сайгоне, — сказала Элина, с аппетитом поглощая салат из креветок и устриц.

— Как романтично. — Американка захлопала в ладоши. — Ваши родители все еще живут там?

— Они оба умерли.

Элина печально потупила глаза.

— О да, я понимаю. Сейчас, когда Вьетнам прибрали к рукам коммунисты, порядочные люди покинули страну, либо стали жертвой режима.

Элина опять поймала себя на том, что не спускает глаз с жемчужного ожерелья женщины.

— Извините, — сказала она. — Я прослушала, что вы только что сказали. Ваши бусы мне что-то напоминают.

Она схватила со стола бокал с вином и выпила его до дна.

— Бедная девочка. — Американка крепко сжала ее руку. — Ты такая молодая и красивая. У тебя впереди целая жизнь. Прошлое нужно забыть, тем более что в нем ничего нельзя изменить.

— Да.

Элина рассеянно кивнула.

— Вот и хорошо. Робби, закажи, пожалуйста, шампанского, — обратилась она к мужу. — Завтра мы улетаем в Пирей. Я хочу, чтобы ты, Элина, поехала с нами. Надеюсь, синьор Тарантини тебя отпустит? Кстати, сколько он платит тебе в час?

— Десять тысяч лир, — честно ответила она.

— Мы с Робби будем платить в три раза больше. Правда, милый? — обратилась она к мужу.

Он с готовностью кивнул и широко улыбнулся.

— Мы купим тебе обратный билет. Но сперва ты поживешь с нами на вилле, которую сняли для нас друзья. Ты бывала в Греции?

— Еще нет.

— Вот и хорошо. Правда, Робби? Усилием воли Элина наконец заставила себя не смотреть на шею американки.

Она лежала, подложив руки под голову, и смотрела в открытое окно. Казалось, большая полная луна пытается не просто заглянуть к ней в комнату, а высветить здесь все темные углы.

Ее память так похожа на эту загроможденную старой мебелью комнату. Сколько раз она пыталась проникнуть в простенок между громоздким шкафом и комодом, но все время натыкалась на пыль и пустоту. То, что случилось несколько дней назад, она уже начинает забывать. Остались лишь какие-то разрозненные картинки, да и по телу иной раз пробегает сладкая дрожь. Тот парень, она забыла, как его звали, так ее любил… Что ей до него? Он не поможет ей вспомнить то, что было с ней раньше. Ей необходимо вспомнить то, что было раньше.

— Не спишь, Элли?

Вошел Роберт Маккензи, осторожно прикрыв за собой дверь, и сел в скрипучее плетеное кресло у окна. От этого скрипа по спине Элины почему-то пробежали мурашки.

— У меня плохой сон, мистер Маккензи.

— У меня тоже. Но я опасаюсь пить снотворные. Я слыхал, от них человек становится слабоумным. Ты пьешь снотворные, Элли?

— Когда я болела, мне давали какие-то лекарства. Наверное, снотворное тоже.

— Чем ты болела, Элли?

— У меня была черепно-мозговая травма. Я упала и ударилась затылком о ствол дерева. Я долго лежала в клинике.

— Ты не соврала про своих родителей?

— Мой отец жив. Я скрываюсь от него. Он сделал мне много зла.

— Я чувствовал, что ты сказала не всю правду. Ты стыдишься своего отца, Элли?

— Я боюсь, он сумеет меня найти.

— Чем он занимается, Элли?

— Скупает недвижимость. Он очень богатый человек.

— У тебя есть братья или сестры?

Мистер Маккензи пересел на стоявшую возле кровати кушетку. Его длинные худые ноги казались в лунном свете мертвенно-бледными.

— Сестра.

— Она живет с отцом?

Элли на секунду задумалась.

— Да. И мне ее жаль. Когда-то мы с ней были очень близки духовно.

— Но если твой отец на самом деле издевался над тобой, ты можешь подать на него в суд. Я помогу тебе с адвокатом — у меня большие возможности.

— Я не смогу ничего доказать. У меня очень плохая память. К тому же у отца много денег.

— Значительная часть из них принадлежит по закону тебе. Разреши мне помочь.

— За это вы потребуете от меня так много.

Она вдруг вскрикнула и забилась в истерике. Вызванный мистером Маккензи доктор сделал транквилизирующую инъекцию и порекомендовал поставить пиявки.

Наутро лицо Элли было свежо и безмятежно, и супруги Маккензи скоро забыли о ночном эпизоде, вызвавшем такой переполох. Они сели во взятую напрокат машину и отправились знакомиться с достопримечательностями древней Эллады, потом катались на яхте, бродили по знаменитому афинскому базару, покупая всякие побрякушки и экзотические тряпки.

Как-то Элли и миссис Маккензи сидели на увитой виноградом террасе. Рита раскладывала пасьянс, Элли глядела вдаль, праздно скрестив на груди руки.

— Тебе нужно влюбиться, Элли, — вдруг сказала миссис Маккензи, смешивая карты. — Молодая красивая женщина вроде тебя обязательно должна кого-то любить.

— Я не умею, Рита. К тому же это скучно.

— А ты попробуй. Я тоже думала примерно так же, пока не встретила Робби. Я неплохо рисовала в юности и мечтала стать профессиональной художницей. В ту пору я не интересовалась ничем, кроме живописи.

— Ты занималась живописью, Рита?

— Да. А что в этом удивительного?

— Не знаю. Сама не знаю.

Элли испытывала странное беспокойство.

— Если ты приедешь к нам в Сан-Антонио, я покажу тебе свои картины. Среди них есть несколько очень симпатичных. Ну, например, «Освещенные заходящим солнцем азалии с террасы старого флигеля». Что с тобой, Элли? У тебя что-то болит?

Она хватала ртом воздух. Перед глазами вспыхивали разноцветные огни, масляно расплывающиеся в тяжелой темной воде.

— Мы должны помочь ей, Робби, — слышала она над собой. — Мне кажется, у девочки эпилепсия. Помнишь, какие жуткие приступы были у нашей бедняжки Карен? Если бы я не послушала доктора Форстера и не отправила ее в тот ужасный санаторий…

Миссис Маккензи всхлипнула.

— Успокойся, Рита. У нашей Карен вдобавок ко всему был туберкулез.

— Я не верю, что она могла захлебнуться собственной кровью. Они убили ее, эти безжалостные люди в белых халатах. Недаром же они просили, чтобы я продала ее почки.

Элли открыла глаза. У Риты и ее мужа были такие испуганные лица.

— Все в порядке, моя девочка, — прошептала Рита и попыталась улыбнуться.

— Последнее время со мной происходит что-то странное. Я… я словно перемещаюсь в какой-то другой мир.

— Элли, это пройдет. — Рита украдкой смахнула слезы. — Ты поедешь с нами в Сан-Антонио. — Рита взяла ее руку и прижала к своей щеке. — У нас нет никого, и мы состоятельные люди. Пожалуйста, Элли, скажи «да».

Она закрыла глаза, чувствуя, как по щекам побежали слезы.

— Эй ты, проваливай отсюда! Нам не нужны чужие. — Девица в кожаных брюках в обтяжку и блестящей оранжевой куртке была рассержена не на шутку. — Ходят тут всякие с севера и востока и уводят наших парней. — Она обиженно надула губы. — Что, тебе своих мало? Зачем ты приперлась в наш город?

— Оставь ее, Линда, — добродушно сказал бармен. — Она не трогает тебя, правда? Сама виновата — нужно была привязать Пита к подвязке.

— Нет, ты скажи мне: он плохой парень? — наскакивала на Элли девица. — Давай, давай, открывай свой вонючий рот, не то я вылью на тебя кружку с пивом.

— Пит хороший парень, — сказала Элли. — Но он мне совсем не нравится.

— Скажите на милость, какая разборчивая нашлась. Ты что, Мэрилин Монро или Мадонна? Не нравится… — Линда презрительно фыркнула. — Просто ты не умеешь с ним обращаться. Со мной Пит заводится с пол-оборота и готов прыгать в седле всю ночь. Ты сама дохлая, как использованный презерватив. Мой Пит тут ни при чем.

— Успокойся, Линда. — Бармен примирительно тронул ее за руку. — Твой Пит и раньше уходил от тебя, а потом возвращался. Такой уж у парня характер.

— А ты помолчи, старый Рокер. — Линда сделала еще полшага и теперь стояла в нескольких дюймах от Элли. От нее разило джином. — Мой Пит всегда сам бросал девчонок, чтоб вернуться ко мне. А эта стерва спустила его с лестницы. Мне рассказал об этом брат. Бедняжка Пит хотел утопиться с горя. Послушай, ты, убирайся назад в свой вонючий Нью-Йорк или Филадельфию!

— Спустила с лестницы? — Сидевшие за стойкой парни заржали, как дикие кони. — Элли, неужели это правда? Где ж ты нашла такую лестницу, по которой сумела прокатить на заднице Питера Галлахада? Может, и меня отведешь на ту башню? Возьми меня туда, Элли. Может, я окажусь не таким дерьмовым мужиком, как этот Галлахад.

— Она его опозорила! — взвизгнула Линда. — Джо, Линдсей, неужели вы будете сидеть и спокойно смотреть на то, как размазывают по стенке вашего дружка?

— Ха, хотел бы я очутиться в твоей постельке, Элли. — Заросший трехдневной щетиной парень, покачиваясь, встал с табурета. — Может, снимешь с меня пробу прямо здесь?

Линда вдруг схватила со стойки стакан с апельсиновым соком и плеснула в лицо Элли. В баре воцарилась мертвая тишина. Все головы повернулись в сторону сидевшей под низким абажуром Элли.

Девушка медленно поднялась, промокнула лицо салфеткой, которую протянул ей Старый Рокер.

Линда стояла, уперев руки в свои узкие бока, и смотрела на Элли с презрительным вызовом. В следующую секунду Линда уже лежала на полу. Элли повела плечами и потерла ребро правой ладони. Она вышла из бара, сопровождаемая гулом восхищенных голосов.

…Рита зашла в комнату и включила свет. Элли лежала на диване, задрав на спинку обутые в высокие сапоги ноги. Ее щеки были мокры от слез.

— Что случилось, Элли? — спросила она, присаживаясь на диван. — Тебя кто-то обидел?

— Я здесь чужая, Рита. Я не могу понять их, а они меня. Это непреодолимо.

— Они завидуют твоей независимости и красоте. Ты должна понять их, Элли.

— Нет, не могу. Я что-нибудь сделаю с собой, Рита.

— Элли, прошу тебя, давай сходим на мессу, а потом поговорим со священником. Отец Александр очень толковый молодой человек.

— Я презираю толковых молодых людей, Рита. Я вообще презираю всех без исключения молодых людей. Они всегда хотят от меня одного.

— Это так естественно. Ты молода и очень красива. Если бы я была мужчиной, я бы не давала тебе покоя ни днем, ни ночью.

— Как хорошо, что ты не мужчина, Рита. — Элли села и огляделась по сторонам. — Где я?

— Ты у себя дома. Это твоя комната. Если она не нравится тебе, можешь занять комнату для гостей на втором этаже. Оттуда видно озеро и…

Элли зажала ладонями уши и крепко зажмурила глаза.

Озеро… Это слово на всех языках звучит так зловеще. Море, океан, река не вызывают у нее никаких эмоций. При слове «озеро» она вздрагивает и превращается в комок нервов.

— Хочешь, мы уедем на ранчо, Элли? — услыхала она далекий голос Риты. — Там вокруг простые, открытые люди. Ты поладишь с ними.

— Откуда у тебя эти бусы? — вдруг спросила Элли и, протянув руку, потрогала тугие розоватые жемчужины на шее Риты.

— Мне подарил их Робби в день нашей свадьбы. Я никогда не забуду этот день, Элли. Мы с Робби прожили счастливую жизнь, хоть и потеряли нашу дорогую и единственную Карен.

— Свадьба… Зачем люди обзаводятся семьями, Рита?

— От страха перед одиночеством. И еще потому, что так поступают все вокруг. И всегда так поступали. Это добрая традиция, которая передается от поколения к поколению. Мои родители очень хотели, чтобы я вышла замуж за Робби. Он понравился им с первого взгляда. Они…

— Мои родители не передали мне никаких традиций. — Она задумчиво смотрела на шею Риты. — Можно я примерю твои бусы?

Рита расстегнула застежку и протянула ожерелье Элли. Девушка встала и подошла к зеркалу. Когда она наконец обернулась, Рита обратила внимание, что у нее дрожат губы.

— Что с тобой?

— Не знаю. Мне кажется, я что-то вспомнила. Кажется, отец подарил точно такие бусы какой-то женщине в белом платье. Если это была моя мама, то почему я помню, как они венчались? Ты знаешь, Рита, я вдруг отчетливо вспомнила, как они венчались.

— Элли, иногда люди женятся не сразу, а после того, как у них появляются дети. Сейчас двадцатый век. Возможно, ты на самом деле присутствовала на свадьбе своих родителей.

Элли задумчиво сняла ожерелье и протянула его Рите.

— Давай уедем на ранчо, Рита. Ты, Роберт и я. Прямо сейчас.

— У Робби завтра деловая встреча. Из Далласа приедет его давнишний друг и компаньон.

— Пускай он отложит ее, Рита.

— Это невозможно, детка.

— Но ведь ты обещала показать мне свои «Азалии с террасы старого флигеля». Я из-за них приехала в Сан-Антонио. Я бы не поехала сюда, если бы не твои «Азалии».

— Не капризничай, Элли. — Рита улыбнулась и потрепала девушку по щеке. — Увидишь их послезавтра.

— Послезавтра будет поздно, — прошептала она и в бессилии закрыла глаза.

…Элли проснулась от приглушенного хлопка. Когда раздался второй, она поняла, что это выстрелы. Спальня супругов Маккензи находилась в противоположном крыле дома, все двери комнат которого открывались в холл с двумя выходами. Она надела на голое тело джинсы и свитер, взяла со стола сумку. Как вдруг услыхала крадущиеся шаги возле своей двери. Недолго думая, она вскочила на подоконник и приготовилась к прыжку.

Земля темнела метрах в трех внизу — под домом были гаражи и бильярдная. Ручка повернулась, и дверь стала медленно открываться. Элли закрыла глаза, прыгнула и очутилась в каких-то колючих кустах. Обхватив руками коленки, она покатилась вниз, где были заросли гибискуса.

— Девчонка удрала, — донесся до нее низкий мужской голос.

— Оставь. У нее кишка тонка сюда вернуться, — ответил ему женский голос, показавшийся ей знакомым. — Дядя с тетей все имущество завещали мне. Думаю, они не успели переделать завещание.

— А если? Последнее время они во всем угождали этой твари. Что, если старик со старухой тайком от всех взяли и…

— Никаких если, — оборвал его женский голос. — Эта авантюристка все равно не осмелится вернуться сюда. Все улики против нее.

— Тише — она может оказаться поблизости.

— Не думаю. Она обожает шастать по чужим постелям. — Женщина высунулась в окно и грязно выругалась. Теперь Элли узнала ее: это была дочь двоюродной сестры миссис Маккензи, Ким. Последнее время она зачастила в дом и с самого начала разыгрывала из себя любящую кузину Элли. — Дом застрахован, имущество тоже. Как ты думаешь, Тим, что делает умный убийца, желая скрыть следы преступления?

— Пускает петуха.

— Молодец. Если все сойдет гладко, получишь не десять, а пятнадцать процентов. В гараже две машины. Выгоняй ту, что поновей.

— Зачем?

— Делай, как я сказала. Эта Элли водит машину, как корова велосипед — сама видела, как она чуть не въехала в телефонную будку на Оклахома-стрит. Будет очень правдоподобно, если мы, отъехав чуть дальше, направим драндулет в какой-нибудь столб. Давай, пошевеливайся. Поставишь ее возле бара Старого Рокера и дождешься меня.

— Там в это время еще людно…

— Надень парик и стой со стороны кондитерской. Только не высовывайся и ни с кем не разговаривай, понял?

Элли слышала, как зарокотал мотор «роллс-ройса». Машину подарил ей мистер Маккензи на следующий день после того, как они приехали из Европы. Да, она на самом деле плохо водила машину — почему-то она очень нервничала, стоило сесть за руль.

Элли лежала в кустах, боясь пошевелиться. Мозг застилал туман, ноги и руки были словно из ваты. Так продолжалось какое-то время, пока ее ноздри не уловили запах гари. Она привстала на корточки и выглянула в просвет между кустами.

Языки пламени ползли по портьерам спальни Риты и Роберта. Внезапно вспыхнули ковровые покрытия в холле. Хлопнули и рассыпались жалобным звоном стекла веранды.

«Ожерелье, — подумала Элли. — Я должна взять это ожерелье».

Пригнувшись к земле, она прокралась к балкону, окруженному любимыми цветами Риты — нежно-розовыми хризантемами. «Мои следы и будут теми уликами, о которых говорила Ким, — пронеслось в голове. — Она все верно рассчитала».

Элли перемахнула через подоконник. В спальне не было ковров, а потому огонь еще не успел набрать здесь силу. Закрыв нос рукавом свитера, она приблизилась к кровати, обо что-то споткнулась. Это был мистер Маккензи. Он лежал на полу в луже крови. Элли судорожно сглотнула, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Рита лежала на кровати, широко раскинув руки. В ее темных зрачках плясали отблески пламени. Ожерелье было на месте. Похоже, Рита не расставалась с подарком мужа даже ночью. Дрожащими пальцами Элли нащупала замочек и осторожно на него надавила. Ожерелье соскользнула с шеи и упало на окровавленную простыню. Элли казалось, она вот-вот потеряет сознание. Она сделала над собой усилие, протянула руку и засунула жемчуг в карман джинсов. Огонь тем временем перекинулся на туалетный столик и кушетку. Дым был таким едким, что у нее закружилась голова. Она очутилась на полу, больно стукнувшись обо что-то коленкой. Это был револьвер, из которого, очевидно, убили Риту с Робертом. «Еще одна улика, — подумала она, машинально засовывая револьвер в сумку. — Пускай все улики будут против меня».

Ей удалось выбраться в сад. Она слышала приближающуюся сирену пожарной машины. «Сейчас прибудет полиция, — пронеслось в голове. — Куда же мне уйти? У Симплтонов злой ротвейлер — он поднимет такой шум. Ага, у Коршаков нет собаки…»

Она оглянулась на дом. Внезапно он развалился надвое, озаряя округу крупными брызгами огня. Через полсекунды донесся грохот — взорвался бак с бензином у «форда».

Из глаз Элли ручьем текли слезы, и она почти не видела, куда идет. Оказавшись на шоссе, судорожно взмахнула рукой. Тут же у обочины затормозил пикап.

— Далеко? — поинтересовался из его глубины мужской голос.

— Сама не знаю.

— Тогда нам по пути.

Она молча опустилась на скрипучее сиденье и с силой захлопнула дверцу.

— Ты видела пожар? — спросил парень, поворачивая к ней свое скуластое лицо.

— Это сгорел мой дом.

— Брось заливать.

Она пожала плечами.

— Может, скажешь, ты его подожгла?

— Нет. Я этого не делала. Но все улики против меня.

— Как это?

Парень был заинтригован.

— Так сложились обстоятельства.

Он присвистнул и поддал газу.

— Ты замужем? — спросил он после недолгого молчания.

— Нет.

— Значит, это был дом твоих родителей?

— Они обращались со мной лучше, чем родители.

— Обращались? Их что, больше нет на свете?

— Их убили.

Парень недоверчиво тряхнул головой и еще сильней нажал на педаль газа.

— А ты заявила в полицию? — спросил он, когда машина затормозила возле светофора. Он вдруг повернулся всем корпусом и посмотрел на нее очень внимательно.

— Мне нужно скрыться на какое-то время.

— Но ты не убивала их? — допытывался парень.

— Мне не было смысла это делать. Они очень любили меня.

Она расплакалась.

— Так дело не пойдет, — сказал парень. Он достал из-под сиденья початую бутылку виски и протянул ей. — Выпей. Помогает от нюней.

Она сделала глоток, еще один. Ощущение было приятно умиротворяющим. Она благодарно улыбнулась парню.

— От тебя разит, как от пепелища. Нужно искупаться и сменить одежду. Не возражаешь, если мы заедем к другу?

Она не возражала.

Минут через двадцать они свернули на узкую дорогу. В окна машины бились низкие ветки густых деревьев. Машина остановилась возле темного строения, окруженного невысокими кустами.

Парень открыл дверь своим ключом и зажег свет. Она зажмурила глаза.

— Не бойся — здесь никого нет. — Он коснулся ее руки. — Может, скажешь, как тебя зовут?

— Они звали меня Элли, — прошептала она, приоткрывая глаза.

В комнате было убогое убранство: тахта, два стула, неполированный стол. Зато в левом углу был большой камин, обложенный пористым кирпичом и огражденный узорной металлической решеткой.

— Как тебе замок Чарли? — спросил парень, весело подмигивая ей. — Сейчас ты пойдешь и примешь ванну. Между прочим, мне не нравится цвет твоих волос. Давай-ка перекрасим их, Элли!

Он произвел эту операцию быстро и вполне профессионально. Элли сидела в теплой пене и дремала.

— Эй, Элли, а бусы, похоже, не поддельные, а самые настоящие. — Чарли вертел в руках жемчужное ожерелье, принадлежавшее Рите Маккензи. — Почему ты носишь их в кармане, а не на шее?

— Это… это не мои бусы, — прошептала она, вновь испытывая волнение.

— А чьи же они? Той женщины, что убили? Да они в крови, Элли. Это твоя кровь?

— Нет. Я сняла их, когда Рита уже умерла.

Чарли недоверчиво цокнул языком.

— Помалкивай об этом, ладно? Я не собираюсь попадать из-за тебя в беду.

Он дал ей старые джинсы и фланелевую рубашку. Когда Элли появилась на пороге комнаты с раскиданными по плечам мокрыми темно-пепельными волосами, он галантно отодвинул для нее стул возле окна. В камине уютно потрескивали поленья. На столе были разложены сыр, ветчина, маринованные огурцы.

— Завтра я одену тебя в самое лучшее в мире платье, — сказал Чарли, наливая в стаканы со льдом виски. — И достану шампанского. Ты любишь шампанское?

Потом Чарли поднял ее на руки, положил на тахту и стал раздевать. Элли была здорово пьяна и совсем не сопротивлялась. Он овладел ею властно, но не грубо. Она заснула, обхватив Чарли руками за пояс.

— Читать умеешь?

Чарли швырнул ей на живот газету.

«Зверское убийство известного адвоката и его жены», — прочитала Элли набранный жирным шрифтом заголовок. Под ним была фотография того, что осталось от некогда красивого, увитого розами дома. Элли простонала.

— Читай же, — потребовал Чарли, присаживаясь с краю на тахту.

«В ночь на понедельник было совершено убийство супругов Маккензи, проживавших в одном из престижных районов города, — читала Элли. — Неизвестный преступник застрелил обоих из 22-калиберного револьвера и поджег дом. Шериф Эндрю Хэмильтон считает, что убийство произошло с целью ограбления — сейф в спальне, где хранились семейные драгоценности, оказался пуст. Эстер Миллер, двоюродная сестра погибшей Риты Маккензи, утверждает, что это дело рук некой Элли Уингрен, подданной Доминиканской республики, которую Маккензи привезли с собой из путешествия по Европе и считали своей приемной дочерью. Оружие, которым было совершено преступление, не обнаружено. Шериф Хэмильтон сделал заявление для прессы, в котором сказал, что Элли Уингрен объявлена в розыск. Подробности читайте в следующем выпуске».

Она швырнула газету на пол и внимательно посмотрела на Чарли. Ей казалось, он сейчас набросится на нее с кулаками, и она инстинктивно прикрыла обеими руками лицо и грудь. Внезапно он сорвал с себя одежду и очутился рядом с ней под одеялом. Его била дрожь.

— Я собиралась принять ванну, — сказала Элли.

— Тоже мне, чистюля. Не пущу. Я хочу тебя. Ты возбуждаешь меня, маленькая убийца.

Они долго и страстно занимались любовью. Чарли стонал и больно кусал ее грудь. Наконец, утомившись, он задремал. Но как только Элли захотела встать, больно ухватил ее за руку.

— Хочешь сделать ноги? Не выйдет. Ты теперь моя.

— Мне некуда идти, Чарли.

— Ладно врать. Такие, как ты, просчитывают все на двадцать ходов вперед. А я, дурак, почти поверил в сказку о бедной сиротке, которую подставили злые люди.

— Я приму ванну и вернусь.

— Я с тобой, малышка. Там вполне хватит места для нас обоих.

Он снова овладел ею на резиновом коврике на полу. Ей было хорошо, но это были однообразные ощущения. Захотелось чего-то нового. Она схватила с пола старое лезвие и полоснула им Чарли по заднице.

Он взвыл и схватился за рану. Вид крови привел Элли в настоящий экстаз. Оба были в полном изнеможении, когда наконец разжали объятия.

— А ты еще та штучка. Интересно, где ты изучала эти сексуальные уверточки? Уж не в Париже ли?

— Я училась в Королевском колледже в Лондоне, — сказала Элли. — Там царили очень строгие нравы. Как в настоящем монастыре. Потом отец отдал меня в пансион при католическом монастыре. Мы весело проводили время, и мне не хотелось уходить оттуда. Он забрал меня силой.

— Красиво врешь, малышка. Как в телесериале.

— Постой…

Ее мысль работала лихорадочно. Перед глазами проносились отдельные картины, которые никак не удавалось соединить воедино. Певец пропел арию Фигаро и поклонился публике… Высокий юноша в шортах и тельняшке нарисовал углем обнаженное женское тело в цветах… Над ней склонилась незнакомая женщина с жемчужным ожерельем на шее.

Она зажмурилась и закрыла лицо руками.

— Что-то страшное вспомнилось? Расскажи мне, — перебил ее Чарли.

— Я ничего не помню. Ничего.

— Ты совершила так много преступлений, что твой разум отказывается в это верить?

— Не знаю. Я ничего не знаю.

— Заладила, как в зале суда. А может, ты маньячка?

Чарли прижимал к пораженной ягодице намоченную в спирту ватку и смотрел на Элли с восторженным любопытством.

— Что это такое?

— Брось прикидываться. Я сам презираю полицейских.

— За что?

Чарли расхохотался.

— За то, что эти типы суют нос в чужие дела и тем самым все усложняют. Если один человек проломил череп другому, какое им дело? Значит, тот выпросил. Зря никто не станет марать руки. А эти кретины вопят: закон, закон! Ну а законы писали всякие чистоплюи, которые падают в обморок от одного вида крови. Чарли Бенджамен крови не боится. За это его на целых одиннадцать месяцев засадили за решетку.

— Ты сидел в тюрьме?

— Да. И горжусь этим. Меня там много чему научили.

— Тюрьма — это место, где люди одеты в одинаковые полосатые костюмы и сидят за колючей проволокой?

— Ну ты даешь! Или ты на самом деле с луны свалилась, или строишь из себя Дюймовочку. Элли, признайся: ты играешь в какую-то игру?

— Не знаю.

— Что ж, так оно или эдак, а девчонка ты роскошная. Даже если ты укокошишь самого Президента, я никогда не дам твое тело на растерзание этим полицейским псам. Чарли Бенджамен большой эгоист и любит делать только то, от чего ему есть прямая выгода и удовольствие.

Ближе к вечеру он отлучился, заперев дверь на ключ.

Она лежала в полумраке — кусты росли возле самых окон и обступали дом настоящей стеной, — дремала, пыталась вспомнить, что она делала вчера. Кажется, вчера она была на холме, поросшем пахучими полевыми цветами, и любовалась бирюзовой гладью моря. В руках у стоявшего рядом с ней пожилого мужчины была кинокамера…

— Элли, отойди чуть вправо. Вот так. Ты чудесно смотришься на фоне античных развалин. Юность и тысячелетняя история цивилизации. Рита, обними девочку за плечи и сделай вид, будто что-то шепчешь ей на ухо.

— Нужно снимать снизу, Робби, — сказала женщина в изящной шляпке из рисовой соломки. Она обхватила ее за талию. — Ты похудела за последние дни, Элли…

— Он, как ты знаешь, мухи не обидит. Он себя убивает. День за днем. С методичностью капли, которая долбит камень…

Мужчина с камерой встал на одно колено и, пошатнувшись, едва удержал равновесие. Женщина в шляпке весело рассмеялась.

— Похоже, ты слегка перебрал, Робби. Последнее время ты стал злоупотреблять шампанским. — Женщина шутливо погрозила ему пальцем. — Смотри, Робби, сопьешься…

— Он начал пить этой зимой… Правда, потом у него был небольшой перерыв. Вот уже пятую ночь он пьет так, словно хочет наверстать упущенное… Он сказал, что подпалит свою Башню вместе с картинами…

— Кто? — громко спросила Элли и села, натянув на грудь одеяло. — Кто скажет мне, что я делала вчера?

Внезапно ее сморил сон. Она не слыхала, как пришел Чарли. Он сильно встряхнул ее за плечи. Элли открыла глаза и с удивлением уставилась на него.

— Не узнала?

— Разве я тебя знаю?

Он рассмеялся от души.

— С тобой час от часу веселей. Сроду не встречал такой заводной девчонки. Или у тебя на самом деле мозги заело?

Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что произошло несколько часов назад. Чарли резким движением сдернул с нее одеяло и сказал, тыкая пальцем ей в грудь:

— Это я сделал. Не помнишь? Ничего себе, разукрасил, как картинку. А ты чиркнула меня лезвием по заднице. Знаешь, всю дорогу ерзал и думал о тебе. Попробуй забудь, когда болит. Помнишь, я обещал одеть тебя в самое нарядное в мире платье? Ты наверняка любишь красивые тряпки.

Он достал из полиэтиленового пакета что-то легкое, почти невесомое и бросил ей на голову. Она долго барахталась в мягком розовом облаке. Наконец высвободилась и стала разглядывать платье, держа его на вытянутых руках.

— Ну и как? Полтыщи баксов стоит. — Он весело подмигнул Элли. — Мне очень понравился этот цвет. А когда я сказал той девчонке с рыжими кудряшками, что у моей подружки волосы темно-пепельного цвета, она даже в ладоши захлопала. Она говорит, во всех бабских журналах пишут, что блекло-розовый цвет в сочетании с пепельными волосами сейчас самый шик-модерн. И рисунок мне понравился — какой-то индейский бог. У меня был дружок индеец, так он говорил, будто их боги охраняют и берегут… Элли, что с тобой?

Она резко развела руки в стороны, и платье, приглушенно треснув, разделилось на две неровные части. Она прижала их к груди и заплакала.

— Не плачь, дуреха. Эта дрянь не стоила мне ни цента. Я попросил ту рыжую идиотку принести мне голубое, а сам засунул его в пакет — и в седло. В той лавчонке даже сигнализации нет, и вообще они торгуют немаркированным товаром. Жулье несчастное! Элли, успокойся ты ради Бога.

Он собрался было взять ее на руки, но она больно ударила его пяткой в живот и отвернулась к стенке. Он решил дать ей выплакаться.

Когда Чарли вернулся через полчаса в дом, на столе возле камина горели две свечи, стояла бутылка с шампанским, которая была в пакете с платьем, и два длинных бокала — Элли нашла их в буфете среди бумажных тарелок и стаканов. Она надела его выходную рубашку, верхние пуговицы которой забыла застегнуть. Волосы Элли заплела в толстую косу, начинавшуюся от затылка.

Чарли потер руки в предвкушении удовольствий и сбегал в машину за пакетом с закусками.

— Ты настоящая колдунья, — говорил он, наливая шампанское в бокалы. — Играй себе в какую хочешь игру — я тебе больше слова не скажу. Только не убегай от меня. Договорились?

— Не знаю.

Элли сделала глоток из бокала и озорно блеснула глазами.

— Ты это брось. Я бы мог жениться на тебе, если ты, разумеется, захочешь. Но таких девушек, как ты, и этим не удержишь. Я люблю тебя, Элли.

Она выплеснула остатки шампанского ему в лицо и бросилась к двери. Он настиг ее у самого порога.

— Со мной, малышка, эти штучки не пройдут. — Чарли сопел и натужно дышал. — Ты останешься со мной, даже если мне придется приковать тебя цепью к стенке в сарайчике, ясно? — Он уже стащил с нее трусы и теперь расстегивал свою ширинку. — Сейчас ты присмиреешь и начнешь ворковать как лесная голубка. Тебе ведь нравится, что я с тобой делаю?

— Да. — Она закрыла глаза. — Но это происходит как бы помимо моей воли.

— Какая разница? — Он подложил руки ей под ягодицы и резко вошел в нее. — Колдунья, настоящая колдунья, — шептал он, в блаженстве закатывая глаза. — Старина Чарли готов умереть возле такой девушки.

…Она не отрываясь смотрела на воду. Это был небольшой со всех сторон заросший камышом пруд, в котором плавали дикие утки. Чарли бесшумно подошел сзади и бросил ей на колени газету.

— Кажется, ты сказала правду, малышка.

Она нехотя развернула газету и пробежала глазами колонку под фотографией разбитого «роллс-ройса». «Дочь двоюродной сестры зверски убитой два дня назад Риты Маккензи, которая сидела за рулем принадлежавшего ее тете «роллс-ройса», разбилась сегодня ночью на автостраде номер 17 вблизи… — Строчки поплыли перед ее глазами, замелькали, словно набегающие друг на друга картинки в неисправном телевизоре. — Она и ее дружок Артур Уайз, скончавшийся на месте происшествия, подозреваются в убийстве четы Маккензи. Состояние Ким Миллер критическое, однако, если она выживет, ей по всей вероятности, придется предстать перед судом по обвинению в убийстве первой степени тяжести».

— Ты знал этих людей? — спросила Элли, возвращая Чарли газету.

— Это твои друзья, малышка.

— У меня нет никого, кроме тебя, Чарли.

— Я, конечно, рад это слышать. — Он присел рядом, обнял ее за талию, и она положила голову ему на плечо. — Ты сегодня такая ласковая и нежная. — Он поцеловал ее в шею, в полуоткрытую грудь. — Ты каждый день разная, Элли. Словно в тебе много-много маленьких Элли, которые живут всего один день. Тебе не жаль, что каждый день в тебе умирает маленькая Элли?

— Я не могу заставить ее жить.

Он встал и поднял ее с земли, держа за талию.

— Пошли в дом. Иначе мой Чарли выпрыгнет на улицу и его придется ловить сачком.

Она шла, прильнув к нему всем телом. Ее лицо выражало покорное безразличие.

— Тебе нравится заниматься со мной любовью, но ты никогда не зовешь меня в постель первая, — сказал Чарли, сажая Элли к себе на колени и откидывая со лба ее густые шелковистые волосы. — Почему ты такая странная, Элли?

Она уперлась коленками в край тахты и выгнула спину. Она почувствовала, как концы ее волос коснулись пола.

— Как ты хороша, Элли. — Каждое его движение отдавалось разрядом электрического тока во всем ее теле. — Я с ума от тебя сойду.

Она видела себя в зеркале сбоку. Мерно колышется упругая высокая грудь, волосы напоминают опахало…

Она вдруг дико вскрикнула, Чарли стиснул руками ее талию. Его движения становились все глубже, и ей казалось, ее бьет током в затылок. Наконец он крепко прижал ее к себе и закрыл ей рот жадным поцелуем.

— Ты моя, Элли, — шептал он, заваливаясь на спину и увлекая ее за собой. — Я не отпущу тебя ни на шаг. Иначе, чего доброго, ты натворишь бед.

…Он нанялся водителем к фермеру-инвалиду. Он будил по утрам Элли, помогал ей одеться, кормил завтраком и сажал на заднее сиденье пикапа. Фермер был мужчина средних лет с парализованной левой стороной. Его лицо словно состояло из двух разных половинок. Элли боялась на него смотреть. Ей казалось, это зеркало, отражающее то, что у нее внутри.

В обеденное время Чарли вел ее в какую-нибудь придорожную закусочную и поил пивом с гамбургерами. Она видела, что на них обращают внимание все без исключения, начиная от посетителей и кончая мальчишкой-уборщиком, слышала за спиной неодобрительные реплики и смешки, а однажды к их столику подошел здоровяк в ковбойских сапогах и, положив руку на плечо Чарли, сказал:

— Что-то давненько тебя не видно в баре, дружище. Старуха Мицоса спрашивала даже, не свернул ли себе шею Канзас-Уилли, а может, Билл Бородавка насадил твои яйца на раскаленный шомпол.

Чарли вскочил и схватил здоровяка за ворот рубашки. Но в следующую секунду его руки беспомощно повисли.

— Вижу, оправдались мои худшие опасения, дружище, — сказал здоровяк, брезгливо поведя плечами.

— Не суй нос в чужие дела, Джерри.

— Я бы и рад, да он сам в них лезет, дружище Чарли. Сдается мне, из тех трех сотен баксов, которые ты одолжил у меня на неделю и вот уже скоро месяц, как не возвращаешь, все до последнего цента ушло на нижнее белье и прочие сексуальные штучки-дрючки.

— Я верну тебе твои триста баксов. Послезавтра. Я поступил на работу, Джерри.

— Поздравляю, дружище, только так у нас дело не пойдет. Ты задолжал мне триста пятьдесят баксов.

— Я не знал, что ты берешь проценты, Джерри.

— Ради такой штучки не жалко раскошелиться, Чарли. — Джерри нагло разглядывал Элли. — Ты ходишь в бордель, ты и расплачиваешься за удовольствия. Я тут, дружище, ни при чем.

Чарли бросился на него, как разъяренный пес. Вокруг их столика мгновенно столпились люди.

— Поддай ему, Джерри. Пусть не забывает друзей!

— Эй, штучка, ты можешь выручить своего приятеля — мы скинемся по полсотни и встанем в очередь за твоими ласками.

Внезапно Элли щелкнула замком сумочки, и у нее в руках блеснула вороненая сталь револьвера.

— Сматываемся отсюда, Чарли! Поживей!

Одним прыжком он очутился возле нее. Они пятились к двери, сопровождаемые взглядами двух дюжин изумленных и восхищенных глаз. Нижняя челюсть Джерри отвисла до самой груди.

Чарли сказал, когда они отъехали на приличное расстояние от закусочной:

— Теперь нам придется сматываться отсюда.

— Не бойся. Со мной можешь ничего не бояться.

Он посмотрел на нее, сосредоточенно соображая.

— Или ты блефуешь, или на самом деле тебя охраняют какие-то силы. Скажи Элли, ты блефуешь?

— Нет. Я так чувствую.

— Может, все-таки будет лучше пересидеть какое-то время в укрытии?

— Я хочу домой.

Он свернул вправо и поехал полем. Через четверть часа они уже лежали в постели.

Два дня они были неразлучны.

В холодильнике оставались кое-какие продукты и даже вино. Чарли вышел из дома и через пятнадцать минут вернулся с большой охапкой покрытых капельками росы разноцветных роз. Он сунул их в пластмассовые ведра и поставил в изголовье тахты.

— Старина Чарли совсем рехнулся, — сказал он, целуя Элли в пятки. — Пускай они приходят сюда. Мы умрем обнявшись. Я буду целовать тебя и пить с твоих губ свежую кровь.

Вечером, когда они ужинали, сидя рядом на коврике возле камина, Чарли сказал:

— Мы можем продать жемчуга и отдать долг Джерри.

— Нет. Мы не можем это сделать.

— Но ведь ты никогда не носишь эти бусы. Я выиграю в карты и куплю тебе еще побогаче, малышка.

Она швырнула недоеденный сандвич в огонь и встала. Чарли смотрел на нее с раскрытым от восхищения ртом. В нем стремительно нарастало желание.

Внезапно Элли выхватила из сумки револьвер и, направив дуло в лицо Чарли, сказала спокойным, решительным голосом:

— Давай ключи от машины.

— Куда ты поедешь, малышка? На дворе ночь и…

— Давай ключи, Чарли.

Он встал во весь рост и сделал шаг в ее сторону. Он был так бесстрашен потому, что знал: если Элли уйдет от него, он все равно покончит счеты с жизнью.

— Стреляй, — сказал он и протянул к ней руки. — Только смотри, не промахнись.

Она щелкнула курком и рассмеялась. Он подхватил ее на руки, и они завалились на тахту.

— Ты знала, что он не заряжен, малышка.

— Я не знала этого, Чарли.

— Можешь убить меня из охотничьего ружья, — предложил он. — Вон оно, висит на стене.

— Мне расхотелось уезжать, — ответила Элли, отдаваясь ему.

Отныне Чарли жил в постоянном страхе. Просыпаясь по ночам от кошмаров, он щупал рукой рядом и успокаивался лишь тогда, когда убеждался, что Элли никуда не делась. Однажды он сказал:

— Давай умрем вместе. Тогда ты от меня не уйдешь.

— Я не хочу умирать, Чарли. Мне кажется, это очень скучно.

— Нет. Вдвоем это весело. Мы оставим письмо, в котором попросим, чтоб нас похоронили в одной могиле.

— Это больно, — слабо возразила Элли.

— Ни капельки. Я сейчас покажу тебе. — Он прошлепал в ванную и вернулся через минуту, неся в руке лезвие. — Смотри, как это делается. — Он полоснул по своему левому запястью. Кровь часто закапала на голову Элли.

Она смотрела словно завороженная, как он вскрывал себе вторую вену. Наконец он протянул бритву ей.

— Мама вскрыла себе вены, — сказала Элли. — Я похожа на маму. От моей кожи пахнет так же, как пахло от ее.

— Иди ко мне, малышка. — Чарли опустился на колени и уткнулся головой ей в грудь. — Я вижу нас вместе в райском саду, Элли… Поют птицы… На кустах растут кружевные трусики и гамбургеры… Элли, здесь так хорошо…

Она внимательно разглядывала блестящий металл лезвия. Потом, вскрикнув, резко взмахнула им, и у нее в руке осталась густая длинная прядка темно-соломенных волос Чарли…

Элли приняла ванну и не спеша оделась. Она избегала смотреть в ту сторону, где лежал, зарывшись лицом в подушку, Чарли. Она завернула его волосы в клочок газеты со своей фотографией и подписью под ней: «Элли Уингрен еще не найдена. С нее сняты все подозрения, но шериф Хэмильтон все равно жаждет поговорить с ней по душам». Вздохнув, засунула пакетик в кармашек сумки.

Уходя, она положила в камин несколько поленьев и погасила в комнате свет.

Она сидела, скорчившись, на скамейке, с трудом сдерживая подступавшие к горлу волны тошноты. Голову разламывало от боли. Спину свело судорогой озноба.

Она не ела уже два дня. Не хотелось показываться на глаза людям, и она старалась держаться уединенных мест.

— Мисс, это частное владение, — услыхала она сзади голос и повернула голову.

Мужчина средних лет смотрел на нее колючими, недобрыми глазами. Из-за его плеча торчал ствол охотничьего ружья.

— Здесь нельзя находиться посторонним.

— Я только отдохну немного и уйду.

— Это ранчо миссис Редфорд, моей хозяйки, — сказал мужчина, присаживаясь рядом с ней на скамейку. — Его охраняют злые собаки.

— Я видела их, — сказала она и поморщилась от резкой боли в затылке. — Они уже были здесь.

— Мисс, я говорю вам абсолютно серьезно. В прошлом году они задрали теленка мистера О’Хара, который случайно забрел сюда. Вам не поздоровится, мисс.

Два сытых добермана выскочили из-за кустов и бросились к мужчине. Он велел им сидеть, и они послушно устроились рядом с ним на траве, то и дело поглядывая в сторону Элли.

— Уходите, мисс. При мне они вас не тронут. Ворота направо.

Она встала, держась за спинку скамейки. Казалось, над головой занесли какой-то тяжелый предмет и он вот-вот опустится на нее.

— Я сейчас.

Она набрала в легкие воздуха и сделала шаг вперед. Под ногами разверзлась земля и все вокруг потемнело.

…Она подняла веки и огляделась. Комната была небольшой. Перед раскрытым окном цвели магнолии. В их ветках щебетали птицы. Где-то далеко куковала кукушка.

Она попыталась встать, но тело было негнущимся. Все-таки ей удалось спустить ноги с кровати. От усилий спина покрылась липким потом.

— Привет, — сказал чей-то хриплый голос. — Доброе утро!

Она вздрогнула и зажмурила глаза. Кровь с шумом ударялась в виски. Противно ныл затылок.

— Доброе утр-ро! — повторил тот же голос. — Пор-pa вставать. Кофе готов.

По комнате на самом деле был разлит аромат кофе. Послышались шаги. Элли медленно открыла глаза и увидела мужчину в джинсах и клетчатой рубашке.

— Папа, — сказала она. — Как я соскучилась по тебе, папа!

— Ну и дела. — Мужчина растерялся. — Если ты и впрямь моя дочка, то скажи хотя бы, как тебя зовут.

— Элли… Элен… Элина… Леля. Одно из этих имен должно принадлежать мне. Только я забыла — какое.

— Хорошо хоть что-то вспомнила. Я уж думал, тебе совсем мозги отшибло. Доктор Буш сказал, тебя нужно определить в психиатрическую лечебницу. Ты тут такое молола, когда в бреду лежала. Принести кофе?

— Да. И что-нибудь поесть. Я ужасно проголодалась.

Он вернулся через несколько минут с подносом, на котором дымилась чашка с кофе и аппетитно желтели тосты и мед. Он поставил поднос на столик возле кровати и сел в кресло напротив.

Пальцы не слушались ее — они были словно деревянные, а в подушечках покалывало. Она поперхнулась горячим кофе и закашлялась. Кашлять было больно, словно внутри кровоточило и саднило. И тем не менее она с аппетитом позавтракала и в изнеможении откинулась на подушку.

— Так ты говоришь, я твой отец. Занятно. — Мужчина усмехнулся. — Все может быть. Я никогда не считал, сколько сделал за свою жизнь детей. Делать-то их приятно, а вот растить хлопотно. Одному оно куда вольготней живется.

— Дай мне зеркало, пап.

— Ишь ты, а оно, оказывается, приятно, когда тебя так называют. — Он встал, снял со стены небольшое зеркало в деревянной раме и протянул Элли. — Лола… Красивое имя. Может, ты мексиканка? Была у меня одна девушка… Она работала в цирке — висела на трапеции вниз головой. Помню, мы славно с ней времечко провели. Потом она укатила к себе домой и вышла замуж за какого-то богача. Если мне не изменяет память, он торговал недвижимостью и рогатым скотом. Может, ты дочка той циркачки?

— Не знаю. — Она разглядывала себя в зеркало. Большие темно-зеленые глаза лихорадочно блестят, скулы заострились, и кожа на них так бледна, что, кажется, сквозь нее просвечивают кости. На носу появились мелкие серые точки угрей. Она брезгливо поморщилась и вернула зеркало.

— Хороша ты, Лола, ничего не скажешь. Эй, а сколько тебе лет? — осторожно спросил он.

— Я родилась в семьдесят шестом году, десятого июля, — сказала она словно с чьей-то подсказки.

— Что ж, сходится. Помню, мы с этой Роситой всю осень любовь крутили. Правда, она не говорила мне, что беременна. Ну да, наверное, у нее уже был на примете тот богач. Она еще трепалась про какого-то кузена, который вроде бы рисовал картины и продавал их за большие деньги. Я тогда не верил ей — все женщины любят прихвастнуть своими родственниками и знакомыми. Славная была девочка эта Росита.

— Пап, я долго болела? — Она плохо слушала его.

— Два месяца без малого, вот как долго.

— И ты все это время за мной ухаживал?

— А что оставалось делать? Класть тебя в больницу обошлось бы ой как дорого. Доктор Буш так и сказал: как распорядится Бог. Вижу, Бог, если он есть на самом деле, свойский парень.

— Спасибо тебе, пап.

Она почувствовала, как на глаза навернулись горячие слезы.

— Не стоит, Лола. Я одинокий человек. Если ты вправду моя дочка, это замечательно, ну а если нет, то все равно хорошо. Как-никак, живая душа.

— Пап, а ты не будешь заставлять меня лежать с тобой в одной кровати? — вдруг спросила она и почувствовала, как вспыхнули от возбуждения щеки.

— Да что ты такое мелешь? — Он вскочил с кресла и стиснул кулаки. — Мне скоро пятьдесят стукнет, а тебе еще и двадцати одного года нету. Что, я не найду себе подружку по возрасту или, на худой конец, проститутку? Вдруг ты на самом деле моя дочь? Уж тогда Господь точно меня покарает.

— Я твоя дочь. Я соскучилась по тебе.

Он встал на колени перед кроватью и неуклюже обнял ее за шею. У него были сильные руки человека, выполнявшего нелегкую физическую работу. От него пахло лошадью и еще чем-то очень знакомым. Она не помнила, что это за запах.

— А что с мамой, Лола? — спросил он, медленно вставая с колен. — Она в порядке?

— Мама умерла, когда мне было одиннадцать лет.

— Дела… — Он отошел к окну, чтоб она не видела внезапно набежавших слез. — Небось, упала-таки со своей трапеции…

— Мама вскрыла себе вены. Отец гулял, она не вынесла этого.

— Вот мерзавец. Я бы с удовольствием скрутил ему шею.

Ей вдруг показалось, что голова ее состоит из двух половинок, каждая из которых хранит воспоминания о прожитом. Но они были отрывочные и противоречивые, и ей никак не удавалось связать их между собой. Для этого нужно было, чтоб зажила эта болезненная трещина в затылке.

— Моя сестра… Я не знаю, что с ней случилось. Это было где-то не здесь. Я не помню, как называлось то место.

— Верно. У Роситы была пятилетняя девочка от первого брака. Она отдала ее на воспитание монашкам. В Колумбии или в Пуэрто-Рико, я точно не помню.

— Пап, помоги мне все вспомнить. Я… мне кажется, я живу не своей жизнью.

Он обернулся от окна и сказал хриплым от слез голосом:

— Ларри Иванс клянется тебе, дочка, что сделает это. Ты должна верить слову Ларри Иванса, потому как он всегда его держит. Моя бабушка была из племени чероки. Она говорила мне: держи язык за зубами, а уж если высунул его, то держи слово, иначе в следующем воплощении будешь безголосой тварью вроде червя или гусеницы. Лола, клянусь тебе, ты вспомнишь все, начиная с пеленок. И расскажешь мне. Уж я доберусь до твоего мерзавца отчима, пусть даже он живет в Антарктиде.

Через несколько дней она уже выходила в сад. В отсутствие Ларри она разговаривала с большим белым попугаем, который жил в вольере под ее окном.

— Доброе утро, Ромка, — говорила она ему, открывая поутру окно. — Что ты видел во сне?

— Жрать! Хочу жрать! — кричал попугай и стучал по жердочке кривым клювом. — Пор-ра кормить Тома. Пор-pa жрать!

Она поджаривала тосты, заваривала кофе и садилась завтракать за маленьким столиком в саду. Попугай робко вылезал из вольера и, шумно хлопая крыльями, перелетал на стол. Он смотрел на нее круглыми удивленными глазами и отчаянно вертел головой. Как-то она спросила у него:

— А ты не знаешь, где Петька? И Мила? Куда они подевались? Или все это было в моем предыдущем воплощении? А ты снова со мной, да, Ромка?

Она задумчиво жевала тосты с медом, пила кофе и строила ему рожи. Попугай кричал:

— Ронни убил Тома. Ларри убьет Ронни. Смерть Ронни! Смерть!

Однажды, когда она уже твердо стояла на ногах, Ларри посадил ее в машину и куда-то повез. За окнами мелькали однотипные щитовые домики среди невозделанной темно-красной земли. Машина остановилась возле одного из них.

— Это моя дочка Лола, — сказал Ларри женщине с черными прямыми волосами, которая неподвижно сидела на лавке возле дома. — Она тяжело болела и потеряла память. Она очень долго болела. Посмотри ее, Нерис. У меня нет никого на всем белом свете, кроме Лолы.

Женщина похлопала рукой рядом с собой, приглашая девушку сесть.

— Зачем тебе нужно знать прошлое? — спросила женщина.

— Мне страшно ночами, если я сплю одна. Я вижу какие-то лица, слышу голоса, но я не знаю, кто это.

— Ты молодая. Ты должна спать с мужчиной, — перебила ее женщина. — Почему ты не спишь с мужчиной?

— Мне это надоедает. Это скучно. Мое тело хочет этого. Моя душа этого не хочет.

Женщина усмехнулась.

— Это не должно надоедать. Слушай, что велит тебе тело. Душа непостоянна, как ветер. Без любви к мужчине прожить нельзя.

— Я никого не хочу любить! — страстно возразила она.

Женщина взяла ее руки в свои и крепко их сжала.

— У тебя есть враги, Лола? — спросила она, глядя ей в глаза.

— Что это такое?

— Люди, которые сделали плохо тебе или твоим родным. У каждого человека должны быть враги.

— Я не знаю, где мои родные. Не помню, что с ними случилось.

— У тебя есть отец, Лола. Я знаю человека, который сделал зло твоему отцу.

— Его зовут Ронни? — спросила она.

Женщина словно не слышала ее вопроса.

— Ты должна ненавидеть этого человека, Лола. Так устроена наша жизнь. Два полюса — любовь и ненависть, а между ними натянута тугая струна. Мы идем, держась за нее. Мы получаем от нее жизненную силу. Тот человек, который не может любить и ненавидеть, не должен жить среди людей. Пускай он уходит в лес.

Женщина встала и зашла в дом.

— Нерис приходится мне троюродной сестрой, — сказал Ларри. — Она очень умная. Она поможет тебе, Лола.

Нерис вышла минут через пять и протянула Ларри кривой желтый корень.

— Потолки его в фарфоровой ступке и давай Лоле каждый четверг в тот момент, когда солнце касается земли напротив твоего дома. Одну щепотку. — Она положила руку девушке на голову и сдавила ее пальцами. — Запомни, Лола: это очень тугая струна. На одном конце — любовь, на другом — ненависть. Ненавидь врагов, люби друзей. Не на словах, Лола. Жизнь человека состоит из поступков, как бусы из отдельных бусинок. Нанизывай их на эту струну. Любовь и ненависть. Ненависть и любовь…

Ларри спросил уже в машине:

— А ты не боишься вспомнить то, что забыла?

Она пожала плечами и чему-то улыбнулась.

— Смотри, дочка. А то ведь существуют такие вещи, о которых лучше навсегда забыть. Да и ни к чему сильно любить в этом паскудном мире. — Он тяжело вздохнул и стукнул по рулю кулаком. — Без любви оно свободней как-то живется. А вот ненависть я никак в себе не могу преодолеть. Она бурлит во мне, как кипящее масло. — Он повернулся к девушке и пристально посмотрел на нее. — А что если, Лола, ты поможешь своему отцу? Как-никак я тебе родственником прихожусь. — Он подмигнул ей. — Сможешь, а?

Миссис Редфорд подкатила к террасе на розовом «ягуаре», и Билл, швейцар, бросился со всех ног открывать дверцу. Она вышла из машины, опираясь на его руку и озабоченно огляделась по сторонам.

— Мистер Кенвуд дома? — спросила она, не глядя на Билла.

— Нет, мэм. Он еще не появлялся.

Она хотела спросить что-то еще, но передумала и стала подниматься по пологой лестнице на террасу.

Это была худосочная молодящаяся особа далеко за средние года. Над ее стройной фигурой, затянутой сейчас в тончайший лиловый креп, судя по всему, тщательно поработали массажисты, диетологи и модельеры.

— Юджин! — позвала она, едва переступив порог террасы. — Мама привезла тебе коричный ликер и яблочный пирог. Ау, Джинни, спускайся из своей башни.

Миссис Редфорд сняла перчатки и со злостью швырнула их на белый кожаный диван. Потом сорвала с головы шляпу и бросила ее на стол.

Откуда-то из глубины дома появился хмурый заспанный молодой человек в шортах и полосатой майке. Он был высок и угловат, как подросток, хотя на вид ему можно было дать лет двадцать пять, если не больше.

— Ты где-то была, мама?

— Боже мой, Джинни, мы должны были вместе поехать к профессору Шлобски, но ты, как всегда, проспал. Пришлось мне отправиться туда одной и выслушивать дурацкие рассуждения этого вертлявого гомика.

— Мама! — укоризненно воскликнул Юджин.

— Ах, прости, Джинни, я совсем забыла. — Она изобразила на своем лице невинную улыбку. — Скажем так: этого старого импотента.

— Он был замечательным портретистом, мама, — сказал Юджин.

— Ох уж это мне прошедшее время! Я привыкла ценить человека за те достоинства, которыми он обладает в данный момент. — Миссис Редфорд с тщательно вымуштрованной грацией опустилась в шезлонг и достала сигарету. Юджин нагнулся и щелкнул зажигалкой.

— Мой отец тоже был хорошим портретистом. Время так беспощадно к людям, мама.

— Что ты хочешь этим сказать? Я тоже живу в том же времени, но, как мне кажется, сохранила и красоту, и ясность ума.

— Но тебе уже не двадцать лет, мама, — тихо сказал Юджин и повернулся, чтоб идти.

— Не уходи! — Окрик миссис Редфорд прозвучал властно, и Юджин замер на месте. Она бросила недокуренную сигарету на пол и вскочила с шезлонга. — Отвечай: ты снова болтался в этом вонючем притоне гомиков и трансвеститов?

— Я много раз говорил тебе, мама: тебя это не касается. Я никогда не вмешивался в твои отношения с любовниками.

— Я живу здоровой, полнокровной жизнью, Джинни. Меня любили и продолжают любить настоящие мужчины. Ты же липнешь ко всяким извращенцам и прочим уродцам. Я была бы очень рада, заведи ты интрижку с какой-нибудь здоровой девчонкой из приличной семьи, и никогда бы не стала вмешиваться в ваши отношения.

— Оставим этот разговор, мама, — примирительным тоном сказал Юджин.

— Нет! — Голос миссис Редфорд звучал на истеричной ноте. — Я не могу наблюдать, как моего единственного милого мальчика все сильнее и сильнее затягивает в пучину мерзости и гнусного разврата. Я твоя мать, и я должна вызволить тебя оттуда. Я сделаю это даже, если потребуется, ценой собственной жизни.

— Не надо громких слов, мама. Каждый человек волен жить так, как ему хочется. Тем более, я никому не делаю зла.

— Ты делаешь зло себе! — Она подскочила к сыну и, взяв в обе руки его лицо, поцеловала в подбородок, потом в губы. — Мой милый мальчик! Кроме тебя, у меня нет никого на всем белом свете.

— У тебя есть Ронни. — Юджин слегка отстранился. — Он настоящий мужчина, а не уродец и извращенец, как ты называешь моих друзей.

— Ты всегда ревновал меня к моим приятелям! Ты мне попросту завидовал!

— В какой-то мере ты права, мама. Среди мужчин, с которыми ты спала, попадались интересные и неглупые люди. Меня влечет к одаренным и ярким натурам.

— Ронни говорит, ты завиваешь волосы и подкрашиваешь глаза, чтоб соблазнить его. — Миссис Редфорд не спускала глаз с лица сына. — Кое-кто из твоих друзей, говорит Ронни, открыто приставал к нему на последней вечеринке.

— Ронни выпил лишнего, и у него разыгралось воображение. — Похоже, Юджин слегка смутился. — Мама, я должен закончить этот портрет до вечера. Разреши мне подняться к себе.

— Ах, какие пустяки! — Она игриво похлопала сына по щеке. — Давай лучше присядем и выпьем по рюмочке твоего любимого ликера. Нам с тобой не так уж и часто случается побыть вдвоем.

Юджин покорно сел за столик. Лакей принес две рюмки, фрукты, открыл бутылку.

— Профессор Шлобски пообещал выступить на открытии салона. Ему нравится твоя манера, только он считает, что тебе не хватает темперамента.

Юджин вздохнул и откинулся на спинку дивана.

— Мой мальчик, это потому, что ты голубой. — Миссис Редфорд протянула руку и попыталась дотронуться до плеча сына, но он успел отодвинуться. — Тебе нужно срочно влюбиться, Джинни. Ну, хотя бы для начала в какую-нибудь симпатичную мулатку. Эти девчонки со стройными щиколотками и острыми высокими грудками умеют завести любого мужчину, если он еще не старый пень.

— Мне не нравится с женщинами, мама.

— Почему?

— Они все очень развратные и пошлые. Даже совсем юные школьницы.

Миссис Редфорд деланно рассмеялась.

— Мой мальчик, просто они привыкли получать от занятий сексом удовольствия по максимуму.

— Они не знают, что такое любовь, мама.

— Это и есть любовь, Джинни. Два тела сливаются в оргазме. Разве этого мало?

— Мало. В любви должно преобладать духовное начало. Если бы я повстречал девушку, умную и чистую душой, я бы, наверное, не прошел мимо. Но уже поздно говорить об этом, мама. Чистая девушка никогда не сможет меня полюбить, ну а другие меня не интересуют.

— Что за ерунду ты несешь! Почему тебя не сможет полюбить, как ты выразился, чистая девушка?

— В представлении большинства людей гомосексуализм — страшный порок и извращение, мама. Иногда мне кажется, что это так и есть.

— Брось. У тебя сегодня мрачное настроение. Смотри, сюда идет Ларри. А кто это с ним? Ты, случайно, не знаешь?

Юджин посмотрел в направлении ворот. По аллее шел сторож и рабочий их ранчо Ларри Иванс. И молодой человек с длинными волосами, стянутыми сзади резинкой.

— Ничего себе! — Лицо Юджина оживилось. — Интересно, где это наш папаша Крот отхватил такой экспонат?!

— Джинни, веди себя прилично. Еще тебе не хватало вступить в гомосексуальную связь с кем-то из моих слуг.

— Но этот парень не служит у тебя, мама. Иначе бы я давно его приметил.

— Тише, мой мальчик, они идут сюда. И прошу тебя, не смотри на этого сопляка так пристально. Начнутся всякие пересуды и сплетни.

Между тем Ларри и его молодой спутник уже поднимались на террасу. Миссис Редфорд отметила, что ее сторож вырядился в новую рубашку и хорошо отутюженные брюки.

Поставив ногу на последнюю ступеньку, Ларри снял шляпу. Парень вынул руки из карманов и поднял голову повыше. Миссис Редфорд бросилось в глаза, что у него нежная, как у юной девушки, кожа.

— Мэм, я пришел сказать вам, что не смогу у вас работать, — с места в карьер начал Ларри. — Кстати, мэм, это мой сын Патрик.

— Сын? — Миссис Редфорд удивленно округлила глаза. — Но ты всегда говорил, что одинок, как пень на лесной опушке.

— Я так думал до недавних пор, мэм. А он вдруг взял и объявился. Уже совсем взрослый и хороший мальчишка. — Ларри обнял парня за плечи и привлек к себе. — Лицом больше на мать похож, а характер мой унаследовал. Так вот, мэм, приехал я сказать вам, что мы с Пэтом послезавтра уезжаем в Санта-Монику. Пэт любит рисовать и хочет стать художником, а у меня там дружок старый живет, преподает в колледже рисование. Он согласился позаниматься с моим Пэтом.

— Но к чему такая спешка, Ларри? Мы к тебе привыкли, да и найти нового сторожа не так просто. — Миссис Редфорд улыбнулась ему той самой улыбкой, от которой во времена ее молодости таяли все без исключения мужчины. — Я как раз собиралась прибавить тебе жалованье.

— Спасибо, мэм, но мой Пэт такой нетерпеливый. Он считает, чем раньше он приступит к занятиям, тем скорее добьется успеха.

— Но это же замечательно! — воскликнул Юджин, все это время не сводивший глаз с Патрика. — Одержимость и талант — главные составные части успеха в любом искусстве. Мама, мы обязательно должны познакомить Патрика с профессором Шлобски. Пэт, у тебя есть что показать мистеру Шлобски?

— Сейчас принесу.

Патрик вернулся к стоявшей на аллее машине и достал завернутый в полотенце холст. Он поставил его возле шезлонга и снял полотенце.

Сиреневые цветы подняли свои головки навстречу солнцу. На их длинных изогнутых листьях ослепительно блестели капельки росы.

— Замечательно! — воскликнул Юджин. — Мама, взгляни, как умело положены краски. Нет, ты взгляни внимательней! — Он даже не пытался скрыть возбуждение. — Патрик, — обратился он к парню, — где ты изучал живопись?

— Я самоучка. Я с детства люблю копировать чужие картины.

— Но ведь кто-то должен был хотя бы научить тебя, как правильно держать кисть и смешивать на палитре краски!

— Я видел, как это делали профессиональные художники, читал учебники. Я….

Патрик вдруг замолчал и отвернулся.

— Невероятно! Впервые сталкиваюсь с подобным явлением. Я занимаюсь живописью с пяти лет. У меня отец был известный художник.

— У меня тоже. Отчим.

— Мистер Редфорд, у Пэта было нелегкое детство. Я стараюсь не спрашивать у него о том, что когда-то было с ним. Когда захочет, сам расскажет.

— Да, да, Ларри, ты прав. У тебя есть еще какие-нибудь работы? — обратился он к Патрику.

— Они остались… дома. Эти цветы я написал уже здесь, — почти шепотом ответил он.

— Вам нет нужды ехать в Санта-Монику, Ларри. Я сам буду заниматься с вашим сыном. Как вы знаете, я закончил колледж изящных искусств в Далласе и выставлял свои работы в Сан-Антонио и Атланте.

— Спасибо, мистер Редфорд, но мы люди небогатые и у нас не хватит денег платить вам за уроки, — сказал Ларри.

— Но я не собираюсь брать с вас деньги! Я буду очень рад заниматься с таким одаренным мальчиком. Мама, скажи, тебе ведь тоже нравятся эти цветы?

Миссис Редфорд скривила губы. Ее раздражала восторженность Юджина, которую он проявлял совсем не к месту. Ларри и его сын были другой — низшей — породы. Она прекрасно понимала, что ее голубой сын, как говорится, положил глаз на этого смазливого мальчишку.

— Неплохо, — выдавила она, не желая вступать с Юджином в конфликт в присутствии слуг. — А ты уверен, что у тебя есть время давать регулярно уроки живописи?

— Конечно. — Юджин рассеянно кивнул. Он только что сделал открытие, что у Патрика очень красивая линия плеча и шеи. Он непременно должен написать его портрет до пояса.

— Что ж… — Миссис Редфорд зажгла сигарету и отошла в сторону. — Я не в силах помешать тебе сделать то, что ты так или иначе сделаешь, — тихо сказала она.

Это означало, что миссис Редфорд умывает руки.

— Почему ты никогда не купаешься в бассейне, Пэт?

— Я не люблю плавать. — Патрик вздохнул и положил кисть на мольберт. От интенсивных занятий ныло запястье.

— Странно. У тебя такое гибкое и сильное тело. Почти как у профессиональных пловцов. И в шортах ты никогда не ходишь.

— Я стесняюсь.

— Это из-за того, что я голубой? Ты думаешь, я гляжу на тебя похотливым взглядом и рисую в воображении сексуальные картинки? Это так, Пэт?

— Может быть. Я не знаю.

— О, эти предрассудки! Я всегда страдал от них. Все думают, что если ты голубой, ты все время только и занимаешься тем, что совращаешь подростков и ищешь интимных связей с себе подобными. А ведь все совсем не так. Мы, голубые, гораздо реже занимаемся самим процессом физической любви, чем гетеросексуалы. Просто нам нужно чуть больше ласки, чем всем остальным людям. У нас более ранимые и страдающие души, и нам хочется утешения и забвения. Но мы умеем по-настоящему дружить и дорожить дружбой. Пэт, ты знаешь, я испытываю к тебе самые чистые дружеские чувства.

Патрик внимательно вглядывался в стоящий перед ним холст. Белые флоксы прозрачно светились в лунном свете. Из низкого окна сквозь их заросли смутно вырисовывались очертания строения, похожего на башню средневекового замка. Вдали поблескивала вода.

— Что это? — спросил Юджин, подойдя к холсту. — Я никогда не видел ничего подобного в здешних краях. Ты видел это там, где вырос?

— Наверное. Я не помню точно. Я болел какой-то странной болезнью. Я все забыл, но эта картина часто появляется у меня перед глазами. Я попытался ее запечатлеть. Мне кажется, получилось не совсем так…

Он грустно опустил голову.

Юджин встал на колени и попытался заглянуть Патрику в глаза. Тот прикрыл их ладонью.

— Ты скрываешь что-то от меня, Пэт. Это очень личное?

— Да.

— Я не стану лезть тебе в душу. Но у меня такое ощущение, будто ты все время порываешься мне что-то сказать. Это так?

Патрик кивнул.

— Все останется между нами, понимаешь?

Патрик снова кивнул.

— Это касается Кенвуда? О, я угадал! Ну да, ты тоже заметил, что этот тип вертит моей матерью, как хочет. Она одна этого не замечает. Или не желает замечать.

— Она принадлежит к той породе людей, которые не умеют взглянуть на себя со стороны.

— Здорово подмечено, Пэт. Как это мне раньше не пришло в голову? Да ты просто молодчина.

Он ласково похлопал Патрика по спине.

— Я сам только сейчас понял это.

Щеки Патрика вспыхнули ярким румянцем.

— Ты очень наблюдательный, Пэт. И не погодам развитой. Сколько же тебе лет?

— Я родился в семьдесят шестом году десятого июля.

Патрик вздрогнул и испуганно огляделся по сторонам. Опять этот голос. Последнее время он все чаще и чаще пытается ему что-то подсказать.

— А я думал, тебе лет шестнадцать, не больше.

— Наверное, это потому, что я долго болел.

— Бедняжка. Но ты быстро наверстаешь то, что потерял за время болезни. — Юджин вздохнул. — Я тоже долго болел после смерти отца. Я так любил его, Пэт. Он умер внезапно и при очень странных обстоятельствах. Я по сей день не верю в то, что мой отец, этот удивительный оптимист и жизнелюб, мог застрелить свою любимую овчарку Зельду, которая была с ним неразлучна, а потом себя. Он не оставил мне даже двух строчек. А ведь мы с ним были очень близки. Во всем виноват этот Кенвуд. О да, я точно это знаю. — Юджин хлопнул ладонью по подоконнику. — С тех пор, как этот тип появился в нашем доме, здесь все пошло наперекосяк. Как ты думаешь, Пэт, Кенвуд любит мою мать?

— Нет. — Патрик энергично замотал головой. — Он притворяется. Ему что-то нужно от нее.

— Мне тоже иногда так кажется, но я уговариваю себя не фиксироваться на этом. Иначе в один прекрасный момент меня может прорвать и я наговорю лишнего. Как ты думаешь, Пэт, их связывает только постель или между ними более глубокая связь? Только говори честно — ненавижу всякие недомолвки между друзьями.

— Мне кажется, за всеми нашими поступками проглядывает сексуальный мотив. Так говорил кто-то из моих знакомых.

Патрик зажмурил глаза и затряс головой, точно пытаясь избавиться от каких-то мыслей или воспоминаний.

— Что с тобой? Увидел призрак?

— Она шла по аллее, закрывая собой кусты. Это был не призрак. Это была живая женщина.

Лицо Патрика вдруг побелело. Если бы не подоспевший вовремя Юджин, он бы наверняка ударился затылком о подоконник.

Юджин осторожно уложил Патрика на диван и стал расстегивать пуговицы рубашки. Потом он вспомнил, что в таких случаях нужно дать глотнуть чего-нибудь крепкого и бросился к холодильнику, где была бутылка с джином. Его руки сильно дрожали, когда он попытался влить Патрику глоток. Джин пролился на грудь и волосы Патрика.

— Что с тобой? — теребил Юджин друга. — Я сейчас позову доктора.

— Не надо. — Патрик открыл глаза и сказал что-то на незнакомом Юджину языке.

— Что?

— Это был не призрак. Это была моя сестра.

— У тебя намокла рубашка. Я так напугался, что пролил джин мимо. Давай я переодену тебя, Пэт. — Он расстегнул рубашку до пояса и в удивлении уставился на широкую полосу эластичного материала, туго обтянувшую грудь Патрика. — У тебя что-то с позвоночником? — спросил он.

Патрик вдруг весело улыбнулся и подмигнул Юджину. Это было так не похоже на его обычную манеру поведения.

— Не только с позвоночником. У меня начала расти грудь.

— Когда? — Юджин был заинтригован.

— Не знаю. Уже давно. Мне стыдно, что я скрыл это от тебя. Прости.

— Ничего. У одного моего друга тоже начала расти грудь. Дело в том, что его лечили гормональными препаратами.

— Мне тоже давали много всяких лекарств.

— Теперь мне понятно, почему Кенвуд сказал, что у тебя женская фигура. Пэт, прошу тебя, разденься.

Он дрожал от возбуждения.

— Не могу. Я никогда не раздеваюсь в присутствии чужих людей.

— Но я не чужой тебе, Пэт. Я только посмотрю на тебя. Как художник на свою будущую модель.

— Ты уже не сможешь смотреть на меня отвлеченно. Я тебе нравлюсь.

— Да, Пэт. Очень.

— И ты мне тоже. Мне кажется, у меня никогда раньше не было такого друга.

Внезапно Юджин схватил его руку и поднес ее к губам.

— Какой красивый перстень. Почему ты не надевал его раньше?

— Его подарил мне человек, который… Словом, он имел на меня определенные виды.

— И ты ему отдался?

— Не помню, Джинни. Это осталось там, за какой-то стеной.

— Кенвуд тоже подарил маме перстень. За день до смерти отца. Представляешь, когда-то я был влюблен в этого индюка. Он меня унижал, заставлял делать непристойные вещи.

— Какие?

— Мы садились с ним в ванну, и он засовывал свой палец мне в задний проход. Я был маленьким и не знал тогда, что это нехорошо. Мне нравилось, когда он делал так, Пэт. Я не говорил об этом родителям. Отец бы убил этого Кенвуда, если бы узнал. Понимаешь, Пэт, я с такой легкостью подпадаю под чужое влияние. Мама говорит, из меня можно вить веревки и лепить свечи, как из расплавленного воска. Наверное, из меня можно сделать преступника и убийцу. — Юджин снова вздохнул и опять поднес к губам руку Патрика. — У тебя очень красивые пальцы. В детстве я мечтал о девушке с такими изящными длинными пальцами. Увы, потом я узнал, что женщины делают своими нежными красивыми пальцами отвратительные вещи. Я возненавидел их. Возможно, из-за этого я и стал голубым.

Пэт вдруг приподнялся на локтях и крепко обнял Юджина.

— Спасибо тебе.

— За что? — удивился он, прижимая друга к груди.

— Я пока не знаю. Но мне кажется, я скоро полюблю тебя.

Рональд Кенвуд сидел под тентом на краю бассейна и лениво листал журнал. Было скучно и жарко. Сегодня предстоял тягомотный день — Майра решила устроить ужин при свечах на краю бассейна, который по обыкновению должен завершиться оргией. Ронни Кенвуд не имел ничего против нормальной здоровой оргии, но последнее время Майра приглашала себе в дом лишь старых, облезлых шлюх, с которыми можно иметь дело только в очень сильном кайфе. В былые времена дом посещали пышногрудые красотки и их томные женоподобные кавалеры — Майра обожала вращаться в богемных кругах и очень гордилась своими связями с так называемыми людьми искусства. Последние три года она общалась исключительно с бизнесменами и их не слишком богатыми на сексуальные выдумки подружками.

Ронни отшвырнул журнал и огляделся по сторонам. Разумеется, он не отказывал себе в удовольствии трахнуть раза два в неделю какую-нибудь девчонку из тех смазливых шлюшек, которые без году неделя как вылезли на панель и еще не до конца знают себе цену. Но это казалось ему банально и неэстетично. Ронни брезгливо поморщился, вспомнив свои тайные похождения. Ему так хотелось завести интрижку с неопытной красоткой, жаждущей приобщиться к волнующим тайнам современной сексуальной жизни! Уж он, Ронни, сумеет обучить ее всем тонкостям любовной игры.

Его внимание привлек этот забавный мальчишка Пэт, новое увлечение великовозрастного балбеса, сынка Майры. Он вел под уздцы лошадь, направляясь в сторону конюшни. Юджина поблизости не было — по всей вероятности, этот гомик еще дрых после своих ночных извращений.

Ронни поднялся с шезлонга, лениво потянулся и, накинув на плечи полотенце, направился через лужайку в сторону аллеи. Он подождал, пока Пэт свернет направо — отсюда их уже не будет видно из окон дома. Придав себе вид праздно прогуливающегося, Ронни вышел из-за кустов и направился навстречу Пэту, небрежно насвистывая мотивчик из мюзикла «Кошки», который он смотрел раз семь — в кордебалете танцевала его пассия.

— Доброе утро. — Он изобразил на лице удивление. — А, это ты, Патрик? Как ты рано встаешь! Собираешься подышать свежестью утренних прерий?

— Я возвращаюсь с прогулки. Кэрри захромала на правую ногу.

— Бежняжка. — В это время появился Стив, конюх, и Патрик отдал ему поводья Кэрри. — Ты не занят? — поинтересовался Ронни. — Тогда давай прогуляемся вместе.

Патрик огляделся по сторонам. Юджина, который мог бы выручить его из этой довольно щекотливой ситуации, поблизости не было. Опустив голову, он побрел рядом с Ронни.

— Ты нравишься мне, Пэт, — сказал тот.

— Спасибо, мистер Кенвуд.

— Ты мне очень нравишься, Пэт. Старине Ларри крупно повезло — вдруг свалился на голову такой славный подарочек. И никаких забот и хлопот, а лишь пожинай себе плоды чьих-то трудов и бессонных ночей. Ларри умеет ценить выпавшее ему счастье?

Патрик молча кивнул.

— Ты, я вижу, не из разговорчивых. — Он обнял Патрика за плечи и слегка прижал к себе. — Хрупкий, как девушка. И где только выращивают таких изысканно красивых мальчиков? Закуришь? — Он протянул ему пачку с сигаретами, но Патрик отрицательно замотал головой. — Отец не разрешает, да? — Он засунул сигарету себе в рот и, не отпуская от себя Патрика, нагнулся и щелкнул зажигалкой. — Может, хоть разок затянешься?

Патрик крепко стиснул губы и отвернулся.

Они очутились возле грота, где был бассейн с золотыми рыбками и мраморная скамейка. Это был обособленный мирок, окруженный со всех сторон кактусами с длинными колючими шипами.

— Присядем? — Ронни почти силой заставил Патрика сесть на скамейку. — Я хотел сделать тебе одно весьма заманчивое предложение. — Он затянулся сигаретой и отшвырнул ее в клумбу. — То есть, выражаясь современным языком, я собираюсь с тобой переспать.

— Но я не хочу этого, мистер Кенвуд.

— Брось притворяться. Я раскусил тебя с самого начала.

— Меня это не волнует, мистер Кенвуд.

— Мистер Кенвуд, мистер Кенвуд… Зови меня просто Ронни. Так ты говоришь, я тебе не нравлюсь?

— Я этого не говорил.

— Гм, ты напоминаешь мне увертливого угря. Знаешь, есть такая рыба. Обожаю ее в копченом виде. — Ронни щелкнул зажигалкой и поднес ее к самому носу Патрика. — Давай кричи, или я подпорчу твой шикарный профиль Нефертити, и тогда даже этот педрило Джинни не станет якшаться с тобой. Мы все любим покровительствовать красоте и брезгливо зажимаем нос при виде уродства. Ну же, кричи.

Патрик попытался вырваться, но Кенвуд крепко стиснул его шею.

— Не отвертишься, красотка. У старины Ронни железная хватка. Это западня, ясно? Да ты и не станешь звать на помощь — тогда все узнают, что Тощий Ларри живет со шлюхой, которую выдает за собственного сыночка. Ха-ха, вкус у этого пройдохи что надо, да вот с фантазией туговато! Уж лучше бы он напялил на тебя собачью шкуру и заставил ходить на четырех лапах. Ты небось хорошо умеешь это делать. А ну-ка снимай штаны и становись. Живо!

Он схватился за молнию на джинсах Патрика, но тот, вывернувшись, ударил его коленкой в пах.

— Ах ты дрянь! Сейчас ты получишь у меня!

Ронни наклонил голову и кинулся в слепую атаку. Патрик успел увернуться от удара. Ронни плюхнулся в бассейн.

Он вынырнул почти в ту же секунду, держа в руке острый кусок гранита со дна бассейна. Патрик и не думал убегать: он стоял и смотрел в упор на вылезавшего из воды человека. В глазах Патрика было недоумение и любопытство.

Когда Ронни замахнулся на него острым мокрым камнем, Патрик стремительно присел и схватил его за обе лодыжки. Камень упал на мраморные плиты дорожки, а Ронни шарахнулся со всего маху затылком о край скамейки.

Патрик стоял и смотрел, как под лежавшим на земле Ронни растекается кровь. Скоро там была уже целая лужа. Засунув руки в карманы, он направился к дому, ни разу не обернувшись.

Юджин спал на боку, поджав ноги к подбородку. Патрик присел на край его кровати.

«Не буду будить его, — думал он. — Если у Джинни чуткий сон, он сам проснется, если нет…»

Юджин шевельнулся и открыл глаза. Увидев Патрика, широко улыбнулся.

— Доброе утро, Пэт. Как здорово, что ты пришел. Я всю ночь думал о тебе. Знаешь, я больше не пойду в этот клуб. Это не для меня. Я хочу любить одного человека и прожить с ним всю жизнь.

— Я только что убил Кенвуда.

Юджин громко рассмеялся.

— Ты даже представить себе не можешь, как бы я хотел, чтоб кто-нибудь проломил череп этому подонку. Хоть я, как ты знаешь, совсем не злой человек.

— Я это сделал, Джинни.

— Никогда не поверю. Даже если увижу его остывающий труп.

— Пошли. — Патрик протянул ему руку, и Юджин рывком выскочил из-под одеяла.

Кенвуд лежал все в той же позе с широко раскрытыми глазами. Он весь подплыл кровью.

— Ты видел, как это случилось? — возбужденно спросил Юджин. — Мы должны вызвать полицию.

— Не надо, Джинни, прошу тебя. Лучше пристрели меня сам.

— Тебя? Но за что?

— Я же сказал тебе: это сделал я.

До Юджина наконец что-то дошло. Он сощурил глаза и внимательно посмотрел на Патрика.

— Никому не говори об этом. Мы сейчас же уедем отсюда.

— Куда?

— Не знаю. Решим по дороге.

— Джинни, этот тип хотел переспать со мной.

— Грязный мерзавец. Я так и знал, что он будет приставать к тебе. Он настоящий бисексуал. Какой же ты, Пэт, сильный!

Он смотрел на друга с нескрываемым восхищением.

— Я должен поговорить с тобой. — Патрик отвел глаза в сторону. — Это очень важно.

— Сделаешь это в машине. Нам нельзя терять ни секунды. Я только захвачу наличность. Жди меня возле гаража.

— Я пойду с тобой, Джинни.

В холле они столкнулись с миссис Редфорд. На ней были дорожный костюм и шляпа.

— Джинни, ты не видел Ронни?

— Нет, а что? — спросил тот каким-то чужим голосом.

— Он обещал свозить меня на вернисаж.

— Я не видел его сегодня, мама. Прости, но мы с Патриком спешим.

— Последнее время я совсем не вижу тебя, мой мальчик. Ты даже к обеду не выходишь.

— Я много работаю.

Он попытался пройти, но она взяла его за руку.

— Может, ты отвезешь меня на этот вернисаж к Салли Кэшман? Там будет твой любимый Шлобски и этот тип с бакенбардами, который писал портрет Джекки Онассис, забыла его фамилию. Мой мальчик, мы так давно не выезжали с тобой в свет.

— Как-нибудь в другой раз, мама. Пэт, прошу тебя, помоги мне найти… тот этюд в осенних тонах. Я второй день не могу его отыскать.

— Я велела повесить его к нам в спальню, мой мальчик. Он написан в манере твоего покойного отца.

— Ладно, мама, дай пройти. Мы с Патриком хотели заняться… Ах ты, Господи, да ведь я вчера разбил свой джип!

— Не беда. Привезешь меня от Салли Кэшман и можешь взять мой «ягуар». Мы с Ронни весь вечер будем дома.

— Мама, дай мне свою машину сейчас. Она мне очень нужна.

Юджин схватил мать за плечи и крепко стиснул.

— Но ведь я обещала Салли Кэшман…

— Черт с ней! Пожалуйста, мама.

— У тебя какие-то срочные дела?

— Да. Мы с Патриком хотим съездить… в кино.

— Ладно, мой мальчик. У меня все равно нет настроения ехать на этот вернисаж. — Миссис Редфорд сняла шляпку. — Последнее время Ронни стал таким забывчивым и невнимательным. Думаю, наш брак большая ошибка.

Юджин уже сидел за рулем «ягуара».

— Мы вернемся за деньгами ночью, — сказал он, быстро трогаясь с места.

— Здесь будет полно полиции, Джинни.

— Ты прав. Но что же нам делать?

— Мы продадим мой перстень.

— Нет. Он так тебе идет.

Юджин вздохнул.

Патрик взял его руку и прижал к своей пылающей щеке.

— Я люблю тебя, Джин, — тихо прошептал он. — Это дороже, чем дюжина перстней.

…Они сняли номер в небольшом отеле. В закусочной напротив оказалось замечательное пиво и свежие креветки. Они ужинали в своей комнате, превратив в стол широкую двухспальную кровать.

От пива Патрик стал оживленным и слегка развязным. Но это ему очень шло. Юджин не мог отвести от друга глаз. Ситуация казалась настолько неправдоподобной, что он считал происходящее сном, который может прерваться в любую минуту. Порой он с трудом удерживался от того, чтобы обнять Патрика, поцеловать долгим нежным поцелуем, медленно раздеть и… «Нет, — говорил он себе. — Тогда все будет иначе. У нас все так необыкновенно и чисто. Это потому, что Патрик очень чистый. Пусть он останется таким».

Он протянул руку и нежно коснулся щеки друга.

— Пэт, мне сейчас очень хорошо.

— Мне тоже.

Ему показалось, будто Патрик смутился.

— Ты хотел мне что-то сказать, Пэт.

— Да. Но никак не решусь.

— Смелей. Тайны будут мешать нашей дружбе.

— Знаю. — Патрик набрал в легкие воздуха и посмотрел Юджину прямо в глаза. — Ларри мне не отец, это поначалу мне так казалось. Ларри хотел, чтобы я отомстил вашей семье за его брата. Он говорит, отец миссис Редфорд убил на охоте его брата Тома. Дело замяли, потому что шерифу продали за бесценок несколько акров принадлежавшей Редфордам земли, и он засвидетельствовал, что это был несчастный случай. Ларри утверждает, это не был несчастный случай.

Юджин вскочил и стиснул кулаки.

— Это на самом деле был не несчастный случай, Пэт. Но мой дед не убивал брата Ларри. Я могу поклясться чем угодно. Это сделал Кенвуд. Да, да, это сделал Кенвуд — он сам сказал мне об этом, когда был в сильном подпитии. Но скажи, Пэт, каким образом ты мог нам отомстить?

— Ларри был уверен, что ты влюбишься в меня, Джин.

— Это так и случилось. Спасибо ему.

— Он думает, когда ты узнаешь, что я — это не я, ты можешь натворить беды. Он говорит, что ты будто бы уже два раза пытался покончить жизнь самоубийством.

— Это было давно… — Юджин в смущении отвернулся. — Я был разочарован в любви. Я любил одну девушку, а она… Словом, она очень меня разочаровала. Скажи, а как понимать твои слова, что ты — это не ты?

— Меня зовут Элли, Элина, Лола. Прости, что этот обман длился так долго.

— Но этого не может быть, не может быть. — Юджин ходил из угла в угол и нервно кусал ногти. Его лицо покрылось красными пятнами. — Только я нашел то, что мечтал найти всю жизнь, только я поверил в настоящую чистую дружбу…

— Мы с тобой настоящие друзья, Джин.

— Мужчина и женщина никогда не могут быть друзьями. Ларри оказался прав: для меня это большое разочарование. Ах, Пэт, скажи, что ты мне соврал!

Он с мольбой смотрел на друга.

— Не могу. Я люблю тебя, Джин. Это случилось. Кажется, впервые в моей жизни, потому что это так… здорово. У меня на душе тепло, и я… я задыхаюсь от счастья. Не бросай меня, Джин, прошу тебя.

— Бред какой-то! Почему я не догадался об этом раньше? Кенвуд приставал к тебе как к женщине?

— Да.

— Я теперь все понимаю. Я благодарю тебя за все, что ты сделала. Я столько лет вынашивал план мести этому подлецу, но у меня никогда бы не хватило духу его осуществить. Ты сильнее меня во всех отношениях, Элли. А я считал тебя хрупкой и беспомощной.

Юджин опустился на пол, уронил голову на колени и зарыдал.

Ей очень хотелось зарыться лицом в густые кудрявые волосы Юджина, вдохнуть их волнующий аромат. Но она боялась даже прикоснуться к нему.

— Любимый, — шептала она одними губами. Потом повторила это слово громче. Еще громче.

Он перестал плакать и поднял голову.

— Ты что-то сказала?

— Не помню. Я была как во сне.

— Постарайся вспомнить, что ты сказала, Элли.

— Это бесполезно. В минуты волнения я помню только то, что случилось со мной много лет назад.

— Расскажи мне об этом, Элли.

— Моя сестра справляла свадьбу. Она не любила того человека, за которого выходила замуж. — Элли мысленно видела отдельные картинки из своей жизни и пыталась описать их словами. — Я еще не знала о том, что она его не любит. Мой отец занимался спиритическими сеансами. Но она к нему не пришла. Она сердится на него за измену. Она пришла к…

Элли закрыла глаза и схватилась за голову.

— Продолжай.

— Не знаю. Я ничего не знаю. У меня в голове словно какой-то шов. Когда я пытаюсь описать словами картины, которые мелькают перед моими глазами, этот шов страшно болит. Может быть, кому-то очень хотелось, чтоб я забыла свое прошлое?

— Кенвуд мертв! Кенвуда больше нет! — Юджин истерично расхохотался. — Кенвуд убил моего отца, чтоб жениться на матери. Об этом знал брат Тощего Ларри, и он убил его, свалив все на моего дедушку. Я не могу доказать это, потому что у дедушки и Кенвуда были одинаковые ружья, а пулю, которая сразила брата Ларри, так и не нашли. Но теперь Кенвуда больше нет. — Он снова расхохотался, но вдруг резко оборвал смех. — Моего отца тоже больше нет. И никогда не будет. Никогда… А в доме висят его картины. Эта чудесная «Лужайка в отблеске фейерверка по случаю Дня Независимости», страстное «Танго с цветной Марией», «Элинор, мисс Теннесси»… На них смотрят чужие люди, подмечают недостатки, критикуют, злословят о моем отце. Кенвуда больше нет, но мать приведет на его место другого мужчину, с которым будет заниматься извращенной любовью пережившей климакс женщины, а на них будет смотреть своими чистыми глазами «Моя Вирджиния, светлая мечта»… Элли, что с тобой? Я тебя расстроил чем-то?

— Он называл меня «моей Вирджинией», — пробормотала девушка.

— Кто?

— Человек, который… Я больше ничего не помню. Я только знаю, что, когда появился этот человек, наша жизнь резко изменилась. Моя жизнь. Потом… потом все сгорело. И Башня тоже. Это было очень красиво и… страшно, — закончила она.

— Знаешь, я понял, что я должен сделать. Спасибо, ты помогла мне.

Он обнял ее за талию и прижался лицом к ее животу.

Потом они лежали в кровати обнявшись, но не принадлежали друг другу. Затаив дыхание, Элли слушала, как бьется сердце Юджина. Ее собственное сердце было сплошной раной.

…Они остановили машину под низко нависшей кроной старого ореха неподалеку от ворот на мандариновую плантацию, и стали пробираться сквозь колючие кустарники к конюшне. Элли шла сзади. Она не спускала глаз со спины Юджина. Ей казалось, отвернись она хоть на мгновение, и Юджин исчезнет из ее жизни навсегда.

— Подожди меня здесь, у дуба, — сказал Юджин.

Луна только выплыла из-за горизонта, и под деревом лежала густая тень.

— Постой. — Она взяла его за обе руки. — Мы должны проститься.

— Глупости. Я вернусь, и мы будем вместе наблюдать за тем, как горит мое мерзкое прошлое.

— Ты не должен сжигать картины отца, — возразила Элли.

— Они тоже принадлежат прошлому. Я хочу начать совершенно новую жизнь, Элли.

— Но твоя мать… Думаю, ей дорого прошлое.

— Она его боится. Она сама себе не признается в этом. Мне пора, Элли. Если здесь станет опасно, иди к машине.

— Я хочу пойти с тобой, Джин.

— Это мое прошлое, Элли.

— Джин?

Он обернулся. Лицо его было безжизненным, как у призрака.

— Это неизбежно, Джин?

— Что ты имеешь в виду?

— Что мы встретили друг друга.

— Да.

— Мы расстаемся навсегда?

Он криво усмехнулся и зашагал в сторону дома.

Элли видела из своего укрытия, что свет горел только в спальне миссис Редфорд и где-то в глубине дома — скорее всего в большом холле на втором этаже. Она отыскала глазами окна студии Юджина, где они провели вдвоем столько счастливых минут. Сейчас, оглядываясь на недавнее прошлое, Элли испытывала запоздалое сожаление от того, что не дорожила им как следует. Но она понимала, что случившееся позже было неизбежным.

Она села в высокую прохладную траву и закрыла лицо руками. Она хотела забыть, что в мире существует такое страшное слово, как неизбежность. Она повторяла его мысленно, каждый раз стараясь не произносить эту страшную частицу «не». Получалась какая-то бессмыслица.

Потом она задремала. Ей снилось, что она плывет, рассекая обжигающе холодную толщу воды, в которой отражаются беспокойные языки пламени. Она закрывала глаза и ныряла в глубину. Но пламя было везде. Оно поднималось со дна. Его языки были холодными как лед. Ее тело стыло, охваченное этим странным пламенем.

Ее разбудил громкий треск. Она резко вскочила на ноги и, поскользнувшись на мокрой от росы траве, упала. В левой лодыжке что-то хрустнуло. Она не успела почувствовать боли. Она вскрикнула от того, что увидела вздымающиеся в небо языки пламени. Попыталась встать, но левая нога не слушалась. Она знала, ей уже не попасть туда, где бушует пожар. Вместе с прошлым Юджина горело ее будущее. Это была неизбежность.

Она добралась до машины, когда начало светать. Включила зажигание. Машина тронулась. Дорога казалась прямой, как стрела, и бесконечной, как ее страдания. Она ехала навстречу восходящему над прерией солнцу.

Потом она легла на сиденье и стала жать на педаль газа левой рукой. Над безбрежным пространством голубело безоблачное небо. Ей казалось, она вот-вот взлетит и растворится в его нежно колышущейся дымке. Левая нога посинела и распухла. Боль мешала ей слиться с вечностью. Она села и случайно нажала на тормоз. Машина встала, она ударилась лбом о ветровое стекло. Из неплотно прикрытого ящика на панели выпал лист бумаги. Она подняла его.

«Прости меня, Элли. И Пэт, ты тоже меня прости, — читала она. — Я всегда был эгоистом и думал только о себе. Но сейчас я думаю о тебе, Элли, и о тебе, Пэт. Я люблю вас обоих, но это так же бессмысленно, как поймать чей-то призрак и заставить его жить рядом с собой. Когда я был мальчишкой, я устроил засаду. Мне очень хотелось поймать призрак отца и узнать у него правду о его смерти. Я сидел с лассо под тем дубом, возле которого, Элли, я оставил тебя, и ожидал его появления. Однажды я метнул лассо и заарканил беднягу Ларри. Он никому не сказал об этом, потому что тоже верил в то, что наше ранчо посещает призрак моего отца. Он верит в это до сих пор. Элли и Пэт, призраков не бывает, ясно? Мы сами призраки в этом мире. Мы не можем любить тех, кого должны любить, и наши души покидают навсегда наши тела.

Элли и Пэт, пожалуйста, живи так, чтобы твоя душа не захотела покидать твое тело.

Юджин».

…В открытое окно доносился праздничный колокольный звон. Он так не гармонировал с хмурым дождливым рассветом.

Дверь в маленькую келью с высоким сводчатым потолком отворилась, на пороге появился монах. На его руке висела плетеная корзинка с виноградом и персиками. Монах приблизился на цыпочках к лежавшей на узкой кровати девушке и долго всматривался в ее худое зеленовато-бледное лицо. Вздохнув, он опустился на колени и стал шептать молитву. Колокола внезапно замолкли. Тихий шепот монаха сливался с грустным шорохом дождя.

Он закончил молитву и, поднявшись с колен, снова наклонился над девушкой.

— Да поможет тебе пресвятая Мадонна, — сказал он, осеняя девушку широким крестом. — Совсем еще ребенок. Невинная душа. Какой жестокий мир нас окружает. Нет, нет, Господи, я не ропщу! — Он сложил руки домиком и смиренно возвел глаза к потолку. — Я только сожалею, Господи. И прошу твоей помощи. Она должна жить, радоваться пению птиц, шелесту листьев в лесу, ароматам цветов и трав. Ты, Господи, позволяешь всяким злодеям топтать земную твердь, ты даешь убийцам право распоряжаться нашей жизнью. А она… Что плохого могла сделать она за свою недолгую жизнь? За что ты караешь ее, Господи?

Взгляни, какое у нее чистое и светлое лицо. Если она и грешила, то лишь по своей неопытности и наивности. Господи, я согласен взять на себя все грехи этого несчастного создания.

Он услышал тихий стон и обернулся. Веки девушки дрогнули, губы шевельнулись.

Монах смотрел на нее, затаив дыхание.

Она открыла глаза.

Монаху едва удалось сдержать свою бурную радость. По его щекам текли слезы умиления и благодарности Господу.

Девушка увидела его и попыталась что-то сказать. Но он ничего не услышал.

— Все будет в порядке, пиччина. Ты должна отдыхать и набираться сил. Я принес тебе фруктов и винограда.

Он взял большую гроздь крупных темно-лиловых ягод, отщипнул одну и поднес ее ко рту девушки. Она что-то промычала и крепко стиснула губы. По ее щеке медленно скатилась слезинка и застряла в уголке губ. Монах вытер ее кончиком платка.

— Так не пойдет, пиччина. Господь велит тебе жить. Такова его воля. Нельзя идти против воли нашего Господа Бога.

— Не хочу, — прошептала девушка и едва заметно качнула головой.

— Он не спрашивает у нас, хотим мы жить или нет. Он велит: живите! Радуйтесь небу над головой, каждому новому дню. Он любит тебя, и ты не должна разочаровывать его.

Девушка тихо всхлипнула.

— Поплачь, поплачь. Все дети должны плакать. Со слезами выходят боль и горечь. Я знаю, ты много страдала. Господь вознаградит тебя за все страдания.

— Не надо. Мне ничего не надо. Я хочу умереть.

— Это тебя искушает нечистый. Не слушай его подсказок. Он все делает назло нашему Господу. Ты такая счастливая, пиччина, — Бог сделал тебя своей избранницей. Он услыхал мои молитвы и даровал тебе жизнь. Все были уверены, что ты умрешь.

— Почему я не умерла? Почему я должна жить?

Ее тщедушное тело сотрясали рыдания. Монах попятился от кровати и остановился возле двери. Он смотрел на девушку грустно и с состраданием.

Наконец она успокоилась и теперь лежала с плотно закрытыми глазами. Монах осенил ее широким крестом и пятясь вышел из комнаты.

…Молодые монахи, проходившие мимо окна ее кельи, украдкой и с любопытством поглядывали на худенькую девушку с длинными волосами, заплетенными в две косы. Она сидела, праздно сложив руки на коленях, и не обращала на них никакого внимания. Однажды один из них, изловчившись, бросил сквозь решетку окна большую темно-вишневую розу. Она нагнулась за ней. Когда монахи возвращались после службы, они увидели, что в волосах девушки красуется роза. Ее лицо было по-прежнему грустным и отрешенным.

— Дочь моя, ты должна исповедаться и тебе станет легче, — сказал навестивший ее священник. — Нельзя оставаться наедине со своими грехами. Поведай их Господу, и он облегчит твою ношу.

Она покачала головой.

— Не могу, святой отец. Это мои грехи. Я сама хочу ответить за них.

— Ты заблуждаешься, дочь моя. Господь послал к нам своего возлюбленного сына Иисуса Христа, чтобы он облегчил страдания людей. Мы слишком слабы и неразумны, чтобы нести бремя собственных грехов. Доверься мне, дочь моя.

— Святой отец, я недостойна упоминать имя Господа. Если б вы знали, если б вы только знали, что я сделала! Вы бы сторонились меня как зачумленной.

Священник ласково погладил ее по худому острому плечу.

— Видал я на своем веку и не таких грешников, как ты. И многих из них сумел наставить на путь истинный. Господь наш Иисус Христос понимает все. Не надо его бояться. У него доброе, любящее сердце. Нет таких грехов, которых он не смог бы простить людям. Тем более тем, кто испытывает раскаяние. Ведь ты раскаиваешься в содеянном, дочь моя?

— Это неизбежность, святой отец. Я знаю, доведись мне прожить жизнь сначала, и я поступила бы точно так же. Святой отец, это рок.

— Ты не должна верить в эти домыслы чернокнижников и прочих колдунов. Наша судьба в руках Господа нашего. О каком роке ты говоришь?

— О том, который делает нас беспомощными марионетками в чьих-то сильных руках, святой отец. Лишает разума и воли и заставляет творить зло.

— Нет, дочь моя. Зло в этом мире творит дьявол. Часто мы действуем с его подсказки. Но мы должны сопротивляться ему всеми силами.

Она думала ночи напролет о том, как ей свести счеты с жизнью. Окно кельи было забрано решеткой, кроме бумажных тарелок и пластмассовых вилок ей не давали никакой посуды, да и ту она должна была каждый раз возвращать серьезному мальчику в очках, который, как ей казалось, смотрел на нее с укоризной и сожалением. Постельного белья как такового не существовало — каждый день старый монах менял ей простыни и наволочку из легкой, напоминавшей толстую марлю бумаги, которая рвалась под его руками. Одеяло из мягкого губчатого материала было засунуто в большой мешок из той же бумаги. Тонкую полотняную рубашку завязывали с обоих боков такими хитроумными узлами, что развязать их мог только фокусник.

Толстый лысый монах, который ухаживал за ней во время ее болезни, куда-то исчез. Она доверяла ему больше других, хотя все без исключения обращались с ней ласково и терпеливо. Каждый раз, когда открывалась дверь в ее келью, она с надеждой устремляла глаза на входящего. Но ее всегда ждало разочарование.

Однажды она увидела из окна похоронную процессию, направлявшуюся в часовню. Монахи в черном несли простой гроб из неструганых досок, в котором лежал среди белых лилий покойник. Она поняла, что это ее спаситель, хотя и не могла видеть его лица. Она упала на кровать и зарылась лицом в подушку. О, если б она могла приказать себе не дышать!

Священник навестил ее после вечерней мессы. Она все так же лежала лицом вниз.

— Дочь моя, брат Марко был очень добрым человеком и хорошим монахом. Это он нашел тебя почти бездыханную неподалеку от пруда, где мы разводим карасей. — Он присел на стул возле ее кровати. — Брат Марко принес тебя на руках в нашу обитель. Мы были уверены, Господь возьмет тебя к себе, и брат Грегори уже стал подбирать доски для гроба. Однако брат Марко оказался искусным лекарем, да пребудет его благородная и щедрая душа в вечном покое, аминь! Он беспрестанно молил Господа о твоем выздоровлении. И Господь сотворил это чудо. Дочь моя, ты обязана не просто жить — ты должна научиться радоваться жизни. Так хотел наш возлюбленный брат Марко.

— С теми, к кому я испытываю любовь, всегда что-то случается. Почему?

— Ты должна молиться за упокой их душ.

— Я так любила свою маму. И Джинни, — едва слышно добавила она.

— Молись, и им будет хорошо там.

— Но я хочу, чтобы они были здесь, со мной. И брат Марко тоже. Что случилось с братом Марко?

— Его убили хулиганы. Они хотели отнять у него мотоцикл, на котором он ездил на почту, но брат Марко вступил с ними в неравную схватку. Бог накажет этих дурных людей. Это большой грех — убить монаха.

— Но вы говорили, святой отец, что не существует таких грехов, которых Иисус Христос не смог бы простить людям.

Священник ответил не сразу.

— Это так, дочь моя. Но мне кажется, если мы сами не станем наказывать дурных людей за содеянное ближнему зло, убийц и мерзавцев на свете будет больше, чем добрых людей. И тогда Господь наш отвернется от людей и скажет: живите как знаете. Я бы не хотел дожить до такого дня.

Она медленно села и огляделась по сторонам.

— Мой дух томится в бездействии, святой отец. Прошу вас, отпустите меня на волю.