Я мог ожидать кого угодно, больше того, вряд ли бы удивился, обнаружив за дверью Шана, или, например, говорящую собаку, но это было настолько неожиданно, что я не смог ничего сказать, а просто стоял и смотрел на большой живот, выпиравший из дверного проёма, как рубка подводной лодки, лежащей на боку.

Негр широко улыбнулся и сказал:

-Рапману привет.

Он сказал это на русском, хотя акцент и был очень сильным.

-Привет... Ты кто? -это был максимум, что я мог сказать.

Представляясь, негр попросил называть его Сеней, что вызвало у меня кратковременный истерический смех. Оправдываясь, он рассказал мне, что когда-то учился в одном из ВУЗов Советского Союза, а потом, вернувшись на родину, нашёл в одной из старинных книг легенду о Рапмане Ну. Тогда он и решил приехать в эту страну, главным образом для того, чтобы убедиться в ложности этой легенды.

Негр с трудом выбрался из вагончика, металлические ступени прогнулись под его весом, и мы пошли к ангару. По дороге он рассказал мне, что произошло с ним после приезда. Его не подпустили ни к замку, ни к монастырю, так как местные жители приняли его за ожившую статую (по причине цвета его кожи), и ему пришлось перебраться в соседнюю страну, так как денег на дорогу домой не было. Здесь он сошёлся с обществом заговорщиков, которые постановили своей целью свергнуть власть монахов, которые, по мнению недавно убитого лидера, лишали свой народ права на развитие. Пока у них ничего не получилось, но теперь, когда у них появился самолёт, дело должно было сдвинуться с мёртвой точки.

Мы вошли в ангар, посередине его стояло нечто большое, накрытое сверху громадным полиэтиленовым полотнищем ярко оранжевого цвета. Сквозь полиэтилен можно было разглядеть несколько людей в рабочих костюмах. С другой стороны самолёта, (а под полотнищем был именно он) велась сварка, каждой вспышкой высвечивавшая на полиэтилене, как на киноэкране очередную проекцию обтекаемых контуров сверхзвукового истребителя.

Самолёт выглядел довольно современно, я очень мало понимаю в авиации, но, по-моему он был из тех, что имеют изменяемую конфигурацию крыла. По словам моего большого спутника на этот день был назначен первый серьёзный полёт истребителя. Они собирались сделать круг, захватив при этом часть территории соседней страны, дабы лучше рассмотреть цели. Как я понял, целями были здания дворца и монастыря (в этот момент я обрадовался, что всё-таки сбежал из дворца).

Сеня болтал без умолку, видимо пытаясь продемонстрировать товарищам своё знание русского языка. Мне предложили кофе, а я спросил, могу ли я рассчитывать на их самолёт в случае, если мне будет нужно перебраться через границу.

-Ты не только можешь на него рассчитывать, тебе просто придётся на нём полететь. Ведь если мы поможем тебе убежать от монахов, то через некоторое время их религия развалится, а обманутые крестьяне поднимут восстание и, наконец-то, вступят на путь прогресса.

-Но зачем вы так печётесь о крестьянах. Я был там, им не нужна никакая другая жизнь, кроме той, которой они живут. Любые перемены, даже ведущие к лучшему, очень плохо отражаются на поколении, на век которого приходятся.

-Бриться тоже больно, -Сеня почесал ногтями небритый около недели подбородок, - Но если не бриться, будет трудно ходить.

Я не понял шутки и спросил:

-Почему?

Сеня захохотал и с трудом выдавил сквозь смех:

-Борода будет под ногами путаться.

Собственно на этом наша политическая дискуссия и завершилась. Сеня отвёл меня в свой вагончик, где накормил какими-то макаронами, которые показались мне невообразимо вкусными, видимо потому, что я не ел горячей пищи уже несколько дней.

Когда мы поели и вышли из вагончика, самолёт, с которого уже успели снять оранжевый чехол, стоял на взлётной полосе около ангара. Мы подошли, и я с сомнением осмотрел самолёт. По множественным потёкам на бортах было заметно, что он покрашен вручную. Кое-где сквозь тонкий слой новой краски проступали неровные пятна ржавчины.

-Ты думаешь, что он полетит? -спросил я у Сени, кивнув в сторону самого большого ржавого пятна.

Сеня усмехнулся и сказал:

-Должен, по идее..., -нахмурил лоб, осмотрел самолёт слева направо, -Хотя, чёрт его знает.

-Вы сажаете меня в самолёт, не будучи уверены в том, что он полетит, а если полетит, то не упадёт? - в моём голосе промелькнули нотки страха и возмущения.

Сеня этого и ждал, он засмеялся так, что мне показалось, что если самолёт и развалится, то именно от этого смеха. Потом он похлопал меня по плечу и, с интонацией, которой пользуются, объясняя сломавшему позвоночник человеку, что жизнь продолжается, сказал:

-Да ладно, я шучу.

Потом он оглядел людей, стоявших около самолёта и спросил:

-Всё готово? Ну, тогда начнём.

Перед тем, как я забрался в кабину, Сеня подозвал пилота, достал большую карту местности и показал нам местонахождение аэродрома, находившегося по ту сторону границы, который являлся нашей конечной целью.

Пилот уже пошёл к самолёту, а Сеня сказал мне:

-На той стороне наши товарищи позаботятся о том, чтобы доставить тебя, куда ты пожелаешь сам. Будем надеяться, что ты не решишь вернуться и стать Рапманом Ну. Ведь тогда мы станем врагами.

Я заверил его, что меньше всего на свете хочу стать Рапманом, пожал ему руку и, подойдя к самолёту, с трудом забрался на место штурмана. На сиденье лежал шлем, а кабина оказалась настолько тесной, что мне стоило больших трудов вытащить его из под себя и надеть на голову. На приборной доске (на самом деле я не знаю, что как называется в самолёте) висела кислородная маска на длинном гофрированном шланге. Пилот повернулся ко мне и жестом показал, что маску надо надеть. В шлеме щёлкнуло - включилась связь с пилотом, по которой он объяснил мне на ломаном русском с совершенно невообразимым акцентом (скорее всего, русскому он учился у Сени), что маску надо надеть потому, что нам предстоит подняться на большую высоту, чтобы нас не достали какие-то зенитные орудия. Я подумал, что в зенитных орудиях нет ничего смешного и надел маску.

Через минуту со стороны хвоста раздался очень громкий гул - это заработали двигатели. Самолёт немного повернулся, выровнявшись по взлётной полосе и, быстро набирая скорость, помчался по ней. Я, вообще-то, ожидал сильного хлопка при переходе звукового барьера, но вместо этого просто исчез гул, и из всех проявлений работы двигателя осталась лишь вибрация.

Я смотрел вниз через стекло кабины. Удивительно, с высоты птичьего полёта, вернее нескольких птичьих полётов, земля выглядит так, словно её рисовали по линейке на большой карте, а потом прорабатывали детали. Порой мне начинало казаться, что это не настоящий полёт, а симулятор, один из тех, которые используют при подготовке лётчиков, настолько правильной была разметка поверхности на поля и дороги.

Слева я заметил аэродром и ангары, от которых мы только что взлетели. Сверху не было видно, что они ржавые, ангары казались своими игрушечными копиями, словно неизвестный архитектор представил мне макет освоения территории, но по причине своей маниакальной преданности профессии выполнил его с максимальным приближением к действительности.

Через некоторое время я заметил, что ангары снова появились слева от нас. Это озадачило меня и я спросил у пилота:

-Извините, вам не кажется, что мы просто летаем кругами?

Пилот пробурчал что-то в микрофон, а потом ответил:

-Мне надо проверить системы самолёта прежде чем подниматься на большую высоту. Если вам скучно, я могу включить музыку.

-У вас что, в истребителе магнитола установлена?

-Ну, мы всё-таки не в армии. Так включить?

-Конечно, конечно, - ответил я и подумал, что мне ещё не приходилось слушать музыку на такой высоте.

В наушниках послышался треск, а потом заиграла музыка. Это была какая-то непонятная песня, единственное, что я из неё вынес, это то, что из ситара, оказывается, тоже можно извлекать довольно сложные мелодии. Когда музыка стала стихать, я уже жалел, что так опрометчиво согласился на включение магнитолы. Дело было в том, что в шлемофоне не было регулировки по частотам, отчего низких и высоких было почти не слышно, а средние частоты находились на непомерно высоком уровне. Это, мягко говоря, давило на психику. Я сказал пилоту, что у меня треск в наушниках, и я не могу слушать дальше, но он не отозвался. Я видел впереди себя блестящий купол его шлема, но никаких признаков жизни он не подавал. Мне стали представляться различные неприятные вещи, например, что у пилота вдруг случился инфаркт или инсульт, и мне теперь предстоит погибнуть в авиакатастрофе, или что отказала электроника, и теперь пилот выпрыгнет с парашютом, а я, по причине отсутствия оного, буду вынужден продолжить полёт.

Музыка, тем временем, окончательно стихла и в наушниках воцарилась тишина. Я почувствовал, что если в ближайшую минуту не убежусь в том, что пилот жив, то могу запросто начать сходить с ума. Я постучал по борту, но пилот не среагировал. В наушниках зашипело, а потом раздался резкий и очень громкий по контрасту с предшествовавшей ему тишиной голос:

-Что, нервничаешь?

Меня прошиб холодный пот. Это был голос Шана. Шан подождал, сделав театральную паузу, рассчитанную на произведённое впечатление, а потом продолжил:

- Мы использовали все методы, но ты остался глух к голосу разума, пришлось прибегнуть к нестандартным. Кстати, запомни: если ты снимешь маску, то максимум через три минуты потеряешь сознание. Кислород - вещь, в каком-то смысле, незаменимая, так что удачи тебе подышать. Да, тебе понравился спектакль с партизанами? Жаль, что я об этом, может, и не узнаю. Ну ладно, а теперь можешь слушать музыку дальше...

Голос Шана прервался и из новообразованной тишины снова выплыли размазанные звуки ситара. Я даже не успел как следует подумать, что Шан имел ввиду, говоря о кислороде.

Я оторвал маску от лица, холодный воздух обжёг лёгкие. Я сделал несколько вдохов и понял, что дышать этим воздухом настолько же полезно, как ловить машину на крыше дома.

Когда я надел маску обратно и вдохнул тёплый насыщенный кислородом воздух, во рту появился неприятный сладковатый привкус. Я заметил, что самолёт уже в третий раз пролетает мимо ангаров, а на поле собралась уже порядочная толпа народа. Изображение поплыло куда-то вправо, глаза стали слипаться, но я боролся до последнего.

Глаза уже закрылись, а я всё ещё пытался не отключиться. Правой рукой я ударил по стеклу кабины, надеясь что ветер всё-таки приведёт меня в сознание, но я не учёл, что самолёты выпускают с очень толстыми и, по возможности, пуленепробиваемыми стёклами...

* * *

Я очнулся в полной темноте. За стеной, у которой я лежал на чём-то, очень отдалённо напоминающем кровать, были слышны звуки капающей воды. Левая рука затекла настолько, что я не чувствовал её и не мог ей пошевелить. Я попытался перевернуться на другой бок, но почувствовал, как голова резко закружилась - сказывалось ещё не окончательно прошедшее действие газа, которым меня усыпили в самолёте. В голове тихо, но очень противно гудело, мысли не связывались, а каждая попытка пошевелиться грозила полным и мгновенным опустошением желудка. Не знаю, как остальные, но я, когда долго не могу пошевелиться, в конце концов, засыпаю. Так произошло и на этот раз.

В следующий раз я пришёл в себя, когда вдалеке раздались громкие шаги и звон металлических частей какого-то механического устройства, сопровождаемый скрипом, всё это было похоже на звук, с которым обычно открываются заржавевшие замки. Так, собственно, и оказалось. Когда звук повторился, он уже исходил с гораздо более близкого расстояния, а после того, как он прекратился, в комнату хлынул тусклый, но на мгновение ослепивший меня из-за предшествовавшей ему темноты, пучок электрического света.

Когда глаза привыкли, я разглядел в дверном проёме высокую и очень худую человеческую фигуру, стоявшую, привалившись к косяку. Человек, видимо заметивший, что я подаю кое-какие признаки жизни, сказал резким и надтреснутым голосом (мне почему-то представилось, что его голосовые связки сделаны из пластмассы.):

-Пой-дём.

Он так произнёс это слово, что я понял, что он не только не знает его значения, он ещё и очень не хочет его знать. Я продолжал чувствовать себя очень плохо, и поэтому у меня не было сил на размышления, стоит ли сделать то, что он просил, или оставаться лежать на кровати. Я встал и медленно подошёл к выходу. Как только стражник понял, что я встаю, он перехватил автомат, до этого висевший у него за спиной и направил его на меня. Было ясно, что слухи о моих похождениях достигли и этих мест.

Я вышел из комнаты и оказался в коридоре, перегороженном несколькими, расположенными одна за другой через каждые десять-пятнадцать метров, железными решётками. Стражник подтолкнул меня в спину холодным дулом автомата, и я медленно пошёл вперёд. После того, как мы прошли через пять решёток, он снова заладил своё "Пойдём" и стал всё чаще тыкать мне в спину дулом автомата. Меня взбесило такое обращение, я развернулся и со всей силой ударил его кулаком в челюсть. Он свалился как подкошенный, мелко засучил ногами, отполз шага на три и с громким щелчком снял автомат с предохранителя, видимо надеясь, что это произведёт на меня эффект. Мне в тот момент было абсолютно всё равно, выстрелит он или нет, поэтому я стоял и, без всякого выражения на лице, молча ждал, когда он встанет. Он встал, отошёл ещё на метр, и снова, на этот раз с явно выраженной истерической интонацией повторил:

-Пой-дём.

В этом слове уже не было приказа, скорее оно прозвучало как мольба. Я усмехнулся и сказал, передразнивая его:

-Ну, пой-дём, пой-дём.

Стражник, не сводя с меня ни глаз, ни автомата, открыл следующую решётку. Я медленно пошёл вперёд.

Вскоре решётки кончились, и мы пошли по сложным сплетениям комнат и коридоров. Мой конвоир уже не позволял себе тыкать меня в спину автоматом, он лишь повторял время от времени своё любимое слово, когда я пытался заглянуть в какую-нибудь комнату или, например, пропускал нужный поворот.

Наконец, он обогнал меня и открыл дверь, слева от коридора, откуда сразу же послышалась непонятная мне речь. Я почему-то стал размышлять, с чем мог быть связан тот факт, что местный язык я начинаю понимать только испытывая стресс, а в нормальном состоянии он становится всего лишь непонятным, и даже смешным, набором несвязанных звуков.

Мы вошли в комнату. Мне приказали сесть в странного вида кресло, на подлокотниках и ножках которого были укреплены браслеты от наручников. Я сел и меня приковали. Я не знаю, связано ли то, что я так беспрекословно подчинялся этим людям с тем, что я потерял надежду спастись из цепких лап монахов, или с действием газа, которым я надышался в самолёте, но в тот момент у меня даже не появлялось мысли о том, что я могу не повиноваться им.

Как только я оказался обездвижен, в комнату вошли пять человек. Один из них был в сиреневой, переливчатой мантии, двое в военной форме, а двое в белых медицинских халатах. В том, на котором была мантия, я узнал Сеню. Тот улыбчивый, открытый человек, с торжественной дрожью в голосе размышляющий о благосостоянии бедных крестьян, находящихся под гнётом монахов, не имел ни чего общего с тем Сеней, который предстал передо мной в мантии. Его лицо полностью лишилось эмоций, и от этого он казался менее толстым и более высоким. Лица людей в белых халатах были скрыты под белыми марлевыми повязками. Один из них был очень высок, но я, занятый разглядыванием нового образа Сени, не обратил на это внимания.

Военные встали по обе стороны от моего кресла, Сеня встал напротив меня в величественной позе, а медики отошли куда-то влево, к столу, на котором и стали раскладывать какие-то звенящие инструменты. В тот момент, мне почему-то представилось, что они что-то собираются от меня отрезать, и меня передёрнуло при этой мысли.

Сеня открыл большую чёрную папку, которую он до этого держал под мышкой, откашлялся и на чистом русском языке произнёс:

-Высшим военным трибуналом народной республики ...........(название я не разобрал)... вы признаны виновным в убийстве пятерых полицейских при исполнении служебных обязанностей. Трибунал приговорил вас к лишению звания человека. Трибунал постановил лишить вас жизни. Приговор должен быть приведён в исполнение сегодня и обжалованию не подлежит.

Я не ожидал, что меня могут казнить. Это могло означать, что Сеня и вправду не работал на Шана, но откуда же тогда взялся голос, услышанный мной на кассете, ведь только Шан мог понять, что поймать меня можно только на высоте в несколько километров, так как там нельзя использовать силу, так как даже если бы я разбил магией стекло, то у меня не хватило бы сил для того чтобы плавно спуститься на землю, также как не хватило бы сил не дышать, или дышать разряженной высотной атмосферой.

Медики перестали возиться и подошли поближе. Я увидел в руках того, который был выше всех, шприц, содержащий примерно три кубика синеватой жидкости. Думать было некогда.

Я сконцентрировался на наручнике, сковывавшем мою правую руку, и постарался открыть его. Это получилось, но стоило мне необыкновенно больших усилий. Высокий врач приближался ко мне со шприцом, явно не подозревая, что я могу оказать какое-либо сопротивление. Он подошёл ко мне совсем близко, и вдруг в моей голове возникло невероятное предположение. Я вырвал руку из открывшегося наручника и резким движением сорвал с него маску. Это был Шан.

Солдаты, стоявшие по бокам от кресла набросились на меня и схватили за руки. Мне было всё равно, моя реакция свелась к одному вопросу, который непроизвольно вырвался из моих уст.

-Ты жив? Но я же тебя сам расстрелял.

-Патроны были холостые, - сделав ударение на слове "патроны", засмеялся Шан, всаживая мне в вену шприц.

Изображение начало вертеться, глаза непроизвольно закрылись, но я ещё успел вспомнить то, на что я раньше не обратил внимание. Белая, казавшаяся тёмно серой в темноте, рубашка Шана перестала быть белой, когда я выпустил в неё обойму. Патроны были настоящими.

Слово "настоящими" зациклилось в моём разуме, к нему прицепились какие-то другие слова, из которых сплелась цепочка. Я ухватился за эту цепочку, и она понесла меня куда-то вверх. Мне стало легко, все проблемы, все отголоски прошедших событий остались позади, а я летел вверх, и мне показалось, что вот-вот я попаду туда, куда всегда мечтал попасть. Это место почему-то так и называлось в моём затихающем разуме: "место, куда всегда хотел попасть", и я летел к нему быстро и легко.

Вдруг меня сильно тряхнуло и цепочка разорвалась, и я перестал подниматься. В этот момент я вспомнил слова Шана: "Конечная цель развития -смерть....". Некоторое время я размышлял над этим. Эта мысль превратилась в ещё одну цепочку, и теперь около меня кружило две цепи. Одна вела вверх, туда где нет проблем, желаний и тоски, другая... Я понял, что не знаю, куда ведёт другая, но догадался, куда ведёт первая. Она вела к смерти.

Я схватился за другую цепь, она резко потянула меня вниз, на меня с удесятерённой силой нахлынули все ощущения, испытанные за последние несколько дней. Я испытывал адскую боль, я испытывал дикое желание умереть, я чувствовал, как ветер треплет мою разорванную смертью Холи душу, но уже не мог отпустить эту цепь. Когда боль стала выше моих сил, я издал оглушительный даже для меня крик, и всё погасло....

Загрузка...