Кто в спальне король?

Глава 1 ОТКРОВЕНИЯ С ЛЮБИМЫМ ДОМОМ

Солнце приветливо заглянуло в окно, запустив в кабинет веселых зайчиков. Они заманчиво скользили по стене, напоминая, что лето еще не кончилось, а вечер пока не наступил. Мария сощурилась, зайчики прыгали и завлекали. Как же хорошо сейчас за городом! Ехать бы сейчас туда… Мария так ясно представила себе это: ровная лента шоссе, вдоль дороги мелькает лес, а впереди — любимый домик, окруженный чудесным садом, аромат цветов, необыкновенно чистый воздух, от которого в первый момент кружится голова. Там уединение, покой, тишина… А теплое августовское солнышко будто нарочно дразнит, засылая своих лучистых зайчиков, которые, словно маленькие прозрачные эльфы, летают по комнате. Ну, погодите чуть-чуть, надо еще немного поработать!

Мария встала с кресла, опустила жалюзи, чтобы избавиться от искушения, вернулась к столу, открыла папку. В ней находилась документация по последнему коттеджу. Очередная долгая, напряженная, необычайно интересная, но временами даже и мучительная работа полностью была закончена. Коттедж, который она спроектировала для владельца частной косметической клиники, модного пластического хирурга господина Сапрыкина, красовался теперь на огромном тенистом участке в тридцати километрах от Москвы. Действительно красовался — здание из светлого кирпича, темного дерева и матового цветного стекла получилось настолько необычным, что все, кто видел его, разглядывали как произведение искусства, музейный экспонат, а не просто как жилой дом. Правда, господин Сапрыкин оказался на редкость капризным заказчиком и удивительным занудой.

Вообще заказчики — это особая песня! Об их безумных фантазиях, почти невыполнимых требованиях, а зачастую просто самодурстве (типа желания иметь зеркальные ванны, позолоченные унитазы и гигантские скульптуры, воспроизводящие их самих, любимых) можно рассказывать бесконечно! Но каким бы ни был заказчик, он — неизбежный посредник между домом и архитектором, без которого архитектор, даже самый что ни на есть талантливый и выдающийся, в эпоху дикого капитализма прожить все равно не может. А уж прогнет ли тебя заказчик под себя или ты сумеешь устоять — вопрос твоего опыта, твердости характера и профессионального авторитета. В общем, все зависит от тебя. Господин Сапрыкин же, по счастью, золоченых унитазов не требовал, монументов себе не возводил, а просто любое непривычное и смелое решение воспринимал с настороженностью и недоверием, и работа из-за этого шла медленно. Его супруга Анжела, необычайно ухоженная дама, врач-косметолог в клинике мужа, постоянно восхищалась внешним видом самой Марии, стройностью ее фигуры, точеными чертами лица. Это раздражало Марию даже больше, чем занудство ее мужа, ее так и подмывало сказать: да, я отлично выгляжу без вашей помощи, без всяких пластических операций, и в ваших услугах пока не нуждаюсь! Но опять же приходилось сдерживаться, сохранять светские приличия, вежливо улыбаться и благодарить за комплименты. Но уж когда госпожа Сапрыкина, уединившись с Марией, стала выпытывать, сколько ей лет, Мария ответила с милейшей улыбкой: по-моему, это один из тех вопросов, которые задавать не принято. Анжела проглотила ее ответ тоже с улыбкой и, усмирив свое любопытство, перестала приставать с комплиментами и вопросами, зато в каждом споре архитектора с заказчиком, то есть со своим мужем, старалась сглаживать острые углы, во всем принимая сторону Марии.

— Каждый профессионал отвечает за свою работу! — твердила она мужу. — Ты лучше знаешь, как делать подтяжку или вживлять имплантат, чтобы твои клиенты выглядели моложе, чувствовали себя увереннее, — она покосилась на Марию, — а Мария лучше тебя знает, как располагать комнаты и где ставить унитазы, чтобы ее клиенты чувствовали себя комфортно!

В итоге заказчик остался не просто доволен результатом, а, как и должно было произойти, не находил себе места от восторга и счастья. Особенно после самых лестных отзывов о доме своих знакомых. Госпожа Сапрыкина, не менее довольная, заранее стала настойчиво приглашать Марию на скорое новоселье, Мария вежливо обещала прийти, если позволит время, и на этом можно было поставить точку.

Перелистав последнюю страницу документации, Мария радостно вздохнула, закрыла папку. Поправила перед зеркалом непослушные тяжелые волосы, аккуратно подкрасила губы, окинула прощальным взглядом стены небольшого, уютного кабинета, увешанные картинами, эскизами и проектами, взяла сумку и направилась к выходу. Но в это время секретарь Влада произнесла в микрофон загадочным шепотом:

— Мария! Звонит новый заказчик. Очень просит вас!

Мария взяла трубку, снова опустилась в кресло, достала сигарету.

— Честь имею, госпожа Еловская! Я по рекомендации Станислава Александровича Сапрыкина, — произнес вежливый мужской голос. — Георгий Малахов…

— Очень приятно, — сказала Мария, с ужасом подумав — неужели такой же зануда, и спросила настороженно: — Вы его коллега?

— Нет, нет, — в голосе послышалась легкая усмешка, — просто приятель. Не буду отнимать у вас время, Мария Романовна… в общем, мне нужен загородный дом, такой, который можете спроектировать только вы!

— Ну, хорошо, Георгий… простите, как ваше отчество?

— Просто Георгий, не люблю этот официоз.

— Как срочно вам нужен проект? У меня…

— Да, да, я знаю, Стас предупреждал. К вам очередь, и все такое. Но мне бы очень хотелось встретиться. Надеюсь, мое предложение вас заинтересует. Может быть, мне повезет, и вы сделаете для меня исключение?

Мария усмехнулась. Каждый мнит себя уникальным, единственным, но как же они все одинаковы и говорят почти одними и теми же словами! Ну, конечно же, Георгий, вы будете думать, что я именно для вас делаю исключение. Так же, как думал господин Сапрыкин и многие другие. Потому что упускать заказчика, даже когда от них отбоя нет, все равно нельзя. Ведь он тут же побежит к конкурентам! И что будет? Сегодня ты на коне, тебя знают, о тебе пишут, а завтра… Кто знает в нашем нестабильном мире, что будет завтра. А посему я назначу вам встречу с тайной надеждой, что вы — не болтун, не самодур и, даст бог, не бандит, не криминальный авторитет, а платежеспособный деловой человек.

— Я постараюсь найти для вас время, — любезно произнесла Мария, мечтая поскорее закончить разговор и вырваться на свободу, мысленно уже несясь по шоссе в сторону дачного поселка. — Давайте на следующей неделе. В среду, часам к двенадцати. Вас устроит?

— Еще как! — радостно воскликнул Малахов. — Огромное спасибо. Буду с нетерпением ждать среды, а потом — терпеливо ждать появления своего нового дома!

Мария погасила сигарету, снова подхватила со стола сумку и вышла в приемную.

— Появлюсь не раньше вторника, а уж в среду — точно! — сказала она. — По-моему, я заработала право на небольшой отдых. Если что-то срочное — звоните на внутренний мобильный.

Внутренний мобильный предназначался на случай нештатных ситуаций, то есть катаклизмов, стихийных бедствий, нападения террористов, неожиданного визита в отсутствие Марии главы какого-либо государства и тому подобного. Но поскольку такие ситуации пока не возникали, Влада воскликнула:

— Ни за что! Пусть все ждут до понедельника! — И добавила с улыбкой: — Счастливо отдохнуть, Мария!

К ее внутреннему мобильному на все вышеуказанные случаи имели доступ только сотрудники мастерской. Конечно же, Влада, кроме нее, коммерческий директор Даглар Дакаев, по прозвищу Дракула, и бухгалтер Карл Константинович, которого любовно называли Каркуша. Этих троих совершенно разных людей объединяла фанатичная преданность работе и своей начальнице. Мария же в ответ питала к ним безграничное доверие и платила очень хорошие деньги.

Мария была владелицей небольшой, но успешной и процветающей архитектурно-дизайнерской компании, которая занималась проектированием загородных коттеджей, дач, перепланировкой квартир, оформлением интерьеров — в общем, всем тем, чем занимается сейчас множество других подобных компаний. Но именно ее частная фирма с маленьким штатом сотрудников в последнее время стала одной из самых престижных в Москве. И не только потому, что госпожа Еловская делала штучную, высококачественную продукцию, никогда не повторяясь, не пуская проекты на поток, и каждый свой проект контролировала сама до полного завершения, до последнего гвоздика. Именно она, как никто другой, умела создавать в своих домах совершенно удивительную атмосферу, в которой люди чувствовали себя комфортно, уютно и радостно, семьи жили дружно, почти никогда не ссорились, болели редко, а в офисах и на предприятиях процветал бизнес. Поначалу это воспринималось как случайность, но постепенно разговоры и слухи о чудесном даре Марии Еловской принесла ей особую славу архитектора, знающего секретный ключ к человеческому здоровью, успеху и благополучию. А дар у Марии действительно был, но как, когда и какой ценой приобрела она его — об этом немного позже.

При офисе была небольшая мастерская по моделированию и пошиву любых деталей оформления интерьера, а также эксклюзивной одежды, автором которой тоже была Мария. Несколько лет назад она разработала свою концепцию проектирования одежды в соответствии с архитектурными стилями. Конечно, одежда не делалась из камня, стекла, дерева или металла, но иллюзия использования этих материалов воссоздавалась полностью. В небольшом салоне при мастерской потрясенные заказчики обнаруживали уникальные модели платьев в стиле барокко, ампир, конструктивизм, платье-пагоду, костюм-часовню. Одежда украшалась орнаментами ионического или дорического ордеров, шились шляпы в форме средневековых замков и египетских пирамид. Материалы использовались исключительно натуральные, прошедшие специальную обработку, и выглядело все это настолько необычно, что вместе с проектами коттеджей многие заказывали себе соответствующие костюмы и платья.

Кроме того, каждый из ее сотрудников охотно представлял собой живую рекламу эксклюзивной одежды, автором которой тоже была Мария Еловская. Высокая, худющая, длинноногая Влада — воплощенная мечта любого модельера, носила одежду исключительно в стиле хай-тек, не уступая в красоте и изяществе лучшим небоскребам мира, полноватый Каркуша предпочитал русский минимализм, а стройный черноглазый красавец Даглар одевался в темные, готические костюмы, которые подчеркивали его загадочность, демонизм и принадлежность к потусторонним силам. Сама Мария позволяла себе в одежде смешение стилей и жанров, но в основе была классическая строгость. Все в ее облике было продумано до мельчайшей детали — одежда, прическа, косметика, украшения, придавая ее внешности удивительный шарм и едва уловимую таинственность.

Легкой, красивой походкой уверенного в себе человека Мария вышла на улицу. Стройная, даже худая, в свободном, разлетающемся льняном костюме зеленовато-болотных тонов, она выглядела красиво и стильно. Мария неторопливо прошла к машине, не обращая внимания на восторженные и любопытные взгляды случайных прохожих. Настроение у нее было прекрасное, на душе беззаботно и легко. Впереди ее ждали несколько приятных дней в любимом загородном доме, свобода, размышления и, может быть, новое вдохновение.

Низкое солнце заглядывало в заднее окно золотистого спортивного «Мерседеса» задумчивым розоватым лучом и отражалось в зеркальце. Мария улыбнулась, прибавила скорость и, прищурив глаза под затемненными очками, покатила вместе с лучами солнца по гладкой, чуть извилистой ленте асфальта, обрамленной плотными рядами деревьев. Ах, как прекрасно мчаться летним вечером навстречу пусть короткой, но такой долгожданной свободе! Дорога, оказавшись на удивление легкой, почти пустой, будто добрые духи пути специально расчистили ее от машин и подготовили для созерцания подернутой легкой дымкой загадочной и чарующей полосы вечернего леса, успокаивала, отвлекала. Лето шло к исходу, но конец августа стоял еще теплый, сухой, солнечный. Проплывавший за окном пейзаж казался таинственным, сказочным, настраивал на отрешенность от городского шума и суеты. Но в душу Марии незаметно закрадывалась легкая грусть. Так бывало всякий раз, когда заканчивалась большая напряженная работа и наступало неизбежное опустошение. Каким бы ни был заказчик, с проектом жаль было расставаться, он еще жил в сознании, в душе, во всех клеточках тела, был неотъемлемой частью самой Марии, и просто отбросить его и забыть сразу не получалось. Многое из того, что нравилось ей в процессе работы, теперь казалось несовершенным, недоработанным, в сознании возникали новые, неожиданные варианты решения отдельных деталей. Хотелось что-то еще доделать, подправить… Но Мария прекрасно это понимала, изменить уже ничего нельзя. Коттедж живет своей жизнью, она — своей. С коттеджем надо расстаться, он стал самостоятельным, отдельным, независимым от нее существом, формально принадлежащим господину Сапрыкину. Именно «существом», потому что каждое здание, которое проектировала Мария, она воспринимала как нечто живое, наделенное не только красивым телом, но и душой… Единство формы, содержания, пространства и времени… Здание и она — единое целое. И вот теперь незримую внутреннюю их связь необходимо разрушить. И чтобы этот процесс проходил не слишком болезненно, надо было перейти в другое измерение и на какое-то время остаться там. В этом, другом измерении можно было хоть ненадолго ощутить себя легким, беззаботным существом, не принадлежащим к обычному материальному миру. И легкая грусть Марии от расставания со своим последним творением проходила, таяла в объятиях сказочного леса, населенного такими же бесплотными, веселыми существами, как и она сама. Пройдет несколько дней, и в душе начнут’ возникать новые образы следующих проектов, рука сама потянется к карандашу, появятся первые эскизы. Еще немного, и она помчится в мастерскую со свежими идеями, которые настойчиво потребуют воплощения. И через какое-то время начнет зарождаться новый дом, сначала в набросках, потом в компьютере, в разработках и чертежах. И, конечно, он обязательно воплотится в материале, прочно встанет на земле, заставив Марию в очередной раз пережить все радости и мучения сложнейшего творческого процесса. Потом наступит миг расставания, с болью и грустью…

«А ты, милый мой домик, никогда не ревнуй! — подумала она о своем собственном доме. — Ты все равно самый любимый, ты — лучше всех! Тебя я никогда ни на что не поменяю! Собственно говоря, ты и есть — иное измерение, в которое я прячусь, чтобы побыть наедине с природой и своим внутренним миром. А с другими домами — это почти так же, как с мужчинами, когда понимаешь, что история закончилась и надо ставить точку, но внутри она еще живет, пульсирует, вибрирует, раздражает, в общем, вызывает какие-то эмоции. А любой разрыв, что ни говори, всегда бывает болезненным. Хотя, если честно, с мужчинами расставаться все-таки проще, чем с домами! К ним так глубоко не привязываешься!»

Стоило Марии подумать о мужчинах, как ее сотовый телефон, включенный на автоответчик, зазвонил. И вскоре раздался страстно настойчивый баритон Валентина.

— Мари, что случилось? Ты стала неуловимой, как лесная нимфа! Я схожу с ума от тоски, безумно хочу видеть тебя! Умоляю, откликнись!

Мария, не беря трубку, усмехнулась. Ох уж этот Валентин! Герой-любовник из театрального мира! Сколько ему? Тридцать, тридцать пять? Она даже толком не знала, сколько лет ее последнему любовнику. Он смотрит на нее глазами преданного пса, даже щенка, терпит все ее недостатки и странности и клянется, что будет любить всю оставшуюся жизнь.

Валентин всем был хорош — молодой, красивый, веселый. Безусловно, одаренный актер, по словам матери, известной актрисы и педагога, — восходящая звезда. При этом — невероятный прикольщик, любитель всяких эксцентричных шуток. Он мог, например, ночью притащить чуть ли не всю труппу под окна Марии и распевать с ними под гитару страстные романсы. Мог во время спектакля спрыгнуть со сцены в зал, встать на колени перед Марией и произнести свой монолог, глядя ей в глаза. Его ничто не смущало и не останавливало, а его обаяние и очаровательная улыбка обезоруживали окружающих. Все это вносило в жизнь Марии какие-то свежие краски. Ее с Валентином воспринимали как удивительно красивую пару. Но в последнее время что-то в их безоблачных отношениях еле уловимо изменилось. Возможно, то была просто игра воображения, но для Марии и этого оказалось достаточно. И однажды, проснувшись ясным солнечным утром одна в своей постели, она приняла решение порвать со своим последним любовником и в очередной раз начать новую жизнь. Но сделать это оказалось не так-то просто. Валентин, словно почуяв опасность, вел себя безупречно, был особенно ласков и нежен и не давал никакого повода в чем-либо себя упрекнуть. Разрыв пришлось отложить, но почти целый месяц Мария всячески избегала Валентина — не отвечала на звонки или, уж если ему удавалось ее подловить, придумывала всякие отговорки, чтобы не встречаться с ним. Он был явно растерян, настаивал на встрече, а она, всегда такая решительная, не могла сразу сказать «нет», морочила ему голову, откладывала встречу и разговор на потом, объясняя это своей безумной занятостью. Почему?

«Почему я стыдливо прячу голову под крыло, будто страус, не желая продолжать все, как было, и в то же время пытаюсь оттянуть окончательный разрыв? — размышляла Мария. — Может быть, мне просто льстит его обожание? Когда-то мне казалось, что сорок — это конец жизни. А мне уже сорок три! Что, если дело в этом? Но нет же, это совсем не конец, это расцвет, творческая зрелость. У меня нет никаких комплексов на свой счет. Я прекрасно выгляжу, я многого добилась в жизни, сделала все сама, своим умом, талантом, своими руками! Можно сказать — вполне самодостаточная личность!»

А Валентин вдруг запел в трубке.

И тут сердце гордой и независимой самодостаточной личности слегка дрогнуло, поскольку это все-таки было женское сердце, хотя и заключенное в строгую, неприступную и почти неуязвимую оболочку. Хитроумный червь сомнения тут же нашел лазейку к этому дрогнувшему сердцу и стал нашептывать коварные слова. Звучали они примерно так: ах, как хорош Валентин! Какое у него красивое лицо и какой чудесный взгляд! А голос, а фигура — он прекрасно сложен! Он молод, талантлив, весел, все женщины с вожделением и трепетом заглядываются на него, а он смотрит только на тебя, и с каким восторгом! Он нежен только с тобой! А как он нежен, как ласков… Он обожает тебя, упрямая старая перечница! Разве таких мужчин бросают, сама посуди, вздорная ты эгоистка… Будешь капризничать, он сам тебя бросит, как пить дать — бросит!

«Он меня никогда не бросит, потому что брошу его я! — возмущенно ответила Мария своему мысленному оппоненту. — Очень скоро брошу. Сделаю это легко и красиво, без всяких объяснений, выяснений и катаклизмов. Так, как делала много раз в своей жизни. Потому что, если роман не оборвать почти что на самом пике, начнется совсем другая история, пропадет легкость и радость, все превратится в банальность, а банальность — это скука, пустая трата времени. Мы будем выше этого! И пусть этот патентованный красавчик благодарит судьбу, что встретил такую редкую, удивительную женщину и добился ее благосклонности!»

«Тупая гордячка, неизвестно что возомнившая о себе! — прошипел червь сомнения. — И останешься ты одна-одинешенька в своей гордыне, со своей бесценной работой, славой, деньгами, машинами, дачами! Да чего все это стоит по сравнению с горькими воспоминаниями и сожалениями!»

Мария, естественно, попыталась задавить этого червя — своего проклятого мысленного оппонента, но не тут-то было. Он продолжал нашептывать всякие гадости, будто умышленно провоцируя. А из телефона в это время снова раздался голос Валентина.

— Мари, пожалуйста, ответь! Не делай вид, что меня не слышишь! Протяни руку, трубка рядом, на сиденье! Умоляю, возьми трубку! Я должен сказать тебе что-то очень важное!

И Мария проявила слабость — рука ее потянулась к мобильнику. Но она решила обратить свою слабость в силу. Сейчас она все ему скажет! Рассчитает этого красавчика по полной программе! С этими противоречивыми мыслями Мария взяла трубку и произнесла ехидным голосом:

— Интересно, откуда ты знаешь, что я еду в машине и где лежит телефон? Ты что, следишь за мной?

— Мария, неужели я дозвонился? — взволнованно и радостно воскликнул Валентин. — За тобой следит моя истомленная душа! Ради бога, не говори мне, что ты очень занята! Не клади трубку! Я готов к любым упрекам, только не бросай трубку! Выслушай меня!

— Что за чушь? Какие упреки? — ответила Мария, все больше впадая в сомнения и ощутив в душе внезапный холодок, какой-то мятный, ментоловый привкус. — Я действительно была очень занята. Я работала, ты знаешь.

— Знаю. Но сейчас ты не работаешь, а едешь в машине! А у меня для тебя сюрприз, — продолжал искушать Валентин.

Какая наглость, однако! Мария вспомнила с ужасом, как однажды Валентин заявился к ней в мастерскую верхом на лошади, в рыцарских доспехах и с огромным мечом на поясе. Он тогда снимался в каком-то историческом фильме и, пожелав немедленно ее увидеть, прискакал прямо со съемочной площадки. Сотрудники были в восторге, солидный заказчик — в шоке, Мария с трудом его успокоила. И как Валентина тогда не задержала милиция?!

— Спасибо, я не хочу сюрпризов, — сказала Мария, все больше сердясь на себя за допущенную слабость и в то же время все еще мучимая червем сомнения.

— А зря! Я уверен, тебе понравится! — воскликнул Валентин, почему-то не принимая всерьез холодный тон Марии. — На самом деле, сюрприза даже два, Мари, прости, если я в чем-то провинился… Я готов доказать тебе своим безупречным поведением, что не заслуживаю такой жестокости. Дай мне хотя бы шанс!

— Дело не в тебе.

— Знаю. Все дело в тебе, в твоем характере!

«Ну вот, началось! — с обидой и раздражением подумала Мария. — Он уже упрекает меня! Критикует! А я ему это позволила!»

— Пожалуйста, оставь в покое и меня, и мой характер, раз и навсегда! — строго произнесла она.

И отключила телефон.

Мария не заметила, как добралась до поселка. Вот впереди, за оградой, показался ее дом — небольшой, скромный, не броский, но такой уютный, такой родной!

— Привет, домик! Как ты? Скучал без меня? — весело сказала Мария, предвкушая приятную встречу.

Дом, словно услышав ее, приветливо блеснул стеклами окон, отражая последние косые лучи вечернего солнца. Через несколько минут Мария въехала на свой участок, поставила машину в гараж, оглядела прекрасный, слегка заброшенный сад. Вдоль дорожки, ведущей к дому, источали тонкий, пряный аромат осенние цветы. На небольшом, по меркам поселка, участке — всего в двадцать соток — стояла необычайная тишина, и только где-то вдалеке лаяла и повизгивала собака, изредка вскрикивали птицы, и деревья загадочно шелестели листвой, еще нетронутой осенней желтизной.

Мария поднялась по ступенькам на крыльцо, еще раз огляделась и вошла в дом. И сразу ощутила тот особый микроклимат, полный тишины и покоя, который царил здесь и которого ей так не хватало в последние дни. Она сбросила в прихожей туфли на высоком каблуке, с наслаждением наступая босыми ногами на гладкие теплые доски, прошла в комнату, поставила сумку на журнальный стол и легко опустилась в кресло. Минут пять она просто сидела молча, разглядывала такие знакомые, привычные стены, легкий сводчатый потолок. Если снаружи дом выглядел довольно скромно, чтобы не привлекать лишних глаз, то внутри все было необыкновенным, ни на что не похожим, все здесь было ее реализованной мечтой. И комнаты в разных уровнях, и легкие деревянные лестницы, инкрустированные камнями, и витражи, и толстые домотканые ковры с причудливым рисунком, и множество разных деталей, предметов, которые можно было разглядывать часами.

Она с нежностью оглядывала стены в блеклых разводах, где мягкие, глухие тона зеленого размывались причудливыми формами, похожими на сполохи полярного сияния, — этот дизайн она сделала не так давно, всего два года назад, и пока он продолжал радовать глаз. Потом Мария разделась, повесила в стенной шкаф костюм, набросила кимоно из мягкой серо-фиолетовой ткани с тонким серебристым узором, достала из сумочки сигареты. Покурив, подошла к бару, налила в высокий стакан густого, терпкого красного вина и, отпивая его медленными, небольшими глотками, выкурила еще одну сигарету.

Ей показалось вдруг, что в доме что-то неуловимо изменилось — появились какие-то новые, непонятные тени, какие-то неведомые звуки, легкие шорохи. Мария была человеком, отнюдь не склонным к непонятным страхам и галлюцинациям. Она встала, включила свет, пригляделась, прислушалась… и улыбнулась. Конечно же, дом во время разлуки с ней жил своей жизнью, и теперь эта прожитая им жизнь проявлялась перед ней в каких-то едва уловимых импульсах, колебаниях, шелестах. Он словно хотел что-то рассказать ей на своем таинственном языке.

Это был еще очень молодой дом. Мария спроектировала его десять лет назад, специально для себя, в замечательном месте: небольшой участок на краю поселка никто не успел купить, и он, словно нарочно, дожидался ее. Построили дом точно по ее проекту. Все получилось именно так, как было задумано, как ей хотелось. Это был дом не просто для жизни и быта, а для души. Мария очень многое сделала здесь своими руками: вот, например, этот камин — она сама подбирала и выкладывала камни, или витраж на сводчатом потолке, не говоря уже о мелочах, деталях интерьера. Конечно, неполных десять лет для дома — срок совсем небольшой, но Мария была уверена, что он простоит и сто, и даже тысячу лет. И людям, которые будут жить в нем после нее, будет так же уютно, комфортно и легко на душе, как и ей. Она ведь знает, очень хорошо знает, как надо проектировать и строить дома, чтобы они твердо и уверенно стояли на земле и приносили покой и радость людям.

В доме теперь стало совсем тихо. Видимо, он уже высказал ей все свои тревоги и успокоился. Солнце медленно закатилось за горизонт, Мария вышла в сад, и сразу на участке зажглись фонарики, таинственно подсвечивая снизу деревья и кусты. Одновременно вспыхнули лампочки на воротах, на стенах дома. Мария улыбнулась. Она очень любила смотреть, когда зажигаются фонарики, словно по мановению волшебной палочки сказочной феи. На самом деле, феей была она сама, а фонари были подсоединены к специальному автоматическому устройству, реагирующему на наступление сумерек, но все равно в их внезапном загорании было что-то волшебное, фантастическое. Свет фонариков в опускавшихся легких сумерках скользил по развесистым лапам елей и белоснежным стволам берез, и казалось, что где-то в глубине сада притаились фантастические существа, под корнями прятались забавные гномики, а по веткам порхают легкие эльфы.

Мария полюбовалась еще немного своим подсвеченным садом, потом вернулась в дом, зажгла свечи, выключила почти весь свет, оставив только небольшие скрытые светильники. Теперь ее окружала настоящая сказка. В этой сказке можно неторопливо размышлять, вспоминать, анализировать, фантазировать, даже мечтать. И на все это ей отпущено время — не вырванное с трудом, нервное, ограниченное, а спокойно и плавно текущее вместе с мыслями, тишиной, легким ароматом свечей и дымком от сигареты. Она еще раз наполнила вином высокий, тонкий стакан и с веселым наслаждением стала предаваться разлуке и с коттеджем господина Сапрыкина, последним своим детищем, и с Валентином — последним своим любовником.

Конечно, Валентин не был ее творением, ни в какой мере не был, и душевных сил Мария тратила на него гораздо меньше, чем на свои проекты, но за то время, что они встречались, сначала изредка, а потом все чаще и чаще, Мария успела привязаться к нему. Она отчетливо это понимала и все еще думала о Валентине, но уже как-то отстраненно, будто все это касалось не ее, а постороннего человека. Было и прошло. Это не главное…. А что главное? Свобода и одиночество. Все временно в этом странном мире, все проекты приходят и уходят, непрерывно сменяя друг друга, мелькают неторопливой чередой. Постоянно только это движение. И собственный дом, где можно бесконечно что-то перестраивать и менять по собственному желанию. Дом — это часть ее жизни, души, ее мир, который она создавала годами, почти так же, как самое себя. Со своим домом нельзя расставаться, это самый надежный, испытанный друг. Он не обманет, не предаст, только надо к нему любовно и бережно относиться…

Вдруг Мария почувствовала, что в доме происходит что-то странное. Это не было похоже на шелест ветерка, пробравшегося в приоткрытое окно. Ей явственно стало казаться, что кто-то еще здесь есть.

— Кто здесь? — спросила Мария, стараясь не терять спокойствия и равновесия.

Она услышала негромкий звук легких шагов, и это не были осторожные, пугливые шаги домовенка — маленького, невидимого хранителя очага, существование которого она вполне допускала. Она даже иногда беседовала с ним, поверяя ему свои тревоги и тайны, о которых не говорила никому из людей. Домовенок был душой дома, его живым сердцем. Тонким, молодым голоском этого милого, таинственного существа сам дом разговаривал с ней. Но сейчас было совершенно ясно — по дому шел человек. Вот шаги замерли. Все затихло. Наступила неприятная, гнетущая тишина. В помещении явно кто-то был, а теперь он затаился, чего-то выжидая.

Мария предпочитала всегда смотреть опасности в глаза. Отпив для храбрости еще глоток вина, она встала и громко крикнула:

— Ну, кто там? Хватит прятаться!

И вдруг увидела, как сквозь щель под неплотно закрытой дверью просачивается легкий, белый дымок и, медленно расползаясь, стелется по полу. Что это? Пожар? Но почему? Откуда? Нет, это невозможно! И дым был какой-то странный — и комната стала наполняться непонятным, дурманящим запахом. Мария вскочила, бросилась к двери, распахнула. В прихожей все было, словно в тумане, но никакого огня. И веяло прохладой. А где-то звучала очень странная, тихая музыка.

И вот в тускло высвеченном проеме с другой стороны комнаты, окутанный струйками дыма, появился силуэт мужчины. Он стоял неподвижно, потом медленно двинулся к Марии. Она, не отрываясь, смотрела на него, и в отблесках горящих свечей он показался белым, каким-то полупрозрачным. Следом за ним стелился дымок, и в доме сильно запахло странной смесью благовоний и серы.

Мужчина в белом бесшумно приближался. Лицо его тоже было белым, неподвижным, словно маска, глаза загадочно блестели в полумраке. А дьявольский дымок продолжал вползать в дверь. Надо сказать, что выглядело это довольно жутковато, но… эффектно. Мария с любопытством наблюдала странное шоу, которое все больше увлекало ее. Здесь, в другом измерении, в сущности могло произойти все, что угодно. Если это что-то мистическое, оно, скорее всего, исчезнет так же, как и появилось. А если это обычный человек, то он неизбежно проявится, заговорит. Иначе — зачем такое представление?

Мария пригляделась внимательнее и неожиданно разгадала в таинственном госте Валентина. Не узнала, а именно разгадала. Ну, конечно! Кто же еще мог устроить такой спектакль! Как же она сразу не догадалась: театральные спецэффекты — дым, запах, таинственный вид… Вот глупая ситуация! Сумел ведь застать врасплох! Мария, устыдившись своей замедленной реакции, теперь быстро соображала, как лучше отреагировать на хитроумный вымысел своего любовника, и вдруг расхохоталась и громко захлопала в ладоши.

— Браво! Браво! Повторите!

Загадочный мужчина ничего не ответил, отвесил низкий поклон и замер в глубине комнаты.

— Маска, я тебя знаю! — воскликнула Мария, развеселившись. — Выходи, Валентин! Коль уж ты попал сюда — выходи!

Он бесшумно прошел по комнате, сел на ковер у камина и стал задумчиво смотреть на огонь. Вид его даже вблизи показался Марии каким-то необычным. То ли он был слишком бледен, то ли глаза смотрели как-то не так, да и черты лица… и похожи, и не похожи. На какой-то миг у нее даже появились сомнения — а вдруг это все-таки не Валентин? По спине скользнул неприятный холодок. И тут она поняла — нет никакой мистики! Это грим! Самый обычный грим! Белая маска, подведенные глаза… В полумраке, в дыму его вид действительно производил сильный эффект. Мария смотрела на незваного гостя без удивления, без раздражения, просто она совершенно не понимала, что теперь с ним делать. Продолжать игру? Или с гневом прогнать из дома? Общение с любовником, с которым она вроде бы уже рассталась, совершенно не входило в ее планы. Но в то же время и прогонять его сейчас почему-то не хотелось. И, стараясь удержать дистанцию, Мария сказала спокойно и строго:

— Шоу, конечно, замечательное, но ты играешь с огнем, Валентин.

— Я — не Валентин, а призрак Валентина, — глухо прошептал он, продолжая смотреть на огонь. — Огонь — моя стихия, вот я с ним и играю.

— Ну, что за дурацкие игры! — уже рассердилась Мария. — Все, представление окончено! Зачем ты пришел? Один сюрприз, как я понимаю, ты продемонстрировал. Но у тебя в запасе, кажется, еще и второй?

— Будет и второй, — хрипловатым голосом произнес Валентин. — Но ты даже не спрашиваешь, как я попал сюда?

— Ну, если ты призрак — тогда и спрашивать не о чем! — усмехнулась Мария. — А если не призрак, то твое проникновение в дом — уже свершившийся факт, и стоит ли вдаваться в детали…

— Ты, наверное, думаешь, что меня впустила Зина, когда прибирала дом? — сказал Валентин.

— Не думаю, она бы тебя не впустила, — ответила Мария.

— Правильно. Меня никто не впускал! Я стал привидением и проник сквозь стену, — произнес Валентин. — Хочешь не хочешь, а придется принять эту версию. Тебе ведь не хватает в доме привидения?

— В таких молодых домах привидения не живут, — уверенно сказала Мария. — Если только случайно забредут, по ошибке!

— Вот я и забрело случайно, — глухо прошептал Валентин. — Но не по ошибке… Ты ведь не выгонишь из дома случайное привидение, залетевшее погреться у очага?

— Ты — плохое привидение! Никуда не годное! — Мария приподнялась в кресле. — Ты просто ряженый клоун!

— Профессия у меня такая. Была. — Валентин вздохнул.

— Почему — была? — удивилась Мария. — Ты что, сменил профессию?

— Ну, если призрак — это профессия, можно считать, что сменил, — опять вздохнул Валентин. — Ты ведь сама превратила меня в призрак! Разве можно выдержать столько страданий и остаться человеком? Зато теперь, став призраком, я не страдаю больше. Сердце мое стало холодным и бесчувственным. Я почти так же свободен, как и ты, моя госпожа!

Мария хотела окончательно рассердиться: Валентин явно упрекал ее в бесчувственности! Да еще и пустился в выяснение отношений! Это было возмутительно, недопустимо. Она ведь все сказала ему по телефону, и выяснять нечего. А он решил ее переиграть и придумал, надо сказать, довольно остроумный способ. И теперь у Марии никак не поворачивался язык поставить окончательную точку. Забавно! Она невольно даже начала подыгрывать ему.

— У тебя неправильное представление о призраках, — сказала Мария. — Они выглядят иначе.

— Почему же? Мир меняется, — тихо ответил Валентин, — и привидения тоже меняются. Ты, наверное, представляешь себе каких-то средневековых монстров? А современные привидения выглядят вполне цивилизованно и артистично. Даже если они похожи на ряженых клоунов! Неужели тебе не нравятся клоуны?

— Не важно, что мне нравится, — сказала Мария. — Но в привидения я тебя все равно не возьму! Мне вполне хватает домовенка!

— Ничего, с ним мы договоримся, — Валентин улыбнулся и вдруг показался Марии таким красивым и таким милым…

— Ладно, хочешь выпить? — Мария встала, лениво потянувшись, прошла к бару, достала бутылку и бокал.

— А разве привидения пьют? — удивился Валентин.

— Еще как пьют! — Мария засмеялась. — И кровь пьют, но это — настоящие призраки! А поддельные, вроде тебя, с удовольствием пьют вино!

— Что ж, наливай, — улыбнулся Валентин, — я и на звание поддельного призрака согласен! — Он взял бокал с вином и сказал: — За встречу в другом измерении!

Мария едва заметно вздрогнула — откуда он знает про другое измерение? Она ведь никогда ему не рассказывала… Неужели они в чем-то одинаково мыслят? Или это просто игра слов?

— Ну, что ж, — согласилась она, — хороший тост.

— И за то, — сказал Валентин, глядя в глаза Марии, — чтобы прекрасная дама в другом измерении была снисходительнее к бедному ряженому клоуну!

Мария почувствовала, что ее твердое решение дало трещину, и, как ни старалась она держаться неприступно и безразлично, Валентин уже почти выиграл эту партию. Он сам это почувствовал и мгновенно оказался у ног Марии — положил ей руки на колени и улыбнулся с таким подкупающим обаянием, что устоять было просто невозможно. Он знал, что Мария не оттолкнет его, и она действительно не оттолкнула, а сказала с улыбкой:

— Знаешь, а ты и правда был похож на призрака!

— Я очень старался! — радостно произнес Валентин. — Это мое новое шоу. И посвящается оно тебе! Я хотел пригласить тебя на премьеру, сделать сюрприз, но ты решила списать меня в тираж. И тогда я решил сыграть для тебя персонально.

— Послушай, а ты не подумал, что можешь меня напугать? — спросила Мария, невольно гладя рукой его мягкие светлые волосы.

— Тебя? Напугать? Но ведь ты ничего на свете не боишься! — уверенно ответил Валентин. — Удивить тебя я хотел, это точно, но напугать — никогда в жизни!

— А если я вдруг стану трусихой, ты потеряешь ко мне интерес? — поинтересовалась Мария и тут же с сожалением подумала, что сказала лишнее. Вопрос откровенно проявлял ее заинтересованность и предполагал продолжение отношений.

— Я буду счастлив, если ты станешь трусихой! — воскликнул счастливый любовник. — Тогда я смогу заботиться о тебе и защищать тебя!

— Ладно, это была шутка, — сказала Мария. — Погоди, — вдруг осенило ее, — а откуда ты знал, что я сегодня поеду на дачу? Почему ты оказался именно здесь? Ты что, действительно следил за мной?!

— Ну, как же ты плохо думаешь о своем привидении! — воскликнул Валентин, наливая себе новый бокал. — Все гораздо проще. Позвонил тебе на работу и узнал от твоих сотрудников…

— Значит, ты сидел здесь в засаде? — возмущенно спросила Мария.

— И вовсе нет! — засмеялся Валентин. — Мне повезло. Я подъехал к участку почти одновременно с тобой, машину оставил за углом, а когда ты въехала, прошмыгнул в ворота. Потом забрался в раскрытое окно в дальней комнате. Ты ничего не заметила. Я стал готовить свой реквизит, и вот тут вышла промашка. В общем, пошумел чуть-чуть. Ну, думаю, все, провал! Сейчас ты меня накроешь, и не будет спектакля! Но мне повезло, ты не пошла меня искать. Вот, собственно, и все.

— Да, ловко у тебя все получилось, — вздохнула Мария. — Но я одного не пойму — зачем ты мне позвонил?

— Как зачем? Я человек честный. Хотел попытаться в последний раз тебя уговорить. Я ведь давно все понял. Но пока ты мне не сказала прямо, у меня оставалась надежда.

— Ладно, призрак, иди, умойся, а то твой грим нагоняет тоску!

В окно спальни сквозь плотные шторы пробивалось веселое утреннее солнце. Свежий, румяный и совсем не призрачный Валентин безмятежно спал, обнимая во сне Марию. А она ненадолго вздремнула и потом никак не могла заснуть. Она не привыкла спать вдвоем даже в своей широкой постели, ей все время хотелось ворочаться. Наконец, осторожно высвободившись из-под тяжелой руки Валентина, она встала, набросила кимоно, пошла в кухню, раздернула занавески. За окном сад весь светился в солнечных лучах, аромат цветов проникал в комнату.

«Как же здесь хорошо, — думала Мария, отпивая маленькими глотками крепкий утренний кофе. — И почему я оставила Валентина? Я ведь ни с кем не хочу делить свое чудесное убежище! Так почему же я никак не решусь поставить последнюю точку? Жалею его? Или все-таки себя, и боюсь сама себе в этом признаться? Что это? Тщеславие? Или нежелание перемен, боязнь одиночества? Одиночество — естественное состояние человека, оно никогда меня не пугало… Но, может быть, мне все-таки стоит подумать над его предложением?»

В памяти всплывали страстные слова Валентина, произнесенные сегодняшней ночью. Он не только клялся ей в вечной любви, а впервые всерьез умолял выйти за него замуж. И говорил настолько искренне, с такой убедительной страстностью, что Мария просто не знала, как реагировать. Надо сказать, что этот сюрприз тоже застал Марию немного врасплох.

Но связь с Валентином, внутренне совсем чужим ей человеком, на самом деле давно тяготила ее. Они были совсем разные, слишком разные! Он, при всей своей артистичности, был материален, и его актерское искусство, как ни странно, казалось теперь Марии гораздо более приземленным, чем проектирование домов. Странно, парадоксально. Дом связан с землей, он — ее часть, и он — среда обитания человека. Театр же условен во всем, всей своей сутью. Но Валентин играл не только в театре, он охотно снимался в сериалах, воссоздающих какую-то убогую пародию на настоящую человеческую жизнь. И сам, конечно, не мог не заразиться этой искусственностью и фальшью. К работе Марии он относился с уважением, но не видел, не понимал ее творческой глубины. Интересовала его только сама Мария — прекрасная женщина, изящная, утонченная, загадочная. Но ведь она была частью своего мира, и именно этот мир сделал ее такой! Конечно, Валентин предлагал ей лучшее, что у него было, — руку и сердце. Но как нелепо она выглядела бы в роли его жены! Даже представить страшно.

«И за что он так меня любит? Я ведь веду себя по отношению к нему, как черствая эгоистка, я даже не пытаюсь хоть как-то подстроить свою жизнь под него! Может быть, именно за это он и любит меня? Смешно все это, ей-богу! Да что же я так много о нем думаю! Может быть, это совесть? Ведь я, я всю жизнь люблю не его… Ты ведь знаешь, милый домик, все о моих чувствах! Только ты один и знаешь! Разве кому-нибудь еще может замкнутая, скрытная, гордая госпожа Еловская доверить свою душевную тайну?»

Глава 2 ВЕЧНЫЙ ИДОЛ

Интересно устроена человеческая память. Она никогда не рисует картину прошлого целиком, а вырывает из нее отдельные фрагменты. Они мелькают, как в калейдоскопе, потом вдруг картинка застывает. Я разглядываю ее, и мне кажется иногда, что все это было не со мной. Я смотрю на картинку со стороны, словно в старом кино… Почему-то часто повторяются одни и те же картинки, а другие только проскользнут и выпадают из памяти…

Кажется, учебный год шел к концу, потому что в воздухе пахло весной. Тогда, той весной, я была еще Машей, студенткой первого курса архитектурного института.

Сейчас я уже почти не помню ту Машу, все-таки прошло двадцать пять лет! Но дело даже не в этом, то есть не во времени, — Маша была в какой-то другой жизни. С трудом представляю ее. Какая она — эта Маша?

Она — миленькое, немного пухленькое существо неполных восемнадцати лет, с хорошеньким личиком, коротким носиком, темными волнистыми волосами, доверчивой улыбкой и открытым, веселым взглядом. Очень общительная, душа и заводила компании. Вероятно, в то время она больше любила вечеринки с друзьями, всякие веселые приключения, авантюры, болтовню с подружками, особенно с однокурсницей Изольдой Куликовой, теплые пирожки с капустой или зеленым луком и чашечку горячего кофе. Все просто, кафе — напротив. Она не курила, в отличие от большинства подружек, мол, не хочу быть, как все. Выпивала в компании, но немного. Ей нравилось, когда за ней ухаживали, могла пофлиртовать, но ничего лишнего ни себе, ни ухажерам не позволяла. Прощальный поцелуй в подъезде — и не более. В общем, динамила своих поклонников. И не потому, что ханжа или слишком нравственная особа, просто страсть еще не поразила ее сердце. Почти всегда возвращалась домой вовремя, увлеченно рассказывала младшей сестре Таньке о своих довольно бурных, но при этом вполне невинных приключениях. Танька читала по ночам Цвейга и Мопассана, вовсю крутила романы и чувствовала себя более взрослой и умудренной жизненным опытом, чем простодушная и легкомысленная Маша.

Их мама — красавица, актриса, изящная, миниатюрная. Она — Машин идеал. Маша очень хотела быть похожей на нее и была недовольна своей пухлостью, стремилась похудеть, но пока не могла отказаться от пирожков…

Да, кажется, все именно так…

Мама работала в театре и часто возвращалась очень поздно, когда девочки уже спали. А утром спала она, и девочек в школу отправлял папа — главный инженер в проектной мастерской, человек серьезный и занятой. Но папа обожал маму и дочерей, и это не было ему в тягость.

Однажды он привел Машу к себе на работу. Маша увидела множество людей в белых халатах, они что-то чертили на больших деревянных досках, рисовали на белых подрамниках фасады и перспективы красивых зданий. Здесь, в этом большом, но все-таки довольно тесном помещении, совершалось таинство — здесь рождались дома. Маше все это не просто понравилось, а оставило ощущение какого-то чуда, и она захотела стать архитектором. Рисовала она неплохо, даже занималась в художественной студии. Родители одобрили ее выбор. Архитектурный институт — хорошее образование. Правда, с работой потом сложно и зарплата небольшая, но с таким образованием не обязательно быть проектировщиком, можно заняться дизайном, моделированием одежды, да массой всяких полезных и нужных вещей! У Маши был неплохой вкус, с детства она обожала что-то мастерить руками, лепила, шила, даже вырезала из дерева всякие фигурки. В общем, наняли Маше хорошего педагога, чтобы поставил как следует рисунок, и после школы она благополучно сдала экзамены в архитектурный. Правда, училась она отнюдь не блестяще — не хватало усидчивости, мешала лень, — но с рисунком, главным предметом, проблем у нее не было.

Да, вспоминаю: она не просто хорошо рисовала, а, наверное, лучше всех на курсе! Особенно ей удавались портреты. Она здорово схватывала черты лица и прямо на лекциях создавала очень смешные и похожие шаржи на своих однокурсников и преподавателей. Ее рисунки были нарасхват! Особенно шаржи на преподавателей…

В тот роковой день после лекции по истории «изо» Маша, сонно потягиваясь, вышла в коридор. При всем своем уважении к классической живописи к концу лекции она неизбежно погружалась в глубокий сон. Темный зал, экран, на который проецировались красивые картинки, сопровождаемые монотонным голосом лектора, настолько убаюкивали, что бороться с собой было просто невозможно, и Маша легко отдавалась естественным порывам молодого, здорового организма. Продремав вторую половину лекции, что осталось при этом незамеченным благодаря спасительному полумраку в помещении, теперь она неторопливо пробуждалась в коридоре у окна, рассеянно глядя перед собой. На ней была красивая шерстяная юбка, которую она сшила по самостоятельно придуманному фасону, голубой вязаный свитер, который она сама связала. Красивые пышные волосы слегка растрепались во время сна. Она задумчиво пригладила их рукой, и вдруг…

Пробуждение произошло мгновенно. Это было, как стихийное бедствие! Каждый раз из мелькания калейдоскопа возникает именно эта картинка. Я смотрю на нее глазами Маши, той Маши.

…Я увидела его в коридоре. Рядом шел еще кто-то, но других я не заметила, не запомнила. Был только он. В темно-синих джинсах, в мягкой, чуть потертой замшевой куртке. Походка у него была тоже какая-то мягкая, бесшумная, тигриная. А лицо! Я никогда не видела таких лиц! Густые темные брови, светло-синие, широко расставленные, большие глаза, крупный прямой нос с небольшой горбинкой, бледные впалые щеки и очень светлые волосы, небрежно спадающие на плечи. Лицо было настолько выразительным, притягивающим, что я смотрела на него и не могла оторваться.

Что со мной происходило, описать невозможно. Все внутри переворачивалось, пол уходил из-под ног, я почувствовала, что вижу свою судьбу. Мне показалось, что он тоже смотрит на меня, я вздрогнула. Но он прошел мимо, даже не повернув голову в мою сторону. Как же так? Неужели не заметил? Неужели не понял, что непременно должен остановиться, подойти ко мне? Я стояла и не могла шелохнуться, а внутри била дрожь, будто меня ударило молнией. Почему он уходит? Это какая-то ошибка, нелепость!

А он удалялся по коридору, теперь я видела только его спину, и я поняла, что сейчас он исчезнет за поворотом, может быть, навсегда. И тогда, с трудом оторвав от пола тяжелые, ватные ноги, я пошла за ним. Боже мой, куда девалась моя легкость, что-то меня сковало, ноги не гнулись, я словно превратилась в неуклюжую деревянную марионетку, которую непреодолимая сила толкает вперед, но все кругом сопротивляется, не пускает. Наверное, это был страх перед чувством, которое внезапно обрушилось на меня. Время, которое измерялось минутами, даже секундами, казалось мне вечностью. Как же трудно было идти по длинному коридору! Мне хотелось бежать за ним, а ноги прирастали к полу. «Остановись! Остановись!» — мысленно молила я. С трудом преодолевая метр за метром, я шла за своей судьбой. Я видела его впереди. Но что я буду делать, когда догоню его, что скажу? Как глупо, нелепо, я всегда считала себя смелой, решительной, а сейчас едва не умирала от смущения и страха.

Я ли это была? Иногда мне кажется, будто я читаю Машин тайный дневник. Но как же хорошо, как отчетливо я помню те ее чувства! Сколько раз за свою жизнь проходила я с Машей по тому длинному коридору и каждый раз проживала заново все, что ощущала она тогда. Что было дальше?

Я шла за ним, как сомнамбула, почти догнала его. Но тут он и те, другие, которые шли с ним, вдруг распахнули какую-то дверь и скрылись за ней. Кажется, это была аудитория, обычная аудитория! Но мне казалось, что передо мной захлопнули дверь в другое измерение. Перерыв кончился, надо было бежать на занятия, но как я могла уйти? Тут появилась моя однокурсница Изольда Куликова и очень удивилась, что это я тут торчу. Я наврала, что плохо себя чувствую, то ли живот заболел, то ли кровь носом пошла, в общем, какую-то чушь несла. А ведь я тогда совсем, совсем не умела врать! Но мне надо было остаться под этой дверью и дождаться, когда он снова появится в моем измерении. Изольда оказалась настойчивой и собралась тащить меня в медпункт. Тогда пришлось быстренько выздороветь. Как я могла объяснить ей, что жду под этой дверью свою судьбу? Душой я, конечно, осталась возле двери, но моему физическому телу пришлось переместиться вместе с Изольдой на другой этаж и переться на математику. Ноги понемногу стали гнуться, я почти обрела свою обычную, легкую походку. Вскоре меня заставили решать какие-то чудовищные уравнения… Бред, опять бред! Какие уравнения, к чертовой матери! Я могла думать только о нем!

Мне очень хотелось нарисовать его портрет, но что-то сковывало, карандаш выпадал из руки. Наверное, это был страх — а вдруг кто-то увидит и раскроет мою тайну? Конечно, у меня появилась тайна! Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, очень хотелось с кем-нибудь поделиться своими переживаниями. Но с другой стороны, страстная влюбленность в незнакомца была настолько не похожа на прежние, невинные приключения с мальчиками, что я даже представить не могла, как об этом рассказать. Ведь если кто-то узнает, начнут обсуждать, расспрашивать, замучают советами или, не дай бог, посмеются! А этого я просто не перенесла бы. И я бережно охраняла свою тайну от любых посторонних глаз и ушей, становясь с каждым днем все более молчаливой, скрытной и замкнутой. Меня по-прежнему звали на вечеринки, но я потеряла к ним всякий интерес. И даже любимые пирожки в горло не лезли. Вскоре я заметила, что вполне реально сохну от любви, и с большим удовольствием ушила в талии юбку.

— Что-то ты какая-то странная в последнее время! — сказала Изольда, когда я отказалась идти на очередную вечеринку. — Не ходишь с нами никуда, молчишь, как сыч. Сама на себя не похожа.

Я не поддалась на искушение. Даже Изольде рассказывать было страшно. Вдруг не поймет?

— А на кого я похожа? На тебя? — произнесла я не без ехидства.

Маленькая, щуплая, остроносая Изольда вспыхнула:

— Ты чего, Машка?

— Ничего! Надоело мне все! Посиделки эти пустые, мальчишки сопливые… Делом надо заниматься! — отрезала я.

Изольда обиженно поджала губы и замолчала. На этом разговор закончился. Конечно, она обиделась, но зато больше дурацких вопросов не задавала. Мне стало немного стыдно, но это быстро прошло.

Каждый день я топталась у двери той самой аудитории, за которой скрылся объект моей внезапной страсти. Я всюду искала глазами его в надежде увидеть еще раз, но он, как назло, больше не появлялся.

Ночью, убедившись, что все в доме спят, я нарисовала все-таки его портрет. Портрет получился очень похожий. Конечно, ни сестра, ни мама, ни папа никогда не шарили в моих вещах — в нашей семье это было не принято, но страх раскрытия тайны казался столь сильным, что я всюду носила портрет с собой, завернув в старую газету и спрятав в самом дальнем отделении своего модного кейса.

И вот однажды вечером Танька — мелкая, белобрысая воображала, с голубыми блюдцами вместо глаз — таинственным шепотом спросила:

— Машка, кто — он?

Ничего себе — вопросик! Я вспыхнула, но голос мой не дрогнул.

— Не понимаю, о чем ты?

— Да ладно вредничать! В кого ты влюбилась? — не отставала сестра. — Скажи честно! Я ведь тебе все рассказываю!

Страшное подозрение пронзило меня. Меня предали! Танька нашла портрет! Теперь все узнают мою тайну! Я размахнулась и едва не засветила сестре оплеуху. Она ловко успела увернуться.

— Да чего ты?

— Как ты посмела! Кто тебе позволил рыться в моих вещах?!

Танька захлопала голубыми блюдцами, из которых брызнули слезы.

— В каких вещах? Ты чего?

— А если не рылась — откуда взяла? — произнесла я грозно.

— Я твоих любовных записок не читаю! — шмыгнула Танька носом. И произнесла точно с маминой интонацией: — У тебя все на лбу написано!

Ну конечно, я-то ведь не видела себя со стороны… А если действительно по моей физиономии можно догадаться?

— Неужели правда? — спросила я испуганно.

— Я что — дурочка, не понимаю?

Танька снова хлюпнула носом. Я тут’ же устыдилась своего страшного и, возможно, несправедливого обвинения и примирительно сказала:

— Ладно, не дуйся! Мир!

Мы скрестили мизинцы, и все встало на свои места.

— А ты не заводись! Подумаешь, дело какое! — снисходительно произнесла сестра, снова ощущая свое превосходство. — Я вот уже третий раз влюбилась! Он, между прочим, твой ровесник, не какая-нибудь мелюзга!

— А он — тоже? — спросила я.

— Спрашиваешь! — Танька понизила голос. — Мы решили пожениться.

— Что? — оторопела я. — Прямо сейчас?

Как выяснилось, ее жизненный опыт ограничивался не только литературой.

— Ну, не совсем сейчас. Не знаю, это не важно! Главное — мы решили! Да чего ты смотришь, как маленькая? — покровительственным тоном произнесла Танька. — Не знаешь, как люди женятся, что ли?

Мне стало обидно за себя, и я спросила не без ехидства:

— А если ты четвертый раз влюбишься, что будешь делать?

— Что, что… Разведусь!

— Так, может, не стоит тогда выходить замуж?

— А почему? Все люди женятся по нескольку раз. Женятся и разводятся. Это только наши родители — исключительные. У меня так не получится, — сказала она серьезно. — Я такая непостоянная!

— А я бы хотела одну любовь, на всю жизнь! — неожиданно вырвалось у меня.

Танька вдруг бросилась ко мне, обняла и зашептала:

— Маш, ну расскажи, кто он! Тебе самой легче станет.

Тайна уже давно распирала меня, рвалась наружу, и мне неудержимо хотелось разделить ее с кем-то. Но в институте было опасно, а Танька — она не посмеется, не выдаст! Я молча взяла свой кейс, краем глаза косясь на Таньку. Она насупилась и сказала:

— Ты чего, уроки собралась делать?

— Уроки — в школе! А я, между прочим, уже в институте!

Танька совсем сникла. Еще бы, разговор оборвался на самом интересном месте. Нет, похоже, в кейс она действительно не лазила, иначе обязательно выдала бы себя. Я достала из тайника портрет, молча развернула и показала сестре. Она так и впилась в него глазами, покачала головой.

— Классный мужик!

— Ага.

— А он не женат?

— Не знаю, — вздохнула я.

— Так узнай! Чего телишься?

— А если женат?

— Отбей!

Я снова вздохнула. И стала рассказывать ей все в подробностях: о встрече с прекрасным незнакомцем и о своих страданиях, изрядно приправив свой рассказ восторженными эпитетами и романтическими красками. Танька слушала, приоткрыв рот, а мне действительно становилось легче. Дослушав мой печальный рассказ, Танька возмущенно воскликнула:

— Как ты могла?

— Что? — не поняла я.

— Упустить его!

— А что было делать? — спросила я растерянно.

— Бороться за любовь надо! — уверенно заявила моя начитанная сестра. — Я бы такого мужика ни за что не отпустила!

На следующий день я снова во время перемены стояла у той заветной двери. Мне так хотелось приоткрыть ее, заглянуть внутрь! Могу же я в конце концов перепутать аудиторию? Ну, скажу, мол, извините, ошиблась — и все такое. А если он там? Ладно, что гадать! Танька права, надо действовать, а не упиваться своими страданиями! Бороться и искать, найти и не сдаваться! Я тоже кое-что читала! Конечно, меньше, чем Танька, но когда мне читать? Ладно, трусиха, хватит!

Я схватилась за ручку двери, собралась потянуть на себя, но в это время кто-то толкнул ее изнутри. Я, естественно, отлетела и, не удержавшись на ногах, шлепнулась на пол.

— Ах ты, господи! Извините! — произнес кто-то надо мной, помогая мне встать.

Я подняла глаза. И чуть не рухнула снова. Это был он!

— Как же неловко получилось! Вы не ушиблись? — с беспокойством спрашивал он, участливо оглядывая меня.

— Нет, ничего, — промямлила я, одергивая платье.

Кажется, я уже более или менее твердо стояла на ногах, хотя это стоило мне больших усилий, но он продолжал меня осторожно поддерживать. И при этом, я заметила, с интересом меня разглядывал. Вдруг прищурился и спросил:

— Учишься здесь?

— Угу…

— Почему я раньше тебя не видел? — произнес он таким тоном, будто это досадное недоразумение, и продолжал меня разглядывать.

Я совсем растерялась. Что тут можно было ответить? «Ах, какое упущение! Ты знаешь всех хорошеньких девушек, кроме меня! Давай наверстаем упущенное!» Что-нибудь в таком роде, что ли? Конечно, эти глупые фразы вслух я бы никогда не произнесла! Но момент, подаренный мне судьбой вместе с падением на пол под дверью, упускать было нельзя. И я вспомнила наставления своей умудренной книжным и жизненным опытом тринадцатилетней сестрички: не отпускай! И робко, решившись наконец взглянуть ему в глаза, сказала:

— А я тебя видела!

— Да? — удивился он. — Почему не подошла?

— Повода не было, — ответила я с глупой улыбкой.

Он вдруг рассмеялся.

— Ну, теперь-то повод есть. Я тебя чуть не убил этой дверью.

— Но ведь не нарочно, — прошептала я, благословляя в душе дверь, сбившую меня с ног таким чудесным образом.

— Все равно, я просто обязан искупить свою вину! Это долг джентльмена! — Он придирчиво осмотрел мое лицо и вдруг осторожно дотронулся пальцем до моего лба. — Ну вот, кажется, тут синяк…

От его прикосновения голова моя пошла кругом. Пусть бы хоть здоровенный фингал был на лбу — я бы и на него молилась, как на свою счастливую звезду! Неужели все это происходит на самом деле, а не во сне? Наверное, я побледнела и слегка покачнулась. Он тут же подхватил меня и произнес с тревогой:

— Только, пожалуйста, не падай в обморок! Тебе плохо?

— Нет, нет, все в порядке, все уже прошло, — забормотала я, чувствуя на плечах его сильные руки и невольно прижимаясь спиной к его груди. По всему телу побежали мурашки. За такой миг блаженства я бы согласилась получить хоть сто фингалов!

— Аланчик! Ты где застрял? — послышался мужской голос.

— Алан — это я, — прошептал он мне в самое ухо. — Извини, не успел представиться. Я не Алан Парсонс, и даже не Эдгар Аллан По, а Алан Сильвестрович. Но когда-нибудь и мое имя зазвучит по всему миру, так что запомни на всякий случай… А как зовут мою пострадавшую?

— Маша.

— Маша… — повторил он нараспев. — Чудесно! Прямо из русской сказки.

И тут я увидела двоих ребят, быстро направлявшихся к нам. Один — с какой-то невообразимой стрижкой, выбритыми висками, в короткой кожаной курточке, из-под которой висел длинный свитер поверх худющих ног в потертых джинсах, а другой — невысокий, коренастый, в широких вельветовых брюках-бананах и в теплой фланелевой ковбойке. Парни были симпатичные, но явно чем-то озабоченные.

— Алан, хватит любезничать, там рабы пришли, — сказал тот, у которого стрижка.

Алан даже бровью не повел и, не отпуская меня, ответил деловито:

— Я не любезничаю, Жора, а оказываю первую помощь своей невинной жертве!

— Теперь это так называется? — усмехнулся другой, вельветовый.

— Михаил, зачем ты смущаешь девушку? — Алан укоризненно покачал головой. — Что она обо мне подумает? Что я — не благородный джентльмен, а какой-нибудь хитрый и коварный соблазнитель? Маша, не верь ему! Я чист душой, как невинное дитя!

И тут появилась эта девица. Она была высокая, стройная, в узких, облегающих брюках, с походкой манекенщицы. Держалась она свободно, раскованно. Красивое, бледное лицо, на которое очень удачно нанесена косметика.

— Так ты идешь, Алан? — настойчиво спросила девица.

Сердце мое, сердце несчастной юной Маши, тут же сжалось от ревности.

— Мы все идем, Тамарочка, — спокойно ответил Алан. — Кстати, у меня идея! — Он повернулся ко мне, — Маша, а не хочешь ли ты на нас порабствовать?

— Порабствовать? Это как? — не поняла я.

— Святая невинность! — рассмеялся Михаил. — Сразу видно первокурсницу. Ничего, мы тебя просветим! Рабы — это наши помощники, они нам помогают дипломы делать — расчерчивать, закрашивать и все такое.

— Так вы — дипломники? — спросила я.

— Неужели не видно? — произнес Жора. — Мы не рабы. Рабы не мы! Творцы судьбы идут из тьмы!

— Между прочим, Жора у нас еще и поэт, и музыкант! — Алан подмигнул мне. — Ну что, Маша, пойдешь к нам в рабы?

— А чего не пойти? — Я искоса поглядела на Тамарочку. — Мне ведь тоже когда-то диплом делать. Вот и поучусь.

— У нас такому научишься! — Михаил сделал страшные глаза. — Кошмары по ночам будут сниться!

— Это — как творцы из тьмы выходят? — съязвила я.

Все рассмеялись, только Тамара никак не отреагировала на мою шутку и ушла вперед.

— Итак, Маша, ты согласна разделить участь творцов? — спросил Алан.

— Да! — с энтузиазмом откликнулась я.

— Тогда пойдем с нами. А я клянусь никогда больше не бить тебя дверью, а также другими предметами, и всегда оказывать первую помощь!

Алан, уже почти по-хозяйски, обнял меня за плечи, и мы вместе ушли по коридору в новую, еще неведомую мне жизнь…

В пепельнице дымилась незагашенная сигарета. Мария услышала за спиной легкие шаги, но даже не оглянулась. Она была не здесь, а там, далеко, в своем прошлом, и сквозь туман времени смотрела, как Маша уходит по коридору архитектурного института рядом с Аланом и его друзьями. Маша уходила в какую-то другую, новую жизнь. Вот образ опять ускользает, и только чувство остается, только чувство. Что было дальше? Маша тогда даже представления не имела, что ее ждет впереди. Вопрос, как навязчивый рефрен, тревожно звучал в сознании. Что было дальше с Машей?

Сзади подошел кто-то, обнял за плечи… Мария вздрогнула — она все еще была Машей. Обернулась с невольным испугом, словно может сейчас увидеть за спиной Алана. Но это был Валентин. Господи, она ведь, отдавшись своим воспоминаниям, совсем про него забыла! Конечно, это всего лишь — воспоминания, все это было очень, очень давно… А вот она — реальность! Гладит по волосам, целует в шею… Но как трудно вырваться оттуда, из тех далеких дней, из того длинного коридора! Как трудно вырваться из тех сильных, горячих рук!

Мария рассеянно улыбнулась, поглядела на Валентина и вдруг поняла, что так долго удерживало ее рядом с ним. Он был чем-то похож на Алана! Сейчас она неожиданно заметила в их чертах много общего. Конечно, и волосы, и глаза… Нет, глаза не такие, но взгляд… Да что это с ней? И взгляд совсем не такой. Другого такого взгляда нет ни у кого и не может быть! Валентин моложе и, наверное, красивее, но все равно, он только бледная копия. Бледная копия вечного идола!

Мария никогда раньше об этом не думала, но, вероятно, подсознание работало само по себе, выискивая мужчин с каким-то, хотя бы внешним, сходством. Как просто и как глупо! Может быть, был бы Валентин совсем другим, к примеру — жгучим брюнетом с карими глазами или каким-нибудь некрасивым очкариком, у него могло оказаться больше шансов. Но при таком сходстве — нет! «И вообще все это — сплошная глупость! — сказала сама себе Мария. — Мои сомнения, игра в призрака… И как же я могла, как же я могла всерьез задуматься?.. Над чем? Над его предложением? Я-то знаю, что каждая моя любовная история заранее предрешена. Знаю, что все равно не смогу его полюбить! Ни его, ни кого другого! Мне с ним было приятно, занятно, легко, но это — не любовь, а очередной неудавшийся эксперимент над собой. Душа моя по-прежнему не горит…»

Валентин молча смотрел на Марию. Смотрел, как раньше, как всегда, взглядом преданного пса, готового умереть за своего хозяина. Этот замечательный, красивый, очень породистый пес ни в чем не был виноват!

— Хочешь кофе? — рассеянно спросила Мария.

Валентин помотал головой.

— Ты хочешь что-то сказать? — снова спросила она.

— Я все тебе сказал, — ответил Валентин драматическим голосом, в котором Марии послышалась вдруг какая-то фальшивая, актерская нотка. — Теперь слово за тобой!

Мария вздохнула. Что она могла ему ответить? Скорей бы уж все закончилось!

— Знаешь, я думала…

Валентин приложил палец к губам.

— Тсс! Не спеши, подумай еще.

Нет, наверное, он не фальшивил, но Мария, уже не в первый раз, ощутила в душе внезапный холодок, какой-то мятный, ментоловый привкус, словно проглотила пастилку от кашля из рекламного ролика. И с этой пастилкой пришла холодная ясность.

— Я не могу стать твоей женой, — отчетливо произнесла Мария. — Прости, но никогда не смогу!

— Значит, так… — Лицо Валентина вдруг стало жестким, в глазах вспыхнули искры гнева. Таким Мария его еще не видела. — У тебя кто-то другой, да?

— Какая разница? — устало произнесла Мария. И подумала — как все же примитивны и одинаковы мужчины! Если ты им отказываешь — значит, у тебя роман с другим. А представить, что твое сердце все еще живет в прошлом, от которого остались одни воспоминания, им не дано. Понимать, что играть в любовь, когда история внутренне уже завершилась, бессмысленно, они не желают.

— Большая разница, — процедил Валентин. — Меня еще никогда, никогда не бросали женщины! Должна быть причина!

— Все когда-то бывает в первый раз, — сказала Мария. — Прости, еще раз прости. Причина во мне. Я не хочу фальшивить и притворяться и ничего, пойми — ничего не могу сделать с собой.

— Ну, что ж… Пусть будет. Только смотри — не пожалей! — Валентин резко развернулся и пошел к двери. Но вдруг остановился и сказал небрежно: — Кстати, вот билет на премьеру моего шоу. Если надумаешь, можешь прийти. — Он бросил билет на стол и быстро, не оглядываясь, вышел.

Через несколько минут Мария услышала, как взревел мотор его машины. На этом все кончилось. Во всяком случае, в тот момент Мария думала именно так. И ни о чем не жалела. Конечно, Валентин обиделся, оскорбился, гордо ушел, но не забыл при этом бросить прощальную угрозу «смотри — не пожалей» и оставить билет на премьеру. Зачем? В надежде увидеться, что-то вернуть? Или для того, чтобы продемонстрировать ей свой успех, свою гениальность, задеть, зацепить, что-то доказать? Бог его знает, зачем он так сделал, да и не важно. Можно и сходить на премьеру, если найдется время. Все равно это уже ничего не изменит.

Оставшись в доме одна, Мария ощутила внезапно легкое и свежее дыхание свободы, которого ей, как сейчас она поняла, так не хватало в последнее время. Теперь она была снова совершенно одна в своем мире, в своем измерении. Как же это прекрасно, когда ничто не держит тебя, когда никто ничего от тебя не ждет и не требует! И не надо никаких романов, лучше всего какое-то время просто побыть одной. Одной — в своем доме, наедине со своими мыслями, чувствами, воспоминаниями. Еще немного побыть Машей, той самой доверчивой, искренней и немного наивной Машей, которая двадцать пять лет назад впервые испытала чувство катастрофической, безоглядной любви и которая потом уже никогда не могла от него отказаться…

В тот вечер я вернулась домой очень поздно, слишком поздно по установленным в доме правилам. Мама, нервная, взвинченная, ходила по квартире с сигаретой, то и дело бросаясь к окну. Когда я вошла в комнату, она стояла, прижавшись лбом к стеклу, а отец ее успокаивал. Увидев меня, он резко обернулся и произнес непривычно суровым голосом:

— Как это понимать?

— Дипломникам помогала, — сказала я.

— Это что, общественная нагрузка? — В голосе отца прозвучала ирония. — И чем, интересно, ты помогала им ночью?

— Как чем? Чертила, подрамники натягивала… — машинально ответила я, надеясь как можно скорее сгладить неприятную ситуацию и скрыться в своей комнате.

— А позвонить было нельзя? — закричал отец.

Он вообще никогда не кричал, и я растерялась. Мне тогда и в голову прийти не могло, что кто-то может так обо мне беспокоиться. Подумаешь — час ночи! Конечно, при желании можно было откуда-то позвонить, из телефона-автомата, например, но могла ли я думать об этом, гуляя с Аланом по ночным улицам? Да я вообще обо всем на свете забыла! Но как я могла признаться в этом моим распсиховавшимся родителям? Может быть, начнись разговор иначе, я бы что-то и рассказала, но тут мне тоже попала шлея под хвост.

— Неоткуда было позвонить! Понимаете, неоткуда! Все кабинеты закрыты! — ответила я с вызовом. — И вообще, не надо так за меня беспокоиться. Я уже взрослая! Не могу же я всю жизнь возвращаться домой к десяти!

Родители переглянулись и промолчали. Потом отец сказал усталым голосом:

— Между прочим, мы звонили твоим подружкам по институту. Кроме тебя, все оказались дома. И никто из них, представь себе, никаким дипломникам не помогал. Это что же, исключительно твоя миссия?

Лучшая защита — нападение. Старая, надежная истина.

— Зачем вы устроили панику? — стала я громко возмущаться. — Зачем звоните моим знакомым в такое время? Делать больше нечего? Может, вы еще и в милицию заявили?

— Ты что раскричалась? — на этот раз спокойно и сдержанно сказал отец. — Иногда соображать не мешает… Еще раз такое случится — так и в милицию позвоним. Ну-ка, выкладывай, где была!

— Там, где сказала! — отрезала я. — Если не верите — это ваша проблема. А мне врать ни к чему!

Мама всхлипнула, посмотрела на меня, хотела что-то сказать, но по лихорадочному блеску в моих глазах, видимо, поняла, что разговор сейчас бесполезен. Она только махнула рукой, погасила сигарету, развернулась и ушла в спальню.

— Тебя хоть проводили эти дипломники? — уже более мирно спросил отец.

— Конечно, проводили!

Это была правда. Алан действительно проводил меня до самого подъезда. И даже поцеловал на прощание. Правда, по-дружески, в щеку, но и этого было достаточно, чтобы мое возбужденное воображение дорисовало продолжение истории. Главное, мы снова увидимся завтра. Наверное, и послезавтра тоже. И, как мне тогда казалось, такое чудо будет происходить всю нашу долгую жизнь. А жизнь впереди виделась долгой, почти бесконечной, движение времени не ощущалось вообще. И эта застывшая бесконечность заполнялась невероятной остротой первого сильного чувства.

— У мамы неприятности в театре, она и так — сама не своя, а тут еще — ты! — произнес отец с какой-то внезапной горечью и досадой.

— Я-то здесь при чем? — огрызнулась я. — И вообще, имею я право на свою жизнь?

— Имеешь, имеешь, — кивнул он устало, — только не за счет других. Ладно, иди спать.

Тут я посмотрела на него и увидела вдруг морщинки у глаз, и отец показался мне каким-то поблекшим, постаревшим. Нахлынула мгновенная жалость, стыд за свои злые слова. Но ведь сами нарвались, думала я, стараясь подавить эти чувства. Знали бы, что творится в моей душе, — не полезли б с расспросами!

— Спокойной ночи, — буркнула я и пошла из комнаты.

— Есть не хочешь? — спросил вдогонку отец.

— Спать хочу!

Но какой мог быть сон после таких бурных событий! Открыв дверь комнаты, я едва не сбила с ног Таньку, которая, естественно, торчала за ней.

— Думаешь, я спала? — зашептала моя истомившаяся от любопытства сестра, семеня за мной. — Ну, расскажи! Что у тебя?

— Погоди! Потом! — Я, не раздеваясь, повалилась на кровать. Все, что случилось сегодня, мелькало перед глазами. Чувства мешались, мысли путались. Я возвращалась домой в состоянии почти неземного счастья, а тут меня, можно сказать, мордой об стол! Вскипела обида, злость. В то же время после разговора с отцом на душе остался неприятный осадок, какая-то тревога, беспокойство, подспудное чувство вины. Я ведь не была законченной, черствой эгоисткой! В общем, как-то не очень мне было хорошо.

Танька подсела ко мне на кровать, всем своим видом выражая сочувствие. И тут я почему-то не удержалась и разревелась. Глупо так разревелась! Уткнулась в подушку, чтобы не слышно было, а Танька испугалась, стала меня тормошить.

— Маш, ты из-за предков, да?

Я и сама не знала, из-за чего плачу. Из-за всего вместе. Не отрывая головы от подушки, я искоса посмотрела на Таньку, спросила:

— Ладно, расскажи, что тут было?

— Тут такое творилось! — с пафосом произнесла она.

Прижавшись лбом к двери, моя героическая сестрица весь вечер смотрела и слушала в маленькую щелку. К счастью, родители, занятые своими переживаниями, ее не заметили. Она торопливо сообщила, что у мамы, как назло, спектакль сегодня отменили и она пришла рано — расстроенная, недовольная. И если б не это, все бы, наверное, обошлось, никто бы не заметил, что меня так долго нет. А тут мама стала плакать, себя ругать, что совсем нами не занимается. Что дочки ее растут, как трава. Вот за это на нее и сваливаются неприятности! Папа ее утешал, говорил: «Разве я плохой садовник? Травку нашу поливаю, подстригаю! Неприятности пройдут. Машка найдется!»

Танька вдруг подозрительно посмотрела на меня:

— А ты правда дипломникам помогала?

— Правда, — ответила я, немного успокоившись. — Танька, ты представляешь! Мы сегодня познакомились!

— Я сразу поняла, когда ты вошла! — снисходительным тоном произнесла моя проницательная сестрица.

— Что, это тоже на лбу было написано? — шутливо спросила я.

Танька хмыкнула и широко раздвинула руки:

— Вот такими буквами!

— А шишка на лбу есть? — спросила я интригующим шепотом.

— Чего? — удивилась Танька.

— Вот тут, — ткнула я пальцем в лоб, — должна быть.

Танька, конечно, вытаращила свои голубые блюдца и стала ощупывать мой совершенно невредимый лоб. Но мне так хотелось, чтобы на нем осталась шишка. Или хотя бы синяк.

— Ну, нашла?

— Вроде есть чего-то, — произнесла она с сомнением.

— То-то! — радостно воскликнула я.

И тут меня прорвало. Накопившиеся за день впечатления и переживания полились рекой. Танька тут же запрыгнула ко мне в постель, слушала, затаив дыхание и, когда я вдруг замолкала, требовала новых подробностей. И я повторяла, снова и снова, почти одно и то же, с удовольствием произнося его имя и расцвечивая наше знакомство и общение самыми яркими красками. Умолчала я только о Тамарочке, которая невольно вызывала у меня неприятное чувство и могла бы испортить такой чудесный рассказ. Танька была в восторге. Она не сомневалась, что мы с Аланом непременно скоро поженимся.

Я же об этом не думала. Я вообще в ту ночь уже ни о чем не думала, кроме своей безумной любви! И мы с сестрой еще долго шептались под одеялом, обсуждая мое невероятное романтическое приключение.

Глава 3 ТАНЬКА

В доме звонил телефон. Звонил долго, настойчиво. Мария не сразу поняла, откуда идет этот звук. Что за дурацкая рассеянность! Нельзя одновременно находиться в прошлом и настоящем! Телефон звонил здесь, сейчас. Мария торопливо взяла трубку.

— Алло!

— Маша, — сказала сестра. — Так я и думала, что ты там! Но ты так долго не подходила, что я испугалась…

— Я выходила, не слышала, — сказала Мария, в сущности, почти не солгав. Но там, где она была еще минуту назад, в мире далеких страстей и тревог, она как раз говорила с сестренкой! Танька была одним из тех немногих людей, кому и теперь позволялось называть Марию Машей. Но сейчас имя «Маша» прозвучало так, будто ее окликнули из прошлого. Будто и не было двух с половиной десятков лет, все изменивших, перечеркнувших и заставивших жить заново… Так-то вот, милый домик, другое мое измерение, в котором время идет по своим, одному ему ведомым законам…

— Прости, если тебя от чего-то оторвала, — сказала Танька.

— Ни от чего ты меня не оторвала! — успокоила ее Мария. — Молодец, что позвонила. Скажи честно, у тебя что-то случилось?

— Ничего, — неуверенно ответила сестра. — Просто в субботу у мамы день рождения. Хотела напомнить…

— Но ведь не в эту, а в следующую… — удивилась Мария.

— Да, в следующую, — согласилась Танька. — Но все равно — надо сообразить с подарком.

— Ну да, я буду в Москве в понедельник. Что-нибудь придумаем.

— Маша, а до понедельника ты не будешь? — каким-то странным голосом спросила сестра.

— Ну, точно! Я же чувствую, у тебя что-то случилось! — воскликнула Мария.

— Ничего особенного, просто хотела поговорить.

— Так не вешай мне лапшу на уши и приезжай! Прямо с работы!

— У меня сегодня отгул…

— Отлично! — обрадовалась Мария. — Вперед и с песней! Жду!

— А спиногрызы? — вздохнула Танька.

Сестриным «спиногрызам» было уже двенадцать и девять лет. Здоровенные оболтусы! Но Таня все равно считала их несчастными маленькими детьми, обделенными материнским вниманием, и тряслась над ними, как курица над яйцами.

— Господи, с собой бери! — воскликнула Мария.

— Они поговорить не дадут…

— Так оставь их с Федором. Все равно ведь дома сидит.

— Он размышляет над новым проектом, вряд ли согласится.

Мария чуть не выругалась. Федор — милый, обаятельный, непризнанный гений, считающий, что весь мир чем-то ему обязан, уже несколько лет ни черта не делал и преспокойно сидел у жены на шее. Но с Марией, которая видела его насквозь, он считался, даже немного побаивался ее.

— Ну-ка, дай ему трубку!

— Ладно, я их к маме закину, — тут же нашла выход Танька. — И сразу к тебе. А я тебе не помешаю?

— Ужасно помешаешь! — рассмеялась Мария. — Я занята примерно так же, как твой Федор — сижу одна и с умным видом плюю в потолок.

Танька весело хмыкнула.

— Ладно, тогда жди!

Мария обрадовалась. На самом деле обрадовалась, что к ней приедет сестра. Им так редко удавалось побыть вдвоем, поговорить наедине. Да и вообще в последние годы они встречались редко, в основном на каких-то семейных торжествах у родителей или у общих друзей. Интересно получилось в жизни: все, о чем они когда-то мечтали, шепчась по ночам под одеялом, не просто не осуществилось, а произошло почти с точностью наоборот. Танька, с детства увлекавшаяся мальчиками старше себя, мечтавшая стать актрисой и собиравшаяся много раз выходить замуж и разводиться, в двадцать лет неожиданно так влюбилась в своего однокурсника, тогда — общепризнанного гения, что все ее мечты развеялись, как дым. Они поженились и могли бы жить долго и счастливо, если бы Федор не оказался страшным бездельником и разгильдяем. Конечно, сестрица сама его избаловала, сразу взвалив на свои хрупкие плечи решение всех житейских проблем. Она хваталась за любую работу, чтобы заработать на жизнь, а Федор с меланхоличным видом лежал на диване и ждал достойного применения своей гениальности. Когда этот его скрытый дефект обнаружился, было уже поздно. У них к тому времени родился сын Рома, потом дочь Римма. Мама несколько раз пыталась пристроить Федора в театр, в кино — он как-никак имел театральное образование, — но гений высокомерно отвергал все предложения, не желая размениваться по мелочам. Он то пробовал заняться режиссурой, то сочинял какие-то шедевры, но, не добившись успеха сразу, объявлял себя непонятым серой толпой и быстро бросал любое занятие.

Танька же, неожиданно для всех оказавшаяся преданной женой и прекрасной хозяйкой, буквально разрывалась на части, чтобы накормить и ублажить своего гениального мужа. Просидев какое-то время дома и измучившись от трудностей и нищеты (а Федор тем временем все еще продолжал лежать на диване и ждать, когда признание преподнесут ему на блюдечке), она поняла, что актерским трудом много не заработаешь, семью, учитывая ее специфику, не прокормишь, и решила сменить профессию. Устроив детей в сад, отважная Татьяна отправилась на бухгалтерские курсы и спустя какое-то время, проявив невероятный энтузиазм, без всякой взятки поступила в финансовую академию.

За несколько лет она сделала успешную карьеру, зарабатывала теперь довольно много денег, детей устроила в престижную гимназию, а Федор все так же лежал на диване, сочинял какие-то эссе, умно и красиво рассуждал об искусстве и при этом на словах обожал Таню. Денег им все равно не хватало, поскольку производимые семьей затраты превышали Татьянины возможности. Сама сестра вечно была задерганная, с утра мчалась в свой банк, вечером, притащив сумки с продуктами, купленными после работы, тут же бежала на кухню и бросалась к плите — готовить еду, а любящий муженек и милые детки уже ходили кругами, принюхиваясь и предвкушая вкусный ужин. А готовила она действительно великолепно. И чистота в доме всегда была удивительная. Мария поражалась, как и когда Танька все успевает. Она сочувствовала сестре, пыталась незаметно подсовывать ей деньги, презирала Федора, окончательно оставившего попытки устроиться на работу, и не понимала, почему сестра так им восхищается. Поистине — любовь зла!

Вмешиваться в их жизнь, повлиять как-то на этот дикий семейный уклад было совершенно невозможно. Стоило родителям или Марии сказать хоть слово, Таня тут же грудью вставала на защиту любимого супруга-паразита. И Мария с горечью думала, что, похоже, в их жизни уже никогда ничего не изменится.

Что же касается Марии, то ее романтическим мечтам тоже не суждено было осуществиться. Но, наверное, в итоге это оказалось к лучшему. Не дай бог стать жертвой своей безумной страсти, как ее сестра! Возможно, это были какие-то причуды судьбы, которая нарочно поменяла их ролями, закрепостив Таньку ее нелепым браком, а Марии, взамен страстной любви к мужчине, дав любовь к творчеству и успех, к которому в юности она совсем не стремилась…

Сестрица появилась примерно через полтора часа. Мария открыла ворота и с радостью впустила на участок смешную маленькую машинку с большими круглыми фарами, такую же глазастую, как и ее хозяйка. Сестры обнялись, расцеловались. Танька рассеянно оглядывала любимый сад Марии, ее диковинные цветы, хлопала глазами и явно не воспринимала окружающую ее красоту.

Мария решила, что скорее всего у Тани возникла очередная идея по поводу реализации гениальности Федора, которой ей непременно захотелось поделиться. Что ж, Мария была готова принять в этом участие — чем бы дитя ни тешилось… Но, наверное, сначала надо немного успокоить сестру, снять напряжение, переключить ее внимание на вещи прекрасные, возвышенные, неподвластные земным страстям. А уж потом она ее спокойно выслушает.

И тут у сестры зазвонил мобильный телефон.

— Да, я сейчас за городом. Не знаю, приеду вечером, — торопливо говорила в трубку Таня. — А что? Да. Ну да. Хорошо, я перезвоню, чуть позже.

— Что, Федор уже соскучился? — с усмешкой спросила Мария.

— Нет, это… с работы, — сказала Таня. И вдруг вспыхнула: — Пошли в дом! Прости, не могу смотреть на твои цветочки!

Мария, конечно же, сразу заметила, что сестра не в себе. Она и выглядела не совсем обычно — глаза ее блестели непривычным блеском, которого Мария не видела уже многие годы, движения стали порывистыми, нервными. Это было что-то новое. Обычно сестра, вырвавшись в загородный дом Марии, с наслаждением рассматривала и нюхала цветы, расслабленно бродила по саду, словно набираясь от него недостающей ей энергии. И сад охотно отдавал усталой Татьяне свою нежность и красоту. Но сейчас она явно была занята какими-то своими мыслями и переживаниями.

— Идем! — Мария обняла сестру и повела в дом.

— У тебя есть что-нибудь выпить? — нервно спросила Таня, войдя в дом.

— Конечно. Но ты же на машине? — удивилась Мария.

— Неважно. Может, я у тебя ночевать останусь… Если, конечно, не выгонишь…

— Ты скажешь! — рассмеялась Мария.

— Понимаешь, мне хочется тебе рассказать… Надо кое-что рассказать, но я так не могу. Если не выпью — язык не повернется!

Мария достала бутылку красного французского вина, сестры молча выпили.

— Чудесное вино! — немного расслабившись, сказала Таня. — Как же у тебя здорово! Другой мир! — воскликнула она, бросилась на ковер и растянулась. — Знаешь, Маша, у тебя тут вообще — будто не на земле. Как в сказке.

— А не хотела смотреть мои сказочные цветочки! — улыбнулась Мария, усаживаясь на ковре рядом с Таней.

— Это я на нервной почве, ты прости. — Таня вдруг вскочила. — Слушай, совсем забыла! Совсем у меня дырка в голове! Я ведь тебе всяких вкусностей привезла, а то ты тут сидишь, созерцаешь свои красоты и ничего не ешь. Сейчас принесу!

Она стремительно выбежала из дома и вскоре вернулась с большой сумкой. Мария чуть снисходительно покачала головой: да, сестрица была в своем репертуаре — ей обязательно надо о ком-то заботиться!

— Тащи тарелки, — скомандовала Таня, заметно повеселев.

Через несколько минут стол был накрыт. Его украсили какие-то невообразимые салаты, румяные котлеты, совсем теплые, которые Таня вытащила из маленького термоса, кусочки запеченной рыбы, даже пирожки с капустой — в общем, настоящее домашнее великолепие. Сестры выпили еще немного и с удовольствием принялись за еду.

— Господи, какая же я, оказывается, голодная! — воскликнула Мария, доедая третью котлету. — Если бы не ты, наверное, о еде и не вспомнила бы!

Но ела в основном Мария, а Таня только поковыряла вилкой салат, откусила кусочек пирожка и потянулась за сигаретой.

— Танька, ты что, куришь? — удивилась Мария, заметив сигарету в руке у сестры. — Ты ведь никогда не курила!

— Я много чего раньше не делала, — вздохнула Таня. — Надо же когда-то начинать! Ладно, давай еще выпьем!

Таня жадно сделала несколько глотков. Бутылка незаметно закончилась. Мария достала из бара следующую и сказала:

— Теперь ты точно у меня заночуешь! Никуда тебя не отпущу!

Таня вдруг загадочно улыбнулась.

— А если за мной приедут?

— Ну, это, конечно, меняет дело, но надо еще посмотреть, кто приедет! — Мария лукаво подмигнула сестре.

— В общем, так… — начала было Таня и вдруг уронила голову на руки и заплакала.

Мария бросилась к ней, обняла.

— Танюшка, милая! Да что ты, успокойся, родная!

— Как, как успокоиться? Маша, я не знаю, что делать! — бормотала Таня сквозь слезы. — Кошмар какой-то!

— Да что же случилось? — спросила Мария с беспокойством.

— Понимаешь, он сделал мне предложение!

— Да, дела… — сказала Мария, стараясь не выдать голосом своего удивления.

— То-то, что дела! — Таня вытерла слезы, шмыгнула носом, посмотрела на сестру. — Это уже давно, почти год… Ну, я не думала, что так серьезно, я думала, просто так… А он говорит — бросай все и выходи за меня замуж!

— И кто же, если не секрет? — спокойно спросила Мария.

— Да наш директор банка! Помнишь, я говорила, его год назад назначили… Ну, тут все и началось. И что теперь делать, я совсем-совсем не знаю!

— Ты его любишь? — тихо спросила Мария.

Таня вздохнула и молча кивнула.

— Знаешь, Танюшка, — ласково сказала Мария, — мне сегодня не спалось и что-то пробило на воспоминания. Помнишь, как мы с тобой по ночам шептались, все наши любовные тайны обсуждали?

Таня снова кивнула.

— А помнишь, как я тебя спросила — а если ты четвертый раз влюбишься, что будешь делать? И что ты ответила? Что, что — разведусь, сказала. Все люди женятся по нескольку раз. А тут вроде бы еще только второй намечается. Или я чего-то не знаю?

— Да все ты знаешь! — Таня вскочила и стала ходить по комнате. — У меня, правда, ничего и никого не было. Как зачумленная жила. Федечка мой — один свет в окошке, за него в огонь и в воду! Сама не думала, что на кого-то вообще погляжу. А тут — будто в первый раз. А он, ты представляешь, вообще не женат — развелся давно, стерва ему какая-то попалась, и после этого, говорит, три года на женщин смотреть не мог. И вдруг — я. Ну, он и говорит, что теперь оттаял, будто солнце взошло. Вроде как жизнь его началась заново.

— Танюшка, родная моя! Как же это прекрасно, как здорово! — воскликнула Мария. — Нет ничего на земле важнее, прекраснее и выше любви! Как же я рада, что это случилось с тобой!

Таня снова всхлипнула.

— Мне страшно, Маша! Я очень люблю Сергея, но как я Федьку брошу? Он ведь без меня пропадет.

— Не пропадет твой Федька! — уверенно произнесла Мария. — Может, наоборот — за ум возьмется, человеком станет. Работать пойдет наконец.

— Да что он заработает?

— Ну, можешь первое время ему алименты платить, пока на ноги не встанет.

— Ты скажешь! — рассмеялась Таня.

— Что думаю, то и говорю, — улыбнулась Мария. — А дети… Ты их с банкиром своим, то есть с Сергеем, познакомила?

— Ага. Он нас в кино на Гарри Поттера водил. Так представляешь — вели себя при нем, как ангелочки. Придраться не к чему было!

— Они у тебя не дураки. И тебя любят, — улыбнулась Мария. — А Федору ты уже сказала?

— Ты что! Федор — ни сном ни духом! Думает, я на работе сижу допоздна. Он уверен, что я всю жизнь буду его с ложечки кормить, по головке гладить и ни на одного мужика даже не взгляну. — Таня горько усмехнулась. — Сама, конечно, виновата.

— Ты — чудо! Ты такая хрупкая, красивая! Тебя на руках носить надо! — взволнованно говорила Мария. — Тебе нужен сильный, настоящий мужчина, а не хлюпик и разгильдяй!

Танька улыбнулась сквозь слезы.

— А знаешь, Сережа и правда очень сильный. Такой характер крутой! Не терпит вранья и предательства. А за друга, за любимую женщину весь мир на уши поставит. Представляешь, Маша, он на тебя чем-то похож.

— Не преувеличивай, — усмехнулась Мария, — не такая уж я и сильная. Вон, целый месяц не могла с Валентином расстаться. Давно знала, что пора, а все тянула, сопли жевала. Но теперь наконец я свободна, как ветер!

— Ты ему отставку дала? Окончательно? — удивилась Таня.

— Окончательно и бесповоротно! — весело сказала Мария. — И прекрасно себя чувствую!

— А мне жаль, — вздохнула Таня. — Он славный.

— Славный, да не про меня. Ничего, он-то уж точно не пропадет, с его-то данными! — усмехнулась Мария. — Расхватают! На сувениры порвут!

— А ты? — вдруг спросила Таня.

— Я? — удивилась Мария. — Без него, надеюсь, не пропаду. А вот с ним — с ним бы, наверное, пропала…

— Машенька, милая, — вдруг произнесла немного захмелевшая Таня и обняла сестру. — Неужели ты так и будешь одна? Ты такая замечательная, красивая, талантливая, сильная! Но ты ведь женщина! Такие мужики классные у тебя были, а ты их всех раскидала, они и опомниться не успели…

— Ну, Валентин долго продержался, все рекорды побил.

— Машенька! Ну, неужели ты так никого для себя и не выберешь?

Мария разлила еще вина и сказала с грустью:

— Я выбрала однажды, да что толку. Знаешь, тогда я и решила, что больше ни один мужик никогда в жизни меня не бросит!

— Выходит, ты им мстишь за него? — удивленно сказала Таня.

— Зачем? — Мария встала, прошла по комнате. — Я никому не мщу, дорогая моя сестричка. И я же не шлюха какая-то, чтобы просто так… Нет, они мне все нравились, казалось — даже влюблялась. Но потом — как отрежет, и ничего с собой сделать не могу.

— Ты все еще любишь Алана? — прошептала Таня, с отчаянием поглядев на сестру.

— Да плевать я на него хотела! — резко ответила Мария. — И все, хватит об этом! Не хочу душу выворачивать! Не хочу о нем даже думать! Забыли, проехали…

В это время у Тани снова зазвонил телефон.

— Да, — сказала она в трубку. — Прости, что не перезвонила. Ну, мы тут с сестрой разговариваем. Я, наверное, останусь у нее. Нет, не надо, не приезжай! Дай мне хоть до завтра подумать, ладно? Ну, все, целую, пока.

Таня отключила телефон, посмотрела на сестру и сказала:

— Ну вот, я обещала ему подумать. Господи, Маша, ну что же мне делать? Что же мне делать, черт возьми?

— По-моему, ясно, что делать. Но я за тебя решить, к сожалению, не могу, — ответила Мария. — А хочешь — спросим домовенка?

— Смеешься ты надо мной, — вздохнула Таня.

— Нисколечко не смеюсь! Я вот со своим домом всегда разговариваю, когда у меня что-то не клеится. А он по-своему отвечает. — Мария понизила голос и зашептала: — А домовенок тут на самом деле есть. Он — душа дома, понимаешь? Правда, днем он не выходит, а вот как стемнеет — сама его услышишь. И не бойся, заговори с ним. А потом слушай внимательно. Если очень захочешь — ответ услышишь!

— Ладно, попробую, — неуверенно сказала Таня.

Когда наступил вечер, Мария зажгла свечи. Сестры выпили еще вина, кажется, уже третью бутылку. Им было так хорошо вдвоем, как когда-то в детстве и юности. Они вспоминали давние истории, свои чувства и приключения в то далекое время. За день Таня успела уже раз пять поговорить по мобильнику со своим банкиром. И после очередной бурной беседы вдруг сказала сестре:

— Ну, где же твой домовенок, Маша? Хочу с ним поговорить!

Мария загадочно улыбнулась и ласково позвала:

— Тишка, голубчик. Поди-ка сюда!

Сестры замолчали. В доме была полная тишина. Потом что-то тихонько зашуршало, застучало, заскрипело. Таня вздрогнула, напряглась, вглядываясь в пространство дома, погруженное в полумрак. И вдруг что-то темное бесшумно скользнуло в дверях, быстро прошмыгнуло куда-то. Таня вскрикнула. И с ужасом увидела пару желтых глаз, горящих в темноте.

— Это он? — дрожащим голосом прошептала Таня.

— Мяу! Ур-мяу! — раздалось в тишине в ответ.

И тут в комнате материализовался огромный черный кот. Он подбежал к столу и, усевшись в красивую позу, вполне достойную булгаковского Бегемота, уставился на сестер. В полумраке, при свете свечей, он производил почти мистическое впечатление. Таня опасливо глядела на него, а Мария протянула коту, взяв со стола кусочек рыбы. Кот благосклонно мяукнул и, схватив рыбу, тут же принялся жадно ее уминать. На стене колыхалась его непомерно большая тень.

— А нас он не съест? — прошептала Таня, все еще с опаской косясь на странного гостя.

— Это как вести себя будем, — рассмеялась Мария.

— Ни фига себе домовой! — воскликнула Таня. — А Воланд к тебе случайно не заглядывает?

— Пока, к сожалению, не заходил, — вздохнула Мария. — Но быть может все!

Кот тем временем, изрядно наевшись, забрался к Марии на руки, свернулся и стал громко урчать.

— По-моему, это все-таки не домовенок, — с сомнением прошептала Таня, осторожно прикоснувшись рукой к лохматой черной шерсти. — Уж слишком похож на кота!

— Конечно. Это же Бандит. Причем самый настоящий Бандит! Имя вполне соответствует его натуре, хотя на вид он вальяжный. Ну, все они сейчас такие! Он заходит ко мне изредка в гости, когда собственные хозяева ему надоедают. — Мария потрепала кота по загривку и осторожно спустила на пол. — Ладно, Бандит, отвали! Сестричка тебя боится! — Она сунула желтоглазому черному зверю на прощание еще кусочек рыбы, и кот тут же исчез.

Сестры переглянулись и расхохотались.

— Ну вот, облом! — сказала Таня сквозь смех. — Никакой мистики! Обидно даже. А может, он все-таки заколдованный?

— Кто его знает, — ответила Мария. — Может, мы все заколдованные, только вот некому нас расколдовать…

Под утро, когда сестры наговорились вдоволь и Таня, окончательно развеселившись, заснула сладким сном, Мария поднялась на второй этаж, достала из шкафа аккуратно завернутую папку и извлекла из нее небольшой лист плотной бумаги. Поставила перед собой и долго смотрела на него. Это был портрет Алана — тот самый, который она нарисовала когда-то. На портрете он ничуть не изменился и словно живым взглядом смотрел сейчас на Марию…

Вдруг рука ее помимо воли зачем-то потянулась к телефону. Ведь это так просто — взять и набрать номер. Сказать — привет, как живешь? Звоню, мол, просто так, рассталась с очередным домом, с очередным любовником, переживаю за сестру, и мне немного грустно. Тянет пофилософствовать. А с кем это можно сделать лучше, чем с тобой? Ты ведь мудрый старый змей, посоветуй что-нибудь одинокой печальной душе, забежавшей передохнуть в печальный пустой дом. Этот дом полон прозрачных призраков пережитых предчувствий, памяти прошедшего, пройденных путей… Ты тоже призрак, вечный призрак моей мерцающей жизни, манящий меня в могильный мрак и открывающий мне немеркнущий мир…. Ах, как красиво звучит! Будто заклинание, или как мантра… Господи, неужели никогда не уйдет из памяти, из души образ прекрасного демона ночи?

Мысленно произнеся свой монолог, Мария откинулась в кресле, закурила и рассмеялась. Да что за чушь она несет? Какие еще призраки! И дом не печальный, а веселый, прекрасный!

Сколько это может продолжаться? Ведь Маши давно нет! Есть Мария — свободная, талантливая, независимая, богатая, только что окончательно рассчитавшая молодого, красивого любовника. Мария, у которой давно все классно и никаких проблем. Это все — воображение, навязчивая идея, маниакальный психоз, который длится уже двадцать пять лет! Но как же трудно оторваться от этих глаз, от этого взгляда, который Маша так точно сумела уловить когда-то и передать на клочке бумаги!

Глава 4 ТОТ ДОМ СТОЯЛ НА ПУСТЫРЕ…

С того самого момента, когда я заявилась домой глубокой ночью, а потом почти до утра шепталась с сестрой, моя жизнь стала меняться стремительно и неудержимо. Каждый день после занятий я бежала к дипломникам и помогала им, чем могла, — чертила, рисовала, копировала. Дипломники быстро привыкли ко мне, кто-то то и дело просил о какой-нибудь мелкой услуге, которую я охотно выполняла. Друзья Алана добродушно подшучивали надо мной и называли младшей сестренкой по несчастью. В общем, из меня получился вполне надежный и даже квалифицированный «раб». Здесь изредка появлялась и Тамара, поглядывала на меня каким-то испытующим взглядом, но никогда не заговаривала со мной и ни о чем не просила. Меня это немного напрягало. Мне очень хотелось добиться и ее расположения, но я не представляла, как это сделать.

Конечно, больше всех я помогала Алану. Дипломный проект Алана восхищал меня не меньше, чем он сам. Его дворец культуры просто ошеломлял безудержной фантазией и смелостью авторской мысли. Казалось, высотное здание парит в воздухе, в нем было что-то неземное, космическое. Я даже не представляла, что в современном проекте можно так интересно и органично использовать разные архитектурные стили, создавая и что-то совершенно новое. Мне очень хотелось, чтобы это здание когда-нибудь было построено, но Алан говорил, что об этом даже мечтать бессмысленно.

— Дипломные проекты сдают в архив, они там пылятся и гниют, а строят только однотипные коробки, похожие друг на друга, будь то жилье или клубы и школы. И в этой стране так будет всегда!

От столь непривычных разговоров меня лихорадило. Я никогда раньше не задумывалась, в какой стране я живу, — просто жила, и все. Но теперь все изменилось, я с трепетом слушала Алана, открывающего передо мной совсем другую, новую для меня жизнь. Все мои представления об архитектурном авангарде заканчивались конструктивизмом двадцатых-тридцатых годов. Корбюзье в те годы воспринимался уже как классик. В общем, я поняла, что до недавнего времени была совсем дремучей, и теперь с помощью Алана и его друзей старалась заполнить пробелы в своем художественном развитии. Каждый прожитый день наполнялся не только чувствами, но и огромным количеством информации, становился особенным, значительным.

Почти каждый вечер, иногда с Мишей и Жорой, а чаще — с Аланом вдвоем, мы ходили в мастерские к каким-то художникам, где меня поражали совсем непривычные картины. Они не радовали глаз гармонией линий и цвета, а словно били наотмашь, будоражили, даже пугали. На них были искаженные лица, падающие, полуразрушенные дома, обрывки газет и мусорные свалки, кричащие пятна цвета, вызывающе уродливые формы… Мне было очень странно: почему эти бородатые, хипповатые люди видят мир таким искаженным и страшным? В то же время меня тянуло к их картинам, мне хотелось подолгу вглядываться в них, выискивая новые и новые подробности изображенной на них жутковатой жизни.

В тех мастерских, довольно просторных и изрядно захламленных помещениях, разложив на доске газеты, накрывали импровизированный стол. Пили вино и водку, закусывали какими-то черствыми корками и дешевой, почти несъедобной колбасой. Дым стоял коромыслом, и в этом дыму бурно и страстно говорили. И Алан среди этих людей был своим. Он говорил не так много, как другие, но резко, страстно, убежденно. Я заметила, что, хотя Алан был моложе многих, к нему прислушиваются, с его мнением считаются, в нем чувствуют и признают лидера. Конечно, мне это было приятно и лестно, поскольку меня воспринимали здесь как его подругу, его девушку и уважительное отношение к нему распространялось и на меня. Художники показывали мне свои работы, спрашивали мое мнение, а я, конечно, смущалась, но старалась говорить, что думаю и чувствую. И по одобрительному взгляду Алана понимала, что он не только меня не стыдится за мою наивность и необразованность, а даже гордится мной.

Я никогда прежде не делила искусство на официальное и подпольное, просто что-то мне нравилось, а что-то — нет. Здесь, в мастерских, я впервые услышала о таких художниках, как Оскар Рабин, Олег Целков, Владимир Немухин, Анатолий Зверев, Михаил Шемякин, Илья Кабаков, имена которых произносились с трепетом и легкой скрытой завистью. Большинство из них уже жили за рубежом. Здесь до сих пор вспоминали о бульдозерном разгроме выставки авангардистов в Беляеве, о котором я что-то слышала раньше краем уха, но не знала, как там все было на самом деле. А тогда, оказывается, неизвестно откуда появились бульдозеры и поливальные машины, которые направили на толпу милиционеры, какие-то типы в штатском. Они кинулись на художников и на зрителей, били их, выворачивали им руки. Картины отняли и затоптали в грязь, давили бульдозерами, среди избитых оказались даже иностранные корреспонденты — одному выбили зуб, другую журналистку ударили по голове ее же фотоаппаратом. Пятерых избитых художников милиционеры арестовали «за хулиганство». Правда, потом в международной прессе поднялась целая буря, и на следующий год властям пришлось разрешить выставку в Измайлове, которая прошла без погромов.

В мастерских художников, куда мы с Аланом ходили, часто звучали не совсем понятные мне слова — концептуализм, нонконформизм, андерграунд, там спорили до хрипоты о разногласиях между Сахаровым и Солженицыным, с возмущением и презрением рассуждали о придворной карьере Ильи Глазунова и о горькой участи Эрнста Неизвестного, навсегда покинувшего родину. К тому времени многие из художников, о которых говорилось за закрытыми дверями пыльных мастерских, уже выехали за границу, в основном по «еврейской линии», поскольку других путей для эмигрантов тогда практически не существовало. Правда, кого-то еще и высылали, а кому-то запрещали вернуться в Советский Союз. Тогда, в смутное и мрачное время самого конца семидесятых, я узнала, тоже впервые, о существовании «самиздата», о нелегально издаваемой «Хронике текущих событий». Кто-то рассказывал о том, как его или его друга вызывали на допрос в КГБ. Конечно, тогда это не было так опасно и страшно, как в предвоенные и послевоенные годы. Но тем не менее из разговоров было ясно, что Лефортовская тюрьма представляла потенциальную угрозу для всех инакомыслящих. Говорили об этом сначала шепотом, потом доходили до крика. Вся эта информация обрушивалась на меня, как камнепад на горной тропе, и я с большим трудом сохраняла остатки здравого смысла. Внезапно оказалось, что мир, в котором я еще недавно беззаботно существовала, на самом деле жесток, двуличен, лжив. Все мои привычные представления рушились, и на их место приходили тревога, сомнения и жажда какой-то новой деятельности. Но какой именно деятельностью надо заняться, как применить свои открытия, свое новое понимание мира, я еще не знала. И если бы не Алан, постоянно трогательно меня опекавший, моему рассудку пришлось бы совсем плохо.

Иногда Алан сам заходил за мной после каких-то занятий и на глазах у моих однокурсников уводил меня из аудитории. Мне было очень приятно, что он совсем не стесняется меня, не скрывает наши отношения, которые тоже развивались стремительно. Прощальные поцелуи в подъезде становились все более пылкими и страстными. Алан, с трудом выпуская меня из своих объятий, шептал:

— Машка! С ума ты меня сводишь! Не вводи в искушение!

А я? Разве я не сходила с ума? Куда бы он меня ни позвал, какие бы опасности ни подстерегали меня на пути, я пошла бы за ним не задумываясь, не оглядываясь. И я понимала, что в любой момент готова перейти последнюю запретную черту, которая еще оставалась между нами. От этой мысли все мое существо пронизывала дрожь, я очень этого хотела, но одновременно и боялась, и этот страх еще сильнее обострял мои чувства.

Надо сказать, что изменилась не только моя жизнь, — я и сама становилась другой с каждым днем, с каждым мгновением этой новой жизни. Я научилась курить, выпивала, если доводилось, вместе со всеми, стараясь только не напиваться допьяна, хотя зачастую очень хотелось. Я не носила больше шерстяные юбки и трикотажные вязаные платья, а ходила в джинсах и курточках, коротко постригла волосы и заметно похудела (как выяснилось, дело было не в пирожках!). Во взгляде у меня, как сказала сестрица, появился загадочный блеск, в движениях — резкость и порывистость.

Домой я возвращалась теперь практически регулярно ночью, отвоевывая себе все больше совершенно необходимую мне свободу, и дома постепенно с этим смирились. Ни мать, ни отец почти никогда ни о чем не спрашивали, только вздыхали молча. Танька иногда терпеливо ждала меня, борясь со сном, но чаще не выдерживала и засыпала, сжимая в руке спрятанную под подушку книгу с очередной историей о большой и страстной любви.

Но однажды отец, когда я вернулась немного раньше обычного, а матери еще не было дома, сказал: надо поговорить. Я сразу напряглась, ожидая неприятных вопросов. Мы зашли в кухню, довольно большую, немного запущенную, сели за стол. Отец неожиданно достал бутылку вина.

— Хочешь? — спросил он, дружелюбно подмигнув мне.

Я кивнула. Отец разлил вино поровну в два бокала, протянул мне и сказал очень мягко и дружелюбно, словно прочитав мои мысли:

— Машка, дорогая! Ты не думай, что я полезу в твою личную жизнь. Ты должна была стать взрослой рано или поздно. К сожалению, это происходит со всеми. Меня беспокоит другое… — Он взял сигарету, хотя курил дома очень редко, протянул пачку мне. — Куришь?

— Угу, — пробурчала я, все еще напрягаясь от ожидания.

— Так вот… Ты рвешься к свободе, я вижу по твоим глазам. Понимаешь ли, мы тоже пережили это, когда ты была совсем маленькой. Мы глотнули этой свободы! Потом все изменилось, наступило тяжелое время. Я надеюсь, что когда-нибудь все изменится, но пока нужно ждать и терпеть. Об одном тебя прошу — ради бога, будь осторожна! Не говори ничего лишнего и смотри, кто стоит у тебя за спиной!

Я очень удивилась такому повороту разговора. Отец мне всегда представлялся человеком, далеким от политики и увлеченным только семьей и своей работой. Теперь я по-новому увидела и его.

И все, что казалось еще недавно таким прочным, незыблемым — дом, семья, родители, тоже пошатнулось и медленно покатилось в пропасть, как внезапная горная лавина. Я еще не понимала, как мне теперь жить со всем этим, как справиться с нахлынувшим безумием, в котором смешались политика, искусство, семья, учеба, вино, сигареты, джинсы и в центре которого, затмевая все остальное, обжигающим пламенем горела моя неудержимая любовь к Алану.

Так продолжалось какое-то время, но однажды в ясный, солнечный день, похожий на те дни, что стояли сейчас, только более холодный и ветреный, поскольку весна еще не отвоевала полностью свои права у зимы, Алан сообщил мне с загадочным видом:

— Сегодня открывается выставка «двадцатки» на Малой Грузинской!

Я никогда еще не бывала в залах на Малой Грузинской и о «двадцатке» имела довольно смутное представление, полученное из обрывков разговоров. Знала только, что так называют какую-то группу молодых художников. Алан, заметив мое смущение и любопытство в глазах, с улыбкой воскликнул:

— Ты обязательно должна это видеть! Конечно, прорваться туда нелегко, но я что-нибудь придумаю. Нельзя допустить, чтобы в твоем образовании был такой пробел!

И он придумал. Мы отправились на Малую Грузинскую.

К входу в знаменитый подвал знаменитого дома тянулась огромная очередь. Алан, оставив меня на попечение Миши и Жоры в самом хвосте, тут же куда-то исчез. А я стала с интересом наблюдать за толпой, которая терпеливо, очень медленно, почти незаметно, продвигалась вперед по узкому переулку. Люди тут были самые разные — молодые и пожилые, одетые кто броско, кто скромно, но всех их объединял живой блеск в глазах и какая-то явно ощущавшаяся общность интересов. Я слышала обрывки разговоров, в которых непрерывно звучали цитаты из культовой повести Вениамина Ерофеева «Москва — Петушки», из песен Владимира Высоцкого. Ерофеева любовно называли Венечка, Высоцкого — Володя. Жора тронул меня за рукав.

— Маша! А ты знаешь, что Высоцкий живет в этом доме?

— Нет, — прошептала я в изумлении. В какое же невероятное место меня привели! Я ощутила себя вдруг крошечной песчинкой в огромной глыбе живой истории. Пусть совсем маленькой, но все же и я была какой-то частью великой истории. А вдруг мне посчастливится, и я, стоя в этой безумной очереди, увижу еще и Высоцкого? Вдруг он случайно, именно вот сейчас, выйдет из подъезда?

— Ты была хоть раз на его концерте? — спросил Жора.

— Нет, не приходилось, — ответила я, почувствовав жгучий стыд за свой очередной пробел.

— Значит, сходим, — уверенно сказал Жора.

— Послушай, — вдруг спросила я, искушаемая тайным любопытством, — а почему Тамара не пошла с нами?

— Да она наверняка уже там! — высказал предположение Миша.

— А как же она прошла? — удивилась я.

— У нее — свои каналы, — усмехнулся Костя и с уважением добавил: — Она, если захочет, и сквозь стену пройдет.

Мне стало немного неприятно от этих слов, но я не подала виду.

Тамара вообще вызывала у меня не совсем здоровый интерес, в котором явная антипатия смешивалась с тайным восхищением. В этой девушке было то, чего так не хватало мне самой — раскованность, свобода в общении, удивительное знание тех вещей, которые у всех на слуху. Кроме того, она была еще и язвительна, остроумна, говорила всегда к месту, а своими едкими остротами неизбежно попадала в цель. Я, конечно же, побаивалась ее языка, но, к счастью, пока ни разу не стала целью Тамариного изощренного остроумия. Скорее всего, Тамара просто не замечала меня. Или делала вид, что не замечает. Но, как бы там ни было на самом деле, я почему-то в глубине души была уверена, что когда-нибудь нас жизнь еще столкнет, когда-нибудь наши интересы и пути пересекутся, и думала об этом с тревогой.

Очередь по-прежнему почти не двигалась, но вдруг откуда-то из толпы выглянул Алан и замахал рукой.

— Осторожно, по одному — за мной, — скомандовал Миша.

И все мы трое, цепочкой, стараясь не привлекать к себе внимания остальных людей из очереди, двинулись к входу в заветный подвал.

В довольно просторном помещении, где разместилась выставка, было невероятно тесно от обилия посетителей. Народ толпился у картин, заслоняя их, и чтобы что-то увидеть, приходилось протискиваться в освободившиеся щели. Здесь же, у своих работ, ходили художники, которые охотно общались со зрителями, вступали в беседы, отвечали на вопросы. Атмосфера была очень живой, творческой, какой-то непринужденной, но более торжественной, чем в мастерских, и я с радостью впитывала эту необычную атмосферу. Картины, конечно, поражали меня, но мое сознание к тому моменту было уже подготовлено, и ни вызывающая плакатность, ни жесткий натурализм в сочетании с фантастической романтикой его не шокировали. Я с огромным интересом разглядывала детали картин, пыталась понять, какая в них использована техника, восхищалась смелыми сочетаниями цвета, в общем, воспринимала эту живопись как профессионал. Алан одобрительно улыбался, потом вдруг исчезал в толпе, с кем-то оживленно разговаривая. Я заметила, что и здесь у него много знакомых — к нему подходили художники, пожимали руки, и видно было, что встречаются они не в первый раз. Вдруг Алан протиснулся ко мне, взял за руку, от чего я испытала легкую, приятную дрожь, и куда-то потащил за собой.

— Идем. Покажу тебе самое интересное, что есть на этой выставке.

— А что это? — спросила я.

— Сейчас увидишь!

Вскоре мы оказались в другом зале, поменьше, где звучала удивительная музыка. Я огляделась и увидела в углу очень молодого паренька за небольшим синтезатором. Он самозабвенно извлекал из инструмента странные, неземные звуки, и казалось, на развешенных здесь полотнах под эту музыку происходит какое-то движение, они словно живут, меняются на глазах. На моих глазах происходило настоящее чудо. Я замерла перед летящим в небе диковинным садом. Что это — космические цветы, цветущие метеориты? От картин и от музыки захватывало дух. Я, как зачарованная, переходила от одного полотна к другому, читая странные названия — «Человек и космос», «Бог во мне», «Жизнь и смерть», «Нервы земли»… Во мне рождалось какое-то щемящее чувство, и совсем другой, нездешний мир открывался передо мной. Казалось, человек, который написал эти картины, сам — пришелец из космоса или из будущего, он как будто видел и космос, и землю, и человека как бы изнутри, заглядывал за пределы человеческого разума и знал тайну мироздания, которую пытались разгадать многие поколения людей. Мои представления о мире, в котором я жила, пошатнулись еще раз и с новой силой. И едва не опрокинулись. И тут мой взгляд остановился на человеке, сидевшем на полу рядом с картинами. Худой, тонкое лицо, удивительно добрый и какой-то просветленный взгляд, черты, почти иконописные, длинные темные волосы, борода. Черный, свободный свитер, костлявые руки с длинными, тонкими пальцами высовываются из рукавов и живо жестикулируют. Он увлеченно что-то говорил, а рядом с ним, на корточках, сидела Тамара. Сзади подошел Алан, положил руку мне на плечо.

— Что, сильно? — тихо спросил он.

— Да… — прошептала я.

— Идем. Познакомлю с автором! Скажешь ему о своем впечатлении.

— Но, это неудобно, не надо… — попыталась я возразить, сильно смутившись и не представляя, как заговорить с таким удивительным художником. — Что я ему скажу?

— Что думаешь, то и скажешь, — улыбнулся Алан. — Да не смущайся, ему приятно будет! — И легонько подтолкнул меня.

Тут нас заметила Тамара, сдержанно улыбнулась, махнула рукой, поднялась на ноги. Бородатый художник тоже поднялся, оказавшись очень высоким, приветливо протянул руку Алану. Алан дружески похлопал его по плечу, они обнялись. Потом Алан обернулся ко мне, обнял за плечи и подвел к художнику.

— А это — Маша, — сказал он с такой интонацией, в которой отчетливо прозвучало «моя Маша».

Художник протянул мне руку, крепко пожал мою, улыбнулся и сказал приятным тихим голосом:

— А я Арсений Сухарев.

— По глазам вижу, она уже стала твоей фанаткой! — весело воскликнул Алан.

— Вам, правда, понравилось? — как-то неожиданно робко спросил Арсений.

Он держался так непринужденно и естественно, что я вдруг почувствовала себя удивительно свободно, смущение исчезло. От этого человека, от его крепкого рукопожатия, от его доброй и светлой улыбки исходило какое-то необычайное тепло, с ним оказалось легко и просто. И я, подбодренная взглядом Алана, взволнованно начала говорить о его картинах, о том, что увидела в них, о тонких, прекрасных образах, которые проникли мне в душу. Я говорила, кажется, о том, что в его работах запечатлен инопланетный пейзаж Вселенной, что в них другое измерение, новая космическая реальность, недоступная нашему взгляду, бескрайняя, таинственная и многоликая. Говорила и сама толком не понимала, откуда берутся у меня все эти слова и мысли. Арсений внимательно, с интересом слушал мои сбивчивые и, как мне казалось, немного сумбурные впечатления. Алан и Тамара молчали и тоже слушали. И вдруг, поймав на себе пристальный и какой-то испытующий взгляд Тамары, я смутилась и замолчала.

— Вы извините, я, наверное, какие-то глупости говорю, — растерянно пробормотала я. — Я, может, поняла неправильно…

— Ты все правильно поняла, — сказала Тамара неожиданно дружелюбно. — Я и не ожидала… А ты, оказывается, умница! И нечего стесняться, всегда говори, что думаешь и чувствуешь. Это редко кто умеет!

— Спасибо, — прошептала я.

— Это вам спасибо, — сказал Арсений, — за прекрасные слова. За искренность и понимание.

Мы постояли еще немного, потом Алан взял меня под руку.

— Ну, ладно, пошли!

Мы попрощались и вышли из зала. Я оглянулась все еще под впечатлением от увиденного — картины Арсения Сухарева притягивали меня, словно магнитом. Я даже не заметила, что Алан смотрит на меня каким-то странным взглядом.

— Ты не устала? — спросил он.

— Нет, что ты! — воскликнула я. — Здесь так интересно!

— Знаешь, а я думаю — на сегодня хватит, — сказал Алан. — Слишком много впечатлений. Тебе ведь надо все это переварить, осмыслить, правда?

— Да, наверное. Но, может, побудем еще? Жалко уходить! — сказала я, испугавшись, что сейчас все закончится. Мне было так хорошо на этой выставке, рядом с Аланом, среди его знакомых художников и их замечательных картин. И этот его бородатый друг — такой славный, замечательный.

— Выставка не закрывается, придем еще раз, завтра, послезавтра. — Алан потащил меня за собой к выходу. — Видишь, в очереди стоять не надо, всегда найдется кто-то из знакомых, кто проведет!

— А этот Арсений Сухарев — такое чудо! Ты был прав! — не удержалась я. — Он — как светлое пятно в нашей неясной, запутанной жизни!

Алан улыбнулся.

— Красиво говоришь. Пора тебя записывать.

— Ну, не смейся! Говорю, как чувствую! Наверное, он и человек замечательный! — взволнованно сказала я. — Такие картины может написать только необыкновенный и очень хороший человек!

— Гений и злодейство несовместны? — Алан усмехнулся. — Ты придерживаешься этой концепции?

— А разве не так? — удивилась я.

— Вечный вопрос, — произнес он задумчиво. — Но в данном случае ты права. Арсений — лучший. Наверное, на самом деле он лучший из нас…

Мы вышли на улицу. У входа в подвал все еще толпилась очередь. Кто-то с завистью посмотрел вслед нам — молодой парочке, уже побывавшей на выставке. А я с грустью подумала: сейчас, как обычно, Алан проводит меня до дома, но время пролетит так быстро, и мы снова расстанемся. Я с отчаянием думала, что не хочу расставаться с ним никогда!

— Знаешь, я хочу еще кое-что тебе показать… — Алан наклонился ко мне и коснулся небритым подбородком моей щеки.

У меня замерло сердце. Значит, сейчас мы еще не расстанемся! Что бы он ни предложил — я заранее была согласна на все, лишь бы как можно дольше побыть с ним вместе.

— Покажи, — прошептала я.

— Тут, в общем-то, недалеко… Я хочу с комфортом, чтобы все было красиво!

Он вышел на середину улицы и стал ловить машину. Вскоре рядом остановилось обшарпанное такси, Алан усадил меня на заднее сиденье, сам сел рядом и сразу обнял. Я чувствовала на спине его руку — казалось, от нее исходит сильный жар. Алан осторожно притянул меня к себе, моя голова очутилась на его плече. Это было невероятное, ни с чем не сравнимое ощущение. Мне хотелось ехать в этой машине всю оставшуюся жизнь…

По дороге мы остановились у какого-то магазина — Алан попросил подождать, потом вернулся с набитой сумкой, поставил ее под ноги и снова обнял меня. Мы выехали на какую-то улицу, свернули в узкий переулок. Дома кончились, впереди был заброшенный пустырь, а на пустыре виднелся силуэт небольшого полуразрушенного дома с темными проемами окон. Надо сказать, зрелище было жутковатое.

— Остановите здесь, — сказал Алан. Расплатился с водителем, подал мне руку. — Приехали. Пошли.

— Где это мы? — удивилась я.

— В моем сказочном королевстве, — улыбнулся Алан. — Не удивляйся, вид у него невзрачный, но ночью здесь все преображается. Сама скоро увидишь.

Мы обогнули мрачный остов нежилого дома, и за ним показался еще один домик — двухэтажный, оштукатуренный, светлый, окруженный голыми деревьями с еще нераскрывшимися почками и какими-то причудливыми кустами. Ощущение создавалось такое, что мы не в Москве, а в каком-то богом забытом провинциальном городке. С торца домика было довольно высокое крыльцо с выщербленными ступеньками, под козырьком — массивная деревянная дверь. Алан отпер ее ключом, и мы оказались в длинном коридоре, покрытом крашеными досками. В конце коридора скрипнула дверь, в щель высунулась темноволосая тощая женщина, что-то проворчала и скрылась.

— Осторожно! В квартире злая соседка! — прошептал мне в ухо Алан и открыл ключом другую дверь, выкрашенную темной коричневой краской.

— Она не кусается? — тихо спросила я.

— Пусть только попробует. Сразу намордник надену! — усмехнулся Алан, щелкая выключателем.

Вспыхнула тусклая лампочка под темным абажуром. В легком полумраке передо мной открылась просторная комната с плотными шторами на окнах. В углу стоял широкий диван, покрытый плюшевым ковриком, вдоль стен — книжные полки, старый резной шкаф с зеркальной дверцей и большой чертежный стол у окна. Рядом с диваном расположился журнальный столик с облупившейся полировкой. А по всему свободному пространству стен висели картины, рисунки, гравюры. Это помещение немного походило на те мастерские, куда Алан часто водил меня, но там всегда было светло, захламлено, шумно, накурено, а здесь стояла полная тишина, в воздухе чувствовался какой-то легкий пряный аромат, а старая мебель и картины, проступавшие в полумраке, придавали комнате таинственный вид.

Алан достал откуда-то свечи в старинных подсвечниках, зажег. Выключил мрачную лампу. В отблесках свечей вдруг заиграли картины на стенах. Я стала их разглядывать, но Алан сказал:

— Подожди, потом вместе посмотрим. Я все тебе о них расскажу…

Он усадил меня на низкий диван, распаковал свою сумку, накрыл небольшой журнальный столик пестрой салфеткой, поставил бутылку шампанского, достал два бокала. На столе появилась колбаса, плавленые сырки, батон хлеба и даже конфеты. Потом Алан, придвинув к столу старое колченогое кресло, сел напротив меня и спросил:

— Ну, как тебе в моем королевстве?

— Здорово! — ответила я. — Как в другом измерении…

— Да? — Алан осторожно взял мою руку, поднес к губам. — Наверное, это потому, что ты здесь.

Я смутилась, разволновалась. Я впервые была наедине с Аланом — не в подъезде, не в такси — в его доме! И его легкое прикосновение обожгло меня еще сильнее, чем обжигали страстные поцелуи на лестнице возле моей двери. Я чувствовала, как колотится мое сердце, и так разволновалась, что не знала, что сказать. Алан с улыбкой смотрел на меня, отпустил мою руку и стал открывать бутылку шампанского.

— Представь! Весной под окнами расцветает жасмин, рядом в парке поют соловьи! Когда расцветает жасмин, запах стоит потрясный! Он меня вдохновляет. И правда — другое измерение! — прошептал он. — Когда-нибудь, к сожалению, эту красоту снесут, и тогда, может быть, я получу типовую квартиру в какой-нибудь новостройке. Там не будет жасмина, соловьев… но не будет и соседки!

— Она тебе сильно мешает? — спросила я. Смена темы чуть-чуть разрядила напряжение, и я немного пришла в себя.

— Мне никто не может помешать, кроме меня самого! — сказал вдруг Алан с горечью. — Знаешь, самый страшный враг человека — это он сам.

— Разве ты себе враг? — удивилась я.

Алан открыл шампанское, аккуратно разлил в бокалы.

— Ладно, не будем о грустном! — Он поднял бокал. — Я хочу выпить за то, что вижу тебя в своем доме, за то, что мы встретились… В общем, за тебя, Машенька!

Я тоже подняла бокал и сказала:

— И еще за ту счастливую дверь, которой ты меня чуть не убил! И за то, чтобы соседка всегда ходила в наморднике!

Алан рассмеялся, мы выпили.

— На самом деле, мне плевать на соседку. Я почти не вижу ее, — сказал он. — Но она — старая дева, и у нее одна радость — следить за мной и рьяно блюсти мою нравственность. Думаю, она тайно влюблена в меня, поэтому так переживает, когда я девушек привожу.

— А ты часто приводишь сюда девушек? — спросила я с напускной улыбкой.

— Вопрос на засыпку… — Алан усмехнулся. — Если скажу, что тебя — первую, ты все равно не поверишь. Изображать страшного сердцееда, который приводит сюда разных дам чуть ли не каждый день, тоже глупо. Не буду врать и пускать тебе пыль в глаза. Я почти всегда один. И вообще, после неудачного брака живу чуть ли не отшельником.

До сих пор жизнь Алана была для меня окутана тайной, а сейчас он впервые за все время нашего знакомства не только привел меня в свой дом, но и что-то рассказывал о себе. Для меня это было великим событием. Конечно, представить себе Алана отшельником было очень трудно. Я не сомневалась, что он со мной немного лукавит, но мне так хотелось верить его словам!

— Ты был женат? — с любопытством спросила я.

— Машенька, дорогая! — воскликнул он. — Я уже пожилой человек, мне двадцать пять лет! Каких только глупостей не наделаешь за такие-то годы! — Алан снова разлил шампанское в бокалы, посмотрел на меня каким-то значительным взглядом. — Но я не хочу больше делать глупости!

Мы снова выпили. У меня голова и без того шла кругом, а теперь я почувствовала себя словно в невесомости.

— Знаешь, на самом деле я привожу сюда избранных, — сказал Алан. — И это касается не только женщин — вообще всех.

— Значит, я попала в избранные? — с улыбкой произнесла я.

— Как видишь. Но даже избранные бывают здесь редко. Есть много других мест, где я общаюсь с друзьями, а тут я работаю. Это мой священный храм, моя мастерская! Я придумываю здесь дома, которые никогда не построят, и даже пишу картины, которые нигде не выставляют! Те, что на стенах — не мои. Дар друзей. Но они мне дороги. Знаешь, иных уж нет, а те — далече…

— А мне ты покажешь свои работы? — спросила я.

— Конечно! Но это — особый ритуал, нужен настрой, — задумчиво произнес Алан. — Ты все еще под впечатлением космических экспериментов Арсения Сухарева, и боюсь, мои работы не произведут на тебя такого же сильного впечатления. А я человек ранимый, как все художники. И, представь себе, — ревнивый. Когда я слушал, с каким восторгом ты отзывалась о картинах Арсения, меня просто всего изнутри разрывало!

Я рассмеялась.

— Так вот почему ты меня увел с выставки! Ты ему завидовал? Я-то думала, тебе вообще на все наплевать, а уж на мое мнение о чужих картинах — и подавно!

— Ну, не скажи, — Алан разлил в бокалы остатки шампанского. — Твое мнение мне совсем не безразлично. Я очень рад, на самом деле рад, что Арсений тебе понравился. Насчет ревности — это шутка, не принимай всерьез. Но, пойми, мы очень разные. Он — не от мира сего, он витает в вечности, ищет бога, верит в потустороннюю жизнь. А я иду по земле и смотрю вперед. Я живу не вечностью, а сегодняшним и завтрашним днем. Я пытаюсь бороться и хочу хоть немного опередить свое время. Я уверен, мы не найдем никакой гармонии с космосом, пока не решим наши, земные проблемы! Для меня в этом смысл существования художника!

Он встал, прошел по комнате, отдернул занавеску из выцветшего гобелена, за которой оказалась невзрачная узкая дверь.

— Иди сюда! — позвал Алан.

Я вскочила, подбежала к нему. Он толкнул дверцу и включил яркий свет в небольшой комнате без окон, которая была за ней. Свет меня ослепил. Я зажмурилась.

— Смотри! — требовательно произнес Алан.

Я открыла глаза. Прямо передо мной на большом подрамнике было что-то накрыто куском ткани. Алан задвинул подрамник в угол.

— Это — потом, в конце, — прошептал он.

Все стены были увешаны большими картинами без рам. Картины стояли и на полу, прикрывая одна другую. Я взглянула и замерла. Вокруг меня вырастал удивительный город будущего. Легкие, высокие здания самых невероятных форм казались космическими кораблями или сооружениями инопланетян. Четкие линии, жесткие и в то же время изящные конструкции, прозрачные переходы, сплетенные из стекла и металла, возвышались над густыми рощами, пронизанными солнечными лучами, и устремлялись в самое небо. От всего этого захватывало дух.

— Это мои проекты, — сказал Алан. — Пусть хотя бы на досках останутся!

Тут же, вперемешку с проектами, висели и стояли картины. В основном это были мрачные пейзажи, написанные мощными мазками, на которых жутковато выглядел современный город: дома в нем напоминали мусорные контейнеры, деревья — проволочные каркасы, а люди в лохмотьях бесцельно брели по грязной улице вместе с бездомными собаками. На одной из картин красный лозунг «Да здравствует коммунизм!» словно оплывал каплями крови. Они падали на головы и под ноги голодной, серой толпе. От картин веяло пронизывающим ужасом.

— В таком мире мы живем, — сказал Алан. — Нас пытаются раздавить. Но я не хочу сдаваться! Я хочу этот мир изменить. Хочу, чтобы в нем жили вот такие люди!

Он вытащил еще несколько работ. Это были портреты — удивительно красивые портреты красивых людей. Одухотворенные лица с живым и радостным блеском в глазах. И среди этих картин был замечательный портрет Тамары. Меня что-то ревниво кольнуло, возникла тревожная мысль — а вдруг он был женат на Тамаре?

— Ты не думай, — сказал Алан, неожиданно смутившись. — Между нами ничего нет. Просто я люблю красивые лица. — Он немного помолчал, повернулся ко мне: — Знаешь, а недавно я вдруг понял… — задумался и снова замолчал.

— Что ты же понял? — с волнением спросила я.

— Я понял, что самое красивое лицо у тебя.

Я вспыхнула, опустила глаза. Алан развернул задвинутый в угол подрамник, снял с него наброшенный холст.

— Смотри! — возбужденно произнес он. — Правда, я еще не закончил, но осталось совсем чуть-чуть…

Я подняла глаза. На меня смотрело тонкое, почти неземное лицо, которое чертами было очень похоже на мое. Это было невероятно — Алан написал мой портрет! Наверное, я была не такая на самом деле — не такая красивая, утонченная, но сходство при всем при том было невероятное.

— Ну, вот, — пробормотал он, снова накрыл картину тканью, взял меня за руку и повел обратно к столу. Усадил на диван, достал из сумки еще бутылку шампанского. Обошел вокруг стола, сел рядом со мной на диван, поглядел мне в глаза и произнес: — За мой источник вдохновения! За тебя! — Алан выпил шампанское, налил еще. — Понимаешь, ты мне сразу понравилась, еще там, в коридоре. Но я… я не могу так, сразу… В общем, я приглядывался к тебе, меня все больше тянуло к тебе… А сегодня, когда смотрел на тебя на выставке, вдруг понял окончательно — я встретил женщину, которая мне нужна! Может быть, единственную в моей жизни!

Я смотрела на него, голова моя шла кругом, все было, словно в тумане. Алан обнял меня, я прильнула К нему, его руки стали ласкать мои плечи, шею, осторожно дотронулись до груди. Я прижималась к нему все сильнее, мне хотелось раствориться в нем. Но вдруг меня охватил страх — страх, что и эти ласки, и наше общение наедине скоро закончатся. Пройдет это мгновение, и, может быть, оно никогда уже не повторится. А я понимала, что уже никогда, никогда не смогу жить без него!

— Да не дрожи ты так… — шептал Алан, целуя меня. — Все хорошо! Я не хочу больше расставаться! Даже на час, на минуту не хочу никуда тебя отпускать! Останься со мной! Навсегда…

И я осталась. В полузаброшенном доме на пустыре, в его мастерской, на низком, скрипучем диване, с ревнивой соседкой за стеной, с нерасцветшим жасмином под окном. Осталась навсегда. Я впервые в жизни была с мужчиной, самым прекрасным, самым сильным и смелым из всех мужчин на земле. Окончательно потеряв голову от любви и шампанского, мы бормотали какие-то бессвязные нежные слова. В эту ночь я отдала Алану себя всю, без остатка, не оставив в запасе даже самый маленький кусочек души. И мир в очередной раз перевернулся, и я узнала, что нет ничего на земле сильнее любви мужчины и женщины…

Таня проснулась, обошла дом и, нигде не найдя сестру, пошла гулять по саду, в надежде встретить Марию там. Ей очень хотелось сообщить ей о своем решении, но и в саду она ее не нашла. Но как же здесь было хорошо! И солнце, и дивные цветы, и деревья с раскидистыми ветками… Как же она вчера ничего этого не замечала? Да просто не хотела видеть!

Зато сегодня все ее радовало, наверное, потому, что решение уже принято. А скольких мучений, скольких бессонных ночей стоило ей принятие этого решения! Казалось, вообще нет выхода, и поступить ни так, ни этак — невозможно. В любом случае получалось плохо. Плохо кому-то, но в первую очередь — ей самой. Да что же она действительно раньше-то не приехала к Маше? Может быть, давно бы все встало на свои места и прекратила бы она мучиться и маяться дурью. Но, видно, всему свое время, и все происходит именно тогда, когда должно произойти. Но где же все-таки сестра?

Таня снова вернулась в дом, сварила кофе и с наполненной чашкой в руках поднялась на второй этаж. В доме стояла тишина, и Таню почему-то охватил страх. Она прошла в дальнюю комнату, тревожно огляделась и увидела сестру — Маша лежала на полу, свернувшись на пушистом ковре, а рядом с ней, в изголовье, стоял портрет Алана, который она нарисовала когда-то в юности…

Таня склонилась над сестрой, прислушалась к ее дыханию и, убедившись, что сестра безмятежно спит, осторожно поставила рядом чашку кофе и тихо спустилась вниз. Она уже собралась, но ей не хотелось уезжать, не поговорив с сестрой. Можно, конечно, оставить записку, но это как-то неправильно. Когда еще они смогут вот так, без посторонних, побыть вдвоем?

— Привет! — весело сказала Мария, спускаясь по лестнице и лениво потягиваясь. — Прости, я заспалась. Спасибо за кофе! Ты что, уже собираешься?

— Надо ехать, — сказала Таня. — Но сначала я должна сделать важное сообщение.

— Неужели ты что-то решила? — воскликнула Мария. — Заранее говорю — каким бы ни было твое решение, я всегда на твоей стороне!

— Знаю, — сказала Таня.

— Ну, не томи! — Мария налила еще кофе и закурила.

— Я поняла, что… — Таня тоже взяла сигарету и, набравшись духу, решительно произнесла: — В общем, я поняла, что не могу оставить Федора, и собираюсь сообщить об этом своему банкиру сразу, как приеду.

— Да… — разочарованно протянула Мария. — Какое печальное решение!

— А ты думала, я смогу бросить все, чем жила столько лет? — Таня жадно закурила. — Оставить детей без отца? И ради чего — ради собственного эгоизма, удовлетворения своего женского тщеславия?

— Ах ты, господи! — Мария обняла сестру, погладила по голове. — Да что же с тобой сделаешь!

— Ничего не сделаешь. И пусть все будет, как было. Только вот работу, наверное, придется сменить… Ну, ничего, что-нибудь найду.

— Тебе стало легче? — спросила Мария. — Да что я спрашиваю, все и так видно! Ты в который раз приносишь себя в жертву и испытываешь от этого облегчение. Такой ты у нас святой человечек! Но только пойми, сестричка моя любимая: не всегда жертвы идут на пользу тем, ради кого их приносишь!

— Я понимаю, — вздохнула Таня, вспомнив портрет Алана в изголовье сестры. — Ну, я поеду. Прости, что заморочила тебе голову…

— Тебе же надо было выговориться! А кому еще ты могла все это рассказать, как не единственной сестре? — Марии так хотелось удержать Таню, поговорить с ней еще и, если вдруг получится, как-то поколебать ее решение. — Может быть, побудешь еще немного?

— Нет, пора.

— Ну, ладно, бог с тобой! — вздохнула Мария. — Только обязательно позвони, когда доедешь!

— Конечно, позвоню!

Через несколько минут Таня уже выехала за ворота, махнула рукой сестре, и ее смешная глазастая машинка скрылась за поворотом…

Глава 5 ЧТО НАС ЗА ПОВОРОТОМ ЖДЕТ?

Когда я проснулась в мастерской Алана, за окном вовсю светило солнце, пробиваясь лучами сквозь неплотно задернутые шторы. В комнате никого не было. Почему я одна? Я испуганно огляделась. Где Алан? Почему его нет рядом? Почему я проснулась на этой подушке, а не на его груди? Меня вдруг охватили сомнения. Неужели все, что случилось этой ночью, было на самом деле? Неужели я действительно провела эту ночь с мужчиной, которого любила больше всего на земле? Или, может быть, это сон? Нет, не сон, напомнила приятная, тянущая боль внизу живота. Все было на самом деле. Но где же Алан? Я вскочила с постели, быстро оделась и с ужасом подумала — я не позвонила домой! Наверняка меня ищут! Что же делать? Ох, что теперь будет? Вчера я, не задумываясь, по первому зову Алана бросилась ему в объятия, осталась с ним, забыв обо всем на свете. Шампанское придавало смелости, обостряло чувства. Я и сейчас готова была бежать за Аланом на любой край света, но утро отрезвляло, привносило тревогу. Утром все выглядело иначе, все было другим. В это время дверь распахнулась, в комнату вошел Алан — улыбнулся, поставил на стол джезву с дымящимся кофе.

— Проснулась? — Он поцеловал меня в щеку и сказал деловитым, будничным тоном: — Тебе надо умыться, в туалет, и все такое. Ванной, к сожалению, нет, но умывальник вполне приличный. Вот мыло, полотенце. Пойдем, я тебя провожу.

Мыло, полотенце! У меня едва не разорвалось сердце. Как же у него все просто: умыться, в туалет… И — никакой романтики! Он, мой возлюбленный, первый мой мужчина, о котором я самозабвенно мечтала все последнее время, а ведет себя так, будто мы лет десять женаты. Нет, еще хуже — так, будто каждую ночь таскает к себе женщин, а по утрам, по отработанной программе, ведет их в туалет. Я едва не заплакала, представив такую жуткую картину. Мысли путались в голове, в душе смешались нежность и обида, любовь и страх. Страх от неизбежного объяснения с родителями, страх от неясности будущего, от неуверенности в себе и, главное, в любви Алана. Как он поведет себя теперь? Что скажет? Повторит ли все те слова, что говорил ночью, или отправит меня домой как ни в чем не бывало, а потом будет так же по-дружески обнимать на людях, целовать в щеку, словно ничего между ними и не произошло? Нет, этого не может быть, это было бы слишком ужасно!

Алан обнял меня, заглянул в глаза и спросил ласково:

— Что с тобой?

— Ничего, все нормально! — нарочито бодрым голосом ответила я, стараясь не показать, что со мной творится. И подумала — неужели он сам ничего не понимает?

— Ну, идем, — сказал он.

— А соседка? — смутилась я.

— Не обращай внимания, я все уладил. Она тебя не тронет, не укусит.

— Ты что, правда, намордник на нее надел? — хмыкнула я.

— Вроде того, — рассмеялся Алан. — Ладно, пошли.

— Алан, — спросила я. — Где тут телефон? Мне срочно надо позвонить домой!

— Телефон, к сожалению, почти там же, где ванна.

— Это как?

— Тут недалеко есть небольшая банька, а рядом с ней — телефонная будка. — Он вывел меня в коридор, показал, где туалет и умывальник. — Возвращайся скорей! Выпьем кофе и пойдем звонить.

Закончив утреннюю процедуру, я возвращалась по коридору в комнату Алана и увидела, что дверь соседки приоткрыта. Видимо, соседка подглядывала за мной, но на глаза не показывалась. Как же все странно… Интересно, что он ей сказал?

Едва я вошла в комнату, Алан обнял меня, подхватил на руки, закружил, потом усадил себе на колени.

— Все, попалась! — шутливо воскликнул он и стал целовать.

Я попыталась освободиться.

— Мне надо позвонить!

— Позвонишь! Обязательно позвонишь!

Он осторожно снял с меня свитер, коснулся моей шеи небритой щекой. Меня затрясло, как в лихорадке, и через минуту мы снова оказались в постели. И было так хорошо, что мне казалось — мы парим в облаках над землей, а над нами только голубое, прозрачное небо.

— Тебе хорошо? — прошептал Алан.

— Мне кажется, я летаю…

— Давай улетим вместе далеко-далеко, туда, где никто нас не найдет! — Алан так крепко обнял меня, что я едва не задохнулась.

— Хоть на край света, — прошептала я. — Если, конечно, ты меня не задушишь!

Алан рассмеялся.

— Да, уже второе покушение. Видишь, как со мной опасно?

— А я не боюсь! Люблю опасность!

— Знаешь, что я сказал соседке? — вдруг спросил он.

— Понятия не имею… Я не подслушивала!

— Я сказал, что ты теперь будешь жить здесь, со мной, всегда. И делать в этой квартире все, что захочешь!

Я вздрогнула — не ослышались ли я? Значит, все, что он говорил вчера, — правда? Неужели мы теперь будем вместе всю оставшуюся жизнь и не расстанемся никогда? Ну, конечно же, так и будет… Мне стало весело и легко, тревога рассеялась, захотелось смеяться, шутить.

— И она согласилась? — спросила я с нарочитым удивлением. — Не может быть!

— Плевать на нее! — воскликнул Алан. — Ты-то согласна? Не передумала? Ты не бросишь меня?

— А если брошу, что будешь делать?

— Найду тебя, притащу обратно и запру, чтобы не убежала! — произнес Алан, целуя меня.

— А ты, оказывается, собственник! Вот бы не подумала…

— Все мужики — собственники, ревнивцы и эгоисты, — усмехнулся Алан. — Не верь им, если говорят о свободных отношениях. Они все врут!

— Теперь буду знать, — улыбнулась я. — Спасибо за урок. Еще одна ступень в моем образовании. — И тут я случайно взглянула на старые настенные часы. — Ой, какой ужас! Мне срочно надо домой! Надо ехать! Даже звонить уже страшно!

Я выбралась из-под одеяла, торопливо оделась, поймала на себе взгляд Алана, смутилась.

— Ты очень красивая, — с чувством сказал он. — Одну тебя отпускать опасно! Я поеду с тобой. — Алан тоже быстро оделся. Перекинул через плечо большую пустую сумку.

— А это зачем? — удивилась я.

— Пригодится, — усмехнулся Алан.

Сначала мы ехали на каком-то трамвае, потом — в метро. По мере приближения к дому я все больше ощущала пронизывающую нервную дрожь. За свои восемнадцать лет я впервые вот так, без предупреждения, не пришла домой ночевать. О том, что творилось дома, мне даже и подумать было страшно. Примерно через час мы добрались до моего дома, остановились у подъезда.

— Спасибо, что проводил, — сказала я с обреченным видом. — Все, я пошла.

— Погоди, — Алан взял мою руку. — Я пойду с тобой.

— Ты что?! Зачем? — испугалась я.

— Затем, дорогая моя, что ты не пришла домой по моей вине. Ты провела ночь со мной, и теперь я за тебя отвечаю! Я что, не мужик?

Он распахнул дверь и решительно вошел в подъезд.

— Может, не надо? — тоскливо проныла я. — Только хуже будет!

— Отставить разговоры! — шутливо произнес Алан. — Вперед и вверх! Кстати, какой этаж?

— Шестой…

Мы вошли в лифт, молча поехали вверх, и, пока кабинка поднималась, Алан успел обнять меня и крепко поцеловать в губы. Мы вышли из лифта, подошли к двери моей квартиры, обитой коричневым дерматином, и я дрожащей рукой нажала на звонок. Сначала никто не открывал, а я продолжала звонить…

Мария услышала настойчивый телефонный звонок. Очнулась, растерянно поглядела на трубку. Наверное, кто-то звонил уже давно. А, должно быть, Таня! Мария схватила трубку, но услышала недовольный голос Федора:

— Мария! Моя жена еще у тебя?

— Как у меня? — взволнованно переспросила Мария. — Она давно уехала. Разве она тебе не звонила?

— Звонила. Сказала — выезжает. Но ее до сих пор нет! Интересно, куда она подевалась? Ты случайно не знаешь?

— Что за допрос? — рассердилась Мария. — Ты ей звонил на мобильный?

— Естественно, — сухо произнес Федор. — Молчит, как рыба в аквариуме. Я тут на ушах стою, жрать нечего, а она где-то гуляет!

— Отряхни пыль с ушей и встань на ноги! — ехидно произнесла Мария. — Твоя жена наверняка застряла в пробке. Мобильник мог разрядиться. Потерпи, скоро она появится.

— Я всю жизнь только и делаю, что терплю, — недовольно произнес Федор. — Деловая женщина, бизнес-леди! Современная семейка…

— А ты не думаешь, что с ней могло что-то случиться? — раздраженно сказала Мария. Она могла бы еще очень многое сказать Федору, но удержала себя, хоть и с трудом. Какой смысл? А Таньке будет неприятно.

— Если бы случилось, сообщили бы, — ответил он.

Ну и логика! А если не сообщают — можно не беспокоиться? Как же Марии хотелось сейчас заехать по смазливой физиономии этого чванливого бездельника! Жаль, что через трубку нельзя!

Мария посмотрела на часы. Ничего себе! Таня уехала два с половиной часа назад. От дачи до ее дома для ее машинки, даже если учесть, что середина дня и то, что Таня никогда не гоняет — и то слишком долго!

— Ладно, сиди, жди сообщений, а я поеду ее искать, — Мария со злостью отключила телефон. — Господи, хоть бы Танька действительно в пробке застряла, — думала она, стараясь отогнать дурное предчувствие. Конечно, пробка могла быть всегда и везде, и мобильник запросто мог разрядиться. Вроде бы здесь она его не заряжала… забыла, наверное, за разговором, да еще с вином… Но на душе становилось все тревожнее.

Мария выкатила машину из гаража, на всякий случай набрала номер сестры еще раз. Длинные гудки. Бесполезно. И вдруг в трубке раздался какой-то треск и незнакомый мужской голос прохрипел:

— Хватит сюда названивать! Всем, кому надо, уже позвонили!

— Что вы кричите? — одернула его Мария. — Если неправильно соединилось, так и скажите. Какой это номер?

— Да такой, какой вам надо, — ухмыльнулся мужчина. — Только вот хозяйка его никак подойти не может!

— Ничего не понимаю! Это какая-то ошибка! Я звоню своей сестре!

— Ну, конечно, Танечке! — голос в трубке гадостно хихикнул.

— А где она? — закричала Мария.

— Тут она, с нами.

— Кто вы такой? Почему говорите по ее телефону?

— Да вы не волнуйтесь, дамочка! Как денежки привезут, отпустим мы ее, в целости и сохранности! — Мужчина в трубке загоготал.

— Какие еще денежки? — в ужасе спросила Мария, все еще надеясь в душе, что это какой-то розыгрыш, и не желая принимать всерьез тот факт, что сестра попала в беду.

— Больно вы любопытная! — В голосе говорившего послышалась угроза. — Только в милицию не вздумайте звонить! И вообще — ни гу-гу, не то у сестрички вашей большие проблемы будут! Ладно, что-то я заболтался…

— Подождите, пожалуйста, — взмолилась Мария. — Скажите — где она? Я приеду и деньги привезу. Сколько нужно?

— Много. И без вас уже нашли!

Вдруг возле уха Марии раздался треск, в трубке что-то запищало, и связь прервалась. Она снова набрала номер, но телефон, конечно, уже был заблокирован.

Мария схватилась за голову. Господи, совсем недавно они с сестрой так мирно предавались воспоминаниям, обсуждали личные проблемы! Танин роман, о котором Мария узнала впервые, сложная дилемма, кого из мужчин выбрать. Последнее казалось самым драматичным и мучительным. Когда Таня сообщила о своем решении, Мария расстроилась. Но какими никчемными казались теперь все эти переживания! И даже ее собственная драма и неистребимая любовь к Алану! Чушь, все это было давно и быльем поросло! А сейчас, вот сейчас, внезапно случилось что-то по-настоящему страшное. Дикий телефонный разговор… Издевательский голос… Похоже, это была не шутка. Кто-то действительно по дороге захватил Таню в заложницы, стал требовать выкуп.

Мария стала лихорадочно соображать, пытаясь выстроить картину происшедшего. Как и почему Таня попала в беду? Останавливаться она нигде не собиралась. Но каким-то образом ее сумели остановить. На дешевую провокацию типа проколотого колеса сестра бы не поддалась, она — человек осторожный. Скорее всего, ее напугали, чем-то пригрозили, возможно, стали шантажировать… Бред какой-то, кошмар на улице Вязов! И ведь средь бела дня!

Перебирая в памяти имена всех своих знакомых, Мария прикидывала, к кому можно сейчас обратиться за помощью. Конечно, среди ее заказчиков есть и владельцы охранных фирм, и адвокаты, и высокопоставленные работники МВД. Она вернулась в дом, достала записную книжку, выписала несколько наиболее подходящих телефонов. И тут ее осенило: случайности быть не могло, такие машины, как у Тани, на дороге не останавливают. Это отпадает, почти наверняка отпадает. Выходит, кто-то специально поджидал ее. Но кто мог знать, в какое именно время и по какой дороге поедет Таня с дачи своей сестры? Похоже, никто, кроме Марии, банкира и Федора. Опять — бред. Ладно, поехали дальше. Если специально — то зачем? Кто-то знал, что она работает в банке, имеет доступ к деньгам? Нет, что-то не клеится, не та у нее должность, не те деньги.

Деньги, деньги… Этот тип, ответивший по Таниному телефону, сказал про деньги. Много денег, и их уже нашли. Где нашли? Что, если шантажисты сумели выйти на банкира? Это не сложно — в записной книжке мобильника наверняка есть его телефон. Да и сам он непрерывно Татьяне названивал! А если похитители что-то знали об их романе и решили сыграть на этом? Но кто и откуда мог знать об их связи? Кто-то из сотрудников? Бывшая жена? Или, может, тут замешан сам банкир? Но зачем ему такая провокация? А вот зачем: доказать Тане свою любовь и преданность. Ее похитили, потребовали выкуп. Он тут же примчится, отважный рыцарь, не пожалеет большую сумму ради любимой женщины и спасет ее от бандитов… В общем-то, возможная версия, но уж больно литературная, как в детективном романе. Реальные банкиры, скорее всего, в жизни так не поступают. Хотя… Что можно с уверенностью утверждать, имея в уравнении одни неизвестные? Что еще может быть?

Мария в отчаянии проигрывала в уме все возможные варианты, но ни один из них не могла принять окончательно. Да и не время сейчас было заниматься расследованием! Ведь надо что-то делать, невозможно сидеть просто так, сложа руки! Конечно, надо бы попробовать связаться как-то с ее банкиром, он должен что-то знать. А если нет? Если и он ничего не знает? Если вся эта версия — бред и блеф? Ну, тогда будем думать дальше…

Мария решительно взяла трубку и набрала рабочий номер сестры.

— Универсал-банк, — произнес вежливый женский голос.

— Добрый день, — сказала Мария, стараясь придать голосу как можно больше уверенности. — Я из префектуры. Мне очень надо переговорить с вашим директором, Сергеем… мм…

— Сергеем Александровичем? Перезвоните его секретарю.

— Пожалуйста, уточните номер.

Мария быстро записала продиктованный номер и тут же нажала нужные кнопки. Пришлось набирать несколько раз подряд — номер был занят. Наконец раздались длинные гудки, и трубку взял мужчина.

— Сергей Александрович? — спросила Мария со слабой надеждой, что банкир оказался на месте.

— К сожалению, Сергея Александровича нет, его срочно вызвали в управление. А кто его спрашивает?

— Я из префектуры, из строительного отдела, мы договаривались по поводу инвестиций, — плела Мария первое, что приходило в голову. — У меня для него важная информация. Вы не могли бы дать номер его сотового?

— Нет, не могу.

— Поймите, это очень важно! Меня зовут Мария Романовна… — уговаривала Мария, сделав ударение на своем отчестве. — Он просил сообщить…

— Хм… Подождите у телефона, я попробую с ним связаться.

«Господи, хоть бы получилось!» — молила Мария, слушая сначала тишину, потом какие-то отдаленные, неразборчивые слова. Наконец снова прозвучал голос секретаря:

— Алло! Вы слушаете? Оставьте свой номер. Сергей Александрович с вами свяжется, когда сможет.

Мария быстро продиктовала свои номера и отключилась. Это был максимум того, что она могла сейчас сделать. Теперь оставалось только ждать. Перезвонит он или нет? Догадается ли, что его добивается сестра Тани, или не сопоставит имя и отчество и отложит звонок до лучших времен? И где он сейчас на самом деле, этот таинственный Сергей Александрович, разбивший сердце ее несчастной сестре, — едет ли ей на выручку или действительно торчит в каком-то управлении?

Не прошло и пяти минут, как раздался звонок сотового. Мария схватила трубку — на дисплее определился совершенно незнакомый ей номер.

— Алло, я слушаю, — взволнованно произнесла она.

— Это Сергей. — Голос жесткий, деловой. — Что вы хотели?

— Я — сестра Татьяны…

— Я понял.

— Господи, спасибо, что позвонили! Вам известно, что с ней случилось?

— Да. Я еду к ней.

— Можно, я тоже приеду?

— Не стоит, — спокойно ответил Сергей. — Я должен сам разобраться, в чем дело.

— Но поймите, она — моя сестра, единственная сестра! Может быть, нужна помощь? — спросила Мария, понимая, что просто сидеть на месте и ждать она не в состоянии. — Прошу вас!

Секундная пауза. Наконец он ответил:

— Я буду там очень скоро. Надеюсь, ничего страшного. Что ж, подъезжайте, но будьте осторожнее. На всякий случай.

— Где это?

— Десятый километр… Там есть кафе, ждите нас там. Уверен, все закончится благополучно.

— Я выезжаю, — произнесла Мария. — Отсюда — не больше получаса!

— Все. Я приехал. Я вам перезвоню.

Связь отключилась. Мария торопливо выбежала из дома, заперла дверь. Села в машину, выехала с участка, свернула на шоссе и помчалась в сторону десятого километра. Через полчаса, а может быть, и раньше, все прояснится. Она увидит сестру. Только бы с ней ничего не сделали, не обидели, не причинили ей вреда! Только бы Танька была жива и здорова! Но интересно, почему этот банкир так спокоен? Или у него великолепная выдержка, или он знает больше, чем говорит. Нет, сейчас лучше не думать, не прогнозировать, не анализировать. Скорей бы доехать до этого проклятого десятого километра! Но где же они держат Таню? Мария представила себе жуткую картину — темный подвал в каком-то сарае, здоровенные бандюки с пистолетами… Опять бред, навязчивые кадры из жутких детективов и боевиков. Господи, скорей бы доехать!

Зазвонил телефон. Мария схватила трубку.

— Да.

— Мари, прости, что побеспокоил, — произнес Валентин. — Но у меня для тебя есть еще один сюрприз. Потрясающий!

— Я не могу говорить!

— Неужели тебе не интересно? — весело спросил он.

— Потом. Я жду звонка!

Мария нажала на кнопку отбоя и обругала себя, что не посмотрела на определитель. Никогда нельзя расслабляться, терять бдительность! А чем больше волнуешься, тем больше притягиваешь к себе тех, кто находится на твоей волне, и создаешь побочные эффекты. Она вообще забыла о существовании Валентина — призрак и призрак, черт с ним, а он вдруг взял и материализовался в трубке! Телефон зазвонил снова.

— Алло!

— Это Сергей. Все в порядке. Ждем вас в кафе!

— Слава богу!

— Передаю трубку.

— Маша, — закричала сестра срывающимся голосом. — Машенька, не волнуйся, все хорошо, только, пожалуйста, приезжай скорей!

— Иду на взлет! — сказала Мария и нажала на газ.

Мария издалека увидела машину сестры. Она действительно стояла у небольшого придорожного кафе и казалась совсем крошечной на фоне двух огромных джипов. Мария свернула с дороги, припарковала машину, вбежала в кафе. В зале было несколько человек — почему-то одни молодые мужчины, трезвые, с хорошей выправкой. Как будто какая-то спортивная команда собралась здесь перекусить. Мария поискала глазами, и тут увидела сестру — Таня сидела за столиком в углу зала, живая, невредимая, и старательно растирала по лицу слезы белоснежным платочком. Рядом с ней был мужчина лет сорока — сухощавый, темноволосый, с короткой стрижкой, в строгом костюме, белой рубашке. Ворот расстегнут, а галстук причудливой змейкой свисал со спинки стула. Он держал Таню за руку, улыбался и что-то тихо говорил ей. Мария направилась к ним.

— Маша! — закричала Таня сквозь слезы, увидев сестру. Вскочила, кинулась к ней. Они обнялись. Таня оглянулась, потащила сестру к столу. — Машенька, познакомься, это Сережа!

Сергей поднялся. Он был чуть выше среднего роста, но рядом с миниатюрной Таней выглядел довольно внушительно. Смуглое, а может быть, загорелое лицо, обветренные скулы, прямой нос, серые глаза из-под чуть нависших бровей смотрели зорко и внимательно. В нем чувствовалась спокойная уверенность, чем-то он напоминал Клинта Иствуда, и у Марии проскользнула мысль, что этому банкиру больше пошли бы джинсы, кожаная куртка, ковбойская шляпа и кобура на поясе, из которой торчит рукоятка пистолета. Хотя, что касается пистолета… возможно, он и был, как-то чуть подозрительно оттопыривалась пола его пиджака. Сергей дружески пожал руку Марии, пододвинул ей стул.

— Маша, — сбивчиво заговорила Таня, — понимаешь… Это я, я сама виновата!

— В чем ты виновата? — удивленно спросила Мария.

— Я приняла неправильное решение! — Таня слабо улыбнулась, хлюпнула носом. — И вот, расплатилась за свою ошибку!

— Танюша, вот только мистики не надо… — ласково заговорила Мария. — Бог наказал, злая карма наехала…

Сергей вдруг рассмеялся, и в уголках его рта набежали морщинки — ну точно, как у Клинта Иствуда!

— Хорошее выражение! Надо взять на заметку! Не бандиты, не рэкет, не крыша, а злая карма!

— Да что вы надо мной смеетесь! — обиженно произнесла Таня. — Я чуть не погибла, а вы…

Сергей посмотрел на Таню. Мария на одно мгновение перехватила его взгляд и поняла — этот человек действительно любит ее сестру. А если такой человек любит, то ради своей любви он готов на все.

— Никто над тобой не смеется, родная моя, — сказал он тихо. — И хватит тебе плакать, все уже позади.

— А я вовсе и не плачу! — воскликнула Таня. — Я же от собственной глупости, от упрямства чуть не погибла! — Тут она и сама хмыкнула.

Сергей сжал ее руку.

— Хватит каяться. Лучше расскажи сестре, что с тобой было и как мы красиво переиграли твою злую карму. Она ведь ждет, а ты ее терпение испытываешь.

— Прости, Маша, — Таня виновато поглядела на нее и начала сбивчиво рассказывать. — В общем, уехала я от тебя… Хорохорюсь сама перед собой, а на душе тоскливо. Потом Сережа позвонил… Я как услышала его голос — едва не расплакалась. Еду тихо, тащусь в правом ряду, едва за дорогой слежу. Вижу в зеркальце, едет за мной какая-то машина. Ну, едет себе и едет, мне-то что! Тут машина почему-то включила фары и стала мигать. Я подумала, надо уступить дорогу, хотя на шоссе было довольно-таки пусто. Взяла вправо, а там, на обочине, какая-то яма. Я ее не заметила и колесом долбанулась…

Мария слушала молча, испытующе поглядывая на Сергея. Но он тоже молчал, ни словом не перебивая Таньку, и по лицу его ничего нельзя было прочитать, кроме любви к ней.

— А тут, как назло, позвонил Федор, попросил по дороге купить хлеба, сахара, еще чего-то, а то они с детьми все подъели… В общем, какая-то чушь! — сказала сестрица с горькой усмешкой. — Ладно, говорю, куплю. И вдруг — удар сзади. Не сильный, но такой противный скрежет металла! Я закричала в трубку — погоди, тут в меня въехали! А в трубке уже гудки. Остановилась, естественно, открыла дверь, выскочила злая — ругаться собралась. Вдруг в нос чем-то шибануло, запах такой противный, голова закружилась, повело меня…

— Ничего себе! — охнула Мария.

— Да уж, — вздохнула Таня, — веселенькая история. Я и сообразить ничего не успела, как вырубилась. Дальше — в памяти провал. Очнулась в чужой машине, на заднем сиденье. Сколько времени прошло не знаю. Кто за рулем впереди — не вижу, а рядом какой-то тип в маске, в перчатках, в руках мобильник. Жуть. Будто не я, а персонаж в кошмарном фильме каком-то! Думаю, может, снится мне это все? А тот в маске, который рядом, кнопки на мобильнике нажимает. В голове чуть прояснилось, гляжу — мобильник-то мой! Понимаю — вроде не сон. На всякий случай стараюсь виду не показать, что очнулась. Что я могу сделать? Драться с ними? В таком-то состоянии… Пытаюсь сообразить, что им нужно от меня. Террористы, что ли? В заложницы взяли? Вроде на террористов не похожи. Вдруг слышу — телефон мой у него в руках звонит. Господи, думаю, это ведь мне кто-то! Лишь бы он трубку не брал! А он, как назло, и взял. И тебе стал всякие гадости нести. Тут я не выдержала и закричала. Он сразу же мне — баллончик в нос! Ну, и опять я отключилась. Но теперь хоть знаю, что отключили меня этим проклятым баллончиком. Следующий раз очнулась уже в лесу, на поляне какой-то. Опять в машине, но вдруг до меня доходит, что машина уже другая, а я полулежу на переднем сиденье. Смотрю будто сквозь туман — и вижу рядом Сережу. Все, я выдохлась! Перекур!

— Может, не стоит пока курить? — с беспокойством спросил Сергей.

— Я в полном порядке! — заверила Танька и жадно затянулась сигаретой.

— Но как же вы Таню вызволили?

— Да очень просто, — сказал Сергей. — Я сразу по звонку понял, что никакие это не бандиты, не террористы. И сумму выкупа назвали смешную — десять тысяч. Ну, взял деньги, а заодно — группу поддержки. Приехали в назначенное место. Они нас увидели — и сразу с перепугу бежать. Ну, поймали их, поговорили. Два поддатых пацана. Тряслись, прощения просили, на коленях перед Таней ползали. Тьфу!

— И что же вы с ними сделали?

— Да ничего, — усмехнулся Сергей. — Колеса спустили, ключи от машины в лес закинули и оставили их на дороге. Они уже не опасны.

— А вы не думаете, что их кто-то подослал?

— Нет, не похоже. Думаю, чистая случайность. Горе-вымогатели! Нашли у Тани в сумочке банковскую визитку. Решили покуражиться, деньгами разжиться, а вышел облом. — Сергей посмотрел на часы. — Ладно, давайте трогаться.

Он встал, подал Тане руку, и они все вместе пошли к выходу. Мария заметила, что «спортсмены» тоже поднялись, как по команде, из-за столика и двинулись вслед за ними.

На стоянке один из них сел за руль Таниной машинки, остальные в джип.

— Вы не волнуйтесь, Мария, — сказал Сергей на прощание, пожимая ей руку, — больше с Таней ничего никогда не случится!

— Хотелось бы надеяться, — ответила Мария.

— Это я вам гарантирую!

Сестры обнялись, Сергей усадил Таню в другой джип и сам сел за руль. Мария тоже подошла к своей машине, посмотрела, как неторопливо двинулись оба джипа в сторону Москвы, развернулась и поехала обратно на дачу. По дороге она то и дело поглядывала в зеркальце, не преследует ли ее какая-нибудь невзрачная машина. Потом вдруг рассмеялась — ну, у нее уже паранойя, кажется, — прибавила скорость и быстро помчалась к своему любимому домику.

Мария снова была одна в своем уединенном мире. Никто больше не подстерегал ее, не устраивал никаких сюрпризов. Впереди оставалось еще как минимум три свободных дня в тишине милого сердцу дома. И все же история, случившаяся с сестрой, не давала ей покоя, не выходила из головы. И сколько ни пыталась она отвлечься, мысли все время возвращались к роковому десятому километру. Слава богу, все закончилось благополучно, но в душе все равно осталось смутное беспокойство. Что-то в этой истории было не так, что-то не сходилось, а что именно, понять Мария никак не могла. Возможно, этот Танькин Клинт Иствуд чего-то недоговаривал? Так ли все было на самом деле? И как проверить, выяснить? Да никак! Конечно, банкир всем хорош: обаятельный, мужественный, сдержанный, решительный, в общем — настоящий супермен. Но, пожалуй, уж слишком хорош… Можно ли ему полностью доверять?

И тут, словно в ответ на размышления Марии, позвонила сестра.

— Маша, не волнуйся, у меня все хорошо. Чувствую себя прекрасно.

— Не врешь?

— Ты что! Детей мы забрали у мамы, Сережа с ними катается. Я ужин готовлю. А Федору я уже сказала, что больше к нему не вернусь.

— И как он это перенес?

— Ты представляешь — ни истерики, ни скандала. Думаю, даже с дивана не встал. А как ты?

— Стараюсь думать о вечном и возвышенном.

— Смотри, не вздумай больше переживать из-за меня! Ладно, пока, мои пришли. Созвонимся!

Мария подумала — как быстро все произошло и все решилось! Еще вчера Танька с упоением рассказывала о своей любви, потом ночью мучилась сомнениями и совестью, корила себя, жалела несчастного, беспомощного Федора, который просто пропадет без нее. К утру приняла решение принести в жертву свою любовь ради блага детей. Вроде как нельзя их оставлять без отца, нехорошо это. Раз уж выпала ей такая судьба, надо смиренно нести свой крест…

Мария очень хорошо представляла ход мыслей своей сестры. Приняв такое решение, она, естественно, впала в хандру, поскольку в своего Клинта Иствуда влюблена, а Федор ей осточертел. Но судьба не дремлет. Она вдруг решает все опять переиграть и… выступает в роли двух молодчиков, решивших попытать счастья и разжиться немного деньжатами за счет дамочки на иномарке. У них баллончик, маски — в общем, бутафория. Расчет на то, что дамочка испугается и какой-нибудь ее хахаль, тоже испугавшись, привезет хоть сколько-то денег. Оружия у молодчиков, естественно, нет, и дальше десяти тысяч долларов их фантазии не идут. Что ж, вполне возможно, даже логично.

Что было дальше? Временно отключив Таньку, они роются в ее сумочке, и как раз в это время звонит хахаль. То есть Сергей. Ребятки говорят с ним, но даже не знают, что он банкир, и просто пытаются взять хахаля на понт. Тот соглашается привезти деньги. Но, к несчастью для молодчиков, оказывается крутым. Горе-вымогатели делают в штаны и терпят полное поражение. Конечно, они уже отработали свою роль, судьбе они больше не нужны, и она их выбрасывает. Может быть, они действительно уже валяются в какой-нибудь мусорной яме?

От этой мысли у Марии пробежали мурашки по коже. Нет, убивать бы их, наверное, Сергей и его группа поддержки не стали… Хотя кто знает этого супермена? А в целом такой ход событий показался Марии вполне возможным. Может быть, и правда никто специально Таньку не выслеживал, все это — случайное совпадение. То есть преднамеренная ирония судьбы, решившей сыграть злую шутку со счастливым концом…

Глава 6 ЖИВОЕ ДЫХАНИЕ ЗЕМЛИ

Короткий отдых пролетел слишком быстро, и после истории с сестрой Мария окончательно прийти в себя так и не успела, нервы все еще были взвинчены. Ей было очень жалко Таньку, которой пришлось пережить такой ужас, в душе кипела злость на ее обидчиков. К счастью, никаких катастроф и катаклизмов больше не произошло, но от скверной истории осталось много вопросов и ощущение какой-то недосказанности, незавершенности. Беспокоило Марию и то, как сложится дальше так бурно закрутившаяся судьба Таньки. Будет ли она счастлива со своим Клинтом Иствудом? Сумеет ли он дать ей то, что она заслужила своей не очень удачливой и довольно-таки мученической жизнью?

Во вторник Мария позвонила на работу, узнала, что там никаких катаклизмов не случилось, и обещала приехать завтра. В среду утром она с сожалением покинула свой милый домик. По дороге подумала, что неплохо перебраться сюда совсем. Почему бы и не жить в поселке круглый год? Здесь было прекрасно не только летом. Зимой ощущались особая прелесть и комфорт, а дороги расчищали не хуже, чем в Москве, если даже не лучше. Сколько раз она любовалась: снег лежал белый, нетронутый, чистый — такой непривычно чистый, что слепило глаза, кусты, утонувшие в сугробах, казались затаившимися сказочными животными… В общем, тут всегда было хорошо. Ну, немножко раньше придется выезжать на работу! К тому же она ведь не обязана появляться в офисе с раннего утра!

Мысль о переезде уже не в первый раз приходила Марии в голову, но что-то ее останавливало. Может быть, для остроты и полноты ощущения нужны были контрасты? Или ей не хватало для общения с домом коротких вечеров? Уж если приезжать сюда, то хотя бы на несколько дней, и наслаждаться полноценно красотой и покоем. Бродить в другом измерении и общаться с прошлым, которое каким-то таинственным образом просочилось в дом и теперь, казалось, выползало из каждой щелки, из каждого угла. Конечно, между ее милым домиком и тем домом на пустыре ничего общего не было, но иногда вдруг Марии казалось, что она чувствует запахи именно того дома, ощущает его атмосферу. Тот дом давно снесли, но, может быть, его душа таинственным образом переселилась сюда?

Когда Мария в половине двенадцатого перешагнула порог офиса, там царило необычайное оживление. Небольшой столик для посетителей был накрыт, на нем стояла роскошная коробка шоколадных конфет, Влада, сверкая «стеклом и металлом» своего костюма, бегала с кипящим чайником, а на диване рядом с Каркушей и Дракулой сидел крупный, довольно симпатичный мужчина лет сорока пяти и явно веселил публику. Все дружно пили кофе, поглощали конфеты и смеялись. Даже молчаливый компьютерщик Кирилл, сидевший за рабочими чертежами, оживился, покинул свой компьютер и, присев на подлокотник дивана, неторопливо потягивал кофе и с явным интересом слушал довольно шумного и общительного гостя. По лицам своих сотрудников Мария сразу поняла, что этот человек успел их к себе расположить. При виде Марии гость замолчал, вскочил с места, оказавшись при этом довольно внушительных размеров, и произнес с трогательным, чуть виноватым видом:

— Мария, я так боялся опоздать, что приехал слишком рано!

Мария улыбнулась, сразу войдя в свою привычную роль, спросила:

— Вы Георгий, как я понимаю? — и протянула ему руку.

— Да, Георгий Малахов! — Он с удивительной легкостью при его габаритах подошел к ней, галантно взял протянутую руку и поцеловал. — Вы уж извините, я тут разговорился немного…

— Все замечательно! — Мария снова обворожительно улыбнулась. — Ровно в двенадцать мы с вами начнем обсуждать дела — я, вы уж тоже извините, человек пунктуальный, — а пока продолжайте чувствовать себя, как дома!

— А не сделать ли и вам чашечку кофе? — спросила хозяйку Влада голосом искусительницы.

Мария выразительно потянула носом и произнесла:

— Арабика, корица и, по-моему, мускатный орех… Наливай!

Дракула придвинул кресло, Влада поставила чашку, Мария села, достала сигарету, окинула взглядом уютную приемную, напоминающую оранжерею с экзотическими растениями, и сказала:

— А все-таки хорошо у нас!

— У вас прекрасно! — воскликнул Малахов, поднося ей зажигалку. — Я бывал во многих офисах, но такой красоты и таких замечательных людей нигде не встречал!

— Да просто вы сами доброжелательный человек с хорошим вкусом, — улыбнулась Влада. — Не все могут понять и оценить наш особый стиль.

— Вот так-то, — усмехнулась Мария. — Вижу, вы всех тут уже очаровали, Георгий! — Она погасила сигарету, отодвинула чашку и встала. — Даю вам еще пять минут на комплименты и анекдоты и жду в кабинете.

«Забавный мужик», — подумала Мария, когда ровно через пять минут Малахов постучал в дверь и осторожно приоткрыл ее.

— Входите, входите! Так чем же таким особенным вы хотели меня заинтересовать, Георгий?

— Да все очень просто, — сказал он, усаживаясь в кресло напротив Марии и приветливо глядя на нее. — Купил я участок, хочу построить дом, но сам я ничего в этом не понимаю. Я бизнесмен, у меня сфера грубая — экономика, торговля, а архитектура — сфера высокая, тонкая. И я даже влезать в нее не хочу! В общем, предложение у меня такое: я заказываю вам просто дом, а все остальное — на ваше усмотрение.

— Любопытно, — задумчиво произнесла Мария. — Вы хотите сказать, что предлагаете мне полную свободу творчества?

— Вот именно! — обрадовался Малахов. — Вы точно сформулировали.

— А вы уверены, что я сотворю для вас именно то, что вам понравится?

— Уверен, — улыбнулся Малахов.

— Но ведь дом — это не одежда, не машина даже, его не так легко поменять. И вам в нем жить.

— Конечно! Вот я и хочу, чтобы вы спроектировали мне такой дом, в котором я буду жить с удовольствием.

— Но у вас, наверное, есть семья? И члены вашей семьи тоже имеют право голоса, — осторожно предположила Мария.

— Не имеют! — засмеялся Малахов. — Я все решаю сам!

— Диктатура? — улыбнулась в ответ Мария.

— Вообще-то я в душе монархист, хотя и числюсь демократом.

— Глядя на вас, не подумаешь, что вы живете в противоречии с самим собой, — с улыбкой сказала Мария.

— Ну что вы, никаких противоречий! Во мне все гармонично уживается! — Малахов пристально посмотрел на нее и спросил: — Так как насчет моего предложения?

— Что говорить, предложение заманчивое, — протянула Мария, мысленно уже давая волю фантазии. — А сумму, которую хотите потратить на дом, вы уже определили?

— Конечно, — ответил Малахов. — От миллиона и выше, в зависимости от вашей фантазии.

За все то время, что Мария работала в своей компании, такой заказчик был у нее впервые. И такое интересное и заманчивое предложение тоже было впервые! Настолько интересное и заманчивое, что даже не верилось. Конечно, впадать в эйфорию еще рано, в любой момент могут проступить какие-нибудь подводные камни… Но, что бы там ни было впереди, Мария мысленно уже сделала для Малахова исключение и готова была начать работать с ним прямо сейчас. Она уже много лет мечтала заняться свободным творчеством, в котором надеялась превзойти сама себя.

— Но все же, Георгий, у вас есть какие-то пожелания? Предпочтительный стиль, материал, этажность, что-то еще?

— Вы в этом лучше разбираетесь, — улыбнулся он. — Я вмешиваться не стану. Когда проект будет готов, вы мне все покажете и расскажете.

— А где находится ваш участок?

— В замечательном месте — лес, пруд… Мария, послушайте… — Малахов приблизился к ней, склонившись над столом, и произнес интригующим шепотом: — Да что рассказывать? Давайте лучше посмотрим!

— Конечно, это обязательно нужно сделать, — ответила Мария. — Мы можем созвониться в ближайшее время и…

— Послушайте, а поехали прямо сейчас! Это близко, часа полтора туда и обратно. Доставлю вас в лучшем виде.

— А вы — человек настойчивый, — улыбнулась Мария.

— Ну, вы извините, что я так сразу… Но правда — зачем откладывать? Вам ведь интересно поглядеть?

— Уговорили! — Мария поднялась из-за стола.

Проходя через приемную, она попросила Владу подготовить договор с господином Малаховым. Влада засияла и побежала к Каркуше.

Малахов усадил Марию в огромный джип, сам сел за руль и лихо тронулся с места. Она подумала: почему-то большинство бизнесменов любят очень большие автомобили. Наверное, они придают им дополнительную уверенность в себе.

По дороге Георгий пытался выяснить, какие дома нравятся самой Марии и что бы она хотела предложить ему на свой вкус. Она ответила, что ничего не может сказать, пока не увидит участок. Они действительно долетели минут за сорок. Малахов с гордостью демонстрировал окрестности на подъезде к своим владениям. Места действительно были роскошные, виды открывались необычайно красивые. Но по мере приближения к участку у Марии начало возникать какое-то неприятное ощущение, почти физическое, словно на нее наваливалась непонятная тяжесть, хотя в машине не было душно, работал кондиционер. Нет, это было что-то другое…

Малахов заметил, что она изменилась в лице, и обеспокоенно спросил:

— Вас укачало? Вам нехорошо?

— Нет, все в порядке, — рассеянно ответила Мария.

— Но я же вижу! Я должен помочь! — заботливо произнес Малахов. — Скажите, что с вами?

— Еще не знаю…

Малахов удивленно посмотрел на нее.

— Какая же вы загадочная… Просто ставите меня в тупик!

Мария улыбнулась.

— Из тупика всегда есть выход. Так где же ваш участок?

— Все, приехали! — Он остановился, вышел из машины, подал Марии руку. — Прошу, любуйтесь моей красотой! Надеюсь, на воздухе вам станет лучше.

Мария увидела огромную территорию, обнесенную забором и заросшую редкими деревьями и кустарником, и сразу заметила в растениях что-то нездоровое. Пожухлая зелень, деревья корявые, низкорослые. Она стала неторопливо обходить участок, чутко к чему-то прислушиваясь, приглядываясь. Щупала траву, трогала ветки кустов. Малахов шел следом и с недоумением и любопытством наблюдал за ней. Вдруг Мария остановилась, опустилась на землю, потом легла и замерла в неподвижной позе. Малахов испуганно бросился к ней, попытался поднять.

— Господи, Мария, что с вами? Вам совсем плохо?

Мария приложила палец к губам.

— Не волнуйтесь, со мной все нормально. Я слушаю пульс земли…

— Да? — оторопел Малахов. — А это как? В каком смысле?

— Подождите. Все объясню. Чуть позже…

Малахов стоял рядом и с невероятным удивлением наблюдал за ней. Пролежав неподвижно какое-то время, Мария поднялась, отряхнула руками костюм и уверенно заявила:

— Георгий, здесь нельзя строить дом!

— Как нельзя? — поразился Малахов. — Но я уже купил участок! Заплатил за него большие деньги!

— Поступайте, как знаете, но я не стану проектировать дом в этом месте, — сказала Мария резко. — Земля все равно его не примет!

— Но почему? — окончательно растерялся Малахов.

— Вы слышали о геопатогенных зонах?

— Ну, что-то такое… довольно туманно… Поясните, пожалуйста.

Мария взяла Малахова под руку и медленно повела в сторону ворот.

— Представьте себе, Георгий, что земля — живой организм. У нее есть свои органы, артерии… Наверное, это звучит фантастично, но я думаю, у нее есть и чувства, и даже душа. Земля всегда подает нам сигналы, предупреждает об опасности, и если мы пренебрегаем этими сигналами…

— Но я ничего не чувствую! Никаких сигналов! — воскликнул Малахов. — Что за мистика?

— Это, к сожалению, не совсем мистика, — сказала Мария с грустью. — Конечно, налет мистики есть, но то, о чем я говорю, это еще и наука, Георгий. Это наука об энергоинформационном обмене. Называется она эниология, и занимаются ею отдельные энтузиасты. В древности зодчие этого слова, конечно, не знали, но где и как дома ставить, как организовывать пространство, представляли хорошо. Им, безусловно, было известно не только строение земли, но и энергетические и информационные свойства архитектуры, они понимали, как она воздействует на природу и человека. Эти знания считались сакральными, то есть божественными, передавались из поколения в поколение.

— Как интересно! — произнес Малахов. — И что же, они все, как вы, слушали пульс земли?

— Конечно, — улыбнулась Мария. — А в наше время, к сожалению, этими знаниями пренебрегают. Что творится у нас в архитектуре — сказать страшно! Целые кварталы в той же Москве строят в патогенных зонах!

— Да как же это возможно? — удивился Георгий. — Существует же какой-то санитарно-экологический надзор…

— В основном — на бумаге, — вздохнула Мария. — Часто все решают деньги.

— Ну, это почти везде! — воскликнул Малахов. — Кажется, я начинаю понимать…

— Тогда поймите главное: я не могу изменить систему застройки, но перед своими заказчиками я отвечаю! — У Марии загорелись глаза, в голосе зазвучали какие-то магические нотки. — Это — плохое место, оно не годится для дома. Жить тут нельзя. Раньше в народе такие места называли гиблыми. Я сразу это почувствовала, когда мы еще только подъезжали, но еще не была уверена, а теперь у меня не осталось никаких сомнений. Посмотрите, тут даже деревья больные!

— Ну, дождей давно не было, засохли малость… — не очень уверенно предположил Малахов, все еще пытаясь следовать привычному здравому смыслу и в то же время поддаваясь необычному воздействию своей собеседницы.

— Не в дождях дело! — убежденно сказала Мария. — Поймите, все это очень серьезно. Если вы не доверяете мне, можно привезти сюда экспертов, проверим приборами, у меня есть контакты с государственной комиссией по экологической экспертизе. Они сделают геологическое обоснование. Но я еще ни разу не ошибалась!

— Мария, я доверяю вам! — воскликнул Малахов. — Просто это так неожиданно… Я не думал, что здесь, под Москвой…

— И под Москвой, и в Москве, и где угодно! — сказала Мария. — Возможно, здесь на глубине какой-то разлом в земле, который дает излучение. Излучение довольно сильное. Если тут жить постоянно, оно унесет здоровье и ваше, и вашей семьи.

— У меня нет семьи, — вздохнул Малахов.

— Значит, болеть будете вы, и никто не сможет установить причину вашей болезни.

— Так что же мне делать? — растерянно спросил Малахов.

— Продайте участок и купите другой. Только продайте не под жилье, а под что угодно — под склад, автобазу… не знаю.

— Ну, хорошо, я подумаю. А скажите, если я решу продать эту землю и купить другую, вы поможете мне выбрать место?

Мария улыбнулась.

— Постараюсь, если найду время.

— Мария, послушайте, а вам стало плохо точно из-за этой, ну, патогенной зоны? — вдруг осенило Малахова. — Вы ее действительно почувствовали?

— Да, — спокойно ответила Мария.

— Откуда у вас такой дар? — смущенно спросил Малахов.

— А откуда любой дар? — Мария поглядела ему в глаза. — У человека что-то отбирают, а что-то дают взамен. У кого-то прекрасный музыкальный слух, но плохое зрение, у другого дар юмориста, но несчастливая личная судьба… За счет этого в мире в целом создается некое равновесие.

Малахов удивленно смотрел на Марию, и она казалась ему сейчас мудрой и всемогущей волшебницей, которой сама земля дает знания, власть и силу. Какая же удивительная женщина! И он произнес с восхищением:

— Не знаю, может, и так, но… вы — просто колдунья!

Мария рассмеялась.

— Хорошо, что не ведьма.

— Только не обижайтесь, пожалуйста! — Малахов взял ее руку и поднес к губам. — Я никогда не встречал людей, которые, как вы, чувствуют этот… пульс земли. Разве это не чудо?

— Уж не знаю, как насчет чуда, но для архитектора очень полезное качество! — ответила Мария, и мысли ее невольно снова понеслись в прошлое, к тому моменту ее жизни, который она всегда старалась обходить в своих воспоминаниях. Малахов, заговорив о ее особом даре, невольно затронул очень непростую и болезненную для нее тему. Ну что ж, может быть, пора перестать прятаться от самой себя, когда-нибудь надо пройти в своей памяти это «гиблое место», эту «патогенную зону», чтобы преодолеть давнюю душевную боль и изжить ее окончательно!

Почти все время пути обратно Мария молчала. Малахов попытался о чем-то заговорить, но по рассеянному взгляду и односложным ответам Марии понял, что ей сейчас не до него, и тактично прекратил свои попытки.

…Мы с Аланом вышли из лифта на шестом этаже, подошли к двери, обитой коричневым дерматином, я дрожащей рукой нажала на звонок. Сначала никто не открывал, а я продолжала звонить… Почему же никто не открывает?

Я вдруг страшно разволновалась, и тут услышала за дверью легкие шаги, звук открывающегося замка. Через минуту на пороге появилась мама, вид у нее был усталый, глаза опухшие. Я не знала, что сказать, мне стало совсем не по себе. Мама молча посмотрела на меня, на Алана и вдруг сказала:

— Что, адвоката привела?

Я опустила глаза. Мне было стыдно, неловко и страшно. И зачем Алан пошел со мной? Сама я как-нибудь все объяснила бы, меня поругали бы и простили, а так будет только хуже!

И тут Алан подошел к маме и произнес необычайно вежливо:

— Здравствуйте, Маргарита Николаевна! Меня зовут Алан. Это я — виновник вашей бессонной ночи.

Мама поглядела на него, как партизан на фашиста, и процедила сквозь зубы:

— Я догадалась. И теперь понимаю — не одной ночи!

Но Алана, как ни странно, ее слова и взгляд ничуть не смутили, и он заговорил с подкупающей, простодушной улыбкой:

— Вы можете выгнать меня, Маргарита Николаевна, спустить с лестницы, но сначала попробуйте все же меня выслушать!

Мама поглядела ему в лицо и помолчала, наверное, с минуту, за которую я бог знает что пережила и едва не лишилась чувств. Самое ужасное было, что на меня она вообще не смотрела, ко мне не обращалась, будто меня здесь и не было. Наконец она сухо сказала:

— Что ж, говорите.

Алан тоже глядел на маму, не отводя глаз, и произнес вкрадчиво:

— Дело в том, что я хочу украсть у вас дочь, — он перевел дыхание. — Да, я собираюсь похитить вашу дочь, Маргарита Николаевна, потому что люблю ее и жить без нее не могу!

Услышав это, я чуть не свалилась на пол, а мама вдруг горько усмехнулась и спокойно ответила:

— Представьте, Алан, я и это поняла. Иначе бы, думаю, вы не пришли. Тем более — с такой сумкой.

— Хотите — казните, хотите — милуйте! — воскликнул Алан. — Но если можете, простите меня, грешного! А, главное, Машу простите — во всем виноват я!

— Действительно, адвокат, — сказала мама. — Ладно, проходите, раз пришли, но не думайте, что я сразу запрыгаю от радости и брошусь вам в объятия! А с Машей мы позже поговорим.

Мама исчезла в коридоре, мы с Аланом остались вдвоем в прихожей.

— Раздевайся, пойдем, — произнесла я обреченным голосом.

— Не бойся, все будет хорошо, — прошептал Алан и поцеловал меня.

Я страшно смутилась. Мы были у меня дома, и мама рядом. И вообще еще неизвестно, как все обернется!

Алан поставил на пол сумку, помог мне раздеться, и мы отправились в кухню. Молча и не очень ловко уселись за стол. Вид у меня, должно быть, был очень испуганный и виноватый, а Алан держался на удивление спокойно, словно ничего страшного и не произошло. Меня поражало, откуда у него такая потрясающая выдержка. Мама повернулась к нам, остановила взгляд на Алане:

— Кофе, чай?

— Если можно — кофе, — попросил Алан.

— А тебе, Маша? — спросила мама, в первый раз за все время обратившись ко мне.

— Тоже кофе, — прошептала я.

Мы молча выпили кофе, атмосфера была довольно-таки напряженная. Мама тоже выпила кофе, закурила и произнесла усталым голосом:

— Вы застигли меня врасплох. Прямо так, сразу, я ничего сказать не могу. Если у вас серьезно — потерпите, дайте прийти в себя и подумать.

— Очень серьезно, Маргарита Николаевна! — заверил Алан.

— А Маша, я так понимаю, согласна? — Мама взяла новую сигарету и закурила.

Я молча опустила глаза. Что я могла сказать? У меня же все написано на лбу, мама наверняка уже прочитала!

— Я бы не завел этот разговор без ее согласия, — ответил Алан спокойно.

Мы еще какое-то время посидели за столом, поговорили мирно о каких-то посторонних вещах, и напряжение чуть-чуть спало.

— Ну, что же, для первого знакомства — достаточно, — мама поднялась из-за стола.

Алан тоже сразу поднялся.

— Спасибо за кофе, Маргарита Николаевна.

— Не стоит.

Мы все втроем вышли в прихожую.

— Вы позволите вам позвонить? — спросил Алан.

— Да, конечно, звоните, — ответила мама. — Как видите, я Машу не запираю, и телефон от нее не прячу.

— Спасибо! — Алан улыбнулся. — А сумку можно оставить? Она вам не помешает?

Мама только рукой махнула.

— Оставляйте.

— До свидания.

Алан красивым жестом поднес ее руку к губам и поцеловал.

— Можно было и без этого обойтись, — усмехнулась мама. — С меня на работе хватает театра!

Я проводила Алана до двери. Он прошептал:

— Я позвоню.

Мы с мамой остались одни. Я с ужасом ждала обвинений, упреков, но мама только сказала тихим, усталым голосом:

— Разговаривать будем вечером, когда папа вернется. Я всю ночь не спала, только под утро задремала, даже твой звонок не сразу услышала. Пойду посплю, если получится. Тебе тоже советую поспать, а то ты неважно выглядишь.

Не дождавшись от меня ответа, мама ушла в спальню. Я тоже пошла в нашу с Танькой комнату, но спать мне не хотелось. Да и как можно было спать, не дождавшись вечернего разговора и решения родителей? Я достала из своего тайника портрет Алана, поставила перед собой и долго смотрела на него. А потом сама не заметила, как оказалась в своей кровати и, видно, провалилась в глубокий сон. Проснулась я ближе к вечеру, когда Танька вернулась из школы и, ничего не зная, с шумом ворвалась в комнату.

Вскоре вернулся с работы папа. У мамы в тот вечер спектакля не было, и мы все, вчетвером, собрались на кухне ужинать. Потом мама сказала нам с Танькой:

— Отправляйтесь к себе. Нам с папой надо поговорить.

Танька стрельнула в меня своими блюдцами, сразу сообразив, что причина разговора во мне. Мы покорно вышли и отправились в свою комнату. Танька, конечно, ждала объяснений, и я ей все рассказала. Почти все, не решилась только передать подробности проведенной с Аланом ночи. Она слушала меня, затаив дыхание, а потом спросила очень серьезно:

— У вас уже все было?

Я молча кивнула, не в силах больше что-то скрывать.

— Когда вы поженитесь? — продолжала выпытывать моя требовательная сестра.

— Не знаю, — вздохнула я. — Мы об этом еще не говорили… Да и вообще — зачем это? Штамп в паспорте — кому он нужен?

— Родителям нужен, — возразила Танька. — А я хочу, чтобы свадьба была. И чтобы у тебя было белое платье и фата. Тебе очень пойдет!

— Ладно, но это не главное. Мы любим друг друга, а все остальное не важно.

Танька пожала плечами, оставшись при своем мнении. Ей очень хотелось узнать, что говорят родители, но подслушать было невозможно — они ушли в дальнюю комнату и плотно закрыли за собой дверь. Мы томились в ожидании и снова и снова обсуждали мою будущую жизнь. Примерно через час к нам зашел отец и позвал меня. Вид у него был озабоченный, но совсем не мрачный. Танька поглядела мне вслед и осталась одна — переживать.

Разговор, вопреки моим худшим ожиданиям, начался довольно спокойно и дружелюбно. Скандалы в нашей семье вообще были не приняты, но я боялась не скандала, а молчаливого осуждения и холодного отчуждения. Я любила своих родителей, и мне очень не хотелось идти на серьезный конфликт. А любой жесткий запрет сейчас неизбежно привел бы к конфликту. Вероятно, родители тоже понимали это. Мама отдохнула, пришла в себя, выглядела гораздо лучше, чем утром, и даже умудрялась подшучивать надо мной. Я же страшно нервничала и все ждала, какой мне вынесут вердикт.

— Маргошенька, тебе ведь понравился этот молодой человек? — вдруг ласково спросил папа, обращаясь не ко мне, а к маме.

— Даже не знаю, — сказала мама. — У меня какое-то двойственное чувство. Он умный, в меру интеллигентный, умеет себя держать, не трус, характер чувствуется… Но уж больно красив! Боюсь, даже слишком красив для нашей Машки!

— Да что же тут плохого? — улыбнулся папа. — Она у нас тоже не дурнушка.

— Мне что, обязательно надо жить с уродом? — возмутилась я.

— Никто не говорит, что с уродом, — усмехнулась мама. — Просто я почему-то всю жизнь не очень доверяю красивым мужикам. — Она покосилась на папу и добавила: — Твой отец — единственное исключение!

— Мама, а я доверяю Алану во всем! — тут же возразила я.

— Буду рада, если на этот раз ошибусь, — сказала мама.

— Как его зовут? — переспросил папа. — Алан?

— Алан… — прошептала я.

— Он — иностранец? — Папа посмотрел на меня.

— Не знаю, разве это важно? — ответила я. Я действительно не знала. Мне было все равно, кто он — русский, англичанин, татарин, грузин. Любовь для меня никогда не имела национальности, а уж первая и единственная, на всю жизнь, вообще существовала помимо любых предрассудков. — Мне с ним так интересно, я столько всего от него узнала! И он… он считает меня самой красивой, он гордится мной!

— Хотелось бы верить, — произнес папа. — В общем так, дочка. Мы не деспоты, не тираны. Ты уже совершеннолетняя. Если не можешь жить без своего Алана, силой держать мы тебя не будем. Мы так решили. Упрекать тебя, что раньше нас не познакомила, смысла не вижу. Что сделано, то сделано. За границей многие пары пробуют жить вместе, и если жизнь у них складывается, то заводят настоящую семью, детей, а если нет — расходятся и ищут другую пару. У нас, конечно, это не очень принято, но мы с мамой решили не уподобляться ханжам и примитивным моралистам. Попробуйте. Надеюсь, он собирается на тебе жениться?

Я не знала, что ответить. У нас с Аланом даже разговора на эту тему не было. Но ответить родителям, как Таньке, я не могла.

— Папа, но ты же сам сказал — попробуйте! Вот мы и попробуем. А потом, конечно, поженимся!

— А какие, кстати, у него условия? — спросил папа.

Я расписала комнату Алана, как могла, сильно приукрасив и преувеличив удобства. О соседке сказала, что она немолодая, приятная женщина, тихая, как мышь.

— Могли бы пожить и у нас, раз уж такое дело, — сказал папа. — У нас все-таки квартира отдельная, места в ней хватает. И телефон есть!

— Ромочка, пойми, им нужна романтика! — улыбнулась мама. — Самостоятельная жизнь с жасмином под окном! А вот что нет телефона — это скверно. Ты хоть понимаешь, Маша, что мы с отцом будем постоянно волноваться!

Я поклялась, что буду звонить каждый день — из института, из автоматов и вообще при каждом удобном случае. Только бы меня отпустили к Алану!

— Когда позвонит твой Алан, скажи ему — пусть приходит в субботу к нам на обед, — сказала мама. — Папа с ним познакомится, посмотрит на него. И тогда мы вынесем окончательный вердикт.

Я была счастлива, что все так обернулось, поскольку вердикт, как я поняла, родители уже вынесли. Просто мама, конечно, была немного шокирована нашим утренним появлением и не хотела так, сразу, сдавать позиции. Разговор закончился на удивление мирно, и я тут же побежала все докладывать Таньке.

В субботу Алан появился у нас в доме в парадном бархатном костюме и белой рубашке и был настолько красив, что мне невольно вспомнились мамины слова. И даже стало немного страшно. Но Алан был так нежен и ласков со мной, что возникшее ощущение тут же прошло. Он преподнес маме цветы, отцу бутылку хорошего коньяка, а Таньке «Алису в Стране чудес» в очень хорошем издании. Я же получила от него тайный поцелуй в прихожей.

Обед, как пишут в газетах, прошел в дружеской атмосфере. Папе Алан понравился, я сразу поняла это по его лицу. Танька от него была просто в восторге, пыталась с ним вести светскую беседу о литературе, на что Алан живо откликнулся и стал охотно высказывать свое мнение о ее любимых книгах. Мама сдержанно улыбалась и почти все время молчала. Примерно через два часа все вышли нас провожать. Алан взвалил на плечо свою огромную сумку, набитую моими шмотками, я поклялась еще раз, что обязательно буду звонить каждый день, и мы с ним вдвоем отправились в свою новую, неведомую и прекрасную жизнь.

Что было дальше? По ночам — безумная любовь и нежность, фантастические планы на будущее, нескончаемые разговоры об искусстве, а днем все тот же институт, изредка — походы в мастерские к друзьям. Как ни странно, у нас даже деньги какие-то были, Алан умудрялся еще где-то подрабатывать, так как считал теперь себя семейным человеком, обязанным заботиться о своей нежной половинке. Когда я спрашивала, как ему удается зарабатывать, он только отмахивался — не бери в голову, это моя проблема.

— А на что вообще живут художники? — продолжала я допытываться.

— По-разному, — ответил Алан. — Кто-то дворником работает, кто-то в булочной батоны грузит. А некоторым особенно повезло — книжки иллюстрируют.

— А ты? Книжки иллюстрируешь или батоны грузишь?

— Какая же ты любопытная! — Алан обнял меня и поцеловал. — Но если уж так хочешь знать — я портреты за деньги рисую. Правда, работа не постоянная, но прожить можно.

— А Арсений Сухарев? — почему-то вспомнила я.

— Арсений? Он старые иконы реставрирует. Работа кропотливая, копеечная, зато не противоречит его убеждениям. Он человек верующий.

То, что он сказал о Сухареве, мне тогда показалось странным. Ни в нашей семье, ни среди наших знакомых никто в бога не верил (во всяком случае, я так думала) и о религии никогда не говорили. В те годы это вообще было не очень принято. И вдруг — верующий человек, да еще художник.

— Наверное, поэтому у него и картины такие, — сказала я.

— Съездим как-нибудь к нему в гости, если хочешь, — предложил Алан. — Он за городом живет, но недалеко.

Я, конечно, согласилась и спросила, просто из любопытства, которое давно искушало меня:

— Алан, а что у него с Тамарой?

Алан посмотрел на меня каким-то непривычным, жестким взглядом и ответил довольно холодно:

— Понятия не имею. Меня не интересует чужая личная жизнь!

Я растерялась и расстроилась, не понимая, почему мой вопрос вызвал у него такую реакцию.

— Ты что сердишься? — спросила я. — Что я такого сказала?

— Ничего, — так же резковато ответил Алан. — Ровным счетом ничего! Просто я не люблю проявлений женского любопытства.

Его слова прозвучали очень обидно, будто меня уличили в каком-то унизительном пороке. Тут же я невольно снова вспомнила разговор с Аланом после выставки на Малой Грузинской. Это было в наш первый вечер в доме на пустыре — в сказочном королевстве Алана, которое стало теперь и моим королевством. И дом стал моим домом. Я попросила Алана показать мне его картины, и он сказал мне тогда примерно так:

— Боюсь, мои работы не произведут на тебя большого впечатления! Ты сейчас все еще под воздействием космических экспериментов Арсения Сухарева. А я человек ранимый, как все художники. И, представь себе, — ревнивый. Когда я слушал, с каким восторгом ты отзывалась о его картинах, меня всего изнутри просто разрывало!

Я рассмеялась.

— Так вот почему ты меня увел с выставки! Ты ему завидовал?

Алан тогда совсем не рассердился и стал уверять меня, что на самом деле очень рад, что мне понравился Арсений и его картины, а насчет ревности — это шутка. Господи, сколько же он тогда говорил мне красивых и добрых слов! Все было так прекрасно!..

И сейчас все тоже должно быть прекрасно. Просто Алан устал, немного не в духе. Мне так не хотелось ссориться, и я решила, что и сейчас лучше обратить все в шутку.

— А может быть, ты просто ревнуешь меня к Арсению Сухареву? — произнесла я с лукавой улыбкой.

Но шутка моя оказалась не слишком удачной. Алан мрачно посмотрел на меня и сказал со злой ухмылкой:

— Ну и вопросики у тебя! А может быть, это ты ревнуешь меня к Тамаре?

Я вспыхнула, отвернулась, выбежала в прихожую, схватила пальто. Мне стало так скверно, что хотелось убежать куда угодно, забиться в какой-нибудь темный угол и там как следует выплакаться. Даже не сами слова, а тон просто сразил меня наповал! Алан догнал меня на крыльце, схватил за руку. Я вырвалась, бегом спустилась вниз. По щекам текли слезы. Я не хотела, чтобы он их видел. Этого еще не хватало! Я чувствовала, что он стоит у меня за спиной, но не оборачивалась. Он осторожно обнял меня, уткнулся головой в мое плечо и зашептал:

— Машенька, прости, ради бога, прости! Я дурак, грубый дурак! Ну, хочешь, ударь меня, плюнь мне в физиономию! Только не уходи!

Я невольно улыбнулась сквозь слезы, он подхватил меня на руки и понес обратно в дом. Потом он долго оправдывался, вовсю ругал свой несносный, вздорный характер и снова просил прощения. Я, конечно же, его простила. Разве могла я поступить иначе? Это была наша первая и единственная короткая ссора, первый едва уловимый сигнал, который сказал мне о том, что и в самой безоблачной и прекрасной жизни иногда бывают неприятные моменты…

А дальше? Все мелькает, несется куда-то… Опять — как один миг…

К Арсению мы так и не поехали, не сложилось как-то. Зато довольно часто заходили вместе ко мне домой, и Алан умудрился подружиться с моим отцом. А Танька была от него просто в неописуемом восторге. Пару раз, с разрешения родителей, мы таскали ее с собой на полуофициальные выставки знакомых художников. С нами ходил и Жора, и моя влюбчивая сестрица тут же увлеклась им до умопомрачения. Но их роману не суждено было состояться.

Соседка Алана ко мне понемногу привыкла и даже здоровалась. Она вообще оказалась не такой уж злой и противной, как я вначале себе ее представляла.

Наступило лето. Алан защитил диплом, его распределили на работу в проектную мастерскую. Но время еще оставалось, а у меня начались каникулы, и мы уехали отдыхать на море, в какой-то небольшой поселок в Крыму, недалеко от Гурзуфа.

Целыми днями мы плавали, валялись на пляже, и за две недели умудрились загореть до черноты. Я стала стройной, поджарой, похожей на мулатку или индуску, и когда проходила по пляжу в купальнике, многие мужчины, вероятно, провожали меня взглядом. Конечно, поглощенная своей любовью, я этого не замечала, но Алан однажды сказал:

— Пожалуй, тебя и на минуту оставлять нельзя! Могут украсть.

— И зачем девчонку красть, если можно так уговорить! — весело пропела я.

Алан улыбнулся.

— А ты изменилась. Смотрю на тебя и с трудом узнаю ту девочку, которую чуть не убил дверью.

— Еще бы! Та была толстая и белокожая, а эта — стройная негритянка.

— Ну-ка, иди сюда, негритянка! Пойдем тебя отмывать, чтобы снова стала беленькой!

Алан подхватил меня на руки и потащил в море. Мы барахтались у берега, брызгались, хохотали, а потом заплыли чуть дальше в море и стали заниматься любовью.

Через три недели мы вернулись в Москву, отъевшись дешевыми фруктами, счастливые и обалдевшие от любви и непривычного безделья. И снова началась привычная московская жизнь, в которой, по сути, ничего особенно не менялось, кроме того, что Алан теперь каждый день ходил на работу, возвращался по вечерам усталый и какой-то немного сникший. И он не очень охотно рассказывал мне о своей работе. Но ночи по-прежнему наполнялись безумной любовью, только разговоры об искусстве пришлось сильно сократить, поскольку Алану надо было рано утром вставать и ехать на работу.

Такой режим его явно угнетал, Алан совсем перестал заниматься живописью и мечтал только о том, чтобы скорее прошли три года обязаловки после распределения. В общем, если не считать этого, все было прекрасно. Целый год мы прожили, как один день, на одном дыхании, и мне казалось, что так будет всегда.

Но однажды я заметила, что Алан вдруг изменился, стал каким-то печальным, замкнутым. Меня это беспокоило, я спрашивала, что случилось. Он обнимал меня и говорил ласково:

— Все хорошо, Машенька, все хорошо.

Однако мне начало казаться, что в наших отношениях тоже что-то стало меняться. «Нет, нет, ничего ведь особенного между нами не произошло, — уговаривала я себя, — все хорошо». Действительно, внешне ничего не изменилось, мы продолжали жить вместе, куда-то ходили по вечерам. Но моя обостренная интуиция в какой-то момент подсказала: в нашей чудесной истории произошел какой-то сбой. Я никак не могла понять, чем это вызвано, просто заметила, что в восторженном взгляде Алана что-то едва заметно начало меняться. Вроде бы ничего не случилось, и все же… Это был первый тревожный сигнал. Мне с каждым днем становилось все тяжелее, и однажды я не выдержала и спросила:

— Алан, скажи честно, ты разлюбил меня?

— Машенька, солнышко! — воскликнул он, обнял меня, усадил на колени. — Как ты могла подумать?

— Но я же чувствую: ты смотришь на меня, а думаешь о чем-то другом!

— Дело тут не в тебе, — ответил он с горечью.

— А в чем? Скажи, что тебя гложет?

Он помолчал немного, а потом воскликнул:

— Я чахну в этой дурацкой конторе! Вместе с десятком других архитекторов я делаю какую-то дрянь!

— Не говори так! — расстроилась я. — Ты победил в конкурсе. О тебе даже статью написали!

— Ну и что? Никто мой проект не воплотит, а про статью скоро забудут. Маша, я не могу жить в этом кошмаре! Мне по ночам снятся бездарные типовые коробки. Какой-то жуткий, фантастический лес из этих коробок… Мы загаживаем землю жутким жильем! И я ничего не могу сделать!

— Но должен быть выход, какой-то выход… — неуверенно возразила я.

— Выход один, — сказал он резко. — Все уезжают. В этой стране жить невозможно! Строить невозможно.

Я знала, что некоторые его друзья-художники уезжают за границу. Он говорил о них с явным сожалением и… скрытой завистью. И, вероятно, из-за этого все больше начинал тосковать.

— Ты бы хотел уехать? — испугалась я.

— Как, как я уеду? Я не еврей! Не диссидент!

— Ну, хочешь, переедем в какой-нибудь другой город? Маленький, провинциальный, где не строят ужасных типовых коробок, — предложила я.

— Это не выход, — возразил Алан, — там еще хуже. И потом — тебе еще учиться бог знает сколько!

Прошло еще какое-то время, и однажды Алан пришел совсем мрачный.

— Что случилось? — спросила я с тревогой.

— Жорка уезжает в Штаты! — с досадой сообщил Алан.

— Как уезжает?

— Да очень просто. Женился на еврейке, и они подали заявление на выезд в Израиль. А на самом деле — через Вену в Штаты. Так почти все делают. В общем, он со дня на день ждет разрешения на выезд. Так что в скором времени — печальные проводы.

Я почувствовала, что для Алана это — настоящий удар. Уезжал не просто один из знакомых, а однокурсник, близкий друг.

Случилось так, что проводы Жоры прошли без меня: утром я позвонила домой из института и узнала, что неожиданно заболела Танька. Мама очень боялась оставлять ее одну и умоляла меня приехать, потому что у нее в тот вечер был спектакль, где она играла без дублерши, а папу, как назло, отправили в командировку. Что мне оставалось делать? Конечно, после занятий я сразу поехала домой. Танька лежала в жару, бредила, градусник зашкаливало. Врач выписал лекарства, которые надо было давать по часам. В общем, я позвонила Жоре, все объяснила, попрощалась, пожелала счастливого пути и попросила передать Алану, что я буду ждать его у мамы. Ехать ночью одной в дом на пустыре мне не хотелось, да и сестренку оставлять в таком ужасном состоянии мне было страшно.

Только под утро, осторожно постучав в дверь, появился Алан — на удивление веселый и возбужденный. У Таньки к утру температура немного спала. Мы просидели у ее постели, дождались, пока мама проснется, и отправились к себе. По дороге Алан радостно сообщил мне, что, кажется, у нас появился выход: через какое-то время мы тоже сможем уехать. Не знаю, обрадовалась ли я, но, во всяком случае, очень удивилась — каким же это образом? Алан рассказал, что он у Жоры познакомился с одной американкой, которая очень сочувствует русским художникам и старается всячески им помочь.

— Она обещала помочь и нам отсюда выехать! — с радостью уверял меня Алан.

Я очень удивилась и стала расспрашивать, как же она нам поможет. Я прекрасно знала, как трудно выехать из страны и сколько усилий приложил и Жора со своей женой-еврейкой, чтобы добиться разрешения. Алан сказал, что разговор пока был предварительный, но в ближайшее время они снова встретятся, все обсудят и найдут какое-то решение. Я немного обиделась, что Алан собирается вести столь важные переговоры без меня. Он сказал, что обязательно и меня с той американкой познакомит и через какое-то время мы окажемся в свободной стране, вдали от всех запретов и всего маразма, который творится здесь. Надо только набраться терпения и не отказываться от помощи друзей. Для меня все это было туманно, я не понимала, чему Алан так радуется. В душе появилась какая-то смутная тревога, и я вдруг спросила:

— А какая она, эта американка?

Алан посмотрел на меня с недоумением.

— Обычная женщина. А почему ты спрашиваешь, Машенька?

— Просто так, интересно, — сказала я.

— Да ничего особенно интересного, — пробормотал Алан, — некрасивая, не очень молодая. — И он тут же перевел разговор на другую тему.

Мне показалось немного странным, что он не хочет ничего рассказывать о человеке, который вызвался помочь в таком трудном деле, но я не стала больше приставать к нему с расспросами.

С того дня Алана как подменили. У него снова появился живой блеск в глазах, мрачность и хандра исчезли. Правда, домой он теперь возвращался довольно поздно, и мне все чаще приходилось коротать вечера одной. Я иногда спрашивала его, как продвигаются дела с американкой и скоро ли он меня с ней познакомит, на что Алан отвечал, что все идет хорошо, и, конечно же, он познакомит меня с ней в ближайшее время.

Так продолжалось довольно долго, но однажды вечером Алан пришел очень серьезный и озабоченный и сказал, что нам надо поговорить. От этой его фразы у меня сжалось сердце. Интуиция подсказала, что разговор ничего хорошего мне не сулит. А Алан достал из портфеля бутылку вина, поставил на стол, закурил, посмотрел на меня пристально и заговорил напряженным голосом:

— Понимаешь ли, Маша, дело вот какое… Я очень тебя прошу, отнесись спокойно к тому, что я сейчас скажу… — Он открыл бутылку, разлил вино и, не чокаясь со мной, залпом выпил. — Ты знаешь, что жить здесь я просто не могу. Это для меня невыносимо!

— Да, я знаю… — прошептала я, чувствуя, как холодеют у меня кончики пальцев.

— В общем, мы перебрали все варианты… — Алан закурил новую сигарету, хотя обычно курил мало. — Единственный из них реальный — фиктивный брак.

Меня словно ударили.

— Что?! — закричала я. — Ты собираешься жениться на ней? На этой старой, уродливой тетке?

— Машенька! — Алан дотронулся до моей руки, но я тут же ее отдернула. — Я же сказал — фиктивный брак! При чем здесь — жениться? Это деловой контракт, пойми ты наконец! Конечно, процедура не самая приятная, но другого выхода просто нет!

— Значит, ты уедешь с ней в Америку, и мы с тобой расстанемся? — спросила я обреченно.

— Придется на какое-то время расстаться, — Алан виновато опустил глаза. — Но как только утрясу там все дела, сразу пришлю тебе вызов. Потерпи чуть-чуть, пожалуйста! Ты ведь можешь немного потерпеть ради нашего будущего?

— Сколько терпеть? Год, два, десять лет? — с вызовом спросила я.

— Маша, успокойся, пожалуйста, не надо так в штыки все воспринимать! Ты ведь любишь меня? Неужели ты хочешь, чтобы твой любимый мужчина зачах здесь?

Я отвернулась и замолчала. Алан постучал пальцами по столу, выпил еще вина и сказал:

— Если ты будешь так расстраиваться, я от всего откажусь. Не могу видеть, когда у тебя такой взгляд!

— Какой взгляд?! — закричала я. — Как у затравленной собачонки, брошенной в лесу? Нет уж, женись на своей старой мымре, лети с ней на край света! А я тут себе тоже какого-нибудь престарелого японского вельможу подыщу. Или африканского принца. Какая теперь разница!

Алан тяжело вздохнул, посмотрел на меня нехорошим, хмельным взглядом.

— Ты никак не хочешь меня понять.

— Да, я не могу тебя понять! Потому что то, что ты говоришь, это низость, грязь! Где твоя гордость, достоинство, самолюбие?!

— Ты еще и мораль мне читаешь? Как на комсомольском собрании? Столько сил я вложил, чтобы сделать из тебя человека, и вижу — все без толку. Нет, это невозможно! — Он вскочил из-за стола и нервно, слегка спотыкаясь, стал ходить по комнате.

Надо было встать, собрать вещи и уехать домой, к родителям. Но как я им все объясню? Если скажу правду, они расстроятся, начнут волноваться и, конечно, возненавидят Алана. А если стану что-нибудь придумывать, будет еще хуже: врать я никогда не умела, они уж точно все прочтут на моем лбу!

Я уронила голову на руки и от отчаяния, обиды и боли не могла даже шелохнуться. И тут Алан стал просить у меня прощения. Он говорил, какой он мерзавец и негодяй, и то умолял меня никогда не вспоминать об этом дурацком разговоре и простить его, то требовал забыть его навсегда, поскольку он меня недостоин. Язык у него заплетался — я впервые видела его пьяным. Я все так же молча сидела, ничего не отвечала, и в конце концов Алан тоже замолчал, лег на диван и мгновенно заснул.

В этот вечер мир передо мной перевернулся, и та оборотная сторона, которую я увидела, была мрачной, безысходной и страшной…

Заснула я только под утро, свернувшись в кресле, а когда проснулась, Алана уже не было. Все, что случилось вчера, казалось дурным сном. Но, к сожалению, это был не сон. Надо было собраться с мыслями, прийти в себя, понять, что делать дальше. Ясно было одно — моей счастливой жизни пришел конец. Но все мое существо не желало с этим мириться!

Немного успокоившись, я начала думать, что, может быть, тоже была не права. Почему я так разозлилась, устроила скандал? Ведь многие люди так поступают, чтобы выехать за границу. Если я действительно безумно люблю Алана, то почему не хочу чем-то пожертвовать ради него? Пусть какое-то время мы проживем в разлуке, но потом ведь все равно снова будем вместе. Если он позовет меня, я поеду за ним хоть в Америку, хоть в Израиль, хоть в самую черную Африку! Правда, мне трудно было представить, что я тоже могу уехать из Москвы навсегда. А как же мама, папа, Танька? Неужели может случиться так, что я их больше никогда не увижу?

Все эти сумбурные мысли отчаянно проносились в сознании, и я так и не могла понять, как должна поступить…

— Мария, мы приехали, — сказал Малахов, осторожно дотронувшись до ее руки.

Мария рассеянно посмотрела на него и подумала — как хорошо, что ее отвлекли. Нет, дальше вспоминать и проживать заново жизнь Маши стало слишком тяжело, почти невозможно. Пусть будет пауза. Она сразу взяла себя в руки, улыбнулась своей привычной светской улыбкой.

— Да, плохой из меня получился собеседник! Что-то я сначала размечталась, а потом, кажется, и вовсе задремала…

— Это на вас так патогенная зона подействовала. Вам бы отдохнуть сейчас… Может быть, поужинаем? Не составите мне компанию? — предложил Малахов.

— Спасибо, в другой раз. Есть дела на работе. — Мария протянула ему руку, подумав, что на неформальное общение с клиентом переходить еще рано, и сказала: — Звоните, как только решите с участком.

— Непременно позвоню!

Георгий Малахов в очередной раз с особым почтением поцеловал ей руку и, попрощавшись, отбыл переваривать полученные впечатления и информацию. А Мария своей уверенной легкой походкой направилась в мастерскую.

Глава 7 ИСПЫТАНИЯ СУДЬБОЙ

Когда Мария вернулась в офис, то с удивлением обнаружила, что в приемной на диване для гостей сидит незнакомый молодой человек с необычайно красивым и выразительным лицом и нервно сплетает длинными тонкими пальцами какой-то невидимый узор. Это было немного странно, поскольку без предварительной договоренности обычно в офис люди не приходили.

— Вы ко мне? — спросила Мария неожиданного посетителя.

— Да! — ответил тот энергично, буквально поедая Марию взглядом больших темных глаз.

А его в это время тоже поедала глазами Влада. Молодой человек поднялся, но Мария остановила его движением руки:

— Подождите немного, — и обратилась к сотрудникам: — А вы — в кабинет!

Каркуша подтолкнул Владу, тут нарисовался и Дракула, который только что вернулся с очередных переговоров. Мария пропустила всех, закрыла за собой дверь и строго спросила:

— Ну, и кто ж такой посмел явиться без приглашения в наш храм застывшей музыки? Злой дух, шпион, конкурент, демон, призрак или маньяк? Докладывайте-ка!

Мужчины сдержанно хмыкнули.

— Он говорит, что он архитектор, — смущенно пролепетала Влада.

— Ну, о себе любой может сказать всякое, — пробурчал Каркуша. — Еще не известно, кто он на самом деле. Ты документы проверила?

— Нет, — еще больше смутилась Влада.

— Ладно, шутки на время в сторону! Давно он сидит? — спросила Мария.

— Давно. Его зовут Родион, — Влада заморгала и опустила глаза.

— Так! — Мария оглядела сотрудников лукавым взглядом. — А фамилия — Раскольников? Хорошо, что среди нас нет старушек!

— Если надо, можем привести, — живо откликнулся Дракула. — Их полно на улице, выбор огромный!

— Он не назвал фамилию, — окончательно растерялась Влада.

По ее виду не трудно было догадаться, что Родион произвел на нее неизгладимое впечатление.

— Ладно, подождем со старушками, — улыбнулась Мария. — А этого Родиона тащите сюда. Ну, и денек! Влада, скажи ему — у меня не больше получаса. Закончу с ним, и по домам.

В этот день она уже порядком устала. Кроме того, надо было пораньше уехать с работы и встретиться с сестрой, чтобы посмотреть подарок, который она выбрала маме. Кстати, в субботу, на мамином дне рождения, произойдет очень важное событие: Танька собирается официально представить семье своего банкира. Конечно, сестра волнуется. Несмотря на то что Федор уже порядком всех достал своим активным сибаритством, к нему привыкли, притерпелись, он был свой, а Сергей пока для всех был чужаком, темной лошадкой, и неизвестно еще, сумеет ли он своим мужественным обаянием Клинта Иствуда завоевать общее расположение.

Пока Мария размышляла, дверь приоткрылась, и в кабинете в сопровождении Влады возник Родион. Влада оставила его и тут же выскользнула.

Молодой человек был худощав, среднего роста, в его красивом лице было что-то неуловимо восточное или цыганское — чуть раскосые, карие глаза, длинные черные брови, бархатистая смуглость, точеный нос с резко очерченным вырезом ноздрей, при этом — треугольный подбородок над тонкой шеей с выступающим кадыком. В руках у него была довольно большая папка, которую он нервно теребил пальцами. Мария тотчас отметила для себя, что заказчиком он, скорее всего, быть не может и денег на дом, судя по его виду и поведению, у него просто нет.

— Меня зовут Родион Трубочкин, — смиренно произнес молодой человек, буквально обжигая взглядом Марию.

Мария едва удержалась, чтобы не расхохотаться. К концу безумного дня нервы были напряжены и нуждались в разрядке, и невероятное сочетание имени, фамилии, внешности и голоса этого странного посетителя давали для нее прекрасный повод. Но Мария умела владеть собой и попавшую в рот смешинку легко проглотила. Она спросила Родиона с самой изысканной любезностью:

— Что привело вас ко мне?

— Мария! — воскликнул Родион. — Можно мне так вас называть?

— Меня все так называют, — сказала Мария. — Не смущайтесь, говорите.

Посетитель явно нервничал. Даже руки у него немного дрожали, и он все время стискивал пальцы, чтобы скрыть волнение.

— Даже не знаю, как начать… Я — архитектор, два года, как защитил диплом в МАРХИ. Я много слышал о вас, видел ваши проекты, и… в общем, я очень хотел бы работать с вами!

Мария посмотрела на Родиона Трубочкина с любопытством. Так вот что у этого мальчика на уме! Что ж, занятно.

— Показывайте, — сказала она, указав рукой на папку.

— Да? Правда? — смутился он.

— Конечно. Вы же принесли это с собой не просто так! Давайте посмотрим, а потом поговорим.

Родион положил на стол свою папку и стал извлекать из нее содержимое — большие листы бумаги с рисунками, эскизами, чертежами.

— Вот мои проекты: жилой комплекс, бизнесцентр… Коттедж — мой диплом. Это — премия на ежегодном конкурсе! Еще одна!

Премии сами по себе еще ни о чем не говорили, они далеко не всегда доставались лучшим. Правда, когда-то и карьера самой Марии началась с премии на одном из архитектурных конкурсов. Но то была особая история, в которой награда за победу в конкурсе оказалась совсем не главной…. Именно тогда, на торжественном вручении премии за лучший проект, Мария неожиданно увидела Алана… Увидела после их разлуки в первый и последний раз… Нет, нет, сейчас не надо об этом вспоминать, не надо растравлять себе душу…

К счастью, этот потенциальный охотник за старушками — юный красавчик Родион был совсем не похож на Алана, а скорее походил на ее Дракулу, но в более утонченном варианте, и его восточный налет был менее выраженным. С таким типом мужчин романы у Марии почему-то вообще никогда не возникали, зато дружеские отношения бывали надежными и прочными и сотрудничество, как правило, складывалось удачно.

Мария поочередно брала в руки листы, принесенные Родионом, и внимательно разглядывала. Проекты у этого Трубочкина оказались необычайно интересные, в них чувствовалась уверенность, смелость и одновременно — утонченность. Ничто не резало глаз, не раздражало, не создавало депрессивного ощущения, как частенько бывает, когда глядишь на многие современные здания. Да, этот парень явно талантлив.

— У вас что-нибудь построено? — спросила Мария.

— К сожалению, нет, — с грустью ответил Родион и снова стиснул пальцы.

— Ну, это, впрочем, не важно, — сказала Мария. — Мне и так все ясно.

— Да? — Родион испуганно посмотрел на нее.

— Конечно, — улыбнулась Мария. — Мне нравятся ваши работы. Вы — вполне профессионально сложившийся и талантливый архитектор. У вас хороший вкус, есть чувство меры. Вы не стремитесь к эпатажу, в то же время видна ваша индивидуальность.

— Спасибо, что так меня оценили! — Родион вдруг заметался по кабинету, размахивая руками и не зная, куда их деть, и из него посыпалось: — Понимаете, для меня строительство дома — это акт творения… Дом должен контрастировать с природой, но ни в коем случае не входить с ней в конфликт… Каждое здание — это как бы микромодель мироздания… — произносил он возбужденно. — Во всяком случае, именно так я это понимаю!

— Правильно понимаете, — спокойно сказала Мария, подумав, что когда-то сама рассуждала так же. — Но как вы себе представляете наше сотрудничество? Вы, вероятно, знаете, что я всегда работаю одна?

— Знаю, — ответил Родион. — Поверьте, я ни на что особенное не претендую. Но дайте мне шанс! Сделайте исключение! Я тоже одиночка, я пробовал работать в разных проектных бюро и не смог. Но у вас я готов на любую роль! Возьмите меня кем угодно — стажером, учеником, подмастерьем!

Ну вот, и этому надо сделать исключение. Просто напасть какая-то! До сих пор Марии даже в голову не приходила мысль о необходимости расширения штата, тем более — за счет архитекторов, но сейчас, при создавшейся запарке, она вдруг подумала: а чем черт не шутит! Может быть, в этом и есть какой-то смысл? На очереди была работа на четверых плановых заказчиков. С одним уже заключили договор, и Мария даже набросала несколько эскизов его коттеджа. Другой терпеливо ждал, когда его пригласят, но периодически звонил и напоминал о себе. Третий, кстати, как и Малахов, обратился в мастерскую по рекомендации Сапрыкина и теперь одолевал звонками чуть ли не каждый день, и именно сегодня его особенно прорвало. Видно, терпение пришло к концу, и очень уж ему захотелось поскорее увидеть собственный дом хотя бы в проекте. Четвертой была дама, владелица парфюмерной фабрики. К счастью, все эти заказчики казались не слишком капризными, хотя составить о них окончательное мнение можно было только во время строительства дома. Все скрытые Сциллы и Харибды заказчиков проявлялись, как правило, именно в период строительства и особенно — при оформлении интерьера. Заказчики, как уже говорилось, — особая песня, в которой слова хотя и повторяются часто, но к концу иногда обретают совсем неожиданное, а подчас даже абсурдное звучание. Особую тревогу у Марии вызывала дама, поскольку она занималась не только парфюмерией, но и, поддавшись всеобщей моде, страстно увлекалась фэн-шуй. А фэн-шуй, как известно, дело тонкое, и его китайская сущность далеко не всегда оправдывает себя на нашей российской территории…

Поэтому сейчас Мария и размышляла о том, стоит ли всех этих заказчиков, а также еще десяток неплановых, взваливать на себя. Может быть, сама судьба посылает Марии Родиона, одаренного мальчика со смешной фамилией, решив, что пора ей иметь помощника? А возможно, пришло время обзаводиться учениками, создавать свою школу? Начать с этого Пупочкина, то есть, извините, Трубочкина, потом подумать всерьез о преподавании в институте, куда ее уже давно звали… Нельзя же в конце концов всю жизнь все делать самой! А парень явно способный, тонко чувствующий. Хотя, судя по всему, ранимый, уж очень нервный, возможны скрытые комплексы. Но это — не самое страшное, гораздо хуже тупая самонадеянность…

— Интересно, а почему вы так уверены, Родион, что сможете работать со мной? — спросила Мария. — У меня довольно трудный характер, я очень требовательна, многие черты в людях просто не терплю.

— С вами интересно, — воскликнул Родион. — И у вас есть чему учиться! А больше мне ничего не надо!

— Какая покорность, однако, — Мария усмехнулась. — Ну, что ж, попробуем. Пожалуй, стоит рискнуть, а?

Родион пришел в восторг.

— Конечно, стоит! Я буду стараться, наизнанку вывернусь! Вы не пожалеете!

— Вот этого не надо! — рассмеялась Мария. — Наизнанку, пожалуйста, не выворачивайтесь, вы же не пиджак, не пальто. А уж пожалею я или нет — только время покажет.

— Вы всегда можете меня уволить, если я не подойду, — обреченно прошептал Трубочкин.

— Вот это — верное замечание, — Мария улыбнулась. — Проекты, пожалуй, оставьте, я их еще посмотрю в выходные. И приходите в понедельник.

— Спасибо! — воскликнул Родион и стал торопливо складывать в папку свои работы. — Вы даже не представляете, как вы осчастливили человека!

Мария вышла в приемную вместе с Родионом и сказала:

— Берем нового сотрудника на испытательный срок.

Влада томно вздохнула.

— Добро пожаловать в наш маленький дружный коллектив! — произнес Дракула и галантно протянул руку Родиону.

— Подготовить договор, Мария? — спросил Каркуша.

— Да, к понедельнику, — ответила она. — Всем удачно провести выходные!

Мария попрощалась с сотрудниками и, позвякивая ключами и держа под мышкой папку Трубочкина, направилась к машине.

День стоял теплый, приятный, время было еще не позднее. Мария села в машину и сама не заметила, как выехала на трассу. «Занятно, — подумала она, — я собиралась встретиться с сестрой, заночевать в городской квартире, но у моей машинки, похоже, есть свои соображения!» Что ж, раз уж так получилось, придется ей поехать в свой милый домик, не разворачиваться же на половине дороги. Приятный сюрприз для самой себя! И, в общем-то, место там самое подходящее, чтобы разобраться окончательно со своими ощущениями по поводу участка Малахова, неожиданно свалившегося на голову нового сотрудника. Да это и полезно после рабочей недели ощутить тишину и покой. Уж слишком много событий произошло за последнее время! Да и день выдался нелегкий, все-таки каждая встреча с патогенной зоной для нее — неизбежный стресс. Видно, поэтому домик и позвал ее, чтобы она смогла окончательно прийти в себя!

Мария позвонила Таньке, извинилась за свое растяпство и перенесла встречу на завтра. По счастью, это и сестре оказалось удобнее.

Машин на трассе было немного, Мария ехала почти с одинаковой скоростью в левом ряду, держа правую ногу на педали газа. Все-таки автоматическая коробка передач — замечательное изобретение! Нужно только следить за дорогой, и думай себе о чем угодно. Мимо мелькает привычный пейзаж, нескончаемая полоса леса вдоль дороги, кое-где — редкие постройки, и снова деревня — а тебя ничто не отвлекает, размышляй, мечтай… И постепенно Марии стало казаться, что едет она не за рулем своей машины, а на сиденье автобуса, и автобус этот катится совсем по другой дороге, в другом времени. Она увидела себя словно со стороны. Господи, это была Маша, опять — Маша!

Скорей бы доехать до дома, а то из-за таких наваждений можно ненароком сбиться с пути, въехать в какой-нибудь столб или вообще попасть в аварию! Сосредоточившись на дороге, Мария подумала, что пора уже привести себя в порядок: надо срочно разобраться с расшатавшимися нервами и, главное, с Машей — отвести ей в своей современной жизни и в своем сознании положенное место. А та юная Маша в последние дни превратилась в какой-то навязчивый призрак, то и дело возникающий ни с того ни с сего в самые неподходящие моменты…

До отъезда Алана оставались считаные дни. Он лихорадочно занимался сборами, без конца куда-то ездил, с кем-то встречался. Мы виделись какими-то урывками, разговоры наши обрывались на полуслове. В те короткие моменты, когда мы оказывались вместе, наша любовь вспыхивала с такой невероятной силой, что, казалось, от нее можно умереть. При этом я в отчаянии смотрела на календарь и обнаруживала, что этих считаных дней остается все меньше и меньше. Может быть, надо было устроить тогда настоящую истерику, умолять его остаться, не отпускать любой ценой — ласками, просьбами, угрозами, шантажом? Да, надо было заставить его остаться! Но я ничего этого не делала, я не хотела ломать ему судьбу, и я надеялась, что расстаемся мы просто на какое-то время. Алан так настойчиво уверял меня в этом, и мне самой так хотелось верить, что я верила… Но с каждым считаным днем жить становилось труднее, невыносимее, вера в недолгую разлуку застилалась сомнением, и как ни утешал меня Алан, как ни обещал скорую встречу в свободном мире, успокоиться я уже не могла.

Однажды, совершенно случайно, я узнала о его небольшом обмане, но не стала ничего говорить. На самом деле обман был большим, даже огромным, но по сравнению с предстоящим скорым отъездом Алана все виделось мне, как в микроскопе, все уже не имело значения, а ссориться с ним и портить отношения перед его отъездом страшно не хотелось. На душе и без того было скверно.

А обман был такой. Поскольку в доме всюду были разбросаны вещи, Алан не успевал их убирать в предотъездной суете, и я невольно натыкалась на какие-то бумаги, записки, рисунки. Мне даже в голову не приходило заглядывать в них, но однажды на видном месте я случайно увидела забытый Аланом паспорт. И тут словно кто-то двинул моей рукой — я открыла этот паспорт и замерла: в нем стоял штамп о регистрации брака, датированный днем еще до отъезда Жоры! Я подумала сначала: нет, это какая-то ошибка. Этого просто не может быть, ведь разговоры о фиктивном браке начались существенно позже. Но никакой ошибки не было. Выходило, что Алан уже достаточно давно формально женат на этой американке. Более того — в штампе значился ее год рождения — она, оказывается, всего на два года старше его. Вот так пожилая дама, занимающаяся благотворительной деятельностью в пользу русских художников! Почему же он ничего мне не сказал? Не хотел огорчать? Боялся моей беспочвенной ревности? Я бросила паспорт на пол, схватилась руками за голову и заплакала. Нервы и так уже не выдерживали напряжения мучительного ожидания конца, а тут еще и это… Все — ложь! Ради чего бы она ни была, ложь есть ложь, обман, вранье, и ничто другое!

В этот момент в комнату вошел Алан. Он остановился в дверях, молча посмотрел на меня. Я обернулась. На его лице играли желваки, глаза смотрели как-то нехорошо. Я испугалась.

— Ты трогала мои вещи?! — хрипло спросил он.

Я вскочила и закричала:

— Мне не нужны твои вещи! Все! Хватит!

Захлебываясь слезами, я стала лихорадочно собирать свое небольшое имущество и кидать в первую попавшуюся сумку. Мир не просто пошатнулся — он рушился и стремительно несся в пропасть.

Алан наклонился, поднял с пола свой паспорт и вдруг сказал с досадой:

— Какой же я идиот! Сам во всем виноват! — затем повернулся ко мне. — Машенька, куда же ты? Ну, прости меня, дурака, в последний раз прости! Не уходи…

— Ты обманул меня! — проговорила я с трудом. — Я так не могу! Я больше ни на секунду не останусь здесь!

— Пойми, я не хотел тебе говорить, не хотел тебя расстраивать. Да, я давно оформил фиктивный брак, но что это меняет? — Алан осторожно обнял меня, я вырвалась. Он снова схватил меня за плечи, развернул к себе, посмотрел мне в лицо. — Маша, если мы сейчас поссоримся, это будет надолго. Я не хочу так уезжать…

— А я не хочу, чтобы ты уезжал! — крикнула я. — Жить с твоей тенью не могу! Тебя уже нет со мной, ты там, там, там!

Он сел, усадил меня к себе на колени и стал отчаянно целовать. И у меня уже не было сил вырваться. Мы вместе стремительно понеслись в пропасть, цепляясь за обломки рушившегося мира. А дальше? Мы снова оказались в постели, на нашем драгоценном скрипучем диване на низких ножках. В каком-то безумном отчаянии мы дарили друг другу последние, прощальные ласки.

Через несколько дней были проводы, пришли какие-то из оставшихся друзей. Дым, разговоры… Я плохо помню, все было, как в тумане. Помню только ночь и бессмысленные обещания и клятвы. Мы любили друг друга, как никогда. Это было в последний раз…

Потом — дорога в аэропорт.

Нет, не так. Мы попрощались дома — Алан попросил меня не приезжать в Шереметьево. Это и ему, и мне было бы слишком тяжело. Там мы все равно не сможем быть вместе, все слишком строго, меня не пустят. Я пожелала ему счастливого пути. Он обещал связаться со мной, как только представится возможность. Просил меня пожить хоть немного в его доме — так ему будет легче мысленно общаться со мной оттуда…

Он ушел. Я упала ничком на диван. На наш диван! До отлета оставались какие-то часы… И тут словно пружина вытолкнула меня. Я вскочила. Я должна поехать! Пусть хоть мельком, хоть издалека я в последний раз увижу его!

Что было дальше? Автобус уныло катил в аэропорт. Я поехала тайком, никому ничего не сказав. Я прижалась к окну и смотрела невидящим взглядом на мелькавшие за окном деревья, машины. В аэропорту я с трудом нашла место регистрации на тот самый рейс. Посадка давно началась… Господи, а если Алан уже внутри, что, если я больше его не увижу? Меня охватил ужас. Я заметалась в толпе, ища его глазами. И тут — совсем близко! — вдруг увидела его. Он тащил большой чемодан и держал под руку молодую красивую женщину! Он с таким увлечением говорил с ней, что даже не заметил меня!

Помню выражение его лица. Это было то самое выражение, с которым он, совсем еще недавно, смотрел на меня. Да он же влюблен в нее! Значит, все было ложью, все! Но… Если он любил ее, то как же он мог любить и меня? А если он меня не любил, то зачем столько времени притворялся? Нет, он не притворялся, я это знала, чувствовала! Так изображать любовь невозможно! Когда же он меня разлюбил? Мог ли он меня разлюбить? Нет, такая любовь не проходит, это невозможно, невозможно, невозможно! Я ведь никогда, никогда не смогу разлюбить его!

Все это стремительно мелькало в моем растерянном сознании, мир рушился вокруг меня. Ясно было одно — я теряла Алана навсегда…

Что было дальше — помню плохо. Только короткие обрывки, фрагменты. Они мелькают, как старая, затертая кинопленка. Потом — стоп-кадры. Я сижу на скамейке в каком-то сквере. Почти темно, слабый свет фонаря. Мои руки вынимают из пачки таблетки. Много таблеток, целую пригоршню! Я засовываю их в рот, глотаю одну за другой. Таблетки застревают в горле, я начинаю ими давиться, кашляю, запиваю водой из стеклянной бутылки… Я сижу на скамейке одна, тупо смотрю перед собой. Мне становится плохо.

Дальше — туман. Не помню ничего…

Когда я очнулась, надо мной раскачивался белый потолок, и я сама словно раскачивалась на волнах. Все было где-то далеко, и я видела мир, словно сквозь толщу воды. Это было очень странное ощущение — будто я в невесомости. Но когда я попробовала приподняться, ощутила вдруг такую ужасную тяжесть во всем теле, такую слабость, что тут же снова рухнула на кровать. Где я? Я должна была умереть. Так, может быть, я уже умерла? Тогда почему мне так скверно? А, наверное, я в аду…

Но контуры ада постепенно проступали вокруг меня, и я увидела стены, отдаленное окно с белой занавеской, сквозь которую проступал тусклый свет. Нет, кажется, все-таки это еще жизнь.

Я не могла понять, что происходит, где я нахожусь, и даже не сразу сообразила, что я в больнице. Не знала, сколько прошло времени — день, месяц, год, вечность? Потом появилась девушка в белом халате, ласково мне улыбнулась, что-то сказала и, кажется, сделала мне укол. И я опять погрузилась в сон.

Следующее пробуждение было более ясным. Я отчетливо понимала, что лежу в больничной палате. Рядом со мной, на тумбочке, стояли цветы и тарелка с красивыми, яркими фруктами. Я стала разглядывать их — цветное пятно на белом фоне. Крупные яблоки с красными боками, оранжевые мандарины, желто-зеленые груши. И цветы — густо-алые гвоздики! Я осторожно попробовала приподняться на локтях — и теперь уже не ощутила такой тяжести, как в первый раз. Голова еще кружилась, но уже получалось держать ее вертикально. Я осторожно поползла вверх, прислонилась спиной к высокой подушке… и вдруг увидела маму, а за ее спиной — папу. И тут меня охватило такое отчаяние, такой стыд, что я заплакала. Беззвучно, просто слезы ручьями полились из глаз. Мама подбежала ко мне, прижала к себе мою голову, стала гладить меня, целовать, шептать какие-то ласковые слова. А я все плакала и плакала, как последняя дура.

Прошло еще какое-то время. Помню, я была в палате одна и в первый раз попробовала встать с постели сама. Удалось, и я поплелась в туалет. Там висело небольшое зеркало. Я поглядела в него и ничего не поняла: на меня смотрело незнакомое, бледное, изможденное лицо с ввалившимися щеками и голубыми синяками вокруг непомерно больших глаз. Это полупрозрачное, некрасивое существо явно было не Машей, а кем-то другим. Я все смотрела в измученное, серо-зеленое лицо с потерянным взглядом и постепенно начинала понимать, что там, в зеркале, отражаюсь все-таки я. Надо было как-то к этому привыкнуть, но привыкнуть было очень трудно, почти невозможно. И тогда я сказала вслух, сама себе сказала:

— Маши больше нет. Маша умерла. Я — Мария!

Вот так, раз и навсегда, я похоронила веселую, яркую, нежно любящую, открытую, живую, искреннюю Машу и стала сживаться с еще незнакомой мне Марией. С ней оказалось не так просто — она была мрачная, замкнутая, молчаливая, костлявая, угловатая, но, как выяснилось позже, — с тайной гордыней в душе и необычайной скрытой силой характера. Мария по-прежнему не очень мне нравилась, и я быстро поняла, что над ее образом надо серьезно работать. Но сил у меня было еще слишком мало, и я решила не торопить события, а постепенно осваивать свою непривычную, новую роль.

Наступил день выписки. Я попросила принести мне любимые джинсы, и оказалось, что они висят на мне мешком. «Ничего, ушью», — подумала я. Родители забрали меня домой и, надо отдать им должное, не задавали никаких вопросов, ни словом меня не упрекнули и никаким намеком не напоминали мне о том, что случилось. Они ведь ничего не знали об отъезде Алана! Точнее, не знали от меня, а выяснили уже позже, от совершенно посторонних людей, пока я была в больнице. Но эта тема не затрагивалась в разговорах, все тщательно обходили ее стороной. Даже Танька умудрялась каким-то образом усмирять свое любопытство и ни о чем меня не расспрашивала, а только заполняла наши совместные вечера рассказами о своих очередных приключениях и увлечениях. Я слушала ее рассеянно и довольно быстро засыпала, поскольку была еще очень слаба и истощена. Душу мою грызла тоска. Я все равно, несмотря ни на что, любила Алана. Я не могла возненавидеть его, и любой отрицательный отзыв о нем вызвал бы в моей душе настоящую бурю. Родители, вероятно, это понимали и щадили мои чувства. И я была благодарна им за это.

Папа с мамой настаивали на том, чтобы я взяла академический отпуск, но я категорически отказалась терять целый год.

— Машенька, ну что ты так упираешься? Тебе ведь армия не грозит! — пытался уговорить меня отец.

— Мне грозит отставание в развитии, если я целый год буду бездельничать! — непреклонно заявила я.

Но возвращаться на свой курс, в свою группу, к людям, с которыми я совершенно потеряла внутреннюю связь, мне было страшно. Уж они-то точно будут одолевать меня косыми взглядами и шепотком за спиной. Одна только мысль о моей бывшей подружке Изольде Куликовой вызывала у меня отвращение. И тогда я приняла решение, неожиданное для всех и для самой себя — перейти на вечернее отделение и начать работать. Родители, конечно, приняли его в штыки, но они не понимали, что имеют дело уже не с Машей, а с Марией, женщиной решительной, волевой и целеустремленной. А она заявила, что ее решение непоколебимо. Родители посетовали и смирились. В доказательство своей правоты я стала упорно заниматься собой.

Я прекрасно понимала: раз уж мне заново дана жизнь, силы надо восстанавливать. По утрам я делала гимнастику, потом стала бегать, днем садилась за книги, в общем, организовала себе сама жесткий режим, и в результате уже через месяц восстановилась почти полностью. То, как я выглядела, конечно, меня еще не удовлетворяло, но в нынешнем моем виде были и свои плюсы. Существенная потеря в весе, о которой я раньше, будучи Машей, даже сохшей от любви, не могла и мечтать, очень меня устраивала. Мария должна быть стройной, изящной, невесомой. Так решила я и начала превращать свой недостаток в достоинство, упорно сражаясь с собственным уродством.

Конечно же, никому и в голову не приходило, что такая интересная девушка, какой была Маша, может считать себя уродкой. Но по отношению к Марии у меня были свои критерии. Теперь я часами, когда никто не видел, просиживала перед зеркалом, изобретая свой собственный, неповторимый имидж.

— Плохо быть дурой, — говорила я себе. — Еще хуже быть некрасивой дурой! А хуже всего быть глупой, некрасивой и невезучей. Мария будет самой красивой, умной и удачливой! У нее есть сила воли и желание доказать самой себе, что она не тряпка, которую можно легко выбросить. Этого не будет больше никогда! Марию никогда в жизни не бросит ни один мужчина!

В общем, я начала проектировать и выстраивать Марию с такой же тщательностью, как архитектор проектирует и выстраивает самое ответственное здание. Некоторую трудность в жизни создавали мои собственные медлительность и рассеянность, но и с ними я сумела успешно расправиться довольно скоро, заставив гордячку Марию заниматься йогой, аэробикой и ритмическими танцами.

Это была тяжелая работа, суровая борьба, которая продолжалась в течение нескольких лет и завершилась блистательной победой. Через какое-то время я настолько сжилась со своей новой ролью, настолько вросла в образ Марии, что он не только перестал меня тяготить и раздражать, казаться чужим, а превратился в мою сущность.

Я действительно превратилась в ту самую Марию Еловскую, которая к тридцати годам стала, по отзывам самых уважаемых людей, не только блестящим архитектором, но и одной из самых стильных и элегантных женщин в Москве и Московской области. Мужчины же, которым удавалось добиться моего расположения и стать моими любовниками, считали это не просто удачей и счастьем, но и особой честью. С каждым годом моя персона вызывала у окружающих все большее любопытство, восхищение и тайную зависть, вокруг которой плодились всевозможные слухи, рождались легенды и мифы.

Об одной из причин, может быть, самой главной, порождавшей вокруг меня такой нездоровый ажиотаж, стоит рассказать особо. Началось все с того, что мне вдруг стало нравиться просто бродить по городу — слушать, ловить, чувствовать его ритм, вглядываться в многообразие зданий, замечать какие-то детали, нюансы, на которые я раньше не обращала внимания. И во время таких, вроде бы бесцельных прогулок по улицам со мной стало происходить что-то странное, я вдруг начала испытывать новые, неведомые мне прежде ощущения. Я чувствовала, что от домов в некоторых частях города исходит какое-то особое излучение. Мне стало казаться, что дома обращаются ко мне, разговаривают со мной — я слышала их жалобы и стоны, чувствовала их боль. Они сообщали мне о своем плачевном, отчаянном состоянии, я трогала руками их шероховатые стены и обнаруживала в них скрытые трещины, признаки болезни и разрушения. Мне очень хотелось им помочь. Я думала о том, что люди, живущие в этих домах, даже не подозревают о бедственном состоянии своего жилья и никому вообще нет до этого никакого дела. Стоит себе дом и стоит, и если кто-то и замечает, что ему плохо, то только тогда, когда у него начинают трескаться стены, рушиться перекрытия или когда он вообще разваливается. А ведь этого, наверное, можно избежать, подумалось мне. Ведь можно же как-то это предотвратить!

Потом я стала обращать внимание, что больше всего подвержены болезни и разрушению дома в определенных местах и районах, и мне стало очень интересно, с чем это связано. Вскоре я обнаружила, что именно в этих местах меняется и мое состояние — я начинаю чувствовать себя плохо, а потом вдруг улавливаю какие-то тонкие вибрации, исходящие из глубин земли. Иногда мне даже казалось, что я не только чувствую, а вижу странные потоки или излучения, идущие от земли и некоторых домов, они имеют свою структуру, даже цвет.

Тогда я еще не знала о существовании геопатогенных зон и об огромном опыте архитекторов и строителей по определению этих зон, накопленном с древнейших времен. Но я поняла, что вижу и чувствую то, чего не видят другие и чего не видела раньше я сама, поняла, что у меня в моем втором рождении открылся какой-то новый, необычный дар. И решила: конечно же, этот дар должен служить моей профессии! Возможно, это мое новое качество и есть именно то, что отличает архитектора от других людей, а Природа, Судьба, Бог решили наградить им меня за мои страдания? Но больше всего, как ни покажется это безумным и странным, я была обязана своим даром Алану. С ним я узнала любовь, прошла через жизнь и смерть и в итоге, благодаря ему же, начала по-новому понимать и обретать свою профессию, к которой прежде относилась довольно поверхностно и легкомысленно.

Мой необычный дар с каждым днем проявлялся все острее. Иногда мне казалось, что я не просто вижу и чувствую что-то необычное, а проникаю в другие сферы, за пределы той реальности, в которой живу. Мне даже становилось страшно, но я никому об этом не рассказывала. Мама с папой, скорее всего, просто испугались бы за меня, а я их и так уже достаточно напутала. Они решили бы, что у меня галлюцинации, потащили бы к врачам, а что тут могут сказать врачи? Посторонние люди вообще не поняли бы моих ощущений, стали бы смотреть на меня, как на сумасшедшую.

В общем, делиться своими неожиданными открытиями я ни с кем не стала, пыталась осмыслить их и разобраться во всем сама, но ясного ответа не получала, и тогда, в такие моменты, мне становилось труднее существовать в этом мире. У меня всегда был смешанный темперамент, и если раньше во мне преобладал сангвиник, то теперь все явственнее проявлялся некто странный — этакий флегматичный холерик. В душе творилось что-то невыносимое. Холерик рвался наружу, но флегматик наваливался на него и тормозил изо всех сил. Я все больше закрывалась, замыкалась в себе, пряча от других то, что вижу и чувствую. Но это, как выяснилось позже, только помогало тем внутренним процессам, которые во мне происходили, углубляло их развитие и усиливало результат.

Кроме того, я понимала, что все то, что со мной случилось, имеет непосредственное отношение к архитектуре, и я стала изучать и исследовать заново ее историю. Я брала в библиотеке всевозможные книги по архитектуре, вглядывалась в фотографии древних зданий — античных храмов, египетских пирамид, разглядывала планы и чертежи. И те особенности и закономерности, которые я в них находила, постепенно открывали мне смысл происходящего со мной. В общем, пережитая мной личная драма постепенно стала превращать меня из потенциального механического проектировщика в настоящего, серьезного, мыслящего архитектора, понимающего, что здание — это не просто мертвая каменная глыба, а маленькая часть огромного живого организма, называемого планетой Земля.

Занятия на вечернем отделении, среди взрослых, серьезных и занятых людей, доставляли мне удовольствие. На лекциях я больше не спала, благополучно сдала сессию и, не теряя год, перешла на следующий курс. Вскоре я решила, что для полной независимости должна сама зарабатывать, и попросила отца устроить меня на работу. Он уже понял, что спорить со мной бесполезно, и отвел меня в проектную мастерскую к своим друзьям. Меня посадили на рабочие чертежи, и я стала осваивать довольно рутинную, но совершенно необходимую сторону своей профессии…

Пожалуй, это главное, что я могу сказать о Марии, в которую перевоплотилась Маша. В общем, через какое-то время я обрела себя, возродившись совсем в ином качестве. Теперь я для всех была Марией, и только родителям и Таньке разрешалось по-прежнему называть меня Машей…

По дороге зазвонил телефон и вернул Марию к реальности. Она не поленилась взглянуть на определитель и обнаружила номер Валентина. Интересно, что ему нужно? А, в общем, не очень интересно. Она уже не пыталась избегать его звонков — все было решено, все стало ясно, а детали не имели значения. Мобильный настойчиво продолжал звонить, и Мария спокойно сказала в трубку:

— Привет! У тебя что-то срочное?

— Здравствуй, Мари, — сказал Валентин нежным голосом как ни в чем не бывало. — Ты не забыла, что у меня через два дня премьера?

— Забыла, — честно ответила Мария, имея в виду не только премьеру, но и самого Валентина.

— Ты хоть в билет заглянула?

— Нет, — коротко произнесла она.

Надо сказать, что Мария, при всех ее недостатках, молчаливо отмечаемых другими, но редко называемых вслух и ясно осознаваемых ею самой, при всей своей скрытности и склонности к самоанализу была человеком необычайно правдивым. И в первую очередь — по отношению к самой себе. Ложь, даже в мелочах, была ей так же отвратительна, как уродство, дурной вкус, распущенность, леность, зависть. Большинство из этих довольно популярных в обществе пороков, не свойственных ей от рождения, вызывали у нее недоумение, тревогу и тайный, почти суеверный страх. Как все это может уживаться в человеке, не вызывая отвращения у него самого? С теми же недостатками, которые сумели проникнуть в ее существо, как хитрый компьютерный вирус, она боролась решительно и успешно.

— Значит, я правильно сделал, решив напомнить тебе, — с легкой обидой сказал Валентин.

— Подожди, через два дня, то есть в субботу? Нет, я не смогу прийти.

— Жаль, — ответил Валентин уже с явной обидой. — Смотри, и ты не пожалей! — произнес он изменившимся тоном.

— Постараюсь, — ответила Мария спокойно.

Она прекрасно знала, что концентрация негативной энергии, исходящей от человека, создает так называемые биопатогенные зоны, которые ничуть не менее вредны для здоровья людей, чем геопатогенные. И если вредных излучений земли еще можно как-то избежать, то уж от выбросов человеческой энергии, наполненной агрессией, не спрячешься никуда. И чтобы снять напряжение, она сказала примирительно:

— Не обижайся. В субботу у мамы день рождения, и я, естественно, буду у нее.

А про себя Мария подумала: вообще-то Валентин мог бы и сам об этом вспомнить! В прошлом году они вместе были на семейном обеде, даже подарок вместе покупали. У родителей он шутил, рассказывал смешные истории, ловко кого-то изображал, пародировал, вызывая всеобщий смех. В общем, всех обаял, даже строгую Таньку. А с Федором настолько спелся, что они начали бурно обсуждать современных культовых режиссеров, их перформансы, хеппининги и даже стали изобретать какие-то совместные проекты. Правда, дальше проектов дело, кажется, не продвинулось, но отношения у этой театральной парочки сложились самые теплые и дружеские.

— Что ж, желаю хорошо повеселиться! — произнес Валентин уже со злостью и скрытой угрозой, создавая вокруг себя ощутимую патогенную зону, и отключился.

Правда, немного разрядил атмосферу следующий звонок — едва Мария закончила разговор с Валентином, как позвонил Георгий Малахов. «Планы у него на понедельник изменились, что ли?» — подумала она, сразу узнав его голос.

— Мария, простите за беспокойство… — заговорил он.

— Прощаю.

— Я вас ни от чего не оторвал?

— Нет, от руля не оторвали! — засмеялась Мария. — И что у вас случилось?

— Ничего не случилось. Если не считать, что я уже нашел другой участок! — сообщил он радостно.

— Ничего себе! — удивилась Мария. — Уже? Так быстро?

— А зачем терять время зря? — произнес Малахов. — Но я не хочу больше попадать впросак, поэтому прежде, чем купить, очень прошу вас осмотреть участок вместе со мной.

Мария, которой Малахов был симпатичен, согласилась. Они договорились на понедельник: Малахов приедет в офис к двенадцати часам, заберет Марию с собой и отвезет куда-то по Калужскому шоссе. Но разговор на этом не закончился.

— Мария, — произнес Малахов торжественным голосом, — еще один момент, если позволите!

— Вам — позволю, — улыбнулась Мария.

— Понимаете, я набрался наглости и решил сделать вторую попытку пригласить вас завтра на ужин. Помните, вы сказали тогда — в другой раз? Так, может, этот другой раз уже наступил?

— Да, вижу, вы живете в режиме больших скоростей! — воскликнула Мария. — Спасибо, Георгий, но завтра я точно не могу, не обижайтесь. Просто у моей мамы день рождения, и, понимаете сами…

— Понимаю, конечно! — воскликнул Малахов. — Очень жаль. То есть не то, что у мамы день рождения…

— Да, да, я вас поняла, — рассмеялась Мария. И вдруг у нее мелькнула шальная мысль: а что, если прийти к родителям вместе с Георгием? Мужик он симпатичный, общительный, и Таньке с ее Клинтом Иствудом будет легче — Малахов, безусловно, переключит часть внимания на себя. — Знаете, а у меня встречное предложение, — сказала Мария: — Не хотите вместе со мной побывать на семейном обеде?

— Ну, это, наверное, неудобно? — немного смутился он.

— Вполне удобно. Подумайте. Если нет других возражений — не отказывайтесь. Мама печет потрясающие пироги!

— Не буду врать, что худею и сижу на диете! — весело произнес Малахов. — Против пирогов устоять не могу!

— Вот и хорошо!

Как только Мария закончила разговаривать с Малаховым, впереди показался поворот на дачный поселок. Вот она и доехала!

На сей раз, как и надеялась Мария, встреча с любимым домом обошлась без всяких сюрпризов. Да здравствуют редкие паузы и передышки в безумной нашей жизни!

Мария налила себе бокал любимого французского красного вина, опустилась в кресло и попыталась расслабиться. Но недавние события и встречи не выходили из головы. Перед глазами мелькали то Малахов, то его патогенный участок, то Родион Трубочкин со своими проектами… Мария собралась было просмотреть их еще раз прямо сейчас, но мысли снова перескочили на Малахова. Удивительно, как это он, всего за несколько часов, сумел найти себе новый участок. Кажется, у него очень оперативные риэлторы. Ладно, бог с ними, с риэлторами. А Малахов — молодец! Хорошо бы, новый участок оказался без дефектов. Ладно, надо заняться все-таки потенциальным учеником. За что же ему дали премию?

Мария раскрыла папку и разложила на столе ее содержимое. Ага, вот за этот торговый комплекс. Именно торговый комплекс! Надо же — такое совпадение: она сама получила первую премию как раз за торговый комплекс. Правда, ее проект был совсем другой, возможно, более резкий, вызывающий. Она тогда была просто одержима идеей взрывать пространство умопомрачительными формами, ей хотелось создавать в архитектуре особый ритм, который пробуждал бы в человеке активность, жажду деятельности. А у Родиона все было изящным, нежным, утонченным, созерцательным. И все же что-то общее между ними явно существовало. Может, это, и правда, судьба привела его? Она любит выкидывать странные штуки и имеет свои цели! Когда-то именно судьба «подарила» премию ей, в этом Мария не сомневалась. Конечно, та премия очень многое ей дала — помогла сделать карьеру, имя, а еще… еще благодаря премии Мария снова увидела Алана…

Я стояла на сцене и смотрела в зал, сжимая в руках маленькую бронзовую фигурку бога Птаха — покровителя ремесел и зодчества, а также одного из творцов Вселенной, и красивый диплом в тисненом золотом переплете. Это была моя первая премия, выигранная на архитектурном конкурсе! Первая во всех смыслах — я получала ее впервые в жизни, и мой проект был признан лучшим из лучших. Меня поздравляли, называли вслух мою фамилию, а я так волновалась, что просто не знала, куда деть руки, ноги, глаза. И мои глаза растерянно блуждали по залу, почти не различая лиц. Конечно, там было много знакомых, но сейчас мне было не до них. И вдруг мой взгляд остановился, словно меня ударило током. В первом ряду, прямо напротив меня, сидел… Алан.

Этого не могло быть, никоим образом не могло! Алан жил в Америке, не подавал о себе никаких вестей, и я давно примирилась с тем, что не увижу его никогда. Вероятно, какой-то человек случайно оказался на него похожим, или у меня от волнения начались галлюцинации… Я стиснула фигурку бога до боли в пальцах, но галлюцинация не исчезла. Больше того, этот человек в первом ряду с явным интересом смотрел на меня. Наши глаза встретились. О, этот взгляд — единственный в мире, неповторимый! Его никогда не спутаешь! Теперь я была точно уверена, что это Алан.

Я спустилась со сцены. Кто-то подходил, поздравлял меня, но я ничего не видела и не слышала. Я ждала и искала только одного человека…

Он подошел ко мне в коридоре и сказал:

— Ну, здравствуй, Маша!

Если бы я еще была Машей, я, наверное, умерла бы на месте. Но я давно стала Марией, а Мария, как известно, — женщина сильная. Я устояла на ногах и с самой приветливой улыбкой произнесла:

— Алан! Какими судьбами?

— Долго рассказывать. — Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась какая-то вымученная, натянутая. Наверное, ему было не так-то легко разговаривать со мной. — Ты так изменилась! Знаешь, пока я не услышал твою фамилию, все сомневался — ты или нет…

— А ты совсем не изменился, — сказала я. И это была правда.

— Ну, что ты! Я постарел, седой уже.

— Тебе идет седина, — сказала я. И это тоже была правда.

— Неужели? — Алан задумчиво посмотрел на меня. — Может, уйдем отсюда? Что скажешь, Маша?

— Можно, — ответила я.

Он осторожно, словно боясь прикоснуться, взял меня под руку, и я не отдернула свою руку. Господи, как мне стало страшно! Так, будто я провалилась в дыру во времени, ушла в другую темпоральную реальность!

Потом мы сидели в каком-то ресторане. И пили шампанское. Алан все смотрел на меня и произносил красивые тосты за мой успех. Конечно, он ничего не знал о том, что случилось со мной после его отъезда. Он вообще не знал, как я жила без него все эти годы, как умудрилась выжить. И мы ни словом, ни намеком не обмолвились о нашем прошлом…

— Ты давно в Москве? — спросила я так, словно это вообще ничего не значило.

— Не очень.

— Когда поедешь обратно в Америку?

— Может, и не поеду. Теперь и здесь можно жить, проектировать, даже строить. Все изменилось.

— Да, все изменилось, — как эхо, повторила я. — Но у тебя там семья.

— Знаешь, я ведь развелся, — ответил он, будто говоря о чем-то обыденном. — В моей жизни тоже многое изменилось.

— Понятно…

— А ты замужем? — вдруг спросил Алан.

Надо было ответить сразу, легко, не фальшиво, и в то же время без всяких намеков, чисто, прозрачно. И я сказала:

— В данный момент — нет.

— А где живешь?

— Снимаю квартиру. Там у меня и мастерская, и дом…

Он снова посмотрел на меня, и я почувствовала, что держусь из последних сил. Для него, наверное, это была случайная встреча, а я все еще любила его. Какого черта он оказался в зале! За что мне такие мучения!

— В гости не пригласишь? — спросил он, наливая очередной бокал шампанского.

В моей несчастной голове, как в калейдоскопе, промелькнуло множество возможных ответов. Ни за что! Конечно, да! Всегда, в любое время дня и ночи! И что-то еще, что невозможно было выразить словами.

— Знаешь, вообще-то я не одна, — произнес мой ставший непослушным язык. Это была правда. Нет, полуправда. Не совсем правда. Совсем неправда! У меня был любовник, но он никогда не являлся без предупреждения, и сейчас мне было абсолютно наплевать на него.

— Извини! — воскликнул Алан.

— Да ничего, — ответила я, отчаянно пожалев о том, что сказала. Может быть, можно еще это исправить? Или не надо? Господи, как страшно! Как же мне страшно! И я спросила: — А ты?

— В данный момент — один, — усмехнулся Алан. — Творческая пауза.

— Знаешь, Алан, — сказал мой уже почти онемевший язык, впервые назвав его по имени. — Вообще-то, я тоже могу сделать творческую паузу…

Он вдруг улыбнулся, улыбнулся совсем так, как много лет назад, когда смотрел на меня.

— Ты имеешь в виду совместную паузу?

— А почему бы и нет? — азартно произнес вырвавшийся на свободу из темных глубин моей души бесноватый холерик.

И все понеслось в разверзшуюся черную дыру… Там были страсть и безумие, там был такой накал чувства, который почти невозможно выдержать. Там было прошлое и настоящее, смешавшиеся в едином миге безвременья… Но там не было надежды. И не было будущего. Потому что все изменилось, все стало другим, и мы сами стали другими. Мы были совсем чужими в этой новой, изменившейся жизни. И прижимаясь щекой к груди Алана, я понимала: это — в последний раз!

— Прости меня, Маша, — сказал Алан, уходя.

— Я давно простила тебя…

— Мы еще увидимся?

— Наверное, нет.

— Наверное, ты права, — сказал он, целуя мою руку.

И снова навсегда ушел из моей жизни…