Куаныш Сатпаев

I

Только какой-то месяц в году Улутауская степь может очаровать путника — весной вся она покрывается нежным малахитовым ковром, причудливо вытканным яркими соцветиями. Там и сям темнеют густые кусты кокпека. Блестки шайыра и баялыша то и дело проглядывают в зарослях полыни, и ярче всех горят под жарким степным солнцем разлетевшиеся повсюду брызги алого мака.

Собрав влагу тысяч ручейков, выходят из русла речки, разливаясь все шире. Но как же короток этот праздник! Не успеют отцвести, войти в полный рост буйные травы, как снова степь укрывает бурый, безотрадный для глаза полог. Горячие ветры из Голодной степи и Каракумов иссушают растительность. Степь замирает, так и не покрасовавшись вволю.

Особенно тяжело здесь летом. Голая равнина начисто выжжена. Кажущееся бездонным небо пугает своей прозрачностью и отрешенностью. Как благодати жаждет путник хоть слабого дуновения ветра. Но вот он налетел, пахнув зноем, раскаленным дыханием горячей пустыни, и все живое прячется и замирает. Где речки, через которые весной было не найти брода?! Вода темнеет лишь в глубоких лощинах да кое-где по пересохшим руслам. Только там и сохраняется зеленый наряд. Но такие места встретишь здесь очень редко. За долгие месяцы зноя степь успевает так выгореть, что осенью она кажется не только суровой, но и безжизненной... Таким впервые увидел место своей будущей работы и Сатпаев.

После окончания института Канышу не сразу пришлось отправиться к месту службы. Сначала он поехал в Кзыл-Орду — тогдашнюю столицу республики. Центральный Совет народного хозяйства (КазЦСНХ) направил молодого инженера в распоряжение Атбасарского треста цветных металлов.

Хотя «владения» этой организации находились на территории Казахстана, по административной линии она подчинялась Всесоюзному Совету Народного Хозяйства. Правление треста находилось в Москве. Потому чете молодых геологов поначалу пришлось ехать в столицу.

Атбасарский трест цветных металлов организовался 10 июня 1925 года по специальному постановлению Совета Труда и Обороны СССР. К нему относились два комбината: Спасский, в который входили Карагандинский угольный бассейн, Успенский медный рудник, Спасский медеплавильный завод и Карсакпайский комбинат, который состоял из строящегося Карсакпайского медеплавильного завода, Байконурских угольных шахт, медных рудников Джезказгана и свинцового месторождения Кургасын. По сегодняшнему административному делению, это громадная территория примерно в восемьсот километров в окружности.

Руководство треста сразу же назначило Сатпаева начальником геологического отдела. Таким образом, ему была вверена вся разведывательная и поисковая служба на огромной территории. Мало того, он стал кандидатом в члены правления (а через год его избрали членом правления треста). Так в один день вчерашний студент сделался главным специалистом большого многоотраслевого хозяйства, охватывающего своей деятельностью территорию, равную целому небольшому государству. Почетная, но и трудная миссия. Особенно для его двадцати семи лет и почти полного отсутствия опыта работы по специальности. Таисия Алексеевна пока осталась работать в Москве, в правлении треста.

А Каныш не стал долго задерживаться в столице. Оформив разного рода документацию по новой должности, он отправился в путь.

О тогдашних связях Джезказгана с внешним миром рассказывают документы Атбасарского треста, хранящиеся в Центральном архиве ВСНХ СССР: «...Дороги вовсе отсутствуют. Надежная связь — верблюды, но они в руках местного туземного населения, которое не всегда доброжелательно. По нашим расчетам, на руках у киргизов имеется около тысячи бричек и полутора тысяч верблюдов. Если сумеем привлечь половину их в наше дело, то можно считать проблему с транспортом уже решенной. К сожалению, такой уверенности у нас пока нет. Местное население пока считает выгодным заниматься охотой за сусликами. Ведь это ремесло особо поощряется продовольственным снабжением от заготовителей».

Из Москвы он выехал поездом. Через несколько дней пересел в другой, курсировавший по дороге Оренбург — Ташкент, и сошел с него на станции Джусалы, ближайшей к Карсакпайскому заводу. Руководство Атбасарского треста выбрало Джусалы как перевалочную базу. Все грузы, прибывавшие для завода, разгружались здесь и доставлялись верблюдами и лошадьми на расстояние 430 километров.

К моменту приезда Сатпаева на станции царило необычное оживление: вдоль построенной недавно трехкилометровой ветки с разгрузочной площадкой высились горы все прибывающих грузов — оборудование, лес, строительные материалы, всевозможные ящики. На склонах близких холмов в ожидании поклажи стояли караваны верблюдов. Сотни рабочих сортировали эти груды добра. Всякого рода посулами агенты треста вербовали людей, составляя договоры по найму, отправляли специалистов в Джусалы.

Правление треста старалось до конца использовать погожее время и перебросить как можно больше материалов. На пути от Джусалы к заводу появились 18 пикетов для верблюжьих караванов. На каждом из них имелся достаточный запас воды и фуража. И вдоль всей дороги, прорезающей пустыню, были вырыты глубокие колодцы.

Главный геолог треста не стал выбирать транспорт — с детства привыкший к спине двугорбого, он с удовольствием пустился в путь с верблюжьим караваном.

«Хорошо помню Каныша Сатпаева — молодого, застенчивого, обаятельного, — рассказывал позднее бывший погонщик Шенеу Далабаев. — Помню потому, что был он первым инженером-казахом, которого я увидел в наших краях... Подходит он ко мне и вежливо, будто стесняясь, просится попутчиком. Я, конечно, заинтересовался его внешностью — инженера сразу видно по одежде и манере речи. Говорю: «Что несет тебя в наши края?» Он отвечает: «Еду работать». — «Надолго ли, месяца на два?» — «Нет, насовсем, отагасы13. Возьмите попутчиком». — «Возьму, конечно, если не убежишь с полдороги. Знаю вас, спецов... Немало я перевидел их. Приедут, поживут, а потом словно ветром сдуло...»

Караванная дорога до Карсакпая представляла собой скучное зрелище: бесконечная голая степь с однообразными приземистыми сопками. А людей увидишь, если посчастливится встретить на пути караван. От жилья до жилья долгий дневной переход. Пикеты — низенькие саманные домишки, тесные и темные. Вода в колодцах солоноватая, еды в дороге не найдешь даже за плату — если не запасся сам, будешь голодным до самого завода. Изредка в отрогах холмов видны табуны антилоп. Они хозяева этих мест, но настолько застенчивы, что взирают на гостей только издали.

Семь дней караван идет до Карсакпая.

Канышу повезло — он ехал с лучшим караванщиком. Шенеу сделал все, чтобы показать новому инженеру свою расторопность, и постарался поскорей доставить своего пассажира.

И вот наконец вечером шестого дня они увидели на самой вершине сопки высокую трубу Карсакпайского завода.

II

В тот знаменательный год Карсакпай походил на аул, только что откочевавший на новое место. Но в ауле может быть лишь десяток юрт, а здесь их стояли сотни. Будто бы целая волость разом перебралась сюда, в узкую долину речки Кумола. Юрты без особого порядка рассыпались на пространстве от старой зимовки бая Карсакпая до подножия сопки Балбыраун, возвышавшейся напротив площадки строящегося завода. Люди селились и по обе стороны Джусалинского тракта. Здесь жили в основном караванщики, они размещались в легких летних косах14, палатках. На берегу плотины, возле которой плескались воды Кумолы, негде было яблоку упасть. Там строили себе жилье рабочие, приехавшие в Карсакпай с семьями. Чем ближе вода, тем удобней держать мелкий скот...

Строительство здесь развернулось еще в давние времена. Начали его англичане. Они арендовали у бая Карсакпая зимовье сроком на 30 лет, обязавшись уплатить четырнадцать тысяч рублей. Предприниматели построили рудничный двор, плавильный цех, кое-где установили оборудование. Но запустить завод не успели. Как гром с ясного неба грянула революция. И арендаторам пришлось убраться, так и не выплавив ни одного пуда джезказганской меди. Советская власть решила не демонтировать завезенное оборудование, а достроить завод.

Каныш приехал в Карсакпай в год начала работ. По масштабам того времени это была грандиозная стройка, самая крупная в казахской степи. И этот первый медеплавильный завод, который сооружала Советская страна, был первым в жизни инженера Сатпаева. Увиденное поразило молодого геолога: тысячи лопат и тачек. Такое скопление рабочих он видел впервые.

Строительство в Карсакпае в основном велось в двух местах: на площадке завода и вдоль железнодорожной линии. К пуску предприятия должно было завершиться и строительство узкоколейного пути между Байконуром и Джезказганом, протяженностью в несколько десятков километров. В Байконуре имелся уголь, пригодный для плавки меди. Поселок лежал недалеко от Карсакпая по Джусалинскому тракту. Перед своим уходом англичане затопили построенные шахты. Теперь их надо было очищать и достраивать. Джезказган поставлял основное сырье — медную руду. Строить узкоколейную ветку не значило просто отсыпать насыпь, положить шпалы и рельсы, надо еще было соорудить станции, разъезды, разгрузочные площадки, подъездные пути. Кроме того, в Джезказгане запланировали построить обогатительную фабрику. Не возить же пустую породу за шестьдесят километров в Карсакпай. Не рассчитывать же, по примеру англичан, только на богатую руду — это недопустимое хищничество.

Обо всем этом подробно рассказывал Сатпаеву директор комбината Иван Васильевич Деев. Хотя о многом Каныш узнал еще раньше в Москве, увиденное перевернуло представления молодого специалиста о масштабах стройки. Еще больше удивил его директор комбината — столько энергии и энтузиазма у этого бывалого человека. Работы непочатый край, нужно успеть на десятки объектов. Условия жизни невыносимые. Ящик гвоздей и тот везут за четыреста километров. А Деев не унывает. Может быть, он не понимает, за что взялся, не осознает масштабов задуманного? В Москве Канышу говорили, что завод строит не спец, а фельдшер, что на его кандидатуре настояли казахстанские товарищи.

Деев старый партиец, участвовал еще в первой революции, сражался на Красной Пресне. А в 1913 году после долголетнего заточения был сослан сюда, на угольные копи Байконура. Работая фельдшером среди шахтеров, Иван Васильевич и здесь организовал большевистскую ячейку. Для углекопов он становится своим. Рабочие-казахи называли его «справедливым орусом». Потому и избрали они Ивана Васильевича в состав первого Карсакпайского ревкома, созданного еще в 1918 году. Деев хорошо освоил обычаи и традиции местного населения, знал казахский язык. Именно это обстоятельство сыграло главную роль, когда решался вопрос, кому быть директором комбината.

Иван Васильевич оправдал доверие. Он хорошо знал коренных жителей этих мест и умел с ними по-товарищески ладить. До начала строительства правление треста опасалось, что самым трудным будет организовать транспорт. Но Деев быстро сумел доказать обратное. По первому зову директора степняки пришли на помощь.

Страна нуждалась в меди. Калатинский и Кыштымский заводы на Урале, Баймакские, Карабашские медеплавильни, а также небольшие Аллавердинское и Зангезурское производства на Кавказе были созданы еще до революции. Они давали только половину того количества меди, в котором нуждалось народное хозяйство. Недостающий металл Советское правительство закупало за границей за золото. И правительство решило строить новые медеплавильные заводы.

Первенцем советской цветной металлургии стал Карсакпай.

III

После первых деловых встреч и знакомств Сатпаев решил осмотреть свои владения. Прежде всего он отправился в Байконур и Джезказган. Следующим пунктом был рудник Кургасын, где добывалось свинцовое сырье; там же примитивным способом из руды выплавлялся металл. Туда приходилось добираться по бездорожью целых двести километров. Но и это считалось сравнительно недалеко. Успенское, Спасское и Карагандинское медные и угольные месторождения располагались еще дальше, до них было верст семьсот, а ведь они тоже находились в ведении Сатпаева, так как принадлежали Атбасарскому тресту цветных металлов. Сегодняшнему геологу преодолеть это расстояние ничего не стоит. На автомобиле за световой день, а вертолетом и того быстрее. Канышу предстояло добираться до каждого из рудников верхом.

В ту первую поездку по Улутаускому району он побывал у горы Найзатас, что возвышается вблизи Карсакпая, обследовал берега рек Джезды и Кенгира и обнаружил здесь сырье для флюсов. Особенно много времени проводит он у джезказганских сопок Таскудык и Милыкудук. Это были новые участки разведки. Каныш спускается в шахты, где проводились восстановительные работы. А глубокой осенью геолог едет в далекий Успенск, на Спасский завод, где когда-то купцы Ушаков и Рязанов ставили первые медеплавильные печи. В Карагандинских копях он знакомится с профессором А.А.Гапеевым — исследователем угольного бассейна. Караганда еще не была тогда известна миру. Вокруг старых шахт стояли десятки полуразвалившихся шахтерских лачуг. Здесь жили разведчики и горняки.

Во многих поездках по окрестностям Карсакпая Сатпаева сопровождали геологи из Ленинграда, специалисты Геолкома, которые по договору с Атбасарским трестом уже два года занимались изысканиями в Улутауском районе. Их руководителем был Иван Степанович Яговкин, открывший несколько месторождений в недрах Сары-Арки. Его считали знатоком Центрального Казахстана. Главный геолог треста встретился с Иваном Степановичем в Джезказгане. Маститый спец с улыбкой приветствовал своего коллегу.

— Прекрасно, прекрасно! Добро пожаловать, молодой человек! — говорил он, радушно пожимая руку Канышу. — Казахская степь давно ждет таких вот исследователей своих, которые с рождения знают ее вдоль и поперек, любят ее суровую природу. Какой толк от нас, приезжих: словно перелетные птицы, весной съезжаемся, а осенью на теплые квартиры... Раз обязали — надо поездить, поковыряться. Вот как мы смотрим на вашу степь! — И, раскатисто посмеявшись, Иван Степанович продолжал уже серьезно: — Десять лет копались здесь англичане, но нашли немного. Пробурили 235 скважин. Наверное, не очень-то верили в землю — глубоко не забирались. А мы за те два года, что торчим здесь, кое-где прорыли разведочные канавы. Руда есть, но вряд ли месторождение стоит серьезного внимания. Хватит на десяток лет для этого заводишка, и все.

— Вы говорите, вероятно, о богатых рудах. А если еще пустить обогатительную фабрику? — несмело проговорил Сатпаев.

— Вы, Каныш Имантаевич, специалист молодой, — без церемоний сказал Яговкин. — Вам еще в деле надо побывать, пройти, как говорят, огонь и воду... Скажу вам откровенно: если найти в этой глуши не медь, а золото, его и то дороже будет взять. Сами посудите: до ближайшей станции железной дороги четыреста тридцать верст, воды нет, кругом бескрайняя безжизненная степь, население малочисленное и к тому же полностью неграмотное. Степняки умеют пасти скот, а к промышленным делам не приучены. Лучшее, на что они годны, — это караваны водить. А когда кончатся большие перевозки, что им делать? Ладно, открыли мы производство. Кто будет работать на нем? Казахи?.. Техника не отара овец, которую можно криком повернуть куда надо. Делать ставку на рабочих из центральных городов, которые будут трудиться здесь по найму? Нет, они продержатся в Карсакпае от силы несколько месяцев. Когда по-настоящему узнают здешние условия, заводские порядки, сразу сбегут. Это я знаю по примеру наших людей, которых мы нанимаем сюда каждый сезон. Да и как их обвинять? Лето знойное — воробей не вынесет, не то что человек. Зимой бураны бушуют месяцами и холода такие, что носа из дому не высунешь. Овощей днем с огнем не найдешь, питьевую воду везем за несколько километров. Но даже если решили мы проблему рабочих рук — как организовать водоснабжение завода и рудников? Для выплавки меди нужно много топлива. Где его взять? Может быть, назовете карагандинские угли как надежную топливную базу? Но до них семьсот километров с гаком.

— А Байконур?

— Его запасов, дорогой мой, хватит лишь на десяток лет. А потом, это одно название — уголь... Там больше золы, чем горючих веществ. Нет, Каныш Имантаевич! Англичане не дураки, они лучше нас умеют из копейки делать стерлинги. Сами увидите, здесь навалом всякой документации — их разведывательные данные. На глубокое бурение англичане не отважились. Видно, неспроста. Не верили они, будто можно что-то найти поглубже. Поэтому и не стали напрасно тратить деньги. Они все хорошо изучили и строили завод с расчетом на двенадцать лет. Слышите, только на двенадцать!..

— Тогда зачем же столько шума вокруг Карсакпая: разбудим степь от векового сна!

— Молоды вы еще, — усмехнулся Яговкин. — Строим завод потому, что он уже наполовину готов. По расчетам товарища Дыбеца, управляющего вашим трестом, выгоднее было достроить его, чем вывозить отсюда оборудование. А почему стали вдруг строить с расширением, с перспективой роста? Этого я не знаю. Спросите об этом у руководства. Я был против с самого начала. Да разве это завод? Для связи с рудниками узкоколейка — память девятнадцатого века. Самый надежный транспорт — верблюды, для водоснабжения завода — задержание паводковых вод. Нет, дорогой. Большое дело так не начинают. Большое дело с перспективой на будущее не так ведут...

Через несколько дней геологи отправились в Джусалы. Яговкин еще раз побывал с Сатпаевым во всех точках, где работали специалисты Геолкома, сдал ему все дела.

— Вы намного моложе меня, да и как специалист тоже молоды. Не обессудьте, Каныш Имантаевич, если дам вам пару советов на правах старшего, — проговорил он при прощании.

— Пожалуйста, Иван Степанович. Я буду вам только благодарен.

— У вашего народа есть пословица: крылья птицы крепнут в полете. Умно сказано. Вот и вам даю совет: скорее взлетайте, дорогой, обретайте крылья. Чем выше подниметесь, тем лучше! Поэтому говорю вам: не засиживайтесь в Джезказгане. Годика два поковыряйтесь здесь, обеспечьте этот заводик запасом еще на десяток лет. И хватит с вас, поищите себе какое-нибудь крупное месторождение с перспективой... В геологическом отношении Казахстан пока еще настоящая целина. Вам, молодому специалисту, работать да работать. И вы непременно сделаете сколько угодно интересных открытий! Лишь бы иметь удачу!

I

Когда Каныш уезжал на Улутау, землю уже укрыл снег. Унылая степь из пепельной сразу сделалась белоснежной, как бы разом помолодела. Поубавилось шума и сутолоки, царивших здесь летом. Шло на убыль и движение по караванному пути. Разведочные работы прекратились, люди Геолкома разъехались по домам. И на площадке завода, и на железнодорожной насыпи — всюду темпы строительства поубавились. Все перешли на замедленный зимний ритм.

В Джусалы Каныш Имантаевич задержался ненадолго. Сдав в отдел перевозок станции все материалы разведок — документацию скважин, образцы пород и некоторые другие грузы, он сел в пассажирский поезд до Оренбурга.

Приехав в Москву, Сатпаев сразу же попадает в водоворот кабинетной беготни. Потом потянулись дни, когда он просиживал дотемна в отделе геологии треста — надо было подытожить летние работы: из химлаборатории Геолкома уже поступали первые анализы, их следовало привести в порядок, разобрать кое-какие данные, подсчитать первичные запасы... Что не успевал сделать в конторе, захватывал на дом. И тогда они вдвоем с Тасей работали вечерами. Сатпаевы жили в тесной комнатушке, выделенной трестом. Обстановка была более чем спартанской — молодые не имели даже порядочного стола. Единственное достояние их составляли книги.

— У каждого месторождения своя история, оно имеет своеобразную летопись, — говорил профессор Усов на одной из своих лекций в технологическом. — Ее пишет не один человек. Ее авторы — сотни людей, судьбы которых скрестились на этом клочке земли. Пишут не только чернилами, но иной раз даже кровью. Если желаете, молодые люди, стать настоящими геологами, вам обязательно следует всегда прежде всего изучить летопись исследуемого месторождения — что происходило здесь до вас, кто побывал и что делал, что открыли, чего не смогли найти... Словом, надо пройти по следам прежних исследователей, и только тогда, когда вы уже почувствуете себя достаточно осведомленными, приступайте к самостоятельной разведке. Тогда и успех вам обеспечен...

Каныш хорошо помнил слова учителя. Еще в дни пребывания в Джезказгане он глубоко интересовался историей открытия месторождения. Он исследовал ее не только в разведочных канавах, шурфах или подземных выработках рудников, но и расспрашивал бывалых людей края, рылся в архивах.

Его особенно заинтересовало то, что местность эта издавна звалась так точно, словно решение о ее наименовании после долгих дебатов вынес ученый совет современного геологического института. «Джезказган» значит по-казахски «копающий медь». Имя присвоено не каким-то исследователем, а народом. Значит, он знал не только достоинства просторных пастбищ степи, но и ее подземные кладовые.

Во время хождений по джезказганским холмам молодой человек обнаружил на старых рудных канавах и выбросах множество следов, доказывавших, что медные залежи разрабатывались с древних времен...

Пройдет пятнадцать лет. Уже хорошо знакомый с историей этих мест, собравший множество научных фактов, Каныш Имантаевич напишет в одном из своих трудов: «Детальное изучение археологических памятников древней культуры, вероятно, позволит в будущем более обоснованно установить время появления и расцвета ее в этом районе. Пока лишь можно говорить об общей возрастной амплитуде в пределах от неолита до медно-бронзовой эпохи развития человечества (2500 — 3000 лет тому назад)».

Но идет только начало 1927 года, и молодой Сатпаев еще ничего не знает об этом. Он часами просиживает в библиотеках Москвы и Ленинграда. Интерес к историческим книгам вознаграждает его удивительными сведениями. Он обнаруживает, что еще греческие авторы Геродот и Страбон указывали: к северу и востоку от Аральского моря обитают кочевые народы «массагеты» и «саки», их страна изобилует медью и золотом. «Все предметы вооружения их — копья, стрелы и секиры изготовлены из меди». Предками каких народов были эти племена? Ясно одно — «земли, лежащие за Аральским морем» — это современный Казахстан и, в частности, Улутау-Джезказганский район.

«В песках Джетиконыра неподалеку от наших зимовий мы находили мальчишками множество медных стрел. Они были в хорошей сохранности, ржавчина их не тронула. Попадались нам даже медные кинжалы», — рассказывал Сатпаеву Рахмет Жаппасбаев, житель десятого аула Карсакпайского района.

В поисках свидетельств о древних рудокопах Джезказгана Каныш наткнулся однажды в библиотеке на книгу «Дневные записки путешествия капитана Николая Рычкова в киргиз-кайсацкой степи в 1771 году». Некоторые записи этого своеобразного дневника привлекли внимание геолога.

«Дневные записки» Николая Рычкова подтолкнули Каныша к дальнейшим поискам в библиотеках. Следующей находкой его была «Книга Большому чертежу», изданная в XVI веке в Москве. В ней также говорилось, что «из Улутавской горы протекали три реки одним прозванием Кандерлика. Две из них, соединяясь в одну реку, потекли в Сыр-Дарью, а третья в Сары-Су».

Это свидетельство невольно заставляло задуматься. Упомянутый в книге Кандерлик — это нынешний Кенгир, в этом не было сомнения, но почему говорилось о трех реках? Кара-Кенгир и Джезды, соединяясь между собой, действительно впадают в Сары-Су. Но о реках, которые, начавшись в Улутау, текли бы в Сырдарью, никто не слышал. По «Большому чертежу» их было две. Может быть, изменившиеся климатические условия преобразили их русла? А что, если когда-то здесь существовала богатая растительность и множество ручейков, текущих из лесов, давали начало десяткам рек? Раз воды много, то и жизнь другая. Потому здесь мог проходить большой караванный путь. Существовала высокая культура. В многочисленных копях разрабатывалась медь, и слава мастеров этого края распространялась на тысячи верст, вызывала поток товаров из глубин Азии — от китайского шелка до драгоценностей Багдада. Остатки поселений, развалины дворцов — разве они не свидетельствуют о былом расцвете?.. Прошло много веков. Горячий ветер, постоянно дующий из Голодной степи, и неостановимое движение песков в конце концов сделали свое дело. Растительность выгорела, постепенно исчезли леса. Пересохли ручейки, питавшие реки. И сами реки сначала изменили русло, а затем тоже исчезли. А это привело к оскудению обитателей края. Караваны перестали ходить этим путем, и ремесло постепенно зачахло. Но осталось как след, как памятник этому искусству название местности — Джезказган. И имя, не затерявшись в веках, дошло до наших дней...

Вот какие картины рисовались перед Канышем, когда он встречал упоминание об Улутау и его богатствах в старинных книгах.

Но последние 60 — 70 лет джезказганской истории казались Канышу грустной сказкой. Из документов он узнал, что первым вновь открыл это месторождение широко известный в казахской степи екатеринбургский купец второй гильдии Никон Ушаков. 10 ноября 1847 года он подал заявку Алтайскому горному правлению о найденной в джезказганских сопках медной руде. Через три года он арендовал эти сопки у казахов Кожас-Ибескинской волости за 400 рублей серебром. Богато окисленные руды стали возить подводами на далекие уральские заводы. В 1854 году к Никону Ушакову в качестве компаньонов присоединились Аникий Рязанов и Тит Зотов. Но троица все-таки не сумела извлечь большую выгоду из этого дела. До Урала было далеко, а на лошадях и верблюдах много не вывезешь. Словом, джезказганская медь оказалась не по зубам купцам. Компания вскоре занялась Нилды и Успенскими месторождениями вблизи Караганды и выстроила там Спасский медеплавильный завод. В Джезказгане Ушаков и К° не проводили никаких работ, ограничиваясь осмотром лежащих на поверхности кусков руды. Чтобы не потерять право на месторождение, компаньоны время от времени делали кое-какие разработки для отвода глаз.

Впоследствии купцы, так и не сумев как следует поставить добычу, продали Джезказган иностранным концессионерам за 260 тысяч рублей. Отныне его владельцем стало так называемое «Акционерное общество Атбасарских медных копей», организованное в Лондоне. Наряду с Джезказганом оно получило в аренду Ескульское месторождение железа, известковый карьер в Улутау и угольные копи Байконура. По данным геологического архива Джезказгана, эта сделка состоялась 29 мая 1909 года.

Но англичане появились здесь задолго до этого — они ковырялись в недрах степи целых три года. А еще в 1904 — 1905 годах специалисты-агенты так называемого «Сибирского синдиката» дважды побывали в Джезказгане и возвратились с обнадеживающими данными. Но английские дельцы не такой народ, чтобы, подобно русским купцам, очертя голову бросаться в погоню за фантастическими барышами. Эти всегда сначала все разведают, прощупают со всех сторон, подумают, зато потом вцепляются мертвой хваткой. Так было и здесь. В 1906 году в Улутау прибыла партия под руководством Уэста, крупного инженера-геолога.

Уже в самом начале разведочных работ англичане наткнулись на богатые жилы. В первых партиях руды, отправленных на выплавку, содержание меди колебалось от 6 до 32 процентов. Это были неслыханные раньше результаты. Не объявляя о них, иностранные специалисты продолжали разведку месторождения, одновременно занимаясь изучением возможностей выплавки меди здесь, в самом Улутау. Для этой цели в Джезказган направился английский инженер Гарвей. После возвращения в Лондон он выступил перед собранием акционеров с докладом, в котором доказывал, что медь можно получать на месте, не вывозя далеко джезказганскую руду, а в качестве топлива использовать байконурские угли. После этого сообщения интерес к Улутау со стороны английских дельцов особенно возрос. И в конце концов состоялась сделка об уступке месторождения «Акционерному обществу Атбасарских медных копей».

Английская компания разведала в Джезказгане небольшую площадь со средней глубиной скважин 60 метров. Найденные запасы руды оценивались всего в 61 тысячу тонн в пересчете на медь. На Байконуре было пробурено 54 скважины. Обнаружив в двух местах угольные пласты, английские инженеры решили сразу же начать строительство шахт.

В декабре 1912 года правлением общества был утвержден проект, представленный экспертами, по которому предлагалось построить медеплавильный завод и обогатительную фабрику в Карсакпае, две шахты в Байконуре и несколько рудников в Джезказгане. Между собой их должна была соединить узкоколейная железная дорога.

И в следующем году закипела работа. Надо признать, что по тем временам задача представлялась грандиозной. В глухой степи, вдали от железных дорог построить завод! Прежде всего вставал вопрос о доставке туда тяжелого оборудования. Английские инженеры предложили хитроумное решение...

10 ноября 1914 года со станции Джусалы вышел в степь поезд-гигант, состоявший из 278 вагонов и 5 паровозов. Эшелон был нагружен всем необходимым для постройки завода и шахт. Состав растянулся на два с половиной километра. Необычный поезд прибыл в Карсакпай 8 октября 1917 года, пробыв в пути почти три года и пройдя за это время 430 километров по бездорожью. Он двигался по степи следующим образом: сначала расчищалась полоса длиной 13 километров, на которую затем настилался обыкновенный узкоколейный путь, паровозы разжигали свои топки и тянули вагоны с грузом; дойдя до самых последних шпал, караван останавливался на два месяца, рельсы разбирались сзади и начиналась подготовка нового участка пути. Это был поистине колоссальный труд!

Но усилия английских концессионеров оказались напрасными. Они не успели даже установить с таким трудом доставленное оборудование, хоть сколько-нибудь оправдать свои расходы. Наступил Октябрь, и любителям чужого добра поневоле пришлось удирать из степи, не выплавив ни одного пуда меди.

Чем дальше вчитывался Каныш в летопись Джезказгана, тем больше удивлялся одному обстоятельству. Какие только знатоки горного дела разных времен не побывали здесь: известные исследователи Центрального Казахстана М.П.Русаков, И.С.Яговкин, профессор А.А.Гапеев. Заграничные специалисты Уэст, Гарвей, Титкомб, Саймон, инженер Нобель. Итальянский геолог Камило Черути, француз Бауэр, американец Сидней Болл. Но их мнения расходились в оценке запасов руды.

В самом деле, каковы залежи меди, таящиеся в джезказганских недрах? На какой площади расположены они и каковы глубины их залегания? А содержание? Может быть, прав Яговкин с его утверждением о поверхностном расположении рудных пластов? И англичане даже не пытались делать разведку на глубине, лишь кое-где они добирались до ста метров. Нельзя сказать, что глубокое бурение было им не под силу. Возможности у англичан были, и еще какие! А может быть, они хотели скрыть запасы месторождения? Ведь двух французских инженеров, которые хотели воочию убедиться в результатах разведки, они близко не подпустили к Джезказгану. Тогда как понять ту шумиху, которую они сами поднимали в Лондоне на собраниях акционеров?

Не только эти вопросы волновали Каныша в те дни. Если решиться самому вести разведку, то какими силами? Ведь своих кадров здесь нет. Яговкин прав: казахи умеют пасти скот, водить караваны, выносливы к невзгодам. Но они не умеют обращаться с техникой. Значит, вся надежда на приезжих, которых трудно удержать в джезказганских условиях. Сатпаев думал об этом постоянно не только на работе, в правлении треста, но и в часы досуга.

II

В Джезказган он вернулся ранней весной 1927 года. И не один, а с Таисией Алексеевной. Теперь на комбинате стало два инженера-геолога.

В этот сезон Сатпаев решил начать колонковое бурение на рудосодержащих площадях Джезказгана. На первых порах работать должно было небольшое число станков, хотя бы два-три. Поэтому он, еще будучи в Ленинграде, предложил руководству Геолкома подписать договор с Атбасарским трестом на выполнение этих изысканий.

В те годы Геолком был руководящим центром геологоразведочной службы Советского Союза. Под стать масштабу деятельности этой организации подбирались и ее специалисты. Здесь работали самые высокие авторитеты геологической науки — академики, профессора, авторы крупных открытий, чьи мнения при решении дел, касающихся разведки полезных ископаемых, в основном не обсуждались, а беспрекословно принимались за истину.

И вот никому еще не известный и неименитый молодой горный инженер Сатпаев явился в Геолком и обратился к его руководству с предложением о заключении договора на буровые работы в далекой безводной глуши, хотя два года назад Геолком утвердил перспективный разведочный план, по которому колонковое бурение не предусматривалось. Да знает ли он, сколько стоит такое удовольствие в этих краях? Ведь там, ко всему, с огнем не сыщешь ни одного буровика.

— Вы знакомы, молодой человек, с Иваном Степановичем Яговкиным? Этот вопрос в его ведении. Ведь Иван Степанович является главным консультантом геологической службы Центрального Казахстана. Пусть он подпишет вашу заявку, согласуйте с ним все детали, тогда и решим, — сказали ему.

Зная предубеждения своего старшего коллеги, Каныш все же пошел к Яговкину.

— Итак, решились на бурение, хотите попробовать? — с добродушной улыбкой встретил его Иван Степанович. — Думаете, что Джезказган — богатое месторождение? Ну что же, попытайтесь. Для молодого геолога, как вы, это всегда поучительно: хороший урок, так сказать, с отрицательным результатом. Чтобы другой раз не лезть на рожон... Я не буду стоять вам поперек дороги. Если у вашего треста денег навалом, пожалуйста, тратьте их. На много ли вы рассчитываете? На одно лето я добрый, помогу вам.

— Если можно, Иван Степанович, я хотел бы начать сразу с двумя-тремя станками...

— Нет, дорогой. На заведомо сомнительную затею я столько людей выделить не могу. Один станок — извольте, и то из-за уважения к вашей молодости. Если хотите знать, за два года, проведенных в Джезказгане, я сам себе столько добра не делал...

Пришлось удовлетвориться и этим.

И вот, приехав в Карсакпай, Каныш распорядился в ожидании буровиков Геолкома подготовить место для первых скважин. Он выбрал район шахты «Петро», заложенной еще английскими концессионерами. В прошлом году ленинградские специалисты проводили здесь электроразведку на площади 115 квадратных километров. По ее данным были отмечены 34 рудные аномалии.

Бригада Геолкома прибыла в середине лета, и скоро один из оставленных англичанами буровых станков «Крелиус» начал день и ночь мерно постукивать возле старой шахты. Это была двести тридцать шестая скважина за всю историю месторождения и самая первая в жизни геолога Сатпаева. Может быть, потому он возлагал на нее много надежд. Он ждал от нее добрых вестей — встречи с рудным телом хорошей мощности. Это было нужно не только для того, чтобы доказать геолкомовским спецам свою правоту — ему необходимо было обрести веру в свои силы, чтобы смелее идти вперед в дальнейшем.

— У каждого настоящего геолога бывает чувство угадывания, интуиция, которая непонятна случайному человеку, — говорил профессор Усов. — Какие-то внутренние силы толкают его на решительные действия. И он, увлекаемый ими, идет на всякие неожиданные, порою рискованные дела и, случается, совершает такие открытия, которые осторожному специалисту никогда и не снятся. Иногда такие энтузиасты ошибаются. Но чего стоит вера в себя, с этой верой можно идти на штурм небес!

Смелый шаг молодого Сатпаева, выбравшего для разведки слабо изученное место, объясним только этой удачливостью геолога, доверившегося своему чутью.

Надежды его оправдались. На тридцатом метре скважина начала выдавать керн с серым песчаником. Он уже знал, об этом писали английские специалисты и русский инженер Тиме, что для джезказганских руд характерны именно эти серые песчаники, в толще которых вкраплены минералы меди.

Еще через несколько метров скважина показала, что бурение идет через слой медесодержащих песчаников. Керн свидетельствовал, что руда хорошего качества. Но для того чтобы установить, сколько в ней меди, требовался тщательный анализ. А химлаборатории в Джезказгане не было, и поневоле приходилось теперь ждать осени, когда коллектор буровиков повезет керн в Ленинград, и только к зиме можно будет сказать что-либо определенное о составе пород. Лишь на 48-м метре изменился состав керна. Далее снова шла пустая порода.

237-ю скважину заложили также в районе шахты «Петро». И она на ожидаемой глубине пересекла рудное тело. Мощность пласта оказалась такой же, как и в первом случае, — более десяти метров.

Геолкомовская бригада хорошо поработала в то лето. Всего пробурили семнадцать скважин со средней глубиной сорок четыре метра.

Глубокой осенью буровики, захватив с собой ящики с кернами, отправились в Джусалы, чтобы оттуда добираться до Ленинграда.

Дальнейшее зависело теперь от результатов химического анализа, которые выдаст лаборатория Геолкома. Это должно было решиться зимой, не раньше, чем через два-три месяца. Изрядно поработав, усталые и до черноты загоревшие, Сатпаевы тоже вернулись в Москву.

Снова началась знакомая с прошлой зимы работа — утомительное сидение в кабинетах и архивах, оформление отчетов за лето, изучение документации и проведение подсчетов по результатам летних работ. Полученные в январе данные анализов превзошли ожидания молодых геологов. Сатпаевы засели за арифмометры. И оказалось: на участке «Петро» найден доселе неизвестный мощный пласт руды с богатым содержанием меди. Каныш Имантаевич называет его «Пятой залежью», продолжая нумерацию прежде обнаруженных на этой площади.

Это было первое найденное им рудное тело. В дальнейшем у него будет много таких открытий. Но это первое ему запомнится на всю жизнь. Запомнится потому, что именно рудный пласт, обнаруженный возле старой шахты, послужил ему главным козырем в состоявшемся вскоре принципиальном споре со специалистами Геолкома.

План геологоразведки по Джезказгану на 1928 год он теперь переделывает по-своему: значительно расширен объем буровых работ, вместо ранее предлагавшихся разведочных канав намечается пройти сотни скважин, а для этого предусматривается не один действующий станок, как в прошлый сезон, а несколько. Притом бурить предполагается не только летом, а круглый год. И самое главное — хватит ковыряться в верхних слоях, надо идти на большую глубину, на три, четыре сотни метров...

Специалисты Геолкома не поверили в реальность этих предложений. Они слишком хорошо знали условия Джезказгана. Потому план был объявлен фантастическим, а автора его посчитали безответственным прожектером. Никто даже слышать не хотел о нескольких буровых, а о постоянно действующих станках тем более. И все-таки Геолкому пришлось согласиться на расширение работ — был составлен договор, в котором говорилось уже о двух «Крелиусах»!..

Тем временем в Улутау происходили волнующие перемены. Считанные месяцы оставались до завершения строительства завода. Байконурские шахты уже начали выдавать уголь. Джезказганские рудники были восстановлены. Действовала узкоколейная железная дорога.

Но трудности еще предстояли покорителям степи.

Это лишь одна страница суровой, героической летописи Джезказгана. Трудности были на каждом шагу, и заключались они не только в сложностях снабжения и неласковом климате. Не хватало специалистов, сколько-нибудь опытных рабочих рук. Недоставало жилья и хотя бы минимальных бытовых удобств.

И все же воля людей победила. 16 сентября 1928 года при большом стечении народа, собравшегося со всех рабочих площадок и близлежащих аулов, в торжественной обстановке пустили первую отражательную печь Карсакпайского завода. И та самая высокая труба, которую Сатпаев за много километров увидел с Джусалинского тракта, в тот день впервые начала извергать клубы газа, тем самым объявив на всю Улутаускую степь о рождении первого детища казахстанской социалистической индустрии.

А через месяц, 19 октября, в одиннадцать часов ночи первый конвертер Карсакпайского завода начал выдавать металл.

III

За лето 1928 года бригада Геолкома, работая с двумя станками, пробурила в Джезказгане 28 скважин со средней глубиной 56 метров. Зимняя проработка результатов сезона добавила к запасам месторождения еще три новые залежи.

И все же этого мало. Не раскрыта еще мощь джезказганской свиты. Так думает теперь молодой геолог. Потому он жаждет кипучей деятельности, широкого размаха. И добивается того, что план разведки на 1929 год увеличен вдвое. Недра Джезказгана исследуют уже четыре «Крелиуса». Они бурят теперь во многих точках рудного района — на Раймундовском, Петропавловском, Никольском и Анненском участках. А один агрегат к осени начал работы в совершенно новом месте, вообще не охваченном разведкой, — на участке Жартас. Всего за этот сезон добавилось 44 скважины со средней глубиной 58 метров. И вновь открыты три залежи и одно новое рудное поле.

Джезказган постепенно превращался в перспективное месторождение. Запасы росли. Чем шире велась разведка, тем больше увеличивались известные мощности рудных пластов.

Это дало возможность его исследователю выступить в печати со смелыми предположениями. В статье «Карсакпайский район и его перспективы», опубликованной в первом номере журнала «Народное хозяйство Казахстана» за 1928 год, Каныш Имантаевич писал: «Джезказган представляет в потенции одну из богатейших мировых провинций меди, в пользу которой в будущем уступят пальму первенства большинство известных медных провинций Америки».

Для того времени это был весьма смелый прогноз. Делать такого рода заявления на основе каких-то трех сотен скважин, и то неглубоких, проводить сравнения с мировыми провинциями меди — это казалось многим специалистам просто несерьезным. Но, несмотря на подобные скептические оценки, Сатпаев продолжал свое дело. Наряду с разведкой он создавал, как мог, славу Джезказгану. По его твердому убеждению, это самое крупное месторождение меди в Советском Союзе. Карсакпайский завод, каким бы большим он ни был, не осилит джезказганскую рудную кладовую. Здесь нужен подлинный индустриальный гигант. Нужна надежная связь с внешним миром, а значит, ширококолейная железная дорога. Надо построить в долине Кенгира настоящее водохранилище. А для осуществления всего этого нужны крупные средства. Значит, задания по развитию Джезказганского района придется включить в пятилетний план и считать его директивной стройкой...

Об этом Сатпаев говорил с трибун совещаний, печатал статьи в периодических изданиях. Писал заявки, официальные письма в руководящие хозяйственные органы.

А как смотрело на эти заявления геолога его начальство в Главцветмете?

Вот свидетельство М.П.Русакова:

Сохранилось много отписок, справок, экспертных заключений, где опровергались ошибочные взгляды «горе-геолога» Сатпаева — «неудачника», который своими лжепатриотическими, псевдонаучными, местническими заявлениями атакует вышестоящие организации. Кто этот Сатпаев? Какие месторождения открыл до этого, чем он обогатил геологическую науку? Нет, если уж говорить о пятилетке, то в план надо включить Коунрадское медное месторождение и строить завод-гигант на берегу Балхаша...

Таково было мнение крупных геологов. Об этом открыто говорили И.С.Яговкин, эксперт Геолкома профессор В.К.Котульский, известный разведчик рудного Алтая, знаток Казахстана. Вот что писал в 1928 году Котульский на запрос института Гипрозем: «Что касается вопроса о возможных ресурсах Джезказгана, то они, по-видимому, в лучшем случае могут превысить вдвое известные сейчас запасы металла».

Словом, чем настойчивее доказывал Сатпаев замечательные перспективы Джезказгана, тем яростнее перечеркивали эксперты его доводы, отказывая в поддержке.

В этом споре справедливым судьей могло стать только время. И спустя десять лет оно рассудило, кто был прав, кто ошибался...

I

Несмотря на трудности и преграды, чинимые экспертами, скептически оценивавшими перспективы месторождения, геологическая разведка Джезказгана с каждым годом расширялась. И завод, хорошо обеспеченный минеральным сырьем, набирал силу. Начали выдавать руду две небольшие шахты, действует небольшая станция, построено несколько жилых домов и производственных сооружений. Вырос небольшой рабочий поселок. Все это сделано за каких-то два-три года.

Однако достигнутое не удовлетворяло главного геолога треста Атбасцветмет. Его не устраивали не только темпы разведочных работ, но и их результаты. Да и поисковые методы оставляли желать лучшего. Обычно только с наступлением весны, когда земля освобождается от снега, на сопках, где были отмечены рудопоявления, начинались буровые работы. Станки приводились в движение дизельными двигателями, для обслуживания которых требовались опытные мотористы, а их-то в Джезказгане не хватало. Дизелям нужны горюче-смазочные материалы. Их доставляли со станции Джусалы. Воду также приходилось возить издалека. Для этого к каждому станку был прикреплен возчик-казах. Обычно на эти работы нанимались местные жители со своими верблюдами и телегами. Поскольку воды не хватало, даже воду из шахт использовали как питьевую.

Бурением занимались в основном специалисты Геолкома, прибывшие из Свердловска. Это были мастера, мотористы, старшие рабочие. Несмотря на хорошие заработки, приезжие постоянно были явно недовольны. Проклинали палящее солнце, ругали все испепеляющий ветер, днем и ночью дующий из Голодной степи; люди не могли привыкнуть к безмолвной однообразной степи, скучали по родным краям, лесистым, многоводным. Даже ночью снятся им говорливые речки, шумящие рощи... Обычно те, кто проработал одно лето в отрогах Улутау, стараются вторично не попадать сюда. Поэтому ежегодно состав рабочих обновлялся чуть ли не полностью.

Такую обстановку Каныш наблюдал в течение трех лет. За это время было открыто множество рудных залежей. Но это стоило слишком больших усилий — из-за любого пустяка приходилось семь потов пролить, а иногда, что греха таить, и на хитрость пускаться.

Для того чтобы изменить такое положение, есть только один путь: взять разведку целиком в свои руки, распоряжаться не только средствами, но и всеми кадрами, вести поисковые работы круглогодично, в те сроки, в том объеме и в тех местах, которые определяешь ты сам. Словом, заниматься изысканиями планомерно и постоянно.

Для этого требуются прежде всего средства. И немалые. Ведь нужно создать хорошую техническую базу, воспитать свои кадры бурильщиков — то, чего трест пока не имеет. К тому же в этот год по решению ВСНХ управление Атбасцветмет переведено из Москвы в Карсакпай, что потребовало значительных затрат.

Сатпаевы тоже переехали в Карсакпай. Живя здесь постоянно, они могут круглый год заниматься тем делом, которому посвятили жизнь. Им снова везло, как и три года назад, когда они, только что окончив вуз, попали на Джезказган. Именно в 1929 году Советское правительство выделило большие средства для ускоренного развития цветной металлургии. И обязало предприятия освоить львиную долю отпущенных сумм в ближайшие годы. Немалая часть этих вложений была выделена для Атбасарского треста. Практичный Каныш не мог упустить благоприятный случай и приложил немало усилий, чтобы сосредоточить руководство геологоразведкой в своих руках.

В ноябре 1929 года при Карсакпайском комбинате создали геологоразведочный отдел. Тогда же появился приказ Главцветмета о передаче работ и всей техники от Геолкома вновь образованному отделу. Начальником и одновременно главным геологом его назначался инженер К.И.Сатпаев.

То, что Каныш вынашивал все эти годы, стало реальностью. Теперь у него в руках и буровая техника, и средства. Он имеет право вести разведку в необходимом объеме, волен затрачивать на это значительные средства. Сам себе хозяин!

Но этого было недостаточно, чтобы ощутить себя подлинно самостоятельным руководителем большого дела: когда он получил приказ о новом назначении, оказалось, что в его подчинении нет ни одного бурового мастера, нет коллектора, нет даже лаборанта. Специалисты Геолкома по сложившейся традиции с окончанием сезона разъехались по домам. Уговоры начальника отдела, пытавшегося задержать их, результатов не дали. Перспектива остаться на постоянное жительство в безводной, пустынной глуши никого не прельщала. Как же найти выход? Не поехать ли на поиски людей в Москву, Ленинград, Свердловск? Пойти на обман, посулив специалистам райские условия в Джезказгане? Чего он этим добьется? Удержит геологов здесь от силы год. А дальше снова таким же способом набирать новых? Нет, этот путь по годится. Когда Каныш мечтал взять разведку в свои руки, он думал иначе. Ему хотелось создать постоянный, спаянный коллектив и по-настоящему разведать недра Джезказгана, добраться до его потаенных глубин.

Сейфуллин С.Н. — геолог, член-корреспондент АН Казахской ССР:

Зверинцев Т.А., буровой мастер, старожил Джезказгана:

II

Итак, постоянно действующая геологоразведочная служба Карсакпайского комбината начала свою работу. В то время весь ее административный штат размещался за двумя письменными столами в помещении, занимаемом канцелярией главного механика. Да и то один из них постоянно пустовал — начальника отдела можно было скорее найти на разведочных объектах. В Байконуре велись поиски угля, изыскания руды — на Джезказгане. Одна из важнейших задач, поставленных тогда перед собой молодым геологом, — составить план разведочных работ на 1930 год и добиться утверждения его в главке. В прежнем плане был предусмотрен небольшой рост геологоразведки на Джезказгане. Увеличение отпущенных средств круто изменило положение. Не использовать такую возможность будет непростительной ошибкой. Надо немедленно действовать: добиться того, чтобы на бурении постоянно работало 15 станков, причем половина из них не должна останавливаться и в зимнее время; два-три станка нужно поставить на глубокое бурение. Пора раскрыть загадку глубоких горизонтов Джезказганского месторождения. Ведь никто из исследователей пока не добирался за сотню метров! Необходимы небольшие отряды под руководством опытных, знающих геологов, которые будут вести поисковые работы вокруг месторождения в окружности 100 — 150 километров. Не копаться же до бесконечности на сопках Джезказгана. По убеждению Каныша, недра Улутау содержат, кроме меди, и другие полезные ископаемые. А в итоге нужно добиться, чтобы в ближайшие годы в отрогах Улутау постоянно работали 25 — 30 буровых станков.

План разведки, предложенный отделом после обсуждения на техсовете комбината, был утвержден без изменения. Затем Сатпаев повез эти материалы в Москву. Но здесь он встретился с неожиданными преградами. Главметалл не стал сразу рассматривать его планы, а поручил изучить их специалистам Геолкома. А экспортная комиссия Геолкома не спешила согласиться с выводами инженера Сатпаева. «Когда же этот фантазер спустится с облаков на землю?» В конце концов, отклонив его расчеты (было решено, что представленный проект — это утопия, не стоящая внимания), Геолком разрешился встречным документом под названием «Пятилетний план разведки Джезказгана». Теперь джезказганскому геологу было предложено ознакомиться с бумагами Геолкома и высказать свое мнение. Убедившись, что специалисты из центра остались при своем прежнем мнении относительно перспектив Джезказгана, Каныш решил бороться до конца. Он напомнил прежде всего о давних заблуждениях экспертов Геолкома. Теперь же, по его мнению, они не желали верить в большие возможности месторождения. Не потому, что им недоставало данных, а потому, что не хотели признать ошибочными свои ранее сложившиеся воззрения. Но и Сатпаев тоже не тот малоопытный геолог, каким он был три года назад, — теперь он вооружен весомыми доказательствами своей правоты.

Спор разрастался, обе стороны не могли прийти к единому мнению. Для вынесения окончательного решения Главметаллом была создана особая комиссия, которая должна была принять решение на месте, в Джезказгане.

В начале года специалисты главка под руководством И.С.Яговкина прибыли на месторождение. Они проверили разведанные участки, скважины и их паспорта. Однако свое первоначальное мнение геологи-эксперты не изменили. На их взгляд, проект Сатпаева — фантазия, далекая от действительности. Для Джезказгана ведение разведочных работ в таком широком масштабе неоправданно, да и выдержать предусмотренные планом темпы невозможно. Здесь вполне достаточно трех-четырех станков. Обеспечить рабочими хотя бы эти машины, и то проблема. В доказательство своей правоты эксперты приводили темп буровых работ истекшего года. Прошлым летом четыре станка сделали всего сорок четыре скважины со средней глубиной по 58 метров. И то их бурили не джезказганцы, а рабочие Геолкома. Теперь усилиями Сатпаева они отстранены от работ. А ведь эти люди хорошо знали Джезказган. Потому-то они и были осторожны в своих оценках. Сатпаев специалист молодой. Ему бы надо быстрее отказаться от местнических представлений и смотреть на окружающее не глазами фантазера, а как подобает технически грамотному человеку. Это будет полезно и для него самого, и для реалистической оценки месторождения. Итак, Карсакпайскому комбинату следует продолжить разведку в прежних масштабах. Таковы окончательные выводы комиссии. К подобному же выводу пришел и геолог В.П.Симонов, эксперт, дополнительно привлеченный Главметаллом. После возвращения из Джезказгана он открыто заявил: «Действия Сатпаева — пустая возня. Постановка разведочных работ в Джезказгане в таком широком масштабе невыполнимое дело».

Спор как будто окончен. Вынесен суровый приговор: умерить фантазию; месторождение рядовое, несомненно, здесь что-то есть, но разведку следует вести осторожно. Нет гарантии того, что колоссальные затраты на широкую разведку оправдаются...

Однако специалисты Геолкома и руководители Главметалла еще мало знали Сатпаева, его твердый характер. Молодой геолог принадлежал к тем людям, что не отказываются от дела, в которое однажды поверили, и готовы бороться до конца.

Он был настойчив и добился наконец рассмотрения своих предложений на заседании горно-металлургического сектора ВСНХ. Обсуждение превратилось в горячий спор. Каждая сторона пришла во всеоружии и не хотела сдавать свои позиции.

— На сегодня вопрос состоит не в том, есть ли медная руда в недрах Джезказгана. Это прояснит будущая разведка. Мы не согласны с товарищем Сатпаевым, что необходим столь большой объем поисковых работ. Считая, что руда месторождения недостаточно изучена, неясен ее генезис, мы предлагаем вести разведку Джезказгана без спешки, постепенно. Это позволит нам расходовать средства понемногу и рационально. В условиях отдаленной степи, где совершенно отсутствуют кадры разведчиков, — это единственно правильное решение. А товарищ Сатпаев хочет поступить наоборот. По его мнению, Джезказган — самая настоящая медная провинция. И поэтому он считает, что разведка должна идти здесь широким фронтом и в ускоренном темпе. Ради этого он даже идет на авантюристический шаг. Как иначе назовешь его выступление в партийной печати республики под громким названием «Большой Джезказган»? Спрашивается, где он вычитал об этом или с кем согласовал данный термин? Сатпаев выдумал его сам и рекламирует везде и всюду. Короче говоря, масштабы Джезказгана еще требуется доказать — действительно ли большой он или малый... Это раз. Во-вторых, какими силами коллега хочет вести широкую разведку, не располагая обученными кадрами? Он хочет за один год кочевника-казаха превратить в бурового мастера. Разве это мыслимо? Нет, и поэтому надо назвать возможные результаты такого эксперимента своим именем. Это именуется у нас: пустить государственные средства на ветер.

— Что скажете на это, товарищ Сатпаев?

— Сначала я хотел бы выразить свою благодарность специалистам Геолкома. Потому что эти же товарищи всего три года назад заявляли мне: в Джезказгане-де нет ничего стоящего и поэтому незачем там проводить буровые работы. Теперь оказывается, там кое-что есть, но разведку нужно вести не спеша...

— Говорите по существу, это не доводы.

— Если говорить по существу, я должен открыто высказать свое удивление детскими рассуждениями некоторых взрослых людей относительно наших степей. Не так давно специалисты, которые даже не видели месторождения, без стеснения сделали вывод, что меди там быть не может. А другие, приезжая в Джезказган на два-три дня, увидев голую заснеженную степь, говорили: «В таких местах невозможно вести разведочные работы...» Я тоже хочу назвать некоторые вещи своими именами, как призывали здесь мои оппоненты. Их подход — самый безответственный подход к государственному делу... Чтобы не продолжать этот спор дальше, я предлагаю: недра Джезказгана нужно разведать широким фронтом на большую глубину. Для этого требуется много средств, техники, необходимы кадры буровиков. Но в первую очередь нужны ваше доверие и поддержка.

— Вы, вероятно, понимаете, что просите не сто или двести тысяч, а миллионы?

— Да, я умею считать деньги.

— Как же вы хотите решить вопрос с кадрами разведчиков?

— Выступивший передо мной товарищ вызвал улыбки слушателей, когда упомянул о кочевнике, который, оставив своего верблюда, пришел на буровую. Мне кажется, это вовсе не смешно. Это явление, которое должно нас радовать, которое мы должны всецело одобрять! Ведь это пришел к нам человек, разбуженный нашим социалистическим преобразованием. Это не следствие духа местничества, а патриотический вклад, вносимый вчерашним кочевником в великие свершения, которые ежедневно происходят на родной его земле. Конечно, я не утверждаю, что кадровый вопрос у нас решится совсем легко. Но, во всяком случае, мы будем стараться не выпрашивать у вас специалистов... Только выделите нам достаточные средства для подготовки буровиков.

Но долгое обсуждение ничего не дало джезказганским разведчикам, ассигнования не были увеличены. Сектор ВСНХ все же предпочел поверить экспертам из Геолкома во главе с профессором В.К.Котульским, и предложенный Сатпаевым пятилетний план широкой разведки Джезказгана провалился. Взамен ему почти насильно сунули мизерную программу Геолкома.

Что оставалось делать? Смириться и, признав свое поражение, вернуться в Улутау? Нет! Он как никогда уверен в себе, в подземных богатствах джезказганских недр. И решает искать новые пути. Весной 1930 года он попал на прием к председателю Госплана СССР академику Г.М.Кржижановскому... Неизвестно, какие доводы он приводил и в какой обстановке проходила беседа, но факт то, что после этой встречи Главметалл вынужден был выделить дополнительные суммы на разведку. Геологоразведочному отделу Карсакпайского завода отпустили не только средства, но и предоставили буровую технику; положительно решился и вопрос о кадрах.

Дальнейшая судьба дела зависела от недр Джезказгана. Подтвердятся ли запрогнозированные запасы руд? Оправдают ли доверие люди, на которых возложено столько надежд?..

Свидетельствует эксперт Всесоюзной комиссии по запасам полезных ископаемых Комитета по делам геологии при СНК СССР М.П.Русаков:

III

В эту зиму должны были работать три станка. Когда Каныш возвратился из Москвы, все они стояли. Оказалось, что отдел снабжения комбината не выделил леса для сооружения навесов. В Джезказгане был настоящий голод на строительный материал.

Правда, готовый лес есть в Джусалах, лежит целыми штабелями. Но его нужно как-то подвезти. А где взять транспорт для доставки? Из-за общей необеспеченности комбината в Карсакпае то и дело получалось по пословице: «Хвост вытащишь, нос увязнет». Постоянно где-нибудь случались прорывы.

Так как станки остались неутепленными, двигатели работали с перебоями, часто в них замерзала смазка. В итоге в один из морозных дней все три «Крелиуса» совсем смолкли. А раз остановились «кормильцы», как рабочие называли свои станки, среди обслуживающих их буровиков начались пересуды, ворчание. Некоторые даже уехали в свои аулы.

Если надеяться на подвоз леса, пожалуй, до весны придется сидеть без дела. Надо что-то срочно предпринимать. После долгих раздумий Каныш решил использовать казахскую юрту для обогрева станков. Ту самую, что далекие предки его когда-то изобрели для жилья. В персональном архиве академика, находящемся в Институте геологических наук, сохранилась фотография бурового станка, обнесенного такой юртой.

Такой выход из положения мог показаться нищенским, но он давал определенные выгоды: юрту легче переносить с места на место в сравнении с деревянными будками, да и срок службы ее намного дольше. Если же отапливать «буржуйкой», то внутри будет куда теплее, чем в дощатом сарае. Походное жилище кочевника привилось на джезказганских буровых, им часто пользовались и в последующие годы. Комбинат приобрел специально для геологов несколько юрт. Таким образом, станки, которые впервые работали в зимних условиях, больше не останавливались и в дальнейшем бурили без перебоев.

На обслуживании «Крелиусов» теперь было занято в два-три раза больше рабочих, чем обычно. Приходилось идти на это: бурение шло в непривычной обстановке, а люди плохо знали технику. Это приводило к перерасходу заработной платы. Повышалась и стоимость каждой пробуренной скважины. Но была от этого и польза — Каныш считал зимние буровые школой подготовки кадров.

К летним разведочным работам он начал готовиться сразу после возвращения из Москвы. Группу молодых людей, отобранных еще осенью, направил в Ленинград. Они должны были в течение пяти месяцев обучаться на курсах буровых мастеров. Придавая огромное значение этому делу, Каныш Имантаевич отправил в качестве сопровождающего группы Таисию Алексеевну.

В самом Карсакпае также были открыты школа ликбеза, курсы по подготовке буровиков, коллекторов, лаборантов, токарей, слесарей и шоферов. На некоторых из них преподавал сам Сатпаев, он привлек к обучению новых рабочих, специалистов-геологов, инженеров и даже прибывших на производственную практику студентов. Каждый квалифицированный рабочий обязывался обучить своему ремеслу товарища, который трудится рядом.

Понять тогдашнюю обстановку помогают лозунги, пестревшие на страницах газет того времени: «Неграмотный рабочий не может работать на буровой. Буровая — это не скот, который можно погонять камчой, это техника, которая подчиняется только грамотному человеку», «Безграмотный хуже слепца, овладевай грамотой, рабочий казах!», «Ормантай научился грамоте, и его назначили мастером. Зарплата его стала вдвое больше. Берите пример с Ормантая Елжасова!», «Проснись, казах, настала пора пересаживаться с верблюда на машину!», «Запись на буровую еще продолжается. Если придешь сегодня, еще не поздно».

Необходимо было ускорить обобщение результатов ранее проведенных разведочных работ и сделать подсчет запасов руды. А комбинат к тому же требовал изыскать воду в районе Карсакпая — с ростом производства и в питьевой воде стал ощущаться недостаток. Пришлось снять один станок с Байконура и перевести его на поиски воды. Зимой, когда Сатпаев был в Москве, он договорился с некоторыми геологическими организациями, что они проведут в районе Улутау топографические и геологические съемки. Подписано соответствующее соглашение с Геолкомом. С наступлением весны прибыли топографы, за ними последовали геофизики. Те и другие требовали людей и подводы. На крайний случай просили местных проводников. И все это лежало на начальнике геологической службы комбината.

В прошлом году, когда Каныш был на месторождении Болаттам, он видел выходы пиритоносного лигнита. Зимой образцы тамошних пород были отправлены в центральную лабораторию в Ленинград. Результаты анализа вышли обнадеживающими. После этого было предложено не возить для Карсакпайского завода пирит с Урала, а использовать в качестве флюсов болаттамскую руду. В выгоде предложения никто не сомневался, однако каковы запасы нового месторождения, расположенного в 180 километрах от Карсакпая? Оправдано ли открытие рудника? Этот вопрос также требовал проведения детальной разведки.

Молодой геолог никогда не забывал и о Байконурском месторождении угля. Результаты изысканий были неважные, да и бурение проведено неглубокое и слишком выборочное. Разведанные запасы не смогут обеспечить работу завода на длительное время. Памятуя об этом, геологический отдел развернул поиски угля, и в результате буровики обнаружили угольный пласт в урочище Киякты. По мнению Сатпаева, эти запасы несколько превышали мощности Байконурского месторождения. Здесь тоже была необходима детальная разведка. А возможности отдела пока не позволяли вести все эти работы одновременно.

Весна 1930 года застала Каныша в таких заботах. Джезказганская партия приступила к работе с семью станками. Однако начальник отдела и на этом не успокоился. Весной он дважды ездил в Свердловск и привез оттуда немало буровиков. Один из них старый знакомый — мастер Александров. С его прибытием два станка перешли на глубокое бурение, в подмогу свердловчанину были выделены самые расторопные и сообразительные местные парни. Их задачей стало перенять у опытного буровика секреты его ремесла. А в начале июня из Ленинграда возвратилась группа молодых людей, которые обучались там всю зиму и весну. Сразу же по приезде каждый из них получил по станку. Таким образом, еще восемь машин приступили к бурению. Были открыты химическая лаборатория, кернохранилище и мастерская. Чтобы постоянно иметь повсюду свой глаз, нужен был транспорт. После долгих хлопот Канышу удалось организовать собственный конный двор, и нескольких лошадей всегда держали наготове, чтобы любой инженер геологоразведочного отдела мог при первой же надобности выехать в партию. Но и это казалось недостаточным беспокойному начальнику отдела... И вот два старых, потрепанных автомобиля марки АМО заняли свое место рядом с конюшней; они послужили основой для будущей автобазы геологоразведки. Одна из машин постоянно тарахтела около дверей конторы или подле квартиры Каныша Имантаевича.

С удлинением светового дня увеличились темпы работ. Росли мастерство и навык рабочих. Егизек Байсалбаев пришел на буровую в числе первых казахов. По природе любознательный, понятливый, он прилежно изучал новое ремесло. Сметливый джигит приглянулся Канышу Имантаевичу, и скоро Сатпаев отправил его в Каратау к знаменитому американскому специалисту, прибывшему для обучения буровиков в Ачисайское месторождение. Пробыв два месяца у заморского мастера, Егизек научился чеканке алмазных коронок. Впоследствии это позволило геологам Джезказгана сэкономить много средств, используя алмазную крошку вместо закупки новых дорогостоящих коронок.

Многие из квалифицированных рабочих были приглашены со стороны. За дополнительную плату каждый обучал своего помощника. Несмотря на то, что такая подготовка кадров обходилась дорого, она себя оправдала.

Некоторые из приезжих оставались в Карсакпае насовсем. Одним из таких мастеров был Геннадий Ильич Бабаилов. Он и раньше бурил скважины в Джезказгане, в те годы, когда здесь вершили дела английские концессионеры. После их отъезда он вернулся к себе в деревню под Смоленск. Бабаилов был человеком свободолюбивым, мастером на все руки, жил одиноко, промышляя по деревням Смоленщины как кузнец. Случайно в газете ему попадается заметка об открытии Карсакпайского завода, и он, недолго думая, снова отправляется в места, памятные ему с молодых лет. Старые горняки, особенно буровики, до сих пор вспоминают его как своего наставника.

Вот свидетельство одного из них, Ахмедия Тулекбаева:

Свидетельствует Т.А.Сатпаева:

Сложившийся и с каждым днем набиравший мастерство коллектив геологоразведчиков не замедлил показать хорошие результаты. План геологоразведочных работ 1930 года, который был назван специалистами Геолкома чистой фантазией, оказался намного перевыполнен. В тот год буровики прошли 126 скважин глубиной в среднем 82 погонных метра. Это в два с половиной раза больше, чем было пробурено за предыдущие три сезона силами Геолкома. Разведанные запасы руды увеличились в несколько раз.

Таким образом, вопрос геологических кадров для Джезказгана был решен окончательно. Курсы, которые действовали в Карсакпае, постоянно пополняли ряды разведчиков. На комбинате стало со временем столько квалифицированных рабочих, что появилась возможность часть из них направить на самые передовые предприятия перенимать опыт.

Если в прошедшую зиму с трудом были укомплектованы рабочими три станка, то зимой 1930/31 года на сопках Джезказгана регулярно работали десять станков и обеспечить их буровиками не составляло труда. В следующую зиму постоянно действовали уже шестнадцать станков. А летом на Байконуре и Киякты, на Джезказганском хребте располагалось 27 буровых.

Каныш Имантаевич, худой и долговязый, носился на автомобиле от одной бригады к другой. А иногда являлся в сопровождении двух машин, нагруженных запасными частями и горючим, часто с группой инженеров и техников. Ведь к этому времени возросло не только количество станков, но и штат был дополнительно укомплектован инженерами, техническим персоналом. В отделе вторым районным геологом работал горный инженер С.А.Букейханов. Буровые работы возглавил инженер П.М.Никитин. Т.А.Сатпаева выполняла обязанности инженера-петрографа. Все это были специалисты с высшим образованием и большим опытом.

Увеличение числа специалистов позволило расширить поле деятельности геологического отдела. Теперь детально разведывались железомарганцевые руды в районе. Джезды и Найзатасе, Кургасынское свинцовое месторождение, где стоял давно заброшенный заводик горнопромышленника Рычкова. А в Киякты разворачивалась самостоятельная партия.

Каныш был прирожденным вожаком, пример которого вдохновлял всех. И, кроме всего, он любил работать в поле...

Из воспоминаний Т.А.Сатпаевой:

I

Зима, была трудная: перебои с дизельным горючим, нехватка шаров для станков, жесткие нормы на продовольствие... И бездорожье, и капризы погоды — все это было против буровиков. Но ничто не могло остановить налаженную работу. Ведь и люди стали более закаленными. Ряды разведчиков Джезказгана не поредели из-за житейских тягот; успешно преодолев необычайно тяжелый тридцать второй, геологи во всеоружии встретили новый, тридцать третий год.

Разведанные запасы руды ежегодно растут. Они уже достигли колоссальной цифры. Рубеж, который считался специалистами Геолкома и комиссией Главметалла последним пределом для Джезказгана, был превзойден еще в начале 1929 года. Последующие результаты изысканий оказались поистине сказочными. Если тридцатый и тридцать первый годы были временем подготовки кадров и увеличения площадей разведки, то тридцать второй стал годом подведения первых итогов. Раньше разведочные работы производились на известных рудных участках Джезказгана — на Соркудуке и Милыкудуке. А в тридцать первом, несмотря на сомнительные результаты электрозондирования, Каныш Имантаевич перевел буровые работы на северное направление, в район Таскудука. Вначале бурили одновременно на двух участках. В первых скважинах руда не была обнаружена. Но тем не менее главный геолог дал распоряжение начать разведочные работы тридцать второго года опять с этих площадей. Предчувствие не обмануло его. Вскоре буры встретились с новым мощным рудным телом, распространенным на большой площади. Ранее безлюдное, голое урочище быстро стало обживаться разведчиками, здесь вырос настоящий рабочий поселок. С увеличением глубины бурения увеличивались и известные запасы руды.

Именно в эти годы Джезказганская геологоразведочная контора, которая уже не называлась, как раньше, отделом Карсакпайского комбината, стала вести работы и за пределами Джезказгана. Каныш Имантаевич создавал легкие поисковые отряды, которые каждое лето колесили по обширной территории Джезказгано-Улутауского района. Они проводили комплексное изучение минеральных богатств района. Результаты не заставили себя долго ждать. Были открыты разнообразные рудопроявления марганца, железа, угля и других полезных ископаемых. Выявлены месторождения стройматериалов, и началась оценка их запасов и изучение технологических свойств...

Именно с этих пор Каныш Имантаевич взял себе за правило комплексное изучение района месторождения, сделал это основополагающим принципом всей своей деятельности как геолога.

В тридцать втором году изученные запасы Джезказгана были рассмотрены Всесоюзной комиссией по запасам полезных ископаемых (ВКЗ). Необходимые материалы отвозил в Москву сам Каныш Имантаевич. Он прожил в столице более месяца, терпеливо дожидаясь заключения экспертов. Наконец ВКЗ утвердила представленные расчеты почти без изменения, и богатства недр Джезказгана сразу же стали признанным сокровищем, охраняемым специальным государственным актом.

В судьбе месторождения теперь наступил важный этап. По этому акту оно получило право называться самым богатым, самым перспективным меднорудным районом страны. Теперь уж никто не мог упрекнуть геолога Сатпаева за то, что он именовал месторождение «Большим Джезказганом». В тот год издательство «Цветметиздат» выпустило книгу Каныша Имантаевича «Джезказганский меднорудный район и его минеральные ресурсы». Автор заключал: «...Джезказганский район является на сегодня крупным центром медных руд в Советском Союзе; наряду с медью в этом районе имеются крупнейшие запасы серного колчедана и железомарганцевых руд; кроме того, здесь имеются все объективные возможности для создания цементных, огнеупорных изделий, стекольной, фарфоро-фаянсовой и угольной промышленности... Для скорейшего освоения минеральных ресурсов Джезказганского района необходимо: а) срочно связать Джезказган железнодорожной колеей с Карагандой, протянув эту магистраль через Атасуйский железорудный район; б) окончательно определить производительность Джезказганского медно-металлургического комбината, отнеся строительство этого медного гиганта к числу сверхударных строек Советского Союза; в) максимально усилить темпы геологоразведочных работ в районе, придавая им широкий комплексный характер; г) наметить в качестве рабочей гипотезы второго пятилетия создание в Джезказганском районе комбината по выплавке черных металлов, завода ферромарганца и других производственных центров».

А что касается темпов изысканий, то и в этом джезказганские буровики оказались на высоте. Еще в 1931 году они вышли на первое место в системе Главцветметразведки, обеспечив проходку более двадцати тысяч метров скважин только за один год.

Каныш Имантаевич, и раньше не сомневавшийся в исключительных перспективах Джезказганского месторождения, везде и всюду рассказывал о его значении и преимуществах, используя для этого любые возможности. Беседы с приехавшими в Карсакпай известными учеными, руководителями республики, многочисленные выступления в центральной и местной печати — все возможности использовались для пропаганды идеи Большого Джезказгана.

В итоге эти меры достигли цели. Джезказган стал чаще фигурировать в разных выступлениях и документах. В 1931 году ВСНХ принял постановление о проектировании строительства медеплавильного завода на базе Джезказганского месторождения. И вскоре началась работа проектантов, которая неизменно привлекала внимание Каныша Имантаевича.

Все шло, как было задумано. Джезказган уверенно вступил в период бурного развития, пробил наконец для него час расцвета. Казалось, ничто уже не может остановить его богатырскую поступь. Люди окончательно и бесповоротно поверили геологу Сатпаеву и Большому Джезказгану.

И как было не поверить? Ведь уже летом тридцать второго года на будущей стройплощадке комбината началась разработка бутового камня и других материалов. Единственное, что серьезно беспокоило Каныша Имантаевича, это водоснабжение будущего металлургического гиганта. И геолог снова проявил колоссальную энергию и организаторские способности, сумев привлечь к решению этого вопроса крупнейших специалистов. Договорились, что гидрогеологические исследования района начнутся в 1933 году.

А изыскатели, окрыленные началом строительных работ, вели свои дела с удвоенным рвением и энтузиазмом. Сама геологоразведочная служба Джезказгана представляла собой к этому времени уже крупный и своеобразный комбинат. Геологи постепенно начали переносить из Карсакпая свои основные службы в места разведки.

Неожиданная слава Джезказгана удивляла многих. Ряд крупных специалистов с сомнением отзывался о его перспективах. Это скептическое отношение вызывалось тем обстоятельством, что огромный объем работ был выполнен маленьким разведочным отделом небольшого комбината в сжатые сроки и в совершенно необжитой степи. Все это, по мнению критиков, не способствовало высокой точности исследований. А руководителей Главцветмета (к этому времени Главметалл вновь был преобразован в Главное управление цветных металлов) вообще пугала слишком грандиозная, почти сказочная перспектива Джезказгана. «А вдруг все это окажется липой? Разве не ошибаются специалисты?..» И они с самого начала повели двойную игру. Не отказывали джезказганским разведчикам в средствах, но одновременно прислушивались к голосам их противников...

II

Тягостная весть дошла до Карсакпая в феврале 1933 года. Телеграмма из главка оповещала джезказганцев о прекращении финансирования разведочных работ. Правда, говоря по справедливости, финансирование было закрыто не полностью, оставлен... один процент из ранее утвержденной сметы на 1933 год. Но если вспомнить, что круглосуточно работали 27 станков, да и другие службы не сидели сложа руки, то отпущенной суммы не хватало даже на выдачу расчета всем семистам рабочим и инженерам за работы, проделанные ими с начала года.

Нелепое распоряжение Главцветмета прозвучало как гром среди ясного неба.

Мырзабек Тунгушбаев, бывший буровой мастер:

Мырзабек Тунгушбаев был не один. Тех, кто пожелал до конца остаться с Сатпаевым, чтобы сражаться вместе с ним за Большой Джезказган, было 72 человека. Начались самые трудные и одновременно героические дни долгой джезказганской эпопеи.

«Пришлось передать многие цеха разведки: гараж, мастерский, лаборатории — в ведение производственных предприятий комбината, сократить количество действующих буровых станков. Уволить желающих и малоопытных людей и предоставить многим отпуска без сохранения содержания, — пишет в своих воспоминаниях Таисия Алексеевна, — но надо было любой ценой сохранить высококвалифицированные кадры, выпестованные собственными руками. Эти люди оказались действительно во всех отношениях золотыми. Не желая бросать своей любимой работы, первоклассные мастера переходили на должность младших рабочих. Каныш говорил, что все эти невзгоды временные, и они верили в своего Каныша... Проведя ряд срочных мероприятий на месте, Каныш Имантаевич немедленно выехал на лошадях в условиях зимних морозов и неистовых буранов в четырехсоткилометровый путь на станцию Джусалы, далее в Москву в надежде предотвратить любыми путями угрозу окончательной ликвидации геологоразведочной службы в Джезказгане...»

III

В Москве он пробыл долго, почти до самой весны. Пришлось многократно обойти все инстанции в Главцветмете и в Главном геологоразведочном управлении ВСНХ СССР. Главную задачу — возобновление широкой разведки Джезказгана — пока приходилось оставить в стороне, теперь он думал лишь о том, чтобы любой ценой сохранить кадры разведчиков. Однако и это поначалу представлялось неосуществимым, а все его заявления и просьбы оставлялись без внимания. Собственно говоря, никто не отвечал ему «нет», просто компетентные лица не хотели больше заниматься решением этого вопроса. Самая большая сложность для него состояла в том, что ни один из руководителей, ни один из специалистов, к которым он обращался, не отрицал наличия в Джезказгане медной руды. С ним никто не спорил и не доказывал обратного. Главным доводом бюрократов было: «Джезказган находится в отдаленной необжитой степи, дороги отсутствуют; открывать там крупное производство — дело сомнительное; ведь необходимо построить несколько сот километров железной дороги; надо искать воду — хорошо если она найдется, а если нет?.. Топлива нет, почва неплодородная. Хлеба там не посеешь, овощи не посадишь. И вы хотите, чтобы люди там работали? Другое дело Коунрад: почти у стен его плещется озеро Балхаш, и рудная база там надежная. Причем это месторождение разведал геолог Русаков, крупный знаток казахских степей. Теперь на базе коунрадских руд строится Балхашский медеплавильный комбинат. А кто этот Сатпаев? Есть ли открытые им месторождения? Если есть, какие там предприятия были построены? На каком основании он объявил Джезказган «самым крупным в СССР меднорудным месторождением»? Кто поддерживает это мнение, какие корифеи были в Джезказгане и проводили там капитальные исследования?.. Говорят, когда-то там ковырялись англичане, затем геолкомовские спецы. Все они оставили Джезказган как сомнительное месторождение. Даже такой знаток, как И.С.Яговкин. Правда, ВКЗ утвердила запасы Джезказгана, выполненные сатпаевской группой. Ну и что же? Как он проходил скважины? Кто проверял керны? Джезказганская лаборатория? Хм... Проводились ли дополнительные проверки ее анализов? Скажем, хотя бы в одной из центральных лабораторий. Нет. Вы утверждаете, что результаты Джезказганской лаборатории вне всякого сомнения. Но ведь это, дорогой товарищ, личное ваше мнение. Только ваше! А мы имеем право думать несколько иначе. Средства, которые нам доверило государство, необходимо направить туда, где они принесут отдачу уже сегодня. В ближайшие пять-десять лет в Джезказгане не предполагается вести крупное строительство. Ведь туда нужно вложить колоссальные суммы, сотни миллионов. Не так ли? Вы сами это не так давно доказывали. А раз для этого пока нет условий, стало быть, и разведочные работы необходимо пока прекратить...»

Однако к этому времени Каныш Имантаевич был уже человеком, повидавшим жизнь, закаленным в разных передрягах. У него есть солидный практический опыт и свои принципы. Ему уже тридцать четыре года, из них восемь отданы геологической работе. И самое главное — в тот момент для него не существовало силы, которая могла бы заставить его отказаться от дела, в которое он безгранично верил.

Потому он и жил в Москве месяцами, не уставая добиваться своего. Наконец в апреле после долгих мытарств, при помощи союзного Госплана и Совнаркома Казахской ССР удалось удвоить размер средств, отпущенных Главцветметом для джезказганских геологов. Но и этих дополнительно выделенных сумм могло хватить при самом экономном расходовании только на два-три месяца. Поэтому тогда же, в Москве, Каныш Имантаевич начал искать иные источники финансирования.

Одним из них оказался трест «Золоторазведка». Трест располагал достаточными средствами, только ему нужно было гарантировать, что они не пропадут, обернутся новым золотым прииском. Примечательно то, что его не интересовало, на каком расстоянии — в тайге или в пустыне — будет найдено месторождение. Главное — обнаружить проявления золотосодержащих руд. Каныш Имантаевич, не задумываясь, заключил договор с трестом. «Золоторазведка» обязалась перечислить джезказганской конторе несколько сот тысяч рублей, а он как начальник службы взял на себя ответственность за поиски и последующую разведку этого мнимого месторождения золота. Годы, проведенные в Джезказгане, убеждали Сатпаева, что улутауская земля богата многими полезными ископаемыми. И даже благородными металлами. Почему же не использовать их в тяжелое время для успеха главного дела?!

Он заключил договор и получил средства также от Института угля для разведки Кияктинского месторождения. Правда, и это казалось несколько сомнительным шагом. Ведь было ясно, что собранные таким способом небольшие средства он не сможет направить на разведку по договорным работам. Все до копейки они будут использованы для нужд Джезказгана. Однако кредитор не окажется в убытке. Выделенные средства будут возвращены с лихвой — не зря же в последние два года три-четыре буровых станка постоянно работали в отдаленном Киякты.

После возвращения домой можно будет дать задание инженеру Бурцеву, чтобы он составил надлежащую основательную документацию для Института угля, использовав для этого материалы разведки прежних лет. Конечно, это был не лучший выход из положения, но ничего другого не оставалось.

Каныш выяснил, что трест «Лакокрассырье» тоже ищет организацию и сырье для производства зеленой краски — «ярь-медянки». Сатпаев не такой барин, чтобы сидеть и ждать, пока сами явятся к нему просители. «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». В конторе треста он увлеченно рассказывает, что вокруг Улутау можно найти любой из видов медянки. Во время поисковых походов его люди несколько раз встречали проявления этого сырья. «Может быть, направить вам в помощь группу разведчиков?» — «Нет, нет, зачем специально наряжать в такую даль отряд! Если это люди, знающие капризы нашей степи, тогда другое дело. Но лучше заключите договор с нашей конторой. Людей у нас не так уж много, но из уважения к вам могу выделить одного-двух инженеров и двадцать-тридцать рабочих».

После нескольких деловых встреч и с этим трестом был заключен договор. Понятно, что, подписывая такое соглашение, Каныш Имантаевич шел на большой риск. Ведь он не собирался снаряжать оговоренную договором экспедицию. Однако «Лакокрассырье» также не окажется в убытке. Сырье, которое ищет трест, можно хоть завтра отгружать тоннами. В Джезказгане его предостаточно. Ведь вся окисленная медная руда, которая лежит в карьерах тысячами тонн, и есть то самое сырье для «ярь-медянки».

Вот строки из работы академика Сатпаева «Минеральные ресурсы Джезказган-Улутауского района»:

«...Всесоюзный трест «Лакокрассырье» еще в 1934 — 1940 гг. широко использовал... руды, вырабатывая из каждой тонны джезказганской окисленной руды краски на сумму более 10 тысяч рублей. Такая сверхприбыльность предприятия позволяла тресту «Лакокрассырье» возить окисленные руды Джезказгана на транспортных самолетах и выделять геологоразведчикам Джезказгана ежегодно свыше одного млн. руб., которые использовались для планомерного расширения ресурсов Джезказгана».

Некоторую сумму удалось получить от казахстанской базы Академии наук СССР. Здесь Каныш Имантаевич заключил договор для проведения исследовательских работ на тему «Общее геологическое строение Джезказгана».

Итак, не склонив в свою веру никого, но и не побежденный, Сатпаев в конце мая возвратился в Улутау с некоторыми средствами. Прежде всего рассчитался с оставшимися рабочими за прошедшие месяцы, выдав им мизерные зарплаты. Постепенно достал необходимые инструменты, горюче-смазочные материалы, дефицитные детали для станков, пустил в дело привезенные из Москвы алмазные коронки, бывшие в употреблении. Но поскольку средств все-таки было очень мало, он предложил преданным делу людям вообще обходиться без наличных денег. «Зарплату получите натурой — семейные в виде продуктов, а холостяки пусть питаются из общего котла, в столовой. Так удобнее и экономичнее нам, — объяснял он своим рабочим, — придется потерпеть. Иного пути у нас нет...»

И они терпели. Мало того, Сатпаев потребовал от них неукоснительного выполнения пятилетнего плана разведки Джезказгана, принятого три года назад. По тогдашним расчетам, ежегодно должны были работать не менее двадцати буровых станков. А сейчас не было и половины — не хватало рабочих для их обслуживания. Теперь каждый станок должен работать за три, каждый буровик за троих. Бурение некачественных скважин считается вредительством. Каждый грамм горючего для двигателей должен быть взят на учет. Необходимо беречь любой обломок металла, каждый килограмм шаров должен быть использован с наибольшим эффектом.

Трудно сказать, какой из факторов оказался решающим — оптимизм ли и непоколебимая вера главнокомандующего джезказганских геологов, удивительная ли самодисциплина его людей, но горстка мужественных энтузиастов, терпя лишения и невзгоды, добилась поразительных результатов.

Вот свидетельства некоторых участников этой героической эпопеи.

Мырзабек Тунгушбаев:

Халык Темирбаев:

Павел Прокопьев:

Так прошел 1933 год. Известные запасы Джезказгана снова увеличились. Но разведка все же могла вот-вот прекратиться из-за недостатка средств. Вся надежда была на те организации, которые в прошлом году отговаривались: «Средства нынешнего года уже распределены, может быть, сможем что-то выделить в следующем...» Вот и наступил этот следующий, 1934 год. Обстоятельства для Джезказгана нисколько не изменились. Стало даже труднее — Главцветмет категорически отказался финансировать геологоразведку и в прошлогоднем объеме. Если в минувшем году хотя бы приводились какие-то объяснения, то нынче джезказганцы не услышали в главке даже этих слов. Все шло к тому, что они вскоре окончательно лишатся всякой надежды на получение помощи.

Осенью за счет средств, добытых «на стороне», рабочим была выдана зарплата за последние пять-шесть месяцев, были возвращены в ведение геологов некоторые вспомогательные помещения, отнятые комбинатом, приобретены дефицитные запчасти, пополнен станочный парк. Теперь, в начале года, вновь приходилось отступать: последовала передача ряда цехов разведки производственным предприятиям комбината (хорошо было уже то, что дирекция предприятия понимала ситуацию и делала все возможное, чтобы сохранить кадры разведки), многим ценным работникам были предоставлены длительные отпуска без сохранения содержания. Снова приходилось отправляться в Москву на поиски очередных заказчиков для подрядных работ, наносить бесконечные визиты в Главцветмет, Главное геологическое управление... В Джезказгане работали лишь три станка. Рабочих оставлено ровно столько, чтобы обслуживать эти станки.

Трест «Золоторазведка» был доволен прошлогодними результатами. Получено две заявки об открытии двух месторождений золота. Результаты анализов обнадеживающие. Есть надежда еще на две заявки. Если содержание металла и здесь будет удовлетворительным, то трест готов в новом году содержать в Джезказгане специальную партию геологоразведчиков.

«Может быть, товарищ Сатпаев временно оставит разведку меди, тем более что его заслугами по этой части пока пренебрегают, и перейдет в наше ведомство? Средства будут выделены большие, можете вести поиск золота на территории всего Казахстана, никто вас ограничивать не будет». Но планы джезказганского геолога были иными. Он хорошо знал, что будущее Улутауских степей не золото и не серебро, а медь. Он вежливо отклонил предложение «Золоторазведки», но не отказался от сотрудничества с трестом. Заключил договор, в котором обязывался и в будущем году найти новые золотоносные жилы.

Подобный договор был заключен и с Институтом угля. «Ведь надо же наконец подытожить результаты разведки угля в Улутауских степях за несколько лет».

В такой маете дожили до лета.

Лишь в июле по ходатайству отдела ресурсов Госплана СССР Главцветмет выделил средства, которые были к тому же намного скромнее прошлогодних, причем предупредил: «Это в последний раз, и больше для Джезказгана не будет выделено ни копейки». Для Каныша теперь было все равно, лишь бы дали деньги. Пусть ругают, пусть закатят выговор. Только бы не оставили без средств. Он предчувствовал, что в выигрыше будет Джезказган, а не его противники. Ведь такую сокровищницу никакими резолюциями не закроешь. Богатства недр Сры-Арки обязательно станут предметом первостепенной заботы металлургов. Но вопрос, когда это случится?..

Конечно, он понимал, что всем уже надоел. Да и самому ему давно надоело попрошайничать. А каково тем, кто работает в поле? В неопределенном состоянии, без уверенности в завтрашнем дне, не зная, что получат за сегодняшние труды. Долго ли смогут они терпеть?

Летом при встрече в Москве со своим наставником Михаилом Антоновичем Усовым Каныш без утайки рассказал о своих мытарствах и попросил его совета. Через несколько дней они встретились с профессором Московского института цветных металлов В.А.Ванюковым. Тот сказал:

— Мне кажется, что в вашем деле сможет помочь лишь товарищ Серго. Только надо его убедить в этом. — И еще раз с нажимом добавил: — Вы меня поняли? Надо убедить Орджоникидзе в уникальности сокровищ Джезказгана.

— Если б я смог попасть к нему на прием, я бы убедил наркома. Фактов достаточно, больше чем надо. Сколько угодно самых неотразимых доказательств.

— Нет, дорогой, одних ваших материалов еще недостаточно. Не обижайтесь на мои слова. Результаты разведки надо еще довести до кондиции. Скажем, утвердить на каком-либо авторитетном заседании техсовета или коллегии, в общем, надо их провести через обсуждение больших, компетентных специалистов. А вот после такой апробации можно сказать: «Товарищ Серго, не только я так считаю, но и ученый совет такой-то организации...» Понимаете?.. И тогда можно отстаивать свое мнение. А насчет того, чтобы попасть к наркому, не беспокойтесь. Так как за вас просит уважаемый Михаил Антонович, я готов сказать несколько слов Григорию Константиновичу.

— Говорите, авторитетное учреждение? Об этом и мы в Джезказгане уже думали.

— На мой взгляд, нужно остановиться на Академии наук. Если б удалось протащить ваш вопрос на ее специальной сессии...

— Мне кажется, дельный совет, — сказал профессор Усов. — На технический совет вашего главка надежды нет, от Геолкома ждать помощи тоже нельзя — ясно, что эти организации настроены против идеи Большого Джезказгана. Они наверняка постараются провалить вашу затею. Зачем тогда напрасно время терять? Поэтому, перешагнув через них, надо идти прямо в академию. Если сессия поддержит Большой Джезказган, против ее постановления не сможет выступить ни одна организация, ни один ученый совет.

— Разумеется, если академия станет говорить с нами, ведь это такое научное учреждение... У меня ведь нет никакого веса в ученом мире... — проговорил Каныш Имантаевич.

— Но если академия станет говорить с вами, вы, судя по всему, не сомневаетесь, что ваше предложение будет поддержано, — с улыбкой заметил профессор Ванюков.

— Не знаю почему, но я уверен в этом. Мне кажется, что ученые должны безошибочно определить, что к чему.

— Михаил Антонович, кажется, ваш ученик пойдет далеко.

— Давайте сделаем так: я беру на себя переговоры с Владимиром Афанасьевичем Обручевым. А перетянуть на нашу сторону академика Андрея Дмитриевича Архангельского поручается вам, уважаемый, — сказал Усов, обращаясь к Ванюкову, — ну еще беру на себя и академика Ивана Михайловича Губкина. А если мы предварительно договоримся с этими тремя зубрами, то считайте сессию уже открытой. А дальше видно будет...

IV

Вторая половина тридцать четвертого года была посвящена подготовке задуманного. Шутка ли: выйти с проблемами Джезказгана не куда-нибудь, а на сессию Академии наук СССР. Джезказганцев будут слушать прославленные корифеи, известные всему свету! На карту окажутся поставлены судьба месторождения и надежды всех, кто, безгранично веря в своего вожака, вот уже полтора года мужественно сражается вместе с ним. Победа или поражение? Середины не будет. Значит, все помыслы, все силы направить на то, чтобы победить.

Каныш Имантаевич с удвоенной энергией продолжал выступать в прессе. Журнальные и газетные статьи преследовали одну цель — как можно доходчивей рассказать о наболевших проблемах Большого Джезказгана, привлечь к этой идее новых сторонников.

Одновременно в ускоренном темпе, насколько это было возможно, продолжались разведочные работы. К осени 1934 года группа джезказганских геологов снова произвела генеральный подсчет запасов и представила на утверждение в ВКЗ. В отличие от предыдущих материалов в этом отчете были раздельно учтены запасы свинца, цинка и серебра. К выкладкам приложили геологическую записку, составленную самим Сатпаевым. По сути дела, это были предварительные наметки его доклада на сессии. Здесь были обстоятельно изложены основные черты геологического строения и закономерности металлогенеза Джезказганского района.

Медно-свинцовые руды Джезказгана образовались в результате длительных процессов. Они отлагались из среды газо-водных растворов глубинного магматического очага, рассекавших на своем пути куполовидную структуру Джезказганской свиты. Достигнув верхних слоев земной коры, рудные растворы пропитывали пористые песчаники, характерные для Джезказгана, и отлагали в их порах свой металлический «груз». Так возникли «слоеные пироги», иначе говоря, богатые рудные пласты этого месторождения.

Наиболее важным в этой работе явилось установление впервые в геологической науке определяющего значения горизонтальных внутрипластовых зон тектонических нарушений типа пологих надвигов и линз расслаивания, игравших решающую роль в процессах миграции и локализации первичного оруднения в пределах Джезказгана.

И еще один важный вывод следовал из этой работы: геолог-практик впервые выступал как серьезный теоретик. Это было очень существенно, так как Сатпаев собирался выступить перед ученой аудиторией.

В тот год состоялся XVII съезд партии. Читая Отчетный доклад ЦК ВКП(б) и материалы съезда. Сатпаев обратил внимание на те строки, которые говорили о необходимости «упорядочить дело цветной металлургии». Значит, и в Центральном Комитете знали о непорядках в Главцветмете. И это обнадеживало и вселяло уверенность в будущем успехе.

А делегат Казахстана, председатель Совнаркома республики Ураз Исаев, выступая перед посланцами партии, подчеркнул: «Запасы Джезказгана установлены с предельной точностью. Мы должны теперь же провести ряд подготовительных работ по освоению этого месторождения, чтобы к концу текущей пятилетки начать строить Джезказганский медеплавильный комбинат».

И вот подошло время созыва сессии Академии наук СССР. Она состоялась в Москве в ноябре 1934 года. Сессия была подготовлена казахстанской базой академии. Рассматривался вопрос «Производительные силы Большого Джезказгана и Большого Алтая».

В обсуждениях приняли участие представители 57 геологических и горнодобывающих организаций. Здесь были ученые с мировыми именами, видные инженеры, знаменитые геологи. Среди них признанный корифей Владимир Афанасьевич Обручев. Поговаривали, что вопрос о Большом Алтае был вынесен на рассмотрение сессии вместе с Джезказганом по его инициативе. Разве возможно было говорить отдельно о каком-то Джезказгане? Многие участники сессии и название это слышали впервые. Никому не знакомо и имя докладчика. Даже ученой степени и званий у него нет... И этого безвестного геолога будут слушать десятки академиков, профессора с громкими научными биографиями. Знаток нефти Иван Михайлович Губкин, строитель Днепрогэса Борис Евгеньевич Веденеев, ученый-геолог Андрей Дмитриевич Архангельский. Кто этот Сатпаев рядом с ними?..

После утверждения повестки дня председательствующий предоставил слово для основного доклада геологу Сатпаеву.

На трибуну поднялся высокий молодой казах с черными волнистыми волосами. Тот, кто видел его впервые, мог бы дать ему не тридцать пять, а всего двадцать пять лет. Было заметно, что докладчик волнуется, поначалу улавливалась дрожь в голосе.

— Уважаемые ученые, коллеги-геологи! — начал он. — Вопрос о Джезказгане и его проблемах родился не сегодня, о нашей меди говорят уже давно. В этом смысле вопрос уже с бородой. — Люди, сидящие в зале, одобрительно заулыбались. Выступавший приободрился и продолжал далее: — В Джезказгане за последние десятилетия побывало немало специалистов, много геологов видели его рудные залежи... Однако должен с сожалением констатировать, что до сегодняшнего дня Джезказганом с научной точки зрения никто серьезно не интересовался. Он считался отдаленным, следовательно, малоперспективным месторождением. В геологическом отношении он оставался совершенно не изученным, даже загадочным. Только теперь впервые судьба Джезказганского месторождения благодаря заботам и вниманию уважаемых наших академиков, присутствующих в этом зале Архангельского, Обручева, Байкова, Губкина, вынесена на ваше обсуждение. Мы, несколько джезказганских геологов, находящихся здесь, выражаем сердечную благодарность всем вам, уважаемые ученые, за то, что вы уделили нам свое драгоценное время...

За этим вступлением последовал обстоятельный рассказ о полезных ископаемых, содержащихся в джезказганских недрах, о запасах меди, разведанных к тому времени. Сложное геологическое строение Джезказгана изучено еще слабо. Однако докладчик хотел бы высказать некоторые свои предположения о его генезисе. Это не голословные утверждения, а выводы, сделанные путем сравнения с другими медными месторождениями, результат длительного исследования... Рудное поле Джезказгана возникло, по мнению Сатпаева, не однажды, а в несколько этапов. В разрезе земных слоев ясно видно, что расположение руд подчиняется характеру напластования осадочных пород. Это очень характерная особенность джезказганской структуры. Существует мнение, что здешние руды откладывались вместе с осадками на дне древних морей, заполненных концентрированными медными рассолами. Этот взгляд сразу же рождает мысль об осадочном происхождении джезказганских медных руд. Но это, по убеждению Сатпаева, ошибочное впечатление. Докладчик и его коллеги по Джезказгану склоняются к представлению о гидротермальном происхождении руд. Определяющую роль здесь сыграли глубинные процессы. Это подтверждают найденные в осадках «ядовитых» медных морей остатки крупных амфибий... Значит, никаких рассолов не было... В пользу гидротермальной теории убедительно говорят результаты разведки: расположение рудных тел, оно контролируется системой разломов и трещин, служивших рудоподводящими и рудораспределяющими каналами. И потому руду мы находили там, где по «осадочной» теории ей не полагается быть... Слов нет, в генезисе джезказганских руд много еще неясного, спорного. Нужны детальные исследования...

Чем больше он говорил, тем голос его звучал яснее, тем доброжелательнее реагировал зал. На разгоряченном лице докладчика выражалась уже не робость, а уверенность, исчезла дрожь в голосе.

За пять дней работы сессии Каныш Имантаевич выступил трижды. Темы его докладов: «Основные черты геологии и металлогении Джезказганского меднорудного района: генезис, состав и запасы медных руд района», «Ископаемые угли Джезказганского района», «Месторождения огнеупорных, флюсовых и строительных материалов Большого Джезказгана».

Их основное содержание сводилось к следующему выводу: «В этом районе колоссальные возможности — мировая провинция меди, обеспеченность углем, строительными и другими минеральными ресурсами, остается лишь приложить сильные руки...»

Слово для содоклада было предоставлено Угэдаю (Сергею) Алихановичу Букейханову. Этот хорошо знающий свое дело геолог вместе с Канышем Имантаевичем в течение нескольких лет проводил разведочные работы в Джезказгане. После него на трибуну вышла минералог Таисия Алексеевна Кошкина (Сатпаева).

Подытоживая сказанное, джезказганские геологи просили присутствующих на сессии ученых и специалистов детально ознакомиться с результатами исследований и открыто высказать свои мнения. Они просили, учитывая важность обсуждаемых проблем, поддержать подготовленные казахстанцами предложения и наметить конкретные мероприятия по их скорейшему претворению в жизнь...

И вот Каныш Имантаевич держит в руках постановление третьей сессии Академии наук СССР 1934 года. Там говорилось: «...Существующий Карсакпайский завод, работающий на базе джезказганских руд, ни в коей мере не разрешает вопроса использования огромных запасов Джезказгана, и добыча наиболее богатых руд в дальнейшем может даже затруднить правильное использование всех запасов Джезказганского района. Поэтому сессия считает необходимым для ликвидации общей дефицитности меди в стране и использования громадных запасов построить в течение третьей пятилетки в Джезказгане медеплавильный комбинат...» Сессия поддержала и другой вопрос, который был крайне важен для развития меднорудного района, — о строительстве железнодорожной линии Джезказган — Караганда — Балхаш. По этому вопросу сессия даже обратилась в Госплан СССР, Главцветмет, Наркомат путей сообщения и другие инстанции с просьбой рассмотреть результаты ее работы и предусмотреть ассигнования на проведение соответствующих изысканий.

Огромная и важная победа! Большой Джезказган наконец признан и ученым миром, он получил широкую известность.

В один из тех дней к Канышу Имантаевичу подошел корреспондент «Правды». Первое интервью Сатпаева центральному органу партии также было признанием успеха. В последующие годы их будет немало, Каныш Имантаевич станет одним из активных, желанных авторов «Правды». Но это первое выступление, когда ему еще предстояли многочисленные трудности, останется в памяти на всю жизнь.

I

Главного геолога Карсакпайского медеплавильного комбината нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе принял в последний день 1934 года около восьми часов вечера в своем рабочем кабинете на теперешней площади Ногина.

Год назад Серго перенес операцию. Врачи категорически запретили ему работать и требовали, чтобы он хотя бы раз в неделю давал себе полный отдых и, кроме того, ежедневно спал после обеда часок-другой. Но нарком указания врачей выполнял по-своему, отдавая предпочтение утреннему сну.

В двенадцать он приходил на работу и занимался срочными делами наркомата, а после обеда обычно проводил производственные совещания или уходил на заседания Политбюро. Поэтому часы приема он переносил на вечернее время. Это было удобно: никуда не торопишься, телефоны не отвлекают внимания, да и сам посетитель в вечерней тишине кабинета чувствует себя непринужденней.

К зданию Наркомтяжпрома Каныш Имантаевич пришел задолго до назначенного часа. Перед революцией здесь размещались управления различных акционерных обществ и фирм; всей Москве оно было известно под именем «Делового двора». Громадное здание, нависающее над площадью десятками больших окон, в которых отражалась суета предновогодней Москвы, показалось Сатпаеву в этот мягкий предпраздничный час торжественным и величественным. Именно таким и представлял он себе этот штаб промышленности, где решались судьбы миллионов людей, откуда тянулись нити, связывающие «железного» наркома со всей страной...

Каныш пришел раньше, потому что боялся опоздать из-за какой-нибудь непредвиденной случайности. Он тщательно готовился к этой встрече, был уверен в себе и все-таки волновался. Еще бы! Ведь сегодня он увидит товарища Серго, члена Политбюро! Замечательного человека, любимого всеми главнокомандующего советской промышленности. От сегодняшней встречи зависел успех дела, которому отдано восемь лет жизни! Если он проиграет сегодня, Джезказган заглохнет на многие годы...

Каныш давно продумал, что и в какой последовательности станет говорить наркому, и, чтобы не сбиться, все записал в блокнот, но все же его не покидали неуверенность и щемящее чувство беспокойства.

Предъявив пропуск дежурному охраны, геолог направился в приемную наркома. Когда он отворил дверь, навстречу из-за стола поднялся невысокий мужчина средних лет.

— Семушкин.

— Сатпаев, геолог из Казахстана.

Помощник наркома кивнул, дружески окинул его внимательным взглядом и улыбнулся.

— Каныш Имантаевич? Наслышан о вас от металлурга Ванюкова. Наверное, вы его воспитанник?

— Нет, — ответил он и не стал поправлять Семушкина, хотя тот неверно назвал его отчество. — Я воспитанник профессора Михаила Антоновича Усова.

— Тогда ясно. Профессор Ванюков с Михаилом Антоновичем большие друзья.

— Товарищ Орджоникидзе, наверное, хорошо знает профессора Ванюкова? Меня так быстро известили о его согласии принять...

— Вы не ошиблись, — улыбнулся Семушкин. — Как специалист товарищ Ванюков пользуется в нашем наркомате большим авторитетом. Григорий Константинович очень ценит консультации такого рода ученых-практиков. Садитесь, пожалуйста.

Каныш опустился в предложенное ему кресло и стал ждать. Из задумчивости его вывел звонок, прозвучавший над дверью кабинета. Семушкин быстро поднялся, сказал Сатпаеву: «Извините», — и исчез за высокой дверью.

Каныш вспомнил, что пришел рановато, и как-то внутренне засуетился, к нему вновь вернулись томительное беспокойство и неуверенность. Размеренно и мягко тикали стенные часы, но у него было такое ощущение, что они стучат на всю приемную; в голове стоял гул, и Каныш, тяжело вздохнув, вдруг понял, как он устал за эти дни непрерывного ожидания.

Помощник задерживался в кабинете. Каныш смотрел на массивную, обитую черной кожей дверь и почти физически ощущал, как медленно тянется время. Потом он рассказывал жене, как принялся мысленно повторять то, что собирался сказать наркому...

Неожиданно послышались голоса. Из кабинета, радостно улыбаясь, выходили посетители — несколько кавказцев. Рослые, широкоплечие, шумные, они заполнили собой маленькую приемную, и в ней сразу стало тесно.

— Здравствуй, дорогой товарищ! — приветствовал Каныша один, поглаживая густые усы.

— Здравствуйте. — Каныш поднялся.

— К Серго? — говорил другой, оглядывая Сатпаева. — Сейчас пойдешь, дорогой.

— Не робей, друг! — улыбнулся третий. — Выкладывай все как есть. Он таких любит.

— Спасибо, товарищи.

— Вас ждет Григорий Константинович. Заходите.

Разговаривая с кавказцами, Каныш не заметил, как из кабинета вышел помощник наркома. Семушкин стоял, придерживая рукой отворенную дверь, с улыбкой, ободряюще глядел на него:

— Успеха вам!

II

Он думал, что попадет в огромный кабинет, обставленный дорогой и громоздкой мебелью. Но, едва ступив за порог двери и в одно мгновение охватив взглядом всю его обстановку, понял, что ошибся. Рабочее помещение наркома было просторным, светлым, с широкими окнами и высоким потолком, но в сравнении с теми кабинетами, в которых Канышу приходилось бывать, оно казалось маленьким. Все было скромно и просто: длинный стол вдоль окон, вокруг него стулья с высокими спинками; в углу, рядом с письменным столом наркома, на высокой тумбочке макет доменной печи и несколько чугунных и стальных отливок... На всем лежала печать какого-то особенного делового уюта и собранности.

Серго сидел за столом, чуть согнувшись, и что-то читал. Он не заметил, что посетитель стоит уже рядом.

— Здравствуйте, Григорий Константинович.

Орджоникидзе вскинул крупную голову, пристально посмотрел на вошедшего, затем вышел из-за стола навстречу и протянул руку. Каныш назвал свою фамилию.

— А-а, здравствуйте! Прошу вас...

Нарком усадил Сатпаева в одно из кресел, стоящих перед столом, сам сел напротив. Коротко расспросив, где геолог остановился, как устроился, Серго удовлетворенно кивнул и потянулся через стол за газетой, которую читал перед появлением гостя.

Каныш узнал знакомый номер «Правды».

— В статье вас называют Канышем Эмантаевичем, а в докладной вы подписываетесь иначе. Где правильно?

Нарком говорил о номере «Правды» за 18 ноября, где была помещена статья «Страна цветных металлов». Краем глаза скользнув по странице, Каныш узнал материал, обведенный жирной красной чертой. Карандаш Серго прошелся и по тому абзацу, где говорилось о нем. Геолог помнил эти слова наизусть: «Ученый-геолог Каныш Эмантаевич Сатпаев рассказывает с увлечением о Джезказгане. Это не Алтай, это рядом с Алтаем, это имя еще не известно широким кругам, но оно скоро получит популярность Караганды. Здесь богатейшие медные рудники, они находятся в пустыне, где недавно кочевали казахи...»

Узнал он и бумаги, которые изучал Орджоникидзе перед его приходом. То была докладная, которую он передал в наркомат несколько дней назад...

— Правильно Имантаевич, — мягко, без нажима ответил Сатпаев и чуть заметно улыбнулся. — Автор корреспонденции допустил ошибку.

Каныш впервые за все время поднял глаза и встретился с дружелюбным взглядом Серго, внимательно изучавшим его.

Знакомое по портретам лицо. Крупная, красивая, гордо посаженная голова с большим широким лбом, орлиный нос, густые усы, нависающие над волевым ртом, живой проницательный взгляд... Но на своих изображениях он выглядел красивее, моложе, а тут перед ним на расстоянии протянутой руки сидел человек, разительно похожий на свой портрет, с той лишь разницей, что годился тому, на портрете, в отцы; седые поредевшие волосы, лоб изборожден морщинами, бледное лицо выглядит очень усталым... Сердце Каныша сжалось: «Много работает, сколько забот!..»

— Откуда родом? Наверное, из степи?

— Вы угадали, Григорий Константинович. Из самой глубины ее.

— Значит, степную жизнь неплохо знаешь?

Каныш смутился и немного замешкался, но не потому, что не знал, как ответить, а потому, что вспомнил напутственные слова профессора Ванюкова: «Бойся его официального «вы». Если. Серго что-то не понравится в собеседнике, он переходит на «вы» и делает это намеренно заметно...» То, что нарком как-то сразу и запросто перешел с ним на дружеский тон, обрадовало его.

— Кажется, знаю немного, товарищ нарком.

— А учился где?

— Сперва в ауле, в русско-казахской школе... А потом в Сибири, закончил Томский технологический институт. Диплом получил в двадцать шестом году. С тех пор и занимаюсь разведкой в Улутау-Джезказганском районе.

— Выходит, ты разведчик со стажем? — прищурился Серго и побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Да, уже восемь лет, — ответил Каныш и непроизвольно вздохнул.

Это не ускользнуло от собеседника, и он едва заметно усмехнулся.

— Так... И все восемь лет воюешь с Главцветметом?

Каныш промолчал. Орджоникидзе поднялся, обошел стол, взял в руки его докладную.

— В Главцветмете, конечно, хватает всяких спецов, — продолжал нарком и снова, усевшись в глубокое кресло, откинувшись на спинку грузным телом, неторопливо полистал бумаги. Затем, отложив их, испытующе, в упор поглядел на геолога. — Но нельзя думать, что все они ошибаются. Там работает немало сильных, крупных специалистов. Это опытные люди, и мы им доверяем. Чем вы объясните, что Главцветмет все же против широкой разведки Джезказгана?

Прямой вопрос наркома требовал взаимной откровенности, и Сатпаев ответил без утайки. По его мнению, специалисты в главке, при всем его уважении к их знаниям и опыту, пугаются географической отдаленности Джезказгана и опасаются ответственности за всевозможные непредвиденные осложнения.

— ...Все-таки рудники находятся далеко от больших экономических центров, в безводной полупустыне, где нет ни дорог, ни воды... Вот мои соображения, Григорий Константинович, — заключил Каныш.

— Резонно, — ответил нарком, собрав морщины на лбу. Придвинулся к столу и спросил: — Надеюсь, ты понимаешь, дорогой, что эта работа не на один год? Дело пахнет сотнями миллионов рублей. Где гарантия, что они не будут затрачены впустую?

Каныш сказал, заметно волнуясь:

— Я родился в степи и знаю ее, поверьте! Я глубоко убежден, Григорий Константинович, что освоение Большого Джезказгана будет одинаково полезно и для степи, и для всего Союза. В безводную глушь придет новая жизнь! Овчинка стоит выделки, клянусь вам! Если бы я не верил в успех, то не стал бы тратить на это дело лучшие годы своей жизни!

Горячность молодого геолога, его убежденность и энергия, с какой он защищал свой далекий Джезказган, вызвали улыбку Серго.

— Похвально. Но, дорогой, одного твоего убеждения нам мало. Нужно, чтобы и другие поверили в вашу степь.

— Что касается коллектива джезказганских разведчиков, они давно верят в нее! — воскликнул Сатпаев нетерпеливо. — Вам нужны факты? Пожалуйста. Когда в прошлом году мы получили от Главцветмета приказ об упразднении разведки, никто не хотел верить, что такое может совершиться. Сложился дружный коллектив, около семисот человек, мы успешно вели изыскания, а приказ выбил почву у нас из-под ног. Когда люди остались без зарплаты, без пайка, буквально без средств к существованию, я вынужден был предложить им искать другую работу. Что еще было делать?! Я думал, все кончено. Но семьдесят человек не ушли и решительно заявили, что верят в Джезказган и останутся со мной, чтобы довести дело до конца! — Каныш разволновался, голос его стал глухим, бледное лицо потемнело; он говорил, не отрывая глаз от наркома, который слушал его с серьезным, уже каким-то озабоченным вниманием, слегка склонив голову набок. — Эти люди, мои товарищи, несколько месяцев работали без оплаты. А вы представляете, Григорий Константинович, что это значит в наших условиях? Может ли убедить что-либо сильнее, чем такая одержимость? А специалистам Геолкома и главка этого мало. Им нужны только сухие факты, одни доказательства...

— Правильно, — спокойно перебил нарком. — Им нужны факты!

— И мы их представили за эти два года! Они отражены в постановлении сессии и в моей докладной.

Серго повертел в руках карандаш и несколько секунд молчал, опустив голову, как будто раздумывая о чем-то. Потом неожиданно спросил:

— А что ты скажешь об Алмалыке? По сведениям, там тоже много меди. Можно его сравнить, скажем, с Джезказганом? Которому из месторождений ты отдашь предпочтение?

И снова Сатпаев вспомнил напутствие Ванюкова: «Если Серго о чем-либо спросит, отвечай прямо. Не знаешь, признайся честно сразу. А если начнешь крутить, ходить вокруг да около, считай: конец. Сразу почувствует и перестанет слушать...»

— Не могу сказать, что знаю Алмалык хорошо, мало знаком с его разведочными данными, — ответил Каныш, тщательно подбирая слова. — Григорий Константинович, должен заметить, что у нас сильно отстает обмен опытом. Каждый сам по себе — попал на месторождение и копается на одном месте. А нашему брату, геологу, не мешает поездить, поглядеть, как дела у других, поучиться. — Каныш говорил и по глазам наркома видел, что тому нравится его откровенность. — А что касается сравнения... Как специалист скажу: Джезказган нельзя сравнивать ни с Алмалыком, ни с любым другим известным месторождением меди в Союзе. Это было бы ошибкой.

Орджоникидзе вскинул густые брови.

— Что? Вы отдаете отчет своим словам?

Взгляд наркома стал жестким, в выразительных глазах мелькнула досада, и Каныш в эту минуту с обостренной ясностью прочел в них: «Э, да ты хвастун, братец! Куда хватил!» Но именно этот взгляд, недоверчивое и чуть огорченное выражение лица Серго придало Сатпаеву смелости, и он вдруг почувствовал себя раскованно, совсем свободно и уверенно. Вопрос наркома всколыхнул в нем чувства, наполнявшие его жизнь все эти годы, и теперь они словно прорвали сдерживающую их плотину; в голосе Каныша, в его взгляде, во всем облике сквозило вдохновение...

— Да ведь Джезказган — это уникум, Григорий Константинович! — горячо заговорил он.

— А конкретнее?

— Чтобы сказать конкретнее, нужно продолжать разведку. Но уже сейчас многое говорит в пользу Джезказгана. Во-первых, руду можно добывать без дополнительных средств. Прочность породы такова, что не требуется никаких крепей! Во-вторых, залегание руд позволяет вести разведку из одной шахты, вкруговую. Огромная экономия! Некоторые пласты вообще можно разрабатывать открытым, карьерным способом. И еще одно немаловажное преимущество: подземных вод там почти нет. Значит, не нужно никаких средств на откачку воды. Опять экономия! Далее... Кремниевые соединения в джезказганских рудах исключают возможность пожара в шахтах. А то, что, помимо меди, можно добывать свинец, цинк, серу, серебро и множество других редких металлов, разве это не существенно?!

Неожиданно Орджоникидзе улыбнулся. Откинувшись на спинку кресла, он слушал геолога с явным интересом.

— ...Технология обогащения джезказганской руды давно разработана, Григорий Константинович, — продолжал Каныш. — Выплавка меди вот уже несколько лет ведется на нашем Карсакпайском заводе. Одна только беда — в захолустье живем. Железная дорога позарез нам нужна, ей-богу!

Наркому явно нравилась увлеченность молодого казахского геолога и как будто даже передалась его влюбленность в дело, в далекий степной край с его богатейшими подземными кладовыми. А Каныш рассказывал взволнованно и убежденно, и в этом вдохновенном экспромте говорила вся его восьмилетняя неустроенная, кочевая жизнь с ее сомнениями и надеждами, удачами и трудностями, верой товарищей-геологов и столичных друзей и непониманием экспертов из Геолкома, воздвигавших преграды и запреты...

— Обратите внимание, товарищ нарком, на следующие цифры. Для получения тонны меди из Коунрадской руды требуется 110 тонн руды. В Дегтярке — 74 тонны, в Бозшакуле — 156 тонн, в Алмалыке — 130. А мы у себя вырабатываем эту медь из 68 тонн руды. Почему эксперты не хотят видеть этого, почему сбрасывают со счетов все эти преимущества?

— Ну молодец! Хитер! — Серго раскатисто засмеялся. — Сперва говоришь, что твое сокровище нельзя ни с чем сравнивать, и вдруг отбарабаниваешь цифрами как на костяшках. Хват!

Каныш покраснел. Ему показалось, что в пылу речи он увлекся и сказал лишнее...

— Ладно, — Орджоникидзе сверлил гостя пытливым взглядом, — шутки шутками, но твое заявление весьма ответственно, Каныш Имантаевич. Не ради красного словца ты сравнил джезказганское месторождение с мировыми провинциями меди?

— Разумеется, Григорий Константинович! — с прежней живостью ответил Сатпаев. — Верхнее Озеро в Америке, Катанга в Африке разрабатываются давно, слава о них идет по всему миру. Но и сравнение с ними выгодно отличает Джезказган.

— Что? Геолог занимается еще и рекламой?

Каныш опустил голову. Ему нечего было ответить на это.

— Не обижайся, Каныш Имантаевич. Рассуждаешь правильно... Мало быть просто инженером. Надо быть хорошим инженером. Любить дело, гореть им, гордиться им. Иначе нельзя стать командиром социалистической индустрии.

— Вы говорите, реклама, — тихо ответил Сатпаев, и в голосе его прозвучала горечь. — Думаете, я ею от хорошей жизни занимаюсь? Да я просто вынужден это делать! Жизнь не такому научит. Когда твой рабочий шесть месяцев сидит без копейки, а у него семья, дети, не только рекламой, торговлей займешься! Не стану скрывать, Григорий Константинович, и этим пришлось... Надо же было эти два года как-то выкручиваться. Когда мы потеряли всякую надежду получить средства на поисковые работы от Главцветмета, пришлось искать деньги в других местах. Главзолоту обещали найти золото, угольному институту — уголь. Даже с трестом «Лакокрассырье» договор заключили на поиски сырья для красителя... — Он невесело усмехнулся. — По правде говоря, мы ничего не искали для них. Предложили давно нами найденное, а деньги использовали на разведку Джезказгана.

— Молодец, правильно сделал!

— И на все это мы пошли, чтобы сохранить кадры. Посудите сами, откуда в наших краях взять буровиков? Хороший специалист долго не удерживается... Вот мы и начали еще с двадцать девятого года готовить свои, доморощенные кадры из местных жителей. Потерять их сейчас, когда затрачено столько сил и средств, было бы обидно.

— Верно, — одобрительно кивнул нарком. — Ну-ну... Значит, переквалифицируешь казахов-скотоводов в геологов? И много у тебя таких кадров?

— Техники и инженеры в основном приехали издалека. Остальные все из местных, от буровых мастеров до водовозов. Полтыщи наверняка будет!

— Так... — нарком задумчиво поглядел на Сатпаева. — Что еще у тебя ко мне? Выкладывай!

— Пока все, Григорий Константинович. Думаю, нельзя дальше испытывать терпение людей. Как бы закалены они ни были, всему есть предел. Боюсь, если в ближайшее время нам не окажут помощи, они уйдут от нас. Кроме вас, нам никто не поможет. Я уже везде был, два года только тем и занимаюсь, что обиваю пороги.

Орджоникидзе поднялся из-за стола, прошел по кабинету и стал расхаживать из угла в угол, скрестив руки за спиной и глубоко о чем-то задумавшись. Каныш сидел неподвижно, боясь шелохнуться.

Вдруг нарком остановился возле него, положил руку на плечо и спросил:

— Ты Иванова знаешь? Начальника Балхашстроя?

— Знаком. В прошлом году он был у нас в Карсакпае в командировке. Даровитый человек! Счастлив тот коллектив, который имеет с ним дело.

Серго живо продолжил в тон гостю:

— Мало сказать, даровитый. Золотой человек! Между прочим, пока его не направили в Казахстан, в главке в один голос утверждали, что там работать невыгодно. А Иванов доказал, что выгодно. И еще как доказал!

Каныш кивнул: он знал об успехах Иванова.

— Он не стал, как другие, жаловаться на трудности. Засучив рукава начал бороться с этими трудностями. Сейчас в Балхаше есть и дорога, и вода, и кадры. Настоящий командир производства так и должен работать: по-ивановски!

— Если бы товарищ Иванов работал на нашем комбинате, у нас с вами, Григорий Константинович, был бы совсем другой разговор, — вставил Каныш и с сожалением вздохнул. — Ничего не поделаешь...

— Эге-е! — засмеялся нарком и снова похлопал Сатпаева по плечу. — Вон ты куда метишь! И не думай, Иванова мы никому не отдадим. А вам сейчас, как я понимаю, не руководитель нужен, а деньги. Верно?

— И немалые. В смете все указано.

Орджоникидзе прошел за стол, оперся руками на покрывающее его стекло и негромко сказал:

— Ладно, Каныш Имантаевич. Убедил. Я тоже верю в твой Джезказган.

Каныш вскочил с места. Все было так неожиданно, что он не мог подобрать подходящие выражения и только пробормотал, глотая слова от сильного волнения:

— Товарищ Серго... Григорий Константинович! Огромное вам спасибо!

— Ладно, ладно... садись. Потом будешь благодарить. Я ведь тебе сегодня ничего не даю, кроме обещания. Так что не торопись радоваться. Нам еще нужно уломать начальника главка. Думаю, мне это удастся, и они выделят на первое время некоторые суммы. Ну а потом на себя рассчитывай, на свои силенки. Вижу, хватка у тебя крепкая...

Серго улыбнулся и дружески подмигнул.

— Но учти, Каныш Имантаевич, там тоже сидят крепкие мужики. Их голыми руками не возьмешь. Разбрасываться деньгами они не любят...

— Знаем цену народным рублям, товарищ нарком. И потом... на нашей стороне решение сессии Академии наук, признавшей целесообразность строительства Большого Джезказгана.

— Читал, — коротко ответил нарком, кивнув на бумаги, лежащие в папке на краю стола. — Это веский аргумент. Но его надо умело использовать. А что, если мы поднимем этот вопрос на высшем уровне? Скажем, войдем с ходатайством в Центральный Комитет? — И продолжал, как бы размышляя сам с собой: — Конечно, первым делом важно начать строительство дороги. Затем подготовительные работы. Да... Несколько сот миллионов рублей потребуется. Но дело того стоит. Мы можем создать самый мощный комбинат в Союзе. Какая перспектива, а? В Балхаше мы планируем десятки тысяч тонн меди в год...

— А Джезказган даст в два, а то и в три раза больше, — взволнованно вставил геолог. — Самое меньшее!

— Так... А что, если по этому вопросу посоветоваться с Ивановым? А, Каныш Имантаевич? Мог бы он написать нам?

— Отчего же нет? Безусловно, напишет. Он человек объективный, прямой... Настоящий большевик!

— Давай так и договоримся, — нарком хлопнул ладонью по крышке стола. — Все эти твои записи оставь мне. Если понадобится что-либо еще, запросим. Задержись в Москве еще на день-два. Поработай в нашем наркомате. Надо подготовить предложения на Политбюро. Договорились?

— Конечно, Григорий Константинович!

— А коли так, отдыхай теперь. А то ведь и Новый год недолго пропустить! Извини, что принял в такое время. Так уж пришлось...

— Что вы, что вы! Я сегодня такой подарок получил!

— Передай привет своим разведчикам, — тепло попрощался нарком. — Их терпение будет вознаграждено. Обещаю. Пусть потерпят еще немножко. Не дадим вам больше бедствовать.

Нарком проводил Каныша до дверей. Геолог с волнением ощутил крепкое пожатие широкой, сильной руки.

— В жизни, дорогой мой, немало всяких трудностей. Бывают настоящие. И картонные тоже. Суть в том, чтобы их осилить, победить. Вот так, товарищ Сатпаев. Желаю весело встретить Новый год. Пусть у тебя все будет хорошо и в жизни и в работе!

III

Поскольку встреча Сатпаева с наркомом произошла в последний день уходящего года, продолжение этой истории следовало искать уже в документах нового, 1935 года. Автор этих строк обнаружил любопытное письмо, хранящееся в Центральном партийном архиве в фонде Г.К.Орджоникидзе.

Вот некоторые выдержки из него:

К записке Орджоникидзе Центральному Комитету было приложено письмо начальника Главцветмета Шахмурадова и докладная начальника треста Балхашстрой Иванова. Они единодушно отмечали значение Джезказганского месторождения, его уникальность и преимущества в эксплуатации. По первому письму нетрудно убедиться в изменении отношения руководителей главка к проблеме изучения Джезказгана, разведка и строительство которого тормозились ими в течение двух лет; более того, теперь Главцветмет не только принимал точку зрения Сатпаева, но и настоятельно рекомендовал обратить внимание на важность открытий казахского геолога, а также ходатайствовал о выделении значительных средств для освоения Большого Джезказгана.

О Джезказгане теперь заговорили по всей стране. Задача его строительства стала рассматриваться, не без участия Серго, как важное государственное дело.

На очередной сессии ВЦИК (март 1935 г.) он говорил: «В ближайшее время нам придется приступить к строительству Большого Джезказганского комбината. Там имеются богатейшие запасы медных руд. Они расположены в глубине Центрального Казахстана, вдали от железной дороги. Необходимо быстрее строить к Джезказгану железную дорогу от Караганды...»

Той же весной у подножия Улутау специалисты Народного комиссариата путей сообщения начали вести изыскательские работы.

I

В лето 793 хиджры19, в год овцы, никогда не знавший поражения прославленный Тимур вышел из Самарканда во главе двухсоттысячного войска. На сей раз взор Железного Хромца был обращен к Золотой Орде, властителем которой в то время был Тохтамыш. Коварный Тимур избрал не кратчайший путь к стану своего врага. То ли он хотел нагрянуть на Тохтамыша с той стороны, откуда тот меньше всего ждал его, то ли замыслил заодно расширить свои владения захватом новых земель — как бы то ни было, он, двигаясь со своим войском вдоль берегов Сейхуна20, второго мая достиг реки Сары-Узень21.

Перед взором его расстилалась бескрайняя ковыльная степь, древняя колыбель кипчаков.

В ту весну земля эта, наслаждавшаяся покоем и тишиной после кровавых монгольских походов, снова подверглась нашествию десятков тысяч конских копыт. Тучами вздымалась пыль. Бесчисленные стаи птиц поднялись с озер, звери бежали, напуганные топотом конницы, люди оставили насиженные места и спешили прочь с пути завоевателя вселенной.

Когда властелину надоели тишина и однообразие бескрайних просторов, когда он уже потерял надежду найти что-либо, на чем можно было бы остановить взгляд, дозорные, ушедшие вперед к северо-западу, принесли весть: «На расстоянии дневного перехода возвышается гора, вершина которой касается туч. Десятки рек и маленьких речушек берут здесь начало, а еще найдешь зеленые луга для своих коней, сладкий привал — для войска...»

То была знаменитая Улутау, поднимающаяся в центре Сары-Арки.

Войско Тимура, разбитое на двести туменов, достигло Улутау и расположилось по берегам больших и малых рек, разбрелось по многочисленным лощинам.

В Улутау простояли три дня. Люди и кони отдохнули. Как утверждает летописец, утром четвертого дня перед тем, как отдать войскам приказ выступать, Тимур поднялся в сопровождении своих полководцев, визирей и придворного поэта Кермене на холм, где было водружено его черное боевое знамя, и оглядел окрестность. Взгляд его узких глаз на какое-то время остановился, устремленный в беспредельную даль.

Вдруг властелин резко повернулся и обратился к стихотворцу:

— Эй, Кермене, чем наградить этот холм, удостоившийся прикосновения моих ног? Ведь теперь земля эта принадлежит мне!

Не в обычае поэта медлить с ответом. Кермене молвил с легкой улыбкой:

— Такой чести достоин не этот ничтожный холм, а гордая вершина Улутау, что касается дымчатых гряд облаков. Но ты не смог подняться на нее и наказываешь гору за неприступность, не так ли, повелитель?!

Усмехнулся грозный воитель.

— Нет, ты ошибся, мой акын. Зачем мне недосягаемая вершина, на которую не могут ступить ни нога человека, ни копыто коня? Меня вполне устраивает этот холм, доступный и конному и пешему. Награда моя предназначена ему.

— Если так, мой повелитель, то вели зарыть на том самом месте, где водружено твое знамя, золотую чашу с твоим бессмертным именем, — посоветовал один из визирей.

— Глупец, разве тебе неведомо, что золото невозможно спрятать? Зарыть золотую чашу, чтобы назавтра какой-нибудь мошенник, подобный тебе, унес ее?

— Мудро говоришь, повелитель правоверных, — сказал Кермене, — долговечны в этом краю одни лишь камни. Если тебе угодно, вели начертать на одном из них твое бесценное имя. Только такого дара достойна земля, на которой ты стоишь.

Тимур остался доволен советом поэта и приказал:

— Кермене, хоть ты и стихоплет, но говоришь вполне разумные вещи. Докажи этим ослам преимущество обыкновенного камня перед золотой чашей!

Кермене послал за мастером-камнерезом и велел воинам найти несколько валунов величиной с большой сундук. Когда камни были доставлены, он вынул из ножен саблю, и, подав ее одному из сарбазов, сказал:

— А ну попробуй, какой из них тверже.

Одна из доставленных глыб вызвала восхищение мастера-индуса — ни булат Дамаска, ни меч, кованный кузнецами Багдада, ни тяжеловесный самаркандский молот не смогли оставить царапину на ее поверхности.

— Никто не позарится на этот камень, — заметил поэт. — А имя повелителя на его поверхности не сотрется и через тысячу лет.

В тот день летописец похода Шараф-ад-Дин Али Йадзы вывел арабской вязью: «Повелитель взошел на вершину Улутауских гор и долго наслаждался видом окружающей степи, которая была покрыта прекрасной зеленью от одного конца до другого... Затем он приказал войскам принести камни и соорудил здесь большую пирамиду, на которой искусные мастера высекли дату этого счастливого события, чтобы сей долговечный памятник мог сохранить память о нем на долгие годы...»

II

Август 1935 года. В вечном безмолвии, как и сотни лет назад, лежит опаленная солнцем кипчакская степь. Серые ковыльные холмы, окутанные маревом горы, нескончаемый простор — кажется, само время остановилось над этой землей, прошлое и будущее слились в один бесконечно длящийся миг. Но вот поднимается пыль из-за продолговатой возвышенности. Нет, то не случайный вихрь вздымает в воздух невесомый прах — по степи мчится автомобиль.

В машине сидят шестеро. Один из них Григорий Мироненко, водитель быстроходного «фордика». Он не только шофер, но и кормилец группы. Иной раз, подстрелив дрофу или антилопу, он готовит такую шурпу, что геологам могут позавидовать завзятые гурманы. Рядом с ним сидит минералог Таисия Алексеевна, а остальные четверо расположились в кузове грузовика. Один из них — Каныш Сатпаев — руководитель группы. Он не любитель быстрой езды. Мало того, зачастую Каныш Имантаевич, закинув за плечи рюкзак, взяв в руки геологический молоток и договорившись с водителем о месте встречи, отправляется пешком. Случается, что руководитель отдаляется от своих километров на десять-двадцать...

В этот раз они выехали на разведку во всеоружии, взяв с собой все необходимое: инструменты, топливо, еду, посуду, — и исколесили довольно значительную территорию. Пошла вторая неделя, как они в поле.

Сегодня решили сделать привал на берегу реки Жетикыз. Обычно добирались до места ночлега засветло и встречали прохладную осеннюю ночь большим костром. Однако нынче задержались по вине Каныша Имантаевича, который не минует ни одного холмика, обязательно поднимется на него, все прощупает, обстукает молотком. А таких возвышенностей встретилось в этот день немало.

После того как прошлой зимой в Москве Сатпаев добился средств на возобновление разведки в широком масштабе, он часто стал удаляться за пределы освоенных территорий. Если в окрестностях Джезказгана ему была знакома каждая сопка и он наизусть помнил все интересные выходы горных пород, то в этих отдаленных местностях, где почти не ступала нога геолога, Каныш осматривал любую приметную возвышенность.

Когда он спускался по склону холма к берегу Жетикыза, уже вечерело.

Но Каныш все же решил завернуть и на вторую, ближайшую к их пристанищу, сопку. К его удивлению, вершина оказалась настолько обширной и ровной, что на ней с легкостью мог разместиться небольшой аул, в то время как с равнины сопка казалась остроконечной. Все видно отсюда как на ладони: на севере голубеет низменность Ханшапкан, за ней на горизонте едва маячат хребты Улутау. За миражами смутно белеет долина Кенгира. Удивленный величественной картиной, открывающейся с этой невзрачной на вид высоты, Каныш взглянул на планшет: «Э-э, да я стою на Алтын-Шокы — Золотой сопке». Он ожидал, что это название подразумевает нечто выдающееся, высочайшее, главное... «Почему же Золотая? Народ редко ошибается, давая названия, часто они прямо указывают на то или иное месторождение...» Не подобный ли случай перед ним?

Его властно захватила эта возникшая внезапно мысль. Увидев издали груду камней на самой середине площадки, он заволновался еще сильнее. Геолог зашагал быстрее, влекомый каким-то радостным предчувствием. Мигом забылась усталость.

Ему сразу бросилось в глаза, что эта груда камней не была похожа на те, которые он в изобилии встречал в горах и степи. Она напоминала основание двенадцатиканатной юрты. Лишь в середине ее зияло черное углубление.

Внимательно осмотрев странное образование, геолог обратил внимание еще на одну особенность: камни, сложенные как попало наверху, внутри углубления располагались в определенном порядке, напоминая какое-то строение.

Наклонившись, Каныш поднял пару булыжников. Удивление его было настолько велико, что, быстро присев, он достал еще несколько камней с самого дна углубления. Не было сомнений в том, что все они прошли значительную тепловую обработку. С помощью лупы он даже обнаружил прилипшие к камням частицы древесного угля. «Печь. Обыкновенная древняя печь!» Каныш не раз находил развалины их в окрестностях Улутау. Примитивные домны клали прямо в горах, чтобы плавить руду. Но для чего использовалась эта? Если для плавки металла, то должна быть и руда невдалеке...

Забыв о времени, о том, что его ждут внизу, он рылся в камнях, желая во что бы то ни стало понять назначение печи. Пока Каныш установил: топка была глубоко внизу, а дымоход, вытягиваясь отвесно, заканчивался именно в том месте, где он стоит; плавили не металл, а что-то другое; возможно, и не плавили вовсе. Что-то подогревали?.. Но, во всяком случае, это не обыкновенный очаг для приготовления пищи.

Однако пора было возвращаться. Место ночлега осталось где-то левее сопки. Если идти напрямик, можно дойти за полчаса. Он с сожалением спустился с каменной кладки и направился к своим. Но, отойдя на какую-то сотню шагов, резко остановился: прямо перед ним лежал необыкновенной формы камень величиной с сундук...

Несколько лет тому назад, когда он впервые приехал в Улутау, старейшина этих мест Омеке как-то говорил ему: «В молодости, когда искал потерявшихся коней, на какой-то сопке я видел необычной формы камедь с меткой на одной стороне...» Указать это место не брался: «Прошло слишком много лет...» Только назвал в качестве ориентира каменную насыпь, занимавшую площадь приблизительно с окружность юрты. И когда Каныш наткнулся теперь на необыкновенный валун, ему вспомнились слова аксакала. «Это, видимо, тот самый меченый камень, о котором говорил Омеке». Только на нем виднелись не пиктограммы, как он ожидал, а обыкновенные арабские письмена. Он хотел тут же прочесть надпись, призвав на помощь затверженную с детства арабскую азбуку. С великим трудом разобрал одну строчку. Это были обыкновенные славословия аллаху, всегда сопровождающие начало писем и посланий, принятые у мусульман. Но дальше Каныш ничего не смог понять...

Коллеги устали ждать своего руководителя. Вода в чайнике почти выкипела. Пришлось отправляться на поиски Каныша.

Из дневника бывшего коллектора группы Сергея Александровича Рожнова:

III

После возвращения из экспедиции Каныш Имантаевич отправил фотографию в Москву, в Академию наук. Через несколько месяцев в центральных газетах появилась статья о замечательной находке геолога Сатпаева в Улутауских горах. Известный ученый-востоковед Поппэ расшифровал надпись на каменной плите. Она гласила: «В год овцы, 793 прибыл в страну Токмак, в поход на Токтамышхана. В этом месте воздвиг оба. Да помнят все люди обо мне с молитвой. Аминь. Султан Турана Тимурбек...»

Осенью 1936 года на имя Сатпаева в Карсакпай пришло письмо от директора Эрмитажа, академика Иосифа Абгаровича Орбели. Он извещал о решении академии направить в Улутау специальную научную экспедицию и о постановлении художественного совета сделать достоянием Эрмитажа мемориальную каменную плиту — памятник знаменитого похода Тимура — и просил указать ученым местонахождение камня.

Через некоторое время валун с Алтын-Шокы занял то место в Эрмитаже, где он стоит и по сей день.

Камень из Улутау — случайная находка Каныша. Но случаен ли был интерес его к каменному письму Тимура? Такова уж была природа этого неуемного человека: постоянное стремление к знанию, интерес ко всему новому, неизведанному. Именно эта жажда исследователя заставила его еще в юности составить учебник алгебры, побудила к собиранию произведений народного искусства. «Каныш Сатпаев, молодой казах-инженер, получивший образование в Томском технологическом институте. Прекрасный знаток и хороший исполнитель баянаульских песен, давший для настоящего сборника ряд очень ценных сообщений не только в области напевов и мелодий, но и текстов, и снабдивший последние русскими переводами», — писал Александр Викторович Затаевич в предисловии к своей книге «500 казахских песен и кюйев», изданной в 1931 году.

Эта любознательность, жажда открытий закономерно привели его к находке, представляющей собой большое историческое значение. И то был не единственный ценный памятник, обнаруженный геологом. На правом берегу реки Буланты он отыскал изображения диких животных на обрывистом утесе из сланцевых пород. Подобные изображения находил он и в долинах рек Тамды, Жетикыз, изображения людей — на высоте Едиге, на берегах Бала-Жезди и Сарысу. Сатпаева занимала и своеобразная архитектура мавзолеев Алашахана, Джочи, Домбаула, хотя все это и было весьма далеко от его прямых обязанностей...

«Настоящая статья не имеет целью дать полное и систематическое описание всех имеющихся в Джезказганском районе многочисленных доисторических памятников, — писал он в работе, опубликованной журналом «Народное хозяйство Казахстана» в начале 1941 года. — Она составлена главным образом для того, чтобы показать археологам и краеведам, какой разнообразный и интересный материал ожидает исследователей в этом районе».

В этом был весь Сатпаев — человек с широким кругозором, живший многообразными интересами.

I

Знойный июнь 1936 года. Полдень. Вдруг встрепенулся от неожиданного автомобильного гула аул Бекболат, расположившийся на джайляу вдоль реки Кенгир в урочище Наушабай. Население аула высыпало из юрт. Оказалось, снова приехал Каныш Сатпаев. Не один, с ним еще несколько человек.

Когда машина остановилась, прибывшие, выбравшись из кузова, стали отряхивать пыль с одежды. Затем гости направились к шестистворчатой белой юрте посреди аула. Это было жилище старейшины — Абдрахмана.

— Ассалаумагалейкум!

— Алик салам, Канышжан!

— Здравствуйте.

— Ыздрасти, кунак. Проходи!

— Живы-здоровы, мил человек, куда путь держите?

— Понравился чудесный кумыс вашего аула, и вот снова пожаловал, да не один, — пошутил Каныш.

— Хорошо поступил, что приехал. Ты всегда для нас человек желанный. Слава аллаху, который посылает таких гостей!

— Спасибо, Абеке, за доброе слово.

— Ну проходите в юрту, — Абдрахман приподнял кошму у входа. Затем, обратившись к своей старухе, сказал: — Они, должно быть, с утра под солнцем, испечься можно. Поторопись с кумысом.

Здесь было семь дворов: Абдрахмана, Самета, Алима, Балгимбая, Байсымака, Жандильды и Аубакира. Все главы семей происходили из ветви Бекболат рода Найман. Жили скромно. Пасли скот, занимались земледелием.

— Каныш, дорогой, ты в последнее время что-то зачастил в наш Наушабай. Не успеет замести следы твоих ног, и снова ты здесь. Неужели ты нашел что-нибудь в недрах нашего джайляу? — спрашивал хозяин юрты, передвигая к себе миску с кумысом.

— Нет, богатство Наушабая не в глубине земли, а на поверхности, Абе. Если хотите знать, в чем дело, пригласите всех ваших людей. Послушайте о будущем Наушабая, — говорил Каныш. — А мои спутники приехали из Москвы, чтобы заранее прикинуть, как и что.

Пока гости пили кумыс, вернулся мальчик, посланный за аульчанами. И скоро юрта старейшины была переполнена сородичами.

— Не знаю, сохранится ли название Наушабай за этой местностью, — сказал Каныш, обращаясь к ним, — знаю только, что на том возвышении, где расположен ваш аул, будет возведен город.

— Город, говоришь?

— Какой город?

— Большой, как нынешний Карсакпай? С такими же длинными саманными бараками?

— Эй вы, потише! Слушайте не перебивая! — прикрикнул аксакал.

— Нет, город, который будет возведен здесь, не станет походить ни на один из известных вам. Разве это города? Карсакпай и Джезказган — это городишки, родившиеся от нашей бедности. А в этом улицы будут прямые как стрела. Дома красивые и такие высокие, как пять бараков, поставленных один на другой. В ограде каждого разбиты цветники, растут тенистые деревья. По величине он равен десяти Карсакпаям, сотням таких поселков, как нынешний Джезказган. Сюда придет настоящая железная дорога, будет построен большой пассажирский вокзал. И не только город — мы построим здесь завод, который будет в десять, в сотни раз больше Карсакпайского. Тогда нынешний Джезказган-рудник превратится лишь в пригород этого нового города. А жители будут ездить на работу отсюда.

— Ойбой, мы до рудников и верхом-то добираемся лишь за полдня. Если отсюда будем ездить, то когда же работать? — подал голос кто-то у входа.

Каныш улыбнулся и ответил:

— Между городом и рудником будут постоянно курсировать быстрые поезда или будут ходить большие автобусы. Иначе говоря, пока у твоей хозяйки успеет самовар вскипеть, ты уже будешь на руднике.

— Ладно, карагым22 Каныш, нельзя тебе не верить, — вздохнул старик Абдрахман. — Но и трудно поверить. Твой рассказ похож на сказку, в которой за ночь успевают построить чудесный город. Пока мы не лишились рассудка, скажи, когда это должно случиться? Мы-то, старики, увидим все это?

— Увидите, — твердо сказал Каныш, — обязательно увидите. Уже в следующем году сюда, где стоит ваша юрта, по железной дороге придет поезд. А там легче, на все остальное потребуется пять-шесть лет.

— Да сбудутся твои слова, дорогой! Стало быть, на следующий год нам не следует располагаться здесь, ведь надо уступить место новому городу.

— Да, вам придется расстаться с джайляу и поискать его где-то подальше. Верховье Кенгира на протяжении тридцати километров будет занято озером.

— Шутишь, карагым, что значит озеро?

— Откуда возьмется озеро, с неба упадет, что ли?!

— Не с неба, сами сотворим. Плотиной задержим весеннюю воду Кенгира, как поступили с Кумолой у Карсакпая. Но эта плотина будет намного больше той. Строящимся городу и заводу нужна вода, много воды. Сады и цветники, деревья, о которых я вам говорил сейчас, тоже будут поиться его водой.

— Вот это дело!

— Неужели доживем до такого дня?

— Слышала, байбише, нам никак нельзя умирать, но увидев все это своими глазами.

— А что будем делать мы? Куда вы денете нас, семь дворов?

— Об этом не печальтесь, отагасы. Все получите прекрасные квартиры в новом городе. Ведь вы не будете сидеть сложа руки, а сами будете принимать участие в строительстве. Ну а вон те ваши малыши будут учиться в школах этого города. И, как знать, со временем станут инженерами, хозяевами завода...

Каныш допил кумыс, поблагодарил хозяина и отодвинулся от достархана. Все молчали. Будто решали, верить или нет только что услышанному. Чуть погодя один из старцев с почтением спросил Каныша:

— Все это, Канышжан, ты сам придумал? Как только голова твоя могла вместить столько, а?

Каныш скромно улыбнулся.

— Такое большое дело не придумывается и не решается одним человеком. Много знающих людей изучали этот вопрос, не раз обсуждали, спорили и вот наконец пришли к единому мнению.

II

Вопрос о водохранилище Досмурза и месте расположения города Новый Джезказган несколько раз обсуждался специалистами. Одно из таких обсуждений прошло в рамках научной сессии Академии наук по Большому Джезказгану 13 ноября 1934 года. Заседанием тогда руководил один из известных специалистов-гидротехников страны, главный строитель Днепрогэса академик Веденеев. На повестке дня значился вопрос: «О водоснабжении будущего Большого Джезказганского комбината». Докладчиками были специалисты московского института «Водоканалпроект» И.Е.Суров, М.А.Стекольников и М.А.Руффель.

— Если внимательно всмотреться в карту района Улутау, — говорили они, — нетрудно заметить множество извилистых линий, идущих во всех направлениях. Это реки... Но от всех них мало пользы для проектируемого комбината, ибо они обильны водой только весной, а летом полностью высыхают. В течение последних двух лет наш институт вел гидрологические исследования в районе. В результате мы убедились в отсутствии там каких-либо подземных вод — в шахтах Джезказгана, например, совершенно сухо. Значит, если мы решаемся строить медный комбинат, то вся надежда на весенние паводковые воды местных рек. Предлагается построить для их удержания десять водохранилищ, которые дадут нам две с половиной тысячи литров воды в секунду. Это намного перекроет нужды металлургического комбината, даст возможность разместить в Улутауском районе мощные плодоовощные и злаковые хозяйства. Из вчерашних обсуждений вам хорошо известно, что этот край считался, да отчасти считается и сегодня бесперспективным, непригодным для развития зернового хозяйства. Проектируемая нашим институтом система водохранилищ, как видите, всецело опровергает ошибочные мнения о бесплодности Джезказгана...

— Можно ли задать вопрос? — спросил Каныш, поднявшись с места.

Председательствующий кивнул.

— Товарищ Суров, как вы считаете, что к данному моменту важнее: как можно быстрее удовлетворить потребности страны в меди или создать в Улутау изобильный сельскохозяйственный район?

— При плановом ведении социалистического хозяйства не должно быть деления на более и менее важные отрасли. А коммунистическое строительство ставит своей конечной целью уравнение города и села. Это вы сами, уважаемый товарищ Сатпаев, хорошо знаете. Меня удивляет лишь то, что, прекрасно зная все это, вы задаете столь нелепый вопрос. Когда мы планировали строительство не одной, а целых десяти плотин в окрестностях Улутау, то, естественно, ставили себе целью одновременно удовлетворить потребности всех отраслей хозяйства.

Веденеев встал.

— Товарищи, прошу выступать ближе к повестке дня. Всем, разумеется, ясно, что речь идет об обводнении пустынных мест, а значит, и об оживлении сельскохозяйственной деятельности.

Сначала сидевшие в зале молчали, но затем оживились, заговорили. Каныш отчетливо слышал некоторые реплики: «Смелое решение», «Молодец Суров» и т.д. Он предполагал, что будут возражения. Но теперь по всему видно было, что собираются принять предложение «Водоканалпроекта» без обсуждения. Невольно пришлось выступить.

— Отдавая должное смелости проекта, предложенного на обсуждение, считаю своей профессиональной обязанностью предупредить вот о чем, — сказал Сатпаев, поднявшись на трибуну. — По-моему, в разработке института слиты воедино две совершенно разные задачи. Первая — развитие медной промышленности в районе Улутау, вторая — невиданный подъем сельского хозяйства. Товарищи, для чего мы собрались сегодня? По-моему, в повестке дня сказано ясно: «Проблемы водоснабжения будущего Большого Джезказганского комбината». Стало быть, сегодняшний разговор должен вестись вокруг этого вопроса. Стало быть, институт, возглавляемый товарищем Суровым, обязан был к сегодняшнему дню представить нам проект снабжения водой будущего медного комбината. Об этом мы не раз говорили в Джезказгане с проектировщиками «Водоканалпроекта». С мнением местных специалистов по данному вопросу они знакомы. К сожалению, сегодня мы видим проект, весьма далекий от интересов промышленности. Сельхозпродукты пока можно завезти в Джезказган поездом. Ну а медь Джезказгана возить в виде руды в отдаленные районы, мотивируя это отсутствием воды, — это другое дело. Поэтому мы не разделяем ошибочного стремления некоторых товарищей сделать Улутау натуральным хозяйством, способным снабжать себя всем необходимым. Мы живем в эпоху развитого социалистического строительства, а не в период средневековья.

Было слышно, как в конце зала кто-то засмеялся. Несколько человек зааплодировали. Академик Обручев, сидевший в первом ряду, улыбнулся, шепнул что-то сидевшему рядом молодому инженеру.

— Уважаемый Каныш Имантаевич, сомневаетесь ли вы в том, что водохранилище Досмурза способно обеспечить ежесекундно два кубометра воды? — спросил инженер-проектировщик Руффель.

— Нет, не спорю. Кенгир — самая многоводная река в Улутау.

— Проектируемый объем Досмурзинского водохранилища — несколько миллионов кубических метров воды. Чтобы удовлетворить потребности промышленности, достаточно одной трети этого запаса. Куда прикажете девать оставшуюся воду, как не для нужд сельского хозяйства? Испарить ее? Ваш подход удивляет меня, — сказал Руффель.

Высказались еще несколько специалистов. Но ни проектировщики, ни джезказганцы не собирались сдавать свои позиции. Каждый настаивал на своей правоте. Веденеев постучал по графину. Но споры не утихали, поэтому председательствующему пришлось подняться с места:

— Я плохо понимаю выступивших здесь товарищей. Товарищ Сатпаев против развития сельского хозяйства в Улутауском районе. Конечно, при необходимости нетрудно возить продовольствие издалека. Но, думаю, нелишне позаботиться и о людях, которые будут жить в этом промышленном городе.

Каныш Имантаевич снова попросил слова.

— Прошу правильно меня понять, товарищи. Я очень хорошо понимаю значение земледелия. Честно говоря, неплохой аппетит у меня и к овощам. А всестороннее развитие Улутауской степи — моя давняя мечта. Поэтому я не возражаю против скорейшего превращения ее в цветущий край. Но сейчас, думаю, нам полезней заняться конкретными делами, а не мечтаниями и фантастическими проектами. Неплохо, естественно, в одном районе построить не одну, а десять плотин. Но ведь это потребует сотни миллионов рублей. Кто выделит нам столько средств? Это одна сторона дела. Во-вторых, что на сегодня важнее нам получить от Джезказгана: медь или картофель? По-моему, медь! Для строительства Досмурзинского водохранилища тоже потребуются миллионы. Допустим, государство выделит нам их. Для чего? Повторяю: только лишь для получения меди Джезказгана! Значит, плотина должна работать только на потребности промышленности! Вы, товарищ Руффель, утверждаете, что для промышленности и города потребуется одна треть воды этой плотины. Это неверно. Сидящие в зале разведчики Джезказгана думают иначе. Создавая свой проект, вы руководствовались ближайшей двухдесятилетней перспективой развития рудного края. Сейчас в Карсакпае, Байконуре, Джезказгане живут около тридцати тысяч человек. Когда вы говорили о потребностях в воде, вы исходили из этих данных. Ну а я, делая выводы из уроков политпросвещения, данных мне только что товарищем Суровым, смотрю на будущее Джезказгана в перспективе социалистического планового развития и заявляю, что в ближайшие тридцать-сорок лет в этом районе и его окрестностях станут жить около трехсот тысяч человек. Будут построены гигантские рудники, карьеры, фабрики и заводы. Поэтому «большой воды» Досмурзинского водохранилища не хватит даже для удовлетворения потребностей промышленности. Отсюда следует вывод: ни в коем случае нельзя проектировать использование вод водохранилища для нужд сельского хозяйства. Иначе мы выбросим на ветер огромные государственные средства. Ибо почва в южной части Улутау, то есть именно в районах Досмурзинского водохранилища, не отличается особым плодородием. А если мы хотим искать площади, действительно пригодные для земледелия, то надо искать их в северной части района. К сожалению, никто из исследователей до сих пор не удостоил ее вниманием.

— Вы, говорят, возражаете и против утверждений об отсутствии грунтовых вод в недрах Джезказгана? — спросил академик Веденеев.

— В своих докладах проектировщики открыто заявили, что вокруг Джезказгана совершенно нет грунтовых вод. Я не разделяю этого мнения, это правда. Думаю, что вопрос требует изучения. Нужно провести разведывательные работы. Да, там, где лежат пласты руд, воды нет, все шахты сухие. Во многих местах, где мы пробурили глубокие скважины, воды тоже не обнаружили.

— Тогда на чем основываются ваши возражения?

— Известковые толщи, а также трещинная структура недр Улутау дают мне основание предположить о способности их сохранять влагу. Проблема заключается в обнаружении этих хранилищ воды.

— Обратимся к фактам. — Суров вскочил с места. — Осадки, выпадающие в долине Улутау, составляют лишь десятую долю влаги, испаряющейся в воздухе. Такова интенсивность солнечных лучей в долине! Каныш Имантаевич, вы хорошо умеете считать, скажите, откуда взяться подземной воде?

Сидящие в зале обратили взоры к трибуне, ожидая, что ответит на это инженер из Джезказгана. Каныш Имантаевич нисколько не смутился.

— Если вы опираетесь на сегодняшние данные, то я сошлюсь на факты давно минувших дней, дорогой товарищ, — сказал он. — В «Книге Большому Чертежу», составленной в XVI веке в Москве, указано, что из Улутауской горы протекают три реки под одним названием! В Сарысу впадает Кенгир, а куда девались две другие, никто не знает. Стало быть, засушливый микроклимат Улутау сложился не сразу. Это происходило медленно. В недрах его, видимо, совершались какие-то процессы, относительно которых мы сегодня в полном неведении. А разве нельзя предположить, что реки, широко разливающиеся весной, не уходят в те самые трещины... Короче говоря, искать грунтовые воды в окрестностях Джезказгана надо. Мое мнение разделяет инженер Ф.П.Моргуненков, который долгие годы занимался разведкой подземных вод в Средней Азии. Он-то сегодня присутствует здесь и, во всяком случае, гораздо лучше и глубже может ответить на этот вопрос, чем проектировщики «Водоканалпроекта»...

В спор вступил специалист «Гидроэлектропроекта» профессор А.А.Предтеченский.

— Я присоединяюсь к мнению товарища Сатпаева, — сказал он. — Сегодня можно признать следующее положение: предварительная проработка водного баланса действительно является только предварительной, но даже... и она вообще отвергает идею широкого развертывания сельского хозяйства при развитии джезказганской промышленности. Необходимы исследования не только по линии использования поверхностных вод, но и по линии нахождения артезианских вод...

Заседание заключил академик Веденеев:

— Что мы видим на сегодня. Вроде составлен хороший проект. Но он не совсем точно отражает действительное положение вещей. В результате этого нам пришлось обсудить проект, отражающий только лишь кратковременные наблюдения. Не учтены исследования прошлых лет об этом крае, проектировщики даже не посчитались с мнениями местных специалистов. Свидетельством той же безответственности является предложение об организации земледелия в районе с неисследованным составом почвы. Возникают сомнения в расчетах водных балансов. А мы сегодня собрались решать вопрос о снабжении водой будущих объектов медной промышленности. Поэтому я предлагаю вашему вниманию такое резюме нашего заседания. Разрешите зачитать его: «Проектируемый Большой Джезказганский медеплавильный комбинат может быть обеспечен технической и питьевой водой путем регулировки стока реки Кенгир... Вопрос развития поливного земледелия требует дальнейшей проработки... Секция отмечает, что рабочая «гипотеза» разработана на основе крайне скудных материалов, а потому подлежит уточнению на основе данных дополнительных изысканий, в число которых обязательно должно быть включено и исследование запасов грунтовых вод этого района».

И после этого вопрос водоснабжения Большого Джезказгана не раз подвергался обсуждению специалистов в разных инстанциях. Одно из них состоялось в мае 1936 года в Карсакпае. На этот раз собрались члены комиссии по проектированию Большого Джезказганского комбината.

Слово документам.

Протокол № 1 от 4 мая:

М.А.Руффель, инженер «Водоканалпроекта»: «...На Кенгире, где стоит могила Досмурзы, имеется глубокое место для устройства водохранилища. При длине плотины 622 и высоте 26 метров емкость водохранилища составит 245 миллионов кубических метров. Площадь зеркала — 37,5 квадратных километра, средняя ширина — около километра».

Протокол № 2 от 7 мая:

Т.Гулин, директор Карсакпайского медеплавильного комбината: «Лучшим местом для расположения промплощадки будет юго-западная часть от плотины Кенгирского пруда. В отношении города здесь тоже получается удобно... Сточные воды от города пойдут в обратном направлении, а около города кругом будет вода».

Р.И.Шиндельман, проектировщик: «С точки зрения расположения города мы должны ориентироваться на близость к воде. Ставить комбинат между городом и водой нельзя. Производство надо расположить подальше от города, будет чище, а воду к нему можно всегда подвести, для чего насосы...»

А.Е.Протасевич, инженер-проектировщик: «Так как водохранилище является основным отправным пунктом проектных предложений по всему строительству в урочище Досмурза, то рациональнее было бы все проектно-изыскательские работы по промышленному узлу вести в известной последовательности и разворот их приурочить к моменту окончания изысканий... Я полагаю, что возможность сдвига или переноса створа плотины не должна быть исключена».

К.И.Сатпаев, начальник геологического отдела Карсакпайского комбината: «Вопрос о плотине на реке Кенгир возник не сегодня. Он имеет семилетнюю давность. Первым его определил в 1929 году известный в Средней Азии гидротехник инженер Ф.П.Моргуненков. Он обстоятельно исследовал долины рек Кенгир и Джезды почти на всем их протяжении и первым наметил контур плотины в урочище Досмурза. Гидрогеологические исследования в этом районе велись в 1928 и в 1931 годах геологами Гриневым и Зайцевым. Начиная с 1933 года район Джезказгана исследует «Водоканалпроект», который также в конце концов остановился на варианте закладки плотины у могилы Досмурзы. Стоит ли снова возвращаться к этому вопросу?»

В конце концов решение о строительстве плотины в урочище Досмурзы на реке Кенгир, а города и комбината — на берегу водохранилища принято единогласно. Люди, сопровождавшие Каныша Имантаевича в аул Бекболат, как раз и были членами этой комиссии. Они приехали, чтобы вбить колышки в основание будущей плотины...

III

Жителям аула Бекболат недолго пришлось ждать начала большой стройки на берегу Кенгира. Новый Джезказган стал закладывать фундаменты своих домов уже следующим летом. Вот несколько записей из дневника первопоселенца этого города Жалпака Алдамбергенова.

1936 год, 20 августа

Рабочий поселок Карсакпай. Гостиница. Здесь несколько дней живет начальник Казводпроекта Иван Владимирович Нечаев, прибывший из Москвы, чтобы укомплектовать штаты новой организации. Я одним из первых зачислен в штат на должность хозагента, то есть снабженца. До меня приняты главный бухгалтер Серебрянский и рабочий Киргизбаев.

26 августа

Мы с Нечаевым отправились в Наушабай, на берег реки Кенгир. Прибыли в пять часов вечера. Раскинули брезентовую палатку рядом с каменным домиком, где жили двое наблюдателей метеослужбы.

27 августа

Проехали по степям в сторону Турткуль. Увидели густой баялыш23. Нечаев распорядился заготовить его на топливо к зиме. Для этого необходимо найти рабочих. Это входит в мои обязанности. Я должен также возглавить строительство конторы, жилья и складского помещения.

28 августа

С председателем ближайшего колхоза «Талап» Бекеном Тнибековым договорился о найме рабочей силы и верблюдов. Приобрел несколько юрт для рабочих.

2 сентября

У нас уже десять рабочих и два верблюда с четырехосными телегами. Открыли карьер. Начали заготавливать и перевозить камень...

10 сентября

Из Москвы прибыли 20 инженеров и техников, геодезист и топографы. Пока их устроили в юртах, а палатку приспособили под столовую.

В тот же день из рудничной пекарни привезли 200 килограммов хлеба. В пути сломалась телега. В восьми километрах от Рудника24 просидели более пяти часов. Выручили геологи. К.И.Сатпаев предложил погрузить хлеб в его машину и доставить на место.

17 октября

Построили два барака из местных материалов. Гости из юрт переселились в барак. Открыли ларек. Бригадир — заготовитель топлива Жараспай Устабаев на всю зиму завез баялыша.

12 ноября

Меня командировали на Ачисайский рудник в Южном Казахстане. Оттуда я должен привезти инструмент, спецодежду, закупить лук для столовой.

Апрель 1937 года

В конце месяца на месте будущей железнодорожной станции разместились три жилые палатки. Рабочие-путеукладчики Петр Колесников, Баракбай Букиров, Нурмаганбет Киргизбаев и другие рубили тальник у речки Кенгир. После сушки из него построим магазин.

7 мая

Магазин готов. Неподалеку от него в саманных домиках поселились путеукладчики.

7 ноября

К дню празднования 20-летия Великого Октября уложили временный путь до местечка Шегенды, или 296 километров. Это значит, что до конечной станции осталось всего 22 километра. Этот день мы встречали как двойной праздник. А для меня он тройной. На торжественном собрании впервые слушал Каныша Сатпаева, об ораторском искусстве которого много слышал...

Виделся со стахановцами Шаймерденом Абдрахмановым, Асаном Уразбаевым, Исабеком Тапаловым, Аханом Бопаевым, парторгом железнодорожных строителей Калдыбаем Енсебаевым. Эта встреча запомнится мне на всю жизнь...

Летопись Джезказгана пополнялась новыми значительными событиями.

Вот некоторые из них.

Ноябрь 1937 года. Железнодорожный путь соединил Нильды с Джезказганом. Строители торопились. Дорога сооружалась быстрыми темпами. Многие станции, дома на разъездах сдавались в эксплуатацию не совсем законченными. Поезда ходили редко, с большими интервалами. А производственные мощности Джезказгана, растущие с каждым днем, требовали более регулярных сообщений. Поэтому было предложено соединить новую дорогу с ранее построенной линией Караганда — Балхаш. Для этого требуется провести ветку со станции Жарык.

25 марта 1936 года нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе подписал приказ о строительстве Джезказганского медеплавильного комбината. Позднее, XVIII съезд партии (1938 год) указал на то, что одной из важнейших задач по созданию надежной базы отечественной цветной металлургии является скорейшее введение в строй Джезказганского комбината. Съезд обязал строителей ввести в строй его первую очередь в 1940 году.

В 1936 году на строительство комбината государством было отпущено 2 миллиона рублей. В следующем году эта сумма увеличилась на 25 миллионов. А к концу 1940 года строители получили на нужды Джезказгана уже полмиллиарда рублей.

Проектировщики института Гипроцветмет за короткий срок составили проект Большого Джезказгана, согласно которому промышленный комплекс включал рудодобывающие рудники, обогатительную фабрику и медеплавильный завод. Весь этот комплекс, а также рабочие поселка будут получать электроэнергию из мощной ТЭЦ. Кроме всего этого, было намечено строительство ремонтно-механического завода, карьера по добыче флюсов, комплекса по изготовлению стройматериалов, крупного транспортного парка, а также создание плодоовощного хозяйства вблизи города.

Учитывая ошибки, допущенные строителями Балхаша, архитекторы наметили в первую очередь строительство основного жилого района. И планировали не систему временных бараков, как в годы первых пятилеток, а настоящий современный социалистический город. По плану промышленный комплекс должен был быть изолирован от города.

В 1939 году вступила в эксплуатацию железная дорога Джезказган — Жарык. Таким образом были соединены между собой три промышленных гиганта: Караганда, Балхаш, Джезказган.

В январе следующего года началось устройство Досмурзинского водохранилища. Надо было во что бы то ни стало закончить до апреля первую очередь плотины, чтобы задержать паводковую воду, ибо то, что доставлялось на машинах, на подводах из Кенгира, поднималось из колодцев и 18-й шахты, уже не могло удовлетворить развернувшуюся здесь большую стройку. Таким образом, успех всего дела зависел от окончания строительства водохранилища. Передвижная паросиловая установка, доставленная к возводящейся плотине, работала безостановочно круглые сутки. Но землеройной техники недоставало. Тогда в работу включились рабочие руки. Строительство велось в три смены, беспрерывно.

Погода также не баловала людей, как бы испытывая волю покорителей пустыни. В тот год весна пришла рано и снег растаял на месяц раньше обычного. Для джезказганцев наступили самые ответственные дни. Партийная организация бросила клич: «Все — на строительство плотины!» В Досмурзу стекались геологи, рудокопы, дорожники. Люди понимали: если они не сумеют задержать нынешнюю большую воду, строительство Большого Джезказгана задержится еще на год. Работали, вооружившись кто чем — кирками, лопатами, тачками. Никто не считался со временем — дневали и ночевали на дне котлована.

18 марта неожиданно поднявшаяся вода хлынула на строительную площадку. Наступил час испытания: ежеминутно прибывающая вода билась в тело плотины, угрожая снести ее. Несколько суток сражались джезказганцы со стихией. И самоотверженный труд увенчался победой. Плотина выдержала натиск воды, а вскоре весенняя река успокоилась.

К первому мая вода поднялась до намеченного уровня. И теперь можно было сказать: есть рукотворное море в пустынной Джезказганской степи!

I

В 1940 году исполнялось двадцать лет со дня образования Казахской республики. В октябре были опубликованы Указы Президиума Верховного Совета СССР о награждениях знатных казахстанцев. В числе первых стояло имя геолога Сатпаева. За пятнадцатилетнюю работу по разведке полезных ископаемых в Улутау-Джезказганском районе Каныш Имантаевич удостоился высшей награды страны — ордена Ленина. К тому времени он становится известен не только как выдающийся геолог-практик, но и как многообещающий ученый. Еще в 1938 году он был избран членом ученого совета казахского филиала Академии наук СССР.

Юбилейные торжества, посвященные Казахской ССР, по традиции проводились и в Москве. Президиум АН СССР решил отметить это событие специальным заседанием. Были запланированы сообщения «О развитии казахского языка», «Из истории борьбы казахского народа за независимость», «Пути развития казахской литературы». А назначить докладчика по первой и основной теме юбилейного собрания «Развитие науки в Казахстане за двадцать лет» Президиум просил правительство республики.

Общее собрание академии было назначено на первое ноября. За несколько дней до намеченной даты совет баз и филиалов Академии наук СССР получил телеграмму из Алма-Аты: «С основным докладом в Москву выезжает инженер К.И.Сатпаев».

Из воспоминаний ученого секретаря совета баз и филиалов АН СССР В.А.Ульяновской:

— Прежде всего разрешите мне передать Президиуму Академии наук, штабу передовой революционной науки, горячий братский привет от возрожденного казахского народа, — начал свою речь Каныш Имантаевич...

Затем он сошел с трибуны, оставив на ней свою папку, направился к карте и уже около нее продолжал свой доклад.

— По территории Казахская республика занимает второе место, а по населению — пятое в Союзе. Если говорить в сравнениях, площадь Казахстана намного больше любого государства Европы, как, скажем, наиболее весомые капиталистические державы Германия, Франция, Англия, Италия, а в Азии Япония. — Он сделал паузу и оглядел зал.

Конференц-зал переполнен. Ученый секретарь недаром предупреждала: «Будут маститые ученые, смотрите не подведите...» В первых рядах сидели самые маститые. Он узнал Веденеева, Бардина, Курнакова. А с Кассиным и Русаковым он успел поздороваться еще перед началом собрания. «Прекрасно, что именно ты, Каныш Имантаевич, приехал с докладом. Пора тебе выходить на большую арену, пора, дружище! Знай, что у тебя немало сторонников. Мы не подведем, если ты сам хорошо постараешься!..» — говорили они, поочередно пожимая ему руку.

— Хочу назвать несколько цифр, которые сразу же дадут вам представления об изменениях, происходивших у нас за прошедшие двадцать лет, — продолжал докладчик, чуть повысив голос, дабы подчеркнуть важность сообщаемого. — В 1912 году в Казахстане было всего две тысячи километров железных дорог, теперь общая протяженность железнодорожной сети достигла огромной цифры — 7106 километров. До революции у нас не было ни одного вуза, а нынче их в республике девятнадцать, и обучаются здесь 8400 студентов. Количество учащихся во всех учебных заведениях Казахстана достигло в этом году более полутора миллионов человек. Вместо 7,8 процента до революции грамотность населения республики поднялась в 1939 году до 76,3 процента.

Сделав снова небольшую паузу, Каныш Имантаевич достал из нагрудного кармана клочок бумаги и назвал еще несколько цифр. Потом не спеша отложил записи в сторону, оглядел зал, как бы спрашивая: «Не много ли сухих цифр, не скучно ли вам?», взял металлическую указку в руку и, снова обратившись к карте, сказал:

— Вглядитесь, товарищи, в карту республики. Общий облик ее весьма убогий, не правда ли? В основном голые степи, равнины, изредка горы, лишь кое-где прорезываемые линиями рек. Словом, судя по этой карте, Казахстан богат лишь равнинными степями; воды и лесов у нас совсем мало, а полезных ископаемых почти нет. Не ради упрека или красного словца скажу вам: такая картина изображена не нами, а весьма авторитетными исследователями дореволюционной поры. Например, один из великих корифеев русской науки, географ-путешественник Семенов-Тян-Шанский, считал казахскую степь «богатой лишь солью, весьма бедной на полезные ископаемые». А один из основателей горной науки, автор учебника «Рудные месторождения» профессор Богданович когда-то категорически заявил, что в Казахстане нет железной руды.

Сидевшие в зале заметно задвигались, зашептались.

— Если быть искренним, для Казахстана эта карта, простите за дерзость, на сегодняшний день устарела. Нынче требуется принципиально новая карта казахских степей. Только не беспокойтесь, задача эта не будет возложена на вас. С этой задачей сегодня Казахстан вполне справится сам. Ныне он располагает квалифицированными кадрами, способными составить новую геологическую карту, дающую исчерпывающие сведения о полезных ископаемых республики. Мы, товарищи, считаем это еще одним свидетельством нашего роста.

Сатпаев сделал шаг вперед и, держа наперевес указку, заговорил неожиданно громко:

— Вы можете удивляться, возможно, даже подвергнете сомнению то, о чем я сейчас хочу сообщить. Как бы то ни было, сегодня я от имени геологов Казахстана впервые считаю нужным сделать это важное заявление. — Затем, широко проведя указкой по карте, продолжал: — Недра этой огромной территории, называемой Казахской степью, таят в себе все без исключения химические элементы таблицы Менделеева.

В зале воцарилась мертвая тишина.

— Что еще удивительнее, все эти элементы пребывают не в случайном и разбросанном виде, но расположены большими залежами, пригодными для разработки в промышленных масштабах. Отсюда вы сами можете сделать вывод, какой потенциальной мощью обладает «край, всего более богатый солью». А теперь обратимся к тому, как размещаются в недрах Казахстана главные элементы таблицы Менделеева... Начну свой рассказ с угля — хлеба промышленности. Его месторождения расположены в основном в Центральном Казахстане. Главной кладовой этого топлива является Карагандинский бассейн, третья угольная база страны. Площадь этого огромного угольного очага равна двум тысячам квадратных километров. В течение последних десяти лет на месте небольшого рабочего поселка с сотней полуразвалившихся лачуг вырос цветущий социалистический город. Караганда не единственная в Казахстане кладовая топлива. Ждут освоения такие месторождения, как Тениз-Коржункуль и Экибастуз на севере; Кендерлик на востоке, в Улутауском районе Киякты... О том, что в Доссоре и Макате имеются запасы жидкого топлива, было известно давно, недавно там обнаружены новые запасы нефти и газа. Еще более внушительны аналогичные месторождения в районах Урала и Эмбы!

Оратор далее подробно рассказал о богатейших медных месторождениях Джезказгана, Коунрада. О полиметаллах Рудного Алтая, о железорудных залежах Атасу, Каркаралы и Каражала, о неисчерпаемых запасах фосфорных солей, найденных на территории Джамбулской области...

По реакции аудитории он видел, что доклад удался, — лица выражали заинтересованность и сосредоточенное внимание. Закончив рассказ о богатствах казахстанских недр, Сатпаев сделал большую паузу и, медленно обведя глазами зал, сказал:

— Наши достижения стали возможны благодаря бескорыстной помощи братского русского народа, его выдающихся сынов, многие из которых сегодня сидят в этом зале, а именно: академика Обручева, геологов Кассина, Русакова, Яговкина, Нехорошева, Гапеева, Григорьева и многих других. Этот подъем стал возможен благодаря огромной помощи, беспримерному героизму, неустанным поискам. Поэтому в сегодняшний торжественный день казахский народ от всего сердца шлет братский привет этим замечательным людям, выражает им искреннюю признательность и благодарность...

Множество людей — и знакомые, и те, кого он знал понаслышке, — выражали Сатпаеву свое удовлетворение и признательность. Когда круг поздравлявших геолога несколько поредел, к нему подошли Кассин и Русаков.

— За пятнадцать лет уединения в такой глуши, как Джезказган, можно было сделаться замшелым провинциалом, — с улыбкой сказал Русаков. — Но ты превратил эту дыру в геологическую столицу Казахстана. Ты говорил с такой авторитетностью, словно сам исходил всю степь вдоль и поперек, будто сам бил шурфы во всех уголках вашей степи.

Каныш ответил в тон ему:

— Михаил Петрович, Джезказган на самом деле является географическим центром Казахстана — взгляните на карту. Почему бы ему не быть столицей, для начала хотя бы геологической?

Собеседники от души расхохотались. Затем Николай Григорьевич Кассин сказал:

— Да, Каныш Имантаевич, сейчас нужно, не откладывая, решать вопрос о геологическом центре Казахстана...

Он намекал на то предложение, которое было сделано Канышу Имантаевичу накануне юбилейных торжеств.

Незадолго перед тем при казахском филиале АН СССР был организован Институт геологических наук. Правительство республики решило поставить во главе его специалиста с хорошей научной подготовкой, опытного, хорошо знающего богатства казахских степей. После долгих обсуждений было названо имя Сатпаева. Но у него даже не было никакой научной степени. Всего лишь рядовой геолог, начальник одной из 38 геологических служб Казахстана. А в новом институте будут работать десятки кандидатов, даже доктора наук. Руководство филиала высказывало сомнение в отношении предложенной кандидатуры — поговаривали, что в научном мире имя Сатпаева мало известно... Назначение его основным докладчиком на юбилейном собрании Академии наук было вызвано стремлением упрочить престиж ученого.

Доклад его превзошел все ожидания. Авторитетная и строгая аудитория слушала выступление с напряженным вниманием и высоко оценила его. Спустя некоторое время Сатпаев получил предложение Президиума академии занять должность директора нового геологического института.

II

Ему уже за сорок. Хотя пятнадцать из них посвящены поискам подземных богатств родной земли, не время еще оглядываться назад, рано подводить итоги странствиям или гордиться промышленными гигантами, возведенными на местах его изысканий. Самая пора для научного творчества. И все-таки тянет еще раз мысленно обозреть пройденное...

Он перенес немало трудностей, но, если вдуматься, и достиг немало. Осенью 1926 года, когда он впервые приехал сюда, Джезказган представлял собой небольшой поселок с несколькими десятками саманных домишек, разбросанных там и сям. А теперь это подлинный социалистический городок с высокими зданиями, широкими прямыми улицами, обсаженными зеленью. И геологоразведывательная контора, которую он оставляет, уже не та маленькая служба с единственным станком и двумя-тремя техниками. Самостоятельная организация со своим подсобным хозяйством, с многочисленными отделами и музеем, со штатом в тысячу человек.

Нелегко расставаться с тем, что создано твоими руками. Но задание партии и правительства превыше всего.

Он решил оставить во главе конторы Василия Ивановича Штифанова. Да, и по возрасту, и по опыту службы он уступает многим здешним инженерам-геологам... На ответственной работе он всего третий год, и не худо было бы еще годик-другой присмотреться к нему, показать кое-что. Но ничего, хватка у Штифанова крепкая, дисциплинирован, настойчив в достижении цели. Не знает покоя, пока не доведет начатое дело до конца. Трудолюбив, инициативен.

Решив вопрос о преемнике, Каныш Имантаевич объехал с ним и ближайшими сотрудниками самые важные объекты, на которых работали буровики. Попутно он делился с геологами своими соображениями о дальнейших путях развития Улутау.

Исследование окрестностей Джезказгана необходимо продолжать с тем же размахом. По его мнению, рудное поле района составляет много квадратных километров. За пятнадцать лет разведана лишь треть площадей. Во многих местах не удалось дойти до больших глубин. Значит, нужно снова исследовать ранее разведанные места глубинными скважинами. Западная часть и средние участки рудного поля изучены несколько лучше, полностью очерчены их границы. А вот южная и юго-восточная части остались почти нетронутой целиной. Он советует глубже и тщательнее разведать северное направление — рудоносные участки, относящиеся к Жиландинской группе, ибо расположение рудного поля и состав руды обещают хорошие перспективы. Возможно, не всегда качество руды будет удовлетворять нас. Но нельзя забывать и о том, что существуют в мире рудники, где добывают руду с очень низким содержанием меди...

— Сейчас в нашей республике развивается преимущественно цветная металлургия. В этом повинны прежде всего мы, геологи. За последние годы я очень много внимания и времени тратил на изыскание железных руд. Оставляю вам в наследство Карсакпайское месторождение железа, Атасу и Каражал. Вам предстоит в ближайшие годы завершить их разведку и выступить с предложением о промышленной разработке руд перед проектными организациями.

Хотя мы соединены железной дорогой с карагандинским углем, он очень далек от нас и обходится дорого. А с развитием вашего города, с ростом его производственной базы в десятки, в сотни раз увеличится и потребность в топливе. Стало быть, оно обойдется нам еще дороже. Единственный способ сократить потери — ускорить разведку Киякты. Уголь там есть, и запасы его немалые. Трудность заключается в том, что он лежит в стороне от железной дороги. Выход из этого положения, по-моему, один — сооружение ветки Джезказган — Аральское море. Чтобы начать такое строительство, нужно иметь крепкую сырьевую базу. Думаю, в этом направлении вам придется поработать.

Хочу сказать еще: в наследство вам достались золотые кадры. Когда я принимал на работу сегодняшних буровиков-стахановцев, почти все они были неграмотными кочевниками, понимавшими толк разве что в скотоводстве да в ловле сусликов. Но старанием и упорством они добились того, чтобы стать отличными мастерами. Благодаря их самоотверженному труду мы добились и последние два года удерживаем звание лучшей в Союзе геологоразведывательной службы. Эти люди — моя гордость! Их я обрел в тяжелое время, прошел вместе с ними долгий и трудный путь. Я перед ними в долгу на всю жизнь. Они всегда делились со мной последним куском хлеба. Они самые дорогие и близкие мне по духу люди! Я давно обещал никого из них никуда не отпускать до достижения ими пенсионного возраста. Теперь прошу вас помочь мне сдержать это слово. Работайте в согласии с этими кадрами, не обижайте их, считайтесь с их мнениями, запросами. Обидев их, вы обидите меня...

Теперь, пожалуй, можно и отправляться. Истек срок, который он испросил у руководителей филиала, чтобы уладить все дела в Джезказгане.

— Нет, Канеке, так нельзя, — сказали ему в бригаде буровиков, — мы не можем так просто отпустить тебя. Удели нам еще день. Вон сколько лет трудились вместе, побудь еще один день с нами. Не на работе, а на отдыхе...

III

В воскресенье утром весь коллектив геологов на нескольких машинах отправился на отдых. Они выбрали живописное место на берегу Джезды, там, где речка, сжатая горами, делала большой изгиб. Выдался ясный, безветренный день. Халык и Мырзабек — мастера-бурильщики, которые сегодня были ответственны за организацию пикника, видимо, рановато приступили к своим обязанностям. К приезду разведчиков в казане уже что-то клокотало. Поставлены палатки, юрты. Их отдали женщинам с детьми. Прочие решили расположиться прямо на зеленом лугу, под открытым небом. Чуть погодя был доставлен и кумыс в двух бурдюках. Не забыли захватить гармонь и домбру. Звучали казахские, татарские мелодии; они сменялись русскими песнями. Не было конца пожеланиям, просьбам, наказам. Снова и снова люди говорили о своей признательности, любви, о том, что будут скучать, что им трудно расставаться с дорогим Канышем...

И когда гул голосов, возбужденных кумысом и шампанским, достиг предела, табунщик подсобного хозяйства геологоразведки Сарымолла, по праву старшего сидевший на почетном месте, потянулся к домбре.

Сидевшие вокруг притихли, услышав речитатив. Слова пожилого певца были как нельзя кстати, отвечали приподнятому настроению людей. Похоже, к сегодняшнему торжеству рабочий-акын пришел не без подготовки. Импровизировал он дольше обычного. Слова емкие, мысли собраны. Складно и последовательно рассказал он в стихах о жизни Каныша, о его деятельности в Джезказгане.

— Дорогой, Каныш, сокол ты наш! Даю наказ от имени твоего народа: где бы ты ни был, будь настойчив, верен себе, своей цели. Продолжай искать и находить богатства недр. Пусть знания твои приносят пользу людям. И счастья тебе самому!

Акын утер пот с лица, выпил кумыса и закончил импровизацию следующим речитативом:

Едва акын умолк, собравшиеся разом заговорили:

— Верно сказал Сары-ага! Нет ошибки в его словах.

— Точно выразил наше уважение, наши чувства к Канеке!

Каныш слушал молча, с чуть заметной улыбкой на устах. Остановив жестом возгласы одобрения, поднялся с бокалом шампанского.

— Друзья мои! Дорогие братья-геологи! — Он умолк, еле сдерживая волнение, охватившее его. — У нашего народа есть мудрое изречение: «Птица взлетает с помощью крыльев, а приземляется на хвост». Если применить эту мудрость к моей жизни, то моими крыльями являетесь вы... Геологи иногда называют меня «Счастливым джигитом». Да, я счастлив! Счастлив не тем, что обнаружил богатства Джезказгана, а тем, что встретил вас. В 1929 году, когда расформировалась партия Геолкома, я остался здесь один с несколькими техниками. Что бы я делал тогда, если бы вы не явились на мой зов! И в тридцать третьем, когда сократили финансирование разведки, многие из вас твердо заявили: «Никуда не уйдем. Не оставим тебя!..» Да и потом, в трудные времена, что бы я сделал, если бы не чувствовал постоянно вашей поддержки? Нет, друзья! Вы глубоко ошибаетесь, если разделяете мнение Сары-ага о том, что я один разыскал ключ к богатствам Джезказгана. Я был силен вашей помощью, преодолевал трудности, потому что вы всегда были со мной. Поэтому я сегодня с полным основанием говорю: «Вы — мои крылья, моя опора!..»

Некоторые из старых разведчиков уже вытирали слезы, многие готовы были последовать их примеру. Люди почувствовали, что пришла минута расставания.

Сделав паузу, Каныш неожиданно повысил голос:

— Нас, людей разных национальностей, подружил, сроднил Джезказган. Поэтому, друзья, я поднимаю этот прощальный тост за землю Улутау, за тот трудолюбивый народ, что в течение многих веков обитал на этой земле, за светлое будущее Большого Джезказгана; пью за вас, первооткрывателей его богатств, моих дорогих, самоотверженных друзей-разведчиков! — Сказав это, он пошел по рядам, чокаясь с одним, обнимаясь с другим, целуясь с третьим. Затем плеснул несколько капель шампанского на землю, остальное выпил до дна...

Когда машина, в которой возвращались супруги Сатпаевы, остановилась у крыльца их дома, Каныш увидел тещу — она стояла, прислонившись к стене, взволнованная. Вид у нее был удрученный.

— В чем дело, мать? Почему невесела?

— Беда, беда-то какая! — ответила она неожиданно резко. — Вы что, глухие, не слышали? Германия напала на нас. Война...

Из воспоминаний Т.А.Сатпаевой: