Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля

ВОЗВРАЩЕНИЕ ФРОЙЛЯЙН ФУКС

С кем бы могла случиться эта история? Точнее, где - потому что место в данном случае задает героя, а заодно - и героиню, если она здесь вообще в самом деле появится.

Ну, например, пусть будет старый клуб. В девяностые он был дико модный, а потом захирел. И вот туда случайно попадает такой клубный персонаж, бывший рейвер и диджей, облысевший, с татуировками, растянутыми на постаревшей коже. Там, значит, как прежде, грохочет музыка, молодняк танцует, какие-то цветные дымы. Правда, дилеров нигде не видно, и герой, значит, идет к бару. И вот, сидя у стойки с бокалом чего-то там, он замечает на танцполе знакомый силуэт...

Цветные, подсвеченные тени на экране дымов - а мне кажется, я все время говорю с тобой.

Твои рыжие волосы чуть вспыхивают в луче прожектора - и твоя белая кожа окрашивается во все цвета радуги, словно в галлюцинозе.

Мне кажется, я зову тебя по имени: "Лиса, Лиса..." но на самом деле я не открываю рта. Впрочем, за музыкой все равно не слышно.

Твое имя всегда казалось мне дурным каламбуром. Рыжая маленькая Елизавета превращается в лисичку, в Лизу, в лису, в Л[и?]су. Когда Глеб представил нас, я сразу подумал - ты должна ненавидеть свое имя. Но ты только улыбнулась и протянула руку - белую, с просвечивающими ручейками вен.

Только потом я рассмотрел романтичные попилы на тыльной стороне. Только потом я губами узнал сухой вкус твоей кожи. Только потом ты созналась: да, ты всегда ненавидела свое имя.

Не, не годится. От iромантических попиловi меня стошнит раньше, чем я допишу рассказ. И к тому же, хочется сосредоточенности... интимности, что ли... танцпол слишком открытое место. И громкая музыка сбивает элегический настрой.

Попробуем что-нибудь другое. Скажем, пусть будет не клуб, а театр. Герой - старый театрал. Ну, не очень старый, лет тридцати пяти. Живет один, как инженер из анекдота про Колю из Бирюлево. Неопрятный такой, нечесаный. Откуда у него деньги, я и сам не знаю... работает где-нибудь. Когда-то работал ночным сторожем, потом - вахтером, теперь всюду украинцы и прочие гастарбайтеры... ну, короче, он устроился как-то по знакомству и с первой зарплаты решил пойти в театр.

В какой театр? А я почем знаю? Куда там надо было ходить лет двадцать назад? В Театр на Юго-Западе? Да, отлично. Значит, он идет в театр на Юго-Западе и во время спектакля видит эту свою Лису.

Как там? Только потом ты созналась: да, ты всегда ненавидела свое имя.

...Только потом ты созналась: да, ты всегда ненавидела свое имя.

Самым счастливым новогодним карнавалом твоего детства был тот, где ты играла снежинку. На всех остальных ты была лисичкой.

Ты, наверное, была хорошей снежинкой. Я до сих пор помню белизну и холод твоей кожи, матовое сияние в сумраке спальни, равнодушную прохладу под влажными от волнения пальцами...

Ну да, такая внутренняя рифма: театр и героиня на детсадовском утреннике. Или все-таки перебор? К тому же мне страшно нравится история про лисичку и снежинку, и я все хотел ее куда-нибудь приделать. С другой стороны - тоже не слишком-то удобно, историю мне рассказала вполне живая девушка, она и сама найдет, куда эту историю девать.

Да и театр я терпеть не могу, если честно.

То есть героя-задрота я еще могу пережить, но заставить его сидеть в театре - это уже какая-то тошнотная тавтология.

Так что пусть будет кино.

Герой, получается, примерно такой же, из постаревших киноманов. С работой у него чуть получше, раньше он занимался всякой версткой-дизайном, как честный фрилансер, а теперь вот уже несколько лет работает в какой-то конторе. Говорит что-то вроде: Вольные стрелки персональных компьютеров, фрилансеры-верстальщики не нужны больше - как в вестернах семидесятых становятся не нужны стрелки на Западе. Вот и мне пришлось пойти на службу, как Пэту Гарретту.

Да-да-да, он все время сравнивает себя с героями старых фильмов. И смотрит, соответственно, какой-нибудь старый фильм, например, в Музее кино... ну, то есть в "Фитиле" или в ЦДХ... где они сейчас гастролируют? Ладно, зайду на Гугль, проверю.

Неважно, что я там никогда не был, - все равно проще, чем про Театр на Юго-Западе.

Ну, значит, он сидит в зале и бормочет себе под нос... скажем, вот так:

Черно-белые тени на экране - а мне кажется, я все время говорю с тобой.

Твои рыжие волосы чуть вспыхивают в луче проектора, отраженном от белой плоскости, - и твоя кожа еще белей, чем в моей памяти.

Мне кажется, я зову тебя по имени: "Лиса, Лиса..." но на самом деле я не открываю рта.

Твое имя всегда казалось мне дурным каламбуром.

Фильм называется "Возвращение фройляйн Фукс". Октябрь 2007 года, ЦДХ, программа Музея кино. Что-то вроде: "Немецкий кинематограф: преодоление звукового барьера".

Претенциозное название, правда?

Если честно, с тех пор как их выгнали из старого здания, я ни разу не был на показах Музея кино. Не хотелось приходить - как не хочется идти в новую квартиру к старому другу, которого не видел много лет, не звонил, не писал... только иногда, проезжая его станцию, вспоминаешь, как сидели на кухне, смотрели по видику "Апокалипсис", "Седьмую печать", "Забриски-пойнт"... редкое хорошее кино, которое удавалось найти в Москве на видео.

Не хочется идти к нему в новую квартиру; невозможно представить его постаревшим, располневшим, седым. Вдруг все, что я заботливо хранил столько лет, развеется, как сигаретный дым в старых нуарах?

Помнишь, ты снимала квартиру и хозяйка запрещала убирать черно-белые семейные фотографии в узких медных рамочках? Тогда, в бледном утреннем свете, я увидел эти лица: они смотрели на нас, будто зрители - на экран.

У них был уставший взгляд, и я удивился: неужели им могла наскучить твоя смущенная улыбка, лисий проблеск волос, сияющая белизна обнаженного тела? Неужели самый прекрасный фильм приедается, если ты обречен смотреть его день за днем?

Я с горечью подумал, что в этом фильме я - один из многих, актер второго плана, проходной персонаж, даже не камео, скорее - статист.

Я вспоминаю твою спальню - и не могу представить тебя в какой-нибудь новой квартире. Ни тебя, ни Стаса, ни Вадима... Пусть уж все останутся в памяти как были - в комнатах, не тронутых евроремонтом, с обшарпанными оконными рамами, доживающей свой век совковой мебелью. Надписанные от руки видеокассеты, громоздкий телевизор, стопка пятидюймовых дискет, аудиодвойка... никаких айподов, mp3 и DVD.

Знаешь, я хочу сказать тебе, что с возрастом новое привлекает все меньше. Вечный герой-неудачник старого фильма-нуар, я - всего лишь маленькая мушка. И чем лететь на яркий свет электрической лампы, лучше навек застыть в янтаре.

Рыжем, как твои волосы, глубоком, как твои глаза.

А это - не перебор? Не слишком пафосно? Герой, конечно, довольно неприятный персонаж, зануда, эгоцентрик, эскапист - но все-таки не до такой степени карикатурный. То есть в разработке сюжета не удастся удержаться от роковых страстей, но надо постараться не перегнуть палку.

Пусть, например, он смотрит какой-нибудь нуар - и это подготовит читателя к неправдоподобности всей истории, которая неясно, случилась ли на самом деле.

Постой-постой, говорю я себе, мы же только что отправил его на немецких экспрессионистов. Ну, ничего, как-нибудь выкрутимся, чего-нибудь придумаем. Поговорим еще немного про Музей кино - для большей элегичности, - а потом и фильм сочиним.

Да, Музей кино был мне тем самым другом, в чью новую квартиру избегаешь идти до последнего.

До сих пор на "Баррикадной" или "Краснопресненской" мне кажется: выйду из метро - и через пять минут буду сидеть в зале. Глеб, Вадим, Стас, ты тоже придешь... Зал номер два, первая в Москве Dolby-система, помнишь? Годар подарил в конце восьмидесятых. Мы тогда еще не говорили: "Музей кино", говорили: "Киноцентр". Это позже они завели разные кассы, а потом пошло: "Арлекино", клубы, казино...

Вот и приходится теперь сидеть в незнакомом зале в ЦДХ.

Как я оказался здесь? На сайте "Афиши" увидел смутно знакомое название. Смотрю: так и есть, надо же - сам фон Гель, немецкий предшественник нуара, позабытый классик, человек, которого Орсон Уэллс, Билли Уайлдер и Джон Хьюстон называли своим учителем. Ни одного фильма его не видел! И не удивительно: раньше считалось, что сохранился - да и то не весь - только "Ночной кошмар", "Alpdrucken", а теперь imdb порадовала: пару лет назад в какой-то частной коллекции нашли "Возвращение фройляйн Фукс". Его, собственно, и показывают на этом фестивале про преодоление барьера.

К сожалению - в DVD-проекции. Оригинальная копия, небось стоит безумных денег, ее из Штатов вывести - как Джоконду из Парижа.

Смешно звучит: "оригинальная копия", да?

Помнишь, ты рассказывала когда-то про симулякры и Бодрийяра? Тогда все об этом говорили: симулякры, постмодернизм, деконструкция. Что важнее - копия или оригинал, пересказ или текст?

Может, потому я и пошел - вспомнил, как Глеб пересказывал сюжет этого "Возвращения", которого на самом деле не видел. Он любил так делать, - может, ты помнишь. Я недавно сообразил - на самом деле у него был настоящий дар предвидения, только мы тогда не понимали.

"Крестный отец" в его пересказе - это же "Выборы" Джонни То, один к одному, только лет на пятнадцать раньше.

Мы столько лет не виделись, я даже не знаю - ты любишь Джонни То? Вообще - любишь азиатов? Гонконг, Япония, Корея?

Я когда-то брал у тебя книгу Пу Сунлина о лисах-оборотнях, китайских призраках, губителях доверчивых мужчин. Этакие роковые женщины, как в классических нуарах. Эта книга до сих пор валяется где-то у меня дома. Все эти годы, глядя на нее, я вспоминал о тебе. Думал: хороший повод увидеться.

Вот видишь, обошлись и без повода.

Черно-белые тени на экране, тени давно умерших людей, образы, ничуть не изменившиеся за все эти годы.

Я смотрю на тебя, и мне кажется: ты тоже не изменилась. Даже кожа в полумраке зала отливает той же матовой белизной, что и в предрассветном сумраке под усталыми взглядами чужих фотографий, черно-белых, как старое кино.

Ты вошла, когда фильм уже начался; пока свет не погас, я оглядел зал - сплошь молодые, незнакомые лица. Мы, наверное, когда-то были такими же - разве что победнее и одеты похуже. И не так насмотрены: за каждым фильмом приходилось гоняться, а теперь в каждом переходе - "лучшие фильмы Ингмара Бергмана", "десять фильмов Вима Вендерса", "Коллекция нуара"... как оно все называется? Да еще и торрентом можно качать, если траффик дешевый.

Если бы мы заговорили об этом, я бы сказал, что не завидую им. Я думаю, мы были счастливей: мы любили кино сильней.

Помнишь, Годар говорил, что любой фильм - это фильм о любви. О любви мужчин и женщин, о любви мужчин к оружию. Мое поколение, говорил Годар, полюбило кино раньше, чем женщин или оружие. И все наши фильмы - фильмы о любви к кино.

Мне казалось когда-то - это сказано и про наше поколение. Правда, мы не снимали кино, только говорили о нем. А иногда пересказывали фильмы, которых сами не видели.

Я хотел бы посидеть с тобой в кафе, вспомнить нашу тусовку начала девяностых. Всегда опаздывали, встречались после сеанса. Дрейрер, Ланг, Мурнау, немецкий экспрессионизм, итальянский неореализм, американский нуар и вестерн, французская новая волна... Последние годы, когда в кино было больше классики, чем на видео! Еще звали в гости "на Фассбиндера" или "на Бертолуччи"! Специально из-за границы привозили кассеты в прокат на Маросейке - для перевода. До сих пор "Гражданина Кейна" только с такой озвучкой и могу смотреть: английский я довольно плохо знаю, если честно.

Немецкого я не знаю совсем - и потому промучился первые пять минут фильма. Пожилой полицейский листал какое-то старое дело. Во времена фон Геля зритель, привычный к немому кино, успевал прочесть готические буквы - но на американской DVD-копии английские субтитры сливались с белой бумагой, переводчик все время сбивался, и я не мог понять, что там случилось за тринадцать лет до начала фильма. Кажется, у главного героя погиб друг и та самая фройляйн Фукс была как-то в этом замешана.

Неудивительно, что фон Геля считают предтечей нуара. Фам-фаталь, олух-неудачник, соблазнение, падение, смерть.

Пытаясь разобраться в сюжете, я даже не заметил, как контролер открыл дверь, впуская опоздавших; даже не обратил внимания, что кто-то сел рядом со мной.

Я обернулся, когда чья-то холодная ладонь коснулась моей руки.

Я обернулся - и ты улыбнулась мне.

Мне кажется, я немного перебрал с кино. То есть я-то знаю, зачем я это сделал: трудно писать про персонажа, если нечего с ним разделить. У меня вот жена, дети, работа, бизнес, книжки опять-таки разные - а у него засраная квартира в обветшавшей новостройке семидесятых, скучная офисная жизнь, и похоже, даже друзей толком нет. Ну а кино мы с ним оба любим, поэтому про кино писать приятно. Читать, наверное, все равно будет скучно - ну что же, попробуем кино минимизировать.

Будем писать про любовь - ну то есть про секс, потому что любви у таких людей не заводится: они слишком увлечены своей богатой внутренней жизнью, замешанной все на том же кино.

Ладно, ладно, договорились: про кино - по минимуму.

И побольше пафоса, который всегда маскирует эгоцентричность и равнодушие к живым людям.

С первой встречи я помню твою улыбку. Глеб сказал: iэто Лиса,i - ты улыбнулась и протянула руку. Твоя улыбка словно говорила: да, я знаю, это дурацкое имя, в особенности - для красивой рыжей девушки, но что тут поделать, с моим именем, моими волосами, моей красотой. Твоя улыбка словно говорила: да, я знаю, я красива, но это не имеет значения, я такой же человек, как и вы, мне даже немного неловко, что имя, волосы, красота - это первое, на что вы обращаете внимание. Давайте познакомимся, поговорим, обсудим кино, - может, вы заметите что-нибудь еще.

Однажды ты скажешь: понимаешь, моя красота - не моя, она существует сама по себе. Мне нравится быть красивой, я много делаю, чтобы быть красивой. Я знаю: мне досталась такая отличная вещь, за ней надо присматривать, жалко ее загубить. Но эта вещь, моя красота, - она только досталась мне, она не моя, мне всего лишь на время дали ее поносить.

Пять минут назад ты улыбнулась мне, я прошептал: Лиса? - и ты кивнула в ответ, а потом белым длинным пальцем словно перечеркнула свою улыбку.

В свете проектора твой ноготь кажется совсем черным - и я молчу, но уже почти не смотрю на экран, сижу вполоборота к тебе, и рыжие волосы то и дело вспыхивают, как тем солнечным днем, когда мы встретились у метро, впервые вдвоем, без тусовки.

Кажется, тебе дал мой телефон Вадим... или Стас? Я помню, ты больше всего общалась с ними двумя. Ты попросила записать тебе словарь Webster для новых виндов - он казался огромным и занимал не то семь, не то девять трехдюймовых дискет. Убирая их в сумочку, ты удивилась: так много? Сказала: неудобно, мол, зайдем куда-нибудь, я тебе куплю чистых.

Интересно, ты это помнишь? Как мы ходили от ларька к ларьку, как наконец увидели дискеты между бутылкой паленого "Амаретто" и белыми кружевными трусами, растянутыми на витрине огромной снежинкой? Помнишь, сколько стоила коробка трехдюймовок? Я - нет, помню только, что это были заметные деньги. То есть для меня заметные.

Я тогда страшно гордился своей самостоятельностью: купил свой первый компьютер, верстал в "Вентуре" и "Пейджмейкере", много зарабатывал - по сравнению с тем, что было два года назад в аспирантуре.

По меркам Вадима и Стаса - копейки, конечно.

Только что подумал: я никогда не спрашивал, чем они занимаются. Ну, коммерсанты и коммерсанты. Купил-продал. Главное, в кино хорошо разбираются.

Что у них был свой банк, я узнал, когда Стас взорвался в своем "мерседесе" вместе с шофером и подругой, - я об этом прочитал на последней странице "Сегодня". Как сейчас помню: на обратной стороне написали, что Михалков проиграл Тарантино Пальмовую ветвь в Каннах.

Выходит, Стас так и не увидел "Криминальное чтиво". Интересно, ему бы понравилось? Все-таки он больше любил Бергмана - а погиб криминальной смертью, как в арт-хаусном фильме или трэшевом боевике.

К тому времени мы почти перестали встречаться. В Музее кино шли давно знакомые фильмы, прокат на Маросейке закрылся, все, о чем мы когда-то мечтали, можно было легко купить на Горбушке.

А может, ребята были слишком заняты своим бизнесом. Судя по газетам, времена наступили лихие. Оказалось, не так трудно заработать первый миллион - трудно его удержать.

Стасу это не удалось, да и Вадиму, кажется, тоже, - и я, похоже, никогда не узнаю, что у них был за бизнес.

Откуда у тебя деньги, я тоже не спрашивал. Было неловко. Я тогда думал, у красивых девушек деньги заводятся через постель.

Смешное было время. Я всерьез считал, что жизнь похожа на американское кино сороковых. Роковые красавицы, преступные страсти...

Если честно, мне до сих пор кажется: так было бы лучше. Честнее.

Красивые девушки не должны работать. Деньги должны доставаться им ни за что, сами по себе - так же, как досталась красота.

Черно-белый поцелуй на экране кажется почти порнографическим в своей страстности. Понимаю, почему в нацистской Германии "Возвращение фройляйн Фукс" разделило судьбу "Завещания доктора Мабузе". Фон Гель, правда, так и не уехал в Америку, - видимо, он тоже не любил смены декораций.

Я хочу спросить тебя: помнишь, как мы впервые поцеловались? Мы сидели у тебя на кухне, пили какой-то ликер - медно-рыжий, под цвет твоих волос. Ты рассказывала о своих мужчинах и, как всегда, улыбалась - иронично и растерянно, как будто извинялась, что ты - такая как есть, красивая, одинокая, несчастная. Улыбка словно говорила: ты не собираешься меняться, хотя понимаешь - ничего хорошего не выйдет из твоих бесконечных романов, увлечений, one night stands. Ты никогда не называла настоящих имен, - наверное, я знал героев твоих историй. Укрытые от моего любопытства, спрятанные за псевдонимами, один за другим они на мгновение возникали эфемерными призраками, струйками сигаретного дыма: случайные знакомые, старые друзья, верные возлюбленные, страстные любовники. У них были жены и дети, другие подруги, большие деньги, заграничные поездки, - они были влюблены в тебя годами, ждали твоего звонка, уходили из семьи, грозили самоубийством, бросали тебя одну, предавали в последнюю минуту, больше никогда не подходили к телефону, не отвечали на письма, лгали тебе, лгали своим женам, лгали самим себе.

Это был не первый такой вечер. Мы часто виделись в то время, и я до сих пор не понял, почему ты рассказывала мне так много. Ты говорила со мной, словно я был так близок тебе, что мне нужно было знать, как ты резала вены от несчастной любви, отходила после аборта от кетаминового наркоза, стоя на коленях умоляла: iне уходи, я не смогу жить без тебя.i Рассказывая, ты улыбалась и как будто говорила: ну да, вот так оно получилось, что же тут поделать, - ну да, это немного стыдно, но что уж тут скрывать. А я все время не понимал, чем я заслужил эту искренность, почему именно мне достались все эти истории, больше похожие на сценарии к фильмам, которые нам еще предстоит увидеть?

Наверное, мы напились в тот вечер. Оранжево-рыжий ликер кружил голову. Ты сказала: хочешь, я покажу тебе свое новое белье? Вчера купила, - а потом встала и медленно подняла юбку. Я сначала увидел узорную резинку чулка, потом - полоску матово-белой кожи, черные переплетения кружев. Я не мог отвести взгляд - но знал, что ты продолжаешь все так же улыбаться, смущенно, кокетливо и растерянно, словно спрашивая: ты знаешь, зачем я это делаю? Лично я - нет.

Я встал из-за стола, шагнул тебе навстречу - и тут зазвонил телефон. Все еще придерживая юбку одной рукой, ты сняла трубку и сказала: алле.

Твое лицо почти не изменилось. Ты все так же продолжала улыбаться, только отступила, одернула подол и приложила палец к губам - тем самым жестом, которым полчаса назад здесь, в ЦДХ, ответила на мое изумленное Лиса?

- Извини, - сказала ты тогда, повесив трубку. - Боюсь, тебе надо уйти: ко мне сейчас придет один мой друг, и я не хочу, чтобы вы встречались.

Ты опять улыбнулась, я ответил что-то вроде: да, да, конечно, мне и самому пора, пошел в прихожую, быстро оделся, сказал: я позвоню завтра, хорошо? - и только открыв дверь, снова посмотрел тебе в лицо.

И вот тогда ты шагнула ко мне и на секунду прижалась губами. Твой язык стремительно, почти неосязаемо, коснулся моего нёба.

Потом ты отстранилась и выпихнула меня. Перед тем как закрылась дверь, я увидел: ты не улыбалась.

Да, не так уж важно, кто там у нас герой. Мог быть и клаббер, и театрал. Клаббер, наверное, курил бы вместе с Лисой траву (и у нее был бы где-нибудь пирсинг, даже немного жалко, что я отменил этот вариант), а театрал мог бы пить тот же самый ядовито-оранжевый ликер. Ну а все остальное - богатые погибшие друзья, разговорчивые эгоцентричные девушки, чулки на кружевной резинке, полуночные телефонные звонки - ну, это уж точно могло быть у кого угодно. Со всеми случалось, если честно.

Но мне по-прежнему кажется, что с кино этот сюжет сочетается лучше. Скажем, если бы герой был вечно укуренный, с самого начала было бы понятно: ничего такого с ним не было, вся история ему померещилась или там - выдумалась.

Так что пусть уж останется ЦДХ и этот вымышленный черно-белый фильм.

Мне кажется, сюжет "Возвращения фройляйн Фукс" чем-то напоминает "Головокружение" Хичкока. Мертвая женщина возвращается, чтобы погубить героя, - или ему только кажется, что вернулась именно фройляйн Фукс, или фройляйн Фукс не умерла, или ее вообще никогда не было.

Я хочу спросить тебя: ты понимаешь, что там случилось за эти тринадцать лет? Ты расскажешь мне? Я слишком долго не видел тебя все эти годы, я слишком долго смотрел на тебя сегодня, я совсем запутался, расскажи мне - что там случилось, куда ты исчезла, почему мы так давно не виделись?

Я хочу спросить об этом, но только шепотом говорю: iЛиса, это в самом деле ты?i - и тогда ты сжимаешь своей белой рукой мою. Прохлада твоих пальцев - такая же, как много лет назад. Ты по-прежнему смотришь на экран, и я вижу только половину улыбки, игривой и грустной. Твоя рука соскальзывает на мое бедро и медленно пробирается к паху - тем же маршрутом, что тринадцать лет назад.

Ты помнишь, я не стал звонить тебе на следующий день, но через два дня мы все равно встретились в Музее кино. Ты села рядом со мной, и, честное слово, я не помню даже названия фильма - только профиль в полумраке, рыжие всполохи волос, прохладное касание твоих пальцев; возбуждение, изнеможение, дрожь. Ты не дала мне дотронуться до тебя, раз за разом решительно отстраняла мою руку, потом нагнулась так, что волосы коснулись моей щеки, и прошептала: iты хочешь меня?i Я прошептал в ответ: iда, а ты разве не видишь?i - и тогда ты улыбнулась и сказала: iэто хорошо.i

Ты была права: это было хорошо.

Я хорошо помню - и сегодня даже не пытаюсь прикоснуться к тебе. Закрыв глаза, я вспоминаю объятия на заднем сиденье такси, поцелуи в медленно ползущем лифте, одежду на полу спальни, твою матовую наготу, прохладу твоей кожи, усталые глаза на старых фото.

За эти годы я не раз пытался понять: что я сделал тогда не так, почему эта ночь так и осталась единственной. Мне кажется, однажды я даже спросил об этом - ты только улыбнулась, приложила палец к губам и сказала: я слишком хорошо к тебе отношусь.

Тогда я вспомнил, как ты улыбалась той ночью - и понял, чт[о?] ты говорила мне этой улыбкой: я знаю, я красива и умна, я сексуальна и раскованна, я знаю, что ты можешь полюбить меня, - но я ничем не могу тебе ответить. Моя красота и мой ум не принадлежат мне, я не могу разделить их с тобой. Моя любовь сама по себе, она - не моя, она не принадлежит мне - я не могу ответить на твою. А если так, чего стоит моя сексуальность и раскованность, что ты будешь делать с ней, что ты будешь делать с моим красивым телом, с моими рыжими волосами, прохладной кожей, опухшими от поцелуев губами?

Той ночью твоя улыбка словно говорила мне: посмотри, все это не принадлежит нам, все это происходит не с нами, мы только выполняем фигуры причудливого танца, обними меня, назови по имени, поцелуй и скажи, что любишь. Но это не ты любишь и не меня ты любишь - потому что меня здесь нет, разве ты не видишь?

Той ночью ты улыбалась, словно хотела сказать: ты хороший человек, мне неловко говорить тебе это. Но извини, мне нечего тебе предложить, нечего отдать взамен - и потому я не хочу ничего брать: ничего, кроме привычных касаний, объятий, поцелуев; кроме разменной мелкой монеты одноразового секса, кроме заученных движений, колебаний, содроганий; кроме обычных мизансцен, давным-давно отрепетированных перед усталыми глазами чужих черно-белых фото.

Я вспоминал рассказы о мужчинах, сходивших по тебе с ума, - и впервые в жизни почувствовал себя героем старого нуара. Как смешно: ты была роковой женщиной, но ничего от меня не хотела: ни денег, ни преступления, ни предательства, ни секса. Наверное, у тебя для этого были другие мужчины.

Я был не нужен тебе. Ты слишком хорошо ко мне относилась.

Я решил, что больше не буду звонить. Ты позвонила два-три раза - и опустилось безмолвие, как в немом фильме без тапера.

Я знал: ты не любишь звонить первой.

Не помню, в каком году это случилось. Кажется, еще до гибели Стаса, - да, точно, мы же с тобой никогда не говорили о "Криминальном чтиве". Об исчезновении Вадима и смерти Стаса тоже не говорили ни разу.

Мы вообще редко говорили о смерти - все больше о кино и о сексе.

Смерть и секс - главные темы нуара. Старый фильм фон Геля - не исключение: я успеваю открыть глаза и увидеть развязку.

Зритель всегда знает: не следует идти на зов фам-фатали. Герой тоже об этом знает, но в отличие от зрителя, укрытого спасительным сумраком кинозала, герой - пленник черно-белого экранного мира, он не может выбирать.

Но и у самой фам-фатали, зловещей роковой женщины, тоже нет выбора: с виноватой улыбкой она идет навстречу своей судьбе и ничего не может поделать: она такая как есть, красивая, одинокая, несчастная. Она не может измениться, хотя понимает - ничего хорошего не выйдет из ее бесконечных романов, увлечений и любовей.

В конце концов всем персонажам фильма нуар достается единая эпитафия: Der Ende, The End, La Fin. Последний кадр - их надгробная плита; свет в зале - чистый свет, посмертное приветствие для умерших черно-белых теней.

Когда-то призраки селились в заброшенных замках, оставленных домах. Для погибших героев нуара нет лучше места, чем опустевший кинозал.

И вот, значит, они встают. Безымянный герой снова смотрит на Лису, думает: неправда, что рыжие стареют быстрей, неправда, что тонкая сухая кожа идет морщинками, а волосы теряют былую яркость.

Они идут к выходу, друг за дружкой, по узкому проходу. Он смотрит на ее силуэт, и ему кажется: даже юбка не изменилась, тот же фасон, та же длина. Чуть приподними - появится узорная резинка чулка, полоска матовой кожи, черные переплетения кружев.

На выходе из зала Лиса ждет его, улыбается растерянно - и впервые в ее улыбке нет иронии или вызова.

- Ты совсем не изменилась, Лиса, - говорит он, а она отвечает: такие, как я, не стареют, - ну, или что-то еще в этом роде, тут уже не важно, реплики можно не прописывать, потому что действие близится к финалу, Лиса оборачивается, пожимает плечами, говорит: iпрости, я забыла в зале сумочку. Подожди, я сейчас,i - ну как-то так, а потом снова улыбается, словно говоря: как-то глупо вышло, прости меня.

Ну а потом она возвращаешься в кинозал, рыжие волосы вспыхивают последний раз перед тем, как за ней закрывается дверь, - и герой долго-долго смотрит (знать бы еще, какие там двери в ЦДХ?), значит, долго-долго смотрит, а минут через пять, а может десять, все-таки входит, зовет ее снова и снова этим дурацким именем Лиса, бегает по рядам, даже комично заглядывает под кресла, - и, разумеется, в зале никого нет, а дверь запасного входа закрыта изнутри.

Он снова кричит: Лиса! Лиса! - и матовый прямоугольник экрана чистым светом сияет ему в ответ.

1994 - 2008