Куда ведет сердце

Глава 14

– Спасибо, миссис Эппс. Я дам знать папе.

Гризельда с улыбкой отошла от пожилой леди, которая вот уже несколько минут настойчиво расспрашивала ее об овдовевшем отце.

Прекрасно играя свою роль, Стоукс недовольно заворчал: типично мужская реакция, означающая «может, хватит, наконец», хмуро кивнул миссис Эппс и, вцепившись в локоть Гризельды, потащил ее прочь.

– Спасибо, – улыбнулась Гризельда. – Я думала, что никогда от нее не отделаюсь.

– Я тоже.

Стоукс, продолжая хмуриться, огляделся. Хотя улица, по которой они шли, когда-то была вымощена по всей ширине, во многих домах имелись нависающие карнизы, почти у каждого крыльцо выходило прямо на мостовую. Вдоль стен было навалено столько ящиков и коробок, что улица превратилась в извилистую тропинку.

– Уверены, что нам нужно именно сюда?

Гризельда бросила на него веселый взгляд.

– Уверена. Совсем недавно я жила неподалеку отсюда.

– Недавно… это десять лет назад?

– Как вы тактичны! – улыбнулась. Гризельда. – Шестнадцать. Я ушла отсюда в пятнадцать лет, чтобы стать ученицей модистки, но достаточно часто навещала отца.

Стоукс покачал головой. Сам он давно перестал понимать, где именно находится, тем более что узкие извилистые улочки были погружены в густой смог. Зато он наконец узнал ее возраст: шестнадцать плюс пятнадцать равняется тридцати одному. Значит, она на несколько лет старше, чем он полагал. Превосходно, если учесть, что ему самому – тридцать девять.

Сейчас они уходили от центра города. Олдгейт и Уайт-чепел остались позади. Впереди был Степки. Они искали некоего Арнольда Хорнби. В пятницу, распространив объявления на Петтикоут-лейн и Брик-лейн, они отправились по адресам Слейтера и Уоттса и в каждом случае собрали достаточно сведений, чтобы убедиться: ни тот, ни другой не могут быть содержателями воровской школы.

Поэтому они углубились в самое сердце Ист-Энда – зашли на крайне опасную территорию.

Он глянул на Гризельду, но если она и нервничала, то не подавала виду. Несмотря на то, что оба были в своей «ист-эндской маскировке», все же в этих местах казались слишком хорошо одетыми.

Но она продолжала уверенно идти вперед. Он шагал рядом, постоянно оглядываясь и все больше настораживаясь.

При этом Стоукс прекрасно сознавал, что, будь он один, не испытывал бы ни малейших неудобств.

Они достигли развилки, и Гризельда без колебаний свернула влево.

Он взял ее под руку, и они вошли в кабачок, не обращая внимания на лачугу с зеленой дверью.

В глубине за столом сидели трое громил, но других посетителей, кроме них, не было. Правда, было слишком рано: остальные, возможно, скоро начнут подходить.

Один столик стоял как раз перед окном. Деревянные ставни были широко раскрыты, что позволяло беспрепятственно рассматривать стоявшее напротив здание. Гризельда направилась именно к этому столику. Стоукс последовал за ней и едва не выдвинул стул для дамы, но вовремя спохватился. Она уселась самостоятельно, лицом к окну. Он устроился рядом и положил руку на спинку ее стула, давая понять, что эта женщина принадлежит ему, и вызывающе уставился на громил. Те поспешно отвели глаза.

Удовлетворившись увиденным, он обернулся к Гризельде. Она подалась в его сторону, погладила его руку, лежавшую на столе, и прошептала:

– Совершенно ни к чему запугивать местных жителей.

Он передернул плечами и стал смотреть в окно.

Откуда-то появилась изможденная служанка, почти девочка, и спросила, что они будут есть. Пробурчав, что требует пинту эля, он предоставил Гризельде делать остальной заказ. К его удивлению, она не пыталась ничего выведать у служанки, а просто перечислила блюда.

– Я ушла отсюда, потому что знала: если останусь, скорее всего стану такой, как она… – Гризельда кивком показала на официантку. – Без всякой надежды на лучшее будущее.

– Поэтому вы много работали, чтобы стать самостоятельной и не жить в трущобах.

– Да, мне это удалось, – усмехнулась она. – Но сейчас я существую между двух миров и не принадлежу ни одному.

– Я знаю, каково это, – неожиданно сказал он. Гризельда с любопытством уставилась на него.

– Неужели?

– Видите ли, я не совсем джентльмен, и все же меня нельзя считать обычным полицейским. Я получил хорошее образование в местной классической школе.

В этот момент появилась девушка с подносом, на котором стояли две миски рагу, выглядевшего очень аппетитно, и тарелка с ломтями хлеба, немного черствого, но вполне съедобного. Ощутив аромат рагу, Гризельда искренне похвалила девушку. Та немного оттаяла, но Гризельда ни о чем не стала ее расспрашивать.

Они уже успели доесть рагу и терпеливо ждали возвращения официантки, когда зеленая дверь открылась и оттуда выступила пухлая брюнетка лет двадцати пяти. Оставив дверь приоткрытой, она устремилась к кабачку.

– Эй, Мейда! – крикнула она, подбоченившись. – Будь добренькой, дай мне пять пинт!

Мейда съежилась, исчезла в глубине зала и вернулась с деревянным подносом, на котором стояли пять пенящихся кружек пива.

– Пока, – бросила брюнетка, беря у нее поднос. – Запиши на наш счет. Арнольд попозже зайдет и заплатит.

Мейда кивнула и, вытирая руки тряпкой, посмотрела вслед брюнетке, исчезающей за зеленой дверью.

– Вижу, у вас здесь оживленно, – пробормотала Гризельда.

Мейда поморщилась:

– Можно сказать и так. Интересно, сколько в них влезет за утро?

– Так вот как обстоят дела?

– Да.

Мейда подобралась поближе, готовая разоткровенничаться:

– Их там трое. То есть девушек. Бедный старина Арнольд. Когда он сказал, что к нему приезжают три племянницы, все думали, что он врет. Но я слышала, как они ругаются, так что, полагаю, он им действительно дядя. Несчастный старый скряга – хорошо еще, если они платят несколько пенсов за жилье. Но девушки, можно сказать, неплохо зарабатывают, да и соседи они хорошие, ничего не скажешь.

– И никаких племянников? – небрежно бросил Стоукс, словно от нечего делать. В конце концов, обсуждать все виды преступной деятельности было любимым занятием здешних сплетников.

– Не-а.

Мейда переступила с ноги на ногу.

– Ничего подобного тут не водится. Этим больше занимаются богатенькие щеголи, а сюда они не заглядывают. Заметьте, я уверена, что Арнольд был бы не прочь иметь еше одного мужчину в доме, чтобы было кому разделить с ним груз забот: эти девицы почти не выпускают его из дома. Пусть он стар, но еще крепок и может послужить хорошей защитой. А если он их дядя, что ему поделать? Так что его, можно сказать, связали по рукам и ногам.

Гризельда нахмурилась, словно что-то припомнив:

– Мой па знал в этих местах одного Арнольда… он и сам был скупщиком краденого. Как там его фамилия?

Она нерешительно взглянула на Стоукса, словно тот мог ей подсказать, и, просияв, воскликнула:

– Ормсби, вот как! Арнольд Ормсби!

– Хорнби, – поправила Мейда. – Да, это наш Арнольд. Он был в игре, но сейчас ему не до этого. Если он и выходит из дома, то дальше нашего кабачка нигде не бывает. Все ноет насчет былых времен и жалуется, что растерял все связи. – Она пожала плечами. – Если его племянницы останутся с ним, надежды никакой. Они занимают все его время.

Пожалуй, большего из Мейды не вытянешь. Он поймал взгляд Гризельды.

– Нам лучше идти.

Она кивнула.

Он встал, подождал, пока она сделает то же самое, и уронил несколько монет на стол, после чего швырнул Мейде шестипенсовик.

– Спасибо, милая. Хорошая жратва.

Мейда молниеносно поймала монету и, ухмыльнувшись, сунула ее в карман.

– Заходите еще.

Гризельда улыбнулась и помахала на прощание.

Стоукс схватил ее за руку и решительно повернул назад, к городу и цивилизации. Слова «никогда в жизни» звенели в его мозгу.

Пенелопа сидела в гостиной леди Карнеги, делая вид, будто слушает оживленные политические споры. Ноябрьский званый ужин леди Карнеги был одним из значительных событий в политических кругах и давался как раз перед окончанием парламентской сессии, после чего большинство членов парламента удалялись на зиму в свои поместья.

Сегодня был их шанс обсудить последние дебаты в обеих палатах.

Пенелопа ожидала прихода Барнаби.

Адэра наверняка пригласят на сегодняшний ужин. Помимо того, что он сын своего отца – а граф активно занимался политикой, – он еще был тесно связан с работой полиции, и это делало его ценным источником информации.

И, словно услышав ее мысленный призыв, Барнаби, в компании лорда Неттлфолда, вошел в гостиную, направился к леди Карнеги и что-то сказал. Та рассмеялась, похлопала его по щеке и отпустила. Неттлфолд последовал за ним, очевидно, собираясь продолжить разговор.

Барнаби остановился и оглядел комнату. Взгляд синих глаз обежал толпу и остановился на лице Пенелопы. Та на секунду встретилась с ним глазами и отвернулась к лорду Молино, защищавшему новые реформы. Барнаби остался на месте, беседуя с Неттлфолдом.

Прекрасно. Неттлфолд был одним из немногих в этой гостиной, кто принадлежал к ее поколению. Раньше он считал, что она присутствует на подобных вечерах, стремясь найти подходящую партию. На самом же деле она хотела быть в курсе последних политических тенденций, которые могли бы, так или иначе, отразиться на благоденствии приюта. Кроме того, здесь она могла встретиться с потенциальными спонсорами.

Она не хотела проводить вечер, отпугивая Неттлфолда.

Барнаби, очевидно, был того же мнения и, поскорее закончив разговор, стал пробираться к тому месту, где сидела Пенелопа.

Подойдя ближе, он взял ее руку.

– Добрый вечер, сэр, – промурлыкала она, обмахиваясь веером. Пришлось подождать, пока он и Молино обменяются приветствиями. К счастью, дела полиции Молино не интересовали.

Но тут подошел их хозяин, лорд Карнеги, которому не терпелось перемолвиться словом с Молино. Все четверо обменялись улыбками и расстались. Барнаби отвел Пенелопу к стене, подальше от беседующих, и, заметив решимость, горящую в ее глазах, прошептал:

– Мы пока не сможем уйти.

– Конечно, нет, – вздохнула она, обводя взглядом гостей. – После ужина. Вы знаете, как бывает, когда джентльмены как следует выпьют. Нас не хватятся еще несколько часов.

– Ваша матушка здесь?

– Нет. Она слишком устала. Хочет отдохнуть. Иногда с ней такое бывает.

– Так вы здесь одна? – поразился он.

– Я здесь как директор приюта. Не как мисс Пенелопа Эшфорд. Поэтому светские хозяйки, в большинстве своем знающие меня с рождения, ничего особенного не видят в том, что я появляюсь на приемах без мамы.

Он вскинул брови, но должен был признать, что если никто не следит за ней, им будет легче ускользнуть.

– Значит, после ужина, когда мы вернемся в гостиную.

Пенелопа кивнула:

– В противоположном конце дома есть прелестная гостиная. И хотя у меня нет опыта в подобных вопросах, думаю… это идеальное место для обсуждения близкой нам темы.

Его губы дернулись в полуулыбке.

– Прекрасно. Но пока ведите себя благоразумно.

– Разумеется.

Высокомерно поджав губы, она отошла и присоединилась к компании миссис Хендерсон.

Барнаби, в свою очередь, отошел к другой группе, жаждавшей обсудить нынешнее состояние лондонской полиции. Отец Барнаби был в городе, но сегодня ужинал с министрами. Он заедет позже. А пока Барнаби был вынужден его заменять. И, если хочет улизнуть вместе с Пенелопой, так чтобы его отсутствия не заметили, должен прежде всего удовлетворить любопытство окружающих.

Поэтому он переходил от одной компании к другой, хотя голова его была занята иным: он пытался угадать, что принесет сегодняшнее свидание.

Ужин длился бесконечно, как и застольные разговоры, но наконец лакеи унесли последние тарелки. Как было принято на таких собраниях, мужчины не остались в столовой, а последовали за дамами в гостиную, где подавали портвейн и бренди для смазки голосовых связок во время дальнейших дискуссий.

Отказавшись от предложенного лакеем бренди, Барнаби снова направился к Пенелопе.

Он взял ее руку и положил себе на сгиб руки:

– Где этот салон?

Пенелопа показала на боковую дверь:

– Там.

Открыв дверь салона, она переступила порог и огляделась. Все было так, как она помнила: уютная комната, выходящая окнами в опустевший сад. Удобная мебель: два мягких дивана, углом стоявших перед камином, кресло и несколько пристенных столиков. У одной стены стояло бюро. Темный угол занимала арфа. Лампа не была зажжена. Не горело ни одной свечи: очевидно, в этой комнате не предполагалось принимать гостей. Но им хватало и лунного света.

Она подошла к диванам и обернулась. Он оставался в дверях.

– Эта подходит? Я слышала, что леди и джентльмены часто встречаются на подобных собраниях в таких, как эта, комнатах.

Это одна из причин, по которым она устроила сегодняшнее свидание. Понять всю прелесть опасности подобных встреч. Узнать, чему еще он может ее научить. Испытать желание. Изведать страсть.

– Посмотрим, куда заведет нас желание.

– Прекрасная мысль, – пробормотал он, обдавая ее лицо теплым дыханием.

Она приподнялась на цыпочки, и их губы встретились. Невозможно было сказать, кто кого целовал. С первого прикосновения их ласки были взаимными, жгучими, подстегиваемыми желанием, которое, к ее изумлению, разгорелось мгновенно: из искры в пламя, из пламени – в бушующий вулкан.

Сильнее, чем прежде, мощнее, чем прежде, оно захватило их обоих.

Желание не было наслаждением. Скорее потребностью в наслаждении.

Не восторгом, скорее жаждой, требующей утоления.

Поцелуй превратился в бесстыдную дуэль, состязание двоих, пытающихся более глубоко, более полно пробудить страсть друг в друге. И хотя он, несомненно, был более опытным, на ее стороне были энтузиазм, энергия и слепая вера в собственную победу: отличительный знак всех невинных.

Яростный рев пламени отдавался в ушах.

Но победителей не было. Разве может быть победитель в подобном состязании?

Она вся горела. Груди набухли и ныли, стянутые шелком лифа. Наконец он, не прерывая поцелуя и увлекая ее за собой, опустился на диван и устроил ее так, что она оседлала его бедра. А поцелуй все продолжался…

А он тем временем быстро расстегнул пуговки ее платья и одним движением спустил лиф и сорочку до талии, чтобы завладеть грудями. Дать ей то, что она желала. Разжечь огонь в крови.

Она потянулась, к пуговицам его сорочки. Но он перехватил ее руку и слегка отстранился, только для того, чтобы едва слышно напомнить:

– Нет… нам придется возвращаться в гостиную. Ты хотела этой встречи, так что придется играть по всем правилам.

– И каковы эти правила?

– Мы остаемся полностью одетыми, более или менее.

– И нам это удастся? – удивилась Пенелопа.

– Разумеется.

И он стал показывать ей, что делать. Она по-прежнему стояла на коленях, оседлав его бедра, и он легко приподнял ее юбки и расправил их так, чтобы не смять пену шелка. Теперь внутренние поверхности ее бедер терлись о тонкое сукно его брюк.

И это легкое трение оказалось неожиданно эротичным.

Она едва осознала это, когда он сунул руку под юбки.

И коснулся ее.

Восхитительное ощущение пронзило ее чувственным кинжалом. Пенелопа со стоном закрыла глаза и разом ослабела. Он подался вперед и завладел ее губами, властно предъявляя свои права и лаская ее увлажнившееся лоно.

Касался и гладил, пока она не загорелась уже знакомым желанием.

И его руки творили истинное волшебство. Сильные ладони вновь и вновь обводили ее изгибы, пальцы проникали вглубь и отступали, пока она не загорелась пламенем страсти. Пока не поняла, что сейчас сойдет с ума от желания.

Она закрыла глаза и вздрогнула, когда его пальцы проникли еще глубже.

– Не это! – прошипела она. – Боже мой!

На секунду ей захотелось открыть глаза и пронзить его повелительным взглядом, взять дело в свои руки… и такая мысль показалась весьма привлекательной. Но… она стояла на коленях и уже слишком разгорячилась.

Он понял, что она дошла до предела и отказывать ей нельзя.

Внезапно Пенелопа с несказанным облегчением осознала, что ей следует делать, и стала опускаться.

Медленно.

Ощущение плоти, наполнявшей и растягивавшей ее, было восхитительным. Когда он проник не более чем на дюйм, она перевела дыхание и открыла глаза.

Ей нужно было видеть его лицо, пока она вбирает его. Берет.

Она берет мужчину. Не он – ее.

Как трудно было держать глаза открытыми и сосредоточиться на ее лице, когда она намеренно медленно вбирала его, окружая влажным, обжигающим жаром, угрожавшим испепелить его. Сейчас в нем не осталось ничего от хорошо воспитанного джентльмена: его переполняло мощное злорадное торжество, от которого отвердела каждая мышца, а все существо напряглось в жадном предвкушении.

Она. Принадлежит. Ему.

Несмотря на постоянную настороженность, ум и волю, светившиеся в глубине ее темных глаз, несмотря на все, что она думала и что считала, он рассматривал этот момент как явную ее капитуляцию.

Чувственную жертву.

Жертву, которую она приносила его желаниям. Готовность утолить его голод. Его мучительный, непрекращающийся голод.

Он изголодался по ее ласкам. И этот голод рос с каждым днем, а с прошлой ночи просто пожирал его.

Она достигла конца своего долгого скольжения вниз и чуть шевельнулась, прижавшись к нему, чтобы принять всего, до конца.

И тут она улыбнулась.

В полутьме улыбка была окутана тайной. Вечной женской тайной.

Все еще не отрывая от него взгляда, она стала приподниматься.

Барнаби подавил стон и зажмурился, понимая, чего она хочет, чего желает… вот только не знал, хватит ли сил дать это ей.

Он пытался. Пытался заставить свое тело покориться, не дать ему овладеть ситуацией, чтобы она могла свободно набираться нового опыта.

Она приподнялась и снова медленно скользнула вниз, сжимая потаенными мышцами лона его томящуюся плоть.

Ощущение было куда сильнее, чем если бы она ласкала его руками.

Не открывая глаз, он попробовал отсечь все чувства. Но ничего не получилось. Его пальцы почти отчаянно впились в ее бедра. Наверное, останутся синяки… но он точно знал, что она предпочтет любые синяки его главенству. Его возможности ограничить ее свободу исследовать и учиться.

Но и его силы не беспредельны.

Еще немного – и больше он не вытерпит этой сладостной пытки.

Разжав руку, он притянул к себе голову Пенелопы и впился в губы безжалостным поцелуем.

Она не испугалась. Потому что ее изводил тот же голод.

Вопрос главенства внезапно стал не важным.

За все эти годы, во время бесчисленных свиданий, он никогда еще не был охвачен таким жаром. Пламя разгоралось, превращаясь в ревущий прилив потребности, в жадное, отчаянное желание. Желание, в котором они затерялись, оказавшись в клещах страсти.

С которой не могли совладать.

Оба тяжело дышали, льнули друг к другу, целовались так, словно от этого зависела их жизнь.

И тут все и произошло.

Она с криком, приглушенным поцелуем, забилась в экстазе, и он тоже взорвался, теряя остатки разума.

Волна схлынула, оставив его обессиленным, но таким удовлетворенным, как никогда раньше.

Такая же довольная улыбка изогнула ее губы. Она обмякла у него на груди, и он нашел в себе силы сомкнуть руки на ее спине.

Они не знали, сколько просидели вот так. Он держал ее в объятиях, гладя по голове, успокаивая не только ее, но и себя.

Он так и не вышел из нее, погруженный в теплое лоно, и в эти мгновения хотел только одного – провести так весь остаток жизни.

Ощущая всю полноту бытия.