Тятенька в тот день ни на завтрак, ни на обед не пришел, и Нюрка уговорила няньку послать ее с харчами в часть.
Фефа в последние дни сама не своя была. Видела, что Афанасий мается животом все сильней, поэтому, несмотря на суровый запрет посылать девочку в сыскную, согласилась и собрала для Нюры узелок.
– И то правда. Пущай хоть раз на дню поест домашнего. А если ругаться станет, скажи, что я во всем виноватая.
– Не скажу. Мы вдвоем придумали.
– Он на тебя еще с того разу сердится.
– Я еду оставлю и сразу домой.
– Ладно. Только смотри – без обману!
– Да когда я тебя обманывала? – выпучила глазюки Нюрка.
Фефа обомлела от такого нахальства, рот открыла, чтобы ответить как следует, но не успела: колобродницы уж и след простыл.
До сыскной она добралась в два счета. Сунулась сразу в кабинет и отпрянула.
У тятеньки были гости. Хотя какие гости! Должно быть, по делу.
– Лохвицкий Иннокентий Рудольфович? – послышался густой голос. – Знаю его. Доводилось пересекаться. Пренеприятный тип. Высокомерный. На всех, кто ниже, свысока глядел. С прислугой не здоровался, словно и не замечал. Сноб, одним словом.
Нюрка заглянула в щелочку. Напротив полицейского надзирателя сидел пожилой господин – по виду из служащих или профессоров – и разглядывал фотографический снимок.