Кукла на качелях

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Дэйдр услышала шум возвращающихся автомобилей в своей спальне, где скучающе растянулась на полу с комиксом.

Она выглянула в окно, стараясь, чтобы ее не заметили, потому что бабушка давно уложила ее спать и теперь была бы в ярости. А потом бы мама рассердилась, и снова начались эти скучные нотации.

Она только хотела убедиться, что Эбби вернулась домой целая и невредимая. Это был ужасный и печальный уик-энд, с бабушкой, все время болтающей или бормочущей. И совсем неинтересно смотреть в окна пустого дома. Она даже поболтала со старым Джоком, ошивавшимся вокруг. Он сказал, что ему велели поливать герани и присматривать за домом, по Дэйдр не поверила ни единому его слову. Он был бродягой, как и она сама, а вовсе не послушным садовником.

Неужели это он приходил в их дом по ночам?

Люк поставил свой автомобиль внизу и пришел помочь вынести вещи из машины дяди Милтона. Дэйдр было интересно, привезли ли они кенгуру, и, забыв об осторожности, она высунулась посмотреть. Она разочарованно следила, как они вынимали из багажника только сумки и затем несколько плоских свертков. Никаких кенгуру. И дядя Милтон был в своем обычном раздраженном настроении, видимо, из-за отсутствия добычи.

Когда Люк ушел, он вкатился в коляске в дом, и Дэйдр услышала желчные голоса из холла. Конечно, это мама снова с ним ссорилась. Мэри не сказала ни слова. Она всегда молчала.

Дядя Милтон сердито повысил голос:

— Он неуклюжий идиот! Дай только мне с ним встретиться!

— Нет. Он все время поддерживал тебя. Боже мой, если бы не Per.

Дэйдр зажала уши. Они снова говорили о человеке, который мог быть ее отцом. Она не хотела это слышать. Она долго стояла так, затем осторожно убрала руки. Голоса стали тише, даже дяди Милтона.

— Хватит пока. Я хочу выпить. Где ребенок?

— В постели. Давным-давно, — сказала бабушка.

— Спасибо хоть за это.

Лицо Дэйдр заострилось от ненависти. Когда-нибудь, когда-нибудь она перевернет это старое кресло, когда дядя Милтон будет в нем. Или спустит его со склона в реку. Господи, если Per ее отец, почему он не придет спасти ее?

Удрученно она отправилась в постель. Но, если она сегодня ночью услышит те шаги, то, наконец, наберется храбрости и посмотрит, кто это. Обязательно.

Однако, когда время пришло, она лежала, свернувшись клубочком, и дрожала. Было уже очень поздно, почти утро. Она видела луну, запутавшуюся в высоких эвкалиптах на противоположном берегу реки. Шаги не были громкими. Просто какая-то часть ее никогда не переставала прислушиваться к ним, размеренным и приглушенным.

Она всегда просыпалась.

Через некоторое время она заставила себя вылезти из постели и на цыпочках подойти к двери. Она стояла в пижаме, отчаянно труся.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть — и обратно, раз, два, три, четыре, пять, шесть. Длинные размеренные шаги туда и сюда по мозаичному полу холла.

Был ли это ее отец? Знал ли он, что наверху его несчастная дочь? Он не мог или не хотел увидеть ее месяцы, годы спустя. Он должен был прийти на ее день рождения. Никто никогда не рассказывал ему о ней. Он бы удивился, увидев ее. Он бы качал ее на руках и говорил: «Ты не красивая — (потому что она действительно не была красивой) — но ты милая и я люблю тебя».

Но для того, чтобы это случилось, он должен узнать о ней. И для этого был только один способ: открыть дверь, выйти на верхнюю площадку лестницы, посмотреть вниз и сказать: «Привет, папочка!»

Глупо так бояться. Она никогда ничего не боялась, кроме этих тайных шагов.

Дэйдр вскинула подбородок, ее рука тихо повернула ручку двери. Она бесшумно открыла ее и увидела свет, падающий на лестницу из холла. Девочка дрожала так, что почти не могла идти. Брюки ее пижамы съехали. Она яростно поддернула их, одна нога запуталась в брючине. Дэйдр споткнулась, раздался глухой стук. Это был не громкий звук, но достаточный, чтобы остановить те шаги.

Оцепеневшая, она стояла в полной тишине. Теперь шаги послышались снова, человек шел вверх по лестнице.

Вспыхнул свет. Ужасно высокая фигура стояла над нею.

Наконец Дэйдр подняла глаза и заглянула в нависающее над ней лицо. В тот момент вся ее смелость покинула ее. Она захныкала, окаменев от страха.