Куколока

Спрашивает он князей-правителей: чё, мол, тут за дурильня? Как-то плохо-де я соображаю… А туда ли я вообще попал?

А те в ответ говорят: да ведь три года уже минуло, как вы к пещере провальной направились. Разве, спрашивают, не видишь, что постарели мы малость?.. Э-э, добавляют они, смеясь — вам переживать не надо, ибо вы молодыми осталися, за три дня-то шибко не состаришься…

Оказалось, что таково было свойство зелёного тумана. Это он, туман, штуки колдовские со временем вытворял!

Поразился услышанному Громан и всё рассказал середнему их брату, а на Куколоку он слов тратить не пожелал: дураку-то всё одно, хоть три дня, а хоть три года, и для размышлений его ум был не годен.

А вскоре заметил Громан ещё одну неприятность. Оказалось, что царевны старшие дико обоим князьям понравились. Каждому, к счастью, своя: одному Узора, а другому Дивзора. Оба прям не отводили от них взора, везде и всюду за ними таскались и ублажали красавиц сверх меры всякой.

Наконец, князья Куколоку спрашивают: дозволь, говорят, братень, попросить у тебя руки обеих царевен! Ну, а тот же дурак, и всё как есть им враз дозволяет. Женитесь, смеётся, князюшки, хоть на ком — мне-то чё, мне по барабану!

Это как же так, возмутились тут Торан с Громаном — нам же надо царевен к папане Дариладу доставить, какие ещё тут могут быть женихания! Э-э, отвечают им братья-князья — да нету-де на свете вашего Дарилада, помер он с год уже как назад, за женою своею на тот свет отправился, а у вас теперь боярская дума правит во главе с боярином Худеяром. Дочки царёвы, добавили они рассудительно, никому более там не надобны, потому как женщины наследницами престола не считаются, а сынка Дариладу Господь не дал.

Их ещё там, не дай бог, отравят, домыслили они свою фантазию!

Короче, ни за что они не соглашались царевен любезных от себя отпускать. И те моментально на это сделались согласными. Порыпался егозистый Громан ещё немного да и угомонился вскоре. И действительно — у князей ведь сила, а у них с Тораном лишь языки борзые; вернее, это у Громахи язык, а у Торши лишь мыканья да хмыканья по большей-то части. Нет уж, порешил догадливый Громан, уж лучше подобру-поздорову отселя нам отчалить, чем тебя попрут пендалями…

Собрались они, слишком не телепаясь, да дай бог ноги по дороге оттуда и дёрнули. Случилось это на четвёртый день поутру, когда после пира все спали ещё. Прихватили эти два долбня Куколоку чокнутого с собою, а также опекавшую его Миловзору — и ходу. Князья им дали повозочку конную, вот на ней-то они и тронулись…

И вот не дюже далеко они отъехали, как захотелось Громану сильно очень до ветру. Соскочил он с повозки — и в кусты за гору. Присел толстяк тама, с удовольствием оправляется и вдруг — торк! — мысль шальная в голову ему шибает. Чёрт, думает он ревниво, а зачем нам Куколока этот дебильный? Ну, в самом деле — зачем?.. Миловзорка эта, раскрасавица офигенная, буквально же к нему приклеилась. Мешает им дурак — ей-ей мешает. Надо срочно от Куколоки избавиться, решил твёрдо негодяй, а деваху эту к Худеяру доставить.

Ну, размечтался алчно Громан, полцарства не полцарства, а награду хоть какую-нибудь он нам даст…

Худеяра энтого Громан ранее знавал. При Дариладе тот особо не возвышался и в любимчиках у величества не хаживал. Мужиком боярин был не слишком старым, и в народе его не уважали за хитрость да за богачество, а ещё за то, что был он охоч до баб.

«Хм, — ухмыльнулся Громан, портки на зад натягивая, — Миловзорка Худеярке как пить дать понравится. Ага! Мне-то на неё наплевать…»

Отозвал он Торана в сторону и стал с ним шептаться. Так, мол, и так, говорит — то-то и то-то сделать нам будет надо. Погубить, в общем, ненужного дурака…

Согласился со старшим братом середний брат, и они Куколоку до себя позвали, а когда он подбежал, повели его к обрыву за ближайшие скалы.

— Гляди, Куколока — вона цветы, — указал Громан брату на цветочки яркие, росшие на уступе на самом, — Сорви их давай и подари своей крале. Ох, она будет и рада! Ты дотянуться до цветов попытайся, а мы тебя подержим за ноги.

Согласился дурачок на этот обман, лёг он на пузо и начал в пропасть съезжать, пытаясь рукой до цветов дотянуться. А заговорщики за ноги его удерживали, каждый, значит за свою… И вот уже всего ничего Куколоке осталося, чтобы цветочки те сорвать, как вдруг братья коварные по Громановой команде отпустили его разом. Полетел бедный дурошлёп в пропасть глубокую, вскрикнув от ужаса только, а потом ударился он о крутой склон и замолк. Сознание, видать, потерял. И куда он далее подевался, братья не видали — очевидно, в провал каменный упал.

Возвратилися Торан с Громаном назад и встревоженной Миловзоре рассказали о горе-несчастье. Так, мол, и так, разводят они руками — упал-де дурак по глупости в провал, и достать его труп оттуда нельзя никак.

Миловзора было возмутилася и стала винить обоих подлецов в умышленном Куколокином убийстве, но те враз надавили ей на психику, закричав на деваху яро и побоями ей заугрожав.

— Ты таперича тут помалкивай! — пугал царевну амбал Громан, — Дарилад-то, слава богу, преставился, и защищать тебя более некому, ага! Ишь, цаца ещё какая нашлася! Или, может, тоже за дураком желаешь отправиться?

Та и замолчала, скрепя сердце своё измочаленное, лишь горько по Куколоке она заплакала.

Сели они тогда в повозку и поехали себе далее.

И вот долго они там ехали или коротко, только заявляются они, наконец, домой. Как приехали, так погнали прямиком во дворец царский, где теперь дума боярская заседала, возглавляемая Худеяром. Впустили их, правда, не сразу, а заставили сперва подождать, и лишь спустя часика этак с два ввела стража всю троицу в тронную залу.

Боярин Худеяр, как главный претендент на трон царский рядом с ним и сидел, а прочие бояре бородатые посиживали на прежних своих местах. Ну а доставленных под конвоем посреди залы в рядок поставили.

Худеяр по виду был хитрован: невысокий такой, щупловатый, глазки маленькие были у него словно у лисы, а на губах тонких улыбочка играла змеиная…

Начал он Громана допрашивать, чуток его брехню послушал, а потом вот о чём его спрашивает:

— Так ты, говоришь, не видал, как Куколока-дурак сестёр выручал?

— Ага, не видал.

— Хм. Странно. Все же знают, что царевен нечистая сила украла, а вы вот так легко их назад возвертали? А не врёшь ли ты часом, парень? Может, ты того… с нечистой этой силой знаешься, а?

Перепугался Громан, взволновался, уши у него стали красные.

— Да я… это… как его… — принялся он запинаться, — Нет! Что ты! Знать не знаю я нечисти этой поганой! Чистый я, чистёхонький как слеза!..

— Эй, стража! — приказал тут Худеяр, с царевны прекрасной взора сладострастного не спуская — А ну-ка взять двоих сих мерзавцев! Живо их обоих в подвал пытальный! Ужо дознаемся, чего там было да как…

Как услыхали весть зловещую лиходеи, так рухнули они пред боярином на колени, и Торан замычал, А Громан орать почал:

— Помилосердствуй, твоё велико, не пытай нас, не надо! Мы и так всю правду тебе скажем! Эту вот девку, — и он на Миловзору пальцем указал, — Куколока-дурак привёл из недр ада!

— Вот оно как! — взвизгнул азартно Худеяр, — Не зря я чуял, что дело тут неладно!

— Да-да — из треклятого ада! — продолжал Громан в горячке, — Там она у самого Чернобога в замке вроде жила, а Куколока этого чёрта то ли убил, то ли сил лишил, а Зорку на белый свет возвратил.

По боярским рядам аж волна бурливая прошла. Закричали бояре в адрес царевны что-то нелицеприятное, а Худеяр в кресле своём откинулся и наблюдал всю эту вакханалию с ухмылочкою умильной…

Наконец он руку поднял, дождался боярского спокойствия и таково рёк:

— Так, этих, значит — в подвал! В цепи их заковать и посадить на хлеб да на воду, чтобы врать им было не угодно!

Подскочили стражники к завопившим братьям и уволокли их, куда было сказано. А Худеяр объявил перерыв в заседании боярском, всех лишних прочь спровадил и один на один с Миловзорою в зале остался. Встал он, обошёл кругом гордую красавицу, стать девичью плотоядно оглядывая, и восхитился прелестью её несказанной, снизу вверх на неё поглядывая.

— Ай да красавица ты, бывшая царевна! — бородёнку себе пощипывая, он прогундел, — В жизни такой ядрёной я не видал! Ха-ха-ха!

Потом берёт он её за руку и за стол резной усаживает, а сам садится рядышком.

— Вот что, Миловзора, — предлагает ей старый греховодник, — Выходи давай замуж за меня! Я без пяти минут уже царь… Коли согласишься — как плюшка в масле будешь кататься. Да-да, правда, не обманываю. Ай же ты моя радость!..

И он полез лапать её да целовать.

А Миловзора ка-ак даст ему с размахом по мордасам! У блудливого поганца от сего удара даже шапка его богатая с башки упала.

— Уйди прочь, козёл ты лядащий! — воскликнула красавица в негодовании, — Лучше мне умереть, чем жить с таким котярой!

Ну и взъярился от слов её Худеяр! Ударил он по столу кулачишкою звонко и позвал громким голосом стражу дворцовую. А когда та появилась, приказал он царевну схватить и в заточение её увести.

Да напутствовал её такими словами:

— Добро, ядовитая змея, спасибо за любовь да за ласку! Значит, не гож я для тебя, для девы прекрасной? Хх-а! Короче, так: даю я тебе на раздумье три дня. Будешь покладиста да умна — на предложение моё согласишься. Ну, а нет — сожгу я тебя на костре как зловредную ведьму! Иди, думай да маху, гляди, не дай! Хэ! Красавица чертячья!

И увели Миловзору в тёмный да гадкий подвал.

…А той порою выехали два князя горских на птичью охоту. Смотрят — цапля полетела между холмов. Спустили они на неё по соколу ловчему, и те соколы устроили за цаплей погоню. Таким образом, скрылись они с глаз и долго затем не показывались. И тут вдруг на́ тебе — оба впустую назад летят и принимаются в воздухе беспокойно метаться да встревожено вдобавок кричать.

— Что-то там неладно, брат, — говорит один из князей другому, — Вишь — соколы нас отчего-то зазывают…

Поскакали они по ущелью глубокому вперёд, глядь — мать честная! — человек убитый лежит на камнях, не иначе как со скалы упавший. И только они к мертвецу приблизились на немного, как сразу узнали в нём Куколоку.

И в самом-то деле был он мёртвый, мертвее, как говорится, не бывает.

— Ай-яй-яй! Эка беда-то! — воскликнули близнецы, с коней соскакивая, — Никак убили нашего избавителя? Со скалы видать скинули…

— Вот что, ребята, — приказал один из братьев сопровождающим, — скачите быстро к источникам тайным и живой да мёртвой воды сюда доставьте. Скорее, скорее, братцы — время ведь не ожидает!

Быстро исполнили слуги проворные приказание строгое и привезли вскорости два бурдюка с теми водами. Взяли князья по бурдюку в руки и к лежащему у их ног Куколоке нагнулися. Один из них мёртвой водою его полил, и его раны и переломы моментально срослися. А другой наклонился и в Куколокин рот живой водицы брызнул. Полилась влага живительная в нутро убитого, и в ту же минуту вздохнул он полной грудью и глаза открыл.

— Где я? — спросил он, взглядом окрест блуждая, — Зачем вы меня из рая назад возвертали?

А князья и вся их свита немалая ура воскресшему закричали.

А потом Куколоке оживлённому вот чего близнецы говорят:

— Поживи ещё, брат!

— Не все дела ты ещё справил, чтобы в рай отбывать!

— Ты нас когда-то спас, а мы теперь тебя!..

— Долг-то платежом красен…

Вскочил Куколока на ноги, головою буйной потряс и тоже рассмеялся.

— Э-э! — вскричал он голосом молодецким, — Да никак я опять поумнел-то? Как Яга сказывала, так оно всё и стало: умер я да ожил опять, и голова моя садовая дурною быть перестала!

Ну, тут уже было не до охоты. Понял Куколока, что спешить ему надо очень, а то чегой-то сердце у него защемило насчёт Миловзоры. Отдал ему один из братьев своего скакуна, а другой кошель тугой с деньгами, обнялися они на прощание и пообещали друг друга в будущем навещать, после чего наш витязь умчался оттуда стремительно.

О том, как он добирался до столицы царства, мы не будем особо-то распинаться. Быстро он туда мчался, коню же понятно! И хоть голова у бедового парня более всего любовью была занята, но он и окрест успевал поглядывать и многое замечал.

Не понравилось ему увиденное, ох не понравилось!

Да и как порядочному человеку спокойным было там остаться, когда кругом разор один лишь виделся да всяческие ещё напасти. Нещадно народишко стал притесняем от боярской этой власти. Царя-то батюшки более не было? Не было. Вот они, гады, и беспредельничали да лютовали без всяких преград. В три шкуры с податных поборы они брали, и всё-то им было мало да мало…

А и как не быть малому, когда алчность да хамство по доброй воле — пороки неунимаемые. Маньяк ведь внешнею силою угоманивается, а от слабости да покорства аппетит у душ нечистых ещё пуще лишь разгорается…

Везде был слышен взрослый стон да плач ребячий, и защиты населению утесняемому не было никакой. Даже на Куколоку всяческие разбойники да чиновники покушаться пыталися, да только он от негодяев шутя отбивался, ибо сила опять в нём бурлила, подарок Великого Рьва…

Таким вот макаром на родину он и прискакал.

Ночь как раз там была, так что ни одна душа любознательная его не видала. Смотрит богатырь удивлённо — вот так дела! — дом-то их пуст-пустёхонек стоит-постаивает, двери все настежь, а внутри из обстановки и табуреточки нету. «Эх, — подумал усилок горько, — не иначе как папаня мой помер, а братья где-то в беду попали. Ишь, дом-то наш подчистую разграблен…»

Отвёл он коня боевого в конское стойло, а сам пошёл в дом и на полу улёгся. Так с седлом под головою и проспал наш Бронебой до самого до утра, ибо лето тогда как раз стояло, и погода была благодатная.

Наконец, проснулся герой ото сна липучего и почуял, что давно-то не спал он лучше. А как же иначе — в отчем дому чай не на чужбине, — так бы тут и дрых, коли бы дела не манили.

А какие у бывшего дурака дела? Хэ — вестимо, по городу родному пошататься! Спала ведь с разума его пелена мрачная, и любопытно ему сделалось, как всё привычное теперь ему глянется…

Вышел Куколока из дому, возле колодца умылся, волосы причесал и к центру города почесал. И вот же странная ерунда его заинтриговала: с кем только он ни здоровкался — ну никто его не узнавал! Куколока даже в лужу посмотрелся: может, думает, у меня с рожей какие изменения?.. Да вроде не — та ж самая мордень с лужи на него глядела.

Или всё же не та?..

Э, наконец он смекает — а ведь выражение на моей личности явно же поменялося: было оно дурнее и не придумаешь, а теперя умнее стало умного.

Ладно. Перестал наш парень здоровья знакомым желать и пошёл по улице далее. И видит он, что и народишко к центру чего-то подтягивается. Ага. Идут-бредут горожане, смеются да разговаривают.

Спрашивает он у одного малого: куда это все идут, брат? А тот в ответ ухмыляется. Нешто ты, говорит, не знаешь, что сёдни ведьму будут сжигать? Ага, добавляет с азартом, оборотиху какую-то страшную, царевну из себя изображающую…

Куколоку будто колом по кумполу вдарили. То ж Миловзора, враз он догадался! Ни хрена себе, возмущается, обвинение — на де́вицу честную навели тень!

Понаддал он ходу и, лавируя среди народу, вышел вскорости на красную их площадь. Протолкался он, покуда толпища не уплотнилася, к лобному месту поближе и видит там такую картину: на возвышении был устроен помост из дров, с бревном, торчащим в серёдке, и к тому брёвнышку служители палаческие как раз кого-то привязывали.

Да неужто и впрямь это Миловзора, подумал наш витязь взволнованно? И так и этак он шею вытягивал, покуда локоны золотые не увидал, прекрасное любимое лицо, искажённое тяжкой мукой и наглые рожи палаческих этих сук.

«Ах вы ж такие-сякие негодные босяки! — взыграло ретивое внутрях Куколокиных, — Ах вы законники беззаконные! Ну, я вас счас!..»

А потом внезапно он осаживается. Э, думает, а я ведь всё ещё дурак — ну куда я с голыми руками супротив толпищи-то громадной! Не, тут надобно похитрее… Нужно чуток подождать…

И хоть мощь в нём бурлила невероятная, но устраивать тут кровавую баню не входило нисколько в его планы. Как-никак, а ведь земляки его окружали, не басурмане какие-нибудь поганые.

И вот смотрит Куколока внимательно — появляется на площади кодла боярская в окружении ратников. Рассаживаются они на сидениях чуток на возвышении и приготовляются лицезреть ужо представление с бесовским сиим аутодафе. Пригляделся усилок к представителям власти и сразу же определил из них главного. Боярин-то Худеяр, в роскошном зело одеянии, повыше прочих устроился бояр, злорадно он чего-то бурчал, и его хитрая рожа явственно просила кирпича…

Вот сощурил он свои глазки поросячьи и повелел глашатаю речь держать.

Тот вперёд вышел, слегка прокашлялся и затянул густым басом:

— Внимание, горожане-державники! Волею высшего нашего суда здесь будет ведьма злокозненная казнена, оборотиха зело преужасная! Вы не смотрите, что она лицом-то мила и царевною Миловзорою себя называет, ибо видимость это навная и полная брехня!..

Тут он к помосту картинно поворотился и палец свой с перстнем драгоценными в приговорённую будто вонзил.

— Ужо поджарит святой огонь твою тёмную душонку! — сколько мог, усилил он голос, — Ужо не отвертисся ты от суда праведного, ведьма позорная!

— Я не ведьма! — раздался из кучи дров девичий высокий голос, — Я Миловзора, царя Дарилада дочь! Вы не смеете меня казнить — это не по праву! Я не признаю вашего суда!

По толпе прокатилась волна смеха вперемешку с ругательствами. Большинство народное явно было оболванено и стояло на стороне бояр.

— А какой суд ты признаёшь, ведьма окаянная? — крикнул резко какой-то обыватель, — Чай, выше державного суда-то нету!

— Божий!.. — вскричала несчастная отчаянно, — Божий суд выше человеческого!

Ох, и весело стало боярам после сего замечания. Ох, они и заржали там да возрадовались! Ханжа же там был на ханже, и в бога из них никто ведь не веровал.

Тут и Худеяр с места своего вскочил и без помощи глашатайской визгливо завопил:

— А может кто из вас, горожане, заступиться желает за ведьму поганую? — и он от хохота аж затрясся, — Божий суд это когда заступник победит в поединке воина нашего великого. Эй, Ярдар Могрищевич, выйди-ка сюды!

Ряды воинов тут пораздвинулись, и подался вперёд такой громила, что по толпе охи и ахи прокатилися. Был он закован в кольчугу и латы, а на роже его бородатой улыбки, наверное, не показывалось никогда.

— К твоим услугам, княже Худеяр! — грознее некуда верзила рявкнул, — Готов я драться хоть с самим аспидом!

«Вот оно! — ёкнуло сердце у Куколоки, — Вот он, случай прекрасный!..»

— Ну, есть желающие? — продолжал Худеяр прикалываться, — Поединщик за ведьму нашёлся?

Сквасил тут наш силач рожу дурацкую да как гаркнет:

— Есть! Куколока драться хочет!

Проскочил он между людей и выбрался на видное место.

Как увидал дурачка народец собравшийся, так чуть не лёг он от ржаки вповалку. Нашли тоже себе представление! Ну, будто в театре они были на комедии, а не на страшном и подлом деле.

— Ты откуда взялся, дурак? — отреготав, вопросил Худеяр, — Ты ж вроде с концами пропал, а?

— Меня сюда Бог послал! — крикнул в ответ заступник новоявленный, — Куколока целый! Это вы все ущербные!

Подскочил он неожиданно к Ярдару этому Могрищевичу да по харе его бугристой — хлесь! Знатную плюху ему отвесил, хотя силушки Рьвиной ему не потребовалось: свою он силу потратил, человеческую.

— Ах ты, поганец! — взревел громила яростно, — Ах ты, тля! Да я тебя!..

Маханул он хватко ручищами, норовя нахала споймать, да только — ага! — как ты его поймаешь! Тот-то был ловок да весьма проворен — такого шустрика сходу ведь не уловишь…

Выхватил тогда Могрищевич ножик из-за голенища и попытался зарезать врага своего, словно ягнёнка жертвенного. Помахал он ножищем булатным со свистом, в Куколоку им быстро потыкал — а фигу! Тот-то более был не дурак, хотя дурку включил он по полной программе: с такими ужимками дикими скакал он тама да от горе-вояки уворачивался, что и стар и млад устали даже смеяться.

— А-а-а! — взревел великан Ярдар, ножик к чертям отбрасывая, — Ты такой, да?! Тогда я мечом тебя порубаю!..

Да вжик — лезвие смертоносное живо обнажил. Рубанул он сплеча дважды, крест как бы накрест и очень удивился, что Куколоку в капусту не порубил. Ну а он просто вправо да влево молниеносно уклонился и головушки своей буйной не лишился. Тогда боярин поперёк тулова ему жахнул со свистом пронзительным, да только Куколока вниз приклонился, и меч над ним проскочил. И ещё раз Могрищевич удар свой повторил, а его противник на сей раз в вышину подскочил.

Осатанел воин великий от сего дива невиданного. Это ж надо — мозгляка-дурилу ему не удаётся порешить! Да и многие из бояр во главе с подлым Худеяром тоже смеяться вдруг перестали. Почуяли они явно, что что-то пошло не так.

— Ну, держись у меня, скоморох лядов! — заскрипел зубами Ярдар, — Счас я дырку в тебе продырявлю!

И он руку метнул вперёд, норовя в пузо поразить Куколоку. А тот скок — в сторону споро отпрыгнул да по запястью Могрищевичу ладошкой блызнул. Меч из длани боярской и вывалился. Ухватил Куколока за ручку обезоруженную недруга своего грузного и приёмчик болевой ему продемонстрировал, на землю его свалив. Завопил громила от боли дурным голосом и о пощаде просить почал Куколоку.

Выходит, не кто иной как тупой дурачонок выиграл поединок этот божий! Тут уж двух мнений быть не могёт…

Не стал наш силач поверженного Ярдара доламывать, вскочил он быстро на ноги и водрузил сапог на грудь великана.

— Бог не Микишка, боярин Худеяр! — на всю площадь он гаркнул, — Моя взяла, так что дева оправдана. Живо давай её отпускай!

Но тут Худеяр заорал стоявшим столбом палачам:

— Чего встали? Поджигайте дрова, негодяи!

И ратникам своим приказал:

— Взять этого мерзавца! Это колдун Куколока! Он с ведьмою заодно!

Бросилась на богатыря разом целая бравая рать, а тот, не будь дурак, быстро весьма наклоняется, взмётывает на воздух тушу Ярдарища и — на! — в толпу бегущую его запускает. Повалил летящий великан всех своих собратьев, а Куколока кулак возвысил и не в шутку палачам им погрозил. Те ажно оторопели и поджигать дрова не посмели.

В толпе началось сильное брожение, а в боярском стаде даже паника. И тут уж Куколока не растерялся. Бросился он, аки барс, к удиравшему Худеяру и, словно котяру паршивого, за шкварник его поймал.

Да как тряханёт его со всей-то силы!

— А ну-ка стой, козёл греховодный! — гаркнул он на негодника, да так громко, что тот ажно приоглох. — Не спеши, гад, бежать — спеши ответ перед правдой держать!

И он приказал всполошившимся боярам на месте стоять и не орать там благим матом. А потом попросил он тишины и с такими словами к народу обратился:

— Здорово, земляки-горожане! Признаёте вы меня, али, может, скажете, что я чужак?

— Как не признать! — в ответ ему заорали, — Ты ж Куколока-дурак, сын князя покойного Улада!

Все вдарились в хохот, не исключая и самого Куколоку.

— Правильно! — вскричал он, улыбаясь, — Только имечко моё вы назвали не так. Был Куколока да весь вышел! Исцелили меня добрые силы от дурачества, и теперь я Бронебой Уладович, прошу любить и жаловать!

— А ну, — непреклонным тоном приказал он палачам, — Отвяжите быстрее царевну Миловзору! Да поживее у меня там, канальи!

Моментально приказ сей был исполнен, и привели палачи Миловзору пред очи Куколокины.

— Здравствуй, свет очей моих Миловзорушка! — звонким голосом поздоровался Куколока, — Перед всем нашим народом я тебя спрашиваю: пойдёшь ли ты замуж за меня, дева моя дорогая?

И та улыбнулась ему радостно и скромно сказала «да».

Бомба ликования от слов сих в народе взорвалася. Всклокотал народец в радости и криками вовсю разорался.

— На царство Бронебоя Уладовича! — громче всех кто-то гаркнул, — На царство героя-богатыря!..

И клич сей толпа тысячегласно поддержала.

Ничего не оставалось боярской банде, как право такое за героем Бронебоем признать. Подтвердили они принародно, что Куколока царскую волю сполнил, и повинились пред народом в своём греховодье.

Ну, народец на расправу-то скор. Хотели ужо разъяренные обыватели бояр тех казнить да пытать, но новый вождь им то не позволил.

— Ша! — сказал он твердее твёрдого. — Лишнего кровопролития я не дозволяю! Пускай убираются отсюда куда подалее — мы более в боярской власти не нуждаемся!

…Ну что ещё рассказать-то? Возвел Куколоку на трон народный Великий Собор, и стал он вскоре царём Бронебоем. Ладно правил царь Бронебой и справедливо весьма. Думу богаческую он к чертям разогнал и из представителей сословий Державный Совет учредил. Братьев своих провинившихся и покаявшихся пред ним искренно он тоже простил, но от себя навеки спровадил. Вы мне более не братья, сурово он им сказал, раз любовь братскую предательски попрали. Идите отседа, сказал он, к такой-сякой бабушке!

И стали они с женою Миловзорою жить-поживать да добра наживать. И то добро не златом-серебром у них измерялося, а любовью, разумом и правдой. И хоть славен стал царь Бронебой очень, но в народе за глаза звали его любовно Куколокою, и он о том знал, но лишь усмехался.

Тут и сказочке нашей пришёл конец, а кто слушал её да читал — вестимо, что молодец!