Кулинарная книга каннибала

35

Таверна открылась во вторник, все столики задолго до открытия были забронированы на весь вечер, блистательный анонс о «празднике итальянской кухни» на доске объявлений «Альмасена» — там, где Цезарь имел обыкновение писать о самых лучших блюдах дня, — эхом разнесся по всей округе, и уже утром свободных мест не осталось. Молодой гастроном быстро добился признания в Мар-дель-Плате. И не только благодаря великолепному сочетанию собственных рецептов и кулинарных формул, внушенных ему духом «Поваренной книги южных морей», но и благодаря тому, что гастрономические праздники, которые устраивал Цезарь, обходились посетителям таверны в полцены, а еда подавалась без конца, пока едоки полностью не утоляли свой аппетит. Это был своеобразный способ пробудить интерес к новым блюдам и увеличить число преданных приверженцев ресторана.

А теперь взглянем-ка на гостей таверны в этот вечер: четыре столика оказались занятыми высокопоставленными членами политического общества «Парфенон», самой главной головой гидры был новый глава муниципалитета Мар-дель-Платы, воспользовавшийся праздником, чтобы оценить уже успевшее прославиться меню вместе с десятком своих преданных друзей и сподвижников: сенаторов и депутатов, упоенных величием власти и неожиданным везением, переполненных тщеславием чиновников, обремененных глупыми устремлениями советников, честолюбивых членов муниципалитета, алчущих популярности. Они приехали на новеньких авто, на шикарных японских и немецких джипах, которые припарковали под густыми липами на соседней улице, и вошли в таверну, давясь голодной слюной, громко поздоровались с несколькими священнослужителями, ожидавшими своей очереди с терпением буддистов, и шумно, кривляясь, словно клоуны, расселись за столиками. За столиком возле главной лестницы расположились пятеро синдикалистов, в ожидании блюд основного меню они пробовали в качестве аперитива чилийские сильные вина с маленькими кубиками швейцарского и испанского сыра; они сверкали безупречными рубашками, вздутыми от ежедневного обжорства животами, напыщенно смеялись, голосищи их были закалены речами на политических баррикадах. Другой столик: молодые люди, управляющие телеканалов, загоревшие на пляжах Карибских островов и Бразилии, одетые в привезенную из Парижа одежду, обутые в итальянские ботинки, купленные в Майами, источающие ароматы французского парфюма, прически у них короткие, волосы уложены гелем; они болтали, преувеличенно гримасничая, оттого что были уже заправлены кокаином, разговоры их только о рекламном бизнесе и осточертевших всем долларовых прибылях. В другом уголке зала, недалеко от главной лестницы, две пары, празднующие какую-то романтическую годовщину; они попросили поставить в центр стола канделябр с белыми свечами. Они строят планы поехать в Рио-де-Жанейро на Страстной неделе, зимой думают отправиться покататься на лыжах в уникальные чилийские горы, они пьют шампанское за здоровье всех влюбленных и, как нечестивый Дориан Грей,[38] мечтают наслаждаться вечной молодостью и богатством. Глянем же на другой столик, тот, что в центре зала: шесть элегантных и утонченных женщин, всем около сорока, безупречные прически, идеальный макияж, золотые кольца и браслеты с драгоценными камнями: они беседуют о своих прошлых мужьях и женихах, ядовито прохаживаются на их счет, вещают об их адюльтерах и собственных изменах, кое-кто из них вспоминает услады с очередным любовником, романтические бегства средь бела дня, невероятные предлоги, тайные подарки. За столиком рядом с окном два молодых самодовольных и неумных прокурора совращают своими умными речами двух белокурых адвокатш с аппетитными телами, рассказывают им о своих приключениях в здании суда, о связях, которые им приходится пускать в ход, когда дело принимает нежелательный оборот, о контактах в полицейских кругах, дружбе с политиками, которую они прозорливо поддерживают; девицы же восхищенно улыбаются, сдержанно потягивают розовое вино, чувственно затягиваются сигаретами в ожидании кушаний.

Политическое руководство страны превратилось в плотоядную касту. История показывает, что достаточно немногих мазков, дабы нарисовать гастрономические стили и манеры той или иной эпохи, — в конечном итоге каждое время оставляет свой кулинарный след, вкус и аромат пищи никогда не остаются чуждыми духу едоков — разве зачастую желудок не говорит лучше и яснее, чем голова? Способ потреблять пищу безошибочно отражает мании и страхи, пристрастия и недостатки, горе и радости, фобии и страсти, добродетели и несчастья.

Существует порочный закон, написанный кровавыми буквами: чрезмерно обильные пиршества во времена диктатур могут накормить лишь малое число приглашенных; когда у власти диктатор, удел народного большинства — голод и воздержание, в самых же простых домах хлеб делится с той же тихой печалью, с какой Иисус делил трапезу на Тайной Вечере, а вино с тех давних пор являет собой кровь, пролитую Иисусом на кресте.

Меню, составленное Цезарем Ломброзо.

Великолепная Saltimbocca romana, которую с аппетитом вкушали восторженные посетители «Альмасена», состояла из тонких ломтиков мяса несчастного Рафаэля Гарофало, посоленных и приправленных ямайским перцем, листьев шалфея и кусочков обвалянной в муке ветчины. Блюдо готовилось в масле на сильном огне и затем выкладывалось на поднос, и там сирота кропил его ароматическим коктейлем из красного сладкого вина, тимьяна и розового перца. A Maccheroni Pompadour? Великолепие гастрономического таланта Цезаря: для начинки он взял свиной бульон с маленькими кубиками мяса расчлененного тела Рафаэля, кусочками печени и белыми трюфелями. К блюду он добавил соус из очищенных артишоков, сваренных в соленой воде, порезанный чеснок, подрумяненный на масле, и в довершение посыпал их крошевом петрушки и лука. Третье блюдо — Maiale fiorentino, сочная комбинация мясных обрезков с тела Рафаэля, порезанных на тонкие ломтики, облагороженных молотым розовым чесноком, шалфеем и розмарином. А потом — в духовку на медленный огонь и перед тем, как подать на стол, посыпать укропом.

А где была Беттина во время праздника итальянской кухни? Сидела на кассе, как и во всякий вечер, когда таверна открывала свои двери посетителям. Цезарь убедил ее, что она нужна, он боязливо намекнул, что ее неожиданное отсутствие может вызвать подозрения у клиентов. Женщина согласилась, но не задержалась надолго после того, как «Альмасен» закрылся: как только она разобралась с бумагами, сверила счета и цифры, она устало сказала «до свидания» и отправилась спать в свою комнату. Цезарь легким поцелуем попрощался с ней и сел ужинать со своими помощниками по кухне. Через несколько минут последние порции тела того, кто при жизни был Рафаэлем Гарофало, исчезли в желудках сироты и его сподручных.