ЧОУГАРСКИЕ ТИГРЫ

Карта восточного Кумаона, висящая передо мной на стене, отмечена крестами, а под каждым крестом указана дата. Эти кресты показывают место и время официально полученных сведений о человеческих жертвах чоугарского тигра-людоеда. На карте 64 креста. Не думаю, чтобы цифра была вполне точной, так как карта заполнялась мной в течение двух лет и не о всех жертвах, имевшихся в то время, мне сообщили. Кроме того, лица, изувеченные и умершие от ран впоследствии, не отмечены на карте.

Первый крест обозначен 15 декабря 1925 г., а последний — 21 марта 1930 г. Расстояние между крайними крестами с севера на юг пятьдесят миль, а с востока на запад тридцать миль. Это площадь около тысячи пятисот квадратных миль среди гор и долин, где зимой лежит глубокий снег, а летом царит палящий зной. На всей территории чоугарский тигр установил царство террора. Там разбросаны деревни разной величины: одни с населением в сто и более человек, другие в один или два дома. Исхоженные босыми ногами тропы соединяют эти деревни. Некоторые из этих троп проходят по густым лесам. Когда из-за тигра движение по этим тропам стало опасным, все связи между деревнями ограничились человеческими голосами. Встав на высоком месте — будь это скала или крыша дома, — обитатель деревни привлекал внимание жителей соседней деревни и, когда на призыв откликались, передавал новости. Так шли новости от деревни к деревне, причем в невероятно короткий срок для этих обширных пространств.

На совещании в уезде в феврале 1929 г. я взял на себя обязательство сделать попытку расправиться с этим тигром. В это время в Кумаоне было три людоеда, и, так как чоугарский здесь причинял наибольший вред, я обещал заняться им в первую очередь.

Карта, отмеченная крестами и датами, предоставленная мне администрацией, показывала, что людоед действовал главным образом в деревнях, расположенных севернее и восточнее Калаагарского хребта. Хребет этот имеет протяжение миль в сорок, достигает высоты в восемь тысяч пятьсот футов, склоны его покрыты густым лесом. Лесная дорога проходит вдоль северной стороны хребта; местами на протяжении целых миль она тянется через густой лес из дуба и рододендрона, местами одну сторону дороги окаймляет лес, а другую — поля. У поворота дороги находилась калаагарская лесная сторожка, куда я и направлялся. После четырехдневного пути, завершившегося крутым подъемом на четыре тысячи футов, я достиг сторожки апрельским вечером 1929 г.

Человеческие жертвы чоугарского тигра-людоеда

Деревня — Число людей

_______________________

Тали — 1

Деби-Дхура — 1

Бархон — 2

Чамили — 6

Кахор — 1

Ам — 2

Далканиа — 7

Лохар — 8

Агхаура — 2

Пахарпани — 1

Падампури — 2

Танда — 1

Несорийа — 1

Джангаон — 1

Кабрагаон — 1

Кала-Агар — 8

Рикхакот — 1

Матела — 3

Кундал — 3

Бабиар — 1

Кансюн — 1

Гаргари — 1

Хайракхан — 2

Укхалдхунга — 1

Пакхари — 1

Дунгари — 2

Гални — 3

____________________


Всего — 64

Годовые итоги

1926 — 9 жертв


1927 — 15 жертв


1928 — 14 жертв


1929 — 17 жертв


1930 — 9 жертв

__________________


Всего — 64 жертвы

Последней жертвой тигра-людоеда был молодой человек двадцати двух лет. Он был убит, когда пас скот.

На следующее утро пришла повидаться со мной бабушка этого юноши.

Она рассказала, что людоед напал на ее единственного родственника совсем неожиданно. Поведав мне его жизнь со дня рождения и восхваляя его качества, она настойчиво просила меня принять трех молочных буйволов в качестве приманки, добавив, что, если я убью тигра при помощи ее буйволов, она получит удовлетворение от участия в отмщении за внука. Эти буйволы были для меня совершенно бесполезны, но, зная, что отказ будет сочтен за оскорбление, я поблагодарил старую даму и сказал, что буду рассчитывать на ее буйволов, после того как использую четырех молодых бычков буйволов, приведенных из Найни-Тала.

Затем собрались старосты соседних деревень; от них я узнал, что тигра в последний раз видели десять дней тому назад в деревне, находившейся отсюда за двадцать миль на восточном склоне хребта. Там он убил мужчину и женщину. Искать по следам десятидневной давности не было смысла. После продолжительного разговора со старостами я принял решение перейти в деревню Далканиа на восточном склоне хребта. Далканиа отстоит в десяти милях от Кала-Агара и примерно на таком же расстоянии от деревни, где были убиты мужчина и женщина. На карте число крестов в Далканиа и окрестных деревнях показывало, что там именно и была главная квартира людоеда.

На следующее утро после завтрака я оставил Кала-Агар и двинулся по лесной дороге, которая, как мне сказали, доведет меня до конца хребта. Там я должен был перейти на гору и по ней спуститься две мили до Далканиа. Дорогой этой, проходившей через густой лес, пользовались очень мало. Осматривая по пути все следы, я около двух часов пополудни был у начала тропы. Здесь меня встретило несколько жителей Далканиа. Они уже слышали о моем намерении остановиться в их деревне и пришли сказать, что сегодня тигр напал на группу женщин, занимавшихся жатвой в десяти милях от Далканиа.

Хотя носильщики несли мое лагерное оборудование уже восемь миль, они были готовы пойти со мной и дальше. Но я, узнав, что десятимильная дорога в деревню очень трудна и к тому же проходит через густой лес, решил направить моих спутников и пришедших крестьян в Далканиа, а сам осмотреть место нападения тигра.

В три часа пополудни, подкрепившись, я двинулся в свою десятимильную экскурсию. При благоприятных условиях десять миль — это два с половиной часа спокойной ходьбы, но в данном случае условия никак не могли считаться благоприятными. Путь вдоль восточного склона гор был извилист, пересекал глубокие овраги, по сторонам его находились то скалы, то густые кустарники, то деревья. А так как к каждому укрытию, которое могло таить для меня внезапную гибель от голодного людоеда, надо было подходить с предосторожностями, продвижение было очень медленным. Я все еще находился в нескольких милях от цели, когда заходящее солнце предупредило меня, что пора сделать остановку.

При других обстоятельствах сон под звездным небом на постели из сухих листьев гарантировал бы ночной отдых, но в создавшейся обстановке спать на земле значило бы рисковать жизнью. Долгая практика научила меня выбирать подходящие деревья и комфортабельно на них устраиваться. Спать на дереве было для меня обычным делом. В данном случае я выбрал дуб и, тщательно прикрепив к суку ружье, проспал несколько часов. Вдруг я был разбужен возней каких-то зверей под деревом. Звуки перемещались. Теперь я услышал царапанье когтей по коре и понял, что семья медведей лезла на растущее ниже по склону дерево карпал.[13] На жировке медведи очень сварливы; сон стал невозможным, пока они не наелись и не ушли.

Через 2 часа после восхода солнца я добрался до деревни. Она состояла из двух хижин и загона для скотины и располагалась среди леса на поляне площадью в пять акров. Люди маленькой общины были вне себя от радости при виде меня. Мне указали поле пшеницы в нескольких ярдах от жилищ, на котором лежавший в засаде тигр был замечен как раз в то время, когда он подкрадывался к трем женщинам, занятым уборкой урожая. Человек, который заметил тигра и поднял тревогу, сообщил мне, что зверь ушел в джунгли и что там к нему присоединился другой тигр; они вдвоем спустились по склону горы в лежащую ниже долину. Жители двух хижин не могли заснуть, так как тигры, обманутые в своих ожиданиях добычи, ревели с короткими перерывами всю ночь. Рев их прекратился только незадолго до моего прихода.

Наличие двух тигров подтверждало мои прежние сведения о том, что людоеда сопровождал вполне уже выросший тигренок.

Индийские горцы очень гостеприимны. Когда крестьяне узнали, что я провел ночь в джунглях и что мой лагерь находился в Далканиа, они предложили приготовить мне обед. Я знал, что это может затруднить небольшую общину с ее скудными ресурсами, и поэтому попросил вскипятить мне только чай. Но чая в деревне не было — мне дали напиток из подслащенного молока, очень сытный и достаточно вкусный. По просьбе моих хозяев я встал на стражу, пока они кончили уборку пшеницы. В полдень, сопутствуемый добрыми пожеланиями населения, я спустился в долину в том направлении, где ревели тигры.

Долина начиналась от водораздела трех рек — Ладхия, Нандхаур и Восточной Гоула — и тянулась на протяжении двадцати миль на юго-запад; она была покрыта густым лесом. Идти по следу было невозможно. Чтобы увидеть тигров, следовало привлечь их внимание на себя или скрасть с подхода, пользуясь сигналами животного мира джунглей.

Читателям интересно, быть может, узнать, что птицы и звери джунглей и «четыре небесных ветра»[14] имеют очень большое значение для достижения успеха в охоте за тиграми. Здесь не место перечислять названия животных, от тревожных криков которых зависит в значительной мере и успех и личная безопасность охотника. В стране, где трех- или четырехмильный подъем или спуск отражает тысячефутовые изменения общей высоты местности, разнообразие животного мира весьма значительно. Но ветер на любой высоте есть постоянно действующий фактор, и несколько слов о его значении при пешем преследовании тигра представляются уместными.

Тигры не знают, что люди лишены чутья. Став людоедом, тигр относится к человеку совершенно так же, как к другим животным. Следовательно, он приближается к намеченной жертве против ветра или ожидает ее в засаде, лежа под ветром.

Значение этого обстоятельства станет ясным, если представить себе, что в то время как охотник старается увидеть тигра, тот в свою очередь старается скрасть охотника или лежит, поджидая его в засаде. Такое состязание, учитывая высоту тигра, его окраску и бесшумность движений, очень неравное, но в пользу охотника действует ветер.

Во всех случаях, когда убийство совершается тигром с подхода или скрадом, зверь приближается к жертве сзади. Для охотника — самоубийство идти в густые джунгли, где есть все основания ждать, что тигр следит за ним и может напасть внезапно, если охотник не умеет полностью разбираться в воздушных течениях. Так, например, если охотнику по условиям местности необходимо двигаться в том направлении, откуда дует ветер, то опасность находится позади, но если он пойдет «челноком»[15] под углом к направлению ветра, ему надо считаться с опасностью с правой или левой стороны. При чтении книги все эти приемы не кажутся очень привлекательными и, может быть, не совсем понятны, но на практике они действенны. А так как невозможно все время двигаться спиной вперед, я не знаю лучшего способа передвижения против ветра по густым зарослям, в которых прячется голодный людоед.

К вечеру я достиг края долины, но так и не увидел тигра и не мог удостовериться по поведению зверей и птиц в присутствии его в джунглях. Единственным строением в поле моего зрения был загон для скота, стоявший высоко на северном склоне края долины.

Я был очень внимателен при выборе места для ночлега в этот день и был вознагражден спокойным сном. Вскоре после наступления темноты тигры подали голос, а через несколько минут с пастбища донеслись два выстрела из шомпольного ружья и крики. Затем наступила тишина.

На следующий день около полудня, когда я обследовал каждый клочок земли в долине и поднимался по травянистому склону, собираясь присоединиться к моим носильщикам в Далканиа, я услышал крики со стороны загона для скота. Крики повторялись, и когда я откликнулся, то увидел, как какой-то человек взобрался на высокую скалу и с этого места стал кричать в долину, призывая саиба, который прибыл из Найни-Тала, застрелить людоеда. Когда я сказал ему, что этот саиб — я, он рассказал, что около полудня скот выбежал из оврага с моей стороны долины и что при проверке после возвращения в загон выяснилось, что исчезла одна белая корова.

Человек подозревал, что корова убита тиграми, рев которых он предыдущей ночью слыхал примерно в полумиле западнее от того места, где был я. Поблагодарив его за сведения, я бросился обследовать овраг. Пройдя немного вдоль его края, я нашел следы бежавшего в панике стада и, идя по следам, без труда нашел место, где была убита корова. Убив корову, тигры стащили ее в овраг по крутому склону. Подходить по волоку[16] не следовало. Поэтому я сделал большой обход и подошел с противоположной стороны оврага к месту, где, по моим предположениям, лежала корова. Эта стена оврага была менее обрывиста, чем та, по которой тигры тащили корову, и густо поросла молодым кустарником — условия для подхода были идеальными. Шаг за шагом, тихо как тень я пробирался через кусты, достигавшие мне до пояса. Когда я был ярдах в тридцати от оврага, какое-то движение привлекло мое внимание. Внезапно у кустарников показалась белая нога коровы. Мгновением позже раздалось громкое ворчание: тигры были у добычи и, вероятно, ссорились из-за какого-то лакомого куска.

Несколько минут я простоял в полной неподвижности. Рычание не повторялось. Подходить ближе было опасно. Если бы я даже успел, оставаясь незамеченным, подобраться на тридцать ярдов и убить одного из тигров, то было пятьдесят процентов вероятности, что второй тигр бросится на меня, тогда как местность исключала возможность самозащиты. В двадцати ярдах влево от меня и примерно на таком же расстоянии от тигров был выступ в десять — пятнадцать футов вышиной. Если бы я смог незаметно взобраться на выступ, наверное, легко мог бы выстрелить по тиграм. Опираясь на руки и колени и толкая перед собой штуцер, я прополз через кустарник к краю скалы и остановился на минуту, чтобы перевести дыхание и проверить, заряжен ли штуцер. Потом я стал взбираться на скалу. Когда глаза мои достигли уровня ее вершины, я увидел обоих тигров.

Один поедал заднюю часть коровы, а другой лежал вблизи и облизывал лапы. Оба тигра казались приблизительно одинаковых размеров. Тот, который лизал лапы, имел более светлую окраску. Сделав вывод, что светлая окраска связана с возрастом и что это и есть старый людоед, я тщательно прицелился и выстрелил. После выстрела он подпрыгнул и упал на спину. Второй тигр исчез из поля зрения раньше, чем я успел нажать на второй спуск. Тигр, по которому я стрелял, лежал неподвижно. Бросив в него несколько камней и убедившись, что зверь мертв, я подошел и почувствовал разочарование: беглый взгляд убедил меня, что я ошибся и застрелил молодого тигра. Ошибка эта в течение последующих двенадцати месяцев стоила жизни двенадцати людям, а в одном случае чуть не лишила жизни и меня.

Разочарование несколько смягчалось такими соображениями: если молодая тигрица сама и не убивала людей, то она, вероятно, помогала своей старой матери при ее нападениях (впоследствии я узнал факты, подтверждающие это предположение); во всяком случае, она была выкормлена человеческим мясом, и я для самоуспокоения имел право отнести ее к категории «потенциальных» тигров-людоедов.

Снять шкуру с тигра с посторонней помощью на открытом месте и при наличии необходимых инструментов — дело несложное, но в данном случае работа отнюдь не была простой. Я был один среди густого кустарника, и единственным моим орудием был карманный нож. И хотя реальной опасности нападения людоеда не было, так как тигры никогда не убивают, удовлетворив свои потребности в пище, у меня в глубине души все же оставалось неприятное ощущение: мне казалось, что тигрица вернулась и следит за каждым моим движением.

Солнце почти уже село, а моя трудная работа все еще не была закончена. Приходилось провести еще одну ночь в джунглях, и я решил оставаться на месте. Судя по следам, тигрица была очень старой. Всю свою жизнь она провела в местности, где имелось почти столько же ружей, сколько и людей. Она все знала о человеке и о его повадках. Но все же не исключена была вероятность, что тигрица вернется ночью к добыче и останется поблизости от нее до утра.

Найти подходящее место для ночевки было трудно, но дерево, выбранное мною для ночлега, оказалось, как я понял на рассвете, самым неудобным из всех, на каких мне приходилось высидеть двенадцать часов подряд. Ночью временами слышно было, как ревела тигрица. По мере наступления утра рев становился все слабее и слабее и, наконец, прекратился где-то на хребте, возвышавшемся над долиной.

Усталый, иззябший и голодный — я пятьдесят четыре часа оставался без еды, — в прилипнувшей к телу одежде (ночью четыре часа лил дождь) я слез с дерева, когда видимость стала удовлетворительной, прикрепил к куртке тигровую шкуру и двинулся в Далканиа.

Мне не приходилось взвешивать сырой тигровой шкуры, но теперь мне казалось, что если в начале моего пятнадцатимильного пути шкура плюс голова и лапы весили сорок фунтов, то в конце его — я мог бы в этом присягнуть — вес их был двести фунтов.

Во дворе, общем для дюжины домов, вымощенном большими синеватыми плитами, я застал моих спутников в беседе с сотней, а то и более местных крестьян. Мое появление не было замечено. Но те приветствия, которые выпали на мою долю, когда забрызганный грязью и кровью я остановился среди сидевших на корточках людей, никогда не изгладятся из памяти.

Моя маленькая палатка была разбита на жнивье в сотне ярдов от деревни. Там уже ждал нас чай на импровизированном столе, сделанном из досок и ящиков. Крестьяне рассказывали, что люди, прослужившие у меня десять лет и не раз участвовавшие в подобного рода экспедициях, отказались верить тому, что я мог стать жертвой тигра. Они день и ночь кипятили воду для чая в ожидании моего прихода. Они упорно доказывали невозможность моей гибели старостам Далканиа и окрестных деревень, которые готовы были уже послать в Найни-Тал извещение о моей смерти.

Волей-неволей пришлось принимать горячий душ на виду всей деревни. Я был слишком грязным и усталым, чтобы прятаться от чужих взглядов. После сытного обеда, когда я собирался уже ложиться спать, вспышка молнии, а за ней тяжелый раскат грома возвестили приближение бури. В такой обстановке колышки палатки мало помогают, пришлось спешно доставать длинные шесты, вбивать их в землю и прикреплять к ним веревки палатки. Целый час продолжалась буря с ливнем; это было самое сильное ненастье, которое когда-либо выпадало на долю маленькой палатки. Часть креплений была сорвана, но остальные удержались, устояли и шесты. Почти все вещи промокли насквозь, и небольшой ручеек в несколько дюймов глубиной протекал от одного угла палатки к другому. Но постель оставалась довольно сухой. Около десяти часов вечера я поместил своих спутников в надежном месте — в отведенном для них крестьянском доме. Сам я, положив рядом заряженное ружье, беспробудно проспал двенадцать часов подряд.

На следующий день я занялся просушкой походного снаряжения и обработкой тигровой шкуры. Тем временем жители деревни отдыхали от полевых работ: они собрались и делились со мной всеми своими переживаниями по поводу действий тигра и изредка слушали мои рассказы. Каждый из присутствующих мог сообщить об утратах или своих лично, или родственников. Некоторые из них даже носили на себе следы когтей и зубов тигра, который пытался их уничтожить. Мое сожаление о пропущенном случае убить зверя ими не разделялось. Правда, тут прежде был только один тигр-людоед. Но в последние месяцы спасательные партии, искавшие останки человеческих жертв, встречали двух тигров. Неделю тому назад были убиты мужчина и его жена; это давало основание думать, что оба тигра были людоедами.

Моя палатка была расположена на горе, с которой открывалась широкая панорама. Прямо внизу находилась долина реки Нандхаур, на противоположной стороне ее поднималась на высоту девяти тысяч футов лишенная растительности гора. Когда я вечером сидел с картой и хорошим биноклем в руках, крестьяне указали мне места, где за последние три года было убито двадцать человек. Жертвы более или менее равномерно распределялись на пространстве в сорок квадратных миль. В здешних лесах был дозволен свободный выпас скота, и я решил использовать моих буйволов как приманку, привязав их там, где часто проходил скот.

В течение последующих десяти дней никаких известий о тигрице не поступало. Я проводил время, посещая по утрам буйволов, обходя лес днем и опять привязывая их на ночь. На одиннадцатый день мне сообщили, что в овраге под моей палаткой была убита корова. Осмотр трупа, однако, убедил меня, что виновник убийства — старый леопард, следы которого мне уже попадались несколько раз.

Жители жаловались, что леопард в течение нескольких лет берет с них тяжелую дань скотом, и я решил подкараулить его, устроив засидку. Неглубокая пещера вблизи мертвой коровы была подходящим укрытием. Недолго просидев в этой пещере, я увидел спускавшегося с противоположной стороны оврага леопарда. Но только я вскинул ружье для выстрела, как со стороны деревни раздались встревоженные голоса, призывающие меня на помощь. Причина этих криков могла быть только одна — появление тигра; схватив шляпу, я, к крайнему изумлению леопарда, выскочил из пещеры. Он сначала распластался на земле, а потом исчез по склону оврага. Поднявшись наверх, я крикнул приближавшемуся человеку, что иду, и поспешил к нему с предельной скоростью.

Гонец бежал все расстояние от деревни. Отдышавшись, он сообщил мне, что тигр только что убил человека примерно в полумиле от дальнего края деревни. Когда мы бежали вниз по горе, я увидел, что во дворе одного из домов уже собралась толпа. И на этот раз мое приближение осталось незамеченным. Заглянув через головы собравшихся людей, я увидел сидевшую на земле девушку. Часть платья с нее была сорвана. Закинув голову назад и упираясь руками в землю, она сидела без звука и движения, только грудь ее высоко поднималась, а с лица и затылка текла кровь, свертывавшаяся в густую массу.

Мое присутствие скоро было замечено, и я смог приблизиться к потерпевшей. Пока я осматривал ее раны, множество людей, говоря одновременно, передавало подробности происшествия. Оказывается, нападение произошло на довольно открытой местности, на виду у многих жителей и даже мужа молодой индианки; испуганный криками тигр бросил жертву, скрылся в направлении леса, оставив ее лежащей замертво на том месте, где она упала; люди побежали в деревню, чтобы сказать мне о происшествии; затем молодая женщина пришла в сознание и вернулась в деревню; все считали, что она, конечно, умрет от ран через несколько минут и что тогда жители отнесут ее труп на место нападения, а я смогу устроить у трупа засидку и убить тигра.

Пока мне все это рассказывали, глаза потерпевшей не отрывались от моего лица и следили за малейшими моими движениями с умоляющим выражением, напоминающим взгляд раненого и испуганного животного. Простор для моих движений, известное спокойствие для обдумывания дальнейших действий, а для раненой чистый воздух — были совершенно необходимы. Я опасаюсь, что примененные мной методы были не такими деликатными, как следовало бы. Когда последний из мужчин поспешно удалился, я послал женщин — они до этого времени оставались на заднем плане — за теплой водой и приказал им готовить бинты из моей рубашки, она была относительно сухой и чистой. Какая-то девушка (она казалась на грани истерического припадка) отправилась в деревню на поиски ножниц. Вода и бинты были давно уже готовы, когда девушка вернулась с единственной парой ножниц, имевшихся в деревне. Они найдены были в доме давно умершего портного; его вдова пользовалась ими для выкапывания картофеля. Лезвия ножниц, имевших примерно восемь дюймов в длину, не совпадали ни в одной точке. После тщетных попыток исправить ножницы я решил оставить в покое слипшиеся от крови волосы раненой.

Основных ран от когтей тигра было две: одна начиналась между глазами и шла прямо по голове к затылку и шее, разодрав кожу на две отвисшие половины; вторая начиналась вблизи от первой и шла по передней части головы к правому уху. Кроме этих страшных зияющих ран, было много глубоких царапин на правой груди, правом плече и правой стороне шеи, а также глубокий разрез на тыльной стороне правой руки, несомненно полученный при тщетной попытке женщины защитить рукой голову.

Мой приятель доктор, однажды участвовавший со мной в охоте на тигра, после нашего возвращения в одно тревожное утро подарил мне двухунцевую бутылочку с желтой жидкостью и посоветовал иметь ее всегда под руками на охоте. Я уже больше года носил ее во внутреннем кармане охотничьей куртки, и жидкость частью испарилась. Но все же бутылочка была полна на три четверти. Обмыв голову и тело женщины, я вылил до последней капли содержимое бутылочки на ее раны. Сделав это, я закрепил кожу, перевязал раны, поднял потерпевшую и отнес ее в дом; он состоял из единственной комнаты, служившей супругам жильем, кухней и детской. За мной последовали женщины.

У двери дома к балке была подвешена корзинка, обитатель которой криком требовал, чтобы его накормили. Это было осложнение, с которым я не мог справиться, разрешение его я предоставил собравшимся женщинам.

Через десять дней, посетив накануне моего отъезда в последний раз пострадавшую, я нашел ее сидящей на пороге дома с младенцем на коленях. Все ее раны, кроме одной на шее, где когти тигра очень глубоко вонзились в мышцы, зажили. Разъединив свои пышные иссиня-черные волосы, чтобы показать мне, что кожа срослась вполне правильно, женщина с улыбкой сказала, что очень рада тому, что ее младшая сестра по ошибке взяла не те ножницы у вдовы портного (стриженые волосы — признак вдовства). Если мой друг доктор когда-либо прочтет эти строки, мне доставит удовольствие, что я мог ему сообщить, как данная им так предусмотрительно маленькая бутылочка желтой жидкости помогла мне спасти жизнь очень славной молодой матери.

Пока я занимался раненой, мои люди достали козла. Я пошел по кровавому следу, оставленному женщиной, дошел до места нападения и привязал животное к кусту. Потом влез на небольшой дуб, единственное дерево в ближайших окрестностях. Тут я приготовился бодрствовать всю ночь.

Спать нельзя было даже урывками: моя засидка незначительно возвышалась над землей, а тигрица все еще оставалась без обеда. Однако я ничего не увидел и не услышал в течение всей ночи.

При осмотре местности следующим утром (накануне вечером у меня не было для этого времени) я выяснил, что тигрица после нападения на женщину ушла на полмили вверх по долине до места, где протоптанная скотом дорожка пересекала реку Нандхаур. Потом тигрица прошла две мили по этой тропе до места соединения ее с лесной дорогой на хребте над Далканиа. Здесь следы терялись.

В течение следующих двух дней население всех окрестных деревень держалось так близко от жилищ, как только позволяли требования санитарии. На третье утро четыре скорохода принесли мне известие, что тигр унес жертву из Лохали, деревни, находившейся в пяти милях южнее Далканиа. Скороходы говорили, что расстояние до нее по лесной дороге — десять миль, но только пять напрямик, где они и предложили меня провести. Сборы мои недолги, вскоре после полудня я отправился в путь с четырьмя провожатыми.

Очень крутой двухмильный подъем вывел нас на гребень длинного хребта, расположенного к югу от Далканиа. Отсюда открывался вид на лежащую в трех милях ниже долину, где произошло убийство. Проводники не знали о нем никаких подробностей. Сами они жили в небольшой деревне в миле от Лохали и около десяти часов утра узнали, что одна женщина из Лохали убита тигром и что это известие необходимо передать мне в Далканиа.

Вершина горы, на которой мы остановились, была безлесной. Пока я отдыхал и курил, спутники знакомили меня с ориентирами окрестностей. Вблизи от места нашего отдыха под прикрытием большой скалы стояла небольшая уже развалившаяся хижина, окруженная изгородью из колючих кустов. Я спросил, что это за дом, и мне рассказали следующую историю.

Четыре года тому назад какой-то «бхатиа» (чужеземец[17]), занимавшийся зимой отправкой грузов сахара-сырца, соли и тому подобных товаров с предгорных базаров во внутренние части уезда, построил этот домик для отдыха в пути и откорма в летнее, дождливое время года своего стада коз. Он рассчитывал использовать дом и в следующий зимний сезон. Через несколько недель козы этого человека спустились с гор и потравили посевы моих собеседников. Они пошли в хижину, чтобы заявить протест, но нашли ее пустой. Большая пастушья собака, охранявшая всегда хозяина дома при его ночных остановках в пути, лежала мертвой, привязанной к железному колышку. Возникли подозрения, что произошло преступление. На следующий день из окрестных деревень собралась группа людей и начаты были поиски. Показывая мне на сожженный молнией дуб примерно в четырехстах ярдах от нас, рассказчики говорили, что под этим деревом были найдены останки чужеземца: череп, обломки костей и его одежда. Это и была первая человеческая жертва чоугарского тигра-людоеда.

Спуститься по обрывистому склону от места нашей остановки было невозможно. По словам проводников, нам следовало двигаться полмили по гребню и там перейти на очень крутую и трудную для ходьбы тропинку, шедшую прямо вниз мимо их деревни до Лохали, видневшейся внизу в долине. Мы прошли половину дороги по гребню, когда я внезапно, без какой-либо явной причины, почувствовал, что нас преследуют. Разуверять себя в этом ощущении было совершенно бесполезно. С другой стороны, в окрестностях был только один людоед, он получил уже добычу милях в трех от этого места и, по-видимому, ее не бросил. Неприятное чувство все же не оставляло меня. Поэтому, когда мы достигли самой широкой части покрытого травой гребня, я приказал своим помощникам ждать моего возвращения, а сам пошел на разведку местности. Пройдя обратно до той точки, где мы поднялись на гребень, я вошел в заросли и тщательно осмотрел их, а затем вернулся на открытое место, где оставил своих спутников. Не было слышно ни единого тревожного крика зверя или птицы, указывавшего на присутствие тигра поблизости. Несмотря на это, я приказал всем идти вперед, а сам пошел в арьергарде, держа палец на спуске, постоянно оглядываясь назад.

Когда мы дошли до небольшой деревни, откуда пришли мои спутники, они попросили у меня разрешения остаться. Я был очень рад этой просьбе, так как нам еще предстояла целая миля пути через густые кустарники. Хотя ощущение, что меня преследуют, давно исчезло, но я всегда чувствовал себя спокойнее и безопаснее, когда мне приходилось оберегать только себя самого. Немного ниже края расположенных уступами деревенских полей был кристально чистый родник, откуда жители брали воду. Здесь на мягком и вязком грунте я обнаружил свежие отпечатки лап людоеда.

Следы эти вели от деревни в том направлении, откуда я пришел. Это обстоятельство, принимая во внимание неприятное чувство, которое я испытал на гребне, убедило меня, что у тигра что-то не получилось с добычей и что мои поиски могут остаться безуспешными. Выйдя из кустарниковых зарослей, я увидел Лохали. Деревня состояла из пяти или шести хижин. У дверей одной из них собрались люди.

Мое приближение по крутому открытому склону и спускавшимся уступами полям было замечено. Несколько человек отделилось от стоявшей у двери группы и пошло мне навстречу. Один из них, старик, дотронулся до моей ноги и со слезами на щеках умолял меня спасти жизнь его единственной дочери. Часов в десять утра она пошла набрать сухих сучьев, чтобы приготовить обед. Небольшой поток протекал вдоль долины, на противоположном берегу круто возвышалась гора. У межи крайнего поля в расстоянии ста пятидесяти ярдов от дома женщина приступила к работе. Немного позднее несколько других женщин, занимавшихся на речке стиркой, услыхали крик и увидели, как тигр, схватив женщину, исчез с нею в густых колючих кустах, тянувшихся вниз по течению. Прибежав в деревню, женщины подняли тревогу. Испуганные жители сами не пытались спасти жертву. Просьба о помощи была передана криками в соседнюю деревню, расположенную выше по долине, оттуда и пошли за мной четверо мужчин. Через полчаса раненая женщина приползла домой. Она говорила, что увидела тигра в тот момент, когда он уже приготовился к прыжку. Бежать было поздно. Когда женщина, бросившись вниз с отвесной скалы, находилась еще в воздухе, она была схвачена тигром; оба покатились вниз. Больше она ничего не помнила, пока не пришла в сознание вблизи реки. Не в силах кричать, она приползла в деревню.

Я слушал эту историю, пока мы шли к дверям дома. Приказав присутствующим не входить в единственную в доме дверь, я приподнял залитую кровью простыню, прикрывавшую женщину. У меня в кармане был только небольшой запас марганцевого калия. Но даже если бы на моем месте был квалифицированный врач со всеми необходимыми инструментами, и он, как я думаю, не смог бы спасти ей жизнь. Глубокие раны от зубов и когтей на лице, шее и других частях тела в жаркой и непроветриваемой комнате сразу превратились в септические. К счастью для женщины, она была в полубессознательном состоянии. Старик отец вошел за мной в комнату. Больше для того, чтобы успокоить его хотя бы тем, что делается все возможное, я смыл запекшуюся кровь с головы и тела женщины и, как только мог, очистил раны при помощи перочинного ножа и крепкого раствора марганцевого калия.

Думать о возвращении в мой лагерь было слишком поздно: надо было найти пристанище, где провести ночь. Немного выше по ручью и невдалеке от места, где женщины стирали белье, росло гигантское дерево пипал,[18] обложенное каменной кладкой. Жители пользовались ею для религиозных церемоний.

Я разделся на этой каменной платформе — она была высотой в фут — и выкупался в ручье. Ветер заменил мне полотенце. Одевшись, я прислонился спиной к дереву, положил рядом заряженное ружье и приготовился провести так ночь. Место для этого было, конечно, неподходящее, но было лучше в сравнении с деревней и той темной комнатой со зловонной атмосферой и роями жужжащих мух, где тяжело раненная отчаянно боролась за жизнь.

Послышавшийся ночью плач женщин известил меня, что муки страдалицы кончились.

Случай с этой несчастной женщиной и с девушкой из Далканиа показал, что успех нападений старой тигрицы на людей в значительной мере зависел от помощи, которую она получала от молодого тигра. Как правило, на сто случаев нападения тигров-людоедов бывает только один, когда жертва ускользает от зверя. Относительно же этого людоеда стало ясно, что искалеченных им людей будет больше, чем убитых. Так как ближайшая больница отстояла за пятьдесят миль, я по возвращении в Найни-Тал обратился к администрации с предложением выслать запас дезинфицирующих средств и перевязочных материалов старостам всех деревень, расположенных в районе действия людоеда. Когда я опять посетил эти места, я рад был узнать, что моя просьба была выполнена и что дезинфицирующие средства спасли жизнь многих людей.

Следующую неделю я провел в Далканиа и в субботу объявил, что в понедельник отправляюсь домой. Я почти целый месяц провел во владениях людоеда, и постоянное напряжение при ночевках в палатке, при бесконечных многомильных хождениях днем — при этом с перспективой, что каждый шаг может стать последним, — начали отражаться на моих нервах. Жители приняли мое сообщение с огорчением и только тогда перестали просить меня переменить решение, когда заручились моим обещанием вернуться при первой возможности.

Утром в субботу, после завтрака, староста Далканиа посетил меня и попросил перед уходом добыть дичи для населения. Я охотно согласился и через полчаса в сопровождении одного из моих людей и четверых местных жителей, захватив винтовку 275 и обойму патронов, направился по той стороне реки Нандхаур в горы, на вершинах которых из моего лагеря часто видал горалов.

Один из сопровождавших меня крестьян был высокий худой человек с обезображенным лицом. Он был моим постоянным гостем в лагере и, обнаружив во мне хорошего слушателя, рассказывал и пересказывал мне историю своей встречи с людоедом так часто, что я без труда мог бы целиком повторить ее даже во сне. Эта встреча произошла четыре года тому назад. Лучшее представление о ней могут дать слова самого рассказчика.

«Видите ли вы, саиб, эту сосну за поворотом горы среди травянистого склона? Да, сосну, восточнее которой расположена большая белая скала. Так вот, у верхнего края этого травянистого склона и напал на меня людоед. Травянистый склон опускается книзу так отвесно, что никто, кроме горца, не найдет на нем точки опоры для ног. Мой сын — тогда ему было восемь лет — жал со мной траву в день, когда меня постигло несчастье. Охапки травы мы относили к опушке леса, на ровное место.

Я стоял на самом краю обрыва, связывая большой пучок травы, когда тигр прыгнул на меня и вонзил зубы — один под правый глаз, другой в подбородок, а два других — вот в это место на задней стороне шеи. Тигр сильно толкнул меня мордой, я опрокинулся на спину, а тигр навалился грудью на мою грудь; брюхо тигра было между моих ног. Падая назад, я вытянул руки, и моя правая рука захватила молодой дубок. В момент, когда мои пальцы цеплялись за деревце, в голову мне пришла мысль: ноги мои свободны и, если бы я сумел приподнять их, придвинуть и прижать к брюху тигра, я мог бы сбросить зверя и убежать. Боль, когда тигр раздробил мне все кости правой стороны лица, была ужасной. Но я не потерял сознание потому, что, видите ли, саиб, в то время я был молод и во всех наших горах никто не мог бы сравниться со мною в силе. Медленно-медленно, чтобы не возбудить у тигра подозрений, я приподнял ноги к обоим бокам тигра, осторожно прижимая мои босые стопы к брюху зверя. Потом я уперся левой рукой в грудь тигра и, толкнув что было сил, сбросил его. А так как мы находились на самом краю отвесного обрыва, тигр покатился вниз и увлек бы меня с собой, если бы я не держался так крепко за деревце.

Мой сын был так перепуган, что не мог убежать. Когда тигр исчез, я снял с сына белье, обвязал себе голову, а затем, держась за руку мальчика, пошел к деревне. Придя домой, я сказал жене, чтобы она созвала всех моих друзей: перед смертью мне хотелось увидать их лица. Когда друзья собрались и увидели, в каком я состоянии, они хотели положить меня на носилки и отнести за пятьдесят миль в Алмора, в больницу. Я не согласился, так как сильно страдал и был уверен, что пришла смерть. А умереть я хотел на родине.

Принесли воды — меня мучила жажда, голова горела, как в огне. Но когда мне влили в рот воду, она вытекла через раны в моей шее. А потом бесконечно долго сознание мое оставалось помутившимся, голова и шея очень болели. И когда я стал уже призывать смерть, чтобы избавиться от мук, мои раны зажили и я выздоровел.

И теперь, саиб, как вы видите, я старый, худой и седой, на мое лицо никто не может глядеть без отвращения. А мой враг живет и продолжает уносить жертвы. Но не надо заблуждаться, считая его тигром. Он не тигр, а злой дух, который принимает облик тигра только на короткое время, когда захочет человечьей крови и мяса. Но говорят, что вы — садху,[19] саиб, а духи, охраняющие садху, гораздо могущественней этого злого духа. Это доказано тем, что вы один провели в джунглях три дня и три ночи и вышли оттуда целым и невредимым. А ваши люди говорят, что иначе и быть не могло».

Смотря на громадную фигуру этого человека, легко можно было себе представить, что он был настоящим богатырем. Надо было обладать совершенно исключительной силой, чтобы приподнять тигрицу на воздух,[20] вынудив ее выпустить схваченную голову (оторвав при этом чуть не половину лица), и сбросить с крутой горы.

Мой друг предложил свои услуги в качестве проводника и с превосходно отточенным топором на длинной рукояти на плече повел нас извилистыми тропами в лежащую внизу долину. Перейдя вброд Нандхаур, мы пересекли несколько расположенных уступами полей, заброшенных теперь из страха перед людоедом, дошли до подножия горы и начали подъем. Склон оказался очень крутым и был покрыт лесом, а выше — лугами. Мой друг был утомлен, но не утратил быстроты: я мог не отставать от него, только призывая его к частым остановкам, во время которых любовался пейзажем.

Выйдя из леса, мы прошли наискось по травянистому склону к скале, подымавшейся над местностью на тысячу футов, а быть может, и более. На этой скале, покрытой местами куртинами низкой травы, я видел из моей палатки пасущихся горалов. Мы прошли еще несколько сотен ярдов, когда один горал выскочил из оврага, а после моего выстрела свалился и опять исчез из виду. Встревоженный этим выстрелом, другой горал, по-видимому спавший у подножия скалы, вскочил, взбежал по склону с быстротой, с которой мог бы сравниться с ним только его близкий родственник — тар. Когда горал взбирался наверх, я приложился, поставил прицел «двести ярдов» и стал ждать, пока зверь не остановится.

Он сделал это, выйдя на вершину скалы, чтобы заглянуть вниз в нашем направлении. При моем выстреле горал пошатнулся, однако устоял на ногах и стал медленно продолжать подъем. После второго выстрела он упал, задержался на одну-две секунды на узком карнизе и потом свалился на то самое место на травянистом склоне, где впервые появился. Ударившись о землю, он стал катиться ниже и ниже на расстоянии сотни ярдов от нас и, наконец, остался лежать на выбитой скотом тропинке в ста пятидесяти ярдах ниже нас.

Только единственный раз за все годы своей охотничьей жизни я был свидетелем картины, подобной той, какую увидал в следующее мгновение. В том случае действующим лицом был леопард.

Как только движение убитого горала по склону остановилось, из оврага с противоположной стороны появился большой гималайский медведь и, не оглядываясь, быстро побежал по тропинке. Дойдя до мертвого горала, он сел и схватил его, потом стал обнюхивать; в это время я выстрелил. Возможно, что я поторопился или неправильно определил расстояние. Во всяком случае пуля пролетела слишком низко и ударила медведя в брюхо, а не в грудь. Нам, шести зрителям, показалось, что медведь приписал удар пули нападению горала. Он с тревожным ворчанием поскакал вниз по тропе. Когда медведь находился в ста ярдах ниже нас, я выстрелил пятым, и последним, зарядом. Эта пуля, как я потом выяснил, прошла через заднюю часть его тела.

Мои люди пошли за двумя горалами, а я отправился осмотреть кровавые следы. Судя по крови, медведь был тяжело ранен, но преследовать его с пустым ружьем было опасно. Медведи и при самых для них благоприятных обстоятельствах проявляют скверный характер, а будучи ранены, представляют собой страшных противников.

Когда мои слуги подошли ко мне, мы устроили краткий военный совет: лагерь находился от нас в трех с половиной милях, и так как было уже два часа пополудни, у нас не хватало времени, чтобы вернуться в лагерь за боеприпасами, пойти потом по следу медведя, убить его и попасть в лагерь до наступления темноты. Поэтому было принято единодушное решение немедленно начать преследование медведя и попытаться прикончить его топором и камнями.

Гора была крутой и почти лишенной растительности. Если нам удалось бы погнать зверя вверх, то, вероятно, представилась бы возможность выполнить нашу задачу. Мы отправились — я впереди, за мной три человека, а позади двое остальных, несших на спине горалов. Через двести ярдов кровавый след привел нас в глубокий овраг. Здесь мы разделились: два человека перешли на дальнюю сторону оврага, а я с владельцем топора остановился; тут же пошли люди с горалами.

По моему сигналу все двинулись вниз. На дне оврага в пятидесяти ярдах от нас росли густые заросли карликового бамбука; когда в них был брошен камень, медведь выбежал с яростным рычанием. Шесть человек изо всех сил бросились вверх по склону. Я не был привычен к таким упражнениям; оглянувшись вниз, не догоняет ли меня медведь, я к своему успокоению увидел, что он так же стремительно бежал теперь вниз, как мы вверх. Я окликнул своих спутников; трое из нас переменили направление и с громкими криками стали быстро настигать зверя. Отмечено было несколько удачных попаданий камнями, сопровождавшихся радостными возгласами людей и тревожным ворчанием медведя. За крутым поворотом оврага, приближаться к которому надо было с осторожностью, мы потеряли медведя из виду.

До этого места идти по кровавому следу было легко; но здесь овраг был завален большими камнями, за которыми мог подстерегать медведь. Люди, несшие горалов, присели отдохнуть, а мы произвели новую бомбардировку камнями с обоих склонов оврага. Потом мои спутники пошли вперед осмотреть овраг, я же пошел направо к крутой скале с обрывом примерно в двести футов. Ухватившись за дерево, я нагнулся над обрывом и увидел, что медведь лежит на узком карнизе в сорока футах подо мной. Я схватил камень весом около тридцати фунтов, приблизился к краю обрыва с риском свалиться вниз, поднял двумя руками камень над головой и сбросил его.

Камень ударился о карниз в нескольких дюймах от головы медведя, тот вскочил на ноги и исчез, появившись через минуту на склоне горы. Охота продолжалась. Местность была более открытой и менее заваленной камнями.

Мы вчетвером — хорошие бегуны — не отставали от медведя. Так мы с предельной быстротой пробежали милю или более того, миновали, наконец, лес и очутились на расположенных уступами полях. Дождевые потоки прорыли в полях несколько глубоких и узких промоин; в одной из них скрылся медведь.

Среди всех нас только человек с обезображенным лицом имел оружие; ему единогласно было поручено докончить медведя. Он осторожно подошел, занес свой прекрасно отточенный топор и опустил обух на голову медведя. Результат был неожиданный и странный. Топор отскочил от черепа медведя, как будто он ударился о резину. С яростным ревом зверь поднялся на задние лапы. К счастью, он не воспользовался своим преимуществом, пока мы стояли скучившись, и мы успели разбежаться в разные стороны.

Медведю, по-видимому, не нравилась открытая местность, и, пройдя небольшое расстояние вниз по промоине, он опять залег. Теперь наступила моя очередь действовать топором. Медведь прекрасно понимал значение моего приближения. Только после долгих маневров мне удалось подойти к нему на расстояние, позволявшее ударить. Когда я был мальчиком, я мечтал стать лесорубом в Канаде и достиг достаточного умения владеть топором, чтобы раскалывать им спички. Я поэтому не опасался, как владелец топора, промахнуться и попортить топор о камни. Улучив момент, я погрузил все лезвие в череп медведя.

Шкуры гималайских медведей ценятся очень высоко. Когда я сказал владельцу топора, что ему принадлежит шкура медведя и вдобавок двойная порция мяса горала, он был очень горд, а другие спутники почувствовали некоторую зависть. Дав возможность людям — число их быстро возрастало за счет подходивших из деревни — снимать шкуры и делить добычу, я поднялся в деревню и, как уже было сказано, в последний раз посетил раненую женщину. День был очень утомительным, и если бы людоед явился в эту ночь, он мог бы захватить меня врасплох.

На моем пути в Далканиа было несколько длинных крутых подъемов по безлесным горам. Когда я указал на эти неудобства жителям деревни, они посоветовали мне двинуться в обратный путь через Хайракхан. На этой дороге был только один подъем на гребень, расположенный выше деревни, а за ним дорога шла все время вниз, до Ранибага, там я мог сесть на поезд, идущий в Найни-Тал.

Еще накануне я предупредил всех, что мы должны приготовиться к раннему выступлению. Незадолго до восхода солнца я попрощался с друзьями в Далканиа, и мы начали двухмильный подъем по лесной дороге на гребень гор. Лично я шел другой тропой, по которой местные крестьяне ходили на базары в предгорьях.

Извилистая тропа проходила среди леса и густого кустарника, то спускаясь в овраги, то выходя из них. Уже неделю не было сведений о тигрице. Отсутствие новостей заставляло меня быть крайне осторожным. Через час после выступления из лагеря я благополучно вышел на открытое место близ вершины горы в сотне ярдов от лесной дороги.

Это открытое место имело грушевидные очертания, ярдов сто в длину и пятьдесят в ширину; посередине была лужа застоявшейся дождевой воды. Замбар и другие звери использовали лужу как водопой, тут были и их лежки. Интересуясь следами, я оставил тропу, находившуюся у окраины поляны и близко подходившую к дороге с нависшей скалой. Подойдя к луже, я увидел следы тигрицы на мягкой почве у края воды. Она приходила к луже тем же путем и, будучи, очевидно, потревожена мной, перешла через воду и углубилась в густые заросли на правой стороне поляны. Если бы я так же внимательно смотрел вперед, как назад, я увидел бы тигрицу прежде, чем она меня. Все же, хотя возможность была упущена, все преимущества были теперь на моей стороне.

Тигрица меня видела, иначе она не перешла бы через лужу и не поспешила бы в укрытие, как мне показали ее следы. Заметив меня, она также должна была увидеть, что я иду один. Наблюдая из укрытия (в этом не было сомнения), тигрица могла предполагать, что я, как и она, подойду к луже напиться. Мое поведение до сих пор должно было казаться ей совершенно естественным, и, если бы я сумел дать ей понять, что не знаю об ее присутствии, она, возможно, была бы менее осторожна. Остановившись и внимательно оглядываясь из-под полей шляпы, я кашлянул несколько раз, расплескал воду и затем, медленно двигаясь и подбирая по пути сухие ветки, подошел к подножию крутой скалы. Здесь я развел небольшой костер, повернулся спиной к скале и свернул папиросу. Пока я курил, костер погас. Тогда я лег, оперся головой на левую руку, положил ружье на землю, а палец — на спуск.

Гора надо мной была слишком крутой. Мне, следовательно, надо было оборонять только свой фронт, а так как густая растительность нигде не была от меня на расстоянии меньшем двадцати ярдов, положение мое было вполне безопасным. За все это время я ничего не видел и не слышал. Тем не менее я был убежден, что тигрица за мной наблюдает. Поля моей шляпы, затеняя глаза, не мешали мне наблюдать, и я дюйм за дюймом внимательно рассматривал джунгли в пределах поля зрения. Не было ни малейшего ветерка, не шевелился ни один лист, ни одна былинка. Мои люди могли появиться через час или полтора; я приказал им держаться всем вместе и петь с того момента, как они выйдут из лагеря и до тех пор, пока не присоединятся ко мне на лесной дороге. Было более чем вероятно, что за это время тигрица попытается выйти из укрытия, постарается скрасть меня или наброситься.

Бывают обстоятельства, когда время тянется очень медленно, бывает и так, что оно летит с невероятной быстротой. Моя левая рука, на которую опиралась голова, совсем уже онемела, но и при этом мне показалось, что пение людей внизу в долине донеслось слишком рано. Голоса становились все громче и громче. Я теперь видел, как мои спутники выходили из-за крутого поворота. Возможно, что у этого поворота и увидела меня тигрица, когда вернулась по моему следу с водопоя. Вторая неудача: последний представившийся при этой охоте случай был утерян.

После того как пришедшие передохнули, мы поднялись на дорогу и начали переход (он оказался очень длинным — двадцать миль) к лесной сторожке в Хайракхан. Пройдя сотни две ярдов по открытым местам, дорога вступала в густой лес. Я велел людям идти впереди, а сам оберегал арьергард. Так мы прошли две мили, а за поворотом увидели сидящего у дороги человека, пасшего буйволов. Пора было делать привал для завтрака. Я попросил пастуха сказать, где можно набрать воды. Он показал на гору прямо впереди и сказал, что там есть родник, откуда берут воду жители его деревни, расположенной прямо за выступом горы. Необходимость в спуске с горы за водой отпала, так как, пройдя немного дальше, мы нашли у дороги другой хороший родник.

Деревня, где жил пастух, расположена у верхнего края долины, той самой, где на предыдущей неделе была убита женщина из Лохали. Пастух сказал, что с тех пор о тигре ничего не слыхали, и добавил, что зверь, вероятно, находится теперь в другом конце уезда. Я разуверил его в этом, рассказав о свежих следах, виденных мной у лужи, и посоветовал ему возможно скорее собрать буйволов и возвращаться в деревню. Буйволы — их было около десятка — разбрелись у дороги. Он заявил, что уйдет, как только они соберутся к месту, где он сидел. Дав ему папиросу, я расстался с ним, сделав последние предостережения. Что случилось после моего ухода, было рассказано мне жителями этой деревни, когда несколько месяцев спустя я вновь посетил уезд. Вернувшись вечером в деревню, пастух рассказал собравшимся жителям о нашей встрече и о моих предостережениях. Оказывается, после того, как я исчез за поворотом дороги, он стал закуривать полученную от меня папиросу. Поднялся ветер. Чтобы огонь не потух, пастух наклонился; в этом положении его схватил тигр за правое плечо и повалил назад. Первая мысль его была о нас — с кем он только что расстался, — но, к несчастью, мы не слышали его криков о помощи. Помощь, однако, оказалась на месте, так как, едва заслышав его крик и рычание тигрицы, буйволы бросились на дорогу и прогнали людоеда. Рука и плечо пастуха были сломаны; с большим трудом ему удалось взобраться на спину одного из своих храбрых спасителей и в сопровождении стада добраться до дома. Крестьяне как могли перевязали пастуху раны и без остановок доставили его за сорок миль в больницу в Халдвани, где он вскоре умер.

Когда Атропа,[21] обрезая нити жизни, пропускает одну и режет другую, не зная, почему она пропустила нить и перерезала другую, — мы называем это роком. Целый месяц я прожил в открытой палатке в сотнях ярдов от ближайшего человеческого существа и от восхода до заката странствовал по джунглям. Несколько раз я переодевался женщиной и жал траву в местах, куда не отваживался заходить никто из местных жителей. Людоед, по всей вероятности, упустил несколько возможностей прибавить меня к своим трофеям, а теперь при своей последней попытке он совершенно случайно встретил этого несчастного человека и сделал его своей жертвой.

* * *

В феврале я вернулся в Далканиа. Несколько людей было убито, а еще больше ранено, после того как я покинул этот уезд предыдущим летом, притом в разных, далеко отстоящих одно от другого местах. Так как местопребывание тигрицы было неизвестно и возможности встретить ее в одном или другом месте были одинаковы, я решил вернуться в уже знакомые мне места и стать там лагерем.

В Далканиа мне сообщили, что накануне вечером на горе, где происходила охота на медведя, была убита корова. Люди, пасшие скот, уверяли, что зверь, убивший на их глазах корову, был тигр. Убитая корова лежала близ кустов на краю заброшенного поля и была хорошо видна с места, где была разбита моя палатка. То обстоятельство, что корова лежала на открытом месте и на нее не спускались грифы, позволило мне заключить, что она убита леопардом и что леопард залег поблизости от своей добычи. Густые заросли кустарника и овраги затрудняли подход к открытой площадке, так как зверь бродил где-то поблизости.

Справа находился травянистый склон, но он был слишком открытым, чтобы мое приближение к корове отсюда могло остаться незамеченным. Глубокий, сильно заросший лесом овраг, начинающийся почти с вершины горы, спускался к реке Нандхаур, проходя на недалеком расстоянии от убитого животного. На краю оврага росло дерево, на нем расселись грифы. Я решил сделать подход через этот овраг. План подхода мне пришлось продумать с помощью крестьян, они знали каждый фут местности. Солнце уже клонилось к закату, но при быстрой ходьбе у меня было еще время дойти до убитой коровы и вернуться в лагерь до наступления темноты.

Перед уходом я сказал моим спутникам, чтобы они были настороже. Если, услышав выстрел, они увидели бы меня на открытом месте около коровы, три или четыре человека должны были немедленно выйти из лагеря и, придерживаясь открытых мест, прийти ко мне. Если выстрелов не будет и я не вернусь утром, они должны будут начать поиски.

Овраг зарос кустами ежевики и был загроможден большими камнями. Ветер дул с вершины, замедляя мое продвижение. После крутого подъема я наконец дошел до дерева, на котором сидели грифы, но единственным результатом был вывод, что с этого места коровы не видно. Заброшенное поле — в бинокль оно имело совершенно правильные очертания — на самом деле было расположено полумесяцем, около десяти ярдов в самом широком месте и постепенно сходило на нет у обоих концов. По краям его окаймляли густые кусты, у ближней стороны круто спускалась гора. С того места, где я стоял, было видно только две трети поля, и, чтобы наблюдать остальную треть, на которой лежала убитая корова, мне нужно было или сделать большой обход и подойти с противоположной стороны, или взобраться на дерево, на котором сидели грифы.

Я избрал последнее. Корова, насколько я мог судить, лежала ярдах в двадцати от дерева, и было весьма возможно, что убивший ее зверь был еще на более близком от меня расстоянии. Влезть на дерево, не потревожив зверя, было невозможно: на дереве расположилось около двадцати грифов. Число их все возрастало. Так как места на верхних ветвях было мало, птицы хлопали крыльями и ссорились. Дерево нависало над склоном, примерно в десяти футах от земли от него отделялся большой сук. Встать на него с ружьем я мог только с большим трудом. Дождавшись новой ссоры грифов, я прошел по этому суку, с трудом сохраняя равновесие. Если бы при этом я поскользнулся или сделал неверный шаг, я упал бы вниз и неминуемо разбился. Добравшись до развилки, я сел.

Отсюда я хорошо видел корову; зверь только попробовал ее мясо. Просидев минут десять, я мог убедиться, что мое место не слишком комфортабельно. В это время два грифа, кружившие около меня и неуверенные в том приеме, какой будет им оказан на дереве, сели на поле недалеко от коровы. Присев на мгновение, они сразу взлетели, и в тот же момент кусты раздвинулись, и на открытое место вышел прекрасный самец-леопард.

Те, кому не приходилось видеть леопарда в его естественном окружении, не могут себе представить грациозности движений и прелести расцветки этого самого красивого и изящного зверя наших джунглей. Но привлекательность леопарда не только в его наружности. Ни одному животному своих размеров он не уступит в силе и смелости. Называть такого зверя «нечистью», как это делают в некоторых местностях Индии, — преступление, так могут говорить только те, чье представление о леопардах ограничено виденными в клетке несчастными, голодными и жалкими экземплярами, томящимися в неволе.

Но как ни красив был находившийся передо мной зверь, судьба его была решена. Он стал нападать на скот, а я обещал жителям Далканиа еще во время своего предыдущего посещения избавить их от этого, впрочем меньшего, врага при первом представившемся случае. Случай представился, и я думаю, что леопард даже не слыхал убившего его выстрела.

Из многих непонятных событий, с которыми приходится встречаться в жизни, труднее всего понять, почему несчастья упорно преследуют именно какого-либо одного человека или какую-нибудь одну семью. Взять, например, хозяина коровы, у трупа которой я застрелил леопарда. Это был мальчик восьми лет, единственный ребенок в семье. Два года назад его мать, жавшая траву для этой коровы, была убита и съедена тигром, а двенадцать месяцев спустя такая же участь постигла и отца. Скудное имущество семьи было продано для уплаты небольших долгов, оставшихся после отца, и сын вступил в самостоятельную жизнь только обладателем единственной коровы. И надо же было, чтобы именно эту корову выбрал из стада в двести или триста животных убивший ее леопард. Я подозреваю, что моя попытка возместить потерю была не совсем полной: хотя новая рыжая корова была хорошим животным, она не могла заменить мальчику его прежнего четвероногого друга.

Мои служащие хорошо ухаживали за приведенными молодыми буйволами; через день после моего прибытия я стал привязывать буйволов в качестве приманки, хотя и мало надеялся, что на них пойдет тигрица.

В пяти милях ниже по долине реки Нандхаур у скалы в несколько тысяч футов высотой ютится небольшая деревня. За последние месяцы в этой деревне людоед убил четырех человек. Вскоре после того как я застрелил леопарда, ко мне явилась депутация из этой деревни с просьбой перенести туда мой лагерь из Далканиа. Мне сообщили, что тигра часто видели на скалах у деревни и что логово его, по-видимому, находилось в одной из многих пещер этих скал. Несколько женщин, жавших траву, видели тигра еще утром; крестьяне были так напуганы, что не решались теперь выходить из домов. Обещав депутации помочь чем могу, я на следующий день ранним утром поднялся на возвышавшуюся над деревней гору и в течение полутора часов тщательно ее осматривал в бинокль. Потом я пересек долину и по очень глубокому ущелью взобрался на гору. Передвигаться здесь было очень трудно. Кроме опасности падения, при котором я мог сломать себе шею, была и другая — нападение тигра в местности, характер которой исключал возможность самозащиты.

К двум часам дня я закончил необходимый осмотр скалы и отправился вверх по долине в лагерь завтракать. Бросая последний взгляд назад перед тем, как начать крутой подъем в Далканиа, я увидел, что с того места, откуда я пришел, ко мне бегут двое людей. Добежав до меня, люди рассказали, что тигр только что убил бычка в глубоком овраге, где я был некоторое время тому назад. Сказав одному из прибывших, чтобы он пошел в мой лагерь и поручив моим слугам послать мне чаю и какой-нибудь еды, я повернул обратно и в сопровождении второго человека вернулся вниз по долине.

Овраг, где был убит бычок, имел футов двести в глубину и футов сто в ширину. Когда мы к нему приближались, я увидел, как взлетело много грифов. Подойдя к убитому животному, мы обнаружили, что грифы очистили его почти целиком, оставив кожу и кости. Место, где лежали остатки бычка, находилось только в ста ярдах от деревни, но дороги вверх по крутому склону оврага не было, и мой спутник провел меня на четверть мили вниз по оврагу, до пересечения его с пастушьей тропой. Тропа эта, поднявшись по горе, извивалась среди густых зарослей кустарников и приводила потом в деревню. Придя в деревню, я сказал старосте, что грифы погубили приманку тигра, и попросил его достать для меня молодого буйвола и крепкую веревку. Пока все это делали, двое моих людей вернулись из Далканиа с едой для меня.

Когда я опять входил в овраг, солнце почти зашло. За мной двигалось несколько человек и вело крепкого бычка-буйвола, которого в соседней деревне купил по моему поручению староста. В пятидесяти ярдах от места, где был убит бычок, лежала глубоко замытая в дно оврага сосна, снесенная с горы дождевым потоком. Прочно привязав буйвола к выдававшемуся из земли концу дерева, люди вернулись в деревню. Деревья поблизости не росли, и единственным пригодным для засидки местом был узкий карниз на расположенной ближе к деревне стене оврага. С большим трудом я туда взобрался; карниз имел два фута в ширину и футов пять в длину, возвышаясь на двадцать футов над дном оврага. Несколько ниже карниза скала образовала выступ, отчего получалось невидимое с карниза пространство. Карниз был очень неудобным: я вынужден был сидеть спиной к тому месту, откуда следовало ожидать появления тигра. Привязанный буйвол находился ярдах в тридцати влево от меня.

Солнце село. Буйвол, лежавший до этого времени, встал на ноги и повернулся к верхнему краю оврага. В следующий момент по склону покатился камень. Стрелять в направлении звука было невозможно, поэтому я, чтобы не открыть своего присутствия, сидел неподвижно. Через некоторое время буйвол стал поворачиваться, пока не повернулся мордой в мою сторону. Это показывало, что испугавший его предмет — а я видел, что он был испуган, — находился за выступом скалы подо мной. Затем прямо подо мной появилась голова тигра. Выстрел по голове тигра может быть оправдан лишь крайней необходимостью, а всякое движение открыло бы мое присутствие. В течение казавшейся очень долгой минуты или двух голова тигра оставалась неподвижной, а затем в стремительном порыве вперед большим прыжком тигр бросился на буйвола. Как я говорил, морда буйвола была обращена против тигра. Чтобы избежать возможной раны от рогов буйвола при атаке в лоб, тигр при броске отклонился влево и напал поэтому на буйвола под прямым углом. Тут не было ни колебаний в выборе места для схватки, ни борьбы, ни звука — только столкновение двух тяжелых тел. Вскоре буйвол уже лежал неподвижно, а тигр, отчасти прикрывая буйвола своим телом, держал его за горло. Обычно полагают, что тигр убивает добычу сокрушительным ударом лапы по шее. Это неверно. Тигры убивают зубами.

Ко мне был обращен правый бок тигра. Тщательно прицелившись из ружья, я выстрелил. Бросив буйвола, тигр без звука повернулся и, прыгнув вверх по склону, исчез из виду. Несомненный промах, причины которого я не мог понять. Если тигр не заметил ни меня, ни вспышки выстрела, было вероятно, что он возвратится. Поэтому я перезарядил винтовку и остался на месте.

Оставленный тигром буйвол лежал без движения, и у меня появилось подозрение, что я попал в него, а не в тигра. Медленно протянулись пятнадцать минут — и вдруг из-за выступа скалы подо мной появилась голова тигра. Опять наступила долгая пауза. Тигр медленно подошел к буйволу и, осматриваясь, остановился. Спина тигра по всей ее длине давала мне хорошую цель, я не мог промахнуться во второй раз. Тщательно установив прицел, я не спеша нажал на спуск. Но, вопреки моим ожиданиям, тигр не упал, он сделал прыжок влево и бросился к небольшому боковому ущелью, сбрасывая камни при подъеме на крутой склон.

Два выстрела при относительно хорошем освещении на дистанции в тридцать ярдов были услышаны встревоженными крестьянами за несколько миль в окружности. А все результаты, которые я мог им показать, — по-видимому, одна, быть может, и две дыры от пуль в мертвом буйволе. Ясно, что зрение меня обмануло или я при подъеме на скалу сдвинул мушку. Но тут, приглядываясь к малым предметам, я не обнаружил в своем зрении никаких недостатков, а беглый взгляд на мушку убедил меня в исправности прицела. Единственным объяснением моего двукратного промаха по тигру была плохая стрельба.

Надежды на третье возвращение тигра не было. И даже если бы он вернулся, я от этого вряд ли что-нибудь выиграл: оказавшись неспособным убить его при достаточно сносном освещении, теперь, при плохом освещении, я мог только подранить зверя. При таких обстоятельствах дальнейшее пребывание на скале было бесцельным.

Вся моя одежда промокла от пота после дневной ходьбы; к тому же стал дуть холодный ветер, обещавший стать еще холоднее; мои короткие брюки были из тонкого хаки; скала была не только твердой, но и холодной; кружка горячего чая ожидала меня в деревне. Все эти рассуждения были сами по себе прекрасны, но оставалось еще одно и убедительное основание, чтобы оставаться все же на месте, — это тигр. Наступила уже полная тьма. От деревни меня отделяло четверть мили, путь шел по устланному камнями оврагу и извилистой тропе среди кустов. Кроме предположения крестьян, что тигр, которого они видели накануне и по которому я стрелял, и был людоедом, я даже приблизительно не мог судить, где в сущности он находится. И хотя в это время он мог быть и где-либо за пятьдесят миль, он с такой же степенью вероятия мог наблюдать за мной с расстояния в пятьдесят ярдов. Поэтому какой бы неудобной ни была моя засидка, осторожность предписывала мне оставаться там, где я был. Время тянулось медленно, но и во мне стало крепнуть убеждение, что ночная охота — неподходящее для меня занятие… И что если этого зверя не удастся застрелить при дневном свете, его придется оставить в покое до тех пор, пока он не умрет от старости. Это убеждение укрепилось, когда иззябший и измученный, я, как только рассвет предоставил возможность верного выстрела, стал спускаться и, поскользнувшись на мокрой от росы скале, закончил спуск вверх ногами. К счастью, я «приземлился» на песке без ущерба для себя и для винтовки.

Несмотря на раннее время, я нашел жителей деревни на ногах и быстро очутился в центре небольшой толпы. В ответ на нетерпеливые вопросы я мог только сказать, что стрелял по «мнимому» тигру холостыми зарядами.

Выпитая у потрескивающего костра кружка чаю согрела меня, и тогда я в сопровождении большинства мужчин и всех мальчиков, обитателей деревни, прошел на выступавшую над оврагом скалу, прямо над местом действия в предыдущую ночь. Тут я показал собравшимся людям, как тигр появился из-за выступа подо мной, как он прыгнул на буйвола и как я затем выстрелил, а тигр исчез в «том» направлении. И когда я указывал на место вверх, послышались возбужденные голоса: «Смотрите, саиб, здесь лежит мертвый тигр». Мои глаза были утомлены бессонной ночью, но, взглянув раз-другой, я не мог отрицать, что там действительно лежал мертвый тигр. На весьма естественный вопрос, почему я стрелял второй раз через двадцать или тридцать минут после первого выстрела, я сказал, что на том же самом месте опять появился тигр и что я выстрелил, когда он стоял близ буйвола, и что он ушел вверх по «этой» стороне оврага… Тут снова послышались крики, к кричавшим присоединились пришедшие теперь женщины и девочки. «Смотрите, саиб, здесь лежит другой мертвый тигр». Оба тигра казались примерно одинаковой величины и лежали ярдах в шестидесяти от того места, где я стоял.

Когда я спрашивал крестьян о втором тигре, они говорили, что в то время, когда были убиты четыре человека, и накануне, когда был убит бычок, они видели только одного тигра.

Брачный сезон у тигров тянется с ноября по апрель. Если один из лежавших тигров был людоед, он, очевидно, нашел себе пару.

Ярдах в двухстах от засидки нашелся удобный спуск в овраг. Я, а за мной все население деревни прошли мимо мертвого буйвола к тому месту, где лежал первый тигр. Когда я приблизился, мои надежды на успех возросли — зверь действительно был старой тигрицей. Передав ружье ближайшему человеку, я опустился на колени, чтобы осмотреть ее лапы.

В тот день, когда тигрица пыталась скрасть жавших пшеницу людей, она оставила несколько отчетливых следов на меже поля. Это были первые следы чоугарского людоеда, которые я видел, и я изучил их очень внимательно. Следы показывали, что тигрица — очень старое животное, лапы которого с возрастом стали плоскими. Подушки на передних лапах были сильно морщинисты, глубокая борозда пересекала всю подушку правой передней лапы, а пальцы были длинными и тонкими, каких мне не приходилось видеть у тигров. По такой необычайной лапе людоеда легко можно было узнать среди сотни мертвых тигров.

Я был разочарован: лежавший передо мной зверь не был людоедом. Когда я сообщил об этом собравшейся толпе, со всех сторон послышался протестующий ропот. Говорили, что я сам при предыдущем приезде утверждал, что людоед — старая тигрица, что именно такую тигрицу я застрелил в немногих ярдах от места, где только недавно были убиты четыре человека. Что же значит лапа в сравнении с этим очевидным фактом? К тому же лапы у всех тигров одинаковы.

Второй тигр мог быть только самцом. Пока я готовился снимать шкуру с тигрицы, я послал партию людей за вторым зверем. Боковое ущелье было глубоким и узким. После криков и смеха тигр — прекрасный самец — был положен рядом с тигрицей.

Съемка шкуры с тигров, убитых четырнадцать часов тому назад, на обжигающем спину солнце и в присутствии беспрерывно растущей, теснившейся кругом толпы была одним из самых неприятных дел, которыми мне пришлось заниматься. Вскоре после полудня оно все же было закончено. Мои люди аккуратно свернули шкуры тигров, и я начал обратный пятимильный путь к своему лагерю.

Утром ко мне пришли старосты и крестьяне из соседних деревень. Перед отходом я уверил их, что чоугарский людоед жив, и предупреждал, что уменьшение бдительности предоставит тигрице возможности, которых она ищет. Если бы с этим предостережением посчитались, людоед не унес бы столько жертв, как это было в течение последующих месяцев.

Не получив новых сведений о людоеде и пробыв еще несколько недель в Далканиа, я спустился с гор на совещание с уездной администрацией.

* * *

В марте 1930 г. Вивиан, уездный комиссар, объезжал владения тигра-людоеда. 22-го числа я получил от него письмо с просьбой спешно прибыть в Кала-Агар, где он будет ожидать моего прибытия. От Найни-Тала до Кала-Агара — миль пятьдесят. Через два дня после получения письма я прибыл к завтраку в калаагарскую лесную сторожку, в которой остановился Вивиан с женой.

После завтрака супруги рассказали мне, что они прибыли в сторожку в полдень 21-го числа и в то время, как они пили чай на веранде, одна из шести женщин, жавших траву на участке сторожки, была убита и унесена людоедом. Схватились за ружья. В сопровождении нескольких человек Вивиан, идя по следу, нашел женщину мертвой в кусте под дубом. Позже я осмотрел это место и нашел, что при приближении людей Вивиана тигрица ушла вниз по склону и затем оставалась в зарослях кустов ежевики в пятидесяти ярдах от трупа. Для Вивиана был устроен махан на дубе, а два других — для его подчиненных на деревьях у лесной дороги, проходившей в тридцати ярдах выше места, где лежала убитая женщина. Маханы были немедленно заняты, на них просидели всю ночь, но тигр ничем не обнаружил своего присутствия.

На следующее утро тело женщины было унесено для кремации, а у лесной дороги в полумиле от сторожки был привязан буйвол. Тигрица убила его в ту же ночь. Вечером Вивианы расположились в засидке. Луны не было. Как только смерклось, даже близкие предметы стали невидимыми. Вивианы сначала услыхали, а потом увидели зверя, подходившего к приманке. В полумраке они приняли тигра за медведя. Если бы не эта досадная ошибка, их попытка увенчалась бы успехом, так как и сам Вивиан и его жена — хорошие стрелки.

25-го числа Вивианы покинули Кала-Агар. Мои четыре буйвола прибыли из Далканиа. Тигрица, как казалось, склонна была теперь идти на такую приманку; я привязал буйволов вдоль лесной дороги на расстоянии в несколько сот ярдов один от другого. Три ночи подряд тигрица проходила в нескольких футах от буйволов, но их не трогала. На четвертую ночь ближайший к сторожке буйвол был убит. Осмотрев его на другое утро, я был разочарован, установив, что виновниками была пара леопардов, рев которых я слыхал прошлой ночью над сторожкой. Перспектива стрельбы в этих местах меня не привлекала: я опасался отпугнуть тигрицу; но было совершенно ясно, что, если я не застрелю леопардов, они убьют и трех остальных буйволов. Поэтому я скрал леопардов, когда они грелись на солнце среди больших скал около убитого буйвола, и застрелил их обоих.

За калаагарской сторожкой лесная дорога на протяжении нескольких миль идет на запад через прекрасный лес из сосен, дубов и рододендронов. В этом лесу по сравнению с другими в Кумаоне имеется очень много дичи, замбаров, каркеров, кабанов и к тому же большое разнообразие птиц. В двух случаях у меня возникали подозрения, что тигрица убила в этом лесу замбаров. Я видел залитые кровью места, где были убиты олени, но самих животных не нашел.

Следующие четырнадцать дней я все светлые часы проводил или на лесной дороге, где в то время не ступала, кроме моей, ни одна человеческая нога, или в джунглях. Но только два раза мне удалось близко подойти к тигрице. Первый раз — когда я отправился посетить отдаленную деревню на южном склоне Калаагарского хребта, которую население покинуло в страхе перед людоедом еще в прошлом году. На обратном пути оттуда я шел по пастушьей тропе, пересекавшей хребет и спускавшейся к лесной дороге. Когда я приближался к группе скал, я внезапно почувствовал, что меня впереди ждет опасность. Расстояние между гребнем и лесной дорогой было примерно триста ярдов. Тропа, оставив гребень, круто спускалась на несколько ярдов, поворачивала вправо и шла сотни ярдов наискось по горе. Скалы были примерно на половине этого отрезка тропы и справа от нее. За этими скалами крутой поворот уводил тропу влево, другой поворот был перед тем местом, где соединялась тропа с лесной дорогой.

Я неоднократно ходил по этой тропе и только в этот раз сомневался, проходить ли около скал. Чтобы избежать их, я должен был сделать большой обход над скалами или пройти несколько сотен ярдов по густому кустарнику. Второй путь грозил очень большими опасностями, но пойти по первому у меня не было времени, так как солнце совсем уже склонилось к закату, а мне предстояло еще две мили пути. Поэтому волей-неволей необходимо было идти мимо скал. Ветер дул вверх по горе, и я мог поэтому пренебречь густыми зарослями с левой стороны от тропинки и сосредоточить все внимание на скалах справа. Чтобы выйти из опасной зоны, мне надо было пройти сто футов. Я покрыл это расстояние фут за футом, идя боком, с обращенным к скалам лицом и с ружьем навскидку. Если бы кто меня видел — способ передвижения показался бы весьма странным.

В тридцати ярдах от скал была открытая поляна, начинавшаяся от правой стороны тропы и тянувшаяся вверх по горе на пятьдесят или шестьдесят ярдов. На этой поляне жировал каркер. Я заметил его раньше, чем он меня, и наблюдал за ним краем глаза. Увидев меня, оленек поднял голову. Так как я не смотрел в его сторону и двигался медленно, он стоял совсем тихо, как делают это звери, когда считают, что они не замечены. Дойдя до крутого поворота тропы, я взглянул через плечо и увидел, что каркер опустил голову и опять стал щипать траву. Я прошел только немного по тропе за местом поворота, как каркер бросился вверх по горе с истерическим криком. Быстрыми шагами я вернулся к повороту и как раз успел заметить движение в кустах у нижнего конца тропы. Было совершенно ясно, что каркер увидел тигрицу, и единственное место, где он мог ее увидеть, была тропа. Замеченное мной движение могло быть результатом полета птицы, но оно могло быть произведено и тигрицей. Так или иначе, надо было это проверить, перед тем как продолжать путь.

Струйка воды, текущая из-под скалы, размочила красную глину, по которой проходила тропа, и таким образом получилась идеальная поверхность для отпечатка следов. На этой размокшей глине я оставил свои следы, а на моих следах нашел отпечатки плоских лап тигрицы. Она соскочила со скалы и следовала за мной, пока каркер не увидел ее и не издал тревожного крика, после чего тигрица сошла с тропы и вступила в кусты, среди которых я и заметил ее движение. Несомненно, что тигрица знала каждый фут местности. Не улучив удобного момента напасть на меня близ скал — здесь ей у поворота тропы помешал каркер, — она, вероятно, пошла через густой кустарник в надежде перехватить меня на втором повороте тропы.

При таких обстоятельствах идти дальше по тропе было нельзя. Поэтому я последовал за каркером вверх по поляне и, свернув влево, пошел по открытому месту до лесной дороги, лежавшей ниже. Здесь освещение было еще не достаточным, и это, как я думаю, нарушило планы тигрицы. После того как она вышла из своего укрытия в скалах, дело обернулось полностью в мою пользу. Я так же хорошо знал местность, как и тигрица. У нее не было оснований подозревать меня, я же прекрасно понимал ее намерения. Но все же из-за позднего времени я не мог использовать своих преимуществ.

Я упоминал о чувстве, предупреждающем нас об угрожающей опасности, и не хочу рассуждать об этом. Но могу утверждать, что чувство это вполне реально, хотя я не знаю и поэтому не могу объяснить, как оно действует. В данном случае я не видел и не слыхал тигрицы, не получил никакого указания от птиц и зверей на ее присутствие. И все же я знал, без тени какого-либо сомнения, что она лежала в скалах и следила за мной. В этот день я провел в пути много часов и прошел много миль по джунглям без всякого ощущения тревоги. Когда я перешел гребень и проходил мимо скал, то знал, что тут для меня кроется опасность. Несколькими минутами позже это предчувствие подтвердилось тревожным криком каркера и тем, что я нашел отпечатки лап людоеда на моих следах.

* * *

Тем читателям, у которых хватит терпения следить за моим длинным рассказом, я с удовольствием дам ясный и подробный отчет о моей первой и последней встрече с тигрицей.

Встреча эта произошла после полудня 11 апреля 1930 г., через девятнадцать дней после моего прибытия в Кала-Агар.

В этот день в два часа дня я вышел с намерением привязать своих трех буйволов в выбранных мной местах у лесной дороги. За милю от сторожки, там, где дорога пересекает гребень и идет с севера на запад перед Калаагарским хребтом, я встретил большую группу собиравших топливо людей. Среди них был старик, который, указав на рощу молодых дубов ярдах в пятистах от места, где мы находились, сказал, что здесь месяц тому назад людоед убил его единственного сына, юношу восемнадцати лет.

Я сидел на краю дороги и курил, а старик рассказывал мне всю историю, показывая место, где юноша был убит и где на следующий день было найдено все, что от него осталось. Старик обвинял в гибели сына мужчин, собиравших в тот день топливо, их было двадцать пять человек. Он с большим раздражением говорил, что люди эти убежали и оставили его сына на гибель. Некоторые из сидевших около меня мужчин были очевидцами этого происшествия. Они горячились, стараясь снять с себя ответственность за гибель юноши и обвиняя его самого в том, что он вызвал панику, когда, услышав рев тигра, стал уговаривать всех спасаться бегством. Старик спорил. Он тряс головой и говорил: «Вы взрослые мужчины, а он ведь был мальчик. Вы убежали, бросили его на гибель». Я был огорчен, что поднял вызвавший ожесточенные споры вопрос, и больше для успокоения старика сказал, что привяжу одного из моих буйволов там, где, по его словам, погиб сын. Отправив двух буйволов обратно к сторожке, я взял третьего и пошел туда в сопровождении двух человек.

Пешеходная тропа, берущая свое начало от того места, где мы сидели, шла вниз по горе к долине и зигзагами вела до противоположного поросшего соснами склона, а затем соединялась с лесной дорогой в двух милях далее. Тропа проходила близ поляны по опушке дубовой рощи, где был растерзан юноша. На поляне — площадь ее была около двадцати квадратных ярдов — росла молодая сосна. Я ее срубил, привязал к пню буйвола и послал человека нарезать для него травы. Другого моего спутника, Мадо Синга, служившего во время войны в частях гарвальских стрелков и состоящего теперь в территориальных частях Соединенных провинций, я отправил к дубу, приказав ему обухом топора ломать сухие сучья и кричать возможно громче, как это делают горцы, собирая для скота листья с деревьев. Сам я занял позицию на скале фута в четыре высотой у нижнего края открытой местности. За этой возвышенностью находилась гора, круто спускающаяся к долине и густо поросшая деревьями и кустами.

Человек, посланный на поляну, несколько раз приносил охапки сжатой травы. Мадо Синг на дереве то кричал, то громко пел. А я, стоя на скале с ружьем под мышкой левой руки, курил. Внезапно я почувствовал присутствие тигра. Быстро подозвав к себе находившегося на поляне человека, я свистнул, желая дать понять Мадо Сингу, чтоб он был внимательным и сидел тихо. Мадо Синг находился на дереве влево от меня, человек, жавший траву, — прямо передо мной, а буйвол — теперь он стал проявлять беспокойство — справа от меня. Тигрица по этой местности не могла подойти незамеченной. И если бы она подходила, это могло быть только в одном направлении, а именно: сзади и ниже того места, где я находился.

При выборе своей позиции я заметил, что склон скалы был крутой и гладкий протяженностью на восемь или десять футов и что нижняя его часть была покрыта густым кустарником и молодыми соснами. Тигрице было трудно, но вполне возможно взобраться на скалу, однако я надеялся на то, что замечу ее в кустах при попытке влезть на скалу.

Я не сомневался в том, что тигрица, привлеченная в соответствии с моим замыслом шумом, который производил Мадо Синг, подошла к скале и что я почувствовал ее присутствие, когда она стала наблюдать за мной и рассчитывать дальнейшие действия. То, что я повернулся, а спутники мои молчали, могло возбудить у нее подозрение. Во всяком случае через несколько минут я услыхал треск сухой ветки несколько ниже по склону горы. А затем чувство беспокойства исчезло и напряженное ожидание прошло. Случай был потерян. Но все же оставалась еще весьма надежная возможность стрелять, потому что тигрица могла вскоре вернуться и, считая, что мы ушли, вероятно, удовлетворилась бы нападением на буйвола. До заката солнца оставалось еще четыре или пять часов. Перейдя через долину и взобравшись на противоположный ее склон, я мог видеть всю ту сторону горы, на которой был привязан буйвол. Дистанция для стрельбы была в этом случае далекой — двести или триста ярдов, но моя винтовка била точно, и, даже если бы я только ранил тигрицу, я мог бы пойти по ее кровавому следу. Это было лучше, чем искать ее в джунглях на площади в сотни квадратных миль, как до сих пор.

Возникали, однако, трудности с моими спутниками. Отправить их в сторожку одних было бы просто убийством. Я по необходимости должен был взять их с собой.

Привязав буйвола к пню так, что тигрица не могла его утащить, мы оставили поляну и пошли по тропе, чтобы в соответствии с задуманным мною планом попытаться стрелять с противоположного склона горы.

Пройдя по тропе около сотни ярдов, мы дошли до оврага. На противоположной его стороне тропа проходила через очень густой кустарник. Вступать туда втроем было неразумно. Я решил поэтому пойти по оврагу до места его соединения с долиной, пройти по долине и вернуться на тропу за кустарниками.

Овраг имел до десяти ярдов ширины и до пяти глубины. Когда я спускался в него со скалы, за уступ которой оперся рукой, снизу выпорхнул козодой. Посмотрев на место, откуда слетела птица, я увидел яйца. Эти яйца охристой окраски с густо-коричневыми пестринами, имели необычную форму: одно было удлинено и заострено, другое почти шаровидно круглое. В моей коллекции не было яиц козодоев, и я решил взять эту необычную кладку. Положить яйца мне было некуда, я взял их в левую руку, завернув слегка в мох.

Дальше по оврагу склоны становились выше; спустя шестьдесят ярдов я достиг впадины в двенадцать — четырнадцать футов. Воды, протекавшие в период дождей, отполировали скалу, как стекло, причем склоны были так круты, что не оставалось точек опоры для ноги. Поэтому, передав винтовку своим спутникам, я начал скользить по краю обрыва вниз. Только что мои ноги коснулись песчаного дна оврага, как оба моих спутника с развевающимися полами одежды приземлились по обе стороны от меня. Возвращая мне винтовку, они с большим волнением сообщили, что слышали тигра. Сам я, по правде говоря, ничего не слышал, быть может, потому, что моя одежда шуршала при спуске по скале. На мой вопрос они ответили, что громкий рев тигра был слышен откуда-то поблизости; но точно определить, откуда он доносился, они не могли. Тигры, подстерегающие добычу для своего обеда, не выдают ревом своего присутствия.

Единственное, но весьма неудовлетворительное объяснение, которое я мог придумать, — это то, что тигрица, проследив за нами после нашего ухода с поляны и увидев, как мы спускаемся по оврагу, пошла вперед и заняла позицию там, где ширина оврага суживалась наполовину, когда она была уже готова прыгнуть на меня, я исчез из ее поля зрения, соскользнув вниз, и она невольно выразила свое разочарование рычанием. Объяснение неудовлетворительное, если не допустить (для чего, в сущности, нет никаких оснований), что тигрица избрала себе на обед именно меня и поэтому не интересовалась двумя моими спутниками.

Мы все трое стояли теперь вместе. За нами была гладкая обрывистая скала; справа — стена скал, возвышавшаяся примерно на пятнадцать футов над дном оврага; слева — беспорядочное нагромождение больших камней в тридцать — сорок футов вышиной. Песчаное дно оврага, где мы стояли, имело около сорока футов в длину и десять футов в ширину. У нижнего конца песчаного участка лежала поперек большая сосна, перегораживая овраг; благодаря этой плотине и возник песчаный участок. В двенадцати — пятнадцати футах за лежащим деревом находился отвесный край нависшей скалы. Когда я к нему приблизился — шаги мои по песку были беззвучны, — я, к большой своей радости, заметил, что песчаное дно продолжалось и за скалой. Скала, о которой я так много говорю, больше всего напоминала гигантскую грифельную доску толщиной у основания в два фута.

Когда я обогнул скалу и оглянулся через правое плечо, я увидел морду тигрицы.

Постараюсь дать ясную картину создавшегося положения.

Песчаный участок за скалой был совершенно ровным. Справа была гладкая плита пятнадцати футов в высоту и слегка наклоненная вперед, слева — голый крутой обрыв тоже футов в пятнадцать, над которым нависли густые колючие заросли, на дальнем конце — обрыв, похожий на тот, по которому я соскользнул, но несколько повыше. Песчаный участок, окаймленный этими тремя природными стенами, имел около двадцати футов в длину и половину такого расстояния в ширину; на нем с вытянутыми вперед передними лапами и поджатыми под тело задними лежала тигрица. Голова ее возвышалась на несколько дюймов над передними лапами и, как выяснилось позднее, находилась в восьми футах от меня. На морде тигрицы была улыбка, подобная той, какую можно видеть на морде собаки, приветствующей своего хозяина после его долгого отсутствия.

Две мысли промелькнули в моем мозгу: одна — что мне необходимо первому сделать все необходимые движения, другая — что эти движения надо произвести так, чтобы не встревожить тигрицу. Я держал винтовку со снятым предохранителем в правой руке, по диагонали к груди, чтобы направить дуло на тигрицу, ружье надо было повернуть на три четверти окружности.

Поворот ружья одной рукой начался медленно и едва заметно. Когда я сделал четверть поворота, приклад коснулся моего правого бока. Теперь стало необходимым вытянуть руку, и, когда приклад передвинулся за мой правый бок, я медленно продолжал поворачивать ружье. Рука моя вытянулась на полную длину, и вес винтовки начинал давать себя чувствовать. Оставалось еще немного повернуть дуло. Тигрица, ни на мгновение не спускавшая глаз с моего лица, рассматривала меня все с тем же выражением удовольствия на морде.

Сколько времени занял поворот ружья на три четверти окружности, не могу сказать. Я смотрел в глаза тигрицы, поэтому не мог следить за движением ствола; мне казалось, что рука моя парализована и что поворот никогда не произойдет. Все же движение было закончено, и как только дуло было обращено на тигра, я нажал спуск.

Я услыхал звук выстрела, резко раздавшийся в узком пространстве, и почувствовал отдачу. Хотя это были реальные признаки того, что оружие подействовало, я находился во власти страшного кошмара, когда кажется, что нажим на спуск был напрасным и что ружье отказывает в самый критический момент.

Заметный промежуток времени тигрица оставалась совершенно неподвижной, но потом очень медленно голова ее поникла на вытянутые лапы, и в то же время из отверстия, сделанного пулей, потекла струйка крови. Пуля повредила ей позвоночник и задела вершину сердца.

Два человека, шедших за мной в нескольких ярдах расстояния и отделенных от тигрицы скалой, приостановились, когда увидели, как я вытянулся и повернул голову. Они инстинктивно почувствовали, что я увидел тигрицу, и по моему поведению решили, что тигрица была совсем близко. Как мне говорил впоследствии Мадо Синг, он чуть не крикнул мне, чтобы я бросил яйца и взял ружье в обе руки. Когда я выстрелил и опустил к ногам дуло винтовки, Мадо Синг по моему знаку поспешил ко мне на помощь; я внезапно почувствовал, что не могу держаться на ногах, добрался до упавшего дерева и сел.

Еще не осмотрев лап тигра, я знал, что отправил в «блаженные охотничьи угодья» именно чоугарскую тигрицу. Ножницы, которые помогли ей перерезать нить жизни шестидесяти четырех человек (население уезда считало, что их число было вдвое большее), в тот момент, когда добыча, казалось, снова была в лапах зверя, перерезали нить его собственной жизни.

Мой успех был обусловлен тремя обстоятельствами, каждое из которых на первый взгляд могло показаться неблагоприятным: первое — яйца в моей левой руке, второе — то, что у меня было легкое ружье и третье — то, что тигр был людоедом.

Если бы в моей руке не было яиц и я держал ружье обеими руками, то, увидав тигра вблизи, инстинктивно попытался бы повернуться к нему. Прыжок тигра задержался из-за моей неподготовленности, иначе он был бы неизбежен. Затем, если бы винтовка не была такой легкой, я не мог бы направить ее так, как это было крайне необходимо, и потом разрядить ее вытянутой рукой. И, наконец, если бы тигр не был людоедом, он, найдя, что у него нет выхода, стал бы пробивать себе дорогу. А если тигр удаляет кого-либо со своей дороги, это приводит обычно к роковым результатам.

Пока мои спутники делали обход и поднимались на гору, чтобы освободить буйвола и взять веревку (она нужна была для других более приятных целей), я поднялся по скалам и вернул яйца их законному хозяину. Я прошу снисхождения за то, что так же суеверен, как мои собратья. Трижды в течение долгого времени, в общей сложности более года, я пытался, и пытался изо всех сил, застрелить тигрицу и все неудачно. А теперь, через несколько минут после того как я нашел яйца, счастье посетило меня.

Яйца, которые все время находились в безопасности в моей левой ладони, были еще теплыми, когда я клал их обратно в маленькое углубление в скале, заменявшее гнездо. Когда я проходил по этому месту через полчаса, на яйцах уже сидела мать. На пестрой скале окраска птицы даже мне, точно знавшему местоположение гнезда, мешала отличить птицу от окружающих предметов.

Буйвол за эти месяцы стал таким ручным, что шел за человеком, как собака. Он спустился с горы, обнюхал тигрицу и лег на песке, спокойно занявшись жвачкой, пока мы привязывали убитого зверя к крепкому шесту, который срубили мои помощники.

Я думал отправить Мадо Синга в сторожку за помощью, но он не хотел и слышать об этом. Он и его товарищ ни за что не хотели уступить кому-либо честь нести людоеда. По его словам, задача эта не слишком трудна, если я соглашусь помочь им и если мы будем часто останавливаться для отдыха. Нас было трое сильных, закаленных мужчин, причем двое привыкли с детства носить тяжелые грузы. Тем не менее стоявшая перед нами задача требовала геркулесовых усилий.

Тропа, по которой мы спускались, была извилистой и слишком узкой, чтобы пронести по ней шест с привязанной к нему тигрицей. Поэтому мы часто останавливались, чтобы отдохнуть и привести в порядок прокладки, сделанные для того, чтобы шест не слишком врезался в плечи. Подымались мы прямо по горе через заросли ежевики и терновника, на колючках которых оставили часть своей одежды и кожи.

Солнце еще озаряло окрестные горы, когда три растрепанных, но очень счастливых человека, за которыми шел буйвол, принесли тигрицу в калаагарскую лесную сторожку. И с того вечера и до сегодняшнего дня ни одного человека не было убито или искалечено в горах и долинах на пространстве в несколько сотен квадратных миль, где в течение пяти лет свирепствовала чоугарская тигрица.

На карте восточного Кумаона, висящей передо мной на стене, я добавил еще один крест и дату: крест — в двух милях на запад от Кала-Агара, а дату — 11 апреля 1930 г.

Когти тигрицы были сломаны и стерты. Один из ее клыков был сломан, а передние зубы стерты до челюсти. Эти недостатки сделали ее людоедом. Они были причиной того, что тигрица не могла обычным способом и собственными усилиями убить большинство из тех людей, на которых нападала с того дня, как лишилась помощи молодого тигра, убитого по ошибке при моем первом посещении местности.

Загрузка...