Купите книгу – она смешная. Ненаучно-популярный роман с элементами юмора

Глава четвертая

А наш африканский праздник тем временем продолжался. Когда прибывшие леди спросили, по какому поводу праздник, то мы решили не посвящать их особо в наши маленькие археологические радости, а сказали, что празднуем Рождество. Они с радостью согласились, хотя до Рождества оставалась минимум еще неделя, но им настолько надоел пост, который их заставляли держать в миссии, да и какие женщины не любят праздники, пусть даже столь скромные! Хотя Елен сказала, что до настоящего Рождества еще не одна неделя, а почти три, но я не стал с ней спорить – у этих ньюйоркцев все не как у людей… Джеббс вообще заявил, что, скорее всего, никакого Рождества нет и не было и все это сказки и вранье. Но меня было не провести, я уж точно знал, что Рождество есть, или, по крайней мере, было. Оно для меня так же реально, как праздничный стол с индейкой, пудингом, шоколадными зайцами и подарками поутру в сапожках над камином. Единственное, чего я не мог понять, почему для некоторых Новый год является более важным праздником, нежели Рождество? Например, та же Елен рассказывала, что у них в России все старания хозяек проломить снедью столы направлены именно к Новому году, а на Рождество, которое, наверно, из-за своей неправильной христианской любви переставили после Нового года, они доедают то, что осталось, ну а если не хватает, то готовят недоваренную пшеницу – называя ее при этом Kutya! Ну, Россия дикая страна, в которой правят медведи, хотя вон у китайцев вовсе позднее зажигание. Джим говорил, что к ним Новый год вообще в феврале доходит и то постоянно в разные дни! Как они знают, когда к празднику готовиться? Хотя что им готовиться – у них и так каждый день на обед рис. Хотя так у них хотя бы было время из него тортик с индейкой вылепить… А есть ли у них Рождество, они вообще не признаются.

Но бог с ними, с китайцами и с их несчастными миллиардами населения, кому они интересны? Мне нет. Мне интересно, почему некоторые люди считают Новый год главнее Рождества? Вы же не празднуете Новый Месяц или Новую Неделю и тем более Новый День? Хотя помнится, был как-то у того же Дяди недолгий период, когда он праздновал каждый день Новый День. К нему как раз очень неожиданно, но как нельзя вовремя приехал старый родственник из Кентукки. Дядя никогда его до этого не видел, и поэтому так по нему наскучался за всю свою жизнь, что не отпускал его из своего дома и объятий почти две недели, в течение которых они ввели празднование не только Нового Дня, но постепенно деградировали до празднования каждого Нового Часа. Не знаю, куда еще чаще можно было откупоривать бутылки и до каких новых праздничных делений времени добрался бы Дядя со своим уже не радостным тогда, то ли деверем сестры мужа тети, то ли свекром двоюродного племянника брата отца, но тут вернулась из очередной поездки по святым местам набожная тетушка Джинджер. Она быстро прекратила этот затянувшийся, по словам соседей, пьяный дебош, который Дядя, пусть нечленораздельно, но все же пытался представить в виде «трчского симпозма». Бедному кентуккскому родственнику было произведено краткое, но глубокое дознание на предмет его познаний в генеалогических ветвях, корнях, стволах и дуплах семейства Джонсон, по результатам которого оный представитель табачного штата, не набрав ни одного балла, был назван самозванцем и в двадцать четыре секунды был выставлен за дверь со всеми своими полутора чемоданами вещей, потому что на другие полтора чемодана тот имел неосторожность сыграть с Дядей в вист.

Буквально через четверть часа бедный странник из Кентукки был радостно найден своими счастливыми родственниками из семейства Дэвис, живущими на другой стороне улицы и чуть наискосок. Об этом еще через четверть все того же часа тетушке Джинджер сообщила через ограду заднего двора соседка, добавив, что Дядя мог бы и пораньше выпустить бедолагу на свободу, если бы он хоть раз за это время выглянул на улицу и взглянул на любой забор, где он непременно заметил бы объявление о розыске, с обещанным вознаграждением за любую информацию о местонахождении жертвы, ну, или хотя бы каких-либо ее ценных и распознаваемых органов. Правда, в человеке, лучезарно улыбающемся с каждого забора и столба нашего города, было крайне трудно узнать того заросшего и опустившегося типа, которого полчаса назад тетушка спустила с нашего крыльца. Дядя впоследствии очень жалел об упущенном вознаграждении, которое могло бы хоть частично возместить непоправимый урон, нанесенный двухнедельной попойкой магазинному складу, потому что одними дядиными извинениями, сильно девальвировавшими в течение последних сорока лет совместной жизни, тетушка Джинджер уже не удовлетворялась. Мнение самого родственника из Кентукки по поводу произошедших событий узнать не удалось в связи с тем, что как только он немного отошел и начал снова узнавать людей и отличать их от чертей, в отсутствии которых его всю неделю дружно уверяло все семейство Дэвис, он был немедленно отправлен обратно домой в закрытом фургоне под покровом темноты, причем маршрут отступления был проложен так, чтобы он ни в коей мере не мог пройти мимо дома Дяди или мест его возможного обитания.

Но бог с ним, с Дядей и его праздником Нового Дня. Сейчас он далеко, а у нас ночь, светят звезды, горит костер, мы доедаем персики, пьем спирт и мы празднуем Рождество. Еще мне греет душу маленькая веточка счастья в Божьей книге и настроение хорошее, и все кругом замечательные люди, даже Джеббс, который уже начинал ощупывать наряд Эльзы не только глазами. Когда фляга и консервные банки опустели, а животы наполнились, пришла очередь главного блюда. Я достал Библию, монашки как по команде выровнялись, отчего Эльзина правая грудь выскользнула из левой руки Джеббса, и обе сестры замерли в первой позиции сидя.

– Вольно, – сказал я им. – Сегодня обойдемся без вечерней молитвы.

Я раскрыл книгу на нужной странице, вынул волшебную веточку и начал крутить не менее волшебную папироску. Монашки, увидев, что это была ложная тревога, расслабились, круг силы был восстановлен, и зажженная папироска, постепенно уменьшаясь, начала свое неторопливое путешествие по заблудшим душам против часовой стрелки. На четвертом круге папироска выдохлась, мы еще больше расслабились, отношения еще больше потеплели и даже начали слегка подогреваться с одной стороны: Джеббс принялся за другую грудь Эльзы, а я постепенно наподсаживался к Елен, так что наши коленки один раз соприкоснулись, но она немного отодвинулась. «Неплохо, – подумал я, – мне этих сексуальных впечатлений хватит на некоторое время». Но останавливаться я не собирался и снова по микрону начал смещаться в нужную сторону. Джима наши полоколовращения мало интересовали, он смотрел в звездное небо, как будто видел его первый раз. Елена тоже, правда, постоянно смотрела в небо, периодически бросая взгляды на Джима и ретируясь от меня к нему.

– Ой, звезда упала! – глубоким голосом прогудела Эльза, тем самым имея повод вырваться из объятий Джеббса и оправиться.

– Это не звезда, это метеор, – голосом экскурсовода из планетария поправил Джим. – Странно… В декабре…

– А-а, – привычным голосом ничего не понимающего человека глубокомысленно изрекла Эльза. – А ты умный? – это прозвучало уже как оскорбление, и было заметно, что она пошла в наступление на Джима. Но он никогда не обращал на такие вещи внимания, и обычно с его обидчиками расправлялся я.

– Просто читаю много.

– Да? – это уже Елен открыла второй фронт. Я немедленно за это ухватился.

– Да! Джимми, знаешь, какой у нас умный, почти такой же, как я сильный, – я поднял руку, согнул ее и напряг бицепс, выставляя его напоказ, получилось весьма эффектно, хотя и недооценено собравшимися – темно, наверное, было.

– И про звезды все знаешь? – спросила Елен, развернувшись и пытаясь заглянуть Джиму в глаза, лишь бы не быть сраженной размером моих мышц.

– И про все! Я же сказал! – я не терял надежды и напряг вторую руку все с тем же успехом.

– Как интересно… – снова сказала Елен.

Что-то в ее голосе мне не понравилось, и я опустил руки.

– А что это за яркая звезда? – Эльза указала куда-то Елен за спину, все, кроме меня, оглянулись, и у Эльзы появилась, наконец, возможность высвободиться из-под слишком братской опеки Джеббса и встать.

– Это не звезда, это планета. Венера, – продолжал умничать Джим. – А вот там Марс, остальные не видны невооруженным взглядом.

– А если в прицел посмотреть? – спросила Эльза. Джеббс засмеялся, то ли просто так, то ли со злобы за прерванные ласки – не понятно, хотя всем было ясно, что смотреть в прицел винтовки на звезды толку мало, если только он не оптический.

– Тут прицелом не обойдешься, тут нужен телескоп, – как всегда спокойно, будто разговаривает с детьми, ответил Джим. – Мой дома остался, а то бы я вам показал эту красоту…

– Ну, я думаю, что ты и так сможешь показать нам всю свою красоту, – Эльза начала приближаться к Джиму самой развязной походкой из своего нью-йоркского, да и не только, прошлого, проводя параллельно вендеттовские действия по отношению к Джеббсу, да и просто позиционируя себя центральной фигурой вечера.

Джимми никак не отреагировал на ее демарш и продолжал смотреть вверх. Придя в пустоту, Эльза развернулась и потопала на свое место мириться, а я только сейчас понял, что так много слов подряд в общении с малознакомыми людьми я слышал от Джима только в шестом классе. Тогда к нам в школу пришел новый учитель и по неосторожности, а может, и с легкой руки своих новых коллег-интриганов, не предупредивших новенького, что у нас учится такой мальчик, как Джим Гаррисон, едва урок начался, как новенький сразу же начал делать Джиму замечания за то, что тот не слушает учителя, а читает на уроке какую-то книгу. Хотя даже не читает, а, по-видимому, просто рассматривает картинки, потому что читать с такой скоростью, с которой он листает страницы, невозможно. Джимми никак не отреагировал на его замечания – он просто не мог себе предположить, что кто-то может обращаться к нему во время урока и тем более учитель. Когда же молодой и до этого памятного в его жизни урока еще не до конца опытный преподаватель подошел к Джиму и взял его книгу, тот поднял, наконец, на учителя свой взгляд.

– Это учебник по термодинамике для третьих курсов технических колледжей? Ты можешь сколь угодно его смотреть, но ты не найдешь здесь порнооткрыток, если, конечно, их здесь не спрятал твой отец! – Самоубийца засмеялся истерическим смехом своей последней шутке, оборачиваясь при этом к классу в поисках поддержки, но ответом ему была лишь гробовая тишина и жужжавшая муха.

– Я его читал, – своим обычным спокойным голосом, которым он обычно разговаривает с идиотами и хомячками, сказал Джим.

– На уроке?

– Да.

– И как же ты при этом собирался слушать учителя, получать знания, так сказать? – на этот раз безумный учитель уже не стал искать поддержки в классе, а попробовал пробуравить взглядом лоб Джима.

– Какие знания? – создавалось впечатление, что Джим просто сводит его с ума, но я-то на самом деле знал, что Джимми в эту минуту абсолютно искренне удивлен.

– Новые!!! Новые, нужные знания! За которыми дети и приходят в школу! – не буду вам напоминать, дорогие моему сердцу восемнадцать читателей, что в споре проигрывает тот, кто первым начинает кричать.

– Я их и получаю, – Джим отвечал так, как будто кричали вовсе не на него. – Вы мне мешаете, – и кротко протянул руку за своей книгой.

– Ну, это уже наглость, – учитель перестал кипеть и перешел в стадию шипения и сопения. Класс в это время потихоньку делал ставки. Ставили на то, что новичок выбежит из класса еще до звонка, или на то, что он не сможет встать со стула до конца урока, на победу самого учителя ставки не принимались. – Сейчас же к доске и рассказывай о том, о чем я только что говорил.

– А что за предмет? – спросил, вставая со своего места, Джим.

– Что? Что за предмет? Ты не знаешь? – оппонент терял остатки терпения и слюны.

– Нет.

– Биология у нас сегодня! А не… Не… – учитель попытался быстро прочесть надпись на обложке книги, но не смог – глаза были залиты кровью.

– А тема?

– Происхождение жизни на Земле! – вот тут наша вражина ошибся, потому, что он еще в начале урока повесил на доске плакат с какими-то грибами, а я пусть и не такой умный, как Джимми, но, тем не менее, в состоянии отличить грибы от не грибов. А тем временем Джим вышел к доске.

– Существует масса теорий происхождения жизни на Земле, и наука до сих пор ни одну из них не может признать окончательно достоверной. Основной на данный момент является теория эволюции Дарвина, но у нее… – и Джим начал быстро и без запинки зачитывать целый научный доклад и непосвященные вполне могли подумать, что он делает такие доклады каждый день, а не раз в год по особым случаям. Что он берет с собой в школу до десятка книг и прочитывает их уже к четвертому уроку. Потом он начинает что-то писать и чертить в своих тетрадках, что – боится спросить даже директор школы, он попал в прошлом году как-то под Джиммов каток, имев неосторожность спросить его об обратных матрицах в математике.

Поэтому все эти годы система американского среднего образования жила спокойно по своим законам, а Джим по своим, и первая к нему не лезла, потому что почувствовать себя полным тупицей перед всем классом желающих было мало. Этому новенькому не повезло, никто не хотел ему зла, и Джимми в том числе, но беспощадному богу знаний нужны периодически кровавые жертвоприношения, и оно было принесено. Через полчаса, когда Джимми только что закончил рассматривать все минусы креационизма и решил более подробно остановиться на теории самозарождения Опарина-Холдейна, наконец прозвенел звонок. За это время он так отделал новенького своими метеоритными спорами, электромагнитными полями и прочей агрессивно влияющей на неорганическую материю фигней, что тот сам превратился в кусок нематериальной фигни с ослабленным галстуком под раскрытым ртом. После уроков коллеги все-таки над ним сжалились и повели бедолагу отпаивать в паб, по пути приговаривая: «Да… А что ты думал, у нас таких много… Представь, каково нам…»

Зачем Джимми вообще ходил в школу, мне никогда не было понятно. Также мне никогда не было понятно, почему он не пошел в университет, хотя мог бы выбрать любой или сразу несколько – получить для него гранд с его напичканной всякой всячиной и разложенной по полкам с ярлычками румяных знаний головой – не составило бы особого труда. Но Джим заявил своим домашним, что в колледж он не пойдет, не видит в этом смысла – он давно уже прошел заочно как политехнический, так и политологический курсы (на знаю, зачем он повторил одно и то же слово дважды, наверно для усиления эффекта). И теперь он хочет несколько лет попутешествовать, на что его мама ответила глубоким обмороком, а папа двумя предупредительными выстрелами в воздух. В течение десяти минут, пока мама пыталась самостоятельно привести себя в чувство, а папа искал в гараже запасные патроны, Джимми быстро собрался, вышел из дома и зашагал по нашей улице по направлению к выходу из этого мира. Я жил от него за два дома и, как и все соседи, выскочил на звук выстрелов на улицу. Дяди не было в это время в городе, поэтому стрельба могла означать и что-то серьезное. Джим замедлил шаг около меня и моей калитки и сказал: «Я еду попутешествовать. Ты со мной?» Я ответил, что зачем он задает глупые вопросы, вместо того чтобы сказать, брать ли с собой зимние вещи? Джим предположил, что, возможно, это надолго, на что я ответил: «Тем лучше! Мне нужно семь минут!»

Мое прощание с родителями прошло в более спокойной, чем у Гаррисонов, обстановке: папа смотрел на меня со стены как всегда бодро, он был в форме, погонах, медалях и явно одобрял мои действия. Мама как всегда переживала, но, тем не менее, смотрела ласково с соседней фотографии, и от нее я тоже получил благословение. Не могли, наверняка не могли быть у такого замечательного сына какие-нибудь заурядные и непрогрессивные родители.

Дяди, как я уже сказал, не было дома, но оно и к лучшему, потому что он наверняка увязался бы за нами. Дошли бы мы с ним максимум до окраины города, до какого-нибудь милого кабачка, где немедленно бы началась фиеста в честь нашего отъезда, почти наверняка перешедшая бы в банальнейшую попойку, закончившуюся, как всегда, нетранспортабельностью части отбывающих и традиционным вызовом полиции.

Тетушка Джинджер задала только два практичных вопроса: вернемся ли мы к обеду и взял ли я теплый свитер? Вещи я упаковал быстро, тетя собрала пакет с провизией, поцеловала меня в лоб и торжественно подала коллекционный экземпляр Библии, который обычно продавался в ее магазине по двенадцать долларов. Я очень обрадовался ее подарку, потому что в качестве памяти о доме и тары для последней веточки марихуаны еще прошлого сезона я прихватил первое, что попалось под руку, и это был каталог племенных коров штата за 1964 год, но вариант, предложенный тетей, был намного легче, компактней и безопасней, и я ее расцеловал. Пока всплакнувшая тетушка ходила на кухню проверять, не сбежало ли у нее молоко – весьма неожиданное предположение, высказанное ее милым и заботливым племянником, – волшебная веточка перекочевала с разворота с голштинскими рогатыми красавицами в шестую главу Бытия, поближе к Ною. Когда тетушка вернулась, сообщив, что у нее на плите нет молока, то поцеловала меня еще раз, снова всплакнула и сказала свою знаменитую фразу о том, чтобы я всегда помнил, что в этой книге (я как раз засовывал Библию в рюкзак) я найду ответы на все вопросы и в ней хранится самое главное! Теперь я уже не мог с ней спорить, обнял ее и побежал на улицу к Джиму. По пути я подумал: «Как странно…» Как странно устроена наша память – какие-то важные вещи мы не запоминаем, а всякую чушь можем помнить всю жизнь. С самого раннего детства я каждое воскресенье ходил с тетушкой в баптистскую церковь (Дядя с нами, естественно, не ходил – по словам тети, он готовился гореть в вечном аду и поэтому копил силы и жир на диване). Вместо сказок мне читали житие апостолов, вместо стишков я заучивал псалмы, но особенно мне нравилось хоровое пение, а сейчас ничего из этого не могу вспомнить, ни строчки. Но зато однажды брошенная Дядей фраза о том, что Библия самая воруемая книга в мире, засела во мне навсегда…

Мои мысли уже возле самой калитки оборвал выстрел – папаша Джима нашел все-таки дополнительные патроны и перестал стрелять в воздух, потому что листья на голову в мае не опадают, а если и опадают, то не вместе с ветками. В этом месте я уже пожалел, что сегодня нет дома рядового Джонсона, который бы смог своим широким задом прикрыть наш отход. Поэтому нам с Джимом пришлось спасаться банальным бегством, но тем не менее я успел крикнуть ему да и всем собравшимся зрителям: «Мы не убегаем – мы стартуем!»

Стартанули мы довольно лихо и за два года объехали половину Штатов, а за вторые два почти всю Европу. Кстати, когда впервые нелегально пересекали границу, один парень, бывший кубинец, пристроивший нас фиктивными партнерами по танцам на круизный лайнер, что отплывал в Старый Свет, сказал, что впервые видит двух идиотов, которые пытаются нелегально покинуть Америку, а не наоборот. На что я ответил, что это начало нового четырехвекого цикла миграции в обратную сторону, что мы первые, но скоро за нами попрут, и ему надо быть наготове.

Чтобы описать все наши зло- и доброключения, надо писать отдельную книгу, а я и с этой еле справляюсь, так что как-нибудь в другой раз.

И только однажды в один из самых хреновых моментов нашего трудного путешествия, когда хотелось бросить все и вернуться к тетиным пирогам, Джим спросил меня, только раз: «Не жалеешь?» На что проклявший к этому моменту уже не один раз все на свете, включая Джима, а особенно самого себя и эти тяжеленные мокрые мешки, я смог, выдержав паузу, ответить с достоинством и еще более кратко, чем он: «Нет».