Куреневский голем (СИ)

Разбитая кукла в луже на асфальте… Зоя беспомощно пыталась сложить ее части вместе, но у нее не получалось… Сильный ветер трепал волосы. Они лезли ей в глаза, мешали… Темная людская стена колыхалась перед ней, как будто наяву… Все куда-то шли, молчаливые, обреченные, безропотные…

— Держи его крепче, Йося, — оглушительно громко прошептала тоненькая девушка, и ее братишка послушно прижал к себе глиняного человечка. — Все будет хорошо… Просто верь…

Отрывистые звуки пулеметной очереди, крики, плач… Небо потемнело от воронья, и в воздухе стало душно от запаха сырой земли… Почему же он не пришел?.. Зоя верила, сильно-сильно верила, что он придет и защитит ее от этих тревожных снов… Девочка вздрогнула от приглушенного грохота. Она выпрямилась, не заметив, что так крепко сжала осколок куклы в ладони, что по ее пальцам потекла кровь… Сверху ей было видно, как земляная чаша раскололась и начала пузыриться потоками бурой грязной воды, которые обрушились через край и смели деревья, крохотные домики, машинки, человеческие фигурки… Он проснулся… Он пришел за ней… Ее голем нашелся… Зоя счастливо улыбнулась и разжала ладонь, уронив осколок на землю… Тревожно и жалобно забили колокола давно разрушенной колокольни…

Их складывали прямо перед зданием больницы, морг которой уже был переполнен. Перед зданием ждала толпа обезумевших от горя людей, кто-то выл и рыдал, кто-то истерично хохотал, кто-то просто застыл в молчаливом отчаянии, как я. Санитар тронул меня за плечо и виновато спросил:

— Она?

Я кивнул. Лицо Верочки было чуть удивленным, похожим на прекрасную каменную статую. Только статуи не застывают в такой страшной позе, с одной калошей и с сорванной одеждой. Всегда веселая и деятельная, я никогда за ней не поспевал, и в этот раз опоздал уже навсегда…

— Почему без одежды? — спросил я, как будто это имело значение.

Санитар пожал плечами и перекрестился:

— Тебе, милок, еще повезло, что ее целую откопали, — и покосился на прикрытую брезентом кучу изломанных человеческих останков.

— Сволочи, — беспомощно выплюнул рядом со мной старик. — Бульдозеры они пригнали, словно и не людей откапывать, а хлам ненужный… Нехристи!.. А то все гнев божий. Они, ишь, в Лавре трещинки увидали и храм закрыли, а у себя под носом на Куреневке не заметили!

Белый, как лунь, старец перекрестился, его слезящиеся глаза равнодушно смотрели на ряды тел, навечно скованных коркой застывшей пульпы.

— Зайчик Анатолий Степанович? — раздался сухой голос. Передо мной стоял высокий подтянутый мужчина со странными, будто выцветшими глазами. — Старший оперуполномоченный 6-го отдела Управления КГБ майор Кузьмин. Пройдемте со мной.

Я машинально взглянул в красную книжечку и кивнул, безропотно последовав за ним. Но уже дойдя до корпуса желтого дома, я встрепенулся и запоздало осознал страшный смысл сказанных стариком слов.

— Товарищ майор, обождите, как же так?.. Неужели тяжелую технику пригнали? Ведь нельзя, отвалы и так в состоянии предельного равновесия!.. А в воздушных карманах могут оставаться живые!..

Но Кузьмин меня не слушал, он молча шагал вперед, не оборачиваясь и не сомневаясь, что я послушно бреду за ним.

Майор по-хозяйски расположился в чужом кабинете.

— Товарищ Зайчик, что вы делали утром 13 марта? — затянулся он сигаретой.

— Был на работе. Скажите, что происходит? Я же писал в докладных про аварийное состояние. Вы поймите, опасность все еще сохраняется. Туда нельзя тяжелую технику…

— Причинами аварии занимаются компетентные органы.

— Разве вы не за этим…

— Вы знали гражданку Прокопчук?

— Да, — окончательно растерялся я. — Ее я тоже предупреждал об аварийном состоянии системы водоотведения. Водосбросные колодцы не чистились уже несколько лет…

— Вы с ней конфликтовали?

— Дарья Семеновна отделывалась нелепыми отговорками. У меня сложилось впечатление, что она некомпетентна, но из-за ее…

— Гражданка Прокопчук убита, — припечатал майор и сломал сигарету в пепельнице.

Меня с детства дразнили тугодумом, и это было отчасти правдой. Я плохо воспринимал сведения на слух и медленно их переваривал, особенно когда волновался. Сейчас я просто впал в ступор, уставившись на портрет академика Павлова на стене. Его осуждающий взгляд и окладистая борода напомнили мне батюшку Сергия из нашей старой коммуналки, который всегда точно знал, кто во всем виноват.

— Анатолий Степанович, давайте вы сэкономите всем время и чистосердечно признаетесь…

Я подавленно молчал, пытаясь осмыслить, что происходит. Убита? Не погибла, а убита. Почему? А почему погибло столько людей? Они тоже убиты? Кто виноват в их смерти? Я? Если бы я был более настойчив и убедителен…

— Значит, начнем сначала… — тяжело вздохнул майор и затянулся новой сигаретой. — В котором часу вы вышли из дому?

— В полвосьмого.

— На работу вам надо к девяти. Почему так рано? Вы живете… — Кузьмин заглянул в документы, — на Фрунзе, а работаете…

— Я хожу пешком на работу…

— Через овраг и к центру? Путь неблизкий. Почему?

— Верочка… — у меня сжалось горло от едкого сигаретного дыма, и вдруг сильно захотелось курить, — она считает… считала, что пешеходные прогулки пользительны для здоровья.

Я сказал это и мучительно остро осознал, что Верочки больше нет.

— Верочка — это ваша… невеста, кажется?

Ее больше нет… Я бросил курить из-за нее… А теперь некому пожурить меня или подбодрить… Никто не будет тайком подсовывать теплые бутерброды с невкусным постным мясом вместо колбасы… Никто не спросит…

— Вы меня слышите?

— Да… Она погибла…

— Сочувствую, — сухо сказал майор. — Но вернемся к гражданке Прокопчук. Вы встретили ее по дороге на работу?

— Нет.

— А вот дежуривший в то утро обвальный утверждает, что видел ее на участке в восемь утра вместе с вами. Вы ссорились.

— Нет. Быть такого не может. А почему вы расследуете только ее смерть? — встрепенулся я. — А как же остальные? Почему не предпринимаете действий по спасению еще живых…

— Потому что гражданка Прокопчук была убита до аварии, на третьем участке, где ее и нашли сегодня. А незадолго до аварии, в восемь тридцать в горисполком поступил звонок от неизвестного, который сообщил о диверсии на отроге номер три.

— Диверсии?.. — тупо переспросил я.

— А если предположить, что по дороге на работу гражданка Прокопчук, инженер-гидролог СМУ-610, могла стать случайным свидетелем неких действий, то ее убийство выглядит совсем иначе. Как считаете?

Я отключился. Перед глазами вдруг стал огромный трехъярусный котлован, залитый вязкой пульпой с высокими тиксотропными свойствами. Петровские кирпичные заводы, сливающие ее в три смены… Три отвала, условные дамбы, сдерживающие над жилым районом несколько миллионов кубометров пульпы, формула гидростатического давления, прикинутая на глаз… Поправка на грунтовые воды… Количество осадков… Продольные и поперечные профили гидроотвалов до и навскидку после… Куда приложить взрывное воздействие, чтобы обрушить третью дамбу? Точные расчеты всегда успокаивали, но не сейчас, потому что прикидки не сходились. Дамба раз за разом дырявилась, медленно съезжая и увязая, проседая под собственной тяжестью, словно пышный торт с жидкой прослойкой из вишневого ликера, брызнувший во все стороны, но устоявший… Я осознал, что смотрю на сегодняшнюю газету с заметкой "Торт Вишневый", поступивший в продажу в центральном гастрономе N 9… Господи, сколько людей погибло, а они о тортах пишут…

— Это не было диверсией! — разозлился я и хлопнул по столу кулаком, но под рыбьим взглядом майора стушевался. — Не тот характер разрушений. Там лёсс и грунтовые воды, размывание постепенно шло, изнутри, вода не уходила, я же писал докладные!..

— Я ознакомился с ними, — спокойно сказал Кузьмин. — Вы были упорны, досаждая Прокопчук и главному инженеру СМУ своими жалобами. Вы даже привлекли начальника специнспекции Подольского района. Только вдруг это была лишь хитроумная маскировка, чтобы прикрыть ваше внимание к объекту? Как мне известно, ваш институт не занимался этим проектом.

— Я… Лев Михайлович… Это он… Он обратился ко мне, его беспокоило, что каждую весну подтопляло не только территорию больницы, но и всю Куреневку. И нашему институту проект поручали, но давно, а потом отказались…

— Кто такой Лев Михайлович, и почему он обратился к вам, а не в компетентные органы?

— Он здесь работает… Заведующий кафедрою клинической психиатрии… Седых Лев Михайлович. И он обращался! Несколько раз звонил в горисполком, просил обратить внимание на то, что вниз из оврагов сочится вода. Ему ответили, что он работает с психами, и поэтому принять его слова невозможно.

— Интересные у вас знакомые. Мы проверим ваши показания. Подпишите, — майор подсунул мне подписку о неразглашении.

— Товарищ майор, — в нерешительности замялся я, — а кто занимается аварией? Непременно надо убрать тяжелую технику, срочно прекратить все гидровскрышные работы, организовать пропуск ливневых вод, минуя отвальные массы, укрепить дамбу, а еще…

— Знаете, почему вы до сих пор на свободе?

— Я могу помочь с проектом, выполнить расчеты… Почему? — осекся я.

— Потому что эксперт затруднился определить оружие, которым была заколота гражданка Прокопчук. Но он определит, не сомневайтесь.

Я вышел из кабинета на ватных ногах, хотел сесть, но на меня накинулся маленький плотный человек, остро и злобно кося из-под черной челочки.

— Почему его отпустили? Товарищ майор! Он убийца! Он убил мою душеньку!

Я недоуменно разглядывал его, а он все пытался меня встряхнуть, вцепившись в воротник, хотя и был на голову ниже меня.

— Следствие во всем разберется, Игорь Сергеевич, — неприязненно ответил майор, — как и в том, что вы делали утром на месте аварии.

Толстяк сник, словно проткнутый воздушный шарик.

— Так я ж по звонку приехал. Я же говорил… А этот ей проходу не давал со своими жалобами, инспекцию на нее натравил, а она, душенька, как переживала, как она мне жаловалась! Ах, как же все не к месту!..

Одна-единственная проверка районной инспекции утонула в бумажном водовороте отписок, который устроил заботливый муж Дарьи Семеновны, первый секретарь Подольского райкома КПУ.

— Если бы ваша жена, — у меня перехватило горло от горя, — среагировала на мои сигналы, эти люди остались бы живы! Вы их видели? Они мертвы! Погибли! Убиты! Преступной халатностью! А сколько еще живых находятся в смертельной ловушке? В застывающей грязи из этих чертовых отрогов?

Теперь уже я тряс за воротник этого лоснящегося поросенка, не замечая, как в приемном покое воцарилась мертвая тишина. Только громко охнула седая женщина в поношенном пальто и медленно завалилась на пол, схватившись за сердце. И люди как будто очнулись, бросились к нам, наперебой спрашивая о судьбе своих близких, бранясь и умоляя их спасти. Кузьмин злобно цыкнул и кивнул паре милиционеров навести порядок, потом за локоть втащил меня обратно в кабинет.

— Товарищ Зайчик, вы задержаны. Посидите пока здесь.

Я метался по кабинету, пытаясь привести мысли в порядок. Меня должны услышать, иначе случится еще большая беда. Я же изучил проект и знал об объекте больше других, уж точно больше тех самых компетентных органов. Если пойдут дожди, если тяжелая техника начнет работать на третьем овраге, если не остановят гидровскрышные работы, то оставшиеся несколько миллионов кубометров пульпы могут накрыть весь Подол. Но меня никто не станет слушать, пока висит это дурацкое подозрение.

Но что за глупость? Кому понадобилось убивать Прокопчук именно накануне аварии? Почему обвинили меня? Дарью Семеновну я помнил еще по нашей старой коммуналке на Артема. Когда началась война, меня, десятилетнего мальчишку, с родителями эвакуировали в Воронеж, а соседи остались. Лев Михайлович с женой, Гранберги с маленькой дочкой, Дарья Семеновна с первым мужем, отец Сергий и баба Маня… Они все остались, но не все дожили до этого дня. Гранбергов расстреляли, отец Сергий погиб, когда немцы отступали из города, а супруга Льва Михайловича умерла, не дожив до победы всего несколько дней…

Я сообразил, что очень мало знаю о Дарье Семеновне. Кто мог желать ей смерти? Надо быстрей разобраться с этими глупыми обвинениями и добиться того, чтобы меня выслушали. Я вытащил из стола канцелярскую скрепку и подошел к окну, забранному решеткой. Мы с соседскими мальчишками часто взламывали нехитрый замок на дворницкой, где хранились метлы, грабли и прочие интересные для нас вещи, после чего от души гоняли друг за дружкой, играя в войнушки… И мелкая Зойка в отместку, что ее не брали в компанию, бегала и ябедничала на нас. Словно и не со мной это было… Я взломал навесной замок на решетке и вылез в окно первого этажа.

Баба Маня обожала сплетни и всегда знала все и обо всех. Лев Михайлович, большой души человек, пожалел старуху, оставшуюся после войны без крыши, и взял к себе в отделение уборщицей.

— Баб Маня, — тихо позвал я старуху, возившуюся с ведром и шваброй.

— Толик! — обрадовалась мне старуха, разгибаясь. — А ты чего прячешься?

— Тише, баб Маня, — я украдкой оглянулся и потащил ее в закуток. — Мне ваша помощь нужна. Вы Дарью Семеновну помните?

— А кто ж ее такую кралю малеванную забудет? Тьфу! — Старуха перекрестилась и шепотом добавила, — убили ее…

— Откуда вы знаете?

— К нам ее привезли. Нинка с судебки рассказывала. Вот правду говорят, что Бог шельму метит.

Как обычно, я медленно соображал, а ведь мог бы догадаться, что ее муж явился в больницу на опознание. Несколько секунд я колебался, стоит ли попытаться увидеть тело, но потом покачал головой, понимая, что не хочу. С меня довольно мертвых тел, да и что я вообще затеял? Какой из меня сыщик…

— Закололи ее. Полюбовник зарезал ейный, точно говорю.

— Полюбовник? — встрепенулся я. — Она ж замужем, а лет ей уже сколько…

— Тю! Так то разве помеха? Как пить дать, полюбовник! Я ж давно заприметила, повадилась она на работу через овраг раненько так шмыгать, тайком. И от нас она ходила, хотя живет с муженьком-то в центре!

— И кто он?

— А я почем знаю, — пожала баба Маня могучими плечами и горько вздохнула. — Грешно про покойницу плохо говорить, но дрянным она была человеком. Вот ей по заслугам и воздалось…

И бабка опять перекрестилась.

— Почему?

— А то мертвые не выдержали… — загадочно пробормотала она и отвела глаза. — Она ж, падлюка, так ни за что и не ответила. Доносила она, Толик, в комендатуру доносила. Гранбергов помнишь? Их первыми сдала. Ничего, прах к праху, жаль только, что ее, паскуду, нашли, а то упокоилась бы рядом с ними…

— Не может быть… — ошеломленно выговорил я. — Что за антисоветчину вы разводите, баб Маня? Если она наших немцам сдавала, почему же ее не судили? Почему вы молчали?

— Толик, побойся бога… Кто молчал? Даже Лев Михайлович и тот пытался, а все пустое. Она ж хитрая зараза, она коммунистов-то не трогала… Евреев только беспартийных… А потом и вовсе замуж во второй раз выскочила, а он у нее шишка какая-то в исполкоме… И как наглости-то хватало, при живом муже, ты подумай! Вырядится в шубу котиковую моднявую и шурует вот на таких каблучищах на глазах у всех к хахалю, гадина подколодная! Ни стыда, ни совести! Тьфу, прости господи!

Я потеряно плелся по коридору больницы, не зная, что и думать. Пойти к майору и рассказать ему все? Но с меня подозрений это не снимет… Или снимет? Я встрепенулся и решительно направился в кабинет Льва Михайловича. Будь что будет.

— Толя? Заходи… — профессор поднялся мне навстречу. — До сих пор поверить не могу. Я же их предупредил, позвонил, неужели не успели? Сколько погибших, а сколько еще будет… Говорят, что трамвайное депо полностью накрыло… Господи, вот я старый дурак, прости! Ты Веру нашел? Она хоть жива?

— Нет… — горло предательски сжалось, хотелось разрыдаться, как в детстве. — Простите меня, Лев Михайлович. Я пытался, но меня никто не захотел слушать…

Профессор уставился невидящим взглядом мимо меня. Он сильно осунулся и явно не спал со вчерашнего дня.

— Ты невиноват… — он ссутулился. — Это все я…

— Лев Михайлович, прекратите, — я подошел к нему и обнял за плечи, усаживая на место. — Мне ваша помощь нужна. Вы Дарью Семеновну помните?

Профессор вздрогнул и поднял на меня покрасневшие от недосыпа глаза.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ее убили. К вам еще майор не приходил?

— Приходил. О тебе спрашивал. Я думал, он причинами аварии занимается…

— И ее убийством тоже. Скажите, это правда, что она во время войны доносила в комендатуру?

— Да… Но доказать не смогли. Гранберги у нас скрывались, а потом при облаве их забрали. Немцы точно знали, где искать. Она их сдала, больше некому. А расстреляли их здесь, как и тысячи других. Теперь и Бабий Яр решили сровнять с землей, даже память о них стереть… А оно, видишь, как все обернулось… Мертвые поднялись…

Лев Михайлович говорил равнодушно, обыденно и очень устало.

— Баба Маня думает, что у Дарьи Семеновны здесь был любовник. Вы что-то об этом знаете?

Профессор брезгливо передернул плечами.

— Знаю, только не здесь, а в Кирилловской. Кто-то из реставраторов, кажется.

— Вы его видели?

— Нет, слава богу, нет. Лиса эта драная даже не таилась…

— Как бы мне его найти?

Лев Михайлович не успел ответить. Дверь тихо распахнулась, и на пороге застыла хрупкая фигура. Всклокоченные, неровно обстриженные волосы, детское лицо и громадные пустые глаза. Я вздрогнул, встретившись взглядом с этой странной девушкой.

— Зоя, ты зачем из палаты ушла? — профессор тяжело поднялся и подошел к ней.

Она прижимала к себе большую изломанную куклу, настолько неуместную своей радужной яркостью в этом сером кабинете, что у меня на секунду закралось подозрение, что я сам сошел с ума от горя.

— Голем. Он проснулся, — сказала девушка и показала на одноногого человечка.

Лев Михайлович аккуратно освободил глиняную куклу из ее изрезанных пальцев и покачал головой.

— Зоечка, иди в палату.

Он слегка подтолкнул ее к выходу и позвал санитара, чтоб тот ее проводил.

— Зоя? — переспросил я, мучаясь сомнениями.

— Да, — грустно улыбнулся профессор. — Зоя Седых.

— Она так похожа…

— Ты не ошибся, Толик. Но теперь она Зоя Седых. Настенька, царствие ей небесное, когда Гранбергов забрали, места себе не находила, молилась, а вечером не выдержала и поехала сюда. Там по всему яру оцепление стояло, но она ж у меня упрямой и смелой была, не то, что я, трус… Вот и упросила ее пропустить. Немец какой-то сжалился. Как она их нашла, я даже не представляю. Только вывезла она тогда троих ребят, что спаслись, в деревню из города, через все патрули, а потом отец Сергий их перекрестил и документы выправил. Была еврейка Зоя Гранберг, а стала Зоя Седых, крещеная русская. Но девочка до сих пор живет в том кошмаре, помутился у нее разум от пережитого. А я даже здесь не смог ей помочь…

Профессор замолчал и провел по лицу рукой, словно стряхивая липкую паутину тяжелых воспоминаний.

— О каком големе она говорила? Это фамилия?

— Нет, что ты… — криво усмехнулся Лев Михайлович. — Это еврейская легенда о глиняном человеке, в которого вдохнули жизнь, чтобы он защитил своих создателей. Но он не защитил, как видишь… Придется ей нового делать.

И профессор выбросил в мусорное ведро куклу, с укором смотрящую на нас разбитым лицом.

Подавленный, я вышел на двор, уже не таясь. Мне было все равно, увидит меня майор или нет. На лицо упали первые капли дождя, и я тревожно задрал голову. Небо хмурилось серыми тяжелыми тучами. Господи, лишь бы не было ливней, иначе… Взгляд остановился на куполах Кирилловской церкви, и я впервые пожалел, что атеист. Оскальзываясь на тяжелой мокрой глине, я поспешил в сторону церкви. Если Дарья Семеновна не таилась, то я легко узнаю, к кому она бегала по утрам.

Возле церкви было людно, что-то спешно грузили под строгим присмотром милиционеров. Я растерялся, не зная, к кому обратиться. Потом решился и поймал за рукав распоряжающегося здесь мужчину.

— Простите, вы мне не подскажете? Я ищу знакомого… Мне его посоветовала Дарья Семеновна…

— Кто такая? Не знаю никакой Дарьи Семеновны, не мешайте, гражданин, — отмахнулся он от меня.

— Ну как же… Прокопчук, неужели не помните? На высоких каблуках, в шубе, видная такая, чернявая, — припомнил я слова бабы Мани. — Ну жена же Игоря Сергеевича, из райкома!

— Из райкома? — задумался начальник. — Слышь, Вань, ты не помнишь Прокопчук из райкома?

— Да не она из райкома, а муж ее… Дарья Семеновна она! — на всякий случай уточнил я для водителя Ивана с испитой физиономией.

Тот почесал в затылке и пожал плечами.

— Одну такую фифу помню, она к Рустаму захаживала.

— А кто это?

— Историк тутошний. Аскеров фамилия. Тот еще фрукт… Да вон он идет…

Я уже двинулся к высокому парню в очках и с буйной темной шевелюрой, но застыл на полдороги. Его перехватил майор. Я бессильно смотрел, как они вместе прошли к лавочке. Узнать бы, о чем его спрашивает Кузьмин, но отсюда мне было неслышно. Я торопливо нырнул вниз по тропинке и обошел площадку полукругом, остановившись как раз под лавочкой, нависающей над обрывом. Отсюда было плохо слышно, но я не рискнул забраться выше. Я никак не мог сосредоточиться на том, что они говорят, не в силах отвести взгляда от страшного вида затопленной Куреневки. Перевернутый и сгоревший троллейбус, развалины домов, вяло копошащиеся фигурки людей, работающие экскаваторы… Почему Верочка не ушла из трамвая? Она наверняка видела, как на них надвигается вал грязи. Неужели не успела? Почему это вообще произошло? В голове до сих пор не укладывалось… Я заставил себя прислушаться к разговору.

— …Зачем?

— При реставрационных работах обнаружили древние захоронения двенадцатого века, но была угроза обвала из-за подтопления фундамента. Вот Дарья Семеновна и…

— И где документы на передачу оборудования?

— Я не знаю, я же не снабженец. Я просто упомянул о том, что нужно, а Дарья Семеновна сама похлопотала…

— Интересно получается, — судя по звуку, майор затянулся сигаретой, и я тяжело сглотнул. — Вот так просто инженер СМУ передает в другое ведомство насосную станцию, стоит вам заикнуться об этом… Или вас связывали более теплые отношения с убитой?

— Нет! — возмущенный возглас. — Да как вы могли подумать! У меня невеста!

— Ваши сослуживцы утверждают, что убитая часто вас навещала. Слишком часто. А свидетель видел вас вместе с ней в восемь утра на участке. Вы ссорились.

— Нет! Клянусь вам, нет. Я… я и вправду виделся с ней в то утро, но раньше… Честно. Она меня преследовала, прохода не давала. А я все никак не мог набраться мужества, чтобы… ну вы понимаете…

— Подробней. Когда вы видели убитую?

— Кажется, в полвосьмого. Да, она пришла, спрашивала, как продвигаются раскопки, только я фресками занимался! Дарья Семеновна даже запомнить не потрудилась, она вообще меня не слушала.

— Вы работаете с материальными ценностями?

— Господи, да нет же! Я фрески реставрирую, росписи самого Врубеля! Вы хоть знаете, кто это?..

— Мне известно, кто такой Михаил Врубель, — спокойно оборвал его майор и выкинул в яр окурок, чуть не попав в меня. — Почему убитая интересовалась вашей работой?

— Она вбила себе в голову, что там под землей несметные сокровища. Услышала про захоронения и решила, что это монахи намывали втихую золото и камешки с трупов евреев, расстрелянных в яру, и там же прятали добро. Каждый раз спрашивала, а я устал ей повторять, что нет там ничего!

— Или вы просто не хотели делиться?

— Нет там ничего, — устало повторил парень. — Когда Прокопчук от меня уходила, она с нашим завхозом столкнулась. Та на ней обновку заприметила, спросила, где достала, и все такое. Дарья Семеновна хвастаться начала, что муж ей пальто вчера из Москвы привез, такое завхоз точно вспомнит, она от зависти аж позеленела. Вы ее спросите, она подтвердит! Живой от меня Прокопчук ушла!

— Спросили уже. Но вы могли потом догнать гражданку Прокопчук и заколоть. Кстати, я хочу взглянуть на инструменты, которыми вы пользуетесь.

— Зачем?

— Возможно, у одного из них обнаружится совпадение с формой раневого канала на теле убитой.

— Что?!? Да вы с ума сошли!

Майор увел возмущенного реставратора прочь, оставив меня в глубокой задумчивости. Вдруг стало все равно, кто убийца, все мои мысли заняла насосная станция. Как же допустили передачу оборудования в то время, как на участке сложилась аварийная ситуация с отводом ливневых вод? Это же преступная халатность! Я выбрался из своего укрытия и стал карабкаться обратно, твердо намереваясь разыскать завхоза.

— Нина Марковна? — строго обратился я к полноватой женщине с высокой прической со взбитыми буклями. — Я из СМУ-610. Где документация на насосную станцию, которую наше управление передало вам на баланс? Мне надо проверить для отчетности.

Завхоз поджала губы и раздраженно всплеснула руками.

— Нет ее у меня, нет! Сколько раз повторять можно! Дарья Семеновна забрала, обещала вернуть, да запамятовала, а мне теперь разбирайся!

— Прокопчук убита, — сообщил я.

— Да знаю я! Знаю! Бог мой, что ж такое делается… — женщина пошатнулась и грузно осела, беспорядочно перебирая бумаги на столе.

— А вы их хотя бы видели? Кто подписал разрешение? Если будет установлено, что причиной аварии послужило неудовлетворительное состояние системы водоотведения, то это подсудное дело…

— А я здесь причем? Откуда я знала? Дарья Семеновна, у нее же муж в райкоме…

— Чья подпись стояла на документах?

— Главного инженера.

Теперь уже я сел от удивления. Как же так… И ради чего?

— А Дарья Семеновна как-то пояснила, почему вдруг СМУ решило передать насосную станцию?

— Не знаю, меня просто перед фактом поставили. Но насосы нужны были, там основание фундамента сильно подмыло, работа встала. Вот договором-подрядом и решили, что…

— О чем вы говорили с ней в то утро?

— Просто поздоровалась, польстила ей, какая лиса у нее на воротнике знатная. Дарья Семеновна здесь постоянно крутилась и любила, когда ей в ножки кланялись, — завхоз повертела на пальце обручальное кольцо и мстительно добавила, — только выбрак у нее был на воротнике, так я вам скажу. Мне зятек с Севера оказией как-то пушнину передавал, уж я в этом разбираюсь!

— А про документы вы ей не напомнили? Куда она их забрала? И для чего?

— Сказала, что забыла у прораба подписать.

Голос, раздавшийся у меня за спиной, заставил вздрогнуть.

— Играем в сыщика, товарищ Зайчик? — майор смотрел на меня равнодушно и без удивления.

Я покорно плелся за майором, пытаясь придумать хоть какую-то версию. Итак, Прокопчук рано утром приходит к церкви, встречается с Аскеровым. Он ее любовник? Или подельник? Был ли у него мотив? Допустим, был. Их видит завхоз. Кстати, Нина Марковна тоже подозрительна… Нет, сосредоточимся на Аскерове. Он выжидает, пока Прокопчук уходит, потом тайком идет за ней следом. Она идет по тропинке вверх, через территорию Павловской больницы и дальше через овраг к улице Сырецкой. Аскеров подкарауливает ее, когда никого нет, и закалывает. А чем закалывает? И почему майор говорил о свидетеле? Стоп, стоп… Мне же он тоже о нем говорил! Так кого видел обвальный? И видел ли вообще, или это просто хитрая уловка? Если Аскеров зарезал, то он должен был вернуться весь в крови. Или нет? Возможно ли зарезать так, чтобы не испачкаться? А вдруг это вообще муж? Узнал, что ему изменяют, и потерял голову. Это больше похоже на правду, мерзкий мелочный тип… Кроме того, он был на месте аварии, майор это упоминал. Тогда кто же из них?

Я поднял голову и замер, разглядывая прекрасное лицо богоматери на иконе. Внизу была табличка с подписью, что это работа М.Врубеля. Стыдно сказать, но в отличие от майора я в первый раз слышал эту фамилию. В громадных глазах богородицы застыла невыразимая печаль и тихая мольба, словно она уже тогда знала о том ужасе, что произойдет с ее неразумными сынами, но все-таки на что-то надеялась… А еще почему-то ее лицо напомнило мне Зою… Господи! Я застыл каменным изваянием, уставившись на скорбный лик.

— Товарищ майор, вы знали, что Прокопчук сотрудничала с немцами во время оккупации?

Он остановился и полез за сигаретой. Одна из сотрудниц шикнула на него, и Кузьмин недовольно скривился, но послушно спрятал пачку.

— Это не подтвердилось. Товарищ Зайчик, не путайтесь у меня под ногами. Отправляйтесь домой.

— Разве я не арестован?

Майор пожал плечами и кивнул на икону, перехватив мой застывший взгляд.

— Хороша, да? А вон там, — он указал на фрески над алтарем, — тоже идет реставрация. Небо. Лазурь. Частицы краски схожего цвета были обнаружены в ране убитой. Теперь Аскеров под подозрением. Как только эксперты установят, чем именно закололи Прокопчук, его арестуют.

Майор развернулся и пошел прочь из церкви. Я бросился за ним, догнав только на дворе.

— Но разве он мог зарезать и потом вернуться на работу? На нем бы заметили кровь.

— Все не успокоитесь? — цыкнул на меня Кузьмин и полез за сигаретой.

— Вы много курите. Вредно же… — машинально сказал я и осекся, сообразив, что повторяю слова Верочки.

Майор раздраженно хмыкнул, неожиданно смял почти пустую пачку сигарет и выкинул ее в овраг.

— Заколоть и зарезать — не одно и то же. Прямой удар в сердце заточкой не будет кровить.

— Ее убили заточкой?

— Нет, но точно знали, куда бить — прямо в сердце. Хотя могли и случайно попасть, рана глубокая и неровная, как от осколка стекла.

— Осколка? — переспросил я, и во рту неожиданно пересохло. — Осколка керамики?

— Возможно, — Кузьмин внимательно смотрел на меня. — Вы что-то вспомнили?

Неужели Зойка? Но она же не в себе… Так может поэтому?..

— Голем… — вырвалось у меня.

— Выражайтесь яснее.

— Я не уверен, но… Понимаете… Я видел осколки голема… Это игрушка такая… Еврейская… У девочки… Нет, она уже взрослая, просто немного того… Или много? И они цветные!

Кузьмин смотрел на меня с едва уловимой брезгливой жалостью.

— Какой же вы тюфтяй, Анатолий Степанович… — покачал он головой. — Вы видели у ребенка глиняную разноцветную игрушку?

— Точно! У нее руки были порезаны, а ноги не было

— У кого? — терпеливо спросил майор.

— У Зои. То есть руки. А ноги не было у куклы. Зоя здесь пациентка. Ее родители погибли из-за Прокопчук, та сдала их немцам, потому что они были евреями. И Зоя могла…

— Не могла. Обвальный утверждает, что видел на участке высокого мужчину, который ссорился с убитой. У вас еще есть версии или закончились?

— Мужчину? Так почему же он не опознает…

Кузьмин с досадой сплюнул на пол.

— Он не видел лица. Запомнил только рост и телосложение.

Я попытался вспомнить, какой рост у Зои. Вот она протягивает осколки профессору, смотря на него снизу вверх. Она ниже Льва Михайловича почти на голову… Я облегченно вздохнул и улыбнулся.

— Кроме того, звонок в горисполком тоже был от мужчины. Осталось найти орудие убийства и выяснить, откуда звонил Аскеров.

— Отсюда разве не мог?

— Нет. Телефонный кабель отсырел, и реставраторы почти неделю сидели без связи. Вероятно, Аскеров позвонил из приемного отделения Павловской психбольницы. Это ближе всего.

— Но зачем? — вырвалось у меня.

— Полагаю, чтобы отвлечь от истинных мотивов убийства, списав их на диверсию. Ему это почти удалось. Товарищ Зайчик, на этом вы успокоитесь и перестанете путаться у меня под ногами? Или вас задержать?

Я не ответил, пытаясь понять, что меня тревожит. Что-то было не так, неправильно… Я пытался осмыслить все, что мне удалось узнать, отматывая назад. Завхоз, что она говорила?

— Нина Марковна. Документы. Вы их нашли?

— Злоупотребление служебным положением убитой еще предстоит…

— Лиса на воротнике… У нее же была лиса?

— Товарищ Зайчик, это уже вас не…

— Выбрак… Лиса драная… Драная! Но пальто новое… Новое же, да?

Кузьмин скрипнул зубами, но я уже ухватил ускользающую мысль за рыжий хвост.

— Горисполком… Он звонил? Нет, он позвонил. Позвонил, но опоздал!

Я сорвался с места и понесся по крутому склону вверх, карабкаясь и не обращая внимания на окрик майора остановиться. Мне легко удалось оторваться от пыхтящего следом Кузьмина, я знал эти овраги, как свои пять пальцев, поэтому добрался до корпуса Павловки первым. Влетел на второй этаж, нашел знакомый кабинет и ворвался внутрь, закрыв за собой дверь.

— Лев Михайлович! Прошу вас, скажите, что вы…

— Зайчик, откройте немедленно! — забарабанил майор в дверь.

— Толик, что случилось?

— Вы видели Прокопчук тем утром? Поссорились с ней из-за Зои? Вы просто защищаете Зою, верно?

Профессор устало вздохнул и отодвинул меня в сторону.

— Не надо, Толя, — он открыл дверь, впуская Кузьмина. — Это я. Я ее убил.

— Да нет же! Вы просто свидетель. Это ведь вы позвонили в горисполком, когда увидели, что дамбу прорвало? Но опоздали… Прошу вас, скажите, что так все и было!

Лев Михайлович виновато улыбнулся и развел руками, а майор крепко перехватил меня за локоть.

— Я не смог защитить Зою. Никого не смог. И я устал бояться. Всю жизнь чего-то боялся, жил с оглядкой… Действовал по чужой указке, слова поперек не смел сказать. Не жил, а притворялся. Сколько здесь здоровых, а я молчал… Но от себя не убежишь. Вот и случилось. Вчера эта гиена девочку увидала, узнала, стала грозить, игрушку растоптала, а я… Стоял, словно чурбан бессильный, безответный. Всегда так… Опять испугался, что вскроется все. Я же тогда документы не только Зое подделал. Я истории болезней переписывал, чтобы пациентов освободить, когда немцы в Павловку душегубки пригнали… Она видела мой страх, куражилась, смеялась, а потом ушла, властью упиваясь. И словно разум у меня помутился, я самый большой осколок подобрал и за ней пошел. Я не помню, что и как, только теперь эта… уже никого обидеть не сможет. А мне уже все равно. В сущности, чего еще мне бояться? Все уже случилось.

Лев Михайлович улыбнулся вымученно, глядя на мое потрясенное лицо. Почему же я такой тугодум?..

— Только вот Зоечка одна останется, плохо это. Толя, ты навещай ее, хорошо? Она ласковая, тихая девочка, но тревожно ей во время грозы. Игрушки приноси, с ними ей спокойней. А меня ждет иной суд…

Майор отпихнул меня в сторону и рванул к профессору, но опоздал. И я тоже опоздал, повсюду опоздал, никого не спас… Лев Михайлович успел проглотить таблетку. Несмотря на усилия Кузьмина и искусственное дыхание, через минуту старика не стало. А я достал из мусорной корзины осколки и стал раскладывать их на столе, почему-то уверив себя, что если соберу голема, то все будет хорошо. Торопиться уже некуда. Майору пришлось силой выводить меня из кабинета.

Льва Михайловича похоронили на Байковом кладбище, а Верочку на Берковецком. Где похоронили Прокопчук, я даже знать не хотел. Куреневская авария 1961 года унесла жизни больше тысячи людей, а трамвайное депо имени Красина, где работала моя Вера, было полностью разрушено. Опасность повторного прорыва дамбы и затопления сохранялась еще несколько месяцев. Но я, как и Лев Михайлович, перестал бояться. Не знаю, то ли с благословления майора Кузьмина, то ли благодаря стараниям директора нашего института, то ли из-за моей отчаянной, почти самоубийственной настырности, но меня включили в комиссию по расследованию причин аварии. Тяжелую технику убрали, к расчистке завалов привлекли всех трудоспособных. Даже через несколько дней еще откапывали живых. Отроги Бабьего Яра укрепили бетонной дамбой вместо земляной, но от плана его засыпать не отказались. Застывшую, превратившуюся в камень пульпу с Куреневки разбивали, грузили на самосвалы и сваливали в его отроги в течение еще двух лет после трагедии.

Я исправно навещал Зойку, только она сделалась неспокойной. Ни одна из принесенных мною игрушек ей не нравилась. У нее в палате на окне стояла целая шеренга глиняных человечков и сказочных зверушек, но она к ним даже не притронулась. Она бледнела и таяла на глазах. А когда через год неподалеку начали сносить старое еврейское кладбище и расчищать место под телевышку, в Зое что-то сломалось. Она почти все время проводила возле окна, наблюдая, как растет телебашня.

Зое было тревожно, она не знала, куда делся ее голем. Но потом она его нашла. Он не пропал, просто стал другим. Он вытягивал металлические руки из земли, расправлял шипастые плечи, устремлял в небо тонкую игольчатую голову. Зато теперь его уже никто не сломает, он будет выше всех… Зоя тихо улыбалась, разглядывая его в окне, и отдавала ему все ночные кошмары. Ее страшные воспоминания уходили по мере того, как рос ее голем. Когда он вырос, ей сделалось совсем спокойно, а потом ее не стало.