Куриловы острова

ГЛАВА ПЕРВАЯ,в которой, кроме знакомства с главным героем, ничего особенного не происходит

Всего этого могло бы и не быть. Ведь в самом деле: пришел бы вовремя в школу Фред Квач, которому по алфавиту полагалось дежурить в классе, и все беды пали бы на его, Фредову, а не на Миколкину голову.

Но Фред по неизвестной причине вовремя в школу не пришел. А класс, конечно, без дежурного оставаться не мог.

Следующим по списку в журнале стояла фамилия Курило.

Итак, будем знакомиться. Вот он — Микола Курило, собственной персоной.

Смотрите, смотрите, вон появился в коридоре! Хмурый, чем-то, видать, недовольный, одет небрежно. Полевая сумка с книгами болтается на плече, волосы растрепаны — ни постричься, ни причесаться не хочет.

Что ни говорите, а первое знакомство не в пользу Курилы.

— Курило! — позвала дежурная учительница. Но он не остановился, только глянул исподлобья в ее сторону.

— Курило, ты опять не постригся?

Только шмыгнул носом, глазами сверкнул. Все ясно без слов: не постригся и не собираюсь. Я тебе не какой-нибудь первоклассник — седьмой заканчиваю!

Не спеша пошел в класс.

Учительница, укоризненно покачав головой, посмотрела вслед: и верно — не первоклассник. Попробуй поговори с таким.

Порванным носком ботинка смело саданул в дверь и остановился на пороге.

Навстречу Валюшка-мушка. Самая маленькая в классе и самая принципиальная из всех ребят и девчонок. Лучшая ученица, злейший враг всех нерях и двоечников.

Смерила взглядом Курилу с головы до ног, прищурилась:

— Здрав-ствуй-те!.. Это что за вид!? А руки-то! А костюм! А прическа! Это во-первых. А во-вторых, Квач сегодня не пришел в школу. — И уже тоном приказания: — Курило, принимай дежурство.

— Больно нужно!

Смерил девчонку взглядом, полным пренебрежения.

— А я говорю, будешь дежурить!

— Не буду. Не моя очередь.

— По списку ты следующий!

— Ну и черт с тобой, отдежурю, только отстань.

— Курило, это что за выражения?..

Микола сунул в парту полевую сумку и, как хозяин, зашагал по классу. Валюшка, довольная тем, что так успешно решился вопрос насчет дежурного, вышла в коридор.

Миколка облегченно вздохнул. Сколько ему в течение семи лет учителя и пионервожатые ни вдалбливали, что к девочкам надо относиться с уважением, — это до него не дошло. И если восьмого марта он вручал своей русокосой соседке поздравительную открытку, то все же не забывал на перемене больно дернуть ее за косу, в награду за принудительное внимание.

Он не любил девчонок. Дома отбили всякое уважение к женскому полу.

И сделала это, сама того не ведая, мать.

Отец был молчаливый, смирный. Но все равно — ему дохнуть мать не давала. Что бы ни сделал отец, вечно был виноватым. Дома был — мать на него:

— Сидишь-посиживаешь! Дела себе не найдешь. Все люди как люди, делами заняты, а он сидит, бездельничает.

Отец уходил и возвращался поздно. Мать уже не ворчала, а начинала кричать на всю квартиру:

— На месте ему не сидится. Дома дышать тяжко!..

Отец пробовал утихомирить ее:

— Да ты, девица, послушай...

Куда там! Он ей: «Девица, девица», а она в ответ такого наговорит, в таких грехах его обвинит, что у Миколы даже слезы на глазах выступят. Да еще заплачет она, заголосит на весь дом, всех соседей на ноги поднимет. И главное, соседи не ее, а отца обвиняют:

«Деспот, мол, этот Курило, а не геолог. Жена у него такая милая, а он над ней издевается. И как она только терпит этого изверга?..»

Не раз слыхал об отце такое Микола. Слыхал и молчал. Только сожмет зубы, сузит в щелки глаза... А кто говорил-то? Соседки! Бабы! Он хорошо знал цену таким разговорам.

И чтоб после этого Миколка уважал какую-то Валюшку-мушку? Да пусть она трижды отличницей будет — он никогда перед ней голову не склонит.

А по отцу Миколка скучал. Тосковал даже. Вот уже целых полгода, как его нет дома. Не выдержал. Бросил работу здесь, отправился на Курильские острова.

Мама белугой ревела, даже попрощаться с папой не пожелала. Миколка сдержался, не заплакал, только попросил отца:

— Папа, привези мне чучело медведя.

Как только отец уехал, мать вызвала из деревни бабушку, свою маму. Чтобы было кому за ним, за Миколкой, смотреть, потому что у мамы сразу же появилась масса дел. Ездила в театры, в кино ходила, словом, старалась как-нибудь разогнать тоску по папе. Да и было на что — папа теперь присылал денег значительно больше, чем зарабатывал прежде в управлении.

За Миколку взялась бабушка. Она хоть и добрее была, чем мама, но ведь все равно женщина. Тоже все время ворчала, поучая внука, правда, не очень сердито, да еще тащила с собой в церковь. В бабушкиной деревне попа, видите ли, не было, а здесь, в городе, она разыскала какую-то захудалую церквушку и чуть не каждый день торчала в ней. Миколка категорически отказывался одурманиваться религией, и бабушке в конце концов пришлось оставить его в покое.

Последнее время он примирился с тем, что кругом, куда ни кинь, всюду женщины, но старался держаться от них как можно дальше. Даже соседку по парте не замечал. Раньше, бывало, за косы подергает, тетрадь чернилами обольет, а теперь не замечает — и точка. Будто рядом пустое место.

Приступив к дежурству, Миколка осмотрел хозяйским глазом парты, окна, старательно вытер влажной тряпкой и без того чистую доску. Подойдя к широко раскрытому окну, проверил стоявшие на подоконнике горшки с цветами — не полить ли их?

И совсем не подозревал, что его в это время уже ждут крупные неприятности. Заметил только, как перед глазами что-то мелькнуло, потом услышал свист и звон разбитого стекла в соседнем со школой здании сельскохозяйственного института.

Там поднялся переполох. В окна высунулись тети в белых халатах. Одна из них указывала пальцем на него, Миколку. Ну и пусть: мало ли кому вздумается тыкать в него пальцем!

Не подозревая ничего плохого, Миколка занялся своими делами — их у дежурного по классу немало.

ГЛАВА ВТОРАЯ,из которой читатель узнает о том, что иногда небольшой камешек может принести большие неприятности

Рядом со школой на одной из главных улиц города находился научно-исследовательский сельскохозяйственный институт.

Школа давно уже не давала покоя ученым — сотрудникам этого института: шум, топот... Переселить бы ее куда-нибудь... Мало того, так еще битые стекла полетели на стол почитаемого кандидата наук, вот уже пятнадцать лет терпеливо выращивавшего какую-то чудо-траву, которая давала бы укосы сто лет без пересева и росла бы даже под снегом и, разумеется, принесла бы ему докторскую степень. А кусочек шлака взял и угодил в горшок, где произрастал сей таинственный корень. Горшок рассыпался на куски, а камешек, повертевшись волчком у ног кандидата, шмыгнул под шкаф.

— Безобразие! — одеревенелыми губами прошептал кандидат.

Ойкнули ассистентки, кинулись к окну и сразу же установили: камень летел сверху, а не снизу, так как дырка в стекле наружной рамы была чуть выше дыры во внутренней. Поскольку камни падают с неба лишь в баснях, то глаза ассистенток устремились на соседнюю школу. В одном из окон ее они заприметили вихрастого насупленного паренька, с тревогой поглядывавшего на их окно. Сомненья не было — это он швырнул камень в их тихую обитель науки.

— Вон он! — закричала одна из ассистенток, указывая пальцем на Миколку.

— Мерзавец! — прошипел кандидат, еще не в полной мере владея губами. И приказал немедленно позвать институтского завхоза. Сам же взялся за телефонную трубку:

— Милиция? Говорит институт...

А Миколка и не подозревал ничего.

Посланцы института прибыли в школу не скоро. Покуда нашли завхоза — а его, как назло, всегда не оказывалось на месте, когда он особенно бывал нужен, — пока представитель власти составлял протокол о том, при каких обстоятельствах в лабораторию влетел камень, пока, наконец, извлекли из-под шкафа злополучный кусочек шлака — прошел добрый час. И только когда в школе уже прозвенел звонок на второй урок, к кабинету директора с непроницаемыми лицами приблизились институтский завхоз и участковый милиционер в фуражке с красным околышем. Завхоз, не постучав, переступил порог директорского кабинета. И хотя он давно уже был знаком с Марией Африкановной, тут, чтобы подчеркнуть всю важность настоящего посещения, отрекомендовался еще раз:

— Мыров, замдир по хозяйственной части института.

И пропустил вперед участкового. «Вот, мол, с кем будете иметь дело!»

— Участковый Солоненко, — козырнул милицейский, щелкнув при этом каблуками. — Вы будете директор школы?

Мария Африкановна не растерялась даже когда щелкнули каблуки участкового. Она вообще не терялась при любых обстоятельствах и никогда ничего не боялась.

— Очень приятно, — величаво кивнула она головой, подтверждая тем самым, что она и есть то должностное лицо, которое им нужно видеть.

Мария Африкановна пока еще не привыкла к своему новому титулу.

Она с гордостью называла себя директором, но в душе удивлялась тому, как это она, Мария Африкановна, вдруг скатилась до такой должности?

Поэтому, отрекомендовавшись, всегда добавляла:

— Вообще я тут временно. Я — работник института педагогики.

А здесь тружусь в целях... подтверждения некоторых научных выводов.

Участкового Солоненко научные цели Марии Африкановны ничуть не заинтересовали, поэтому он сразу же приступил к делу:

— Скажите, на четвертом этаже, против окон института, какие у вас классы?

Мария Африкановна в душе возмутилась, а вслух сказала, что она не затем пришла работать в школу, чтобы изучать, на какую сторону выходят окна тех или иных классов, что ее назначение здесь совершенно иное, и пусть ее извинит товарищ участковый... ответить на этот вопрос сразу она ему не может.

Солоненко не зря выбился из рядовых в участковые. Не прошло и десяти минут, а уже было установлено, окна какого класса выходят в сторону института, и даже больше того — чья кудлатая голова высунулась из окна в тот момент, когда таинственный камень пробил покрытое пылью стекло в окне институтской лаборатории.

И вот встревоженный и угрюмый Микола Курило стоит в директорском кабинете. Мария Африкановна своим опытным глазом наблюдает за его лицом; не зря она пишет диссертацию, — от нее не скроется ни одно движение ребячьей души.

Солоненко милиционер, не педагог, ему ни к чему вся эта педагогика, да и психология в придачу. Он знает свое:

— Гражданин Курило, вам знаком этот предмет?

Перед Миколкиным носом вертят ноздреватый кусочек шлака. Он на него смотрит со страхом и удивлением, машинально берет в руку, чувствует внутреннее тепло этого странного камня и отрицательно вертит головой:

— Не-ет...

— Не знаком, значит... — цедит сквозь зубы Солоненко. — Так и в протоколе запишем.

Он бесцеремонно усаживается за директорский стол, кладет на него свою милицейскую сумку, достает бланки протоколов.

— К чему эта бюрократическая писанина? — с чисто педагогической рассудительностью и спокойствием вмешивается директриса. — Лучше скажи нам, Микола, ты бросил камень в окно института?

— Не-ет, я не бросал, широко раскрытыми глазами смотрит Миколка сперва на директрису, потом на злосчастный камень. — Вот честное пионерское...

— Мы это сейчас выясним по порядку, — заметил Солоненко таким тоном, будто ему уже все известно: и кто камень бросил и как бросил. Осталось только протокол оформить.

Солоненко ставил вопросы соответственно с формой протокола, и Миколка никак не мог сообразить, чего от него хотят.

— Ничего не кидал я, — твердил он.

Тут уж и завхоз счел за нужное вмешаться:

— Ты пойми, сморкач, что, ты наделал! В самом зародыше научное погубил открытие. Да тебя за это одно, не считая разбития стекол, на первом попавшемся дереве повесить надо.

Завхоз, видимо, рассчитывал этим так подействовать на «преступника», что тот упадет на колени.

— Ничего я не бросал... — обиженно чмыхал носом Курило.

И тогда в допрос решительно вмешалась Мария Африкановна. Она ни на минуту не забывала, с какой целью оставила уютные стены научно-исследовательского института и приняла на свои плечи нелегкие обязанности директора школы. В своей диссертации она желала проникнуть в детскую душу, найти кратчайший и самый верный путь к ней. И вот представился удобный случай пробраться в темную, как лес, душу Курило, который — в этом Мария Африкановна была убеждена — совершил проступок, но не то боялся, не то умышленно не хотел сознаться. Мария Африкановна еще в самом начале заметила, как покраснел, войдя в кабинет, этот ученик, и пришла к выводу, что он виноват. Если же принять во внимание, что камни сами с неба не падают, а в классе, кроме Курило, не было ни души, то вовсе не нужно быть милиционером, чтобы понять: виноват именно Курило и не кто иной. Оставалось одно — заставить преступника сознаться, ибо только раскаяние, как известно, может направить грешника на путь истинный.

Мария Африкановна мигом забрала инициативу допроса в свои руки:

— Скажи, Курило, не кажется ли тебе, что сами камни с неба не падают?

Миколка молчал.

— А знаешь ли ты, Курило, что признание смягчает вину?

Миколка молчал.

— А не думаешь ли ты, Курило, что следует вызвать твоих родителей в школу?

Миколка только ниже опустил голову.

— Ты случайно запустил этот камень, ведь так, Курило?

— Ничего я не запускал, — упрямо ответил Миколка.

Тогда Мария Африкановна решила, что неправильно повела допрос. Сперва нужно было посоветоваться с Солоненко и уточнить некоторые обстоятельства преступления. И она велела Миколке покинуть ее кабинет:

— Подожди за дверью. Мы тебя позовем.

Миколка вышел. Оставшиеся в кабинете, не сговариваясь, посмотрели на загадочный маленький, черный с серым налетом, кусочек шлака, доставивший столько неприятностей. Попасть бы этому непрошеному гостю не к милиционеру в руки и лежать бы ему на столе не вещественным доказательством, а объектом научного исследования — и кто знает, сколько интересного и полезного рассказал бы этот неприметный посланец неба. Но что поделаешь, если никто не заподозрил в нем представителя иных миров, его признали обыкновенным куском шлака, брошенным рукой сорванца.

И никто не задумался над тем, что, быть может, настойчиво повторяя: «ничего я не бросал», этот сорванец говорит истинную правду.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,в которой появляется Фред Квач собственной персоной

Школа жила обычной жизнью. В учительской на стене тикали часы, в классах стоял приглушенный гул, похожий на гуденье пчел в улье, на спортивной площадке раздавались взрывы хохота. В окна заглядывали зеленые верхушки кленовых веток. Но Миколка ничего этого не видел и не слышал: настороженным ухом он ловил обрывки разговора за дверью директорского кабинета.

Он уже убедился, что попал в странную и неприятную историю. Его больше всего встревожило обещание директора вызвать в школу родителей. Конечно, если бы можно было вызвать с Курилов отца, он бы и не задумался — отец во всем разберется. Что же касается матери, то достаточно лишь намека на какую-либо провинность Миколки, чтобы он заслужил у нее жестокое наказание. Мать следовала принципу: сперва наказать, а потом разбираться.

Хотя Миколка и надеялся на справедливость, но испытывал подавленность. Надо же такому случиться: кто-то запустил камень, а отвечать ему, кто-то яблоко съел, а у него оскомина.

И вот как раз когда он собирался приложить ухо к створке дверей (потому что в кабинете голоса зазвучали тише), дверь в учительскую отворилась и появился не кто иной, как Фред Квач. За Фредом следовала его мамаша.

Переступив порог, долговязый, вихрастый Фред сразу же остановился, понурившись в позе виноватого. На нем были неглаженые штаны со смешными пузырями на коленях и модная клетчатая рубашка, на ногах — футбольные бутсы.

Мать, непричесанная, с покрасневшими, припухшими от слез глазами, дрожащей рукой дернула дверь.

— Тут нет сомнений — камень бросил Курило, — услышал Миколка безапелляционное заявление милиционера.

— Мария Африкановна! — трагически воззвала Фредова мама.

— Минутку, минутку, гражданка...

— Нет у меня ни одной минуты... у меня такое горе!..

Дверь закрылась, и Миколка так и не узнал, что за горе свалилось на Квачеву мамашу. Да и к чему это? Хватит ему и своего горя. Он теперь знал определенно, что виновником считают его. Даже стал сомневаться: а может и впрямь ненароком с подоконника сбросил камень?

— И тебя к Маричке? — первым нарушил молчание Фред.

Маричкой в школе прозвали Марию Африкановну. Почему? Подите спросите их, учеников...

Миколка хотел было ответить, что это по его, Фредовой, милости он стоит сейчас здесь, но промолчал. Какая разница — не Миколка, так Фред отвечал бы за этот злосчастный камень.

— А у меня, брат, настоящий цейтнот, — даже с гордостью похвастался Фред. — Полнейшая катастрофа с аварией...

Расчесав немного лохматую шевелюру, он охотно поведал Миколке свое горе.

— Правая не знает, что творит левая, возмущался он. — Маричка говорит: будешь защищать спортивную честь школы, а Малапага приперлась к матери с двойками...

Большие серо-голубые, чуточку нахальные глаза Фреда блеснули гневом, он шмыгал носом и сопел на всю учительскую.

Курило хорошо понимал, о чем тут шла речь. Альфред Квач сидел уже второй год в седьмом классе. Кто знает, что было тому причиной — то ли его ограниченные способности, то ли чрезмерное увлечение спортом. В школе Фред считался непревзойденным спортсменом. Как второгодника его было ограничили в занятиях спортом, но с приходом Марии Африкановны ему снова разрешили «физкультурить» сколько влезет. Фред сделался ярым защитником спортивной чести школы, но вскоре нахватал с полдесятка двоек. Он, правда, умудрился не допустить их в дневник, и мать была уверена, что ее сын занимается в школе делом. А тут вчера, как снег на голову: является Меланья Захаровна, классный руководитель, которую сам Фред после просмотра заграничного фильма прозвал Малапагой, и обо всем рассказала матери.

Мать Фреда если и любила что-нибудь на свете, так это сына, если и верила в существование человеческого гения, так разве только в гений Фреда. Она все отдавала Фреду: и самый вкусный кусочек, и самый дорогой материал на модный костюмчик, и самые ласковые улыбки, — Фред для нее — все. Он и талантлив, он и красив, он и самый несчастный на свете: учителя его никак не поймут и лепят ему двойки ни за что ни про что...

И только один-единственный человек, один-единственный педагог из всей армии педагогов правильно понял и оценил ее сокровище, — это Мария Африкановна. Именно поэтому к ней и притащила сейчас своего единственного сыночка перепуганная насмерть мамаша, в надежде найти защиту.

— Натрепала ей Малапага про двойки. Ну, мать, конечно, раскричалась, расплакалась. Да еще недоставало — руки пустила в ход... Схватила сковороду, да сковородой... Нашла чем драться...

У Фреда даже зелеными огоньками глаза блеснули — видимо, не мог он простить сковороды. Подумать только — сковородой по ярко-зеленым штанам...

— Ну, я психанул, конечно, вырвал у нее сковороду и запустил в угол, а сам ходу из дому. И не ночевал... Всю ночь мать по улицам бегала, все закоулки облазила. А сегодня случайно на улице меня поймала... и к Маричке.

Некоторое время Фред еще полыхал гневом. Потом, успокоившись, деловито спросил:

— А ты чего тут? Строгать будут?

И Миколке так захотелось рассказать о своем горе. Не зря говорится: поделишься радостью — вдвойне радость, поделишься горем — осталось пол-горя.

Фред, выслушав его исповедь, только присвистнул. Даже про свои собственные неприятности забыл.

— Милиция взялась?! Ну, брат, тогда несдобровать...

— Но ведь я не бросал!..

— А ты докажешь? У них знаешь как: не тот вор, кто украл, а тот, кто попался...

— Но...

— Вот тебе и но. Я знаю одного дядечку — семь лет оттрубил, потом освободили. Ошибка, говорят, вышла, адью, дядечка, можете быть свободны. А у дядечки лысина во всю голову за семь лет образовалась...

Курило с перепугу не мог произнести ни слова, а Фред с увлечением излагал пред ним все, что слыхал от знакомых.

— Что же мне делать? — расстроенно смотрел на своего одноклассника Миколка.

Что делать? Что делать? Этот же вопрос застыл на устах матери Фреда. Она смотрела на Марию Африкановну, словно на чудотворную икону.

— Вы, Мария Африкановна, ведь ученый директор, вы у нас авторитет... Разве же так можно? Способному, талантливому ребенку и всё двойки да двойки? Он ведь боготворит вас, от него только и слышишь: Марич... Мария Африкановна, Мария Африкановна... Он вас пуще родной матери любит. У него одно в голове: честь своей школы...

Мария Африкановна слушала, глубокомысленно склонив голову. Солоненко с сосредоточенным видом писал протокол. Институтский завхоз с интересом рассматривал слонов и тигров на школьных плакатах и делал это с таким видом, что сразу можно было догадаться: не силен в науках сей работник научного института. Он находился на службе, и его совершенно не волновало, что его кто-то разыскивает, что он где-то нужен.

— Хорошо, — наконец изрекла Мария Африкановна. — Я сейчас лично поговорю с Альфредом.

— Поговорите, родненькая, уж я вам так буду благодарна, верните моему сердцу ребенка, верните покой мне...

В разговор вклинился Солоненко:

— Товарищ директор! Сперва закончим с Курило...

— Ах да! — схватилась за голову Мария Африкановна. — Я и забыла. Еще камень этот... Да, да... Зовите Курило.

И, обращаясь к институтскому завхозу, сказала:

— Вы себе представить не можете, что это за должность — директор школы!

Солоненко приоткрыл дверь в учительскую:

— Курило! Зайди.

Никто не вошел и не откликнулся.

— Курило!

Солоненко выглянул за дверь и сразу же вытянулся, будто перед начальством:

— Ваш Курило устроил побег, товарищ директор!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,которая ведет в логово Кесаря Кир-Кириковича

На улице Ленина отцветали каштаны. В густой листве митинговали воробьи.

Заканчивалась весна, вступало в свои права жаркое лето.

Длинен, очень длинен майский день. Но за это на него никто не жалуется. Бывает, сетуют даже: дня не хватает.

У Миколки с Фредом времени было достаточно. Они вдруг сговорились бежать. Ушли из школы и теперь не знали, куда деться. Прошлись по улице, но вскоре свернули в тихий переулок. Улица была не для них: того и гляди кто из родных или знакомых встретится.

В переулке тихо, ни души, только такси «волга» въехало одной стороной на тротуар, стоит себе преспокойно, будто дремлет. Но безлюдье ничуть не успокоило ребят, наоборот, они еще больше насторожились, притихли, пугливо оглядывались, — тишина всегда действует на людей с нечистой совестью.

Переглянулись и, не сговариваясь, юркнули в узкий подъезд. Вышли на задворки, испугали тощего кота; перейдя узкий двор, очутились в соседнем переулке. Здесь было прохладно и уютно. Развесистые липы простерли свои ветви до самых окон стареньких домиков. Липы готовились зацвести и стояли солидные, гордые собой, спокойные. Ребята вздохнули свободнее, но не надолго.

Из-за угла показалась старушка в черном платочке. Напуганному Миколке показалось, что это его бабушка. Не подумав — чего бы ей здесь разгуливать, он круто повернул, дернул за рукав Фреда, и оба подались в противоположный конец переулка.

С этого и началось. С улицы на улицу, из переулка в переулок, из двора во двор петляли они по городу, пока не наткнулись на ажурную металлическую ограду. За ней городской парк. Тут ребята перевели дыхание. Сюда бы и следовало им направиться сразу. Здесь такие густые непроходимые заросли, что не только бабушка, но и сам черт не найдет.

За вход в парк нужно было платить. Но это делали только малоопытные и ленивые люди. Ни Миколка, ни Фред к ним не относились; они просто перелезли через ограду.

Без лишних хлопот и материальных затрат ребята очутились в тенистом парке и не спеша побрели среди разросшихся кустов сирени.

Остановились. Ну и намучились они с этим побегом, так устали! Место оказалось глухим и тихим. Ребята легли на траву и долго молчали.

— Наверно, разыскивают, — без энтузиазма произнес Миколка.

— Еще бы, — живо отозвался Фред. — Пожалуй, милиция вся на ногах. Моя мама знаешь какая? Она весь город подымет.

Прислушались. Где-то за зеленой стеной деревьев, словно под землей, глухо шумел город. Там, очевидно, с ног сбилась милиция, разыскивая беглецов. А они лежали себе в гуще кустарников, думали невеселую думу и энергично били на ногах да на шее обнаглевших комаров и мошек.

— А может, лучше домой пойти? — несмело предложил Миколка.

— Добровольно сдаться на милость милиции? Да ни за какие коврижки! — с пафосом заявил Фред.

Ему нравилась роль неукротимого бунтаря, для которого не существует ни обычаев, ни порядков.

— А что делать? — голосом обреченного спросил Миколка.

Еще недавно в школе, когда Фред предложил ему бежать, Миколке показалось, что это единственный разумный выход. Теперь же он увидел, что убежать из школы вовсе не значит убежать от самого себя. Он был готов тотчас же выбраться из этих пахучих кустов сирени и покорно пойти домой, хотя и знал, что ему там не поздоровится.

Совершенно другие чувства охватили Фреда. Он ощущал себя Робинзоном, гангстером, кем угодно, только не человеком, душу которого обуревали сомнение и раскаяние. Ему давно уж хотелось наплевать на все: на школу, на родной кров, на книги и, нарядившись ковбоем, забраться в непролазные джунгли, идти навстречу всяким опасностям и в тяжелой борьбе несомненно победить их. Сейчас он совсем не обижался на мать за ту старую сковородку, которой она его била. Напротив, он был ей благодарен за это. Ведь она первый раз в жизни пошла против Фреда и дала ему возможность осуществить заветную мечту. Спасибо маме! Пусть она теперь побегает по милициям, поплачет, похнычет, устроит истерику, попроклинает себя и тот день и час, когда осмелилась пойти против сына. Пусть помучается, раскается — сговорчивее будет. Если, конечно, он, Фред, когда-нибудь к ней вернется.

А вообще он может к ней и не возвращаться. Не век же ему держаться за ручку мамы. Хватит! Пусть будет благодарна ему за то, что он был снисходителен к ней целых четырнадцать лет.

И вот когда Миколка голосом обреченного спросил его о том, что они дальше будут делать, Фред только презрительно хмыкнул и принялся вслух строить планы:

— Ты что — маленький? Тебе соску некому дать? Джек Лондон в наши годы разве не был моряком?

— Да вот милиция... и вообще...

— Что милиция? Он милиции испугался!

— Так ведь у нас ни паспортов, ни справок...

— Чудак человек! Какие тебе паспорта? Какие справки? Ты что — чернил напился? Тебя что — милиция каждый день на улице останавливала? Паспорт требовала?

Миколка подумал: и в самом деле — сколько он живет, милиционер ни разу его не остановил, не потребовал документов. Так почему же он должен спрашивать у него документы сейчас? Выходит, милиция для них, беглецов, не так уж и страшна. А Фред еще подкрепил его догадку:

— Главное, ходить смело и не показывать вида, что ты в чем-то виноват. Хочешь, пошли на улицу, и я к любому милиционеру подойду и о чем угодно его спрошу? Сколько времени или где такая-то улица... Не веришь? Давай на что-нибудь поспорим.

— Но ведь так можно случайно и с мамой на улице встретиться. А что есть будем?

Фред смотрел на товарища, будто на младенца:

— Ты собираешься здесь жить? В этих кустах? Да ты что? Убегал для того, чтобы слоняться по кривым улочкам-закоулочкам? Ну, брат, не знал я, что ты такой тюфяк. Зря я с тобой связался...

В словах Фреда было столько оскорбительного, что в другое время Миколка обязательно вскипел бы, но сейчас он не обратил на них внимания.

— Да ведь жить где-то надо! Я не про то... Я не возражаю... Только у нас ни денег, ни одежды... А на работу разве кто возьмет нас...

— Чудак человек, — глумился Фред, одновременно любуясь сам собой. — Ты что, работать захотел? Можно было и не убегая куда-нибудь устроиться надрываться. Денег нет? Ты думаешь, деньги у тех, кто надрывается? Денежки, брат, у того, кто знает, как к ним подойти да взять...

Миколка был всего только семиклассник. Поэтому его удивляло такое глубокое знание Фредом сложных финансовых дел. Верно ведь: у рабочего человека руки заняты, а у лодыря они свободны, вроде специально предназначены для того, чтобы к ним прилипали деньги. Как-то он видел фокусника, который изо всех карманов доставал деньги, хотя туда их не клал. Он даже из яйца достал полусотенную. Миколка тогда, вернувшись домой, разбил два десятка яиц, но не вытряс из них ни копейки, а подзатыльник получил — мать таких вещей не прощала.

Поэтому Миколка ничего возразить Фреду не мог, только сказал:

— А... где же мы достанем?

— Ты на меня положись. Я если удрал из дому, так знаю зачем. Во-первых, вот...

Фред полез в карман и потряс в нем рукой. Зазвенели монеты.

— Копилку свою ликвидировал. На первый случай хватит. — И уже деловым тоном: — Нам главное до моря добраться. А там на корабль юнгами устроимся, куда хошь поплывем, настоящими морскими волками станем.

Миколка даже рот разинул. Он очень любил море. Служба на корабле — его мечта. Когда он смотрел морской фильм, даже дышать забывал. И отец на Курильские острова поплыл морем.

— А знаешь что? — загорелся Миколка. — Давай на Курильские острова махнем! Там мой папа геологом работает, разные минералы отыскивает.

Он уже ни в чем не сомневался и не жалел о том, что сбежал из дому.

— Что там Курильские! Заедем и на Курильские, великое ли дело, — сплюнул сквозь зубы Фред. — Да мы этих островов сколько хочешь наоткрываем. Что? Думаешь, плохо на карту какой-нибудь остров нанести, в учебниках его описать? Пусть изучают пацаны в пятых классах. Остров Курила! А? Да у мальков глаза полопаются от зависти.

Миколке это понравилось. Что ж, пусть будет остров не такой, как Курильские, пусть даже полуостров, но он носит его имя, путешественника Миколы Курилы. Вот только...

— У нас ни карты, ни учебника...

— Да ты что? Маленький? Думаешь, тяжело раздобыть карту? Тут главное — в это дело знающего человека втравить, подговорить бы какого-нибудь ученого...

В Миколкиной голове моментально родилась мудрая мысль:

— С Кесарьком поговорить надо.

— Из восьмого?

— Ну, с Киром...

— А, с юстицией...

— Ну да.

Фред лениво сплюнул и с минуту смотрел на Миколку прищуренными глазами:

— А что? Кесарь — парень надежный. Языком трепать не станет. И карта у него найдется. — Он энергично встал на ноги. — Ну, довольно сидеть в холодке. Тореадор, смелее в бой! Курс на Кесарево логово! И как это раньше мне в голову не пришло?..

ГЛАВА ПЯТАЯ,в которой рассказывается про чудо, случившееся в жизни неисправимого скептика и лодыря

Человеческое жилье превращается в логово не случайно.

Пока отец работал в прокуратуре, сын жил в самой обычной комнате. Комната эта ничем не отличалась от комнат в других домах города. Разве только тем, что в ней проживал школьник, занимавший один три нормы жилплощади, установленных горсоветом. И не случайно Кесарев столик и стул терялись в глубине у окна, а старенький диван сиротливо жался к стенке с облупившимися обоями. На полу валялись безногие медведи, шары от крокета, лото, кубики.

Но вот Кир-Кириковича-старшего за что-то попросили из прокуратуры. И он стал адвокатом. Прежде он старался во что бы то ни стало всякого обвинить, а теперь наоборот — всякого оправдать. Пожалуй, к последнему у него было таланта больше, ибо постепенно у бывшего работника прокуратуры изменился характер, а спустя некоторое время стала неузнаваемой и адвокатская квартира. Из просторной она сделалась тесной, из светлой — темной.

Дубовый письменный стол и мягкое кресло, диван ковровый и не ковровый, два книжных шкафа, ковры на стенах и ковер на полу, под потолком — люстра, да такая, что прежде разве только где-нибудь в церкви встретишь; на окнах тяжелые портьеры из парчи; в углу пузатый шкаф для одежды, в другом — человеческий скелет из папье-маше; на невысоких подставках — два аквариума, в которых давно уже вся вода испарилась и водоросли высохли; у стенок прижались большие и небольшие клетки, но ни в одной из них птички не распевали. Всюду спортинвентарь, какие-то запчасти. И все это покрыто пылью.

— Ненавижу порядок, — кричал, Кесарь, чуть только домработница Тося бралась за веник. Ей и самой не хотелось подметать, но для виду она поднимала неимоверный шум и пыль...

— Вот, хозяйка, глядите, да не говорите потом, что я ленивая и неряха.

— Кеся, пусть она подметет, — упрашивала мамаша.

— Она мне так все передвинет, что и сам черт потом не разберет!

— Да ты погляди, что у тебя творится, какой беспорядок!

— Для кого беспорядок, а для меня порядок.

Он в эту пору читал уже серьезные книги и вычитал где-то, что некоторые гениальные люди предпочитали в домах безалаберщину.

И так во всем. Одевался Кесарь небрежно и пестро. Если рубашку надевал красную, то штаны обязательно зеленые, а пиджак рыжий. Стричься и причесываться не считал нужным. В школе его называли стилягой, хотя «стиль» этот был результат лени и неряшества.

На все окружающее Кесарь очень рано научился смотреть скептически. Ничто его не волновало, не трогало, не вызывало в нем интереса. Он все знал, все видел, обо всем догадывался. Спорят в классе о новом радиоприемнике, Кесарь будто не слышит. Но вот к нему обращаются как к арбитру. И он безапелляционно заявляет:

— Ерунда. Нашли о чем говорить. Древность. Вот у американцев изобрели аппарат — Венеру и Марс берет безо всяких.

— Выдумываешь!..

Кесарь ничего не ответит. Посмотрит только на сомневающегося широко раскрытыми глазами, полными пренебрежения, и отойдет прочь. И этот безобидный скепсис действовал — Кесаря считали всезнающим, каким-то особенным, непререкаемым авторитетом.

Учился Кесарь отлично. Он знал иногда больше, чем предусматривалось программой, и не раз ставил в затруднительное положение учителей, а в особенности студентов-практикантов. Зато часто не знал самых элементарных истин. Впрочем, он даже кичился этим.

— Я не перегружаю голову мелочами, — заявлял он безапелляционно учителю. И педагоги, даже опытные, теряясь перед таким убедительным доводом, оставляли ученика в покое.

Родители просто боготворили свое чадо. Стоило сыну о чем-нибудь намекнуть им, как тут же все было к его услугам. Даже человеческий скелет украшал его комнату. Им особенно гордился Кесарь.

Скелет ему был ни к чему, но с его появлением Кесарю стало куда спокойней. Тося мимо скелета даже пройти боялась.

— Я и сплю теперь, с головой накрывшись, — ужасалась она. — Все мне кажется, что мертвец задушит.

Кесарь не скрывал, что учиться ему неинтересно, что на уроках он скучает. Иной раз, вместо того чтобы слушать урок, он читал какую-нибудь книгу. Учитель запротестует. А Кесарь свое:

— Я это уже давно знаю.

Учитель умолкает. А если начинает стыдить, Кесарь и вообще к нему на урок не явится.

Сегодня Кесарь был дома. По расписанию у него должно было быть пять уроков. Русский и историю он знал наперед — стоило ли из-за них тащиться в школу! На урок географии он не пошел потому, что с географичкой был не в ладах. А труд и пение не считал за предметы. Кесарь лежал на кушетке, положив обе ноги на стол, и читал книгу про путешествие по Африке. Он любил новинки, насыщенные экзотикой, и папаша прямо-таки с ног сбивался, добывая сыну чтиво по вкусу.

Покой Кесаря нарушила Тося.

— Там пришли какие-то. Что им сказать? — крикнула она через трое дверей.

Кесарь никогда не торопился с ответом. Пришли какие-то... Принимать, разговаривать... О чем разговаривать? Все это скучно, люди такие нудные — просто ужас!

— Сказать, что никого нет дома? — кричала Тося так, что, конечно, слышали те, кто стоял в прихожей.

— Вот питекантроп еще! — буркнул Кесарь. — Скажи, что сейчас.

И неохотно стал одеваться. Натянул на костлявые, кривые в коленях ноги узенькие штаны, взял было в руки рубашку, но потом небрежно бросил ее в стоявший долгое время без воды аквариум — была охота надевать рубашку, когда на плечах шелковая майка. Лениво зашлепал в прихожую.

Там с виноватыми физиономиями стояли Фред Квач и Миколка Курило.

— Мы к тебе, Кир, по делу, — первым заговорил Фред. — Выручай, брат.

Слово «выручай» всегда действовало на Кесаря магически. Возможно, от отца унаследовал такое отношение к этому слову Кесарь. Ведь Кир-Кириковичу-старшему тоже все время приходилось «выручать». К нему шли все, а особенно те, кому не без оснований угрожала тюряга, и откровенно просили: «Выручай, брат Кир-Кирикович».

— Вы из школы? — все же осведомился Кесарь.

— Накивали пятками... — ответил в тон ему Фред.

Если еще к чему-то и сохранилось у Кесаря любопытство, так это к сенсационным новостям и открытому нарушению привычного порядка вещей. Ученику «накивать пятками» из школы было не так-то просто, и Кесарь сразу согнал с глаз сонливость, а с лица безразличие и, широко распахнув дверь, сказал:

— Прошу.

Гости с интересом рассматривали все вокруг. Они тут же, с первого взгляда, отметили, что комната Кесаря — настоящее логово, хоть и не медвежье, а человечье.

— Ничего себе ты устроился! — не без зависти проговорил Фред. — Настоящий поэтический беспорядок в твоей келье.

Миколка осуждающе посмотрел на пустые клетки, на аквариумы с испарившейся водой. Вздохнул. Сколько он мечтал о настоящем аквариуме и о клетке! Он бы и рыбок и птиц завел. Да разве с такой мамой, как у него, заведешь?

Фреда пуще всего занимал скелет.

— Привет, дядя! — закривлялся он перед ним.

Скелет насмешливо глядел на него пустыми глазницами.

Фред сокрушенно вздохнул:

— Подумать только, в каждом живом индивидууме сидит вот такой вот дядя!..

Кесаря, видно, не интересовала Фредова философия.

— Чем могу быть полезен, сэры или мистеры, не знаю, что вам больше по сердцу?

Через несколько минут потомок знаменитого юриста был полностью информирован о последних событиях в школе.

— Ну что ж, — рассудительно сказал Кесарь, — в вашем положении это, пожалуй, разумнейший выход. Строго карают только тогда, когда не притупилась реакция, вызванная совершенным преступлением. Минет время, улягутся эмоции, забудется преступление, и тогда...

Он выражался категориями своего родителя.

— Итак, я одобряю и готов, господа, оказать всяческую поддержку, в особенности моральную, безусловно.

— Спасибо, — кивнул головой за двоих Фред. — Мы были убеждены, что ты поймешь нас, Кир.

Кесарь манерно наклонил голову.

— Что юные беглецы намерены делать дальше? Если это, конечно, не тайна? — покровительственно спросил он.

Его тешило все происходящее, он был рад появлению таких гостей, рассеявших, хоть и не надолго, его пессимизм и безразличие к окружающему.

— Мы решили путешествовать.

— И куда же простирается ваш многотрудный путь, если не секрет? — В глазах Кесаря запрыгали искорки любопытства и презрения.

— Сперва по своей стране, а там посмотрим. Можно через Урал на Дальний Восток, а оттуда на Курильские... Там Миколин отец работает.

— Геологом, — несмело, для уточнения, подал голос Миколка.

— Ага, геологом, — подтвердил Фред. — А то можно и другой путь выбрать: по Средиземному морю, мимо мыса Доброй Надежды, обогнув Африку и Азию... Или еще можно — Северным морским путем... Земля ведь круглая — куда ни двинь, все равно на Курилы попадешь.

— Нам бы только карту... настоящую, — напомнил Миколка.

— Да, да, нам надо бы карту, — кивнул в свою очередь Фред. — Да еще твой совет, Кир.

Пока они говорили, в голове Кесаря пронеслась стая мыслей. Хотя он был патентованным лодырем и скептиком, но и в его ленивой душе где-то глубоко все-таки жили стремления к деятельности, к дальним странствиям, к открытию новых миров. А тут еще Фред поддал жару:

— Лучше всего куда-нибудь на корабль устроиться... юнгами... Остров какой открыть, а то и землю. Материка теперь не откроешь, их уже пооткрывали.

— Да, материки, пожалуй, уже все известны, — согласился с ним и Миколка. — А островов, наверно, есть неоткрытых до черта. Хотя бы маленьких.

— Остров — это тебе не камень... — буркнул Кесарь. Миколка смутился. Он уже начал понемногу забывать свое горе.

Кесарь задумался. На это у него была причина.

Его родные, не дождавшись, пока у сына закончатся занятия в школе, недавно уехали отдыхать. Кесарь каждое лето ездил с ними. А на этот раз его ждать не стали. Сказали, что он уже не маленький и в каникулы может один поехать к морю, например в Артек, а им, папе с мамой, тоже хочется хоть раз в жизни отдохнуть свободно.

Кесарь на это никак не реагировал, но в душе сказал: «Вы об этом еще пожалеете...»

И вот сама судьба послала ему двух этих решительных хлопцев, подсказала, как проучить обнаглевших родителей.

— Вы на самом деле решили удрать из города? — уже вполне серьезно, без паясничанья, спросил Кесарь.

— У нас другого выхода нет, — заявил Фред. — Чтобы меня сковородкой били?.. А Миколку за чужую вину привлекли?.. Нет уж, мы проучим и своих и Маричку... Подумаешь, диссертацию она пишет. Вот мы ей диссертацию и напишем! «Детская душа», «детская душа» — пусть узнает, что за детская душа...

Кесарь почувствовал, как что-то новое, неведомое наполнило все его существо. Он незаметно для самого себя преисполнился отваги.

— Я тоже с вами, корсары! — торжественно заявил он. — Путешествовать так путешествовать, открывать так открывать.

Ребята от неожиданности разинули рты. Неужели на их глазах свершилось неслыханное чудо? А может быть, Кесарь просто шутит? Разве разберешь, когда он говорит серьезно, когда нет...

Но чудо свершилось. Кесарь не шутил.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,с которой, собственно, и начинается действие повести

Ребята не сразу покинули Кесарево жилище. Они сидели у стола, беседовали, и если б кто на них со стороны посмотрел, никогда бы не подумал, что это заговорщики. Просто собрались школьники и готовятся к весенним экзаменам. На столе географические карты, в руках у Фреда блокнот, карандаш, и все трое сосредоточенно следят за длинным ногтем Кесарева пальца.

— Легче всего к морю попасть по Днепру, — бубнит он. — Можно пароходом, а можно и лодкой.

Никто ему не перечит, всем по душе эти виды транспорта.

— Можно и лодкой, — говорит Фред, — но пароходом быстрее.

Миколка молчит. Его молчание считают согласием. А может быть, не интересуются его мнением...

Когда вопрос о маршруте был решен, перешли к другим, не менее важным проблемам.

— На дорогу нужны деньги, продукты, одежда, — деловым тоном заявил Фред. И тут же безнадежно вздохнул: — Вот вопрос...

Миколка впервые за всю свою жизнь почувствовал, что значило быть самостоятельным человеком. До этого он только удивлялся матери — все ей мало, все ей чего-то не хватает, все она чем-то обеспокоена. То мало денег отец принес, то за квартиру много платить, то Миколка ботинки — не успели купить — уже разбил этим проклятым футболом, то цены на рынке поднялись. Миколке казалось, что мама нарочно все это придумывает, чтобы насолить ему или отцу. А сейчас дошло — не сладко приходится взрослым. На все нужны деньги. Вот даже чтобы из дому удрать и то понадобились.

Он вздохнул. Знал бы раньше, что придется отправиться путешествовать — не тратил бы денежки на кино, на мороженое, а откладывал бы копеечку за копеечкой. А так что получается? Зря только из школы сбежал, послушал этого шалопая Фреда. Куда они без денег поедут? Не воровать же, в самом деле?!

Но выручил Кесарь. Скорчив презрительную мину, он лениво вылез из-за стола, подошел к пузатому комоду и выдвинул ящик. Порывшись в каких-то тряпках, достал целую пачку трояков.

У Миколки даже дыхание перехватило — дома он ни разу не видел столько денег.

Кесарь, небрежно кинув пачку на стол, заявил:

— Думаю, хватит.

Тут даже Фред растерялся:

— А твои старики шуметь не будут?

Кесарь сузил глаза, шмыгнул носом:

— Какое кому дело до моей кассы?

Фред долго и старательно пересчитывал деньги. Потом сказал:

— Заприходуем в книгу. После, когда заработаем, мы с тобой, Кир, рассчитаемся. Согласен?

— Валяй, Квачик!

Теперь можно было собираться в дорогу. Бежать так бежать! Чем скорее, тем лучше. Быть может, милиция их уже разыскивает повсюду. У Миколки даже мороз пробежал по коже. Еще никогда не стоял он в центре таких событий. Не лучше ли выпутаться из этого дела, пока не поздно? Чтобы как-нибудь оправдать свои колебания, Миколка критически осмотрел на себе одежду:

— Так вот и ехать? В одной рубашке?

Было тепло, и ребята ходили по-летнему. Но в дальний, можно сказать, кругосветный путь в таком виде отправляться просто смешно.

Фред тоже начал внимательно осматривать свои узенькие штанишки.

Сомнения развеял Кесарь:

— Есть о чем беспокоиться!

Он решительно встал. Его теперь трудно было узнать. То лежмя лежал, даже ленился уроки сидя делать, так и писал полулежа, а тут будто кто его подменил. Словно вся энергия, аккумулированная в нем за время лежанья, вдруг нашла выход. Кесарь и сам не смог бы ответить, надолго ли станет у него этой энергии и воинственного пыла. Он и не задумывался над этим.

Возможно, и в самом деле он станет великим путешественником и открывателем?

Вон у него отец: был прокурором — кто знал его? Стал адвокатом — кто его знает? Разве про него пишут в газетах или его имя включили в учебники? Дудки! А он, Кесарь Кир-Кирикович, не хочет мириться с таким положением вещей. Он увидит такое, что другим и не снилось. Кто знает, может, потом захватывающие книги напишет, как Джек Лондон? Разве Джек Лондон написал бы хоть один-разъединственный рассказ, если бы в школе отсиживался да дома отлеживался? Он еще мальчишкой отправился странствовать!

Кесарь командовал, будто ребята уже выбрали его командиром.

— Тоська! Тоська, ты слышишь? — властно звал он домработницу.

Растрепанная и заспанная Тося влетела, как сумасшедшая:

— Я на кухне...

— Опять дрыхла? — недовольно спросил Кесарь. — День и ночь дрыхнет.

— Да что ты, Кеся... И не думала!

— Ну хорошо, — смягчился Кесарь. — Вот что, девка. Возьми деньги, сходи в магазин и купи сахару, колбасы, сыру... Еще консервов каких-нибудь что ли...

— Так есть же, в шкафу вон...

— Ты делай, что говорят. В колхоз работать еду, продукты нужны.

Тося всплеснула руками и бросилась выполнять приказание. Миколка с Фредом молча слушали весь этот разговор. Миколке как-то странно было слышать такое, Фред же прямо сгорал от зависти. Вот как люди умеют жить, вот как командуют. А от них ушла домработница, и только из-за того, что мама велела ей сделать какую-то лишнюю, как той показалось, работу.

Когда за Тосей хлопнула дверь, Кесарь начал проворно хозяйничать в квартире. Прежде всего он открыл темный чулан, откуда едко запахло нафталином, и принялся рыться в разном барахле. Он бросал на пол ребятам поношенные брюки, рубашки, спортивные пиджаки, стоптанные ботинки, измятые береты, лыжные костюмы.

— Подбирайте себе быстренько обмундирование, — велел он им тоном, не допускающим возражений. — А то скоро Тоська вернется, хай подымет.

— Чудная она у вас, — повертел головой Фред, нацелившись взглядом на желтые ботинки.

— Кто? Тоська?

— Ага.

— Послушная, что охотничья собака, только придурковатая. Разве теперь нормальную домработницу найдешь? Одна шваль идет в домработницы, все нормальные на заводах работают.

Фред догадался, что Кесарь так убежденно высказывает не собственные рассуждения. Ведь у Квачей дома тоже не раз говорилось об этом.

Вскоре они экипировались так, что хоть на Северный полюс. Кесарь каждому дал вещевой мешок — у Кир-Кириковичей их было немало. И хотя рыбу ловить ни разу не выезжали, но рыболовные снасти и разные другие причиндалы имели в достатке.

Тося еще не вернулась, а ребята уже очистили буфет. Все через несколько минут оказалось в бездонных мешках путешественников.

И чего только не назапасала Кесарева мамаша в своих шкафах! И разных круп, и консервов, и мешочков с сахаром, и макарон, и сладостей. Даже перец с лавровым листом не оставили без внимания.

— Рыбы наловим — ухи наварим. А что за уха без перца?

Фред был парнем предусмотрительным. И Миколка успокоился. С такими спутниками не пропадешь. До Курильских островов как-нибудь доберется. Тем более, если прикинуть на глаз по карте, это не так уж и далеко. Немного одним морем, немного другим, потом океаном, еще одним океаном — не успеешь и оглянуться, как на Курилах очутишься.

А там — папа... Миколке больше ничего и не нужно.

Когда Миколка и Фред были нагружены, как вьючные лошади, Кесарь поспешно выпроводил их из дому:

— Ждите меня на улице. Да смотрите Тоське на глаза не попадайтесь.

Сам, подождав Тосю и уложив в рюкзак все, что она принесла, на прощанье сказал ей:

— Если нашли позвонят, скажешь, что я на практике. В колхозе. На прорыв, скажешь, послали.

— Хорошо. Все скажу, ежели не забуду, — пообещала Тося.

Спустя несколько минут Кесарь, вооруженный новеньким спиннингом, появился на улице. Бодрый, неузнаваемый. Человек действия. Человек подвига.

Он четким шагом подошел к товарищам:

— Ну-с, колумбы двадцатого века! Выше головы, путешественники! Вперед, орлы, без страха и сомнения!

Так началось это необычное путешествие.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,которая приводит беглецов на свой корабль

Миколка шел позади, пугливо озираясь. Ему казалось, что вот-вот откуда-нибудь из-за угла выбегут директорша школы, мама или бабушка и на всю улицу закричат:

— Ловите его! Держите его!..

Но никто его не ловил и никто не задерживал. Встречные пешеходы будто не замечали трех юных рыболовов, отягощенных вещевыми мешками и увешанных разными путевыми принадлежностями. Чего только у них не было! Кесарь оказался человеком предусмотрительным. Верно, что бы они с Фредом делали, если б не он? Только одно путешествие было у них в головах, а с чем путешествовать?.. А Кесарь, этот сразу дело поставил на крепкие ноги. У них и деньги, и продовольствие, и посуда, и рыболовные снасти, и спички, и ножи, и ножички есть — словом, все, что может понадобиться путешественнику.

Кесарь с независимым видом уверенно шагал по городу. Одетый в теплую темно-синюю вельветовую куртку и такой же, немного великоватый, берет, закрывший ему половину лба, он строго прищуренными глазами взирал на окружающий мир, будто навсегда прощаясь с родным городом. Выглядел он значительно старше своего возраста, совсем взрослым. Фред Квач рядом с ним казался желторотым птенцом: одежда с чужого плеча болталась на нем, как на огородном пугале, и он, заметно горбясь под тяжестью вермишелей и круп, испуганно моргал глазами на встречных, тоже боясь встречи с матерью. Миколка чувствовал, что он выглядел смешнее всех — и одежда на нем как-то смешно сидела и рост подводил.

Кесарь был парнем опытным. Он их не повел пешком за город, не полез в набитый битком автобус. Подойдя к ближайшей остановке такси, он с независимым видом занял очередь. За ним стали, словно привязанные, спутники. Очередь была небольшой, машины подъезжали одна за другой, как пчелы к улью, и вскоре перед ними гостеприимно раскрылась расписанная шашками дверца.

Только теперь Курило почувствовал себя в безопасности. Настроение его сразу подпрыгнуло на двадцать градусов, как ртуть в термометре, если его вдруг выставить на солнце. Одно, что тут его не увидят ни Маричка, ни мама, ни бабушка, а другое — он, словно какая важная персона едет в комфортабельной «волге».

Кесарь тоном взрослого бросил водителю:

— За город.

И велел ехать дорогой, проходившей у самого Днепра.

Город прощально склонял над их головами свечи отцветающих каштанов, приветливо улыбался рядами широко раскрытых окон; в кабину вместе со смрадом бензинового перегара проникали нежные запахи акаций, прохожие предусмотрительно уступали машине дорогу, будто знали, в какое опасное и рискованное путешествие отправились ее пассажиры.

У Миколки заныло в груди. Он любил родной город, считал его своим просторным огромным домом. Все здесь для него: кино, цирк, стадион, зоопарк, лотки с мороженым, магазины с конфетами. И сейчас все это он должен оставить, быть может, навсегда. Он отправлялся в необъятный, неведомый мир. Совсем неожиданно... Людская неправда выжила его из родного города.

При воспоминании об обиде, которую ему сегодня нанесли в школе, у Миколки невольно сжимались зубы. Можно ли дольше жить в таком окружении? Разве не следовало, бросив все, бежать из родного дома?

Родной дом! Две небольшие комнаты в новом четырехэтажном здании. Только теперь строят такие дома. Они, с Миколкиной точки зрения, очень уютны и удобны. Его возмущало, когда мать при всяком удобном случае нещадно критиковала архитекторов: и потолки низкие, и планировка неудобная. И это не удивляло: разве мать была когда-нибудь чем другим довольна, кроме как собой?! Даже бабушке и той нравилась их квартира. «У нас столя совсем над головой, — говорила она, — да ведь живем, не помираем».

А теперь Миколка должен забыть про эти две комнаты с низкими потолками. Забыть про стол и стул, на которых он столько лет подряд готовил уроки, забыть про недоделанный карманный радиоприемник. И те медяки и сребреники, что годами опускались в голову толстой глиняной кошки, минуют его руки, хотя предназначались именно ему, на именинный подарок.

Он настойчиво гнал от себя эти воспоминания, а они бежали рядом с машиной, не отставали.

Фреда, должно быть, не слишком удручало расставание с домом. Взгляд его не отрывался от счетчика. Поначалу заинтересовала сама механика — как передвигаются цифры, как растет сумма. Пока ехали городом, она была небольшой, но когда выбрались за город — сказочно возросла. Фред даже испугался. Он всегда спокойно смотрел, как другие тратили деньги, но сегодня куда делось его равнодушие? Хотя в общую кассу он внес всего какие-то копейки, но те деньги, что вложил в нее Кесарь, теперь твердо считал своими. Потому и тревожился. Ведь эдак вся пачка, что лежала в кармане Кир-Кириковича, могла через час-другой прокрутиться на таинственном колесике счетчика. Чего доброго, еще и не хватит. И водитель тогда вместо речной пристани высадит их где-нибудь в милиции, как говорится, живых и тепленьких отдаст в руки тех, кто давным-давно уже разыскивает их.

Беспокойно задвигавшись на скрипучем сиденье, Фред с тревогой в глазах посмотрел на Миколку и, заговорщицки подмигнув ему, шепнул на ухо:

— Лучше на попутную пересесть...

Миколка не сообразил, что беспокоило Фреда. Зачем на попутную, когда эта несется так быстро — только телеграфные столбы мелькают, город давно позади, уже дачные домики с садами пошли.

Тогда Фред обратился к Кесарю:

— Может остановимся? Сколько можно так ехать?

Кесарь лениво бросил взгляд на циферблат счетчика.

Видимо, цифра в крошечном белом окошечке вернула и его от дорожных размышлений к действительности. Он сказал шоферу:

— К ближайшей остановке, пожалуйста.

Долго ждать не пришлось. Не успели оглянуться, как возле них взвизгнул тормозами один из тех непривлекательных с виду обшарпанных автобусов-трясунов, которые с такой неутомимостью день-деньской перевозят пассажиров из ближайших райцентров в город. Им на троих досталось одно двухместное свободное сиденье, а их рюкзаки будто ничуть не прибавили груза к тем мешкам и корзинам, что заняли весь проход и площадку у кабины шофера.

Трясло и качало невероятно, хотя дорога была ровна, как стол.

Город постепенно все удалялся, и Миколка только сейчас понял, что к прошлому возврата не будет. С тем, что осталось позади — с беззаботным детством, школой, товарищами, — его пока что как ниткой связывает это извилистое шоссе, но и оно вот-вот должно оборваться.

Путь их только еще начинался. Еще время от времени то там, то сям сквозь просветы загородных дубрав виднелся город, но их уже поджидало первое приключение. Оно поджидало на одной из многочисленных остановок. Открылась дверь, вошел... милиционер. Ребята глазам не верили, глядя на него с нескрываемым страхом. И чем дольше смотрели, тем больше убеждались: милиционер! Плащ милицейский, фуражка с красным околышем, сапоги — все решительно подтверждало, что за службу нес этот человек.

Дома Миколка не боялся милиции, хотя мама не раз, когда он был еще маленьким, стращала его тем, что, если он не съест всю манную кашу, она позовет самого сердитого милиционера. Однако Миколка скоро пришел к выводу, что милиционера бояться не стоит. С ними по соседству поселился сержант милиции, дядя Вася, с которым у Миколки установились самые дружеские отношения. Этот дядя Вася был совсем не страшным, наоборот, с ним и поговорить можно было и поиграть в шашки. А уж рассказывать сержант мог! Прямо заслушаешься. Все во дворе очень его любили. С тех пор как он стал их соседом, перестала и мать пугать Миколку милицией.

Но тут Миколка не на шутку сдрейфил. Он себя чувствовал правонарушителем. А с ними известно какой разговор. Наверное, не случайно милиционер сел к ним в автобус. Иначе зачем бы ему так присматриваться к ребятам? Сперва Кесаревым спиннингом заинтересовался, потом с ног до головы всех троих осмотрел.

Не один Миколка струхнул. У Фреда тоже душа ушла в пятки. Только Кесарь, казалось, не замечал присутствия столь нежелательного попутчика. Он очень внимательно смотрел в окно, словно стараясь запомнить местность. А когда автобус замедлил ход, небрежно бросил ребятам:

— Кажется, здесь. Ну да, здесь!

И они мимо милиционера шмыгнули к выходу.

Автобус покатил дальше. Увез он с собой и милиционера. Ребята облегченно вздохнули.

— Ну, думаю, приехали! — рассмеялся нервным смешком Фред. — А он, оказывается, хороший дядька...

Расхваливая добросердечного милиционера, который не догадался их задержать, друзья свернули с шоссе и направились в ту сторону, где за сосновым бором и густыми кустарниками разлился полноводный Днепр.

Кесарь утверждал, что поблизости должна быть речная пристань. Им предстояло ее разыскать, дождаться попутного парохода и положить отсюда начало далекому плаванию.

— Нас тут и не подумают искать, — заявил Кесарь.

Долго шли лесом. И тропой и чащей. Наконец выбрались к крутому обрыву. По его песчаному склону сбежали на луг, миновали густые заросли ольшаника, ивняка и очутились в море душистых цветов. Присели.

— Вот беда! Забыл одеколон «Гвоздика», — давя комаров, подосадовал всезнающий Кесарь. — И ведь думал взять, а забыл! Теперь мошкара житья не даст.

Комары безжалостно жалили путников куда попало и скоро подняли их на ноги.

Днепр был где-то недалеко. Широко и вольно дышал прохладой, властно звал плеском волн и перекличкой пароходов.

Думали — сразу за серебристыми осокорями и откроется его голубой плёс. Прошли осокори, несколько круглых и тихих озерец — все не видно. Наконец добрались до неширокой заводи. Остановились. К песчаному берегу лениво припала грудью одинокая моторная лодка, будто поджидала ребят.

Не сговариваясь, подошли к моторке.

— «Светлана», — прочитал Фред.

«Светлана» была невзрачной, давно не крашенной посудиной.

— И не на замке, — удивлялся Миколка.

Моторка, хоть и была оснащена внушительной цепью с замком, стояла не на запоре и даже не была как следует причалена к берегу.

— Наверное, ее кто-нибудь вообще бросил, — предположил Фред.

— Это нужно проверить, — откликнулся Кесарь.

Вскоре в обе стороны была послана осторожная, но тщательная разведка. Ни хозяина, ни каких-либо следов его пребывания обнаружено не было.

— Сама судьба нам послала этот корабль! — торжественно заявил Фред.

— А если хозяин найдется? — заколебался Миколка.

— Тогда вернем ему это корыто, — буркнул Кесарь.

Не раздумывая над последствиями, наши путешественники вмиг устроились в загадочной лодке. Возбужденный Фред уже отталкивался от берега.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,из которой можно узнать, как путешественники сделали первое и последнее, весьма важное географическое открытие

Пусть читатели не удивляются, что мы на какое-то время оставим наших путешественников и поведем речь о совершенно незнакомом нам человеке, об Иване Ивановиче, старшем плановике треста с таким длинным и странным названием, что, хоть выведи его метровыми буквами, вы все равно его не запомните. Иван Иванович был по профессии плановиком, а по призванию рыбаком. Рыба ему по ночам снилась, на работе мерещилась, и даже каждая из цифр, с которыми он ежедневно имел дело, представала с ясно выраженными рыбьими признаками. Единица выглядела у него шустрой щукой, двойка — хитро изогнувшимся вьюном, тройка — пузатым карасиком.

Иван Иванович считался неплохим плановиком, но кто-кто, а подчиненные знали: за всю свою долголетнюю службу если он что-нибудь путное и реальное спланировал, так это моторную лодку «Светлану», сделанную во внеурочное время из внеплановых материалов на одном из многочисленных, но незаметных предприятий, про которые знали только в тресте.

После того как «Светлана» коснулась своим острым носом воды, Ивану Ивановичу стало еще тяжелее отсиживать положенные часы на службе.

Прямо с работы он мчался к Днепру. Поспешно, нарушая очередь, наполнял у бензоколонки объемистую канистру горючим и, перепрыгивая через коряги и лодки, отыскивал на пристани свою «Светлану», заправлял ее, заливал масло, рывком дергал за шнур и блаженно улыбался, заслышав желанный шум мотора; смело маневрируя по заливу между весельных лодок и моторок, на предельной скорости вылетал на середину реки.

Его путь всегда лежал в одном направлений — по течению. Так быстрей можно было попасть к заветным местам. Иван Иванович был до того увлечен рыбной ловлей, что, когда добирался до рыбных озер, — забывал обо всем на свете. Он не раз забывал не только замкнуть замок, но даже хотя бы накинуть на какую-нибудь корягу цепь от своей моторки. Чаще всего бросал он свою «Светлану» на произвол судьбы, не боясь, что ее украдут. Она имела такую скорость, что все равно далеко не уедешь, и под мышку не взять — тяжела, неудобна.

Вот и сегодня не стал Иван Иванович запирать на замок свой транспорт. Бегал от озерца к озерцу, махал без устали спиннингом, а рыба не брала. Он и не подозревал, что «Светлана», развив наивысшую скорость, неслась к морю. Больше того, Иван Иванович даже видел ее, даже название прочитал, но реагировал на это только тем, что подумал: «Еще у кого-то похожая на мою бандура завелась...»

Итак, пусть себе Иван Иванович рыбачит, пусть помахивает спиннингом, не будем ему мешать. Пусть ловится рыбка большая и маленькая, а сами мы давайте, не мешкая, переберемся на борт «Светланы», посмотрим, как там идут дела, каково настроение наших путешественников.

За бортом бурлила вода, волны бились о грудь «Светланы», и хотя лодка двигалась чуть побыстрее длинноногого пешехода, но ребятам казалось, что она мчит их со скоростью экспресса. Подумать только — такая удача! Не успели начать путешествие, как уже приобрели собственную посудину, ни от кого не зависимы, свободны, как ветер, плывут по Днепру прямо к морю.

Кесарь не сводил глаз с мотора, прислушивался к его монотонному рокотанью и с видом знатока-механика что-нибудь поправлял, переводил то туда, то сюда регулятор. На каждое такое движение мотор реагировал как живой и тем радовал сердце молодого Кир-Кириковича.

Фред сидел возле Кесаря. Он смотрел, прищурив один глаз, вперед, будто уже видел перед собой безбрежное бурное море или по крайней мере ждал его появления вон за тем изгибом реки.

Миколка растянулся на носу лодки, упершись локтями в тугой рюкзак. И где бы он мысленно ни витал, все равно возвращался к дому.

У него с папой одна и та же судьба — обоим пришлось бежать из дому. Разве там усидишь? Допустим, если б он, Миколка, не дал бы тягу, а пришел домой — еще неизвестно, что бы с ним сделала мать. У мамы первая «педагогика» — за ухо, за волосы... Еще когда папа был дома, все на него кричала: «Возьми ремень, исполосуй ему — то есть Миколке — шкуру, а то я сама собственными руками его задушу!» Папе не хотелось его бить, и за это он терпел неприятности; лучше б уж всыпал. Однажды Миколка попытался вступить с отцом в тайный сговор: «Ты меня бей, папа, только не больно, а я орать стану, мама подумает, что ты исполосовал мне всю шкуру, и не будет злиться на тебя и меня». Папа почему-то не принял этого предложения и рассердился так, что чуть и на самом деле не побил сына.

Пусть теперь мама порадуется: в комнатах сорить некому, сердиться и кричать не на кого... Пусть! Миколка не пропадет... ему и здесь неплохо.

Вон какие чудные днепровские берега. Дубы с осокорями загляделись в воду, вербы к самой волне клонятся, купают свои тяжелые косы в его течении. Чайки носятся, кукушка где-то в чаще кукует, а луга цветут и белыми, и красными, и желтыми цветами и так вкусно пахнут медовыми запахами! Пароход где-то за излучиной подает голос, навстречу ему, будоража воду, летит моторка. Нет, хороша кочевая жизнь: ни школы, ни экзаменов — вольная воля. Недаром когда-то по Днепру казаки на байдарах гуляли.

Миколка невольно глянул на своих спутников. Они хотя и не похожи на запорожцев, но ребята хорошие. Особенно Кесарь. Это он всё придумал. Если б не он, посидели бы в кустах в Ботаническом саду до вечера, да и понесли б матерям на расправу повинные головы. О, Кесарь — организатор, даром что смотрит на все безразлично, через губу переплюнуть ленится, а вон какой, если надо — все знает, все умеет.

Видимо, Кесарю надоело возиться с мотором — к рулю пересел. А может, Фред упросил его. Теперь он сидел у мотора. Повернет что-то, подкрутит. Мотор то дико ревет, то недовольно фыркает, лодку трясет лихорадка, и она то всей грудью напирает на желтоватую днепровскую воду, то вдруг замедляет ход.

Даже не заметили, как поравнялась с ними другая моторка. С нее крикнули:

— Эй, там, на «Светлане»! А дед ваш где, хлопцы?

Они не сразу сообразили, что это относится к ним.

Хорошо, Фред смекнул.

— Вон там! — указал он рукой в направлении города.

Как хочешь, так и понимай, — не то в городе дед остался, не то позади догоняет.

Увидели усатое загорелое лицо того, кто управлял встречной моторкой. Оно было спокойным, чуть улыбающимся, и у Миколки сперло в груди дыхание: конечно, этот усач догадался, что за «внуки» завладели «Светланой».

Фред нагло посмеивался:

— Пускай поищет нашего «дедушку».

Кесарь, задумавшись, правил рулем.

Миколка заерзал на своем месте:

— Хлопцы, а хлопцы! Может, бросим моторку? Как-то на кражу смахивает...

Фред удивленно сверкнул на него глазами:

— Какая тебе кража? Просто едем — и все. Не навек же мы взяли это корыто!

Но все же вопросительно посмотрел на Кесаря.

Кесаря, очевидно, все это не беспокоило.

— Юридически никакой кражи не совершено, — сказал он. — Мы нашли бесхозную вещь. Но лучше, однако, хозяину в руки не попадаться.

Миколка совсем пал духом. Сердце его уже не радовали ни чудесные картины природы, ни быстрое течение, ни широкая гладь Днепра.

— Ведь не было уговора, чтоб так... — обиженно начал он. — Если путешествовать, то честно... Юнгами или еще как...

Фред рассердился:

— Уже расскулился! Тоже мне «убежим из дома»... Сидел бы с мамой, кушал бы, мороженое... — И поучительным тоном добавил: — В пути всякое бывает. Проедем немного и бросим. Не только свету, что в окне. Думаешь, на этой шаланде весь мир объедешь?

Как бы там ни было, но после недавнего подъема, бодрости духа на борту «Светланы» воцарились растерянность и тревога. Фред перестал экспериментировать у мотора, лодка шла ровно; задумчиво и монотонно бубнил мотор свою жалобу на тех, кто заставил его незаконно работать.

А в это время усач, поравнявшись с Иваном Ивановичем, с насмешкой сказал ему:

— Смотри, Иваныч, там твои внуки, как пить дать, мотор на «Светлане» запорют.

— Какие внуки? — удивился Иван Иванович.

Убедившись, что «Светлана» похищена, Иван Иванович не рассердился:

— Далеко не угонят. Там горючего — кот наплакал...

И все же, не теряя времени, пустился вдогонку.

Кто знает, чем бы закончилась встреча наших путешественников с владельцем «Светланы», если бы подозрительно не зачихал ее мотор, а потом и вовсе не заглох. Чего только ни делал с ним Кесарь — не заводится, да и все тут! Наконец догадались: горючее вышло.

Кое-как подгребли к берегу. Поспешно бросив коварную посудину, выбрались на отлогий, поросший лозой луг. Неподалеку виднелась роскошная осокоревая роща.

— Что ж, будем добираться до ближайшей пристани пешечком, — сказал Кесарь.

Все молчаливо с ним согласились. Чем так плыть, лучше и вернее на своих двоих топать.

Расположились в роще. Кесарь с Фредом принялись готовить полдник, Миколка подался в разведку. Ему хотелось найти дорогу или хотя бы стежку, которая бы увела их подальше от пакостной этой «Светланы».

Долго его не было. Ребята уже подумывали, не заблудился ли. Хотели даже крикнуть, но в это время от реки, оттуда, где осталась безмолвная «Светлана», послышалось урчанье мотора. Неужто Миколка мотор завел?

Бросились к берегу. И остолбенели. К покинутой ими «Светлане» приближался знакомый катерок. И не один усач в нем сидел, а двое. Не говоря друг другу ни слова, ребята пустились наутек и спрятались в кустарнике.

Старики прицепили к моторке «Светлану», побубнили о чем-то между собой, а преступников даже искать не стали. Развернулись и поплыли вверх по реке. Ребята облегченно вздохнули — пронесло!

Вскоре подошел и Миколка. Глаза смотрели испуганно и тревожно.

— Так что на острове мы... — глухо сообщил он.

— Как на острове?!

Бывает же так! В свое время Колумб, приплыв к материку, был убежден, что открыл остров. Наши же путешественники были убеждены, что пристали к материку, а оказалось, попали на остров.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,которая принесла славу всему роду Курило

Не при всякой беде плачут. Бывает, свалится на человека несчастье, а он еще радуется. Хуже, мол, могло быть.

Так и наши ребята. Вместо того чтобы горевать — как-никак и лодки лишились, и на необитаемом острове очутились, — они будто ошалели. Фред аж за живот схватился, по траве стал кататься. У Кесаря от смеха слезы на глазах выступили, даже Миколка от хохота икал и удивленно посматривал на друзей:

— Чего вы, хлопцы? Смешинку проглотили?

Перестав смеяться, Миколка сел на траву. Хоть на острове очутились, но и от моторки проклятой избавились. Хорошо, что хозяин сознательный оказался — не стал воришек ловить. А то вместо Курильских островов в милицию бы угодили. Уже далеконько успели отъехать от города, а то, что на необитаемом острове очутились — не страшно: искать здесь никто не догадается. Пересидят тут они денек-другой, ну, может, неделю, пока про них забудут. И станут действовать, как захочется. Могут и на пароход юнгами устроиться, могут потихоньку на какое-нибудь судно перебраться, спрятаться в трюме, пока судно выйдет в море...

Насмеявшись вдоволь, Кесарь стал доставать из рюкзака хлеб, консервные банки, черствые пундики[1] с маком, холодные котлеты.

Миколка жадно проглотил слюну.

Когда же он ел в последний раз? Увидев съестное, угомонился и Фред.

— Напугался небось старикан. Думал, его «Светлана» до самого синего моря теперь махнет.

Кесарь позвал есть:

— Перехватим пока всухомятку, а на ужин рыбы наловим.

Миколке совестно было брать кусок чужого хлеба. Он стал ковыряться в земле — искать червяков. Луговая земля сырая, песчаная, червяк водится в ней неохотно. Вот серые коники — эти прыгают во все стороны. На коника тоже рыба берет, даже крупная.

— Миколка, ты что?..

— Что-то не хочется... Рыбу ловить буду.

— Иди поешь, — зовет Кесарь.

— Не хочет — не надо. Нам больше останется, — не то всерьез, не то в шутку рассуждал Фред.

Но Кесарь держал в уме свое:

— Хочется — не хочется, а иди ешь. Дисциплина в нашем деле — главное.

Он сказал это так, что Миколка не мог ослушаться, — взяв хлеб, начал жевать.

Потом еще раз пошли в разведку — на этот раз Фред с Кесарем, а Миколка с удочками направился к воде. Убедились: и впрямь они на острове.

Брели по высокой, усеянной цветами траве к своему лагерю.

Вечерело. Еще улыбались роскошные кроны дубов, лоза в тени уже потемнела, пела соловьями, тенькала синицами. В низинке, где сквозь густую осоку и терпкий серполистый резак поблескивала желтоватая вода, на все голоса заливались лягушки. Над головой роем вились мошкара и комары, в солнечной паутине на высоких нотах тонко бренчали какие-то, словно прозрачные, мошки. Ребята молча пробирались через прогалины в зарослях, они были взволнованы, ошеломлены вечерней красой приднепровских лугов, которую увидели только сейчас, ибо днем здесь было совсем иначе — ни торжественности, ни разноголосой музыки.

Особенно пленила эта бесподобная красота Кесаря. Он, как ему казалось, уже немало пожил на свете, но ничего подобного никогда не видел. Он даже не подозревал, что всего в нескольких километрах от его дома могла существовать такая своеобразная, нетронутая, нежно дикая и вместе с тем неповторимая по красоте природа. Вот и верь маме — она и слушать не хотела про Днепр, про Десну, про деревню, про вечера у реки; для нее отдых — только у моря, только в одних-разъединственных Сочи, ну, в крайнем случае, в Гурзуфе, да и то только потому, что когда-то Пушкин восторженно о нем отозвался.

Фред никаких красот природы не замечал. Все красивое для него представлялось в одной форме — в форме круглого футбольного мяча. Он даже земной шар себе представлял в виде огромного футбольного мячика, который бешено мчится по черному бескрайнему полю вселенной, получив удар мощной ногой таинственного футболиста. Поэтому он не обращал внимания ни на пение птиц, ни на концерт лягушек, ни на игру солнечных лучей в вершинах притихших деревьев. Если что-нибудь и беспокоило Фреда, так это комары и мошки.

— Они из нас всю кровь выпьют, — твердил он, то и дело громко хлопая себя ладонью по лбу и шее.

Миколка в это время удил.

Вечером рыба гуляет, на кормежку выходит. Не раз она видела Миколкиных кузнечиков-прыгунов. Позарится какая-нибудь плотичка или густерок на Миколкину наживу — глазом моргнуть не успеешь, как уже подпрыгивает в высокой траве, радует рыболова.

Днепр дышал полной грудью. И людям дышалось возле него легко.

Плавное, неторопливое течение остужало, холодило приятной истомой тело. Миколка скинул рубашку, майку, подставил мошкаре и комарам свое смуглое худенькое тело — пусть лучше комары кусают, чем париться.

На середине реки монотонно урчали моторки, тяжелый пароход прошел вниз по реке величаво, не спеша, будто ему лень было вращать винтами и он отдал во власть течению свое длинное, неуклюжее тело. Всего только миг смотрел на него с завистью Миколка — поплавок дернуло, он нырнул в воду — уж не сам ли кит попался? Но оказалось, не кит, а окунь — почаще бы такие брались. Миколка еле к берегу его подтянул, еле на сушу выволок. И теперь, крепко сжав рыбину обеими руками, звал товарищей:

— Эй, хлопцы! Гляньте, какого я окунищу вытащил.

Хлопцы не заставили себя долго ждать. Продираясь сквозь кусты, бегом неслись на его голос. Вроде недавно на острове обосновались, а он уж вон сколько рыбы натаскал. Не пропадем!

Фред тоже стал удочку ладить. Кесарь взял свою географическую карту. Он прежде всего хотел точно определить, на каком из островов они находились.

— Хлопцы! — позвал он. — А знаете — на карте нет нашего острова.

— Как это нет? — не поверил Фред. — Должен быть.

Ребята были убеждены, что все острова, какие только существуют на свете, нанесены на карты. Иначе — почему их так много, что никак не заучить?

Даже Миколка бросил удить и вслед за Фредом подошел к карте.

Карта большая, подробная, все изгибы Днепра на ней обозначены, а вот острова как ни искали, найти не могли.

— Значит, бузовый остров! — рассердился Фред.

Кесарь же, хотя был неисправимым скептиком, на сей раз не разделил мнения товарища:

— Это безразлично, какой остров, но если он существует, то должен быть и на карте.

— Ясно, что должен, — охотно согласился с ним Фред. Он не любил спорить. — Но его, видно, не открыли, вот он и не попал на карту.

Кесарь молча стал рисовать на голубой ленте Днепра контур вновь открытого острова.

— И название ему надо дать, — добавил Фред.

— Назовем: остров Неожиданный, — предложил Миколка.

Кесарь поморщился. Не понравилось, видно.

— А может, Рыбачьим?.. — подсказал Фред.

Кесарь еще сильнее сморщился. Тоже фантазия у людей!

— Кто первый открыл остров? — спросил он.

— Как кто? — изумился Фред. — Мы трое...

— Но ведь мы сперва думали, что это материк. А Миколка установил, что остров.

— Ну...

— Остров Курилы! — воскликнул Фред.

Миколка покраснел до ушей. Разве можно так шутить!

— Это другое дело, — согласился Кесарь и четко написал возле нанесенного на карту пятна название: «о. Курилы».

Миколку даже в жар бросило. Выходит, не шутка. Вот что значит — путешествие! Не успел человек от дому отъехать, а уже остров открыл и его имя на карте появилось.

Но ради скромности он начал отнекиваться:

— Да что вы, ребята. Он ведь и до меня был... Не я его выдумал... Может, еще кто бывал здесь...

Кесарь грозно посмотрел на «владельца» только что открытого острова:

— Записанное на бумаге обратной силы не имеет!

Это было сказано с таким ученым видом, так убедительно, что Миколка больше возражать не решался. Только глаза потупил.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,из которой читатель узнаёт, что Робинзону на необитаемом острове жилось не так уж плохо

Все складывалось как нельзя лучше, пожалуй, и нарочно так не придумаешь.

Будто играя, соорудили себе жилище. Кто-то оставил на острове полкопны сена, ребята, конечно, воспользовались им. Наломали веток и под сенью высокого осокоря построили шалаш, обложив его со всех сторон сухим сеном; только небольшой вход оставили, да и тот Кесаревым пиджаком завесили. Из зеленых же веток, прикрытых сверху сеном, устроили постель. Пожалуй, что и дома такой не бывало.

Словом, получилось жилье хоть куда: теплое, уютное и комары не донимают.

Шалаш ребятам очень понравился. Кесарь до полудня отсыпался, еле поесть вылез. Еще бы — снаружи жарища, а в нем прохладно, мягко, а запах такой, что аж в сон клонит.

Вскоре определились и обязанности для каждого. Фред заявил, что он только рыбу удить умеет, и просил его никакими другими делами по хозяйству не загружать. Кесарь осуществлял общее руководство, а потому что хотел, то и делал. А поскольку он вообще ничего не умел делать, да и не хотел к тому же, то он ничего и не делал.

Все заботы по хозяйству легли на Миколку. Он первый подал идею построить шалаш. Но ведь всякому понятно, что идею претворять в жизнь легче тому, кто ее выдвинул. Поэтому Миколка сам и ветки ломал, сам и сено таскал, Кесарь с Фредом помогали только шалаш обложить сеном. Миколка и дров насобирал, и костер разложил, и пойманную им же рыбу почистил и поджарил на походной сковородке, предусмотрительно взятой в путь Кесарем. Рыба была до того вкусной, что и дома такой не едали. Наевшись до отвала пили чай — Миколка не забыл на огонь котелок поставить. Даже заварил — хотя чаю с собой не было: нашел дикую малину, бросил в кипяток несколько веточек, напиток получился ароматный, вкусный.

Спать ложились очень довольные.

— Не так уж плохо Робинзону жилось на необитаемом острове, — самоуверенно заявил Фред. Спутники не возразили. Верно, жить можно. Даже удивительно, зачем Робинзон покинул необитаемый остров и вернулся к людям?

Во всяком случае, если б не грандиозная цель — кругосветное путешествие, — ребята никогда не подумали бы бросить этот чудесный остров и такой уютный, хотя и тесноватый шалаш.

Да и чем не жизнь была на Куриловом острове! По вечерам и на рассвете тешили слух голосистые соловьи, никто по утрам не будил в школу, рыбачили, пока не надоест, купались — тоже. Вот только со стряпней плоховато...

Кесарь заявил:

— Терпеть не могу кухни. Дома я в нее даже не заглядывал никогда. У нас на кухне придурковатая Тоська хозяйничала.

Фред тоже отмежевался:

— Мне как-то мать хлеба велела нарезать, так я палец до кости расшарахал. Теперь хлеб ломаю...

Один Миколка умел и картошку чистить, и рыбу жарить, и хлеб нарезать, и обед собрать, и посуду помыть. Об этом он сам проговорился ребятам. На него и взвалили все кухонные обязанности.

— Коль, слышь! Коль, ты готовь завтрак, а я рыбы пойду половлю, — как бы между прочим сказал утром Фред.

Миколка скривил физиономию:

— Откуда я знаю, что вам готовить!

Фред удивился:

— А кто же знает? Тебя ведь бабушка учила...

Миколка завтрак готовить не стал. Не потому, что поленился, просто не знал, за что взяться. Если б картошка была, тогда другой разговор: начистил, сварил, масла бы положил... Но у них не было ни одной картофелины. Имелась крупа, макароны, но Миколка представления не имел, как с ними надо обращаться. Даже пожалел, что не присмотрелся, какие манипуляции с ними проделывала бабушка.

Поэтому он взял удочку и тоже пошел ловить рыбу.

— А кто завтрак будет готовить?

— Наловим рыбы — уху сварим, — пообещал Миколка.

Варить уху он умел. Во всяком случае, когда-то с папой ее на Десне варили.

Ловили долго, поймали мало.

Кесарь предложил перекусить чего-нибудь всухомятку. Ели все с большим аппетитом. За завтраком вели разговор.

— В школе не зря труду учат, — начал Фред. — Вот я, например, сам смастерил клетку для попугайчиков.

Кесарь подтвердил:

— А я мотор изучил.

Миколка молчал. За него говорил Фред:

— А Миколка кашеварить выучился. Молодец! Я просто не знаю, чтобы мы делали без него? Слушай, Коль, а что ты на обед сваришь?

— Не знаю...

— Как не знаешь? А кто знает? Ты ведь учился. Я, например, никого бы не спрашивал, если бы клетку понадобилось смастерить. Вон Кесарь вчера мотор завел, ни у кого не спрашивал.

Кесарь перебирал в рюкзаке кульки и кулечки с крупой:

— Вари пшенную кашу. Или рисовую.

Миколка был парнишка покладистый и добросовестный.

Что ж, если так получается и только он один знаток поварского дела, значит кому же, как не ему, варить кашу?

После завтрака с час отдыхали.

Солнце своими незримыми мехами уже успело накачать на землю такой духоты, что трава стала вянуть. Жара и завтрак нагоняли непреодолимую лень, и если бы не Фред, то чего доброго, до самого вечера провалялись на мягкой траве.

Но Фред не дал нежиться.

— За дело, братва! — скомандовал он, вставая на ноги. — Кир, айда рыбачить, а Курило пускай обед готовит.

Кесарь и Фред взяли удочки и направились к Днепру. Миколка задумался: и зачем разоткровенничался? Тоже мне, повар! Бабушка два раза тарелки попросила помыть, а он уж расчванился. А теперь ничего не поделаешь — мастер плиты и кастрюли! Вари, не отвиливай!

Он взял пакет с золотистым пшеном и задумался. Как же кашу готовить? Вспоминал, вспоминал, наконец вспомнил, как в рассказе Николая Носова ребята пшенную варили. Пожалел, что читал тогда невнимательно — поминутно смеялся, а чему смеялся?.. Что-то у них там очень смешное получилось. Пшено, как будто, не так засыпали, вот и полезла каша из горшка. У Миколки в распоряжении был не горшок, а солдатский алюминиевый котелок. Он почти герметически закрывался крышкой. Если пшено в таком котелке закрыть, оно из него никуда не уйдет, сварится.

Может, Миколка и начал бы варить кашу, не попадись ему на глаза два окунька и четыре плотвички. Они с укоризной смотрели на повара — поймать, мол, поймал, а варить не хочешь!

И Миколка рассудил так: кашу пока варить он не будет, — кто знает, вдруг пшено котелок разорвет, наподобие бомбы? Лучше сварить уху. Это совсем нетрудно. Немножко пшенца, немножко лаврового листа, немножко перца, да эту рыбешку — вот и готова.

Теперь он не мешкал. Разложил огонь, сбегал к Днепру, промыл в котелке крупу, зачерпнул воды, установил над огнем треногу и повесил на нее котелок, а сам принялся за рыбу. Почистил, выпотрошил, посолил. Сбегал к рыбакам — нет ли еще свеженькой? И не зря — три уклейки Фред вытащил. У Кесаря почему-то не клевала. Он недовольно сопел, злился.

Миколка и уклеек в уху добавил. Вода в котелке ключом кипит, крупинки пшена на дне прыгают, пена на горячие угли падает, они шипят, потрескивают.

Повар отодвинул чуть в сторону жар, чтобы уха не так сильно кипела, попробовал — солона ли?

Ничего не понять. Солона — не солона. Хотел соли добавить, да вспомнил бабушкину присказку: недосол на столе, пересол на спине, — и воздержался. Зачерпнул полную ложку ухи и, осторожно переступая через хворост и ветки кустов, понес пробовать друзьям.

Фред попробовал, Кесарь не стал:

— Как посолишь, так и ладно.

Он все еще был не в духе — не бралась рыба.

Фред посоветовал подсолить еще.

Так и вернулся Миколка ни с чем. Он убедился только в одном: поваром быть — дело нелегкое. Тут на других не кивай — сам смекай. И он решительно опустил в котелок рыбу, подложил в костер дров.

Когда уха была готова, солнце уже повернуло на запад.

Миколка опасался, что получится жидковато, а она вышла густая — ложкой не провернешь. И рыба вся разварилась — не узнать, где голова, где хвост, даже глаза отделились, как бусинки белые плавают.

Миколка снял с огня уху и пошел звать ребят обедать.

Фред с Кесарем так ничего больше и не поймали, бросив удочки, вздумали выкупаться. Миколка забыл про уху, и бултых в воду. Фред плавал, как щука, долговязый, худущий, то нырнет, то вынырнет, он всеми стилями владел в одинаковой степени. Кесарь плавал по-собачьи, уверенно, но не так легко, как Фред.

Только Миколка не удалялся от берега. Он не умел плавать по-настоящему, боялся воды, вот и ловил ногой песчаную твердь. И хотя купаться он начал последним, но оделся первым.

— Хлопцы, обедать!

— Хорош обед, — уколол его Фред. — Ужинать самое время.

— Ну пускай ужинать.

Миколка угодил друзьям. Каша — ухой это блюдо никак нельзя было назвать — понравилась. Вот только с ложками ерунда получилась. Кесарь захватил всего одну ложку, себе. Про ребят не подумал.

Когда уселись вокруг котла, это и всплыло. Как же им троим есть одной ложкой?

— Давайте по очереди, — предложил Фред.

— Как по очереди? — настороженно замигали рыжие глаза Кесаря.

— Ну как-как? Ты ложку, я ложку, потом Миколка...

Миколка вздохнул — всегда ему в последнюю очередь.

Кесарь надулся:

— Чтоб я ел одной ложкой?.. Негигиенично.

Фред поскреб за ухом — может, и правильно.

Кесарь предложил:

— Давайте так: я съем свою норму, передам ложку тебе, Фред, ты ее вымоешь и съешь свою порцию...

Опять Миколке последнему. Уж такова, наверное, участь каждого, кто готовит.

Кесарь, видимо, имел смутное представление насчет части от целого. Ему полагалось съесть одну треть каши, а он умял больше половины. Еще б немного, и дно видно стало. Хорошо, Фред заглянул.

— Эй, эй, товарищ едок, поостынь малость!

Кесарь молча передал ложку. Фред не пошел ее мыть в Днепре, вытер о штанину и полез в котел.

— Ох, и каша! — давясь, говорил он. — Никогда не ел вкусней этой.

— Каша — люкс! — согласился с ним Кесарь.

Миколка краснел от удовольствия.

— Чего было не жить Робинзону на острове? — разглагольствовал Фред, проворно глотая простывшую кашу.

— Чего же, — не стал спорить с ним Кесарь. — Жить можно.

Только когда Фред добрался до дна, он вспомнил о кашеваре:

— Бери, ешь, Миколка. Там ещё много осталось, почти половина.

Миколка так и не понял: шутил Фред или на самом деле думал, что оставил ему законную норму.

Он сидел с котелком и раздумывал: поскрести или уж сразу вымыть его? А Фред с Кесарем в это время переговаривались, поглаживая переполненные животы.

— Эх, ружьишко б, да утку сшибить!

— Ружьишко бы не мешало...

— Робинзону в этом отношении повезло.

— Да, имел человек счастье.

За далекие приднепровские леса медленно опускалось большое, по летнему яркое солнце.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,из которой можно узнать, что вещи, сегодня кажущиеся прекрасными, завтра могут потерять свою прелесть

На пятый день Миколка подал на завтрак чай с заваркой из дикой малины. Пока еще с сахаром, остатком хлеба и сухих коржиков. Чай всем нравился, его сразу выпили и всё съели, даже крошек не оставили.

— Всё? — удивился Фред.

Кесарь, будто не доверяя собственным глазам, еще и еще раз перерыл все рюкзаки и мешки.

— Пока всё, — виновато пожал плечами Миколка.

— На такой кормежке далеко не уедем, — с укоризной произнес Фред.

— Надо бросать это безлюдное место, — как бы про себя сказал Кесарь.

— Что ж, вари, Коля, кашу, — вздохнул Фред.

Делать нечего, пришлось браться за крупу. Рыба уже не клевала, ведь наши путешественники вылезали из своего шалаша, когда окуни и караси и без них успевали позавтракать.

Фред этого не принимал в расчет, он все объяснял где-то слышанным аргументом:

— Месяц молодой народился, вот рыба и забастовала. Она завсегда не берет, когда месяц серпом кажется.

Но все же, взяв удочки, отправились с Кесарем к ивнякам. Уж такие у них обязанности. А Миколкино дело кашу варить.

Скрепя сердце, со вздохом стал он разводить огонь. Уж он им сегодня наварит каши! Не станет ждать, пока Фред с Кесарем наедятся, и о себе пора подумать. А то при такой «заботе» друзей скоро и ног не потащишь. Долго прикидывал он, сколько засыпать пшена — третью часть котелка или половину?

Насыпал половину. Посмотрел-посмотрел и решил добавить. После утреннего чая у ребят аппетит будет подходящий, полкотелком крупы их не накормишь. Добавил еще несколько пригоршней. Налил воды, сыпанул ложку соли, поставил на огонь. И задумался: класть лавровый лист Или не класть?.. Бабушка как будто без лаврового листа варила, зато масла клала, молока наливала, а чем он сдобрит пшенку? Так пускай уж лавровым листом попахивает, все вкус какой-то будет иметь.

Закрыл котелок крышкой, прижал поплотней, чтоб не слетела, и присел у огня. Ну, осталось еще там пшена на кашу, макарон на день-два хватит, а потом что? Уезжать бы с этого острова надо, а ребята чего-то молчат. Словно век тут жить собираются. Оно, конечно, раз уж открыли остров, значит надо его и освоить, но разве свету всего, что в окне? Неужели мало еще островов на земле?

Огонь весело потрескивал, котелок кипел, красные языки пламени лизали его закопченные бока, каша варилась. И Миколка решил навестить ребят. Может, рыбы наловили, на ужин поджарить можно?

Стояла несусветная жарища. Листья на деревьях поникли, птицы молчали, сидели в тени, как сонные, разинув клювики. Пахло рыбой и повянувшими цветами, гудели оводы, звенели мухи. Один Днепр не боялся жары. Он спокойно и величаво катил и катил свои воды, обдавая все вокруг себя целительной прохладой.

Ребята, конечно, плескались в воде. Удочки уныло склонились на прибрежные кусты лозы, червяки на крючках засохли.

— Не берет? — спросил Миколка.

— Так она тебе и стала браться в такую жарищу, — отозвался Фред.

— Вечером половим, — пообещал Кесарь.

— Лезь сюда, — позвал Фред.

Потом отлеживались на песке. И кто знает, сколько они еще так лежали бы, если бы не запахло на весь остров горелым.

Сперва у Фреда это вызвало шутку:

— Микола, не ты горишь?

И когда Миколка, испуганно обронив слово «каша», как сумасшедший понесся к костру, Кесарь с Фредом тоже пустились за ним.

Каша не сорвала с котелка крышку, а сгорела. От нее шел такой смрад, что Фред зажал нос двумя пальцами:

— Наварил!

— Наварила, напекла, накухарничала... — пропел Кесарь.

Они, пожалуй, пока не понимали, чем угрожает им это происшествие, видели в нем только смешное, и поэтому незлобливо подтрунивали над Миколкой. Но кашевар понимал, что за смехом не замедлят последовать слезы, и поэтому не реагировал на насмешки.

Чем глубже он забирался ложкой в еще неупревшую кашу, тем кислей становились физиономии у ребят.

Приблизительно до половины содержимое котелка было ржавого цвета, а дальше — черное, как уголь, и не пшено, а настоящая дробь, хоть в патроны набивай и отправляйся на зайцев.

— Кашка фю-ють... — присвистнул Фред. — Только младенцев кормить.

— Повар называется! — осуждающе сузил глаза Кесарь. — Удивительная безответственность у людей...

Миколка молчал, мысленно отыскивая какое-нибудь себе оправдание. Зачерпнув машинально ложку ржавого цвета массы, понес ее в рот. Может, все-таки можно есть? И тут же выплюнул — чуть не стошнило.

— Хоть подавись, а жри, — едко заметил Фред.

— Большей безответственности не встречал в жизни, — сердито повторял Кесарь.

Он донимал повара этими казенными фразами, а Миколка готов был заплакать.

Долго сидели они возле каши, Не подтрунивали, не нападали на кашевара, а просто зловеще молчали. И это было красноречивее бранных слов.

Миколка выскребал котелок, все более чувствуя, как его угнетает молчание.

Однако молчи не молчи, ворчи не ворчи — делу этим не поможешь. Тем более что дело у Миколки как будто пошло на лад. Он вытер котелок изнутри сеном, выполоскал в воде и, по всему было видно, собирался варить макароны. Макароны так макароны, хоть пареную репу, лишь бы скорее позвал к «столу».

У ребят надеждой заблестели глаза. Кесарь решил, что настал момент распорядиться остатками подгоревшей каши.

— Пошли, Фред, рыбу приманим, — сказал он, собирая на газету черную кашу.

— Вот это идея! — сразу же загорелся Фред. — На пшенку сомы идут.

Миколка хотел было сказать, что от такой каши не то что сомы, а сам черт убежит, если он где-нибудь тут сидит поблизости, но воздержался. Пусть их приманивают, только б его не донимали.

Кесарь с Фредом нашли для себя забаву. Смешивали не совсем сгоревшую кашу с песком и бросали в днепровские водовороты. Целились туда, где вода кружилась, образуя воронки, — там ямы. А в ямах как раз и разгуливает вольготно рыбка. Стоит только набросать в такой омут каши, как туда со всех концов, как на бал с бесплатной трапезой, соберется все рыбье поголовье. Рыбка — она любит на дурничку, за чужой счет поживиться.

Миколка теперь не отходил от огня. Смотрел, чтоб не пригорело и из котелка не «ушло». Макароны постепенно закипали, и отлегло у кашевара от сердца. Может, хоть сейчас угодит и потрафит товарищам. И дернуло же его взяться за такое дело. Пусть бы Фред готовил, раз он такой умный. Так нет: не умею, да и все тут... Никто не умеет, а лопать подай — живо до дна доберутся. Ведь сами же отвлекали — он к ним за рыбой пришел, а они — искупайся да искупайся... Вот и искупался! На этот раз не сожжет, макарончики будут на славу! Эх, если б маслица к ним или сметанки... С сахаром подаст... пусть трескают, а то разорались...

Незаслуженная обида распирала Миколкину грудь. Он в мыслях спорил с противниками и еще больше сердился, что все это слишком поздно пришло ему в голову. Сейчас так складно, слово к слову выходит, а тогда все куда-то из головы вылетело, будто язык отнялся, говорить разучился.

В котелке быстро переворачивались, изгибались макароны, прямо на глазах делаясь все аппетитнее. Миколка даже не выдержал — стал их ловить ложкой, — эге, не так-то просто, скользкие, как вьюны, ты их в ложку, а они из ложки. Проглотив слюну, решил подождать, пока сварятся, и тогда разложить на газете на три кучки — всем поровну.

Днепр не разборчив, — кашу, которой пренебрегли ребята, он принял охотно, всю съел, даже не облизнулся. Забава окончилась, ребятам снова здорово захотелось есть, и они направились к повару.

Миколка, увидев друзей, безошибочно определил, почему те не задержались у реки подольше. Повернул ложкой в котелке раз, другой и застыл с разинутым ртом.

Макароны из белых почему-то превратились в черные, а вода, в которой они варились, была похожа скорее на кипящую смолу, чем на кипяток. Понял: это от дна котелка отстала пригоревшая каша.

Сказал об этом ребятам. Они реагировали удивительно спокойно.

— Давай какие есть, — расслабленным голосом вымолвил Фред, — только скорее!

Кесарь промолчал. Потом вытер пот с лица, огляделся и пробормотал под нос:

— Чертов остров! И занесло же нас в эту дыру...

Миколка горько улыбнулся. До чего непостоянна человеческая натура! Совсем недавно, когда их рюкзаки были полны, этот безлюдный остров казался им райским уголком, а сегодня, когда съестного у них ничего не осталось, кроме черных макарон, этот же остров превратился в дыру...

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,из которой становится понятным, почему с такой радостью Робинзон удрал с необитаемого острова

Вся надежда была на вечерний лов. А пока ребята не находили себе места от солнца. Даже в тени не удавалось от него скрыться, всюду донимало, жгло невыносимо, только в воде спасение. Но в воде тоже долго не усидишь. Особенно после скудной порции макарон.

Только около полудня потянул ветерок. Зашептались осокори, ожили лозы, еще ниже прилегла к горячей земле трава. Из-за черневшего вдалеке леса показалась серая тучка. Она росла на глазах, наливалась синевой, тихо урчала, словно кот, сцапавший мышь.

— Хоть бы дождиком покропило, что ли... — высказал пожелание Фред.

— Тучей затянуло, и то ладно, — согласился на меньшее Кесарь.

Миколка согласен был и на то, и на другое. Его зной не очень донимал, больше беспокоили думы об ужине.

— В дождь рыба хорошо ловится, — сказал он.

Тучи закрыли солнце, поднявшийся ветер повеял прохладой. С лугов запахло травами, с осокорей полетели паутины, на Днепре забегали густые мелкие волны.

Фред зевнул так, что чуть рот не разорвал. За ним Кесарь. Их зевота заразила и Миколку.

— Я что-то не выспался прошлую ночь, — заявил Кесарь. И решительно полез в шалаш.

За ним на карачках последовали и товарищи. Лежали вытянувшись на спинах, перед тем как уснуть.

— Красота! — восторгался Фред. — Наши на экзаменах парятся, а мы господами живем... Выдумают же — экзамены! В РСФСР вон никаких экзаменов не существует. И правильно. Вместо экзаменов — х-х-ха — вот на такой вот остров...

У Кесаря слипались глаза.

— Да замолчи, реформатор. Кто захочет избавиться от экзаменов, тот найдет остров. Давайте лучше вздремнем минут двести.

— Не проспать бы вечерний лов, — укладываясь поудобней, беспокоился Фред.

— Я разбужу, — пообещал Миколка.

Однако он и сам проспал. Когда проснулся, в шалаше было совсем темно. Выбрался из него и увидел, что солнце скрылось за горизонт, над лесом светилась пурпуровая полоса, в стороне сверкала, грохоча, туча.

— Ребята! Ребята! Вставайте!

Кесарь и Фред нехотя вылезли на свежий воздух.

— Эх, проспали-таки... — досадовал Фред.

— Разбудил! — с укором сверкнул на Миколку глазами в рыжих ресницах Кесарь.

Захватив удочки, Кесарь с Фредом поспешили к реке, Миколка со слезами на глазах остался у шалаша. Надо было подумать об ужине. Но никак не думалось — горечь обиды сжимала грудь.

Однако сколько не обижайся, а ужин готовить надо.

Думал-думал и надумал — чай. И просто и скоро.

Но почаевничать не пришлось.

Вечер наступил как-то мгновенно, в одну минуту. Полоска на западе сразу поблекла, стала совсем узкой и вдруг исчезла. С юга надвинулась низкая синяя туча. Кругом все стало черно и так тихо, уныло, будто сейчас не начало лета, а темная осенняя ночь.

Даже поплавков на воде не различить. А ребята сидят, ждут — не клюнет ли. Миколка сколько раз их звал, кричал, что чай остынет, но, видно, им было не до чаю. Неподалеку что-то лениво заурчало, потом звук стал нарастать, шириться и, докатившись до острова, разразился над ним таким страшным ударом, что ребята даже головы в плечи втянули, быстро смотали удочки и кинулись бежать к шалашу.

Налетел сильный порыв ветра, чуть не сорвавший с осокорей могучие кроны, принес откуда-то клубы густой пыли, надул за спиной у ребят рубашки и чуть не погнал их обратно в бушующий Днепр.

Над островом низко нависла тяжелая черная туча. Вспышки зигзагообразных молний сопровождались глухими раскатами грома, и эти удары, похожие на разрывы атомных бомб, были, казалось, нацелены как раз на их остров.

При свете молний и лоза, и деревья, и разлив Днепра выглядели какими-то необычными, волшебными, словно вылитыми из чистого серебра, помогая ребятам ориентироваться и отыскать путь к убежищу.

Указывал им дорогу и Миколка, тревожно размахивал руками и кричал что есть мочи. Но его голос тонул в громовых раскатах грозового неба.

Миколка забыл про чай, про все на свете. Он думал об одном: как дозваться друзей, а то вот-вот польет дождь, вымочет их, а они так далеко отсюда — на реке...

Кесарь к грозе, как и ко всему на свете, относился скептически, зато Фред побледнел, громко скулил тоненьким голоском и дрожал, как осиновый лист. Добежав до шалаша, он сразу шмыгнул в него.

Миколку и Кесаря в шалаш загнал ливень, который, швырнув для начала пригоршни крупных холодных капель, полил затем как из ведра.

Зашипели в костре головешки, жалобно запел котелок, потом все смолкло, заглушаемое раскатами грома и шумом дождя.

Шалаш поначалу надежно спасал друзей от ливня. Даже Фред постепенно стал успокаиваться. Но вот в одном месте крыша прохудилась, и нашим ребятам прямо за пазуху потекли холодные струи воды. Фред от неожиданности инстинктивно рванулся к выходу. Но здесь его голову освежил такой проливной дождь, что он как ошпаренный бросился обратно, больно ударившись лбом о дубовую стойку, служившую основной опорой их шалашу.

Острая боль над бровью оказалась вершиной всех Фредовых страданий и он, схватившись руками за лоб, ткнулся ничком в мокрое сено и отчаянно заскулил, а потом разревелся, как малый ребенок.

Кесарю и Миколке сейчас было не до Фреда. Они старались заткнуть все дыры, через которые протекало, но ничего не могли сделать. Ребята были мокрые с головы до ног; внутри шалаша все плавало, а дыр становилось не меньше, а больше. Казалось, от дождя не было никакой защиты, крыша из сена текла, как решето.

Гроза как внезапно разразилась над островом, так же внезапно и прошла. А ребятам казалось — она бушевала целую вечность. Уже громовые раскаты слышались где-то далеко в стороне, и молнии вспыхивали не так ярко, и чуть моросил мелкий дождь, а нашим друзьям думалось, что гроза продолжается с прежней силой. И с прежней силой и неутомимой энергией они продолжали бороться с течью в крыше своего убежища. Только Фред по-прежнему оставался бездеятельным. Он истерично скулил, переползал из угла в угол, надеясь найти такое местечко, где бы на него не текло.

Миколка подумал: а не лучше ли ремонтировать крышу снаружи? И выскочил из шалаша.

— Ребята! Вылезайте! Дождь перестал! — радостно крикнул он.

Кесарь не замедлил стать рядом с ним. А вот с Фредом пришлось повозиться.

— Не хочу! Я умираю! Я простудился! Ой, мамочка, где ты, родненькая? — скулил он, как щенок в мокрой будке.

Тогда Кесарь выволок его из шалаша за воротник.

О, это была кошмарная ночь! Поплясали вокруг шалаша, пока хоть немного обсохли. Хотели костер разложить — спички намокли. Переодеться собрались — все вымокло, рюкзаки и мешки превратились в ведра, из них пришлось выливать воду. А ночь будто забыла, что она летняя, — тянулась долго-долго, конца ей не было.

Наконец, перед самым рассветом уселись, плотно прижавшись друг к другу, как куры на насесте, согрелись и задремали. Потом уснули по-настоящему, даже сны приятные видели. Фреду снилось, будто мама, стоя на коленях, просила у него прощения за обиду, которую она нанесла сыну, а он долго не хотел прощать, пока не стало жаль бедную мамочку. А когда все уладилось, мама его кормила такими румяными и ароматными телячьими котлетами, что он их ел-ел и никак не мог наесться.

Кесарю грезилось, будто он попал в страну скептиков, удивительных чудаков, которым ни до чего не было дела, и ничем нельзя было их ни удивить, ни поразить. Они даже не реагировали на нежданное появление заморского гостя Кир-Кириковича, а узнав о том, что он путешественник, в один голос заявили: быть ему премьером государства скептиков, поскольку он еще не до конца «оскептился».

Кесарь скептически отнесся к такому предложению, но все же не отказался. И только потому согласился, что за это полагалась плата в виде очень вкусных большущих галушек.

Только Миколке не снилось съестное. Может быть, потому, что ему приходилось стряпать и надоело возиться с котелком. Он видел себя в безбрежном море, на настоящем, не обозначенном ни на одной географической карте острове. И открыл его не кто иной, как Николай Курило. Но на этот раз Кесарь не подарил ему остров. Он назвал его своим именем, именем Кир-Кириковича, научно доказав, что неудобно на одной планете называть два острова одним и тем же именем.

Миколка был здорово огорчен, он понял, что его обманули — настоящие острова берут себе, а так, лишь бы что-нибудь, отдают Миколке...

Он расстроился и проснулся. И сразу забыл про сон. Настало утро, да какое утро! Напоенная дождем земля парила, вымытые деревья, кусты и травы были так зелены, так нежны, что смотреть на них нельзя было равнодушно. Птички расщебетались, будто у них был в этот день самый большой птичий праздник.

Миколка разбудил ребят. Они не заметили неповторимой красоты летнего утра.

Кесарь иронически заявил, что такого утра надолго не хватит, что через час-другой снова настанет жара, а Фред только поинтересовался завтраком. Он даже облизывался, вспоминая телячьи отбивные.

Очарованье летнего утра поблекло моментально, прямо на глазах, как только Миколка вспомнил об обязанностях повара. Сокрушенно вздохнув, он полез в шалаш за котелком.

Ребята потягивались, раздумывали — делать зарядку или и так сойдет?

Их встревожил испуганный голос Миколки:

— Ребята! Все пропало!

— Что?

— Где?

— Как?

— И соль, и сахар, и мука, и макароны...

— И макароны? — удивился Фред.

— Только пшено цело. Мокрое, а цело.

Озадаченно смотрели ребята на свои рюкзаки и мешки, где погостила ночная гроза и откуда словно ветром сдуло их и без того скромные продовольственные запасы.

— Дела... — процедил сквозь зубы Фред.

— Теперь тебе ясно, почему Робинзон с такой радостью удрал с острова?

В голосе Кесаря звучала грустная ирония.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,из которой видно, что Фред хоть и трус, но в то же время человек, способный на подвиг

Обязанностей у Миколки стало меньше, но он этому не был рад. Лучше бы варил да жарил, согласен от огня не отходить, чем сидеть на одном пшенном супишке с рыбой, если она попадалась на чей-нибудь крючок.

Рыба словно куда-то исчезла из Днепра: сколько ни сиди с удочкой — не клюет, и все. Это обстоятельство, вероятно, и испортило Кесарю его боевое настроение. Он теперь помалкивал о дальнейшем путешествии, а больше ныл и жаловался:

— Рыба! Где она, эта рыба? Обезрыбел Днепр, скоро рыбьего хвоста здесь не увидишь. Понастроили разных гидростанций, негде и рыбе разгуляться...

— Так ведь образовались моря... — пробовал возразить Миколка.

— Моря! Бывали мы со своим стариком на таких морях. Какое же это море, если противоположный берег видно. И вода стоячая, непроточная...

— И в морях непроточная, — не сдавался Миколка.

— Непроточная! Сравнил! Так там же море, соленое, века существует, а тут лужа, и только. В ней рыба дохнет.

— Стерлядь разводят...

Стерлядь! Ну и придумал! Вода прокисает, а он — стерлядь...

— Чего это она прокисает?

— Говорю прокисает, значит прокисает.

— Зато пороги все затопило, судам плавать удобно, — настаивал на своем Миколка.

— Удобно! Если бы плотин не было — садись в лодку и греби до самого моря. А так попробуй проскочи через шлюзы!

— И через пороги на лодке не проскочил бы...

— Казаки-то плавали?

Кесарь был настолько тверд в своем скептицизме, что его поколебать не мог не только Миколка, но и такой фактор, как рыба. Красноперые плотицы, колючие окуни время от времени подтверждали, что не перевелось еще рыбье племя в днепровских водах.

Появление каждой рыбины на берегу Миколка радостно приветствовал, Кесарь же словно и не замечал их.

— Тоже мне рыба! — морщился он. — Да разве эта рыба? Это шарж на рыбу. Была рыба... Когда-то со стариком на Десне ловили — вот это рыба. Теперь такой нету...

Фред избегал товарищей. Если и удил, то в сторонке от них, а больше слонялся по острову. Видно, стыдился своего малодушия. Конечно, после паникерства такого трудно людям в глаза смотреть.

Он и не смотрел.

Когда Миколка сварил несоленую уху из пшена и рыбы, Фред не стал есть вместе со всеми. Ему оставили его порцию на дне котелка и ушли рыбачить. И тогда, словно нашкодивший кот, он подобрался украдкой к шалашу и по-кошачьи вылизал досуха котелок.

Фреду была по вкусу и несоленая уха. А Кесарь даже над котелком ныл:

— Какая это уха? Без соли, без вкуса... Рыбой воняет, и все. Сколько можно с такой едой протянуть на этом проклятом острове?..

Миколка в душе обижался на такое недоброжелательное отношение к острову с его именем. Но помалкивал. Возможно, и потому, что дождь окончательно размочил географическую карту и она превратилась в папье-маше. Попробуй теперь докажи, чье имя носит остров.

Но обида тлела у него в душе недолго. Если бы остров Курила что-нибудь значил, его бы давно нанесли на карту и как-то назвали. Не лучше ли бросить к черту этот неприветливый кусочек земли и поискать другие острова, на которые действительно еще не ступала нога человека и которые ждут, чтобы их внесли во все географические атласы и дали звучные имена.

Но все это было лишь в мыслях. А в душе Миколка уже был привязан к своему острову. Где еще можно слышать такое громкое щебетание птиц, где еще можно ощущать такие чудесные запахи? Вдыхал полной грудью и никак не мог понять, чем же так пахнет этот нетронутый, в буйном цветении трав, влажный приднепровский луг? Нигде никогда не ощущал он такой бодрости духа, радости, как на этом острове. Даже то, что минувший ливень до нитки вымочил их, лишил даже соли, а гром перепугал насмерть, нисколько не повлияло на Миколку. Ведь это и есть те самые трудности, без которых никогда не обходятся настоящие путешествия, великие открытия и подлинный героизм. Остров маловат, — ничего, он стал родным, дорогим для Миколки. Да, собственно, заслуживает ли он, Миколка, большего острова, уж настолько ли громкая у него фамилия, чтобы ею назвать какую-нибудь вновь открытую Америку?

Подумав так, Миколка улыбнулся. А верно, что если бы он открыл какой-нибудь новый материк? Как бы его назвали? Курилия? Курилика? Он вообразил, как бы это было смешно. Пришли они в школу на урок географии. В класс входит учитель и говорит: «Приступаем к изучению седьмой части света — Курилики. Ее открыл Микола Курило». Вот было бы смеху! И все бы, конечно, завидовали.

Из этого видно, что Миколка был человек не честолюбивый. А вот про Фреда такого сказать нельзя. Кто знает, мечтал он сам о седьмом материке или нет, но отнимал острова у других с пребольшим удовольствием.

Незадолго до обеда подходит к ребятам и с эдаким едким сарказмом сообщает:

— А мы не на острове вовсе...

— Как не на острове? — вздрогнул Миколка и обвел встревоженным взглядом друзей. Он сейчас был похож на того простака, которого так ловко обманули, что он опомниться не успел.

— А так, не на острове. Это половодье часть луга отрезало. Спадет вода, и твой остров — тю-тю — станет простым лугом.

Словно слепой брел Миколка от шалаша. Нет, он не мог принять на веру слова Фреда. Это нарочно, чтобы вознаградить себя за трусость, решил он над Миколкой поиздеваться.

Вышел на низкий берег. Перед ним лежала широкая тихая водяная гладь. Она со всех сторон омывала землю, на которой стоял Миколка. Лежавший напротив берег нигде не сходился с островом. А может, тут не один этот остров. Может, и тот, что напротив, берег — тоже не материк? Может, тут целый архипелаг островов?

Мысль у Миколки забилась в творческом воображении. Хотелось действовать немедленно. Ведь это представить себе только! Они открыли целую цепь островов на Днепре, нигде никем не описанных, не обозначенных ни на одной карте!

Фреда с Кесарем не увлекла Миколкина гипотеза.

— Глупость! Кому они нужны, твои острова? Тоже мне — острова! На них никто и внимания-то не обращает, — до обидного саркастически отозвался Кесарь.

— Бросать надо этот насест, — решительно заявил Фред.

Долго совещались. Даже про рыбу забыли и про то, что осталось еще немножко пшена на кашу. Пришли к выводу, что пора выбираться из этой мышеловки.

Фред скинул майку, которая должна была служить белым флагом. Он прикрепил ее к палке и принялся энергично размахивать при появлении каждого проходящего мимо судна.

Пароходы проходили у противоположного берега. Еще вчера ребята это считали явлением положительным, так как они сами находились вне поля зрения. Сегодня же они проклинали судьбу за то, что она обошлась с ними далеко не ласково. А может, матросы не замечали Фредова флага, потому что майка его была настолько грязной, что ее даже серой назвать нельзя.

Вскоре Фреду наскучило размахивать майкой. Он воткнул палку в песок, а сам снова направился в кусты лозы. Кесарь взялся за спиннинг. Миколка начал варить кулеш. Все-таки лучше пшено с водой, чем ничего.

Поймали троечку окуньков, кулеш с ними ели с большим аппетитом. Фреда не ждали. Его порцию оставили в котелке. Но он даже не посмотрел на нее. Вернулся возбужденный, решительный:

— Хлопцы, я в разведку иду!

— В какую разведку?

Кесарь и тот удивился.

— Нашел корягу и переправляюсь на ней на ту сторону.

Сбегал за майкой, натянул ее на загорелые, исчерченные царапинами плечи и через минуту был готов к походу.

— Я хорошо плаваю. Переберусь на берег, пойду в село, разузнаю, а то может даже лодку найду и перевезу вас.

Такое обещание Фреда вполне устраивало Кесаря. Да и Миколка уже примирился с тем, что пора ему покидать свой остров. Он смотрел на Фреда как на героя, как на человека, способного на подвиг во имя общего дела, и совсем позабыл про недавнюю обиду.

Ракитовая коряга еле держалась на воде. Но это не испугало Фреда. Он раздобыл где-то подходящий кол и, накрутив на голову штаны с рубахой, будто турок чалму, смело уселся на корягу. Миколка с Кесарем оттолкнули его от берега.

— Ту-ту-ту! — победоносно протрубил Фред и взял курс на противоположный берег.

Оставшиеся на острове махали ему руками.

— Ждите, я скоро вернусь, — пообещал, уже в который раз, Фред.

— Возвращайся скорее-е...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,и последняя в этой части

Такой беспокойной тревожной ночи Миколка в жизни своей не помнил. Хоть и любил поспать, но сомкнуть глаз не мог. Да и как уснуть, когда Фред не подавал о себе никаких вестей. Переправился он благополучно, помахал им с того берега приветливо рукой, прокричал что-то, чего они не расслышали, и исчез в прибрежных кустах. И как в воду канул.

До самого вечера, пока небо не усыпали звезды, Миколка не уходил с берега. Все ждал, может, лодка появится или Фред подаст голос. Но ведь он мог попасть и не на материк, а на другой остров. И тогда волей-неволей должен был тем же способом переправляться на обжитой остров Курилы.

Кесарь посидел немного на берегу, подавил комаров да и побрел к шалашу. Он был убежден, что человек даже при самой сложнейшей ситуации должен в первую очередь выспаться, а то на таком питании недолго и с ног свалиться.

Миколка вернулся в шалаш, когда стало совсем темно. Спать он не мог. Лежал с открытыми глазами, перед ним возникали какие-то неясные, но впечатляющие картины: то волки нападали на беззащитного Фреда, то его гадюка жалила, то он блуждал в непролазных дебрях, то увязал в зыбком болоте...

Прислушался к тишине ночи, но кроме Кесарева похрапывания да монотонного кваканья лягушек ничего не услышал.

А может, все это он зря? Маленький, что ли, Фред? Наверно, добрался до какого-нибудь села и сейчас уговаривает там рыбака. Да разве кто согласится плыть сюда ночью? Зря Фреда ябедой в школе прозвали, маменькиным сыночком дразнили. Парень он — хоть куда! Правда, с хитринкой, но ничего. Главное, знает, перед кем схитрить. Встретит учителя — шапку долой с головы, поклонится. Учителя в пример Фредову вежливость ученикам ставят. А того не знают, что, надев шапку, Фред вдогон учителю язык показывает, а то такую рожу состроит, что все со смеху покатываются.

Воспоминания о школе, о друзьях понемногу развеяли у Миколки тревогу, но не успокоили. Ведь уже экзамены начались... Что там только сейчас делается?.. Все с ног, наверное, сбились — ищут. Мать все на свете небось прокляла...

И вдруг все эти мысли разлетелись, как вспугнутые воробьи. До слуха Миколки донесся чей-то крик, тревожный и дикий. Выскочив из шалаша, он замер у входа и стал прислушиваться. Кругом стояла знакомая тишина ночи, ни один посторонний звук не нарушал ее.

Долго он слушал — ничего не слыхать. Может, почудилось?

— Угу-ух! — донеслось так тревожно, так призывно, с таким отчаянием, что Миколка вздрогнул. Это где-то там, далеко, за протокой, куда отправился Фред.

Сразу же разбудил Кесаря. Тот долго ворочался, сопел, ругался, не хотел вылезать из шалаша.

— Кричит? Ну и пусть кричит! Мне-то какое дело? Не мешай! Я сплю!

Однако, немного очухавшись, стал вслушиваться.

Крик не повторялся. Недовольный Кесарь снова полез на карачках в будку.

Спустя минуту послышалось снова его сонное сопение.

Миколка не мог спать. Захватив охапку сена, он нырнул в темноту. Шел, шел, а берега не было. Стал уже сомневаться — не заблудился ли? Но вот в долине, в том направлении, куда он шел, снова послышался приглушенный стон.

— Фред! Фрединька! — стал звать Миколка.

А в ответ: «Угу!..»

Скорей, скорей!.. И чуть не влетел с разбегу в воду. Как-то интуитивно почувствовал, что эта сизая непроглядная пелена и есть вода.

— Фредик! Квачик! — кричал он в темноту. — Я здесь! Плыви сюда! Плыви прямо на меня.

Фред не подавал никаких признаков своего присутствия. Затем уже где-то в стороне: «И-у!»

Плыву, значит.

Сомнения не было — какое-то наважденье водило его вокруг острова. А что если он попадет в русло Днепра и там его подхватит течение и невесть куда понесет?

Только теперь Миколка вспомнил, что держит в руках пучок сена. Дрожащими руками положил его на землю, достал из кармана коробок спичек. Хоть намокшие в грозу спички и высохли, но головки их крошились, сера на коробке облезла. А тут еще руки трясутся.

Наконец удалось зажечь одну спичку. Отсыревшее сено дымило, не хотело гореть. Опустился на корточки, раздувал огонь, пока в глазах не потемнело.

— Фред! Фрединька! Плыви сюда! — опять закричал в темноту, когда вспыхнул веселый огонек.

Фреда не было.

До самого утра жег Миколка на берегу костер и все звал Фреда. Время от времени в ответ доносился чей-то приглушенный голос.

Настало утро. Рассеялся над водою бледный туман. Засверкали росой на том берегу деревья. Но как ни всматривался Миколка, никого там не видел.

Кесарь, проснувшись, лениво сказал:

— Фред? Так он тебе и полез в такую темень! Он и днем побоится. Кричал? Это сычи в гаю перекликались, слыхал такое? Шевченко читать надо, а не панику подымать среди ночи!

Сычи так сычи. Хорошо, если сычи, а не Фред звал на помощь.

Но прошел завтрак, прошел обед, а Фред не появлялся. Правда, они в этот день не завтракали и не обедали, а только по солнцу отмечали их время.

Рыба не клевала, пшено вышло. Вчера думали, что его на несколько раз хватит, а оказалось — на дне пакета всего пригоршня... Ели одни маторженики[2] из месива, что натрясли из рюкзака.

Кесарь совсем раскис. Он, как и Фред, привязал к палке рубаху и безуспешно размахивал ею, призывая на помощь проходившие мимо неповоротливые пароходы и моторки. Но его не замечали или не хотели замечать. Он подолгу лежал на горячем песке на голом брюхе, недовольно и зло бурча себе под нос.

Миколка все время вертелся возле заливчика, наблюдая за кустами противоположного берега. Он верил в обещание Фреда. Ему не хотелось думать, что их путешествие так и закончится островом Курила.

Был уже полдень, когда к нему прибежал запыхавшийся Кесарь. Глаза его в рыжих ресницах сияли, рот расплылся в улыбке до самых ушей.

Сердце Миколки радостно встрепенулось — значит, вернулся Фред.

— Собирайся! Поехали! — торжественно объявил Кесарь.

Миколка без колебаний пошел за товарищем.

— Приехал? — только и спросил он, волнуясь.

— Подъехал! — радостно отвечал ему Кесарь. — Я и не заметил, как они появились. Даже рубашкой не успел помахать. Глядь — они к берегу пристают. Искупаться решили. Я к ним, так, мол, и так, не велите казнить, велите слово молвить...

Кесарь опять стал говорлив, остроумен, как и раньше, умел кстати словцо вставить то из сказки, то из стиха, то из повести, из романа, а то и из уложения всех законов.

В его словах Миколка почувствовал что-то неладное и насторожился. Остановился даже:

— Приехал Фред?

Кесарь тоже остановился. Сердито сказал:

— Какой там Фред? Ищи ветра в поле, жди своего Фреда. Фред, наверно, уже мороженым объедается...

Кровь бросилась в лицо Миколке:

— Не смей так говорить!

Кесарь в ответ криво улыбнулся:

— Нашел кого защищать. Он ждет этого трепача, этого гоголевского типа...

Миколка побрел обратно. Кесарь остановил его:

— Эй, парень! Ты куда? Будет дурить, хватит из себя благородного Вертера корчить, пошли скорее, покуда фортуна нам улыбается. Там, брат, такая моторка шикарная и дядька с такой теткой веселой... До самого города согласились нас довезти. И деньги не спрашивают...

— Я не пойду!

— Не дури, Микола! С голоду подохнешь...

Миколка зло блеснул на него глазами:

— Ну и пусть! И подохну! А изменником не стану. Ненавижу изменников...

Кесарь нагло улыбался, скривив рот:

— Революционер! Чапаев! Ура! Ну и черт с тобой, сиди в этом лягушатнике, припухай на приволье...

Миколку душили горькие слезы бессилия: не знал, как ему быть, что сказать. Этот коварный Кесарь, этот негодяй, этот...

Он бесцельно побрел по острову. Слышал, как зафырчала моторка, заплескалась в Днепре вода. Подошел к берегу, увидел быстро плывущую по направлению к городу красивую бело-голубую лодку. А в ней трое... На носу — Кесарь.

Вздохнул. Сжал зубы. И пошел снова туда, где ждал Фреда всю ночь. Он и дальше будет ждать... День, два, ночь, десять ночей. До тех пор, пока товарищ не вернется. Другу он никогда не изменит! Он скорее умрет, чем изменит... Он не может, он не будет таким, как те... другие.