Курс - Норд

После длительного плавания в северных водах Седову нередко казалось, что он полюбил этот старый, видевший виды корабль, как можно любить живое, разумное существо.

Шхуна "Св. Фока" была построена людьми, которые отлично знали, что значит плавать в высоких северных широтах, бороться с полярными штормами, стужей, туманами и шугой* выдерживать натиск ледяных полей, сносящих утесы и скалы прибрежий.

* Шуга - мелкий рыхлый лед.

Строили ее корабельщики-северяне, потомственные зверобои и рыбаки. И "Фока" оправдал уверенные расчеты своих мастеров: свыше четырех десятилетий скитался он по северным морям, но, казалось, нисколько не обветшал.

Прочный защитный пояс, охватывавший корпус корабля, крепкий каркас, будто высеченный из одного дубового бруса, мощное крепление носовой части все было расчитано здесь на тяжелые арктические походы, все отражало готовность к суровой борьбе.

Седов называл свой корабль "стариком", и эта кличка звучала дружески нежно.

В жестокую бурю у Новой Земли "старик" оправдал самые смелые надежды командира: он выдержал крутой, опасный разворот и, послушный рулю, невредимо пронесся над зубьями прибрежных скал, не поддавшись могучему напору прибоя. Да, это был штормовой ветеран, корабль-труженик...

Все здесь было хорошо знакомо и дорого Седову, и теперь, в час прощания, командиру экспедиции минутами чудилось, будто не с кораблем он расстается, а с верным своим другом.

Придется ли еще когда-нибудь ему снова ступить на палубу "Св. Фоки"? Неизвестно. Путь к полюсу очень далек. Даже в зимней степи не так-то уж просто пройти девятьсот километров. А ведь Седову и его спутникам предстояло идти по льдам, преодолевать торосы, разводья, полыньи и помнить, все время помнить, что льды ни часа не стоят на одном месте.

Был бы уголь, - старенький "Фока", возможно, пробрался бы ближе к полюсу еще на сто, на двести миль. Теперь это расстояние представлялось огромным. Сколько сил сэкономил бы маленький отряд, решившийся пешком достигнуть полюса!

Нет, Петербург, как видно совсем позабыл об экспедиции... Может быть для этого смелого дела в казне опять не оказалось денег? Еще недавно, стоя бессменную суточную вахту на мостике "Фоки", Седов с замиранием сердца всматривался в очертания острова Нордбрук, - там у мыса Флора его должен был ждать транспорт с углем. Но теперь на приход транспорта не оставалось ни малейшей надежды. В такое позднее время года вспомогательному судну не пробиться сквозь льды.

В молчаливом раздумье командир сходит по трапу на каменистую осыпь берега. Как тихо вокруг, как безжизненно все и печально!

Остров Гукера... Маленькая, безымянная бухта. Отныне она получит имя Тихая. Быть может, когда-нибудь неизвестный моряк, ступив на этот суровый берег, вспомнит, что отсюда, из бухты Тихой, ушел на север Георгин Седов.

Командир медленно идет по крутому откосу горы, стараясь не оступиться на острых, ребристых камнях. Он знает, что с корабля следят за каждым его шагом. Разве секрет для команды, что командир серьезно болен? Как хотел бы Седов скрыть свою болезнь! Но кашель разрывает грудь, сухой, мучительный кашель, который скрыть невозможно.

Впрочем, бронхитом болен не только он. На яростном ветру, на тридцатиградусном морозе, когда от брызг, летящих над палубой, все - одежда, лицо, руки - покрывается жгучей ледяной корой, простуда почти неизбежна. Хуже другое: ревматизм. С отчаянием убеждался Седов, что силы его все больше тают, что распухшие, странно отяжелевшие ноги перестают ему повиноваться. В добавок ко всему стали кровоточить десны. Это значит - цинга...

Покачиваясь на ослабевших ногах, Седов стоит на высоком откосе и смотрит на бухту, на дальнюю скалу Рубини, мягко освещенную зарею. Если бы не глыбы льда у подножья скалы, не снежные оползни на ее изломах, на огромном розовато-пепельном массиве, можно было бы, на минуту отвлекшись, подумать, что это видение дальнего, красочного юга...

Посаженный на грунт, черный, немой, с давно уже смолкшей машиной, "Фока" напоминает Седову о действительности. Как это горько - отдать заветному делу долгие годы борьбы, убеждать чиновников, богачей, министров в великом значении для науки открытия и исследования Северного полюса, выслушивать их сомнения, отказы, даже насмешки, все одолеть, - получить корабль, пробиться к Земле Франца-Иосифа, - и здесь... отказаться от дальнейшего пути!.. Нет, Седов не откажется от заветной цели. Дорога от острова Гукера к полюсу и обратно составляет около двух тысяч километров. Он преодолеет этот путь. Разве там, в далеком Петербурге, он не смог победить еще более мертвенную стихию, чем стужа и льды, - равнодушие всей сановной бюрократии? Разве не вырвался он из плена Ново-Земельской ледяной пустыни? А чего стоил переход к Земле Франца-Иосифа, когда были израсходованы последние пуды угля и единственным горючим, которым могла располагать команда, были туши убитых тюленей?

Пусть среди офицеров "Фоки" оказались и малодушные люди, мечтающие теперь только о том, как бы скорее повернуть на юг, в Архангельск, Седов пойдет на север, к полюсу, и будет идти до последнего удара сердца. Слишком дорога она, цель всей его жизни, чтобы не предпринять самую отчаянную попытку. Он, конечно, не станет рисковать жизнью матросов и офицеров. Они могут возвратиться на юг, "Фока" будет сжигать самого себя в пути: палубы, переборки, двери кают - все, что может гореть и дать силу машине.

Старый, испытанный скиталец моря, как жалко тебя разрушать! Впрочем, командир не увидит этого грустного зрелища. С двумя добровольцами из матросов, лишь с двумя, не больше, чтобы не рисковать людьми, он пойдет на решительный штурм вершины мира. Победа или смерть. Другого выхода у него нет. И не только потому, что, вернись он в Петербург, зубоскалы из продажных буржуазных газет осмеют отважные попытки этой экспедиции, - просто Седов не может остановиться здесь, на малом островке, в преддверии возможной победы.

Значит, вперед. Только вперед!.. Во славу любимой родины он одолеет все преграды...

На шхуну Седов возвращается уверенный и спокойный. Трудно пройти эти последние метры, отделяющие его от нижней площадки трапа. Оледенелые камни будто вырываются из-под ног, нужно внимательно рассчитывать каждый шаг. Но оттуда, с палубы, все видят: командир идет твердой походкой, легко взбирается на выступ скалы, прыгает, бежит, радостно улыбаясь. Да ведь он совсем здоров! Для него как будто и не было всего пережитого. Хорошо с таким командиром! Словно теплее становится на застывшем корабле...

А через несколько минут, закрывшись в своей маленькой каюте, где едва умещаются столик, койка и горка книг, Седов с огромным усилием делает два шага и валится на смятую постель. Что с ним случилось? Мутные круги плывут перед глазами. Отступает и исчезает дверь каюты. И уже нет над головой низкого деревянного потолка. И нет промерзшего иллюминатора... Даже постель, которую только сейчас он ощупывал руками, куда-то исчезла, и вместо шерстяного одеяла, вместо подушки он ощущает под собой горячий морской песок...

...Море! Родное Азовское море!.. Как это хорошо - внезапно перенестись в далекое, невозвратное детство!..

Вот он лежит на берегу, возле черного, пахнущего рыбой баркаса, десятилетний рыбак с огрубевшими, натруженными руками. Беспокойные чайки играют над волной, чутко ловя гибкими крыльями ветер. Море покрыто палевой дымкой, и в этой недвижной дымке, будто совсем не касаясь воды, плывут паруса рыбачьих судов. Маленький рыбак Егорка долго следит за дальними парусами. Как далеко может уйти корабль? На Кубанскую сторону, в Ейск, в Темрюк, в Ахтыри?.. А может и еще дальше: в Керчь, в Феодосию? Об этих городах рассказывали рыбаки, уходившие по весне туда в экспедицию. Слушая их рассказы, Егорка мечтал о том времени, когда станет большим и сам поведет баркас к далекой Керчи или Феодосии...

С малолетства у него зародилась страсть к путешествиям. Так хотелось увидеть, что там, за морем! Однако он знал, что если когда-нибудь ему доведется ступить на тот берег, ему обязательно захочется знать, что еще дальше... В свои десять лет Седов уже хорошо понимал, как обманчива эта блеклая, синеватая даль, тихо сияющая под солнцем. Помнился вечер, когда с отцом и с двумя рыбаками Егорка уходил на лов тарани, впервые так далеко - к Бердянской косе. Особенно ласковым и безмятежным было в тот вечер море: не гремел, не косматился на отмелях прибой; шелковистый и насквозь золотой, он мягко переливался на утрамбованном песке и, как дыхание, был спокоен и ровен его шелест. Прикорнув на сетях, на корме баркаса, Егорка не заметил, когда развернулся парус, и родная Кривая Коса с малыми саманными хатами рыбаков медленно скрылась за горизонтом.

Он проснулся от испуга. Кто-то сильно ударил его в плечо, а когда Егор приподнялся на локте, с хрипением плеснул ему в лицо целый ушат соленой воды.

Страх ледяными пальцами стиснул горло мальчика. Егорка не смог даже крикнуть. На середине баркаса, весь в развевающемся тряпье, с дубиной, перекинутой через плечо, стоял черный великан. Невиданное это чудище хотело потопить баркас и с силой раскачивало его с борта на борт, так, что гребень волны взметался над низенькой кормовой палубой, и клочья пены, шипя, проносились над головой Егорки.

- Кто это?! - закричал Егорка в ужасе, снова ослепленный пеной. - Кто?!

Сорванный ветром голос отца ответил:

- Шторм...

И только теперь обомлевший Егорка понял, что не чудище-великан, о каких он слыхал в сказках, стоит перед ним, - сорванный парус баркаса мечется на ветру, и скошенная рея чернеет на фоне неба.

Утром, когда проглянуло солнце, ветер постепенно утих, и Егорка увидел спокойные, без тени пережитого, лица рыбаков. Тогда впервые испытал он такую волнующую радость, что одновременно хотелось ему и плакать, и смеяться, и целовать этот смоленый баркас, устоявший в поединке со штормом.

Казалось бы, с той памятной ночи Егорка должен был навсегда разлюбить море. Нет, ничего подобного не случилось. Море стало ему как будто еще роднее.

Ровесники смотрели на него с завистью: он побывал в шторме!..

Как опытный рыбак, неторопливо, спокойно объяснял Егорка товарищам, что, мол, главное при шторме - не растеряться, воду откачивать, правильно руль держать.

В том же году десятилетнему моряку пришлось выдержать и более суровое испытание.

Однажды в декабре, после заметелей и морозов, когда весь северо-восточный угол моря от устья Дона до Бердянской и Долгой кос сковал надежный ледок, отец Егора ушел с артелью рыбаков на подледный лов красной рыбы. Промысел был, как видно, удачен: рыбаки не возвратились ни к вечеру, ни ночью, ни к утру... Утром хозяйки засуетились: ведь люди в море без хлеба! Снарядили они наскоро в дорогу Егорку Седова и еще двух, поменьше возрастом, ребят; дали им две буханки хлеба, спички, махорку...

Как старшего и уже побывавшего в море рыбака, ребята охотно признали Егора своим командиром. Шел он впереди неторопливой отцовской походкой, уверенно шагал через трещины, кое-где рассекавшие лед, прыгал через узорчатые гребешки торосов.

Слабый и ровный ветер дул с юга, блестящие снежинки словно играли на солнце, радужно светились изломанные нагромождения льда. И от всей этой знакомой картины спокойного, спящего моря, от радостного сознания, что вот лежит оно, недавно еще гремевшее штормами, лежит и не шелохнется под ногами, - на душе Егорки было легко и весело. Он не заметил, и его друзья не обратили внимания, что ветер сначала стих, а потом резко задул от гирла Дона. Такой ветер местные рыбаки называют "низовкой", потому что он дует с низовьев этой реки. Нередко случается, что "низовка" натворит бед, - разведет льды и унесет рыбаков в южную часть моря.

Знал бы Егор, какая опасность грозила ему и его спутникам - немедля повернул бы обратно к берегу. Но ледяная равнина моря попрежнему была неподвижна, вся в тихом мерцании и ровном свете.

В этом спокойном сиянии снегов и синеватых отблесках льда Егорка приметил что-то длинное и черное - будто корабельная мачта, занесенная невесть откуда, лежала меж ледяных сугробов. Он ускорил шаг и в удивлении остановился: прямая, широкая трещина раздвинула ледяной массив, черная, как деготь, вода, глухо позванивая, плескалась в этой трещине. Может быть, потому что лед был небеснопрозрачен и чист, вода показалась Егорке такой невиданно черной.

Перебраться через такое малое препятствие для Егорки особого труда не составляло. Он выбрал место, где трещина была поуже, и легко перемахнул через нее. Но дальше весь лед был исчерчен полосами, - словно тень огромного дерева легла на ледяной щит.

- А ведь лед не стоит на месте! - удивленно проговорил Егорка, заметив, что эти полосы перемещаются. - Смотрите-ка, ребята, - весь берег точно бы плывет...

Самый меньший из трех, рыжий Ленька, испуганно всхлипнул:

- Уносит нас в море... Право, уносит!

- Молчи ты, нюня! - прикрикнул на него Егор. - Выбраться мы всегда успеем...

Он повернул обратно по собственным следам, торопясь поскорее перейти через ту, самую широкую трещину, но за это короткое время, за какие-нибудь четверть часа, льды сильно переместились. Теперь уже их разделяла не узкая полоска воды, - широкая речка плескалась меж ледяных берегов.

Егорка побежал вдоль кромки льда, надеясь, что где-нибудь ледяные поля еще остались сдвинутыми вплотную. Однако со всех сторон были черные, покрытые зыбью разводья.

Льдину несло на юг. С шумом и звоном сталкивалась она с другими льдинами, обламывалась, уменьшалась с минуты на минуту. Зыбь поднималась все выше, гребни вспыхивали в свете заката холодным огнем, хрустящая пена дохлестывала до ног ребят...

Маленький Ленька, крепившийся до сих пор, громко заплакал. Глядя на него широко открытыми белесыми, глазами, заплакал и другой приятель Егора пастушок Ивась. И самому Егорке стало так страшно, что сердце зашлось и дыхание перехватило. Но он знал: сейчас никто не придет на помощь. Нужно надеяться только на себя. Он - старший. Значит, от него зависит, - погибнут они или спасутся. Главное - не теряться. Так говорил штормовой ночью отец... И Егорка нашел в себе силы засмеяться:

- Эх вы, рыбаки-чудаки!.. Вам только в корыте плавать... Далеко, небось, не унесет. Смелости больше - выберемся!..

Их сняли со льдины далеко в открытом море через трое суток. Льдина была совсем маленькая, изъеденная соленой водой. Когда рыбачий баркас причалил к невысокому, хрупкому ее краю, Егорка, стуча зубами и силясь улыбнуться, сказал:

- Ну, что я вам говорил, рыбаки-чудаки?! Говорил же, что нас разыщут!..

Удивительное совпадение: тогда, в первом испытании, пережитом в детстве, на льдине с ним было два друга, и к полюсу с ним пойдут двое...

Лежа в полузабытье на узкой койке, Седов припоминал год за годом свой трудный жизненный путь. Без усилия воли, как бывает во сне, картины детства и юности вставали перед его глазами. Он видел жестокие черты приморских кулаков, рыботорговцев, судовладельцев, лица первых его друзей, безвестных тружеников - матросов, кочегаров...

Как могло случиться, что он, Егорка Седов, сын бедного, неграмотного рыбака с хутора Кривая Коса, надел золотые погоны флотского старшего лейтенанта, погоны, которые обычно давались только представителям высшего дворянства?!.

Он не дежурил в канцеляриях Морского министерства, не стремился попадаться на глаза начальству, не заискивал перед старшими, как это делали вышколенные дворянчики, умевшие шаркать по паркету аристократических салонов, но беспомощные на палубе корабля.

Упорным трудом, собрав всю свою волю, накопленные знания и опыт, Седов прокладывал свой путь. Его не особенно заботили чины. В беззаветном служении родине он видел цель своей жизни. Так он пришел к главному, что стало его заветной мечтой, - к решимости взойти на "вершину мира", открыть и исследовать Северный полюс.

Путь, пройденный Седовым, действительно был необычен. Сколько препятствий пришлось преодолеть, какие только преграды перед ним не вставали! И самая трудная из преград, какую не обойдешь и не одолеешь: его происхождение из простого рыбачьего рода. Вот чего не могли ему простить ни столичные сановники в золоченых мундирах, ни дворянская офицерская среда!

Не раз вспоминались Седову наставления отца:

- Грамоте вздумал учиться? В чиновники, верно, задумал? Не выйдет! Не пустят! Ты ведь мужицкий сын, так мужиком тебе и помирать...

Вопреки воле отца в четырнадцать лет Егорка пошел в трехклассную приходскую школу. Он закончил ее за два года: учитель не мог нахвалиться "смышленым мужичком". Но дальше Егора ждала обычная крестьянская доля: или к помещику в батраки, или в батраки к рыботорговцу, - у того и баркасы, и сети, и тара, и соль; или, наконец, в матросы.

Седов испытал и первое, и второе, и третье. От помещика он сбежал через несколько месяцев. Богатый торговец, скупавший весь улов и на Кривой Косе, и в окрестных хуторах, принял грамотного Егора в приказчики.

- Выведу в люди, - иногда говорил он, довольный и расторопностью, и силой Седова. - Может, годиков через пятнадцать и сам хозяином станешь...

И не мог он, конечно, догадаться, что меньше всего завидовал Егор его хозяйскому добру. Далеко от этого засаленного прилавка были мечты молодого приказчика. Сначала в детских сказках, а потом в книгах о путешествиях перед Егором все шире открывался огромный, красочный мир. Далекие края, невиданные страны, льды севера и южные моря звали Егора, а бывалые моряки, с какими ему удалось познакомиться на случайно заходивших в этот глухой уголок шхунах, рассказывали, что уйти в дальнее плавание не так-то уж сложно.

Отношение отца к Егору резко переменилось. Теперь он гордился грамотным сыном. Ни у одного из соседей дети не ходили в школу. А Егорка читал и писал даже бойче волостного писаря - первого грамотея на всю округу. И считать он умел не хуже своего хозяина. А уж если доходило до песен - Егорка был непревзойден. Бесчисленное количество их - и донские казачьи, и старинные украинские, и бурлачьи, занесенные с далекой Волги, - знал Егор. Еще бы не радоваться такому сыну! Ему ли, грамотею, да еще с памятью такой, хозяином не стать?

Но Егор уже наметил для себя совсем другую дорогу.

Как-то весной неожиданно потребовал он у торговца расчет, а затем, перебросив котомку через плечо, зашагал по берегу моря в сторону Ростова.

Через несколько дней плечистый и крепкий, бронзовый от загара парень с холщовой котомкой за плечами уверенно вошел в кабинет начальника Ростовского мореходного училища.

- Я, - сказал он просто, - хочу быть капитаном...

- То есть, как это "хочу"? - удивился начальник. - Для того чтобы стать капитаном, нужно сначала выучиться на штурмана. А чтобы стать штурманом, нужно закончить мореходное училище. А чтобы поступить в училище, нужно выдержать экзамены!

- Как же их много, этих "нужно"! - в раздумье проговорил Седов. - Но если я хочу, то я сделаю все, что нужно!..

Начальнику понравился его ответ. Он спросил:

- Родители... из зажиточных?..

- Какое там!.. Бедные... Рыбаки...

- Вот это, милейший, и плохо...

- А почему? - удивился теперь Егор. - Я про Ломоносова читал... Про Дежнева... Про Атласова... Они тоже не из богачей.

- Ну, это верно, - согласился начальник, заинтересованный необычно уверенным посетителем. - Да только, чтобы учиться, нужны деньги. Где и чем ты будешь жить?..

Седов усмехнулся:

- Ночевать я на любой барже устроюсь. Матросы, грузчики, рыбаки - свой народ. Летом на кораблях буду плавать: на хлеб и одежду заработаю. У меня уже все обдумано, господин начальник, только бы не отказали...

- Изволь, я допущу тебя к экзаменам, - решил начальник. - Не выдержишь - пеняй на себя.

Впервые слышал Егорка, чтобы так почтительно его величали: Георгий Яковлевич Седов! Но пожилой мужчина в мундире морского штурмана, вызывая Егора к доске, именно так, торжественно и полно, произнес его имя, отчество и фамилию. А когда заданная задача была решена, штурман почему-то удивленно пожал плечами, усмехнулся и, ничего не сказав, сделал отметку в журнале.

- Срезался! - прошипел кто-то с передней парты. - Ступай-ка палубу мыть...

Штурман резко выпрямился:

- Кто это сказал?

Все молчали. Подождав некоторое время и обведя присутствовавших внимательным взглядом, штурман улыбнулся Егору:

- Молодец, Георгий Седов! Ты отлично решил задачу!

Через три года на Кривой Косе было получено письмо от штурмана Седова. Хорошо знал Георгий, что отец и порадуется, и удивится, однако не мог представить, какой переполох на весь хутор вызовет его краткое письмо. Старик Седов заучил его от строчки до строчки и, торжественный, приосанившийся, важный, наверное в трехсотый раз повторял своим знакомым и незнакомым рыбакам:

- То-то наш род Седовых!.. Знаменитейший род!..

Некоторые у него спрашивали с усмешкой:

- А кто был твой отец?

- Известно кто, рыбак...

- Ну, а дед - князь или граф какой?

- Нет, зачем же князь... Беглый от царя он был, от панской неволи...

- Значит, самого простого ты роду, а говоришь: знаменитейший!

- Да разве князьями и графами славна Россия? - возмущался старик. - Вот чем она славна...

И он распрямлял крепкую, жилистую, натруженную руку.

В летние месяцы, свободные от занятий, Седов работал матросом на кораблях, плававших между Азовским и Черным морями. В 1898 году он впервые вступил на штурманскую вахту. Рейсы в порты Средиземного моря с грузом керосина из Батума показались ему скучными. Совсем не такими представлял он в юности Турцию, Грецию, Италию... Города этих стран, удивительно красивые на цветистых картинках, в действительности оказались очень печальными. Бедняков и нищих здесь было не меньше, чем в царской России, и еще пронырливее, нахальнее и хитрее были всегда готовые обжулить бесчисленные торгаши.

Стоя на вахте на мостике корабля, Седов нередко задавал себе вопрос: неужели это и есть конец всем его мечтам и стремлениям? Другие говорили: он выбился в люди! Но, может быть, проще и честнее было бы попрежнему выходить с рыбаками на лов, чем так вот служить судовладельцам и спекулянтам!.. С детства у него было стремление видеть новое. Что нового он увидит на этой торговой, керосиновой тропе? Однако и прежнее влечение теперь уже стало другим. Важно не только увидеть новое, но, главное, открывать то, что еще неизвестно... Все ли морские течения изучены, все ли описаны побережья и острова? Север родины с его береговой линией, протянувшейся на тысячи километров, разве он весь исследован и нанесен на карту? После Челюскина, Прончищева, братьев Лаптевых, после бессмертного Дежнева многим ли довелось побывать в устьях великих северных рек, в безымянных заливах полярных морей, на островах, рассеянных в этих необъятных просторах?

А дальше на север, к полюсу, лежат огромные "белые пятна" - многие сотни километров пространства, не пройденного еще никем.

Северный полюс! При этих словах сердце Седова билось учащенно. Неужели далекая, таинственная "вершина Земли" недостижима? Сколько предприимчивых, расторопных иностранных дельцов и просто искателей славы стремились к полюсу - и все безрезультатно. Предусмотрительные норвежские промышленники, жадные к захватам англичане и американцы, даже итальянцы, у которых на севере никогда не было ни единого клочка земли, и те не жалели средств для снаряжения экспедиций.

"А что же Россия? - в волнении думал Седов. - Трудами ее сынов, отважных мореходов, ученых раскрыты вековые тайны полярных стран, даны очертания северных берегов Европы, Азии, огромной части Америки... Почему же медлит правительство со снаряжением русской экспедиции к полюсу? Или не верят царские сановники, привыкшие к уюту и сытому покою, в испытанную настойчивость и силу, в непоколебимую волю русских людей? Или, быть может, ждут, пока на "вершину мира" случайно взберется какой-нибудь хвастливый иноземец?"

И который раз Седов склонялся над картой. Вот он, бескрайний простор северного побережья России. Возможно, уже скоро, значительно скорее, чем это могут предполагать господа царедворцы, русский народ проложит вдоль северных берегов своей родины великий путь с Запада на Восток и с Востока на Запад, путь, о котором мечтал еще Ломоносов!

Но читал ли кто-нибудь из придворных сановников творения Ломоносова? Знакома ли им карта Арктики? Знают ли они, что кратчайший путь из России в Америку лежит через полюс? Этот путь по праву должны открыть хозяева великого полярного побережья - русские люди. Значит, они должны водрузить свое знамя и на полюсе!

Кто решится на такое отважное дело? Конечно, не те изнеженные дворянские сынки, которым чины и награды были обеспечены еще с колыбели. Мало ли в русском народе бесстрашия и отваги! Не он ли выдвинул героических открывателей Сибири, Чукотки, Камчатки, Аляски, Алеутских и Курильских островов, Амура, Японии, далекой Антарктиды!

Что если бы ему, Седову, была доверена эта великая задача: открыть и исследовать Северный полюс?..

Он насмешливо улыбался наивной своей мечте. Кто он? Безвестный штурман из мужиков. А там, в Петербурге, в Морском министерстве и адмиралтействе люди, на мундирах которых крестов, говорят, больше, чем во всех церквях. Разве просто придешь к морскому министру и скажешь: "Дайте мне корабль, я поведу его к полюсу!.."

Нет, нужно оставить эти пустые мечты. Но ведь победил же Ломоносов силой ума, сердца и воли - силой великой любви к родному народу. Вот бессмертный пример служения родине! Кто же помешает ему, Седову, унаследовать этот пример?..

Нужно трудиться... Неустанно и беззаветно трудиться. Не может быть, чтобы на всех начальственных постах сидели равнодушные люди. Труд будет замечен, и тогда намного ближе станет осуществление мечты.

Через несколько месяцев Седов был в Севастополе. Назначенный штурманом на учебное судно "Березань", он сдал экзамены и получил чин прапорщика запаса. Вскоре в Петербурге, в Морском корпусе, куда допускались только дворяне, пробравшийся неведомо какими путями прапорщик запаса флота Георгий Седов блестяще выдержал экзамены за весь курс корпуса. Теперь он уже поручик запаса флота. Однако он знал, что это только начало избранного пути. Важно стать кадровым офицером, а затем получить настоящее, большое задание.

В начале 1902 года Георгий Седов выехал в Архангельск, на судно "Пахтусов". Начиналась настоящая работа. Он - помощник начальника гидрографической экспедиции. Впереди - желанный исследовательский труд, штормовые моря Арктики, проникновение в тайну их глубин, опись неизученных бухт, заливов, островов, течений, открытие новых путей для мореходов...

Направляясь к Новой Земле, "Пахтусов" в том же году покинул Архангельск. Когда у полуострова Канин впервые повеяло суровое дыхание Баренцева моря, Седов сказал своим друзьям:

- Я счастлив. Вот о таких походах я мечтал...

Потом, помолчав, он добавил:

- И все же это лишь маленькое начало...

В следующем году в Архангельск прибыл сверкающий лаком и бронзой корабль "Америка". В городе стало известно, что это богатое судно снаряжено американским миллионером Циглером для открытия Северного полюса.

Седов поспешил к причалу. Он увидел на палубе корабля с дюжину пестро разодетых парней с пуховыми платками на шеях, с длинными трубками в зубах. С виду все это были "морские волки", какими их изображали в старых приключенческих романах. И было потешно усердие, с которым они позировали перед петербургскими и московскими фоторепортерами, и смешны их надменные мины, - как будто они прибыли уже победителями прямо с полюса.

Начальник экспедиции, самоуверенный и манерный американец Фиала пригласил офицеров "Пахтусова" на свой корабль. Проходя вслед за ним из помещения в помещение, Седов невольно подумал, что попал на выставку редких и красивых вещей. Ради славы победителя полюса Циглер не поскупился. Все было здесь новенькое, первосортное, все стоило огромных денег.

- Обратите внимание, - останавливал гостей Фиала, - это специальный выпуск термосов. Они так и называются "Полюс". Фирма, предложившая их нам, теперь зарабатывает большие деньги! А вот специально для севера керосиновые печи. Прекрасная конструкция, не правда ли? А это ящик со специальным шоколадом. Это самый дорогой шоколад, но мы им снабжены предостаточно. А наши специальные костюмы! Кто может сомневаться, что с таким снаряжением мы достигнем поставленной цели?

Седову невольно вспомнился плывший на ветхом коче, под парусом из оленьей кожи к великим своим открытиям Семен Дежнев... У него, конечно, не было ни специальных термосов, ни шоколада...

- Все это прекрасно продумано, все предусмотрено, - заметил он негромко. - Но главное все же люди...

Обидно и больно было Седову за честь русского флота: неутомимые исследователи севера, русские моряки должны были бы счесть своим долгом первыми ступить на вершину мира... Но разве труженики флота виновны в равнодушии сановников и царедворцев? Как же преодолеть это равнодушие? Кто станет слушать безвестного морского офицера?..

И снова он находил только один ответ: нужно неустанно и самоотверженно трудиться. С этого он начал, этим завоевал первые успехи...

Но дальнейший житейский путь, казавшийся Седову прямым и ясным, становился все сложнее.

Русско-японская война прерывает исследования на севере. Седов командует миноноской на Амуре, в составе речной флотилии охраняет устье великой реки. Бессонные вахты. Дождь. Ветер. Туман.

Он грустит по северу. Незаметно для самого себя он стал говорить: родной север!

Но и с окончанием войны возвратиться в Архангельск не удается. На Тихом океане достаточно работы - нужно восстанавливать множество знаков, обеспечивающих безопасное плавание кораблей.

Но Седов попрежнему пристально следит за каждым событием в Арктике. Напрасно, оказывается, так гордо позировали американские "морские волки" в Архангельске перед объективами фотоаппаратов. Им не удалось увидеть полюса. Шоколад был съеден, термосы перебиты, керосинки отслужили службу, флаг, заранее заготовленный мистером Циглером для полюса, так и возвратился в Америку в своем добротном чехле.

...В эти последние перед отправлением на полюс часы Седов как будто подводил итог всему, что было достигнуто им в жизни и могло оставить полезный след. Была ли у него хотя бы одна настоящая большая радость, такая, что стала бы радостью и для других?

Да, была! Это когда Главное гидрографическое управление Морского министерства поручило ему исследовать и нанести на карту устье Колымы. Как много пришлось Седову пережить и увидеть в том памятном 1909 году! Таежные тропы, горные перевалы, быстрые сибирские реки, непролазные топи тундры, ярость Восточно-Сибирского моря... Каждый шаг в безлюдном краю сулил и неожиданности и открытия. Исследователь тонул на ледяной Колыме, пробирался неведомыми протоками ее дельты, высаживался на неизвестных островах, где до него не ступала нога человека, изумленный стоял у прозрачных, как воздух, озер, обессиленный полз через трясины...

В отчете об этом не было, конечно, ни слова, - все это осталось в памяти, в сердце.

После экспедиции о Седове узнал весь Петербург. О нем писали газеты. Начальство выразило ему благодарность. Благодарила Академия наук. Астрономическое и Географическое общества внесли его в списки своих членов. Знакомые офицеры поздравляли:

- Тебя заметили, Георгий! Жди повышения в чине и наград.

Ни того, ни другого Георгий Яковлевич не дождался.

- Будем трудиться, - сказал он себе.

Летом 1910 года штабс-капитан Седов опять штормует у берегов Новой Земли, исследуя Крестовую губу, где было создано постоянное поселение. Он возвращается с подробным отчетом и точной картой. И снова начальство довольно:

- Весьма энергичный и исполнительный офицер!

Товарищи говорили:

- Теперь-то уж наверняка повышение! Следовало бы только напомнить, Георгий. Осторожно, конечно, при случае...

- Нет, - отвечал он решительно. - Я не учился выпрашивать чины. И ведь главное-то уже произошло: мне поручили составить проект экспедиции в восточный сектор Арктики! Разве это не повышение? Я буду руководить экспедицией на берегах Чукотского моря и, разумеется, дойду до Берингова пролива. Какая это волнующая задача: пересечь или повторить пути первых русских землепроходцев и мореходов - Семена Дежнева, Михаила Стадухина, Ивана Федорова, Михаила Гвоздева, Чирикова и Беринга!.. Много еще не открытого, не изученного в далеких тех краях. Какая другая награда сравнится с наградой и радостью открытия?

На несколько месяцев проект этой экспедиции поглотил все время и всю энергию Седова. С нетерпением считал он дни, оставшиеся до отъезда. Однако начальство вдруг изменило решение. Ему предложили немедленно выехать на Каспий. Невольно мелькнула мысль: что это, ссылка?..

Дворянам, засевшим в Гидрографическом управлении Морского министерства, давно уже казалась обидной широкая известность Седова. Какой-то выскочка из мужиков заслоняет графских и княжеских родовитых отпрысков!

Седов не ошибался. Назначение на Каспий было похоже на ссылку. Однако, прощаясь с друзьями, он сказал:

- Я вернусь и пойду на полюс... Это - цель моей жизни, от которой я не отступлю. Я уезжаю на юг, но сердце мое неизменно указывает: курс - норд.

- Курс - норд!..

Эти два слова вырываются у него неожиданно громко и тотчас выводят из полузабытья. Седов тяжело поднимается с койки. Частый, прерывистый стук сердца медленным звоном отдается в ушах. Сколько же времени прошло после того, как он возвратился с берега?.. Он смотрит на часы. Удивительно, - за сорок минут почти все пережитое пронеслось, будто явь, перед глазами!..

Он думает об избранном сложном и трудном пути. Но если бы пришлось избрать снова, разве пожелал бы он другой судьбы?..

Интересно было бы узнать, что говорят о его экспедиции в Петербурге? В столице, наверное, уже известны подробности зимовки у Новой Земли. Ведь часть команды, списанная им из-за бесполезности в Ольгинском поселке на Новой Земле, давно добралась до Архангельска. Списанные, конечно, были недовольны. Как разрисовали они седовский поход?.. Быть может, крикливые буржуазные газеты уже осмеивают труд и подвиги путешественников.

Но ведь одиннадцать месяцев, проведенные экспедицией в ледяном плену на севере Новой Земли, не были потеряны напрасно.

Семьсот километров прошел Седов вместе с матросом Инютиным по скалам, по ледникам огромного острова к самой северной точке его - мысу Желания, и еще спустился по карской стороне на юг, нанося на карту неизвестные заливы и горные хребты.

Выполняя приказ Седова, географ Визе и геолог Павлов в сопровождении матросов Линника и Коноплева пересекли остров с запада на юго-восток. Никто до них не поднимался на дикие, сумрачные вершины этих гор, никто не ходил по заснеженным безымянным ущельям, не видел перевала, с которого им открылась свинцовая даль Карского моря...

Стоило снарядить специальную экспедицию, чтобы проделать ту огромную работу, какую самоотверженно провели седовцы на Новой Земле.

Пусть злобствуют и клевещут завистливые дворянчики с незаслуженными крестиками на мундирах. Они не помогали Седову и в те трудные дни, когда он безуспешно стучался в кабинеты членов Государственной думы, дежурил в приемных Министерства, упрашивал редакторов, пытался пробудить у богачей интерес к открытию Северного полюса... Иногда ему смеялись в лицо:

- Полюс?.. Ну и хорошо... Открывайте! А при чем же тут деньги?..

Он терпеливо объяснял:

- Нужно приобрести корабль, продовольствие, одежду, запас топлива, приборы для наблюдений... Вспомните, что экспедиция Циглера стоила миллион!..

Какой-нибудь купчина спрашивал озабоченно:

- А что я получу от этого самого полюса?.. Рыба там имеется, или меха, или, может, на золото есть надежда?..

От таких Седов уходил, хлопнув дверью. Вот уж, действительно, "патриоты"! И что для них честь родины, гордость за ее географическую науку!

Но и Морское министерство оставалось безучастным. Оно лишь не возражало против экспедиции. И нужна была неиссякаемая энергия, настойчивость, что называется "железная хватка", чтобы затронуть равнодушных, расшевелить чиновников, чтобы не отступить, нет - победить!

Он победил. 27 августа 1912 года "Св. Фока" покинул Архангельск. Старенькая шхуна шла к Северному полюсу...

Отметив на странице судового журнала эту дату, Седов задумался. Конец августа!.. Это ли время для начала такого похода?.. Он надеялся выйти в море в конце июля. Но в Архангельске, словно по сговору, против него поднялись все силы, от которых зависели сроки отплытия. Из-за грязных махинаций судовладельца намеченный срок сорвался. Спекулянты-поставщики, не чистые на руку торговцы, нотариус и тот же судовладелец принудили отложить отплытие на середину августа. Бесконечные обращения к губернскому начальству и телеграммы в Петербург почти не помогали. Подсовывая негодные продукты и товары, запрашивая втридорога за ездовых собак, архангельские купцы все оттягивали время.

Теперь, наконец-то, вся эта жадная к наживе свора осталась позади. Однако безвозвратно пролетело и самое лучшее время навигации. Седову сначала лишь намекали, потом и открыто советовали отложить поход до следующего года.

Но Георгий Яковлевич торопился с выходом в море. Ведь задержаться до следующей навигации было все равно, что признать себя побежденным. В Петербурге непременно нашлись бы "влиятельные лица", которые сорвали бы экспедицию. "Пусть ждет меня трудный рейс и, может быть, суровая зимовка, решил Седов, - но с моря экспедицию никто уже не возвратит..."

Если бы только не козни судовладельца, не чиновничья волокита в Архангельске, "Фока" безусловно, достиг бы Земли Франца-Иосифа. Каждый день простоя у причала стоил доброго месяца мытарств и скитаний во льдах.

Сколько людской энергии, продовольствия, топлива, ездовых собак сохранила бы команда шхуны, не будь этой вынужденной зимовки!

Почти целый год, проведенный в угрюмой скалистой бухте на севере Новой Земли, у многих надорвал силы и поколебал волю.

Седов считал эту вынужденную зимовку только досадным, затяжным эпизодом на пути к цели. Потому, когда "Фока" вырвался наконец из ледяного плена, у командира не было и мысли об изменении маршрута. Он скомандовал рулевому:

- Курс - норд!

Седов не мог, конечно, не заметить подавленного настроения офицеров. Некоторые из них были уверены, что шхуна пойдет на юг. Значит, снова предстояла борьба.

В кают-компании его ждали. Из-за двери были слышны возбужденные голоса. Особенно выделялся голос Кушакова, корабельного врача, - мелочного придиры, ненавистного матросам.

- Это безумие!.. - трагически восклицал Кушаков. - Это просто безумие: при таком состоянии судна и экипажа идти на север...

Седов отворил дверь, и Кушаков тотчас смолк, сделав безразличное лицо. В кают-компании долгую минуту тянулось тяжелое молчание. Неторопливо присев к столу, слушая, как громыхают за бортом волны, командир взял судовой журнал. В журнале должно быть записано мнение офицерского состава о состоянии экспедиции и о дальнейшем курсе корабля... Знакомый бойкий почерк Кушакова с росчерками и завитушками. О чем же так тревожился Кушаков?

Оказывается, он-то и был распространителем неверия в успех похода. Он утверждал, что судно не достигнет Земли Франца-Иосифа и в этом году. Но если даже достигнет, на какие, мол, запасы провизии, одежды, топлива рассчитывает начальник?

Седов усмехнулся.

- Я никогда не говорил, что наша экспедиция снаряжена блестяще. Вы сами знаете, каких трудов стоило ее снарядить. Вы предлагаете возвратиться, а потом снова попытать счастья? Но кто даст вам средства на вторую экспедицию?

В кают-компании снова наступила минута тяжелой тишины.

- Я ни на час не забывал о своей ответственности, - продолжал Седов, за жизнь офицеров и матросов, за этот корабль, за решение главной нашей задачи, которая диктует мне прежние слова команды: курс - норд!

Он встал и медленно направился к двери.

Офицеры молчали.

Уже открывая дверь, решительно обернувшись, командир сказал:

- С Земли Франца-Иосифа желающие могут возвратиться на юг. Я никого не упрекаю... О нет! Я не хочу рисковать людьми. Все вы трудились самоотверженно и честно, и совесть ваша чиста. Корабль достигнет Архангельска, сжигая деревянные части, без которых можно обойтись. Я пойду к полюсу с двумя матросами. Три человека и три упряжки собак - этого будет вполне достаточно для похода.

- Но найдутся ли добровольцы? - осторожно заметил Кушаков.

Глядя ему в глаза, Седов насмешливо улыбнулся:

- Я еще ни разу не сомневался в наших матросах...

Предсказание Кушакова не сбылось. Несмотря на тяжелые льды, "Фока" достиг Земли Франца-Иосифа. Отсюда, с острова Гукера, уже через несколько часов отправятся в дальнюю дорогу три человека. Седова радовала преданность и верность делу, проявленная матросами. Григорий Линник, бывалый матрос, служивший и на Черном море, и на Дальнем Востоке, не ждал, пока его вызовет начальник. Он пришел к Седову и сказал:

- Я с вами, Георгий Яковлевич, хотя бы на край света! Возьмете на полюс? Я - крепкий, дойду!..

- А если не дойдешь? - спросил Седов испытующе. - Ты молод, и сколько еще не пройдено морей!..

Линник улыбнулся и тряхнул головой:

- Ради такого дела ни молодости, ни жизни жалеть не стоит...

Вторым к командиру пришел матрос Пустошный, - смелый, веселый, неутомимый в работе моряк.

- Когда мы выходим, Георгий Яковлевич? Я еще письма на всякий случай хотел бы написать...

- А кто вам сказал, что вы идете на полюс?

Пустошный удивился:

- Кому же еще идти-то?.. На корабле почти все больные: простуда, цинга, ревматизм. Но я совершенно здоров, значит, мое это счастье...

За одно это слово - "счастье" - начальник был готов расцеловать матроса. И важно, как он произнес его: тихо, в раздумье, немного смущенно. Кушаков говорил: "Безумие!", а простой русский матрос говорит: "Счастье!.."

- Можете писать письма, Пустошный, - ответил Седов. - Скоро в путь...

...Наверное в эти минуты и Пустошный, и Линник уже собрались. В последний раз Седов просматривает заготовленную почту. Вот отчеты об исследованиях и открытиях на Новой Земле, уточненные карты, дневники, письма жене и друзьям. Когда будут получены эти, быть может, последние его послания на далекой Большой земле?..

Он аккуратно складывает письма, в последний раз прикасается к неразлучным спутникам - книгам, поправляет фотографии на переборке каюты и закрывает дневник...

...В кают-компании собралась уже вся команда. Входит Седов. Все встают. В торжественной тишине географ Визе читает последние приказы начальника.

"...Итак, сегодняшний день мы выступаем к полюсу; это - событие и для нас, и для нашей родины. Об этом дне мечтали уже давно великие русские люди - Ломоносов, Менделеев и другие. На долю же нас, маленьких людей, выпала большая честь осуществить их мечту и сделать посильное научное и идейное завоевание в полярном исследовании на гордость и пользу нашего отечества..."

Голос Визе дрогнул и смолк. Все взоры обращены к Седову. Он заметно взволнован. Чуть приметно вздрагивает опущенная на стол тяжелая, натруженная рука. Впрочем, он сразу же овладевает собой. В глазах снова теплится знакомая мечтательная улыбка.

- Когда вы вернетесь в Россию, не нужно поднимать тревогу о нас... Не нужно посылать за нами корабля. Мы сможем дойти до материка и сами... Главное: будьте дружны и сплочены, перед вашими дружными усилиями расступятся льды... И еще раз прошу: не тревожьтесь о нас. Мы выполним долг перед родиной. Мы сделаем все, что будет возможно сделать, и даже больше того, что возможно... Нет, не прощайте, до свидания, дорогие друзья!..

И впервые за время зимовки и рейса на глазах Седова блеснули слезы...

2 февраля 1914 года. Глухо громыхает корабельная пушка. В заснеженных горах долго перекатывается звучное эхо...

В сопровождении всей команды Седов, Пустошный и Линник сходят на берег. Собаки лежат на снегу, отворачиваясь от пронзительного морозного ветра. Опытный погонщик Линник поднимает первую упряжку. Голос его звучит с радостной уверенностью:

- Пошли!

Нарты стремительно заносит на косогоре, огромные камни поминутно преграждают путь, и матросы переносят нарты на руках. В пяти километрах от шхуны Седов и его спутники прощаются с друзьями.

Первая ночевка за островом Гукера, на льду пролива. В палатке уютно, тихо, тепло. Но только приоткрыть створку - яростный северный ветер обжигает лицо. Мороз 35 градусов, а при таком шквальном ветре он кажется гораздо большим. Собак приходится брать в палатку. Лежат они смирно, почти недвижно, доверчиво глядя благодарными глазами.

Несколько часов отдыха, и снова в путь. Термометр показывает минус сорок; ветер попрежнему дует с севера. Нарты едва выбираются из сыпучих снежных наносов, за которыми, преграждая дорогу, поднимаются бесконечные гряды вздыбленного льда...

Но в этой мертвенной ледяной пустыне путников ждет и радость. Над дальними белыми увалами, над легкими очертаниями гор загорается желанная утренняя заря. Она возникает сначала едва уловимыми проблесками света, ширится, накаляется и уже горит костром, и весь этот безжизненный мир скованных проливов и черных обветренных скал сияет и светится радужными красками

- Солнце!.. - мечтательно говорит Седов. - Хотя бы скорее поднялось солнце...

В пути и на привалах матросы всячески оберегают своего командира. (Может ли он скрыть от них болезнь, если кашель душит его все сильнее и кровь выступает на губах!..)

Линник ни на минуту не спускает глаз с его нарт, - вовремя поддержит их на повороте, вовремя остановит собак перед ропаками - льдинами, вставшими ребром среди ровной поверхности замерзшего моря. Иногда ропаки тянутся сплошным барьером на несколько километров. С упряжками собак и с поклажей не так-то просто перебраться через такой барьер. Седову особенно трудно с больными, распухшими ногами всходить на эти вздыбленные глыбы льда. Но сколько уже раз примечал он счастливую "случайность" - Линник или Пустошный обязательно успевали его поддержать.

Сегодня у Пустошного тоже пошла горлом кровь. Однако он думает, что Седов этого не заметил.

- Что с тобою, Пустошный? Ты болен?

Будто оправдываясь, матрос отвечает смущенно:

- Это от ушиба. Пустяки. Пройдет...

Скромные, самоотверженные люди, русские моряки! Ни разу не слышал от них Седов ни жалобы ни упрека. А ведь оба отлично знают, что это, может быть, последний их путь. Нужно было проникнуться сознанием великого значения цели, чтобы так спокойно и решительно пойти на отчаянный риск...

...Привал. В палатке вспыхивает синий огонек примуса. Седов разворачивает карту. Окоченевшие, израненные руки его бережно разглаживают складки листа. Сколько пройдено километров от места последней ночевки? Пятнадцать?.. Если вспомнить, какой это был путь, пятнадцать километров представляются огромным расстоянием. Но как это мало в сравнении с тем пространством, которое им предстоит преодолеть!..

Словно пытаясь утешить и ободрить, Седов говорит матросам:

- И все же мы накапливаем километры!.. Впереди - остров Рудольфа. Там, в бухте Теплиц, должен быть продовольственный склад, оставленный итальянским путешественником Абруццким. Мы сможем отдохнуть, пополнить запасы и снова пойдем на север. Хорошо, что скоро взойдет солнце! Весна принесет нам радость... победы.

Матросы переглядываются украдкой, и Пустошный грустно качает головой.

- Вы очень слабы, Георгий Яковлевич... Вот и недавно упали, едва только вышли из палатки...

- О, в бухте Теплиц, увидишь, я снова стану молодцом!..

- Я только хотел сказать вам, Георгий Яковлевич... Мы толковали с Линником...

Седов прерывает его нетерпеливо:

- Опять о моем здоровье?

- Не лучше ли вернуться?.. Так боязно за вас!..

Некоторое время начальник смотрит на него пристальными, немигающими глазами:

- А ведь вот что, Пустошный, мы слишком задержались на этом привале.. Пора в дорогу. Курс - норд...

Его привязывают к нартам. Медленно тащатся упряжки, в густой поземке собаки похожи на катящиеся меховые клубки... Нарты неожиданно швыряет в сторону, они скользят по крутому оледенелому откосу, опрокидываются, и Седов закрывает руками лицо, не в силах встать, остановить собак...

Снова на помощь приходит Пустошный. Он поднимает Седова, усаживает на нарты, пеленает его, как ребенка, спальным мешком, почему-то все время отворачиваясь, будто не решаясь прямо взглянуть в глаза... Но Седов замечает на щетине его усов крупные, заледеневшие слезы.

- Поторапливайся, Пустошный!.. Сегодня мы еще мало прошли...

Дорога становится лучше, нарты бегут легко. Кажется, можно и уснуть, хотя бы несколько минут не чувствовать боли в груди и в ногах. Как хорошо было бы проснуться здоровым! Он всегда верил в свои силы. А теперь, в самый ответственный период жизни, на пути к заветной цели, силы изменяют ему... Испуганный возглас Линника заставляет Седова приподняться. С трудом останавливает он собак. Но где же первая упряжка? Седов торопливо развязывает, рвет оледеневшую веревку и, пошатываясь, идет на голос Линника, с удивлением прислушиваясь к похрустыванию льда.

- Вернись, Георгий Яковлевич! - где-то близко кричит Пустошный. - Мы выехали на "солончак"...

Только теперь, внимательно глянув под ноги, Седов понимает, что его каким-то чудом удерживает очень тонкая, хрупкая корочка льда, покрывающая полынью. Передние нарты с поклажей, с упряжкой собак провалились и плавают в полынье. Линник и Пустошный с трудом вытаскивают собак на лед.

Неподалеку от полыньи приходится делать остановку. Сегодня на карте будет отмечена лишь маленькая черточка, - пройденный ими путь. Если когда-нибудь кому-то доведется увидеть эту карту, поймет ли тот человек, каких усилий стоила им почти неприметная черточка, продолжившая линию маршрута?..

Седова угнетает его беспомощность. Он хочет помочь матросам ставить палатку, но ветер вырывает из рук брезент, и Седов со стоном валится на выступ льдины. Нет, дело совсем плохо. Нужно отлежаться, получше отдохнуть. Ничего!.. Завтра он пойдет дальше, ведь завтра уже должно появиться солнце...

- Смотрите-ка, Георгий Яковлевич, - радостно говорит Пустошный, впереди - огромная гора! Может, тот самый остров...

На тусклом, без проблесков небе Седов замечает смутные очертания гор.

- Остров Рудольфа!.. Скоро мы хорошенько отдохнем...

Вскоре Линник возвращается из разведки. Лицо его сумрачно, одежда покрыта звенящей коркой льда.

- Пробраться на остров невозможно. Лед меньше вершка толщиной, а кое-где и совсем открытая вода.

- Мы подождем, пока пролив замерзнет, - решает Седов. - Нам долго не придется ждать.

Он снова разглаживает на коленях карту, берет дневник. Пальцы почти не ощущают карандаша. "Понедельник, 21 февраля"... Написанная строчка сливается перед глазами... Седов не замечает, как записная книжка и карандаш выскальзывают из рук. Тяжелая, давящая дремота заставляет его лечь. Положив голову на спальный мешок, он смотрит на жаркий огонек примуса. Сегодня расходуется последний керосин...

Вдруг командир резко привстает на колено. Знакомая, мечтательная улыбка теплится на лице. В голосе звучат прежние, стальные нотки:

- А все же, как это здорово, товарищи!.. Мы достигли острова Рудольфа... Через какие преграды прошли мы, начиная от самого Петербурга!.. Канцелярии!.. Министерство!.. Благотворительные подачки!.. Россия узнает, что мы, верные сыны ее народа, выполнили долг до конца...

Он задыхался. На губах опять проступила кровь. Будто раздвигая невидимую завесу, он выбросил вперед руки.

- На север... Курс неизменный... Курс - норд!..

Сильным, решительным движением командир попытался встать, но пошатнулся...

- Линник... Линник, поддержи!..

Матрос уже держал его за плечи. Пустотный приоткрыл палатку.

- Солнце, Георгий Яковлевич, над горой!..

Седов не слышал. Он был мертв. ...В белой безмолвной пустыне, на скале, за которой начинаются бездонные арктические глубины и медленно движутся то изломанные, то сплошные, хранящие тайну полюса льды, два человека с обнаженными головами долго стояли на шквалистом леденящем ветру...

Крест над могилой, над грудой камней, был сделан из лыж Седова. У изголовья матросы положили флаг, тот самый, что нес он на полюс...

Глядя в хмурую даль севера, они стояли здесь очень долго, и ветер швырял им в лица пригоршни колючего снега, и слезы их были похожи на капли застывшего свинца...

Потом они повернулись и молча побрели на юг.

Оглядываясь со льда пролива на дальний, четко обозначенный крест, Пустошный сказал Линнику:

- Он говорил, что вслед за нами сюда придут и другие русские люди, что здесь будут плавать наши корабли... Было бы правильно, Григорий, если бы на памятнике его железными буквами написали: "Курс - норд".